Бесплатный фрагмент - Бедный Михаил

Часть первая. В одном купе

Глава первая. ПОПУТЧИК

Довелось мне недавно возвращаться в северную столицу из дальней командировки поездом. Был конец апреля, сезон белых ночей еще не начался, и наш скорый шел полупустым. Народ, впрочем, подсаживался, но боль­шей частью в плацкартные и общие вагоны, так что к середине путешествия я по-прежнему находился в своем купе один, уже смирившись с мыслью о неодолимости дорожной скуки.

И тут появился он, мой попутчик.

Он вошел в купе вскоре после того, как поезд мягко тро­нулся от перрона небольшого райцентровского вокзальчика.

Это был молодой человек, стройный и худощавый, скорее, даже субтильный, что еще заметнее подчеркивал его коричневый, в круп­ную клетку пиджак с широкими плечами, бывший ему явно не по росту.

Молодой человек учащенно дышал, определенно запыхавшись под тяжестью средних размеров дорожной сумки, которую он бросил сейчас у двери. Его слабые, тонкие пальцы нервно подрагивали.

Я как можно приветливее улыбнулся попутчику, одновремен­но окинув его более внимательным взглядом.

У него была большая, несколько непропорцио­нальная голова. Пышная черная шевелюра открывала высокий лоб. Карие глаза смотрели сквозь линзы дорогих очков с любезной предупредительностью. Усики над чуть оттопыренной верхней губой только-только начали пробиваться, бородка же и вовсе состояла из не­скольких завивающихся волосков, но, несомненно, он давно уже вышел из юношеского возраста, относясь скорее к тому мужскому типу, представители которого сохра­няют моложавость до преклонных лет. Мне показа­лось, что ему около тридцати. Но если бы он сказал, что ему 25 или, напротив, 35, то я бы не удивился ни в том, ни в другом случае.

В целом же попутчик внушал доверие и даже сим­патию.

— Давайте знакомиться, — предложил я и по праву старшего первым протянул руку: — Владислав Иванович!

— Михаил! — Он вежливо склонил голову. — Про­сто Миша. — Ладонь у него была прохладная и влажная.

— Снимайте пиджак, Миша, — посоветовал я. — Наш проводник, похоже, пришел на железную доро­гу из банщиков. Топит так, будто здесь не вагон, а сауна.

Он кивнул и посмотрел на верхнюю багажную пол­ку, словно прикидывая, хватит ли у него сил, чтобы забросить туда сумку. Но, подумав, затолкал ее под столик. А пиджак так и не снял, хотя в купе было действительно жарко, и я сидел перед ним в майке.

Мне показалось, что он никак не может отды­шаться, и я из лучших побуждений придвинул к нему полуторалитровую пластиковую бутылку пива, почти полную.

— Угощайтесь, Миша!

Он энергично замотал головой, заявив, что прин­ципиально не употребляет спиртное, включая пиво, равно как и все прочие допинги. Затем пошарил в своей сумке и с таинственной улыбкой извлек из нее комплект дорожных шахмат.

— Не возражаете, Владислав Иванович?

— Если только скоротать время, Миша, — твердо ответил я. — Чую в вас сильного игрока. Вы вообще-то кто по профессии?

— Программист.

— Тогда вам и карты в руки!

— Нет-нет, шахматист из меня самый заурядный, уверяю вас! — принялся отнекиваться он. — Я даже теории не знаю. Просто люблю импровизировать… А вы где работаете, Владислав Иванович, если не сек­рет? — Последний вопрос прозвучал как бы невзна­чай, но я уловил в нем какой-то затаенный интерес.

— В экспедиции, — ответил я, не вдаваясь в по­дробности.

— В научной?

— Отчасти. — Вообще-то, я не любитель говорить в дороге на производственные темы.

— Понятно… — Он снова кивнул, будто занося мой ответ в какой-то особый реестр.

Признаться, поначалу предложение Михаила сыграть с ним в шахматы не­сколько насторожило меня. Я достаточно опытный путешественник и имею представление о тех спосо­бах, с помощью которых ловкие ребята могут втянуть скучающего пассажира в игру «на интерес» и культурно ободрать его, как липку. Подчеркнуто безобидный имидж Михаила, между прочим, идеально подхо­дил на роль такой вот «подсадной утки».

Но вскоре мои превентивные опасения рассеялись без следа. Попутчик со­вершенно не пытался усыпить мою бдительность тонко просчитанным проигрышем.

Шахматистом он был, конечно, сильным. Но не гроссмейстером. Он постоянно рисковал, пытаясь ценой ряда жертв завлечь главные силы соперника в безвыходную ловушку. Расчет иногда оправдывался, иногда нет. И уж тогда я не упускал своего шанса.

Общий счет, пожалуй, складывался в мою пользу, что, разумеется, ничуть меня не обольщало.

За игрой мы разговорились.

Михаил оказался интересным и умелым рассказчиком. Речь его журчала, как ручеек. Слова он выговаривал внятно, легко, вкусно, будто горох сыпал, паузы выдерживал в меру, не за­пинался и не повторялся, искусно владел интригой и умел поддерживать в слушателе, в данном случае — во мне, интерес к теме.

Вдобавок, как выяснилось, этот молодой человек обладал весьма об­ширными познаниями по части самых разнообразных сфер человеческой деятельности. Он играючи проводил парадоксальные параллели и аналогии, сыпал именами великих деятелей, датами, цитатами и ссылками.

— В древней Спарте многие годы правил царь Агесилай, — с многозначительным видом повел он одну из своих историй. (По правде говоря, для меня это имя оказалось в новинку.) — Но затем судьба повернулась к нему спи­ной, и бывший царь оказался на чужбине, став свое­го рода предводителем наемников. Однажды его с не­большим отрядом окружил в крепости враг, чье войско насчитывало свыше ста тысяч человек. В крепости не было никаких запасов — ни воды, ни пищи. Чтобы расправиться с ненавистным Агесилаем наверняка, враги повели вокруг городских стен в обе стороны глубокий ров. С каждым днем концы рва все ближе и ближе стремились друг к другу, грозя вскоре замкнуть кольцо и окончательно запереть осажденных, которые молились своим богам и уже готовились к смерти. Один только Агесилай с хитрой усмешкой погляды­вал со стены на упорные труды своих врагов. А было ему, между прочим, на тот момент за восемьдесят. Завидным здоровьем, понятное дело, он тоже не от­личался. Зато у него имелся хитрый план. И вот однажды в темную ночь Агесилай вы­строил свое небольшое войско и обратился к нему с речью. Он объяснил, что враги собственноручно уст­ранили опасность для осажденных, выкопав такой ров, что готовая его часть стала препятствием для них самих, лишая их численного превосходства в ру­копашном бою. Оставшаяся же узкая перемычка позволяла вести сражение на равных условиях, не опасаясь за свои фланги. То есть, теперь исход сражения зависел исключительно от крепости духа и доблести воинов. Выслушав своего военачальника, солдаты воодушевились и ринулись на прорыв. Победа была полной! — голос Михаила звенел, глаза сверкали воодушевлением, будто парень сам готовился к некоему рискованному прорыву.

— Любопытная история, — отозвался я.

— Разве она не учит, что гибкий ум, опирающийся на смелый дух, всегда и вез­де, при любом стечении обстоятельств может востор­жествовать над грубой физической силой, пусть даже имеющей многократный количественный перевес?! — воскликнул он, требовательно поглядывая на меня.

— Полагаю, этот спартанский царь был хорошим шахматистом, — предположил я. — Вот только не могу вспомнить: древние спартанцы знали про шахматы или нет?

Незаметно стемнело. Зажглось тусклое вагонное освещение.

Я невольно приметил, что с наступлением темноты Михаил как-то странно притих. Он вжался в угол, нахохлился, съежился, за­таился в своем большеразмерном пиджаке, который он так и не снял. От предложения разделить со мной ужин он отказался. Отказался даже от чая. Весь его рацион за день составили пакет апельсинового сока и кро­хотное пирожное.

С каким-то тревожным блеском в глазах наблюдал он за моими приготовлениями к чаепитию, точнее, за движениями складного ножа, который я как раз раскрыл перед собой.

Я собирался отрезать кружок копченой колбасы, но тут вагон дернуло, и соскочившее лезвие ножа чиркнуло меня по пальцу. Ранка была пустяковая, но кровь всё же выступила — две-три капли.

Досадуя, я прижал к пальцу бумажную салфетку и направился к проводнику за пластырем. Уже на выходе мельком глянул на Михаила и обомлел. Я знал, конечно, что вид крови — своей или чужой — действует на некоторых людей гнетуще. Но Михаил прямо-таки находился на грани обморока. Я поспешил избавить парня от дискомфортного зре­лища.

Когда через несколько минут я вернулся в купе, Михаил сидел на своей полке, вжавшись в угол.

— Вам больно? — покосился он на меня.

— Не о чем толковать, Миша. Обыкновенная царапина, для которой хватило кусочка пластыря.

Он дождался, пока я усядусь, затем выбрался из своего угла, слегка подавшись ко мне:

— Владислав Иванович, можно обратиться к вам с не совсем обычной просьбой?

— Почему бы и нет, Миша?

Он выдержал паузу, словно собираясь с душевными силами, затем спросил, заметно волнуясь:

— Вы не согласились бы выслушать один мой рас­сказ? Пожалуйста! Для меня это очень важно!

— Миша, нет ничего более естественного, чем выслушивать в дороге рассказы своих спутников, — примирительно отозвался я.

— Спасибо! — воскликнул он, при этом его острый кадык дернулся вверх-вниз. — Я только считаю своим долгом предупредить, что мой рассказ не очень-то короткий. И вы вовсе не обязаны слушать его до конца, притом, что он может показаться вам неинтересным. Вы даже можете заснуть, я не обижусь. Понимаете, я должен рассказать эту ис­торию кому-нибудь. Хотя бы и спящему. Может, так даже лучше. Но, знаете, я немножко присмотрелся к вам, и мне кажется, что вы захотите дослушать ее до конца. Во всяком случае, вы наиболее подходящий кандидат в слушатели из тех, кто встречался мне за последнее время. Только у меня будет к вам еще одна просьба: слушайте меня, не перебивая. Если появятся вопросы, я охотно отвечу на них в конце. Извините уж меня за настырность…

Хм! Так он ко мне присматривался? У меня воз­никло странное ощущение, что, несмотря на смирен­ный тон и поминутные извинения, мой попутчик-вундеркинд переполнен гордыней, едва маски­руемым чувством собственного превосходства над окружающими

Я придвинул к себе стакан с чаем.

— И о чем же вы собираетесь рассказать, Миша?

Глава вторая. ПРИЗНАНИЕ

Не стану утверждать, что в тот вечер трепетно ловил каждое слово Михаила. Напротив, я почти уверен, что пропустил мимо ушей какие-то подробности начальной фазы его рассказа.

Но позднее, через две-три недели, когда события приняли совершенно невероятный оборот, я всё же пришел к выводу, что ничего существенного из прозвучавшего в купе я не упустил.

Вот его рассказ, за максимальную точность кото­рого ручаюсь.

— Во избежание каких-либо недоразумений позволю себе из­менить имена и топонимику, относящиеся к произо­шедшему, — начал Михаил.

Так вот. Предыстория вкратце такова.

Я закончил школу в одном небольшом городке средней полосы России, после чего поступил в пре­стижный питерский вуз. В другой вуз, тоже питер­ский и тоже престижный, поступила моя однокласс­ница Саша — чудесная, редкой доброты девушка, притом большая умница. Я всегда относился к ней очень хорошо, несмотря на то, что меня она почти не замечала. То есть, замечала, конечно, но считала, как бы это сказать, — ну, большим ребенком. Ладно, дело не во мне. Я ни на что и не рассчитывал. Просто желал ей счастья. По Пушкину: «…как дай вам бог любимой быть другим!» Я ничуть не сомневался, что Саше уготована счастливая судьба. И вдруг, уже после завершения учебы, произошла страшная беда. Саша ушла из жизни. Я был потрясен, полагая, одна­ко, что всему виной трагический, трижды нелепый случай. Но вот некоторое время спустя в моих руках оказался до­кумент, из которого однозначно следовало, что в ги­бели Саши виноват — целиком и полностью, без ка­ких-либо смягчающих вину обстоятельств — некий господин, житель нашей северной столицы, которого я здесь назову Ухватовым.

Исподволь возникло желание взглянуть на него. И вообще узнать о нем побольше.

Ухватов оказался бизнесменом средней руки. У него был собственный офис с секретаршей, маши­на, квартира в хорошем районе, дача в ближнем пригороде. Жил он вдвоем со своей второй женой Анной, ми­ловидной, стройной дамой, которая была лет на 10—12 младше его. Самому Ухватову на тот момент исполнилось 39. Был у него, кажется, сын от первого брака, который обитал отдельно и почти не общался с отцом. Первая жена Ухватова повторно вышла замуж и тоже не общалась с бывшим супругом.

А вот новый брак Ухватова не заладился. По слу­хам, Ухватов горел желанием снова развестись, но ни за что не хотел делить имущество. И будто бы у него с Анной был заключен брачный контракт, в соответст­вии с которым жена не получала ничего лишь в том случае, если причиной развода становилась ее супру­жеская измена. И будто бы Ухватов умышленно вел себя так, чтобы спровоцировать жену на адюльтер.

Все эти сведения я собрал на стороне прежде, чем лицезреть этого негодяя вживую.

Напротив его офиса помещалось небольшое кафе с широкими окнами. Там я и расположился однажды в конце рабочего дня за бутылкой минералки.

Ухватова я вычислил сразу же, едва тот вышел из подъезда и направился к своему темно-синему «Фор­ду». Водил машину Ухватов сам.

Фигурой он напоминал сильно разжиревшего Гер­кулеса, выражением же лица — самодовольного, сы­того кабана, готового, впрочем, в любой момент пустить в ход клыки и копыта. Такое вот сложилось первое впечат­ление об этом субъекте, и оно, отмечу, несколько забегая вперед, оказалось очень точным.

Два-три дня я ходил за ним буквально по пя­там. Мне хотелось понять только одно: мучает ли его раскаяние за содеянное? Ведь по его вине погибла чудесная молодая женщина!

Увы! Он будто вычеркнул из памяти недавнюю тра­гедию. Забыл о ней — вальяжный сибарит, жизне­люб, любитель хорошеньких женщин, застолий, пик­ников, приятных поездок и прочих земных радостей. А Саша уже больше года лежала в земле. Клянусь, если бы я почувствовал в нем хоть толику внутренней боли, то отошел бы скорбно в сторону. Но мог ли я смириться с его ци­ничным пренебрежением светлой памяти Саши? Ведь он даже аппетита не потерял! Не-ет, Ухватов должен был ответить за свою преступную низость. Я не имел права его прощать! Да и не хотел.

И вот, собрав оказавшиеся у меня документы, я отправился к известному адвокату, о юридических та­лантах которого одно время трубила вся пресса. Меня интересовал только один вопрос: существует ли возможность привлечь негодяя Ухватова к ответу? Адвокат растолковал мне, что Ухватов не подлежит уголовному преследованию, что тут можно вести речь разве что о нравственном осуждении. Более того. Если я подам иск и доведу дело до суда, то Ухватов, наверняка, выиграет процесс и, со своей стороны, сможет настаи­вать на материальной компенсаций за причиненный ему моральный ущерб. Более того: при известной настойчивости он без труда может добиться этого. Вот так.

Что же мне оставалось? Отступить в скорбном молчании? О нет! Только не это! Я дол­жен был что-то предпринять. Но что? Этого я еще не знал.

В моей голове крутилась какая-то бесконечная пе­страя карусель, но ни одна стоящая идея, как гово­рится, не выпадала в осадок. Я решил продолжить свои наблюдения за Ухватовым, сделав их более ос­новательными, в надежде, что сам ход событий под­скажет мне верное решение.

Как раз в этот период — шла середина мая — Ухва­тов перебрался на дачу, расположенную в одном из живописных пригородов Питера, в благоустроенном, обжитом поселке, главной достопримечательностью которого было озеро, ну… назову его для оригиналь­ности Овальным. Да, пусть будет озеро Овальное.

Поселок же назову Васильками. Здесь и вправду вдоль всех обочин синели удивительно яркие, чудные васильки.

Глава третья. ДАЧА УХВАТОВА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ

Васильки — довольно крупный поселок. С почтой, аптекой, магазинами. В дачный сезон здесь дополни­тельно открывается с десяток ларьков, киосков и прочих торговых точек, а также пивбар, которому в этой истории принадлежит далеко не последняя роль. Поселок вытянут с севера на юг этаким полуме­сяцем, охватывающим озеро с восточного берега.

Само озеро и вправду имеет форму большого, почти правильного овала. Его чаша лежит в низинке, обра­зованной склонами пологих, поросших соснами хол­мов и песчаных дюн. Песок здесь особенный — чистейший, рассыпчатый, почти белый, сверкающий на солнце, будто мириады крошечных жемчужин. На пляже в погожий день яблоку негде упасть.

Зато противоположный берег — западный — почти не тронут цивилизацией. Буквально к воде подступает густой буреломный лес. Говорили, что берег там топкий, болотистый, и что в прибрежных камышовых зарослях водится самая опасная в наших краях разновидность гадюки. Впрочем, нельзя ис­ключить, что эти слухи намеренно распускали мест­ные жители, дабы отвадить от урожайного леса заез­жих грибников и сборщиков ягод.

Как бы там ни было, в последние годы Васильки определенно вошли в моду. Многие участки скупили здесь состоя­тельные горожане, возведя особняки в два и даже в три этажа с вычурными балконами, параболически­ми антеннами и высоченными заборами. В то же время сохранилось немало деревянных доми­ков с мансардами и верандами в стиле «дядя Ваня». Вот один из таких до­миков — старый, но отнюдь не ветхий, двухэтажный — и купил Ухватов, причем совсем недавно, в позапро­шлом году. То есть здесь, в Васильках, Ухватов был практически новоселом. На тот момент, разумеется. Прошу запомнить это обстоятельство…

Его участок располагался в центральной, наиболее благоустроенной части поселка, в пяти минутах ходьбы от озера, образуя один из углов довольно бойкого перекрестка. Примыкающие соседние участки были застроены новыми кирпичными особняками с кирпич­ными же высокими заборами и раздвижными металлическими воротами. Видимо, с целью доказать, что и он не лыком шит, Ухватов обнес свои владения — еще в первый год — новым, поистине царским забо­ром с фигурной решеткой на каменных столбах. Кроме забора, Ухватов поставил кирпичный гараж и бревенчатую баньку, после чего пыл новосела в нем несколько улегся. А может, просто не было денег на постройку дома.

Попутно подчеркну, что дом стоял в глубине участка, поло­вину которого занимали ухоженные грядки. Имелся также небольшой сад, малинник, кусты смородины и крыжовника. Вдоль дальнего забора выстроились в ряд несколько сарайчиков, оставшихся, очевидно, от старого хозяина, а напротив веранды поднялась летняя кухня.

Хотя перекресток перед ухватовской дачей, как я уже отмечал, был бойким местом, всё же в качестве наблюдательного пункта, он, конечно, не годился. А я вдруг по­нял, что должен знать все-все о порядках в доме. Мне требовалась некая скрытная дозорная точка, откуда я мог бы вести свою слежку в любой час дня и ночи, не вызывая ничьих подозрений.

Какие проблемы? Пространственное воображение у меня развито неплохо. Изучив окрестности, я без труда вычислил несколько дач, вполне отвечающих моим намерениям. Хозяйка одной из них, одинокая болезненная старушка, сдала мне на весь сезон отдельную комнат­ку в мансарде, которую правильнее было бы назвать голубятней. Но это было именно то, что я искал.

Отмечу мимоходом, что в ту пору я зарабатывал вполне сносно, потребности же имел самые скром­ные. Поэтому я мог позволить себе некоторые расходы, требующиеся для продолжения этого благого дела.

Дача, где я обосновался, находилась через два переулка от ухватовской и на первый взгляд никак не подходила для моей цели, тем более что помимо са­довых деревьев по всему поселку поднимались высоченные тополя, липы, сосны и ели. Но расчет мой был точен. Из окна моей комнатушки через просветы в разлапистых ветвях просматривалась значительная часть ухватовского двора, в том числе ворота, крыль­цо и балкончик над ним. Конечно, расстояние было великовато. Но я и не собирался напрягать зрение. По объявлению в газете я купил у одного отставного шкипера трофейный морской бинокль, и когда посмотрел на ухватовскии дом через мощную оптику, то испытал эффект личного присутствия.

Чтобы ненароком не выдать себя блеском линз, я приспособил двойные тюлевые занавески, после чего самозабвенно отдался процессу наблюдения, порой не отлучаясь из своей комнатушки сутками, забывая про сон и пищу, благо никто мне не мешал: хозяйка физически не могла подняться по шаткой лесенке наверх, а другие жильцы проводили дни напролет на озере — лето в тот год выдалось необычайно жарким.

Занявшись регулярной слежкой, я еще не имел никакого определенного замысла. Одно только я знал твердо: выс­шая справедливость должна восторжествовать!

Довольно быстро удалось выяснить, что постоян­ных жильцов на интересующей меня даче всего четверо.

Самого Ухватова я покуда не буду касаться, об этом негодяе мне еще придется немало говорить отдельно. Начну с Анны.

Это была миловидная, еще молодая женщина — стройная, светло­волосая, голубоглазая, с легкой поступью и мягкими манерами. При другом муже она, в ее возрасте, расцвела бы как яркий цветок, стала бы счас­тливой хозяйкой дружного дома, блистала бы в кругу друзей и знакомых. Но этот подлец просто изводил ее. Психика этой утонченной, неспособной на резкий отпор женщины находилась в течение длительного време­ни под прессом беспардонного хамства. Когда-то, я уже говорил, она подписала в силу ряда причин невыгодный для себя брачный контракт. Тогда это ка­залось пустой формальностью. Тем более что поначалу Ухватов весьма искусно изображал из себя джентльмена, рыцаря. Этот тип даже настоял, чтобы жена не работала. Этакий широкий жест с его стороны. И вот все это аукнулось. Сделавшись домохозяйкой, Анна утратила профессиональную квалификацию, растеряла прежние связи и, наконец, всецело подчинилась воле своего мужа-само­дура. Чем он и воспользовался со временем. Охладев к жене, этот негодяй повел дело к разводу, задумав, однако, выставить Анну, это небесное создание, в роли неверной супруги. Каков мерзавец!

Анне же, с ее слабой волей и трепетной душой, просто некуда было уходить, не на кого было опереться в огромном равнодушном городе, и оста­валось только ждать, что все как-то образуется само собой.

Она курила почти беспрерывно и пригоршнями глотала таблетки. Словно пытаясь забыться, с головой ушла в домашнее хозяйство, вникая в каждую мелочь по кухне, саду, огороду… Она практически не позволяла себе никаких развлечений. Даже на озеро никогда не ходила в одиночку, опасаясь, что заигрывания со стороны незнакомых мужчин еще более осложнят ее взаимоотношения с мужем. А заигрывать с ней пытались очень многие, ибо фигура у нее была, как это говорят всякого рода пошляки, по разряду фотомоделей. Но этот негодяй Ухватов, похоже, не замечал ее достоинств. Спали они в разных комнатах. Он демонстративно пренебрегал ею как женщиной. Бедняжка! Ее психи­ка была на пределе. Периодически с ней случалась тихая истерика. Порой я наблюдал, как Анна, запершись в своей комнате, рыдала в подуш­ку. И тогда мое сердце обливалось кровью…

— Я намеренно с такими подробностями расска­зал, каким унижениям подвергалась эта еще моло­дая, привлекательная женщина, — подчеркнул Ми­хаил, — чтобы вы лишний раз убедились в гнусной сущности негодяя Ухватова, для которого никакое наказание не показалось бы слишком жестоким.

Кроме хозяев, в доме обитала еще одна семейная пара. Назову их услов­но — Садовник и Стряпуха. Как я выяснил позднее, это были дальние родственники Ухватова, потеряв­шие свой дом и все нажитое в одной из «горячих то­чек». Ухватов приютил их и обогрел, но взамен по­требовал верной службы. И опять же не прогадал. Эти двое фактически стали ему слугами, лакеями, да еще почитали его за благодетеля. Они-то и выполня­ли основную часть физической работы по дому.

Садовник — жилистый и угрюмый, немногослов­ный мужчина раннепенсионного возраста — возделы­вал грядки и колол дрова, топил баню и чинил электропроводку. Несколько раз я видел, как он ко­пается в моторе «Форда». Такой вот мастер на все руки. За ворота дачи он выходил крайне редко. Похоже, его мучила бессонница, но довольно свое­образная. Лишенный нормального сна, он клевал носом целый день, дремал на ходу, а присев где-ни­будь в уголке или на крылечке, мог совершенно отключиться, но не более чем на 5—10 минут. Анну он как бы не замечал, но при нечаянных встречах с ней отступал далеко в сторону.

Стряпуха — низенькая толстушка, бойкая и смеш­ливая — готовила, стирала и убирала, видя, кажется, в том свое предназначение на земле и охотно прини­мая его. Анну она всегда привечала ласково, но не из духа противоречия, а в силу своего покладистого, добродушного нрава, да еще почитая в той существо иного, более высокого рода — хозяйку. Спать Стря­пуха ложилась сразу же после девяти вечера, спала как мертвая, вставала с петухами и тут же принималась хлопотать по дому, стараясь, однако, лишний раз не грюкнуть сковородой или ведром.

Хозяева спали наверху, хотя и в разных комнатах. Садовник и Стряпуха — внизу.

Имелся, впрочем, и пятый обитатель дачи — сви­репого вида пес афганской породы по кличке Лео­нард, огромный, как теленок, и лохматый, как мед­ведь, — вполне подходящая особь на роль собаки Баскерви­лей. Всю ночь он носился по участку, возникая в самых неожиданных уголках и злобно рыча на запоздалых прохожих.

Глава четвертая. ПОРЯДКИ В ДОМЕ

Однажды я подсмотрел в свой бинокль любопыт­ную сценку.

Поздним вечером некий пьянчуга остановился у решетки ухватовской дачи и принялся водить по металлическим прутьям какой-то железкой. Прыжки Леонарда, похоже, доставляли «музыканту» истинное удовольствие.

На шум вышел Садовник. Он, видимо, попросил пьяного убираться прочь подобру-поздорову, но тот все хорохорился. Садовник ушел в дом и через минуту вернулся с ружьем, вид которого лишь раззадорил выпивоху. Тогда Садовник повесил ружье на сук и спокойно вышел за калитку. Причем Леонарда с собой не взял, хотя тот так и рвался на улицу. Пьянчуга ока­зался агрессивным и принялся грозно размахивать кулаками. Садовник, однако, ничуть не стушевался и ловко заломил тому руку за спину, затем вы­толкал его к противоположному углу перекрестка, резким ударом в челюсть уложил в кусты, а сам как ни в чем не бывало вернулся на участок. Пострадавший, замечу, поднялся лишь через пару часов, замет­но протрезвев и притихнув.

Этот случай показал мне, что Садовник — человек се­рьезный. И еще: в доме имелось ору­жие, которым, вероятно, Садовник умел пользоваться.

Не скажу, что эти выводы меня обрадовали. Но и не огорчили. Я ведь не собирался решать это дело силой. Ну какой из меня гладиатор?! Смешно! Я рассчитывал взять другим, а пока продолжил свои наблюдения.

Ухватов вел совершенно беспорядочный образ жиз­ни, домочадцы же вынуждены были подстраиваться под его непредсказуемый режим.

Например, иной раз он выезжал по делам в семь утра, а иногда спал до полудня. Возвращался тоже по-разному — то в шесть вечера, то после двух ночи. Все субботы и многие воскресенья были у него рабо­чими, но иной будний день он целиком проводил дома. Примерно раз в неделю, обычно вечером, но иногда и с полудня, он принимал гостей. Собирались, как правило, мужчины его круга: трое-четверо-пяте­ро. Иногда гости приезжали с дамами. Какие-то лица мелькали постоянно, другие появлялись эпизодичес­ки. Стол обычно накрывали на улице. Чаще готовили шашлыки, но иногда подавали плов или пельмени. Нередко угощению предшествовала баня. Тогда Садовник перевоплощался в банщика и хлестал парящихся ве­ничком, разминал хозяину косточки, сгонял с того жирок. Иногда Садовника тоже приглашали к столу, но это не было правилом. А вот Стряпуха за общий стол не садилась никогда, хотя ее, кажется, тоже при­глашали. Из напитков Ухватов отдавал предпочтение пиву и в целом знал меру, но иногда под настроение да под шашлычки мог один осушить бутылку-другую водки. Без особых для себя последствий. Разве что назавтра, выезжая в город, глотал «Антиполицай». Своих гостей Ухватов, непременно водил на озеро, иногда дважды, а то и трижды за вечер.

Вообще же купание в водах озера было для него неким ритуалом, настоящим священнодействием.

Вот что еще чрезвычайно важно для понимания последующих событий. Весь наряд Ухватова, отправляющегося из дома на озеро, состоял из узких плавок, разношенных сан­далий и широкополой соломенной шляпы. В таком виде он передвигался и по поселку, никого не стесняясь. Он вообще, едва добравшись из города до дачи, пер­вым делом сбрасывал с себя всю одежду и облачался в свой пляжный комплект. Если в гости ожидались одни мужчины, то он и встречал их так. Если приез­жали с дамами, то ради приличия он надевал спор­тивные брюки и легкую безрукавку, но после третьей рюмки сбрасывал все это с шутками и прибаутками.

Вместе с тем — вот странность — он всячески из­бегал солнца, держась в тени деревьев, а на озере но­ровил расположиться где-нибудь под сосной, да и со­ломенную шляпу не снимал, днем даже плавал в ней. Поэтому его все еще мощное, но уже заметно погруз­невшее, оплывающее тело было белым, как у какой-нибудь затворницы, и резко выделялось своей белизной среди прочих заго­рающих. Думаю, именно из-за этой солнцебоязни он отдавал предпочтение вечерним и даже ночным купаниям. И вообще, каким бы поздним не было его возвращение из города, пусть даже часы по­казывали два или три ночи, Ухватов, поручив машину заботам Садовника, тут же раздевался и спешил на озеро. Соломенную шляпу по ночам он не надевал, но брал полотенце, которое вешал на шею или обматывал вокруг головы на манер чалмы, и обязательно прихватывал с собой две бутылки пива, одну из кото­рых выпивал по дороге на озеро, а вторую — на об­ратном пути.

Именно эта его привычка и легла вскоре в основу моего плана отмщения.

Вас, наверное, интересует, а как же вел себя Ухва­тов по отношению к жене при гостях?

Грубо вел. Грубо и подло.

Притом, как мне показалось, мужчины из числа постоянных гостей Ухватова имели предубеждение против Анны. Порой разыгрывались некрасивые сценки. Анна просто выбегала из-за стола. В бинокль я видел, как она рыдает в своей комнате. Затем она выжидала, пока компания не уйдет на озеро, после чего одевалась и спешила на электричку, иногда самую последнюю.

Я еще коснусь этих ее странных отлучек, но сейчас не хотелось бы нарушать хронологию событий.

Глава пятая. ОЗАРЕНИЕ

Однажды я возвращался в Васильки из города, куда ездил ненадолго по неотложным делам. В элект­ричке купил от скуки бульварную газетку и начал машинально пере­листывать ее, думая о своем. А мысли мои были те же самые: как наказать подлеца, как доказать ему, что в мире есть, есть высшая справедливость?!

Я смотрел в некую коротенькую заметку в не­сколько строк и видел вместо букв самодовольного, сытого Ухватова, фланирующего в своих плавках по пляжу, видел его отвратительные жировые складки, его отталкивающей белизны кожу…

Но вот виртуальный образ ненавистного ловкача и циника задрожал и рассеялся, а буквы сложились в слова. Я вдумчиво — раз и другой — перечитал заметку, которую можно было целиком прикрыть не то что сигаретной пачкой — спичечным коробком!

Это было озарение! Да, озарение! В одну секунду я понял, как наказать того, кто не имел права ходить по земле!

Всё оставшееся до Васильков время я не переставал всматриваться в кро­шечную публикацию, размышляя о том, что, вероят­но, тысячи людей прочитали эти строки, слегка по­дивились приведенному факту и тут же забыли о нем. Но во мне описанный случай замкнул некий важный кон­такт. Мой мозг, уже давно фильтровавший массу ва­риантов, в мгновение ока определил оптимальную схему. Абсолютно ясно я увидел, какими средствами мне добиться торжества высшей справедливости. Причем, извините за цветастый слог, я был избавлен от необходимости обагрять свои руки чужой кровью, пускай бы это даже была кровь преступника и мерзавца. Я ведь не палач. И уж тем более не убийца.

От меня требовалось лишь смоделировать некие условия… А дальше — дальше все зависело от воли провидения. От судьбы. От рока. От участи и доли. Причем Ухватов имел все шансы уцелеть. Такая вот русская, или, если угодно, питерская рулетка, извините за некоторую натяжку…

Вот что еще важно: озарившая меня идея гармо­нично накладывалась на тот факт, что Ухватов пере­двигался по поселку практически без одежды. Зна­чит, не случайно все так сошлось, да? Значит, тут действительно проявилась высшая воля…

Михаил как-то застенчиво улыбнулся и похлопал себя по пиджаку в области сердца:

— Добравшись до своей мансарды, я первым делом выстриг эту заметочку. Она и сейчас со мной.

— С вами? — я подал голос впервые с начала рас­сказа, нарушив данное рассказчику обещание. — Нельзя ли взглянуть на нее?

Попутчик энергично покачал головой:

— Если я покажу вам ее сейчас, то пропадет вся ин­трига рассказа, а главное, нарушится его логика. Пожалуй, вы еще сочтете его неправдоподобным, даже мистическим. Хотя он целиком и полностью построен на реалиях. Нет, Владислав Иванович! Не сейчас. Я обязательно покажу вам заметку, но позднее, когда вы будете готовы к ее рациональному восприятию… — Он сощурился: — Вла­дислав Иванович, скажите по-честному… Я заинтри­говал вас хоть на ноготок?

— Можете быть уверены, Михаил.

И правда, начиная с этого места, я слушал его самым вни­мательным образом.

— Итак, обретя идею, а вместе с ней уверенность, вдохновение и душевные силы, я продолжил свои наблюдения за дачей Ухватова. И очень скоро уяснил, что в кажущемся беспорядке, царившем в доме, есть

некие закономерности, обязательные повторы.

Например, побеги Анны после того, как муж дово­дил ее до слез в компании своих приятелей. Больше всего меня удивляли не сами побеги — причина их была понятна, — а то обстоятельство, что Анна не появлялась на даче в течение следующего дня и даже следующей ночи, и лишь назавтра, то есть на вторые сутки после вечеринки, Ухватов самолично привозил ее в Васильки на своем «Форде».

Где она пропадала целый день и две ночи? Почему Ухватов реагирует на ее отлучки довольно спокойно? Почему не пытается раздуть скандал в своих интере­сах? Здесь таилась какая-то загадка, и я должен был разгадать ее прежде; чем двигаться дальше.

Дважды я проследил за Анной, а параллельно со­брал кое-какую информацию на стороне, благо это оказалось простым делом.

Анна уезжала к своей матери, нуждавшейся, болезненной женщине, которая занимала неболь­шую комнатку в перенаселенной, убогой, пьяной коммуналке. Здесь Анна провела многие годы своей жизни, отсюда она вырвалась, выйдя замуж за Ухватова, и сюда же должна была вернуться после разво­да, если, конечно, последний состоялся бы по при­чинам, выгодным Ухватову. Надо отметить, что Анна помогала матери в меру своих возможностей, но ведь этот подлец почти не давал ей денег!

Стало мне понятно и то, почему Ухватов как бы поощрял эти «побеги» своей жены. Он-то знал, что больше ей деваться некуда, только в коммуналку, а там у него имелся свой шпион. Ухватов ставил на то, что нервы у Анны однажды не выдержат, и она сбли­зится с первым же человеком, который скажет ей лас­ковое слово, тут-то ей и крышка! Ну разве не подлец?!

Между прочим, сам Ухватов был весьма охоч до «клубнички» и расслаблялся на всю катушку. Что правда, по­стоянной любовницы у него не было. Его привлека­ли исключительно девушки по вызову, всякий раз новые. Развлекался он где-то на их территории и никогда ни одну не привозил в Васильки. Иными словами, у этого кабана было правило — «не гуляй, где работаешь и где живешь», от которого он никогда не отсту­пал. В Васильках, к примеру, тоже хватало дам и девиц известного сорта, но Ухватов откровенно их игнори­ровал. А может, ему вполне хватало девушек по вызо­ву? Не знаю. Просто хочу отметить, что даже у такого циничного мерзавца были свои принципы. И эти принципы идеально укладывались в мою схему.

То есть тут вот что обязательно повторялось: если Анна сбегала в город, скажем, сегодня вечером, то можно было держать пари, что в Васильках она по­явится не раньше, чем послезавтра. Можно было за­ключать и второе пари, а именно: назавтра после ее бегства Ухватов вернется из города очень поздно, один, в прекрасном расположении духа и почти сразу же по приезду пойдет купаться на озеро, пускай бы на дво­ре стоял самый глухой час ночи.

Что касается Стряпухи, то по ней можно было сверять часы: она ложилась спать около половины десятого вечера и просыпалась ровно в половине пя­того утра. Причем, за всю ночь ни разу не выходила во двор.

Садовник же бодрствовал в ожидании хозяина. Затем он принимал от Ухватова его одежду, прино­сил тому из холодильника две бутылки пива и ставил машину в гараж. Это повторялось почти с автомати­ческой последовательностью.

Я также задался простым, но весьма важным для меня вопросом: встречает ли Садовник хозяина, когда тот возвращается с ночного купания? Дело в том, что Ухватов плескался иногда по часу и больше, а иногда ограничивался коротким заплывом. Причем независимо от погоды. Никогда нельзя было угадать, как долго он пробудет на озере. Его возвращение вполне могло совпасть с коротким сном Садовника. Но если такое случится, станет ли Ухватов будить сто­рожа? Для меня этот вопрос был принципиальнейшим.

Ответ не заставил себя ждать.

Как-то раз ночью Ухватов ушел на озеро. Садов­ник же, хлопнув бутылочку пива, а может, и еще кой-чего позабористей, долго зевал и наконец задремал в плетеном кресле, проспав возвращение хозяина. Тот и не подумал будить его. Приласкал Леонарда, после чего поднялся наверх и через какую-то минуту уснул, выключив свет. Садовник, проснувшийся через ми­нуту, посмотрел на часы, почесал затылок, затем по­дошел к калитке, потоптался у нее с четверть часа и, решившись, задвинул засов, рассудив, очевидно, что хозяин уже дома (тот никогда не запирал сам ни во­рот, ни калитки, ни дверей — зачем, если в доме есть слуги?). Затем Садовник подозвал к себе Леонарда, потрепал его по загривку и снова задремал.

Очевидно, после опасного существования в «горя­чей точке» Садовник был убежден, что здесь, в мир­ном краю, в чинном поселке, ничего из ряда вон выходящего произойти не может в принципе. Между прочим, все подтверждало такой вывод. За целое лето в Васильках не было зафиксировано никаких проис­шествий, не считая пьяных драк и одного пожара — тоже по пьянке.

Итак, Садовник — фактически еще и сторож по совместительству, единст­венный из домочадцев, кто мог бы поднять тревогу ввиду слишком длительной ночной отлучки хозяина, вовсе не имел обыкновения проверять, поднялся ли тот в свою комнату.

Это обстоятельство еще определеннее приближало меня к цели.

Оставался еще страшный пес Леонард.

Надо сказать, что, отправляясь на озеро с гостями, Ухватов почти всегда брал собаку с собой, надев пред­варительно на нее намордник. Логично было предполо­жить, что ночью он возьмет Леонарда себе в спутни­ки еще охотнее и уже без намордника. Но этого не происходило, что было удивительно.

Вскоре загадка разъяснилась.

Я ведь не только наблюдал за обитателями и гостя­ми дачи в бинокль, но и нередко шел на озеро вслед за их нетрезвой компанией, совершенно уверенный в том, что останусь незамеченным. В пик сезона народ приезжал в Васильки полными электричками, вдоль обочин дороги и на специальных площадках стояли впритык сотни машин, пляж своей многолюдностью напоминал сочинский берег, а главная васильковская улица — Невский проспект. Скрыв глаза под темными очками, надвинув пониже летнюю шапочку с большим козырьком, я пристраивался где-нибудь поблизости от ухватовской компании и внимал хвас­тливым речам этих современных купчиков.

И вот однажды они заговорили о Леонарде, ибо собака действительно вызывала всеобщий интерес. Ухватов нежданно поведал, что в прошлом году пес доставил ему массу проблем. Он взял Леонарда на ночное купание, и пока сам плавал, какой-то бродяга польстился на его шмотки, то есть на полотенце, рва­ные шлепанцы и пакет с бутылкой пива, не заметив в темноте грозного зверя. Короче, пришлось везти покусанного беднягу в больницу, откупаться, сочинять историю для врачей… Такой вот анекдот! С тех пор он не берет с собой Леонарда, если идет один. Да и зачем? Пусть лучше дачу сторожит. Вот там действительно есть что уволочь! При этих словах вся компания самодоволь­но рассмеялась.

Что ж, я тоже имел повод улыбнуться: отныне грозную псину можно было не принимать в расчет. Огромное облегчение!

Таким образом, к середине июля, после всех на­блюдений, слежки и подслушивания, я вплотную приблизился к реализации замысла. Оставались какие-то мелочи. В частности, мне не хватало опре­деленного рода знаний, которые, впрочем, несложно было получить, нырнув на полчасика в Интернет. Какие проблемы? Я включил свой ноутбук и управился за 15 минут. Те сведения, что я почерпнул из мировой паутины, обогатили мой замысел конкретными, точными деталями.

Оставался, пожалуй, последний штрих — осмотр противопо­ложного берета озера. После чего можно было бы приступать к акции.

Но вот тут-то меня постигло жестокое разочарова­ние!

Я не мог найти там того, без чего мой изящный план рушился, превращался в фикцию. То есть, кое-что я находил, но не того качества и не в том количе­стве. Вот такой осечки я не предвидел! Это был удар!

Нет, теоретически замысел оставался превосходным. Можно сказать без ложной скромности — гени­альным. Но теперь создавалось впечатление, что его практическая реализация здесь, на озере, в Василь­ках, скорее всего, невозможна. Значит, надо искать другую сценическую площадку, надо заманивать Ухватова на нее, надо моделировать новые условия, а это немыслимо усложняло процесс, тогда как здесь, в Васильках, все было подготовлено, казалось, самой природой, самой судьбой. Не хватало последнего ра­зящего элемента… Неужто Ухватов — вечный лю­бимчик фортуны?

Мною овладело беспредельное отчаяние. Я выбрался из пыльных зарослей и пошел в глубь поселка куда глаза глядят.

Нежданно я оказался перед местным пивбаром. Сейчас-то я не пью ни капли, да и тогда обходил по­добные заведения стороной. Но в ту минуту что-то заставило меня войти внутрь. Очевидно, жажда, ибо день выдался по-африкански знойным. А может, судьба, у которой Ухватов вовсе не числился в лю­бимчиках.

В баре было пусто и неуютно. Даже завзятые пивники стремились оказаться в такую жару поближе к воде, благо пиво можно было прихватить с собой. Осознавая, что делаю глупость, я заказал маленькую кружку пива и уселся за столик, чтобы собраться с мыслями.

Глава шестая. ЛЕГЕНДА О ПРОКЛЯТОМ ДВОРЕ

— Ох и засушливое выдалось лето! Сыроежек, и тех в лесу нет! Говорят, вода ушла даже с проклятого двора! Туго верится, но кто знает?! Вы не смотрели? Я-то сам редко бываю на том краю…

К моему столику подошел аккуратно одетый ста­ричок. Очень древний, морщинистый, вежливый и любезный. Знаете, есть такие одинокие старички, ко­торым дома не с кем словом перемолвиться, и вот они по­всюду ищут себе собеседника, впрочем, без всякой назойливости.

Старичок продолжал стоять возле столика, ожидая, очевидно, моей реакции. Прояви я хоть толику черствости, он отошел бы безропотно в сторону, унося свою кружку пива.

Вообще-то, в ту минуту я не был предрасположен к «задушевной» пустопорожней беседе (а что другое мог предложить мне этот старичок-боровичок?), но его реплика, бро­шенная для затравки, высекла во мне какую-то искру. Я подумал, что раз уж судьба обошлась сегодня со мной так несправедливо, то, может, она пожелает сама же исправить оплошность? А коли так, то, значит, я должен держать уши и глаза открытыми.

Поэтому я в меру приветливо кивнул старичку и вежливо ответил, что никого в Васильках не знаю и о каком дворе идет речь, не вполне понимаю.

Старичок присел. Он уже почувствовал, что заар­канил редкого слушателя, и весь преисполнился таинственной важности.

На мой вопрос он ответил не сразу. Сначала пред­ставился.. Звали его Лукьяном Мартьяновичем, и был он старожилом Васильков, проведя здесь без малого 70 лет из своих 76.

От него-то я и услышал историю о проклятом дво­ре, историю, которая гармонично вписалась в мой замысел, придав ему загадочно-мистический оттенок. Не хочу верить, что старичок заглянул в пивбар случайно. Слишком уж вовремя все сошлось. Это сама судьба привела к моему столику носителя недостающей у меня информации. Да, судьба!

Вот что поведал мне Лукьян Мартьянович между редкими глотками светлого пива.

Оказывается, поселок Васильки был основан еще при батюшке Петре I. Озера Овального тогда не существовало. Здесь брали превосходный песок для строительных нужд. Постепенно образовалась чаша, которая и заполнилась водой. Разросся и поселок. Но вскоре началось неладное. Объявился колдун-оборотень, который по ночам высасывал кровь из своих жертв. То одного найдут наутро обескровленным, то другого. Слухи докатились до императора, который распорядился поймать колдуна, вбить ему в сердце осиновый кол, труп сжечь, а прах развеять по ветру. Прислали сюда ловких людей. Те выследили оборотня и казнили его лютой казнью. И все же в спешке сделали что-то не так. Должно быть, кол был не осиновый. И вот, когда мертвого колдуна сжигали, он будто бы ожил на какую-то минуту, расхохотался и страшным голосом крикнул из пламени: «Не выйдет, мол, по-вашему, хоть вы и казните меня, но я буду воскресать в каждом новом поколении и нещадно мстить вашим по­томкам!» Сказал и рассыпался прахом!

Говорят, с хитроватой важностью продолжал Лу­кьян Мартьянович, что эта история записана даже в одной государственной бумаге, которая и поныне хранится в архиве.

Итак, колдуна изничтожили. Заодно сожгли его избу вместе со всем нечистым скарбом. А изба его в те годы стояла на отшибе, в лесу.

Сделав свое дело, царевы слуги навсегда покинули Васильки. Отомстил ли колдун им, а также их потом­кам, неизвестно. Зато известно, что никто не хотел селиться в границах его бывшего двора. И место вроде было удобное, а вот — ни в какую! Притом ближние соседи жаловались, что по ночам оттуда раздаются жуткие звуки — то стон, то хохот, но как-то глухо, будто из-под земли.

Время шло, нарождались новые поколения, одна­ко по-прежнему не находилось желающих строиться на месте проклятого двора.

Но вот, после большой войны, в Васильках появи­лись не то переселенцы, не то амнистированные. Это были тертые калачи, не верящие ни в бога, ни в черта, и когда кому-то из них власти предложили обосно­ваться на том самом участке, то новоселы без раздумий согласились.

Быстро поднялся новый дом.

Четверть века все было спокойно.

Уже умерли от обычных хвороб и болячек, от ста­рости самые первые хозяева дома, поставленного на пепелище. В начале 70-х в доме обитала семья из че­тырех человек — муж, жена, их старшая дочь и сын. В свои 18 лет дочь была писаная красавица — высо­кая, стройная, с золотыми волосами и глазами, как васильки. Сколько поселковых ребят увивалось за ней! Но она отдала свое сердце городскому парню. Парень тоже был красавец хоть куда! Но что-то недоброе све­тилось в его глазах. Встретишься с ним взглядом, и будто мороз по коже. Ну ладно…

Сыграли свадьбу. Стало теперь в доме пятеро. Ме­сяц-другой молодые жили как в раю. И вдруг нача­лась вереница страшных несчастий. Сначала утонул в озере сын хозяев — десятилетний мальчик. Мать, ко­торая души в нем не чаяла, стала задумываться, сох­нуть и вскоре повесилась в сарае. Не успели ее похо­ронить, муж попал под товарняк. А затем и вовсе слу­чилось неслыханное дело, заставившее весь поселок вспомнить подзабытую уже легенду про колдуна.

Ранним утром соседи заметили золотоволосую кра­савицу, лежавшую ничком посреди огорода в свадеб­ном наряде. Сами подойти побоялись. Вызвали ми­лицию. Оказалось, в красавице нет ни капли крови и в то же время на теле не обнаружили никакой раны. А мо­лодой муж бесследно пропал. Словно испарился.

Ну, ладно. Съехались родственники со стороны девушки, стали делить дом и имущество. Начали тихо-благородно, но посте­пенно перешли на крик. За этим ором не заметили, как откуда ни возьмись, налетел смерч, невиданный по злобности в нашенских краях. Огромный тополь, что рос у забора, затрещал и рухнул: комлем на толпу, макушкой на крышу. Двоих задавило насмерть, троих увезла «Скорая», один так и остался инвалидом. Пострадал и дом — была разрушена центральная часть крыши. Смерч прекратился так же внезапно, как и налетел. Будто в том и заключалось его назначение — свалить тополь у забора. Во всем поселке не пострадало более ни одно дерево, ни единое строение. Но это не все. Ночью разразилась сильнейшая гроза. Молния ударила в упавшее дерево, и оно мигом вспыхнуло, от него занялась крыша, и пока подъехали пожарные, от дома остались одни только почерневшие стены. Сгорели и все хозпостройки. Но вот какая странность: забор уцелел до последнего колышка!

Год простоял опустевший участок без хозяина. На­шлись, конечно, люди, которые пытались хоть чем-то поживиться с пожарища. Но вот что приметил на­род: с каждым, взявшим пусть даже кривой гвоздь из той золы, непременно случалось какое-то лихо — день­ги потеряет, морду набьют и тому подобное. Так что в поселке быстро скумекали, что к чему.

Тем временем родственники решили продать зло­получный участок. Нашелся городской покупатель. Мы, конечно, намекнули ему: берегись, мол, мужик, опасный товар! Но тот оказался идейным. Я, мол, выше бабушкиных сказок! И вот, только он распла­тился, как участок стал покрываться трещинами да ямками, в которых выступала вода. А мужик — ни в какую! Привез движок с насосом, принялся откачи­вать воду. А сам стоит рядом и смотрит. Ну и досмотрелся. Вдруг дым, шум, лязг, искры, скрежет, движок разлетается на части, и вентилятор от него, продолжавший бешено вращаться, в аккурат сносит голову новому хозяину! И будто бы голова эта плюхнулась в ямку с водой, да и пропала в ней. Так ее и не нашли, голову… Да-а…

Словом, проклятый двор! И что любопытно: забор вокруг него стоит как новенький! До сей поры! Впро­чем, дело не в заборе. Вода! Участок как бы прогнул­ся в центре. Словно какая-то сила тянула землю вниз. Образовалась низинка, которую покрыла вода.

А нынешним летом, подытожил Лукьян Мартьянович, вода ушла и оттуда. Ведь с мая еще не выпало ни капли дождя! Середина июля, а грибами и не пах­нет. Когда такое бывало? Разве что перед войной…

Я, конечно, понимал, что Лукьян Мартьянович, обрадовавшись доверчивому собеседнику, дал волю своему стариковскому воображению и присочинил к двум-трем странным фактам, возможно, и вправду имевшим место, длинный шлейф всяческих баек вплоть до петровских времен. Однако слушал я рассказчика чрез­вычайно серьезно и внимательно, ибо вся эта чертовщинка идеально накладывалась на мой план.

Одновременно Лукьян Мартьянович, сам того не ведая, оказал мне другую неоценимую услугу, разъ­яснив загадку моей сегодняшней неудачи.

Засушливое лето! Небывало засушливое лето! Вот почему я не нашел то, что искал!

Значит, надо всего-навсего дождаться дождей. Должны же они пойти! Сценической же площадкой теперь станет не берег ночного озера, как я предпо­лагал раньше, а… проклятый двор. Но теперь я дол­жен придумать что-то такое, чтобы в нужный момент Ухватов лично, притом без огласки, явился на эти подмостки… Нелегкая задача!

Однако же не мешало самому осмотреть сие заколдованное место. Выяснив у словоохотливо­го Лукьяна Мартьяновича, что проклятый двор нахо­дится в северной части поселка и что его легко узнать по старым обгоревшим стенам, я круто перевел разговор на другую тему и через пару минут попрощался со своим собеседником. Меня снедало нетерпение.

Глава седьмая. ПР'ОКЛЯТЫЙ ДВОР