Бесплатный фрагмент - Аша. Чистота и грязь

Мое судно шло ко дну, но я как капитан не принял никаких попыток спастись и добросовестно последовал вместе с ним в океанские глубины, в этом утомительном и опасном пути вниз, мое сознание сжималось, как треска со временем сжимается и становится камбалой. С каждым метром уходящего солнца, вода становится насыщенной и утрачивает свою прозрачность. Вода — это жизнь. Мне думается вода — это ключ, хранящий смерть органических веществ и относительных понятий, в одну и ту же реку не вступишь дважды — важное учение Гераклита, по сути река — отражение чего угодно во вселенной, взять тех же нас, наши клетки обновляются, нейронные сети плетут свои узлы, синапсы задерживают трансмиттеры, походка меняется от побоев судьбы и тяжёлых наркотиков. Одного и того же человека в зеркале не увидишь дважды. Вода — это великий учитель гармонии, журчание ручейка, звонкий рокот водопада, разбивающийся о нагретые скалы, цунами уносящий сотни жизней и круша людские строения, словно карточный домик, одинокая лодка рыбака посреди озера при полном штиле — все это воспитанники одной культуры.

И вода расступается от тяжести судьбы, тело попавшее в нее — тонет, уходит на цокольный этаж, где не существует парикмахерских и магазинов, где не сидит охранник, ответственно отгадывающий слово из сканворда, до этого убивший несколько людей электрошоком, предварительно повесив их у себя в гараже, словно трофей в дань своему безумию, и вот он уже на свободе, трудоустроился в пятерочку, а невинного растамана садят за пару граммов травки и обращаются с ним неуважительно, словно он террорист, посягнувший на честь государства и запятнавший этим добропорядочность остальных граждан.

Мироустройство похоже на воду, на отравленную воду, поданную рукой изменника. И вот царь умирает, его съедает стая мелких пескариков. Перед смертью все равны — так умирают благоразумие и доверие, к миру их почти не остается. Мало кто выходит из этой воды сухим, причем — это известно с давних времен, и человеческая доброта придумала кроить полотенца, добывать огонь — ставить на берегах костры, обустраивать палатки.

В общем следить за тем, что бы вновь вошедшие в мир люди не заболели, не слегли от страшной температуры несоответствий человеческой натуры и животных порывов — не оскотинелись после того как парацетамол убьет печень и температуру останется сбивать лишь чьей то кровью

Доброта — это движение рода людского, всякое движение согласно физическим законам повышает температуру. Согласитесь, в теплой воде приятнее купаться. Но довольно об этом, я отвлекся, итак что мы имели вначале — корабль, бережно и с наставлениями переданный от родителей, что бы преодолеть жизнь — приплыть к ее концу. Ветер, что отвешивает пощёчины и срывает не успевшее высохнуть нижнее белье, что потом приходится чаще думать о своих интимных местах — встречаться с их формой обтянутой брюками, либо рубашкой на девичьем теле. Ветер, что может быть попутным или роковым, ветер — что отображает благосклонность судьбы или злой рок, но вместе с тем являющийся ребенком физического мира, а следовательно живущий по законам этого государства.

Мы рыбаки, торговцы, послы, беженцы, одинокие странники, путешественники по принуждению имеем родину, но далеко не все. Кто то считает себя космополитом и отказывается от какого либо корректного для понимания гражданства. Ни одно государство никогда не установит окончательное право на жизнь за человеком. Космополит пытается выбить себе это право у боллее сильного государства, у того государства, что содержит институты времени, развлекательные заведения с безобидными словами «эволюция» и" прогнозируемость».

Чем больше растет энтропия в человеческих государствах — тем больше шансов Космополиту добиться этого права.

Я люблю слово «космополит» лишь на половину, люблю за то что есть космос, отторгаю за его политику

Знаете, как я вижу, в жизни есть множество вопросов, которые требует от человека выбора — возьмем например верить в Бога или не верить?

Разумеется вариантов ответа больше чем два, и каждый вправе собирать свой личный ответ из всего доступного для него материала. Но тем не менее он остается ограничен рамками вопроса, потребностью выбирать — признавать важным, чувствовать противоположности взглядов и как итог от чего то отказываться, всегда приходится от чего то отказываться, это неизменно.

Но почему так важно ставить вопросы? Вот смотрите, я сам его поставил и он далеко не риторический, он скорее угрюмый, самодовольный и беспечно молодой — именно такие вопросы могут формировать удовлетворительные ответы.

Возможно это важно, что бы поддерживать иллюзию выбора, либо же что б глубже чувствовать свою причастность к бытию, к отторжению чего либо, свою уникальность и свою общность. Вопросы и необходимость на них отвечать передаются из поколения в поколение, в какие то времена они теряются среди множества ответов — ответов невостребованных, ответов, что не относятся к вопросу, а попадающих в копилку человеческих знаний случайно, наобум и когда нибудь выстреливающих как чистый родник в знойной пустыне,

в другие времена — вопросы отрицаются, меняются и подмениваются, осуждаются и получают статус «закрытый».

Это зародилось из человеческих любопытства, невежества, любознательности — я не могильщик, чтоб копать и мародерствовать в могилах истории, но во мне есть достаточно проницательности, что б понять: многие вопросы — это уловка. Сам факт, что в этом месте надо отвечать — не больше чем стойкий обман и заблуждение. Вот вы опускаетесь глубже, дневной свет сюда уже не попадает и вдруг ваше сознание рождает в мозгу вопрос, требующий немедленного принятия решения, выбора — опускаться как рыба или как человек, как себя идентифицировать, впереди ждет смерть и неплохо было бы напоследок запечатлить свою сущность, возможно перед Богом, вселенским разумом, собой — главное не пропасть без следа.

Импульсивная попытка осознать, придать значение, отождествиться с чем либо — атомы не знают сознания, космос не чувствуют любовь, большой взрыв не просыпается утром — есть то, что не дано, то что как раскаленный металл, который не взять без специальных инструментов — не поддается нашим интеллектуальным атакам, безразлично к нашим нравственным террорам и аутодафе, непроницаемо к отчаянным попыткам заполнить пустоту ответом, незнание — верой.

Остаётся только принять, как аспирин при головной боли, налоксон при передозировке опиатами, себя при просветлении, жизнь при любви. Вода убаюкивает и нежно облегает кожу, ровно питает ее морщинки и родинки, глазные впадины и выпуклости разных мест. Чем глубже я погружался — тем беспросветнее становились мои мысли.

Вместе с моим кораблём ко дну шли надежда и вера — это не значит, что они стали слабее, наоборот — они не покинули меня, времени впасть в воспоминания и с тоской отдаться послевкусию жизни оказалось до неприличия много, настолько много — что я не смог до конца сохранить свои благоразумие и уважение к необъятному, и какое бы почтение не выказывал этой жизни — все равно приходил к ужасным и кощунственным мыслям.

Путешествие на самое дно — это славное событие, наверное. Наверное — это одно из тех увлекательных путешествий, коими полны страницы Жюль Верна и Марка Твена, Рафаэля Сабатини и Алекандра Дюма, на их страницах детские сердца, что бьются еще без оглядки. Если дети — цветы жизни, то взрослые тогда гербарий, а мертвые — перегной, корм для свиней — романтичность всегда сочетается с грубостью. Суровая реальность любви, которая требует предавать, жизни — обязующей умирать.

Я опускался все время с разной скоростью — это совсем походило на мои мысли, где то они тоже, по инерции, без всякого желания продолжали свое движение. Подводное течение нарушало прямую траекторию моего тела и вместе с тем не давало погружаться сквозь обьемы океана хаотично, как мне бы хотелось, отсюда, мне даже пришлось пожалеть, что я всего лишь на всего капитан, а не ученый, человек хранящий в своей голове целые созвездия, земные флоры и фауны, разбирающийся в их законах — ведь мне захотелось вывести определённо находящуюся в моем погружении формулу, и по ней предсказать где я буду через час, какие границы подводного мира я пересеку. Эти знания не научат меня хаотичности, не подскажут как внести свои изменения, установить законы — нет, они всего лишь успокоят мой человеческий рассудок, удивительно порой, как такого рода вещи могут успокоить, а не наоборот оставить смятенным с тысячью кинжальных вопросов в груди.

Не отдавая себе отчет в том сколько прошло времени с тех пор как мой корабль потерпел крушение, единственное что я знал и в чем мог быть полностью уверен — это то, что время умерло в тот момент, не берусь утверждать, что для всего мира — во мне не настолько много эгоцентризма, но для одного меня — оно умерло, осталось в скобках, стало неактуальным.

С возрастающей глубиной я начал распознавать в себе признаки амнезии, вернее стал замечать возвращение памяти — как это было кстати, потому что нескончаемая водянистость и запредельная мокрость этого места, не оставляли ни малейшего шанса утонуть без скуки.

Память уносила меня быстрым течением в прошлое, стремительно пропуская все маловажные события моей жизни и нечетко следуя хронологии, так что порой мне не удавалось вспомнить что за чем идет и это вносило изюминку в мой жизненный опыт. Часто я не знал откуда он взялся, и что ему предшествовало, однако он неизменно оставался полезным. Вот и сейчас, на головокружительной скорости увядших и запечатлённых чувств, в вихре и бурном потоке образов и ощущений, я оказался в далеком и липком дне. Этот день был из тех, которые жвачкой попадают под новые джинсы, причем без разницы, что ей неоткуда взяться, либо же что ты не хочешь садиться — тогда он сбивает тебя с ног и ты летишь между времени и пространства, а окружающие смотрят на тебя как на очередного чудака, который сам себе на уме, да и вообще вряд-ли из него выйдет что-то благоразумное, по этому в такие дни мне приходится чувствовать на себе снисходительное презрение света.

Проснувшись я сразу почувствовал нависшее над собой происшествие, в грудной интуиции тихо мерцали очертания чего-то смутного и неприятного, что заранее понять и установить я не мог. Это знание мало чем полезно, оно как предсказание, только более кратковременное, подготовиться все равно не получится, а вот начать томиться страхом и ожиданием — запросто. Честные гадалки говорят — вам предсказано все и берут за это деньги. Некоторым это может показаться нечестным, но на это у меня есть возражение, честный человек станет ли идти к предсказателям? Хитрость граничащая с облапошиванием судьбы, немногие народы по-настоящему имеют в своей крови дар такого авантюризма. Я отношусь к другому народу, а потому ничего конкретнее чем кляксу оставленную на линии дня где-то под вечер — я не ощущал. Но и этого было достаточно, что бы день пошел эксцентрично, он начался позже обычного, своевольное солнце какое то время решило не утруднять себя освещением неба и стоявшая с ночи темнота изнывала от рабочего графика. Уверен, будь у нее часы на запястье — они были бы настолько черными, что время в них невозможно увидеть, но тьма все равно смотрела бы в них, вышла бы миниатюра зловещего ожидания с ее стороны. Но этим занялся я, не знаю каких изменений во времени я ждал проверяя его каждые тридцать секунд, возможно я силой мысли пытался подогнать атомы. Не знаю, к 12:00 город озарило мгновенное вторжение света, глаза людей не успели с реагировать, кто то сматерился по этому поводу, кто-то плюнул на пол, я же сжал виски и задумался.

Я сидел за маленьким деревянным столиком в темном углу какого то бара без вывески, угрюмо существующего в подвале спального дома на окраине города, односолодовый в стакане отдавал вымоченной в бензине резиной — люблю российское производство. Это был странный бар, я не помню как я там оказался и когда щёлкнул выключатель я не увидел в нем никого. Третий понедельник месяца, 12:05, возможно у всех квартальные отчеты, сдача накладных, суды и манипуляции с банками — словом сплошное дерьмо, которое выпадает на третий понедельник, третий брак, третье рэйх… Ладони оставляли шлейф в воздухе — значит я не был сильно пьян, курить в заведении разрешалось отсутствием бармена, входная дверь была заперта снаружи и я подумал, что меня заперли. Быть запертым в подвале плохо, но если там находится бар — это все меняет. Я налил себе американского бурбона, что бы повысить градус и собраться с мыслями,

туалета я не нашел — пришлось обоссать стойку бара, я сделал это ни столько из вредности, сколько ради шутки — вот бы увидеть лицо бармена, который будет отмывать свое рабочее место и сказать ему — местные жильцы просили это передать, со вчерашнего дня их перестали устраивать толпы пьяных маргиналов, выходящих на улицу поссать и разбить об асфальт пустую бутылку, еще они сказали, что уже написали заявление в полицию на ваш бар.

Представляю его взбешенное лицо, оно покраснеет а с его сухих и алчных губ презрительно слетит — стукачи.

— Смирись, просто это ты мудак, а карма существует, в следующей жизни ты будешь очком в приюте для детей инвалидов с дизентерией и максимум кто будет смотреть на тебя с участием и интересом — это чокнутые мамаши рассматривающие говно своих чад.

— Иди нахуй

— Нет, спасибо, я ухожу отсюда.

Я решил не дожидаться приезда полиции — сегодня предстояло увидеть еще много комедий, и неровным шагом двинулся на остановку. Выход из бара был сбоку от подьезда, трезвея от свежего воздуха я вспомнил, что это никакой вовсе и не бар, а тот кретин, что сейчас вытирает мою мочу со своего домашнего буфета — обычный предприниматель, не более чем владелец сети магазинов, либо строительной компании. Тоже дерьмо, только без дорого костюма. Откуда у этого кретина были ключи от подвала? Может он сломал замок, или напоил дворника и выкрал их, а может он с ним переспал и стал шантажировать, что расскажет об этом ребятам вывозящим мусор — похер, главное, что он вернулся и выпустил меня.

Под знаком автобуса красовалась спекшееся от солнца блевота — клянусь — она была не моя, но мой желудок содрогнулся и выдал отрыжку. Я вновь почувствовал односолодовый. Чей то рот на остановке сказал — блять как мерзко, я попросил быть чуточку по вежливее — мой живот в трауре от такой судьбы стараний ему подобных — вам человеческим выблядкам этого не понять.

Естественно в ее мозгу эта фраза звучала как албанский гимн и она обиделась на Господа, что допустил таких мразей как я в ее жизнь, что ж ее право. Она больше не смотрела в мою сторону, а мой желудок больше не рыгал — мы нашли компромисс оставшись при своем.

Она села на третий номер, я что бы ее уделать сел на сзади подъезжающий седьмой. Оплата с карты моего банка не проходит — по этому я даже не подходил к аппарату, кондукторши не оказалось, но доебался водитель. Я приложил карту и мы тронулись — высветился красный крест — оплата не прошла. Что ж, самое главное мы едем, самое время постоять взявшись за поручень и помедитировать, душно, кислороду в автобусах не платят и он на забастовках, вместе с работниками почты, шахтерами, курьерами, фабричными работниками — ждет когда его разгонит полиция. Ехать мне надо было пол города, автобус зная мое состояние делал это не напрямик, а змейкой — высаживая школьников и стариков, людей средних лет и неопознающихся по возрасту на игрушечных остановках, которые были на каждом углу — водитель получал за это очки, пассажиры же выходили в новой, но до боли известной локации, особо сонные завершали свой круг и праздновали это матерным восклицанием, удивления и досады в нем был поровну.

Я вышел на пару остановок раньше нужной — это был район со слабо развитой инфраструктурой и выйти на нем можно было только здесь, как в него по другому добраться, я не знаю — на картах города он никак обозначен, в нем никто никогда не видел приезжих, а горожане если и помнят о нем, то скорее как о небылице кем то выдуманной, устаревшей крупице народного фольклора, что случайно осталась в памяти.

Дома в этом районе были вычурно строгими и пустыми, такими, как будто на них надета плоть китайской политики, их вид застревал костью в горле свободного человека и поэтому никто не обращал на него никакого внимания. Безразличные парковочные места и детские площадки были разбросаны между домами, газоны и кустарники не стриглись долгие годы, деревья во многих местах пробили асфальт.

Дома меня ждали уставшего и соскучившегося после командировки, по-этому ничего лучше как избавиться от похмелья этой прогулкой я не придумал, да и вообще не думал — мозг почти не соображает, большая часть его активности сосредоточена на выдумывании шуток и поддержании тысячи альтер-эго которым это могло бы оказаться смешно. Он — как маленькая жизнь, в которой есть воровство детей, рабство девушек, убийство стариков — на самом деле возраст и пол не играет роли, просто этот вариант мне кажется наиболее сентиментальным.

Усилием я шел сквозь полузабытый воздух, я не опасался, что меня собьет машина, остановит полиция, или какой нибудь ребенок скинет мне на голову презерватив с водой — всего этого я бы стал ожидать в других районах, здесь же было так умиротворенно, что хотелось порвать свой паспорт, расстегнуть рубашку и отпустить длинные волосы, а лучше сразу дрэды.