Баба ягодка опять
Часть 1
Выйти замуж — не напасть
На днях Машке исполнилось сорок пять лет. Интересная дата, не правда ли? Большая часть жизни уже прожита и даже накоплен кое-какой опыт, но душа все еще молода и жаждет любви, без которой земное существование вряд ли можно считать оправданным, если ты, например, не какой-нибудь известный художник, поэт или ученый, сделавший мировое открытие.
Хотя, если копнуть глубже, то и знаменитый Ландау не мог жить без любви. У него даже было расписание любовниц: по четвергам жена одного диссертанта, по пятницам — другого. А жене самого Ландау приходилось терпеть многочисленные измены и тихо ненавидеть его, а потом снова любить, ведь он — гений, а гениям прощается все. Брак, достойный кисти Босха! Не правда ли?
Но давайте вернемся к Машке и к тем самым бабам-ягодкам, о которых пойдет речь.
По статистике, женщины в нашей стране после сорока пяти уже ничего не ждут. Большая часть, безропотно ожидая пенсии, с головой уходит в работу и нянчится с внуками, меньшая, сожалея о «бездарно» прожитых годах, пускается во все тяжкие, не жалея сил и накопленных средств.
Героиня нашей истории болталась где-то посередине между пессимистами и прожигателями жизни: под поезд не бросалась, за мужские штаны не хваталась, о прошлом не сожалела и о будущем не загадывала, предпочитая существовать в отсеке сегодняшнего дня, как советовал знаменитый Карнеги. Ведь она избранная, раз живет на этой земле, а избранным роптать не полагается.
Жизнь у Машки никогда не была легкой, несмотря на то что росла она в благополучной и обеспеченной, по тем меркам, семье. Отец, кандидат физико-математических наук, преподавал в одном из столичных вузов, мать, бывшая учительница английского языка, для удовольствия занималась репетиторством, бабушка, вдова капитана первого ранга, подрабатывала бухгалтером на дому.
В общем, у девочки было все, кроме главного — родительской любви и заботы. Мать, эгоистичная и черствая женщина, зацикленная на собственном здоровье, большую часть времени проводила в поликлиниках, выискивая у себя несуществующие болячки, помешанный на работе отец пропадал на кафедре в университете, у бабки на первом месте была дача, на втором — многочисленные подружки и только на третьем — внучка, которую она видела исключительно по значимым датам: в день рождения, Восьмого марта и на Новый год. Машка привыкла к вынужденному одиночеству и другой жизни не представляла.
Когда ей исполнилось четырнадцать, из дома ушел отец. Причина банальная — влюбился в молодую, длинноногую и грудастую. Мать, не пережившая предательства, впала в депрессию и через год умерла, тихо и безропотно, как черепаха, усохнув в своем непробиваемом панцире.
После похорон бабушка забрала внучку к себе. Отец не возражал против такого решения. Раз в месяц приходил к дочери с кульком шоколадных конфет, проверял дневник и спешно уходил домой, оставляя в квартире запах дорогого парфюма. Но и эта «идиллия» продлилась недолго. С рождением сына горе-папаша окончательно открестился от дочери, объяснив свое исчезновение отсутствием времени.
С бабушкой Машке жилось нелегко. Ирина Марковна была женщиной властной и нетерпимой. Она не считалась ни с ее мнением, ни с потребностями, ни с желаниями, и требовала от внучки беспрекословного подчинения.
Машка вынуждена была жить по установленным бабкой правилам, прописанным красным карандашом на тетрадном листке, прикрепленном к ковру двумя большими булавками.
Стараясь не огорчать бабушку, она делала все, что от нее требовалось, и даже больше того. Но сварливая и своенравная старуха не умела и не хотела жить в мире и цеплялась за любой повод, лишь бы поссориться с внучкой. А поводом для конфликта могло стать все что угодно: не до конца задернутая занавеска, не слишком хорошо политые цветы, неровно повешенное на крючок полотенце и даже хлебная крошка, ненароком оставленная на столе. Прежде чем выйти из дома, Машка несколько раз обходила квартиру, подтирала, выжимала, поддергивала… но старухе все равно было не угодить.
Когда становилось совсем невмоготу, Машка запиралась у себя комнате и рыдала несколько часов кряду. Старуха замолкала на какое-то время, но когда страсти стихали, бралась за воспитание с усиленным энтузиазмом, не забывая припомнить накопившиеся обиды. Так и жили в постоянной борьбе.
Бессонными ночами Машка мечтала о том, как будет жить в своей квартире, в которой когда-то жила с родителями, где никто не будет издеваться над ней и указывать, что и как надо делать. Оставалось только окончить школу — и она будет свободна как птица. Но когда этот день наступил, все пошло не так, как она ожидала.
В силу возраста и неопытности девочка не задумывалась над тем, что все эти годы их кормила родительская квартира. Деньги, правда, были небольшие, но на еду и одежду хватало.
Получив аттестат, Машка решила не откладывать разговор и в тот же день потребовала у бабки ключи.
— Сначала в институт поступи, потом работу найди, а уж потом требуй, — вырвав у нее аттестат, взвилась Ирина Марковна, — а пока будешь жить тут и по моим правилам. — И, чтобы проучить неблагодарную, заперлась в комнате на целые сутки.
Пришлось Машке смириться и отложить мечты о самостоятельной жизни до окончания института. Но к счастью, а может, и на беду, судьба подбросила ей другой вариант. На одной из институтских вечеринок она познакомилась с мужчиной, который в скором времени стал ее мужем.
Галантный, симпатичный, состоявшийся, красноречивый, он так уболтал неопытную девчонку, что к концу вечеринки она уже не замечала ни лысины на круглой, как шар, голове, ни вставных передних зубов, ни зрелого возраста кавалера.
Борис, как человек опытный, умел красиво ухаживать, дарил недорогие, но милые безделушки, был вежлив, обходителен и крайне предупредителен. Машку подкупало его ненавязчивое внимание и ни к чему не обязывающие подарки, и когда он сделал ей предложение, она, не раздумывая, согласилась и через положенный законом срок вышла за него замуж. Правда, не по любви, а по расчету, и не по денежному, а житейскому. Любовь у нее была в десятом классе с Юркой Родимовым, но не принесла ей ничего, кроме слез и страданий. После этого она дала себе слово ни в кого и никогда не влюбляться. Во-первых, это очень больно, а во-вторых, для любви нужны внутренние резервы. А где их взять, если тебя выпотрошили как курицу и выбросили без всяких на то объяснений?
В общем, Машка больше не хотела страстей и поступила, как советовала ей бабка, позволяя себя любить. В браке главное — покой, уважение и уверенность в завтрашнем дне.
Но то ли бабушка оказалась недальновидной, то ли муж попался не тот… Машка не получила ни одного, ни другого, ни третьего.
Борис хоть и был на несколько лет старше, но, как оказалось, ни умом, ни житейским опытом не отличался. Заполучив в жены молоденькую девчонку, он тут же начал перекраивать ее под себя, да так жестко и неумело, что она не выдержала и подала на развод.
— Я тебе не кусок сукна, чтобы выкраивать из меня то, что тебе заблагорассудится, — сказала она, предъявив ему заявление о разводе.
Благоверный был вне себя от возмущения и ударил ее кулаком по лицу. И если у нее еще оставались какие-то сомнения по поводу развода, то теперь они рассеялись окончательно.
Борис, в отличие от Машки, разводиться не собирался. Зная уступчивый характер жены, он принялся уговаривать ее не разрушать брак, обещая исправить ошибки. Но она понимала, что человека не изменить, и, чтобы не мозолить глаза всемогущему, переехала в другой район, в осиротевшую после бабушкиной смерти квартиру. С глаз долой — из сердца вон, как говорится в пословице.
Часть 2
И опыт, сын ошибок трудных
После развода Машка зажила счастливо и спокойно. Больше никто ее не кромсал, не перекраивал, не требовал от нее невозможного. И это было счастье — быть самой собой и никому ничего не доказывать. Она нашла дорогу к себе и больше с этого пути не сворачивала.
Прожив в блаженном состоянии около трех лет, она встретила мужчину — красивого, статного, молодого, но, к сожалению, женатого.
Встреча произошла в воскресный день, в сквере, на лавочке. Пытаясь застегнуть разъехавшуюся на сапоге молнию, она заехала ему локтем в живот, в результате чего у него из рук выскочил телефон и грохнулся в лужу под тот самый злополучный сапог. Мужчина наклонился, чтобы поднять его, глаза их встретились… а дальше все было, как в любовном романе: «нечаянные» свидания, цветы, телефонные звонки. Машка влюбилась в парня как школьница, и тут уже было не до морали. Заперев принципы под замок, она с головой нырнула в любовь.
Максим, в отличие от большинства женатых мужчин, был с ней предельно откровенен и честен. Он ничего ей не обещал, не обнадеживал, не рассказывал сказки про неизлечимо больную жену и ребенка, которого надо поднять на ноги, и это, разумеется, подкупало. Она тоже ничего от него не требовала и не ждала невозможного.
Принимая Машку такой, какая она есть, со всеми выпендрежками и финтифлюшками, Максим относился к ней с таким трепетом и обожанием, что даже его абсолютное равнодушие к ее работе и учебе, которым она отдавала огромную часть души и физических сил, не вызывало у нее отторжения. В глубине души ей, конечно, было обидно, что ему все равно, но она уговорила себя относиться к этому факту спокойно, ведь он ей не муж.
После развода Машка осуществила свою давнюю мечту — стала дизайнером интерьеров. Рисовала она хорошо, поэтому в институт поступила легко. А вот учиться оказалось непросто. Профессия дизайнера предполагала полную отдачу моральных и физических сил. Огромные, чуть ли не в четверть комнаты, макеты, рисунки на огромных листах, краски, кисти, поделочный материал… И если бы не подруги, которые в этот непростой период поддерживали ее, она бросила бы эту затею. Максим видел, что ей нелегко, но участия в этой части ее жизни не принимал. Машка входила в его положение: работа, жена, двое детей, отец-инвалид — и претензий не предъявляла. Но, как ни оправдывай ситуацию, забота друг о друге в отношениях играет не последнюю роль. Любовь, истерзанная пустыми надеждами, потихонечку увядала, жаркие встречи становились менее жаркими, блеск в глазах подугас… Оставалась постель, в которой все еще кипели африканские страсти, а за ней — пустота и молчание, тягостное и неудобное. Продолжать отношения не было смысла. Зачем? Если нет главного — единения мыслей и душ.
Расставшись с Максимом, Машка влипла еще в один скоротечный роман, вернее, не роман, а попытку двух чужих друг другу людей построить любовь из ничего в надежде избавиться от одиночества. А из ничего, как известно, не то что любовь — шалаш не построишь. Так и разошлись — разочарованные, опустошенные и злые на самих себя и друг на друга. Так, познав любовь, нелюбовь и что-то похожее на любовь, Машка подошла к своему сорокапятилетнему юбилею. Итоги подводить было рано, да она и не собиралась, а вот устроить пир на весь мир — это да.
Засучив рукава, она начала готовиться к празднику. Сшила вечернее платье из заморского материала, купила туфли на тоненьком каблучке, лакированную сумочку под крокодиловую кожу и при всем параде отправилась на банкет.
Часть 3
Банкет
Гости встретили именинницу у входа в банкетный зал грохотом хлопушек, криками «Ура!» и дружными аплодисментами. Под бравурную музыку, с охапками цветов, пакетами и коробочками, перевязанными разноцветными ленточками, она вошла в нарядно украшенный зал.
Начальник отдела, круглолицый веселый дядечка с буденовскими усами, проводил Машку к столу и, усадив в кресло, стилизованное под императорский трон, передал бразды правления бессменному ведущему Ивану Петровичу Горячкину.
Хвалебные речи, песни, стихи, шутки-прибаутки и прочие радости, присущие подобным мероприятиям, обрушились на нее снежной лавиной. Она едва успевала поворачивать голову, так часто и беспорядочно они произносились.
Приглашенный из фирмы тамада, маленький чернявый еврей с нарушенной дикцией и кривыми, как покосившийся забор, остренькими зубами, изо всех сил пытался организовать подвыпивший коллектив и втиснуть их в свой индивидуальный сценарий. Но у местного массовика-затейника на этот счет были свои взгляды и своя выработанная годами программа, в которую совершенно не вписывался сладкоголосый еврей.
Оттеснив нанятого тамаду от стола, он влил в него полбутылки шампанского и, объявив вальс, вывел Машку на середину зала, предоставив ей право выбора кавалера.
Машка выбрала партнером балагура и весельчака Веньку Петрова, бывшего мастера бальных танцев, а ныне многодетного отца и примерного мужа большого семейства. Представив себя Наташей Ростовой на петербургском балу, она положила руку ему на плечо, вспорхнула и… полетела. Когда танец достиг апогея, она превратилась в величественную и роковую Анну Каренину. Красивая, манящая, с пылающими как маки щеками, она была так хороша, что мужчины выстроились в очередь, чтобы потанцевать с ней.
Машка была на вершине блаженства. «Видно, правду говорят, в сорок пять — баба ягодка опять», — думала она, кружась в вальсе с очередным кавалером. И от этих мыслей становилась еще красивее.
Но… все когда-то заканчивается. Закончился и этот феерический вечер. Нагруженная цветами и подарками, она села в такси. Вместе с ней в такси завалилась Алка Шатрова.
— Я тебя провожу, — пьяно икнула она и, положив голову ей на плечо, заливисто захрапела.
* * *
Как Машка дошла до квартиры, как разделась и легла спать, осталось за гранью сознания. Сон был беспокойный, прерывистый, больше похожий на явь, мозги навязчиво воспроизводили песню «Напилася я пьяна, не дойду я до дома…», а в животе, как в жерле вулкана, урчало и перекатывалось салатное месиво. И весь этот кошмар происходил на фоне греческого профиля Владимира Николаевича Гнедышева, заместителя директора по общим вопросам, человека серьезного, неприступного и довольно загадочного.
К десяти утра, окончательно вымотавшись от Кадышевой, тошноты и от Гнедышева, она позвонила подруге. Алка долго и муторно рассказывала, как они всем отделом доедают салаты и втихушку попивают вино, а потом вдруг предложила встретиться и кое-что обсудить.
По ее загадочному голосу Машка поняла, что Алка хочет выудить из нее то, что осталось за кадром. Неужели что-то разнюхала про их обнимашки с Владимиром Николаевичем? В лицо бросилась краска. «И на фига я с ним целовалась? Да еще около женского туалета».
Как она оказалась около туалета в объятиях бывшего мужа Агриппины Семеновны, Машка не помнила. Зато помнила его пахнущие миндалем губы и твердую сухую ладонь.
«Ну и черт с ней, с этой Агриппиной, — рассудила она и пошлепала в ванную. — Приму душ, а потом буду думать, что делать дальше, — решила она, вспомнив героиню „Унесенных ветром“ Скарлетт О’Хара. — А еще лучше — подумаю завтра, когда в мозгах просветлеет».
Она присела на краешек ванны. Мысли о Владимире Николаевиче стройными рядами полезли в еще не протрезвевшую голову. Машка вспомнила его губы, крепкие руки, растерянные глаза и, уткнувшись лицом в полотенце, захохотала. «Вот тебе и сорок пять, — думала она, перебирая в памяти его жаркие речи. — Права была бабушка, когда говорила, что пословицы — это не хрен собачий».
Она посмотрела на свое отражение в зеркале. Молодая, красивая, незнакомая женщина глядела на нее сапфировыми глазами, в которых крупными буквами было написано, что в сорок пять жизнь только начинается.
Часть 4
Эх, Вова
Владимир Николаевич проснулся на следующий день позже обычного. Перевернулся с бока на спину, облизнул пересохшие губы и, приоткрыв глаза, задумчиво уставился в потолок. Смутные воспоминания лениво поползли в гудевшую голову.
Он зажмурился и попытался заснуть, в надежде проснуться с ясной головой и новыми силами. Но попытка не возымела успеха. Перед глазами стоял Машкин образ, в ушах звенел ее колокольчатый смех, в воздухе активно пахло ее духами.
Владимир Николаевич пошмыгал носом и, откинув в сторону одеяло, спустил ноги с кровати. Сладковатый запах, пощекотав ноздри, ударил в голову.
Попасть в тапки с первого раза не удалось, со второго тоже… он со злостью швырнул их под кровать и босиком направился в кухню.
Машка нравилась Гнедышеву всегда, даже тогда, когда он был женат на Агриппине Семеновне. Он часто поглядывал на нее исподтишка, представляя, какое у нее должно быть тело, рисовал в воображении эротические картинки, мечтал… но дальше этих мечт не заходил, ведь он женатый мужчина.
После развода Владимир Николаевич несколько осмелел, но зависимость от социума, страх перед коллективом и присутствие бывшей жены, работавшей в соседнем отделе, продолжали держать его от Машки на расстоянии.
* * *
Распахнув форточку, Владимир Николаевич вдохнул прохладный утренний воздух и, опустившись на табурет, погрузился в воспоминания. Покачиваясь в такт льющейся из радиоприемника музыке, он мысленно ощупывал глазами пышную грудь, плечи, талию, чуть полноватые точеные ноги… «А что, если пригласить ее в театр или в какой-нибудь недорогой ресторан? — подумал он и, вытянув губы, поцеловал ее в плечико. — А если откажет? А еще хуже — расскажет Агриппине. Нет, надо хорошенько подумать. Я столько раз обжигался».
Увлечь женщину для Владимира Николаевича не составляло большого труда. Он был по-своему красив, статен, с виду интеллигентен, умел держать марку и спину и в пору ухаживаний был остроумен и красноречив, что в повседневной жизни ему было несвойственно. Юмор как таковой был ему недоступен.
Женщины слетались на такую фактуру, как мотыльки на огонь, но так же быстро и разлетались, с поникшими, но необожженными крыльями. Огня во Владимире Ивановиче было разве что на лампаду.
К пятидесяти годам, имея за спиной три брака, он очередной раз развелся. Чтобы не впасть в депрессию от вопиющей несправедливости, а каждый свой неудавшийся брак Владимир Николаевич считал несправедливостью, он занялся восточными практиками, направленными на оздоровление тела и укрепление души.
В таком режиме он прожил около трех лет. За то время, пока он «ремонтировал» душу, его и без того запущенная квартира окончательно пришла в упадок: паркетные полы вытерлись, потолок облупился, обои отклеились и клочьями свисали со стен, плитка в ванной расшаталась и грозила обвалиться в любую минуту, унитаз с лопнувшей крышкой напоминал фрагмент коммунальной квартиры пятидесятых годов. Техника тоже понемногу выходила из строя. Особенно плачевно выглядел старенький холодильник с разболтавшейся ручкой и морозильником, похожим на ледяную пещеру, с треснутой и обмотанной изоляционной лентой дверцей, удерживаемой засохшей веткой багульника. Вы спросите, почему веткой? Ответ простой — это дешевле, чем купить другой холодильник. Хотя денег у Владимира Николаевич хватило бы на сто таких холодильников, и на новые шторы, и на стиральную машину, и на прочие предметы домашнего обихода. Но Владимиру Николаевичу было не до бытовухи. Духовность и здоровье — вот что главное в жизни. А то, что духовность, пыль и разруха — вещи несовместимые… об этом он как-то не думал. Так и жил не тужил… в медитации, пыли и мыслях о вечном. И тут вдруг Машка со своими сапфировыми глазами.
* * *
Владимир Николаевич пошел на кухню, налил в чайник воды. Запах Машкиных духов легкой волной пролетел над головой. Он сел на табурет, глаза сами собою закрылись. Машка опустилась перед ним на колени и поцеловала в мизинец. Владимир Николаевич не ожидал от себя подобных фантазий. Он поднес палец к носу. Мизинец не просто пах, он благоухал Машкиными духами.
Какая-то сила подняла его с табуретки и повела к телефону. Позвонить он осмелился только на следующий день.
Часть 5
Тест на любовь
— Доброе утро, Машенька, — не своим голосом проворковал Владимир Николаевич, прижав трубку к щеке. — Надеюсь, я вас не разбудил?
— Нет, что вы, — наигранно проговорила Машка, не ожидавшая звонка от Гнедышева, да еще в такой ранний час.
— Хотел узнать, как вы себя чувствуете, — смущенно проговорил он и замолчал.
— Спасибо, хорошо, — соврала Машка, — а вы?
— Тоже неплохо, — протяжно вздохнул он. — Тогда, пожалуй, до понедельника…
В трубке повисла гнетущая тишина. Машка поняла, что он передал инициативу в ее руки.
— Я на днях буду в вашем районе, — как бы между прочим сказала она, — мне надо справку в ДЭЗ отнести.
— Справку? — встрепенулся Владимир Николаевич и неожиданно для себя пригласил ее на чашечку чая.
Машка, не раздумывая, приняла приглашение и в назначенный день, прихватив коробку конфет, поехала в гости.
Погода, испортившаяся накануне знаменательной встречи, к утру стала еще хуже, что окончательно испортило Машке и без того паршивое настроение, добавив к беспокойству несвойственные ее характеру озлобленность и раздраженность. Из чернильных туч как из ведра лил нескончаемый дождь, по улицам, словно шальной, носился промозглый северный ветер. Срывая листья с деревьев и выворачивая наизнанку зонты, он норовил забраться Машке под плащ и сорвать с головы шейную косынку, с помощью которой она пыталась сохранить прическу. С транспортом вообще был полный коллапс. Автобусы выезжали на маршрут чуть ли не с часовыми опозданиями, и как она ни старалась, на встречу все-таки опоздала.
— Я думал, вы не придете, — открыв дверь, обеспокоенно проговорил Владимир Николаевич. — На улице такой дождь…
— Скорее ливень, — уточнила Машка, скинув у порога промокшие туфли. — У вас тапочки есть?
Владимир Николаевич поднял глаза к потолку.
— Кажется, где-то были… — потоптавшись на месте, задумчиво проговорил он и, резко развернувшись, направился в комнату. Вернулся с бумажным свертком в руках. — Вот, нашел. — Он вытряхнул из свертка мужские потертые шлепанцы.
Машке ничего не оставалось, как сунуть ноги в облезлые чудища и шлепать в этих уродцах на кухню, где уже закипал чайник.
Владимир Николаевич достал с полки две пузатые чашки в зеленый горох, початую пачку печенья, банку с вишневым вареньем и крохотную вазочку из прессованного хрусталя.
Машка положила на стол коробку конфет, высыпала на блюдце печенье и, налив в розетку варенье, присела на стул.
Пока гостья накрывала на стол, Владимир Николаевич наблюдал за ее неспешными действиями, и, как ни странно, ему это нравилось.
Они просидели за столом до самого вечера. Пили чай, говорили о том о сем, вспоминали юбилей, напоследок поцеловались.
Вторая встреча произошла через неделю по обоюдному желанию. Третья состоялась еще через неделю. Поцелуи, обнимашки, заигрывания — как пятнадцатилетние… И так целый месяц.
Машку радовали эти встречи и тяготили одновременно. Она откровенно не понимала, что с ней происходит. Ее тянуло к этому человеку, но расслабиться в его присутствии она не могла, и это удерживало ее от решающего шага.
Они уже перешли на «ты», но душевной теплоты между ними почему-то не возникало, да и страсти особенной тоже, во всяком случае с ее стороны. Тогда зачем вся эта любовная чехарда? Наверное, правильным было бы закончить эти непонятные отношения. Но не в Машкином характере было оставлять за спиной нерешенные вопросы. А Владимир Николаевич представлял собой огромный вопрос, на который она должна была ответить, чтобы потом не мучиться и не сожалеть о том, что не разгадала этого человека.
Шло время, отношения становились более теплыми и доверительными, но стена недоверия, все еще разделявшая их, не позволяла им стать по-настоящему близкими людьми. Машка понимала, что надо или расставаться, или переходить на другой уровень. И она решилась. Все произошло спонтанно, быстро и скомкано, но это ее не смутило. Учитывая возраст кавалера, могло быть и хуже.
Прошло еще полгода непростых и в то же время слишком простых отношений. Машка чувствовала себя не сказать чтобы счастливо, но вполне сносно, даже, можно сказать, комфортно. Она была желанна, обласкана, любима и жила в ожидании чуда — пробуждения обоюдной любви, которая иногда искрила между ними, но почему-то не разгоралась.
Чувствуя Машкину зависимость, Гнедышев все чаще требовал от нее признания в любви, особенно после бурного секса, который покрывал все недостатки этих непростых отношений. В этом плане у них все было прекрасно. Но Машка не могла произнести эти слова, и не потому, что не хотела, — не чувствовала она этой самой любви. Она понимала, что это нечестно, и несколько раз порывалась уйти, но какая-то сила словно магнитом тянула ее обратно.
Чтобы Владимир Николаевич не обижался, уверяла его в том, что никому и никогда не признавалась в любви, хотя понимала, что говорит глупость, но другого аргумента привести не могла.
Владимир Николаевич, как ни странно, верил ей и даже радовался этому обстоятельству. Значит, она действительно никогда никого не любила. Считая себя единственным и неповторимым, он с упертостью осла продолжал добиваться от Машки признания в любви, что еще больше злило ее, заставляя сомневаться в собственной адекватности, раз выбрала такого мужчину.
Чтобы Гнедышев не приставал к ней с этим вопросом, она предложила ему что-то вроде теста, который наглядно покажет, что она его полюбила. Тест очень простой: полюбив Владимира Николаевича, она начнет гладить ему рубашки.
Гнедышев воспринял ее слова как призыв к действию и как-то вечером притащил в комнату гладильную доску. Разложив на ней праздничную рубашку, он со смиренным видом присел на диван и, сложив на коленях ручки, заискивающе посмотрел ей в глаза.
Машка здорово огорчилась. Но Владимир Николаевич не заметил ее огорчения. Машке захотелось закричать во весь голос или вышвырнуть доску вместе с Владимиром Николаевичем с десятого этажа, но и на этот раз она промолчала. Что толку рвать горло, если человек не слышит тебя? И ей до боли стало жалко глухого. Она свела ситуацию к шутке, а вечером уехала к подруге и зависла там на несколько дней, приводя себя в чувство. Ну почему ей так не везет с мужиками?
Часть 6
Отпуск не удался
Владимир Николаевич с каждым днем все больше привязывался к Машке и иногда даже позволял ей хозяйничать в своей холостяцкой берлоге. Она купила в комнату новые шторы, сменила «общепитовскую» посуду на современную, частично поменяла мебель на кухне.
Изменения Владимиру Николаевичу понравились. После долгих раздумий он решил сделать в ванной ремонт, правда, не такой, как она ожидала, а половинчатый, там, где плитка отошла от стены. Это привело Машку в крайнее изумление. А как же пожелтевшая ванна, проржавевший унитаз с расколотой крышкой?
Убедившись в очередной раз, что любимый — жмот, она выпила пузырек валерьянки, погрустила немножко и отпустила ситуацию. Теперь, во всяком случае, можно будет принимать душ, не опасаясь, что плитка рухнет на голову.
Летом они с Владимиром Николаевичем поехали в отпуск. Там, на солнечном берегу Черного моря, Машка окончательно поняла, что взаимной любви у них не получится.
Вместо того чтобы наслаждаться солнцем, морем, природой, он все время от нее чего-нибудь требовал. И от этих его желаний Машке впору было повеситься.
И хотелось Владимиру Николаевичу вроде немногого, но желания его были какие-то странные: чтобы она не разгадывала кроссворды на пляже, не читала, не делала зарисовки в альбоме, не разговаривала по мобильному телефону, не заглядывала по вечерам в кафешки, где продавали чудно пахнущий кофе, не пялилась на итальянское мороженое в огромных хрустящих рожках за пятьдесят рублей порция, не останавливалась около палаток с ненужными побрякушками, в общем, не занималась глупостями, а все время посвящала ему — неповторимому и «любимому».
Она бы и рада была посвящать, за этим, собственно, и приехала, но как быть, если тебе нечем дышать и кислород поступает в организм ничтожными порциями, да и то когда у великовозрастного дитяти происходит кратковременное просветление ума.
Часть 7
Походное ложе
После отпуска Владимир Николаевич предложил Машке переехать к нему. Она не ожидала такого поворота событий и, чтобы не обидеть «любимого», внесла встречное предложение. Сначала она будет приезжать к нему на выходные, а когда привыкнет, переселится насовсем.
После недолгих размышлений Владимир Николаевич принял ее предложение и сказал, что купит ей раскладушку. Машка не поверила своим ушам. Это что же получается? После ЛЮБВИ она будет перебираться на раскладушку? Сначала она подумала, что Владимир Николаевич шутит. Но когда он начал спрашивать у нее адреса мебельных магазинов, вспомнила, что он шутить не умеет.
Машка никак не могла понять, почему не может бросить этого, мягко говоря, странного человека. Неужели женское одиночество вынуждает ее оставаться с ним?
Головой она понимала, что надо взять и послать Вову куда подальше с его раскладушкой, но тогда остается открытым вопрос: «Почему раскладушка? За что?» Нет, она не уйдет от него, пока не поймет, в чем тут дело.
Владимир Николаевич тем временем отправился по указанному адресу и купил любимой походное ложе.
Машка спала на железном уродце несколько месяцев. Вернее, не спала, мучилась. Металлические ножки хоть и были крепкими, но разъезжались по полу, стоило перевернуться на бок, да еще скрипели как несмазанная телега. Она старалась не ворочаться, но лежать всю ночь в одной позе было невыносимо.
То ли от злости, то ли от обиды и унижения, то ли от всего сразу она продолжала спать на железном уродце и ждать, когда у «любимого» проснется совесть. И дождалась. Через полгода Владимир Николаевич купил двуспальный диван. Большой и добротный сексодром для любви, которая так и завяла, не распустившись, под скрип дешевенькой раскладушки, на которую Владимир Николаевич уложил ее в самый расцвет своей вселенской любви.
Перед расставанием Машка спросила у Гнедышева, зачем он купил диван. Ответ был простой:
— Мне стало жалко тебя.
«А еще больше денег», — подумала она, диван-то был еще крепенький.
Чтобы привести в порядок душу и мысли, Машка взяла отпуск и поехала к морю. Ей хотелось смыть с себя всю эту гадость и начать жить заново, без иллюзий и глупых мечтаний. Сорок пять, конечно, хороший возраст, и баба она хоть куда, но про любовь думать совсем не хотелось. После еще одного неудачного опыта она решила, что будет жить для себя, писать картины и радоваться тому, что есть.
После внезапного Машкиного ухода Владимир Николаевич впал в ступор. Он не понимал, почему она вот так взяла и ушла. И при чем тут раскладушка? Неужели обиделась? Но она сама сказала, в каком магазине купить. Вещь хорошая, добротная, из новой серии, не то что когда-то была у него, с натянутым на железные кольца брезентом.
Сердце Владимира Николаевича билось неровно, душа ныла, давление поднималось, началась бессонница. Это состояние очень сильно расстраивало его, и временами даже больше, чем уход Машки.
Он бросился к докторам, обследовался с головы до ног. Никаких серьезных изменений врачи у него не нашли. Анализы были как у молодого, а остальные показатели соответствовали возрасту. Владимир Николаевич успокоился и стал ждать возвращения Машки из отпуска.
Часть 8
Спасение утопающих — дело рук самих утопающих
Сухумский аэропорт встретил Машку ярким солнышком, запахом кофе и умопомрачительным ароматом печеного хлеба. Упадническое настроение, не покидавшее ее последнее время, уступало место спокойствию и благодушию. Потухшие глаза заблестели, на лице появилась безмятежная блуждающая улыбка. Она вошла в здание аэровокзала и бодрой походкой направилась в отделение выдачи багажа.
Помещение было маленькое, узкое и душное. Пассажиры, работая локтями и переругиваясь, толпились у пришедшего в движение транспортера. Машка втиснулась в очередь между двумя толстыми тетками и почти сразу увидела свой чемодан. Он ехал на широкой резиновой ленте, задавленный двумя большими баулами и спортивной сумкой с крупной надписью Adidas.
Забрать чемодан с ленты с первого раза не удалось, и он поплыл дальше вместе с баулами. Вторая попытка тоже не увенчалась успехом, и только с третьего раза, когда двухметровый дядька забрал свои страшенные баулы, она стащила его с транспортера. Помятый, перекосившийся, с отломанной ручкой и вырванной молнией, чемодан являл печальное зрелище и чем-то напоминал раздавленный голубец. Машка оттащила его к окну и стала искать глазами носильщика. Но такового в зале не оказалось. Пришлось обратиться за помощью к парню, сидевшему на подоконнике.
— Молодой человек, помогите, пожалуйста, — простонала она, молитвенно сложив перед собой руки. — Мне в «Красный луч» надо, да вот с чемоданом беда…
Парень поскреб пальцем бритый затылок.
— Ну, это смотря сколько заплатишь… — облизнув губы, протяжно проговорил он. — Хотя могу и бесплатно, если договоримся.
У Машки от такой наглости глаза полезли на лоб. Она подхватила чемодан под мышку и ринулась к выходу. Но не успела она подойти к двери, как за спиной послышался мужской голос:
— Эй, девушка, постойте! Это не вы потеряли?
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.