Бесплатный фрагмент - Азбука ножа

Мальчишкам и девчонкам,

а также их родителям.

Небольшое путешествие в мир ножей.

Нож: Такой простой и загадочный

У каждого из нас есть нож, да не один: на кухне несколько штук разделывают рыбу, мясо, режут хлеб, чистят картошку. В лесу их более суровые собратья рубят сучья, открывают консервы… Да мало ли для чего каждому из нас постоянно требуется этот удобный, надёжный и, казалось бы такой простой и понятный каждому инструмент. А задумывались ли вы, почему нож режет, строгает, рубит, а что- то другое, например металлическая линейка или крышка от консервной банки — нет. На этот вопрос ответит даже ребёнок: потому, что нож — острый, а линейка — нет. Ну а если мы сравним два ножа, острый и затупившийся? Почему тупой нож режет плохо или вообще никак? Давайте попробуем разобраться. Представьте, что нам нужно преодолеть заснеженную равнину. Мы в тёплых зимних ботинках, делаем шаг, другой — и проваливаемся в снег по колено, затем по пояс… Понятно, что дальше будет то же самое и нужно что-то придумать. Начинаем искать решение и не замечаем одинокого лыжника, который легко прошёл неприступную для нас равнину и скрылся вдали. Теперь представьте, что снег — это то, что мы хотим разрезать нашим ножом, а сам нож — это в одном случае наши тёплые ботинки, а в другом — лыжи одинокого любителя зимних прогулок. Каждый из нас давил на снег с такой же силой, как и лыжник, только наша сила распределялась на гораздо меньшую площадь (площадь подошвы ботинка раз в десять меньше площади лыжи), поэтому ботинок легко продавил снег, а лыжи оставили лишь неглубокий след. Этот очевидный факт объясняет неспособность металлической линейки разрезать, например, кусок картона — площадь ребра слишком велика, чтобы усилием руки мы смогли продавить картон (лыжи). Другое дело, если вместо линейки мы возьмём нож — острое лезвие имеет несравненно меньшую площадь поверхности, опирающуюся на картон, поэтому то же самое усилие нашей руки создаст огромное давление и картону не останется ничего, как послушно разделиться на две части (ботинок легко продавливает снег). Теперь мы легко сможем объяснить, почему два ножа режут по-разному: острый нож будет иметь очень малую толщину режущей кромки, а затупившийся вместо бритвенного острия сможет стыдливо представить лишь блестящую округлую линию с выкрошенными либо замятыми участками. Превращение изначально острой кромки в округлую, замятую или выкрошенную — следствие естественного износа, поскольку огромное давление, оказываемое ножом на разрезаемый материал, вызывает точно такое же давление со стороны материала на нож. Вот это самое противодавление и превращает острый некогда инструмент в почти бесполезную железяку. Вы наверняка замечали, что разные ножи тупятся по-разному: одни сдаются очень быстро, другие держат оборону гораздо дольше. В следующей главе попытаемся разобраться в такой нестабильности поведения.

Из чего это сделано?

Инструмент, подобный ножу, использовался человеком уже тысячи лет назад. Правда, материал, из которого его изготавливали, периодически менялся: костяные наконечники, острые обломки ракушек, камень с острым краем, бронзовые и, наконец, железные ножи, топоры и т. д. Понятно, что человек не просто так переходил с костей животных на камень, а потом на металл. В те далёкие времена без ножа, копья было просто не выжить — необходимо было постоянно охотиться, чтобы обеспечить себя пищей и защищаться от диких зверей, чтобы самому не стать обедом. Костяные ножи и наконечники копий были просты в изготовлении, но быстро приходили в негодность. Изготовление каменных инструментов требовало куда больше умения, времени, зато и служили они гораздо дольше и позволяли обрабатывать ту же самую кость. Переход на бронзовые изделия потребовал применения высокой температуры, но человек пошёл на это, несмотря на лишние хлопоты, а использование железа стало возможным лишь после того, как древние люди научились разогревать особенные камни красно-рыжего цвета до ещё более высоких температур, что позволило людям получать очень долговечное оружие, хотя и уступающее по твёрдости камню, но гораздо более прочное — каменный топор от неловкого удара мог расколоться и человек оставался один на один с опасностью лишь с деревянной рукояткой, а топором из железа уже можно было спокойно рубить дерево, кости и даже раскалывать небольшие камни. Историки эти эпохи называют каменным веком, бронзовым и, соответственно, железным. С тех пор прошло очень много времени, но железо так и осталось главным материалом для изготовления всего режущего, колющего, рубящего. Переход от камня к бронзе и затем к железу потребовал от человека осознания, что ему важнее: простота изготовления или надёжность и долговечность того, что обеспечит ему существование и безопасность. Здесь нужно сразу уточнить, что современные ножи, топоры и прочие острые вещи делаются не из чистого железа, а из смеси железа и некоторых веществ, главным из которых является углерод. Углерод окружает нас повсюду — он входит в состав воздуха, которым мы с вами дышим, является основой для грифельных карандашей, которыми мы рисуем и пишем, сгоревшее в печке или костре полено превращается в уголь, который большей частью состоит из углерода. Да что там полено — мы с вами своей жизнью обязаны углероду — он входит в состав так называемой ДНК (Дезоксирибонуклеиновой кислоты), благодаря которой организм воспроизводит себе подобных и из человека получается человек, а из собаки — собака, а не акула или динозавр. Если представить, что на Земле жизнь была бы основана не на углероде, а, предположим, на кремнии, то мы, скорее всего, увидели бы каменные статуи, очень медленно передвигающиеся по улицам городов, иногда нам встречались бы такие же каменные кошки, собаки, которые для нас с вами выглядели, как неподвижные изваяния, но на самом деле они бы спешили куда-то по своим делам, только очень — очень медленно. Но мы несколько замечтались, весьма сильно ушли в сторону и пора возвращаться к тому, с чего начали. Так как же этот таинственный углерод подружился с железом, и что вышло из этой дружбы?

Само по себе железо — это достаточно мягкий материал, чистое железо не способно строгать дерево или рубить гвозди. По правде сказать, абсолютно чистое железо не существует в природе, для его получения нужно изрядно постараться, а те предметы, которые мы в обиходе называем железными, на самом деле не железные, а стальные, то есть изготовленные из стали. Теперь попробуем разобраться, что такое сталь и почему она прочнее чистого железа. Мы с вами современные люди и знаем, что все предметы, вещества состоят из мельчайших частичек — молекул, атомов. Атомы, в свою очередь, тоже состоят из ещё более мелких частиц… Разговор на эту тему можно продолжать бесконечно, но мы не будем умничать и постараемся понять свойства стали на понятных и простых примерах, а заумные выводы оставим специалистам и тем, кто себя таковыми считает.

Если посмотреть на кусок стали при очень- очень большом увеличении, то можно будет разглядеть, что этот кусок не сплошной, а представляет из себя очень много частиц, похожих на кубики, пирамиды или многогранники, выстроившиеся стройными рядами по всему объёму нашего куска стали, как солдаты на параде. Иногда эта стройность нарушается, встречаются пустоты, вместо правильных геометрических фигур кое-где обнаруживаются скопления чего-то другого, иногда эти частицы стоят ближе друг к другу, иногда — реже. Это более-менее упорядоченное скопление частиц специалисты называют кристаллической решёткой. Но мы с вами не специалисты и будем докапываться до истины без заумных определений. Представим себе, что наш кусок стали состоит не из каких-то невидимых фигур, а, скажем, из тряпичных сумок, с которыми мы ходим в магазин за продуктами. Развесим эти сумки на верёвку, одна за другой, рядом натянем ещё одну верёвку с сумками, потом ещё и ещё. Зрелище фантастическое — поляна, поле, целый аэродром затянут рядами верёвок, на которых болтаются подвешенные авоськи. Мы можем подойти и смять каждую сумку, сложить её пополам, вчетверо — как угодно, ведь это просто кусок материи. Даже простой ветер заставит эти сумки болтаться в разные стороны. Теперь давайте представим, что кто-то огромный сходил с этими сумками в магазин и в каждую из них насыпал доверху яблок или картошки, а чтобы по дороге домой ничего не выпало, связал вместе ручки каждой авоськи и развесил всё обратно, как было. Теперь каждая сумка уже не просто бесформенная тряпка, а тугой раздувшийся мешок, бесконечные ряды этих сумок с картошкой уже не могут болтаться на ветру, потому что каждую сумку со всех сторон плотно подпирают такие же раздувшиеся соседи и все вместе они образуют нечто плотное и крепкое. Даже если мы попробуем, как прежде, смять, сложить или свернуть любую из этих сумок, то у нас ничего не получится — туго набитая в них картошка (или яблоки) не дадут нам изменить форму сумки. Попытки сдвинуть какую-нибудь сумку с места также потерпят неудачу — её со всех сторон плотно держат сёстры-близнецы и сдвинуть с места можно лишь весь длиннющий ряд висящих авосек, но это потребует уже колоссальных усилий.

Мы опять увлеклись фантазиями, но именно сейчас на наших глазах произошёл процесс, который на языке специалистов называется закалкой стали. Сама по себе закалка стали — довольно распространённый и хорошо изученный процесс, описанный во многих умных книгах, но вот только описан он там такими умными и непонятными словами, что обычные люди, такие как мы с вами, запутаются на второй странице и не вынесут для себя ничего полезного. Мы же поставили себе цель не запутаться или сойти с ума от обилия непонятных терминов и формул, а разобраться, поэтому оставим эту заумную науку тем, кому она интересна и продолжим наше путешествие внутри куска стали, общаясь на понятном нам языке.

Чтобы не томить любознательного читателя, сразу скажу, что под развешанными на аэродроме сумками мы подразумевали мельчайшие частицы железа, картошка в этих сумках выступала в роли частичек углерода, которые каким-то образом смогли туда проникнуть, а весь этот картофельно — сумочный аэродром и есть кусок стали, внутри которого мы с вами путешествуем. Самое главное, для чего мы всё это представляли — мы увидели, что железо, изначально мягкое и податливое, после насыщения углеродом приобретает прочность, твёрдость и уже способно рубить и резать, а не только гнуться и мяться. Теперь осталось совсем немного до понимания того, как углерод проникает в железо и что для этого нужно сделать.

Из жара в холод

Углерод, который проникает в железо, не появляется из ниоткуда — он изначально должен присутствовать в том куске стали, который мы хотим закалить. Для этого во время варки стали (а её именно варят, как суп, только при гораздо более высокой температуре, в огромных печах) в неё добавляют нужные вещества, в том числе и углерод, и попутно удаляют вредные примеси, точно так же, как повар убирает из супа мелкие кости, снимает накипь и добавляет соль и специи. По окончании варки готовую сталь разливают в формы и дают остыть — получается слиток, состоящий из железа, углерода и некоторых других веществ, улучшающих свойства нашего будущего ножа. В таком слитке углерод хоть и присутствует в необходимом нам количестве, но он не растворён в частицах железа, а расположен между ними, причём расположен хаотично, как попало, то есть наши сумки на аэродроме, оставаясь пустыми, просто пересыпаны картошкой и нам не составит труда вытащить из этой кучи картошки любую из них. Для растворения углерода в железе наш слиток необходимо нагреть до определённой температуры (около 740…850 градусов) и выдержать некоторое время. Этот процесс очень похож на растворение поваренной соли в воде — в стакане очень холодной воды мы вряд ли сможем растворить даже чайную ложку соли, сколько бы мы её ни перемешивали. Но если в этот же стакан налить кипяток, то в нём эта ложка соли без труда растворится за несколько секунд. Добавим ещё ложку соли — растворилась, добавим ещё — опять растворилась, ещё, ещё… В результате мы получим очень соленую воду, в которой соль уже не сможет больше растворяться, как бы мы не старались. Если теперь мы оставим наш рассол спокойно остывать, то через некоторое время увидим, как соль начнёт выпадать в виде кристаллов, и чем сильнее будет остывать наш стакан с рассолом, тем больше соли выпадет в осадок, то есть, при охлаждении вода в стакане будет становиться всё менее солёной, поскольку соль будет выделяться из воды и выпадать в стакан в виде кристаллов. Давайте теперь попробуем охлаждать наш пересоленый кипяток не постепенно, а резко, чтобы он за несколько секунд превратился в лёд. В этом случае мы не увидим никаких кристаллов выделившейся соли — она просто не успеет вырасти в кристаллы и выпасть в осадок, в результате чего мы получим очень солёный лёд. К чему же мы затеяли этот солёный эксперимент? Да к тому, что растворение углерода в железе, равно как и выпадение его обратно при медленном охлаждении происходит точно также, как и соль в воде — природа этих процессов одинакова и изменить её мы не в силах. Отсюда следует простое правило — чтобы закалить сталь, то есть сделать её более прочной и твёрдой, её необходимо нагреть до определённой температуры, выдержать какое-то время (чтобы углерод успел полностью раствориться в железе) и затем резко охладить. Именно при резком охлаждении углерод не успеет выделиться из железа (картофелины не успеют повыскакивать из сумок) и наш будущий нож станет твёрдым и прочным. Нужно сказать, что для каждого сорта стали существует своя особая температура, которую называют температурой закалки или закалочной температурой, при превышении которой сталь теряет свои свойства, а пониженная температура не позволяет углероду начать растворяться в железе. Для наиболее распространённых в настоящее время сталей отечественного производства закалочная температура находится в пределах 740…860 градусов, но для каждого сорта стали она строго определена и для достижения нужного результата должна выдерживаться с высокой точностью.

После закалки сталь приобретает высокую твёрдость, но вместе с тем становится и очень хрупкой, иногда буквально как стекло. Автор этих строк имел возможность лично в этом убедиться — в процессе изготовления одного из инструментов уже закалённая пластина случайно упала на каменный пол и рассыпалась на 7 частей. Для устранения этого крайне нежелательного явления металл после закалки необходимо подвергнуть так называемому отпуску, то есть нагреть до температуры, ниже закалочной и выдержать в этом состоянии некоторое время (обычно 1—2 часа). Во время отпуска некоторая часть углерода выделяется из железа (из наших сумок на аэродроме выскакивает несколько картофелин) и наша стальная пластина, хоть и теряет немного твёрдости, но зато избавляется от стеклянной хрупкости. Чем выше температура отпуска, тем больше углерода сможет выделиться из частичек железа и расположиться между ними, соответственно тем ниже окажется твёрдость нашего изделия. При повышении температуры отпуска примерно до 700…750 градусов и последующем медленном охлаждении мы дадим возможность углероду, который растворился в железе при закалке, полностью выделиться из частиц железа и в результате получим такой же мягкий кусок стали, что и до закалки — произойдёт так называемый высокий отпуск. Если при закалке без отпуска сталь становится очень твёрдой и одновременно чрезвычайно хрупкой, а при высоком отпуске — теряет набранную твёрдость, то вполне логично будет предположить, что существуют и промежуточные состояния стали, при которых наверняка найдётся устраивающий нас компромисс между твёрдостью и прочностью (отсутствием хрупкости). Благодаря многочисленным экспериментам изготовителей ножей, методом проб и ошибок была найдена та самая золотая середина, при которой наш нож, оставаясь достаточно твёрдым, уже практически избавился от стеклянной хрупкости и стал прочным и вполне надёжным. Говоря о твёрдости, мы должны представлять то, по сравнению с чем наш нож твёрдый или насколько он твёрдый. Другими словами, нам нужно знать, где по твёрдости располагается наш нож между чем-то мягким и чем-то очень твёрдым. Когда-то очень давно мастера — оружейники определяли твёрдость своих изделий, царапая их стеклом или натирая речным песком: глубина царапин позволяла приблизительно судить о качестве закалки. Сегодня подобные методы не применяются, а твёрдость различных материалов определяется на специальных приборах, с высокой точностью и самое главное — твёрдость конкретного образца имеет численное выражение по особой шкале и мастер может сразу определить, насколько он приблизился к желаемому результату. Пора и нам с вами познакомиться с этими приборами, и узнать, какие методы определения твёрдости существуют на сегодняшний день.

От мягкого к твёрдому. кое-что о погоде и немного цифр

Как мы уже выяснили, хороший нож должен быть достаточно твёрдым, чтобы долго оставаться острым, но не настолько, чтобы крошиться при попытке что-то построгать или отрезать. Понятия «достаточно твёрдый» или «не очень твёрдый» весьма расплывчаты и разными людьми могут восприниматься по-разному, точно также, как одна и та же погода на улице для одного человека кажется вполне комфортной, а для другого — прохладной. В случае с определением твёрдости было что-то похожее: один мастер считал, что закалил свой нож правильно, для другого эта закалка была недостаточна, третий утверждал, что она избыточна… Вопрос с определением температуры на улице в конце концов решился с изобретением термометра и с тех пор, если термометр показывал, например минус 5 градусов, каждый мог самостоятельно определить, что ему надеть, независимо от мнения окружающих, кроме того, каждый понимал, что минус 5 — это холоднее, чем плюс 20, но теплее, чем минус 30. Для измерения твёрдости тоже был изобретён своеобразный «термометр» и называется он твердомер. Созданием твердомеров занимались многие изобретатели, предлагали различные способы определения твёрдости, но практическое применение получили три метода, предложенные Бриннелем, Роквеллом и Виккерсом.

По методу Бриннеля в испытуемый образец вдавливается стальной шарик строго определённого диаметра при определённом усилии и затем измеряется площадь полученного отпечатка (фактически измеряется его диаметр, а площадь — высчитывается). Понятно, что чем мягче испытуемый материал, тем глубже вдавится в него шарик, и соответственно, больше окажется площадь полученного углубления. Всё бы хорошо, но этот метод работал только на относительно мягких материалах: алюминий, медь, титан, незакалённая сталь. При попытке измерить твёрдость хорошо закалённой стали отпечаток оказывался настолько малым, что просто был невидим глазом — какие уж тут измерения. Этого недостатка лишены методы Роквелла и Виккерса — они позволяют измерить твёрдость даже самых твёрдых сталей, поскольку вместо стального шарика в образец вдавливается наконечник из самого твёрдого на Земле минерала — алмаза. Роквелл предложил вдавливать с определённой силой в образец алмазный конус с углом 120 градусов и измерять глубину его погружения, по Виккерсу в образец вдавливается четырёхгранная алмазная пирамида, а затем измеряется диагональ полученного отпечатка. Значения твёрдости, определённые этими методами, во избежание путаницы, получили свои обозначения: твёрдость по Бриннелю обозначается латинскими буквами HB, по Роквеллу — HR, по Виккерсу — HV. Некоторые твердомеры имеют несколько шкал, в этом случае к обозначению метода добавляется обозначение шкалы. Во всех случаях после обозначения метода указывается число, обозначающее значение твёрдости, определённое данным методом, так, например, запись HB 280 обозначает, что данный образец имеет твёрдость 280 единиц по методу Бриннеля, HRC 58 — твёрдость 58 единиц по Роквеллу, по шкале С, HV 520 — твёрдость 520 единиц по методу Виккерса.

Уфф… Ладно, хватит с нас цифр, букв. Для нашего с вами путешествия достаточно будет запомнить, что та самая золотая середина твёрдости для ножа должна лежать где-то между HRC 50 и HRC 60. Как правильно заметил внимательный читатель, твёрдость указана по Роквеллу — для закалённой стали этот метод применяется чаще всего. Осталось заметить, что твёрдость алмаза по Роквеллу равна 100 единицам. Нож с твёрдостью меньше HRC 50, конечно, тоже будет резать, но быстрее затупится, при твёрдости выше HRC60…65 нож из распространённых сортов стали окажется слишком хрупким. Опытный мастер при изготовлении ножа точно знает, для чего он будет применяться: если это туристический или охотничий нож, то для него предпочтительна меньшая твёрдость, поскольку в глухом лесу затупившимся ножом ещё много чего можно сделать, а вот сломанным возле рукоятки — уже ничего. Если же изготавливается кухонный, или поварской нож, то твёрдость может быть повыше, поскольку ветки рубить им точно не будут, а вот оставаться острым он будет гораздо дольше и затачивать его придётся реже (при условии, что повар уважительно относится к ножу и не режет им что-нибудь на стеклянной или фарфоровой тарелке, а пользуется специальными деревянными досками). К примеру, автор этих строк на кухне пользуется четырьмя японскими поварскими ножами с твёрдостью HRC 58…61, а в лесу — ножом с твёрдостью HRC 55.

Приведённые рекомендации по выбору твёрдости позволят ножу дольше оставаться в рабочем состоянии, но любой нож рано или поздно затупится и его придётся точить. Когда — то по городам ходили точильщики и предлагали жителям за умеренную плату заточить нож или ножницы. Сейчас это можно сделать в заточной мастерской, попросить кого-нибудь или попробовать самим. Наверное, сделать что-то самому гораздо интереснее, чем смотреть, как это делают другие, поэтому давайте и мы с вами попробуем заглянуть в процесс заточки, разберёмся, как правильно затачивать, а как — ни в коем случае нельзя. Итак, переходим к заточке.

Как ни странно, но немного про кухонную тёрку

Заточка любого режущего инструмента, будь то нож, стамеска, топор или ножницы представляет собой стачивание стали с обеих сторон лезвия до тех пор, пока затупленная кромка не исчезнет, а на её месте не появится новая, острая, готовая вновь резать, рубить. Это общее определение, наверное, не очень понятное, поэтому попробуем разобраться, как обычно, на понятных нам примерах. Представим, что нам нужно натереть что-нибудь на кухонной тёрке, например, морковку. Обычно при этом мы держим морковку перпендикулярно тёрке и стачиваем её по длине — с каждым движением морковка становится всё короче, а в тарелке под тёркой образуется горка из сочной морковной стружки. Всё — морковка кончилась. Возьмём ещё одну и теперь попробуем держать её под углом к тёрке. Мы вскоре увидим, что наш корнеплод стачивается сбоку, с одной стороны нашей круглой морковки появилась плоская площадка, которая с каждым движением становится всё больше. Теперь, не меняя положения морковки относительно тёрки, повернём её вокруг своей оси на пол-оборота, при этом наша сточенная плоская площадка окажется сверху и продолжим натирать. Теперь плоская площадка будет появляться с другой стороны, увеличиваясь с каждым нашим движением, а сердцевина морковки между этими плоскими площадками будет становиться всё тоньше и тоньше, пока не исчезнет совсем — вместо сердцевины мы увидим тонкую кромку, место, где одна плоская площадка отсекла другую плоскую площадку. То же самое происходит при заточке инструмента, только вместо тёрки используется заточной камень, а вместо морковки, как вы уже догадались, наш нож (ножницы, топор). Мысленное представление натирания морковки под углом к тёрке наглядно показывает нам, как образуется режущая кромка — если мы остановимся раньше, чем нужно, то плоские площадки не встретятся и на сердцевине останется плоский участок, если будем тереть больше, чем нужно, то получив острую кромку, будем просто стачивать морковку по высоте — кромка при этом будет оставаться такой же. Кроме того, если тереть одну сторону больше другой, наша кромка сдвинется от середины и окажется сбоку — для морковки это безразлично, а для реального ножа такая неумелая заточка может сильно затруднить резание или строгание. Если теперь мы внимательно посмотрим на плоские площадки, то увидим, что они вовсе не плоские, а состоят из округлых углублений — так и должно было получиться, ведь тёрка строгала нашу морковку множеством полукруглых выступов. Эти углубления на каждой стороне морковки, встретившись друг с другом на нашей съедобной режущей кромке, образуют не прямую линию, а ряд остроконечных вершин и кромка на морковке не прямая, а выглядит как старая разбитая просёлочная дорога — вся в ямах и ухабах. Практически на каждой кухонной тёрке есть разные рабочие поверхности: очень грубые, с крупными выступами, поменьше, и совсем мелкие. Нетрудно представить, что при заточке нашего морковного ножа на самой мелкой поверхности мы получим кромку уже гораздо более ровную, она, конечно, тоже будет не идеально прямой, но былые ямы и ухабы превратятся в еле заметные ямки, которые не сразу то и заметишь.

С помощью морковки и тёрки мы смогли увидеть, как образуется та, несколько таинственная и загадочная режущая кромка, которая и позволяет ножу быть именно ножом. Наш морковный эксперимент позволил нам, не погружаясь в скучные технические (а, зачастую, и весьма научные) обоснования, понять, что нужно сделать, для того, чтобы получить то, что мы хотим, однако процесс заточки настоящего ножа — гораздо более запутанная история, которая далеко не всегда идёт так же, как натирание морковки на тёрке. Попробуем разобраться и в этой загадочной истории, но уже не с морковкой, а с настоящим ножом и настоящим заточным камнем, правда для этого нам придётся уменьшиться в размерах в несколько тысяч раз, мы станем в сотни раз меньше комара, но зато сможем своими глазами увидеть, что происходит, когда кто-то затачивает что-то на точильном камне.

Округлые камни и острые скалы

Итак, произносим волшебные заклинания, стремительно уменьшаемся в размерах… Обычная табуретка на наших глазах стремительно превращается в небоскрёб, ровный стол внезапно покрывается огромными ямами, а гладкий точильный камень, который лежит на этом столе, оказывается огромной плоской горой. Забравшись на эту неприступную гору, мы увидим на ней вместо ровной поверхности нагромождение остроконечных пирамид, таких же, как знаменитые пирамиды египетских фараонов — Хеопса, Рамзеса, Аменхотепа и других, построенных давным — давно в безжизненной пустыне недалеко от города Гизы, но в нашем случае мы увидим многие тысячи пирамид — некоторые повыше, некоторые пониже, но их очень — очень много, между ними нет промежутков и это, собственно, и не пустыня вовсе, а бесчисленное скопление остроконечных скал, плотно прижатых друг к другу, простирающееся до самого горизонта. Не каждый из нас мог лично дотронуться до настоящих пирамид, но в нашем путешествии мы сами определяем развитие событий и можем сделать (или представить) всё, что пожелаем. Давайте подойдём к ближайшей скале и рассмотрим её вблизи. Мы увидим монолитное изваяние огромных размеров, прочно сросшееся у основания с такими же собратьями — близнецами слева, справа, спереди и сзади. Внезапно это бесчисленное скопище скал начинает заполнять вода, она поднимается всё выше и выше, и вот уже над поверхностью водной глади оказываются лишь вершины (в это время наш точильщик решил смочить заточной камень водой). Наблюдая этот всемирный потоп, замечаем, что сверху на наши скалы падает огромный нож и начинает двигаться по ним вперёд- назад. Самые высокие скалы своими вершинами начинают скоблить эту огромную стальную пластину, мы отчётливо слышим страшный скрежет, нам под ноги падают здоровенные металлические стружки и обломки скальной породы. Огромный нож продолжает двигаться вперёд- назад, вода, заполнившая пространство между скал, устремляется за ним, и нам удаётся с великим трудом удерживаться в этом приливе-отливе. Спустя какое-то время мы замечаем, что острые верхушки скал, изначально соскребающие с гигантского ножа огромные стружки, притупились, стали плоскими и нож по ним идёт уже значительно тише и мягче. Некогда огромные и острые стружки значительно уменьшились в размерах и стали похожи на мелкие хлопья. Пока мы наблюдали это инопланетное зрелище, пространство между скалами понемногу стало заполняться металлической стружкой и мелкими камешками от расколотых вершин наших огромных скал, ещё, ещё, ещё… Водяные потоки уже не могут свободно перетекать от одного края к другому, кучи каменных обломков, перемешанных с металлическими хлопьями, плотно забили собой свободное пространство между огромных скал и вместо дна моря мы оказались внутри какой — то плотной каши из металлической стружки, перемешанной с обломками некогда величественных и неприступных остроконечных изваяний. Теперь этот гигантский нож идёт уже не по острым верхушкам скал, а плывёт по плотному слою той самой грязи из стружки и мелких камешков. При каждом проходе над нашими головами с ножа уже не снимается металл — наши остроконечные скалы превратились в холмы с округлыми сточенными вершинами и нож по ним идёт так же, как едут санки по каменным ступенькам, то есть шума много, а толку — ноль. Наблюдаем этот процесс минуту, другую и понимаем, что больше ничего не изменится. Наконец — то это понимает и наш точильщик, он убирает с камня нож, берёт зубную щётку и начинает чистить камень. На наших глазах огромные гибкие стержни, огибая скалы, вымывают осколки камней и стружку, пространство между скалами освобождается и вскоре, вместо плотной грязи мы снова оказываемся в чистой воде. Опять сверху появляется огромный нож, начинает ходить над нашими головами, но мы замечаем, что на этот раз всё идёт как — то не так: нет огромных стружек, не падают обломки камней, да и наши скалы несколько изменились — их остроконечные вершины сточились и превратились в плоские ровные блестящие плато — хоть в футбол играй. Гигантский нож продолжает своё размеренное движение, но на нас уже не падают ни огромные стружки, ни куча мелких каменных обломков, лишь изредка от ножа отваливаются тоненькие металлические хлопья, которые и стружкой — то не назовёшь. Наш точильщик, похоже, тоже заметил, что даром теряет время и решил сильнее надавить на нож. Вперёд — назад, вперёд — назад. Скрежет стал сильнее, с ровных площадок наших скал посыпались мелкие камешки, но их стало гораздо меньше, к тому же они с каждым проходом ножа становятся всё меньше, пока не превращаются в песок. Глядя на происходящее, понимаем, что нас уже не засыплет ни камнями, ни стружками, как бы сильно наш точильщик не давил на свой нож — только грохот усиливается, а с ножа, по прежнему, лишь изредка отваливаются какие-то жалкие рваные хлопья, больше напоминающие пепел от сгоревшей бумаги, чем металлическую стружку. Наконец, терпение точильщика иссякает, и он решает заменить камень, мы, естественно, тоже перебираемся на новый наблюдательный полигон и, пока не началась заточка, осматриваем новый пейзаж. Рассматривая первую же скалу, сразу отмечаем, что она уже не монолитная, как на первом камне, а состоит из отдельных кусков, изъеденных пещерами. Да и сами скалы скреплены между собой гораздо слабее — между ними много пустот, они — уже не прочно вросшие в землю пирамиды, а весьма ажурные каменные кружева. Пока мы наслаждались созерцанием этого неземного зрелища, наш точильщик продолжил свою работу — вода заполнила скалистое ущелье, огромный нож начал ходить над нашими головами, но мы не слышим былого скрежета — ровное шипение, много стружек и камнепад. Приливы и отливы, следующие за ножом, увлекают камни и стружки за собой и уносят куда — то вдаль. Уже ничего не скапливается внизу, а носится туда-сюда вместе с потоком воды, увлекаемым гигантским ножом. Верхушки скал не превращаются в гладкие площадки, а рассыпаются, обнажая новые острые куски. Вскоре замечаем, что скалы разрушаются гораздо быстрее, чем на первом камне, но при этом остаются острыми и продолжают сгрызать с ножа стружки с таким же аппетитом. Наблюдаем за этим стружко -камнепадом минуту, другую, пятую — нет ни былой плотной каши, ни гладких вершин, ни мелких стальных хлопьев; всё те же крупные острые стружки, куча свежих каменных обломков проносятся мимо нас в стремительном водном потоке, бесследно исчезая где-то вдали. Ну что ж, предлагаю вынырнуть из водных пучин, принять свои обычные размеры и взглянуть на произошедшее глазами обычного человека. Что делал наш точильщик: в первый раз он использовал обычный точильный брусок, который можно купить в любом хозяйственном магазине, поработал на нём немного, заметил, что брусок сначала очень хорошо стачивал металл ножа, но потом стал работать всё хуже и хуже. Попытка промыть камень мало что дала, как и увеличение давления на клинок. Второй камень, который использовал точильщик — это, так называемый, японский водный камень.