Бесплатный фрагмент - Бабочкины метаморфозы

Рафаэлла

Бабочки не засиживаются долго на одном месте. Долго сидеть на одном месте — до безумия скучно. Порхать, вдыхать ветреные ароматы, чувствовать упругость крыльев — вот настоящее призвание бабочки. Углубляться в сложности жизни или усложнять и без того слишком запутанный клубок жизни — это не в их стиле. Им нужна легкость, легкость бытия. Ведь потерять легкость — это все равно что разучиться летать.

Бабочкам нужны крылья. Ими они опыляют растения. Они все время ищут пыльцу. Много-много пыльцы! Ее можно обменять на удовольствие. Бабочке необходимо удовольствие. Ведь она им дышит. Она его предвкушает.

Жизнь как легкое дыхание бриза, жизнь как порхание с цветка на цветок, жизнь во имя преходящей красоты — вот то, к чему привыкли бабочки. Когда любуешься бабочками, поневоле приходит в голову: их создал Бог, чтобы люди забыли на чуть-чуть свои проблемы.

Бабочка Рафаэлла, о которой пойдет речь, была как раз из этой серии бабочек, любуясь на которых душа отдыхает. Рафаэлла была вся сплошь соткана из вздохов, капризов, пряных ароматов и яркой цветочной пыльцы. Рафаэлла любила зеркала. В ее доме было много зеркал: самых разных — модных, цветных, больших, маленьких, старых, слегка пошарпанных, кривых и слишком прямолинейных. В зеркалах она вглядывалась в свое отражение, позировала, приноравливаясь к тому образу, который она видела в зеркале. Она пыталась в него перевоплотиться. Мысли при этом текли стройно, размеренно, как река. Всякий раз безостановочно, всякий раз куда-то не туда, куда надо. Все ее бабочки-подружки считали, что она думает неправильно, ибо правильным в их мире считалось то, что видимо и осязаемо, вернее, то, что все бабочки признавали видимым и осязаемым.

Зеркала в доме были разных цветов и обличий. Все они о чем-то вещали. Желтое зеркало напоминало о юности. В нем кривлялась бабочка-девчонка, которая еще не знала ни бед, ни разочарований. Она только и знала, что беспокоиться о том, что ей надеть завтра на учебу, как на нее посмотрят и что скажут другие бабочки. Было и синее зеркало. В нем отражалась другая бабочка. Та бабочка уже твердо держалась на своих крыльях, была уверена в себе и в своих целях. Каждый взмах ее крыла был непоколебимым движением вперед — навстречу своему успеху. У той бабочки в синем имелось для жизни все: бренды, мужья, признание. В синем зеркале Рафаэлла казалась себе на порядок выше, чем была на самом деле. Вся ее жизнь там, в том зеркале, состояла из сплошных прямых линий. В синее зеркало Рафаэлла предпочитала смотреть перед тем, как отправлялась совершать очередной подвиг. Она надевала свой синий дорогой пиджак, вглядывалась в свое безупречное отражение и говорила судьбе: «Право, пора!»

Бабочка порхала от зеркала к зеркалу, от цветка к цветку и восхищалась своим отражением. У Рафаэллы в доме всегда играла музыка. Ненавязчивые тона. Это были едва уловимые тона. Слушая их, она находила в себе нечто особенное, свойтвенное только ей одной. Это были случайные вспышки прозрения. Очень глубокие вспышки. Рафаэлла их смущалась, боялась, что они лишат ее легкости. Тогда она отвлекалась на что-нибудь сиюминутное, отходила от зеркала. Ведь всем известно, у зеркал нет памяти.

И все-таки было в ее доме одно зеркало, которое Рафаэлла избегала. Это зеркало стояло в темном углу комнаты и выглядело совсем неприметным. Рафаэлла даже стала забывать о нем, как вдруг из него стали доноситься до боли знакомые звуки.

Из дневника адвокатки

О моя королева!

Ты всегда так красиво мне все объясняла. Ты всегда так красиво говорила на тему любви. Ты так красиво рядила какую-нибудь повседневную пошлость в премудрые одежды. Я даже тебя заслушивалась. Ты так умно объясняла мне, почему я не прошла в очередной раз по кастингу на роль удачливой невесты. Ох уж эти принцы… Вечно они выбирали не тех. Вечно их что-то во мне не устраивало.

О моя королева! Ты всегда так грациозно оттягивала сроки нашей встречи: то я была не готова с тобой встретиться, то ты занята была другими принцессами. В конце концов я поняла, что сама боюсь тебя увидеть. Я боюсь, когда ты придешь и примешь меня такой, какая я есть, мне станет холодно. Я замерзну, и тогда мое сердце превратится в ледышку.

Чат из мессенджера Discord

Закрытая группа «Профессионалки OnlyFans». 5 500 подписчиков

@СТУДЕНТКА

Быть стриптизершей — это вызов. Быть стриптизершей — это значит максимально приблизиться к мужскому миру. Ты как будто заходишь в клетку к голодному льву. Лев разъярен. Хочет тебя съесть. И вот, когда ты кидаешь ему в пасть кусочек своего тела, когда ты его усмиряешь, ты получаешь именно то, зачем сюда пришла. Божественный кайф! Как ребенок он лакает твое тепло с твоей ладони, а ты ловишь кайф.

@ЩЕДРАЯ_ВДОВА

Аха! Кайф — это когда ты в стрип-клубе на шесте, a вокруг тебя вьются бешеные буйволы. Они могли бы разорвать тебя на куски. Порвать на части! Но ты держишь их взгляды как под гипнозом, и все, что у тебя есть, — это всего лишь твое тело!

@АНДЖЕЛА

Да ладно! Девочки, мы у мужчин в вечном долгу! Мужчины — они же наши кормильцы!

---

@НЕВОЛЯШКА

Ох и не говори, подруга! Мы лепим из этих пошловатых обезьян себе кумиров. И если всерьез задуматься, то это тема для новой войны.

@ЩЕДРАЯ_ ВДОВА

Эх! Не тот нынче мужик пошел. Не тот.

@НЕВОЛЯШКА

Мужиков плохих не бывает — бывает мало водки.

@ДЕРЗКАЯ_ГЕНЕРАЛЬША

Что, Ленка, пойдешь со мной местным гориллам улыбаться? Не забудь! Шкалик прихвати.

@НИМФА-МАНКА

Уже! У настоящей женщины в клатче должен быть как минимум один таску-матти.

@КРИВОЙ_ШНОБЕЛЬ

Водка в роту — пизда в работу.

@ДЕРЗКАЯ_ГЕНЕРАЛЬША

Водка в дамской сумочке — это на ночь якорь.

---

@ХРОМОНОЖКА

Водка?! У настоящей женщины в клатче должны быть презики.

@НИМФА-МАНКА

Ну нет уж! С меня хватит! Вчера за презик в сумочке меня полицай оштрафовал на 80 евро. Так и сказал: «У нас настоящая женщина бесплатно дает!»

@ХРОМОНОЖКА

Тебя оштрафовали не за это. А за то, что ты русская.

@КРИВОЙ_ШНОБЕЛЬ

А я вчера с одним рашенко зацепилась. Я ему говорю: «Мне не нужно 800. Дай мне 300 и 500!» А он мне по-совдеповски так: «А почпокаться тебе в „Пионерскую правду“ не завернуть?!» Верите, нет, девчонки, всю ностальгию по родине как рукой сняло.

@ИНАННА_2995

Носи что хочешь. Ты только никому не давай дотронуться до своего «красного цветка» губами. Они здесь все только этого и хотят.

@ЩЕДРАЯ_ВДОВА

Куни. Я тоже это не люблю. У меня пленочка одна есть волшебная. Как только клиент на это намекает, я ее показываю, мол, ща как натяну, так он тут же забывает, что просил.

@ПРОСТО_МАРИЯ

Что вы! Я никому не даю к своему «цветку» прикоснуться. Ни губами, ни руками. Это слишком похотно. Похоть — фу! Похоть — это для грязных женщин, а я вовсе не такая.

@ЩЕДРАЯ_ВДОВА

Ой-ой-ой! Гляньте-ка на нее! А я вовсе не такая, я здесь просто жду трамвая.

@НИМФА-МАНКА

— Мужчина, вы не подскажете, как пройти в библиотеку?

— Девушка, ну какая библиотека в три часа ночи!

@НЕВОЛЯШКА

Девочки! Успокойтесь вы! На манеже все те же — девочка-целочка и пизда-кормилица.

Из дневника адвокатки

Сегодня ко мне в офис зашла необычная клиентка. Вернее, как клиентка она была так себе. Нарушение прав человека на рабочем месте — это такая долгоиграющая «жвачка» в суде, что поди еще докажи, кто прав, кто виноват. А выхлопа на выходе из суда — ноль. Но как женщина она произвела фурор. Она была в хорошей форме для своих лет, обаятельна и экстравагантна, по манерам чем-то на Лайму Вайкуле похожа. Но чересчур экзальтированная. Я таким дамочкам не доверяю. На первый взгляд, у них все круто: идеальный маникюр, богатый муж, победоносный подбородок. Ну и из идеального все, пожалуй. А так, если поближе приглядеться, то обнаружишь лицо, насквозь пропитанное ботоксом — мертвое, ничего не выражающее, кожа, сильно замазанная гримом, — слишком масочная. За полтинник, видать, перевалило. Обычно те, кто слишком объективизирует свою внешность, — это либо люди с комплексами, либо их внешность — незаменимый конек на рабочем месте.

Экстравагантную даму звали Натали. Дело ее касалось одной передачи, показанной по финскому телевидению вчера. Я открыла веб-ссылку, которую она мне скинула на Telegram. На Yle Areena открылось видео. Замелькали кадры из популярной передачи Poliisi TV. Репортаж про проституцию в городе Хельсинки.

Показывали одно из злачных мест ночной столицы. Клуб «Сохо» — для любителей побаловаться плотскими утехами. Он был оформлен в стиле восточного «чайного домика». В таких домах в Японии гейши и по сей день предоставляют свои услуги. Программа вещала о том, что в «Сохо» можно снять девочку на любой вкус и цвет, на любую извращенную фантазию — лишь бы деньги были. Этот месседж пытался донести до зрителя бодрый финский репортер. У меня от него сложилось брезгливое впечатление — эдакий блюститель publico morali.

Женщина, мелькавшая на экране, снималась. Вернее, как бы это правильнее выразиться — снимала себе мужчину на ночь. Только за деньги. То есть нет, наоборот, снимали ее за деньги. Кажется, я запуталась… В общем, и мужчина, и женщина хотели интима, только женщина хотела это сделать за деньги, а мужчина надеялся так переспать или устроить это подешевле. Но, очевидно, не это возмущало мою клиентку, а то, что ее снимали на скрытую камеру.

А вчера финское YLE выложило эту съемку на свою веб-страницу. Все, кому не лень, смотрите! Лайкайте! И теперь эта интернетная звезда сидела напротив меня и покусывала нижнюю губу. Я подумала: «Неужели на то, как кто-то там покупает девушку в баре, есть на телевидении запрос? У финнов что, других проблем больше нет? Мужчина снимал себе женщину в баре. Ну и что в этом такого? Кого нынче этим удивишь?!»

На экране возник новый эпизод. Мы с клиенткой как по команде подняли взгляд на стену — вернее, на монитор. На экране изящная дамочка гарцевала, как грациозная балерина, от одного потенциального клиента к другому, предлагала им всем свое тело, вернее, если быть политкорректной, предлагала свои секс-услуги. Купец не торопился — торговался, покачивал головой — не уступал. Дамочка не выдерживала, одаривала мужчину презрительным взглядом, фыркала, хватала свой бокал и как ни в чем не бывало переключалась на другой объект.

«Я живу в центре Лондона, — нежно ворковала женщина с экрана, кокетливо опуская веки. — Меня зовут Натали. У нас с мужем роскошный особняк. Мы имеем недвижимость по всей Англии. Ну вы меня понимаете», — многозначительно улыбнулась она.

В кадре лицо было плохо заретушировано: тот, кто знал эту женщину, мог без труда вычислить, что это именно она.

«Неужели это я?!» — читала я на ее побелевшем лице. Она сидела передо мной и нервно елозила на стуле. Стул покряхтывал, а время шло. Клиентка смотрела на экран, а я — на часы. Она беспричинно теребила салфетку, временами тихо всхлипывала, то снимала солнцезащитные очки, то снова их надевала. Глаза остекленели от влажности, взгляд потерянно дрейфовал поверх предметов. Казалось, вот-вот и «ночная бабочка» спрячется в кокон. Но нет. Она вытянула свой угловатый наполеоновский подбородок, сжала губы и с демонстративным безразличием досмотрела репортаж до конца. Ботокс и солнцезащитные очки вернули невозмутимую Лайму Вайкуле «на сцену».

Я нажала на кнопку «стоп» на дисплее. Натали стянула с ушей свой объект конспирации. Высохшее пятно от кофе смотрело на нее сиротливо, как черная дыра в снегу. Женщина стала корябать это кофейное пятнышко своим точеным ноготком и тихонько шевелить губами. Интересно, что она там бормочет? Она вообще собирается говорить? Или мы так и будем в молчанку играть?

И тут наступил неожиданный для меня момент. Она наконец сняла свои очки и взглянула мне прямо в глаза. В ее взгляде звучал всего один вопрос: «Тебе можно быть такой крутой, а почему мне нельзя?» Я воодушевленно кивнула: «И тебе можно, я верю в тебя». Натали покраснела, снова всхлипнула, судорожно схватила салфетку, вытерла лишь уголки глаз и, ухватившись кончиками пальцев за краешек стола, наклонилась:

— Это что? Я? — по-заговорщицки прошептала она.

— Похоже, что да, — спокойно ответила я.

— Нет. Там — в телевизоре. Что? Правда я?

— Да. Вы. Вы!

— Вы уверены? — она пыталась заглотнуть воздух.

— Да. Я вас узнала, — все так же спокойно сказала я.

Женщина как рыба хватала ртом воздух, пытаясь заглотнуть его всей грудью — грудь вздымалась от тщетных усилий, словно какая-то титаническая лава пробивалась изнутри. Надо было действовать. Я подала клиентке стакан воды. Открыла окно.

— У вас нет астмы? Хотите сесть к окну?

Натали помахала головой:

— Да вроде нет.

Она схватилась за стакан, залпом его опустошила, сделала глубокий вдох через нос, медленный выдох через рот. Дыхательная практика. Когда-то я этим на йоге занималась.

— Тогда рассказывайте, как дело было. Не стесняйтесь. Я работаю исключительно в ваших интересах.

Наконец-то мою клиентку прорвало, как реку в половодье. Она заговорила сбивчиво, урывками, теряясь в бурном потоке негативных междометий, размахивая руками и выходя из вербальных берегов. Меня затягивало в ее поток сознания. Я с волнением слушала, что она говорит. Расстроенная женщина тараторила, что зовут ее вовсе не Натали и даже не мадам Баттерфляй, а Наташа, вернее, Наталья Сергеевна, что она давно чувствовала приближение какой-то катастрофы, что муж ее адвокат и ангел, а из-за нее его карьера пойдет на дно, что она неудачница, что у нее есть любимая собака и что больше всего на свете она любит проводить время одна — у моря. За рассказом она продолжала все так же растерянно комкать салфетку: то сжимала, то разжимала ее в руках, прятала в карман, снова доставала, не зная, куда деть свои пальцы, которые так некстати в этот и без того тяжкий момент будто были обременены тяжелыми драгоценными камнями. Я уставилась на ее бриллианты, и вдруг захотелось выхватить ее мятую салфетку и выкинуть к чертовой бабушке. Что-то здесь не так…

— Но… Это что же получается? У меня же… Я же ж… Да меня теперь любой дурак на улице узнает! Пальцем будет тыкать: «Смотри, пэрэ пошла».

— Возможно, — все так же отрешенно ответила я, немного не догоняя причину ее визита. — Наталья! Я на «ты». Можно?

— Да, конечно. Я тоже здесь так привыкла. Ну и что мне теперь делать с этой хренью?! Что я мужу-то теперь скажу? У мужа ведь бизнес по всем странам. Он известный адвокат. Вращается среди мировой элиты. Его клиенты очень состоятельные люди. Они же все от него отвернутся. Мой бедный муж!!! Он не заслужил этого. Он впадет в депрессию и, может, даже помрет. А ведь он у меня такой хороший. Он у меня мужчина одной женщины! — сказала она, жеманно растягивая гласные.

Барышня явно перед кем-то позировала. Но перед кем? Судя по говору, Наталья Сергеевна москвичка. Я обратила внимание на гранатовый перстень в три карата на безымянном пальце. Любит — да не то слово. Он в тебя, как в свой цветочек аленький, вкладывается. И чего женщинам еще надо?!

— Извини, насчет мужа я не знаю! Это вы уж там сами разбирайтесь, — сказала я и все-таки решила уточнить: — Ты по какому вопросу ко мне? Хочешь убрать запись из Интернета? Ведь так?

— Само собой, хочу. Не просто хочу! Желаю!

— Надо подумать. Постараюсь помочь, но пока ничего не обещаю.

Я немного замешкалась. Надо было придумать дальнейшую стратегию действий. Для начала надо связаться с руководством телеканала YLE. Надо выяснить, смогут ли они удалить запись из Интернета. Можно попробовать их убедить, что съемка компрометирует моего клиента, может навредить ее частной жизни. Все-таки право на частную жизнь еще никто не отменял. Еще надо попробовать убедить YLE в том, что съемка осуществлялась без предупреждения и согласия моего клиента, да и наверняка без согласования с администрацией ночного клуба «Сохо».

— Для начала мне придется поговорить с администрацией клуба, — после небольшой заминки заговорила я. — Ты ведь согласна, что твое имя будет фигурировать в деле? Например, когда я свяжусь с телекомпанией, я могу сказать, по какому делу звоню?

— Что вы! Нет! Это исключено! Мое имя должно оставаться инкогнито. Я и так уже достаточно засветилась.

— Ок. Тогда я не уверена, что у нас это прокатит. Я, конечно, могу попробовать. Но… В общем, в Финляндии делу дают ход только тогда, когда есть, собственно, хозяин дела. Без заявителя, который требует разобраться, требования адвоката, — это пустое сотрясение воздуха. Игра в одни ворота. Понимаешь? Клиент должен быть как минимум реальный.

Наталья Сергеевна аж подпрыгнула на стуле. Она взяла паузу, медленно поправила подол платья и, обратив взор к левому углу потолка, пафосно запричитала:

— Ну как?! Как в таких условиях можно работать?! Когда тебя любая тварь может снять на скрытую камеру и разослать, как письмо «счастья», по всему миру. А потом кто-то с улицы будет тыкать пальцем, мол, полюбуйтесь, вот все русские бабы такие. Шлюхи продажные! Боже мой! Позор! Какой позор! А я ведь вовсе не такая!

В голове промелькнул знакомый мотивчик: «А я вовсе не такая, я здесь просто жду трамвая». Интересно, из какого это фильма?

— Не такая? А какая такая? — поинтересовалась вдруг я, подумав: «Интересно, а когда она бывает настоящей?»

Вероятно, моя клиентка имела в виду, что она не ущербная, не такая, что про нее думают, что никому ничего плохого не делает, но почему-то меня ее вербальное выражение задело. А сидящая напротив меня женщина промямлила:

— Я… Я… Я знаю, что я не такая — и все! Некрасиво про меня так. Не надо.

— А какая ты?

— Я… Я… Я не знаю.

— Ну хорошо. Что ты любишь? Что тебе нравится смотреть, делать? На кого ты бы хотела быть похожей?

— На Мерилин Монро, конечно! Не знаю почему, но она настоящая.

— Мне тоже так кажется. К сожалению, Мерилин Монро плохо кончила.

— Да. Мужчины… Во всем виноваты мужчины. Она не тех выбирала.

— Мне кажется, ты работаешь там, где градус любви зашкаливает. Кстати, а как ты хочешь, чтоб твою профессию называли? Ты кто по профессии — проститутка или секс-работница? — вспомнила я про нынешние правила хорошего тона.

— Работница?! Боже упаси! Слово «секс» мне тоже не нравится. Это вульгарное слово, развратное. Работница — это та, что в поле пашет. Нет. Это не для меня… — И, подумав немного, Наталья Сергеевна торжественно заявила: — Я женщина-радость. Женщина-праздник. Женщина-каприз.

«Гениально», — сказала я себе, проглотив неприятный ком в горле. Интересно, а я тогда кто? Женщина-гильотина? А может, матушка-заступница всех отщепенок, бегущих по стопам Марии Магдалины?

— А тебе нравится внимание мужчин? — вдруг спросила я.

— А то! Все женщины этого хотят. В детстве я мечтала быть звездой Гуччи. Быть самой-самой женщиной в мире.

— Ты знаешь, когда-то я тоже об этом мечтала. Мечтала, пока не поняла, что быть звездой — это легко и просто: надо любить и быть любимой. Еще очень важно, чтобы ты хотела приходить домой.

— Ну да. Я хочу быть просто женщиной, — продолжила свою мысль Наталья Сергеевна. — Чтоб меня любили, понимали, уважали родные и близкие.

«А кто этого не хочет?» — подумала я. В этот момент Наталья Сергеевна достала фляжечку карманного Матти­, сноровисто открыла и залпом отхлебнула добрую половину содержимого, после этого резко выдохнула, как это делают русские мужики, занюхивающие водку хлебом. Взгляд ее принялся пустынно блуждать по комнате. Теперь запахи «Кристиана Диора» перемешались со зловонием самогона. «Да она еще и прибухивает», — опасливо глянула я.

— Убери это! — указала я на флягу. — Здесь не пьют.

— Я… я… я знаю, — растерялась она и с ласковой улыбкой добавила: — Я просто хочу быть женщиной — и все! Чтобы все от меня отстали. Разве это так много?

Взгляд ее потеплел, дыхание стало ровным. Может, это хорошо, что она бухает.

— Хорошо, я признаю, что ты там — не ты. Подделка. И хорошо, что ты сама это осознаешь. Знаешь, кто ты на самом деле. Поэтому, когда какой-нибудь мужик тебя там отвергает, ты знаешь, что он отвергает не тебя, а свою проекцию. А что тот репортер? Так в ту ночь никого и не трахнул?

И женщина поведала мне интимную историю, что осталась за кадром. Любопытство довело мужчину до ложа продажной любви. В ту ночь он был последним клиентом Натали. За кадром оказался пикантный эпизод: как он любил эту женщину всю ночь, как нежно ласкал извивающееся в руках тело, как восхищался женской мятежной красотой.

— А ведь я еще и мать, — продолжала свой монолог Натали. — Хорошая мать. Очень люблю своего сына. Люблю — и все. Он у меня в Питере живет. Сейчас ему нужны деньги на евроремонт. Поэтому я здесь. Решила, в последний раз сделаю ходку. Подзаработаю на ремонт и потом навсегда завяжу.

— Я тоже мать, — обрадовалась я. — Моей дочери восемь, а сколько твоему сыну?

— Тридцать пять. Хоть он и взросленький, но все равно ребенок. Мой взросленький ребенок.

— Так… Ну вот — видишь! Значит, ты хорошая женщина, заботливая мать, женщина-фейерверк. А что ты любишь делать? Ну или кого еще ты любишь?

Мне становилось все больше и больше с ней интересно. Я уже сама хотела с ней выпить.

— Люблю Пусю, — женщина достала из сумочки Louis Vuitton карманную собачку (я совсем не заметила ее присутствия) и продолжила: — Люблю баловать ее вкусняшками, люблю ходить по музеям, шопиться люблю, бренды всякие удобные люблю, ценю их за качество, люблю лазить по горам с мужем. Между прочим, рядом с нашей дачей гора Эверест. Иногда мы поднимаемся, но невысоко. Люблю заботиться о своем гнездышке, наводить там марафет. В общем, я простая русская женщина. Люблю простые вещи. Кстати, у нас большой дом в Лондоне. Красивый. Приезжайте, покажу — и мужа покажу. Он у меня такой Пусеныш, — сказала она, поглаживая чихуахуа, — такой мягкий, такой Пуся-лапуся.

«Пуся», по всей видимости, было самым ходовым словом в ее лексиконе. Интересно, а кому из своих Пусь она больше всего позволяет к себе приблизиться?

— Ты ему доверяешь? — спросила я как женщина женщину.

— Кому? Мужу-то? Ну вот еще! Мужчинам нельзя верить. А вы что, им верите? Мужчине ведь только дай волю, только раскрой душу, так он тут же тебя сцапает, схавает и не подавится. Нет, любить-то он, может, меня и любит, да только мы с ним не спим. Пусть он себе для этого дешевых баб по борделям снимает, как это делали многие русские служители искусства. Уж лучше я буду для него Прекрасной дамой, как для Блока Любовь Менделеева, — она немного задумалась и добавила: — Кстати! Весь секс-бизнес построен на этом.

— На чем — на этом?

— На призрачности женщины-мечты. Это простой рефлекс. По большому счету, мужики платят нам за это. А еще за то, что это тайное удовольствие — запретный плод, который будет до тех пор сладок, пока он запретен. Клиенты приходят и постигают это преодоление запрета снова и снова. Как бы это объяснить… Это своего рода ритуал, через который клиент обретает для себя своего личного бога. Этот трансцендентный переход мужчина совершает за счет нас — профессионалок.

«Так вот почему это самая древняя профессия?» — заметила я. Выходит, диалог с Богом в этом ключе все еще не закончен. Да и навряд ли когда-нибудь закончится. Это же так здорово — позволить себе делать то, что другим запрещено. Пусть даже втихаря. Позволить себе хоть разочек вдохнуть запах истинной свободы. Испытать драйв от победы над обществом с его светскими правилами приличия. Победить самого себя — трусливого и слабого.

Меня начинал захватывать наш разговор. Только вот кто теперь кого консультировал — непонятно.

— А родители знают, чем ты занимаешься?

— Боже упаси! Нет, конечно. Я перед ними и так в долгу.

— Подожди, ты о чем? Ты сейчас о каком долге?

— Я им всем обязана! Родители всю жизнь недоедали, пахали, как черти прокаженные, на двух работах, строили это гребаное светлое будущее. А потом, когда Союз развалился, мы все чуть с голоду не подохли. Вот тогда-то я и пошла на панель. Но тогда многим было несладко. Ай давайте не будем об этом! Все это так неприятно!

Еще одна абракадабра… Это когда было-то?! Девяностые уже давно закончились, а она все проживает тот незаконченный нарратив.

Что-то не срасталось в ее истории.

— Кстати, — вдруг вспомнила я, — в передаче ты говорила, что вы с мужем не нуждаетесь в деньгах. Выходит, тебя материальная сторона дела не волнует? Ты и без секс-работы неплохо жила бы?

Я уже чувствовала, как сама превращаюсь в того жадного до информации репортеришку.

— Как вам сказать… И да и нет. У мужа есть деньги, — задумчиво произнесла она. — Он знаменитый адвокат. Но муж установил мне на нашу банковскую карточку лимит. Они все тут, на Западе, жмоты. Я, видите ли, не могу транжирить больше трехсот евро в месяц. Это противоречит его принципам равенства. А я так не привыкла! Мне нужны деньги! Свои деньги! Триста евро — это мне только всего одну дыру залатать. А у меня их много. Я вон сыну с евроремонтом обещала помочь. Да и вообще, я не привыкла деньги считать. Мне надо помогать родителям. Они больные люди! Живут в России на копеечную пенсию. Я должна! Понимаете! Я должна! Я не позволю, чтоб они сводили концы с концами! Но муж не хочет об этом даже слышать. Он заявил, что в старости нам самим нужны будут деньги, что, видите ли, в старости никто нам не поможет. Врет старый Скрудж! Я его знаю как свои пять пальцев.

А вот и еще один нарратив. Родители — это святое. Мои родители всегда радовались, когда я им помогала. Вот только у нас в семье жертвенность Сонечки Мармеладовой не приветствовалась. Мама нам всегда говорила: «Главное, чтобы вы жили в ладу со своей совестью. Ведь совесть — это и есть душа». Так говорила моя мама. Интересно, а что говорила своему сыну моя клиентка? И тогда я поинтересовалась:

— Ну хорошо. А кроме родителей и взрослого сына на что еще тебе нужны деньги?

— Настоящая женщина вкладывает деньги в четыре вещи — в свою внешность, в недвижимость, в родителей и детей.

Внутри меня все клокотало. Какая-то лава возмущения вдруг накатила. Мне хотелось сказать: «Дамочка, да вы, как я погляжу, здесь накрепко увязли!» Но я сдержалась.

Внезапно я потеряла к ней интерес. «Пора закругляться», — сказала я себе.

Я занимаюсь правозащитной деятельностью не первый год, и, честно говоря, на моей практике впервые клиентка, рассказывая свою историю, так искренне путается в нарративах. Ее рассказ о себе выглядел как столпотворение противоречащих друг другу мотивов и обстоятельств. В суде такие фишки не прокатывают — нет причинно-следственной связи, логично выстроенной, последовательной цепи событий. Речь Натальи звучала неубедительно. А главное, судья почувствует, что эта женщина что-то недоговаривает. Как адвокат я первым делом обращаю внимание на такие детали.

Я вернулась к официальной части нашей беседы, представив своей клиентке дальнейший алгоритм действий по нежелательному для нее контенту в Интернете. Я напомнила ей также о том, что, раз она чувствует ущемление своих прав, у нее есть право придать этому делу огласку и таким образом повлиять на общественное мнение, а заодно напомнить людям о своем праве на уважительное отношение к себе как к личности. В конце концов, мы живем в демократической стране и здесь любой гражданин имеет право голоса, право на чувство собственного достоинства, право на частную жизнь и право на самовыражение. Я предложила ей написать пост, который мы могли бы разместить на моем YouTube-канале, а также опубликовать ее цифровой контент на канале юристов в Teams-мессенджере. Там собиралось сообщество юристов, которые сообща находили правовые «лазейки» в сложных юридических кейсах. Я сказала Наталье, что ее пост можно будет опубликовать под псевдонимом.

Наташа немного подумала, после чего подхватила мою идею, предложив написать блог о том, как официальные чиновники притесняют русских секс-работниц в Финляндии. Я сказала, что это как раз то, что надо.

Так мы условились, что она напишет пост для социальных медиа, пришлет его мне по электронной почте, а я опубликую в своих источниках. На этой деловой ноте мы тихо распрощались.

И все же… Я заметила, что эта женщина задела меня за живое. Что-то во мне преломилось. Интуитивно я понимала, что когда другой человек чувствует себя вот так, как она сейчас, то это означает одно — ей больно. Но почему же мне ее по-человечески не жаль? Наверное, поэтому Наташа меня так раздражала.

«Ок, — размышляла я, пытаясь понять себя, — допустим, моей клиентке нужны были деньги. Кажется, она говорила, что ей надо спасти маму. Допустим. А потом она рассказывала, как выручала деньгами папу. А к нему вдогонку всю жизнь она спасает взрослого сына. И вот теперь она взялась спасать репутацию мужа, а с ним и все финское общество».

Не слишком ли много на одни слабые женские плечи? Кто ей навязал эту роль пожарника-спасателя? Или рассказанный мне нарратив — просто моральная «отмазка», которую она втюхивала мне как реальную историю, чтобы понравиться?

«Не верю», — твердо сказала я и вытащила из стопки новых картонных папок зеленую.

«Наталья Сергеевна Саволайнен, — заскрипел канцелярский фломастер. — Дискриминация по национальному признаку».

Так нарекла я этот кейс.

Кстати, и меня зовут Наташей. Да-да — мы с Натальей тезки. Среди Наташ такое бывает. Нас много.

Наташа…

Мой испуганный взгляд начал рассеянно блуждать по комнате. Я поймала выражение своего лица в зеркале. Морщинки вокруг глаз, седые прореди у челки — предвестники увядающей красоты. Во взгляде встревоженность беспризорной собаки. Почему-то раньше я этого не замечала.

Неужели все? Прощай, красота! Прощай, женское счастье! Привет, старость!

Я достала из тумбочки дежурную косметичку, обвела контуры губ ярко-красным карандашом, подшлифовала алой помадой и глянула на себя со стороны.

Ну что? Как я вам?

Есть еще порох в пороховницах? Несмотря на седину, я все еще обращала внимание на то, как смотрят на меня мужчины.

Интересно, а какая я? Как женщина — какая?

Мог бы в меня еще влюбиться тот, с кем бы я рассекала целыми днями напролет на мотоцикле и танцевала бы танго по ночам? И вообще, почему я до сих пор не с ним? И даже не в поиске!

Я все время зажимала себя в тиски. Меня постоянно волновало, что про меня скажут другие. А ведь я могла бы просто вилять бедрами в такт музыке или напевать любимые песенки из своей подборки в YouTube.

Так нет же!

Мне был передан ген самосохранения, а вместе с ним страх выражать себя, свою сексуальность, свое чувство женственности. Чтобы выжить, мне было предначертано судьбой нести бремя жертвенности, прямо как моей клиентке Наташе.

Мне кажется, бремя любой русской женщины — добывать себе мужчину. Русский муж для русской женщины — это как «товар» в хозяйстве, за которым надо ухаживать, кормить, поить, а потом передавать как сакральную вещь в надежные руки — другой женщине. Получается, что задача русской женщины — не быть самодостаточной личностью, а иметь при себе сакральный «предмет», придающий женщине статус в обществе и ценность в глазах Бога.

Женщинам из нашей родословной мужчины всегда изменяли. Но почему-то женщины из нашей родословной им все с рук спускали — понимали, что их мужья не для семьи созданы. Наши женщины знали, что русский богатырь создан для великого. В семье с него спросу нет.

И все же…

Женщины из моей родословной отчаянно хотели быть хоть чуточку похожими на Примадонну. Для наших женщин кодекс чести был превыше всего.

Кодекс чести… Хм… Что больше всего необходимо для кодекса чести?

Муж?

Ах да… Муж! Я ведь замужем.

Вернее, спряталась ЗА МУЖЕМ.

Никто теперь не знает, кто я. Даже я сама не знаю.

И тут я поймала себя на мысли: «А что, если… А что, если мы с мужем уже давным-давно отпустили нашу птицу счастья? Уж много лет нас не тянет друг к другу. Давно нет того сексуального притяжения, чувства со-единения и со-причастности, что было раньше. Мы и сексом-то, я уж не припомню, когда в последний раз занимались».

А ведь я могла бы с ним развестись и жить здесь одна припеваючи. Здесь есть вполне достойная замена мужу. Государственная система — вот кто твоя надежная половинка! Пока в Финляндии существовало пособие по прожиточному минимуму, мы, женщины, могли оставаться свободными: могли сходиться и расходиться с мужчинами сколько душе того угодно. Мужики в хозяйстве — как урожай: сегодня есть и их много, а завтра ни одного. На них надежды никакой.

Я еще раз глянула на себя в зеркало.

И тут я встретилась взглядом со зрелой женщиной. Эта женщина смотрела на меня уверенно, но в ней чувствовался какой-то надлом. Видно было, после того как мужчина ее сбросил с пьедестала, она больше туда не карабкалась, не взбиралась, не сталкивала других женщин с пьедестала, не обращалась к своему мужчине с укором или за помощью, не жаловалась на судьбу. Она смотрела надменно на всех мужчин. Ее взгляд не останавливался ни на одном из них, потому что она была не с ними. Не присутствовала в моменте.

Я резко выдернула холодные шпильки из косы и встряхнула головой. Пышные волосы послушно рассыпались по плечам. Волосы — как волшебные крылья.

— Право, пора! — твердо заявила я и, захлопнув за собой входную дверь, выбежала на улицу.

Мадам баттерфляй. Рабочий профиль

Натали настроила телефонную фотокамеру на авторежим. Камера хладнокровно зафиксировала один из банальных моментов жизни.

Затем Натали нажала пальчиком на телефонную стрелочку — фотография загрузилась, красиво разместившись на ее профессиональном профиле. С шапоклякской ухмылочкой она окинула взглядом появившееся на компьютерном мониторе изображение.

Обычно Натали в первой половине дня форматировала фотографии и только потом заливала их в свой рабочий профиль на сайт OnlyFans. Этот сайт функционировал в качестве социального медиа, предлагающего развлечения для взрослых, а она как эскортница ловила там клиентов.

С тех пор как у нее появился iPhone, Натали буквально забрасывала соцсети своими сексапильными селфи. На одном только сайте OnlyFans у нее было более пяти тысяч фотографий, четыре тысячи платных подписчиков и почти столько же бесплатных фолловеров. А все потому, что Натали любила себя и свою внешность. Ее профиль пестрил эротическими фотоснимками. Женщина часто любовалась собой, скроля свои фотографии, но еще больше она любила получать за них лайки. Из языковых навыков в ее профиле было указано владение финским, английским, шведским и эстонским. Финны, заглядывая на ее страничку, думали, что это эстонка, а эстонцы — шведка, и никому и в голову не приходило, что это обычная русская, сбежавшая от русского алкоголика из обычной спивающейся сибирской деревни.

В OnlyFans она была, вернее, ее профиль был весьма популярен, но не это волновало Натали. Ей нравилось, что там она могла быть, кем хотела. Жизнь здесь и сейчас — в моменте, жизнь на стыке двух матриц. Она любила менять матрицы и роли, потому что знала, что ночная бабочка, как никто другой, может справиться и с ролью обиженной жены, и с ролью ущемленной в правах иммигрантки, и с ролью роковой женщины. Когда она дрейфовала между этими образами, она чувствовала себя творцом своей истории.

Натали любила путешествовать. Трансцендентный переход из одного мироизмерения в другое — вот что в путешествиях заводило ее. Эти измерения в пути она называла матрицами. Переезжая на время из одной страны в другую и останавливаясь в ней пожить, она не просто меняла матрицы — она «переобувалась».

Натали чувствовала драйв в переездах. Она как-то объяснила эти свои ощущения подругам: «Это почти как в серфинге, когда одна ошибка — и тебя накрывает волной, возможно, навсегда, но, пока ты держишь волну, тебе подвластны любые рубежи, любые стихии». В этом балансировании на грани двух (восточного и западного) мировоззрений, в этом извечном дрейфовании меж ролями Натали ловила свой кайф — кайф от самой себя.

Натали снова настроила фотокамеру. Приняла изящную позу. Мигнула вспышка. Женщина взглянула на изображение в телефоне. Что ж…

ЛЕТИ, ЛЕТИ, ЛЕПЕСТОК,

ЧЕРЕЗ ЗАПАД НА ВОСТОК,

ЧЕРЕЗ СЕВЕР, ЧЕРЕЗ ЮГ,

ВОЗВРАЩАЙСЯ, СДЕЛАВ КРУГ.

ЛИШЬ КОСНЕШЬСЯ ТЫ ЗЕМЛИ —

БЫТЬ ПО-МОЕМУ ВЕЛИ.