Бесплатный фрагмент - Антиквар

Антиквар

Предисловие

Что для меня, как автора, самое ценное в жизни? Я много размышляла над этим: дети, любовь родителей, работа, творчество, хобби. И всё-таки я нашла точный ответ — время. Нет ничего ценнее времени.

Моя первая книга посвящена именно этому вопросу. Толчком к её написанию стало посещение антикварного магазина. Я увидела множество часов: одни работали, другие стояли, а где-то в углу слышался бой старинных напольных часов. Именно тогда я явственно ощутила тот разлом времени, в котором может оказаться любой из нас.

Владелец магазина посмотрел на меня, и мне показалось, что мы давно знакомы, хотя я видела его впервые. В тот момент в голове возникло слово «антиквар». Так я назвала свою первую книгу — часть цикла, посвящённого времени.

Именно они, часовщики, плетут паутину времени, позволяют нам встретиться с кем-то, расставляют события в ряд, решают уравнение Вселенной. А мы — всего лишь винтики в их руках.

Персонажи этой книги — обычные люди, оказавшиеся в необычных обстоятельствах. В героях мы видим благородство, честь, любовь, жадность, корысть, глубокие душевные переживания. Всё это переплетается в немыслимой фантасмагории времени. Каждый из них решает своё уравнение жизни и получает результат, зависящий от переменных этого уравнения. Их судьбы сплетаются с невидимыми нитями времени, а за пределами привычного мира открываются врата в неизведанное.

У каждого из нас есть своя Шамбала. Однажды мы откроем эти двери, узнаем, что таится в глубине души, и обретём истинную ценность мироздания.

Именно это происходит с героями моей книги.

Молодой архитектор Андрей Романов в ветреный, тревожный вечер заглядывает в антикварную лавку. Не потому что ищет что-то конкретное, а потому что его ведёт необъяснимое чувство — словно шёпот издалека, зов из глубины времён.

Но стоит ему переступить порог, как пространство трескается, воздух становится вязким. Неожиданный скрежет часов, запах пыльных страниц, дрожь, пробегающая по коже. Что-то здесь не так.

Череда странных событий сталкивает его с библиотекаршей — женщиной, всю жизнь мечтавшей написать роман, но так и не находившей нужных слов. И вот они, два случайных путника, обретаются в разломе времени, в вихре событий, которые не просто меняют их жизни, но и заставляют сомневаться: а была ли эта жизнь их собственной?

Алла и Андрей — обычные люди, но обычность не спасает от правды. На их пути встречаются не только часовщики, но и древние бессмертные — те, кто тихо живёт среди нас, наблюдая, фиксируя, исправляя. Их нельзя назвать добрыми или злыми. Они просто есть.

И когда они берут людей за руку, судьбы начинают крениться, смещаться, распадаться.

Главные герои подходят к черте, за которой начинается самое страшное — открытие истины. Именно там прячутся те тени, с которыми мы никогда не хотим встретиться.

Вам покажется это невероятным и страшным, но в этом мире демоны умеют не только наказывать, но и любить. И порой они честнее каждого человека.

И порой их честность страшнее любой правды, ибо они видят нас насквозь.

Особую благодарность я хочу выразить своему супругу Андрееву Андрею Викторовичу — человеку, который всегда верил в меня, в мою музу и вдохновение. Который и стал прототипом главного героя. Он отдал самое драгоценное, что есть в его жизни — своё время, чтобы моё творчество увидело свет.

Эту книгу я посвящаю именно ему.

Антиквар» — это произведение, наполненное философскими размышлениями, невероятными приключениями, мистикой и глубоким смыслом. Оно заставляет взглянуть на ход времени не как на механический процесс, а как на живую субстанцию, способную вести нас к открытиям, встречам и судьбоносным моментам.

Эта книга для тех, кто ищет ответы, кто готов заглянуть за завесу времени и открыть для себя его истинную ценность.

Также я искренне благодарна моей подруге Долгополовой Людмиле которая верила в меня и продолжает верить, несмотря ни на что.

Спасибо за то, что бесконечное время подарило мне таких удивительных людей, которые всегда рядом.

Глава1. Лавка

В самом сердце исторического Бреста, в глубине одного из старинных польских кварталов, располагалась небольшая антикварная лавка с огромной витражной дверью. Ковка, находящаяся снаружи, мистическим образом врастала в стекло и распускалась удивительными филигранными розами, приводящими в изумление даже самых изысканных коллекционеров. Однако владелец этого загадочного места напрочь отказывался кому бы то ни было продать это чудо, сотворенное талантливыми руками давно забытого мастера. Сколько я себя помню, в левом углу над дверью висели две летучие мыши. Ну, не настоящие, конечно, а тоже кованые. Когда у меня находилось время посещать загадочную лавку сокровищ, я всегда обращала внимание на этих двоих. Они показывали свои зубы и хитро скалились мне в глаза, и было такое ощущение, что каждый раз у них новое выражение маленьких ухмыляющихся мордашек, хотя, возможно, мне это только казалось.

Хозяин лавки, господин Бертинский, высокий худощавый старик, имел удивительно добрый проницательный взгляд. Одет он был в старинный камзол, а может и сюртук. Вообще-то, я до сих пор не определила, как назвать допотопное убранство владельца магазина. Нет, не подумайте, что все это пахло нафталином. Наоборот, мне это до ужаса нравилось. Если бы это представлялось иначе, я бы не посещала магазин под названием Антиквариат. Арнольда Витольдовича я знала давно, будучи ещё пятиклассницей. С того времени утекло немало воды, однако старик ничуть не изменился. Время не коснулось ни маленькой аристократической бороды, ни завитых усов. Глубокие познания о древностях создавали вокруг его личности ауру мистики и загадочности. Именно с ним меня в то время познакомила Мария Степановна, моя немолодая подруга. К истории которой мы вернёмся несколько позднее.

В любой предмет своей коллекции Арнольд Витольдович вкладывал душу, зная историю каждого артефакта до мельчайших подробностей. Антиквар мог часами рассказывать посетителям о необыкновенных вещах на полках своей сокровищницы. Он настолько погружался в удивительные истории и даже не замечал, что магазин давно пуст, а посетители разошлись по домам заниматься своими делами.

Для меня оставалось загадкой, откуда старик берёт древние фолианты. Ну не лампу же Аладдина он трёт, вызывая старого джина. Хотя, кто его знает? Арнольд Витольдович запросто на это мог быть способен. Полки магазина будоражили воображение редчайшими артефактами: древними рукописями, фарфоровыми статуэтками, ювелирными изделиями и часами с потускневшими от времени циферблатами. Эти предметы создавали впечатление, что лавка живет своей собственной жизнью, окутанная ароматами полированного дерева, старой бумаги и легким шлейфом благовоний. Хотя постойте, этот запах мне кажется удивительно знакомым. Давно в детстве со школьным учителем наш класс ходил на экскурсию в музей спасённых ценностей. Вот там я в первый раз и влюбилась в старинные вещи. Я ещё не знала слово «антиквариат». Удивительный аромат старины в тот момент поразил меня, щекотал ноздри и казалось, впитался в мою кровь навсегда. Впоследствии я в этом абсолютно удостоверилась. С того момента я стала прислушиваться к старинным мелодиям, когда бабушка ставила пластинку в давно запылившуюся древнюю радиолу. Вот и сейчас у Бертинского в углу красовался, вытянув свою длинную шею, граммофон, из которого лилась мелодия вальса, наполняя пространство нотами ушедших времен.

Даже спустя много лет меня никто не переубедит, что у Арнольда Витольдовича и его незабвенной лавки стучало одно сердце на двоих. Когда я находилась внутри, я чувствовала биение этого органа, который пульсировал и пронизывал все клеточки моего тела волшебным светом добра и любви, но в некоторой степени и пугал меня своей мистической аурой и загадочностью.

С утра моросил дождь. Дверь скрипнула, и к господину антиквару заглянул посетитель, увлечённый старинными вещами. Иногда создавалось такое впечатление, что хозяин лавки не нуждается в отдыхе и сне, а просто живёт в своём магазине, как сказочный персонаж.

— Что бы вы хотели посмотреть, молодой человек? Возможно, ищете определённую вещь? — Арнольд Витольдович многообещающе посмотрел на юношу.

Андрей, так звали страстного коллекционера и талантливого создателя архитектурных сооружений. Мужчина слыл настоящим ценителем старинных вещей и обожал бродить по забытым временем местам в поисках необычных находок. Друзья его дразнили «ищейкой сокровищ». И действительно, он обладал редким даром, когда оказывался в том месте и в нужное время. Внимание Андрея сразу же заострилось на зеркале, стоявшем в дальнем углу магазина. Мелкая паутина трещин покрывала его мутную поверхность. Вещь казалась очень старой и в общем ничем не привлекательной.

— А вот и нет, это настоящее сокровище, — сам себя старался убедить молодой мужчина. — Оно уникально, как будто сделано на заказ.

— Не хотите услышать историю этого предмета? — Бертинский расплылся в загадочной улыбке. И Андрею показалось, что в тот момент он посмотрел с какой-то нежной тоской на зеркало.

— Сегодня я тороплюсь, может в другой раз.

— Обязательно заходите ещё. У него необычная судьба.

— Да, может через пару дней заскочу.

А про себя подумал:

— Ага, в прошлый раз развесил уши и опоздал на совещание. Так что пусть сегодня старик ищет другого слушателя. У меня ещё назначена встреча с клиентом. А зеркало действительно необычное, сейчас гляну и убегаю.

Предмет представлял собой напольное произведение в изящной серебристой оправе, ножки которого напоминали львиные лапки, придавая ему благородный и аристократичный вид. Молодой архитектор с удивлением и трепетом осмотрел эту редкость, чувствуя, как его сердце начинает биться быстрее.

И тут произошло невероятное… За спиной Андрея в зеркале показалась восхитительная блондинка. Он оглянулся, но в лавке кроме него и Бертинского никого не было.

— Эй, очнись! Ты же взрослый мужик, завтракать с утра нужно. А то чертовщина всякая мерещится на голодный желудок, — и под ложечкой у парня предательски заныло.

Андрей взмахом руки откинул густой русый чуб назад и почесал затылок.

— Мистика какая-то… А этот Арнольд Витольдович как не забегу к нему в лавчонку сокровищ, так всё бы себе приобрёл. Вон в углу старинное кресло с бархатной стёганой сидушкой, одни подлокотники с головами дракона чего стоят. Не иначе старик как у графа Дракулы одолжил. Ух, а какие же чудесные часы у этого Бертинского, и где только седой чудак раздобыл такие редкие фолианты. Это же надо, я даже во Франции такого не видел! А уж там, вы мне поверьте, можно что угодно отыскать. А вот допустим, посмотрите на эти часы в тяжёлой оправе, прямо в голове льва, который готов напасть на любого посетителя. Умелые руки вставили циферблат. А вот этот артефакт, ну, чудо, достоин королевских покоев: дерутся два кота, а между ними мяч. Ну и придумал же кто-то в этот мяч встроить часы. А глаза-то у котов как живые! Я бы всё это удовольствием расставил бы у себя. Жаль комод у меня только один.

Луч света проник в помещение, развеял мечты юного воображателя, и Андрей прищурил глаза. А зеркало неожиданно ожило и засветилось необычным желтовато-янтарным сиянием.

Как оказалось, этот предмет некогда принадлежал княгине Катарине, женщине невероятной красоты и ума. Она проводила часы, сидя перед любимым зеркалом, расчесывая свои волосы и предаваясь творческим замыслом о написании книг.

Ах-ах, возможно когда-нибудь мои рассказы увидят свет…

В отражении зеркала она в отчаянии ловила свои грёзы и мечтания, которые, казалось, оживали перед ней множеством картин прошлого и будущего.

Неожиданно, зеркало подёрнулось лёгкой дымкой, и Андрей снова увидел блондинку — на этот раз она повернулась к нему и заговорила:

— Ты пришёл, чтобы услышать мою историю?

Весь магазин, казалось, окутался эфемерный пеленой времени, и перед архитектором открылось видение прошлых эпох. Бертинский исчез, а Андрей в растерянности смотрел на старинный замок, где княгиня Екатерина провела свои дни, мечтая о будущем счастье. Он почувствовал, как необычное живое зеркало втягивает его в свой мир, и не мог контролировать происходящее.

Неожиданно, окно лавки распахнулось, и сильный порыв ветра затушил все свечи, оставив Андрея в полумраке. Когда он огляделся, видение исчезло, а Бертинский вновь появился рядом, спокойный и загадочный, как всегда.

— Уникальное зеркало, не правда ли? — спросил он, будто ничего не произошло.

Андрей, в потрясении, кивнул головой. Его сердце всё ещё колотилось от пережитого, и он понимал, что судьба вновь привела его к редкой и многообещающей находке.

На самом деле это был лишь сон, который так ярко и живо передал ему атмосферу мистической лавки и загадочного зеркала. Проснувшись, Андрей почувствовал, как тепло осеннего утра окутывает его, и понял, что нужно обязательно вернуться к господину Бертинскому и узнать правду об этом удивительном предмете.

Глава2. Письмо

Небольшая квартира, которая досталась молодому архитектору от Прасковьи Андреевны, располагалась на третьем этаже старого польского особняка в центре города. Да, это не суперсовременный пентхаус, но талантливый юноша и не рассчитывал на дорогие апартаменты. Он безумно любил скрипучие деревянные ступеньки в узком коридоре, сделанные рукой мастера из прошлого столетия. Балясины, которые поднимались прямо к двери его квартиры, он даже сам немного реставрировал.

Каждое утро юноша просыпался от нежного света, пробивающегося сквозь тонкие шторы на окнах. Он любил именно эти минуты, когда город только начинал оживать, а уличные фонари еще горели. В такие моменты он наслаждался тем, как голуби собирались на его подоконнике в спальне и ждали угощения, топая лапками и гулили. Тогда он открывал форточку, сыпал горсть зерна, заготовленную накануне. А сам направлялся на кухню.

Умопомрачительный запах из тостера щекотал ноздри: лист зелёного салата, два румяных ломтика белого хлеба и яичница — ничего особенного, но он любил эту завораживающую тишину и ароматы старой кухни.

Бабушка умерла, когда Андрею исполнилось 13 лет. Он долго не мог пережить потерю, так как они были добрыми друзьями. Он постоянно ощущал её присутствие рядом и незримую поддержку. Её дух всегда оставался с ним в любых моментах — и в радости, и в поражениях, и в провалах. Став хозяином её маленького мирка, он всегда представлял, как она сидит на кухне напротив него на табурете. И как будто вот-вот скажет:

— Ну давай, Андрюша, не унывай, жизнь покоряется только смелым и справедливым.

Давай-ка будем завтракать!

В первую неделю, когда юноша стал владельцем квартиры, он обнаружил на площадке старую дверь, ведущую на чердак. Надо сказать что польский особняк несколько раз перестраивался и реставрировался. На первом и втором этажах располагались по две квартиры, а вот на третьем, прямо под самой мансардой, и находилась небольшая квартирка Прасковьи Андреевны. Так что на узенькую лестничную площадку последнего этажа из соседей практически никто не заходил. Ну если только соли попросить или спичек. Ветхая деревянная лестница, ведущая к чердачной двери, едва выдерживала вес нового хозяина двушки, но он заменил её на металлическую, починил и решил навести порядок на чердаке, возможно, превратить его в свою небольшую мастерскую.

Разбирая хлам и старинные вещи, юноша наткнулся на ящик, спрятанный в старом обшарпанном комоде. Сундук покрывала пыль и паутина, но внутри покоились свёртки, завёрнутые в целлофан и ветхие тряпицы. В них архитектор обнаружил книги с почти истлевшими страницами, а в небольшой, проржавевшей и дешёвой шкатулке оказалось кольцо. Возле него лежало письмо, написанное бабушкой.

Андрей развернул старинный листок бумаги, который источал запах пыли и сырости. Письмо бабушки поражало каллиграфическим почерком, который сразу вызвал у него воспоминания о её мягком голосе. Он жадно поглощал строчки глазами:

— Дорогой мой внук,

Если ты читаешь это письмо, значит, ты нашел сундук, который я так долго берегла. Этот ящичек и его содержимое — ключ к нашему семейному прошлому и загадкам, которые я не успела разгадать. Внутри ты найдешь древние книги, в которых описаны невероятные истории и артефакты, которые связаны с нашей семьей на протяжении многих поколений.

Каждый предмет в этом сундуке имеет свою легенду и силу. Я верю в тебя мой любимый внучок, только ты способен разгадать тайны этих старинных вещей и использовать их в своей жизни. Помни, что в каждом из нас есть частичка прошлого, и, возможно, ты сможешь найти ответы на вопросы, которые мучили меня всю жизнь.

Особенно хочу, чтобы ты познакомился с Витольдом Арнольдовичем, старым антикваром и моим давним другом. Загляни к нему, как только прочитаешь письмо. Старый лис много чего знает об этом свете, даже такого, что ты и не представляешь. Возможно он даст тебе советы, которые, могут оказаться полезными в твоих поисках. Его знания и мудрость помогут понять значение необычных вещей. Но к этому человеку нужно найти подход. Он как старинная шкатулка, которая на первый взгляд открывается легко, но никто не может подобрать к ней ключ.

Я оставляю это наследие тебе, потому что верю в твою мудрость, талант и способность видеть красоту даже в самых обыкновенных вещах. Будь осторожен и не торопись. Возможно, тебе придется путешествовать и встречаться с людьми, которые помогут тебе на этом пути. Я всегда буду с тобой в твоём сердце.

Бабушка.

Глава3. Птичка

Страсть к статуэткам обуревала меня с детства. Уж не знаю, откуда она появилась, но в доме у моей матери не нашлось ни одной фигурки. Она считала это глупостью. Валентина, женщина невероятно добрая, любила меня и обожала до безумия, но считала, что лучше потратить деньги на хороший обед, кусок мяса и испечь пирог с апельсиновыми корками, чем загружать дом безделушками.

Но разве можно изнутри меня вытравить страсть к этим милым безделицам? Да ни за что! Я тащила их в дом отовсюду, собирала деньги, которые мне давала мать на школьные обеды, и тратила на свои любимые балерины, котиков, птичек. Да чего только я не находила на блошках и в комиссионке. Умудрялась даже у бабулек-пенсионерок выпросить фигурку совы или небольшого орлика, сидящего на ветках. В классе пятом-шестом я носила пионерский галстук. Кстати, его нужно было стирать почти каждый день, утюжить, и все девочки умели его красиво завязывать, каждая на свой манер. Я представляла себя средневековой дамой с модным аксессуаром на платье с кружевными белыми воротничками.

Во времена Брежнева нас готовили к патриотизму и полной отдаче своей любимой Родине. И кстати, такая тактика не лишена была смысла. Она учила бережливости, экономности, рассудительности в делах и, представьте себе, даже хозяйственности. На уроках труда в школе Глафира Степановна обучила девочек готовить, шить, в общем, вести домашнее хозяйство. При советском союзе в обязательном порядке после уроков мы пололи грядки, убирали территорию, мыли порошком стены, окрашенные масляной краской. Да чего только мы не делали, и я научилась любить чистоту и порядок. Вот и классный руководитель заметила, что я умею чистить и мыть лучше, чем другие одноклассники. Насобиралось нас таких несколько человек девчонок-активисток, и отправляли боевой отряд пятиклассниц с тряпками и щётками помогать стареньким бабушкам или партийным работникам на пенсии убирать их квартиры, мыть плиту, чистить картошку, вешать шторы. Я вам скажу так: приходила я, и что мне Мария Степановна говорила, то я безукоризненно выполняла. Мы подружились. Я, так сказать, была закреплена за этой очень немолодой женщиной, образованной и, как мне казалось, очень аристократичной. Она тщательно скрывала свои истинные корни, поскольку имела партийный билет. Но разве от меня можно что-то скрыть? Элегантные манеры и воспитание светились у неё в старческих поблекших глазах.

Своё одиночество немолодая женщина скрашивала нашими разговорами. Мы даже чистенько сплетничали, как старые подруги, несмотря на огромную разницу в возрасте. Мне казалось, что в её душе ещё живёт юная девочка в кружевных панталонах и с вышитым зонтиком от солнца. А я, как вы понимаете, всегда была старухой в теле супер любознательного ребёнка. Вот мы и неплохо поладили.

На кружевных салфетках полированного секретера, доставшегося Марии Степановне от её бабушки в наследство, красовались несколько фигурок слоников с золочёными корзинами на спинах, пара ангелочков с флейтами и небольшая птичка. Чем она мне приглянулась, до сих пор в толк не возьму, но когда я приходила к своей добрейшей старушке, я просила разрешения поиграть с ней или хотя бы подержать в руках ненадолго.

— Аллочка Аристарховна, — старая аристократка, в шутку иногда ко мне так обращалась, и в тайне ото всех мы с ней играли в великосветских дам. — А вот скажите мне на милость, душа моя, ходите вы ко мне, ходите? А я даже не знаю, когда у вас день рождения, чтобы порадовать вас какой-нибудь безделицей, — говорила она мне с улыбкой.

Вот так и оказалась любимая птичка на полированной тумбочке в спальне возле моей кровати. То ли синичка, то ли воробушек. Но с этой милой безделицей я не расставалась всю свою жизнь, пока в один момент дочь, играючи с ней в детстве, не грохнула её на пол, и птички моей не стало. Ну конечно же, я не ругала свою Ольгу, ребёнок это и есть ребёнок, все мы разбили что-то, когда играли в войнушку или догонялки. Но в моей душе как будто откололся кусочек моей жизни из детства, тех далёких времён, когда мы были знакомы с Марией Степановной, и я грустила, иногда вспоминая, что в моей большой коллекции теперь нет той самой любимой птички, которую я получила в подарок на день рождения от дорогого мне человека.

Вот с этого момента в моей жизни и приключилась мистическая история, связанная с горячим увлечением антикварными безделицам.

— Ну что, певчая птичка, — сказал Бертинский, глядя на мои постаревшие руки, перебирающие его сокровища в знакомой лавке. Старый чёрт, казалось, чувствовал, что я думаю о своей любимой статуэтке. — Наверное, что-то хотите выбрать сегодня? — ласково заглянул он в глаза. Мне показалось, что старик знает обо мне больше, чем я сама. Его взгляд практически ничего не выражал, а впрочем, как обычно, словно он и сам прожил тысячу жизней. Он терпеливо ожидал моего выбора, словно аристократ, чья воспитанность и благородство не позволяли ему вмешиваться в мои размышления.

Я подошла к полке с фигурками. Среди них выделялась одна статуэтка, к которой мое сердце всегда возвращалось. Это маленькая бронзовая фигурка птицы, украшенная разноцветными камешками. В тот день я почувствовала нечто особенное, будто внутри фигурки скрывалась душа, затаившаяся в ожидании, и вот-вот её должен кто-то выпустить. Сжав статуэтку птицы в руках, я ощутила ее удивительную энергию. Внезапно, будто по мановению волшебства, мой пальчик опустился на один из камешков, и крылышко птички поднялось. Это оказалось не только фигурка маленькой канарейки, но и шкатулка с секретом.

— Что-то особенное, не так ли? — прошептал Бертинский, внимательно наблюдая за моими действиями. — Изольда Матвеевна уже много лет вас ожидает, — он улыбнулся и подошёл поближе, многозначительно посмотрел на меня, по-отечески потрепал по плечу и сказал с лёгкой интригой в голосе:

— Дорогая моя, вот вернётесь домой, выпейте своего любимого чая с мятой и поближе познакомьтесь со своей новой подругой. Тогда всё станет на свои места.

Я хотела было спросить, откуда он знает, что я обожаю мятный чай, но, глядя в его уверенные глаза, мне стало спокойно, будто рядом оказался отец, который угадывал желания и оказывался неподалёку в нужный момент. В сознании появились мысли и зрел некий план, как будто кто-то решил построить сюжет моей жизни за меня.

Иногда случаются такие моменты, когда ты стоишь на перепутье, не понимая: ступить ли тебе на узкую тропинку, подняться по ветхой лестнице или купить билет на воздушный шар. Эти варианты мелькнули в моём сознании, словно символы выбора. Узкая тропинка обещала долгий и кропотливый путь, лестница — риск и устремление вверх, а воздушный шар — стремление к небу, готовность оставить привычное позади и следовать за мечтой. Я почувствовала, что само проведение подталкивает меня к самому необычному решению.

Я вышла из магазина, и проливной дождь не оставил мне выбора. Вернуться назад к Бертинскому и переждать этот неожиданный ливень казалось единственным решением. Потоки воды молниеносно устремлялись по горячему асфальту, от которого поднимались испарения. Густой туман окутывал кроны деревьев, добавляя загадочности и эфемерности происходящему.

Схватившись за холодный, скользкий поручень, я сделала шаг, но моя нога неожиданно поехала вперёд. Я уже готовилась встретиться с землёй, понимая, что непременно расшибу голову и коленки. Но в этот самый момент молодой человек в длинном плаще и с огромным чёрным зонтом словно материализовался из ниоткуда. Его сильные руки подхватили меня и удержали, спасая от падения.

— Всё в порядке? — тихо спросил он, помогая мне выпрямиться.

Я подняла глаза, и первое, что бросилось, — это его проницательный взгляд. Казалось, он сильно чем-то удивлён и внимательно вглядывается в моё лицо. Зонт над нами образовывал небольшой островок уюта под безжалостным дождём.

— Благодарю, мне так неудобно перед вами, что доставила столько беспокойства, — только и смогла вымолвить я, чувствуя, как сердце всё ещё стучит от пережитого.

Он кивнул, и мы стояли так несколько мгновений, словно весь мир вокруг замер, оставляя нас в центре этой короткой, но значимой встречи. Потом он слегка улыбнулся и неожиданно произнёс:

— Иногда дождь приносит не только мокрую одежду, но и интересные знакомства.

Его слова вызвали лёгкую улыбку на моём лице. Не показалось что это тот редкий момент, когда незнакомец становится частью чего-то большего, чем просто случайность.

— Вы знаете, мне кажется, что я где-то вас уже видел. Возможно, я покажусь вам смешным, — сказал он с тёплой улыбкой. — Но если у вас есть немного времени, я готов рассказать вам сказочную историю, которая приключилась со мной. Не знаю почему, но вы вызываете во мне чувство теплоты и доверия.

Он сделал небольшую паузу, а затем продолжил:

— Давайте устроимся в ближайшем кафе и выпьем по чашечке кофе… Хотя знаете что? Давайте лучше чай. Я люблю зелёный, но крепкий. А ещё лучше — мате.

Его слова отозвались во мне какой-то теплотой.

— Погодите, но вы даже не зашли в магазин. Вероятно, спешили сюда, раз вас не остановил проливной дождь.

— Да, вы правы, — ответил он, немного задумавшись. — Я действительно шёл с определённой целью к Бертинскому.

— Тогда давайте всё-таки зайдём в лавку, — предложила я.

Он улыбнулся, открыл дверь и пропустил меня вперёд. Звякнул дверной колокольчик, и нас окутал уютный аромат старинных вещей.

«Ага, молодые люди! Ну вот, я и вижу вас вместе,» — сказал Арнольд Витольдович, его глаза озарились светом, а в уголках разлились золотые лучики.

В голове мелькнуло: старик ведь что-то знал… но что?

Он сразу же подошёл к зеркалу и, не теряя времени, пригласил моего спутника осмотреть вещь, как будто был уверен, что тот купит древний артефакт.

— Ну что, Андрей Викторович, надумали купить прелестное дополнение к вашему интерьеру? — спросил он с лёгкой улыбкой.

— Определённо, Арнольд Витольдович. Беру. Я пришёл сюда именно за этим, — ответил архитектор уверенно.

— Знаю, мой друг, — загадочно произнёс Бертинский. — И оно вас давно дожидается. Эх, всё не случайно, не случайно!

Он многозначительно подмигнул мне, а я, немного смутившись, подумала:

— Ага, значит, его зовут Андрей. Как давно мне нравится это имя… Наверное, я могла бы слушать его мелодичное произношение бесконечно.

Что-то тёплое разливалось по моей шее и опускалось в середину груди.

Зеркало оказалось довольно тяжёлым, и Бертинский, немного удивив меня, с лёгкостью молодого парня упаковал его. Сначала он завернул старинный предмет в мягкую плёнку, а затем в картон и ловко обвязал липкой лентой. Немного повозившись, Андрей засунул зеркало в багажник тёмно-синего минивэна.

— Ну вот, готово. Теперь айда в кафе, — он вставил ключ в замок зажигания и заиграл лёгкий фокстрот.

— Ого, да он любитель винтажных штучек, как же это мило…

Я всегда обожала это уютное заведение в центре нашего городка, в самом его сердце, на пешеходной улице. И, что удивительно, Андрей выбрал именно его. В помещении практически никого не было.

— А давай сядем возле окна и будем наблюдать за потоками дождя, — предложила я. — Это так здорово — потягивать горячий чай и смотреть на стихию, которая не может до тебя добраться.

Я осмелился заказать нам горячий бульон и по креманке взбитых сливок с черникой.

— Здорово! Да ты просто волшебник, наверное читаешь мысли у меня в голове — улыбнулась я. — Не откажусь от такой вкуснятины.

Мы наслаждались тишиной уютного местечка, а ненавязчивая лёгкая музыка добавляла нотку романтичности к нашей неожиданной встрече.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Не могу понять, почему ты так располагаешь к откровенности. Ведь я всегда очень сдержан и холоден с людьми. Меня даже иногда называют нелюдимым. Я редко делюсь своими планами.

Он на мгновение замолчал, будто подбирая слова, и продолжил:

— Но рядом с тобой я ощущаю какой-то покой, будто мы добрые старые друзья и когда-то уже встречались. Только вот где — загадка.

— Возможно, ты посмеёшься надо мной или посчитаешь глупцом, или сказочником, — продолжил он с лёгкой иронией, — Но когда я оказался у Бертинского, я увидел в зеркале женщину, стоящую за спиной моего отражения. Юная, с грустными умными глазами. И всё равно в ней я узнал тебя, как только увидел. Конечно ты зрелая женщина, но взгляд всё тот же и черты лица.

Ты просто как будто немного устала, больше пережила и приобрела огромный жизненный опыт.

Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями, и продолжил:

— А потом мне приснился странный сон, где она пыталась что-то мне сказать. И мне даже показалось, что ей нужна помощь. Бред, конечно, но события последней недели вообще удивляют меня. А встреча с тобой… даёт понять, что всё это, возможно, не случайно.

Глава4. Лебединский

До войны Ганслер Лебединский служил образцом юного вдохновения. Учёба в Варшавской консерватории открывала ему двери в блестящее будущее. Талантливый пианист, подававший большие надежды. Его выступления на сцене вызвали овации у публики, а преподаватели пророчили ему мировую славу. Ганс болел музыкой: его пальцы с удивительной лёгкостью скользили по клавишам. В этих движениях просматривалось большее, чем человеческое.

Всё перечеркнула война. Борьба за раздел Речи Посполитой, ослабленной внутренними конфликтами и устремлениями соседних держав — России, Пруссии и Австрии — захватить её территории. Ганс, движимый порывом и чувством долга, патриот своей родины, добровольно отправился на фронт, где ему поручили должность адъютанта при командире роты. Эта роль требовала не только физической выносливости, но и высокого уровня ответственности, ведь он отвечал за передачу приказов и координацию действий войска.

Отряд Ганса медленно двигался к позициям через старое кладбище. Небо затянули низкие серые облака, а влажный туман цеплялся за потрескавшиеся надгробия. Ничего, его ребята прибудут на место дислокации первыми. Тишина погоста угнетала, лишь изредка нарушаемая скрипом старых деревьев, в порывах ветра.

Ганс шёл позади, настороженно осматриваясь, пока земля внезапно не ушла из-под его ног. С криком он провалился в пустоту. Его товарищи замерли, растерянно переговариваясь наверху, а Ганс оказался в разрушенном склепе глубоко под землёй.

Он осторожно поднялся, осматривая старинные стены, покрытые паутиной и мхом. Свет еле проникал в подземелье.

Молодой адъютант догадался, что перед ним массивный каменный саркофаг. На его крышке что-то трепетало. А рядом лежала истлевшая книга в кожаном переплёте.

— Да что за бесовские происки? — у юноши сжалось всё внутри.

— Как вы там, пан Ганслер? — сверху раздался голос офицера.

И Ганс сразу пришел в чувство. Глаза его постепенно привыкли к полумраку и он разглядел на крышке гроба маленькую птичку из неизвестного металла, похожего на медь, украшенного камнями.

В её глазах, выполненных из крошечных рубинов, мерцал таинственный свет.

Не удержавшись, Ганс протянул руку и коснулся фигурки. В тот же миг ледяной холод пронзил его тело, и мир померк. Он очнулся только через несколько минут, услышав голоса товарищей, которые готовились спустить верёвку, чтобы вытащить его. Но что-то появилось в его голове, будто тихий незримый сосед, выжидающий своего часа.

В его руках сидела та самая птичка, а взгляд вдруг сделался холодным и отстранённым.

После этого происшествия Ганс больше не был тем весёлым юношей, которого знали в консерватории. Или который за чаркой грога мог рассказать весёлую историю. Люди говорили, что война изменила его, что тот Ганс, которого они любили, остался в прошлом. Он избегал общества, погрузился в одиночество и нашёл утешение в уединении в фамильном замке после смерти отца. Он был одержим старинными вещами.

Ганс стал известен своими путешествиями. Он посещал заброшенные поместья и искал редкие вещи. Египетские артефакты, тибетские амулеты и индийские статуэтки наполнили его дом. Но никто так и не узнал, что маленькая птичка заняла центральное место в его коллекции. Её присутствие стало немым свидетелем той мистической тайны, которая навсегда изменила его судьбу.

Князь и княгиня Лебединские переехали в роскошный загородный замок, доставшийся по наследству Вацлаву Ромуальдовичу от его деда, который, по правде сказать, поистоптался на этом свете и прожил очень долгую жизнь.

Весьма эксцентричный владелец замка получил большую известность благодаря своим книгам. Обладал несметными богатствами, но в имении проживал редко, всё более посвящая своё время путешествиям.

Когда Лебединские зашли в огромный зал, залитый светом десятка свечей, их взгляд поразило невероятное количество антикварных вещей, которые Ганслер собирал на протяжении всей своей жизни.

Княгиню удивил огромный зал, её сразу привлекли ряды шкафов, заполненные старинными книгами, множество из которых оказались рукописными. Среди множества антикварных вещей особенно выделялись египетские артефакты: древние амулеты, массивные статуи из базальта и золотой скарабей, сверкавший, как будто был создан вчера.

Княгиня, обводя взглядом зал, остановилась на небольшой резной птичке, стоявшей на каминной полке.

— Как удивительно! — сказала она, осторожно поднеся руку к фигурке. — Её линии, кажется, живые, как будто эта птица вот-вот расправит крылья.

Вацлав Ромуальдович посмотрел на неё с любовью и задумчиво заметил:

— Ганслер умел находить поистине редкие вещи. Ну что ж, если она пришлась тебе по душе, тогда и поставишь себе на туалетный столик возле кровати.

После неожиданного происшествия в склепе Ганс Лебединский замкнулся в себе, не понимая своего состояния и произошедших перемен. В его голове происходили странные вещи — кто-то посторонний пытался вступить с ним в диалог. Юноша боялся этого до безумия.

— Сумасшествие?! Ну нет! Не бывать этому! В роду Лебединских этой хвори никогда не было и не будет! — кричал он наедине с собой, разбивая посуду и круша мебель в фамильном особняке. А голос внутри головы снова и снова вопрошал:

— Я не причиню тебе никакого вреда. Аимус… Меня зовут Аимус.

— Так вот оно — моё наказание за презрение к убогим… Я всегда с мерзостью поглядывал на бездомных и шатающихся по улицам нищих, несущих несусветный бред. Будто Создатель наказывает меня безумием за мою гордыню… — шептал он.

В одиночестве он падал на мраморный пол, плакал и стенал, умоляя о пощаде. Но затем, со злостью подняв кулаки к небу, кричал:

— Я ненавижу тебя! Ненавижу!!!

На резном столике из красного дерева, с изящными ножками, стояло с десяток статуэток. Посередине зловещая птичка смотрела на него рубиновым глазом, который, казалось, пульсировал и призывал его к какому-то магическому ритуалу. Ганс хватал её в приступе безумия, бежал прочь из замка, разбивая ноги в кровь и царапая руки, пробираясь сквозь колючий кустарник. А затем бросал этот загадочный предмет в пруд и наблюдал, как по воде расходятся круги. Хохотал в приступе бешенства:

— Вот тебе! Вот тебе, бесовская гарпия!

Образованный аристократ, Ганс никогда прежде не знал таких слов. Откуда они появились теперь, на его языке? Он томил себя голодом, тайно выезжал в город с доверенным слугой и шатался по самым мрачным закоулкам в грязной одежде, утопая в зловонных миазмах беднейших трущоб. Он ел с помоек, наказывая себя за безумие, надеясь, что Бог простит его за презрение к нищете.

Когда его ноги покрывались кровавыми ранами, а кожа — струпьями грязи, слуга находил его, тащил обратно в имение, помещал в гостевой дом, кормил с ложечки и приводил в чувство, испытывая на себе приступы его безумия и вспышки неописуемого гнева.

Спустя неделю-другую Ганс приходил в себя. Надевал новое платье по последней моде, завивал волосы и прохаживался по замку, прислушиваясь к мертвенной тишине.

— О, ужас! Будь ты проклята! — восклицал он.

На столике снова стояла та самая птичка, и в голове юноши звучала древняя песнь на непонятном языке. Металлическая фигурка невозмутимо занимала центральное место в его коллекции маленьких безделушек, словно смеющийся феникс, которого нельзя сжечь или уничтожить никаким другим способом. Фигурка из бронзы, не выполнив своего предназначения, терпеливо ожидала часа, когда её владелец наконец примет неизбежное. Она молча наблюдала, как он отказывается от предоставленного ему дара, всеми силами пытаясь избежать того, что и так предопределено.

— Нельзя вечно противиться тому, что давно уже стало частью тебя, — напевал ему голос внутри головы.

Годами Лебединский пребывал в помутнении разума, бесновался негодовал, а после наступали периоды затишья, когда он безбожно пил, пытаясь заглушить голос в своей голове. Однажды, от безысходности он ударил кулаком по столу, случайно задев фигурку. Тогда Ганс услышал тихий щелчок, и из фигурки выпала крошечная стеклянная ампула с ярко-зелёной жидкостью внутри. На её поверхности кто-то выгравировал слово на незнакомом языке.

Ганс не мог устоять перед желанием узнать больше. Он долго искал перевод и наконец выяснил, что слово означало: «Озарение». Он провёл ещё несколько месяцев в раздумьях, но его любопытство взяло верх. И вот, в ночной тишине его замка, он открыл флакон и вдохнул аромат.

В тот же миг перед его глазами пронеслись образы, слова, строки, истории — всё, что он когда-либо мог себе представить, и то, о чём даже не мечтал. Его разум стал ясным, словно наполняясь безграничной мудростью. Ганс взял перо и начал писать. То, что он создал за одну ночь, оказалось настоящим шедевром, который мог бы изменить мировую литературу.

Но вместе с гением пришла и одержимость. Он больше не мог остановиться, его разум горел бесконечными историями, требующими воплощения. Ночи сменялись днями, он почти не спал, почти не ел, всё больше растворяясь в своём творчестве.

Слуги стали замечать странные вещи. Ганс почти не выходил из замка, и они клялись, что по ночам в окнах мелькали таинственные тени, а из его комнат доносились голоса, которых вовсе не могло быть.

И вот однажды утром слуги не обнаружили своего хозяина в его спальне. Не объявился он и через несколько дней.

Одиночество окутало замок, когда Ганс исчез, оставив за собой только письмо с чёткими указаниями, которое слуга нашёл в его секретере. Вернер с трепетом прочитал последние строки, которые оставил Ганслер Лебединский, обещая вернуться через пять лет, поручая сохранить замок и имущество в идеальном порядке. А также на имя Вернера было составлено доверительное письмо, которое позволяло ему распоряжаться имуществом хозяина по его усмотрению, чести и совести. Щедрое содержание, предусмотренное Гансом, позволяло выполнить его пожелания, но каждое слово письма таило в себе неопределённость и скрытые тайны.

Без своего хозяина замок словно погрузился в сон, а его опустевшие коридоры наполнились ожиданием. Вернер, убираясь в кабинете Лебединского, наткнулся на тысячи рукописей. Его взору предстали завораживающие рассказы и необычайные истории, созданные рукой его господина. Каждая строка словно оживала, повествуя о далёких мирах, загадочных героях и глубоких размышлениях.

— О мой бедный Ганс, мой великий хозяин, как же я скучаю без тебя, — вздыхал Вернер, проводя бесконечные часы за систематизацией произведений. Благодаря средствам, оставленным Гансом, он смог издать несколько десятков книг. Эти работы обретали жизнь, как будто через них сам Ганс продолжал говорить с миром. У великого мэтра появились тысячи поклонников его творчества.

Тем не менее, загадка исчезновения талантливого писателя очень беспокоила верного слугу. Прошло почти 4 года, а Ганс так и не возвратился в имение. В его послании оставались дальнейшие указания, доверенные душеприказчику в городском банке, если Ганс не вернётся через пять лет. Что скрывал его гениальный ум? Вернер не терял надежды, что хозяин однажды вновь переступит порог замка, но тягостное ожидание заставляло его задаваться вопросами, на которых не находилось ответа.

Глава5. Бегство

Ганслер Лебединский, несколько лет потратил на написание своих трудов и достигнув определённого уровня просветления, прочитав массу учёных талмудов мудрецов Востока, решил открыть для себя тайны мироздания и знания, которые могут привести к бессмертию. Человек изящной мысли и неукротимого духа, готовился к своему великому путешествию, которое обещало стать самым значительным в его жизни. На пороге он стоял с тем самым выражением на лице, что свойственно людям, готовым оставить прошлое позади ради того, чтобы узнать истину.

В небольшой комнате, пропахшей книжной пылью и воском свечей, он разложил всё необходимое для его странствия. Ближе к нему лежал потертый кожаный плащ, изрядно изношенный, но надежный в любых погодных условиях. Рядом — шляпа с широкими полями, которая спасала как от палящего солнца, так и от проливного дождя.

— Вернер ни о чём не должен догадываться. Пусть пребывает в неведении — для него это будет самым лучшим решением, думал Ганслер, внимательно укладывая в тюки последние вещи. Вернер всегда был верным и преданным, но посвятить его в детали этого путешествия значило бы обременить его тайной, которую он не обязан знать.

«Зачем ему тревоги о моём исчезновении?» — размышлял Ганслер, аккуратно сворачивая карту и пряча её в дорожный сундук. — «Лучше пусть считает это очередной чудаковатой выходкой своего господина. Меньше вопросов, меньше подозрений.»

Тихими ночами, пока Вернер спал, Ганслер потихоньку переносил вещи в заброшенный сарай в лесу. Там, среди густых деревьев и мха, его приготовления оставались скрытыми от посторонних глаз. Всё было продумано до мелочей, чтобы слуга не заподозрил ничего странного.

Его походный сундук стоял заполненный самым необходимым. Компас в латунной оправе, подарок старого друга, обещал указать путь даже в самые туманные дни. Карты, тщательно изготовленные вручную, были аккуратно свернуты в тубус, чтобы не помяться. Среди них находились и современные географические схемы, и старые, загадочные рукописи с едва различимыми следами путешественников прошлых веков.

Он взял дневник с толстыми кожаными обложками, где собирался не только записывать свои размышления, но и делать наброски всего необычного, что встретится ему на пути. Чернильница и перо — неизменные спутники его мыслей.

Нож, острый как его ум, лежал в ножнах из простого дерева, украшенного только незамысловатым узором. Он служил больше инструментом, чем оружием, но от этого его ценность лишь возрастала.

В мешке находилась простая еда: сушеные фрукты, ломти хлеба и сыр, всё то, что могло долго храниться и не занимало много места. В отдельной коробочке лежали лекарственные травы, собранные заботливой рукой целителя, на случай болезни или ранения.

Но самое важное, что он брал с собой, — это твердое намерение и вера в то, что его путь приведет его к истине. «Мекка моей души ждет меня,» — тихо сказал он себе, застегивая пряжки на кожаных сапогах.

Он взглянул на себя в зеркало, поправил шляпу и с лёгкой улыбкой на губах взял в руки трость, которая служила не только опорой в пути, но и символом его решимости. Намечался не обычный поход — это был его личный крестовый путь, поиски смысла и свободы духа.

Ганслер Лебединский вышел на порог замка в утренней мгле, оставляя позади родные края. Его лошади, вздрагивая под хлёстким дождём, с трудом пробирались по раскисшим дорогам. Повозка, загруженная снаряжением, скрипела под весом, но Лебединский не обращал на это внимания. Он вглядывался вперёд, через завесу дождя в полной решимости.

Долгая дорога вымотала бы любого. Повозки тащились медленно, пробираясь через заболоченные равнины и ухабистые просёлки. Его путь пролегал через городки и деревни, где философ сменял уставших лошадей и добывал припасы. Он вёл неприметную жизнь, избегая разговоров о своей цели, ведь каждый день приближал его к тибетским вершинам.

Наконец, после долгих недель пути, путешественник достиг побережья Чёрного моря.

Хаджибей, османский протекторат: Лебединский прибыл в порт, где его встречает суета торговцев, запах свежевыловленной рыбы и аромат специй, привезенных из далеких стран. Он осматривает укрепления, записывая в дневник детали архитектуры османских стен, а потом направляется к узким улочкам, чтобы поговорить с местными жителями. Вечером он наслаждается видом заката над Черным морем, отражая его оттенки и шум волн в своих записках.

Лебединский поднимается на борт османского торгового судна, которое отправляется из порта Хаджибея в сторону Питиунта. Философ описывает судно в своих записях: старый деревянный корпус, потрёпанные паруса, которые легко ловят ветер, и матросов, говорящих на смеси языков — османского, греческого, славянского.

Путешествие проходит через неспокойные воды Чёрного моря. Лебединский с интересом наблюдает за работой команды: матросы ловко управляют канатами, а капитан, одетый в простой кафтан, отдаёт команды с твёрдостью. Во время пути писатель изучает побережье, отмечая в дневнике очертания гор и лесов, которые постепенно начинают меняться, приближаясь к Питиунту.

Вечером, под звёздным небом, он сидит на палубе, слушая, как вода ударяет о борт, и записывает свои размышления о бесконечности моря и переменчивости жизни. Его заметки наполнены меланхолией и вдохновением.

Однако путешествие по бурным водам оказалось достаточно тяжёлым: волны беспрестанно бросали судно, холодные ветра и постоянная качка выматывали тело и разум. Он пережил не одну ночь без сна, вглядываясь в мрачные горизонты, прокручивая в голове образы Шамбалы, которые становились его путеводной звездой.

Увы, когда корабль достиг Питиунта (современная Пицунда),

организм писателя дал сбой. Изнурённый дорогой и морской качкой, он свалился с лихорадкой. Его тело, горячее как огонь, ослабло настолько, что он едва мог двигаться. Дни он проводил в маленьком съёмном доме у порта, где местный османский знахарь старательно лечил его травами и настоями. Несмотря на болезнь, Лебединский не сдавался. Даже лёжа в постели, он твердил себе:

— Это испытание, которое я обязан преодолеть, иначе всё было напрасно! Шамбала ждёт меня, и я добьюсь своего. Вечный спутник Аимус, будто дух вдохновения, тихо нашептывал Ганслеру прямо в глубине его сознания:

— Нет, ещё не сейчас. Не сдавайся. Верь в себя, Ганс. Мы проделаем с тобой долгий путь, преодолеем преграды и раскроем перед собой чудеса мироздания. Шамбала ждёт тебя, мой друг.

— Из-под твоего пера выйдут сотни удивительных рассказов, — шептал Аимус. — Но сначала ты должен найти то, что ищешь. Всё это — лишь начало твоего пути.

Теперь Аимус стал лучшим другом писателя и философа. Они как неразделимое целое беседовали, у них появились общие планы на двоих, и пока друзья путешествовали вместе, ничего их уже не могло разлучить.

Ганс не из робкого десятка, а трусость — не его привилегия. Дорога состояла из массы неурядиц и неожиданных моментов. На одном из полустанков Гансер чуть ли не лишился своих золотых монет, фамильного перстня, а возможно и жизни. Если бы не Аимус, ни о каком путешествии не могло бы быть и речи.

Лебединский сидел в тёмном углу харчевни, с аппетитом уплетая за обе щёки горячую солянку. Её насыщенный вкус обжигал губы, но это его не смущало — дни в пути заставили его ценить любую пищу без прикрас. Вокруг него тяжёлым облаком висел густой табачный дым. Мужики за соседними столами, с хриплыми голосами и огрубевшими руками, неторопливо набивали махорку в свои трубки, доставая её из изношенных карманов.

Взгляды некоторых из них скользили в сторону Лебединского, изучая его с любопытством, он выглядел чужаком в мире пьянства и тяжёлого труда. Дело шло к вечеру, и народ в харчевне изрядно набрался. Двое мужиков с опухшими, налитыми кровью глазами неотрывно смотрели на перстень Лебединского, который он неизменно носил на безымянном пальце левой руки.

— Вот паскуда! — подумал местный пьяница, который уже давно не мог найти работу из-за своих постоянных выходок.

— Барин нашелся, это мы ещё сегодня посмотрим!!!

Он не мог оторвать глаз от сокровища, которое блестело на пальце заезжего писателя.

Если бы не то, что случилось дальше, возможно, Ганслер закончил бы свою жизнь не в 102 года, а гораздо ранее.

Неожиданно в душной комнате все свечи разом потухли, погрузив помещение в кромешную тьму. Снаружи раздался жуткий волчий вой, протянувшийся холодной нитью сквозь ночь. Перепуганные посетители, забыв о хмеле, бросились к окну. Там, во мраке, вырисовывались шесть огромных силуэтов волков. Мужики застыли от ужаса, боясь даже приблизиться к двери.

Охватил страх и Лебединского — ничего подобного он прежде не видел. Но голос Аимуса, как всегда лукавый и спокойный, прошептал ему в голове:

— Ничего, привыкай, дружище. Мы с тобой ещё не то увидим. Это всего лишь мираж. Так что быстренько собирай свои вещи и в путь-дорогу, пока эти пьянчуги не опомнились.

Лебединский, подчинившись внутреннему голосу, невозмутимо взял свою трость, накинул плащ и, под молчаливым взглядом замерших мужиков, шагнул за дверь. Ночь, казалось, обняла его, но он твёрдо продолжал свой путь, ведомый верой и странным спутником, что направлял и оберегал его в самые худшие времена.

Когда они ехали в обозе, лошади медленно брели по пыльной дороге, а Ганслер задумчиво смотрел вдаль. Голос Аимуса внезапно прервал тишину в его голове, тихий, но с ноткой хитрости:

— Знаешь, Ганс, есть вещи, о которых я не рассказывал. Раз уж мы теперь почти одно целое, тебе пора узнать. Всё-таки я демон из нижнего мира. Да, да, не смотри так удивлённо. У меня есть свои способности — видеть людей насквозь, творить небольшие фокусы, скажем так. Но вот незадача — мне запрещено часто ими пользоваться. Только если тебе будет угрожать смертельная опасность.

Ганслер чуть не выронил узел с припасами, поражённый таким признанием, но тут же взял себя в руки.

— Значит, всё это время я путешествую бок о бок с демоном? — усмехнулся он про себя.

Аимус, будто не заметив иронии, продолжил:

— Так что будь внимателен, мой друг. Не заставляй меня испытывать судьбу. Всё, что я делаю, — ради нашей общей цели. Так что давай двигаться вперёд и не трать время на ненужные волнения.

Ганс невольно кивнул, пусть и про себя, чувствуя в словах Аимуса какую-то затаённую мудрость.

Глава6. Путь в вечность

Ганслер Лебединский, оправившись от лихорадки, снова взялся за дело. Покидая порт на берегу Чёрного моря, он присоединился к торговому каравану, который направлялся на восток. Купцы, перегруженные товарами, медленно двигались через бескрайние степи, обсуждая последние слухи и новости, пока писатель молча наблюдал за их привычками. Одежда мужчины истрепалась, сапоги напоминали старые батоги крестьян, волосы и борода отросли. И теперь, когда-то элегантный франт, представлял из себя уставшего паломника с ввалившимися глазами, готового терпеть любые тяготы ради убеждений и идеи.

Дорога через Кавказ чуть не доканала путешественника. ГансГанс определенно не привык к таким испытаниям. Узкие горные тропы, бесконечные перевалы и угрожающие обрывы каждый день ставили путешественников перед новыми трудностями. Писатель, привыкший к многочисленной свите в своём замке, теперь познавал реальность с чистого листа, где каждое неверное движение могло стоить жизни. Спасали только лошади.

Лебединский с восхищением смотрел на кабардинскую породу скакунов, таких грациозных и выносливых. Гнедые масти, с чёрной, словно шёлк, холкой и длинным густым хвостом, эти животные казались воплощением природной силы и элегантности. Но больше всего его поражала их грива — мягкая, пышная, как облако волос южной красавицы, будто дикая природа сама создала их такими, чтобы пленять сердца.

— Когда вернусь в имение, непременно заведу парочку и конюшню построю, — с улыбкой мечтал Ганс, проводя рукой по гладкой, тёплой шее гнедой кобылы. Она доверчиво щипала подносимое ей яблоко, легко прикусывая мягкую плодовую кожицу. Её грива спадала густыми шелковыми прядями, трепеща под лёгким ветерком, и Ганс не мог отвести от неё глаз.

Он чувствовал, как тепло животного, его сила и грация передаются ему, рождая в душе не только восторг, но и твёрдое намерение воплотить свою мечту. Ведь где, как не в своём уютном имении, создать место, где такие великолепные создания могли бы радовать глаз и душу?

На Кавказе, в высокогорной деревне Лебединского пригласили за стол, уставленный ароматными блюдами: сациви, хинкали, шашлыки и душистый лаваш сменяли друг друга под оживлённый говор купцов. Он, не привыкший к такому гостеприимству, с наслаждением пробовал каждое угощение, отмечая богатство вкусов и пряностей. Всё казалось идиллическим, пока из кармана его дорожной сумки неожиданно не выпала птичка.

Купцы сразу заметили её. Фигурка с рубиновыми глазами, будто выточенная из драгоценных камней, пленила их воображение. Один из торговцев предложил за неё целое состояние, но Лебединский, только усмехнувшись, отказал. Он не может так поступить со своей верной спутницей, и он, определённо, не собирался с ней расставаться.

Ночью, когда все спали, один из молодых путников не выдержал искушения. Прокравшись в палатку Лебединского, он стащил птичку. Когда же утром все проснулись, парень лежал мёртвый на траве под большим деревом. На его предплечье виднелся укус гадюки. А тело уже начало остывать. На груди же у него сидела птичка, рубиновые глаза казалось источали призрачный свет.

Горцы растерзали бы Ганса на куски, но страх сковывал людей. Что, если их самих постигнет та же смерть, как и того, кто осмелился бросить вызов незнакомцу? В их глазах философ казался не человеком, а носителем злого рока, который может коснуться каждого, кто приблизится слишком близко.

Лебединский, заметив нарастающую ярость, смешанную с тревогой, не стал ждать непредвиденных событий. Собрал поклажу в небольшую повозку, запряг лошадь и отбыл, пока горцы находились в замешательстве.

Его сердце гулко билось в груди, когда он, не оглядываясь, бежал, оставив позади крики и обвинения. Сквозь дождь, который яростными потоками хлестал всю окрестность, он долго пробирался по размытой тропе, утопая в грязи и избегая посторонних взглядов.

«Ох, не благодари меня,» — Тихо сказал Аимус, его верный спутник. «Эти люди… Они бы не выпустили тебя живым, даже если бы захотели. С твоими сокровищами и золотыми монетами в дорожном мешке ты стал бы для них лакомым куском.»

«Господи, прости меня за такие слова. Прости за моё невежество, ханжество и жадность. Прости за гордыню…»

Слова рвались из его души, как раненый зверь, оставляя болезненный след. Он продолжал:

«Но на этом пути к истине, которая с каждым днём всё больше вырастает в моём сердце, я постоянно убеждаюсь: демоны честнее людей. Они чище и справедливее… Но почему? Почему это?»

Он взмолился, падая на колени, со слезами на глазах. Его голос дрожал и срывался, а руки, воздетые к небу, молили о прощении и ответах.

А дождь всё лил и лил нескончаемыми потоками, будто сам небесный свод решил смыть с уставшего путника его тяжёлые грехи. Каждая капля — символ очищения, каждая струя воды — призрак надежды на новый день.

С Кавказа Лебединский направился в земли Персии, следуя за караваном через пустынные просторы. Жара нещадно палила, песок проникал во все вещи, а ночи приносили ледяной холод. Именно здесь Аимус, лукаво шепча, подсказывал ему о надвигающихся опасностях, а иногда даже указывал на скрытые источники воды.. Однажды судьба свела его с бедуинами — странствующим народом, свободным и гостеприимным. Они приняли его как своего, разделив с ним тёплый вечер у костра.

На пышном пиршестве люди пустыни предложили путешественнику свои блюда: ароматное мясо, приготовленное на углях, лепёшки и терпкий чай с травами, которые удивительным образом утоляли жажду. Ганслер, наслаждаясь редким моментом отдыха, чувствовал себя частью этого мира, будто на мгновение время остановилось и он всегда был сыном горячих песков.

Возле костра время шло неторопливо. В далёкое послышался вой и чавканье.

— Шакалы — сказал Амир.

— Вечная песнь жизни и смерти.

На степь опускалась ночь, прохлада пронизывала вечерний воздух. Что-то стрекотало за редкими пучками травы вдалеке.

— Как же наш мир многогранен, сколько это путешествие подарило мне приятных моментов, сколько открыло истины и показало горе, а у этого костра можно сидеть вечно. Всё-таки гостеприимный народ бедуины, — внутри себя рассуждал писатель.

— Надо бы подарить вождю пару безделиц, которые прихватил с собой для обмена.

Сидящий рядом мужчина заметил чудесную птичку редкой красоты, среди вещей Лебединского.

Её рубиновые глаза искрились в свете костра, привлекая внимание путников. Один из них, старейшина, заговорил о волшебстве и предложил Лебединскому щедрую цену за птицу. Но философ, лишь загадочно улыбнувшись, отказался от сделки. Птичка, ведь она непросто спутница, она стала частью его самого.

Но не всем это решение пришлось по душе. Ночью, когда тишина накрыла лагерь, один из молодых бедуинов, поддавшись искушению, прокрался в палатку Лебединского. Он потянул руку к птичке, и как только его пальцы коснулись её, всё вокруг будто сошло с ума. Внезапно пустынный ветер перерос в мощный смерч. Палатки взмыли в воздух, песок завихрился вокруг, заставляя людей кричать от страха.

Молодой бедуин, держа птицу в руках, выбежал наружу, но его тут же подхватил ураган. Все смотрели, как вихрь унёс его в темноту ночи, оставив лагерь в ужасе. Когда буря утихла, Лебединский обнаружил птичку снова в своём рюкзаке. Её рубиновые глаза ярко блеснули, словно она подмигивала своему хозяину, а сам писатель почувствовал холодок, пробегающий по спине.

Он тихо прошептал:

— Что ж, Аимус, ты был прав. Мы с тобой ещё не то увидим.

Собрав свои вещи, он покинул лагерь, оставляя бедуинов ошеломлёнными произошедшим. Его путь продолжался, и каждое новое испытание делало его лишь сильнее.

Ганслер всё больше убеждался, что без своего загадочного спутника он никогда бы не смог пересечь эти беспощадные земли.

Преодолев Персию, путешественник вошёл на территории, граничащие с Гималаями. Здесь он примкнул к тибетскому каравану, сопровождаемому монахами, которые направлялись в монастырь на склонах священных гор. Зима подкралась незаметно, укрывая тропы снегом и превращая дыхание в пар. Каждый шаг становился борьбой, но вид вершин, укрытых облаками, окрылял писателя. Перед ним раскинулся мир, где воздух тонок, а мысли — ясны.

Наконец, спустя долгие месяцы, он ступил на землю Тибета. Перед ним открылись загадочные и древние пейзажи, а сердце писателя дрогнуло в предвкушении. Где-то здесь, в тенях гор и храмов, должна существовать его духовная Мекка, его Шамбала. Несмотря на весь путь, который он прошёл, Ганс знал: настоящее испытание только начинается.

Путешественник шагал вперёд, вглядываясь в горизонт, скрытый в сером мареве. Его дорога наполнялась предчувствиями, и в ней, в одном из предгорий, ему неожиданно встретился попутчик — молодой человек по имени Арам. Внешне он производил впечатление философа, его речи изобиловали размышлениями о вечном, но за этой иллюзией скрывался другой человек. В глазах Арама, ярких и холодных, светилась ненасытная жажда. Он искал не истины, а мифические богатства, о которых ходили легенды. Шамбала для него являлась не местом просветления, а кладом несметных сокровищ, способных возвысить его имя и обрести власть.

Ночные разговоры попутчиков у костра переполняло напряжение. Лебединский делился своими убеждениями, утверждая, что ворота мудрости откроются только тем, чьи души свободны от жадности и эгоизма. Но Арам лишь усмехался:

— Может быть, истина и важна, но разве её можно отделить от золота, власти и силы? Любая цель — лишь ступенька к чему-то большему.

Слова Арама звучали как вызов. Ганс чувствовал, что между ними растёт невидимая пропасть, которая может сыграть роковую роль.

Паломничество продолжалось, и однажды на изломе суровых холмов попутчики увидели угрюмого одинокого человека. Себастьян держал посох, шагал уверенно вперёд, но в глазах читалась печаль. Он искал не богатства и не славы. Он нес в сердце надежду. Себастьян молчаливо присоединился к их группе, и только спустя несколько дней открылся Лебединскому. Его цель — эликсир, способный исцелить смертельно больную дочь, единственного дорогого ему человека.

— Каждый шаг к Шамбале — как молитва, — говорил он, его голос был хриплым, словно усталым от всех утрат. — Если это место действительно существует, я готов отдать всё, что имею, чтобы спасти Люцию.

Ночь в незнакомых краях всегда приносит необъяснимые страхи. Любой шорох навевает угрозу и подозрение. Стая каких-то птиц сидела на ветках ближайшего дерева, ожидая то ли угощения, то ли жертву. Костёр бросал неясные тени, которые плясали на лицах трёх странников. Лебединский сидел, задумчиво глядя на огонь, когда Арам, сломав молчание, усмехнулся и бросил, едва прикрыв издёвку:

— Странное у вас стремление, Лебединский. Искать иллюзорные истины, вместо того чтобы извлечь из Шамбалы то, что действительно имеет ценность.

Путешественник медленно перевёл взгляд на молодого философа-торговца, в его глазах блеснул ледяной огонёк.

— Истина и ценность для каждого различны, Арам. Ты хочешь золота, чтобы возвыситься, но неужели ты не понимаешь, что с ним тебя потопит жадность? Шамбала — не для тех, кто ищет лишь материальное.

Арам наклонился ближе, его тень заслонила огонь.

— Жадность? — сказал он с нажимом. — Да что ты можешь знать о ней? Может, твоя истина — это просто прикрытие для страха. Ты боишься взглянуть в глаза реальности, глупец. Все мы жаждем чего-то. Но не все можем признаться в этом.

Замолчи и не смей присваивать мне несуществующие грехи!!! — вспылил писатель.

Себастьян, сидевший неподалёку, медленно поднял руку, призывая к тишине.

— Хватит, — его голос звучал глухо, словно эхом пробиваясь через ветер. — Я не пришёл сюда, чтобы слушать ваши споры. Моя цель ясна — спасти дочь. А вы можете спорить до рассвета, но это не приблизит нас к Шамбале.

Арам усмехнулся, но его глаза сузились.

— Конечно, Себастьян. Ты скрываешься за своей благородной миссией. Но, может, и ты обманываешь себя? Ты хочешь чудес, чтобы обмануть природу. А природа не прощает тех, кто пытается её перехитрить.

— Достаточно, — резко сказал Ганс, его голос прозвучал громче, чем обычно. — Мы трое разные, у каждого из нас свой путь, но если мы не объединимся, Шамбала останется для нас недосягаемой.

Молчание повисло в воздухе, напряжение можно было почти осязать. Арам бросил последнюю язвительную реплику:

— Ну что ж, посмотрим, кто прав. Если Шамбала и вправду существует, то она рассудит нас всех.

Ганс почувствовал, как невидимая тяжесть поселилась между ними. Их слова, словно ножи, пробивали трещины в единстве группы. А где-то в далёкой темноте голос Аимуса прошептал в голове Лебединского:

— Осторожнее, мой друг. Тени их душ ещё сыграют свою роль. В любой системе важен и цемент, и кирпич.

Себастьян не вызывал у Лебединского сомнений, но всё же мысль о том, что у них троих разные цели, тревожила его.

Ночной лагерь случайных попутчиков часто наполнялся зловещими звуками степного шёпота. Казалось, этот ветер готов вести бесконечные разговоры с каждым из них, обнажая истинные желания. Шамбала манила каждого, кто готов был открыть священные врата, но её обетованные тайны могли стать не спасением, а испытанием, где отбор совершает сама судьба.

Высокие горы Тибета всё ближе поднимались над горизонтом, каждая вершина словно пронзала облака, открывая путникам дорогу в иной мир. Лебединский, Арам и Себастьян преодолевали всё новые трудности, пока тропа не вывела их к уединённой долине. Здесь находился Темпей — деревня мудрецов, скрытая от глаз мира, будто часть иных реалий.

Ганс еле волочил ноги, а Себастьян и вовсе тяжело дышал в разреженном воздухе и грузно опирался на посох.

Темпей завораживал своей тишиной. Простые дома, построенные из камня и глины, будто слившиеся с окружающими скалами. Улицы были почти безлюдны — лишь редкие фигуры монахов медленно двигались в предрассветной тишине. Лебединский ощущал, как каждая деталь здесь дышит тайной.

Их встретил сам Атис — главный мудрец деревни, чья необычная внешность моментально приковала внимание. Его кожа отливала белизной, как свет луны, а глаза, окрашенные в сиреневый оттенок, казались проникающими в самые потаённые помыслы души.

Атис был не просто человеком, а олицетворением неких древних знаний и мудрости.

— Добро пожаловать, путники, — произнёс он низким, спокойным голосом. — Темпей редко открывает свои двери. Но ваше путешествие привело вас сюда неслучайно.

Лебединский чувствовал, как от этих слов по его коже пробегает холод. Однако Арам, улыбнувшись с едва уловимой насмешкой, шепнул Себастьяну:

— Неужели этот «белоснежный старец» действительно знает что-то, кроме сказок?

Два монаха, сопровождавших их, были не менее примечательны. Одного звали Клым — его лицо, обожжённое временем, казалось суровым, а в глазах горела стальная решимость. Второй — воин по имени Циклар — выделялся своей выправкой и хладнокровием, которые не скрывали его готовности вступить в бой при малейшем вызове.

Спустя некоторое время, когда гостей усадили за скромный стол, где были только травяная вода и лепёшки, напряжение достигло пика. Арам, не выдержав их скудного угощения и суровой обстановки, язвительно обратился к монахам:

— Неужели ваша мудрость равна вашему столу? Бедность, пустота и травы? Где же ваша сила?

Атис поднял руку, успокаивая своих монахов, но слова Арама взволновали Циклара. В его глазах мгновенно вспыхнуло пламя, и он шагнул вперёд, бросая вызов молодому философу:

— Сила не в словах, чужеземец. Покажи, на что ты годен, если осмеливаешься посягать на нашу честь.

Не успели Лебединский и Себастьян вмешаться, как Арам, ухмыльнувшись, встал, приняв вызов. Их бой был яростным. Циклар двигался с невероятной лёгкостью, его удары были точными и молниеносными, но Арам, ведомый не столько умением, сколько гордостью, упорно сопротивлялся. Однако результат был неизбежен: Циклар с лёгкостью свалил его на землю, остановив удар в последний момент, словно доказывая своё превосходство.

— Твои намерения столь же слабые, как и твоя воля, — сказал муж Тибета, отступая. — Шамбала никогда не откроется перед тобой.

Лебединский снова оказался посредником, поднимая Арама с земли и успокаивая обстановку. Однако тени их различий становились всё глубже, усиливая напряжение в группе.

Ночь спустилась на Темпей, озаряя его редким светом звёзд

Несколько строений деревни, словно высеченные на границе реальности и искусства, поражали своей грандиозностью. Рука неизвестного мастера будто воплотила гармонию природы и человеческого замысла, создавая идеально вырубленные в скале линии и арки. Каждый элемент этих строений, от величественных колонн до искусно оформленных фасадов, говорил о мастерстве, граничащем с божеством.

Лебединский стоял, не в силах отвести взгляд от невероятных каменных чудес. Он чувствовал, как в груди разгоралось чувство восхищения и благоговейного ужаса. Не верилось, что человеческие руки могли создать нечто столь величественное и загадочное. Казалось, что сами скалы шептали о тайнах, уводя разум далеко за пределы земного понимания.

Лебединский, стоя на пороге своей кельи, вглядывался в горные пики, словно пытаясь найти ответы в их ледяной тишине. Вдалеке слышались молитвы монахов, напоминающие ему о том, что путь к Шамбале наполнится не только тяжестью пути, но и опасностями.

Глава7. Наследие

Андрею почти двадцать девять, а мне чуть за сорок. Разница во времени и возрасте, казалось бы, должна разделять, но вместо этого она связывает нас хитрым узлом неизбежности. Мы смотрим друг на друга, словно разгадка одной головоломки, и каждая новая параллель, которую мы находим, только усиливает это ощущение. Почему так? Кто может объяснить, что за тайный механизм движет нашими жизнями?

Никто не знает. Или знают, но молчат, усмехаясь. Думаю что у Бертинского бы на этот счёт нашлось своё мнение. В этом меня никто не переубедит.

А мы, оказывается, живём совсем неподалёку — всего несколько кварталов разделяют нас. Он в старинном еврейском доме, а я — на шумной магистрали, полной гомона, быстрой суеты и бензиновых испарений.

Как же мы похожи, несмотря на разницу в окружении. Невероятно милый уютный пентхаус достался ему в наследство от бабушки, а моя квартира — это подарок от незабвенной матушки, горячо любимой и, увы, уже покойной.

Он красив, элегантен, безупречен в своих манерах. В нём есть что-то неуловимо кинематографичное, как будто он сошёл с экрана одного из ваших любимых сериалов. Ещё до того, как вы успеете подумать о своём желании, он уже протягивает вам белые лилии — чистые, нежные, словно воплощение его мыслей о вас.

А я уже давно не та нежная и трепетная Кэтрин, которая, словно героиня старинного романа, расчёсывала чудесные волосы перед загадочным зеркалом. Она любила его до безумия, потому что оно отражало не только трепетную неземную красоту, но и ту юность, которая всегда кажется бесконечной. Её волосы струились словно бурная река в свете игривого солнца, а мои туго заплетены в косы в потоках безумной занятости и суеты.

Сколько пережито событий, сколько грусти, печали, сколько радости.

Я прожила без него целую жизнь, и он ничего не знает про меня.

Но ставит, словно только что сорванный букет маргариток, в вазу и вдыхает аромат, наслаждаясь им — свежим, неповторимым. Сколько в его молодости зрелости, сколько в этом задоре мудрости,

сколько в его любви — бесконечности.

Он, войдя в мою жизнь, занял почти всё пространство. Разве так бывает?

Наверное, это как взрыв сверхновой — чудо рождения или чудо пустоты. Ребёнок, никогда не чувствующий тепло матери, вдруг обретает его вот так неожиданно во время проливного дождя.

Мне немного страшно. Но, наверное, это странно для моего возраста.

Я забыла, как это — кататься на качелях, а он напомнил.

Я никогда не пробовала мёрзнуть на лыжных прогулках, а он показал мне, как ставить палки и делать шаг лёгким и быстрым.

Я не умела варить борщ, а теперь готовлю его лучше всех на свете, потому что его будет есть самый лучший на этом свете.

Я не умела водить машину и даже не собиралась её покупать, а теперь во дворе моего дома стоит маленькая Peugeot, поблёскивающая на солнце голубым перламутром.

Я не могу не уметь водить, ведь он умеет.

Я открыла калитку — она скрипнула.

А старый забор, давно покосившийся, ласково улыбался и смотрел на твёрдую руку нового хозяина.

Мы впервые на моей даче.

Мои родители умерли. Я как будто одна в этом мире… хотя нет, они всегда рядом со мной, всегда в моём воображении. Вот папа сидит за старым дубовым столом, дописывает диссертацию. Он ушёл так рано, неожиданно, и мы с мамой осиротели.

А вот мама, такая не молодая, ей почти 80. Она улыбается и всё так же любит меня — безумно и преданно.

— Андрей, не стесняйся и не сутуль плечи. Теперь ты — новый отец этого создания, такого нежного и одновременно грустного.

Я всегда представляла свою дачу живым организмом. Вернее, это папина дача. Иногда мне кажется, что здесь осталось его сердце, как будто каждое растение, каждый куст сохранил в себе воспоминания его заботливых рук.

Теперь это всё твоё.

«Сколько же книг на этих полках… Ой-ой-ой! Надо что-то с этим делать, — сказал Андрей, внимательно осматривая книжные ряды. — Пожалуй, если ты мне позволишь, в одной из комнат сделаем библиотеку».

Впопыхах совершенно забыла рассказать о себе. Книги — самое моё. Да, я — хранительница знаний, библиотекарша. Охраняю время, старые книги, которые практически никто не читает. Но если уже быть совершенно откровенной, то читают, но правда очень мало…

И тут почему-то на меня нахлынули воспоминания из детства.

— Мама, мама, посмотри, сколько я написала! Пожалуйста, проверь ошибки, а то завтра Антонина Степановна снова огорчится из-за того, что у меня не было запятой. Я написала сочинение, и мне так хочется, чтобы оно казалось всем идеальным.

Любимая мама взяла тетрадку в руки, надела очки на нос.

— Нет, сегодня совершенно великолепно! Ни одной помарки и ни единой ошибки. Так, милая, а откуда ты взяла такие сведения? Ты прочитала в своих книжках или снова в библиотеке сидела, чтобы списать?

— А вот и не угадала, вот и не угадала! — смеясь, ответила я.

Я прыгала, веселилась, наслаждалась этой беззаботной жизнью: мамины борщи, бутерброды, яйца всмятку, жареная курочка… Эх, были времена!

То ли весело, то ли с иронией посмотрела на меня Валентина.

— Думаю, учительница литературы вряд ли и сама напишет такое сочинение! — сказала она и рассмеялась.

— Ну, в общем-то великолепно! Хотя я литературу не люблю, не моё это, ты ведь сама знаешь.

А после…

Учёба в Белорусском государственном университете в Минске стала для меня важным этапом жизни. Я с головой погрузилась в исторические науки, с увлечением слушала лекции, часами работала в библиотеках, изучая древние хроники и труды великих историков. Преподаватели вдохновляли меня своим профессионализмом и глубокими знаниями.

Четыре года пролетели незаметно. Благодаря труду и упорству, я великолепно завершила учёбу, оставив после себя только лучшие воспоминания. Этот университет стал для меня не просто местом обучения, но и началом моего пути как хранителя знаний.

А потом завертелось: любовь, замужество, рождение дочери. И потеря абсолютно всего. Постепенно, но очень больно. Может, я расскажу ещё об этом, но не сейчас. Сегодня я снова влюблена — неожиданно, дерзко. Наверное, у меня отрастут длиннющие косы. Так случалось, когда я любила.

Андрей с сознанием дела осмотрел опустевшую без хозяина дачу. Он заговорщицки подмигнул:

— Ну что, книжная фея, будем браться за дело?

Нужно немного подправить полки. В комиссионном магазине приобретём пару книжных шкафов. Кстати, можно заглянуть к Бертинскому за антикварным столиком и часами. Я уже давно поглядываю на дерущихся котиков с мячом. Аристарх Маркович оказался бы в совершенном восторге, узнав, какие преображения мы планируем сделать в его храме знаний.

И мы взялись за дело. Архитектор и книжный червь — гремучая смесь знаний и зодчества. Кусты претерпели изменения и оказались безжалостно подстрижены под чутким руководством метра садоводства, а книжные сокровища очищены от пыли и подвергнуты полнейшему досмотру.

Комната Аристарха Марковича напоминала библиотеку старого времени — высокие шкафы из тёмного дуба были заставлены книгами, и казалось, что пыль, покрывающая их, помнит ещё десятилетия, когда сюда никто не заглядывал. Мы приступили к разбору с трепетом и осторожностью, словно вступая в святая святых мудрости.

На верхних полках обнаружились шедевры советской литературы: тома «Тихого Дона» Шолохова, пожелтевшие страницы «Белой гвардии» Булгакова, полные драматизма романы Островского. Андрей остановился над сборником стихов Ахматовой, удивлённый, что он здесь оказался, — ведь её творчество долгое время подвергалось гонениям и запретам.

Но настоящим откровением стали книги, спрятанные в глубине, за рядами привычных томов. Здесь мы нашли необычные оккультные издания: потрёпанный экземпляр «Молота ведьм», сборники алхимических трактатов, а также загадочная книга с потемневшими страницами и странным символом на обложке. Андрей с волнением открыл её и тут же увидел латинские надписи, словно сама рукопись хранила секреты, недоступные обывателю.

— Никогда бы не подумал, что твой отец увлекался таким, — произнёс он, удивлённо покачав головой. — А ведь эти книги — настоящий клад для исследователей древних знаний.

Каждая находка словно оживляла образ самого Аристарха Марковича — человека, балансировавшего на грани традиций и загадочного, неизведанного мира.

В глубине полок Аристарха Марковича, помимо оккультных трактатов, обнаружились книги на латыни и иврите, добавляя ещё больше загадочности его коллекции. Среди латинских изданий были старинные теологические труды и философские трактаты, такие как работы Святого Августина и сочинения Альберта Великого. Золочёные буквы на потрёпанных переплётах намекали на их возраст и ценность.

— Давай покажем эти талмуды Арнольду Витольдовичу? — я оживилась.

— А папочка оказался не так прост, хотя выглядел всегда сдержанно и немного холодно. Как же я скучаю по его милым беседам с мятным чаем и печеньем из автолавки.

— Андрей, ты только посмотри на это!!!

Книги на иврите также поразили нам своей необычностью: среди них был экземпляр «Зогара», ключевого каббалистического текста, и сборники мидрашей, повествующих о древней мудрости. Андрей, перелистывая страницы, остановился, натолкнувшись на рукопись, которая, казалось, была сделана вручную, с изящными виньетками на полях.

— Здесь история оживает в руках, — с восторгом сказал он, аккуратно возвращая книгу на полку. — А у Аристарха Марковича удивительный вкус — и к знаниям, и ко всему необычному.

Каждая находка всё глубже раскрывала тайны владельца библиотеки, превращая разбор его коллекции в путешествие по истории и культуре. И оставалось чувство, что за каждой страницей скрывается ещё нечто невероятное.

— Ну всё, на сегодня хватит. Я уже наглотался пыли, да и ты поцарапала руки о колючий шиповник.

— В следующий раз привезём чайник и небольшую плитку, — продолжил он с задумчивой улыбкой. — Кухоньку устроим себе. А может, и до мансарды доберёмся.

— А сейчас, — сказал Андрей, поднимая мешок с мусором, — ай да в машину. — А ты нарежь мяты, и по домам.

Глава8. Родители

Аристарх Маркович Парцинский, мой незабвенный папочка, и Базыкова Валентина Николаевна, горячо любимая маман, — эти две вселенные, такие разные, со своими принципами и взглядами на ход мироздания, — это мои уникальные родители. Она — декан физико-математического факультета в техническом вузе, а он — кандидат исторических наук в Брестском педагогическом университете.

Совершенно необычный коктейль, их союз — это невероятное сплетение точных наук и исторического контекста, разума и гуманитарного подхода.

Казалось бы, встретиться эти двое не могли абсолютно. Она — дерзкая, вольнодумная, подчиняющая события математической логике. Невероятное сочетание совершенной Лилии Брик и дерзкой Марии Кюри. Умна, логична, расчётлива. Совершенно не религиозна. Душа компании и хозяйка мужских сердец, бесспорных логичных поступков, богиня украинского борща и пирогов с апельсиновыми корками.

Аристарх — загадочная личность, не меньше, чем граф Калиостро, с кубком крови великого Нострадамуса, со своим умением предвидеть события и трепетностью Булгакова в отношении религиозных веяний человечества. Он — отчаянный садовод и великий уравнитель любого конфликта.

Он увидел её на городской конференции, посвящённой юбилею нашего обожаемого города. Высокая, крепкого сложения, с ярко-голубыми глазами. Волосы, не по моде уложенные кольцами русого золота, были собраны в причёску ретро-дивы. Дерзкий взгляд, уверенный поворот головы. Безупречная талия, затянутая в корсет, и формы бёдер и бюста, достойные пера Рубенса.

Но самым удивительным моментом, который вывел моего папочку из равновесия, оказалось трость, на которую опиралась Валентина. Угольно-чёрная, с золотой головой льва. Она никогда не хромала, абсолютно. Могла легко нагнать жару в ритме вальса. Болезнь свою скрывала. В целом обладала твёрдым мужским характером, слыла эксцентричной особой с обворожительной улыбкой и маленьким курносым носиком.

Такие никогда не подчиняются чужому натиску и всегда имеют собственное мнение по любому поводу.

Аристарх поспешил, чтобы занять место в зале возле удивительной женщины.

— Вы позволите, мадам? — он попытался дерзко пошутить, стараясь не выдать смущения.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Этот взгляд, словно яркая вспышка, прожигал насквозь, не оставляя шансов на равнодушие.

О, великий Трисмегист! Да она сейчас испепелит меня одним взглядом! — пронеслось в голове декана исторической кафедры. — Фурия, Мессалина, Жанна д’Арк в одном обличии!

Всё его воображение, насыщенное историческими архетипами, вспыхнуло от одного её жеста. Он почувствовал, как эта встреча изменит его привычную реальность, добавив в неё нечто новое, непредсказуемое и будоражащее.

— Признаюсь, это одна из самых неожиданных конференций в честь Дня города, — начал он, внимательно глядя на неё.

— Неужели? — её взгляд вспыхнул интересом. — И что же вас так удивило?

— Вы. Точнее, ваша трость, — ответил он с лёгкой улыбкой, указывая на золотую голову льва. — Необычный аксессуар для столь изысканной дамы.

Она чуть приподняла трость, демонстрируя её в новом свете.

— Эта трость — не только аксессуар, но и символ, — произнесла она с лёгкой улыбкой. — Она помогает держать в узде излишне разговорчивых спутников.

— Тогда я, боюсь, окажусь вашей первой жертвой, — он рассмеялся, чувствуя, как её слова пробуждают лёгкую, но ощутимую игру.

Аристарх к 45 годам имел за плечами два брака, но ни один из них не сумел укротить его свободолюбивую натуру. Первый брак был с женщиной, чей пыл и очарование когда-то покорили его сердце. Но её требовательность и стремление переделать Аристарха под свои желания оказались несовместимы с его погружением в историю и вечным поиском смысла. Она быстро устала от его бесконечных загадочных поездок и отлучек, и книг, которые захламляли дом, а однажды просто ушла, назвав его «невыносимо сложным».

Второй раз Аристарх связал сердце с понимающей женщиной, которая приняла его таким, какой он есть. Она даже пыталась поддерживать его исследования и увлечения. Однако её терпение оказалось недостаточным, чтобы справиться с одиночеством, которое приносила жизнь с «чокнутым профессором». В конце концов она тоже ушла, оставив его с горьким ощущением, что, возможно, его свобода слишком велика для любых рамок.

Он представлялся для женской логики слишком сложным, слишком свободным, слишком во всём… Его уходы в историю, загадочные встречи, горы книг и страсть к неизвестному оставляли раны на женских сердцах. Но для самого Аристарха это была часть его сути, от которой он не мог отказаться.

Эти два брака оставили в его душе отпечаток, но не изменили его путь.

— Аристарх, — представился он, слегка наклонив голову. — Аристарх Маркович.

— Валентина, — ответила она, с лёгкой ноткой вызова в голосе. — Валентина Николаевна.

— Признаюсь, Валентина Николаевна, конференции в честь Дня города не часто преподносят такие сюрпризы, — сказал он с улыбкой, слегка кивая на её трость.

— А вы, похоже, не пропускаете ни одной возможности удивляться? — её глаза блеснули лёгкой насмешкой, а в уголках губ появилась едва заметная улыбка.

— Только если возможность стоит того, — парировал он, поймав её взгляд. — Например, случай обсудить конференцию за бокалом шампанского?

Она чуть наклонила голову, задержав паузу, словно обдумывая его предложение.

— Шампанское, говорите? После конференции? — её голос прозвучал с тёплой иронией. — Что ж, если у вас хватит смелости, может быть, я и соглашусь.

Этот намёк зажёг искры в воздухе, оставив между ними предвкушение чего-то большего.

Когда они вошли в ресторан, Валентина наконец смогла рассмотреть его по-настоящему. Высокий, худощавый, но с крепкими, ухоженными руками — в таких кистях присутствовало что-то почти аристократическое. Лицо с чёткими чертами, обрамлённое густыми, чёрными волосами, в которых виднелись серебряные пряди. Эти волосы, всколыхнули её воспоминания. Насыщенные, дерзкие, немного взъерошенные, как у её покойного мужа. Аристарх поправил непослушную прядь. Он подал спутнице руку, слегка коснулся губами её кисти, идеально подчёркивая образ мужчины, который живёт вне времени и правил.

Серый, цепкий взгляд, уверенный, будто проникающий в самую суть. Он оделся безупречно: костюм сидел, словно сшитый на заказ, а сверкающие туфли отражали мягкий свет люстр. Франт, что и говорить. И этот тонкий, тёплый аромат дорогого парфюма… Всё в нём говорило о человеке, который привык завоёвывать внимание без лишних усилий.

Валентина поймала себя на мысли, что невольно задержала на нём взгляд. «Слишком идеальный», — пронеслось у неё в голове, но вместо отталкивающего ощущения эта мысль лишь добавила огня её любопытству.

Зал ресторана связывала неуловимая нить жизни и движения, словно отражая характер своих посетителей. Приглушённый свет играл на бронзовых люстрах, словно искры разговоров и эмоций, что витали в воздухе. С каждой стороны слышались тихие разговоры, смех, звон бокалов. Бархатная обивка стульев глубокого изумрудного цвета контрастировала с блеском столиков под мрамор, а официанты двигались так легко и изящно, будто танцоры на сцене.

На стенах висели картины — не классические пейзажи, а яркие, провокационные абстракции, словно напоминая, что этот ресторан для тех, кто любит дерзость и неожиданность. Фонтан с золотыми деталями в углу журчал, добавляя обстановке утончённой драмы. Аромат свежемолотого кофе и чуть пряных специй смешивался с лёгким парфюмом гостей, создавая в воздухе напряжение и интригу.

Аристарх и Валентина вошли, сразу притягивая к себе взгляды. Образ идеального франта рядом с эксцентричной, уверенной в себе женщиной казался вызовом самому пространству. Каждый их шаг и жест вписывался в этот живой, динамичный антураж, как будто сцена ждала их появления, чтобы начался спектакль.

— Валентина Николаевна, неужели вы всерьёз утверждаете, что формулы объясняют мир лучше, чем литература? — Аристарх откинулся на спинку стула, с усмешкой изучая её лицо.

— Гораздо лучше, чем ваши поэмы и исторические трактаты, Аристарх Маркович, — отозвалась она, небрежно покрутив ложку в бокале шампанского. — Формулы точны, бесспорны. В них нет места субъективности.

— Скучно, — отрезал он. — Мистицизм, история — это жизнь. Всё, что нельзя объяснить формулами, делает нас людьми. Разве не чудо, что наша вселенная состоит не только из уравнений, но и из загадок?

— Чудо — это то, что вы называете «мистицизмом». Впрочем, каждому своё, — Валентина чуть приподняла бровь, будто бросая вызов. — Видите ли, Аристарх Маркович, точные науки исключают ошибки. А что остаётся вашему Булгакову, кроме как придумывать красивые выдумки?

— Остаться бессмертным, Валентина Николаевна. В отличие от ваших формул, чьи создатели давно забыты, имя Булгакова знают даже те, кто не держал его книги в руках, — он нагнулся чуть ближе, вызывая её встретить его взгляд.

— Зато без формул ваша история не построила бы даже Колизей, — усмехнулась она, не отводя глаз.

— Но ведь Колизей строили люди. И всё, что оставило след в истории, — это не формулы, а то, что горело в их сердцах, — парировал он.

Её губы дрогнули, намекая на улыбку…

О моих родителях слагать романы можно бесконечно. А мы сегодня с Андреем очень устали. Вдыхая жизнь в опустевшую дачу, облюбованную пауками, которые, вероятно, обиделись на нас до глубины души.

К вечеру совсем не хотелось готовить ужин. Мы решили по дороге пообедать в ближайшем заведении около заправки.

Гоги Варламович с его ресторанчиком восточной кухни с совершенно экзотическим названием «Ворона Гоги» был настоящей находкой. Заведение располагалось в небольшом здании с красной крышей, на краю которой сидел муляж вороны с сыром во рту, а внутри встречала душевная атмосфера. Дубовые столы с грубоватой отделкой казались накрытыми тёплыми отголосками солнца, хлопковыми скатертями, а мягкий свет небольших ламп делал всё вокруг уютным. Воздух благоухал запахом только что испечённых лепёшек с козьим сыром, которые подавались ещё тёплыми, с золотистой корочкой.

Гоги Варламович, мужчина необъятных размеров, всегда улыбчивый и гостеприимный, лично вынес из кухни большой поднос с едва дымящимися угощениями и шутливо произнёс: «Лепёшки горячие, не дайте им остыть, а то мой ворон съест!» Его голос успокаивал и завораживал глубоким и каким-то необъяснимо гармоничным тембром, словно вы попали не в ресторан, а в дом старого друга.

В углу ресторана, на массивном деревянном столе с высокими ножками и причудливыми полочками, стояла старая клетка. Внутри, будто хранитель этого места, величественно восседал ворон. Он то сонно прикрывал глаза, то что-то едва слышно бормотал себе под нос.

Гоги Варламович с теплотой называл его Анубисом, обыгрывая легенды и мифы, словно добавляя своему заведению каплю древней мистики. «Как дела, Анубис?» — не раз обращался он к ворону с лёгкой шуткой, а тот, казалось, иногда даже отвечал своим глухим карканьем, полным загадочного шарма.

Эти двое — хозяин и ворон — были неразлучны. Гоги души не чаял в своём крылатом напарнике, а Анубис же, кажется, наблюдал за всем, что происходило в ресторане, с видом мудреца, хранящего сотни не рассказанных историй. Эта сцена добавляла месту особенного уюта и какой-то почти сказочной атмосферы.

Мы с Андреем, утомлённые, но довольные, наслаждались неторопливым моментом. Лёгкая музыка на фоне, запах пряностей и тепла сделали эту остановку чем-то большим, чем просто обедом. В памяти вдруг всплыли воспоминания о школе: беготня на переменах, вечера с учебниками, смех до слёз в тесных компаниях. Разговоры, тёплые и расслабленные, как-то сами собой возвращали вас в то беззаботное время.

— А я, между прочим, в школьные годы заслужила право на сладкую жизнь, — начала я с улыбкой, вспоминая свои приключения.

— Это как? Поделись своим секретом, — Андрей чуть наклонился вперёд, заинтересованно глядя на меня.

— Всё просто. Пока весь класс поехал копать картошку, я договорилась работать в библиотеке. Отправлялась к Светлане Анатольевне. Полтора часа клеила книги, приводила их в порядок, как примерная ученица. А потом она с улыбкой отпускала меня, чтобы я «не тратила лето впустую», — я хихикнула, вспоминая её добродушие.

— И что ты делала дальше? — Андрей уже предвкушал ответ.

— Дальше? Путешествовала по кондитерским. Сначала одно пирожное, потом другое… И так весь день! Пока все в поле потели, девчонка наслаждалась жизнью, — вот такая лисица-сестрица, чуть запрокинув голову, я рассмеялась.

— Гениально! — Андрей улыбнулся в ответ. — Но мой хомяк всё равно эпичнее.

— Хомяк? — я удивлённо посмотрела на него.

— Ну да. Принёс в школу, думал, тихо посидит, а он сбежал и забрался в сумку Елизаветы Сергеевны. Она, увидев «мышь», с воплем запрыгнула на стол, — он снова начал смеяться, вспоминая эту сцену.

— Это великолепно, — я развеселилась, представив эту картину. — А что потом?

— Хомяк стал знаменитым. Его долго звали «Мышонок Герасим». Мне даже завидно, что у него было больше популярности, чем у меня, — ответил он, всё ещё улыбаясь.

И мы долго смеялись, обмениваясь этими воспоминаниями, как будто заново переживали моменты молодости. Этот вечер стал нашим тайным путешествием в прошлое.

Гоги Варламович периодически подходил к нашему столу, подливал напитки и рассказывал истории из своей молодости, добавляя тепла к и без того уютному вечеру. В тот момент жизнь будто замерла, оставив лишь покой, смех и аромат свежих лепёшек.

Синий минивэн мягко остановился у моего дома. Я, прижав к себе букет свежей мяты, наклонилась к Андрею и поцеловала его в щёку. Он улыбнулся, чуть прищурившись в лучах закатного солнца.

— Отдыхай, — сказал он спокойно, но с теплотой в голосе. — Сегодня отправлюсь к себе. С литературой надо разобраться, а то всё дела-дела, а книг и вещей гора накопилась.

— Целый ворох на мансарде? — с улыбкой уточнила я, приподняв бровь.

— Именно, — кивнул он, хмыкнув. — Целый ворох на мансарде. Делаю себе что-то вроде учёного уголка или, скорее, мужской берлоги. Работы — непочатый край, но, кажется не справлюсь, рук всего две.

Его лучистые глаза с невероятной магической теплотой отражали мягкий свет уходящего дня, придавая всей сцене какую-то особую лёгкость.

— Ну ничего, — усмехнулась я. — Доберёмся и до твоих хоромов. Вторые руки тебе там совершенно не помешают.

— Всегда знал, что могу на тебя рассчитывать!

Лучики его глаз засветились в вечернем солнце, словно отражая ту тихую радость, которая витала в воздухе. Всё говорило о том, что впереди нас ждёт ещё много историй, книг и неспешных разговоров.

Я зашла в квартиру, и всё, что хотелось — это тишина и тепло. Наполнив ванную, я наблюдала, как бомбочка с солью растворяется, разнося любимый аромат лайма и корицы. Даже на кухне этот запах создавал ощущение уюта, обволакивал, словно мягкий плед.

На бортик ванной отправилась кружка горячего чая и креманка с орешками. Я погрузилась в воду, глядя, как пузырьки танцуют на поверхности, словно напоминая о том, что иногда стоит остановиться и просто дышать.

Последние дни были вихрем: семинары, свежие книги, статьи, разговоры о всём и ни о чём, поездки. Всё смешалось в яркий водоворот событий, из которого время с Андреем оказалось той самой тихой гаванью. Андрей… мой милый Андрей. Именно такие моменты заставляют ценить каждую мелочь.

Воспоминания о прошлой жизни нахлынули горячим потоком, сколько побед, потерь, открытий и жёсткой правды жизни…

13 лет мы с мужем и дочерью жили в движении, будто в постоянной перекличке с судьбой. Жена офицера… Гарнизоны стали нашей неизменной реальностью: сменялись лица, дома, города, но оставался вечный сбор вещей и ожидание новой дороги.

Байконур встретил нас степью и звуком ракет, рвущих небо. Он, мой муж, ненавидел это место, эти стартовые площадки, этот запах топлива в воздухе. Его мечты звали к морю, к просторам с солёным ветром и криками чаек. А Байконур — он был его клеткой. А заодно и моей…

Монголия же дарила рассветы, похожие на миражи: нежно-розовые оттенки, бескрайние рыжие степи и утреннюю прохладу, от которой колола кожа. Мы стояли там, рядом с дочерью, которая, как миротворец, пыталась удерживать нас вместе. Она разрывалась между нашими противоречиями, пытаясь то сгладить углы, то просто выжить в этом потоке.

Наша жизнь: дочери и моя, словно ветер, будто неслась с одного края света на другой. Гарнизоны становились нашими домами, но слово «дом» обретало странный смысл там, где все зависело от суровости природы.

На крайних точках Севера не бывает милосердия. Зимой температура опускалась до -45°, и этот холод жил как живое существо: он пробирался в щели окон, проникал под стены, обволакивал каждую клетку тела. Мы находили убежище в домах, которые были словно баррикады между жизнью и хаосом морозной тьмы. Отопление не всегда справлялось, трубы замерзали, а стекла покрывались слоем льда изнутри. Воду приходилось греть, чтобы она просто перестала быть колючей.

Люди там не жили, они выживали. Каждый новый день становился проверкой на стойкость. Шерстяные носки, кипяток в чайнике, генераторы и печи — всё это было не роскошью, а необходимостью. Мы привыкали к этому, но привыкание никогда не отменяло страха перед зимними ночами, когда за окном свистел ветер, похожий на вой, а дома казались утлыми лодками в бескрайнем море холода.

И всё же мы находили своё. Находили тепло в кружке чая, в смехе дочери, которая, несмотря ни на что, играла и находила радость даже там. Жизнь на Севере — это настоящий урок: она учила нас терпению, стойкости, умению ценить мелочи — каждый лучик зимнего солнца, каждую минуту у тёплой батареи. Это был наш Север, суровый и не прощающий ошибок, но он стал частью нашей истории.

Эти годы прошли в испытаниях на прочность, а, в общем-то… как и вся наша личная жизнь. Я и Макс видели многое, пережили ещё больше, но всегда оставались чужими с разными целями. Он — добрый, но чужой. Я — в вечном поиске равновесия. А дочь… она росла в этом хаосе, находя в наших странствиях что-то своё, что-то, что стало её основой. Такие жизни не выбирают, их проживают, словно одно мгновение, растянувшееся на годы.

Как же хорошо дома, вот так, одной.

Я подошла к комоду, накинула на плечи тёплый плед и поймала своё отражение в любимом зеркале. «А я ещё ого-го», — мелькнула довольная мысль. Подтянутый силуэт, крутые линии — результат утренних пробежек и тренировок, где мой тренер явно не даёт расслабляться. Ни единого шанса, чтобы годы подкрасились незаметно!

Я улыбнулась отражению, чувствуя лёгкую гордость. Эти усилия того стоят: каждый забег, каждая капля пота в зале делает меня сильнее. В такие моменты понимаешь, как важно находить время для себя, чтобы чувствовать себя настоящей.

Я сидела, закутавшись в плед, который будто хранил тепло похитителя моего сердца — такое же, как его дыхание, спокойное и ровное, как ритм его сердца, который я всегда чувствовала рядом. В этом тепле весь он: его забота, его тихая нежность, его взгляд, который всегда умел увидеть меня глубже, чем я сама себя понимала.

Я вдруг осознала, что, возможно, только начинаю жить. Только начинаю искать себя, пробираться через свои собственные лабиринты и открывать, что мне важно.

Родительский дом шептал о прошлой теплоте и радости, и сейчас казался наполненным историей, трепетом и той самой магией, которую создают только заботливые руки и искренние сердца. Я решила сохранить эту магию — немного обновила плитку в ванной, приобрела пару новых стульев, но всё остальное осталось нетронутым. Мне и мысли в голову не приходили :

Что-то менять?… Это было бы кощунством.

Вещи, которые мои родители выбирали друг для друга с любовью, несли в себе не просто удобство, а настоящую тайну — единение душ, гармонию и глубокую связь. Каждый предмет словно говорил, как много значило их счастье друг для друга.

В этом доме всегда было легко и свободно. Я чувствовала себя защищённой, словно тёплые взгляды моих предков всё ещё жили в его стенах. Большая спальня с полированной мебелью окутывала меня воспоминаниями детства, когда я ныряла под одеяло и надёжно устраивалась посередине мамы и папы.

Завитушки на спинках кровати и резьба на прикроватных тумбочках притягивали взгляд, вызывая мысли о том, где и как они нашли такую красоту. А эти два чудесных комода… они не просто служили, они были частью мира, в который мои родители находили уединение и покой.

А вот и все они — мои статуэтки, которых я когда-то отовсюду тащила в дом моего детства, а когда выросла, дарила маме на день рождения или папе на юбилей. Как же они умудрились всё это сохранить? Эти маленькие сокровища, каждый из которых служил символом времени, путешествий и тех моментов, которые хотелось запечатлеть навсегда.

Теперь среди них поселилась моя птичка. Наверное, самый загадочный персонаж из всей коллекции. Годами я наблюдала за ней в лавке Бертинского, и в этом прослеживалась что-то удивительное: никто так и не купил её, будто она ждала именно меня. Дорогая, да. Но как только я впервые увидела её, всё внутри сказало, что она мне нужна.

И вот теперь она сидит у меня в спальне и смотрит рубиновым глазом, который кажется настолько живым, что иногда ловлю себя на мысли, будто она улыбается. Или, может быть, я просто устала, и всё вокруг начинает отзываться немного нереальными сюжетами. Но в этом есть какая-то магия, загадка.

«Какая мягкая постель,» — сказала я себе, укрываясь потеплее, и ощутила, как напряжение дня начинает отступать. На мгновение мне показалось, что что-то мелькнуло в полутьме. Я повернулась на звук. «Нет, всё тихо,» — подумала я, лишь птичка сидела, и мне послышалось, что она хочет что-то сказать. Наваждение какое-то.

«Ладно, подойду поближе,» — пробормотала я, поднимаясь с постели. Я взяла её в руки, оценивающе осмотрела и задумалась вслух: «Может, где-то есть клеймо производителя? В лавке я не рассмотрела.» Бертинский, словно нарочно, только загадочно улыбался и говорил намёками, будто намеренно оставляя меня в плену невероятной тайны.

Я провела пальцем по её рельефной поверхности и тихо произнесла: «Как загадочны всё-таки бывают вещи. Переходят из рук в руки, становятся хранителями чьих-то судеб.» Я улыбнулась, чувствуя лёгкую дрожь усталости.

«Интересно, будут ли люди после меня, которые тоже найдут в ней что-то своё?»

Я замерла, когда крылышко птички вдруг слегка сдвинулось. Сердце застучало быстрее — то ли от удивления, то ли от восторга. Аккуратно, стараясь не повредить, я дотронулась до её корпуса, и вот — маленький флакончик с зеленоватой жидкостью оказался у меня в руках.

«Ничего себе… Вот это да,» — прошептала я, не в силах поверить в то, что это происходит на самом деле. Необычная находка добавляла загадочности и так таинственной птичке.

Что это за жидкость? Зачем она была спрятана здесь? Почему Бертинский ничего об этом не сказал? Тысячи вопросов закружились в голове. Я смотрела на этот крошечный флакончик, ощущая, как пульсирует едва уловимый трепет. Вещи, оказывается, действительно могут хранить не только истории, но и секреты, которые ждут своего часа, чтобы быть раскрытыми.

Интерес взял верх. Я решительно открыла крошечный флакон, с удивлением глядя на блеск его содержимого. Едва поднесла поближе, как воздух вокруг наполнился необычным ароматом. Это запах, который невозможно описать — он словно соединял все грани жизни, всё от нежных весенних цветов до горечи холодного ветра.

Я вдохнула его. На миг комната исчезла. Передо мной пронёсся вихрь историй, голосов, образов. Словно тысячи судеб пытались донести свои фрагменты, свои мольбы, смех, радости, утраты. Это невероятно похоже на переживание сразу всех эмоций, которые только возможны, словно я прожила не одну, а тысячи жизней.

Мир оглушал звуками, словно потоки прошлого и настоящего перекликались между собой. Смех ребёнка сменялся тихим шёпотом просьбы, а где-то вдалеке звучала песня, полная надежды. Мои руки дрожали, и я крепче прижала флакон, осознавая, что держу в руках не просто жидкость, а, возможно, целую вселенную.

Мне казалось, что я стою на грани великой тайны, где от меня требуется лишь один шаг, чтобы всё понять. Но с этим пониманием пришла и тяжесть — как жить дальше, зная столько историй, зная их глубину и боль? Это именно тот момент, который перевернул всё.

— Так вот что имел в виду антиквар, — пробормотала я, разглядывая птичку. — Вероятно, эта вещичка не каждому по зубам и попадает в руки только тем, кто ценит красоту мира и обожает искусство.

— Всё верно, мадам. Всё верно, — внезапно раздался голос у меня в голове.

— Чёрт побери, только этого мне не хватало, — выдохнула я, оглядываясь по сторонам. — Неужели я схожу с ума?

— О, мадам, ни в коем случае! — раздался тот же голос, спокойный и с лёгкой насмешкой. — Позвольте представиться: меня зовут Аимус.

— Великолепно, — я прищурилась, глядя на птичку. — Что ж, похоже, этот вечер выйдет за пределы нормальности.

— Возможно, возможно. Вы великолепны, мадам, — добавил голос с явным восхищением. — Ваш тонкий разум поражает меня до безумия.

— Ну и дела… — пробормотала я, крепче сжимая птичку, словно пытаясь понять, насколько реально происходящее.

Глава9. Истина

Лебединский, дрожа от утреннего мороза, вышел из своей кельи. Иней, покрывавший каменные поверхности, искрился в лучах восходящего солнца, а из его рта вырывались облачка пара. Встречать его шагнул монах с тёплой улыбкой, который, казалось, совсем не замечал холода.

— Учёный господин, прошу вас к трапезе, — мягко произнёс он, сложив руки перед собой.

Лебединский кивнул, плотно запахивая одежду, и последовал за монахом, который представился как Лобсанг. Они вошли в трапезную, где царила простота: скромные деревянные столы и чаши с горячей похлёбкой.

— Скажите, любезный, как вы выживаете в такой стуже? — спросил Лебединский, присаживаясь за стол. — В келье стены будто покрыты льдом, от дыхания и вовсе иней по воздуху стелется. Разве нельзя развести огонь, чтобы хоть как-то согреться?

Лобсанг, подавая ему чашу с похлёбкой, сдержанно улыбнулся и покачал головой.

— Огонь здесь, в этих стенах, невозможен, — сказал он спокойно. — Вентиляции нет, дым задушил бы нас прежде, чем согрел.

Лебединский нахмурился, рассматривая свои обветренные пальцы.

— Но как вы переносите такие нечеловеческие условия?

Монах опустил взгляд, словно раздумывая над словами, а потом произнёс:

— Холод — это не враг, а испытание, ученый господин. Наши тела согревает вера, наши души закаляет смирение. Мы знаем, что этот путь тяжёл, но он открывает сердца и очищает мысли. А забота о тёплых комнатах может привести лишь к лености и отвлечению от истинного стремления.

Лебединский слушал его, недоверчиво глядя в спокойное лицо монаха. Для него, привыкшего к удобствам и теплу, эти слова казались не более чем красивыми речами. Но что-то в тоне Лобсанга, в его уверенности и кротости, заставляло задуматься. Этот человек, словно горное величие, не поддавался ветрам и холоду. Может, за этими словами и вправду стояла сила, о которой Лебединский ещё не знал.

Чуть позже он увидел своих попутчиков, присоединившихся к утренней трапезе. Себастьян тяжело дышал, щеки его раскраснелись от холода, а Арам, наоборот, был полон ярости, вознося проклятия к самому небу.

— Да чтобы этот Тибет раскололся на части! — воскликнул Арам, опускаясь на скамью с громким стуком. — Будь я проклят, все мои члены замёрзли! Кажется, само сердце скоро остановится от дыхания зимы!

— Тише, — осадил его Себастьян, укоризненно взглянув. — Уважай обычаи, Арам. Не забывай, что мы сами выбрали этот путь. Или, быть может, слово «смирение» для тебя пустой звук? Из твоего гнилого рта могут вырваться лишь проклятия, и ни капли благодати.

Арам хмуро фыркнул, обхватив себя за плечи, словно надеясь согреться. Его взгляд метался по комнате, но казалось, что ни тепло пищи, ни слова его спутника не могли затушить пламя его негодования. Лебединский тихо наблюдал за ними, размышляя, насколько же разные реакции может вызывать этот суровый мир даже среди тех, кто решил бросить ему вызов.

Перед монастырём, на ровных площадках, утренний морозный свет обрамлял фигуры монахов, которые с лёгкостью и грацией выполняли боевые движения. Их одежда совсем лёгкая, почти не защищающая от холода, но они двигались так, будто мороз был им неведом. Только струйки пара, вырывающиеся из их ртов, выдавали суровость утра.

Их движения напоминали полёт колибри — быстрые, точные, почти невесомые. Ганслер стоял, заворожённый этим зрелищем. Он никогда прежде не видел такой магии натренированных тел. Каждый удар, каждый шаг был совершенен, словно они танцевали, но этот танец казался смертельно опасным.

«Какими же они могут предстать в бою,» — подумал он, не отрывая взгляда. — «Ни одно чёртово отродье не устоит перед их мастерством, их умением, их выносливостью.»

Он чувствовал, что перед ним не просто монахи, а воины, закалённые не только в тренировках, но и в борьбе с самим собой, с природой, с холодом, который для них не враг, а союзник. Это зрелище оставляло в душе Ганса смесь восхищения и лёгкого трепета. Лебединский, собравшись с мыслями, обратился к монаху, проходившему по утреннему двору, который всё ещё наполнялся эхом боевых движений.

— Скажите, где я могу поговорить с Атисом наедине? У меня есть несколько вопросов, которые я хотел бы ему задать, — произнёс он, чувствуя лёгкую неловкость от своей просьбы.

Монах, тепло улыбнувшись, слегка склонил голову и жестом пригласил его следовать за собой. Лебединский двинулся вслед, его шаги гулко отдавались по каменным плитам под ногами. Коридоры монастыря, скованные тишиной, вдыхали в него чувство древнего величия.

Стены здесь отливали удивительным янтарно-белым сиянием, будто каждый камень впитал свет, который когда-то ласкал их поверхность. Лебединский провёл рукой по прохладной поверхности и не мог удержаться от восхищения.

— Какие же руки владели таким искусством? — пробормотал он, всматриваясь в сложные узоры, которые явно были созданы с невероятным терпением и мастерством. Каждый поворот открывал перед ним новые детали, словно коридоры не просто вели куда-то, а рассказывали истории.

Но больше всего его поражал свет. Он лился отовсюду и одновременно ниоткуда, не было видно ни факелов, ни ламп. Мягкое свечение наполняло пространство, отражаясь в янтарных стенах и создавая иллюзию живого дыхания. Этот свет не только освещал, но и будто согревал душу, создавая чувство умиротворения.

— Это место создано не просто руками, но душами, — подумал он, разглядывая своды, исчезающие в мягкой тени.

Наконец, монах остановился перед небольшой дверью и жестом указал Лебединскому войти.

— Учёный господин, мудрец ждёт вас, — сказал он, почтительно склоняя голову.

Лебединский шагнул внутрь и сразу замер. Перед ним в полумраке небольшой комнаты сидел Атис. Его голова была склонена, а руки покоились на коленях. Свет, пробивающийся через узкую щель в стене, падал прямо на его лицо, придавая чертам почти неземное величие.

Казалось, что это не человек, а статуя, высеченная из белого мрамора. Каждый изгиб его фигуры — словно намеренно выточен временем. Лебединский стоял молча, поражённый увиденным. Воздух вокруг мудреца поражал неизмеримой тишиной, которая казалась такой плотной, что нарушить её мог лишь шёпот. Сделав глубокий вдох, Лебединский собрался с духом, готовясь заговорить. — Возможно, это доставит вам неудобства, но хотелось бы поинтересоваться, сколько путников достигли Шамбалы и возвратился ли кто-нибудь оттуда? — Лебединский произнёс вопрос осторожно, с долей сомнения, будто боялся нарушить тишину этой комнаты.

Мудрец, сидящий напротив него, поднял голову, и его взгляд, словно лезвие, пронзил Лебединского. Этот момент длился всего мгновение, но в нём заключалась вечность — безмолвное оценивание, измерение души собеседника.

— Тысяча путников искали Шамбалу, — заговорил Атис, его голос был глубок и спокоен, словно течение горной реки. — Десятки вступили во врата, сотни вернулись, и каждого из них постигла своя судьба.

Мудрец сделал короткую паузу, будто собирая свои мысли воедино.

— Шамбала — это вселенная, которая решает, какую мелодию сыграть и как создавать материю. Никто не властен над её вратами. Лишь чистота души и лучшие помыслы способны открыть путь.

Лебединский сидел, прикованный к этим словам, чувствуя их вес и тайну. Он получил не просто ответ, но намёком на что-то гораздо большее, словно сама Шамбала заговорила с ним через мудреца.

Путники собирались в долгий и трудный путь. Они понимали, что не стоит дольше пользоваться гостеприимством монахов, и принялись за приготовления. Каждый шаг рассчитывали до мелочей, каждая вещь обдумана, ведь подъём в горы не терпел лишнего груза — каждый килограмм мог стать роковым.

Ганс, заботясь о тёплом снаряжении, приобрёл у монахов сапоги на овечьем меху, которые надёжно обхватывали ноги и согревали даже в лютый холод. На голову он надел шапку, напоминающую китайскую пагоду, тёплую и плотно прикрывающую уши. Себастьян, в своём привычном упорстве, обмотал шею платком, сделанным, вероятно, из мягчайшей кроличьей шерсти. Платок был уютным, с любовью связанным чьими-то заботливыми руками — возможно, дочери, которая передала частичку себя в этот маленький предмет.

Арам, самый молодой и, как считалось, выносливый в группе, шёл налегке. Его экипировка, хоть и скромная, всё же вызывала интерес: кожаная куртка с меховым жилетом и странные, диковинные рукавицы, приобретённые у восточных торговцев. Он уверенно поправлял свои вещи, будто был готов к любым испытаниям, которые могли встретиться в горах.

Поклажи решили взять немного. Остальную часть оставили в посёлке у монахов в сарае. Ведь Шамбала — это духовные врата. Она не требует золота, подношений или богатств. Их единственным сокровищем оставалось стремление к мечте.

Когда все приготовления закончились, утренний свет уже пробивался через тонкие облака, окрашивая горные пики в бледно-розовые и голубые тона. Холодный ветер трепал края их одежд, но никто не колебался. Они шли вперёд, к своей цели, в щемящую душу неизвестность…