Детство — это не город и не страна. Это вообще не место. Это даже не время. Детство — это состояние.
Автор этого сборника баек профессионально и качественно погружает читателя в это состояние и каждый уже самостоятельно придумывает место и время, заполняя промежутки собственными воспоминаниями и эмоциями: приятной ностальгией, искренней радостью, тихой грустью.
Эта книжка — про детство, юношество и молодость. Автора и вашу!
Хотите ненадолго вернуться?
Моей любимой жене, чьим долготерпением только и написаны все мои тексты…
Утро началось с того, что папа открутил два боковых опорных колёсика на передаренном от чьего-то выросшего ребенка велосипеде КВД, подкачал шины и сказал: «Пошли! Будем учиться кататься!».
А ведь страшно! У меня на коленке ещё толстая короста после падения со ступеньки не зажила. Правда, и зажить ей было очень непросто, когда ее все время откорябывают.
— Ничего сложного, — сказал папа, — чувствуешь, что начинаешь заваливаться вправо, чуть-чуть поворачиваешь руль вправо. Видишь, что падаешь влево, крутишь руль в эту сторону. Теперь… Ставь одну педаль вверх, чтобы на нее со всей силы нажать и придать себе скорости. Тормозить на этом велосипеде — ногами. Других правил нет. Все понятно?!
Я кивнул.
— Если что, я страхую сзади!
Я нажал на педаль, а папа за моей спиной взялся за сиденье и добавил разгону.
Держать равновесие оказалось, и правда, несложно. Когда скорость стала прямо-таки запредельной, я понял, что смогу рулить самостоятельно, и закричал: «Отпуска-а-ай!».
— Давно уже! — раздался папин голос откуда-то очень издалека.
Вот тут мне стало страшно. Я прекратил крутить педали и расставил ноги в стороны, дожидаясь, пока скорость упадет до такой, при которой можно опустить вниз сандалии, не боясь протереть об асфальт подошву.
Остановившись и развернув велосипед, я обнаружил папу у первого подъезда. Значит, все это время я ехал сам. Чего уж теперь бояться?! Один же раз смог! Выставив педаль вверх, я снова оттолкнулся и покатил.
***
Тебе шесть лет и ты заболел. И только что устроил показательную истерику в ответ на заявление бабушки, что придется тебе ставить горчичники. Горчичники ты ненавидишь. Они сжигают всю спину. Сразу. Вот их еще не поставили, а ты уже чувствуешь, как жжет.
Бабушка задумывается на несколько секунд, подняв глаза к потолку, и находит компромисс.
— Хорошо! Тогда банки!
О! Банки. Это — то самое, чего ты и хотел.
Ты по-честному ложишься на живот, задираешь майку и ждешь, пока бабушка закончит свои шаманские приготовления…
В банках есть что-то волшебное. Они необычные. То есть, вот они такие, какие-то особенные, хитрой формы, сделанные специально для того, чтобы их прилепили тебе на спину. И только для этого.
И их много. Они завёрнуты в старую кофту и засунуты в полиэтиленовый пакетик. И бабушка сначала достает их по одной, словно ёлочные игрушки, и выставляет прямо на диван, и ты лежишь и не шевелишься, чтобы они не посыпались. И только скашиваешь глаза, чтобы увидеть ряд этих стеклянных солдатиков…
Потом бабушка наматывает на карандаш вату, макает его в спирт и поджигает. И ты успеваешь увидеть, как по-волшебному — синим пламенем — горит огонь. Потом приходится отвернуться, ты зажмуриваешься и ждешь.
Чпак — первая банка есть. Кожа втягивается внутрь, и это немножко больно, но весело. Чпак, чпак, чпак…
— Какой ты худой, — говорит бабушка, — на твоих костях ничего не держится…
А ты рад, что худой. Потому что толстые — противные. А худые живут дольше. Это дедушка сказал.
— Вся спина в две ладошки помещается. Тебе восьми банок хватит…
…Потом тебя накрывают сложенной вчетверо простынкой и покрывалом. Но до этого момента тебе срочно необходимо пошевелить спиной, потому что от шевеления все банки оживают и играют у тебя между лопатками и звенят друг о дружку…
И вот тебя укрывают и уходят на кухню. А ты лежишь и задрёмываешь под тихий гул бабушкиных разговоров с теткой. И мечтаешь, чтобы поскорее выздороветь, пока не сошли синяки на спине. Тогда ими можно будет похвастаться Пашке и Денису…
***
Что такое инфляция я узнал во втором классе. В то время на школу напала обёрточная лихорадка. Все играли в фантики. Фант или фантик — это особым образом, в виде треугольника, сложенная обёртка от конфеты, которая в зависимости от сорта сладости имеет свою цену. Курса валют, конечно, уже не помню, но типа того, что за «Мишку на Севере» можно было выторговать пяток «Ирис Кис–Кис» или пару «Коровок».
Правила там были накрученные, да ещё и отличались от класса к классу, но база была похожа: фант ложился на раскрытую ладонь, кончики пальцев ударяли снизу о парту, фант подпрыгивал и падал на столешницу. Следующий игрок повторял это движение. Если его фант накрывал предыдущий, то оба фанта доставались второму игроку, если просто падал рядом, то в дело вступал третий игрок и т. д. Или по кругу…
Те, кто помнят, как «часто» тогда ели конфеты, понимают и ценность фантиков.
Так вот, одна щедрая девочка, глядя на пацанячьи драки из-за кусочка бумажки, принесла в школу два аккуратных рулона фантиков. Нате! Режьте! Мы и не сразу поняли, что это за яркие ленты. Ее мама работала на шоколадной фабрике — расстаралась для дочки.
Всё! Ценность всех фантов в школе упала до нуля. Все перешли на «Чики» — крышечки от бутылок, где самой крутой была пробка от коньяка «Наполеон» с буквой «N» и вензелями по краям.
Кстати, благодаря этой девочке я узнал и еще одно новое слово. В конце сентября мы с классом отправились на экскурсию в заповедник «Столбы». Каждый из детей, как учительница и просила, взял с собой какую–то еду. Девочка взяла конфеты. Шоколадные. В прозрачной обёртке. По–моему, на них даже названия не было. Раскусываешь конфету, а там сказочная амброзия — чистый, как стекло, мармелад.
— Что это за чудо и где такое берут? — к моему вопросу присоединилось пол класса.
— Нигде не берут, — свысока ответила девочка. — Эти конфеты делают на экспорт!
— На кого?
— На экспорт. Их продают на Запад за большие деньги! Или за золото!
Ну да… Эти конфеты стоили золота. Проклятые капиталисты!
***
На столе у нас стоял электрический чайник. Вернее, в теории это была кофеварка, где-то даже валялись смешные алюминиевые фильтры от нее, похожие на дурацкий расплюснутый дуршлаг, но использовалась она сугубо для кипячения «чайной» воды.
Я очень любил этот чайник-кофейник.
Во-первых, он был полированный и в нем, словно в кривом зеркале, отражалась моя смешная рожица, и можно было кривляться сколько угодно, главное, успеть протереть полотенцем залапанные пальцами стенки до того, как нагреется металл. Или просто смотреть на искажённые предметы в мире зазеркалья — сахарницы, ложки, шторы…
Во-вторых, существовал достаточно короткий (но в детстве время идет по-другому) период с момента появления пузырьков до мгновения закипания, когда чайник начинал «шуметь». Это был особый, волшебный шум, который производил на меня завораживающее воздействие. Он успокаивал и дарил чувство дома, спокойствия и защищённости. А если положить ухо на стол, то это гудение могло за несколько мгновений ввести в состояние дремоты.
В-третьих, в крышке у чайника была полупрозрачная пластмассовая вставка-пимпочка жёлто-коричневого цвета. И когда вода, наконец, закипала, она начинала булькать внутри этой шишки, сигнализируя: всё, выключайте. Это казалось немножко магией, что вода сама тебя предупреждала, зная, когда ей уже хватит кипеть. И ты выдергивал штепсель из розетки с толикой благоговения… Крышка же входила в корпус очень плотно, детскими руками ее открыть не получалось, и невозможность заглянуть в утробу создавала дополнительный элемент тайны.
Пойду, пожалуй, чаю попью… С бергамотом вместо магии…
***
Не знаю, как у вас, а у нас в детстве в Сибири бананов не было. Точнее, за всё время мама приносила домой небольшие связки непонятных зелёных загибулин раза три.
Сказать, что они были неспелыми — не сказать ничего. Они были твёрдыми, как столешница. Мама прятала их в платяной шкаф, чтобы они «дозрели», а мы время от времени пытались отломить хвостик, надорвать толстую шкуру и даже надкусить. Бананы противно вязали рот, и мы не могли понять, в чем их прелесть.
Потом, когда кожица темнела, обнаруживалось, что под ней прячется сладкая крахмальная масса. Мы съедали её всю, а потом ещё выгрызали зубами шкурку до полупрозрачности.
Впрочем, с мандариновой кожурой мы поступали так же. Цитрусовые у нас появлялись на Новый год. Апельсины в красных плетёных сетках с наклейкой-ромбиком на боку. На лейбочке было написано «Maroc» и я удивлялся, что они не знают, как правильно зовут нашего Деда Мороза.
А ещё был непонятный фрукт ананас. Мама очень радовалась, когда его удавалось достать. Папа, как умел, его чистил, и выяснялось, что плод ароматный, сладкий, но волокнистый, застревающий в зубах, с твёрдыми картонными вкраплениями шкурки. На третьем кусочке он разъедал язык, губы и, по-моему, даже щёки, и я решил, что малина будет поинтереснее…
***
Я не помню, где это было. Мы вернулись с рыбалки, где папа только что научил меня насаживать червя на крючок. Процесс я усвоил легко. Никакой брезгливости. Ну червяк, ну извивается, так для дела же!
Но вот снимать розовое тельце с крючка, когда его не съели, мне не понравилось. Как бы и червя убил, и пользы это не принесло. И сам он уже не розовый, а какой-то серый и немножко дохлый. Противно и неприятно.
Водоем, где мы рыбачили, был совсем рядом с избой, поэтому, когда нас позвали на обед, я выдернул из воды поплавок, взял пакет со своим смешным уловом, дочапал до хаты и прислонил удилище к стене, малодушно «позабыв» стянуть полуживого червя с металлической закорючки. Мне он был уже не интересен. А вот бегающей по двору курице — вполне.
Я не знаю, как там куры заглатывают пищу, но через секунду у птицы из горла торчала леска, а сама она истерично кудахтала, дёргалась и трепыхалась, пытаясь избавиться от болезненной гадости, поймавшей ее изнутри за глотку. Бамбуковое удилище рухнуло, всполошило остальных пернатых, и во дворе начался бедлам.
Тётушка, хозяйка курицы, всплеснула руками, моментально оценила обстановку, ловко поймала несчастную, потянула за леску, заглянула дурной птице в глотку, покачала головой, взяла топор и на колоде одним махом отрубила ей башку.
В принципе, мне, городскому чудику, для запечатления картинки на годы, хватило бы уже и этого.
Однако обиженное безголовое куриное тельце как-то умудрилось вырваться и понестись через двор, поливая землю красной юшкой. Буквально, мстительная курица без головы и мозгов бежала в мою сторону, а я боялся пошевельнуться.
Благо, туловище промчалось мимо, воткнулось в стену сарая, упало и в судорогах затихло.
…Вам наша страна сегодня эту курицу не напоминает?
***
У бабушки в квартире жила чудесная швейная машинка. В нерабочем состоянии она выглядела как обычная кухонная тумба с плоскими сторонами и вязаной салфеткой на столешнице. Но если открыть дверцу, можно было обнаружить гладкие обводы прикреплённого к верхней плите перевернутого черного корпуса, расписанного золотистыми узорами, сбоку — огромное металлическое колесо с жёстким резиновым ремнём, а внизу — огромную подвижную педаль для двух ног.
Покрывающую платформу можно было вынуть и перевернуть, тогда машинка оказывалась сверху, готовой к шитью, а внутри освобождалось место и это — у-у-у-у-у!
Вы знали, что иногда, чтобы увеличить мир, необходимо мир уменьшить? Во всяком случае, в детстве со мной это работало именно так.
Лежишь в комнате, читаешь книжку, а вселенная постепенно выбирается из страниц, но всё время рвётся, лопается, расползается. Слишком просторно, слишком сложно стабилизироваться.
Что нужно делать в таком случае? Ну, конечно же, залезть с книжкой внутрь короба швейной машинки и прикрыть дверь так, чтобы свет из щели падал только на открытые страницы. В этом случае книжный мир мгновенно выскакивал из строчек и расширялся до невероятных размеров, а ты оказывался в его эпицентре.
Читать внутри волшебного шкафа можно было часами, так, что бабушка начинала искать тебя по всей квартире, зовя и заглядывая за кресла, а ты сидел и не отзывался.
Во-первых, потому что тебя здесь не было, а во-вторых, потому что еще 3 страницы до конца главы!!!
***
Мне лет шесть было. Папа привел меня к стоматологу. По блату и договоренности. К взрослому стоматологу — к детскому было вообще не попасть.
А мне у зубного бывать уже доводилось, поэтому я точно знал: этот врач — не добрый Айболит.
А тут вообще оказалась врачиха с полным ртом золотых коронок.
Как она мои пломбы лечить будет, если своих зубов сохранить не сумела?!
Я в кресло вжался, сижу, дрожу. Так что инструмент от вибрации с полочек падает. Папа от такого моего поведения в лёгком шоке.
Врачиха тоже это загадочное явление увидела, удивилась.
— Давай я тебя на креселке покатаю?
И начинает своё орудие пыток вверх-вниз педалькой двигать.
Я окончания этого сомнительного аттракциона дождался, увидел, что она в руку бор взяла и… дёру из кабинета. Только меня и видели.
А коридоры полны взрослых людей. То есть врагов и предателей.
Мчусь дальше на улицу, выскакиваю на дорожку, по которой мы пришли, и лечу к остановке. Домой, домой, скорей от этого безумия.
И тут — цап, одна папина рука меня за шкирку ухватила, а другая по жопе надавала. После чего папа развернулся и отправился назад в кабинет. Без слов вообще.
— За что он тебя так?!
Оборачиваюсь. В окне дома на первом этаже тётка в бигудях. Рукой щеку подперла, наблюдает весь этот спектакль.
— Ни за что!
— Кто он тебе?!
И тут мне так стыдно стало, что мой родной папа при всех мне по заднице надавал. До этого все проблемные вопросы длинными разговорами решались. Как можно признаться, что это любимый родитель?! Это всем сообщить, что папа может ударить ребенка.
— Не зна-а-аю, — пускаю нюни и вытираю сопли.
И тут же, опровергая только что сказанное, отправляюсь за ним на экзекуцию…
***
А помните в детстве такие дурацкие печенюшки в виде мелких зверюшек, у которых ни морды, ни мелких деталей не присутствовало, только какие–то нелепые полосочки, а о том, кто это, можно было догадаться лишь по контуру. И то часто — с трудом…
Впрочем, для детей это было даже в кайф, будило фантазию. Это орёл! Да нет, какой орёл, переверни, во, видишь, это — ослик! Да какой ослик, если хобот?! Да это не хобот, а задняя лапа!
И вы такие с приятелем или с сестрой брали из полиэтиленового пакетика каждый по одной зверюшке, и эта фауна вашей волей скакала навстречу друг другу по столу или по дивану, тыгыдын–тыгыдын, а потом эти плоды кулинарии головами друг в друга упирались и — хе–е–е–ерак — у одного голова отлетала на фиг.
Ура–а–а–а, рыба победила тигра! Коне–е–е–чно, у тигра смотри, какая шея тонкая!!!
И лезешь под сервант искать эту отлетевшую деталь, попутно дожевывая не особо вкусное, практические не сладкое галетное тело… Только и радости, что подраться…
Вот такие игрушки были, где взять других?!
***
В Сибири же как… Сухой мороз -40, в школе занятия отменили, но кто может запретить играть на улице в хоккей или кататься на коньках? Пар изо рта такой, что мешает видеть, куда мчишься, но у тебя в руках правильная клюшка нужного размера, под подбородок, которую ты долго вымачивал в ведре, а потом всю ночь подзагибал крюк в батарее. И ее же нужно опробовать! Кому важно, сколько градусов за бортом?!
Штанины заправлены в носки, ноги впихнуты в ботинки, шнурки затянуты как можно туже. Коньки, конечно же, белые, фигурные, доставшиеся от сестры, с зубчиками на лезвии… Но тут у половины такие, в магазинах других не найдешь… И эти-то — по блату…
И вот за час наваляешься в снегу так, что становишься похожим на привидение, состоящее из мелких снежных комочков. Брови в инее, ресницы с ледяными наростами, ворсинки обмотанного вокруг рта шарфа — белые узоры… Остановишься на мгновение и тут же коченеешь — спина-то мокрая. Мигом в валенки переобуваешься и несешься домой, чтобы не простыть.
А дома говорят: «Так! А ну-ка быстро ноги греть!» Набирают тебе горячей воды в тазик, ты околевшие ступни туда суёшь, и все тело немедленно покрывается мурашками. И как-то даже больно становится, словно пальцы в тисках сжимают. Но постепенно ступни отходят и тебе уже мало тепла только для пяток. Хочется сунуть под кипяток и икры, и колени, и все остальное. Ты затыкаешь пробку, с трудом приподнимаешь тазик, выливая воду в ванную, тазик ещё так противно скрипит, словно его по песку тянут. Включаешь мощный напор обжигающей воды, садишься на дно и обхватываешь колени в ожидании, когда горячая жидкость укутает тебя в тепло. Шум воды навевает дремоту и расслабляет.
Хорошо…
***
Папа родился в Беларуси, в деревне Вуйвичи. Мне этот факт добавил в фамилию две буквы «З». Мядзведзь — такое родовое имя указано у папы в свидетельстве о рождении.
В детстве я отчего-то гордился, что папа был самым младшим, седьмым ребёнком в семье. Когда он родился, деду было ближе к пятидесяти. Еще до армии папа уехал из Вуйвичей в Казахстан, а после армии — по комсомольской путевке в Сибирь.
Мне всегда было интересно, во-первых, почему папа смылся из Беларуси, во-вторых, почему у них было так много детей, аж семь.
Сегодня я взглянул на Вуйвичи из космоса. И получил один ответ сразу на оба вопроса. Ответ звучит так: А что там делать то?
Деревушка из космоса — мухи насидели, порядка тридцати хозяйств, подробнее Гугл разглядеть не даёт… Папа рассказывал, что пол в их избе был земляной. Мне это мало что говорило. Теперь-то понимаю: Мядзведзи, как американцы, — могли в доме не разуваться… Круть!
Журнал воспоминаний о Вуйвичах собран всего из нескольких страничек. Вспышки.
…Моя двоюродная сестра Рая, которую я считал в детстве самой красивой в мире, показывает мне телёнка…
…Мы все дружно собираем с листьев картошки полосатых колорадских жуков и складываем их в консервные банки. Жуков очень много, они ползают внутри и издают сотнями ножек противный звук.
…Стою во дворе, кидаю репьем в кусок ветоши. Колючие шарики дружелюбно прилипают к тряпке. Моя тётка Люба приоткрывает окошко и протягивает мне непонятную горячую фиолетовую лепёшку. Кусаю. Сладенько.
— Что это?
— Бураки!
Свёкла! Вареная свёкла может быть вкусной, как конфета! Откровение!
…Лето. Баба Аня в платке и меховой безрукавке сидит у избы на какой-то колоде, заменяющей лавку, положив подбородок на морщинистую ладонь. Я пристроился рядом и пытаюсь сформулировать вопрос.
— Баба, а как по-белорусски будет «нету»?
— Няма…
— Баба, а почему у тебя зубов няма?
…Туалет во дворе. Можно не садиться попой на холодный стульчак унитаза, а делать всё в удобной позе. Лишь одно пугает — завораживающее шевеление тысячи мелких червяков там внизу, в полутьме. Провалишься, а там они!
…На столе только что вынутый из печи горшок с какой-то невероятно вкусной рассыпчатой субстанцией. Ел бы её ложкой и ел.
— Папа, что это?
— Пшенная каша.
— А ты мне сделаешь такую дома?
— Дома такой не получится…
***
…И вот мама всё-таки прогоняет тебя от телевизора спать. Ты приходишь, снимаешь покрывало, садишься на краешек кровати и замираешь. Потому что бр-р-р-р… Сейчас тебе придётся залезть под одеяло! А там… ХОЛОДНО!!! И ты вздыхаешь. Потом ещё раз вздыхаешь. А потом быстро-быстро снимаешь с себя футболку, трико и носки и ныряешь под белое, хрустящее. Прямо с головой… И кожа немедленно покрывается пупырышками…
…Ат, блин! Свет то выключить забыл. И ты кричишь, не высовывая головы из «домика»: «Ма-а-а-ам». А мама уже знает, что к чему, не в первый же раз. Она приоткрывает дверь, просовывает руку, щёлкает выключателем и желает тебе спокойной ночи.
— Приятного сна, — отвечаешь ты глухо ей изнутри. Это ещё с самого детства как пароль и отзыв. Ты даже долго был уверен, что никак иначе на «спокойной ночи» отвечать нельзя, только «приятного сна»…
…И вот ты лежишь, сжавшись как можно плотнее в комочек и «надыхиваешь» под одеяло тёплого воздуха.
Потом дышать становится нечем, и ты высовываешь наружу нос. Только нос. В ма-а-а-аленькую щёлку. И это даже здорово. Всему телу тепло, а носу — свежо…
Постепенно ты согреваешь своим теплом всю постель, да и скрюченным лежать устаёшь и ты вытягиваешься в струнку, подпихивая под себя со всех сторон одеяло. Плотно-плотно, как у мумии. Чтоб ни граммульки холодного воздуха не пролезло…
И становится хорошо… И ты засыпаешь…
***
В Красноярске стакан подсолнечных семечек у бабушек стоил десять копеек, а такая же порция кедровых орешков — двадцать. Орешки казались твёрдыми, и щёлкать их было лениво. Ещё продавали шишки целиком, но кто их покупал, было вообще непонятно. Мало того, что сначала нужно добраться до зёрнышек, вскрывая пластинки одну за другой, так ещё были все шансы перепачкаться в смоле, которая ничем не отмывалась.
Другое дело палочки вываренной кедровой смолы, которую мы звали просто «серой». Сера появилась задолго до жевательных резинок, она была всегда. Прикольный горьковатый привкус, возможность многократного использования. С серой была только одна беда — на морозе ее жевать было невозможно…
Но и сера, и орешки, и подсолнечник в моем детском рейтинге вкусняшек моментально летели вниз, стоило только прийти фанерной посылке от папиных белорусских родственников.
Мне было неважно, что там в середине было для взрослых, главное — все свободные места были заполнены расчудесными белыми семечками.
— Что это?! Из чего?! — спрашивал я папу.
— Тыква, — пожав плечами, сообщал отец.
— Ты-ы-ы-ква, — восторженно повторял я.
Экзотичная, неведомая тыква, известная лишь тем, что в нее превратилась Золушкина карета.
— А у нас она не растет?!
— Нет!
— Жалко!
Тыквенные семечки были лёгкими, воздушными, их было легко разгрызать, поставив торцом между зубами, а главное, больше таких ни у кого не было. Можно было угощать друзей, сообщая ненароком, что у меня родственники аж в Беларуси, где вызревают яблоки, груши и растут тыквы!
Сегодня я понимаю, что семечки были не более чем дешёвым наполнителем, занимателем пустот, пенопластовыми шариками… но для меня они навсегда остались главным компонентом посылок, их основной ценностью…
…Эх, кто бы мне сейчас прислал посылочку с кедровыми орешками, неважно, в качестве наполнителя или основного объекта…
***
— Виталя, опусти ногу вниз! Ты за столом!
— Мама, ну так удобней!
— Опусти! Ты пережимаешь себе желудок. И спина кривая.
— Ну и что!
— И лоб рукой не подпирай. Сядь ровно!
Мама ставит передо мной тарелку жареной картошки с хрустящими боками, кладёт вилку, а я встаю и шагаю к пузатому холодильнику. Внутри стоит открытая трёхлитровая банка солёных огурцов с красиво плавающими листьями хрена и укропа. Нет, зелёные пупырчатые сегодня мне не нужны. Я беру стеклянный аквариум с осенним приветом и аккуратно через горлышко отливаю рассол в блюдо с картошкой. О-о-о, это песня! Теперь нужно размять вилкой одно в другом и получить тёплую солоноватую кашицу. Праздник!
Мама оборачивается от плиты.
— Виталя! Опять намесил что попало!!!
— Ну, вкусно же!
— Опусти ногу!
— Ай!
***
Свое первое печенье я испёк в семь лет. Раз пошел в первый класс, значит уже взрослый, можно. Подсмотрел, как мама стряпает блины, и повторил по тому же рецепту, только муки и сахара побольше. На удивление получилось съедобно. К восьми я был уже опытным стряпчим, и кухню мне доверяли. Тем более, кухню бабушки, которая нас всегда баловала.
Я знал, что где-то на этой кухне на случай праздников припрятана удивительная бутылочка с фруктовой эссенцией — волшебным сиропом, который даже при добавлении нескольких капель превращает обычную воду в почти настоящий лимонад. Это ж представить нельзя, что она сделает с печеньем!
Эссенцию я не нашел, но зато обнаружил ёмкость со странной надписью «Пихтовое масло». Вещество восхитительно пахло ёлкой, а слово «масло» убедило меня в кулинарной пригодности субстанции.
Первые подозрения возникли задолго до готовности. От будущей сдобы почему-то щипало глаза, а бабушка прибежала из зала, выяснить, откуда это невероятное амбре.
В общем, булочки не задались. В детстве для меня «сладко» и «вкусно» были словами-синонимами, поэтому я пытался, лизнув, макать булочку в сахар в надежде вернуть ей кондитерские свойства. Нет, невероятно привлекательные внешне, на вкус булки однозначно были елкой.
— Ура! — неунывающе подумал тогда я, — Наконец-то я до пуза накормлю Тишку!
Тишка (или официально Тихон) породы китайский пекинес был любимцем деда. Гаденькая, в принципе, собака, оставившая свою метку всем детям нашей семьи. У меня, моей сестры, моей двоюродной сестры, моего троюродного брата — у всех, кто умудрялся однажды сдуру приблизить лицо на расстояние броска, был одинаковый шрамик над верхней губой — у Тишки был свой коронный прием.
Кроме того, во сне он храпел, как взрослый мужик. Периодически, когда взрослых не было дома, мы доставали пылесос «Буран», забирались повыше на тумбочку, вытягивали в сторону пса шланг и включали это безумное изобретение русской инженерной мысли.
Пылесосы Тихон ненавидел как класс, он немедленно начинал истерить, кидаться на всё и безостановочно лаять. Когда мы понимали, что это мохнатое безобразие близко к разрыву сердца, мы останавливали эксперимент. Но в целом, мы Тишку любили — вредное, но свое.
Булки Тихон жрать не стал. Это было моё первое кулинарное фиаско.
***
Когда мне было девять лет, я сшил маме на 8-е марта мягкую игрушку. Потому что подарки нужно делать своими руками! Это все советские дети знают! Или еще можно книжку подарить. Но я предпочел первое… Потому как, откуда у меня деньги на книжку?
Я покопался в шкафах, нашёл белую красивую шкурку, вырезал из её центра кусок нужной мне формы и сшил его белыми нитками. Затем вывернул наизнанку, достал из аптечки вату, набил «тушку» до максимальной плотности, зашил «попу» и канцелярским клеем приклеил туда кусок картонки. Чтобы игрушка стояла.
После высыпал из специальной коробочки все наши пуговицы (а пуговицы, судя по всему, собирались ещё со времён прабабушки), выбрал две жёлтеньких и одну чёрненькую. И пришил. Глазки и носик. Получилась мышка. Красивая. Гладкая. Приятная на ощупь. Я еле дождался, пока мама с работы придёт.
Когда я вручал свой удивительный подарок, я получил одно из самых первых разочарований в жизни. Мама не улыбнулась! Мама не похвалила меня, какой я молодец, что сделал подарок сам. Мама не похвалила мышку, какая она получилась славная. Мама молча взяла подарок в руки, посмотрела, потом поставила его на стол и ушла. В ванную…
И только спустя много лет я узнал причину. Шкурка, из которой я сшил мышку, была лаской. Или горностаем. В общем, кем-то по тем временам безумно дорогим и невозможнодоставаемым… А я из неё мышку…
Как меня вообще не убили — непонятно…
***
Не думаю, что моя бабушка знала что-то о принципе микроскопических шагов для достижения макро результатов или об использовании игрового подхода. Но когда она на завтрак мазала мне бутерброд, а я брезгливо отодвигал блюдце, скучно ведь — хлеб с маслом, то она просто брала нож, разрезала ломоть на десяток мелких кусочков и пододвигала тарелку обратно.
Крохотные, намазанные маслом квадратики моментально становились похожи на однопалубные корабли из «Морского боя» и я не мог удержаться, чтобы не закинуть в рот один из них. Он так легко брался двумя пальцами, не требовал усилий для откусывания и не оставлял шансов маслу остаться противными комочками на уголках рта, что просто не было возможности его не съесть. Да и вкус был уже совсем другой. А после одного остановиться было невозможно. Язык требовал повторения, чтобы рот не гулял.
И бабушка тут же мазала второй бутерброд и опускала его на опустевшее блюдце.
— Не, я все! — говорил я.
А бабушка снова молча разрезала хлеб на десять корабликов и пододвигала кружку с чаем…
***
— Здрасьте, а Виталя дома?
— Да, сейчас.
— Виталька, тебя! Паша.
— Алё!
— Ну ты че, я тебя три раза уже кричал, а сейчас меня мама обедать загнала.
— А я знал? Я в зале сижу. Корабль клею.
— Короче, я полчаса прождал. Не выкинули. Иди теперь ты жди!
— Чего ждать?! Ничего не понял!
— А я не сказал что ли? Сварщики! Сварщики возле пятого подъезда!
— Ух ты! Всё! Погнал!
— Я через полчаса буду!
Трубка летит на рычаги…
— Ба! Я гулять!
Кеды. Ключи. И шесть пролетов вниз! Ведь сварщики! Сварщики! Что значит сварщики? Сварщики — значит карбид!
Когда эти ацетиленовые трудяги с баллоном, маской и прочими приспособами закончат свои дела, они 100% выкинут из особой клетки отработанную масcу противного серого цвета. А в ней наверняка можно будет палочкой наковырять-найти несколько ещё частично живых кусочков карбида. А это! Ну, вы в курсе! Это простор для всевозможных экспериментов.
Самые ленивые просто становятся алхимиками и плюют на мораль и интеллигентность кусочки или бросают их в лужу, а те принимаются шипеть, дымить, пузыриться и вонять.
Такие, как мы с Пашкой, заворачивают серые комочки в газету и дуют до пункта приема стеклотары. Бутылки из-под шампанского почти никогда не принимают, но дворовые бичи упрямо продолжают их приносить. Поэтому в стоящих на входе ящиках почти всегда можно найти пару «огнетушителей», а в округе и пластмассовые пробки к ним. Дальше всё просто: при помощи отверстия в ключе нужно открутить вентиль торчащей из стены дома трубы, набрать немного воды, сыпануть внутрь горсть магических камешков, быстро-быстро забить поплотнее пробку, всё взболтать и отбежать подальше. Несколько минут и громкий хлопок к вашему восторгу перепугает дворовых голубей, и те долго еще потом будут наматывать круги над крышами и тополями.
Ну и, наконец, продвинутые, типа Диньки Слепова, у которого мать барыжит всякой всячиной, и весь призеркальный столик заставлен лаками для волос, дезодорантами и освежителями воздуха, так вот, продвинутые делают «пушку». Но у Пашки в деревянной пристройке недавно травили тараканов, значит, у него должна была остаться банка от дихлофоса. А это гарантирует, что в этот раз пушка у нас будет СВОЯ! Нужно лишь аккуратно снять с верхней части баночки «крышку», сбоку внизу гвоздем зафигачить отверстие и стянуть дома с подставки у газовой плиты коробок спичек.
Карбид, вода, спичка! Бабах!
Сколько веселья благодаря полутрезвым сварщикам. Магия детства.
***
— Фильм советский или импортный?
— Наш!
— Цветной или черно-белый?
— М-м-м. Цветной…
…Наташка крутила в руках синий мяч и ждала следующего вопроса. У Наташки были вьющиеся волосы и красивые длинные ноги. Пацаны тогда этого еще понимать не умели, а осознавали только, что хоть она и погодка, но выше всей дворовой шпаны чуть не на голову. За это ее звали просто: «Швабра». А она и не обижалась — привыкла… Её мать была алкоголичкой и употребляла слова куда хлеще…
— Тэ-э-э-э-к-к-к… Название из ч-четырёх слов… Это д-должно быть легко…
…Сашка Курочкин был белобрысым и толстым. И очкастым. Маленькая, упругая копия своей бабушки. Во дворе он появлялся редко, так как приезжал сюда в гости, но его всё равно считали своим, несмотря на дурацкую панамку и периодическое заикание. Во-первых, он был умный, а во-вторых, частенько тянул из дома всевозможные бутерброды: то просто посыпанную сахаром и лимонной кислотой корку, то кусок чёрного хлеба с толстой докторской колбасой, а то и первейшее лакомство — батон с клубничным вареньем…
— Про любовь или про войну?
— И про то, и про то…
— Так не бывает!
— Бывает!
…Диня Слепов был немного туповат и сильно походил на цыгана. Он считался дурноватым, но за эту дурноватость его и уважали. Ибо, если надо было сделать какую-нибудь пакость или проверить что-нибудь на себе, он был первым добровольцем. Карбид в унитаз? Запросто! У мирно спящего под качелями пьяного в носу травинкой пощекотать? Легко! Сдать найденные в траве бутылки грозному армянину из пункта стеклотары? Какие вопросы?!
Совсем недавно у него в руках взорвалась серебрянка, он сжег себе брови, ресницы и дорогущую куртку. А ему даже не попало. Его мать возила вещи из-за границы. И продавала. А может, скупала краденное. Но точно — продавала! Слухи были разные…
Диня тыльной стороной забинтованной руки потёр переносицу, отколупнул выросший между досками лавки зелёный мох и прищурился…
— Ну, так про какую войну? Про гражданскую или про отечественную?
— Про обе…
— Так он че, многосерийный что ли?
— М-м-м. Не помню. Но длинный, точно!
— Где действие происходит?
— В деревне. Зелёный Дол, по-моему…
…Пашка яростно начал чесать в затылке, пытаясь вспомнить. Пашка с родителями жил в деревянном доме и они дружно всей семьёй ждали «расселения». Дом уже полгода собирались снести. Пашкина мать как сложила всё еще зимой по сундукам, так на чемоданах и жили, ожидая переезда в новую квартиру. Она говорила, что жить в квартире престижней, чем в своём доме. Это было не совсем понятно, но все соглашались…
Как-то пацанва нашла на мусорке старую лыжную палку, немедленно превратила её в «копьё» и принялась метать в пустые коробки. Одна из коробок перевернулась и оттуда выпала пачка денег, ещё в упаковке крест-накрест, как в банке, по-настоящему. Пашка её увидел первым, заорал, и все потащили «клад» к дядь Толе, Пашкиному отцу, — он единственным из взрослых был на обеде. Денег было много. Наверное, несколько сотен. А может даже и тысяч! Дядь Толя выделил из находки красную десятку с физиономией Ленина, и шпана неделю каждый день покупала в магазине квадратные вафли по 11 копеек и пила газированную воду из автомата, терпеливо дожидаясь, когда бичи вернут стакан. Хотели еще толпой сходить в парк, покататься на «Сюрпризе», но деньги закончились.
— Зеленый Дол… Блин, вот я же точно смотрел! Там ещё про Колчака, да?
— Да!
— Этот, к-как его… М-м-м-м… Т-тени исчезают в полдень!!!!
— Хали-хало!!!
Швабра что есть силы подбросила мяч вверх и бросилась убегать, смешно по-девичьи размахивая руками. Неповоротливый Сашка поймал мяч не сразу, два раза уронил, поэтому, когда он наконец закричал «Стоп!», Наташка успела домчать почти до самой горки…
— Ого! Ну л-ладно. До тебя… тринадцать великанов и т-три простых. …И …э-э-э… четыре лилипутика.
…Сашка никогда не угадывал расстояние. Он еще только начал большие прыжки, а всем уже было ясно, что он пройдет не более двух третей пути. Но шанс был…
— Двенадцать… Тринадцать…
…Сашка перешёл на обычные шаги, а затем начал приставлять ступню к ступне. Но даже и он уже понимал, что лилипутики не спасают… Тем не менее, Наташка, как положено, сделала из рук кольцо, и Сашка попытался закинуть туда мяч. Не попал не то, что в кольцо, но даже в Наташку. Попросту не докинул…
— Хорошо, — Наташка легко подняла мяч, — я сейчас мультик загадаю. Его все знают!!!
А никто и не был против. Ведь всем известно: угадывать будет поинтереснее, чем загадывать…
***
Как-то, когда мне было лет 7—8, бабушка по каким-то своим надобностям достала из недр полированного шифоньера коробку из толстого картона. В коробке хранились дедушкины вещи: военный билет, старые фотки, медали, наградные плашки… Среди прочего я обнаружил одну удивительную вещицу, завёрнутую в тряпку: блестящую музыкальную заводную бензиновую зажигалку с какими-то расчудесными металлическими барельефами по бокам. Играла, по-моему, Моцарта…
На вопрос «что это?» бабуля ответила скупо «трофей с войны» и аккуратненько зажигалку у меня из рук вынула.
В мои детские годы зажигалки были дефицитом, вещью статусной, непростой. Все обычные пользовались спичками в деревянных коробках.
И у меня потом долгое время не проходила какая-то пацанячья непонятка…
Дед воевал, пришел с войны победителем. После этого прошло четыре десятка лет. Однако на войне, которая была сто лет назад, какой-то немецкий солдат имел невероятную музыкальную зажигалку, а мы — победители — спустя столько времени, считаем подобную безделушку чем-то невероятным…
Это всё, что я могу сказать про «можем повторить»…
***
В магазине справа от продавщицы на коричневом подносе стоял огромный чёрный полупрозрачный куб мармелада. Тётка в белом чепчике здоровенным ножом отрезала от сладкого кирпича тонкие пласты, заворачивала их в коричневый картон и взвешивала. За тёткой висела и медленно крутилась липкая бумага — ловушка для мух.
Слева от продавщицы стояли два стеклянных тубуса с соками, в одном был яблочный, а в другом — томатный. Тут же стояла плошка с солью и стаканчик с водой, где эту ложечку можно было ополоснуть.
Мы с Пашкой пришли не за соком и не за мармеладом. Мы пришли за вафлями. На выходе из подъезда мы нашли десятик, а ещё копейка завалялась у нас с давних пор и лежала невостребованная, потому что алкаши спёрли гранёный стакан из автомата газированной воды.
Четыре квадратных вафли «Артек» стоили 11 копеек, а такие же, но прямоугольные — 22 копейки — почти как булка хлеба. На развес, конечно, получалось дешевле, но на вес не всегда было название, и можно было крупно пролететь, купив вафли с жутким лимонным вкусом. Фу… Ещё были корзиночки с повидлом, безешным кремом и желтым желейным ромбиком сверху, а также трубочки со взбитым маслом, но на них денег не хватало. Мы купили «Артек».
Вафли надо было есть правильно. Сначала необходимо было поддеть и аккуратно снять верхний сухой слой вафли. Затем с нижнего слоя зубами соскрести крем с отпечатавшимися на нём квадратиками. После с хрустом слопать заранее снятый вафельный листок. И, только закончив, уже без особых церемоний срубать всё, что осталось.
Впрочем, процесс выскабливания-выгрызания зубами касался далеко не только вафель.
Как правило, раз в году под 1 января в семье появлялись мандарины-апельсины. Обычно после брызгательной очистки и моментального поглощения сочной мякоти в руках некоторое время грустно крутилась оранжевая кожура, а затем и она выгрызалась изнутри до полупрозрачного состояния. Некоторые от жадности пытались разгрызать и вынутые ранее косточки, но те горчили и радости не приносили…
***
Ну-ка, давайте сверим. В детстве ведь как убирались? По средам — малая уборка, по выходным — генеральная.
Малая — это мусор вынести и пыль протереть. С мусором всё понятно: ёмкость в мусоропровод опрокинул, в ванной ёршиком днище ведра прошкрябал, всё сполоснул, газетку на дно застелил и готово.
С пылью алгоритм посложнее. В руках две тряпки: одна влажная, другая — сухая. Протираешь все поверхности сначала одной, затем сразу другой. Зачем? Чтобы на сырую поверхность свежая пыль не липла, чего не понятно? При этом все многочисленные, бесконечные финтифлюшки, что стоят в шкафах и на полках, — все эти фарфоровые купальщицы, вязаные салфетки, чугунные лошадки, пепельницы, подсвечники, вазочки, привезённые с морей ракушки, духи и прочее буржуйство — нужно было приподнять и провести под ними по очереди обеими тряпками, потому что если вечером мама проверит и обнаружит халтуру, то выдернет тебя с улицы в самый ответственный момент игры и ты будешь переубираться заново… Так по уставу!
Сервант я просто ненавидел: два различных сервиза — один чайный с сахарницами и чайниками, другой — суповой, графин с кружками, хрустальный графинчик, набор из 12 рюмок, солонки-перечницы… И, мне помнится, это только одна полка. Причём стеклянная, прозрачная, на которой остаются разводы.
Генеральная уборка, помимо всего перечисленного, подразумевала сначала использование пылесоса «Буран» для чистки ковров, затем сворачивание ковров, подметание веником полов во всех комнатах, коридорах, кухне и туалете с ванной, с выметанием из-под диванов и углов неведомой, но пачкающей всю вселенную пустоты. После — мытьё тех же самых полов. Руками, потому что шваброй (или, как ее у нас называли, «лентяйкой») нормально ничего не помоешь. Мытьё, понятное дело, сначала намокро, а потом насухо. Ну, вы помните… Ну, и еще подоконники протереть, да. И ковры назад развернуть.
И это я говорю о детской, будничной, еженедельной уборке. А ведь была ещё и взрослая генеральная, которая включала себя выхлопывание ковров на улице, мытьё окон и зеркал, чистку плиты и кафельной плитки в ванной и прочее и прочее, где детей задействовали лишь частично в качестве помогаек.
Я всё думал: вырасту, женюсь, заведу детей, наконец-то сброшу с себя эту обязанность.
Что-то я никак не вырасту….
***
— Может Ленку позвать?!
— Ну, на фиг…
И для пряток, и для догоняшек, и даже для хали-хало трёх человек было мало. Кроме того, Ленка была на 2 года старше, и это добавляло всем играм интереса… Но жила Ленка на пятом, и подниматься было лень. А окна её выходили на улицу — не дозовешься…
— Пошли лучше на горку, — предложил Пашка, — может, там уже говны поплыли…
Горкой мы называли крутой спуск от нового здания речного пароходства мимо краеведческого к нам во двор. По спуску вилась еле приметная тропа, позволяющая знающим и смелым значительно срезать путь к Енисею. После зимы, когда снег начинал таять, в тропе образовывалось множество мелких канавок, по которым бежали ручьи. Если какой-нибудь веточкой или палкой задать направление и помочь этим струйкам объединиться в одну, то мощь воды усиливалась, и она начала тянуть за собой суглинок и всё, что попадается на пути. Вскоре вниз уже не текла, а неспешно спускалась грязная, густая жижа. Это и называлось «говны поплыли». Не шибко весело, но за отсутствием других развлечений, покатит.
На горку мы подняться не успели.
— Эй! — раздался крик со стороны дворовых качелей. — Идите сюда!
Внизу обнаружился Диня, стоящий над каким-то телом в траве.
— Ой, — сказал Курочкин.
— Пошли, — подбодрил Пашка.
……….
— Может, он сдох? — осторожно осведомился я.
— Да не. Обычный алкаш… Спит!
Диня сидел на корточках возле лежащего на боку мужчины и внимательно разглядывал лицо. Лицо определённо показывало, что тот — алкаш.
В нашем доме со стороны улицы был гастроном. Некоторые нетерпеливые, затарившись, загуливали к нам во двор — к веранде и качелям, тут разливали какое-нибудь пойло в позаимствованный в автомате с газ водой стакан и пускали его по кругу. Кое-кому потом сил, чтобы подняться и уйти домой, не хватало.
— Не алкаш, а бич! — издалека поправил Курочкин, оставшийся стоять возле качелей. Ближе он подходить не рискнул.
— Надо соломинкой в носу пошерудить, — посоветовал Пашка. — Если чихнет, значит живой.
— Ага, или блеванёт, — заметил Диня. — Мёртвые не блюют. Сейчас я у него карманы проверю. Вдруг там кошелёк.
Моя тётка говорила, что из Дини Слепова добра не вырастет. Он был хулиган. Нам было всё равно. Как и то, что он был туповат. Главное, что в любых, даже самых опасных экспериментах Диня был первым.
Кошелёк — это интересно. Хоть и нечестно. Но алкаш сам виноват. Напился и потерял гаманец без толку. А так хоть польза!
В этот момент мужик зашевелился, забормотал и открыл глаза.
— Валим, — заорал Диня.
И мы побежали…
***
Когда мне было лет одиннадцать, папа повез меня на поезде к нашим родственникам в Казахстан. Просто в гости. Путешествие заняло несколько суток.
Ехать было жарко и довольно скучно. От первого спасали открытые окна, а от второго — взятая с собой книга, с которой, впрочем, я расправился за день, дальше приходилось пялиться в окно.
Странные названия: Кокчетав, Кустанай, Караганда… Странные пейзажи — искусственные горы — угольные терриконы — огромные отвалы породы.
Как-то ночью электровоз заменили на тепловоз, и клубы черного, вонючего дыма лишили меня последней радости — созерцания заоконных пейзажей.
Проснувшись утром на верхней полке, я обнаружил на потемневшей подушке светлый трафарет собственной головы — в открытое окно толстым слоем налетела угольная пыль. Представив, что же творится у меня на лице, моментально убежал умываться…
На одной из станций папа выскочил на перрон, чтобы купить какой-нибудь перекус. Назад вернулся, неся в руках большую булку с маком и стеклянную молочную бутылку.
Такие бутылки мы называли маленькими, в пункте приема стеклотары их брали по 15 копеек.
Крышечка на этой бутылке была розовой. Это было что-то странное и непривычное. Серебристая — молоко, зеленая — кефир, полосатая — сметана, редкий гость фиолетовая — ряженка. Всё понятно. А это что за чудо?!
Я немедленно открыл и попробовал. Это было божественно! Словно гении пищевой промышленности смешали вместе лучшее из топлёного молока, ряженки и карамели…
— Папа, что это?!
— Это варенец!
— А как его делают?
— Видимо, варят…
— Как сгущёнку?! А мы можем сварить?!
— Думаю, нет…
— Жаль! Можно, тогда я допью?!
— Допивай!
…Никогда не пил молочки вкуснее! За исключением сгущёнки, конечно же…
***
Дом моей бабушки располагался прямо напротив набережной, только дорогу перейти, и понятное дело, мы немалое время проводили на Енисее, хоть это и не разрешалось.
Пускали блинчики, выискивали забавные, прибитые течением коряги, после 7 ноября и 1 мая вылавливали из воды улетевшие у идущих по «Коммунальному» мосту демонстрантов шарики, иногда целыми гроздьями…
Как-то нашли среди булыжников золотую цепочку и всей ватагой побежали относить её в милицию. Гулять нас в такую даль вообще-то не отпускали, но в тех домах размещался дальний хлебный, и дорогу мы знали, тем более что дело благородное. Кто-то же потерял, значит найдётся! Милиционеры найдут!
По своей наивности этот наш поход в милицию напомнил мой визит в краеведческий музей, также находящийся рядом с домом бабушки. Буквально, соседнее здание.
Бывал я там неоднократно, очень его уважал и за огромный скелет мамонта, за старинные книги и прочие древние артефакты, а также за чучело гордого марала в скалах…
А тут, копаясь у деда на даче, обнаружил в земле крупный пятачок 1913 года. С настоящим двуглавым орлом на реверсе.
Это же драгоценность какая! Цельный клад! Куда её?! Понятное дело, в музей.
До кассирши при входе дошел и чуть не силком ей монету втюхал, ещё брать не хотела, старушенция. Объяснял, что она эту историческую ценность должна передать главному в музее, а он её положит на полку за стеклом. Эту же монету ЕЩЕ ПРИ ЦАРЕ сделали! Ничего не понимает!
Как-то музей начали перестраивать и мы по пацанячьей привычке время от времени приходили на разведку на задний двор, вдруг что полезное обнаружится… И однажды там прямо на свалке нашли выкинутый из запасников жёлто-коричневый полурассыпавшийся бивень мамонта и чей-то ЧЕРЕП в противных кожистых ошмётках. Наверное, бизона. Или буйвола. Вон, зубищи какие! Или… да нет, для мамонта, наверное, маловат.
Череп я немедленно утащил домой и спрятал под кровать. Нужно было дождаться тёплых деньков, отвезти череп в лес и положить в муравейник. Весёлые мелкие ребятки за лето отполировали бы кость, я в книжке читал, а я бы потом вставил в глазницы лампочки и повесил на стенку. Шикарнейшее бы бра вышло!
Во время уборки, когда меня не было дома, мама будущее бра нашла, громко выругалась и моментально древность выкинула.
…Не везёт мне со старинными кладами…
***
В квартире у моей бабушки были очень высокие потолки и широкие подоконники. А ещё в зале была очень солидная тяжёлая дверь, выкрашенная белой краской рядов на сто. У двери были крепкие ручки и объёмная фигурная планка по всему контуру, разделяющая дверь на две половины.
Несмотря на свою масштабность, дверь легко скользила на петлях и не скрипела.
Все эти прелести, а также не слишком богатый выбор иных развлечений, делали дверь достаточно неплохим аттракционом — разновидностью карусели.
Если взяться двумя руками за ручки, одну ногу поставить на нижнюю планку, а второй оттолкнуться, то можно было прокатиться на 90 градусов, потом пихнуть второй ногой стену… и назад.
Бабушка, если это видела, всегда сильно ругалась, но когда детей это останавливало?! Мы не верили в плохое. В то, что петли могут просесть, а дверь оторваться, что косяком может прижать или даже перебить пальцы.
Нам просто было весело.
Не уверен, что я повзрослел…
***
Союз был таким огромным, что когда в нём готовились к Новому году, в одной части только бежали в гастроном за синей куриной тушкой, в другой активно нарезали салаты, а в третьей уже лежали в винегрете, укушавшись в соплю.
Помните это непонятное по радио? Передаём сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует 15 часам Московского времени. Меня прямо-таки завораживало это сообщение. Почему шестой сигнал — это пятнадцать в столице? Ничто ведь ни на что не делится! А где предыдущие сигналы? Лишь много позже понял, что речь про пять противных пиков после объявления…
Я сидел у радио и ждал, когда скажут про мой город. В Красноярске в это время было уже 19, за окном темно.
А в Петропавловске-Камчатском — вообще полночь. Как они там выживали — непонятно. Мало того, что всё время холодно, это же Заполярье, так ещё и середина дня, а у них полночь. Впрочем, если у тебя полгода ночь, то, наверное, уже без разницы…
После сигналов точного времени играла какая-то прямо-таки прекрасная музыка, и мне опять было обидно за жителей Петропавловска: они же уже все спят и вообще этой красоты никогда не слышат. Бедные, но, наверняка, суровые люди… В лыжах и меховых шапках.
Ну ладно, нужно чем-то ещё заняться на целый час, а потом — «Спокойной ночи, малыши». Может, хотя бы сегодня Филя со Степашкой не будут так долго болтать ни о чём и побыстрее включат мультик.
***
В детстве времени просто немерено. Особенно на каникулах.
Встретишься с приятелями во дворе. В ножички вчера играли, в прятки позавчера, локальные развлечения уже не радуют.
— Ну, что делать-то будем?
— А пошли к голубям?!
— О! Пошли!
На один из канализационных люков возле дома сердобольные и бережливые старушки всё время высыпали крошки для птиц, и там перманентно существовала пернатая тусовка. А где есть много птиц, там всегда можно найти большое перо. Ну, такое, знаете, в целом серое, верхняя часть тёмная, а кончик распушенный и светленький. Им еще, приоткрыв рот, хорошо по щеке водить туда-сюда. Оно сначала гнётся, а потом упруго распрямляется.
— Подкидывай!
Кто-то из ребят подбрасывает перо как можно выше, оно крутится, крутится, крутится, падает. И вот куда оно очином показывает, туда вы с приятелями и идёте по прямой. Простые правила. Привело к забору — перелезаете через него, идёте дальше. Привело к стене или иному тупику — подкидываете перо ещё раз. Главное, что по тому маршруту, откуда пришли, возвращаться уже нельзя.
Далеко-о-о-о так уйти можно. Ни разу не было, чтобы замаскированная под перо судьба не привела нас к каким-либо приключениям.
Туповато, но азартно. Детям позволено.
Но почему так делает президент?!
***
Когда я был маленьким, была у нас пепельница из толстого синего стекла. Тяжёлая, как зараза. Не знаю, откуда она взялась, у нас в семье никто не курил, но стояла в одной из ниш советского серванта…
…Вот вы знаете, что когда протираешь пыль, все предметы на полках нужно поднимать и под ними проводить тряпкой тоже?! Скажите, дурость?! Некоторые объекты годами стоят невостребованными, под них пыль вообще никогда не попадает, кроме моментов, когда ты их приподнимаешь…
…В одной из прозрачных стенок пепельницы навеки застыли три крохотных воздушных пузырька. Блестящие, словно шарики ртути.
…Раз в неделю, когда я протирал пыль, я доставал пепельницу и подолгу разглядывал эти пузырьки с разных сторон, вертя тяжёлый предмет так и эдак.
Потому что это были не пузырьки. Это были три маленьких одиноких планеты, плывущие в безжалостной пустоте Космоса. На одной из планет, той, что поменьше, жизнь существовала однозначно. На второй — предположительно. А на третьей она крутилась чуть в стороне — были невероятные запасы платины, которая даже дороже золота, и до этой планеты ещё предстояло добраться…
Я совершал космические полёты, пока не уставала рука. Потом заканчивал протирку полки — сначала влажной тряпкой, затем сухой — ставил Вселенную на её постоянное место и продолжал уборку на других плоскостях.
…Пепельница. Три пузырька воздуха. По полчаса раз в неделю. Много месяцев.
…А тут через две недели после установки: «Папа, я снёс „Халф-Лайф“. Всё прошел. Уже не интересно».
Эх, молодеж-ж-ж-ж-жь…
***
Одним вечером, вскоре после того как мы переехали в новую квартиру и новый район, я брёл после школы домой, когда меня неожиданно нагнал возвращающийся с работы папа.
Забрав ранец, он предложил по пути заскочить за хлебом. А мне что?! С папой — куда угодно.
Между молочным и хлебным магазинами обнаружилась непонятная очередь, папа по привычке заглянул на вынесенный прилавок, удивился, сказал: «Подожди!» и пристроился к толпе.
Через несколько минут он протянул мне сделанный из непонятного вещества кирпич грязно-желтого цвета, как прихваткой с двух сторон обёрнутый в криво обрезанный кусок тонкого крафт-картона.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.