Бесплатный фрагмент - БазарЪ житейской суеты

Том I

Отъ издателей.

Вилльямъ Мэкписъ Теккерей, сынъ гражданскаго чиновника (civil servant) ост-индской компаніи, родился въ Калькуттѣ, въ 1811 году. Лишившись своего отца еще въ дѣтствѣ, онъ былъ отправленъ въ Лондонъ, гдѣ получилъ сперва воспитаніе въ частномъ пансіонѣ, а потомъ въ Чартергаузѣ и въ кембриджскомъ университетѣ. Варбуртонъ, Кинглекъ и Монктонъ Милнисъ были его товарищи по университету. Мальчикъ бойкій, рѣзвый и остроумный, испыталъ много непріятностей въ первыхъ двухъ школахъ,

Мать Теккерея, молодая вдова, вышла замужъ во второй разъ. Это была женщина рѣдкой красоты, съ рѣдкимъ умомъ, до страсти любившая своего единственнаго сына. Получивъ послѣ своего отца около тысячи фунтовъ годоваго дохода, и надѣясь впослѣдствіи сдѣлаться наслѣдникомъ своего отчима, молодой человѣкъ, вырвавшись изъ школы, безпечный, веселый, окруженный удовольствіями всякаго рода, съ жадностью принялся за чтеніе историковъ и романистовъ, вовсе не разсчитывая сдѣлаться когда-нибудь замѣчательнымъ дѣятелемъ на поприщѣ литературы. Въ эту пору было у него одно занятіе — рисовать каррикатуры, болѣе или менѣе забавныя въ глазахъ его пріятелей. Проживъ около года въ небольшомъ нѣмецкомъ городкѣ, онъ воротился въ Лондонъ, думая приготовить себя къ дипломатическому поприщу. Но юридическія занятія, среди разгульной жизни, подвигались впередъ очень медленно и неуспѣшно, между тѣмъ какъ его кошелекъ истощался и пустѣлъ съ замѣчательною быстротою. Въ двадцать три года; Вилльямъ Мэкпйсъ Теккерей не имѣлъ уже почти ничего, и впереди представлялась ему перспектива, тѣмъ болѣе печальная, что имѣніе его фамиліи съ каждымъ годомъ разстроивалось больше и больше. Надлежало серьёзно подумать о средствахъ къ независимому существованію. Вспомнивъ о своихъ занятіяхъ въ первой молодости, мистеръ Теккерей рѣшился усовершенствовать себя въ живописи, и съ этой цѣлью отправился въ Парижъ, гдѣ написалъ нѣсколько посредственныхъ картинъ акварелью. Между тѣмъ его отчимъ основалъ въ Лондонѣ газету «the Constittitional»; которая не имѣла въ публикѣ никакого успѣха и поглотила большую часть его капиталовъ. Молодой Теккерей, женившійся въ Парижѣ на Ирландкѣ изъ порядочной фамиліи, естественно, сдѣлался парижскимъ корреспондентомъ своего отчима. Этотъ первый шагъ на литературномъ поприщѣ, незначительный и скромный самъ по себѣ рѣшилъ однакожь навсегда судьбу даровитаго юноши, который первый разъ угадалъ свое настоящее назначеніе.

Само-собою разумѣется, что наблюденіе и опытность, существенныя условія для каждаго писателя съ талантомъ, и особенно для романиста, который возсоздаетъ въ своихъ произведеніяхъ прошедшую или современную жизнь. Чѣмъ больше вы видите людей, и чѣмъ больше имѣете точекъ для сравненія между ними, тѣмъ вѣрнѣе можете рисовать современные нравы, различные не только въ каждомъ народѣ, но и въ каждомъ обществѣ; даже въ каждой семьѣ. Напротивъ, вы можете получить отъ природы огромный литературный талантъ, и, однакожь, не написать ничего порядочнаго, если судьба опредѣлила вамъ съ утра до ночи сидѣть въ своемъ кабинетѣ среди груды книгъ, которыя, безъ столкновенія съ людьми и безъ повѣрки вычитанныхъ наблюденій, будутъ имѣть для васъ значеніе мертвой буквы. Горацій Валльполь въ Англіи, князь Вяземскій въ Россіи, оба въ различныя времена, но тотъ и другой съ одинаковой отчетливостію, развили эту мысль, одинъ въ перепискѣ съ графиней Оссори, другой въ своемъ сочиненіи о Фон-Визинѣ. Если съ этой точки смотрѣть на призваніе современнаго писателя, то можно было даровитому Теккерею съ самаго начала предсказать блистательный успѣхъ. Горизонтъ его литературныхъ наблюденій былъ и есть гораздо обширнѣе, чѣмъ, Вальтеръ-Скотта. Рожденный на берегахъ Ганга и бросаемый по волѣ судьбы, изъ одной страны въ другую, онъ, какъ новый Эней, испыталъ самыя разнообразныя приключенія на суше и моряхъ. Парижскіе и лондонскіе клубы съ ихъ многочисленными оттѣнками, знакомы ему столько же, какъ музыкальные вечера на Рейнѣ и поэтическія мастерскія итальянскихъ художниковъ. Много испыталъ онъ, много чувствовалъ, много терпѣлъ и въ этомъ смыслѣ, сочиненія Теккерея могутъ быть отчасти названы собственными опытами его жизни.

Послѣ мелкихъ и незначительныхъ статей, напечатанныхъ въ газетѣ отчима, г. Теккерей отправилъ въ Frazer’s Magazine небольшой романъ подъ оригинальнымъ заглавіемъ: «Papers by Mr. Yelowplush». Затѣмъ онъ написалъ нѣсколько критическихъ статей для газеты «Times,» и чрезъ нѣсколько времени помѣстилъ въ Frazer’s Magazine сатирическую повѣсть «Catharine», направленную противъ ложной и лицемѣрной филантропіи, распространившейся въ ту лору въ Англіи. Лондонская публика сочла это пустымъ фарсомъ, и не обратила никакого вниманія на молодаго писателя. Въ это время семейное несчастье постигло г. Теккерея: онъ поѣхалъ въ Ирландію, и потерялъ на дорогѣ свою жену, которая сошла съ ума. Наступила для него опять тяжелая пора, и только великодушіе журналиста; издателя Frazer’s Magazine, съ которымъ онъ поссорился, выручило его изъ затруднительнаго положенія. Журналистъ открылъ ему свой кошелекъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ возможность продолжать литературные труды. Скоро г. Теккерей сдѣлался усерднымъ сотрудникомъ журнала «Punch» гдѣ между прочимъ помѣстилъ онъ прекрасную повѣсть. «The History of Samuel Titmarsh and the great hoggarti diamond». Здѣсь подъ именемъ Титмарша обрисовалъ онъ отчасти свои собственныя похожденія. Въ этомъ же журналѣ помѣщены одна за другою: «Irish sketchbook», «Book of Snobs» и «James’s Diary». Въ 1845 году, по возвращеніи изъ путешествія на Востокъ и въ Италію, онъ, подъ именемъ Титзнарша издалъ комическій дневникъ: «Notes of Journey from Rornhill to Cairo», гдѣ осмѣялъ своихъ собратовъ-туристовъ, наполнявшихъ путевыя записки высокопарными картинами. Лондонская публика опять довольно холодно приняла эту остроумную пародію, и, повидимому, не замѣчала таланта въ своемъ сатирикѣ. Г. Теккерей, чуждый всякаго притязанія на философскій тонъ, выдавалъ себя за добраго малаго, за веселаго повѣсу, какимъ его и считали — ни больше, ни меньше.

Наконецъ въ 1847 году произошелъ рѣшительный кризисъ въ литературной судьбѣ англійскаго сатирика. Въ это время; какъ извѣстно нашимъ читателямъ, издавался въ Лондонѣ небольшими ливрезонами великолѣпный романъ Диккенса: «Домби и Сынъ»; и въ это же время мистеръ Теккерей точно такими же ливрезонами печаталъ свой новый романъ: «Vanity Fair» — «Базаръ Житейской Суеты». Вниманіе публики въ одинаковой степени заинтересовалось этими двумя произведеніями, и тогда только англійская критика оцѣнила достойнымъ образомъ своего новаго романиста. Немногія изъ произведеній современной литературы пользуются въ Англіи такою народностію, какъ «Базаръ Житейской Суеты»: его читаютъ и перечитываютъ во всѣхъ сословіяхъ, потому-что романъ этотъ, по своему образу изложенія равно интересенъ и доступенъ для всѣхъ классовъ общества. Печатая предисловіе ко второму изданію Базара, авторъ, называя себя режиссеромъ театра, имѣлъ полное право благодарить англійскую публику за то горячее участіе, съ какимъ они встрѣтили это замѣчательное произведеніе, равное, по своимъ достоинствамъ, лучшимъ романамъ Вальтеръ-Скотта. Предлагая этотъ романъ вниманію русской образованной публики, «Галлерея» надѣется въ непродолжительномъ времени познакомить своихъ читателей съ двумя послѣдними произведеніями Теккерея: «Пенденнисъ» и «Исторія Генриха Эсмонда.»

Предисловіе Автора

Занавѣсъ поднимается — просимъ покорнѣйше!

Когда режиссеръ кукольной комедіи сидитъ передъ занавѣсомъ на подмосткахъ, чувство глубокой печали овладѣваетъ его душою при взглядѣ на обширную площадь Базара. Чего тутъ нѣтъ? Человѣчество ѣстъ и пьетъ напропалую; плачетъ и смѣется, куритъ, надуваетъ, пляшетъ, прыгаетъ и гудитъ на скрипкѣ. Забіяки даютъ подзатыльники другъ другу, площадные франты заглядываютъ подъ шляпки женщинъ, мошенники вытаскиваютъ платки, шарлатаны ревутъ передъ своими балаганами, ротозѣи глядятъ на мишурныхъ плясуновъ и размалеванныхъ паяцовъ, между-тѣмъ какъ промышленники чужой собственностью практикуются подъ открытымъ небомъ около джентльменскихъ кармановъ и дамскихъ ридикюлей. Вотъ вамъ истинный Базаръ Житейской Суеты, — мѣсто, конечно, не слишкомъ веселое; хотя шумное и разгульное. Взгляните на лица всѣхъ этихъ паяцовъ и актеровъ, когда они удаляются со сцены: Ѳомка Дуракъ смываетъ румяны съ своего лица и садится за столъ въ обществѣ своей жены и маленькаго пузыря, Ваньки Пуддинга. Но вотъ занавѣсъ поднимается: Ѳомка бросилъ ложку, перекувыркнулся и закричалъ:

— Эй, почтеннѣйшая публика! Каково живешь-поживаешь?

Человѣкъ мыслящій, гуляя по выставкѣ этого разряда, не слишкомъ возрадуется духомъ, и не будетъ черезчуръ подавленъ веселостію своихъ ближнихъ. Здѣсь и тамъ, въ видѣ эпизодовъ, онъ найдетъ, конечно, довольно-забавныя сцены въ юмористическомъ или трогательномъ родѣ: встрѣтитъ хорошенькое дитя; облизывающееся на инбирную коврыжку; молодую стыдливую дѣвушку подъ-руку съ женихомъ, который покупаетъ ей подарокъ; Ѳомку Дурака, доѣдающаго, за своей фурой, черствую корку хлѣба, и окруженнаго семействомъ, которое онъ кормитъ своими кривляньями на балаганныхъ подмосткахъ; — при всемъ томъ, общая картина нагонитъ скорѣе печаль, чѣмъ навѣетъ веселье на вашу душу. Вы прійдете домой, сядете за письменный столъ и углубитесь въ свои занятія, въ трезвомъ и созерцательномъ расположеніи духа.

Другой мысли я не имѣлъ въ виду на своемъ «Базарѣ Житейской Суеты». Многія особы находятъ вообще неумѣстными всякіе базары, и настойчиво уклоняются отъ нихъ съ своими семействами и прислугой: хорошо это или дурно, судить не могу. Но рѣчь моя обращается собственно къ той почтеннѣйшей публикѣ, которая любитъ по временамъ, для развлеченія, посмотрѣть и полюбоваться на продѣлки своихъ ближнихъ. Настоящая комедія составлена въ ея вкусѣ. Есть тутъ сцены всякаго рода: страшныя битвы, гимнастическія эволюціи, сцены изъ моднаго свѣта, картины изъ средняго круга; любовныя приключенія и комическіе эпизоды. Все это обставлено приличными декораціями, и блистательно освѣщено собственными свѣчами автора.

Раскланиваясь съ почтеннѣйшей публикой, режиссеръ спектакля считаетъ своею обязанностью принести ей чувствительную благодарность за то участіе, съ какимъ она принимала сей кукольный театръ, успѣвшій уже объѣхать главнѣйшіе города трехъ соединенныхъ королевствъ. Режиссеру пріятно думать, что маріонетки его, благодаря содѣйствію типографскихъ станковъ, повсюду доставляли удовольствіе. Знаменитая малютка Бекки Кукла, по общему признанію, обнаружила необыкновенную гибкость въ членахъ и бѣгала по проволочкѣ съ удивительнымъ искусствомъ; Амелія Игрушка понравилась не очень многимъ, но, во всякомъ случаѣ, художникъ старался отдѣлать и одѣть ее съ большою тщательностію; неуклюжая Фигура Доббинъ, по отзывамъ знатоковъ, выплясываетъ очень забавно и совершенно натурально. Мальчики Маріонетки заслужили также одобреніе весьма многихъ особъ.

Послѣ всего этого, режиссеръ свидѣтельствуетъ публикѣ глубочайшее почтеніе, и еще разъ имѣетъ честь извѣстить, что занавѣсъ поднимается. Просимъ покорнѣйше!

   Лондонъ.

   Іюня 28, 1848.

ГЛАВА 1

Чизвиккскій проспектъ.

Это было въ достославную эпоху первыхъ годовъ второго десятилѣтія девятнадцатого вѣка.

Въ одно прекрасное іюньское утро, къ большимъ желѣзнымъ воротамъ «Благородной для дѣвицъ Академіи миссъ Пинкертонъ» подъѣхала большая фамильная коляска съ двумя жирными конями въ блестящей сбруѣ и съ огромнымъ, жирнымъ кучеромъ въ парикѣ и треугольной шляпѣ. Черный слуга, покоившійся на козлахъ подлѣ жирного кучера, растопырилъ свои косолапыя ноги въ ту минуту, какъ экипажъ поверстался съ блестящей мѣдной доской заведенія миссъ Пинкертонъ, и лишь-только потянулъ онъ къ колокольчику свою дюжую руку, дюжины полторы молодыхъ головъ высунулись изъ узкихъ оконъ джентльменского старинного кирпичного дома. Но между этими головками внимательный наблюдатель безъ труда угадалъ бы красный носъ, принадлежавшій миссъ Джемимѣ Пинкертонъ, младшей сестрицѣ «Основательницы Академіи для молодыхъ дѣвицъ».

— Посмотрите-ка сюда, сестрица, сказала миссъ Джемима Пинкертонъ, это, кажется; коляска мистриссъ Седли. Я угадала Самбо, чорного слугу, и кучера въ новомъ красномъ жилетѣ.

— Окончены ли всѣ необходимыя приготовленія къ отъѣзду дѣвицы Седли, миссъ Джемима? спросила сама миссъ Пинкертонъ; величественная леди, Семирамида между профессорами женскаго пола, искренняя пріятельница самого доктора Джонсона, и постоянный корреспондентъ даже самой мистриссъ Чепонъ.

— Дѣвицы встали сегодня въ четыре часа утра, и ужь, я думаю, уложили свои вещи, сестрица. Мы приготовили для нея прощальный пучокъ цвѣтовъ.

— Должно говорить: «прощальный букетъ» въ благородномъ слогѣ. Замѣть это, сестра.

— Очень хорошо. Мы приготовили для нея прощальный букетъ величиною съ копну сѣна. Я положила въ ящикъ Амеліи двѣ бутылки гвоздичной воды для мистриссъ Седли и подробный рецептъ, какъ ее приготовлять.

— И я надѣюсь, миссъ Джемима, вы приготовили также копію съ денежнаго счета касательно миссъ Седли. Не забудьте: девяносто три фунта стерлинговъ и четыре шиллинга. Адресуйте: «господину Джону Седли, на Россель-Скверѣ», и потрудитесь также запечатать это письмо, написанное мною къ его супругѣ.

Автографъ письма миссъ Пинкертонъ, въ глазахъ сестрицы ея, Джемимы, былъ предметомъ глубочайшаго благоговѣнія, наравнѣ съ писаніемъ какого-нибудь знаменитого принца. Только въ томъ случаѣ, когда воспитанницы оставляли заведеніе, или выходили замужъ, миссъ Пинкертонъ изволила писать персонально; и разъ еще, когда бѣдная миссъ Перчъ умерла отъ скарлатины, миссъ Пинкертонъ собственноручно извѣстила ея родителей объ этомъ плачевномъ приключеніи въ такихъ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ, что они, по мнѣнію миссъ Джемимы, должны были совершенно утѣшиться въ потерѣ своей дочери.

На этотъ разъ, миссъ Пинкертонъ благоизволила писать:

Чизвиккскій проспектъ. Іюня 15. 18…

«Милостивая государыня, имѣю честь извѣстить, что миссъ Амелія Седли, послѣ шестилѣтняго пребыванія подъ моимъ вѣдомствомъ въ «Академіи благородныхъ дѣвицъ», препровождается, наконецъ, къ ея родителямъ, какъ молодая леди, достойная занять приличное мѣсто въ благородномъ и образованномъ кругу. Всѣ добродѣтели, характеризующія молодую Англичанку, аристократку по происхожденію и чувствамъ, всѣ таланты, приличные ея положенію въ обществѣ, соединены въ достолюбезной миссъ Седли, которая своимъ прилежаніемъ и послушаніемъ пріобрѣла общую любовь наставниковъ, и кротостью своего характера снискала горячую привязанность своихъ взрослыхъ и молодыхъ подругъ.

«Въ музыкѣ, танцахъ и англійской орѳографіи, во всѣхъ родахъ шитья и вышиванья, миссъ Седли оказала похвальные успѣхи, и удовлетворила пламеннымъ ожиданіямъ своихъ друзей. Относительно географіи еще многого остается желать впереди, равно какъ рекомендуется при семъ тщательное употребленіе желѣзного корсета въ продолженіе первыхъ трехъ лѣтъ, для сообщенія миссъ Седли совершенно прямой таліи и возвышенной осанки, столько необходимой для всякой молодой леди изъ высшаго круга.

«Относительно правилъ религіи и нравственной философіи, миссъ Седли оказалась вполнѣ достойною заведенія, которое нѣкогда благоволилъ почтить своимъ присутствіемъ и лестнымъ одобреніемъ самъ докторъ Джонсонъ, великій лексикографъ. Оставляя теперь Чизвиккскій проспектъ, миссъ Амелія уноситъ съ собою сердца всѣхъ своихъ подругъ и всегдашнее благоволеніе своей бывшей начальницы, которая имѣетъ честь быть, вашею,

Милостивая государыня,

покорнѣйшею слугою

Барбара Пинкертонъ.»

«P. S. Миссъ Седли отправляется въ сопровожденіи дѣвицы Шарпъ. Пребываніе миссъ Шарпъ на Россель-Скверѣ ни въ какомъ случаѣ не должно простираться свыше десяти дней. Знатная фамилія, куда она обязана явиться съ своимъ академическимъ аттестатомъ, желаетъ пользоваться ея педагогическими услугами безъ всякого отлагательства.»

Окончивъ письмо, миссъ Барбара Пинкертонъ приступила къ начертанію своего имени, вмѣстѣ съ фамиліей миссъ Седли, на заглавномъ листѣ джонсонова словаря, такъ-какъ это знаменитое произведеніе неизмѣнно предлагалось въ подарокъ всѣмъ воспитанницамъ, при отъѣздѣ ихъ изъ «Благородной Академіи». На крышкѣ переплета были вырѣзаны золотыми буквами: «Стихи достопочтеннаго доктора Самуила Джонсона, поднесенные имъ молодой леди послѣ посѣщенія учебного заведенія миссъ Пинкертонъ». Дѣло въ томъ, что имя покойного лексикографа всегда было на устахъ этой достойной воспитательницы молодыхъ дѣвицъ, и визитъ его въ Чизвиккскую Академію сдѣлался причиною ея славы.

Получивъ приказаніе отъ старшей сестры принести лексиконъ, миссъ Джемима вынула изъ шкафа два экземпляра этой достославной книги. Когда миссъ Пинкертонъ окончила подпись на заглавномъ листѣ, Джемима съ нерѣшительнымъ и робкимъ видомъ представила ей другой экземпляръ.

— Это еще для кого, миссъ Джемима? — сказала миссъ Пинкертонъ съ поражающею холодностью.

— Для Ребекки Шарпъ, отвѣчала Джемима съ лихорадочнымъ трепетомъ, причемъ краска распространилась по всему ея блѣдному лицу, для Бекки Шарпъ: и она вѣдь уѣзжаетъ, сестрица.

— Миссъ Джемима! — воскликнула миссъ Пинкертонъ; (и восклицаніе ея могло выразиться не иначе, какъ огромными заглавными буквами), въ своемъ ли вы умѣ? Отнесите лексиконъ назадъ, и никогда не осмѣливайтесь прибѣгать къ своевольнымъ распоряженіямъ противъ моихъ точныхъ приказаній.

— Что жь такое, сестрица? Лексиконъ стоитъ только два шиллинга и девять пенсовъ, а бѣдной Ребеккѣ будетъ очень жаль не получить прощального подарка.

— Пошлите ко мнѣ миссъ Седли, — сказала Пинкертонъ.

И бѣдная Джемима, безъ всякихъ отговорокъ, поспѣшила исполнить приказаніе сестры.

Исторія очень простая и самая обыкновенная въ житейскомъ быту. Отецъ миссъ Седли былъ богатымъ лондонскимъ купцомъ, между-тѣмъ какъ миссъ Ребекка Шарпъ была безпріютная сиротка, и, по мнѣнію Пинкертонъ, ей даже безъ лексикона оказано слишкомъ много благодѣяній.

Въ нынѣшній нечестивый вѣкъ, по обыкновенію, оказываютъ очень мало довѣрія аттестаціямъ академическихъ начальницъ; но случастся, и довольно часто, что рекомендаціи ихъ нисколько не преувеличиваютъ нравственныхъ и ученыхъ свойствъ рекомендуемыхъ особъ. Миссъ Амелія Седли была въ самомъ дѣлѣ прелестной дѣвицей со всѣхъ возможныхъ сторонъ, и заслуживала въ полной мѣрѣ блистательные отзывы достопочтенной содержательницы благородной академіи. Можно даже сказать, что миссъ Пинкертонъ исчислила далеко не всѣ очаровательный достоинства своей воспитанницы.

Миссъ Амелія Седли пѣла какъ жаворонокъ, танцовала какъ Сильфида, вышивала превосходно и знала англійскую орѳографію какъ докторъ Джонсонъ; но это еще далеко не все: у миссъ Амеліи было нѣжное, чувствительное, прекрасное сердце, и все заведеніе любило ее, начиная отъ самой Минервы въ академическомъ чепцѣ, до бѣдной судомойки въ грязной юбкѣ и до кривой пирожницы-дѣвчонки, которой позволялось разъ въ недѣлю угощать произведеніями своей стряпни юныхъ воспитанницъ на Чизвиккскомъ проспектѣ. Изъ двадцати четырехъ дѣвушекъ по крайней мѣрѣ двѣнадцать были искренними и задушевными друзьями миссъ Амеліи Седли. Никто и никогда не злословилъ ее, ни даже сама миссъ Бриггсъ, дѣвица удивительно злонравная, имѣвшая несчастную привычку злословить цѣлый свѣтъ. Заносчивая и гордая миссъ Сальтиръ, внучка лорда Декстера, согласилась однажды навсегда, что Амелія чудо какъ мила, и этого мнѣнія никто не опровергалъ.

И вотъ пробилъ часъ разлуки, грустный и печальный часъ для всѣхъ юныхъ сердецъ, еще незнакомыхъ съ истиннымъ горемъ жизни.. Миссъ Шварцъ, богатая мулатка съ шелковистыми волосами, расплакалась до такой степени, что академическій докторъ принужденъ былъ дать ей успокоительный порошокъ опьяняющаго свойства. Миссъ Пинкертонъ, какъ можно представить, вела себя достойнымъ и величественнымъ образомъ, не обнаруживая вспышки неприличныхъ чувствъ, но миссъ Джемима уже хныкала нѣсколько разъ; и только присутствіе сестры спасло ее отъ истерическихъ припадковъ. Ктому же было у нея множество хозяйственныхъ хлопотъ, не позволявшихъ принять дѣятельнаго участія въ общемъ горѣ. Честная Джемима завѣдывала денежными счетами, отпускала провизію для кухни, смотрѣла за мытьемъ бѣлья, за порядкомъ въ классахъ, и, сверхъ того, имѣла верховный надзоръ за прислугой. Но къ чему распространяться о Джемимѣ? Стоитъ только затворить желѣзныя ворота академіи, и мы вѣроятно ни раза не услышимъ ни о ней, ни даже о самой Минервѣ, пріятельницѣ лексикографа.

Но съ Амеліей мы будемъ встрѣчаться очень часто, и я полагаю, не будетъ никакой бѣды, если читатель узнаетъ съ самаго начала, что природа снабдила эту дѣвушку самыми лучшими своими дарами. Мы этому очень рады, потому-что, можете представить, мы имѣемъ инстинктивное отвращеніе ко всему, что отзывается безнравственностью не только въ жизни, но даже и въ романахъ. Жаль, однакожь, что эта дѣвица отнюдь не можетъ служить идеаломъ физической красоты, потому-что у нея коротенькій носъ и слишкомъ полныя, румяныя щеки; но въ замѣнъ этого, личико ея цвѣло розовымъ здоровьемъ, и въ глазахъ отражался самый добродушный юморъ, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда они покрывались слезами, что случалось довольно часто. Миссъ Амелія плакала и надъ мертвой канарейкой, и надъ послѣдней страничкой глупой сантиментальной повѣсти, и даже надъ мышеловкой, если жадная кошка готовилась схватить несчастную жертву, соблазнившуюся лакомымъ кускомъ; но всего болѣе плакала миссъ Седли, когда кто-нибудь осмѣливался сказать ей неласковое слово. Вотъ почему миссъ Пинкертонъ, не имѣвшая впрочемъ ни малѣйшаго понятія о чувствительности и слабостяхъ человѣческаго сердца, перестала бранить ее послѣ первого раза, и даже распорядилась отдать формальное приказаніе, чтобы всѣ учителя и наставницы обходились какъ-можно ласковѣе съ миссъ Седли.

Ничего, стало-быть; мудреного нѣтъ, если въ день отъѣзда миссъ Седли совсѣмъ растерялась, и не знала, что ей дѣлать: смѣяться или плакать. Она была очень рада ѣхать домой, но мысль, что ей надобно разстаться съ милыми подругами, переполняла горестью ея сердце. Уже цѣлыхъ три дня; маленькая сиротка, Лаура Мартинъ, таскалась за нею какъ маленькая собачонка. Ей надлежало принять и возвратить по крайней мѣрѣ четырнадцать подарковъ со включеніемъ четырнадцати торжественныхъ обѣщаній писать непремѣнно каждую недѣлю.

— Адресуйте свои письма на имя моего дѣдушки, графа Декстера, а онъ ужь перешлетъ ихъ ко мнѣ съ курьеромъ, говорила миссъ Сальтиръ.

— Не разбирай почтовыхъ дней, mon ange; пиши просто каждый день, и, повѣрь, твои письма будутъ для меня слаще конфектъ, говорила миссъ Шварцъ, великодушная мулатка съ шелковистыми волосами.

Отвѣты, само-собою разумѣется, были эксцентрически-утвердительнаго свойства. Чтобы не отстать отъ другихъ, малютка Лаура Мартинъ взяла подъ руку миссъ Амелію, и бросивъ на нее умильный взглядъ, проговорила:

— Душечка, Амелія, я буду называть васъ мамашей въ своихъ письмахъ.

Всѣ эти подробности, нѣтъ сомнѣнія, какой-нибудь степенный джентльменъ, имѣющій обыкновеніе читать романы за чашкой кофе съ трубкою въ устахъ, назоветъ чрезвычайно глупыми, пошлыми, приторными и до крайности сантиментальными. Точно такъ, и вотъ уже я вижу, какъ сей степенный джентльменъ беретъ въ эту минуту карандашъ, подчеркиваетъ эти унизительные эпитеты и прибавляетъ къ нимъ на поляхъ свое собственное замѣчаніе: совершенно справедливо. Очень хорошо. Бросьте эту книгу, степенный джентльменъ, и ступайте въ клубъ играть въ карты.

Но мы будемъ продолжать. Сундуки, прощальные подарки, шкатулки и картонки со шляпками миссъ Седли поступили въ распоряженіе косолапого Самбо вмѣстѣ съ ободраннымъ чемоданомъ дѣвицы Шарпъ, уложеннымъ на дно коляски съ приличными замѣчаніями и насмѣшками со стороны кучера и слуги. Когда такимъ образомъ упаковка и поклажа были приведены къ благополучному концу, наступили послѣднія минуты разставанья, страшныя, горестныя минуты, смягченныя только необыкновенною твердостію духа и присутствіемъ самой основательницы заведенія. Само-собой разумѣется, что при этомъ торжественномъ случаѣ миссъ Пинкертонъ произнесла великолѣпную прощальную рѣчь имѣвшую самое успокоительное вліяніе на сердца юныхъ питомицъ. Рѣчь была до крайности скучна; фигуральна, нелѣпа и дика, но всѣ понимали съ удовлетворительною ясностью, что въ присутствіи миссъ Пинкертонъ отнюдь не должно давать простора изліянію дѣтскихъ чувствъ. Вслѣдъ затѣмъ явились на сцену тминная коврижка съ бутылкой малаги, и когда дѣвицы окончательно утѣшили себя такимъ напиткомъ, миссъ Седли получила окончательное позволеніе ѣхать въ родительскій домъ.

— А вы, миссъ Бекки, развѣ не хотите проститься съ массъ Пинкертонъ? сказала Джемима молодой дѣвушкѣ, на которую, казалось, никто не обращалъ никакого вниманія во все это время. Ребекка уже сходила съ лѣстницы въ дорожномъ платьѣ и съ картонкой подъ мышкой.

— Напротивъ, очень хочу, отвѣчала миссъ Шарпъ спокойнымъ тономъ.

Затѣмъ, она постучалась въ кабинетъ и, получивъ позволеніе войдти, сказала по французски:

— Mademoiselle, je viens vous faire mes adieux.

Миссъ Пинкертонъ не понимала французскаго языка, хотя хвастала при каждомъ удобномъ случаѣ, что можетъ свободно объясняться на многихъ европейскихъ діалектахъ. Закусивъ губы, и вздернувъ къ верху свой римскій носъ, она отвѣчала величественнымъ тономъ:

— Миссъ Шарпъ, желаю вамъ счастливого пути.

Говоря такимъ образомъ, она протянула, въ знакъ прощанья, одинъ изъ пальцовъ своей руки, мизинецъ, къ которому надлежало прикоснуться съ достодолжнымъ уваженіемъ. Но миссъ Шарпъ холодно уклонилась отъ этой чести, и только сдѣлала реверансъ; сопровождаемый двусмысленной улыбкой. Семирамида запылала пожирающимъ огнемъ благородного негодованія.

— Благослови васъ Богъ, дитя мое, сказала она, обнимая миссъ Амелію, и бросая черезъ плечо этой дѣвицы грозный взглядъ на миссъ Шарпъ.

— Ступайте, Бекки, Богъ съ вами, сказала взволнованнымъ тономъ миссъ Джемима, опасавшаяся дурныхъ послѣдствій отъ вѣроятного столкновенія, которое могло произойдти между Ребеккой и ея сестрой.

И дверь кабинета захлопнулась за двумя пансіонерками, окончившими полный курсъ наукъ.

Внизу еще разъ произошла прощальная борьба, невыразимая словами. Въ пріемной залѣ собрались всѣ служанки, всѣ милые дружки, всѣ молодыя леди и съ ними танцовальный учитель, отложившій теперь попеченіе о своемъ урокѣ. Цалованьямъ, объятіямъ, рыданьямъ и даже истерическимъ взвизгамъ не было конца. Наконецъ, миссъ Седли кое-какъ высвободилась изъ дружескихъ объятій, и обѣ пансіонерки усѣлись въ дорожную коляску. Никто, повидимому, не жалѣлъ о миссъ Ребеккѣ, и она съ своей стороны не считала нужнымъ проливать прощальныхъ слезъ.

Но въ ту пору, когда кучеръ получилъ приказаніе двинуться съ мѣста, Джемима вдругъ выбѣжала къ воротамъ съ какимъ-то узломъ подъ мышкой, и закричала:

— Стой! Вотъ это для васъ, Амелія, сказала она миссъ Седли, подавая узелокъ съ пирожками и жареной говядиной, а вотъ это вамъ, Бекки, Бекки Шарпъ… книга отъ моей сест… отъ меня… лексиконъ… вы знаете. Зачѣмъ же вамъ уѣзжать безъ подарка? Ну, прощайте! Благослови васъ Богъ! Кучеръ, ступай!

И добрая сестрица пошла назадъ, въ твердой увѣренности, что сочинила доброе дѣло. Но увы! лишь-только кучеръ двинулся съ мѣста, миссъ Ребекка Шарпъ, выставивъ изъ коляски свое блѣдное лицо, бросила со всего размаха прощальный подарокъ, и знаменитое твореніе доктора Самуила Джонсона, перекувыркиваясь и дѣлая рикошеты, прикатилось обратно къ желѣзнымъ воротамъ «Академіи для благородныхъ дѣвицъ». Джемима обомлѣла отъ изумленія и страха.

— Ахъ, какъ!… Ну, я никогда… сказала она, какая смѣлая!..

Но ужасъ оковалъ языкъ сестрицы, и начатыя сентенціи остались неоконченными.

Коляска покатилась быстро; желѣзныя ворота затворились, колокольчикъ собралъ въ танцклассъ благородныхъ воспитанницъ миссъ Пинкертонъ. Широкій міръ открылся передъ двумя молодыми леди. Прощай, Чизвиккскій проспектъ.

ГЛАВА II

Дѣвицы Шарпъ и Седли приготовляются къ открытію кампаніи.

Показавъ свою храбрость надъ несчастнымъ словаремъ, укатившимся къ ногамъ изумленной Джемимы, миссъ Ребекка Шарпъ приняла самодовольный видъ, и съ улыбкой на блѣдныхъ щекахъ облокотилась на подушку..

— Прощай Академія! воскликнула миссъ Шарпъ, пусть старая дѣвка припоминаетъ на досугѣ, какъ меня звали!

Миссъ Седли была озадачена выходкой своей подруги почти столько же, какъ бѣдная Джемима, потому-что, можете представить, прошло не болѣе одной минуты, какъ она оставила свой пансіонъ, державшій ее шесть лѣтъ въ своихъ четырехъ стѣнахъ. Въ одну минуту, разумѣется, не могутъ разлетѣться по воздушному пространству впечатлѣнія школы, гдѣ первоначально развились наши мысли и чувства. Что я говорю? Мнѣ случалось видѣть и такихъ особъ, которыя сохранили на всю жизнь воспоминанія школьныхъ лѣтъ. Я знаю, напримѣръ, одного старого джентльмена лѣтъ семидесяти, который однажды, явившись на завтракъ съ испуганнымъ лицомъ, сказалъ мнѣ съ величайшимъ волненіемъ:

— Вообразите, мистеръ Теккерей, я видѣлъ сонъ, ужасный, страшный сонъ…

— Какой, смѣю спросить?

— Мнѣ грезилось, будто докторъ Рейнъ высѣкъ меня розгами! Фантазія, какъ видите, перекинула этого джентльмена за шестьдесятъ лѣтъ назадъ, къ блаженнымъ временамъ школьной жизни. Еслибъ докторъ Рейнъ явился изъ-за могилы съ розгою въ рукахъ, семидесяти-лѣтній старецъ, я увѣренъ, сталъ бы передъ нимъ на колѣни, испрашивая помилованья какъ провинившійся школьникъ. Что жь мудреного теперь, если миссъ Седли въ нѣкоторой степени поражена была ужасомъ и страхомъ при выходкѣ своей дерзкой подруги?

— Какъ это вы осмѣлились, Ребекка? сказала наконецъ миссъ Седли, послѣ продолжительной паузы, что вы надѣлали?

— Какъ что? Перекувыркнула Джонсона, вотъ и все тутъ.

— Бросить прощальный подарокъ!

— Э, полноте! Неужьто вы думаете, что миссъ Пинкертонъ пустится за нами въ погоню?

— Конечно нѣтъ; однакожь…

— Терпѣть я не могу этотъ домъ, и надѣюсь, глаза мои не увидятъ больше заведенія старой дѣвки, продолжала съ ожесточеніемъ миссъ Ребекка Шарпъ; о, еслибъ Темза выступила изъ береговъ и затопила миссъ Пинкертонъ съ ея тюрбаномъ!

— Тсс!

— Что съ вами, Амелія? Неужели вы боитесь, что насъ подслушаютъ, и старая дѣвка поставитъ насъ въ темный уголъ?

— Нѣтъ, нѣтъ; однакожь…

— Или вы думаете, что этотъ чорный лакей перескажетъ мою повѣсть старой дѣвкѣ? продолжала запальчиво миссъ Ребекка, пусть онъ; если хочетъ, идетъ къ миссъ Пинкертонъ и объявитъ отъ моего имени, что я ненавижу ее отъ всего моего сердца, и что я желаю отъ всей души доказать ей эту ненависть на самомъ дѣлѣ. Пусть идетъ. Цѣлыхъ два года я терпѣла отъ нея насмѣшки всякого рода. Ни отъ кого, кромѣ васъ, Амелія, я не слыхала дружеского и ласкового слова, и всѣ въ этомъ заведеніи могли безнаказанно обижать меня потому только, что я не имѣла счастія пользоваться благосклонностью старой дѣвки. Цѣлыхъ два года болтала я безъ умолка по-французски въ нисшихъ классахъ до того, что мнѣ самой наконецъ опротивѣлъ материнскій языкъ. А не правда-ли, я очень хорошо сдѣлала, что обратилась къ миссъ Пинкертонъ съ французскимъ комплиментомъ? Пусть ее бѣснуется, какъ фурія. Vive la France! Vive Bonaparte!

Подобныя восклицанія, должно замѣтить, считались въ ту пору самымъ нечестивымъ злословіемъ въ устахъ всякой честной Англичанки. Сказать «Vive Bonaparte» значило почти то же, что пожелать многая лѣта Люциферу и его нечестивымъ легіонамъ. Миссъ Амелія затрепетала.

— Ахъ, Ребекка, Ребекка, какъ вамъ не стыдно питать въ душѣ такія нечестивыя мысли! воскликнула миссъ Седли.

— Vive Bonaparte, и да погибнетъ старая дѣвка! вскричала миссъ Шарпъ.

— Мщеніе великій грѣхъ, мой ангелъ.

— Можетъ-быть; но я совсѣмъ не ангелъ.

И, сказать правду, титулъ ангела никакимъ образомъ не могъ примѣниться къ миссъ Ребеккѣ Шарпъ.

Коляска между-тѣмъ медленно продолжала катиться по правому берегу Темзы. Подруги разговаривали все въ такомъ же тонѣ, обращая рѣчь на свѣжія воспоминанія пансіонской жизни. Приведенный нами отрывокъ изъ этой бесѣды характеризуетъ нѣкоторымъ образомъ нравственныя свойства миссъ Ребекки Шарпъ, и читатель, конечно, догадался, что она порядочный мизантропъ или, если угодно, мизогинистъ потому-что мужчины еще не входили въ кругъ ея наблюденій, и стало-быть не могли сдѣлаться предметомъ ея ненависти. Всѣ обходились съ нею дурно; сказала сама Ребекка, и мы въ свою очередь увѣрены, что если какая-нибудь особа, мужского или женского пола, подвергается дурному обхожденію въ какомъ бы то ни было обществѣ, значитъ, она сама, такъ или иначе, заслуживала это обхожденіе. Міръ, по нашему мнѣнію, то же что зеркало, въ которомъ каждый видитъ отраженіе своего собственного лица. Бросьте на наго сердитый взглядъ, и онъ въ свою очередь будетъ хмуриться на васъ; улыбнитесь ему, и онъ тоже подаритъ васъ добродушною улыбкой. Всякой мизантропъ, кто бы онъ ни былъ, виноватъ прежде всего самъ, и отнюдь не имѣетъ безъусловного права жаловаться на толпу и презирать людей: это аксіома въ моихъ глазахъ. Что касается до миссъ Ребекки, достовѣрно по крайней мѣрѣ то, что она никому и никогда не дѣлала никакого добра въ томъ обществѣ, среди которого жила: что жь мудреного; если двѣ дюжины дѣвочекъ не имѣли въ свою очередь ни малѣйшей привязанности къ этому мизантропу въ женской юбкѣ?

Отецъ миссъ Шарпъ былъ художникъ, и давалъ нѣсколько времени уроки въ учебномъ заведеніи миссъ Пинкертонъ. Это былъ смышленый малый, весельчакъ, беззаботный поэтъ, съ рѣшительной наклонностью занимать деньги, гдѣ ни попало, и пропивать ихъ въ первомъ трактирѣ. Пьяный, онъ обыкновенно шумѣлъ въ своей квартирѣ, и проспавшись на другой день съ головною болью, сердился на человѣчество вообще и на художниковъ въ особенности, не умѣвшихъ по достоинству оцѣнить его артистического таланта. Такъ-какъ онъ могъ содержать себя не иначе какъ съ величайшимъ трудомъ, и притомъ лишился почти всякого кредита между трактирщиками предмѣстья Сого, гдѣ была его квартира, то, для поправленія своихъ обстоятельствъ, онъ придумалъ жениться на Француженкѣ, отставной оперной дѣвицѣ, потерявшей свое мѣсто. Плодомъ этого брака была миссъ Ребекка, не считавшая, впрочемъ, нужнымъ объяснять со всѣми подробностями свое происхожденіе съ матерней стороны. Она разсказывала первоначально, что предки ея съ матерней стороны были какіе-то Entrechats, извѣстные всей Гасконіи по древности и благородству своего рода. Это служило предметомъ гордости для миссъ Ребекки. Замѣчательно, впрочемъ, что, по мѣрѣ возвышенія своего на почетныхъ ступеняхъ общественной лѣстницы, миссъ Шарпъ постепенно возвышала геральдическое достоинство своихъ предковъ.

Мать Ребекки была женщина довольно образованная, и ея дочь говорила по-французски какъ природная Парижанка. Это обстоятельство, рѣдкое между Англичанками, доставило ей доступъ въ академію миссъ Пинкертонъ. Когда мать Ребекки умерла; мистеръ Шарпъ, предчувствуя и свою близкую смерть, написалъ къ миссъ Пинкертонъ патетическое письмо, въ которомъ рекомендовалъ сироту ея просвѣщенному вниманію и покровительству. Вслѣдъ затѣмъ, онъ сошолъ въ могилу послѣ третяьго припадка delirii trementis. Ребекка, которой въ эту пору было уже семнадцать лѣтъ, явилась на Чизвиккскій проспектъ, и поступила пепиньеркой въ заведеніе миссъ Пинкертонъ. Она обязалась говорить по-французски съ молодыми дѣвицами, и въ замѣнъ этого, ей предоставлено право слушать безплатно профессоровъ Чизвиккской Академіи. Это заведеніе давно было извѣстно миссъ Шарпъ, потому-что она часто ходила туда при жизни отца.

Ребекка была низка ростомъ, худощава, блѣдна, съ волосами золотистого цвѣта и съ глазами, почти постоянно-опущенными въ землю; но эти глаза, зеленые и большіе, имѣли силу до того привлекательную, что отъ нихъ чуть не сошолъ съ ума молодой оксфордскій студентъ, нѣкто мистеръ Криспъ, отрекомендованный своею маменькой въ заведеніе миссъ Пинкертонъ, гдѣ онъ долженъ былъ преподавать эстетику молодымъ пансіонеркамъ. Уже влюбленный юноша написалъ нѣжное посланіе предмету своей страсти; но, къ несчастью, записка была перехвачена изъ рукъ неловкой торговки пирогами, и нѣжная страсть должна была погаснуть при самомъ разгарѣ. Мистриссъ Криспъ, извѣщенная объ опасности, немедленно взяла къ себѣ обратно неопытного преподавателя эстетики, и спокойствіе, разрушенное на нѣсколько времени въ «Академіи благородныхъ дѣвицъ», скоро было возстановлено на прочныхъ основаніяхъ. Миссъ Шарпъ получила строжайшій выговоръ отъ содержательницы пансіона, хотя было доказано неоспоримыми фактами. что она ни разу не имѣла счастья говорить съ господиномъ Криспомъ.

Въ обществѣ взрослыхъ и высокихъ пансіонерокъ, Ребекка Шарпъ казалась настоящимъ ребенкомъ; но бѣдность и нужда преждевременно развили ея мозгъ. Нерѣдко разговаривала она съ кредиторами своего отца, и удачно успѣвала выпроваживать ихъ за двери; нерѣдко своими ласками вкрадывалась она въ довѣренность мелочныхъ лавочниковъ и купцовъ, отпускавшихъ имъ въ долгъ свои товары. Отецъ гордился остроуміемъ маленькой дочери, и съ удовольствіемъ рекомендовалъ ее своимъ буйнымъ товарищамъ, приходившимъ въ его квартиру фантазировать за бутылками артистическихъ напитковъ. Часто молодая дѣвушка сидѣла съ ними за однимъ столомъ, прислушиваясь къ такимъ рѣчамъ, которыя должны быть слишкомъ чужды дѣтского уха. Послѣ всего этого, Ребекка имѣла, конечно, полное право сказать:

— Никогда я не была дѣвочкой, и никогда не ощущала дѣтскихъ чувствъ. Восьми лѣтъ отъ роду, я уже была женщиной въ полномъ смыслѣ слова.

О миссъ Пинкертонъ! Зачѣмъ вы такъ неосторожно заключили въ свою клѣтку эту опасную птичку?

Но великія женщины, такъ же какъ и малыя, подвергаются иногда непростительнымъ ошибкамъ. Миссъ Пинкертонъ въ простотѣ сердечной воображала, что дочка рисовального учителя самое кроткое, слабое и беззащитное созданіе въ подлунномъ мірѣ, потому-что Ребекка съ неподражаемымъ искуствомъ разыгрывала роль d’une fille ingénue всякій разъ, какъ удавалось ей побывать въ Чизвиккѣ. Семирамида считала ее скромнымъ и невиннымъ ребенкомъ, и разъ, въ одинъ прекрасный вечеръ, это случилось за годъ до окончательнаго поступленія Ребекки въ Академію благородныхъ дѣвицъ: ей было тогда шестнадцать лѣтъ, миссъ Пинкертонъ съ величественною важностью подарила ей куклу, конфискованную собственность миссъ Суиндль, которая осмѣлилась заниматься своимъ сокровищемъ въ учебные часы. О, если бы видѣла миссъ Пинкертонъ, какъ Ребекка и ея отецъ, по возвращеніи домой, хохотали цѣлый вечеръ надъ этой куклой, дѣлая изъ нея каррикатуру самой основательницы благородного пансіона! Ребекка наряжала куклу собственными руками, вздергивала ей носъ, разговаривала съ нею какъ пансіонерка съ своей начальницей, и заставляла ее выдѣлывать самые уморительные фарсы. Съ этой поры все предмѣстье Сого, отъ мелочного лавочника до чумазого мальчишки изъ харчевни, знали почтенную миссъ Пинкертонъ въ образѣ куклы миссъ Ребекки. Молодые живописцы, собиравшіеся у своего ветерана, разспрашивали, по обыкновенію, Ребекку, о здоровьѣ мнимой старухи Пинкертонъ, и веселились на-славу послѣ ея остроумныхъ отвѣтовъ. Однажды Ребекка удостоилась прогостить цѣлую недѣлю на Чизвиккскомъ проспектѣ: Джемима подчивала ее разными сластями, ласкала какъ бѣдную сиротку, и даже подарила ей на дорогу нѣсколько серебряныхъ монетъ. И что же? По возвращеніи домой, миссъ Шарпъ соорудила себѣ другую куклу, представлявшую миссъ Джемиму въ самомъ каррикатурномъ видѣ! Эстетическое чувство смѣха, очевидно, одерживало верхъ надъ чувствомъ благодарности въ сердцѣ дочери оперной актрисы.

Наступила наконецъ пора, когда миссъ Ребекка Шарпъ водворилась окончательно въ «Академіи благородныхъ дѣвицъ». Строгая формальность непріятна была молодой дѣвушкѣ, привыкшей къ цыганской жизни съ своими покойными родителями. Урочные часы вставанья, молитвъ, обѣдовъ и прогулокъ, распредѣленныхъ съ математическою точностью, надоѣли ей до того, что она поминутно вздыхала о своей прежней жизни, и всѣ воображали, что миссъ Ребекка груститъ неутѣшно о потерѣ своего отца. Ей отвели каморку на чердакѣ, гдѣ часто слышали какъ она рыдаетъ по ночамъ. Она точно рыдала отъ злости, но не отъ печали. Никогда не случалось ей жить въ обществѣ женщинъ: ея отецъ, несмотря на свое не совсѣмъ безъукоризненное поведеніе; былъ человѣкъ съ талантомъ, и его разговоръ нравился ей въ тысячу разъ больше, чѣмъ болтовня всѣхъ этихъ дѣвицъ, молодыхъ и старыхъ, съ которыми теперь связала ее судьба. Она ненавидѣла всѣхъ вообще и каждую порознь, за исключеніемъ миссъ Амеліи Седли, къ которой чувствовала искреннюю привязанность. Ктому же предпочтеніе, которое отдавали передъ ней другимъ молодымъ дѣвицамъ, раздирало ея сердце мучительной завистью.

— И отчего эта дѣвчонка такъ высоко поднимаетъ носъ? говорила она объ одной изъ воспитанницъ миссъ Пинкертонъ.

Едва прошолъ годъ, и уже миссъ Ребекка Шарпъ рѣшилась, во что бы то ни стало, и какъ бы ни стало, вырваться изъ «Академіи благородныхъ дѣвицъ». Въ головѣ ея образовались и созрѣли связные планы относительно будущей судьбы.

Однажды, въ отсутствіе дѣвицъ, Ребекка сѣла за фортепьяно и сыграла нѣсколько новыхъ и трудныхъ пьесъ съ такимъ совершенствомъ, что миссъ Пинкертонъ предложила ей давать музыкальные уроки въ младшемъ классѣ: это освободило бы ее отъ платы музыкальному учителю. Но, къ величайшему ея изумленію, миссъ Шарпъ сдѣлала рѣшительный отказъ.

— Я живу здѣсь для того, чтобъ говорить съ дѣтьми по французски, сказала она смѣлымъ и рѣшительнымъ тономъ, не мое дѣло давать имъ музыкальные уроки и сберегать для васъ деньги! Платите мнѣ, если угодно, за каждый урокъ, и я буду учить.

Миссъ Пинкертонъ принуждена была уступить; и съ этого дня перестала любить миссъ Ребекку Шарпъ.

— Никто и никогда, въ продолженіе цѣлыхъ тридцати пяти лѣтъ, не смѣлъ въ моемъ домѣ идти наперекоръ моимъ распоряженіямъ! воскликнула миссъ Пинкертонъ, озадаченная дерзостью молодой дѣвицы. Я пригрѣла змѣю на своей груди!

— Змѣю, какой вздоръ! воскликнула въ свою очередь миссъ Шарпъ. Вы взяли меня, потому-что разсчитывали употребить съ пользой въ своемъ заведеніи; вотъ и все тутъ. Между нами нѣтъ и не можетъ быть вопроса о взаимной благодарности. Я ненавижу это мѣсто и хочу его оставить по своей доброй волѣ. Вы не принудите меня дѣлать то, къ чему я не обязывалась.

— Вы забываетесь, миссъ Ребекка!

— Дайте мнѣ денегъ, и отпустите меня на всѣ четыре стороны, если угодно. А всего лучше вы сдѣлаете, миссъ Пинкертонъ, если пріищете мнѣ мѣсто гувернантки.

Миссъ Пинкертонъ разъ заблагоразсудила сдѣлать ей публичный выговоръ въ присутствіи двадцати-четырехъ дѣвицъ; но Ребекка, при помощи французского діалекта, совершенно сбила съ толку раздраженную старуху.

Такимъ образомъ, для возстановленія порядка въ заведеніи, оказывалось неизбѣжно необходимымъ удалить миссъ Шарпъ, и когда этимъ временемъ сэръ Питтъ Кроли обратился съ просьбой насчетъ гувернантки, миссъ Пинкертонъ поспѣшила отрекомендовать миссъ Шарпъ, какъ дѣвицу ученую, способную преподавать всѣ возможныя искуства и науки.

— И что жь такое? говорила миссъ Пинкертонъ. Поведеніе дѣвицы Шарпъ преступно только въ отношеніи ко мнѣ одной; но я не могу не согласиться, что ея таланты и познанія относятся къ высшему разряду. Что касается до необыкновеннаго развитія головы этой дѣвицы, я заранѣе увѣрена, миссъ Шарпъ сдѣлаетъ большую честь педагогической системѣ моего заведенія. Ктому же, во всякомъ случаѣ, я сдѣлаю доброе дѣло, оказавъ окончательное покровительство безпріютной сиротѣ.

Такъ кончилась эта достопамятная борьба на Чизвиккскомъ проспектѣ, продолжавшаяся съ. упорнымъ ожесточеніемъ нѣсколько мѣсяцовъ сряду.

Этимъ временемъ миссъ Амелія Седли вступила въ завѣтный возрастъ семнадцатилѣтней дѣвицы, и должна была, по требованію своей матери, возвратиться подъ гостепріимную кровлю родительского дома. Чувствуя искреннюю привязанность къ бывшей пепиньеркѣ, Амелія пригласила ее съ собою погостить на недѣлю въ центрѣ англійской столицы, и Ребекка безъ всякихъ отговорокъ согласилась на предложеніе своей подруги.

Такъ открылся свѣтъ для двухъ молодыхъ дѣвицъ. Въ глазахъ Амеліи, это былъ совершенно новый, свѣжій, блистательный міръ со всѣми радужными цвѣтами у его подножія; что жь касается до миссъ Ребекки, свѣтъ едва ли имѣлъ для нея привлекательность новизны. Много навидѣлась она и наслышалась въ предмѣстьи Сого, еще больше начиталась. Во всякомъ случаѣ, Ребекка видѣла теперь передъ собой необозримое поле новой жизни.

Между-тѣмъ, молодыя дѣвушки благополучно проѣхали черезъ Кенссингтонскую заставу. Амелія, само собою разумѣется, еще не успѣла забыть своихъ пансіонскихъ подругъ; но глаза ея уже совершенно осушились отъ слезъ, и щеки покрылись яркимъ румянцемъ, когда передъ заставой молодой офицеръ, заглянувъ ей въ лицо, сказалъ: «Какая хорошенькая дѣвушка!» Много и долго говорили онѣ о своихъ надеждахъ и мечтахъ и о томъ, какъ онѣ будутъ рисоваться на балѣ у лорда-мэра, куда. нѣтъ сомнѣнія, Амелію непременно пригласятъ.

Но вотъ; наконецъ, коляска остановилась у великолѣпного подъѣзда. Миссъ Амелія выпорхнула какъ бабочка на плечахъ чорного слуги, вполнѣ счастливая и довольная судьбой. Самбо и кучеръ давно согласились между собой, что барышня ихъ прослыветъ первою красавицей въ Лойдонѣ, и теперь единодушно согласились съ этимъ, мнѣніемъ и отецъ и мать, и слуги, и служанки, обступившія свою госпожу въ пріемной залѣ.

Послѣ первыхъ привѣтствій и восторговъ, Амелія ознакомила свою подругу съ устройствомъ дома, и показала ей все свое имѣніе: шкафы, книги, свой ройяль, свои платья, ожерелья, кольца, браслеты, брошки, цѣпочки, и прочая, и прочая. Она упросила ее принять нѣсколько драгоцѣнныхъ бездѣлокъ, и дала себѣ слово выпросить у матери позволеніе подарить ей бѣлую кашмировую шаль. Почему жь и не подарить? Братецъ Джозефъ привезъ ей изъ Индіи двѣ кашмировыя шали.

Услышавъ, будто въ первый разъ, что у Амеліи есть братецъ, Ребекка пришла въ истинное умиленіе.

— Ахъ, какъ это должно быть пріятно имѣть братца! воскликнула она съ невиннымъ простодушіемъ, а модна въ цѣломъ мірѣ, круглая сирота, безъ родственниковъ, покровителей и друзей!

— Нѣтъ, Ребекка, ты не одна, мой ангелъ, сказала Амелія, я люблю тебя какъ сестру, и буду всегда твоимъ нѣжнымъ, истиннымъ другомъ.

— Но у тебя есть родители, добрые, богатые, любящіе родители, которые даютъ тебѣ все, чего ни попросишь. Мой бѣдный папа ничего мнѣ не оставилъ, и все мое имѣніе въ двухъ поношенныхъ платьяхъ. Притомъ, Амелія, у тебя есть братъ, милый, нѣжный братъ! Ахъ, какъ ты должна любитъ его?

Амелія засмѣялась.

— Какъ! Развѣ ты его не любишь? Можетъ ли это быть?

— Люблю, отвѣчала Амелія, только…

— Только что?

— Только Джозефу, кажется; все равно, люблю я его, или нѣтъ. По возвращеніи изъ Индіи, гдѣ пробылъ десять лѣтъ, онъ даже не поцаловался со мной. Онъ добръ, конечно, и ласковъ, но со мной почти никогда не говоритъ. Кажется, онъ больше любитъ свою трубку, чѣмъ меня. Мнѣ было только пять лѣтъ, когда онъ уѣхалъ въ Индію.

— Богатъ онъ? спросила Ребекка. Говорятъ, что всѣ эти индійскіе набобы ужасные богачи.

— Да, кажется у него огромное имѣніе.

— Давно ли онъ женатъ? Его супруга, я полагаю, прекрасная леди.

— Да кто жь тебѣ сказалъ, что у него есть супруга? отвѣчала Амелія улыбаясь. Джозефъ и не думалъ жениться.

— Вотъ что!!

Очень могло статься, что Амелія говорила объ этомъ еще въ пансіонѣ; но Ребекка, по разсѣянности, совсѣмъ забыла, и ей казалось, что она увидитъ цѣлую группу племянниковъ и племянницъ вокругъ своей подруги.

— Ахъ, какъ это жаль, что мистеръ Седли не женатъ! воскликнула миссъ Ребекка. Я такъ люблю маленькихъ дѣтей!

— Вотъ прекрасно! Маленькія дѣти, я думаю, надоѣли тебѣ и въ Чизвиккѣ, отвѣчала миссъ Амелія, совсѣмъ не подозрѣвавшая такой нѣжности въ своей подругѣ.

Въ самомъ дѣлѣ, миссъ Шарпъ никогда не обнаруживала особенной привязанности къ дѣтямъ; но можно ли было сомнѣваться въ ея искренности? Ей было теперь только девятнадцать лѣтъ.

Толпы предположеній, надеждъ, разсчетовъ, плановъ, мгновенно. образовались теперь въ головѣ невинной дѣвушки, и все это само собою подводилось бодъ одинъ и тотъ же итогъ, который можетъ быть переданъ на простой и ясный языкъ въ слѣдующей формѣ:

— Если мистеръ Джозефъ Седли холостякъ и богатъ, какъ индійскій набобъ, то почему же мнѣ не сдѣлаться его женой? Я могу пробыть здѣсь только двѣ недѣли; короткій срокъ; но… попытка не шутка, спросъ не бѣда.

И Ребекка рѣшилась попытаться. Она удвоила свои ласки къ Амеліи, перецаловала всѣ ея подарки, и поклялась на первый случай, что ей не хотѣлось бы разстаться съ нею никогда, во всю свою жизнь. Въ ту минуту раздался обѣденный звонокъ, и обѣ пріятельницы, сцѣпившись подъ руку, побѣжали внизъ. Передъ дверью гостиной невольная робость овладѣла Ребеккой, и она никакъ не рѣшалась войдти.

— Ахъ, Боже мой, какъ бьется у меня сердце! сказала она взволнованнымъ тономъ своей подругѣ.

— Чего жь тутъ робѣть, мой ангелъ? Не бойся. Папенька такой добрый. Войдемъ.

И онѣ вошли.

ГЛАВА III

Ребекка передъ лицомъ первого непріятеля на базарѣ житейской суеты.

Въ гостиной, подлѣ камина, съ огромной газетой въ рукахъ, сидѣлъ рослый, толстый, дюжій мужчина въ зеленомъ сюртукѣ съ большими стальными пуговицами по обоимъ рядамъ, въ красномъ, полосатомъ жилетѣ и щегольскихъ гессенскихъ сапогахъ съ затѣйливыми кисточками фантастического фасона. При входѣ молодыхъ дѣвушекъ, онъ отпрянулъ отъ своихъ креселъ какъ ужаленный вепрь, и покраснѣлъ до ушей. То былъ мистеръ Джозефъ Седли.

— Здравствуй, братецъ, сказала миссъ Седли улыбаясь. Рекомендую мою подругу, миссъ Шарпъ, о которой я тебѣ говорила.

Съ этими словами, она подала руку своему чопорному брату.

— Когда же, сестрица? Хоть убей, не помню… то-есть, оно выходитъ просто, что… сегодня прекрасная погода, и холодъ пробираетъ насквозь. Не правда ли, миссъ?

И, проговоривъ эту сентенцію, мистеръ Джозефъ Седли принялся изо всей мочи разгребать огонь въ каминъ, хотя никто не могъ чувствовать холода въ половинѣ іюня.

— Ахъ, какой онъ хорошенькій! шепнула Ребекка Амеліи довольно громко.

— Будто бы? Ты такъ думаешь? Я ему скажу это.

— Ни полслова, моя милая, сохрани тебя Богъ! сказала миссъ Шарпъ, отскочивъ назадъ, какъ робкая лань.

Мистеръ Джозефъ еще съ большимъ усердіемъ началъ разгребать огонь.

— Я еще не благодарила тебя; братецъ, за твой индійской подарокъ: прекрасныя шали, Ребекка; не правда ли?

— Безподобныя! отвѣчала миссъ Шарпъ, и умильные ея глазки обратились на разгребателя углей, который между тѣмъ пыхтѣлъ, кряхтѣлъ, раздувался и краснѣлъ почти такъ же, какъ угли въ каминѣ.

— Но я, Джозефъ, не могу тебѣ сдѣлать такого прекрасного подарка, продолжала сестра, а впрочемъ, знаешь ли? при выходѣ изъ пансіона, я вышила для тебя пару прекрасныхъ подтяжекъ.

— Какой вздоръ ты говоришь, Амелія? Что съ тобой? вскричалъ братъ, испугавшійся неизвѣстно какихъ вещей. Кстати, я уже слишкомъ засидѣлся, мнѣ пора ѣхать. Пусть подаютъ мою одноколку.

Въ эту минуту вошолъ отецъ семейства, побрякивая своими печатями; какъ истый британскій негоціантъ.

— Что здѣсь у васъ, Эмми? сказалъ онъ. Зачѣмъ понадобилась одноколка твоему брату.

— Онъ хочетъ ѣхать, папенька.

— Куда? Зачѣмъ?

— Я обѣщалъ сегодня обѣдать съ господиномъ Бонеми.

— Что это за Бонеми?

— Мой сослуживецъ.

— Но вѣдь ты сказалъ матери, что будешь обѣдать съ нами?

— Оно бы, пожалуй, все равно… но въ этомъ костюмѣ, вы видите, не совсѣмъ удобно.

— Пустяки, мой милый. Посмотрите, миссъ Шарпъ, развѣ онъ дуренъ въ этомъ франтовскомъ нарядѣ?

Миссъ Шарпъ, какъ и слѣдуетъ, взглянула на свою подругу, и обѣ засмѣялись самымъ пріятнымъ смѣхомъ.

— Случалось ли вамъ видѣть такіе прекрасные жилеты въ пансіонѣ у старухи Пинкертонъ? продолжалъ отецъ, находившій очевидное удовольствіе помучить молодого человѣка.

— Батюшка!… Ради Бога! восклицалъ смущенный мистеръ Джозефъ.

— Что, мой другъ! Развѣ я задѣлъ за чувствительную струну?

Къ обществу въ гостиной присоединилась теперь мистриссъ Седли.

— Послушай, жена, продолжалъ неумолимый старикъ, я какими-то судьбами задѣлъ за чувствительную струну твоего сына, похваливъ его пестрый жилетъ. Можешь спросить объ этомъ миссъ Шарпъ.

Молодыя дѣвушки разразились опять самымъ пріятнымъ смѣхомъ.

— Однакожь пора обѣдать, заключилъ старикъ Седли. Ну, Джозефъ, подай руку миссъ Шарпъ и веди насъ въ столовую.

— Для тебя, братецъ, говорятъ, приготовленъ сегодня превосходный пилавъ по твоему индійскому вкусу, проговорила Амелія, желавшая, повидимому, ободрить своего брата.

— Что жь ты стоишь, мой милый, какъ индійскій пѣтухъ? сказалъ отецъ. Бери миссъ Шарпъ, а я дотащу этихъ обѣихъ молодыхъ женщинъ.

Онъ взялъ подъ руки жену и дочь, и вся компанія весело отправилась въ столовую.

Если миссъ Ребекка Шарпъ рѣшилась въ своемъ сердцѣ одержать побѣду надъ первымъ попавшимся верзилой, о которомъ, покамѣстъ, ей извѣстно только то, что онъ мужчина и богатъ какъ индійскій набобъ, то я отнюдь не думаю, милостивыя государыни, что вы или я имѣемъ неоспоримое право осуждать молодую дѣвицу. Всѣмъ и каждому очень хорошо извѣстно, что ловля жениховъ, по заведенному ходу вещей, поручается маменькамъ или тетушкамъ, которыя иной разъ для этой только цѣли и существуютъ на бѣломъ свѣтѣ; но припомните, что дѣвица Шарпъ безродная и безпріютная, оставлена въ этомъ отношеніи на произволъ судьбы и, стало быть, надлежало ей самой хлопотать о женихѣ, или, другими словами, искать суженого-ряженого на распутіяхъ широкого міра… Вы негодуете, милостивыя государыни, вы хмуритесь, но скажите, ради Аллаха, зачѣмъ съ такимъ неутомимымъ усердіемъ молодые люди добиваются знакомствъ и выѣзжаютъ въ свѣтъ, если нѣтъ у нихъ впереди супружескихъ цѣлей? Зачѣмъ регулярно каждое лѣто цѣлыя группы тётушекъ, маменекъ, кузинъ, сопровождаемыхъ полчищемъ дочекъ и племянницъ, отправляются на минеральныя воды во всѣхъ концахъ подлунного міра? Зачѣмъ восемь мѣсяцовъ сряду танцуютъ онѣ до-упада каждую ночь до пяти часовъ утра?

А кабинетныя занятія? Развѣ даромъ ваша дочь съ нѣжныхъ лѣтъ коверкаетъ свой языкъ для изученія трехъ или четырехъ иностранныхъ языковъ? Развѣ даромъ вы платите по двадцати франковъ за урокъ модному музыкальному учителю, который надслживаетъ горло и руки вашего дѣтища два или три раза въ недѣлю? А какая цѣль имѣется въ виду при вашихъ хозяйственныхъ распоряженіяхъ? Зачѣмъ почтенные родители такъ часто мѣняютъ мёбли, и ставятъ ребромъ послѣднюю копейку, задавая блестящіе балы и вечера съ живыми цвѣтами въ половинѣ зимы и роскошными ужинами, гдѣ шампанское льется черезъ край? Неужели все это дѣлается изъ безкорыстной любви къ человѣчеству? Fi donc! Вамъ нужны женихи для взрослыхъ дочекъ, и балы ваши ничто иное какъ отчаянная игра въ марьяжъ.

Зачѣмъ же мы станемъ обвинять Ребекку Шарпъ? Амелія была еще въ пансіонѣ, но заботливая маменька устроила для нея, по крайней мѣрѣ, дюжину лотерей супружеской жизни. Ей, видите ли, надлежало пристроить свою дочку, между-тѣмъ какъ никто въ цѣломъ мірѣ не могъ думать о пристройкѣ Ребекки, для которой, въ строгомъ смыслѣ, женихъ еще гораздо нужнѣе, чѣмъ для миссъ Седли. Во первыхъ, нѣтъ, у ней никакого покровителя; а во вторыхъ, миссъ Ребекка имѣетъ чувствительное сердце и самое пламенное воображеніе. Она читала «Арабскія Ночи» и сантиментальные романы въ новѣйшемъ вкусѣ, со включеніемъ географіи Гутри. Вотъ на этомъ-то основаніи, миссъ Ребекка Шарпъ, одѣваясь къ обѣду и разспрашивая Амелію о разныхъ разностяхъ относительно ея братца, построила въ своей фантазіи на собственный счетъ великолѣпный воздушный замокъ, съ мраморными стѣнами и съ покорнѣйшимъ супругомъ на заднемъ планѣ; она еще не видала интересного братца и, стало-быть, фигура его обрисовывалась весьма неясно въ этой картинѣ. Уже мысленный взоръ ея блуждалъ въ невѣдомыхъ областяхъ по ту сторону океана; на плечахъ ея были драгоцѣнныя кашмировыя шали, на головѣ богатѣйшій тюрбанъ, на рукахъ жемчужные браслеты, и вотъ она, разряженная какъ пава, ѣдетъ на слонѣ, при звукахъ трубъ и литавръ, во дворецъ самого Великого Могола. Очаровательныя алькаскарскія видѣнія! Юность, одна только юность имѣетъ привилегію питать васъ въ своей душѣ; и сколько прелестныхъ созданій, кромѣ Ребекки Шарпъ, убаюкиваютъ себя этими радужными мечтами!

Джозефъ Седли былъ двѣнадцатью годами старше своей сестры, миссъ Амеліи. Онъ служилъ въ Ост-Индіи гражданскимъ чиновникомъ компаніи, и завѣдывалъ сборомъ пошлинъ и налоговъ въ Богли-Уоллѣ, — должность почотная и выгодная, гдѣ расторопный служака, съ нѣкоторою смѣтливостью, могъ въ короткое время нажить огромное состояніе; ничѣмъ не возмутивъ спокойствія своей совѣсти.

Вы не знаете Богли-Уолла? Такъ называется мѣстечко, расположонное въ прекрасной, уединенной, болотистой, лѣсистой области, гдѣ вы можете стрѣлять бекасовъ къ своему обѣду и охотиться за тиграми, если угодно. Львовъ и тигровъ тутъ цѣлыя стада. Рамгенджъ, средоточіе англійской администраціи, охраняемой достаточнымъ количествомъ войска, отстоитъ отсюда на сорокъ миль; такъ, по крайней мѣрѣ, писалъ Джозефъ къ своему отцу, когда сдѣлали его сборщикомъ пошлинъ. Около восьми лѣтъ, мистеръ Седли прожилъ въ этой глуши совершенно одинокимъ, и только два раза въ годъ приходилось ему видѣть европейскія лица, когда отрядъ, посланный компаніею, пріѣзжалъ туда за собранными доходами для отправленія ихъ въ Калькутту.

Къ счастію, около этого времени, Джозефъ началъ жестоко страдать растройствомъ печени, и врачи присовѣтовали ему отправиться на родину, гдѣ заранѣе онъ расчитывалъ испробовать всѣ роды наслажденій европейского комфорта. Въ Лондонѣ, отдѣльно отъ своей семьи, Джозефъ нанялъ для себя великолѣпную квартиру въ модной улицѣ, и жилъ какъ веселый холостякъ. Передъ отъѣздомъ въ Индію, онъ былъ слишкомъ молодъ для разнообразныхъ столичныхъ удовольствій; зато теперь, по возвращеніи, онъ погрузился въ нихъ тѣломъ и душой. Онъ разъѣзжалъ повсюду въ щегольскомъ экипажѣ, обѣдалъ въ лучшихъ гостиницахъ и клубахъ, посѣщалъ театры и не пропускалъ ни одной замѣчательной оперы.

Возвратившись въ Индію опять, онъ съ величайшимъ энтузіазмомъ расказывалъ своимъ товарищамъ объ этомъ счастливомъ періодѣ своей жизни, и давалъ знать кому слѣдуетъ, что онъ и нѣкто Бруммель были первостатейными львами британской столицы.

Но, говоря такимъ образомъ, мистеръ Джозефъ лгалъ немилосердо. Среди шума столичной жизни, былъ онъ одинокъ точно такъ же, какъ въ дремучихъ лѣсахъ Богли-Уолла. Единственнымъ его знакомцемъ былъ только докторъ, принявшій на себя обязанность привести въ порядокъ растроенную печень индійского выходца. Джозефъ былъ неповоротливъ, лѣнивъ, брюзгливъ, и общество дамъ смущало его, какъ школьника, никогда не переступавшаго за порогъ класной залы. Поэтому онъ рѣдко навѣщалъ родительскій домъ на Россель-Скверѣ, гдѣ часто собиралось множество гостей и гдѣ нескромныя шутки старика-отца кололи его раздражительное самолюбіе.

Мистеръ Седли никогда не былъ хорошо одѣтъ, несмотря на величайшіе вседневные труды украсить свою дюжую особу и придать своей личности величественный, джентльменскій видъ. Чорный его слуга скопилъ порядочное состояніе отъ отбракованныхъ статей въ гардеробѣ своего барина. Его туалетный столикъ загроможденъ былъ всѣми возможными эссенціями и помадами, изобрѣтенными для возвышенія природной красоты, и онъ перепробовалъ всѣ возможные корсеты и бандажи для исправленія своей неуклюжей таліи. Жирный и толстый, онъ заказывалъ портному самыя узкія платья юношеского покроя и самыхъ яркихъ, блестящихъ цвѣтовъ. Разфранчонный такимъ образомъ, какъ ворона въ павлиньихъ перьяхъ, раздушонный и перетянутый, онъ разгуливалъ одинъ по парку или по окрестностямъ Лондона, и потомъ одинъ же обѣдалъ въ какомъ-нибудь ресторанѣ. Вообще мистеръ Джозефъ былъ легкомысленъ и тщеславенъ, какъ молодая дѣвушка, и, быть-можетъ, чрезмѣрная застѣнчивость была естественнымъ плодомъ его чрезмѣрного тщеславія. Если миссъ Ребекка Шарпъ, при своемъ первомъ вступленіи въ свѣтъ умѣла заинтересовать собою такого джентльмена, то, значитъ, въ ней должно видѣть дѣвицу съ умомъ не совсѣмъ обыкновеннымъ.

Уже первый ея маневръ обнаружилъ мастерское умѣнье, взяться за дѣло. Назвавъ мистера Седли хорошенькимъ мужчиной, она знала, что Амелія перескажетъ это матери, которая въ свою очередь намекнетъ объ этомъ мистеру Джозефу, и во всякомъ случаѣ будетъ рада, что сынъ ея удостоился такого комплимента. Скажите какой-нибудь Готтентоткѣ, что сынъ ея прекрасенъ какъ ангелъ: она повѣритъ вашему слову и растаетъ, какъ сальный огарокъ, отъ полноты душевного восторга. Материнское самолюбіе не имѣетъ никакихъ предѣловъ, и Ребекка понимала это инстинктивно. Впрочемъ, комплиментъ ея былъ произнесенъ довольно громко, и Джозефъ Седли услышалъ его собственными ушами, услышалъ — и похвала молодой дѣвушки просверлила всѣ фибры его дюжого тѣла, и хорошенькій мужчина затрепеталъ отъ удовольствія. Скоро, однакожь, онъ одумался и задалъ себѣ вопросъ: «Ужь не шутитъ ли надо мной эта смазливая дѣвчонка?.. А впрочемъ, къ чему жь ей шутить?» тотчасъ же подумалъ мистеръ Седли. «Чемъ же я, въ самомъ дѣлѣ, не хорошъ? Нѣтъ, чортъ побери, немного такихъ молодцовъ, какъ Джозефъ Седли». Мы замѣтили, что мистеръ Седли тщеславенъ, какъ молодая дѣвушка. Великій Боже! Переверните медаль на другую сторону, и молодыя дѣвицы, разсуждая о какой-нибудь сестрицѣ изъ своей среды, будутъ имѣть полное право сказать: «Она самолюбива и тщеславна, какъ мужчина.» Да, милостивыя государыни, брадатыя созданія любятъ похвалы и комплименты всякого рода почти столько же, какъ первыя кокетки въ мірѣ.

Итакъ, почтенная компанія спустилась внизъ. Джозефъ продолжалъ краснѣть и пыхтѣть; Ребекка скромничала и потупляла въ землю свои зеленые глазки. Она была вся въ бѣломъ, и нагія ея плечи лоснились какъ алебастръ, изящное олицетвореніе невинности и простоты, облечонной въ дѣвственную форму.

— Надобно будетъ пораспросить его объ Индіи, думала Ребекка; другихъ идей нельзя предполагать въ этой пустой головѣ.

Мы уже слышали, что мистриссъ Седли приготовила пилавъ для своего сынка и такъ называемое curry, самое національное индійское блюдо, приправленное горячими снадобьями разныхъ сортовъ. Сѣли за столъ и curry явилось на огромномъ блюдѣ передъ самымъ носомъ мистера Седли.

— Что это такое? спросила Ребекка наивнымъ тономъ, бросая умильный взглядъ на мистера Джозефа.

— Превосходно, сказалъ красный набобъ, пережовывая съ величайшимъ трудомъ лакомый кусокъ. Можно подумать, матушка, что вы держите при себѣ индійскую кухарку. Превосходно.

— Ахъ, позвольте попробовать: мнѣ хочется знать вкусъ индійскихъ блюдъ, сказала миссъ Ребекка. Мнѣ кажется, что все должно быть хорошо въ этой поэтической странѣ.

— Удѣли частичку этого лакомства для миссъ Шарпъ, проговорила, улыбаясь, мистриссъ Седли.

Ребекка въ самомъ дѣлѣ не знала, что такое curry.

— Ну; какъ вамъ нравится индійскій вкусъ? спросилъ мистеръ Седли.

— Прекрасно! проговорила сквозь слезы Ребекка, начинавшая испытывать отчаянную муку отъ наперченного куска.

— Прибавьте сюда немножко чили, и вы увидите: кушанье что въ ротъ, то спасибо, сказалъ Джозефъ, заинтересованный этимъ національнымъ предметомъ.

— Чили! Ахъ, дайте, это должно быть превосходно, проговорила Ребекка, задыхаясь.

Ее соблазнилъ цвѣтъ стручковаго перца, который, думала она, служитъ, вѣроятно, противодѣйствіемъ жгучему свойству индійского блюда; но вышло на повѣрку, что вкусъ чили былъ совершенно невыносимымъ для европейской натуры. Кровь запылала въ жилахъ молодой дѣвушки, и ложка выпала изъ ея рукъ.

— Воды, воды, ради Бога, воды! закричала миссъ Ребекка.

Старикъ Седли разразился громкимъ смѣхомъ и, очевидно, любовался страданіями своей гостьи. Какъ человѣкъ, проводившій большую часть времени на биржѣ, онъ любилъ шутки всякого рода, и теперь веселился на-славу.

— Самбо, подай воды миссъ Шарпъ, сказалъ онъ, продолжая заливаться отчаяннымъ смѣхомъ.

Отеческій хохотъ заразилъ и сына, который тоже, съ своей стороны, видѣлъ въ этомъ обстоятельствѣ превосходную шутку. Дамы, напротивъ, улыбались очень скромно, расчитывая весьма основательно, что бѣдная Ребекка страдаетъ не на шутку. Впрочемъ, стаканъ воды съ успѣхомъ залилъ огонь, пожиравшій ея внутренность, и молодая дѣвушка, оправившись отъ непріятного волненія, проговорила съ добродушнымъ и комическимъ видомъ:

— Благодарю васъ, господа, теперь по крайней мѣрѣ индійскія блюда для меня не новость. Сама виновата: мнѣ бы слѣдовало вспомнить про сливочные торты индійской принцессы, о которыхъ говорится въ арабскихъ сказкахъ. Кстати; мистеръ Седли, кладутъ ли у васъ въ Индіи стручковый перецъ въ сливочные торты?

Старикъ Седли принялся хохотать опять, и подумалъ, что Ребекка дѣвушка не робкаго десятка. Джозефъ отвѣчалъ простодушно:

— Сливочные торты, сударыня? Такихъ диковинокъ въ Индіи не водится. Бенгальскія сливки сущая дрянь. Мы обыкновенно употребляемъ козье молоко, и это, скажу я вамъ, славнецкая штука!

— Не вѣрьте, миссъ Шарпъ, скоро вы убѣдитесь, что вся ихъ Индія не стоитъ вашей улыбки, остроумно замѣтилъ старикъ Седли, вставая изъ-за стола.

Какъ-скоро дамы удалились изъ столовой, старикъ, сдѣлавъ выразительный жестъ, замѣтилъ своему сыну:

— Берегись, Джой, эта дѣвчонка какъ-разъ запутаетъ тебя.

— Вотъ вздоръ! Видалъ я и не такіе виды, сказалъ Джой съ самодовольнымъ видомъ. Была одна дѣвушка въ Думдумѣ, лакомый кусочекъ, нечего сказать; дочь Кутлера; я говорилъ вамъ о немъ передъ обѣдомъ; онъ еще женатъ на вдовѣ, и служитъ докторомъ въ артиллерійскомъ полку, славный малый, и дочка его ухаживала за мной два года сряду; да что тутъ толковать? Муллигетони, тоже чудесный молодой человѣкъ, и гораздъ, что называется на всѣ руки; онъ судья въ буджебуджской ратушѣ, и скоро, я полагаю, будетъ засѣдать въ совѣтѣ; чудесный человѣкъ. Такъ вотъ, сударь мой, бацъ-бацъ любовное ядро, а Квинтинъ и говоритъ, — вы еще не знаете Квинтина? Забіяка, сударь мой, и молодецъ съ головы до пятокъ. «Седли, говоритъ онъ, то-есть, Квинтинъ, сударь мой, «держу, говоритъ, сто противъ одного, что Софья Кутлеръ подцѣпитъ тебя или Муллигетони; не успѣешь; говоритъ, мигнуть, а дѣло въ шляпѣ». Пустяки, говорю, куда ей! А портвейнъ, смѣю сказать, превосходный. Изъ какого погреба, сударь мой?…

Легкій храпъ былъ единственнымъ отвѣтомъ; почтенный негоціантъ успокоился въ. сладкомъ снѣ, и конецъ джозефовой исторіи скрылся подъ спудомъ на этотъ день. Джозефъ Седли, должно замѣтить, былъ чрезвычайно разговорчивъ въ обществѣ мужчинъ, и эту самую исторію онъ расказывалъ больше двадцати разъ своему доктору, мистеру Голлопу, когда тотъ приходилъ освѣдомляться насчетъ его печени.

Принужденный, по предписанію врача, соблюдать строгую діэту, Джозефъ Седли удовольствовался на этотъ разъ только полубутылкою портвейна, за исключеніемъ двухъ стакановъ ост-индской мадеры, выпитой въ продолженіе обѣда. Для освѣженія желудка, онъ скушалъ также тарелку малины съ сахаромъ и сливками, и дюжину кондитерскихъ пирожковъ, лежавшихъ передъ нимъ. Кончивъ этотъ десертъ, молодой человѣкъ погрузился въ глубокую думу насчетъ молодой дѣвушки, побѣжавшей наверхъ съ его матерью и сестрой.

— Веселая креатурка, нечего сказать, думалъ Джозефъ Седли, и умна; и мила, и остроумна. Какъ она смотрѣла, когда я поднялъ за столомъ ея платокъ! А она, какъ нарочно, роняла его два раза. Кто это поетъ въ гостиной? Уфъ! заливается какъ канарейка. Пойду, посмотрю.

Но вдругъ скромность и застѣнчивость обуяли его съ неимовѣрною силой. Онъ призадумался, и сталъ среди комнаты въ нерѣшительной позѣ. Отецъ его храпѣлъ, шляпа лежала въ залѣ на столѣ; одноколка стояла у подъѣзда: великій соблазнъ!

— Нѣтъ, ужь поѣду лучше въ балетъ, сказалъ Джозефъ Седли, и на цыпочкахъ выюркнулъ изъ комнаты, не потревоживъ своего почтенного родителя.

— Джозефъ уѣхалъ, маменька! вскричала Амелія, смотрѣвшая на улицу изъ окна гостиной, между-тѣмъ какъ Ребекка сидѣла за фортепіано.

— Это вы спугнули его, миссъ Шарпъ, сказала мистриссъ Седли. Бѣдный Джой, долго ли онъ будетъ такъ робокъ?

ГЛАВА IV

Зеленый шолковый кошелекъ

Паническій страхъ бѣдного Джоя продолжался два или три дня, и въ этотъ промежутокъ онъ не навѣщалъ родительского дома. Ребекка ни раза этимъ временемъ не заикнулась о мистерѣ Джозефѣ. Зато она была преисполнена почтительной благодарности къ мистриссъ Седли, и восхищалась съ дѣтскою наивностью всѣми чудесами, какія ей показывали. Она дивилась всякой бездѣлицѣ въ модныхъ магазинахъ, и утопала въ океанѣ наслажденій, когда сидѣла въ театральной ложѣ съ своей подругой, глядя на великолѣпный спектакль.

Однажды у Амеліи разболѣлась голова, и она не могла выѣхать на вечеръ, куда приглашены были обѣ молодыя дѣвицы. Ребекка ни за что не рѣшалась оставить свою подругу.

— Какъ, мой ангелъ, оставить тебя въ этомъ положеніи! восклицала она изъ глубины души. Никогда, никогда! Не ты ли въ первый разъ показала бѣдной сиротѣ, что такое счастье и любовь въ ея жизни?

При этомъ глаза ея, орошонные слезами, устремились къ небу, и мистриссъ Седли благодарила судьбу, что дочь ея отыскала подругу съ такимъ благороднымъ сердцемъ.

Старикъ Седли до страсти любилъ шутки всякого рода, и воображалъ себя первѣйшимъ острякомъ въ своемъ кругу; миссъ Шарпъ наивно улыбалась при каждомъ его словѣ, и этимъ невиннымъ средствомъ умѣла въ короткое время привлечь къ себѣ благосклонность старика. Но не одни представители дома полюбили молодую и прекрасную гостью. Ребекка оказывала глубочайшее сочувствіе къ мистриссъ Бленкиншопъ, домовой ключницѣ, и при каждомъ случаѣ удивлялась необыкновенному ея искусству приготовлять малиновое варенье. Обращаясь къ чорному слугѣ, она величала его не иначе какъ «сэръ» или «мистеръ Самбо», и нужно было видѣть; съ какою ловкостью извинялась она передъ горничной, когда по звонку колокольчика та приходила въ ея комнату. Словомъ, миссъ Шарпъ угодила всѣмъ, и всѣ были безъ ума отъ миссъ Шарпъ.

Однажды, пересматривая рисунки, привезенные Амеліей изъ пансіона. Ребекка вдругъ залилась горькими слезами, и поспѣшно оставила комнату. Это было въ тотъ день, когда Джозефъ Седли подкатилъ опять на своей одноколкѣ къ родительскому дому. Амелія побѣжала за своей подругой, и черезъ минуту воротилась въ большомъ волненіи, узнавъ причину ея внезапной грусти.

— Отецъ ея, вы знаете, маменька, былъ у насъ въ Чизвиккѣ рисовальнымъ учителемъ, и при взглядѣ на мои рисунки, она живо припомнила, какъ онъ поправлялъ ихъ. Печальныя воспоминанія для бѣдной сироты!

— Какая чувствительность! какое нѣжное сердце! воскликнула мистриссъ Седли.

— Не мѣшало бы ей пробыть у насъ еще недѣльку, сказала Амелія.

— Она демонски похожа на миссъ Кутлеръ, которую я знавалъ въ Думдумѣ, только гораздо лучше ея; надобно сознаться, замѣтилъ Джозефъ Седли, бывшій свидѣтелемъ всей этой сцены. Софья Кутлеръ теперь вышла замужъ за лекаря артиллерійскаго полка, а то; бывало, мы того… Знаете ли; маменька? Однажды пріятель мои Квинтинъ вздумалъ держать пари…

— Мы знаемъ эту исторію, Джозефъ, сказала Амелія улыбаясь. Пересказывать нѣтъ надобности, а ты лучше упроси маменьку написать письмо къ какому-то сэру Кроли, чтобъ онъ не торопился брать отъ насъ Ребекку.

— Что это за Кроли? Сынъ его не служилъ ли у насъ въ Индіи въ драгунскомъ полку? Въ такомъ случаѣ, я съ нимъ знакомъ.

— И прекрасно, стало-быть, ты можешь написать самъ… но вотъ и Ребекка; какіе у нея заплаканные глаза!

— Мнѣ теперь лучше, покорно васъ благодарю, сказала молодая дѣвушка, почтительно цалуя протянутую руку мистриссъ Седли. Какъ вы всѣ добры ко мнѣ! Да, всѣ, прибавила она съ невинной улыбкой, кромѣ васъ, однакожь, мистеръ Джозефъ.

— Кромѣ меня! воскликнулъ Джозефъ въ величайшемъ испугѣ. Великій Боже! какъ это, кромѣ меня, миссъ Шарпъ?

— Точно такъ. Не жестоко ли было съ вашей стороны запотчивать меня этимъ ужаснымъ блюдомъ? Да, мистеръ Джозефъ, вы ко мнѣ совсѣмъ не такъ добры, какъ ваша сестрица.

— Не мудрено: братъ еще не знаетъ тебя, какъ я, возразила Амелія.

— Онъ узнаетъ васъ и полюбитъ больше всѣхъ насъ; за это ручаюсь, сказала мистриссъ Седли.

— А пилавъ былъ превосходный, совершенно въ индійскомъ вкусѣ, сказалъ Джой серьёзнымъ тономъ. Недоставало развѣ лимонной кислоты немножко; но это можетъ различить только знатокъ.

— Какъ понравились тебѣ чили?

— Демонски-хороши. Охъ, какъ же вы заплакали, миссъ Шарпъ! воскликнулъ Джой, припоминая смѣшную сторону этого обстоятельства, и разражаясь внезапно громкимъ хохотомъ, который, однакожь, кончился мгновенно, безъ дальнѣйшихъ послѣдствій.

— Впередъ, надѣюсь, вы меня не проведете, мистеръ Джозефъ, сказала Ребекка, когда они спускались по лѣстницѣ въ столовую; я не воображала, что мужчины такъ любятъ дурачить бѣдныхъ дѣвушекъ.

— Миссъ Ребекка, клянусь, я не думалъ нанести вамъ ни малѣйшаго оскорбленія!

— Вѣрю и безъ клятвы, что вы благороднѣйшій человѣкъ, мистеръ Джозефъ.

И она слегка пожала его руку своею маленькой ручкой; но тутъ же оробѣла и, отпрянувъ назадъ, взглянула сперва на его лицо, и потомъ на узоры на коврахъ. Сердце молодого человѣка забило сильную тревогу.

Это былъ уже значительный шагъ впередъ и, я знаю, нѣкоторыя леди готовы будутъ осудить мою нескромную героиню; но прошу припомнить еще разъ, что бѣдная Ребекка должна была собственными средствами устроивать свою судьбу. Если нѣтъ у васъ слуги, вы поневолѣ сами метете свою комнату и чистите платье собственными руками; если у молодой красавицы нѣтъ маменьки, она поневолѣ изворачивается собственными средствами, заискивая на всякой случай благосклонное вниманіе молодыхъ людей. И какъ это хорошо; что женщинамъ не суждено въ этомъ мірѣ гораздо чаще обнаруживать надъ нами свою непосредственную власть! При другомъ порядкѣ дѣлъ; мы были бы рѣшительно беззащитны передъ ними. Пусть женщина сама обнаружитъ свою склонность и, я убѣжденъ, мужчина падетъ къ ея ногамъ, хотя бы она была безобразна и стара. И это я утверждаю какъ положительную истину, возведенную на степень аксіомы въ моихъ глазахъ. Итакъ поблагодаримъ судьбу за существующій порядокъ; невѣсты наши то же что дикіе звѣрки въ дремучемъ лѣсу. Онѣ сами не сознаютъ своей силы. Не будь на свѣтѣ тетушекъ и маменекъ, мы бы погибли невозвратно.

— Чортъ меня побери! думалъ Джозефъ, переступая за порогъ столовой, начинается опять со мной та же исторія, что въ Думдумѣ, когда я волочился за миссъ Кутлеръ. Неужели и теперь голова моя пойдетъ кругомъ!

За столомъ миссъ Ребекка Шарпъ шутила чрезвычайно нѣжно, и дѣлала весьма утонченные намеки на геройскую осанку индійского набоба. Что тутъ удивительного? Теперь она была почти какъ своя въ гостепріимной семьѣ, и молодыя дѣвушки любили другъ друга какъ родныя сестры. Это всегда бываетъ, когда двѣ незамужнія особы сходятся вмѣстѣ въ одномъ домѣ на десять дней.

Амелія, повидимому, совершенно вошла въ планы своей подруги, и старалась усердно запутать индійского набоба. Теперь весьма кстати пришло ей въ голову давнишнее обѣщаніе любезного братца.

— Помнишь ли, Джозефъ? сказала она, ты когда-то обѣщалъ взять меня съ собой въ воксалъ.

— Очень помню, отвѣчалъ набобъ, это было въ прошлую пасху, корда ты пріѣзжала изъ пансіона.

— Стало-быть, теперь ты можешь сдержать свое слово: мы поѣдемъ съ Ребеккой.

— Ахъ, какъ это будетъ хорошо! воскликнула Pебекка съ дѣтской наивностью, хлопая своими маленькими ручками.

Но тутъ она опомнилась и, укротивъ свой восторгъ, потупила глаза въ землю.

— Сегодня я не могу, сказалъ Джозефъ.

— Ну, такъ завтра, это будетъ все-равно, возразила сестра.

— Завтра мы не обѣдаемъ дома, замѣтила мистриссъ Седли.

— Неужели ты думаешь, мой другъ, что я на старости лѣтъ потащусь въ воксалъ? сказалъ старикъ Седли, я бы совѣтовалъ и тебѣ не думать о такихъ пустякахъ.

— Какъ же отпустить дѣтей однихъ? возразила скромная супруга.

— Они будутъ не одни: Джозефъ не маленькій оселъ!

При этомъ остроумномъ замѣчаніи, даже мистеръ Самбо за буфетомъ разразился неистовымъ смѣхомъ. Самолюбіе набоба страдало невыносимо.

— Что съ тобой, Джой? Растегни корсетъ, любезный, продолжалъ неумолимый старикъ, спрысните его водой, миссъ Шарпъ, не то онъ упадетъ въ обморокъ. Или, всего лучше, отнесите его наверхъ, миссъ Шарпъ. Бѣдный ребенокъ! Отнесите его, онъ вѣдь легокъ какъ перо.

— Батюшка! Что вы подъ этимъ разумѣете? проревѣлъ мистеръ Джозефъ.

— Самбо, приведи слоновъ для мистера Джозефа, не то его самъ чортъ не своротитъ съ мѣста!

Видя однакожь, что молодой человѣкъ готовъ расплакаться отъ внутренней пытки, старый шутникъ пріостановилъ свой смѣхъ и, протягивая руку сыну сказалъ:

— Ну, помиримся, любезный, на биржѣ все обстоитъ благополучно, и слоновъ я не стану требовать для тебя. Самбо, принеси намъ бутылку шампанского. Такого вина, мой другъ, тебѣ не продадутъ въ Калькуттѣ ни за мильйонъ.

Пять бокаловъ шампанского возстановили совершеннѣйшимъ образомъ спокойствіе въ душѣ мистера Джозефа; онъ повеселѣлъ, развернулся и повторилъ свое торжественное обѣщаніе отправиться съ дѣвицами въ воксалъ.

— Надобно, однакожь, пріискать еще кавалера, сказалъ старикъ, обращаясь къ своей супругѣ; Джой, безъ сомнѣнія, забудетъ сестру, и она пропадетъ въ толпѣ. Миссъ Шарпъ, конечно, завладѣетъ имъ одна на весь вечеръ. Написать записку къ Джорджу Осборну.

При этомъ имени, я не знаю почему, мистриссъ Седли взглянула на своего супруга и засмѣялась. Глаза мистера Седли заморгали неописанно лукавымъ образомъ, и онъ взглянулъ на миссъ Амелію. Амелія опустила голову и раскраснѣлась, какъ-только умѣютъ краснѣть семнадцатилѣтнія дѣвицы, но Ребекка Шарпъ сохраняла совершеннѣйшее присутствіе духа: она краснѣла только одинъ разъ въ жизни, когда дѣвочкой семи лѣтъ ей удалось унести изъ буфета кусокъ пирога.

— Пусть лучше Амелія напишетъ сама, сказалъ отецъ, и Джорджъ Осборнъ явится передъ ней, какъ листъ передъ травой. Кстати, онъ полюбуется на ея почеркъ, и увидитъ, что мы не напрасно прожили шесть лѣтъ у старухи Пинкертонъ. А помнишь ли, Эмми, когда ты въ первый разъ нацарапала ему записку съ граматическими ошибками?

— О, это было давно, папенька! сказала Амелія.

— А мнѣ кажется не дальше какъ вчера, сказала мистриссъ Седли своему супругу; ахъ, Боже мой; какъ скоро летитъ время, Джонъ, и какъ скоро мы старѣемся, мой другъ!

Въ этотъ вечеръ, въ малиновой комнатѣ второго этажа, гдѣ стояла постель на высокихъ столбахъ, завѣшенная со всѣхъ сторонъ розовымъ ситцомъ съ индійскими узорами, мистриссъ Седли, въ частной аудіенціи, сообщила своему супругу нѣсколько замѣчаній относительно его жестокого обращенія съ сыномъ.

— Право, мой другъ, вѣдь это безчеловѣчно съ твоей стороны, сказала мистриссъ Седли, что за удовольствіе находишь ты мучить молодого человѣка?

— Послушай, моя милая, возразилъ супругъ въ защиту своего поведенія, Джой мелоченъ до крайности, и тщеславенъ гораздо болѣе, чѣмъ ты была тщеславна въ свое время, а это слишкомъ много! Ну, это совсѣмъ другая статья; тебѣ простительно было лѣтъ за тридцать назадъ, въ тысяча-семьсотъ-восьмидесятомъ, напримѣръ, ты имѣла нѣкоторое право. Я и не спорилъ, потому-что это была въ порядкѣ вещей; но я терпѣть не могу этой суетности, этого приторного жеманства, которое на-бѣду замѣчаю въ своемъ сынѣ. Это, вѣдь, изъ рукъ вонъ, мой другъ: дѣтина только и думаетъ о себѣ, воображая, что онъ первый красавецъ въ мірѣ. Мы еще наживемъ съ нимъ бездну хлопотъ; помяни мое слово. Вотъ теперь волочится за нимъ подруга Эмми, прехитрая дѣвчонка; сколько я вижу; не она, такъ другая, а ужь онъ непремѣнно попадетъ въ просакъ. Этому человѣку суждено быть жертвой какой-нибудь кокетки: это для меня ясно какъ день. Еще надобно благодарить судьбу, что до сихъ поръ онъ не вывезъ къ намъ изъ Индіи какую-нибудь чорную невѣстку; но будь увѣрена, мой другъ, его непремѣнно подцѣпитъ первая кокетка, которой вздумается обратить на него свое вниманіе.

— Въ такомъ случаѣ, завтра же мы отправимъ на мѣсто эту дѣвушку, сказала мистриссъ Седли взволнованнымъ тономъ. Было ясно, что опасенія супруга казались ей довольно основательными.

— Зачѣмъ же, мой другъ? Не она, такъ другая, это совершенно все-равно. У Ребекки, по крайней мѣрѣ, бѣлое лицо, и этимъ надобно дорожить. По мнѣ, впрочемъ, все-равно, на комъ бы онъ не женился. Пусть хлопочетъ о себѣ самъ.

Голоса супруговъ постепенно смолкли, и смѣнились весьма не гармоническимъ храпомъ. Былъ часъ за полночь, какъ возвѣстилъ объ этомъ уличный ночной сторожъ; домъ негоціанта Джона Седли на Россель-Скверѣ погрузился въ глубокій сонъ.

Утро вечера мудренѣе, и поутру добрая мистриссъ Седли совершенно выбросила изъ своей головы грозныя мысли въ отношеніи къ миссъ Шарпъ. Материнская ревность, очень естественная и даже похвальная въ извѣстныхъ случаяхъ, уступила на этотъ разъ свое мѣсто тихой и нѣжной привязанности, которую невольно внушила къ себѣ почтительная дѣвушка; одаренная такими блистательными талантами. Немедленно отправили просьбу къ сэру Питту Кроли, и въ тотъ же день получили вожделѣнную отсрочку для миссъ Ребекки Шарпъ.

Все, казалось, содѣйствовало къ благополучію молодой дѣвушки, и самыя стихіи природы, повидимому, работали съ нею за одно, хотя Ребекка думала сперва, что онѣ вооружаются противъ нея. Громъ и молнія какъ нарочно разразились въ тотъ самый вечеръ, когда молодые люди должны были отправиться въ воксалъ. Стариковъ не было дома: они обѣдали въ этотъ день у богатого негоціанта въ Гайбери-Борнѣ. Moлодые люди, отложивъ поѣздку въ воксалъ, остались дома, и съ ними былъ теперь мистеръ Джорджъ Осборнъ, явившійся по приглашенію на Россель-Скверъ. Мистеръ Осборнъ, казалось, радъ былъ счастливому обороту дѣла, избавившему его отъ необходимости любезничать въ душномъ воксалѣ. Онъ и Джозефъ Седли, засѣдая послѣ обѣда въ столовой, tête-à-tête, выпили значительную порцію портвейна, при чемъ веселый Джой расказалъ множество забавныхъ анекдотовъ изъ индійской жизни, потому-что, какъ мы замѣтили, былъ онъ чрезвычайно разговорчивъ въ обществѣ мужчинъ. Затѣмъ, миссъ Амелія Седли хозяйничала въ гостиной; всѣ были веселы и довольны, и всѣ единогласно объявили, что громъ и молнія оказали имъ на этотъ разъ чрезвычайно важную услугу.

Джорджъ Осборнъ, крестникъ старика Седли, былъ почти членомъ семейства въ его домѣ. Въ своемъ дѣтствѣ онъ и жилъ на Россель-Скверѣ. Младенцомъ шести недѣль, онъ получилъ въ подарокъ отъ Джона Седли серебряную чашку, и потомъ еще черезъ шесть недѣль Джонъ Седли подарилъ ему коралловую погремушку съ бубенчиками и золотыми колокольчиками. Въ первые лѣта юности, маленькій Джорджъ пріѣзжалъ на святки и каникулы гостить къ своему крестному отцу, и онъ очень хорошо помнилъ, какъ въ этотъ періодъ времени, однажды, при возвращеніи въ школу, Джозефъ Седли отколотилъ его за какую-то проказу: ему было тогда десять лѣтъ, и Джозефъ казался передъ нимъ огромнымъ дѣтиной. Словомъ, Джорджъ Осборнъ былъ домашнимъ человѣкомъ въ этомъ почтенномъ семействѣ въ Россель-Скверѣ.

— Помнишь ли, Седли, сказалъ мистеръ Осборнъ, какъ ты окрысился на меня однажды, когда я отрѣзалъ кисточки отъ твоихъ гессенскихъ сапоговъ? И, Боже мой, какъ плакала тогда малютка Амелія, упрашивая на колѣняхъ своего буяна-братца пощадить маленького Джорджа.

Джой совершенно помнилъ это характеристическое обстоятельство; но притворился, будто совсѣмъ забылъ.

— А помнишь ли, какъ передъ отъѣздомъ въ Индію, ты пріѣзжалъ проститься къ моему отцу? Ты еще далъ мнѣ полгинеи и, въ добавокъ, шлепнулъ меня по головѣ. Мнѣ казалось, что ты ростомъ по крайней мѣрѣ въ двѣ сажени и, можешь представить, какъ я удивился, когда по возвращеніи изъ Индіи ты оказался отнюдь не выше меня.

— Если мистеръ Седли давалъ вамъ деньги, это показываетъ, что у него было чувствительное сердце, замѣтила Ребекка, дѣлая умильные глазки.

— Конечно, и это видно изъ того, между-прочимъ, что онъ отколотилъ меня за гессенскіе сапоги, сказалъ мистеръ Осборнъ. Дѣти никогда не забываютъ ни подарковъ, ни колотушекъ.

— Мнѣ ужасно правятся гессенскіе сапоги, сказала Ребекка.

Джой Седли особенно дорожилъ этой статьею въ своемъ щегольскомъ костюмѣ, и комплиментъ молодой дѣвушки пришолся какъ нельзя больше по его вкусу. Онъ величественно протянулъ свои ноги изъ-подъ креселъ.

— Миссъ Шарпъ! воскликнулъ Джорджъ Осборнъ, вы, какъ превосходная артистка, обязаны создать великую историческую картину изъ этой сцены сапоговъ, и вотъ вамъ программа: Джозефъ Седли стоитъ у крыльца, бросая невыразимо-грустный взглядъ на изуродованныя кисти; одна его рука въ воздухѣ, а другою онъ вцѣпился въ воротникъ моей дѣтской рубашки; передъ нами на колѣняхъ маленькая Амелія съ распущенными волосами и поднятыми къ небу руками. Вся картина должна имѣть аллегорическій смыслъ, который предоставляется вашей изобрѣтательности.

— Картина будетъ написана, но не теперь, сказала Ребекка. Я примусь за работу, когда меня не будетъ больше въ этомъ домѣ.

Ея голосъ понизился, глаза потускнѣли, и каждый долженъ былъ увидѣть, какъ груститъ бѣдная дѣвушка при мысли о скорой разлукѣ.

— Останься съ нами подольше, Ребекка, сдѣлай милость, сказала Амелія.

— Къ чему? Зачѣмъ? отвѣчала миссъ Шарпъ невыразимо-грустнымъ тономъ. Какой-нибудь мѣсяцъ, и тоска… мнѣ будетъ очень не пріятно васъ оставить.

И она отворотила свою головку. Амелія заплакала, и старалась сквозь слезы утѣшить свою печальную подругу; мы уже говорили, что неумѣстное пролитіе слезъ было единственнымъ недостаткомъ этого слабого созданія. Джорджъ Осборнъ смотрѣлъ на молодыхъ дѣвушекъ съ трогательнымъ любопытствомъ; Джозефъ Седли, понуривъ голову, безмолвно любовался на свои гессенскіе сапоги.

— Сыграйте намъ что-нибудь, миссъ Седли… Амелія, сказалъ мистеръ Осборнъ, почувствовавшій въ эту минуту непреодолимое желаніе поцаловать молодую дѣвушку, и прижать ее къ своему сердцу.

Амелія тоже взглянула на молодого человѣка съ необыкновенной нѣжностью; но вы жестоко ошибетесь, если подумаете, что юноша и дѣва только сію минуту влюбились другъ въ друга. Говоря откровенно, они были предназначены къ этой любви съ самыхъ нѣжныхъ лѣтъ, и родители уже давно, въ семейномъ совѣтѣ, провозгласили ихъ женихомъ и невѣстой. Этотъ фактъ былъ извѣстенъ молодымъ людямъ. Теперь они удалились въ другую комнату, гдѣ стояло фортепьяно, и, такъ-какъ было довольно темно, Амелія, съ дѣтскою невинностью, взяла руку мистера Осборна въ свою маленькую ручку, и они дружелюбно усѣлись на одномъ изъ мягкихъ оттомановъ. Мистеръ Джозефъ и Ребекка остались одни, съ глаза-на-глазъ? въ гостиной за столомъ, гдѣ миссъ Шарпъ, отъ нечего-дѣлать, принялась вышивать зеленый, шолковый кошелекъ.

— Кажется, нѣтъ никакой надобности распрашивать о фамильныхъ секретахъ, сказала миссъ Ребекка, молодые люди высказались сами.

— Да, у нихъ ужь давно идетъ дѣло на ладъ, отвѣчалъ Джозефъ, эта матерія конченная. Впрочемъ, что жь такое? Осборнъ чудесный малый.

— Сестрица ваша тоже прелестная, предостойная дѣвушка, сказала Ребекка. Счастливъ тотъ мужчина, который удостоился ея любви!

И съ этими словами, миссъ Ребекка Шарпъ испустила глубокій вздохъ.

Когда двѣ молодыя особы разного пола сходятся вмѣстѣ, и начинаютъ, какъ теперь, разсуждать о предметахъ деликатного свойства, искренность и довѣренность между ними установляются безъ малѣйшихъ затрудненій. Мы, впрочемъ, не считаемъ нужнымъ представлять подробный отчотъ о бесѣдѣ между мистеромъ Седли и молодой дѣвушкой, вязавшей кошелекъ; бесѣда, какъ можно судить но ея началу, не отличалась особеннымъ остроуміемъ или краснорѣчіемъ. Да и часто ли вы встрѣчаете остроумный разговоръ въ дружескихъ кружкахъ? Только въ романахъ и драматическихъ произведеніяхъ предоставляется дѣйствующимъ лицамъ изливать на своихъ читателей потоки великолѣпныхъ остротъ; но мы пишемъ не романъ… Такъ-какъ въ сосѣдней комнатѣ занимались музыкой, то Ребекка и Джозефъ, для соблюденія приличій, разговаривали втихомолку, хотя, быть-можетъ, эта деликатность съ ихъ стороны была въ настоящемъ случаѣ совершенно неумѣстною.

Почти первый разъ въ жизни мистеръ Джозефъ Седли былъ наединѣ съ молодой дѣвушкой. Къ удивленію своему, онъ не чувствовалъ ни малѣйшей робости, и языкъ его постепепно расшевелился. Миссъ Ребекка предложила ему нѣсколько вопросовъ насчотъ Индіи, и это подало ему поводъ расказать множество интересныхъ анекдотовъ, какъ относительно этой страны, такъ и о собственной особѣ. Онъ описывалъ вечера и балы въ губернаторскомъ домѣ и замысловатыя средства, которыми поддерживался холодъ въ этой знойной странѣ; рисовалъ остроумныя каррикатуры шотландскихъ офицеровъ въ индійской службѣ и, наконецъ, краснорѣчиво изобразилъ страшную охоту за тигромъ, гдѣ онъ самъ лично подвергался большой опасности. Ребекка приходили въ восторгъ отъ губернаторскихъ баловъ, смѣялась отъ всего сердца надъ шотландскими офицерами, и пришлавъ неописанный ужасъ, когда рѣчь зашла о тигровой охотѣ.

— Ради вашей матушки, мистеръ Седли, сказала она, съ трудомъ переводя духъ отъ крайняго испуга, ради всѣхъ вашихъ друзей, дайте мнѣ слово, что вы никогда впередъ не будете отправляться въ эти страшныя экспедиціи.

— Что съ вами? Что съ вами, миссъ Шарпъ? сказалъ индійскій набобъ, гордо поправляя накрахмаленный воротникъ своей рубашки, чѣмъ больше опасности, тѣмъ больше славы, и такія охоты, скажу я вамъ, содѣйствуютъ, нѣкоторымъ образомъ, къ возвышенію духа.

Мистеръ Седли, сказать правду, всего одинъ только разъ участвовалъ въ тигровой охотѣ, да и то чуть не умеръ отъ страха еще прежде, чѣмъ увидѣлъ лютого звѣря. Но расказывая теперь объ этомъ трагическомъ событіи онъ становился смѣлѣе и, наконецъ, расхрабрился до такой степени, что осмѣлился даже спросить:

— Для кого это, миссъ Шарпъ, вяжете вы этотъ шолковый кошелекъ?

— Для того, кто имѣетъ нужду въ кошелькѣ, отвѣчала Ребекка, подаривъ своего собесѣдника очаровательнѣйшей улыбкой.

Мистеръ Седли, отъ полноты восторга; не чувствовалъ земли подъ собою, и уже собирался произнести торжественную рѣчь, которая начиналась такимъ образомъ: «О, миссъ Шарпъ! какъ»… но въ эту минуту въ другой комнатѣ только-что кончилась какая-то арія, мистеръ Седли ясно разслышалъ свой собственный голосъ; покраснѣлъ до ушей, и остановился.

— Слыхали ли вы когда что-нибудь похожее на краснорѣчіе вашего братца? шепнулъ мистеръ Осборнъ Амеліи. Подруга ваша творитъ, просто, чудеса,

— Тѣмъ лучше, я очень рада, сказала миссъ Амелія.

Дѣло въ томъ, что эта молодая дѣвица, какъ и всѣ дочери общей нашей праматери, была порядочной свахой въ душѣ, и теперь приходила въ восторгъ при мысли, что братецъ ея доѣдетъ въ Индію съ женой. Ктому же, въ этотъ послѣдній промежутокъ времени, она почувствовала необыкновенную привязанность къ Ребеккѣ, и открыла въ ней мильйонъ такихъ совершенствъ, которыя прежде совершенно ускользали отъ ея вниманія на Чизвиккскомъ проспектѣ. Замѣчеео давно, и мы подтверждаемъ торжественно, что привязанность молодыхъ дѣвушекъ растетъ не по днямъ, а по часамъ. Доказано также нѣмецкими философами, къ которымъ мы питаемъ глубочайшее уваженіе, что эта женская «Selmsucht nach der Liebe» иногда испаряется послѣ свадьбы; но мы съ своей стороны отнюдь не намѣрены обвинять за это женскій полъ. Чего хотите вы, если идеалъ нѣжной страсти немедленно превращается въ какого-нибудь пузанчика съ краснымъ носомъ, и если… но объ этомъ рѣчь впереди.

Миссъ Амелія между-тѣмъ истощила весь запасъ музыкальныхъ арій, и теперь было очень кстати попросить Ребекку занять ея мѣсто за роялемъ.

— Вы никогда не стали бы меня слушать, если бы напередъ слышали Ребекку, сказала Амелія мистеру Осборну.

— Я готовъ отдать полную справедливость миссъ Шарпъ, сказалъ Осборнъ, но увѣряю напередъ, что въ моихъ глазахъ, миссъ Амелія Седли первая пѣвица въ мірѣ.

— Сейчасъ вы перемѣните ваше мнѣніе, сказала Амелія, когда Ребекка подошла къ фортепьяно.

Мистеръ Джозефъ Седли былъ теперь столько учтивъ, что самъ зажогъ свѣчи, и поставилъ ихъ на фортепьяно. Осборнъ сдѣлалъ замѣчаніе, что гораздо было бы удобнѣе сидѣть въ потьмахъ; но миссъ Седли, улыбаясь; уклонилась отъ удовольствія вести съ нимъ дальнѣйшій разговоръ, и подошла къ своей подругѣ. Ребекка спѣла сперва французскій романсъ, въ которомъ мистеръ Седли не понялъ ни одного слова; затѣмъ нѣсколько національныхъ пѣсенъ, бывшихъ въ большой модѣ лѣтъ за сорокъ передъ этимъ. Любовь бѣдной Сусанны и несчастныя похожденія голубоокой Маріи были, какъ водится, главнѣйшими тэмами этихъ интересныхъ стихотвореній. Было бы весьма неосновательно назвать ихъ блистательными съ музыкальной точки зрѣнія; но совершенно справедливо, что нѣжная ихъ мелодія гораздо доступнѣе и пріятнѣе для національного слуха, чѣмъ эти неистовые lagrime, sospiri и безконечные fйlicita въ операхъ синьора Доницетти.

Чувствительная бесѣда, приспособленная къ случаю, наполняла антракты между пѣснями, которыя даже удостоились благосклонного вниманія всей домашней челяди. Кухарка, смазливая горничная, мистеръ Самбо и степенная мистриссъ Бленкиншопъ выступили общимъ хоромъ на лѣстничныя ступени, и съ восторгомъ слушали пѣвицу: разительное доказательство эстетического вкуса, заразившаго въ нашъ вѣкъ даже кухни и подвалы!

Въ заключеніе концерта, миссъ Ребекка Шарпъ пропѣла съ особеннымъ паѳосомъ удивительную балладу трагическаго содержанія, которая оканчивалась слѣдующими словами:

И вдругъ, съ разсвѣтомъ на зарѣ,

Ушла несчастная сиротка

Изъ хижины гостепріимной,

Оставивъ за собой,

И радость, и покой!

При этомъ, голосъ Ребекки задрожалъ, и она съ трудомъ могла произнести послѣдній стихъ. Похвалы и рукоплесканія огласили маленькую гостиную, и всѣ утопали въ восторгѣ. Какъ мелодія, такъ и содержаніе баллады удивительно согласовались съ положеніемъ безпріютной сироты, и каждый въ эту минуту сокрушался о ней всѣмъ сердцемъ и душою. Джозефъ Седли, безъ памяти любившій музыку, былъ теперь въ какомъ-то странномъ упоеніи, и глубоко растроганъ. Его сердце прониклось искреннимъ сочувствіемъ къ содержанію трагической баллады. Если бы у него было нѣсколько побольше храбрости, и если бы притомъ мистеръ Осборнъ своимъ присутствіемъ не помѣшалъ свободному изліянію нѣжныхъ чувствъ, нѣтъ сомнѣнія, холостая жизнь Джозефа Седли пришла бы къ своему желанному концу. Но въ концѣ пѣсни Ребекка оставила фортепьяно и, взявъ за руку Амелію, поспѣшно вышла въ другую комнату.

Въ эту минуту мистеръ Самбо явился съ огромнымъ подносомъ, на которомъ въ симметрическомъ порядкѣ были разставлены варенья, желе, буттерброты, графины и стаканы, обратившіе на себя пристальное вниманіе Джозефа Седли. Занятые интересными расказами всякого рода, молодые люди совсѣмъ не слышали, какъ подъѣхала карета, и старики воротились изъ гостей. Въ ту пору, когда старикъ Седли былъ уже въ комнатѣ, мистеръ Джозефъ рисовался передъ дѣвицею Шарпъ, и уговаривалъ ее краснорѣчивѣйшимъ образомъ скушать ложечку желе для возобновленія силъ послѣ такого восхитительного, очаровательного труда.

— Браво, Джозъ, браво! воскликнулъ мистеръ Седли, услышавъ рѣчь своего сына.

Джозефъ пришолъ въ крайнее смущеніе, и тотчасъ же поспѣшилъ распроститься съ родительскимъ домомъ. Въ эту ночь онъ усердно занимался рѣшеніемъ вопроса: влюбленъ онъ, или нѣтъ, въ прелестную миссъ Шарпъ. «Какъ очаровательно она поётъ! Какъ хорошо, чортъ побери, говоритъ по французски!» восклицалъ мистеръ Седли, ворочаясь подъ теплымъ одѣяломъ въ своей постели, «лучше даже, чѣмъ губернаторская жена! Въ Калькуттѣ, нечего говорить, такая жена произведетъ удивительный эффектъ. Ну, это ясно, она врѣзалась въ меня по уши, продолжалъ думать мистеръ Седли. Что жь? Зачѣмъ дѣло стало? Пусть она бѣдна; но развѣ богаче ея всѣ эти невѣсты, которыя пріѣзжають въ Индію? «Нечего зѣвать, милашка ты этакой», заключилъ мистеръ Джозсфъ, привѣтствуя себя нѣжнымъ титуломъ; «куй желѣзо, пока горячо, а то, пожалуй, попадешь въ такую трущобу, изъ которой самъ дьяволъ не выручитъ тебя».

И съ этими пріятными мечтами онъ заснулъ.

Само-собою разумѣется, что миссъ Ребекка Шарпъ, воспрянувъ отъ сна на другой день, прежде всего предложила себѣ вопросъ: придетъ, или нѣтъ, сегодня индійскій набобъ? Ея сердце произнесло утвердительный отвѣтъ, и не ошиблось; мистеръ Джозефъ Седли явился передъ завтракомъ въ радужномъ блескѣ своей мужественной красоты. Такой почести еще ни раза не удостоивался отъ него родительскій домъ на Россель-Скверѣ.

Пришолъ и Джорджъ Осборнъ, прекратившій весьма некстати утреннія занятія миссъ Амеліи, которая писала двѣнадцатое письмо къ одной изъ своихъ подругъ. Ребекка дѣятельно продолжала свою вчерашнюю работу. Когда раздался громовый бой молотка, возвѣщавшій о прибытіи индійского сборщика пошлинъ и податей, мистеръ Осборнъ и Амелія обмѣнялись телеграфическими взглядами, и тутъ же бросили лукаво-многозначительный взоръ на миссъ Ребекку, которая на этотъ разъ дѣйствительно покраснѣла какъ роза, и безмолвно склонилась надъ своей работой. Ея локоны въ это утро были чудо какъ хороши и даже соблазнительны въ нѣкоторомъ смыслѣ. Легко вообразить, какою нѣжною страстью запылало и забилось сердце молодой дѣвушки, когда мистеръ Джозефъ заскрипѣлъ на лѣстницѣ своими гессенскими сапогами, и когда, наконецъ, предсталъ онъ собственной особой въ новомъ жилетѣ и въ чудномъ галстухѣ изъ индійской матеріи первого сорта. Это, можно сказать, была критическая минута для всей компаніи, и мы не знаемъ, почему Амелія испугалась больше всѣхъ,

Самбо, отворившій дверь и доложившій о прибытіи мистера Джозефа, послѣдовалъ за нимъ въ гостиную съ комическою важностью, и представилъ глазамъ изумленной публики два превосходные букета цвѣтовъ, которые, можете вообразить, купилъ никто другой, какъ самъ индійскій набобъ, нарочно ѣздившій за ними на ковентъ-гарденскій рынокъ. Раскланиваясь и расшаркиваясь, мистеръ Джозефъ подошолъ къ молодымъ дѣвушкамъ, и представилъ каждой изъ нихъ по букету.

— Браво, Джой! вскричалъ Осборнъ.

— Благодарю тебя, милый Джозефъ, сказала Амелія, изъявившая готовность поцаловать любезного братца.

Но мистеръ Джой съ непостижимымъ равнодушіемъ отвернулся отъ прелестной сестрицы.

— О, небесные, божественные цвѣты! восклицала миссъ Шарпъ, утопавшая, повидимому, въ океанѣ блаженства.

Она ихъ цаловала, прижимала букетъ къ своему сердцу и, въ припадкѣ умилительной благодарности, возводила взоръ свой къ потолку быть-можетъ, миссъ Ребекка заглянула сперва въ букетъ, и поискала между небесными цвѣтами billet-doux; но этого мы не смѣемъ утверждать заподлино. Записки не было.

— Что, Седли, въ Индіи у васъ не водится обыкновенія разговаривать посредствомъ цвѣтовъ? спросилъ мистеръ Осборнъ.

— Какой вздоръ! отвѣчалъ набобъ, устремивъ гнѣвный взоръ на мистера Осборна. Очень радъ, что вамъ нравятся цвѣты: купилъ ихъ самъ въ магазинѣ жида Надана. Да вотъ еще; Амелія, мой другъ, я купилъ въ то же время чудесный ананасъ, который теперь у Самбо. Вели приготовить изъ него компотъ: чудесное блюдо въ жаркую погоду!

Ребекка обнаружила сильнѣйшее желаніе кушать компотъ изъ ананаса.

Такъ начался разговоръ. обѣщавшій плодовитыя послѣдствія; но неизвѣстно какъ это случилось, только мистеръ Осборнъ незамѣтно вышелъ изъ комнаты, и вслѣдъ за мимъ отправилась Амелія, вѣроятно для того, чтобы самой наблюдать за приготовленіемъ ананасового компота. Джой остался одинъ съ Ребеккой, которая немедленно принялась за свой зеленый кошелекъ; блестящія иголки неуловимо начали скользить между ея тоненькими бѣлыми пальчиками.

— Какую вы без-без-безподобную арію вчера изволили пѣть, несравненная миссъ Шариь! Я, право, чуть не плакалъ, клянусь честью!

Такъ, послѣ продолжительной паузы, открылъ свою рѣчь сборщикъ податей и пошлинъ.

— Я не удивляюсь, сказала Ребекка, у васъ нѣжное чувствительное сердце, мистеръ Джозефъ, и прекрасная душа.

— Я, знаете ли, не спалъ всю ночь; и мнѣ все грезилась ваша пѣсня. Пропойте еще, миссъ Шарпъ, для меня, сдѣлайте милость.

— Нѣтъ, мистеръ Седли, не теперь! сказала Ребекка съ глубокимъ вздохомъ.

— Почему же? Оно бы все равно и теперь.

— Нѣтъ, право… мои нервы нѣсколько разстроены, и ктому же мнѣ надобно поскорѣе кончить работу. Помогите мнѣ, мистеръ Седли, вязать этотъ кошелекъ.

И не спросивъ, какимъ образомъ можетъ быть оказана подобная помощь, мистеръ Джозефъ Седли, сборщикъ податей и пошлинъ Остъ-индской компаніи, сидѣлъ, tête-à-tête, съ молодою леди, бросая не нее самые зажигательные взгляды, причемъ его руки машинально бродили по шолковой ткани, дотрогиваясь повременамъ до нѣжныхъ пальчиковъ миссъ Ребекки.

Въ этомъ романическомъ положеніи Осборнъ и Амелія застали интересную чету, когда они пришли возвѣстить, что компотъ изъ ананаса дожидается ихъ въ столовой вмѣстѣ съ другими принадлежностями прохладительного завтрака. мистеръ Джой только-что начиналъ постигать организацію шолковыхъ нитей, приспособленныхъ къ вязанію зеленыхъ кошельковъ.

— Сегодня вечеромъ, ma chère, онъ непремѣнно… вотъ увидишь, сказала Амелія, пожимая руку своей подруги.

«Была не была, я сегодня въ воксалѣ пойду напропалую, чортъ меня побери!» думалъ мистеръ Джозефъ Седли, приготовляясь ѣсть ананасовый компотъ.

ГЛАВА V

Другъ Доббинъ.

Неожиданная ссора Коффа съ Доббиномъ и ея послѣдствія надолго останутся въ памяти всѣхъ и каждого, кто имѣлъ счастіе получить воспитаніе въ знаменитомъ пансіонѣ доктора Свшителя. Доббина первоначально кликали здѣсь не иначе какъ Доббинъ-Хорекъ; или Кукушка-Доббинъ, присовокупляя къ этому другіе энергическіе эпитеты весьма замысловатого свойства. Это былъ самый скромный, тихій, чрезвычайно неуклюжій и, повидимому, глупѣйшій изъ всѣхъ молодыхъ джентльменовъ въ учебномъ заведеніи доктора Свиштеля.

Отецъ Доббина былъ мелочнымъ торговцомъ въ Сити, и носился слухъ, вѣроятно справедливый, что онъ выплачивалъ за своего сына натурой, а не деньгами, представляя доктору Свиштелю каждую треть, по системѣ взаимного соглашенія, потребное количество сахара, сальныхъ и стеариновыхъ свѣчь, душистого мыла, чая, изюма, чернослива и другихъ полезныхъ лакомствъ, необходимыхъ для десерта и приготовленія смачныхъ пуддинговъ. Въ воздаяніе за всѣ эти блага, юный Доббинъ пользовался привилегіей занимать между соучениками послѣднее мѣсто въ классѣ, гдѣ сидѣлъ онъ въ своихъ плебейскихъ штанахъ и сизой курткѣ, выставляя на показъ свой дюжія, огромныя кости. То былъ страшный, роковой день для юного питомца, когда одинъ изъ юнѣйшихъ, бѣгавшій въ городъ за секретной покупкой пряниковъ и коврижекъ, принесъ своимъ товарищамъ неожиданно радостную вѣсть, что онъ видѣлъ собственными глазами у докторского анбара неуклюжую, зеленую фуру, откуда выгружались товары мѣщанина Доббина, сахарника и маслобоя, торгующаго въ Сити, на Великорѣцкой улицѣ, въ лавкѣ подъ нумеромъ такимъ-то.

Съ этой поры юный Доббинъ не имѣлъ уже покоя въ пансіонѣ доктора Свиштеля. Шутки и насмѣшки посыпались на него мелкой и крупной дробью безъ всякого милосердія и пощады.

— Доббинъ, душа моя, кукушечка-Доббинъ, говорилъ одинъ острякъ, въ нынѣшнихъ газетахъ я вычиталъ пріятную новость для тебя. Сахаръ станутъ дѣлать изъ жолтой глины, и отецъ твой будетъ тузъ.

Другой предлагалъ своимъ товарищамъ рѣшить математическую задачу слѣдующаго рода:

— Если фунтъ сальныхъ свѣчъ стоитъ, по нынѣшней цѣнѣ, семь пенсовъ съ половиной, то во сколько можно оцѣнить пѣтуха-Доббина.

Всѣ эти остроты; по обыкновенію, сопровождались громкимъ смѣхомъ со стороны дѣйствительныхъ джентльменовъ, смотрѣвшихъ свысока на торговлю сахаромъ и сальными свѣчами.

— Вѣдь и твой отецъ, Осборнъ, тоже купецъ, замѣтилъ Доббинъ, въ частной аудіенціи, черномазому мальчишкѣ, который накликалъ на него всю эту бурю.

— Неправда. Мой отецъ джентльменъ, и у него есть собственная карета! горделиво отвѣчалъ Осборнъ, бросивъ презрительный взглядъ на товарища.

Такимъ образомъ, мистеръ Вилльямъ Доббинъ оставался одинокимъ въ кругу рѣзвыхъ мальчишекъ, и велъ вообще горемычную жизнь. Въ рекреаціонные часы; когда весь пансіонъ предавался беззаботному разгулу на докторскомъ дворѣ, отверженный юноша забивался въ уединенный уголокъ, и соболѣзновалъ на-досугѣ о своей злосчастной судьбѣ. Надобно отдать справедливость: наши англійскія школы, преимущественно тѣ, на которыя правительство не имѣетъ непосредственного вліянія, пропитаны злополучнымъ духомъ, и я не знаю въ Европѣ ни одной страны, которая въ этомъ отношеніи могла бы поверстаться съ великобританскимъ королевствомъ. Кто изъ насъ не вспоминаетъ съ замираніемъ сердца о болѣзненно-горестныхъ часахъ, проведенныхъ на школьной скамейкѣ? Кто въ свое время не терпѣлъ нравственной пытки надъ этой негодной латынью, которою, Аллахъ вѣдаетъ ради какихъ причинъ, забиваютъ намъ голову чуть ли не отъ пелёнокъ?

И вотъ, по милости этой латыни, Вилльямъ Доббинъ принужденъ былъ считаться самымъ послѣднимъ ученикомъ въ докторскомъ пансіонѣ, гдѣ онъ казался настоящимъ гигантомъ между маленькими шалунами, истощавшими надъ нимъ силу своихъ врожденныхъ остротъ. Вижу будто сейчасъ, какъ идетъ онъ между ними съ своимъ несчастнымъ букваремъ, опустивъ голову въ землю и выдѣлывая преглупѣйшія мины. И чего не дѣлали надъ нимъ днемъ и ночью, въ классахъ и на дворѣ, въ рекреаціонные часы? Запустить ему въ носъ снигиря, то есть свернутую въ трубочку бумажку съ перцомъ, или засыпать ему ротъ табакомъ, когда онъ спалъ, считалось сущею бездѣлицой и самою позволительною шуткой. И все сносилъ терпѣливо бѣдный школьникъ; иѣзгой и загнанный въ дѣтскомъ кругу.

Совсѣмъ другая статья — мистеръ Коффъ. Это былъ денди въ учебномъ заведеніи доктора Свшителя. Онъ пилъ вино, курилъ трубку и храбро дрался съ мальчишками на улицѣ. По субботамъ приводили къ нему верховую лошадку съ щегольскимъ сѣдломъ и посеребреной уздечкой. Дома въ его комнатѣ стояли огромные ботфорты, въ которыхъ онъ по воскресеньямъ ѣздилъ на охоту. У него были золотые часы съ репетиціей, и серебряная табакерка, такая же какъ у самого доктора Свшителя. Онъ ѣздилъ въ оперу, и тономъ знатока судилъ объ актерахъ и актрисахъ. Мистеръ Коффъ, что называется, собаку съѣлъ въ латинскомъ языкѣ, и могъ забросать васъ цитатами изъ Горація и Сенеки. Онъ писалъ греческіе гекзаметры, и сочинялъ французскіе стихи. Все зналъ мистеръ Коффъ, и не было для него тайнъ въ области искуства и науки. Носился слухъ, будто онъ въ состояніи за-поясъ заткнуть самого доктора Свиштеля.

Среди школы мистеръ Коффъ былъ, въ нѣкоторымъ смыслѣ, трех-бунчужнымъ пашою, и подъ его безконтрольной командой состояли всѣ юные питомцы. Одинъ чистилъ сапога мистера Коффа, другой бѣгалъ для него въ лавочку за колбасой, третій имѣлъ непосредственный надзоръ за его гардеробомъ, четвертый подавалъ ему шары, когда играли въ криккетъ, и такъ-далѣе, все въ этомъ родѣ. Одинъ кукушка-Доббинъ состоялъ постоянно подъ его опалой, и мистеръ Коффъ презиралъ его до такой степени, что даже не требовалъ отъ него услугъ, кромѣ весьма рѣдкихъ случаевъ, когда ему лѣнь было позвать къ себѣ достойнѣйшаго слугу.

Но вдругъ произошло совершенно-неожиданное столкновеніе между этими двумя юношами, альфой и омегой докторской школы. Это случилось такимъ образомъ: Кукушка сидѣлъ одинъ въ класной комнатѣ и сочинялъ письмо домой; въ это время Коффъ, воротившійся съ прогулки, вынулъ изъ кармана деньги, и приказалъ ему бѣжать въ мелочную лавку для покупки тминной коврижки.

— Не могу, сказалъ Доббинъ, мнѣ надобно докончить письмо.

— Ты не можешь? сказалъ Коффъ, вырвавъ документъ изъ рукъ ослушника, ты не можешь?

Документъ содержалъ въ себѣ черновое письмо, набросанное весьма неискусною рукою, гдѣ граматическія ошибки рельефно перемѣшивались съ каплями слезъ, пролитыхъ на бумагу: бѣдный юноша писалъ къ своей матери, которая любила его нѣжно, хотя была женою мелочного лавочника и жила въ скромномъ домикѣ на Великорѣцкой улицѣ.

— Ты шутишь, кукушка, или нѣтъ?

— Я говорю серьёзно.

— А почему, желалъ бы я знать? Развѣ ты не можешь написать въ другое время это глупое письмо?

— Отдай письмо, Коффъ; честный человѣкъ не долженъ отрывать чужихъ тайнъ.

— Какъ? Ты смѣешь меня учить?

— Я говорю только отдай письмо.

— А я говорю: ступай въ лавку.

— Не пойду.

— Такъ ты не пойдешь! вскричалъ Коффъ, засучивая рукава своей куртки.

— Коффъ! Не давать воли рукамъ, или я задамъ тебѣ такого туза… заревѣлъ взбѣшенный Доббинъ, и тутъ же схватилъ свинцовую чернильницу, изъявивъ такимъ образомъ рѣшительную готовность вступить въ отчаянную битву.

Мистеръ Коффъ пріостановился, опустилъ рукава, засунулъ руки въ карманы и, сдѣлавъ кислую гримасу, вышолъ изъ комнаты. Съ этой поры онъ уже никогда не приходилъ въ личное соприкосновеніе съ Доббиномъ, и только дозволялъ себѣ издѣваться надъ нимъ изподтишка. Эту сцену глубоко сохранилъ онъ въ своей душѣ.

Черезъ нѣсколько времени послѣ этого свиданія, случилось, что мистеръ Коффъ проходилъ мимо Вилльяма Доббина, лежавшого подъ деревомъ на заднемъ дворѣ и углубленного въ чтеніе «Арабскихъ Ночей», которыми онъ наслаждался всякій разъ, какъ товарищи оставляли его въ покоѣ. Въ этомъ фантастическомъ мірѣ привольно развивались его мысли и чувства, независимо отъ латинской граматики и математическихъ фигуръ, и на этотъ разъ онъ забылъ, казалось, весь свѣтъ, совершая мысленное путешествіе съ матросомъ Синдбадомъ по Жемчужной Долинѣ. Пронзительный крикъ, раздавшійся въ нѣсколькихъ шагахъ, вывелъ его изъ этой мечтательной страны, гдѣ только-что нашолъ онъ красавицу Перибану съ ея волшебнымъ принцемъ. Доббинъ открылъ глаза, и увидѣлъ передъ собой Коффа, который тузилъ мальчишку.

Мальчишка былъ тотъ самый, что принесъ въ пансіонъ роковую вѣсть о зеленой фурѣ; не Доббинъ не питалъ вражды въ своей душѣ, по крайней мѣрѣ, противъ безсильныхъ малютокъ.

— Какъ ты смѣлъ разбить бутылку? кричалъ Коффъ маленькому пузырю, размахивая надъ нимъ жолтой палочкой, употреблявшейся въ игрѣ «криккетъ».

Мальчишкѣ приказано было перелѣзть черезъ заборъ задняго двора, пробѣжать четверть мили до ближайшого погребка, купить въ долгъ бутылку ананасового пунша, и, воротившись назадъ, опять перелѣзть черезъ заборъ на задній дворъ, гдѣ молодые джентльмены продолжали играть въ криккетъ. Перелѣзая черезъ заборъ, юный питомецъ поскользнулся, сорвался, упалъ, и бутылка разбилась въ дребезги; и пуншъ пролился, и панталоны его забрызгались, и онъ предсталъ передъ своего господина со страхомъ и трепетомъ, склонивъ передъ нимъ свою повинную головку.

— Какъ ты смѣлъ, негодный воришка, явиться переда мной въ такомъ видѣ? А! ты вздумалъ попробовать сладенькій пуншъ, и притворился, будто разбилъ бутылку? Я тебя проучу. Протяни свою лапу.

И жолтая палочка взвизгнула въ воздухѣ, и тяжолый ударъ поразилъ дѣтскую ладонь. Послѣдовалъ ужасный стонъ. Доббинъ бросилъ книгу и поднялъ глаза. Принцъ Перибану прошмыгнулъ въ сокровенную пещеру съ принцомъ Ахметомъ; матросъ Синдбадъ взвился въ облака на волшебныхъ крыльяхъ, и честный Вильямъ Доббинъ увидѣлъ передъ собой явленіе вседневной жизни: большой парень колотилъ малютку безъ всякой видимой причины и безъ достаточного основанія.

— Ну, теперь другую лапу, ревѣлъ Коффъ, хорохорясь передъ мальчишкой, которого лицо страшно корчилось отъ нестерпимой муки.

Доббинъ задрожалъ и съежился въ своей узкой курткѣ.

— Вотъ тебѣ, вотъ тебѣ, маленькой чертёнокъ! вскричалъ Коффъ, и жолтая палочка опять хлопнула по дѣтской ладони.

Еще разъ взвизгнула палка, и Доббинъ быстро вскочилъ съ мѣста. Зачѣмъ и для чего, я не знаю хорошенько. Можетъ-быть, ему жаль стало бѣдного мальчика, или въ душѣ его возникла мысль помѣрять свой силы съ этимъ школьнымъ буяномъ. Какъ бы то не было, онъ вскочилъ и закричалъ:

— Прочь отсюда! Не смѣй трогать этого ребенка, или я тебя…

— А что ты мнѣ сдѣлаешь, болванъ? спросилъ изумленный Коффъ, остановленный такъ неожиданно въ своей пріятной экзерциціи. Ну, чертёнокъ, протяни теперь обѣ руки.

— Остановись, Коффъ, или я проучу тебя такъ, что ты всю жизнь не забудешь! вскричалъ Доббинъ, отвѣчая только на первую часть сентенціи Коффа.

Маленькій Осборнъ, задыхаясь и проливая горькія слезы, смотрѣлъ съ величайшимъ изумленіемъ и недовѣрчивостью на странного богатыря, который съ такою непостижимою смѣлостію вызвался защищать его. Изумленіе Коффа тоже не имѣло никакихъ границъ. Представьте себѣ какого-нибудь великана въ мѣдной бронѣ, готового ополчиться противъ маленького героя, и вы поймете чувствованія Реджинальда Коффа.

— Послѣ класовъ мы раздѣлаемся, сказалъ онъ, бросивъ на своего противника такой взглядъ, который ясно говорилъ: «Сдѣлай свое завѣщаніе, и поспѣши въ этотъ промежутокъ времени проститься съ своими друзьями.».

— Хорошо, быть по твоему, сказалъ Доббинъ. Осборнъ я беру тебя подъ свое покровительство.

— Покорно васъ благодарю, отвѣчалъ юный джентльменъ, повидимому, забывшій на этотъ разъ, что папенька его имѣетъ собственную карету на Россель-Скверѣ.

Наступилъ роковой часъ. Битва, по всѣмъ правиламъ боксированія, должна была производиться на заднемъ дворѣ среди площадки, гдѣ обыкновенно играли въ криккетъ. Никто не сомнѣвался, что кукушка-Доббинъ, не принимавшій почти ни раза дѣятельного участія въ гимнастическихъ упражненіяхъ своихъ товарищей, будетъ побѣжденъ и отступитъ позорно. Увѣренный въ своихъ силахъ, учоный Коффъ выступилъ на середину, веселый и довольный, какъ-будто собирался танцовать на одномъ изъ баловъ своего отца. Онъ вдругъ подбѣжалъ къ своему противнику и влѣпилъ ему ловкихъ три удара по плечамъ и по груди. Доббинъ зашатался и чуть не упалъ. Площадь огласилась громкими рукоплесканіями; и каждый въ эту минуту готовъ былъ преклонить колѣно передъ героемъ, одержавшимъ побѣду.

— Ну, пропала моя головушка, если все такъ у нихъ пойдетъ, думалъ молодой Осборнъ, подходя къ своему неловкому защитнику. Отстань, братъ, Кукушка, гдѣ тебѣ, да и зачѣмъ? сказалъ онъ мистеру Доббину. И есть изъ чего хлопотать? Какихъ-нибудь два, три бубенчика по ладонямъ: это ничего, Кукушка, право. Я ужь къ этому привыкъ.

Но Доббинъ, казалось, ничего не слыхалъ. Члены его дрожали, ноздри расширялись, глаза сверкали необыкновеннымъ блескомъ, и прежде чѣмъ Коффъ успѣлъ насладиться своимъ торжествомъ, онъ разбѣжался и ловкимъ ударомъ всадилъ ему тумака на самую середину его римского носа. Къ изумленію всей компаніи, Коффъ пошатнулся и упалъ.

— Молодецкій ударъ, нечего сказать, проговорилъ маленькій Осборнъ тономъ знатока. Ай же, Кукушка! Хорошо, любезный, хорошо.

Битва возобновилась съ новымъ ожесточеніемъ и Доббинъ опять одержалъ блистательную побѣду. Изумленіе зрителей увеличивалось съ минуты на минуту тѣмъ болѣе, что Кукушка-Доббинъ всѣ эволюціи производилъ лѣвою рукою. Наконецъ, послѣ двѣнадцатой сходки, мистеръ Коффъ, повидимому, совершенно потерялъ присутствіе духа и утратилъ способность защищаться; напротивъ, мистеръ Доббинъ былъ непоколебимъ, какъ столбъ, и спокоенъ, какъ квакеръ. Тринадцатая схватка увѣнчалась опять для него блистательнымъ успѣхомъ.

— Баста, лежачого не бьютъ! сказалъ наконецъ Доббинъ, отступая отъ своего противника, валявшагося передъ уиккетомъ на зеленой травѣ. Пусть это будетъ для него урокомъ на всякой случай; а ты, Осборнъ, останешься навсегда подъ моимъ покровительствомъ и надзоромъ.

Площадь огласилась крикомъ, и всѣ привѣтствовали побѣдоносного Доббина. Сильный гвалтъ на заднемъ дворѣ пробудилъ, наконецъ, вниманіе самого доктора Свиштеля, и онъ вышолъ изъ своего кабинета развѣдать, что это за суматоха. Одинъ взглядъ на поле битвы объяснилъ ему сущность дѣла. Первымъ его дѣломъ было дать строжайшій выговоръ всѣмъ вообще и каждому порознь; вторымъ приказать принести розги для наказанія Доббина; уличонного въ буйствѣ. Но мистеръ Коффъ, успѣвшій между-тѣмъ подняться на ноги, подошолъ къ доктору Свиштелю, и сказалъ:

— Виноватъ во всемъ я одинъ, милостивый государь: Доббинъ тутъ въ сторонѣ. Я безвинно колотилъ одного мальчика и Доббинъ только вступился за него.

Этой великодушной рѣчью мистеръ Каффъ не только спасъ своего побѣдителя отъ розогъ; но и возстановилъ совершеннѣйшимъ образомъ свою репутацію въ заведеніи доктора Свиштеля.

Въ этотъ же день, юный Осборнъ отправилъ въ родительскій домъ письмо слѣдующаго содержанія:

5-го марта 18… Мамашенька,

«Надѣюсь, что ты совсѣмъ здорова, милая мамаша, и премного одолжишь меня, если пришлешь сюда круглый пирожокъ съ изюмомъ и пять шиллинговъ, которые мнѣ очень нужны. А у насъ было сраженіе между Коффомъ и Доббиномъ. Ты, вѣдь, знаешь, мамаша, что Коффъ былъ Пѣтухомъ въ нашемъ пансіонѣ. Они схватывались тринадцать разъ и Доббинъ совсѣмъ заклевалъ Коффа. Поэтому онъ будетъ теперь ужь вторымъ Пѣтухомъ; а первымъ Доббинъ. Они сражались изъ-за меня. Коффъ началъ было куксить меня за то, что я разбилъ у него кружку съ молокомъ, а Доббинъ не выдержалъ и подцѣпилъ его на буксиръ. Кукушка, то есть, такъ мы до сихъ поръ называли Доббина, потому-что отецъ его торгуетъ по мелочамъ въ Сити на Великорѣцкой улицѣ. Маменька, ты ужь прикажи папашѣ закупать чай и сахаръ у его отца, потому-что Кукушка сражался изъ-за меня. Коффъ уѣзжаетъ домой каждую субботу, но нынче не поѣдетъ; потому-что у него сизые голуби подъ обоими глазами. За нимъ пріѣзжаетъ грумъ въ полосатой ливреѣ и приводитъ для него маленькую, бѣлую лошадку Пони. Уговори папашу и для меня купить Пони. а я останусь навсегда

вашимъ покорнѣйшимъ сыномъ,

Джорджъ Седли Осборнъ.»

«P. S. Поцалуй за меня маленькую Эмми. Я вырѣзалъ для нея чудесную колясочку изъ карточной бумаги.»

Послѣ этой побѣды, Вилльямъ Доббинъ вдругъ поднялся въ глазахъ своихъ товарищей, и каждый отзывался не иначе какъ съ величайшимъ почтеніемъ о его побѣдѣ. Титулъ Кукушки попрежнему остался за нимъ; но это уже было прозваніе, получившее одинаковое значеніе съ Пѣтухомъ.

— Послушайте, братцы, вѣдь если разсудить хорошенько; Доббинъ совсѣмъ не виноватъ, что его отецъ торгуетъ въ мелочной лавкѣ, сказалъ Джорджъ Осборнъ, да и какая намъ нужда? Пусть его торгуетъ.

— Что правда, то правда, я давно былъ этого мнѣнія; замѣтилъ одинъ изъ школьниковъ, и съ этого времени уже никто не смѣлъ издѣваться надъ Кукушкой.

Съ этою перемѣною обстоятельствъ, измѣнились къ-лучшему и душевныя способности Вилльяма Доббина. Въ короткое время онъ сдѣлалъ быстрѣйшіе успѣхи. Самъ мистеръ Коффъ, теперь снисходительный и обязательный, помогалъ ему доискиваться смысла въ латинскихъ стихахъ, объясняя составъ іероглифического синтаксиса въ рекреаціонные часы. Онъ пособилъ ему перебраться изъ низшаго класса въ средній, гдѣ онъ занялъ уже далеко не послѣднее мѣсто. При довольно слабомъ пониманіи древнихъ языковъ, Вилльямъ Доббинъ обнаружилъ, однакожь, необыкновенныя способности къ математическимъ наукамъ. Къ общему удовольствію онъ сдѣлался третьимъ ученикомъ по алгебрѣ, и на публичномъ экзаменѣ передъ каникулами получилъ въ подарокъ французскую книгу. Съ какимъ восторгомъ лавочница мать смотрѣла на своего возлюбленного сына, когда онъ, передъ глазами многочисленной и блистательной публики, принялъ изъ докторскихъ рукъ «Les Aventures de Telémaque» съ надписью: «Domino Gulielmo Dobbino!» Товарищи поздравляли счастливца съ дружескимъ участіемъ, и отъ всего сердца желали ему всѣхъ возможныхъ удовольствій. Въ эти блаженныя минуты КукушкаДоббинъ не видѣлъ земли подъ собою, и споткнулся по крайней мѣрѣ двадцать разъ, прежде чѣмъ окончательно добрался до своего мѣста, Батюшка его, старикъ Доббинъ, впервые получившій теперь высокое мнѣніе о своемъ сынѣ, далъ ему при всѣхъ двѣ гинеи, изъ которыхъ въ тотъ же день юный Доббинъ устроилъ прощальный пиръ для своихъ друзей. Послѣ каникулъ, онъ возвратился въ школу въ блистательномъ фракѣ новѣйшого фасона.

При всемъ томъ, юноша скромный и застѣнчивый, Вилльямъ Доббинъ былъ слишкомъ далекъ отъ мысли, чтобъ приписать собственному генію такую счастливую перемѣну въ обстоятельствахъ своей школьной жизни; ему показалось, напротивъ, что всѣми этими благами онъ одолжонъ маленькому Джорджу Осборну, къ которому съ этой поры почувствовалъ безграничную привязанность, возможную только въ фантастическомъ мірѣ волшебныхъ сказокъ. Онъ просто, палъ къ ногамъ маленького Осберна, и полюбилъ его всѣми силами своей души. Еще прежде описанной схватки съ Пѣтухомъ, онъ уже удивлялся Осборну и его блистательнымъ талантамъ. Теперь онъ сдѣлался въ одно и тоже время его покровителемъ, слугой, его Пятницой Робинзона Круэо. Онъ вѣрилъ душевно, что юный Осборнъ владѣетъ всѣми возможными совершенствами тѣла и души, и что нѣтъ подобного мальчика въ цѣломъ мірѣ. Онъ дѣлился съ нимъ своими деньгами, покупалъ для него перочинные ножички, карандаши, золотыя печатки, облатки, пѣсенники, романы и богатыя иллюстрированныя изданія, гдѣ на заглавныхъ листахъ золотыми буквами надписывалось: «Любезнѣйшему и незабвенному Джорджу Седли Осборну, отъ его искренняго и преданного друга.» Всѣ эти подарки Джорджъ принималъ весьма благосклонно, какъ приличную дань своимъ талантамъ.

— — —

Въ тотъ самый день, когда молодыя дѣвушки въ сопровожденіи своихъ кавалеровъ должны были отправиться въ воксалъ, поручикъ Осборнъ, явившись на Россель-Скверѣ, обратился къ дамамъ съ такою рѣчью:

— Мистриссъ Седли, въ вашей гостиной, я надѣюсь, найдется мѣсто для моего друга. Я встрѣтилъ сегодня Доббина, и отъ вашего имени попросилъ его обѣдать съ нами на Россель-Скверѣ. Это будетъ превосходный кавалеръ для нашихъ дамъ: онъ почти такъ же скроменъ, какъ Джозефъ.

— Скроменъ, фи! Что за рекомендація! воскликнулъ индійскій набобъ, бросая побѣдоносный взглядъ на миссъ Шарпъ.

— Я не дѣлаю сравненій, Седли; ты въ тысячу разъ граціознѣе моего друга, прибавилъ Осборнъ, улыбаясь; на дорогѣ сюда я встрѣтился съ нимъ въ Бедфордѣ, и сказалъ ему, что миссъ Амелія воротилась изъ пансіона. Онъ тотчасъ же обѣщалъ ѣхать съ нами въ воксалъ, если вы позволите, mesdames. Я увѣрилъ его, мистриссъ Седли, что вы уже давно простили его за фарфоровую чашку, которую разбилъ онъ у васъ на дѣтскомъ балѣ лѣтъ семь тому назадъ. Вы помните эту катастрофу?

— Какъ не помнить! Онъ еще испортилъ въ ту пору шолковое малиновое платье мистриссъ Фламинго, сказала мистриссъ Седли добродушнымъ тономъ; признаюсь, вашъ другъ порядочный тюлень, да и сестрицы его, кажется, не слишкомъ граціозны. Вчера вечеромъ леди Доббинъ была съ ними на вечерѣ вмѣстѣ съ нами, у Альдермена, въ Гайбери. Фигуры чрезвычайно неуклюжія!

— Альдерменъ, говорятъ, очень богатъ, сударыня? спросилъ мистеръ Осборнъ.

— Да, богатъ. Вамъ на что?

— Мнѣ бы хотѣлось посвататься на одной изъ его дочерей.

— Вамъ съ вашимъ жолтымъ лицомъ? Желала бы я знать, кто за васъ пойдетъ.

— Будто я жолтъ въ самомъ дѣлѣ?

— Какъ померанецъ.

— Интересно знать, что вы послѣ этого скажете о моемъ загадочномъ другѣ. Доббинъ три раза выдержалъ жолтую лихорадку: дважды въ Нассау, и одинъ разъ въ Сент-Киттсѣ.

— Можете говорить, что хотите: языкъ безъ костей; только вы чистый померанецъ на наши глаза. Не правда ли, Эмми?

Вмѣсто отвѣта, миссъ Амелія улыбнулась и покраснѣла. Обративъ потомъ пристальный взглядъ на блѣдную, интересную физіономію мистера Джорджа Осборна, и на его прекрасные, чорные, густые, волнистые бакенбарды, она подумала въ своемъ маленькомъ сердцѣ, что нѣтъ и не можетъ быть такого красавца въ цѣлой арміи трехъ соединенныхъ королевствъ.

— Какая мнѣ надобность до физіономіи капитана Доббина, сказала миссъ Амелія Седли, будь онъ жолтъ или чоренъ, я всегда буду его любить.

Это ужь само собою разумѣется. Доббинъ былъ другъ я защитникъ Джорджа: какъ же его не любить?

— Прекрасный служака и чудесный товарищъ, хотя никто не назоветъ сто Адонисомъ, сказалъ мистеръ Осборнъ, мы всѣ его любимъ.

И, поглаживая бакенбарды, Джорджъ Осборнъ съ наивнымъ удовольствіемъ подошодъ къ зеркалу, любуясь на свою особу. Ребекка во все это время не спускала съ него глазъ.

— Je vous comprends, mon beau monsieur, je vous comprends! думала миссъ Шарпъ.

Взоры ихъ встрѣтились, и они дѣйствительно поняли другъ друга.

Вечеромъ, когда Амелія, свѣжая какъ роза и веселая какъ жаворонокъ, рисовалась въ гостиной въ бѣломъ кисейномъ платьицѣ, приготовляясь къ будущимъ побѣдамъ въ воксалѣ, высокій джентльменъ довольно непривлекательной наружности, съ большими руками и огромными ногами, сдѣлалъ ей весьма неловкій поклонъ, и отрекомендовался другомъ мистера Осборна. Онъ былъ въ мундирѣ, со шпагою и въ треугольной шляпѣ.

Присѣдая и улыбаясь, Амелія съ искреннимъ радушіемъ привѣтствовала мистера Вилльяма Доббина, только-что воротившагося изъ Вест-Индіи, гдѣ онъ выдержалъ жолтую горячку.

— Боже мой, какое чудное превращеніе! подумалъ мистеръ Доббиннъ, это ли маленькая дѣвочка, которую еще такъ недавно я видѣлъ въ панталончикахъ и розовомъ дѣтскомъ платьицѣ?.. И вотъ она, въ полномъ цвѣтѣ роскошной красоты, невѣста моего друга! Не мудрено пожертвовать и жизнью за такое соединеніе сокровищъ. Счастливый Осборнъ!

Все это передумалъ мистеръ Доббинъ, прежде чѣмъ успѣлъ пожать ручку миссъ Амеліи, и положить на стулъ свою треугольную шляпу.

Его исторія по выходѣ изъ школы до настоящей минуты, когда мы встрѣтились съ нимъ на Россель-Скверѣ, весьма проста и обыкновенна, и смѣтливый читатель, мы надѣемся, отчасти угадалъ ее. Его отецъ поступилъ въ военную службу, и за необыкновенную храбрость въ войнѣ противъ Французовъ произведенъ въ полковники герцогомъ Іоркскимъ. Молодой Доббинъ, по окончаніи курса, также записался въ полкъ, и его примѣру послѣдовалъ также Джорджъ Осборнъ. Они служили вмѣстѣ въ Вест-Индіи и Канадѣ. Теперь полкъ ихъ возвратился въ Англію. Привязанность капитана Доббина къ поручику Осборну нисколько не утратила своей силы, и онъ любилъ его больше всего на свѣтѣ.

Сѣли за столъ. Молодые люди говорили о войнѣ, о славѣ, о лордѣ Веллингтонѣ, о послѣднихъ событіяхъ въ отечествѣ и за границой. Они пламенѣли желаніемъ выступить на поприще битвы и вписать свой имена въ разрядъ героевъ, прославившихъ отечество. Миссъ Шарпъ приходила въ восторгъ отъ этихъ мужественныхъ порывовъ; Амелія дрожала и чуть не падала въ обморокъ. Мистеръ Джой расказывалъ о своихъ сраженіяхъ съ тиграми и о томъ, какъ волочилась за нимъ миссъ Кутлеръ; эти повѣствованія не мѣшали ему пить хересъ полными стаканами и угождать Ребеккѣ за столомъ.

Послѣ обѣда, когда дамы удалились наверхъ, мистеръ Джозефъ съ неизъяснимою быстротою проглотилъ еще нѣсколько стакановъ кларета, и сдѣлался чрезвычайно веселъ.

— Онъ зарядилъ себя порядкомъ, шепнулъ Осборнъ Доббину, что жь мы станемъ дѣлать въ воксалѣ!

— Ты бы остановилъ его, Джорджъ.

— Зачѣмъ? Это его обыкновенная діэта. Онъ крѣпокъ и силенъ, какъ бенгальскій левъ.

Наступилъ, наконецъ, завѣтный часъ для отправленія въ воксалъ, и уже карета стояла у подъѣзда.

ГЛАВА VI

Воксалъ.

Пѣсня моя черезчуръ проста, монотонна и пошла; я серьёзно начинаю опасаться, не навелъ ли тоску на своихъ благосклонныхъ читателей, пробѣжавшихъ безъ всякого удовольствія и пользы цѣлыя пять главъ этой незатѣйливой исторіи. Что жь мнѣ дѣлать? Исправиться я никакъ не могу. Мы забрались въ купеческій домъ на Россель-Скверѣ, гдѣ добрые люди обѣдаютъ, завтракаютъ, ужинаютъ, пьютъ, болтаютъ всякій вздоръ и даже влюбляются очень скромно, безъ всякихъ патетическихъ и потрясающихъ эффектовъ. Вотъ содержаніе нашей исторіи: Осборнъ, возлюбленный Амеліи, упросилъ своего друга пообѣдать на Россель-Скверѣ, и отправился въ воксалъ. Джозефъ Ceдли влюбленъ въ Ребекку. Женится ли онъ на ней? Рѣшеніемъ этого вопроса мы и должны заняться въ этой главѣ.

Это, однакожь, въ нѣкоторомъ смыслѣ, предметъ чрезвычайно важный, и мы можемъ, если захотимъ, придать ему джентльменскую, или романтическую, или просто шуточную форму. Вообразите, напримѣръ. что сцена дѣйствія, обставленная этими же самыми лицами, переносится на Гросвенор-Скверъ: лордъ Джозефъ Седли пламенно влюбленъ въ княжну Ребекку, а маркизъ Осборнъ запылалъ возвышенною страстью къ Амеліи, получившей отъ герцога, своего родителя, полное согласіе располагать своей судьбой.

Или, если угодно, намъ ровно ничего не стоитъ, изъ аристократическихъ салоновъ Гросвенор-Сквера спустится въ какую-нибудь преисподнюю и описать, напримѣръ, что дѣлается на кухнѣ мистера Седли. Вообразите вмѣстѣ со мною, какъ чорный Самбо влюбленъ въ кухарку (что, впрочемъ, отнюдь не противорѣчитъ дѣйствительности), и какъ онъ сражается изъ-за нея съ безстыднымъ кучеромъ: какъ мальчишка буфетчикъ крадетъ стеариновую свѣчу, и горничная миссъ Седли остается въ потьмахъ. Вступивъ въ эту колею, я могъ бы, пожалуй, представить множество презабавныхъ столкновеній, не лишонныхъ юмора и комического интереса.

Или, для охотника до раздирательно-трагическихъ эффектовъ, можно было бы совсѣмъ перевернуть эту грязную картину. Представьте, что за горничной миссъ Седли волочится какой-нибудь бандитъ, лютый бандитъ, сорвиголова. Вотъ онъ вламывается въ домъ честного негоціанта, поражаетъ чорнаго Самбо и похищаетъ бѣдную миссъ Амелію, лишившуюся чувствъ. Прелестная дѣва исчезла изъ вашихъ глазъ, и вы ужь не увидите ее, какъ своихъ ушей, до послѣднихъ страницъ послѣдняго тома, гдѣ, разумѣется, все оканчивается къ общему благополучію. Тутъ, конечно, была бы пропасть эффектовъ, и читательница, я знаю, съ жадностью ловила бы каждую строку этого литературного произведенія. Вообразите, что эта глава начинается такимъ образомъ.

Ночное нападенiе

Ночь была мрачная и бурная, облака сходились, расходились, сталкивались и расталкивались, и, наконецъ, совсѣмъ сгустились и почернѣли; какъ… какъ чернила. Бурный вихрь неистово срывалъ верхушки трубъ съ кровель домовъ, и дико завывалъ по широкому раздолью, разбивая въ дребезги черепицы и камни. Ничто не могло устоять противъ этой страшной борьбы разъяренныхъ стихій природы; ночные стражи, съеживаясь, спѣшили укрыться въ своихъ конурахъ, продуваемыхъ вѣтромъ, заливаемыхъ сверху и съ боковъ потоками дождя. Громовые удары слѣдовали одинъ за другимъ, перекатываясь и раскатываясь на необозримомъ небосклонѣ. Молніи сверкали убійственными змѣями; прорѣзывая насквозь сизо-багровыя тучи. Фонари на улицахъ загасли, масло разлилось, стекла потрескались во всѣхъ нижнихъ и верхнихъ этажахъ. Одинъ кучеръ въ Соутамптонѣ, не успѣвшій скрыться въ своей конюшнѣ, стремглавъ полетѣлъ съ своихъ козелъ… куда? Но ураганъ не даетъ вѣстей о судьбѣ своихъ жертвъ и прощальный крикъ несчастного возницы заглохъ и замеръ въ душномъ пространствѣ. Ужасная ночь, страшная ночь! Все было темно вокругъ, какъ въ засмоленной бочкѣ, и не было луны на безпредѣльномъ горизонтѣ. Да, такъ: не было луны. Совсѣмъ не было. Не было ни одной звѣзды. Хоть бы одинъ слабый, мерцающій, перемежающійся лучь изъ надзвѣздной тверди, но и того не было. Вечеромъ только, въ глубокіе сумерки, показала свой ликъ лишь одна привѣтная звѣздочка, но и та сокрылась невозвратно въ непроницаемой мглѣ.

— Разъ, два, три!

Это былъ сигналъ главного бандита. Десятки безобразныхъ чучелъ съ грязными рожами выскочили изъ подъ моста, и устремились всѣ на одинъ и тотъ же пунктъ.

— Ты ли это, Визаръ? спросилъ удушливый голосъ.

— Кто жь, кромѣ меня! отвѣчалъ бандитъ. Ну; ребята, заряжайте пистолеты, и маршъ впередъ. Ты, Блаузеръ, пойдешь на кухню, а ты, Маркъ, въ кладовую. Ключницѣ зажать ротъ, кучера связать, горничную и кухарку взять съ собою. А я, прибавилъ онъ свирѣпымъ голосомъ, я посмотрю, что дѣлаетъ Амелія въ своей спальнѣ!

Наступила мертвая тишина.

— Ба! Что я слышу? За мной, ребята! заревѣлъ Визаръ.

Вѣдь это было бы очень хорошо: не правда ли, милостивая государыня? Попытаемся теперь разжидить свой слогъ розовой водицой.

Маркизъ Осборнъ написалъ billet-doux, и отправилъ къ леди Амеліи своего миньятюрного жокея.

Красавица получила душистую записку изъ рукъ своей femme de chambre, Mademoiselle Anastansie.

— Милый маркизъ! Какъ онъ любезенъ.

Въ запискѣ было приглашеніе на балъ къ лорду Бумбубунъ.

— Кто эта прелестная дѣвушка? спросилъ въ тотъ же вечеръ индійскій принцъ, Моггичунгукъ, прикатившій изъ Пиккадилли на шестеркѣ вороныхъ коней. Именемъ всѣхъ купидоновъ, любезный Седли, представьте меня ей.

— Имя ея — миссъ Седли, Monseigneur, сказалъ лордъ Джозефъ многозначительнымъ тономъ.

— Vous avez alors un beau nom, отвѣчалъ сіятельный Моггичунгукъ, торопливо отступая назадъ съ озабоченнымъ видомъ. Въ эту минуту онъ наступилъ на ногу старого джентльмена, который стоялъ позади и безмолвно любовался на очаровательныя прелести леди Амеліи.

— Trente mille tonnerres! закричалъ старый джентльменъ, скорчившисъ подъ вліяніемъ agonie du moment.

— Ахъ, это вы, Monseigneur! Mille pardons?

— Какими судьбами, mon cher! вскричалъ Моггичунгукъ, увидѣвъ своего банкира. Пару словъ, mon cher, намѣрены ли вы теперь разстаться съ вашимъ жемчужнымъ ожерельемъ?

— Mille pardons! Я уже продалъ его за двѣсти-пятьдесятъ тысячь фунтовъ князю Эстергази.

— Und das ist gar nicht theuer, potztausend! воскликнулъ Моггичунгукъ, и прочая, и прочая, и прочая…

Такимъ образомъ, вы видите, милостивыя государыни, въ какомъ бы духѣ могла быть написана эта исторія, если только авторъ далъ полный разгулъ своей фантазіи, потому-что, смѣю васъ увѣрить, аристократическіе салоны ему извѣстны въ совершенствѣ, столько же, по крайней мѣрѣ, какъ вашимъ моднымъ романистамъ, у которыхъ дѣйствующія лица объясняются между собою на разныхъ діалектахъ! Но ужь во всякомъ случаѣ, съ вашего позволенія, я буду идти скромно по своей дорогѣ. Впрочемъ, увѣряю васъ заранѣе. что эта глава заслуживаетъ полного вашего вниманія.

Карета быстро покатилась отъ Россель-Сквера къ Уэстминстерскому мосту. Мистеръ Джой и миссъ Шарпъ сидятъ напереди, и между ними довольно свободного мѣста. Мистеръ Осборнъ сидитъ насупротивъ, посерединѣ, между капитаномъ Доббиномъ и Амеліей.

Пассажиры кареты, всѣ до одного, увѣрены, что въ этотъ самый вечеръ Джой непремѣнно сдѣлаетъ формальное предложеніе миссъ Ребеккѣ Шарпъ. Родители молодого человѣка, оставшіеся дома, смотрѣли сквозь пальцы на это дѣло, хотя, говоря между нами, старикъ Седли питалъ къ своему сыну весьма странное чувство, довольно близкое къ презрѣнію. Онъ считалъ его тщеславнымъ, самолюбивымъ, изнѣженнымъ, лѣнивымъ. Онъ терпѣть не могъ притязаній его на свѣтскій тонъ и открыто смѣялся надъ его хвастливыми сказками изъ индійской жизни.

— Я оставлю ему половину имѣнія, творилъ старикъ, да притомъ онъ и самъ богатъ, какъ Крезъ; но я убѣжденъ, какъ дважды-два: если ему скажутъ завтра, что я, его мать и сестра умерли скоропостижной смертью, онъ равнодушно отвѣтитъ: «вотъ оно какъ!», и потомъ преспокойно отправится обѣдать въ свой трактиръ.

Амелія, съ своей стороны, была просто безъ ума при мысли о возможности такого брака. Разъ или два Джозефъ собирался поговоритъ съ ней о чемъ-то очень важномъ, и она отдавала ему въ полное распоряженіе свои уши; но жирный толстякъ никакъ не могъ разрѣшиться отъ своей великой тайны и, къ досадѣ сестры; разражался только вздохомъ и пыхтѣньемъ.

При этой таинственности братца, добрая миссъ Амелія была какъ на иголкахъ, и завѣтныя мысли съ непобѣдимою силой выпрашивались наружу изъ ея маленького сердца. Не рѣшаясь вступить въ откровенную бесѣду съ миссъ Ребеккой на счетъ нѣжного и деликатного предмета, миссъ Амелія облегчала свою душу продолжительными секретными совѣщаніями съ мистриссъ Бленкиншопъ, домовою ключницой, которая, съ своей стороны, не замедлила сообщить нѣсколько тайныхъ замѣчаній горничной дѣвушкѣ, стоявшей на самой дружеской ногѣ съ кухаркой. Все это дѣло, съ весьма краснорѣчивыми подробностями, кухарка, при первой возможности, сообщила всѣмъ мелочнымъ лавочникамъ, и въ короткое время всякая живая душа на Россель-Скверѣ понимала весьма удовлетворительнымъ образомъ отношенія индійского набоба къ прелестной миссъ Шарпъ.

Однакожь, мистриссъ Седли, увлекаемая материнскимъ чувствомъ, думала нѣсколько времени, что сынъ ея унизитъ себя женитьбой на дочери-музыканта.

— Какъ это можно, сударыня; помилуй Богъ! восклицала мистриссъ Бленкиншопъ, припомните, сударыня, мы сами торговали въ мелочной лавкѣ, когда вышли за мистера Седли, который въ ту пору былъ только писаремъ у биржевого маклера, и получалъ не больше ста-пятидесяти фунтовъ. А вотъ мы и разбогатѣли. Богъ не безъ милости, сударыня.

Амелія тоже совершенно соглашалась съ этимъ мнѣніемъ, и мистриссъ Седли убѣдилась, наконецъ, что ключница разсуждаетъ какъ женщина, владѣющая самымъ основательнымъ умомъ. Ктому же, чему быть тому не миновать, и судьба — веревка, это всякій знаетъ.

Зналъ и мистеръ Седли, который энергическимъ тономъ говорилъ своей супругѣ.

— Пусть Джозефъ женится на комъ ему угодно, это до меня нисколько не касается. Нѣтъ у дѣвушки никакого состоянія: что жь за бѣда? мистриссъ Седли тоже была безъ гроша, когда я на ней женился. Миссъ Шарпъ очень умна, и я увѣренъ, съумѣетъ держать своего мужа подъ башмакомъ: это не бездѣлица! Все же она въ тысячу разъ лучше, чѣмъ какая-нибудь чорная мистриссъ Седли, и отъ нея полдюжины мѣдно-красныхъ внучатъ.

Конецъ-концовъ: все улыбалось радужнымъ мечтамъ, предположеніямъ и планамъ миссъ Ребекки Шарпъ. Въ столовой, какъ водится, мистеръ Джой велъ ее подъ руку, и теперь, въ каретѣ, она сидѣла подлѣ него. О супружествѣ еще не было рѣчи въ этой маленькой компаніи, но всякій зналъ и понималъ, что это ужь само-собою разумѣется. Недоставало только предложенія, и увы, какъ скорбѣла миссъ Ребекка въ настоящую минуту, что матушка ея покоится въ сырой землѣ! Будь она жива, дѣло теперь устроилось бы въ какихъ-нибудь десять минутъ; два, три слова съ ея стороны, и вожделѣнное признаніе мгновенно сорвалось бы съ застѣнчивыхъ и робкихъ губъ молодого человѣка.

Въ такомъ положеніи были дѣла, когда карета переѣхала чрезъ Уэстммистерскій мостъ и остановилась у Королевскихъ Садовъ, передъ воксаломъ. Когда Джой вышолъ изъ кареты, разфранченный съ ногъ да головы, толпа поспѣшила съ громкимъ крикомъ и гвалтомъ встрѣтить толстого джентльмена, который краснѣлъ, пыхтѣлъ, величаво озирался кругомъ, пробиваясь впередъ съ своей прекрасной спутницой. Мистеръ Осборнъ шолъ позади съ своей невѣстой.

— Послушай, Доббинъ, сказалъ Осборнъ, обращаясь къ своему другу, ты ужь потрудись, пожалуйста, озаботиться на счетъ шалей и нашихъ вещей.

И въ ту пору какъ обѣ юныя четы, рука объ руку, пробирались черезъ ворота Королевскихъ Садовъ, честный Доббинъ взялъ подъ руку дамскія шали, и ограничилъ свои удовольствія только тѣмъ, что заплатилъ за всѣ билеты при входѣ въ воксалъ.

Онъ пошолъ за ними скромно и съ глубокомысленнымъ видомъ, рѣшившись напередъ вести себя чинно, тише воды, ниже травы. Молодые люди, очевидно, были совершенно счастливы; зачѣмъ же кептенъ Доббинъ будетъ своимъ присутствіемъ разстроивать ихъ блаженство? Впрочемъ, ему не было почти никакого дѣла до поэтическихъ отношеній Джоя къ миссъ Ребеккѣ Шарпъ; онъ не заботился о нихъ ни на волосъ; но онъ думалъ долго и сладко думалъ о миссъ Амеліи Седли. Прелестная дѣвушка, по его мнѣнію, была вполнѣ достойна даже блистательнаго Джорджа Осборна, и онъ слѣдилъ за наслажденіями юной четы съ искреннимъ умиленіемъ, какъ нѣжный отецъ. Быть можетъ, мистеръ Доббинъ инстинктивно сознавалъ въ своей душѣ, что ему пріятнѣе было и теперь имѣть подъ своей рукой что-нибудь понѣжнѣе кашмировыхъ шалей (многіе уже начали смѣяться при взглядѣ на молодого офицера, навьюченного этимъ женскимъ грузомъ); но онъ теперь, какъ и всегда, былъ совершенно чуждъ всякихъ эгоистическихъ расчетовъ. Да и чего ему еще, какъ-скоро другъ его вполнѣ веселъ и счастливъ?

Шумно и весело было въ Королевскомъ Саду. Сотни тысячъ лампъ горѣли на огромномъ пространствѣ разноцвѣтными огнями; скрипачи разыгрывали очаровательныя мелодіи въ фантастической бесѣдкѣ среди сада; народные пѣвцы и пѣвицы, образуя стройный хоръ, услаждали слухъ своихъ зрителей сентиментальными и нѣжными балладами; граждане и гражданки великого города прыгали до упада на зеленомъ лугу, выдѣлывая самые эксцентрическіе па; мадамъ Саки порхала какъ ласточка на длинномъ канатѣ, повертывая во всѣ стороны огромнымъ шестомъ; степенный пустынникъ величаво засѣдалъ въ своей иллюминованной палаткѣ, и съ важностью разрѣшалъ завѣтныя тайны гризеткамъ и кухаркамъ, гадавшимъ о своей судьбѣ; въ темныхъ отдаленныхъ аллеяхъ бродили и шептались живописныя пары, изливая другъ въ друга ощущенія нѣжныхъ сердецъ. Словомъ, народное гулянье было въ полномъ разгарѣ; но мистеръ Вилльямъ Доббинъ не заботился ни о комъ и ни о чемъ.

Молча и повѣсивъ голову, ходилъ онъ взадъ и впередъ, лелѣя подъ своей рукою бѣлыя кашмировыя шали. Изъ всѣхъ музыкальныхъ мелодій, особенное вниманіе его обратила на себя какая-то дикая кантата, гдѣ разбивался въ прахъ корсиканскій выскочка, занимавшій въ ту пору политическія головы праздной толпы; мистеръ Доббинъ остановился передъ вызолоченной палаткой и замурлыкалъ самъ что-то похожее на героическую пѣсню.

Но вдругъ онъ захохоталъ надъ самимъ-собою, да и какъ не захохотать? Онъ пѣлъ; рѣшительно, не лучше какой-нибудь совы.

Двѣ юныя четы, при входѣ въ садъ, какъ и водится, дали другъ другу торжественныя обѣщанія не разставаться во весь вечеръ; но, не далѣе какъ черезъ десять минутъ, онѣ совсѣмъ разошлись въ разныя стороны и уже нисколько не заботились другъ о другѣ. Это ужь такъ заведено: воксальныя пары сходятся вмѣстѣ только за ужинымъ, чтобы поболтать о взаимныхъ удовольствіяхъ и приключеніяхъ этого вечера.

Въ чемъ состояли приключенія мистера Осборна и миссъ Амеліи, покрыто мракомъ неизвѣстности; но то не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что они были совершенно счастливы и вели себя прилично въ отношеніи другъ къ другу. Они жили дружно въ продолженіе пятнадцати лѣтъ, и мистеръ Осборнъ не находилъ никакихъ тайнъ для сообщенія своей невѣстѣ.

Но когда миссъ Ребекка Шарпъ и неуклюжій ея кавалеръ потерялись въ уединенной прогулкѣ между сотнями счастливыхъ и несчастныхъ паръ, оба они живо почувствовали, что ихъ положеніе имѣетъ, въ нѣкоторомъ родѣ, критическій характеръ. Ребекка расчитывала очень справедливо, что теперь или никогда наступила роковая минута вынудить рѣшительную декларацію, которая уже давно трепетала на робкихъ губахъ мистера Джозефа Седли. Они заглянули напередъ въ панораму Москвы, гдѣ какой-то грубый нахалъ наступилъ на ногу миссъ Шарпъ, отчего она вскрикнула и бросилась въ объятія своего кавалера. Это невинное обстоятельство значительнымъ образомъ увеличило ихъ взаимную нѣжность, и вмѣстѣ развязало языкъ мистера Джозефа до такой степени, что онъ расказалъ своей спутницѣ множество забавныхъ анекдотовъ, выслушанныхъ имъ на берегахъ Ганга.

— Ахъ, какъ бы мнѣ хотѣлось видѣть Индію! воскликнула Ребекка, одушевленная неподдѣльнымъ восторгомъ.

— Неужъ-то! воскликнулъ Джозефъ съ зажигательною нѣжностью; и нѣтъ сомнѣнія, вопросы съ его стороны приняли бы болѣе серьёзный характеръ, еслибъ въ эту минуту, — о злосчастная судьба! не раздался пронзительный звонокъ, возвѣщавшій о наступленіи великолѣпного фейерверка.

Всѣ засуетились и поспѣшили занять въ ложахъ свой мѣста, и робкіе любовники были также увлечены общимъ потокомъ въ этой суматохѣ. Черезъ нѣсколько минутъ они соединились въ ложѣ съ своими друзьями, и мистеръ Джозефъ, подозвавъ буфетчика, отдалъ нужныя приказанія относительно ужина, который долженъ былъ заключить ихъ общее веселье.

Кептенъ Доббинъ сначала тоже имѣлъ нѣкоторую идею на счетъ участія въ общемъ ужинѣ; но онъ напрасно рисовался передъ ложей, гдѣ соединились теперь обѣ разрозненныя пары. Никто его не замѣчалъ, никто не обращалъ на него никакого вниманія; счастливыя четы разговаривали беззаботно и; повидимому, совсѣмъ забыли, что существуетъ на свѣтѣ кептенъ Доббинъ. Онъ понялъ, что ему нечего дѣлать въ этомъ счастливомъ кругу, и пошолъ опять куда глаза глядятъ.

Разговоръ въ ложѣ становился интереснѣе и одушевленнѣе съ минуты на минуту. Джозефъ сіялъ во всей своей славѣ и величественно отдавалъ приказанія оффиціантамъ. Онъ самъ приготовлялъ саладъ, откупоривалъ шампанское, рѣзалъ цыплятъ, кушалъ и пилъ съ величайшимъ усердіемъ все, что стояло на столѣ. Наконецъ, мистеръ Джозефъ потребовалъ огромную порцію пунша.

— Эй, малый! аракского пунша съ лимономъ и мускатными орѣхами, живѣй!

Этотъ пуншъ изъ арака съ лимономъ и мускатными орѣхами имѣлъ чрезвычайно важныя послѣдствія. Что жь тутъ удивительного? Доказано продолжительнымъ рядомъ наблюденій и вѣковъ, что пуншъ во всеобщей исторіи человѣчества играетъ необыкновенно важную роль. Отчего, напримѣръ, прекрасная Розамунда удалилась отъ міра? отъ пунша. А если вы потрудитесь перелистовать или припомнить исторію древнихъ Персовъ, то, конечно, увидите на каждой страницѣ чудныя дѣйствія этого гуманного напитка.

Молодыя леди не пили пунша, Осборнъ тоже; слѣдовательно, вся порція арака досталась на долю мистера Джозефа, и потому нѣтъ ничего удивительного, если мистеръ Джозефъ, опорожнивъ послѣдній стаканъ, разъярился какъ бенгальскій левъ отъ полноты душевного восторга. Сначала, онъ только смѣялся и кричалъ; но подъ-конецъ затянулъ во весь голосъ такую неистовую балладу, что обратилъ на себя вниманіе всего воксала, не исключая хора музыкантовъ, которые, побросавъ свой инструменты, обступили ложу молодыхъ людей съ безчисленной толпой.

— Браво, толстякъ, браво! забасилъ голосъ изъ толпы. Еще, верзила, еще! закричалъ другой голосъ. Какъ бы хорошо было заставить этого чучелу поплясать на канатѣ! подхватилъ какой-то острякъ, къ величайшей досадѣ мистера Осборна.

— Перестань, Джозефъ, ради Бога! вскричалъ Осборнъ. Вставай, и пойдемъ домой.

Молодыя дѣвицы поднялись съ своихъ мѣстъ.

— Погодите… еще минутку, ду-ду-шенька, душка, раздуханчикъ! заревѣлъ во все горло мистеръ Джозефъ, ухватившись за талію Ребекки.

Миссъ Шарпъ отскочила, но не могла освободить своей руки. Оглушительный хохотъ раздался по всей залѣ. Джозефъ продолжалъ пить, объясняться въ любви и кричать; наконецъ, къ довершенію дивертиссемента, заморгавъ неистово глазами, и еще неистовѣе размахивая стаканомъ пунша, онъ началъ приглашать почтеннѣйшую публику принять участіе въ его угощеніи.

Уже мистеръ Осборнъ собирался дать толчокъ какому-то джентльмену въ огромныхъ ботфортахъ, принявшему обязательное приглашеніе мистера Джозефа, уже суматоха, гвалтъ и ссора становились неизбѣжными, какъ вдругъ, въ эту критическую минуту, явился капитанъ Доббинъ, окончившій свою уединенную прогулку въ саду воксала.

— Прочь, глупцы! закричалъ капитанъ, раздвигая во всѣ стороны праздную толпу, которая мгновенно разступилась передъ его марсовскимъ видомъ.

Взбѣшонный и встревоженный, мистеръ Доббинъ свободно вошолъ въ ложу.

— О, Боже мой! Гдѣ ты пропадалъ, Доббинъ? вскричалъ Осборнъ, выхватывая бѣлую кашмировую шаль изъ рукъ своего друга, и закутывая Амелію.

— Останься здѣсь съ Джозефомъ, пока я отведу дѣвицъ въ карету.

При этомъ Джозъ поднялся съ своего мѣста, обнаруживая рѣшительное намѣреніе сопутствовать дамамъ; но мощная рука мистера Осборна оттолкнула его назадъ, и онъ повалился на свой стулъ. Немедленно молодыя дѣвушки вышли изъ ложи, напутствуемыя нѣжными вздохами, привѣтствіями и воздушными поцалуями индійского набоба.

Оставшись одинъ съ капитаномъ, Джозъ залился горькими слезами и повѣрилъ ему тайну своего сердца. Онъ обожалъ миссъ Ребекку, и не мотъ жить безъ нея. Онъ растерзалъ своимъ поведеніемъ благородное сердце этой дѣвицы, и завтра поутру долженъ съ ней вѣнчаться въ Ганновер-Скверѣ, причемъ онъ убѣдительно просилъ капитана быть свидѣтелемъ этого торжественного обряда. Воспользовавшись этимъ обстоятельствомъ, капитанъ уговорилъ разнѣженного юношу выбраться поскорѣе изъ воксала, такъ-какъ нужно было имъ обоимъ немедленно приняться за приготовленія къ свадьбѣ. Онъ посадилъ его въ наемную карету, и расторопный извозчикъ, вѣрный данной инструкціи, благополучно доставилъ мистера Джозефа въ его квартиру.

Джорджъ Осборнъ между-тѣмъ проводилъ молодыхъ дѣвицъ домой, и когда дверь за ними затворилась на Россель-Скверѣ, онъ захохоталъ такимъ образомъ, что привелъ въ изумленіе полицейскихъ стражей. Амелія взглянула на свою подругу очень грустно, когда онѣ всходили наверхъ, поцаловала ее, и, не сказавъ ни слова, отправилась въ свою спальню.

— Завтра, наконецъ, онъ сдѣлаетъ предложеніе, думала Ребекка, да и какъ же иначе? Онъ четыре раза назвалъ меня душенькой, и пожималъ мою руку въ присутствіи Амеліи. Завтра непремѣнно сдѣлаетъ предложеніе.

Точно также, съ своей стороны, думала и миссъ Амелія Седли, для которой теперь уже не было тайнъ въ сердцѣ ея брата. Она думала тоже, какое будетъ на ней платье въ качествѣ невѣстиной подруги, и какіе подарки сдѣлаетъ она своей будущей сестрицѣ, и какую роль сама она будетъ играть на свадебномъ балѣ, и прочая, и прочая.

О, невинныя созданія! Какъ мало вы понимаете чудодѣйственный эффектъ пуншевыхъ стакановъ съ лимонадомъ, коньякомъ и мускатными орѣхами! Что значитъ араковый пуншъ въ желудкѣ въ сравненіи съ кошачьею тоскою, которую испытываешь въ головѣ на другой день? Утверждаю, какъ знатокъ, въ совершенствѣ понимающій сущность дѣла, что нѣтъ и не можетъ быть на свѣтѣ головной боли мучительнѣе той, которая непосредственно слѣдуетъ за воксальнымъ пуншомъ. По истеченіи слишкомъ двадцати лѣтъ, у меня еще въ свѣжей памяти роковыя послѣдствія отъ двухъ стакановъ крѣпкого вина, — только отъ двухъ, увѣряю васъ; а мистеръ Джозефъ Седли проглотилъ цѣлую порцію арака.

Поутру, на другой день, когда миссъ Ребекка въ простотѣ сердечной воображала, что наступилъ для нея разсвѣтъ безконечныхъ наслажденій, мистеръ Джозефъ Седли стоналъ и терзался въ ужасныхъ пыткахъ, неизобразимыхъ никакимъ перомъ. Содовая вода еще не была изобрѣтена въ ту пору, и шотландское пиво, — кто этому повѣритъ? было единственнымъ напиткомъ, которымъ несчастные джентльмены тушили свой внутренній огонь послѣ вечернихъ попоекъ. Бутылка этого снадобья, въ половину опорожненная, стояла на кругломъ столикѣ передъ постели горемычного страдальца, когда мистеръ Джорджъ Осборнъ, послѣ утреннихъ занятій, пришолъ въ его квартиру. Честный Доббинъ былъ уже здѣсь почти съ разсвѣта, и радушно предлагалъ дружескія услуги индйіскому набобу. Молодые офицеры переглянулись между собой и промѣнялись многозначительными улыбками, обличавшими ихъ тайныя думы. Даже слуга мистера Седли, джентльменъ чрезвычайно важный и степенный, какъ могильщикъ, едва могъ сообщить спокойный видъ своей физіономіи, когда онъ смотрѣлъ во всѣ глаза на своего несчастного господина.

— Мистеръ Седли былъ ужасно неспокоенъ вчера вечеромъ, шепнулъ онъ на-ухо мистеру Осборну, когда тотъ взбирался наверхъ, Ему все хотѣлось драться съ извозчикомъ. Капитанъ принужденъ былъ тащить его на рукахъ, какъ маленького ребенка.

Сардоническая улыбка проскользнула по губамъ мистера Бруша, когда онъ сообщалъ этотъ рапортъ; но въ ту же минуту черты его опять приняли глубокомысленное выраженіе, и при входѣ въ спальню своего господина, онъ спокойно доложилъ р мистерѣ Осборнѣ.

— Ну, Седли, какъ твое здоровье, любезный? спросилъ Осборнъ, бросая проницательный взглядъ на мистера Джоя. Цѣлы ли твой кости? Ты вѣдь, говорятъ, дрался какъ тигръ. Внизу вонъ стоитъ извозчикъ съ подбитымъ глазомъ и подвязанною головой; онъ хочетъ подать на тебя жалобу.

— За что? проговорилъ слабымъ голосомъ мистеръ Седли.

— Ты вчера размозжилъ ему голову, и хотѣлъ, говорятъ, просто растерзать его. Признаюсь, мой другъ, ты просто ужасенъ, когда выходишь изъ себя. Полицейскій сторожъ мнѣ расказывалъ, что ему въ жизнь не приходилось видѣть такого запала. Спроси вотъ у Доббина.

— Да, вы были очень неспокойны, сказалъ честный капитанъ, не легко было угомонить васъ, мистеръ Седли.

— А видѣлъ ли ты, Доббингь, этого красного господина въ кургузомъ фракѣ, что сцѣпился съ нимъ въ воксалѣ? Это было просто изъ рукъ вонъ; Джой началъ колотить его какъ мартышку; какъ завизжали въ эту пору женщины, Боже мой! Имъ казалось, что онъ просто задушитъ свою жертву. Признаюсь, я и самъ ужасно испугался. Вы, фрачники, думалъ я, народъ чрезвычайно смирный; но ты разъувѣрилъ меня, Джой.

— Да, господа, я дѣлаюсь страшенъ, какъ скоро меня раздражаютъ! проговорилъ Джой самодовольнымъ тономъ, дѣлая чрезвычайно забавную гримасу.

Молодые люди расхохотались. Осборнъ рѣшился теперь преслѣдовать безъ всякой пощады своего будущаго родственника, которого въ душѣ считалъ онъ первѣйшимъ трусомъ. Намѣреніе Джоя жениться на Ребеккѣ рѣшительно не нравилось мистеру Осберну. Неужели, въ самомъ дѣлѣ, будущій его родственникъ унизится до того; что бросится на шею гувернанткѣ? Нѣтъ, это уже слишкомъ, и мистеръ Осборнъ пуститъ въ ходъ все свое остроуміе, чтобы разстроить этотъ бракъ.

— Ты дѣлаешься страшенъ? закричалъ мистеръ Осборнъ, заливаясь громкимъ смѣхомъ. Fi donc! Ты едва держался на ногахъ, мой милый, и всѣ хохотали надъ тобой въ воксалѣ. Вмѣсто того, чтобы драться, ты ревѣлъ какъ корова, и мы не знали что съ тобою дѣлать. Помнишь ли, какъ ты напѣвалъ свою пѣсенку?

— Какую?

— Нѣжную и чувствительную, отъ которой сестра твоя чуть не сгорѣла со стыда. Ты называлъ ея подругу, Розу или Ребекку, какъ бишь ее? называлъ душенькой, душкой, раздуханчикомъ, и чортъ знаетъ какъ еще.

И онъ продолжалъ распространять и усиливать эту роль съ демонскимъ искуствомъ безжалостного актера, которому ничего не стоитъ увеличить страданіе дѣйствующаго лица. Напрасно мистеръ Доббинъ жестами и знаками уговаривалъ его пощадить беззащитного бѣднягу: онъ ничего не хотѣлъ слушать, и только визитъ доктора Голлопа прекратилъ его насмѣшки.

— Къ чему стану я щадить его? сказалъ мистеръ Осборнъ своему другу, когда они вышли изъ квартиры индійского набоба. Вѣдь онъ въ самомъ дѣдѣ всѣхъ насъ одурачилъ въ воксалѣ. И что это за дѣвчонка, которая вздумала вѣшаться ему на шею? Нѣтъ, чортъ побери, порода Седли и безъ нея стоитъ не слишкомъ высоко. Не нужно намъ ни субретокъ, ни гувернантокъ; этой дряни не оберешься на каждомъ шагу. Я понимаю свое собственное положеніе, Доббинъ, я знаю то, что миссъ Шарпъ не нашего поля ягода. Индійскій набобъ и безъ того слишкомъ глупъ; моя обязанность спасти его отъ окончательного дурачества, которого нельзя будетъ исправить.

— Дѣлай что хочешь; не мнѣ учить тебя, мой другъ, сказалъ кептенъ Доббинъ нерѣшительнымъ тономъ; впрочемъ, знаешь ли? я на твоемъ мѣстѣ не сталъ бы вмѣшиваться въ это дѣло.

— Это до тебя не касается, мой милый, и я могу въ этомъ случаѣ обойдтись безъ постороннихъ совѣтовъ. Не хочешь ли самъ поволочиться за миссъ Шарпъ? Пойдемь къ нимъ.

Но кептенъ Доббинъ уклонился отъ этого визита, и другъ его пошолъ одинъ на Россель-Скверъ. Проходя мимо дома своего будущаго тестя, онъ увидѣлъ въ двухъ различныхъ этажахъ двѣ маленькія головки, обращонныя своими лицами на двѣ противоположныя стороны.

Миссъ Амелія стояла на балконѣ передъ гостиной, и пристально смотрѣла на оконечность Россель-Сквера въ ту сторону, гдѣ жилъ Осборнъ. Миссъ Ребекка Шарпъ выставила свою головку изъ окна маленькой спальни во второмъ этажѣ, и взоръ ея съ безпокойствомъ обращонъ былъ на тотъ пунктъ, откуда должна была появиться одноколка мистера Джозефа Седли.

— Аннушка сестрица стоитъ на сторожевой башнѣ, сказалъ Осборнъ своей невѣстѣ, но никто не явится къ ея услугамъ, по крайней мѣрѣ на нынѣшній день.

И, продолжая хохотать, онъ принялся, для миссъ Амеліи, описывать въ самыхъ забавныхъ выраженіяхъ плачевное положеніе ея брата.

— Что жь тутъ смѣшного, Джорджъ? сказала миссъ Седли, поражонная до глубины души этой непріятной вѣстью.

Вмѣсто отвѣта, Джорджъ засмѣялся еще громче, и продолжалъ веселымъ тономъ развивать свой остроумныя шутки. Въ эту минуту вошла въ гостиную миссъ Ребекка, и молодой человѣкъ не замедлилъ обратиться къ ней съ комплиментами относительно могущественного вліянія ея прелестей на свѣтскихъ людей.

— О, миссъ Шарпъ! сказалъ мистеръ Осборнъ, если бы вы взглянули на его фигуру теперь, когда онъ высовываетъ свой языкъ доктору Голлопу! если бы вы видѣли, какъ онъ стонетъ, бѣдняга, на своей постели!

— О комъ вы говорите, мистеръ Осборнъ?

— О комъ?… разумѣется, о капитанѣ Доббинѣ, къ которому вчера мы всѣ были такъ внимательны.

— Да, это было слишкомъ невѣжливо съ нашей стороны, сказала Эмми съ нѣкоторою живостью. Я… я совсѣмъ забыла капитана,

— Еще бы вамъ о немъ помнить! вскричалъ Осборнъ, продолжая хохотать. Можетъ-быть, вы хорошо помните моего друга, миссъ Шарпъ?

— Если вы говорите о капитанѣ Доббинѣ, то я знаю только то, что вчера онъ разбилъ стаканъ за столомъ; никакой другой идеи я не могу соединить съ существованіемъ вашего друга.

— Очень хорошо, миссъ Шарпъ, я скажу ему это? отвѣчалъ Осборнъ.

— Можете, если хотите.

Съ этого мгновенія, въ сердце миссъ Ребекки заронилась искра недовѣрчивости и ненависти къ молодому человѣку, не имѣвшему, впрочемъ, ни малѣйшого желанія внушить эти чувства кому бы то ни было.

— Что жь это такое? думала Реоекка. Неужели онъ издѣвается надо мной? Не смѣялся ли онъ надо мной въ присутствіи Джозефа? Не запугалъ ли онъ его? что, если онъ не придетъ?

Слеза готова была навернуться на глазахъ молодой дѣвушки, и сердце ея забило сильную тревогу,

— Вы всегда шутите, мистеръ Осборнъ, сказала она, улыбаясь сквозь слезы. Смѣйтесь и шутите. Богъ съ вами! Сироту никто не будетъ защищать.

Съ этими словами она вышла изъ гостиной.

— Какъ вамъ не стыдно, Джорджъ! воскликнула миссъ Амелія, изъявляя полную готовность расплакаться при этомъ удобномъ случаѣ.

Джорджъ Осборнъ, повидимому, почувствовалъ нѣкоторое угрызеніе въ своей душѣ, и понялъ, что ему не было никакой надобности разстроивать спокойствіе молодыхъ дѣвушокъ.

— Вы слишкомъ чувствительны, Амелія, сказалъ онъ, слишкомъ добры, довѣрчивы, и можетъ-быть не осторожны. Вы не знаете свѣта и не имѣете понятія о людяхъ. Подруга ваша, миссъ Шарпъ, должна помнить, кто вы, и кто она.

— Думаете ли вы, что Джозефъ…

— Я ничего не думаю, и ничего не хочу знать. Джозефъ не маленькій ребенокъ и нему не дядька. Я знаю только, что онъ тщеславенъ до съумасбродства, и мелоченъ до глупости. Съ чемъ, скажите на милость, было сообразно его вчерашнее поведеніе въ воксалѣ? Ду-ду-душка, раздуханчикъ!

Онъ захохоталъ, и на этотъ разъ его смѣхъ заразилъ даже добрую миссъ Эмми.

Весь этотъ день Джозефъ Седли не являлся въ родительскій домъ. Это, однакожь, не смутило миссъ Амелію; она отправила мальчика въ квартиру брата спросить у него обѣщанныхъ книгъ, и, кстати, справиться о его здоровьѣ. Слуга мистера Джозефа отвѣчалъ, что баринъ его въ постели и принимаетъ пилюли, прописанныя докторомъ. «Завтра онъ непремѣнно прійдеть», думала Амелія, не смѣя, однакожь, говорить съ Ребеккой насчеть этого предмета. Миссъ Шарнъ тоже, съ своей стороны, хранила глубокое молчаніе послѣ приключенія въ воксалѣ.

На другой день, когда обѣ дѣвицы сидѣли на софѣ, занятыя какой-то работой, лакей Самбо вошолъ въ комнату, съ пакетомъ въ одной рукѣ и съ подносомъ въ другой. На подносѣ было письмо, — письмо отъ мистера Джоза, сказалъ Самбо съ зловѣщей улыбкой.

Со страхомъ и трепетомъ, Амелія сломала облатку, и прочла слѣдующее:

«Милая Амелія,»

«Посылаю тебѣ «Сироту въ Дремучемъ лѣсу», и спѣшу извѣстить, что вчера мнѣ никакъ нельзя было придти, такъ-какъ я очень боленъ. Сегодня я уѣзжаю изъ Лондона въ Челтьнемъ. Пожалуйста, извини меня, если можешь, передъ миссъ Шарпъ за мое безразсудное поведеніе въ воксалѣ; пусть она забудетъ всякое слово, произнесенное мною за этимъ демонски разгорячительнымъ ужиномъ, Я теперь совсѣмъ расклеился. По выздоровленіи ѣду въ Шотландію на нѣсколько мѣсяцевъ, и при семъ остаюсь

преданный тебѣ другъ и братъ,

Джозефъ Седли.»

Это былъ смертельный ударъ, разрушившій въ одно мгновеніе воздушныя мечты молодыхъ дѣвицъ. Амелія не смѣла взглянуть на блѣдное лицо и пылающія глаза Ребекки; но она уронила письмо на ея колѣни, и побѣжала въ свою комнату наверхъ, чтобы выплакать наединѣ свое горе.

Ключница Бленкинсопъ явилась теперь очень кстати съ своими утѣшеніями, почерпнутыми изъ опытовъ вседневной жизни. Амелія бросилась къ ней на шею, и расказала все, что таилось на ея душѣ.

— Не тужите, добрая барышня, все къ-лучшему, сказала мистриссъ Бленкинсопъ. Мнѣ заранѣе не хотѣлось пугать васъ, а то, вѣдь, право, никто ее не любитъ въ нашемъ домѣ. Я видѣла собственными глазами, какъ она украдкой читала письма вашей матушки. Горничная говоритъ, что она безпрестанно роется во всѣхъ комодахъ и шкафахъ. Это не хорошо. И, сказать правду, она, кажется, подтибрила въ свою шкатулку вашу бѣлую ленту.

— Я сама отдала ей, сама отдала! возразила миссъ Амелія съ энергическою живостью.

Это, однакожь, отнюдь не измѣнило мнѣнія мистриссъ Бленкиншопъ насчетъ миссъ Шарпъ.

— Вѣрьте вы этимъ гувернанткамъ! замѣтила она горничной при первомъ свиданіи. Вѣдь туда же поднимаютъ носъ, и лѣзутъ въ барыни, а вѣдь жалованья-то получаютъ онѣ не больше насъ грѣшныхъ. Нѣтъ, сударыня моя, ужь, по моему, всякъ сверчокъ знай свой шестокъ.

Всѣ теперь въ домѣ до одной души, кромѣ миссъ Амеліи, знали положительно и вѣрно, что Ребекка должна ѣхать, и всѣ согласились единодушно, что, чѣмъ скорѣе уѣдетъ она, тѣмъ лучше. Амелія совсѣмъ не думала такъ скоро разстаться съ своей подругой; но на всякій случай она перерыла всѣ свой комоды, ящики, шкафы, шкатулки, ридикюли, шифоньерки; пересмотрѣла всѣ свой платья, косынки, ленты, кружева, манишки, шемизетки, выбирая и откладывая то, другое, третье, въ подарокъ на память для милой Ребекки. Потомъ она отправилась къ своему папа, великодушному британскому негоціанту, и сказала:

— Милый папа, вы обѣщали въ день моего рожденія подарить мнѣ столько гиней, сколько будетъ мнѣ лѣтъ: благодарю васъ, папа; но деньги мнѣ не нужны. Будьте такъ добры, позвольте мнѣ отъ вашего имени предложить этотъ подарокъ моей доброй, несравненной миссъ Ребеккѣ, которая нуждается во всемъ.

Заботливая дѣвушка наложила даже контрибуцію на мистера Осборна, и тотъ, исполняя ея волю, долженъ былъ для ея подруги купить щегольскую шляпку въ модномъ магазинѣ и самый лучшій бархатный корсажъ, какой только можно было пріобрѣсть за деньги.

— Это даритъ вамъ Джорджъ, милая Ребекка, сказала Амелія, съ гордостью вручая картонку, заключавшую эти подарки; какой изящный вкусъ у него! Не правда ли, никто не сравнится съ Джорджомъ!

— Никто, отвѣчала Ребекка, я очень благодарна вашему жениху. «Это Джорджъ Осборнъ растроилъ мою свадьбу», подумала она въ своемъ сердцѣ, и на этомъ основаніи, миссъ Ребекка Шарпъ полюбила Джорджа Осборна.

Съ рѣдкимъ спокойствіемъ она дѣлала теперь свой приготовленія къ отъѣзду, и принимала подарки изъ рукъ доброй миссъ Амеліи, проливавшей обильные потоки горькихъ слезъ. Она поклялась питать въ своемъ сердцѣ чувство вѣчной благодарности къ мистриссъ Седли, но вообще немного говорила съ этой леди, которая, въ свою очередь, была въ очевидномъ затрудненіи, и всячески избѣгала непріятныхъ встрѣчъ съ подругой своей дочери. Она поцаловала руку мистера Седли, когда тотъ подалъ ей кошелекъ. И просила позволенія считать его своимъ добрымъ, великодушнымъ покровителемъ и другомъ. Поведеніе ея было столько умилительно и трогательно, что великодушный покровитель уже хотѣлъ-было написать для нея вексель на двадцать фунтовъ стерлинговъ, но тутъ же обуздалъ свои чувства, потому-что коляска стояла у крыльца, и онъ отправлялся въ гости на обѣдъ.

— Благослови васъ Богъ, доброе дитя! сказалъ мистеръ Седли, пріѣзжайте всегда къ намъ, какъ-скоро будете въ городѣ. Ну, Джемсъ, въ Сити, къ альдермену.

Наступило, наконецъ, прощанье съ миссъ Амеліей; но на эту картину, съ позволенія читателя, я набрасываю покрывало. Сцена, само-собою разумѣется, была трогательная во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ, и Ребекка здѣсь болѣе чѣмъ гдѣ-либо обнаружила свой художественный талантъ къ трагическимъ ролямъ. Патетическія слезы, флакончики со спиртомъ и духами, вздохи, рыданія, заклинанія, стоны, все было пущено въ ходъ геніальной дочерью актрисы, и Амелія вполнѣ убѣдилась, что ея подруга драгоцѣнный перлъ добродѣтелей и прелестей женскихъ.

ГЛАВА VII

Новыя сцены и новыя лица.

Къ числу замѣчательныхъ именъ, помѣщонныхъ, по алфавитному порядку, въ календарѣ на годъ 18.., относилось имя Кроли, сэра Питта, баронета, имѣвшаго свой пышный домъ на Большой Гигантской улицѣ и такъ называемую «Королевину усадьбу» внѣ столицы. Эта достопочтенная фамилія уже нѣсколько лѣтъ постояимо рисовалась въ парламентскихъ спискахъ, въ связи съ именемъ другого достойного джентльмена, какъ члена и представителя «Королевиной усадьбы».

Было время, когда помѣстье господъ Кроли называлось просто имѣніемъ Кроли; но съ шестнадцатого столѣтія, вслѣдствіе одного счастливого обстоятельства, о которомъ мы не намѣрены распространяться, оно получило титулъ Королевиной усадьбы, и вмѣстѣ съ титуломъ право представлять отъ себя двухъ представителей въ парламентъ. При королевѣ Елисаветѣ, мѣстечко Кроли было чрезвычайно многолюдно и обильно всякими благами изъ всѣхъ четырехъ царствъ природы; но теперь это была довольно тощая и мелкая усадьба, доставлявшая впрочемъ около двухъ тысячь фунтовъ годового дохода своему владѣльцу.

Родословная господъ Кроли весьма удовлетворительно объяснена въ фамильныхъ бумагахъ, и мы, для удовольствія читателя, должны здѣсь воспользозаться этимъ достовѣрнымъ матеріяломъ. Сэръ Питтъ Кроли, названный такъ въ честь одного знаменитого лица, былъ сынъ Вальполя Кроли, первого баронета и хранителя государственной печати въ царствованіе Георга Второго; а Вальполь Кроли, сынъ Джона Чорчилля Кроли, заимствовалъ свое имя отъ знаменитого полководца въ царствованіе королевы Анны. Далѣе, родословное дерево упоминаетъ еще о Чарльзѣ Стюартѣ временъ Джемса Первого, и, наконецъ, уже о родоначальникѣ Кроли, который изображонъ на фамильной картинѣ во весь ростъ, съ бородой и въ трехугольной шляпѣ. Изъ жилета его живописно выставляется самое родословное дерево съ густыми листьями, на которыхъ, въ хронологическомъ порядкѣ, начертаны всѣ вышеозначенныя имена съ приличными титулами и украшеніями. Подлѣ настоящаго владѣльца, сэра Питта Кроли, изображено имя его брата, Бьюта Кроли, пастора и ректора въ Королевиной усадьбѣ. Затѣмъ, въ нисходящей линіи, слѣдуютъ еще другія мужскія и женскія имена изъ фамиліи Кроли.

Сэръ Питтъ Кроли былъ сперва женатъ на миссъ Гриззели, шестой дочери лорда Мунго-Бинки и двоюродной сестрицы мистера Дундаса. Она произвела ему на свѣтъ двухъ сыновей: Питта, названного такимъ образомъ по имени знаменитого министра, и Родона Кроли, получившого свое имя отъ одного пріятеля валлійского принца. Черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ кончины своей супруги, сэръ Питтъ Кроли вступилъ во второй бракъ съ миссъ Розою, дочерью мистера Графтона, отъ которой родились у него двѣ дочки, будущія воспитанницы и ученицы миссъ Ребекки Шарпъ.

Выходитъ, стало-быть, что миссъ Ребекка отрекомендована гувернанткой въ такой домъ, съ которымъ ни въ какихъ отгошеніяхъ нельзя сравнить скромную семью на Россель-Скверѣ. Это не бездѣлица, и не всякой ученой дѣвицѣ выпадаетъ такое счастье при выходѣ изъ пансіона.

Повелѣніе явиться къ должности было ей сообщено на клочкѣ сѣрой бумаги, содержавшей слѣдующія слова:

«Сэръ Питтъ Кроли симъ увѣдомляетъ, что дѣвица Шарпъ и ея скарбъ могутъ быть представлены сюда во вторникъ, ибо завтра, рано поутру, я имѣю уѣхать изъ города на «Королевину усадьбу».

«Большая Гигантская улица.»

Ребекка никогда не видала баронета, никогда и ничего не слыхала о немъ. Послѣ прощанья съ Амеліей, первымъ ея долгомъ было сосчитать звонкую монету въ кошелькѣ, полученномъ изъ щедрыхъ рукъ великодушного негоціанта; вторымъ отереть слезы на глазахъ батистовымъ платочкомъ, и эта операція была произведена ею тотчасъ же, какъ экипажъ повернулъ за уголъ на Россель-Скверѣ. Возстановивъ такимъ образомъ спокойствіе души и сердца, молодая дѣвушка принялась рисовать въ своемъ воображеніи идеальный образъ сэра Питта Кроли.

— Хотѣла бы я знать, спрашивала она сама себя, есть ли у него звѣзда, или только однимъ лордамъ позволяется носить звѣзды? Но во всякомъ случаѣ, онъ долженъ быть прекрасенъ въ своемъ парадномъ костюмѣ, въ манжетахъ и напудренныхъ волосахъ. Безъ сомнѣнія, онъ страшный гордецъ, и будетъ на меня смотрѣть съвысока; но дѣлать нечего; надобно покориться горькой долѣ… Покрайней мѣрѣ, я буду теперь жить въ благородномъ кругу, между знатными особами, далеко отъ всѣхъ этихъ неуклюжихъ мѣщанъ. И она принялась думать о своихъ прежнихъ друзьяхъ на Россель-Скверѣ съ тѣмъ философскимъ спокойствіемъ и равнодушіемъ, съ какимъ, въ извѣстной баснѣ, лисица разсуждаетъ о недозрѣломъ виноградѣ. Между-тѣмъ карета мистера Седли, гдѣ уже она сидѣла около часа послѣ трогательного прощанья съ миссъ Амеліей, быстро катилась по Гигантской улицѣ, и остановилась наконецъ передъ огромнымъ, мрачнымъ домомъ сэра Питта Кроли.

Кучеръ Джонъ, одинъ только провожавшій нашу героиню, не принялъ на себя труда сойдти передъ подъѣздомъ съ козелъ, чтобъ позвонить въ колокольчикъ, и попросилъ вмѣсто себя исполнить эту обязанность проходившого мальчишку. Какъ-скоро раздался звонокъ, изъ-за дверей дома выставился плѣшивый старичишка въ старомъ засаленомъ сюртукѣ, въ сѣрыхъ затасканныхъ панталонахъ и неуклюжихъ хлопанцахъ. Его морщины на щекахъ скорчивались какою-то страшною улыбкой.

— Эй, ты, старина! сказалъ Джонъ, не вставая съ козелъ, здѣсь, что ли, живетъ сэръ Питтъ Кроли?

— Здѣсь! отвѣчалъ старикъ, оскаливая зубы и утвердительно кивая головой.

— Потрудись, любезный, вынести изъ кареты сундуки съ разнымъ тряпьёмъ, продолжалъ кучеръ.

— Можешь вынести ихъ самъ, отвѣчалъ привратникъ.

— Да развѣ ты не видишь, что мнѣ нельзя оставить лошадей? Ну, пособи мнѣ, покраймен мѣрѣ; барышня, авось, дастъ тебѣ на водку, заключилъ Джонъ съ нахальнымъ смѣхомъ. Видно было, что онъ не имѣлъ никакого уваженія къ миссъ Шарпъ послѣ того, какъ она выѣхала изъ господского дома, не сдѣлавъ подарка слугамъ.

Привратникъ нерѣшительными шагами выступилъ впередъ, взвалилъ на свои плеча сундукъ миссъ Шарпъ, и понесъ его въ домъ.

— Возьми, пожалуііста, эту корзинку и шаль, и отвори дверь, сказала миссъ Ребекка, выходя съ большимъ негодованіемъ изъ кареты; я напишу о тебѣ мистеру Седли, и онъ узнаетъ, какъ ты велъ себя.

— Ну, барынька, отвѣчалъ кучеръ, надѣюсь, вы ничего не забыли. Всѣ ли захватили вы платья миссъ Амеліи? Авось они будутъ вамъ въ пору. Прощай, старичина. Не мѣшаетъ тебѣ знать, любезный, что отъ нея не получишь ты ни гроша, продолжалъ Джонъ, указывая пальцомъ на миссъ Ребекку; кулакъ-дѣвчина, охъ, какой кулакъ!

И затѣмъ карета покатилась обратно на Россель-Скверъ. Дѣло въ томъ, что кучеръ Джонъ волочился за горничной миссъ Седли, и былъ теперь въ крайнемъ негодованіи, что его возлюбленная лишилась подарковъ, которые, сверхъ всякого ожиданія, перешли къ бѣдной гувернанткѣ.

При входѣ въ столовую, по указанію старика въ неуклюжихъ хлопанцахъ, Ребекка нашла, что все въ этой комнатѣ имѣетъ печальный и безпорядочный видъ, какой обыкновенно бываетъ въ отсутствіе господъ. Турецкій коверъ, измятый и скомканный, укатился подъ буфетъ; картины скрылись за старыми листьями оберточной бумаги; потолочная люстра окуталась въ сѣрый полотняный мѣшокъ; стулья въ безпорядкѣ разбросались вдоль стѣнъ; оконныя гардины совсѣмъ исчезли подъ толстой парусиной; мраморный бюстъ сэра Вальполя Кроли, запыленный и запачканный, едва виднелся на каминной полкѣ, служившей для него пьедесталомъ.

Нѣкоторое движеніе замѣчалось только подлѣ камина, гдѣ былъ разведенъ огонь. Передъ каминомъ торчали два соломеные стула, круглый столикъ, и на немъ бутылка портера, хлѣбъ и сыръ.

— Не хотите ли со мной пообѣдать? Я васъ могу поподчивать отмѣннымъ пивомъ.

— Мнѣ надобно видѣть сэра Питта Кроли; гдѣ онъ? сказала миссъ Шарпъ величественнымъ тономъ.

— Эге, вотъ какъ! Вѣдь это я; сэръ Питтъ Кроли. Подузнайте только, что вы заставили меня нести сундукъ на собственныхъ моихъ плечахъ! Каково! и вы не догадались, что сэръ Питтъ Кроли былъ вашимъ покорнѣйшимъ слугой? Спросите, пожалуй, вотъ эту женщину, кто я такой. Мистриссъ Тинкеръ, рекомендую тебѣ миссъ Шарпъ; а вамъ, миссъ гувернантка, рекомендую мою ключницу. Хе, хе, хе!

Мистриссъ Тинкеръ въ эту самую эту минуту вошла въ комнату съ огромной трубкой и пачкой табаку, за которымъ ее посылали въ ближайшую лавку. Она вручила эти вещи сэру Питту, сидѣвшему подлѣ камина.

— Гдѣ же фарсингъ? спросилъ сэръ Питтъ. Я далъ тебѣ три полупенса, бабушка Тинкеръ, гдѣ же сдача?

— Вотъ она! отвѣчала Тинкеръ, подавая мелкую монетку; эхъ, вы, баронъ, какъ не стыдно хлопотать о фарсингахъ!

— По одному фарсингу на день, составитъ семь шиллинговъ въ годъ, равняется процегту на семь гиней. Храни прежде всего свой фарсинги, бабушка Тинкеръ, и въ твоемъ карманѣ выростутъ гинеи; это ужь говорю я тебѣ.

— Вы можете быть увѣрены, молодая дѣвушка, что передъ вами точно сэръ Питтъ Кроли, сказала Тинкеръ; со временемъ, вы узнаете его лучше.

— И полюбите его; миссъ Шарпъ, за это ручаюсь, сказалъ старичокъ съ учтивой улыбкой, справедливость прежде всего; а тамъ великодушіе; это мое правило.

— Онъ въ жизнь свою никому даромъ не давалъ фарсинга, бормотала старуха.

— Никому и не даетъ; это ужь такъ заведено. Давай-ка лучше ужинать, бабушка Тинкеръ. Не мѣшаетъ принести еще стуликъ изъ кухни. Садитесь, миссъ гувернантка.

Съ этими словами, баронетъ запустилъ желѣзную вилку въ кострюлю, стоявшую на огнѣ, и вытащилъ оттуда порцію требухи, которую тотчасъ же раздѣлилъ на двѣ равныя части. Одна изъ нихъ предназначалась для мистриссъ Тимкеръ.

— Видите ли, миссъ Шарпъ, сказалъ сэръ Питтъ, старуха Тинкеръ держится со мной на короткой ногѣ: ѣстъ и пьетъ съ одного блюда. Го-го! очень радъ, миссъ Шарпъ, что вы не хотиге кушать.

И они съ жадностью принялись утолять свой голодъ, стараясъ, повидимому, перегнать другъ друга.

Послѣ ужина, сэръ Питтъ Кроли закурилъ свою трубку, и началъ затягиваться съ большимъ аппетитомъ. Часа черезъ два, когда ужь совершенно смерклось и наступила безлунная ночь, онъ зажогъ сальную свѣчу въ жестяномъ шандалѣ, вынулъ изъ шкафа огромную пачку бумагъ, принялся читать ихъ и приводить въ систематическій порядокъ.

— Я здѣсь по тяжебному дѣлу, миссъ гувернантка, и по этой-то причинѣ, завтра поутру вы будете имѣть удовольствіе ѣхать вмѣстѣ со мною на «Королевину усадьбу».

— У него всегда здѣсь тяжебныя дѣла, сказала мистриссъ Тинкеръ, откупоривая бутылку вина.

— Пей, старуха, за мое здоровье, и держи языкъ на привязи, сказалъ сэръ Питтъ Кроли. Да, моя милая, Тинкеръ говоритъ правду; я проигрывалъ на своемъ вѣку больше всякой живой души на британской почвѣ. Вотъ и теперь у меня дѣло съ однимъ сутягой, Снаффль его зовутъ. Ужь я поддедюлю его на-славу, или мое имя не Питтъ Кроли. Да это все трынъ-трава. А вотъ еще затѣяли противъ меня дѣльцо Поддеръ и другой забіяка, которымъ мерещится, будто земелька подлѣ «Королевиной усадьбы», двѣсти слишкомъ десятинъ, принадлежитъ имъ по наслѣдству! Врутъ, скалдырники. Прямыхъ документовъ нѣтъ. Пойду на проломъ и оттягаю, хоть бы это стоило мнѣ больше тысячи гиней. Есть тутъ и еще два, три дѣльца, все въ такомъ же родѣ: посмотри сама, миссъ гувернантка. Будетъ намъ пожива. Хорошъ ли у васъ почеркъ? Вы мнѣ пригодитесь въ «Королевиной усадьбѣ», за это ручаюсь, миссъ Шарпъ. Теперь, по смерти вдовствующей Кроли, мнѣ нужна сильная подмога.

— Покойница, не тѣмъ будь помянута, была такая же сутяжница, какъ самъ онъ, сказала старуха Тинкеръ. Она пересудилась со всѣми подрядчиками и купцами, и смѣняла въ четыре года сорокъ восемь слугъ.

— Да таки нешто, была она строгонька и сварлива иной разъ, подтвердилъ баронетъ простодушнымъ тономъ, но для меня чудо что за женщина. Я не держалъ и управителя при ней: за всѣмъ хозяйствомъ смотрѣли ея собственные глаза.

И въ этихъ откровенныхъ выраженіяхъ разговоръ, къ удовольствію миссъ Ребекки, продолжался до поздней ночи. Каковы бы ни были нравственныя свойства сэра Питта Кроли, хороши или дурны, онъ не скрывалъ себя ни на-волосъ; и обнаружилъ себя до сокровеннѣйшихъ изгибовъ своей души. Онъ говорилъ о себѣ безъ умолка, то на простонародномъ языкѣ; щеголяя площадными выраженіями, то на утончонномъ языкѣ свѣтскихъ людей высшого полета. Приказавъ, наконецъ, чтобы къ пяти часамъ утра все стояло на ногахъ, онъ пожелалъ миссъ Шарпъ спокойной ночи и надѣлъ колпакъ.

— Вы проспите съ ключницей эту ночь, миссъ гувернантка, сказалъ онъ. Постель велика. Хватитъ штукъ на пять. Леди Кроли умерла въ ней. Прощайте.

Съ этими словами, сэръ Питтъ махнулъ рукой, и немедленно исчезъ въ свою спальню. Старуха Тинкеръ, съ ночникомъ въ рукѣ, повела свою спутницу наверхъ по каменнымъ ступенямъ, мимо огромныхъ дверей и покоевъ, гдѣ, повидимому, никогда не было слѣдовъ движенія и жизни. Наконецъ, онѣ пришли въ большую угольную спальню, гдѣ леди Кроли испустила свой послѣдній духъ. Постель и комната были угрюмы, мрачны, погребальны, и можно было подумать, что не только умерла здѣсь леди Кроли, но что духъ ея витаетъ и теперь въ этихъ четырехъ стѣнахъ. При всемъ томъ, Ребекка вбѣжала въ эту храмину съ дѣвическою рѣзвостью, и покамѣстъ старуха дѣлала свой окончательныя приготовленія на сонъ грядущій, она успѣла обревизовать шкафы, комоды, буфеты, и пыталась отпереть ящики; которые были заперты. Мрачныя картины на стѣнахъ и принадлежности фамильного туалета тоже не ускользнули отъ вниманія любопытной дѣвицы.

— Я никогда не ложусь спать, не успокоивъ напередъ своей совѣсти, сказала старуха. Совѣтую и вамъ, миссъ, подражать моему примѣру.

— Моя совѣсть всегда спокойна, бабушка Тинкеръ; покорно васъ благодарю. А вы лучше раскажите-ка мнѣ; милая мистриссъ Тинкеръ, все, что вамъ извѣстно о сэрѣ Питтѣ Кроли и вдовствующей леди Кроли; это должно быть очень интересно.

— Много будете знать, миссъ, скоро состарѣетесь, отвѣчала Тинкеръ брюзгливымъ тономъ. Ночь даровалъ вамъ Господь Богъ для успокоепня усталыхъ костей, а не для пустой болтовии. Ложитесь, миссъ.

Ребекка представила энергическое возраженіе, но ужь не получила никакого отвѣта, потому-что старуха, оборотясь къ стѣнѣ, захрапѣла во всю носовую завертку. Несмотря на совершеннѣйшее спокойствіе совѣсти, молодая дѣвушка долго, очень долго не могла заснуть на этомъ новомъ мѣстѣ. Она думала о завтрашнемъ днѣ, о новомъ мірѣ, куда влечетъ ее судьба, и о вѣроятности на успѣхъ жизни среди новыхъ людей. Ночникъ дымился и трещалъ въ глиняной плошкѣ; каминъ отражалъ гигантскую мрачную тѣнь на старые полусгнившіе узоры, вышитые, безъ сомнѣнія, рукою покойной леди, и на два миніатюрные нортрета молодыхъ мужчинъ, изъ которыхъ одигъ былъ въ костюмѣ оксфордского студента, а другой въ красгой солдатской курткѣ. Послѣдній сдѣлался для Ребекки предметомъ сонныхъ грезъ и мечтаній.

Ровно въ четыре часа, лишь только розовый свѣтъ озарилъ мрачныя зданія на Большой Гигантской улицѣ, старуха Тинкеръ воспрянула отъ глубокого сна, и, разбудивъ свою спящую подругу, приказала ей готовиться къ отъѣзду. Затѣмъ мистриссъ Тинкеръ отперла въ коридорѣ огромную желѣзную дверь, при чемъ громкій стукъ пробудилъ со всѣхъ сторонъ усыпленное эхо, и побѣжала на Оксфордскую улицу нанять съ биржи походный экипажъ. Нѣтъ надобности прибавлять, что взятой извощикъ простоялъ здѣсь всю иочь, въ надеждѣ, что какой-нибудь молодой запоздалый гуляка, при возвращеніи домой изъ трактира, потребуетъ его услугъ и наградитъ его съ щедростью пьяной руки.

И нѣтъ никакой надобности распространяться, что упомянутый извощикъ, если таковыя надежды дѣйствительно гомозились въ его душѣ, былъ жестоко обманутъ въ своихъ ожиданіяхъ, потому-что достойный баронетъ, которого довезъ онъ до Сити, не далъ ему ни одного пенни сверхъ положенной таксы. Напрасно бѣдный ванька хлопоталъ, шумѣлъ, бурлилъ и угрожалъ даже побросать въ канаву вещи миссъ Шарпъ, если не дадутъ ему на водку, сэръ Питтъ Кроли остался непоколебимъ, какъ гранитъ.

— Ничего, братъ, не сдѣлаешь, сказалъ ему одымъ изъ ямщиковъ конторы дилижансовъ, это, вѣдь, сэръ Питтъ Кроли.

— Такъ, Джой, такъ, любезный, отвѣчалъ баронетъ одобрительнымъ тономъ, съ меня ему нечего сорвать.

— Да, сударь, мы всѣ знаемъ, что съ васъ взятки-то гладки! сказалъ Джой, оскаливая зубы и укладывая чемоданъ баронета на кровлю дилижанса.

— Кондукторъ, взять для меня мѣсто внутри кареты.

— Слушаю, сэръ Питтъ, отвѣчалъ кондукторъ, притрогиваясь къ полямъ своей шляпы, и съ трудомъ скрывая внутреннюю досаду.

Дѣло въ томъ, что это мѣсто было обѣщано молодому студенту изъ Кембриджа, отъ которого кондукторъ надѣялся получить двѣ лишнихъ кроны. Для миссъ Шарпъ тоже отвели мѣсто въ каретѣ, насупротивъ сэра Питта Кроли.

Что жь теперь, благосклонный читатель? Описывать ли мнѣ, какъ молодой джентльменъ изъ Кембриджа, кипѣвшій негодованіемъ противъ баронета и кондуктора, взгромоздился, наконецъ, съ своими фраками и шинелями, наверхъ дилижанса, и какъ потомъ онъ помирился съ своимъ положеніемъ, когда, вслѣдствіе непредвиденныхъ обстоятельствъ, перемѣстилась къ нему и миссъ Шарпъ, которую онъ поспѣшилъ закутать своею шинелью? Говорить ли, какъ усѣлись на своихъ мѣстахъ толстый джентльменъ, страдавшій одышкой, и жирная вдовица съ красными, отвислыми щеками, объявившая, что ей никогда не приходилось терпѣть дорожныхъ безпокойствъ, и какъ потомъ дилижансъ помчался мимо биржи и Бѣлого Медвѣдя въ Пиккадилли, постепенно оставивъ за собою Рыцарскій мостъ, Королевскіе сады, Терегемскіе луга, Брентфортъ, Багсготъ, и прочая, и прочая? Увы! нѣтъ теперь ни дилижансовъ; ни каретъ на огромныхъ протяженныхъ, искрещенныхъ и перерѣзанныхъ желѣзною дорогой! А давно ли?.. Сколько разъ даже писателъ этихъ страницъ катился по гладкому шоссе въ спокойныхъ экипажахъ и предавался сладостнымъ мечтамъ, разсуждая о суетѣ мірской подъ звукъ колесъ, разбивавшихъ и растиравшихъ свѣжій щебень! Сладкія, незабвенныя воспоминанія! Куда теперь дѣвались наши гладкія дороги, и съ ними веселыя приключенія на станціяхъ и въ трактирахъ? Гдѣ теперь наши честные, красноносые извощики, съ которыми, бывало, летишь стрѣлой въ Тельси или Гринвичъ?.. Куда дѣвался добрый старикъ Уэллеръ съ его трехъ-этажнымъ подбородкомъ? Живъ онъ или умеръ?.. Куда разбрелись буфетчики на придорожныхъ трактирахъ и содержатели постоялыхъ дворовъ, буфетчики и содержатели съ синими носами? Увы! все исчезло, все потонуло въ безднѣ вѣчности; и скоро человѣческое ухо не будетъ болѣе слышать звуковъ полночного рожка, и человѣческій глазъ не увидитъ болѣе шоссейныхъ заставъ съ ихъ живописными будочками, откуда, въ былыя времена, съ такимъ достоинствомъ и важностью, выходилъ философъ, презрѣвшій суету мірскую, отворять ворота для проѣзжавшого экимажа.

Прочь; прочь печальныя мысли! Вооружимся эгидой философической премудрости, и маршъ впередъ, по гемпширской дорогѣ, на «Королевину усадьбу», куда спѣшитъ наша героиня.

ГЛАВА VIII

Изліяніе болѣзненныхъ ощущеній въ дружеское сердце.

Миссъ Ребекка Шарпъ къ миссь Амеліи Седли, въ Лондонъ, на Россель-Скверъ,

«Милая, несравненная Амелія,

безцѣнный, незабвенный другъ мой!

«Съ грустью и отрадой вмѣстѣ принимаюсь за перо, чтобъ отвести душу откровенной бесѣдой. Какая перемѣна, ахъ, какая страшная перемѣна въ судьбѣ безпріютной спроты! Не далѣе какъ вчера, я была все равно, что въ кругу своихъ родныхъ, въ обществѣ милой, нѣжной, обожаемой сестры, а теперь я одна въ цѣломъ мірѣ, безъ друзей и безъ сердца, способного сочувствовать моему горю.

«Не стану расказывать, въ какихъ слезахъ и въ какой тоскѣ провела я роковую ночь, разлучившую меня съ вашимъ благословеннымъ семействомъ. Упоенная радостью и счастьемъ, ты должна была въ этотъ самый вечеръ ѣхать на балъ съ женихомъ своимъ и матерью, и я думала о тебѣ всю ночь, воображая миссъ Амелію лучшимъ украшеніемъ великолѣпного общества. Подъѣхавъ въ вашей каретѣ къ городскому дому сэра Питта Кроли, я была сдана съ рукъ на руки старому баронету; причемъ кучеръ Джонъ нагрубилъ мнѣ самымъ безстыднымъ образомъ, нагло издѣваясь надъ моею бѣдностью и несчастьемъ. Ночь провела я въ печальной спальнѣ на одной постели съ старухой-ключницой; можешь представить, что я не сомкнула глазъ до самого разсвѣта.

«Сэръ Питтъ совсѣмъ не такой человѣкъ, какимъ обыкновенно мы рисовали баронетовъ въ Чизвиккской школѣ. Представь себѣ коренастого; приземистого, грязного, безобразного старичишку, въ старомъ сюртукѣ и дырявыхъ штиблетахъ, съ трубкою во рту и съ кострюлей въ одной рукѣ, гдѣ приготовлялся его отвратительный ужинъ: таковъ былъ сэръ Питтъ Кроли при встрѣчѣ со мной. Онъ говоритъ ужаснымъ провинціяльнымъ нарѣчіемъ; и отчаянно бранилъ извощика, который привезъ насъ въ гостинницу, откуда я, большею частію наверху дилижанса, должна была совершить свою поѣздку въ «Королевину усадьбу».

«Впрочемъ, сначала, по выходѣ изъ гостинницы, меня посадили во внутренность кареты; но потомъ, какъ-скоро началъ идти сильный дождь, — повѣришь ли ты этому? — меня заставили выйдти и взгромоздиться наверхъ, потому-что, изволите видѣть, сэръ Питтъ, какъ содержатель дилижансовъ, счолъ за нужное уступить мое мѣсто одному пассажиру. Нѣтъ сомнѣнія, я могла бы промокнуть до костей, еслибъ, къ счастью, молодой джентльменъ изъ Кембриджской Коллегіи не прикрылъ меня своей шинелью.

«Этотъ джентльменъ и кондукторъ, повидимому, хорошо знали сэра Питта и смѣялись надъ нимъ во всю дорогу. Они называли его старымъ крючкодѣемъ, обозначая этимъ именемъ его скупость и жадность. По ихъ словамъ, онъ въ жизнь никому не давалъ ни копѣйки (эту низость я особенно ненавижу), и молодой человѣкъ замѣтилъ мнѣ, что послѣднія двѣ станціи мы тащились слишкомъ медленно оттого, что сэръ Питтъ, какъ владѣлецъ лошадей, самъ сидѣлъ на-козлахъ вмѣстѣ съ кучеромъ. Кучеръ пыхтѣлъ, сердился, ворчалъ, и я разслышала, между прочимъ, какъ онъ собирался выместитъ свою досаду на лошадяхъ сэра Питта, когда дилижансъ поѣдетъ обратно въ Лондонъ. Пассажиры хохотали, и веселость ихъ заразила даже меня.

«Но за четыре мили до «Королевиной усадьбы,» мы пересѣли въ богатую карету съ фамильными гербами, и четыре дюжія лошади съ тріумфомъ повезли насъ въ паркъ баронета. Передъ домомъ встрѣтила насъ, со множествомъ присѣданій и поклоновъ, пожилая женщина, отворившая старыя желѣзныя ворота, отчасти похожія наворота въ ненавистномъ Чизвиккѣ. Должно замѣтить, что за милю до «Королевиной усадьбы» растилалась прекрасная аллся.

« — Вотъ, судари мои, сказалъ сэръ Питтъ Кролі, эта аллся проведена на цѣлую милю, и стоила мнѣ огромной суммы. Одного строевого лѣса пошло тутъ на шесть тысячь фунтовъ чистоганомъ; это не бездѣлица, смѣю васъ увѣрить.

«Съ этими словами, сэръ Питтъ обращался преимущественно къ мистеру Годсону, своему полѣсовщику и фермеру, которого онъ посадилъ съ собой въ карету. Долго они разсуждали о навозѣ, объ осушкѣ болотъ, о браконьерахъ и о такихъ предметахъ, которыхъ я никакъ не могла понять. Всего болѣе сэръ Питтъ рекомендовалъ смотрѣть, чтобъ никто не смѣлъ охотиться на его землѣ.

«При въѣздѣ въ усадьбу, я замѣтила, между прочимъ, прекрасный церковный шпицъ, возвышающійся въ паркѣ надъ старыми ивами, и передъ нимъ, среди лужайки, старый, красный домъ съ высокими трубами, покрытыми плющомъ.

« — Это ваша церковь, сэръ? спросила я.

« — А что бы вы думали? разумѣется, церковь. Годсонъ, какъ поживаетъ Бьютъ? Бьютъ, видите ли, миссъ гувернантка, родной мой братъ, здоровякъ первого сорта. Ха, ха, ха!

«Годсонъ также засмѣялся, но потомъ принялъ серьёзный видъ и, кивнувъ головою, сказалъ:

« — Боюсь, сэръ Питтъ, вашему братцу, кажется, гораздо лучше. Вчера онъ выѣзжалъ на своей маленькой лошади, и собиралъ нашъ хлѣбъ.

« — Собиралъ свою десятину, вотъ онъ какъ! Какъ это до сихъ поръ онъ не обопьется? Вѣроятно, онъ намѣренъ прожить дольше Маѳусаила.

«Годсонъ захохоталъ опять. Молодые люди, сказалъ онъ, дѣти вашего братца, опять воротились изъ колддегіи, и на этихъ дняхъ приколотили Джона Скорджинса.

« — Какъ? Моего второго смотрителя? проревѣлъ сэръ Питтъ.

« — Именно такъ; онъ имѣлъ несчастье зайдти на ихъ землю, отвѣчалъ Годсонъ.

« — Смотри, теперь у меня не зѣвать, Годсонъ, если они станутъ охотиться на моей землѣ, сейчасъ дать мнѣ знать: я имъ переломаю руки и ноги.

«Изъ этого для меня становится очевидно, что два брата ведутъ между собою непримиримую вражду. Это не новость: братья и сестры часто живутъ между собою, какъ кошка съ собакой. Помнишь ли, милая Амелія, какъ у насъ въ Чизвиккѣ ссорились дѣвицы Скратчли, и какъ онѣ колотили одна другую? А Мери Боксъ тузила свою сестру, Луизу, чуть-ли не каждую недѣлю.

«Увидѣвъ двухъ мальчиковъ, срѣзывавшихъ вѣтви въ ближайшемъ лѣсу, Годсонъ, по мановенію сэра Питта, выпрыгнулъ изъ кареты и погнался за ними съ кнутомъ.

« — Ату ихъ, мошенниковъ! кричалъ сэръ Питтъ, ату ихъ! Притащить ихъ домой, я раздѣлаюсь съ ними по-свойски!

«И затѣмъ мы услышали, какъ Годсонъ началъ хлестать своимъ кнутомъ по плечамъ несчастныхъ мальчиковъ. Когда ихъ взяли подъ арестъ, Питтъ приказалъ кучеру ѣхать во дворъ. Слуги поспѣшили насъ встрѣтить и…

«На этомъ мѣстѣ, моя милая, вчера остановилъ меня страшный стукъ въ дверь моей комнаты; я поспѣшила отворить и увидѣла, кого бы ты думала? самого сэра Питта въ колпакѣ и халатѣ! Я съ крикомъ отскочила отъ такого посѣтителя; но онъ, не обращая вниманія на мой испугъ, храбро выступилъ впередъ, подошолъ къ моему столику и взялъ свѣчу.

« — Послѣ одиимадцатл часовъ не зажигать свѣчи, миссъ Бекки, сказалъ онъ. Ступайте въ постель безъ огяя, и спите, какъ можете. Ложитесь и впередъ въ одиннадцать часовъ, если не хотите, чтобъ я каждый вечеръ дѣлалъ вамъ визиты.

«Съ этими словами, онъ и его буфетчикъ, мистеръ Горроксъ, съ громкимъ хохотомъ вышли изъ моей комнаты. Само-собою разумѣется, впередъ я постараюсь освободиться отъ этихъ ночныхъ гостей. Ввечеру спускаютъ на дворѣ двухъ огромныхъ борзыхъ собакъ которыя напролеть всю ночь бѣснуются и лаютъ на луну.

«Передъ домомъ «Королевиной усадьбы», представляющимъ отвратительное, старомодное, красное зданіе съ высокими трубами, находится терраса, фланкированная фамильными гербами — голубемъ и змѣемъ, и на нее отворяется дверь изъ большой залы. Эта большая зала столько же огромна, уныла и мрачна, какъ фантастическія комнаты въ Удольфскомъ замкѣ. Въ огромномъ ея каминѣ могла бы помѣститься вся школа Пинкертонъ, а передъ рѣшоткой можно бы изжарить цѣлого быка на этомъ огнѣ. Кругомъ, по всѣмъ сторонамъ залы, висятъ безчислегныя генераціи благородныхъ предковъ Кроли въ разныхъ позахъ и костюмахъ; одни въ манжетахъ съ длинньми бородами, другіе въ огромныхъ парикахъ и щегольскихъ ботфортахъ; изъ дамъ нѣкоторыя перетянуты въ струнку длинными корсетами; другія, напротивъ, украшенныя огромными локонами, рисуются вовсе безъ корсета. На одномъ концѣ залы, большая, чорная, дубовая лѣстница, и по обѣимъ ея сторонамъ высокія двери, украшенныя сверху оленьими головами; одна дверь ведетъ въ билльярдную и библіотеку, другая въ большую жолтую залу и утреннія комнаты. Въ первомъ этажѣ, я полагаю. будетъ покрайней мѣрѣ двадцать спаленъ, и въ одной изъ нихъ ночевала нѣкогда королева Елисавета, оставившая свое имя за усадьбой Кроли. Ныньче поутру, мои новыя учениицы показали мнѣ всѣ эти апартаменты, унылые и мрачные, съ вѣчно-затворенными окнами и ставнями. Наша классная зала во второмъ этажѣ; по одну ея сторону моя спальня, по другую комната моихъ ученицъ. Слѣдуютъ затѣмъ апартаменты мистера Кроли, старшого сына сэра Питта, и немного далѣе половина Родона Кроли, младшого сына. Родонъ Кроли, военгый офицеръ, смотритъ большимъ повѣсой; теперь онъ въ отпуску и проживаетъ дома, впредь до востребованія. Вообще, въ комнатахъ недостатка нѣтъ, за это ручаюсь; вы можете, если угодно, переѣхать сюда со всѣмъ домомъ, и на «Королевиной усадьбѣ» будетъ просторно для всѣхъ.

«Черезъ полчаса послѣ нашего пріѣзда, произительный звонокъ возвѣстилъ о времени обѣда, и я пошла внизъ съ своими ученицами, худощавыми, ничтожными дѣвчонками восьми и десяти лѣтъ. На мнѣ было кисейное платье, которое ты мнѣ подарила, милая Амелія. Меня удостоили сидѣть за столомъ вмѣстѣ съ другими членами семейства, кромѣ гостиныхъ дней, когда молодыя дѣвицы и я должны обѣдать наверху.

«Какъ-скоро раздался звонокъ, мы собрались въ небольшой гостиной леди Кроли. Это ужь вторая супруга сэра Питта, мать двухъ дочерей, моихъ ученицъ. Она дочь купца, торговавшого желѣзомъ, и ея замужство считалось для нея великимъ счастьемъ. Въ старину, говорятъ, она была красавицой первой руки; но теперь глаза ея всегда красны отъ слезъ; безъ сомнѣнія, она оплакиваетъ свою красоту. Леди Кроли чрезвычайно блѣдна, худощава и почти безмолвна, какъ рыба. Ея пасынокъ, мистеръ Кроли, былъ также въ комнатѣ. Онъ блѣденъ, тонокъ, безобразенъ, съ тощими ногами и почти безъ всякой груди. Его фигура представляетъ совершеннѣйшее подобіе его матери, Гризельды, которой бюстъ стоитъ на мраморной каминной полкѣ.

« — Вотъ это новая гувернантка, мистеръ Кроли, сказала леди Кроли, выступивъ впередъ и взявъ меня за руку, миссъ Ребекка Шарнъ!

« — О! сказалъ мистеръ Кроли, кивнувъ головой, и принимаясь опять читать газету, которая была въ его рукахъ.

« — Надѣюсь, миссъ Ребекка, вы будете снисходительны къ моимъ малюткамъ, сказала леди Кроли, поднимая кверху свои красные глаза, почти всегда наполненные слезами.

« — Разумѣется, будетъ, отвѣчалъ старшій пасынокъ, не отрывая глазъ отъ газеты.

« — Миледи, столъ накрытъ, сказалъ буфетчикъ въ чорномъ фракѣ и огромныхъ бѣлыхъ манжетахъ, которыя дѣлали его похожимъ на одинъ изъ фамильныхъ портретовъ большой залы.

«И леди Кроли, подъ руку съ пасынкомъ, пошла въ столовую, куда послѣдовала и я съ своими воспитанницами. Сэръ Питтъ сидѣлъ уже въ столовой, съ серебряной кружкой въ рукахъ. Онъ только-что сходилъ въ погребъ и былъ теперь въ полгой формѣ: то-есть, онъ стянулъ свои штиблеты, и толстыя его ноги облачились въ шерстяные чулки. Весь буфетъ укрытъ былъ блестящею старою посудой, старыми чашками и блюдами, золотыми, серебряными старыми подносами и судками. На столѣ также все блестѣло серебромъ, и два лакея съ красными волосами, въ жолтыхъ ливреяхъ, стояли по обѣимъ сторонамъ буфета.

«Мистеръ Кроли прочолъ молитву, сэръ Питтъ сказалъ «аминь», и всѣ сѣли за столъ.

« — Какой у насъ сегодня обѣдъ, Бетси? сказалъ баронетъ.

« — Бараній бульйонъ прежде всего, я полагаю, сэръ Питтъ, отвѣчала леди Кроли.

« — Mouton aux navets, съ важностію проговорилъ буфетчикъ, супъ-potage de mouton а l’Ecossaise; pommes de terre au naturel, и noтомъ chouxfleur а l’eau.

« — Баранъ есть не что иное, какъ баранъ, и больше ничего, сказалъ сэръ Питтъ, улыбаясь своей подругѣ. Но прежде, разумѣется, былъ онъ овцою, Горроксъ, и слѣдуетъ прежде всего развѣдать, къ какой породѣ принадлежалъ онъ.

« — Къ шотландской, съ чорной шерстью, сэръ Питтъ, сказалъ буфетчикъ.

« — А когда его убили?

« — Въ четвергъ.

« — А кто его убилъ?

« — Поваръ Стиль.

« — А сколько у насъ еще такихъ барановъ?

« — Полторы дюжимы.

« — Не угодно ли вамъ супу, миссъ… миссъ Шарпъ, сказалъ мистеръ Кроли.

« — Шотландскій бульйонъ первого сорта, моя милая, сказалъ сэръ Питтъ, хотя чортъ знаетъ зачѣмъ зовутъ его по французски.

«Между тѣмъ какъ мы угощались жирными мясными лакомствами и шотландскимъ пивомъ, сэръ Питтъ нашолъ случай спросить: «Куда дѣвались бараньи плеча?

« — Вѣроятно, ихъ съѣли на кухнѣ, отвѣчала леди Кроли смиреннымъ тономъ.

« — Точно такъ, миледи, отвѣчалъ буфетчикъ, людской обѣдъ на нынѣшній день былъ весь приготовленъ изъ баранины.

«Сэръ Питтъ, неизвѣстно отчего, покатился со смѣха и продолжалъ свой разговоръ съ буфетчикомъ.

« — Какъ ты думаешь, любезный, чорная свинка кентской породы должна быть теперь ужасно жирна?

« — Да-съ, заплываетъ помаленьку, сэръ Питтъ, отвѣчалъ буфетчикъ серьёзнымъ тономъ, и этотъ отвѣтъ, опять неизвѣстно почему, разсмѣшилъ всю почтенную компанію.

« — Миссъ Кроли, миссъ Роза Кроли, сказалъ Кроли, смѣхъ вашъ чрезвычайно неумѣстенъ; молодыя дѣвицы должны вести себя скромно, особенно за обѣдомъ.

« — Ничего, любезный, продолжалъ баронетъ, обращаясь опять къ буфетчику, мы можемъ полакомиться твоей свинкой въ субботу; прикажи ее убить. Миссъ Шарпъ, я полагаю, безъ ума отъ свиней; не правда ли, миссъ Шарпъ?

«И на этомъ, сколько могу припомнить, вертѣлся весь обѣденный разговоръ. Какъ-скоро убрали со стола, передъ особой сэра Питта поставили серебряную кружку съ горячей водой и бутылку съ ромомъ. Мнѣ и моимъ ученицамъ мистеръ Горроксъ подалъ три маленькія рюмки съ виномъ и стаканъ для леди Кроли. Когда всѣ вышли изъ-за стола, миледи вынула изъ своего рабочого ящика какую-то огромную матерію для шитья, между-тѣмъ какъ ея дочери принялись играть возлѣ въ засаленныя карты. Я, по предложенію леди Кроли, забавлялась чтеніемъ памфлета о хлѣопыхъ законахъ. Должно замѣтить, что у всѣхъ насъ была одна свѣча въ серебряномъ подсвѣчникѣ.

«Такъ просидѣли мы около часа; пока передъ дверью послышались шаги.

« — Бросьте скорѣе карты, дѣти, вскричала миледи въ страшномъ испугѣ. Положите книгу мистера Кроли, миссъ Шарпъ.

«И лишь только были сдѣланы эти распоряженія, какъ мистеръ Кроли вошолъ въ комнату.

« — Намъ слѣдуетъ опять возобновить вчерашнія занятія, молодыя дѣвицы, сказалъ старшій сынъ сэра Питта, прочтите по страничкѣ изъ своей книги такъ, чтобъ миссъ… миссъ Шарпъ могла васъ слышать.

«И дѣвочки принялись читать «Наставленіе миссіонерамъ относительно обращенія Индійцевъ».

«Въ десять часовъ, всѣ собрались на молитву въ большой залѣ. Первый пришолъ сэръ Питтъ; послѣ него, одинъ за другимъ, вошли: буфетчикъ, каммердинеръ мистера Кроли, кучеръ, три лакея въ жолтыхъ ливреяхъ и четыре женщины, изъ которыхъ одна, становясь на колѣги, толкнула меня очень неучтиво.

«Послѣ молитвы, мистеръ Кроли сказалъ почтенному собранію трогательную и назидательную рѣчь на сонъ грядущій; затѣмъ, мы взяли свѣчи и отправились по своимъ спальнямъ. Я принялась писать къ своей милой Амеліи; но сэръ Питтъ, какъ я уже говорила, помѣшалъ мнѣ на серединѣ письма.

«Прощай, мой милый, незабвенный другъ. Тысячу, тысячу, тысячу поцалуевъ.

«Суббота. Сегодня поутру разбудило меня страшное визжанье чорной свиньи, назначенной на закланіе. Мои ученицы, Роза и Фіалка, вчера водили меня по всѣмъ пристройкамъ около дома. Онѣ показывали мгѣ когюшню, псарню, оранжерею и садовника, который въ ту пору собиралъ фрукты для распродажи на рынкѣ. Дѣвочки попросили у него кисть винограда, но онъ отказалъ наотрѣзъ и объявилъ, что у сэра Питта на счету каждая ягодка. Потомъ имъ захотѣлось поѣздить верхомъ на прекрасной лошадкѣ; но лишь-только Фіалка сѣла въ сѣдло, кучеръ съ ужаснымт заклятіями прогналъ всѣхъ насъ изъ конюшни.

«Леди Кроли всегда занята своимъ шитьемъ и всегда оплакиваетъ свою красоту. Она не имѣетъ въ домѣ никакого значенія. Сэръ Питтъ подвечеръ всегда красенъ, какъ жареный ракъ, не твердъ въ своей походкѣ, и, кажется, въ постояпной оргіи участвуетъ буфетчикъ. Мистеръ Кроли по вечерамъ всегда читаетъ наставленія, а по утрамъ сидитъ въ своемъ кабинетѣ, или разъѣзжаетъ верхомъ по окрестностямъ «Королевиной уеадьбы».

«Сто тысячь поклоновъ твоимъ безцѣннымъ родителямъ. Какъ здоровье мистера Джозефа? Оправился ли онъ отъ этого проклятого пунша? О, Боже мой, какъ мужчины должны быть осторожны!

«Вѣчно обожающая тебя

«Ребекка.»

— — —

Я не оптимистъ; но, положа руку на сердце, готовъ на этотъ разъ совершенно согласиться съ философіею мистриссъ Бленкиншопъ, ключницы на Россель-Скверѣ, утверждавшей, что все устроено къ-лучшему въ этомъ подлунномъ мірѣ, и, право, Джозефъ Седли поступилъ весьма основательно, что послушался совѣтовъ мистера Осборна. Амелія и миссъ Шарпъ — ягодки не одного поля; и я радъ, что имъ не нравилось жить вмѣстѣ на Россель-Скверѣ. Ребекка, спора нѣтъ, дѣвушка умная и съ характеромъ веселымъ; но мнѣ рѣшительно не нравится ея наблюдательность и слишкомъ обширное знаніе житейскихъ дѣлъ. Зачѣмъ, напримѣръ, подмѣтила она, что леди Кроли оплакиваетъ свою красоту, и что сэръ Питтъ Кроли позволяетъ себѣ слишкомъ дружескія отношенія къ буфетчику Горроксу? Это не хорошо, и вы, вѣроятно, правы, милостивыя государыни, если прйшете къ разумному заключенію, что передъ вами рисуется образъ такой женщины, которую едва ли вы согласитесь назвать своей сестрицой. Что жь мнѣ дѣлать? Я гуляю на европейской почвѣ по «Базару житейской суеты». Ахъ, зачѣмъ, зачѣмъ судьба, при рожденіи, не забросила меня на островъ Формозу, къ землякамъ почтенного Псалманасара?.. Впрочемъ, знаете ли что?

Видѣлъ я въ Неаполѣ одного синьйора, раскащика игтересныхъ повѣстей, около которого, на морскомъ берегу, собиралась дѣлая толпа честныхъ лаццарони, съ жадностію внимавшихъ его словамъ. При одномъ изъ такихъ расказовъ, гдѣ поэтическими красками изображались дѣянія какихъ-то головорѣзовъ, и раскащикъ и толпа пришли въ бѣшеную ярость. Проникнутые сильнѣйшимъ негодованіемъ противъ фантастического героя вымышленной исторіи, поэтъ и его слушатели быстро вскочили съ своихъ мѣстъ и подняли на воздухъ свои байоки, изъявляя полную готовность разить безнравственного негодяя, еслибъ, паче чаянія, онъ появился между ними.

А сколько разъ на парижскихъ маленькихъ театрахъ случалось мнѣ слышать собственными ушами, какъ зрители, исполненные справедливого негодованія противъ героя раздирательгой драмы, кричали изъ своихъ ложъ: «Ah, gredin! Ah, monstre!» Я знаю даже, что и актеры на этихъ нравственныхъ театрахъ весьма часто отказываются играть безнравственныя роли какихъ-нибудь infâmes Anglais, и соглашаются получать мизеристое жалованье, чтобъ только быть на сценѣ честными людьми.

Это весьма назидательные факты, и кто охотникъ выводить заключенія изъ данныхъ посылокъ, тотъ можетъ на досугѣ думать о чемъ ему угодно и сколько угодно, а мы, съ вашего позволенія, примемся продолжать наши странствованія по «базару житейской суеты».

ГЛАВА IX

Фамильные портреты.

Сэръ Питтъ Кроли былъ, въ нѣкоторомъ смыслѣ, философъ-циникъ, до страсти любившій жизнь на низшихъ ступеняхъ ея развитія въ общественномъ быту. Безъискусственная простота и отсутствіе джентльменской чопорности были существенными чертами въ философической натурѣ владѣльца «Королевиной усадьбы». Сперва, мы уже сказали, баронетъ женатъ былъ на дочери благородного лорда Бинки; но этотъ бракъ былъ устроенъ покойными его родителями, вовлечонными въ заблужденіе любовію къ сыну. По кончинѣ леди Кроли, баронетъ избралъ себѣ въ супруги миссъ Розу Досонъ, дочь мистера Джона Томаса Досона, почтенного негоціанта изъ Модбери, торговавшаго желѣзомъ на великобританскихъ рынкахъ.

И какъ была счастлива Роза Досонъ, когда судьба такимъ образомъ непредвидѣнно возвела ее на степегь миледи Кроли? Мы обязаны исчислить по порядку всѣ статьи ея супружеского блаженства.

Вопервыхъ, по вступленіи въ бракъ, Роза Досонъ принуждена была забыть черноглазого юношу, Питера Бутта, привязанного къ ней съ дѣтскихъ лѣтъ цѣпями нѣжнѣйшей дружбы, и теперь этотъ юноша, истомленный грустью и отчаяньемъ, пустился добывать дичь въ чужихъ лѣсахъ, и побратался съ отъявленными контрабандистами, испортившими въ конецъ его молодую и свѣжую натуру. Потомъ, какъ и водится, прелестная Роза перессорилась со всѣми пріятельницами и подругами своей юности, которыхъ, разумѣется, ей нельзя же было принимать на «Королевиной усадьбѣ» въ качествѣ миледи Кроли. Новыхъ друзей у нея не было, да и гдѣ могла отыскать ихъ бывшая купеческая дочка? Кто захотѣлъ бы теперь заключить съ нею дружественную связь? Три взрослыя дочери сэра Гуддельстона-Фуддельстона, сами нѣкогда питали сладчайшую надежду на титулъ миледи Кроли, и теперь, какъ онѣ говорили, имъ естественно было презирать ворону въ павлиньихъ перьяхъ. Семейство сэра Джильса Вапсгота тоже, съ своей стороны, глубоко оскорбилось этимъ предпочтеніемъ купеческой дочки, потому-что старшая миссъ Вапсготъ не могла уже сдѣлаться супругой баронета. Впрочемъ, всѣ вообще великіе и мелкіе помѣщики этого графства, каждый по своему, были чрезвычайно недовольны тѣмъ, что собратъ ихь унизилъ свое достоинство неравнымъ бракомъ.

«А чортъ ихъ побери! думалъ про себя сэръ Питтъ, пусть ихъ ворчатъ, сколько имъ угодно. Знать ихъ не хочу!»

И на этомъ основаніи сэръ Питтъ Кроли, вполнѣ довольный супружсскимъ блаженствомъ, напивался каждый вечеръ съ буфетчикомъ Горроксомъ, и колотилъ иногда, для препровожденія времени, свою прелестную миледи. Во время парламентскихъ засѣданій, онъ обыкновенно ѣздилъ въ Лондонъ, оставляя супругу на «Королевигой усадьбѣ», гдѣ жила она одна, безъ друзей и даже безъ знакомыхъ. Прадѣдовскій замокъ господъ Кроли былъ для нея тюрьмою въ буквальномъ смыслѣ слова. Даже мистриссъ Бьютъ Кроли, жена баронетова брата, пасторша, отказалась наотрѣзъ дѣлать визиты своей невѣеткѣ, потому, говорила она, что дочь какого-нибудь торгаша, заносчивая выскочка, не имѣетъ никакихъ правъ на ея родственную любовь.

Розовыя щочки и бѣлая кожа были, собственно говоря, единственными талантами, которыми судьба надѣлила прелестную миледи Кроли. Не получивъ ни малѣйшого образованія, необходимого для свѣтской дамы высшого круга, она не имѣла той нравственной энергіи и душевной силы, которая такъ часто выпадаетъ на долю самыхъ простыхъ и даже глуповатыхъ женщинъ. Слабая и безхарактерная, она не могла надолго внушить къ себѣ привязанность сэра Питта. Послѣ рожденія двухъ дѣтей, дѣвственная ея свѣжесть исчезла, розы увяли на ея щекахъ, и она сдѣлалась простою машиною въ домѣ своего супруга, столько же безполезною, какъ старое фортепьяно покойной леди Кроли. Въ своемъ туалетѣ она любила свѣтло-яркіе цвѣта, какъ и всѣ блондинки, и носила преимущественно шерстяныя небесно-голубыя платья, сшитыя, впрочемъ, безъ всякихъ притязаній на современную моду. Цѣлый день и большую часть вечера она сама занималась шитьемъ, и почти не выпускала иголки изъ рукъ. Въ два, три года супружеской жизни, ей удалось приготовить стеганыя одѣяла для всѣхъ постелей на «Королевиной усадьбѣ», и даже наколочки для подушекъ были ея собственной работы. Такая дѣятельность приходилась какъ нельзя больше по вкусу философа-баронета. Былъ у ней цвѣтникъ, хорошій цвѣтникъ, снабжонный всѣми растеніями англійской флоры, и она любила его нѣжно; но кромѣ цвѣтника, миледи Кроли не имѣла никакихъ предметовъ нѣжной привязанности или антипатіи. Какъ-скоро мужъ обходился съ нею круто, она погружалась въ апатическое состояще, равное летаргическому сну. Нерѣдко бродила она, охая и стоная, изъ одной комнаты въ другую, въ папильоткахъ и дырявыхъ башмакахъ.

О базаръ, базаръ житейской суеты! Такая ли судьба ожидала тебя, прелестная миссъ Роза? Питеръ Буттъ и его счастливая супруга могли бы свой вѣкъ прожить спокойно въ своей уютной фермѣ, среди кучи розовыхъ дѣтей, окружонныхъ заботливостью любящихъ родителей, и были бы у имхъ свой мечты, надежды, свои удовольствія и радости, растворяемыя по временамъ тихой грустью. Но увы! великолѣпная карета и четверка вороныхъ предпочитаются тихой, семейной жизни на базарѣ житейской суеты, и вы промѣняли, прелестная миссъ Роза, семейное счастье на блестящія игрушки! еслибъ какой-нибудь Синей-Бородѣ нашего времени понадобилась десятая жена, неужели, думаете вы; онъ не отыскалъ бы для себя красавицы-невѣсты въ семействѣ какого-нибудь глупого купца?..

Роза и Фіалка, какъ само-собою разумѣется, не имѣли особенной привязанности къ своей мама, постояшю грустной, задумчивой и скучной; но онѣ были совершенно счастливы на кухнѣ и въ конющнѣ, между домашней челядью. Къ счастью, у садовника, Шотландца, было хорошее семейство, и малютки миледи Кроли не могли испортить своей нравственности между ихъ дѣтьми. Этимъ и ограничивалось воспитаніе Розы и Фіалки, до прибытія на «Королевину усадьбу» гувернантки.

Миссъ Ребекку Шарпъ ангажировали сюда по милости старшого сына баронета, мистера Питта Кроли, который уже давго твердилъ своему отцу о необходимости довершить умственное и нравственное образованіе малютокъ подъ руководствомъ опытной наставницы, знакомой съ современнымъ ходомъ искусствъ и наукъ. Мистеръ Питтъ былъ единственнымъ покровителемъ и другомъ леди Кроли, и единственнымъ человѣкомъ, къ которому, послѣ своихъ дѣтей, она питала въ душѣ чувство, похожее на искреннюю привязанность. Онъ гордился своимъ происхожденіемъ, съ матерней стороны, отъ лордовъ Бинки, и велъ себя, во всѣхъ отношеніяхъ, какъ истинный джентльменъ знаменитой породы. По возвращеніи изъ школы, онъ былъ уже взрослымъ, совершеннолѣтнимъ мужчиной степенной наружности, и принялъ на себя обязанность хозяйничать самовластно въ домѣ своего отца, возъимѣвшаго къ нему высокое почтеніе. Первымъ его дѣломъ было возстановить на «Королевиной усадьбѣ» ослабѣвшій духъ прадѣдовской дисциплины. Его наклонности и вкусы приняли самый утончонный характеръ, и онъ готовъ былъ скорѣе погибнуть голодной смертью, чѣмъ сѣсть за столъ, накрытый скатертью не бѣлѣе снѣга. Разъ, лишь только онъ вышолъ изъ школы, буфетчикъ Горроксъ осмѣлился подать ему письмо, не положивъ его предварительно на серебряный подносъ; мистеръ Питтъ бросилъ на неосторожного слугу такой юпитеровскій взглядъ, мистеръ Горроксъ съ этой поры началъ дрожать передъ нимъ, какъ осиновый листъ.

Весь домъ, безъ малѣйшихъ исключеній, благоговѣлъ передъ мистеромъ Питтомъ. Леди Кроли не смѣла, въ его присутствіи, бродить въ папильоткахъ, и вообще обращала тщательное вниманіе на свою наружность. Старые штиблеты сэра Питта исчезли въ присутствіи сына, и онъ старался, по-возможности, освободиться отъ своихъ плебейскихъ привычекъ. Избѣгая сыновнихъ выговоровъ и упрековъ, онъ пилъ ромъ и водку втихомолку, подвечеръ и въ такой комнатѣ, куда не простирался непосредственный надзоръ мистера Питта. Въ обращеніи съ прислугой онъ принужденъ былъ соблюдать джеигльменскую важность.

По приказанію Питта, буфетчикъ каждый день, за полчаса до обѣда, долженъ былъ являться въ комнату леди Кроли въ бѣлыхъ перчаткахъ, и докладывать такимъ образомъ:

— Млледи, столъ накрытъ.

Затѣмъ, черезъ нѣсколько минутъ, мистеръ Питтъ самъ приходилъ къ своей мачихѣ, и учтиво предлагалъ ей руку — вести ее въ столовую. Онъ разговаривалъ съ нею не иначе, какъ со всѣми признаками глубочайшого почтенія, хотя это было очень рѣдко. Какъ-скоро миледи вставала съ мѣста, онъ спѣшилъ отворить ей дверь; и сопровождалъ ея выходъ джентльменскимъ поклономъ.

Въ итоиской коллегіи всѣ и каждый называли Питта красной дѣвушкой, и я долженъ съ прискорбіемъ замѣтить, что младшій братецъ, Родонъ, довольно часто колотилъ миссъ Кроли. Особенныхъ способностей къ какой-нибудь наукѣ въ немъ не оказалось, зато былъ онъ прилеженъ до истощенія послѣднихъ силъ, внимателенъ, послушливъ и аккуратенъ до такой степени, что, въ продолженіе востмилѣтняго курса, его ни раза не сажали въ карцеръ. Рѣдкое, завидное счастье.

Въ Итонѣ каррьера его выяснилась и опредѣлилась. Онъ изучалъ здѣсь ораторовъ древнихъ и новѣйшихъ, и говорилъ безъ умолка на сходкахъ, приготовляя себя такимъ образомъ къ дипломатической службѣ, въ которую послѣ онъ вступилъ подъ высокимъ покровительствомъ своего дѣда, лорда Бинки. Но хотя говорилъ онъ какъ трещетка, и всѣ его рѣчи шпиговались несмѣтнымъ множествомъ латинскихъ цитатъ изъ Цицерона и Сенеки, однакожь не убѣждалъ онъ никого, и каждый съ изумленіемъ видѣлъ, что мистеръ Питтъ, несмотря на необыкновенное искусство въ жестикуляціи, отнюдь не созданъ для ораторской каѳедры. На выпускномъ экзаменѣ онъ не получилъ даже поэтического приза, хотя никто изъ пріятелей его не сомнѣвался, что академическій совѣтъ удостоитъ его этой награды.

По выходѣ изъ школы, онъ сдѣлался частнымъ секретаремъ у лорда Бинки, и потомъ, въ скоромъ времени, его назначили чиновникомъ при посольствѣ въ нѣкій германскій городъ, гдѣ служилъ онъ съ безукоризненною честностью, отправляя повременамъ, въ видѣ димломатической депеши, страсбургскіе пироги къ тогдашнему министру иностранныхъ дѣлъ. Около десяти лѣтъ онъ пробылъ за границой, оплакивая въ послѣдніе годы кончину своего дѣда, незабвенного лорда Бинки; но великобританскій парламентъ, сверхъ всякого ожиданія и расчетовъ, дурно награждалъ его усердіе къ службѣ; и мистеръ Питтъ Кроли, недовольный своей дипломатической каррьерой, возвратился въ отечество, на «Королевину усадьбу», съ тѣмъ, чтобы предаться мирнымъ занятіямъ въ тиши своего уединенного кабинета.

По возвращеніи въ Англію, онъ написалъ учоный политическій памфлетъ (потому-что демонъ честолюбія постоянно мучилъ его душу; и ему хотѣлось, такъ или иначе, рисоваться передъ публикой), и принялъ потомъ дѣятельное участіе въ филантропическомъ вопросѣ относительно Негровъ. Это послѣднее обстоятельство подружило его съ мистеромъ Уильберфорсомъ, и вслѣдъ затѣмъ онъ завязалъ дружескую корреспонденцію съ достопочтеннымъ Мельхіседекомъ Горнблауэромъ, ревностнымъ распространителемъ филантропическихъ идей по ту сторону океана. Весною, въ первыхъ числахъ мая, мистеръ Питтъ, отказавшійся отъ политическихъ преній, регулярно пріѣзжалъ въ Лондонъ, для засѣданія въ обществѣ методистовъ. Въ деревнѣ у себя былъ онъ судьею и дѣятельнымъ ораторомъ въ обществѣ особъ, имѣвшихъ нужду въ методистскихъ бесѣдахъ. Сверхъ того, онъ вступилъ въ дружескую связь со многими дамами, извѣстными въ ту пору учоному міру краснорѣчивыми изліяніями своихъ чувствъ въ созерцательныхъ брошюрахъ. Говорили даже, будто онъ частенько дѣлалъ визиты достопочтенной леди Дженни Шимшенксъ, третьей дочери лорда Саутдауна, у которой была сестрица, леди Эмилія, написавшая нѣсколько умилительныхъ трактатовъ, раздиравшихъ душу и зажигавшихъ сердце.

Миссъ Шарпъ, въ письмѣ къ своей подругѣ; отнюдь не преувеличила той роли, которую мистеръ Питтъ игралъ на «Королевиной усадьбѣ». Онъ считалъ своей обязанностью наблюдать не только за дѣяніями, но и за помышленіями всей домашней прислуги; и часто буфетчикъ Горроксъ долженъ былъ, въ его присутствіи, расказывать съ умиленнымъ сердцемъ, какъ ведутъ себя мужчины въ отношеніи къ прекрасному полу, и наоборотъ, какъ дѣвичья ведетъ себя въ отношеніи къ лакейской. По вечерамъ, весьма нерѣдко, мистеръ Питтъ сбиралъ вокругъ себя женщинъ и мужчинъ, чтобы, на сонъ грядущій, прочитать имъ нѣсколько страницъ изъ какой-нибудь назидательной книги. Этого мало: мистеръ Питтъ, независимо отъ пастората, устроилъ на «Королевиной усадьбѣ» правильную методистскую сходку, куда, по его мнѣнію, разъ въ недѣлю, долженъ былъ являться сэръ Питтъ Кроли, и выслушивать краснорѣчивыя сентенціи своего сына, которыя обыкновенно погружали отца въ сладкій сонъ. Эти сходки послужили окончательнымъ поводомъ къ разрыву баронета съ пасторской семьею.

Всѣ эти запятія отнюдь не истребляли въ душѣ Питта буйныхъ порывовъ къ политической славѣ. Для блага великобританского народа, онъ настоятельно требовалъ отъ своего отца, чтобы тотъ уступилъ ему въ парламентѣ свое мѣсто; но старикъ, сверхъ всякого ожиданія, обнаружилъ здѣсь необыкновеимую упругость воли. Оба они были слишкомъ умны, чтобы ни съ того ни съ сего отказаться отъ полуторы тысячи годового дохода, который теперь, при растройствѣ фамильныхъ дѣлъ, былъ чрезвычанпо важенъ для «Королевипой усадьбы».

Фамильныя дѣла растроились особенно послѣ того, какъ первый баронетъ, Вальполь Кроли, прокутилъ зпачительную сумму денегъ, которую потомъ «Королевина усадьба» обязана была внести въ казну. Сэръ Вальполь былъ весельчакъ и пройдоха на всѣ руки, «alieni appelons, sui profusus», какъ обыкновенно отзывался о немъ мистеръ Питтъ съ глубокимъ вздохомъ. Онъ занималъ деньги у всѣхъ капиталистовъ, и моталъ ихъ, зажмуря глаза, въ кругу веселыхъ друзей. При жизни его, «Королевина усадьба» была притономъ всѣхъ возможныхъ пьяницъ и отъявленныхъ кутилъ, которые съѣзжались къ баронету со всѣхъ концовъ Гемпшира. Погреба на «Королевиной усадьбѣ» были въ ту пору наполнены сотнями бочекъ съ бургундскимъ, задній дворъ сворами борзыхъ и гончихъ, а на господскихъ конюшняхъ стояли во всякое время десятки верховыхъ скакуновъ для пріѣзжихъ гостей. Теперь потомки этихъ скакуновъ пахали землю, принадлежавшую». Королевиной усадьбѣ», или употреблялись въ извозъ для трафальгарскаго дилижанса, на которомъ, между прочимъ, пріѣхала сюда миссъ Шарпъ. Собственно для домашняго употребленія, сэръ Питтъ держалъ четверку вороныхъ, возившихъ его цугомъ къ близкимъ и отдаленнымъ сосѣдямъ графства, потому что, несмотря на рѣшительную наклонность къ цинизму, онъ любилъ этимъ способомъ поддерживать достоинство и древность своего рода, и хотя довольно часто кушалъ онъ баранью требуху, за столомъ его всегда стояли три лакея.

Если бы посредствомъ одной только бережливости можно было наживаться, сэръ Питтъ Кроли, нѣтъ сомнѣнія, давно бы разбогатѣлъ какъ Крезъ; если бы судьба опредѣлила ему быть адвокатомъ въ какомъ-нибудь провинціяльномъ городишкѣ, онъ умѣлъ бы, конечно, искуснымъ образомъ набить свой карманъ, нисколько не очернивъ своей репутаціи дѣлового человѣка. Но, къ несчастью, ему достались въ удѣлъ древнее аристократическое имя и обширное помѣстье: ни то, ни другое, не могло содѣйствовать къ возвышенію сэра Питта. Онъ заразился страстью къ тяжбамъ, и это сутяжничество стоило ему нѣсколькихъ тысячь въ годъ. Чрезмѣрная скупость не позволяла ему вручить своихъ дѣлъ одному повѣренному агенту и, вмѣсто того, управленіемь его помѣстья завѣдывала цѣлая дюжина пройдохъ, которые всѣ обманывали его кругомъ, заботясь только о своемъ карманѣ. Ему жаль было даже сѣмянъ для посѣва, и онъ сыпалъ ихъ на землю жадною рукою, отчего природа отмщала ему каждый годъ, награждая въ то же время обильной жатвой щедрыхъ земледѣльцовъ. Только одни банкроты брали на откупъ его угодья. Онъ любилъ пускаться въ спекуляціи всякого рода: обработывалъ рудники, копалъ каналы, скупалъ акціи, брался содержать почтовыя станціи, вступалъ во всѣ возможные подряды, и былъ вообще самымъ дѣятельнымъ человѣкомъ въ цѣломъ графствѣ.

Но нигдѣ и ни въ чемъ не успѣвалъ сэръ Питтъ Кроли. Была подъ его распоряженіемъ гранитная каменоломня; но такъ какъ онъ не хотѣлъ честнымъ образомъ расплатиться съ своими агентами, то четверо изъ нихъ бѣжали, унеся въ Америку все свое богатство. За недостаткомъ приличныхъ распоряженій, его ломки, гдѣ добывался каменный уголь, наполнились водою; правительство отказалось брать негодные матеріялы изъ его рукъ; что жь касается до его почтовыхъ лошадей, всѣмъ было извѣстно, что онъ шпиговалъ ихъ гнилымъ сѣномъ и соломой, отъ чего бѣдныя клячи падали у него чуть не на каждой миле.

При всемъ томъ, въ общежитіи сэръ Питтъ Кроли былъ прелюбезный человѣкъ, и не было въ немъ ни малѣйшихъ слѣдовъ джентльменской спѣси. Онъ даже предпочиталъ общество какого-нибудь фермера или конского барышника знакомству съ чопорнымъ джентльменомъ, подобнымъ его старшему сыну. Онъ любилъ, что называется, запустить за галстухъ при каждомъ удобномъ случаѣ, отпускалъ простонародныя прибаутки и побранки, и, несмотря на преклонность лѣтъ, ухаживалъ за дочерьми своихъ фермеровъ.

Филантропическими свойствами природа не наградила сэра Питта; онъ въ жизнь свою не сдѣлалъ доброго дѣла, и никто не видалъ никогда, чтобы онъ подалъ нищему какой-нибудь шиллингъ; за то былъ онъ разбитнымъ товарищемъ въ плебейской бесѣдѣ, шутилъ, любезничалъ, смѣялся и подъчасъ бражничалъ напропалую съ какимъ-нибудь арендаторомъ, съ которымъ на другой же день плутовски заключалъ выгодную торговую сдѣлку. Такою же благосклонностью пользовались у него полѣсовщики и браконьеры, если только они стрѣляли дичь не на его собственной землѣ. Насчотъ отношеній его къ прекрасному полу, миссъ Ребекка Шарпъ уже довольно намекнула въ своемъ дружескомъ письмѣ. Словомъ сказать, изъ всѣхъ англійскихъ баронетовъ, это былъ самый эгоистическій старикашка, глупый, хитрый, жадный… Намъ очень больно представлять здѣсь характеристику этого рода; но то неподлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что есть между нашими джентльменами герой съ такою злокачественною натурой. Что жъ дѣлать? — въ семьѣ не безъ урода.

Обстоятельство, доставившее мистеру Питту Кроли огромное нравственное вліяніе надъ своимъ отцомъ, заключалось главнѣйшимъ образомъ въ характерѣ финансовыхъ отношеній между ними. Баронетъ долженъ былъ своему сыну значительную сумму денегъ, взятыхъ имъ изъ приданого матери, и платить этотъ долгъ онъ не находилъ приличнымъ. Вообще замѣтить должно, что сэръ Питтъ Кроли имѣлъ непобѣдимое отвращеніе къ своимъ заимодавцамъ, и только силою закона можно было принудить его къ уплатѣ какого бы то ни было долга. Миссъ Шарпъ расчитала съ математическою вѣрностью (скоро мы увидимъ, что она въ совершенствѣ ознакомилась со всѣми фамильными тайнами «Королевиной усадьбы»), что уплата кредиторамъ могла стоить баронету нѣсколькихъ фунтовъ въ годъ; но онъ и слышать не хотѣлъ о такой, по его мнѣнію, совершенно безполезной тратѣ депегъ. Руководимый мудрою политикой, онъ всего чаще съ глазъ гонялъ неотвязчивыхъ заимодавцовъ, или, въ случаѣ судебного процесса, откладывалъ платежъ отъ одного срока до другого. Онъ отлично умѣлъ пользоваться своимъ положеніемъ, и прекрасно понималъ, что никто не дерзнетъ посадить его въ тюрьму.

— Чортъ ихъ побери! говорилъ сэръ Питтъ, зачѣмъ же я и членъ парламента, если принуждепъ буду всякому олуху платить свои должишки.

О базаръ, базаръ житейской суеты! вотъ предъ нами человѣкъ, который кое-какъ, съ грѣхомъ пополамъ, умѣетъ читать по складамъ, и который едва-ли два, три слова напишетъ безъ грубѣйшихъ орѳографическихъ ошибокъ. Жизнь его переполнена грязными привычками, сутяжничествомъ и мелкими каверзами, въ высшей степени унижающими нравственное достоинство человѣка и гражданина. Нѣтъ у него ни радостей, ни наслажденій, облагороженныхъ эстетическимъ вкусомъ и, однакожь, этотъ человѣкъ живетъ въ странѣ, которая съ гордостью присвоиваетъ себѣ право на титулъ образованнѣйшей націи Европы… Какъ живетъ? Сэръ Питтъ Кроли засѣдаетъ между членами парламента, болтаетъ гугнивымъ языкомъ ораторскія рѣчи, считается столбомъ великобританской конституціи, и ѣздигъ цугомъ въ золотой каретѣ. Великіе люди жмутъ ему руку, и онъ не стыдится корчить изъ себя достоимѣнного дипломата. О Англія! какъ часто на твоей плодотворцой почвѣ несчастные герои въ родѣ Питтовъ Кроли затмѣвали своимъ блескомъ великолѣпныхъ геніевъ искусства и науки!..

Была у этого чудака незамужняя сестрица, получившая въ наслѣдство огромное имѣніе послѣ своей матери, и хотя баронетъ не разъ просилъ у ней эти деньги подъ закладъ, однакожь миссъ Кроли уклонялась отъ этого предложенія, основательно расчитывая, что наличный капиталъ вѣрнѣе всякого заклада. Носился слухъ и всѣ это знали, что миссъ Кроли имѣла намѣреніе раздѣлить свое наслѣдство между младшимъ сыномъ баронета и пасторскою семьей: ей уже приходилось два или три раза выплачивать долги Родона Кроли, когда тотъ учился въ школѣ и кутилъ на дѣйствительной службѣ. Слѣдовательно, миссъ Кроли была предметомъ глубочайшого почтенія, какъ скоро ей приходилось гостить на «Королевиной усадьбѣ». Иначе и не могло быть; у ея банкира хранился талисманъ, который могъ побѣдоносно и безъ всякихъ исключеній привязывать къ ней всѣ нѣжныя сердца, способныя любить и уважать.

И что за удивительную силу придаетъ старушкѣ этотъ волшебный талисманъ въ желѣзной кассѣ банкира! Съ какою умилительною нѣжностью мы взираемъ на ея недостатки, если она, чего дай Богъ всѣмъ моимъ читателямъ, приходится намъ бабушкой, тетушкой, сестрицой, или чемъ-нибудь въ родѣ седьмой воды на киселѣ! Какая она добрая, великодушная… великій Аллахъ! пусть у нея будутъ оловяные глаза, горбокъ на спинѣ и парикъ на плѣшивой головѣ; мы готовы, пожалуй, назвать ее купидончикомъ, если только у нея карета съ гербомъ и жирный кучеръ на козлахъ. И вотъ уже я вижу, милостивые государи, какъ вы раскланиваетесь въ три погибели, какъ-скоро престарѣлая леди, внимательная къ любви своихъ нѣжныхъ родственниковъ, переступаетъ черезъ порогъ вашей гостиной. Съ какимъ усердіемъ вы знакомите своихъ гостей съ ея великолѣпнымъ положеніемъ на базарѣ житейской суеты!

— Какъ бы я хотѣлъ, говорите вы съ такой откровенностію, которая дѣлаетъ честь вашему сердцу, — какъ бы я хотѣлъ, что бы этотъ вексель въ пять тысячь фунтовъ былъ подписанъ рукою миссъ Мак-Уирртеръ!

— Что жь? можно попросить, отвѣчаетъ ваша супруга.

— Миссъ Мак-Уирртеръ не родственница ли вамъ? спрашиваетъ васъ любознательный гость.

— Она моя тетка, отвѣчаете вы совершенно безпечнымъ тономъ, повертываясь въ своихъ креслахъ.

И это лишь только одинъ простѣйшій эпизодъ изъ того употребленія, какое вы дѣлаете изъ своей тетушки на рынкѣ житейскихъ треволненій. Супруга ваша готова каждую недѣлю препровождать къ ней вещественные знаки невещественныхъ сердечныхъ отношеній, и маленькія дочки ваши работаютъ каждый день, отъ утра до обѣда, приготовляя для своей бабушки расписанныя подушечки, кошельки, корзинки и узорчатыя скамеечки для ея почтенныхъ ногъ. Какой великолѣпный огонь горитъ у васъ въ каминѣ, какъ-скоро миссъ Мак-Уирртеръ навѣщаетъ вашихъ дѣтокъ! Весь вашъ домъ, въ продолженіе ея присутствія, принимаетъ веселую, праздничную наружность, и все дышетъ счастьемъ, довольствомъ, безпримѣрнымъ комфортомъ, какого, въ другія времена, не увидишь у васъ никогда! Вы сами, милостивый государь; забываете про свой ежедневный отдыхъ послѣ обѣда, и радушно изъявляете готовность сыграть въ преферанчикъ съ достопочтеннѣйшею гостьей. И какіе чудные обѣды устроиваются въ эти торжественные дни! Рѣдкая рыба, устрицы первого сорта и ост-индская мадера ни почемъ, хотя въ другое время не бываетъ за вашимъ столомъ и скромного медока. Даже кухонный комитетъ принимаетъ дѣятельное участіе въ общемъ благополучіи: люди ваши угощаются шотландскимъ пивомъ первого сорта, потому-что за столомъ засѣдаетъ съ ними жирный кучеръ миссъ Мак-Уирртеръ; въ дѣтской почтенная компанія пьетъ отличный чай, не щадя ни сахара, ни сливокъ, потому-что горничная миссъ Мак-Уирртеръ раздѣляетъ трапезу съ вашей нянькой.

Такъ ли это, милостивые государи? Я обращаюсь собственно къ среднимъ сословіямъ Трехъ Соединенныхъ Королевствъ, и взываю… Великій Боже! Да я сошелъ бы съ ума отъ радости, если бы вдругъ благосклонная судьба ниспослала мнѣ старую незамужнюю тетку, разъѣзжающую на бѣлыхъ лошадяхъ въ золотой каретѣ съ гербомъ! О, для такого торжественнаго случая, я самъ бы, на старости лѣтъ, принялся вышивать по канвѣ скамеечки и туфли для ея костлявыхъ ножекъ, а Юлію и всѣхъ своихъ дѣтей заставилъ бы сочинять для нея альнаскарскіе обѣды изъ Тысячи и Одной Ночи! Сладкія, сладкія видѣнія! Глупыя, глупыя мечты! Прескверный сонъ!

ГЛАВА X

Ребекка начинаетъ пріобретать друзей.

И теперь, сдѣлавшись, по волѣ судьбы, дѣйствующимъ членомъ этой достолюбезной фамиліи, миссъ Ребекка Шарпъ поставила для себя непремѣннымъ долгомъ угождать, какъ она говорила, своимъ почтеннымъ благодѣтелямъ, и пріобрѣсть ихъ благосклонность во что бы то ни стало. Такое намѣреніе, всякой согласится, дѣлаетъ честь благодарному сердцу безпріютной сироты, и если въ ея расчеты входили, быть можетъ, нѣкоторыя эгоистическія соображенія, кто рѣшится обвинять въ нихъ благоразумную дѣвицу, обязанную изворачиваться собственными средствами на базарѣ житейской суеты!

— Я одна въ этомъ мірѣ, говорила безпріютная сиротка. Перспектива моей будущности основывается исключительно на моихъ собственныхъ трудахъ. Что тутъ станешь дѣлать? Эта краснощокая Амелія, просто, глупая дѣвчонка въ сравненіи со мной, а между тѣмъ почтенные родители обеспечили ея судьбу еще въ ту пору, когда она качалась въ колыбели. У бѣдной Ребекки ничего нѣтъ… ничего, кромѣ умной головы. Очень хорошо. Посмотримъ, нельзя ли чего сдѣлать съ этой умной головой, нельзя ли со временемъ доказать этой миссъ Амеліи, что Ребекка въ двадцать разъ достойнѣе ея. Стоитъ объ этомъ подумать, да подумать. Что и толковать; я не имѣю никакого отвращенія къ Амеліи; зачѣмъ бы я стала ненавидѣть это доброе, беззащитное созданіе? Но тотъ день будетъ для меня велкимъ праздникомъ, когда свѣтъ, уважая мои таланты, отдастъ мнѣ рѣшительное преимущество передъ этой смазливой дѣвчонкой. Не робѣй, Ребекка! сиди у моря и жди погоды!

Такъ мечтала наша ромагтическая героиня о своей будущей судьбѣ. Къ этому должны мы прибавить, что во всѣхъ ея воздушныхъ замкахъ первымъ и главнѣйшимъ жителемъ былъ ея будущій супругъ. Что тутъ удивительного? Мы знаемъ изъ достовѣрныхъ источниковъ, что молодыя дѣвушки всего чаще думаютъ о своихъ идеальныхъ женихахъ, и они же составляютъ предметъ постоянной заботливости для ихъ матерей. Ужь такъ устроена женская натура.

— Я сама должна быть для себя и матерью и отцомъ, говорила Ребекка, думая въ то же время съ болѣзненнымъ замираніемъ сердца о своей первой неудачѣ въ столкновеніи съ негоднымъ Джозефомъ Седли. Можетъ быть, оно и къ лучшену, что этотъ дуракъ отсталъ отъ меня.

Рѣшившись окончательно устроить свое положеніе на «Королевиной усадьбѣ», она расчитала, что ей необходимо заискивать благосклонность всякой живой души, съ которою столкнетъ ее судьба.

Но миледи Кроли, какъ женщина слабая, безхарактерная и не имѣвшая почти гикакого значенія въ своемъ собственномъ домѣ, не могла входить въ стратегическія соображенія миссъ Шарпъ, тѣмъ болѣе, что супруга баронета вовсе неспособна была оцѣнить ея таланты. Ребекка оставила ее въ покоѣ. Изрѣдка говорила она своимъ ученицамъ, съ видомъ соболѣзнованія, о ихъ «бѣдной мама», и хотя она обращалась къ ней всегда не иначе, какъ со всѣми признаками холодной почтительности, но не на нее обращены были главнѣйшія усилія ея изобрѣтательного ума.

Ея педагогическая метода въ отношеніи къ малюткамъ Кроли, полюбившимъ отъ всей души свою добрую гувернантку, отличалась необыкновенной простотоій. Миссъ Ребекка думала, что нѣтъ никакой надобности засаривать молодой мозгъ слишкомъ темными и отвлечонными понятіями, почерпнутыми изъ разныхъ наукъ, а всего лучше оставить малютокъ на произволъ ихъ собственной любознательности, такъ, чтобы онѣ воспитывали себя сами, безъ посторонняго руководства. По ея мнѣнію, изъ всѣхъ педагогическихъ системъ самая лучшая та, когда дитя само хлопочетъ о развітіи своего ума и сердца. Старшая дочка страстно любила книги; такъ-какъ старая библіотека на «Королевиной усадьбѣ» представляла довольно значительную коллекцію произведеній изящной словесности прошлого столѣтія, на французскомъ и англійскомъ языкахъ, и такъ-какъ ни одинъ мужчина во всемъ замкѣ не прикасался къ дубовымъ полкамъ книжныхъ шкафовъ, поступившихъ теперь въ полное распоряженіе гувернантки, то Ребекка нашла средство пріятнымъ образомъ, играя и шутя, сообщить миссъ Розѣ Кроли множество весьма интересныхъ познаній.

Такимъ образомъ, она и миссъ Роза читали вдвоемъ восхитительныя творенія французскихъ и англійскихъ писателей, между которыми особенно имъ нравились произведенія учонаго доктора Смоллета, остроумного мистера Фильдинга (преимуществеимо его Джозефъ Андрусъ), очаровательного и, вмѣстѣ, фантастического monsieur Кребильона Младшого, которому столько удивлялся безсмертный англіскій поэтъ Грэй. Творенія фернейскаго философа тоже поглощали напряженное вниманіе обѣихъ дѣвицъ.

Однажды, молодой Биттъ Кроли вошолъ въ классную залу и, увидѣвъ ихъ за книгами, спросилъ:

— Что вы дѣлаете, миссъ гувернантка?

— Читаемъ Смоллета, отвѣчала Ребекка невиннымъ тономъ,

— А! это очень хорошо, сказалъ мистеръ Пмттъ Кроли, совершенно успокоенный на счетъ выбора назидательныхъ сочиненій. Докторъ Смоллетъ въ свое время былъ учонѣйшій человѣкъ въ мірѣ. Его исторія немного скучновата, но совсѣмъ не такъ опасна для развитія юной головы, какъ англійская исторія мистера Юма. Вѣдь вы читаете исторію Смоллета?

— Да, мистеръ Кроли.

И Ребекка сказала правду, хотя при этомъ не считала нужнымъ прибавить, что то была исторія «О похожденіяхъ мистера Гомфри Клинкера».

Въ другой разъ, мистеръ Кроли засталъ свою сестру за чтеніемъ французскихъ трагедій, и это показалось ему довольно соблазнительнымъ для юной дѣвицы; но такъ-какъ гувернантка объяснила, что это собственно дѣлается для пріобрѣтенія легкости въ разговорномъ языкѣ, то это успокоило его совершеннѣйшимъ образомъ однажды навсегда. Какъ дипломатъ и свѣтскій человѣкъ, мистеръ Кроли чрезвычашю гордился своимъ практическимъ знаніемъ французского языка, и съ сердечнымъ удовольствіемъ выслушивалъ комплименты гувернантки, удостовѣрявшей его, что онъ объясняется на этомъ діалектѣ, какъ самъ monsieur de Massillon.

Миссъ Фіалка ни въ чемъ не походила на свою сестру, и ея наклонности обличали въ ней характеръ юркій, шумный, вовсе не женскій. Она въ совершенствѣ знала заповѣдныя мѣста, гдѣ курицы клали свой яйца, и даже умѣла мастерски карабкаться на верхушки деревьевъ, чтобы разорять гнѣзда грачей. Главнѣйшимъ ея удовольствіемъ было объѣзжать молодыхь жеребчиковъ и скакать по обширнымъ полямъ въ амазонскомъ платьѣ. Миссъ Фіалка была фавориткой своего отца и всѣхъ конюховъ на «Королевиной усадьбѣ». Она была любимицой, и вмѣстѣ ужасомъ кухарки, потому-что весьма часто похищала у нея жареныхъ цыплятъ и банки съ вареньемъ. Между ею и старшей сестрою происходили въ домѣ постоянныя баталіи. Миссъ Ребекка знала наизустъ всѣ эти дѣтскія проказы, но ни раза не говорила о нахъ леди Кроли, изъ опасенія, что бы та не сказала обо всемъ отцу, или что еще хуже, мистеру Питту Кроли; она обѣщала молчать, если миссъ Фіалка будетъ доброю дѣвушкой и полюбитъ свою гувернагтку.

Къ мистеру Питту Кроли миссъ Ребекка Шарпъ оказывала всегда самае глубокое почтеніе, и слова этого джентльмена, повидимому, имѣли для нея силу непреложного закона. Нерѣдко совѣтовалась ога съ нимъ относительно темныхъ мѣстъ, которыхъ не могла понять во французскихъ книгахъ, хотя мать ея была природная Француженка, и она въ совершенствѣ знала свой материнскій языкъ. Кромѣ этихъ общихъ наставленій, мистеръ Кроли, руководимый добротою сердца, выбиралъ для своей гувернантки книги нравственного содержанія, и весьма часто обращался къ ней въ своей изустно бесѣдѣ. Она благоговѣла передъ его назидательной рѣчью, которую однажды произнесъ онъ въ обществѣ методистовъ, и съ восторгомъ читала его политическій памфлетъ. Разъ вечеромъ, передъ отправленіемъ на сонъ грядущій, когда мистеръ Кроли разсуждалъ съ особеннымъ одушевленіемъ о гнусности порока, миссъ Ребекка Шарпъ растрогалась до слезъ, и изъ дѣвственной груди ея невольно вырвалось восторженное восклицаніе:

— О, благодарю васъ, сэръ, благодарю, благодарю!!

При этомъ глаза ея устремились къ небу, и глубокій вздохъ окончательно запечатлѣлъ искрепность ея поэтического восторга. Мистеръ Кроли, упоенный своимъ неожиданнымъ успѣхомъ, не видѣлъ земли подъ своими ногами.

— Что ни говори, а кровь что-нибудь да значитъ, разсуждалъ самъ съ собою мистеръ Питтъ Кроли. Удивительно, какъ миссъ Шарпъ электризуется моимъ назидательнымъ словомъ! Для всѣхъ этихъ олуховъ я какой-то бездушный говорунъ, и они просто зѣваютъ при самыхъ краснорѣчивыхъ мѣстахъ. Для нихъ я долженъ обдѣлывать каждую фразу, обтачивать свой слогъ на самый простой ладъ; но эта удивительная дѣвушка, можно сказать, ловитъ на-лету мои мысли. Не мудрено: ея мать была изъ породы Монморанси.

Въ самомъ дѣлѣ, теперь миссъ Шарпъ происходила, кажется, отъ этой фамиліи съ матерней стороны. само-собою разумѣется, никто не зналъ на «Королевиной усадьбѣ», что родительница ея была актрисой, и теперь это обстоятельство, болѣе чѣмъ когда-либо, содержалось въ глубокой тайнѣ. Дѣло извѣстное, что въ концѣ прошлого столѣтія многія древнія и благородныя фамиліи разорились въ конецъ отъ этого проклятого переворота, и матушка Ребекки подверглась общей участи несчастныхъ эмигрантовъ. Что станете дѣлать? Такова судьба. Миссъ Шарпъ, еще за нѣсколько мѣсяцовъ до прибытія на «Королевину усадьбу», выучяла насчетъ своей фамиліи множество преинтересныхъ анекдотовъ, которые теперь расказфвались, кому слѣдуетъ, съ истиннымъ одушевленіемъ и нерѣдко со слезами на глазахъ. Значительную часть этихъ анекдотовъ мистеръ Кроли случайно отыскалъ въ Энциклопедическомъ Словарѣ, хранившемся въ старой библіотекѣ, и это обстоятельство окончательно утвердило его въ высокомъ мнѣніи о предкахъ миссъ Ребекки.

Итакъ, мистеръ Кроли считалъ своей обязанностію наводить генеалогическія справки въ энциклопедическихъ словаряхъ; стало быть, онъ думалъ о нашей героинѣ и тогда, какъ она не имѣла счастья наслаждаться его изустною бесѣдой. Что жь отсюда слѣдуетъ? Ничего, собственно говоря; онъ питалъ къ Ребеккѣ нѣкоторую дружбу; но сердечная его привязанность принадлежала леди Дженни Шимшенксъ.

Разъ или два мистеръ Кроли давалъ молодой дѣвицѣ выговоръ за то, что она играла въ шашки съ его отцомъ, въ такую игру, которая, по его имѣнію, чрезвычайно содѣйствуетъ къ искорененію созерцательныхъ истинъ изъ юной души, причемъ онъ рекомендовалъ ей употреблять свой досугъ на чтеніе вновь вышедшого сочиненія «Слѣпая Прачка»; но миссъ Шарпъ, по этому случаю, извинилась съ нѣкоторою твердостью, что матушка ея довольно часто игрывала въ шашки съ престарѣлымъ графомъ де-Триктракъ и достопочтеннымъ аббатомъ дю-Корнетъ; этимъ способомъ, молодая дѣвица совершенно оправдала свой мірскія забавы съ сэромъ Питтомъ Кроли.

Но кромѣ шашекъ были, съ теченіемъ времени, отысканы и другія средства для постоянныхъ сношеній съ господиномъ баронетомъ. Необыкновенная смышленость гувернантки послужили для него драгоцѣнною находкой. Съ рѣдкимъ и неутомимымъ терпѣніемъ, Ребекка читала всѣ юридическія бумаги, съ которыми сэръ Питтъ Кроли обѣщалъ познакомить ее еще прежде, чѣмъ она пріѣхала на «Королевину усадьбу». Она охотно вызвалась переписать многія изъ его писемъ, и весьма искусно измѣнила тарабарскій ихъ складъ, такъ что они, освобожденные отъ безчисленного множества орѳографическихъ ошибокъ, вполнѣ пригодились для современного употребленія особъ, на имя которыхъ адресовалъ ихъ сэръ Питтъ Кроли. Она принимала весьма дѣятельное участіе во всемъ, что имѣло какое-нибудь отношеніе къ помѣстью; ферма, паркъ, садъ и конюшни были постояннымъ предметомъ ея внимательной заботливости, обращонной на всѣ возможные предметы. Рѣдко баронетъ выходилъ гулять послѣ завтрака, неьпригласивъ съ собою гувернантку, которая, разумѣется, должна была ему сопутствовать вмѣстѣ съ своими ученицами. Ея умная бесѣда служила для него однимъ изъ лучшихъ наслажденій послѣ пунша. Ребекка давала ему совѣты относительно подстрижки деревъ въ садовыхъ аллеяхъ и копанія грядъ въ огородахъ, сообщая притомъ весьма дѣльныя замѣчанія относительно лошадей, которыхъ нужію было употреблять для плуга или для извоза.

И прежде чѣмъ прошолъ одинъ только годъ; миссъ Ребекка Шарпъ совершенно овладѣла довѣренностью баронета. Бесѣда за столомъ, въ которой, въ былыя времена, принималъ постоянное участіе мистеръ Горроксъ, теперь исключительно ограничилась особой сэра Питта и миссъ Шарпъ. Въ отсутствіе мистера Кроли, она была почти совершенною хозяйкою въ домѣ, и при всемъ томъ, несмотря на свое блистательное положеніе, она вела себя съ такою осторожностью и скромностью, что власть ея отнюдь не оскорбляла низшія управленія на кухнѣ и конюшняхъ. Кухарка, горничная, садовники и кучера были отъ нея въ восторгѣ. Словомъ, миссъ Ребекка Шарпъ совершенно пересоздала свою гордую натуру, и эта радикальная перемѣна въ ея характерѣ доказывала во веякомъ случаѣ великое благоразуміе, господство надъ собою и ту нравственную энергію, которая достается въ удѣлъ немногимъ изъ ея сестеръ.

Но было ли искренимъ такое перерожденіе нашей героини, читатель увидѣть это долженъ изъ ея послѣдующихъ похожденій на базарѣ житейской суеты. Довольно замѣтить на этотъ разъ, что система лицемѣрія и ханжества представляетъ въ своемъ исполненіи множество запутанныхъ и чрезвычайно затруднительныхъ сторонъ, способныхъ оттолкнуть отъ себя всякую молодую особу двадцати одного года.

Впрочемъ, нашъ читатель вѣроятно помнитъ, что героиня этой достовѣрной повѣсти, младшая по лѣтамъ, много, однакожь, испытала на своемъ вѣку, и пріобрѣла неоспоримое право на титулъ умнѣйшей дѣвицы, какая когда-либо воспитывалась на Чизвиккскомъ проспектѣ, въ академіи старухи Пинкертонъ.

Сыновья сэра Питта, старшій и младшій, никогда не сходились на «Королевшой усадьбѣ»; они ненавидѣли другъ друга отъ искренняго сердца, и Родонъ Кроли вообще презиралъ всѣ заведенія въ прадѣдовскомъ замкѣ; онъ пріѣзжалъ сюда очень рѣдко, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда гостила на «Королевиной усадьбѣ» тётушка миссъ Кроли.

О главнѣйшемъ достоинствѣ этой старухи мы уже ммѣли случай намекнуть: у ней было семьдесятъ тысячь фунтовъ, и она почти усыновила Родона. Мистера Питта Кроли, своего старшого племянника, она терпѣть не могла, и презирала его какъ негодного молокососа. Въ свою очередь, мистеръ Кроли, не обинуясь; доказывалъ при всякомъ удобномъ случаѣ, что тётка его пропащая старуха. Подъ эту же категорію неизбѣжной гибели подводилъ онъ и своего младшого братца.

— Съ ужасомъ я долженъ заключить, говорилъ обыкновенно мистеръ Кроли, что эта женщина безъ всякихъ правилъ. Эти бѣшенные Французы рѣшительно свели съ ума несчастную старуху. Всѣ кости мои проникаются страшнымъ трепетомъ, когда я помышляю о ея будущности, теперь особенно, какъ уже стоитъ она одною ногою на-краю могилы. Она погрязла и душой, и тѣломъ, въ треволненіи житейского моря, и нѣтъ предѣловъ ея сумасбродству.

Мистеръ Питтъ любилъ выражаться высокимъ слогомъ, и мы демонски жалѣемъ, что различныя треволненія на базарѣ житейской суеты не позволяютъ намъ передавать буквально его выраженій. Главнѣйшая и существенная бѣда состояла въ томъ, что легкамысленная старуха настойчиво уклонялась отъ слушанія созерцательно догматическихъ бесѣдъ мистера Питта Кроли, и за это собственно обрекалъ онъ ее на неизбѣжную гибель. Ктому же, какъ-скоро она пріѣзжала на «Королевину усадьбу», онъ принужденъ былъ прекращать на время свой вечернія наставленія домочадцамъ и челядинцамъ.

— А слышь ты, Питтъ, говорилъ старикъ отецъ, тётка должна быть здѣсь на этихъ дняхъ.

— Знаю; что жь изъ этого?

— А то, любезный другъ, возражалъ отецъ, что твои методистскія сходки будутъ теперь ужь неумѣстны.

— Почему же?

— Потому-что она писала, что терпѣть не можетъ ни квакеровъ, ни методистовъ. Ты ужь прекрати, сдѣлай милость, эти вечернія засѣданія, иначе отъ нея житья не будетъ ни тебѣ, ни мнѣ. Ну, на что это будетъ похоже, если, по твоей милости, «Королевина усадьба» выпуститъ изъ рукъ три тысячи фунтовъ годового дохода?

— Э, батюшка, что значатъ деньги въ сравненіи съ невещественнымъ капиталомъ? продолжалъ мистеръ Кроли.

— То-есть; ты хочешь сказать, мой милый, что тебѣ не видать этихъ денегъ, какъ своихъ ушей? Знаемъ мы васъ!

И точно, старикъ Кроли въ совершенствѣ понималъ натуру своего сына, который могъ, при случаѣ, служить идеаломъ для нового Тартюфа.

Съ его точки зрѣнія, миссъ Кроли была точно пропащая старуха. У ней былъ уютный маленькій домикъ въ модной столичной улицѣ, и такъ какъ она кушала вдоволь всякой-всячины въ продолженіе зимняго сезона, то лѣтомъ, для возстановленія пищеварительной системы, она уѣзжала въ Гаррогетъ или Чельтенгемъ. Гостепрйшствомъ и радушіемъ она отличалась больше всѣхъ старыхъ весталокъ, и слыла, по ея словамъ, первой красавицой въ свое время. (Дѣло извѣстное, что всѣ старухи были первыми красавицами — въ свое время.) Миссъ Кроли, что называется, была bel esprit, и, на этомъ основаніи, терпѣть не могла прсвыспреннихъ бесѣдъ. Она страстно любила французскую поэзію, французскіе романы, французскую кухню и французскія вина. Цвѣтущіе годы молодости она провела въ Парижѣ, гдѣ, по ея словамъ, мосье Сен-Жюстъ пылалъ къ ней безнадежной страстью. Она читала Монтескьё, и знала наизусть Руссо; бойко говорила о житейской философіи. Она принимала живѣйшее участіе въ парламентскихъ дебатахъ, и была привязана всѣмъ сердцемъ къ политическимъ мнѣніямъ мистера Фокса; портреты его висѣли во всѣхъ комнатахъ ея дома на Парк-Ленѣ. Мистеръ Уильберфорсъ, первый пустившій въ ходъ филантропическій вопросъ относительно разработки американскихъ плантацій, былъ ея искреннимъ другомъ, и она увѣряла даже всѣхъ своихъ знакомыхъ, что самъ мистеръ Вилльямъ Питтъ почерпалъ для своихъ рѣчей вдохновеніе въ ея гостиной.

Неизвѣстно, вслѣдствіе какихъ причимъ, а быть можетъ и безъ всякихъ причимъ, эта почтенная старушка задумала полюбить Родона Кроли, когда тотъ былъ еще мальчишкой. Она помогла ему вступить въ Кембриджскій Университетъ, мѣжду тѣмъ какъ братъ ея обучался въ Оксфордѣ. Когда, черезъ два года, Родонъ Кроли, за отчаянную лѣность былъ выгнанъ изъ Кембриджа академическимъ совѣтомь, миссъ Кроли купила для своего любимца весьма красивую должность и опредѣлила его на дѣйствительную службу. На службѣ, между товарищами, онъ считался малымъ разбитнымъ, слособнымъ на всѣ руки. Онъ боксировалъ какъ чудо-богатырь, игралъ на бильярдѣ лучше всѣхъ, просиживалъ за картами цѣлыя ночи напролетъ, и оказалъ, въ короткое время, необыкновенные успѣхи во всѣхъ забавахъ, которыя тогда считались въ модѣ между молодыми людьми, понимавшими цѣну жизни. Притомъ, по плводу разныхъ обстоятельствъ, Родонъ Кроли совершилъ побѣдоносно три отчаянныя дуэли, въ которыхъ представилъ наглядныя доказательства своего полного презрѣнія къ смерти.