Бесплатный фрагмент - Бег за миражами

БЕГ ЗА МИРАЖАМИ

Гл.1 ПРИЧАЛ

Портовый кран деловито опускал молочного цвета двадцатитонник в широко распахнутый трюм сухогруза. Таша стояла на кромке причала и подставляла лицо ветру. А он, ветер, весело-нахально трепал юбку летнего лёгкого платья, вальяжно касался щёк, играл длинными волнистыми волосами, и они, словно рыжее пламя, возгорали на ветру и снова затухали и потом опять разгорались.

Её рыжие волосы до середины спины были её гордостью. Таша, конечно, их подкрашивала, тщательно продумывала, как получить нужный оттенок. Он должен быть особенным, благородным, глубоким. Здесь, не скатиться в вульгарность, с рыжим это легко, особенно, если в моде тяжёлый чёрный. Но она не собирается следовать. Она точно знает, что ей идёт именно этот цвет, жизнеутверждающий, пламенный, превращающий её в бутон, в нарядную конфетку. И Шурику нравится, заводит, как признаётся он сам. Сейчас не заводит, раз не торопится из командировки.

Мысль о Шурике пришла неожиданно, и сразу, как холодной водой окатило: мир в красках погас. И возник другой, чёрно-белый, ветреный и скучный. Старый, потёртый во всех местах кран, раскорячившийся на добрую половину всей площади маленького контейнерного причала, кажется едва держал жирафью шею на дребезжащих старых ногах. Как ещё двадцатитонник умудрился поднять.

Контейнер там, в трюме, некто невидимый отцепил, и четыре стальных толстых каната, клацая жирными чёрными крюками, которыми и цепляли с четырёх сторон контейнер, не спеша стал вытягиваться из трюма.

Таша даже чуть отошла от ставшей, вдруг, опасной конструкции. По неопрятной площадке причала, покрытой горячей пылью и мелкими камушками, которые так неприятно продавливали тонкую подошву туфель-лодочек на не очень высоком каблучке, гулял всё тот же самый, но теперь ставший колючим и сухим, ветер.

Июнь хорош, когда ты на пляже, но не когда у тебя задание от твоего мужа, (она называет его мужем, хотя и не муж он ей никакой, гражданский брак у них, сам-то в Германии, в Мюнхене), проследить за отправкой контейнера с запчастями в пункт назначения, оформить документы, а ещё на свою работу успеть вернуться и сделать вид, что никуда не отлучалась.

Вообще, коллектив у них великолепный. Четверо девчонок, включая её саму и один на всех мужчина, их начальник. Они все его любят, коллективной такой любовью коллег к коллеге-начальнику. Впрочем, она ни за кого не отвечает, может кто и по-иному любит, но это крепко держится в тайне. Ну уж не она, это точно, ещё чего не хватало.

Хотя… Иван Леонидыч, а за глаза — Ваня, иногда, даже, Ванечка, а ещё Линыч, круглолицый, доброжелательный, с тёплым взглядом всегда весёлых глаз, достоин любви… да каждой женщины на свете и даже… всех женщин мира! На этом месте Таша искренне про себя посмеялась, а внешне её внутренний смех вылился в невольную, но задорную улыбку, которая сделала её лицо снова светлым и беззаботным. Господи, когда уже принесут эти накладные?

Она легко развернулась от надоевшего ей сухогруза и увидела, что вдоль причала, размашистым шагом работяги, шагает какой-то человек в робе, с непонятной, гнутой железякой в руках — надо спрятать улыбку! Но быстро это сделать не удалось. Человек прошёл мимо, глянул на неё недоумённо, потом гыкнул, правда одобрительно, но чуть насмешливо. Таша вспыхнула снова, какое-то время сердито смотрела в спину незнакомцу и, вдруг, состроила ему вслед рожицу: вот уж, с кем поведёшься.

Но мир засиял снова.

Почти сразу подскочил паренёк-приёмосдатчик, отдал документы и объяснил, что печать поставить надо в управлении порта.

Гл.2 ПРАГА

В четырёхэтажном здании портоуправления, на первом этаже, она разыскала отдел перевозок грузов, но он был закрыт. Таша тоскливо огляделась вокруг. Она дико устала и была страшно раздражена. А тут ещё работнички эти, конторские. Таша совсем забыла, что она тоже…

— Да они все кофе пьют, — обыденно пояснила вахтёрша на первый Ташин вопрос, а на второй добавила: — По коридору пройдёте, там кафешка, «Парус». — и равнодушно отвернулась от посетительницы.

«Парус» была довольно симпатичная, ухоженная кафешка, к тому же просторная. Круглые столики были накрыты белыми скатертями. Вечерняя жизнь тут скорей всего тоже бурлила. За одним из столиков роилась сдержано-весёлая компашка. Судя по внешнему виду: тёмный низ, белый верх, это были работники управления. Но Таша не стала подходить к ним: попьют кофе и вернутся на свои рабочие места без её специальных усилий.

Заказав пирожное «Прага» и кофе, которое оказалось неожиданно вкусным и дохнуло прямо из дальних жарких тропических областей маленького нашего земного шарика божественным кофейным ароматом, Таша села за столик на другом конце кафешки и подключилась к аппарату под названием «Релакс». Медленно, «протяжно», как она умела делать, отхлебнула божественный напиток, и он мягкими волнами наслаждения стал растекаться по венам.

Таша даже забыла про «Прагу», глоток за глотком она отправляла в себя горячее горькое счастье, и бежала за каждым этим своим глотком внутрь себя: не упустить ничего.

Сначала живительный поток прорвался в нижние конечности, и им, наконец стало легко. Таша стащила под столом сначала один туфель, потом второй и торопливо нащупала горячими подошвами ног прохладный пол. Потом спал обруч, который стягивал голову. Внутри черепной коробки зажглись сразу три лампочки: в височных долях, левой и правой, и в затылочной, и там стало светло и радостно. Свет, который всегда ищет выход и почти всегда его находит, плеснул в глаза, и они засияли.

Даже «Прага», стоявшая до сих пор тёмно-коричневой, сладкой, вязкой, абсолютно непроницаемой субстанцией, словно осветилась изнутри непостижимым загадочным светом и на одной из вывесок, одной из её кафешек, Таша, словно воочию, увидела выписанные неоновым светом два слова: «Café «Mirage».

Хм, интересно… — Таша пожала плечами, но тут же её внимание было отвлечено тем, что двери кафе открылись и из неё вышел молодой человек и направился в её сторону. Она сама, как раз, сидела на веранде кафешки. Веранда была уютная, увитая плющём. С одной стороны, которая являлась продолжением стены здания где размещалось это милое заведение, росло дерево, с мощным, но не очень высоким, немного выше крыши, стволом, зато с огромным розовато-зеленым зонтом из листьев-цветов наверху, которые прохладной тенью укрывали почти всю веранду. Что это было за дерево, Таша не имела понятия, но в тени его кроны было комфортно и располагало… да бог знает к чему, но к чему-то весьма приятному.

Молодой человек был высоким, светловолосым, в общем, настоящим породистым чехом. Таша не знала, какими должны быть породистые чехи, она не бывала в Чехии. Была в Греции, Турции, даже на острове Кипр загорала в одну из туристических поездок. А вот до настоящей Европы дело пока не доходило, вернее, самолёты, на которых она летала по горящим турам, не долетали. Но это был конечно же чех, а кто ещё, если она в Праге.

Мужчина её не видел, он присмотрел один из столиков на веранде, и расположился за ним. Кажется, он тоже устал. Подошла официантка и он сделал заказ. Официантка ушла, мужчина вздохнул и облегчённо откинулся на спинку мягкого, плетёного кресла. Ноги он положил на второе кресло, привычно, по-хозяйски, но вместе с тем, элегантно и — временно: «я просто очень устал, сейчас отдохну…»

Но было в этом заинтересовавшем её мужчине и нечто иное. Какая-то внутренняя, но хорошо обуздываемая размашистость, чего нет и не может быть в европейцах. Ах да, он же чех, славянин, а это очень близко к… нашим.

Таше становилось грустно. Интересный славянин её не замечал. Кофе кончалось, Прага стояла неприступной крепостью, но… не есть же её в самом деле.

Жестом Таша подозвала официанта и заказала вина. Когда графинчик с янтарным напитком внутри был принесён, и вино, официантом в белоснежных перчатках, налито в пузатенький бокал настоящего чешского тонкого стекла и поставлено перед ней, Таша вдруг поняла, что грустить не о чем, потому что жизнь удалась: Прага, веранда старинной кафешки, увитой плющём и защищённой листьями неведомого дерева, июньская, (июнь почти на исходе), жара, это вовне, и бархатная прохлада внутри этого дивного микромира средневекового пражского кафе, уже так ею любимого. И зачем ей этот блондинистый наглец, развалившийся в центре аристократичной Европы на два плетённых кресла?

Наглец был сильным, крупным мужчиной с крутым, открытым лбом и иронично-внимательными глазами. И он смотрел на неё! Таша вздрогнула от неожиданности и приняла независимую позу. Но мужчине принесли его заказ, и он переключился на то, что представил ему официант.

Однако стало видно невооружённым глазом, как сознание брутального славянина заметалось между двумя целеполаганиями, а обладатель этого сознания просто не имел никакой возможности сфокусироваться на чем-то определённом. Он был голоден, чёрт возьми! Но и рыжеволосая красотка с сияющими зелёными глазами за столиком напротив не была женщиной, она была явлением, которое он, на голодный желудок, ещё не мог воспринять, как нечто основополагающее. В общем он начал есть. Но он и начал размышлять.

Красивая рыжеволосая бестия, лёгкая, улыбчивая птичка, что сидела за столиком напротив и только не чирикала, не должна была здесь оказаться. Это было его кафе, его место, в котором он жил. Здесь всё было в полутонах, притушенное, приглаженное, в одном, спокойном для глаз и души цвете. Без ярких включений. Даже жара отделялась от посетителей кафешки тенью его любимой магнолии. И вдруг этот костёр, что он ему напоминает? Далёкое, хотя и не очень давнее его прошлое, его жизнь в России?

Страстную, великолепную Веронику, его разбитую любовь, которой он не перестал болеть, кажется, по сию пору? Правда Ника была жгучей брюнеткой и дочкой богатенького папеньки, избалованная, ленивая, но горящая таким же жарким факелом, такая же влюблённая только в себя!

Они познакомились в одном из лучших молодёжных клубов города, в котором Ника так любила бывать, а он зашёл случайно, так, из любопытства. Он полюбил её, потому что она не была… совсем уж испорченной. Избалованной — да, но не испорченной.

Наверное, благодаря матери, несостоявшейся «тёщи», которую он одно время уже так называл. Тёща была, да почему была, и есть, конечно, хорошим человеком, в отличие от мужа, отца Ники и тоже несостоявшегося тестя. Тому, чтобы наковать свои богатства, пришлось изрядно подпортить карму, да и наплевать на идеалы уже своего собственного тестя, истового советского партийца, настоящего коммуниста. Нет, там, в СССР, не все были настоящими, но тесть тестя…

Он уехал. Навсегда. И хватит с него страстей. Сейчас у него Агата, спокойная, рассудительная чешка, высокая, сильная, целеустремлённая, чёрт побери. Они оба любят порядок и умиротворение в отношениях. Они и это кафе выбрали, за то, что здесь негромкая, живая музыка, позволяющая говорить и думать. Гореть, рыдать и биться здесь ничего не должно. Агата вот-вот подойдёт, что-то её задерживает, она, конечно объяснит, что.

Гл.3 ТАНЕЦ

Славянин-чех совершенно не обращал на неё внимание. Это было уже почти неприлично и… обидно. Кажется, он вообще настроен не совсем позитивно по отношению к ней. Господи, как глупо, ведь мы друг друга совсем ещё не знаем.

Мы? Друг друга? Ещё?!

Таша время от времени пригубливала из бокала вино. Но, когда эта мысль застала её врасплох, от неожиданности и негодования на себя, да и на неблагодарного незнакомца, она вдруг принялась это вино пить… этими своими «протяжными» глотками, забывшись и, в забытьи, забыв остановиться, до тех пор, пока вино всё, до последней капли не вылилось из бокала. Оно красиво лилось тонкой янтарной струйкой, кажется, она его и не глотала вовсе, она впускала в себя эту благодатную влагу и ей было всё равно, что она делает это вот так, здесь, в Чехии, на глазах всех этих европейцев.

Сейчас они поймут, что я — русская. Вон, один уже смотрит.

На неё действительно смотрел мужчина лет пятидесяти, сначала с изумлённой, но потом, однако, и с одобрительной улыбкой. А они ничего, эти чехи.

Прозрачный воздух кафешки уплотнился, и Таше показалось, что он уже и не воздух, а вода, а она сама — рыба. И она плывёт параллельно дну, почти касаясь донного, жёлтого, промытого песка, но вода выталкивает её почему-то наружу. Но она же рыба, она не должна на воздух. Но вода выталкивает: всплывай же, всплывай. И она решается. Она подзывает официанта и для начала интересуется, исполняют ли у них танцевальную музыку.

— Вы будете танцевать, мадам? — спрашивает на хорошем русском официант. Здесь у всех хороший русский. Здесь тебя не понимают, только, когда не хотят понять.

— Да! — отвечает она.

Официант метнулся к музыкантам и почти сразу полилась мелодия.

Она встала из-за столика, отодвинула плетёное кресло и… вдруг обнаружила, что босая.

Ах да, я же сняла туфли в… «Парусе». Да это и к лучшему, танцевать босой легче. Хотя бы не в летнем платье.

И действительно, вместо тонких туфелек на небольшом, удобном каблучке, под плетёным креслом валялись шикарные лакированные туфли на высоченной шпильке, а вместо почти марлевого платьица, в котором Таша стояла на причале, на ней было блестящее, светло-шоколадного оттенка платье на бретельках с летящей юбкой полуплиссе, чуть ниже колена. Лёгкий газовый шарфик того же светло-шоколадного цвета она откинула на спинку плетёного кресла и… тряхнув головой, чтобы разлились по плечам шикарные рыжие волны, замерла на полсекунды.

Ей нужно было поймать мелодию. Мелодию медленную, жаркую, страстную, вьющуюся вокруг неё и словно от неё убегающую. Но вот она в неё попала, одной ногой, второй и… её понесло.

Ей аплодировали. Посетители кафешки смотрели на неё недоумённо только в самом начале. Потом кто-то предположил, что она скорее всего танцовщица, а то, что она сидела за столиком, это всего лишь особенность её номера. Но их, европейцев, не проведёшь, а удивить чем-либо и подавно трудно. В любом случае их любимый музыкальный коллектив, который всегда для них тут играет в большинстве своём классическую музыку, молодцы, что так разнообразили программу, пригласив танцовщицу. И надо же, она выступает босиком, что ещё добавляет шарма.

Из всех посетителей кафе, что сейчас в ней находились, только двое мужчин догадывались, что эта «жар птица» никакая не танцовщица, а именно Жар Птица, и первым решил… да хоть пёрышко вырвать, пятидесятилетний. Он встал прямо навстречу её танцевальному полёту, картинно раскинул руки, и… она влетела в его объятия! Она затрепыхалась, замерла, танго на миг замедлилось, остановилось, а потом пошло в ином, более приземлённом темпе.

Она не ожидала: почему пятидесятилетний? Ей нужен был чех, славянин этот проклятый. Она ещё кружилась по инерции, но ей уже ничего не хотелось. И вдруг, что-то случилось.

Пятидесятилетний отпустил её, и она сразу же почувствовала другие руки. И это были руки славянина. Он не выдержал, сдался, отодвинул соперника и перехватил инициативу. Ну не железный же он.

И… к чёрту всю эту Европу, он же просто теряет здесь время. Он хочет такую, как эта женщина, именно эта и… как та… что никогда больше не будет принадлежать ему!

Танго остановилось, но они его продолжали танцевать, слившись в объятиях, каждой клеточкой разгорячённых тел чувствуя друг друга.

Что происходит? Посетители кафешки недоумённо переглядывались. Да это же не выступление, это танец двух влюблённых. Так они ошибались? Она, эта молодая женщина — не танцовщица?

У барной стойки стояла высокая блондинка и торопливо делала снимки на телефон, потом она исчезла.

А они… они молча стояли и смотрели друг на друга. Потом он сказал:

— Это вы хотели подписать накладные?

— Накладные? Какие накладные? — не поняла она.

— Накладные?!!

Гл.4 НАКЛАДНЫЕ

Таша в ужасе смотрела на незнакомца. Он же смотрел на неё, наклонившись через стол, пристально, несколько недоумённо, но, где-то понимающе и… улыбался. Он давно уже наблюдал за нею. У него были внимательные глаза, и он, кажется, видел всё. Ей даже показалось, что он догадывается о самом главном: что она… только что возвратилась… да Бог знает откуда, но очень издалёка!

— Вы не волнуйтесь, мне Тамара Власовна, вахтерша наша, сказала, что приходила очень красивая женщина и искала меня, (баба какая-то тебя искала… кукла смазливая, как все у тебя), и что она отправила вас в нашу кафешку, — меж тем мягко пояснял незнакомец. У него был низкий приятный голос, чуть с хрипотцой.

— Сами понимаете, я не мог отказать себе в удовольствии и решил непременно найти эту женщину и поинтересоваться у неё, зачем я ей нужен.

На этом месте незнакомец сделал непродолжительную паузу и, в некотором раздумье добавил:

— Вдруг за чем-нибудь таким, что и мне нужно?

И… улыбнулся этой своей мерзкой, всё понимающей улыбкой. Только не гыкнул, наглец!

Таша узнала! Да это же тот самый, с причала, только тогда он был в робе, а теперь в джинсах и светлой рубашке с коротким рукавом. Кого-то ещё напоминает…

В транспортном отделе было два кабинета. В одном сидели пятеро или шестеро молодых, весёлых сотрудниц и сотрудников, второй — кабинет начальника транспортного отдела, Краёва Арсения Георгиевича. Они зашли во второй.

Кабинет начальника был шикарный, в плане напичканной в него техники. На огромном столе стоял навороченный компьютер и все прибамбасы к нему самых последних модификаций и даже чуть наперёд. А сбоку, на самом краешке письменного стола, лежала та самая гнутая железяка в промасленной тёмно-коричневой бумаге и не очень вкусно воняла чем-то техническим.

Всё-таки он! Таша ещё сомневалась.

Обходя стол, начальник отдела перевозок, подхватил железяку, какое-то время покрутился с ней, прикидывая, куда её пристроить, не нашёл ничего лучшего, как положить на пол возле стола, произнёс значительно, почему-то апеллируя к Таше:

— Очень нужная вещь, очень. Да вы присаживайтесь.

Сел за стол и попросил накладные. Профессиональным взглядом просмотрел их, ещё просматривая, нашарил ручку на столе и уже занёс руку для подписи, но неожиданно остановился.

Он вдруг понял, что вот сейчас подпишет, она возьмёт бумаги и выйдет из кабинета. И — всё!

И он никогда больше не увидит эту женщину.

Но он уже осознал, только что, сию минуту, что это будет неправильно и несправедливо.

Она не должна так вот просто исчезнуть из его жизни!

Он отложил ручку, поднял голову и посмотрел, наконец, на сидящую напротив него женщину.

И Таша в очередной раз обомлела: на расстоянии вытянутой руки от неё сидел и смотрел на неё в упор… тот самый чех! Да-да, славянский, европейский, из её недавних фантазий — ЧЕХ!!!

Таша побледнела, ей стало нехорошо, в ушах зазвенело, и, последнее, что она услышала, опускаясь в полуобморок, это был голос Чеха:

— Мадам, что с вами? Вам плохо?

Гл.5 ГЛУБЬ ВЕКОВ

Они шли по какой-то узкой извилистой улочке Праги.

— Старое место. — прошептал ей на ушко Чех. Он обнял её за плечи, а ей хотелось, чтобы он обнимал её всю. Было около двенадцати дня, почти полдень. Жара, как и солнце, поднималась в зенит и разгоняла людей с улицы. Таша снова была в марлевом светленьком платьице, но в нём она ещё больше нравилась Чеху.

Они искали отель, любой, лишь бы с кондиционером. Прага была чем-то похожа на Петербург. В Петербурге Таша бывала. Только красивее и стариннее. И более, что ли, вычурнее: красная черепица и всё такое. Но здесь… здесь кроме черепицы было нечто, до чего всё-таки и Петербургу далековато. Здесь была глубь веков! И она каким-то странным образом уносила людей в глубь чувств. Таше казалось, что здесь невозможно лгать. И она не лгала себе: она прониклась к этому человеку, с которым у неё было от силы два часа знакомства, доверием. Но ей казалось, что они знакомы с ним уже целую вечность! И именно эта вечность была для неё сейчас гарантом её доверия к нему.

Они стояли на Староместской площади Праги и любовались двумя готическими башнями Тынского храма. Нужно было зайти, но они куда-то торопились. Таша понимала, что торопится именно она. А так не хотелось: объятия любимого, пражские честные древности, готический Тынский храм, который так располагает к высоте и чистоте чувств. Но её словно что-то отрывает от всего этого и несёт. Куда, господи, мне так хорошо здесь…

Ты куда-то спешишь? — удивлённо спрашивает Чех. — Пожалуйста, останься! — успевает крикнуть он ей вслед, и его руки безвольно соскальзывают с её плеч.

Гл.6 ПСЕВДОЧЕХ

Нет, ей не было плохо. Ей уже хорошо. Звон прошёл, в глазах прояснилось. Она снова в кабинете начальника грузоперевозок. И он суетится. Держит перед ней стакан с водой, которую только что налил из графина тонкого чешского стекла. Даже графин! Но зачем, зачем: этот крутой, открытый лоб, иронично-внимательный взгляд? Господи, да что же это, наваждение? Таша раздражённо, залпом выпивает воду и отдаёт назад стакан.

Чех из реальности: крепкий, быстрый, пружинистый… Скорее всего занимается чем-то, какой-нибудь борьбой, даже. Это придаёт ему неторопливую уверенность.

Мужик… Хотя видно, что уже не в одном поколении воспитываемый. Но всё ещё не до конца воспитанный. И далеко не все вопросы способен решать исключительно дипломатическими методами. Этот может и другими. Такие сразу нравятся женщинам. Но это не значит, что он нравится ей, Таше.

— А что, если нам обменяться телефонами? — это «мужик» спросил своим низким, мужским, с хрипотцой голосом.

— Телефонами?

— Ну да. Вдруг что-то не то с документами.

— Ну так у меня там доверенность от… мужа, там и телефон.

Таша усмехается, она уже спокойна и способна сама иронизировать.

— Мужа? Вот интересно, а не подумаешь.

— Это почему?

— Нет, ну я просматривал, и, кажется, не встретил двух одинаковых фамилий.

Кажется, псевдочех тоже уже способен дерзить.

Таша взрывается, она не терпит, когда фамильярничать начинают вот так скоро:

— Вам подробно пояснить или… покороче?

Она его опять почти ненавидит, но что-то ей ещё не даёт уйти.

Ах да, ей хочется скорчить ему рожицу.

С этим желанием она встаёт и идёт к двери. Уже у дверей, (он пошёл, чтобы открыть её перед ней), они оба, одновременно, приостанавливаются.

Что-то должно произойти, чтобы она не ушла так быстро. В долгих мелодраматических сериалах именно так и происходит, но, к сожалению, не в жизни. Он успел взять её за руку:

— Может…

Ручка двери поехала вниз и дверь начальника отдела открылась. Какая-то Ксюша, что-то затрещала по работе, ревниво-понимающим взглядом вперилась в руку начальника, которая «нежно» держала руку посетительницы. Таша молча вырвала руку и торопливым шагом зашагала, почти побежала по длинному коридору административного здания.

Гл.7 МЕРОПРИЯТИЕ

Да хоть бы и не торопилась вовсе. На её собственной работе у них сегодня мероприятие, день рождения сотрудницы. Её зовут Людмила… Николаевна, а по-другому — Людок. Весь отдел занят одним: изо всех сил старается состроить рабочую мину при абсолютно не рабочем именинном настроении. В смежной маленькой комнатке к той, где идёт приём посетителей, чинно и очень тихо накрывают стол. Торт, конфеты, фрукты.

Но, как только грянуло пять, Людок, жестом фокусника извлекла из большой, именинной сумки бутылочку коньячку, появился к фруктам балычок, беконец, сыр, из отделовского шкапа извлекли коньячные рюмки и…

Начинали, как повелось, солидно. Линыч пришёл последним, ходил к генеральному. Окинув взглядом стол, потёр руки, сказал:

— Ну, девчонки, молодцы! — и добавил, помедлив: — А не приступить ли нам?

Людок была двадцатидвухлетней, незамужней, с острым, с хитринкой взглядом и прямым пробором в тёмно-каштановых, не густых, но длинных и всегда как-то замысловато прилизанных и туго закрученных на затылке, волосах. Прямой пробор шёл её круглому лицу, широким скулам и тонким, но отчётливо прорисованным характерным губам. Она имела трёхлетнюю дочь и очень негативное мнение обо всех мужиках на свете. С гражданским мужем, (нет, дочь не от него, от предыдущего), недавно разбежались.

Этот же… спортсмен, вообще-то, мастер спорта по греко-римской, то бишь, классической борьбе, на данный момент нигде не работал и ничего, кроме спорта знать не хотел. Людок решила проучить, выгнала, на время, как она секретничала в отделе, быстро заскучала, милостиво позволила вернуться обратно, но было уже поздно. Матвей теперь сам не спешил, кажется завёл кого-то. Людок страшно психовала, но ничего поделать не могла. Поэтому сегодня поставила себе задачу: напиться!

Линыч был не только их начальником, но и поэтом, по совместительству. Даже книжки издавал, и стихи не плохие, Таша читала. У него была жутко ревнивая жена и основания к ревности у неё имелись. Ваня обожал женщин, именно обожал и талантливо выражал это в поэзии. И, при полном отсутствии какого-либо мужского снобизма, высокомерия, что ли, к слабому полу, это выглядело настолько искренно и чисто, что и женщины невольно проникались самыми чистыми чувствами к нему. Любовь, порой, накрывала, как лавина, хотя, так же быстро и неожиданно могла схлынуть.

В общем, Ваня был ещё тот ходок, но жену уважал, а ещё он её страшно боялся. Все его любови проходили под грифом «совершенно секретно». Он никогда никого не подвозил на своей крутой тачке, считал, что баба в машине, как и на корабле, к несчастью.

Однако с сотрудницами вёл себя абсолютно корректно. Он любил их всех… троих, (Лидия Акимовна не в счёт). Всем оказывал тайные знаки внимания, правда, надо отдать должное, по очереди. И все трое подозревали друг друга в отношениях с Линычем больших, чем рабочие. А признаков возможности таких отношений, было больше чем достаточно практически у каждой.

В общем, Линыч произнёс первый тост. В стихах.

Коньячные, хрустальные, между прочим, рюмочки, (их принесла какое-то время назад в отдел Лидия Акимовна, дама, самая старшая в отделе, поэтому уменьшительного варианта имени не имела), осторожно сошлись. Раздался тихий, но продолжительный звон, который через уши собравшихся за одним столом, хорошо понимающих друг друга людей, проник в их души, и они… дрогнули от предвкушения счастья. А когда само счастье, в виде божественной жидкости, наконец, пролилось внутрь этих благодарных сосудов, под названием души людские, дверцы, плотно-плотно их доселе прикрывавшие, не то чтобы приоткрылись, вот так, сразу, да нет, рано ещё. Но крючки откинулись и закачались, перевёрнутые, как вопросы, на которые часть ответов уже дано.

Заговорили, засмеялись, стало жарко.

Гл.8 СПИЧКИ

Досиделись, что стало вечереть. День был длинный, но и компашка оказалась упорной. Из четырёх дам стопроцентно замужней была только Лидия Акимовна. Но у неё с её второй половиной были такие ясные, устоявшиеся, прозрачные, как сейчас любят говорить, отношения, что она на предмет, что её сейчас где-то, кто-то потеряет, и не заморачивалась. Муж точно находился дома, готовый в любой момент к приходу жены, притом, в любое время, заметьте, чтобы встретить её возгласом:

— Ты пришла, Лида, ну слава богу. — чтобы броситься разогревать ей что-нибудь покушать: — Не хочешь, ну хоть чайку.

Таша, конечно, считалась за замужнюю, всё-таки три года в гражданском браке, это уже кое-что, но и у неё «так называемый» муж был сейчас в отсутствии. Верочка вообще была не в счёт, племянница генерального, недавно устроенная им на работу к себе, в «Мостострой проэкт», в отдел социальных отношений, на место ушедшей в декретный отпуск сотрудницы. Ну кто её где потеряет, кроме мамы с папой, живущих в маленьком городке не очень близко от Новосибирска.

Прикрыли жалюзи, стало темно. Но все были уже настолько разгорячены, что сами светились. И тут пришла счастливая мысль о свечах на торте. Стали разгребать стол и устраивать его на нём. Но Людок как раз свечи-то принести и забыла. Идея, однако, показалась настолько заманчивой, что все заметались в поисках альтернативы. И вот тут-то Лидия Акимовна вспомнила, что у них где-то, в одном из столов, болтаются доисторические спички, да ещё и длинные, в большом эксклюзивном коробке. Зачем они когда-то, в прошлом веке, были принесены в отдел, Лидия Акимовна вспомнить не могла, но выбросить их никто как-то не испытывал потребности. Коробок был интересный, спички экзотические, в общем хранили, как реликвию.

Бросились искать и на удивление быстро нашли. Пока расставляли все двадцать две спичины по поверхности торта, Людок всё пыталась коснуться руки Линыча, а сам Линыч руки Таши. Он её просто ловил и делал это достаточно откровенно, кажется, нагрузился, хоть и за руль на обратном пути.

Таша посмеивалась только, Ваня её нисколько не интересовал, женатиков она вообще не рассматривала. Но она чувствовала, что Ванечка к ней неровно дышит, и не только потому, что она такая вот не сдавшаяся крепость в их отделе, (Лидия Акимовна не в счёт). Просто она была по-настоящему красивой женщиной. Таких женщин невозможно не любить, где бы они от тебя ни находились, вблизи или на расстоянии.

Ну, а уж коли такая женщина от тебя на расстоянии вытянутой руки, сотрудница твоего отдела, например, тогда мужику устоять шансов почти нет. Остаться равнодушным к такой красоте, которая, вот она, как срезанная свежая роза на столе в вазочке, протяни руку, потрогай, сделай что хочешь. Но нет, не сделаешь. Любоваться будешь, умиляться и… сожалеть, что это роза, да ещё и колючая, аромат которой можно только вдыхать.

Спички были расставлены. Главная спичина, которую надо зажечь и ею уже быстро-быстро поджечь все остальные, ожидала своей участи в руках Линыча. Все ждали момента, и он наступил:

— Девочки, ложись! ­­­­­– неожиданно выкрикнул Ванечка и чиркнул огромной спичкой по длинному коробку.

Таша, Людок, Вера и, даже, Лидия Акимовна присели от неожиданности, но до «лечь» дело не дошло. Зато радостно завизжали, когда Линыч прошёлся по прямо и гордо выставленным спичкам и они все, сначала вспыхнули от счастья, как бенгальские огни, а потом стали сгорать в нервном и быстром пламени, не оставляющем ни секунды времени на раздумья. Торопливо, радостно пропели «Хепи бёсте ду-ю». Успели. Забывшись, торжествующе громко захохотали, зааплодировали и… раздался стук в дверь.

Анастасия Павловна, дежурная, увидела картину почти апокалиптическую. Свет, конечно, включили, перед тем, как открыть дверь. Дежурная, как все простые дежурные, не на порожке решила провести воспитательную работу, а решительно, по-хозяйски переступила через него, (на пороге разговаривать — плохая примета), да ещё и шею вытянула.