Бесплатный фрагмент - Баллады

ОТ АВТОРА

Где-то, дай Бог памяти, в году 1989, выбить в профкоме нефтегазодобывающего управления к отпуску путёвку к морю не удалось (как обычно!), и чтобы хоть как-то развеяться, взял «горящие» турпутевки на недельку по Москве, в недавно тогда построенный гостиничный комплекс в Измайлово. Особой насыщенностью «туристическая» программа не отличалась, и посему решил использовать свободное время с пользой: походить по редакциям московских журналов с рукописями своих стихов.

Пользы, правда, из этого не удалось извлечь никакой: в редакциях от начинающих стихотворцев старались как можно скорее отделаться, а уж от какого-то провинциала их далёкого ХМАО — тем более! Нефть тогда ещё явно была не в цене. Куда-то и подступиться не удалось; в «Знамени», правда, минуты две уделили: вроде бы и ничего, да содержание журнала уже запланировано на 3 года вперёд! Разве что в «Дружбе народов» доброжелательно успокоили, что, быть может, и напечатали бы — будь я хантом или манси!

В то время верхом признания было напечатать свои стихи в журнале «Юность», посему я всё-таки пробился к тогдашнему зав. отделом поэзии Натану Злотникову, а тот меня переадресовал к их литконсультанту Л., пьеса которого, как говорили, была недавно принята одним из московских театров.

Дождался я консультанта в одной из комнат редакции, но когда увидел его, то душа сразу упала и подсознание подсказало, что приходить сюда было незачем. И дело вовсе не в литературе.

В комнату медленно зашёл, шаркая ногами и опираясь на палочку, невысокий сгорбленный мужчина в каком-то несвежем, помятом тёмном пиджаке, плечи которого были густо осыпаны перхотью с длинных серых волос, неизвестно когда мытых и знавших расчёску. Всё это он нёс с величавостью сноба, осознанием собственного достоинства — и явно недружелюбно бросил короткий взгляд на подтянутого и подкачанного сибиряка, сияющего новой копейкой: белые брюки, кроссовки, обтягивающая белая футболка… внешность явно не поэтическая!

Так и получилось. Не обращая внимания на автора, консультант завёл разговор с мужчиной за соседним столом, небрежно и даже чуточку брезгливо перелистывая принесённые мною листки печатного текста. Своё резюме через минуту-другую он высказал вслух тоже куда-то в направлении соседа:

— Ну, это обычный балладный стиль, заезженный классиками. А классика нам тут не нужна — сейчас нам нужны метаморфисты!

На этом мой поход по московским редакциям закончился — раз и навсегда. А вот баллада и приближенные к этой форме стихотворения из моего творчества никуда не ушли, став одной из его составляющих. Некоторые из них я и представляю здесь читателю...

ТРОЕ

Вечер. Дождь на улице.

Холодно. Темно.

Отражаясь в лужицах

Светится окно.

Этим светом ласковым

Руки обогрей.

Вечер был бы сказкою,

Только дождь всё злей

И она, холодная,

Не глядит, молчит.

Глупое и гордое

Сердце в грудь стучит

И гадает, мучаясь,

Не поймёт, кому

Уходить во тьму сейчас:

Мне — или ему?

Трое. Вечер катится

К ночи на ночлег.

Лёгонькое платьице

Словно белый снег.

Лёгонькое платьице,

Плечи чуть дрожат…

Он не догадается

Снять с себя пиджак.

На веранду капельки

Мелкие летят.

Стать я мог бы факелом.

Чтоб согреть тебя.

Разогнал все грозы бы,

Землю осушил,

Стал бы теми розами,

Что тебе дарил.

Розы осыпаются,

Как мои мечты…

Он не догадается

Подарить цветы,

Лепестками выстелить

Все твои пути.

Сердце рвётся выстрелом:

Так кому ж уйти?

Хочешь — песней звонкою

Разгоню тоску?

Хочешь — из стихов своих

Я ковёр сотку?

Хочешь — дождь распутаю

И зажгу зарю?

Хочешь — стану спутником?

Изменю — сгорю!

Не отдам я лучшую

В мире никому!

Но она не слушает

И идёт — к нему.

Молниями белыми

Рвёт небес края.

Что уж тут поделаешь,

Третий лишний — я!

Дождь грохочет трубами.

Форточка скрипит.

На губах испуганно

Замерли стихи.

Что себя обманывать,

Нечем тут помочь.

Бросив: — До свидания! —

Ухожу я в ночь,

Чтоб слезинки пьяные

Вытереть легко

Там клочками рваными

Серых облаков.

Зря стихи читал ты ей,

В сказку звал с собой.

Лёгонькое платьице —

Вот и вся любовь!

Лишь подбитым голубем

Падает луна

На две тени в проруби

Твоего окна…

БАЛЛАДА О СОСЕДЕ, ПРОСТО ДЯДЕ ФЕДЕ

Ворон режет клювом, как ланцетом

В огороде бугорки земли.

Покосилась будка туалета.

В дождевых потёках и пыли

Окна помутились катарактой,

Уронили веки старых штор.

Почернев, изломанно-горбатый

Клонится во двор гнилой забор.

В ветках сада скрытое смятенье,

Безнадёжность каждого листка.

Запустенье… всюду запустенье,

Скорбная сиротская тоска.

Целый год, как всё пошло с надломом,

Полетело к чёрту на рога,

Унесли хозяина из дома

В стылые январские снега.

Всё осиротело, зарыдало,

Подкатился к горлу твёрдый ком:

— Ах, старик, старик… Да ведь, пожалуй

Не всегда же был он стариком!

Пацаном по пустырям носился

И гонял мячом соседских коз.

Повзрослел. В училище учился,

А потом — в депо, на паровоз.

На Одессу, Киев и Гречаны

Машинистом поезда водил.

Был на фронте. Выжил, как ни странно,

Лишь осколок ногу перебил.

Не был ни в изгоях, ни в героях,

Принимал, как есть, судьбу свою,

Жил, работал, выпивал порою.

Дом построил. Схоронил семью.

А тогда, когда душа и тело

Безнадёжно начали стареть

На подворье этом опустелом,

Взял в свой дом старуху — досмотреть

За собой. Дожить — не в одиночку,

Пусть хоть с кем-то до скончанья дней.

А за это, подписав листочки

Завещанья, всё оставить ей.

Вон она, поёживаясь зябко,

По двору с трудом себя несёт.

Получила дом в наследство бабка,

Да на кой теперь ей это всё?

С дедом плохо, и без деда — тоже,

Для кого старалась — для родни?

Ждут теперь племянники того же,

Как ждала она, считая дни.

Все мы ждём: а жизни этой — горстка,

Каждый день бы — в праздник, каждый час!

Ждать не сладко и дождаться горько…

Ковыляет бабка — дождалась!

В огороде груши догнивают,

Ржавый желоб жалко дребезжит…

Для чего писал — и сам не знаю,

Здесь морали нет — есть только жизнь.

ФАКЕЛА

Факела горят, факела,

Словно огненные драконы,

Разъярённые добела.

Саламандры ли, скорпионы

Извиваются над землёй,

Отражаются в тучах низких,

Их оранжево-красный рой

Всю ночную тайгу обрызгал.

В танце отблески понеслись

По верхушкам осин и сосен.

Вековое добро Земли

Ветер копотью вверх уносит.

Кто-то чиркнул — и вспыхнул газ,

Стало факелом и пропало

То, что недрах Земля для нас

Миллионы лет собирала.

«Взять бы нефть, не до пустяков!

Газ попутный — пускай сгорает!»

Так ребёнок своей рукой

Дом родительский поджигает,

Да по глупости — не со зла,

Поиграл — и поджег поленце.

Факела горят, факела,

Словно спички в руках младенца.

Поезд мчится, вокруг темно.

Чей-то сын, или, может, дочка:

— Мама, мамочка, глянь в окно:

Огоньки кругом, огонёчки!

Кто их, мамочка, там зажёг?

Как в кино — на войну похоже.

Ой, какой большой огонёк,

Об него ведь обжечься можно!

Шутит мама: — Сынок, смотри:

Фейерверк горит в поднебесье!

Это папа твой фонари

Над ночною тайгой развесил!

Факела горят, факела…

За окном убегают станции.

Скоро выгорит всё дотла,

Только что ж сыновьям останется?

Лангепас, 1986 г.

НА ПЕРЕВАЛЕ САЛАНГ

На перевале

Саланг,

Где убивали

Салаг,

Загнанных вдаль от мам

Славным военкоматом,

Кто-то искал в пыли

Помощи у земли,

Кто-то сквозь стон звал мать,

Кто-то ругался матом.

Копоть сожженных шин,

Жарко горит бензин,

Солнце сошло с ума —

Желтое небо плавит.

В этом аду не в толк —

Кто выполняет долг,

И за кого сейчас

Жизнью мальчишки платят.

Вот ты и стал бойцом.

Сыплет свинец в лицо.

Бьёт по броне горох,

Взрывы дробят дорогу,

Стали куски шуршат.

Чья это там душа

Вверх в восемнадцать лет

Путь обновляет к Богу?

Сверху несётся смерть.

Только бы мне успеть,

Только бы мне дожить —

Где-то вертушки рядом.

Господи, пронеси!

Нет уже больше сил,

В этой чужой стране

Мне ничего не надо!

Я ж не хочу — велят.

Это же их земля.

Что мы забыли тут

И для чего нас гнали

Гибнуть — и убивать?

Что ж ты молчала, мать?

Что ж ты молчал, отец?

Вы же всё это знали!

Снова разрыв ревёт,

Ноги земеле рвёт,

Он отслужил своё,

Завтра вернётся к маме.

Чёрный взлетит тюльпан,

Завтра в Союз Афган

Вышлет обычный груз

Цинковыми гробами.

Всё. Пронесло, кажись.

Вон вертолёт кружит.

Сверху, с камнями с гор,

Около БТРа

Падает неживой

Сверстник афганский твой,

Маленький смертный «дух»,

Жизнь положив за веру

На перевале

Саланг,

Где убивали

Салаг…

БАЛЛАДА О ГАЛИЧЕ

«Бояться автору нечего —

Он умер сто лет назад.»

Александр Галич

Плескалось вино янтарное,

Лежали кружком сардинки…

Звенела струна гитарная

На дружеской вечеринке

И кто-то глотал и жмурился

«Под шубой» салат со свеклою,

А песня рвалась на улицу,

А песня звенела стёклами,

И было в ней что-то сложное,

Хоть вроде простая, всё же

Надрывное и тревожное,

Ну, просто — мороз по коже.

Так, вроде — литературное,

И люди вокруг культурные,

Но явно, что не амурное,

И точно — не подцензурное.

Неслись облака всклокочено

Прохладным колымским летом,

И «Кадиш» читался Корчаком

Над мёртвым Варшавским гетто,

Ну, было бы всё, как в опере —

Про званья и про регалии,

А то про каких-то оперов,

Про Клима да про Фингалию.

Про лица людей усталые

Пел автор, начхав на моду,

Про зеков, Сучан и Сталина,

И — надо же! — про свободу!

Ну столько там было тёмного

И столько там было светлого,

Что лучше бы пел вне дома он,

Ведь темы-то все — запретные!

А тут — как по сердцу трещиной

И чудится запах гари…

— Кто это? — спросила женщина,

И кто-то шепнул ей: — Галич!

Ах, те времена суконные,

То грозные, то бессильные.

С отдушинами кухонными

И лидерами партийными.

О сколько мы с вами прожили

Напрасно года растратив

Под кислыми теми рожами,

«Под шубой», как сельдь в салате!

И было не так уж плохо нам

Под лозунгами и звёздами,

И счёт мы вели — эпохами!

Но воздуха дайте! Воздуха!

Не восстановить дыхание

Застольными пирогами,

Но лился к нам из динамиков

Глоток кислорода — Галич.

И маскою кислородною

Была загнивавшей нации

Гитара его свободная,

Как служба реанимации.

Но власти от правды нудились,

А воздуха — не хотели,

И кто-то сварганил в «Грюндиге»

Для сердца удар смертельный.

Случайная смерть, случайная…

На щепки гитара сломана.

Ну вот, наконец — молчание

Да писки дешёвых слоганов,

Да крики охрипших битников,

Как траурный стон вороны.

Счастливо молчат забитые,

Никто не качает троны,

Подменена правда сплетнями

И песни звучат застольные.

Мы снова десятилетие

Прожили «усем довольные».

Довольны судьбой улиточной

(Не часто тревожит Муза)

Спокойно живут, зажиточно

Подстилки из Литсоюза.

Но как-то пришли поддатые —

От скатерти и до простыни —

Мятежные восьмидесятые

В сумбурные девяностые.

Вот третье тысячелетие

Встречают вокруг народы,

Не бряцая партбилетами,

А все говорят: — Свобода!

Открытые и публичные,

И даже «борцы» — по случаю,

Такие «демократичные»:

Простим тех, кого замучили!

Кого-нибудь напечатаем

Помногу или помалу,

(А сами деньгу начальную

Раздуем до капитала).

А сами позор предательства

Представим геройской славою.

(Ведь всё-таки все издательства

Остались под нашей лапою).

В фаворе всё люди нужные…

Ну, можем вам спеть про зону,

Попсовый задочек к ужину,

Да что там вы — всё резонно!

Тем клипы, а этим — томики,

Покажем животик Аллочки

И даже крутого гомика…

А на фиг вам эти Галичи,

С их острым стихом язвительным?

Ведь все мы из той системы,

Где мысли — предосудительны.

Зачем вам нужны проблемы,

Далёкие или близкие,

На вашу больную голову?

Вот — пупсы метафористские,

А это — певички голые,

Вновь кто-то в кого-то целится,

Кого-то ведут к параше,

И люди всё так же делятся

На «наших» и на «не наших».

Вот тортик, а вот пирожное,

Смотрите, чтоб не растаяли,

Ведь головы — заморожены.

Впредь так и живите — стаями.

Всё мечется стая галочья,

И нет у поэтов силы…

Всё так же боятся Галича

Гомункулусы России…

ПОСЛЕДНИЙ РЫЦАРЬ. П.А.СТОЛЫПИНУ

Всё никак не заснёт столица,

Лишь под утро стихает шум…

Петр Аркадьевич, вам не спится

От тяжёлых, печальных дум…

Заходить не желает солнце,

Не уходит тревога прочь.

Белой ночью горит оконце —

Да какая тут, к чёрту, ночь!

Петербург, словно глаз Циклопа,

Гимназистом — сквозь щель в бардак —

Непрерывно глядит в Европу,

А в Россию вползает мрак.

По пространствам её парадным,

По медвежьим её углам

Бунт, бессмысленный, беспощадный

Бьёт шрапнелью: то здесь, то там.

Бесполезно с собой лукавить,

Было ясно ещё вчера,

Что негодны Россией править

Все Романовы-немчура.

Что законы — не крест нательный,

Поменять бы их (не впервой),

Что Петрухин указ похмельный —

Гвоздь в доске её гробовой.

Доведёт этот выбор узкий

До сумы нас и до тюрьмы!

На престоле нам нужен — русский,

Плоть от плоти, такой, как мы.

Но героем дворцовых сплетен,

Русью правя из-за кулис,

Там сидит и убог, и бледен

Подкаблучник своей Аликс.

А враги уже ближе, ближе,

Сталью крупповскою — в сердца,

Это вам не канкан в Париже,

Не открестишься с утреца,

И Сусаниным их в болотце

Не затянешь — не те года!

А картавые инородцы

Тоже тянутся — в господа!

Здесь, внутри набирают силы,

Поднимают визгливый вой

И подталкивают Россию

Ближе к омуту головой!

Раздирают Россию страсти,

Кто остудит их — только мы!

Но всё ближе, всё ближе пасти

И клыки уже — над детьми.

Как же, Господи, помогу им?

Дай спасения им — не мне!

Кровью детскою не торгую,

Но до капли свою — стране!

А ещё я прошу — отваги,

Даже если она и зря.

Не уйти от святой присяги:

— За Россию — и за царя!

Даже ежели он не может

Из-за слабости крест свой несть —

Ты послал нам такого, Боже,

Нам оставив и Долг, и Честь.

Долг — идти со своим народом

И как крест свою Честь нести,

Пусть последним, пусть крестным ходом,

Не сворачивая с пути.

Вот и утро — слова и лица,

Новый день над стальной Невой,

И Последний Российский Рыцарь

Поднимается снова в бой

Он идёт над Невой и Мойкой,

Окунаясь в густую муть,

Где уже закружились мошки,

Метя жалом России в грудь.

Не страшится угроз и мести

И не ждёт за труды наград.

Вот такого б Солдата Чести

Нам со знаменем — в авангард,

Чтобы вновь развернулись стяги…

Я прошу, Господь, одного:

Дай нам разума и отваги!

Дай достойными стать Его!

ПАМЯТИ КАПИТАНА 3 РАНГА В.М.САБЛИНА

Ни вымпелов, ни разноцветных флажков.

Угрюма стальная громада.

Сегодня, ребята, на «Сторожевом»

Выходим последним парадом.

Зовет нас на подвиг родная земля,

Судьбу свою выберем сами,

А за командира стоит у руля

Валерий Михайлович Саблин.

Холодное море под килем бурлит

Рычащим озлобленным зверем.

Впервые ведет нас в поход замполит,

Которому искренне верим.

Не все захлебнулись во лжи и в вине.

Докажем, не ведая страху,

Что есть еще люди в пропащей стране

Готовые в бой и на плаху,

Которые могут постичь и посметь

Подняться с коленей для жизни.

И нас не пугают ни пытки, ни смерть

В священном служеньи Отчизне.

Летят на эскадру команды с земли:

— Убить их, чтоб дальше не плыли!

Нет, братьям по братьям своим не палить —

Орудья они зачехлили.

Но как не крути — нас добили «свои»:

Возмездия не опасаясь,

Смерть с воздуха сбросить спешат холуи

На наш безоружный красавец.

— Прощайте, братишки! Родная, прости!

За правду не будет пощады.

Мы были свободны в коротком пути

От Риги и до Ленинграда.

Но стыдно, братишки, нам будет до слез,

Что выпив всю чашу до капли,

Возьмет всю вину на себя, как Христос,

Валерий Михайлович Саблин.

Сквозь пытки пройдет, не склонив головы,

Возвысившись над палачами…

Соленое море — как слезы вдовы

И волны бьют в берег печально.

А ветер рыдает и рвет облака,

А чайки парят на просторе,

И помнит распятого политрука

Свободное синее море…

И. ТАЛЬКОВ

Как прислуге в России живется легко,

Если лгать, если петь по заказу…

Сколько лет шел к известности Игорь Тальков.

Нет, конечно, все было не сразу.

Там у власти воздвигнут надёжный барьер,

Там таланты встречают с издёвкой:

— Наберитесь сначала хороших манер,

Да не суйтесь в чужие тусовки!

Самовольно нельзя залетать в облака,

Уж извольте примерить подковы!

Там — Левши КГБ, там — Левши из ЦК,

Ну, а эти вот — попросту Лёвы.

А дешевки в цене, а таланты — под спуд,

Крикунами полны стадионы.

Как поганки в дожди, размножаются тут

Канарейки привычной СоцЗоны.

Кто ж его пропустил? В этот порченный век

Сколько нужно иметь было силы

Сквозь рогатки пройти. Но, наверное, вверх

Подняла его песня «Россия».

Люди ждали её, потому что она

Им дарила надежду невольно,

Как глоток кислорода, как рюмка вина,

Как живительный звон колокольный.

А за нею другие — от сердца, с душой,

Зазвучали набатом с эстрады.

Зал кипел, зал гудел, как встревоженный рой,

А за сценой заползали гады.

Их хлестали стихи, как удары бича,

Песни жалили зло и упорно.

Загоралась свеча и горела свеча

В каждой новой душе непокорной.

А обвал созревал, приближался обвал,

И в горах грохотала лавина.

Он её раздразнил, он ее приближал

Прометеем, а не Арлекином.

И за то, что другой, что сгорает в бою,

Что ведет разворошенный улей,

Гады премию выдать решили свою,

Наградив его подлою пулей,

Чтоб ушел, чтоб сгорел, чтоб исчез без следа,

Чтобы память о нем не осталась,

Запретив его песни — уже навсегда.

Только думаю — мразь просчиталась.

Дни за днями летят и седеет висок…

Но не раз я слыхал, между прочим,

И клялись очевидцы, что это не сон, —

Как весеннею бархатной ночью

Кто-то там, в небесах, заводил патефон,

Где иголкой — звездная льдинка,

И на Чистых Прудах плакал аккордеон