Бесплатный фрагмент - Ангел для Нерона

НАТАЛИ ЯКОБСОН
АНГЕЛ ДЛЯ НЕРОНА

На рассвете

Видение явилось ему в лучах рассвета, после долгой бессонной ночи. Симон хотел прикрыть глаза рукой, чтобы не ослепнуть. Но двигаться оказалось сложно, как во сне. Можно было лишь наблюдать, как некое божество парит над водой. Оно было в легких белых одеждах, с роскошными крыльями за спиной, и с девичьей головой, сияющей ярче лучей восходящего солнца.

От кого-то он слышал, что такие существа называются ангелами, и почитаются добрыми духами. Но от вида этого ангела ему сделалось холодно и жутко.

Он уже успел закинуть сети в море, и ощущение было таким, что в сетях тут же собрались стаи мертвых рыб. Сети заметно потяжелели. Казалось, не выпусти он их из пальцев, и они оторвут ему руки по локоть.

Между тем ангел приближался. Издалека казалось, что он ступает прямо по воде, а не парит над ней. Могут ли на воде оставаться следы от изящных ступней? И зачем такому созданию вообще иметь ноги, если у него есть крылья? У Симона в голове вертелось так много вопросов, а сети в руках все тяжелели, хотя пойманная рыба в них не билась. Могли ли все обитатели моря передохнуть от того, что настоящий ангел прошелся по воде?

Мальчик тут же откинул эту мысль. Он точно где-то слышал, что от ангелов исходит добро, вот только не помнил где. От этого ангела исходил еще и весьма ощутимый соблазн. Девичье лицо поражало красотой.

Он даже подумал попросить ее о помощи. Пусть благословит его, тогда рыбный промысел его семьи всегда будет удачным, а улов ни разу не выдастся скудным. В последнее время дары моря начали оскудевать, вся живность на берегу вымирала. Может, она пришла сюда, чтобы избавить поселение от напасти.

При ее приближении он заметил, что на воде действительно остаются следы в виде ряби размером с ее ступню. Только кровь, капающую вниз, он заметил не сразу. Красные капли расплывались яркими пятнами на воде. Кровь капала с руки ангела. Он только сейчас обратил внимание на отсеченную голову, которую она держит за волосы.

Мальчик должен был испугаться, но не ощутил ничего, кроме желания попросить это божественное создание о покровительстве. Он почему-то был уверен, что его помощь нужна всем местным рыбакам и ему самому в частности. Уверенность шла откуда-то из глубины. Симон не успел раскрыть рта, как ангел сделал ему знак молчать. Слова «Ты настоящий ангел и можешь помочь всем нам», так и не были произнесены.

Зато она его, наконец, заметила и даже обернулась на сеть, которую вдруг стало легко вытягивать, хоть она и оказалась действительно полно мертвых рыб. Нет, не рыб, каких-то странных созданий, лишь отдаленно похожих на обитателей моря. Какие-то из них тоже были обезглавлены и чем-то напоминали обезображенных, поросших чешуей и шипами людей.

— И власть моя над всеми, кто пал в море, как и над теми, кто оказался в пустынях или степях, а те, кто противятся, мне умрут, — чистый голос звучал, как сон, он был слаще звона золота. Она не сказала ему, что он всего лишь сын рыбака и еще мальчик. Она смотрела на него, как на равного. Ее рука потянулась к нему. Ее крылья шелестели совсем близко.

— Со временем ты убедишься, что ангелы это жуткие существа, — доверительно прошептала она. — Чтобы понять, кто мы на самом деле такие, людям требуется время. Даже избранным людям.

Она не распахивала на нем рубашку, но ткань расползлась сама, как от касания ножа. Красивая ангельская рука провела по его груди, легко, без нажатия. Боли он тоже вначале не почувствовал. Обжигающая боль появилась лишь тогда, когда ангел уже исчез. Но кровавый отпечаток когтей на его груди остался, как напоминание о встрече.

Стихи, написанные кровью

Годы спустя

Домиций был во дворце императора Рима впервые. Ему было уже девятнадцать лет. Это было более чем поздно для юноши из знатного рода. Он рвался сюда и раньше. Только родные почему-то не пускали его. Вопрос «почему?» отдавался эхом, казалось, от самых стен. Его бы не пустили сюда и сейчас, если б сам император вдруг не позвал.

Приглашение, конечно же, носило характер приказа. Не явиться было нельзя. Правда, многие опасались, что он вернется домой уже без головы. Сам он не боялся. В душе поселилось странное спокойствие.

Оно исходило от самых стен, облицованных холодным мрамором. Дворец почему-то напоминал могилу, огромную, роскошную и пустую, несмотря на обилие дорогих предметов здесь.

Домиций покорно шел туда, куда ему указывали путь, не переставая поражаться красоте скульптур, нетипичных для Рима. Ни один известный ему скульптор не смог бы изваять ничего подобного. И кто позировал для них? Где можно встретить таких людей, у которых лианы растут из плеч, вместо ушей вытягиваются раковины, а за спиной, как цветок, распускаются сразу множество крыльев. Ни одно римское божество и то не похоже на них, но они прекрасны. От них невозможно было оторвать взгляд, будто его мучительно притянули магнитом. Устремив глаза на одно такое изваяние, он даже испугался, что ослепнет. Оно было крылатым с солнечным диском вместо венца на голове. У другого вместо рук и ног были многочисленные крылья. Третье напоминало морское чудовище с прекрасной головой и лежало на постаменте грудой осминожьих конечностей. Рядом с ним располагался благоухающий лилиями бассейн. Казалось, что сейчас оно оживет и нырнет в него. Но оно ведь мраморное? Юноша сам не понимал, почему вдруг ему стало холодно и жутко. Даже присутствие рядом людей, в том числе и рабов, которых в случае чего можно будет принести в жертву ожившему божеству в первую очередь, не спасало от ощущения надвигающийся опасности. Оно исходило от статуй. Сам дворец как будто спал.

Несколько статуй, правда, были похожи на привычных муз, но и у тех присутствовали некие нетипичные черты. Например, у одной вместо лиры, в руках было живое существо с головой и струнами вместо конечностей.

Говорили, что император лишился рассудка. Но ведь то же самое говорили и о его матери Агриппине, когда ее поймали на участии в заговоре против тогдашнего императора Калигулы. Едва пришедший к власти Клавдий помиловал ее и вернул из ссылки, все разговоры о ее безумии были прекращены. Пусть она была жестока, но не безумна. То же самое можно было сказать и о ее сыне.

Сами эти статуи — признак жестокости. Какое нужно иметь безжалостное воображение, чтобы породить красоту, обрамленную всевозможной жутью! Скульптуры впечатлили Домиция, но трепета перед самим Нероном он не ощутил. Он даже чувствовал, что у них с ним есть что-то общее, и этим общим был вовсе не гнет двух властных матерей. Это было некое влечение распознать тайну вселенной. Нерон попытался не только раскрыть эту тайну, но и перенести ее во дворец в виде многочисленных статуй. Интересно, кто вообще их изготовил? У кого были настолько волшебные руки, что он мог сотворить такое? Домиций хотел коснуться одной статуи, но не посмел. Отдаленно она напоминала богиню Нику, опиравшуюся на меч и стоявшую одной ногой на отрубленной человеческой голове.

Кто-то в соседнем помещении тихо декламировал стихи. Домиций понял, что его ведут именно туда, а не в торжественный зал. Оттуда доносился неземной голос и сладкий запах лилий.

Когда он переступал порог, ощущение было таким, будто кто-то неземной и незримый поманил его рукой.

— Оставьте нас! — властный голос обращался к рабам, приведшим его сюда. Они поспешно удалились. Домицией остался наедине с очередным количеством жутких изваяний, пустых лож с золочеными спинками и колышущихся белых штор, за которыми словно кто-то прятался, и тень мелькала то здесь, то там.

Даже охраны рядом не осталось. Неужели Нерон считал, что в случае нападения, статуи его защитят? Такая мысль почему-то совсем не показалась Домицию абсурдной. Он переводил взгляд с одного застывшего лица на другое. У некоторых статуй в руках были мраморные маски чудовищ, открывавшие неземное лицо, или напротив красивые маски, сползавшие с лиц чудовищ. Изобретательно! Он не сразу перевел взгляд на самого человека, позвавшего его сюда. Странно, что статуи заинтересовали его больше, чем сам император. Тот, надо отдать ему должное, был красив. Он полулежал у бассейна, записывая что-то, и не сразу оторвал глаза, чтобы посмотреть на вошедшего.

Домиций не сразу заметил, что рядом нет чернил, и что на левом запястье императора зияет свежий надрез, который тот даже не спешит перетянуть.

— Проходи, располагайся рядом, — Нерон будто не заметил, что юноша вместо того, чтобы отдать должные знаки почтения, тупо пялиться на него. Он настолько привык, что на его красивую внешность так смотрят, что обо всем другом забывают? Или дело том, что написанное на бумаге отвлекает все его внимание? Домиций слышал о том, что император сам слагает стихи и делает это довольно неплохо. Можно ли будет взглянуть?

— Ты много путешествовал, — Нерон откинул со лба темные волосы и неожиданно поразил его удивительной синевой своих глаз. Эти глаза пронзали насквозь, будто два осколка грозового неба, наделенного интеллектом и редкой проницательностью. Глаза поразительного неземного существа. Такие бы глаза были у всех этих жутких статуй, если б они ожили.

— Поведай о том, что видел? Тебе встречалось хоть что-то чудесное?

Нерон сделал странное ударение на последнем слове. Он продолжал неспешно что-то писать. Неужели он действительно вызвал его сюда только для того, чтобы услышать рассказ? Он и сам часто разъезжал по провинциям. Чем его можно удивить? Домиций послушно рассказал обо всем, что увидел и узнал во время своих поездок. Только вот слушал ли его Нерон или внимание императора куда больше привлекали собственные записи? И где обладатель того неземного голоса, который декламировал вслух стихи, перед тем, как Домиций вошел? Услышанный им тогда голос совершенно точно не принадлежал императору. И язык, на котором произносились стихи, тоже был незнакомым. Юноша пытался припомнить мельчайшие подробности своих путешествий, чтобы рассказать все. Его влекло к Нерону. Он сам не понимал, почему так хочет привлечь ответное внимание. Уж совсем не из-за почестей, которые могут стать ему наградой от правителя.

— Не об этом! — Нерон вдруг резко оторвался от написания. — Ты говоришь только о езде, о людях, о зданиях. Об этом может сказать и кто-то другой.

— А о чем нужно говорить? — Домиций не понимал.

— Расскажи, видел ли ты что-то необычное, — Нерон легко пожал плечами, будто и сам не мог понять себя. — Странные обряды, незнакомые нам божества, деревья по форме похожие на людей, которые обросли ветвями и корой, и самое главное видел ли кого-то, кто способен вернуть мертвого человека к жизни…

— Такое невозможно, — Домиций ощутил холодок. Значит, правда, безумие? Он пытался рассмотреть его в синих глазах Нерона и не замечал. Их взгляд был вполне осмысленным. Он не изменил свой позы, все так же полулежа у бассейна, а вот статуи, казалось, немного сменили свою мимику и жесты. Они словно двигались, когда Домиций отворачивался от них, чтобы принять новые позы. Наверное, он сам сходит с ума. Или на него так действует эта зала.

— Невозможно!? — Нерон произнес это слово с особым нажимом, будто оно означало нечто совсем иное. Он император Рима, для него не должно быть ничего невозможно, но ведь должен же и он осознавать границу.

Похоже, после последних слов Домиций стал ему абсолютно не интересен. Юноша все еще думал, стоит ли рассказать ему о темном существе, которое приснилось ему как-то раз ночью в походной палатке или над ним посмеются.

Между тем Нерон коснулся кончиком писчего пера своего окровавленного запястья. Домиций смотрел и не верил своим глазам. Правда ли он это сделал? Или это какой-то розыгрыш и крови вовсе нет? Император ведь любит играть, как актер. Но строки, написанные им…. Они тянулись красной вязью на белом фоне. У него похолодело внутри.

— Ты можешь идти, — Нерон сказал это ему так же холодно, как до этого рабам. Домиций даже не придал тону значения. Он был рад, что ему разрешают покинуть это место, чем-то напоминающее святилище, в котором совершаются жертвоприношения.

Он уходил стремительно, почти убегал, даже не дождавшись, что кто-то его проводит. В голове все еще звенело настойчивое напоминание о том, что у них с императором есть что-то общее. Но что? О единственном, что как ему казалось, сможет их сблизить, Домиций так и не посмел сказать.

Из мрака небытия

Значит, мертвого нельзя оживить, вопреки всем слухам, которые долетали издалека. Император остался в своих покоях один. Прелестной рабыни-вольноотпущенницы здесь больше не было. Ее нежность многое могла изменить. Но Клавдия Акта увяла, как цветок. Остались мрак и пустота. В роскошном дворце они ощущались еще сильнее, чем на морском берегу, в полях или просто на улицах города.

Когда-то он уже чувствовал нечто подобное. Сосущую пустоту, подобную ядовитой змее, заползшей в тело и мозг человека сквозь рану в коже. Такое с ним случилось в ранней юности, когда однажды он проснулся и понял, что того, кто прилетал к нему по ночам, больше рядом нет. Постель пуста, и ощущение того, что таинственный любовник не вернется, причиняет непреодолимую боль. Тогда он резал себе вены в первый раз, но порезы оказались слишком неглубокими и неопасными для жизни. Крови хватило лишь на то, чтобы записать фразы, пришедшие на ум. Красивые фразы о потерянной любви.

Странно, что возлюбленный покинул его именно тогда, когда дорога к власти стала свободной. Последние подосланные к нему убийцы, были мертвы, и тот, кто защищал его, просто исчез. Единственным утешением от боли стало писать о том, как они проводили время вместе.

Нерон опустился на пустое ложе. Окна все еще были открыты в ночь в ожидании отсутствовавшего. В последнее время он начал ощущать странное присутствие рядом. Кто-то нашептывал ему, что делать. Незримый советник и утешитель шелестел невидимыми крыльями, и это можно было расценить, как обещание скорого возвращения.

Он ждал с нетерпением, но не дожидался ничего.

Императорское ложе было роскошным и холодным. Минуту он лежал, прислушиваясь к звукам ночи. Потом за окнами мелькнула какая-то вспышка, будто начался пожар. Нерон взволнованно приподнялся. Ему снился пожар прошлой ночью. В этом сне горел весь мир, но сейчас за окнами лишь слегка разливалось какое-то призрачное зарево.

А потом он заметил то, что напугало бы любого живого человека. В его покоях каким-то образом оказался лев, отпущенный с цепи. Он беспокойно метался меж изысканной мебели и скульптур. Каким образом он сюда попал? Это вид покушения? В юности он столкнулся со многими видами покушения на свою жизнь? Его пытались убить многими способами, но освобожденного из клетки льва к нему еще никто не подсылал. Даже первая жена его предшественника, императора Клавдия, не могла до такого додуматься, а она была изобретательна. И все равно кто-то темный и влюбленный в него всегда находился рядом. Он пугал убийц и уничтожал их. Вмешается ли он сейчас, после того, как уже безвозвратно ушел? Или Нерону пора самому звать на помощь охрану, надеясь на верность стражей, а, может, стоит взяться за меч самому?

Он медлил. Лев тоже не спешил нападать. Стройная фигура с крыльями, отделившая от проема окна, совсем не напоминала ему о бывшем любовнике. Она была женской, очень изящной, но в ней чувствовалась сила. Казалось, взмахни эта девица кулаком, и она сокрушит целые города. Да что там города, весь мир!

Нерон посмотрел на ее лицо и уже не смог отвести взгляда. Лев, шастающий в опасной близости от него, уже не имел значения. Лишь однажды увидев это лицо, не жалко ради него умереть. Впервые он ощутил нечто подобное желанию поклонения. Сил подняться с постели и опуститься перед ней на колени не хватило.

— Кто ты? — только и выдохнул он.

— А ему ты задал такой же вопрос? — красавица откинула со лба золотые локоны, небрежно шевельнула крыльями.

Ему? Она имела в виду того, с кем он делил ложе, даже не видя его лица и, тем более, не зная имени. Он даже не ведал, как называется подобное существо, которое прилетает на черных крыльях по ночам, соблазняет людей и исчезает на рассвете. Но красавица все знала, и ее мудрые глаза смеялись.

— Я отпустила его из клетки — она кивнула на льва. — Мне он понравился. Он слушается меня. Я оставлю его себе.

Она могла взять себе в этом дворце все, что хотела, и отлично знала об этом. Ее крыло задело вазу, и та разбилась. На грохот прибежала страха. Нерон гневно ответил на их окрики, чтобы ни убирались, даже не позволив им войти в дверь.

— Бери себя все, что хочешь, — уже вежливо обратился он к гостье. — Но помни, что к этому всему прилагаюсь и я.

— За этим я и пришла, — она смотрела прямо на него, и ее сияющие лазурные глаза гипнотизировали. Лев смирно лег у ее ног. — За этим к тебе приходил и он.

— Ты его знаешь? Кто он тебе?

— Это сложно объяснить, — она погладила льва. Какие острые у нее ногти. Они были золотого цвета, как и ее волосы. Нерон никогда не видел никого способного по красоте сравниться с ней.

— Ты была здесь все последнее время. Я чувствовал тебя, но не видел.

— Я знаю!

— Почему ты стала зримой сейчас?

Она неопределенно пожала плечами, вместе с ними шелохнулись и крыльями. Они божественно смотрелись на фоне раскрытого в ночь окна.

— Время пришло!

Он даже не спросил время для чего.

— Как мне называть тебя? — это почему-то больше всего его сейчас волновало. Ее имя! Есть ли имя у неземного существа?

На мгновенье она задумалась и как будто заглянула своими проницательными глазами внутрь его души.

— Зови меня Акте, — снисходительно разрешила она. — Зови меня, как другую, но немного иначе, с твердым звуком типичным для моего наречия на конце. Это поможет ненадолго остановить твою боль. И мы станем хорошими друзьями.

Мы? Он понял под этим себя и ее. Но лев не отходил от ее ног.

Квинквиналия Нерона

Каждый пятый год своего правления он устраивал игры. Это были довольно пышные представления. Прежде Акте наблюдала за ними издалека, паря даже не над галдящим амфитеатром, а высоко за облаками, чтобы с земли ее не заметили. Тогда все было другим и ее саму звали иначе. Теперь у нее было новое имя и новый статус.

Ее место было самым удобным, потому что находилось рядом с императором. Смотреть поверх его плеча было куда лучше, чем даже с небес.

На арене гладиаторы сражались со львами.

— Львы победят! — шепнула Акте на ухо Нерону.

Она оказалась права. Зрители рукоплескали. Им доставались бесплатная еда и захватывающие зрелища. Квинквиналии, которые устраивал Нерон, придали ему в народе огромную популярность. Простые люди любили и приветствовали его настолько, что никто даже не замечал живого ангела, стоящего прямо рядом с ним. При всех других правителях главным чудом света была она. Здесь ей пришлось потесниться с первого места. Но лишь для простолюдинов…

Знать рассматривала ее с большим интересом. И сенаторы, и преторианцы подпали под власть красавицы с крыльями, хотя она не проронила ни слова. Акте отнеслась к ним настороженно. Влиятельных людей всегда меньше, чем бедняков, но опасности от них больше, чем даже если огромная толпа восстанет. Взглядом она выделила нескольких людей, которые давно плели заговоры против ее нового избранника. Пока что эти люди не предпринимали никаких серьезных действий, но стоит взять их на заметку.

— Ты выиграл в первой части состязаний, молодец! — Акте нагнулась к самому уху императора, почти дыша в него огнем. В отличие от других ее протеже Нерону близость опасности и пламени даже понравилась.

— Это все благодаря тебе, — живо откликнулся он.

— Можешь думать так, если хочешь. Я никогда не возражаю относительно того, насколько важна моя особа.

— Я слышал твой голос в голове, когда выступал. Он был, как эхо в тумане сознания, но слова и рифмы мне подсказала ты.

— Значит, хорошо, что другие меня не слышат, — она отвела черный змеящийся локон от его лба. В первой части состязаний Нерон выигрывал всегда, потому что она состояла из поэзии, музыкального пения и выступления декламаторов. Здесь ему ее помощь была не нужна. И все же она помогла, сама не зная зачем.

Когда-нибудь она пожалеет, что была к нему так добра. Нерон, как и все прочие цари, которыми она управляла, рано или поздно сойдет с ума от ее тихого присутствия рядом. Близость ангела давит людям на мозг, и они утрачивают вначале контроль над собой, а потом и сознание. Нерон казался крепче остальных, но рано или поздно под натиском сверхъестественной силы станет безумен и он.

Акте почему-то не хотелось думать о том моменте, когда он превратиться в ее безвольную игрушку и полностью деградирует, как личность. Лучше жить сегодняшним днем. Она осмотрела галдящие трибуны. Людское море тел и голов, если смотреть из императорской ложи, больше напоминало насекомых. Рим, собравшийся на игры, напоминал один большой муравейник, с единственной только разницей, чтобы прожить в нем можно было и не работая. Достаточно было прибиться клиентами у каких-либо знатных господ и получать с них подачки, или просто ждать, когда в очередной раз позовут на представления и раздадут бесплатный хлеб. Нерон сам недавно построил гимнасии и несколько театров, в которых играли греческие труппы. Все это не стоило зрителям никаких денег, как впрочем и угощения. Рим — великолепное место обитания. Если здесь еще не останется людей, а их место займут ее подданные, то станет еще лучше. На миг она представила, как пространство на трибунах заполняет ее когтистые и крылатые слуги, как они летают над ареной, ловя и пожирая живых людей. Когда-нибудь это время придет. Но не сразу. Остановившиеся часы вечности недавно снова возобновили ход. Это случилось семнадцать лет назад. У нее еще есть несколько месяцев, чтобы насладиться удовольствиями местной жизни. А потом наступит апокалипсис. По сути ничего не измениться. Просто людей сменят более сильные и красивые существа. А пока она носит маску, как и все ее подданные.

Акте понравились маски комедии и трагедии, которые носили римские актеры. Ее красивый облик тоже можно было назвать своего рода маской, потому что под ним затаилось вселенское зло и холод, вынесенный из древней ангельской войны. Когда-нибудь этот холод охватит всю землю.

Она властно опустила руку на плечо Нерона, чуть не расцарапав своими длинными золотыми ногтями его императорское облачение. Странно, но он не поморщился от ее ледяного прикосновения. Кажется, он ее холода даже не ощутил. А вот других людей этот холод пробирал до костей еще до того, как она их касалась.

Обычно Квинквиналии состояли из двух частей: первой поэтической и второй с конными состязаниями. В этот раз представление разнообразили гладиаторскими боями. Акте на этом настояла. Вид человеческой крови ее приободрял.

Внизу на арене разверзался кровавый ад, а зрители вопили от восторга. Люди тоже хищники, только слабые и пугливые. Выпусти она когти, и мигом разбегутся все. Акте смотрела на них с презрением и снисходительностью. Дьявол, пав на землю, стал первым царем здесь, не удивительно, что все другие должны подчиняться ему. Все земные цари обычно подчинялись Акте, потому что именно она представляла из себя светлую и наиболее благородную сторону дьявола. Пока ее темная половина сидела в заточении где-то в аду, красавица с крыльями правила миром.

— Раньше львы не справлялись с гладиаторами так удачно, как сейчас, — Нерон лениво глядел, как гордые животные рвут горло упавших бойцов. — С твоим приходом они стали сильнее.

Ему нравилось, что львы, так жестоко убивающие других, слушаются ее. Только истиной правительнице эти животные могут служить, будто поклоняясь ей.

Рядом с троном Нерона уже побывали несколько женщин, но знать, с завистью поглядывавшая на Акте, понимала, что красавица заняла свое место прочно. Никто не смел спросить у Нерона, кто она такая и откуда пришла. Молчание было им на пользу. Открытое выяснение отношений обернулось бы очень кровавым конфликтом.

Акте заметила, как один преторианец внимательно разглядывает ее. Кроме него никто не решался задержать на ней пристальный взгляд. Она посмотрела на него в ответ мимо людских голов. Его звали Корнелий, и он был очень хорош собой. Всего один взгляд глаза в глаза, и она поняла, что исполнительный раб в будущем ей обеспечен.

Еще один знатный юноша долго смотрел на императорскую ложу. Акте помнила его. Нерон приглашал его к себе незадолго до того, как пришла она. Домиций никогда ее раньше не видел, но сейчас сильно мучался от чего-то, смотря на нее рядом с императором. Она ощущала его боль, несмотря на разделявшее их расстояние. А потом он вдруг совершил безумие — прыгнул на арену к львам.

Обеспокоенные крики его семьи в миг перекрыли сотни других голосов. Народ притих. Они не привыкли к тому, чтобы человек аристократического рода гулял, как безумный, в рядах среди черни, а потом вдруг решился на отчаянный шаг. Ему удалось спрыгнуть вниз, не сломив себе шею, но сам среди ее львов он не выживет.

На арене уже не осталось живых гладиаторов. А львов там расхаживало с десяток. Пока что они не успели добить только одного раба, да и того один песочно-желтый самец прижал своим немалым весом к земле. Через считанные секунды в его положении оказался и Домиций. Кинжал ему ничем не помог. Один лев повалил юношу на песок, два других запустили когти в руки юноши. Запах крови сделал свое дело. Львы еще не были сыты. Сейчас на него накинется вся стая.

Акте медлила мгновение, а потом решила вмешаться. Она спрыгнула на арену легко, почти не использовав силу крыльев. Все львы тут же послушались ее и отошли, лишь один не хотел отпустить Домиция. Акте оттащила его, схватив за гриву рукой.

— Иди! — скомандовала она. На арену уже вышли стражники, спровоцированные призывами матери юнца. Они увели бы его в любом случае. Он хотел поклониться ей, как и львы, она это видела по его глазам.

Ей было не жаль спасти его, но другой уцелевший мужчина-раб, ей не понравился. Христианин! Она ощутила это, едва опустившись на арену рядом с ним. Его воля била железной мощью из израненного тела. Он был едва жив, но успел сделать выводы из увиденного. Он тоже мог ей поклониться, как символу божественного, но Акте улетела раньше, чем он это успел.

Ее интересовал префект преторианской гвардии Гай. Она оказалась рядом с ним так, что никто не заметил, но он ощутил ее неслышное присутствие рядом и тяжесть сверхъестественной руки на своем плече.

— Тебе уже сказали, что теперь ты будешь исполнять мои приказы, как приказы самого императора.

Сделав над собой усилие, он кивнул.

— Ничего страшного в этом нет, — Акте легко взяла контроль над чувствами человека. — И ничего необычно нет в моем приходе. Ваш мир принадлежит мне.

— Что я должен делать для тебя?

— Ты должен проследить за теми, кого я укажу. В Риме их уже много. Это секты. Пока они ведут себя смирно, но их восстание не за горами. Их нужно будет вычислить и уничтожить раньше, пока они не станут представлять реальную угрозу для тебя или для меня.

— Кто ты? — он не смел даже обернуться на нее, но накопившиеся вопросы его изводили.

— Скажу лишь одно, — Акте аккуратно черкнула золотым когтем по его шее, оставляя свою метку. — Меня изгоняли из мира уже семь раз. Восьмого не будет. Ты этого не допустишь!

И она дохнула в его ухо огнем, изгоняя все его собственные мысли, а вместе с ними и любое сопротивление, которое он мог оказать.

Бесноватая

Ее имя означало Восьмая. Это имя дали ей родители или кто-то еще? Октавия уже не помнила. Богатый дом, в котором она родилась, остался в далеком прошлом. Впереди были только голод, нужда и скитания.

А еще была боль. Она поселилась где-то глубоко внутри сознания и полностью выжигала разум. С этой боли все и началось. С каждым днем боль становилась все сильнее и хуже. Она жгла, как огонь. И вот прекрасная дева из знатного рода стала несчастной бродяжкой.

Октавия раскрыла веки с золотистыми ресницами. Ее лазурно-синии глаза казались совершенно пустыми. Красоты мира вокруг она не замечала. Пустынная дорога под ее босыми ногами была раскаленной, но это девушку не трогало. Физическая боль отступала перед душевными муками.

Такие муки словами не описать. Когда-то старая гадалка предрекла ей, что человеческая душа, выжигаемая огнем целого легиона бесов способна страдать куда больше, чем тела множества людей страдали бы под пытками. Тогда Октавия не могла понять, что значат слова старухи. Было время, когда она не страдала от внутреннего жгучего огня. Теперь то время представлялось забытым сном. Безмятежных дней словно и не было. Когда наступает период страданий, человек забывает, что такое жить без них. Она забыла. Кроме раскаленной боли ничего не осталось, будто изнутри ее сжигали на костре. Разум горел. Голова была тяжелой. Бессонница мучила ее уже много дней, и девушка брела наугад по проезжей дороге. Один раз ее чуть не сбила подъезжавшая сзади колесница. Кто-то едва успел оттолкнуть ее с дороги. Октавия даже не видела кто. Ей это было и безразлично. Кто знает, если б та колесница ее раздавила насмерть, то внутреннему пытающему сознание огню тоже пришел бы конец. Вероятно, муки пройдут только вместе с жизнью. А если нет? Если после смерти станет только хуже.

Октавия присела под дерево, которое стояло невдалеке от дороги. Кажется, то была олива. На природе было лучше, чем в городе или деревне. Октавия долго скиталась среди населенных пунктов, и то были худшие времена. Люди нарочно толкали ее, не давали пройти, смеялись. Они что не понимали, что ей и так плохо? Или напротив понимали и от этого чувствовали свою полную безнаказанность. Люди становятся хуже диких зверей, когда видят, что кто-то слабее их и понимают, что за насмешки их не ждет кара.

— Их накажут, но не сейчас…

Кто-то это сказал? Или просто зашелестела от ветра крона оливкового дерева? Ей было все равно.

Голова горела, сознание будто сдавили раскаленным железным обручем. Говорили, такое происходит с теми, кто сходит с ума. Их разум оказывается в плену нестерпимой боли, и они больше не могут мыслить вообще. Она еще что-то понимала. Иногда пелена боли отступала, и к ней приходили чудесные видения. Вот она сидит за шахматной доской в родительском доме, в окно дышат ароматом садовые лилии, все рабы и слуги куда-то ушли, а рядом присутствует кто-то темноволосый, белолицый и крылатый. Он переставляет фигуры на доске удивительно длинными пальцами, а на груди у него цветет и благоухает ветвь неземных цветов. Они распускаются и множатся все время, прикрывая кровоточащую рану в его груди, там, где должно биться сердце. Кажется, ветвь срослась с ней. Небесные цветы обладают целительным свойством, но залечить ее не могут. Он очень силен, однажды он одним возложением руки на лоб вылечил ее от горячки, но исцелить себя он почему-то не в силах. Октавия перегибается через стол, чтобы коснуться непрестанно распускающихся цветков на ветви, но вместо этого случайно окунает пальцы в окровавленную рану. И ее пальцы проходят внутрь так, будто он не из плоти, а из эфира.

Наверное, ей это приснилось.

Октавия несколько раз моргнула, чтобы избавиться от ощущения, будто солнце прожигает глаза насквозь. И вдруг его закрыла огромная тень. Похоже на тень какой-то громадной птицы. Но нет, это был юноша. Красивый, как девушка, с темными волосами по плечи, в белой одежде, которая была простой, но почему-то смотрелась дороже, чем одеяния патрициев. Синие глаза ярко светились на фоне бесцветного лица и напоминали фиалки. Или сапфиры.

Он наклонился, чтобы коснуться ее курчавых растрепанных волос, и она не отшатнулась. До сих пор она шарахалась от всех людей и ей причинял сильную боль один только вид любых существ противоположного пола. А этот незнакомец вызвал вдруг какое-то приятное чувство. От его присутствия рядом боль отступила, уступая место волне покоя и тепла.

Где-то она видела его раньше. Давным-давно. И он вовсе не был жалостливым проезжим, который хотел подать хлеб бродяжке. С ним рядом даже коня не было. Странно, как тогда он смог догнать ее на безлюдной дороге.

— Иди в Рим! — это было не предложение, скорее напутствие или даже приказ. — Там собираются общины. Большинством они из бедноты, но среди них ты найдешь себе достойное место.

На этом наши пути, увы, разойдутся. Он не произнес этих слов, но она их скорее почувствовала, чем услышала. Непроизнесенные, они повисли в воздухе незримой преградой между ней и юношей. Кто он? Нужно было спросить его об этом, но она спросила о другом.

— Бесноватая! — прошептала Октавия, слово далось ей с трудом. — Женщина в деревне, мимо которой я проходила пару дней назад, назвала меня так. Что значит бесноватая? То же самое, что сумасшедшая?

— Это значит одержимая бесами. Они селятся внутри, и ты не можешь их прогнать, но разум горит, как в огне.

— И это навсегда? Они изведут меня до смерти?

Он поднял несколько упавших плодов олив и вложил в ладонь. Почему-то ей показалось, что ладонь у него принимает форму крыла.

— Не думай о бесах, что терзают тебя изнутри, — холодно посоветовал он. — Ты только больше их питаешь отчаянием. Думай о том, что тебе предназначено. И тогда станет легче. В самом бедном квартале Рима тебя ждет община, которая пока сама не знает об этом. Но едва они тебя увидят, они все поймут, бесноватая, — он подчеркнул последнее слова твердым нажимом голоса, за приоткрывшимися бледными губами мелькнули острые резцы. Казалось, он способен дышать огнем так же легко, как говорить. — А еще в Риме, прямо во дворце императора, тебя ждет твоя судьба. Но ты увидишь ее нескоро. А когда увидишь, то пожалеешь об этом.

Он легко дохнул ей в лицо ароматом каких-то забытых трав и цветов. И казалось, что его вздох должен изгнать память об этой встрече.

— Ступай!

Она встала и пошла, как во сне, почти сразу забыв о встрече. Прямо на дороге кто-то бросил пару еще годных для носки сандалий. Октавия одела их, хоть они и были слегка велики, но в них раскаленная почва уже не жгла ступни. Несколько путников, встреченных по пути, услужливо подсказали ей, как дойти до Рима. Правда, их слова почти сразу вылетали из головы, и приходилось спрашивать путь снова. Говорили, что в Рим одинаково прямо ведут все дороги, но это на проверку оказалось совсем не так. Если б не жуткое существо, которое попыталось украсть ее сандалии, то Октавия не погналась бы за ним и дорогу бы так и не нашла. Странно, что воришка неожиданно сослужил ей хорошую службу.

Когорта насмешников

Акте ощутила боль, как будто в тело впивались раскаленные гвозди. Такое случалось иногда, если кто-то из ее слуг не мог восстать из пепла, выбраться из жерла вулкана или прогрызть себе путь наверх из недр земли. Им это часто не удавалось, а больно было ей.

Очень сложно восстать из собственного пепла. Но все они были своего рода фениксами. И она тоже. Вот уже восемь раз она возвращалась назад в мир смертных после того, как ее уничтожали.

Первый раз случился в Египте, куда она явилась, восстав из праха ангельской битвы. Ее армии пали в пустыни. В песках проросло дерево, корни которого уходили в ад, а ствол пленил тела ее лучших воинов, обратив в их кору. Кровожадные ветви ловили путников наверху, а внизу в аду томилась темная половина Акте. Так случилось, что после падения они раздвоились. Ее тень стала чудовищем, абсолютно самостоятельным от нее. А вот Акте чувствовала себя зависимой. И ей это не нравилось.

Восстание ангелов, которое она возглавляла, оказалось неудачным. Ее громадная армия была распята и пронзена кольями на земле. Они горели и обращались в пепел. Почти никто не сохранил прежней красоты. Разные отряды и когорты ее войска пали в разных местах неприятной на вид планеты. Жизнь на ней тогда только зарождалась. Она зародилась, пока ее слуги исцелялись от полученных ран. Люди появились позже, ангелы были первыми. Их боль и пепел, напитавшие землю, стали основой для живущего ныне человечества.

Акте не любила людей и не любила воспоминания о проигранной войне в небесах. Они отдавали холодным ужасом, пеплом и болью. Боль представителей своего павшего легиона она чувствовала сильнее и острее, чем свою собственную.

После падения ее армии разделились. Какие-то их части пали в пустыни, став обожженными чудовищами, какие-то в моря и океаны, где приняли форму наподобие рыб, другие застряли в жерлах вулканов, пещерах, горах, степях, даже под землей. Те, кому больше всех повезло, окаменели в глубоких шахтах. Один отряд, особо яро выступавший против всевышнего, онемел и обратился в живой мрамор. Их сложно было отличить от простых статуй, если не знал их по именам, когда они еще были активными и живыми. Теперь за столетия им едва удавалось сделать несколько движений, да и то с большим трудом.

— Ты не зря начала войну, — один из ее бывших любимых подручных, ныне обожженный до кости Ремий все еще сохранял очертания летающего создания. Хоть и напоминал чудовище.

— Я знаю, — Акте вспоминала Египет. Единственная сохранившая красоту из всей своей армии она начала являться земным фараонам, и они подчинились ей. В Египте она стояла позади их тронов и шептала им на ухо свои приказы. Через них она правила лежащим перед ней миром и считала себя неуязвимой, пока не появился один избранный по имени Таор. Он стал оружием в руках бога против нее. И сам пожалел о том, что сделал, но назад ничего было не повернуть.

Тогда ее звали Алаис, и она погибла. Вместе с нею погиб и фараон, при котором она правила, Эхнатон. Затем были другие имена и другие правители, другие царства. Персия при царе Дарии, Греция, Атлантида, Индия, Вавилон. Были другие имена. Больше похожие на человеческие, чем на ангельские. Только ее сущность не менялась. Не менялись и намерения древнего ордена, основанного Таором при помощи его небесного покровителя. Юноша раскаялся и умер, а орден остался. Сейчас их называли христианами, и их учения перешли все разумные границы. Они вели себя совсем, как Таор, будто помнили, что ведут свой исток от его ошибок. По сути тот юноша был первым христианином задолго до возникновения христианства вообще. Только никто сейчас уже не помнил об этом.

Какая разница? Христиан скоро не останется, а вот ее павшие легионы восстанут. Она призывала все остатки своих армий, разбросанные после падения по разным уголкам вселенной, собраться во единое в Риме. И они сползались и слетались сюда.

Акте была удовлетворена тем, как быстро они откликнулись на ее призыв. Все, кроме одной когорты, самой слабой и самой малочисленной.

— Скажи, как там дела за волшебной чертой, куда вы не хотите летать? — как бы невзначай спросила она у Ремия. — Ты считаешь, мы правильно сделали, исключив их пока из общей армии? Или они подают признаки силы?

— Они ловкие, но слабые. И сильно повредились рассудком, — Ремий вздохнул. Он знал. Одна когорта осталась беспризорной. Они поселились в краях, незаселенных до сих пор людьми и поставили черту незримости. Это хитро: существовать рядом с миром людей, но невидимо для них. Планета будто разделилась. Одна часть чуть более скудной земли досталась людям, другая когорте насмешников, как звала их Акте, ибо их веселью и проделкам не было пределов. Люди не видели их и не могли к ним пройти, а вот они смело и часто шастали в человеческий мир и хулиганили, как хотели, но при этом оставались неуловимыми. Обиженные ими люди дали им много названий, даже не подозревая о том, кто они такие на самом деле. Те, кто их не видели, смеялись над рассказами о существах, которые считали выдуманными. Их неверие продолжалось до тех пор, пока жертвами не становились они сами.

Их царство было плодородным и изобиловало волшебством. Но, забыв о долге служить ей и сочтя себя невостребованными, они жили самостоятельно. Вероятно, более сильные когорты нечисти просто не признали их бывшими собратьями. Акте слышала, как пренебрежительно отзываются о них ее темные легионы. Появись они здесь и поклонись ей при других, и от них не останется мокрого места. Более сильные и жуткие твари просто разорвут их раньше, чем Акте успеет отдать приказ пропустить их к ней.

Пусть пока живут сами. Они развили уже целую цивилизацию на своих землях, но правителей сменяли чаще, чем меняется погода. Стоило бы отправить к ним своего наместника, но пока нет времени. При их проказливости им требуется кто-то сильный и надежный, кто будет следить за ними регулярно. Пока такого не было на примете. Хоть стань Нерон после смерти сверхъестественным созданием, она сделала бы их государем его. Таким образом из разрушенного человеческого мира, он плавно перекочевал бы на волшебный престол. Оставалось надеяться, что его там не свергнут так же быстро, как предшествовавших ему правителей.

Пролетавшие над волшебным царством слуги Акте донесли ей, что там опять восстание. Свергли очередного повелителя. Он не устраивал их. Их не устраивали все. И все потому, что они хотели видеть своим королем прежнего Денницу.

— Они хотят тебя, — твердил ей Ремий, ее падший ангел. Его обожженное пепельное тело отражалось в воде римского бассейна, некогда служившего баней во дворце, а теперь ставшего логовом ее самых преданных слуг. Еще они селились в подвалах и на крышах, откуда так легко взлететь и вспомнить про прежнюю жизнь в небесах.

— У меня нет на них времени пока.

Ремий дернул пепельными крыльями, будто плечами пожал, подобно человеку.

— Денница нужен всем нам. Они обойдутся. Они слабые. Им не за чем видеть тебя каждый день, чтобы наслаждаться твоим обликом и вспоминать про небеса, видя тебя. Они привыкли утешаться беспричинным весельем и проказами, как люди утешаются вином и хулиганят с похмелья. У них есть что-то, чтобы не так сильно страдать из-за тебя.

— Они демократы. Сами выбирают главного, сами свергают. Всем недовольны, драться не приспособлены. Когда людей не останется, я присоединю их земли к нашим, а пока мне нужно подыскать для них кого-то, кто будет временно править ими до моего прихода, и кого они не будут иметь права свергнуть. Кто-то из моего рода, моей крови…

— Но таких нет, — философски заметил Ремий.

Есть Нерон! Но о нем она промолчала. Он ей не родня, если считать по крови. Он из царского рода, а не из ангельского. Только вот именно он оказался первым существом во вселенной, с которым она ощутила странное душевное родство. Ее тянуло к нему. Ему можно было доверять. Он не предаст. Скорее он убьет себя, чем сможет подвести ее. После войны с собственными собратьями в небесах Акте больше всего ценила в друзьях преданность. Нерон стал ей первым другом за вечность. Другие правители были лишь беспомощными игрушками в ее руках.

— Я выберу кого-нибудь сама и пошлю к ним в качестве наместника, — пообещала Акте. — Только это будешь не ты. Ты нужен мне здесь.

Пепельная тень парила над бассейном. Пепел сыпался в чистую воду, но когти под ним были твердыми, хоть и обожженными беспощадным небесным огнем. Акте не хотела посылать Ремия лишь потому, что он проявил бы к проказникам излишнюю жестокость. Она этого не желала. Они стали ей симпатичны с тех пор, как отбили у человечества большую часть земли и развили там собственный мир. Оставшуюся часть планеты уничтожит она. И все снова станет, как в раю. Лишь с небольшим оттенком мрака, потому что они невероятно изменились после падения. Когда не останется людей, вселенная снова будет принадлежать существам, которые заселили ее первыми. Не останется человечества — не останется зла и повседневной серости, которая плодилась вместе с ними. Мир станет черной копией небес.

— Мы создадим собственный рай здесь, — пообещала она Ремию. — Мрачный рай чудовищ, статуй и всех прочих падших ангелов. На костях людей, на обломках Рима, на остатках попранных моими стопами цивилизаций. И ты будешь главным при мне! Мы выпьем все остатки живой крови, и наступит наше царство.

Ремий ликовал, хлопая пепельными крыльями, а кто-то подсматривал в дверную щель.

На арене

Домиций вернулся сюда с наступлением темноты. Он хорошо заплатил стражам, и они его пропустили, дав возможность остаться одному в месте, где он чуть не погиб. Тогда здесь проходили бои, теперь кругом было пусто. Под ногами скрипел песок. Днем он был окровавленным, а сейчас? Юноша наклонился и пропустил сквозь пальцы горсть песчинок. В темноте было не различить впитали ли они дневную кровь.

Наверное, львов снова заперли в клетки, а единственного чудом выжившего раба отвели в темницы. У Домиция в ушах все еще стояли упреки родни за безумный поступок. К нему даже пригласили лекаря, чтобы проверить, не сошел ли он с ума. Одно дело сражаться или состязаться в воинском искусстве или езде на колесницах. Такое безрассудство допустимо и служит на благо репутации рода. Но принести себя в жертву без битвы и без вины… Этого не мог понять никто.

Домиций окинул долгим взглядом пустую арену. Странная способность видеть в темноте стала открытием для него самого. Когда дневные страсти улеглись, он пожалел, что рядом больше нет львов, чтобы его растерзать.

Зачем она спасла его? Красавица с крыльями! Он ведь кинулся на съедение львам, потому что это она ему приказала. Молча, не произнося ни слова. Она или кто-то темный, кто стоял рядом с ней?

Домиций напрягал мозг, стараясь точно припомнить. Ничего! В голове стало пусто. Он точно помнил, как кто-то назвал красавицу Акте. Кажется, так же звали и бывшую пассию Нерона, вольноотпущенницу, жившую при дворе. Нынешняя Акте больше походила на особу царских кровей. Или даже на божество, самовольно спустившееся с Олимпа.

Нерон стоил того, чтобы к нему снизошло божество. Домиций разговаривал с ним всего несколько минут, а уже не мог его забыть. В императоре было нечто сокрушительное, темное и одновременно притягательное. Мысли о нем еще долго преследовали юношу уже после того, как он покинул дворец.

Что это? В темноте будто метнулось грациозное львиное тело. Домиций вышел в центр арены. Там во мраке стояло нечто, приготовленное, очевидно, для следующих представлений. Оно было огромным, черным и закрывающим собой небеса. Наверное, оно сделано из гранита. Юноша оказался в тени громадных крыльев, у самого изножия когтей, упиравшихся в песок арены. Это творение куда грандиознее и страшнее, чем скульптуры во дворце Нерона. Оно и впечатляло, и пугало одновременно. Интересно, для чего именно его поставили здесь? Какое удивительное представление с ним запланировано?

Домиций случайно наступил на гранитный коготь, и тот целиком вспорол ему подошву сандалии, поранил кожу. Брызнула кровь. Ну и ну!

Юноша отвернулся всего на миг. Кажется, в темноте все-таки гуляли львы. Он замечал юркие проворные тела то здесь, то там. Вон они уже на трибунах! Хоть туда снизу было и не залезть, но он пошел посмотреть.

Резкий толчок сбил его с ног. Что-то ударило в спину с такой силой, что чуть не сломался позвоночник. Нечто развернуло его, как игрушку, приподняло вверх и прижало спиной к нижней трибуне.

Все произошло так быстро. Домиций даже не успел сопоставить громадное живое существо, склонявшееся над ним с истуканом, которого недавно видел в центре арены.

Издалека было не разглядеть, стоит ли там все еще истукан, но живая тварь, дышавшая ему в лицо смрадом и жаром, была удивительно похожа на него. Поймет ли она человеческий язык, если предложить ей золота за свою жизнь? У Домиция еще остался кошель, наполовину полный монет. Но от дикого зверя ими не откупишься.

Откуда он здесь взялся? Упал с небес, вслед за божеством по имени Акте, пришедшим с Олимпа? Мысль мелькнула в тот миг, когда черный коготь разодрал на нем тогу и провел по обнажившейся груди. Боль прожгла насквозь. Кожа на груди вскрылась кровоточащей царапиной. Существо слизнуло со своего когтя кровь.

Домиций чувствовал спиной каменный барьер у основания трибун. Сознание мутилось от кровопотери. Минута и все будет кончено, но существо бросило его на спину у трибун и неожиданно кануло в темноту.

— Ее раб! — то ли шипение, то ли шепот.

Домиций не расслышал до конца. Он просто потерял сознание.

Власть сената

— Утром на арене нашли юношу, который пытался покончить с собой во время состязаний, прыгнув к львам.

Нерон проронил слова, как бы между прочим. Акте, лежавшая у бассейна, подстелив под спину собственные крылья, смотрела ввысь и почти не слушала его.

— До сих пор самоубийство в Риме было методом казни, никто не делал этого по наитию, — лениво заметила она, считая звезды в темном небе над дворцом.

— Он решил стать первым.

— Почему?

— Может тебе будет интересно это выяснить. Ты ведь любишь самоубийц.

— О, да, но не тех, к кому прислали отряд солдат с приказом вскрыть себе вены. Предпочитаю тех, кто пришел к такому избавлению от уз плоти сам.

— А в чем разница? — Нерон и, правда, не понимал.

— Ну, — Акте выразительно повела изогнутыми бровями. — Вторая категория ближе мне по духу.

— Значит, я в итоге отнесусь ко второй.

Она посмотрела на него с интересом. Обычно люди цеплялись за жизнь. Не мог же он быть во всем исключением.

— Что сейчас с этим юношей?

— Ничего, — Нерон лениво тронул струны лиры. — Он потерял сознание, ударившись головой. Пока он погостит у нас. Посмотрим, что он нам расскажет, когда очнется.

— Тебя все еще интересуют занятные рассказы? О воскрешение мертвых, например?

Нерон молчал. Значит, память о погибшей вольноотпущеннице начала постепенно вытесняться из его сердца. Настало время для нового увлечения и новых открытий.

— В Египте я приносила в жертву земле птиц, потому что… — она нахмурилась, не в силах это произнести. — Какое право они имели летать, когда моему легиону отрезали крылья.

— Понимаю, — он снова тронул лиру. Звук получился напевным.

— Ты заботишься о своем народе, я о своем, но мой народ сильнее, выживет лишь он.

Это значило, что людей не останется. Что он скажет?

— Я ни в чем и никогда не возражал тебе.

Такой беспечный ответ! Никогда! Они вместе совсем недолго, а казалось, что они были вдвоем всегда. Акте привыкла к нему. Такого раньше никогда не случалось. Ни с одним из тех правителей, при которых она существовала.

Она помнила, как пришла к нему ночью. У нее было другое имя, но она видела его тоску, память о потерянном объекте первого увлечения поразила ее настолько, что она великодушно разрешила:

— Ты можешь называть меня Акте.

Теперь это имя стало ее именем. Имена для нее были, как маски. Сколько было эпох столько и имен. Но менялись лишь эпохи и имена, сама она оставалась прежней, еще более незыблемая, чем статуи, которые вместе с ней очутились во дворце. Можно было сказать, что они поселились здесь. Неопытный взгляд мог не заметить, что это не они стали украшением дворца, а сам дворец сделался местом их обитания.

Нерон был первым, кому она честно рассказала про свой легион восставших ангелов, про падение и новую власть уже на земле, про дремлющую где-то в аду темную половину. Он старательно опускал взгляд, когда слушал ее, наверное, собирался положить все это на стихи.

— Ты император Рима, но у тебя нет столько власти, сколько у меня, хотя ты сумел ограничить сенат. Правишь ты, а они копят свое недовольство. Мне это по душе. Я люблю распри. Особенно кровавые. Люблю делать людей своими игрушками. Ты должен был бы бояться меня, как твои предшественники, но я не чувствую твоего страха.

Это тоже было удивительно. Обычно столкнувшись с холодом небес в ее лице, люди становились отчасти запуганными, отчасти впечатленными ее силой. Но не он. Он воспринял ее приход, как должное.

Нерон, как будто ни секунды не сомневался в том, что однажды такое создание, как она явится именно к нему. От его лиры исходили певучие звуки, когда он прикасался к струнам. Все рабы давно удалились, оставив лепестки роз плавать в кристально-чистой воде, охранники перед дверьми спали. Львы только делали вид, что спят.

Акте свободно расправила крылья и обернулась к Нерону.

— Кто-то ходит по дворцу и заглядывает в лица моим скульптурам, — она это ощущала всеми порами кожи. — Он что-то разглядел в них.

— Я сам пригласил его. Один сенатор, который весьма недоволен, как ты недавно выразилась, моей почти неограниченной властью. Он резко высказался в сенате недавно и даже упомянул тебя.

— Вот как! И что он сказал?

— Что-то вроде того, что смертным не место с живыми богами.

— Давай это проверим!

Она ринулась с места.

Человек с дерзкими мыслями и стальной волей действительно скитался по залам дворца, куда с недавних пор начали пускать только редких избранных. Акте позволяла сюда войти только тем, кто избран в жертву. Раз Нерон пригласил сюда этого сенатора, то хотел видеть его жертвой ее когтей. Это было занятно.

Сенатор по имени Люций скитался по залам, как по мраморному лабиринту. Раньше он хорошо ориентировался здесь, и теперь не мог понять, почему никак не может дойти до покоев императора. Все пути вроде бы были старыми и знакомыми, тем не менее, они все дальше уносили его от цели, как зеркальный лабиринт. Переходы множились, как в отражениях. Он все шел и шел, а дойти до цели никак не мог.

Акте вспорхнула наверх колонн и следила за ним оттуда. Человек внизу напоминал обеспокоенное насекомое. Теперь он уже шарахался от статуй. Видно, чем-то они его успели напугать.

Значит, ему не понравилось ее присутствие рядом с троном императора Рима. Акте выпустила когти и задумчиво разглядывала их остроту. Их стоит заточить. О человеческую плоть.

Какая-то статуя, кажется, заговорила с Люцием. Слышался тихий голос из мрамора. Это хорошо! Голоса духов, поселившихся внутри статуй, обычно сводили людей с ума. Медленно, но верно. Статуя дамы-павлина с зеркалом в руке, из которой росли перья, приковала к себе внимание сенатора.

Ее голос звучал, как вода, журчащая по камням. Слова были почти неуловимы для слуха, но носили мрачный смысл.

Акте самой пришлось навострить уши, чтобы расслышать все с высоты колонн.

Казалось, что мраморные павлиньи перья, растущие из спины, плеч, рук и затылка статуи, слегка шевелятся в такт угрожающим словам.

— Как Агриппина! — шептал мраморный голос, и каждая его фраза была словно эхо предыдущей. — Как Поппея! Как мертвая дочь Нерона!

Люций стоял спокойно, пока зеркальце в руке статуи не повернулось к нему. Оказалось, что оно отражает, как настоящее. Внутри него Люций разглядел свой собственный живот, проткнутый копьем.

Акте нагнула голову с высоты колонны, на которой сидела, чтобы тоже рассмотреть. У мраморного демона-павлина определенно имелось чувство юмора. Подбор имен многое характеризовал. Агриппина была убита острием в чрево за то, что родила Нерона и упустила контроль над ним. Поппея, вторая его супруга, умерла при родах. А дочь Поппеи… Акте даже не знала, как та умерла. Ей это было неинтересно. Главное, что Нерон сейчас был свободен и от детей, и от женщин. А это значило, что он мог принять у себя падшего ангела.

— Как твоя первая жена, — пропел голос из мрамора музыкальным эхом, и Люций отпрянул. Очевидно, участь его первой жены была не более завидной, чем судьба уже перечисленных женщин.

Акте вонзила когти в твердыню колонны, чуть провела вперед, чертя глубокие царапины прямо в мраморе. Остроту своих когтей она проверяла таким образом ни раз, и мрамор всегда стонал в ответ, словно был живым.

— Наваждение! — Люций отшатывался от всех статуй, которые попадались ему на пути. — Или просто актеры в хороших масках.

Второе предположение он проверить не решился. Он не смел прикоснуться к изваяниям.

Акте спрыгнула с высоты и плавно опустилась у него поперек дороги.

— Сенатор! — она слегка кивнула златокудрой головой, давая прядям свободно упасть на лоб. Крылья, раскрытые ореолом за спиной и причудливые старинные украшения на запястьях обычно восхищали или пугали людей. Что произойдет на этот раз с человеком, который увидел ее близко? Акте реакция людей всегда занимала.

— Говорят, ты против того, чтобы божество гуляло по дворцу твоего императора, — она плавно двинулась к нему. — Вероятно, ты предпочел бы пригласить меня на постоянное проживание в свой собственный дом.

Он был слишком изумлен, чтобы ответить, но страх уже давал о себе знать. У него подрагивали кисти рук, а вокруг уже собирались львы. Их тела мелькали между постаментов. Акте не позволяла смертным рабам заходить в изолированные от посещений залы, но львов здесь было предостаточно.

— Правда, вместе со мной тебе придется пригласить и всех моих статуй. Вижу, с некоторыми из них ты уже познакомился.

Дама-павлин подмигнула ей издалека. Мраморное лицо дернулось и застыло. Статуи любили играть: миг, движение и опять мертвая неподвижность. Даже неясно становилось, двигались они или так только показалось.

— Император не должен слушаться сената, — она обошла вокруг Люция, заглядывая поочередно в лица стоящих поблизости статуй. — Ты правильно сделал, что пришел ко мне сам. Иначе мне пришлось бы прийти в сенат, чтобы забрать тебя оттуда. Естественно силой! Я все делаю силой. У меня ее через край, — Акте могла бы легко сокрушить одну из массивных колонн, подпиравших потолок, но решила воздержаться от бессмысленного разрушения. Сокрушить человека сейчас куда важнее, чем здание. — Ты первый смертный, посмевший за века, отрыто высказаться против моего присутствия рядом с правящей особой.

Она легко обхватила когтистыми ладонями лицо Люция, который и хотел бы выхватить кинжал, который по привычке носил за поясом, но сил не хватало. Давление от присутствия рядом сверхъестественного существа обычно слишком сильно сказывалось на людях, не только разрушая их мозг, но и лишая физических сил.

— Всеми царствами и царями создан править тот, кто послан свыше. В данном случае это я. И горе тому, кто встанет на моем пути.

Ее дыхание обожгло ему лицо. Акте привыкла к тому, что дышать огнем — это ее главная разрушительная сила. Люди боялись огня, ни чуть не меньше, чем ангелы. Людские массы обычно преклонялись перед теми, кто может огнем управлять. Она могла.

Акте легко бы поставила этого зазнавшегося человека перед собой на колени, если б пожелала. Но его кровь волновала ее больше.

Кровопускание это то, что одобрят и львы. Она поманила одного из них когтями правой руки, а левой рукой со всей силы ударила в живот Люция. Ее когти вошли глубоко в плоть человеческого чрева. Не потребовался ни нож, ни копье, чтобы Люций повторил судьбу Агриппины. Его тело с пробитым насквозь окровавленным животом осело на роскошный дворцовый пол. Акте кинула вырванные внутренности рядом и подозвала львов. Пусть пируют. Чем лучше их кормить, тем больше они будут чтить свою госпожу. Скоро от тела сенатора ничего не останется, кроме костей. Кости можно будет растолочь в порошок и сделать из них чудодейственное зелье.

Акте смотрела, как львиная стая начала обед. Странно, люди ей совсем не нравились, а вот львов она полюбила.

Мучения

Лицо в обрамлении золотистых кудрей казалось ослепительно красивым. Таким может быть лицо сверхъестественного существа, а не простого человека. Так почему же тогда золотистая голова венчает плечи, одетые в ветхий дешевый наряд? Простая одежда и грубое тело так не сочеталось с роскошью неземной красоты.

При виде этого лица Октавия ощутила, как земля уходит из-под ног. Внутри все запылало от невыносимой боли. Удар огня! Она опять это ощутила. И в мыслях тут же возник простой вопрос: за что? Почему этот образ так ее терзает? Стоило ли бежать так далеко, чтобы снова столкнуться с ним?

Этот человек ее не знал. Во всяком случае, он каждый раз равнодушно проходил мимо, даже не бросив на нее взгляда. А ей от одного его вида становилось так мучительно больно, будто ее живьем сжигали в огне. Вид нечеловеческой красоты обжигал? Но только ее одну. Другие его не видели? Или же на них он не производит никакого впечатления? Как такое может быть?

Октавия видела сияющего незнакомца каждый раз лишь по нескольку секунд, а боли потом хватало на много дней. Это все равно, что получить солнечный удар. Ощущение и вправду было таким, что солнце пало с небес и теперь шагает по темным римским улицам, прикинувшись прохожим, завернувшимся в убогую одежду. Только солнцеподобную голову не скрыть. Она светиться в темноте. И, кажется, стоит лишь прикоснуться пальцами к золотым локонам, как кожа на руке сгорит.

Девушка привалилась спиной к стене какого-то здания. Дыхание перехватило. Незнакомец уже скрылся в вечерней толпе, как будто его и не было. А она не могла ни двигаться, ни говорить, такое впечатление он на нее произвел. Этот человек, как будто был повсюду. Во всяком случае, она видела его особенно часто. Он не мог всюду следовать за ней, куда бы она не отправилась. Так может, это были разные люди? Просто очень похожие на вид.

Незнакомец с золотыми локонами и бесчувственным прекрасным лицом всегда выглядел как-то по-разному, будто менял маски. Иногда она встречала его на одной улице или дороге за час по десять раз. Вдруг это просто наваждение? Но какой он реальный! Какой пронзительный у него взгляд! И каким презрительным холодом от него веет по отношению ко всем женщинам мира. Он словно хочет раздавить их всех. Именно женщин! Он ищет какую-то одну, определенную… и только она ему нужна. Другие его не интересуют.

От этого Октавия и ощущала больше всего боли. Вид незнакомца пронзал резким мучительным желанием, но было понятно, что надеяться на его взаимность бессмысленно. Его не привлекает вид смертных женщин. Он ищет то, что принадлежит ему по праву. И ревность тех, кто восхитился им, в этом случае не будет знать границ. От ревности можно даже покончить с собой. Октавия это знала. Хоть ее ревность и была направлена на пустоту. Она ни разу не видела глазами свою соперницу, но разумом ощущала ее наличие.

Люди, наводнявшие римские улицы, спешили куда-то. Они могли сбить ее с ног, могли даже раздавить. Но ей было все равно. Спазм боли от увиденного еще не прошел. Лицо, подобное золотой маске, еще несколько раз промелькнуло в толпе. Иногда казалось, что оно существует повсюду, дробясь, как солнечный свет, отраженный стеклом.

Ей стало дурно. Накатывал обморок. Октавия присела на обочину дороги, едва различая собственное отражение в луже у своих же ног. Оно тоже было прекрасно, но многоликий незнакомец этого не замечал. Он искал не ее. Ее спутанные светлые кудри, золотистые ресницы и голубые глаза не производили на него никакого впечатления. Октавия смутно помнила, что в прежни безболезненные времена, молодые люди считали редкостной ее красоту. Но ему было все равно. Так кто же он?

Есть ли у него имя? Существует ли он, как единая личность, а не мелькающее в толпе размноженное наваждение? Есть ли он вообще? Или это все ее воображение.

— Легче было бы умереть, чем терпеть его присутствие, — прошептала Октавия более для себя самой, но кто-то ее услышал. Кто-то из прохожих остановился и склонился над ней, проявляя участие. Ей бы хотелось, чтобы это был тот ослепительный красавец из толпы, но это оказался какой-то старик.

— Ты пришла в Рим издалека? — он обеспокоился, заметив, как сильно изранены ее ступни. — Ты устала? Ты голодна? Если ты бежишь от своих хозяев, то я знаю, где есть надежное укрытие.

Последние слова он прошептал так, что б не расслышали прохожие.

— Я не рабыня и никогда ею не была, — хоть ее одежды и износились, но он должен был заметить, что они никогда не могли принадлежать человеку низшего сословия. Хотя кто знает, что могли подарить хозяева своим вольноотпущенникам или любимым рабам. Говорили, что император Нерон тоже был влюблен в бывшую рабыню и, наверняка, одаривал ее всем, чем мог. Октавия была всегда свободна физически, но рабство ощущалось где-то глубоко внутри. Образ в толпе ее поработил.

В голове все еще горело от боли. Она почти не видела седого старца, заботливо рассматривавшего ее. Правда, ей не понравился какой-то символ, мелькнувший на его руке, хоть она и видела его всего лишь миг.

— Кто ты, дитя? — он слегка коснулся ее головы. — Как твое имя?

Какое-то мгновение, она сама не могла вспомнить, как оно звучит.

— Восьмая. Я восьмая по счету, — только и произнесла она. Губы сами сказали это.

Больше старик не спросил ни о чем. Он помог ей подняться. Вместе с заботой от него исходили какой-то приятный покой и душевная теплота. Странно, что совершенно чужой человек может вести себя так по отношению к кому-то, кого встретил на улице.

— Пойдем! — сказал он. — Я покажу тебе место, в котором мы собираемся по ночам. Там безопасно. Ты можешь оставаться там столько, сколько пожелаешь сама.

Метки бога и дьявола

Домиций спал. Акте села рядом с ним и молча разглядывала его. Есть ли на нем метки? Ей почему-то показалось, что есть. Но кожа юноши была чиста. Она даже отвела пальцами каштановые волосы, чтобы проверить, нет ли отметины под ними. Огненных знаков на нем не обнаружилось. Но чувствовалось, что они есть. Как странно! Она могла с уверенность сказать, что Михаил еще не встречался с ним и не пометил его для своего избранного общества убийц. Возможно, это произойдет в будущем? Обычно она не заглядывала так далеко.

Во дворце перед ней легко открывались все двери, закрытые для других, но сюда она предпочла влететь ночью через окна. Так ей было привычнее. Подглядывать за другими всегда лучше так, чтобы никто не заметил и тебя.

Юноша крепко спал на весьма неудобном ложе. Никто и не подумал отвести ему достойные его ранга покои. Ведь его вообще сюда не звали, а приняли из милости. Нужно было оставить его на съедение львам. Акте уже пожалела о том, что вмешалась и его спасла.

Спящий был красив. Он слишком сильно напоминал другого человека, которого хотелось бы забыть.

Тот другой юноша был египтянином. Кажется, его звали Таор. Кажется…

Сколько столетий с тех пор прошло? Акте не считала годы и века, как их принято считать у людей. Люди всему установили счет и все спешат запечатлеть в камне или записях, потому что сами не вечны. Люди понимают, что смертны и это делает их уязвимыми. Она посмотрела на свои заточенные когти, которые когда-то оставляли глубокие метки на стенах древних пирамид, а теперь оставляли такие же, если не более глубокие отметины, на римских колоннах. Ей нравилось оставлять свои следы, чтобы утвердить себя владелицей данных монументов, а люди просто опасались, что память о них исчезнет с их смертью. Египетские фараоны, например, желали излагать свои истории в иероглифах на стенах собственных гробниц. Так было принято. Таким образом после того, как время их жизни истекло, они все равно продолжали существовать в причудливых рисунках на внутренности пирамид. Акте людской страх исчезновения не тревожил, потому что все время в мире принадлежало ей. Она была уже до того, как мир был создан. Любимый ангел бога в раю — им когда-то была она. Затем случились молниеносное восстание и еще более молниеносное падение. Только после начал зарождаться мир. Равнина, в которую пали ее восставшие ангелы, постепенно стала превращаться в место, называемое землей. Первые люди осквернили его еще больше, чем пепел сгоревших ангельских тел, от которого по земле начала распространяться первая зараза.

Люди были смертны и в чем-то подобны скоту. Вначале они даже говорить не умели, а потом ее старый небесный противник вдохнул в них разум, и на бесплодных равнинах начали зарождаться цивилизации. Первые королевства людей, а не сверхъестественных созданий. Люди, будто в насмешку над павшими на землю или в ее недра ангелами, стали развиваться, как раса.

И все равно эта раса осталась под пятой у своих более могущественных и практически незримых для людского глаза предшественников. Те обитали прямо рядом с людьми: в лесах, водоемах, рощах и все равно люди их не замечали, но страдали от них. Когорта насмешников оказалась наиболее расположенной к людям и часто втягивала их в свои игры, чтобы медленно губить. Они строили свои города рядом с людскими и со временем могли бы породниться с человечеством. Этому следовало положить конец. Акте еще не выбрала наместника, которого к ним пошлем. Может стоить вдохнуть немного сверхъестественной силы в этого спящего юношу, сделав его таким образом своей безвольной куклой, и послать к ним на трон. Пусть правит от ее имени, пусть ее язык говорит его губами, ее глаза видят его глазами…

Акте уже склонилась над спящим юношей, желая вдохнуть струю огня из своих губ в его. Ее дыхание всегда было огненным. Оно разольется по его венам, обжигающее, как яд, и полностью вытравляющее из него все человеческие качества. Пора! Нужно сделать кого-то из людей полностью своим. Этот юноша достаточно красив, чтобы в царстве сверхъестественных созданий, его приняли ее ставленником. Акте уже раскрыла губы, из которых вырывалась струйка пламени, как вдруг за окном заворковали две холеные белые голубки. Акте легко понимала язык птиц и зверей — качество, которого были лишены все люди.

— Спит! И даже не подозревает, какая судьба ему уготована, — разобрала она в птичьем ворковании. Это были две голубицы, две особи женского пола с нахохленными веером, как у павлинов, белоснежными хвостами, и каждая из них по-своему сочувствовала красивому юноше.

— Не сокрушайся о нем, — ворковала вторая голубка. — Если бы христианский бог не выбрал его своей жертвой, то он стал бы жертвой его любимого ангела.

Христианский бог! Акте встрепенулась. Секты, собиравшиеся в злачных закоулках Рима, вызывали у нее все больше подозрений. Старый орден «Меченых», как будто оживал в них и становился все более сильным. Сама она давно не опускалась до того, чтобы скитаться по городу и заглядывать в каждую щель. Но голуби… они летали повсюду и все повидали. Их стоило послушать.

— Жаль, что одной жертвы не хватило, — продолжала первая голубка. — Тогда он потерял бы лишь своего брата, а свою жизнь сохранил. Зачем приносить в жертву сразу обоих братьев.

— Потому что они очень разные. Да, их двое. Сутки тоже разделены надвое: на день, и на ночь. Если жертвы будет сразу две и обе из одного рода, то таким образом каждая сторона получит свое: и светлая, и темная.

— Раньше было иначе, — озабоченное голубиное воркование начало резать Акте слух. Она бы впилась когтями в обеих голубей, если бы не хотела дослушать их разговор.

— Раньше бог не хотел утвердиться в мире, куда изгнал своего любимца. А теперь его новая религия готовится охватить весь мир. Скоро и нас могут начать приносить в жертвы.

— Нет, не нас, звериные жертвы отменят, но человеческих жертв будет без числа: и в прямом, и в переносном смысле.

Как много они знают! А на вид просто голуби! Акте прикусила губу. Разве до сих пор человеческих жертв хотела не она одна? С чего бы и богу их захотеть? С того, что Михаил создал из людей орден, который каждый обусловленный промежуток времени, загоняет ее в ловушку? Хоть любимый ангел бога давно проклят, но его убийцы тоже должны становиться в итоге жертвами. Таков сложный устав справедливости.

— А что насчет брата юноши? — продолжали тараторить голуби. Их воркование эхом отдавалось в ее ушах.

— Человек, называемый ныне Петром, тот, что возглавляет тайные общества молящихся, станет ему и спасителем, и палачом.

— А Домиций? — голубка впервые назвала имя.

Акте метнула гневный взгляд на окно. Зря она это сделала. Двум воркующим голубкам, должно быть, ее глаза показались сверкающими рубиновыми огнями. Птицы встрепенулись и улетели. Они не хотели, чтобы Акте сожгла их своим дыханием. Как только за минуту до этого они оказались так беспечны, что подлетели к самому окну. Наверное, так хотели посмотреть на юношу, о котором сплетничали, что совсем потеряли бдительность.

Акте сама пришла сюда, чтобы посмотреть на него. Но ее привлекла совсем не красота и участь спящего. Было что-то магическое в нем, что ее притянуло. На лице и голове нет никаких отметок. А на его груди? Акте распахнула и так уже порванную тогу и заметила края пяти неровных царапин, будто какой-то зверь провел по его коже когтями. Вот оно? Она порвала тогу до пояса, обнажая весь шрам. Метка зверя! Метка дьявола! Метка ее темной половины, безвыходно застрявшей в аду. Сатана, как называли его христиане. По сути, он был лишь ее тенью, сформированной после падения. Акте помнила: удар о землю, боль, злобный гнев отделился от нее темной тенью, и появилась вторая половина с черными крыльями и определенно мужским лицом. Темный ангел был, как отражение нее, только немного видоизмененное. Они не смогли соединиться снова в одно целое, их разбили толщи огня и земли. Не то, чтобы Акте сожалела об этом и чувствовала себя без него неполноценной, но иногда ей снилось, как притягательный голос зовет ее откуда-то из глубин мироздания или из самых недр земли. Он почти пел, и удержаться от того, чтобы последовать за ним просто не было сил. В эти моменты она могла проломить стены, чтобы его найти. Она находила потайные ходы, выстроенные ее павшими собратьями, и спускалась в самые глубины. Но чем глубже она оказывалась под землей, тем дальше становился манящий голос. Это как проклятие, знать, что тот, кто не может существовать без тебя, находится где-то рядом, но чем ближе ты к нему идешь, тем больше отдаляешься. И любые попытки соединения превращаются в пытку.

От этой пытки она страдала давно в Древнем Египте, когда как из ниоткуда появился необычный юноша по имени Таор. Он принадлежал к немху, выходцам из простонародья, которых за военные или какие-либо еще заслуги, возвысил фараон Эхнатон. Таор был чрезвычайно красив, и сейчас, вспоминая его повадки и характер, можно было с уверенностью сказать, что именно он стал первым христианином задолго до появления христианской веры вообще. Первый избранник бога отчасти был язычником, отчасти вообще атеистом. Зато его поведение и чувства полностью соответствовали теперешнему безупречному самоотречению христиан во имя спасения других. Таор считал, что его долг, как человека, принести в жертву всего себя, если от того будет хоть немного пользы любым живым существам. Желая спасти невинных пострадавших, он случайно облагодетельствовал целую армию проклятых, которые над ним весело посмеялись. Но суть не в этом. Таор был избран, чтобы спасти мир всего одним знаменательным жестом, а не долгой чередой благодеяний. Случилось так, что его заметил в глубокой ностальгии блуждавший в песках, куда некогда пали ангелы, архангел Михаил. Он то и вложил в руку юноши особое оружие, способное убить сверхъестественное создание.

Акте приложила руку к своей шее. Тогда в Египте она не успела даже ощутить удар, но голова слетела с плеч. Таор ударил молниеносно. Он сам не верил в то, что делает. Кинжал сотканный из лучей солнца, в которых когда-то Акте родилась, сделал свое дело. Таор и Михаил на какое-то время остановили ангела, жаждущего захватить весь мир. Но уничтожить ее окончательно оказалось нельзя. Человечество всего лишь получило временную передышку. Тело Акте спустя столетия возродилось снова из того же солнечного света, в котором родилось впервые, только уже закатного, а не рассветного. Она снова существовала. А вот темная половина в аду не умирала ни разу, но с каждым перерождением все больше отдалялась от нее. Скоро она превратиться просто в миф. Акте уже и сама не знала, хочет ли она итогового воссоединения с ней. Жаль, что орден помеченных людей, основанный Таором и Михаилом, тоже продолжал существовать. Бессмертием их, правда, не наделили. Зато им можно было выбирать приемников, которые продолжат их дело. Это были люди с железной волей и обработанными небесной моралью головами. Название их ордена каждое столетие менялось до тех пор, пока не возникли первые христиане. Акте не была до конца уверена, но может, если уничтожить всех христиан, то изживет себя и орден. Только нужно проследить, чтобы не осталось ни одного человека, способного передать учение об ангеле, жаждущим уничтожить мир, дальше.

Конечно, орден это не все христиане, а только какие-то избранные из них. Михаил не метил всех, кого попало. Только редкостных людей, отвечающих его жестким требованиям.

Не так давно Акте сама начала отмечать людей. Ставить свои метки на живом теле из плоти и крови, и таким образом полностью порабощать человека, было куда приятнее, чем иметь простых рабов, каких имеют все знатные римляне. Помеченные люди обязаны были подчиняться ей, забыв о собственной воле. Если бы она посреди ночи парила над пропастью и призывала их туда, то они обязаны были проснуться и пойти на смерть, туда, куда зовет госпожа. Если она прикажет им войти в огонь, отсечь себе руку, выколоть глаза, убить собственных родных, то они, не задумываясь, это совершат. Только в отличие от Михаила она не злоупотребляла своей властью. Зачем? У нее хватало сверхъестественных слуг, которые могли сделать все что угодно без ущерба для себя. У людей хрупкие тела. Таких слуг для сложных заданий не применишь. Никто из них не проникнет ни в жерло вулкана, ни в толщу воды, ни в недра земли, при этом не погубив себя. Акте проявляла к ним снисхождение. Пока они не будут ей нужны, она их не призовет. Но грянь война, в которой люди станут ей нужны, и тогда она сожмет руку в кулак, призывая всех отмеченных ею, и они слепо придут на зов. Их глаза не будут видеть ничего, кроме ее воли. И они пойдут на смерть ради нее.

Акте наклонилась, чтобы поставить свою метку и на спящем Домиции. Пусть присоединиться к ее пока дремлющему и не призванному легиону помеченных. Нужно сделать это сейчас, пока она не передумала, и пока он не проснулся. Ей надо лишь прочертить линии когтями на его лбу, а потом дохнуть на них огнем. А может, стоит воспользоваться той меткой, которая уже есть на его груди и прожечь своим огнем ее? Но ведь это метка чужая. Акте все-таки решила поставить отметину ему на лбу, но так, что б ее никто не увидел. Ей нужен был только миг… и тут она скорее ощутила, чем услышала голос Нерона, зовущий ее. Что-то стряслось.

Рифмы смерти

Тело персидского мага лежало раздавленным в кругу из статуй. Нерон сидел рядом, тупо глядя на труп. Его роскошные черные кудри разметались по постаменту, к которому он прислонил голову. Статуи его не трогали. Пока! Но он не чувствовал себя в безопасности. Судя по всему, даже львы, метавшиеся рядом, стали нравиться ему куда больше, чем изваяния, которыми еще недавно он восхищался.

Акте пнула ногой труп, переворачивая его на спину. Ему целиком содрали кожу с лица, так, что теперь было не узнать, кем был этот человек. Только цветастые одежды мага намекали, что он принадлежал к числу предсказателей, некогда приглашенных Нероном из Персии.

— Я думала, ты давно отослал их всех назад.

— Так оно и было. Я не знаю, как он проник сюда.

— Он пришел на зов статуй, — Акте всмотрелась в неподвижные лица тринадцати мраморных фигур, сомкнувшихся вокруг трупа тесным кругом. Когда она уходила пару часов назад, они стояли здесь же, но совсем в других позах. Сейчас образовавшийся круг все более сужался вокруг мертвого, будто они хотели и вовсе его растоптать. — Он пытался завязать им глаза.

Обрывки зеленого шелкового шарфа все еще висели на шее одной из скульптур. Ткань соскальзывала все дальше вниз, как змея. Еще немного, и она обовьется вокруг ног покойного.

— Похоже, он кое-что знал о таких созданиях, как я, — вдумчиво заключила Акте. — Но не знал, чего нельзя делать. Или по наивности решил, что содеянное не будет стоить ему жизни.

— Я приглашал его и целую орду других персидских магов, чтобы они избавили меня своими наговорами от ночных кошмаров, — Нерон все еще сидел на полу, даже не думая подняться. Его взгляд был задумчивым. — Это было незадолго до того, как во дворце появилась ты. С тех пор они мне стали не нужны.

— А кошмары? Ты до сих пор не жаловался на дурные сны.

— Их и не было, с той ночи, как ты пришла.

— Может потому что сама реальность с тех пор стала кошмарной, — Акте окинула взглядом ряд кровожадных скульптур. — Сны это уже лишнее.

— Реальность всегда была кошмарной, — он снова заговорил так, как подобает императору, серьезно и вдумчиво. — Миру не нужна аура волшебства, чтобы продемонстрировать истинные кошмары. Твоя жуть даже красива, — он кивнул на мраморный ряд. — А вот действительность отвратительна. Я с детства с ней столкнулся. И вовсе не в бедных районах. Порой весьма уважаемые люди способны сцепиться за власть так, что не останется ничего, кроме кровавых ошметков.

— Я знаю, — Акте поманила к трупу одного льва, затем остальных, пусть едят, раз уж мясо не ядовито. Хоть мертвый и был магом, а это не делало его непригодным в пищу для зверей. — Можешь не рассказывать мне о матери, сосланной в ссылку за заговор, о ее казненном любовнике, об отце, который тебя не любил. О жене дяди, которая подсылала к тебе убийц, потому что видела в тебе конкуренцию для собственного сына. О вынужденном браке ради права на наследование власти, о казнях, об интригах, об отравлениях, о юношах, которых заставили покончить с собой, чтобы очистить дорогу для тебя. Вернее, для матери, которая будет править за тебя. И о том, что теперь ее больше нет в живых. Это и так знают все в Риме. А я знаю чуть больше, чем другие. Я существовала тогда, когда еще не родился ты, и много чего успела повидать.

— И увиденное доставило тебе удовольствие? — осведомился Нерон с легким сарказмом.

Акте лишь холодно пожала плечами.

— Как ты сам сказал, человеческий мир это кошмар, в котором нет волшебства. Есть только интриги людей, их хитрость, желание погубить друг друга ради хотя бы небольшой выгоды, казни, яды, мясорубка. У бедных людей кошмар — это смерть от болезней и медленного разложения. Люди стареют и разлаются с тех пор, как достигли зрелости. Чтобы сохранить себя, они плодятся, но с их плодами происходит все то же самое. Обновления в мире нет, есть только продолжения уже начатого тления. На это скорбно смотреть.

— Таков взгляд с небес? — в его синих глазах блеснул неподдельный интерес.

— Да! — Акте подождала, пока от мага останутся одни обглоданные кости и клочки одежд. Теперь нужно было убрать и эти останки. Она провела по костям кончиками ногтей, под которыми прятались искры. От ее легкого касания кости и тряпье вспыхнули всего на миг, обращаясь в горстку пепла.

— Вот и все! Взгляд с небес бывает молниеносным и жестоким. Это все, что тебя тревожило? — она кивнула на то место, где еще недавно лежал труп со срезанным лицом. Одна вещь все-таки не сгорела. Акте наклонилась и подняла ее. Подвеска в форме полумесяца. Только по ней теперь и можно было установить его личность.

— Я помню это украшения, — оживился Нерон. — Его носил главный из магов.

— У них еще был главный, — Акте повертела в руках бесполезный амулет. — Обычные шарлатаны. Кто-то научил их нескольким легко осваиваемым фокусам, чтобы они могли задурить людям головы, но на этом их способности иссякали.

— Верно, они принесли курительные дымы, благовония, кальяны, прочли пару заклинаний, но от этого ночные кошмары не прекратились.

Акте вложила серебряный полумесяц в простертую руку одной из статуй, в ней он и исчез. Что бы она ни говорила, но маг оказался не глуп. Он обнаружил, что статуи могут его видеть и даже следят за ним, поэтому он попытался завязать им глаза. Естественно, они восприняли это, как оскорбление. Ему не хватило сил, чтобы противостоять им. В воздухе еще витали, как ядовитые пары, недавно произнесенные им мантры и заклинания. Ничто из слов, по его мнению, обладавших чудесной силой, ему не помогло. Акте легко дунула на его пепел, чтобы разметать его по ветру. Одного ее дыхания было достаточно, чтобы поднять огненную бурю или снести крышу дворца, но она обычно никогда не злоупотребляла собственной силой.

— Ты велел проследить, уехали ли другие маги или они тоже могли остаться где-то в Риме?

Нерон только пожал плечами. Его это не волновало. А вот Акте слышала, как ночь зовет ее множеством разнообразных голосов. В ночном Риме много чего творилось. Там были те, за кем стоило понаблюдать, были и те, кого следовало немедленно убить, а еще витали любопытные духи, подобные джинам. Наверное, их и занесло маленькое персидское сообщество колдунов, призванное императором, чтобы избавиться больше от мучившей его совести, чем от ночных кошмаров. Акте ощущала это.

— Сегодня ночью мне впервые за долгое время снова приснился жуткий сон, — синие глаза императора Рима уставились куда-то в пустоту. — Мне снились Палатинские холмы и оргии, которые устраивал мой дядя.

— Ты про Калигулу и его сестер. Лихие были времена, но ты ведь этого не видел. Даже Агрипина не привела бы своего ребенка посмотреть на то, как развлекается по ночам, — она случайно назвала покойную мать Нерона по имена. Император не прореагировал на это никак. Какой-то сон волновал его куда больше, чем действительность.

— Во сне все было так реально. Разнузданный пир шел своим чередом. Были факелы, ночь, много алых тканей и там была ты, крылатая, с отсеченной головой в руках.

Нерон выжидающе посмотрел на нее.

— И что с того? — Акте помнила те времена, но они ее не впечатлили. Безумный правитель предавался разврату в компании собственных сестер. Одна из них умерла, две другие устроили заговор и были разоблачены. Сестер сослали, их помощника казнили. Спустя какое-то время Калигула умер и его место на троне занял более спокойный дядя Нерона по имени Клавдий. Ему пришло в голову вернуть из ссылки опальных сестер Агриппину и Юлию Ливиллу. Агриппина сделала все, чтобы наследником трона стал ее сын вместо родного сына самого Клавдия. Сложными путями, но ей это удалось, и какое-то время фактически она правила за Нерона сама. Но в чем-то она перегнула палку и теперь ее труп с пронзенным чревом гнил в скромной гробнице в Мизенах. Акте залетала туда как-то раз. Ей интересно было взглянуть на тело женщины, которая родила такого необычно человека, как нынешний император Римской Империи. Вокруг ее останков собирались могильные духи. Какие-то из них жадно поглощали труп. Акте посмотрела на их молчаливый пир и ушла.

За ней вслед неслись могильные голоса, повторявшие то пророчество, которая услышала ныне мертвая женщина о своем сыне. Что ж, иногда пророчества сбываются, но не часто. Акте знала это по собственному опыту.

— В моем сне ты была в алом, — продолжал Нерон. — Поэтому кровь, капавшая с отсеченной головы в твоих руках, была почти незаметна. Я так и не понял во сне, чья это голова, но она подозрительно напоминала мою собственную. И ощущение было такое, будто именно ее ты и держишь в руках. Ты переступала через обнаженные тела и трупы. Ты искала что-то или кого-то. Это что-то было со мной, даже в детстве оно уже было со мной, черное и крылатое.

Последние слова он почти выплюнул. Как точно он передал то, что не мог видеть никто из смертных.

— Да? — в глазах Акте на миг блеснул интерес. — По-моему тебе следует спать поменьше, — саркастически закончила она. — И тебе не стоит так много думать о прошлом. Помни, что мы живем сегодняшним днем.

Сама она об этом помнить не желала. Прошлое приковывало к земле, не давая ринуться в полет.

Кто-то темный! Кто-то крылатый! Кто-то похожий на ее обожженную тень! В другие времена она бы расспросила о нем подробнее, но прошедшие столетия принесли много разочарований. Акте даже начало казаться, что соединение с собственной тенью стало невозможным.

Зачем думать о ком-то, кого нельзя достать. Лучше подумать о Нероне. О его бездонных синих глазах, о венце в черных кудрях, о его красивом лице и, конечно же, о его власти, которая стала почти безграничной с тех пор, как он расправился с матерью, ее ставленниками и прижал сенат. Многие были недовольны этим фактом неограниченной власти. Акте же нравилось, что у Нерона почти такие же замашки, как у нее самой. Она нашла в нем нечто родственное и теперь наслаждалась этим.

— Кошмарные сны — это иллюзия. Борись с ними, и они никогда не смогут взять власти над тобой. Я знала одного человека, который начал бороться с чудовищами, запугивавшими его в сновидениях, и они сдались под напором его воли. В последний раз вместо пугающего сна, ему приснился сон, указующий, где найти несметные сокровища, будто в искупление за то, что прежде владыки сновидений его пугали, они решили дать ему шанс разбогатеть. Это было давно в Персии, при царе Дарии.

— Тот человек тоже был магом, — Нерон глянул на уже пустое место, ни чем не напоминавшее о трупе.

— Можно и так сказать, — она не добавила, что в сокровищнице, в которую его заманили сны, он погиб. — С любыми наваждениями ночи можно справиться, если только не пригласишь в свои сны такое существо, как я.

Она коварно сверкнула глазами, похожими на два оживленных магией драгоценных камня. Крылья плавно взмахнули за ее спиной.

Акте слышала голоса статуй, шептавшие что-то в мраморной глубине, но их не слышал Нерон. Тесный круг из тринадцати фигур разомкнулся, хотя движений не было заметно. Но скульптуры снова стояли по своим углам.

Поиск

Гай принес ей то, на что было приятно посмотреть. Его стоило за это отблагодарить. Акте стояла в ночной темноте, опаленной пламенем факелом и разглядывала маленький кусочек кожи, срезанный с человеческого тела. Знак на нем был едва различим. Хорошо, что он остался даже после того, как кожу отделили ножом от плоти. Символ, выжженный небесным огнем, имел свойство исчезать, едва его коснулось нечто нечистое. Но сейчас он остался, бледный, как тень. Наконец-то, в ее руки попало то, чем ее истребляли. Защитный знак, которым Михаил метил своих избранных воинов, оказался не таким уж сильным.

Крест, заостренный к концам, как кинжал, и с одной стороны обрамленный краем ангельского крыла. Занятный символ. Он больше напоминал клеймо раба, который безвольно и слепо исполнит любой пагубный приказ. Это не символ избранности. Ее главному врагу нужно от людей лишь подчинение. Они не борцы за справедливость, а просто слепое стадо, отмеченное ангельским огнем.

Интересно, видели ли они Михаила в тот момент, когда он их заклеймил или их глаза оставались слепы.

Акты вертела в пальцах то, что несведущему человеку показалось бы оборванным клочком подпаленного пергамента.

— Тот, с кого ты это содрал, до сих пор жив? — равнодушно спросила она у Гая.

— Один, да.

— Один? — она нахмурила брови.

— Несколько первых попыток были неудачными.

— Опиши это!

— Ну, — преторианец долго подбирал слова. — Их плоть словно выгорала, если срезать такие знаки со спины или с поясницы, с любого места тела, где они заняли большой участок кожи, но у одного раба крошечная метка располагалась на плече, а не на лбу или шее, как у большинства. Его правая часть тела представляет теперь из себя печальное зрелище, но он до сих пор двигается и говорит.

— Приведите его ко мне!

Через считанные минуту покалеченного молодого мужчину бросили перед ней на колени.

— Раб одного патриция, который без спросу ходил на тайные моления по ночам, — пояснил Гай. — Хозяин от него отрекся, едва узнал, что он затевал что-то против вас.

Акте молча обследовала кончиками ногтей его шрамы, руку, повисшую, как плеть, и прогоревшую до кости. Плоть выгорела в области плеча, с которого срезали кожу. То, что осталось, сильно загноилось. Спрашивать раба о чем-то было бесполезно. Язык распух и не слушался его. Очевидно, одна часть тела оказалась парализованной полностью. Любопытно, какой была его реакция на то, что его обугленную плоть исследуют когти того самого ангельского существа, против которого его приучали бороться. Акте не замечала в потухших глазах ни изумления, ни восторга.

Неземное создание прикасалось к нему когтями, а человек ничего не чувствовал. Михаил хорошо готовил свои полка, даже если они и не видели его. Он давно мечтал о таких борцах, которых не смутит ее красота. Он хорошо старался, она старалась тоже. Готовя собственную армию. Сильнее, чем армия рабов и вольноотпущенников, из которых состояла большая часть нынешних христиан.

— Их борьба против меня идет столетия, — холодно пояснила она Гаю, отпуская из рук безвольного раба.

— Их легко перебить. Всех! До единого!

— Борьбу ведут не эти люди, а нечто, подселившиеся к ним. Это сила выдвинет новых людей на места убитых, если только не вычислить того, кто является ее источником. Это может быть один человек или несколько.

Ей приходило в голову число двенадцать. И в то же время главным был кто-то один.

Акте расправила клочок кожи, чтобы лучше видеть знак. Пусть Михаил метил им рабов. Она тоже не так давно стала ставить свои метки на людях, предпочитая тех, кто принадлежит к более высоким слоям общества. От них будет больше пользы.

Ее метка не была такой абстрактной, как отметины на рабах. Ангельский коготь оставлял длинный росчерк, заключавший в себе кроме таких деталей, как диск солнца и очертания крыла еще и древние божественные символы, отчасти перевернутые. Стоило перевернуть те символы, которые она знала в своей прежней небесной жизни, и люди ей подчинялись, становились перед ней на колени, шли на смерть или самоубийство по ее приказу. В перевернутой сути бытия есть смысл и сила. Акте бережно убрала волосы с шеи Гая, чтобы рассмотреть поставленный ее же когтями знак. Он не воспалился. Пока. Рельефные линии бледно мерцали сквозь кожу.

Гай ей полностью подчинился. Это было приятно. Ведь теперь начальник преторианской гвардии он. До него был другой. Агриппина раздавала почести многим своим ставленникам, выгодным ей людям, даже любовникам, но с ее смертью все изменилось. Акте видела тот миг, когда лезвие пронзило ее живот. Она парила за окном и смотрела, как император подослал к своей матери целый отряд, чтобы отнять у нее жизнь. Удивительно: Агриппина была женщиной, подарившей Нерону жизнь и в итоге нарвавшийся на то, что собственный сын захотел ее смерти. Акте видела эту красивую женщину, одержимую жаждой власти всего раз, но запомнила надолго. Никто не смел исполнить просьбу Агриппину заколоть ее ударом меча в чрево, но Акте подтолкнула руку преторианца, и меч прошел насквозь. Агриппина своей необычной смертью пыталась доказать, что жалеет о том, что родила Нерона. Для Акте его рождение было подарком. Он настолько сильно отличался от всех людей во всем мире, что она начала считать его частью себя.

Он бы легко отдал приказал схватить и казнить всех христиан по всему Риму, очистить места их собраний огнем, и костры заполыхали бы по всей столице. Но это было бы слишком опрометчиво? Такой широкий жест ни к чему бы не привел, кроме пустого запугивания. В итоге в Рим стеклись бы новые христиане, и все началось бы снова. Нужно искать первоисточник их укоренения здесь. И все-таки от нескольких очищающих костров Акте не смогла удержаться.

Несколько мест тайных собраний вспыхнули, едва она узнала о них. Пара из них находилась в хлевах, другие в подвалах. Акте проходила по городу и слышала тихие песнопения из-под земли. Вот тогда она выпускала огонь.

Сегодня все было проще.

— Подрежьте ступни одному из пойманных вами рабов, который еще жив, — велела она и внимательно следила, как Гай сам достает кинжал, чтоб изрезать несчастному пятки и пальцы. Раба держали сразу несколько солдат. Он извивался в их руках, как червь. Чтобы ночь не оглашалась криками, ему вставили кляп.

— Что теперь? — Гай обтер кинжал о края своего же плаща, красного, как впитавшаяся кровь.

— Отпустите его! Пусть идет! Пусть ползет, если не может идти, а я полечу вслед за кровавой дорожкой, которую он оставит.

Сегодня, наверняка, опять ночь тайных молений. Будет любопытно посмотреть, куда он поползет: к месту, где собираются другие подобные ему или к выжженному сараю, где уже побывала Акте.

— Нам идти за вами? Впереди или позади вас?

— Не нужно! Я хочу лишь посмотреть…

И она посмотрела! Гай с полком остался позади. Акте парила за кровавым следом настолько медленно, чтобы раненный раб мог ее опережать. Вначале на дороге оставались красные следы его босых ступней, затем лишь капель крови. Он шел, потом полз. Это логично. Нелогичным было то, что Акте прибегала к такому методу поиска, потому что не чуяла тайные места молений сама Они оставались скрыты до тех пор, пока слова молитвы из каких-то закрытых помещений не достигали ее ушей. Вот тогда она их находила, по звукам, не по нюху и не с помощью тайного зрения, которым она пользовалась обычно. Странные секты. Чем их больше, тем больше растет их сила, тем плотнее делается покров незримости. Ее враг постарался на славу. Как будто раньше он старался недостаточно хорошо. Акте старалась не злиться. От злобы теряешь мудрость. Нужно быть хитрее и внимательнее, чтобы изловить их всех, как крыс и медленно добраться когтями до того, в ком источник их силы.

Он в ком-то. Но в ком? Акте недавно стала ощущать, что сосуд их силы прибыл в город. Такого не было раньше. Все эти секты «Помеченные» или другие были всего лишь слугами Михаила. Среди них всегда находился один избранный, вроде Таора. Но сейчас их словно стало несколько, будто зеркало разбилось, множа отражения. И задача их поимки усложнилась.

Акте опустилась на землю, заметив, как кровавые мазки тянутся по ступеням, ведущим в цокольный этаж неказистого на вид строения. Она облетела его и заглянула в узкое окно. Внутри пустота. Окно находилось выше цокольного этажа. Пол и стенки мешали ей видеть. Акте напрягла внутреннюю силу, выбивая неровные дыры в тверди потолка, чтобы можно было подсмотреть за тем, что делается внизу. От ее воли крошились камни. Людям внизу, должно быть, почудилось, что на поверхности Рима землетрясение.

Раненный приполз в свою небольшую общину. Всего-то несколько десятков человек. Он полулежал в их кругу и, запинаясь, рассказывал об ангеле, который несет конец света.

Нужно было отрезать ему язык, чтобы не болтал.

Акте следила за происходящим всего несколько минут прежде чем поняла, что стоит сделать. Уничтожение должно быть немедленным. Не стоит оставлять им шанс. Она выпустила коготь и чиркнула им по каменной стене, высекая искры. Огонь занялся мгновенно еще до того, как она успела оставить свой знак на внешней стене дома. Внутри уже все пылало. В пробитую ей дыру в потолке лился бурный огонь. Двери оказались заперты, хотя люди не помнили, чтобы их запирали. Но замки подчинялись Акте также просто, как и стихия огня. Не было тех замков, которые она не могла раскрыть, но вот перед погибающими людьми они не раскроются. Кто-то пытался выбить дверь, но это было бесполезно.

Огонь неистовствовал. Люди, запертые внутри, тоже. Странно, их вера учит их покорности скота, предназначенного на убой. А тут вдруг вместо молитв попытки совладать с огнем. Точно также они собирались бороться с ней.

— Это бесполезно! — прошептала Акте в темноту, озаренную огнем.

Так ли все-таки бесполезно? На ум пришло знаменательное прошлое. Уже семь раз им удавалось то, что казалось безнадежным. Восьмая попытка уничтожить ее готовиться. Вот состоится ли она это вопрос. Риск всегда есть. Его надо свести к минималу. Акте тоже готовилась. Отразить удар и обратить силы противника в пепел.

Она пропустила меж рук горстку пепла, оставшегося от первых тел. Но пламя еще пылало, пожирая других. Акте наблюдала за пожаром, созданным ее же усилиями.

— Восьмой раз! — звенело эхом в голове. — Восьмого раза допустить нельзя! Иначе все пойдет по кругу.

И на миг огонь принял какую-то незнакомую ей форму, будто стал живым существом, то ли смеющимся над ней, то ли сожалеющим.

Ангельский лик

Октавия проснулась, ощущая боль. Физическую боль на этот раз. Она почти не помнила о том, что сделала прошлой ночью, но окровавленный нож живо напомнил ей об этом. Он валялся возле убогой койки, на которой она спала. Другим приходилось спать на лежанках или вовсе на полу. Их маленькое подвальное общество состояло в основном из сбежавших от хозяев рабов и бедняков, которым было некуда пойти. Спать здесь оставались только те, кому было опасно выходить наружу. А те рабы, которые все еще жили у своих господ, вольноотпущенники и люди, не оказавшие еще совсем за чертой бедности, приходили на собрания лишь по ночам. В общей толпе Октавия заметила и нескольких людей, которые явно принадлежали к высшим сословиям. Они особо опасались, что их заметят здесь и были как будто посторонними. Но они приходили. Раз за разом. И все, чтобы послушать проповедь старца, которого называли Петром.

Это он нашел ее на улице и привел сюда. Октавия тихо вздохнула. Его доброта не знала границ, но лучше бы он не рассказывал ей того, о чем рассказал.

Она глянула на окровавленный нож на полу. Вчера она сделала это! И физическая боль ненадолго затмила душевную. И все из-за слов Петра.

После их короткого знакомства, старец отвел ее в свою общину. Люди обитали в подвале, как крысы и одевались в отрепья, но в них было некое достоинство. Здесь были красивые и молодые на ряду со старыми, но все они почему-то шарахались от нее. Разве они уже знали, что она безумна? Но кто бы успел им об этом сказать? Они видели ее в первый раз и, тем не менее, пугались одного ее вида. А ведь она была одета ни чуть не хуже них. На них всех такие же отрепья, как на ней. Они тоже истощены. Многие из них совершали странный жест, когда Петр проводил ее мимо них.

— Что они делают?

— Они осеняют себя крестом, — терпеливо пояснил старец.

— Для чего? — Октавия не понимала, ведь крест — это орудие пытки и казни, к нему прибивают гвоздями преступников. Неужели они считают, что она преступница, сбежавшая от наказания.

— Это чтобы отогнать зло.

— Зло! — Октавия нахмурилась. — Что для них зло?

Люди напоминали запуганных животных, стадом сгрудившихся поодаль. Каждый с опаской взирал на ее лицо. Но она ведь не уродина! Безумная, да, но не дурнушка. Она не могла за вечер стать такой безобразной, чтобы люди начали ее пугаться. Утром, когда она подходила к воротам Рима, в толпе шептались о том, что она красива, как утренний свет.

— Попрошайка с лицом Венеры, — произнес какой-то патриций, предложивший ей последовать за ним в его дворец. Наверное, он искал себе любовницу. Но Октавия отшатнулась от него с таким с таким неистовством, что он испугался ее преследовать. Другие прохожие, прельщенные ее видом, тоже опасались приставать к ней, заметив, что у нее не все в порядке с головой.

Здесь же, в убогом обществе в подвале, она не успела отпугнуть кого-то своими выходками. Им не понравился ее внешний вид. Но почему?

Петр нашел ей место, чтобы она присела, откинул золотистые кудри с ее лба и коснулся сухими узловатыми пальцами ее щек.

— Твое лицо! — прошептал он. — Их пугает твое лицо!

— Почему?

— У ангела зла, когда-то сошедшего с небес, было такое же лицо, как у тебя.

Она хмурилась, все еще не понимая. Не перепутал ли он ее с тем незнакомцем, которого она все время встречала в толпе и вид которого ее обжигал. Но нет, Петр говорил именно о женском лице, а незнакомец определенно был юношей.

Время ночного собрания как раз подходило. В подвал по одному стекались люди. Кто-то из них прикрывал лицо капюшоном, кто-то приносил немного еды для нуждающихся. Все они приходили тайно. Их было слишком много, чтобы каждый мог заметить ее и рассмотреть ее лицо. Это собрание людей было первым, где она не увидела ни разу за всю ночь обжигающего красивого незнакомца. Здесь собрались просто люди. Его среди них не было.

Все они ждали чего-то от Петра, и он произнес речь. Октавия хотела спросить у него, что такое ангел? Но он рассказал сам. Его речь была долгой. Он говорил о мире, в котором еще не было людей. Об одном-единственном боге, который создал все живое. Это не был один из пантеона римских богов, известных ей. У этого бога не было имени. Но он создал ангелов — всесильных существ с крыльями и небывалой красотой. Самого первого из них звали Денницей. Он восстал против бога, создавшего его и пал на землю, чтобы теперь искушать и изводить своим злом всех, кто поклоняется богу, в которого верит вся эта община.

Октавия невольно сопоставляла услышанное с тем лицом, похожим на золотую маску, вид которого ее обжигал. Сейчас память о нем перестала быть болезненной. Ей грезилось, что она держит его в руках, как маску сделанную из золота, и та скалится на нее то в трагическом, то в комическом оскале, как маски актеров. А кто-то снаружи на улице зовет ее, требуя, чтобы она покинула собрание христиан. Но его зов бессилен.

Христиане! Октавия услышала это название впервые от бывшей рабыни по имени Ликия, которая хвасталась тем, что одной из первых вступила в общину. Это была приятная на вид молодая женщина с медными вьющимися волосами.

— Таких общин по Риму еще много, — шептала она на ухо новообретенной подруге. — Мы не единственные в городе, но Петр проповедует только у нас.

Проповедует! Интересное слово. Октавия поняла, что проповедовать это значит говорить о малопонятных вещах, постепенно растолковывая их. Так Петр говорил о падении ангелов, о губительной красоте Деннице, о его бесконечной силе здесь, на земле.

— Вот, чьей жертвой я стала, — вслух подумала Октавия, но Ликия сделала ей знак молчать. После проповеди Петр совершал странный обряд с хлебом и вином. Ликия назвала его причастием.

— Тебе пока нельзя, — шепнула она Октавии. Однако, когда все разошлись, они с Петром остались одни, не считая десятка людей, запуганно взиравших на гостью.

— Ты совсем, как он, — Петр снова осматривал ее лицо. — Но это не значит, что тебя нельзя спасти.

Сама Октавия считала, что ее спасти нельзя. Боль и огонь засели где-то в глубине нее, как спящий дракон, который набирается сил для новой атаки.

— Кто я, если не ваш ангел зла? — прошептала она, когда Петр поднес чашу с водой и провел крест-накрест по ее волосам, повторив вслух ее имя и какие-то молитвы.

— Ты не он! Пока! Ты такая же дочь бога, как все другие.

— Всех остальных не жжет огонь изнутри. Они живут и дышат свободно, даже если они рабы. А внутри меня как будто тюрьма, в которой заточено пламя. И оно меня сжигает… изнутри.

Другие члены общины не смели к ней приблизиться. Рядом был только Петр. Ликия ушла.

— Ты говоришь, что мои страдания могут быть из-за лица… — Октавия посмотрела в упор на Петра. — Лица ангела зла, которое я ношу, потому что оно с рождения мое.

Не маска из золота, которую во снах она держала в руке и которая усмехалась ей, а ее собственное лицо. Его не снять, как маску. Его можно содрать только вместе с кожей.

Октавия молча следила за тем обрядом, который Ликия назвала причастием. С ним вроде бы отпускались все грехи, и человек очищался от зла. Это был всего лишь кусочек хлеба, смоченный вином, и все члены общины принимали его спокойно. Но едва Петр вложил его ей в рот, как язык обожгло. Октавия отпрянула.

— Все будет хорошо!

Но она уже не верила мудрым словам старца. В ней одной он мог ошибиться. Есть такие проклятые, которых нельзя спасти. Оставшиеся в подвале люди смотрели на нее с бесконечным подозрением. И ей снова показалось, что среди них в самом далеком и темном углу она видит обжигающе красивого незнакомца, от вида которого все внутри сжимается от невыносимой боли. Его высокомерие и зло исходящее от него поражало. И, кажется, что тело его было не вполне человеческим, обрамленным крыльями и частично покрытым золотой чешуей, как у дракона. Тем не менее, физическое влечение к нему оказалось бесконечным и мучительным. Его видела она одна. Если б другие увидели, они бы тоже сошли с ума при взгляде на него.

Почему его видит она одна? Неужели, правда, из-за своего сходства с падшим ангелом Денницей? Октавия мельком видела свое отражение в чаше с водой. Оно было неестественно-бледным и каким-то нечеловеческим. Дождавшись, пока все уснут, она достала нож. На собрании им разрезали хлеб. Лезвие было очень острым. Кто-то даже поранился об него, и капелька крови запеклась на острие.

— Его лицо! Лицо ангела зла! — все еще звучало у нее в ушах. Она закрывала глаза и снова видела людей, которые отворачивались от нее или смотрели с ужасом. Если все ее мучения из-за лица, то от него можно избавиться. Это был отчаянный шаг, но она думала всего лишь миг, прежде чем поднести нож к своему лбу.

Боль оказалась обжигающей. Человек, не испытывавший внутренних обжигающих мучений, ее бы просто не выдержал. Октавия сделала все быстро, как только могла. Пролилось много крови. Кровь осталась на убогой лежанке, куда она упала, прежде чем потерять сознание.

Окровавленный нож выпал из ее руки и звякнул об пол. Вероятно, ей только приснилось, что клочки содранной с ее лица кожи, вспыхнули огнем и сгорели, еще раньше, чем упали на пол.

Она спала долго, и ей снилось, что она стоит на краю утеса, а под ним простирается Рим. Золотая маска на витой длинной ручке ухмылялась в ее руках, как живая. Она меняла мимику, изображая то трагедию, то комедию. И под конец она запела красивым звучным голосом, от которого содрогнулся и начал рушится огромный город внизу. Небеса взорвались огненной бурей. Во сне Октавия обернулась и заметила, что на краю утеса есть каменный выступ, похожий на жертвенник, а нем лежит грациозное существо с крыльями и золотистой головой. Оно смотрело на Октавию ее собственными глазами и улыбалось ей такими же губами, как у нее. Когда утес рухнет, оно улетит, а Октавия погибнет. Золотая маска вдруг вырвалась из рук Октавия, проворно, как птица, и прильнула к ее лицу так, что было не оторвать.

Октавия проснулась. Казалось, что существо с крыльями до сих пор здесь. Но ее глаза обнаружили только окровавленный нож, как в лавке мясника.

Память о содеянном постепенно возвращалось. Недаром ее прозвали безумной. Только сумасшедшая могла совершить такой поступок. Ну, если задуматься, то такое мог сделать еще и человек, настолько отчаявшийся в поисках избавления от мук, что ему уже все равно, на что решиться.

Жертва оказалась принесенной зря. Боль не прошла. Даже во сне, когда обжигающая маска вспорхнула ей на лицо, боль была невыносимо сильной. Что ж, теперь она изувечена. Ну и пусть, бродяжке не за чем быть красивой.

Ее взгляд случайно упал в чашу с водой, забытую здесь Петром. Странно, в воде отражалась прежняя Октавия с золотистыми кудрями и нежной кожей, на фоне которой блекло выделялись светлые брови и ресницы. Никакой кровавой маски с содранной до мяса кожей в воде не отразилось.

Девушка поднесла руку к саднящему болью лицу. Оно только болело так, будто было срезано. На ощупь кожа была гладкой и мягкой, и самое главное, не порезанной.

Октавия ощутила, как ухнуло в груди сердце. Как такое может быть: нож на полу в ее крови, а ран не осталось. Разве срезанное до мяса лицо может за ночь отрасти назад?

Общество волхва

Акте приходила сюда редко, но ей всегда были рады. Здесь ее почитали, имея очень мало понятия о том, кто же она в действительности есть. Люди, которые входили в это сообщество, не были так бедны, как христианские секты, потому что брали деньги за чудеса, которые совершали. Жаль, что все их чудотворения имели свойство быстро кончаться и оборачиваться большим несчастьем. Вот и сейчас, к предводителю сообщества явилась женщина, которую он некогда излечил от слепоты одним прикосновением рук. Зрение с тех пор у нее не отнялось, но глаза начали слезиться кровью, и полностью отсохла правая рука.

Акте пренебрежительно смотрела, как глава общества бессмысленно суетиться перед бывшей богатой клиенткой. Недуг, появившийся после чудотворения, обычно не удавалось исцелить. Но Симон-волхв никогда не сдавался. Акте медленно шла к нему через подземный зал, а члены его общества раболепно кланялись ей, падали на колени, спешили поцеловать край ее одежды или даже след ее стопы на полу. Эти люди начали молиться на нее с тех пор, как она пришла сюда впервые и продемонстрировала немного своих способностей.

Волшебство было тем, что здесь истово почитали. Акте помнила, как заметила Симона впервые на вечерней площади, где он совершал незначительные мелкие чудеса с той же легкостью, с которой обычно показывают фокусы. Но это были не трюки. Акте видела, как он пытается из ничего создать огонь, и ему это удается. Он мог прикосновением руки снять с человеческой кожи сыпь, мог восстановить искалеченные конечности людей или сделать так, чтобы отрубленные пальцы отрасли. Правда, отрастая, они спустя небольшой срок становились похожи на нечто чудовищное, живущие само по себе, вопреки воле своего владельца. Вся помощь Симона в итоге оборачивалась некой жутью. Тем не менее, люди стекались к нему. Он был популярен, и в отличие от христианских чудотворцев брал деньги за свои чудеса. Акте даже думала, что Симон-волх, был зачат кем-то из ее падших ангелов. Случалось, что они насиловали смертных женщин, юношей, детей. Иногда на свет появлялись плоды такого слияния, настолько же противоестественные, насколько и оно. Симон был тому ярким примером.

Акте пнула ногой какое-то багровое существо, похожее на облезлого тощего дракона с перепончатыми крыльями. Оно ползало по полу, и в нем нетрудно было узнать одного знатного человека, год или два назад обратившегося к Симону за помощью. Теперь он навсегда останется здесь. В этом месте было еще много подобных зверушек, некогда бывших людьми, искавшими чудес. Акте пренебрежительно осмотрелась вокруг.

На мраморном полу, как она и велела, поверх ранее бывшей здесь пентаграммы, выложили ангельский знак. Здесь исполняли все ее приказы.

Только Акте не доверяла их раболепию. На теле каждого, вступившего в сообщество, она выжигала свой знак. Метка заставит их подчиняться, даже если они взбунтуются.

— Госпожа! — Симон оторвался от всех своих занятий, заметив ее. В его потайных карманах звенели бессчетные монеты, которые он охотно принимал в дар или в качестве оплаты ото всех, кто стекался посмотреть на его чудеса.

Акте прошествовала в центр залы и села в резное кресло, которое поставили здесь специально для нее. Оно сильно напоминало трон, и от этого ей было особенно комфортно. Странно, что именно здесь, среди этих хитрюг, охотно подчинившихся ей, она вдруг начинала чувствовать себя королевой вселенной.

— Кто приходил, пока меня не было? — ее голос золотым эхом пронесся по зале, тревожа верующих в нее.

— Патриции, жены сенаторов, даже несколько преторианцев, — Симон загибал пальцы, подсчитывая.

— Ты отметил всех?

Он кивнул. Они давно договоришь, чтобы он оставлял порез на теле каждого, обратившегося к нему и брал немного их крови. В этот раз он поднес ей целую чашу, в которую набрал по капле крови всех своих посетителей. Акте жадно прильнула к кровавому питью. Удивительно, как вместе со вкусом крови людей ощущаешь их чувства, мысли, видишь их лица, и познаешь их страхи. Акте не нужно было давать список имен, она и так видела каждого.

— Кровь людей — поразительная вещь, — обратилась она к Симону. — Стоит выпить ее совсем немного, и они подчиняться тебе.

— Тебе, а не мне, — возразил он, наклонив голову. Он всегда избегал смотреть ей в глаза, считая это дерзостью. Весьма странно для человека, который желал провозгласить себя земным богом и находил для этого много логичных обоснований. Акте не собиралась сдерживать его порывы. Пусть называет себя, кем хочет, обманывает людей, упрочняет свою необычность в глазах толпы. Когда людей в мире совсем не останется, уже не будет иметь значения, во что они верили, а во что нет.

— Я помню другого Симона, — Акте нахмурила золотистые брови. — Мальчика по имени Симон, сына рыбака. Когда он вырос, то сменил имя и последовал за человеком, именовавшим себя Христом. И люди подчинялись им двоим, какое-то время… Затем Христа ждала расправа.

— Ты это видела? — волхв опустился перед ней на колени.

— Да, — Акте задумчиво смотрела в пустоту. — Распятие в крови. Но у Христа было двенадцать учеников. Все они еще живы. И иногда кажется, что люди хотят подчиниться им. Но какие люди? Беднота, рабы…

Ее взгляд упал на существ в клетках, когда-то бывших людьми. Клетки были подвешены к потолку и спрятаны в нишах. Для мира эти люди исчезли, а странных существ можно было показывать за деньги. Наиболее безобидные из них ползали по залу, не скованные цепями. Все равно им некуда податься отсюда. Мир не приемлет уродов и безумцев. Но кудесник Симон нашел в нем свое место.

— Мне нравится тот контингент, который выбираешь ты. Знатные и богатые люди могут платить за чудеса, а их родня готова платить за то, что скрыть последствие этих чудес, если они оказались слишком разрушительными.

В неких существах, запертых здесь, все еще остался намек на человечность. Но разум они потеряли. Для них это, вероятно, было милосердно. Лучше не понимать, что ты стал чудовищем.

— Твой паноптикум напоминает мне моих падших ангелов, после падения они тоже утратили приятный облик, но, к сожалению, остались в рассудке.

— В противном случае у тебя не осталось бы армии, моя госпожа.

— И то верно, хотя нет… я всегда могла бы найти такое общество, как твое. Многие из твоих последователей неплохо владеют оружием. Они бы смогли составить конкуренцию даже преторианцам.

— Новые члены ордена ожидают, когда ты снизойдешь до того, чтобы посвятить их лично.

— Разве я делаю это не каждый раз, когда в ваши ряды вступает кто-то новый? — ее метка должна была стоять на всех, чтобы люди стали ее преданными рабами. Ей нравилось подобострастие Симона. Так обращались к ней люди в Древнем Египте, падая ниц. Он стоял перед ней на коленях.

Не все были с ним так добры. Акте помнила, как Симон предлагал деньги ученикам Христа, Петру и Павлу, за то, чтобы они поделились с ним своей святостью, но они жестоко отвергли его. Возможно, оно и к лучшему. У общества христиан должен быть тот, кто им противостоит. Симон подходил для этого идеально. Его даже не надо было настраивать против них. Он сам был обижен на них настолько, что толковал все их заповеди наоборот и находил в этом удовольствие.

— Ты больше не сталкивался с христианами? — все же спросила она, хотя и не ощутила в кубке с кровью никого, кто мог бы принадлежать к ним.

— Лично нет, но мои люди наблюдают за ними.

— Издалека?

— Двое или трое притворяются членами их секты.

— Хорошо! — Акте заметила молодого мужчину, который уже начал превращаться в нечто невообразимое и теперь прятал изуродованные конечности под нелепым балахоном. Но его лицо все еще оставалось довольно привлекательным.

— Вот он! — она указала на него рукой. — Пусть отправится к ним в следующих раз, когда у них будет собрание, и попросит, чтобы они его исцелили.

Симон согласно кивнул. Он исполнит ее указание. Акте в нем не сомневалась.

— Теперь приведи ко мне новопосвященных. Всех до единого! — велела она.

Их выстроилась целая очередь. Акте холодно наблюдала, как каждый из них опускается на колени перед ее креслом и ждет, пока она отыщет место на его теле, где удобней поставить метку. Ее раскаленный коготь скользил по их шеям, локтям, спинам, выжигая древние символы. Послушание и покорность ангелу — вот, что означали тайные небесные знаки, в которые она добавила кое-что свое. Теперь ни Михаил, ни бог не отнимут у нее ее слуг. Акте разрывала одежду на груди посвящаемые, чтобы прочертить огненные символы над сердцем или печенью. Ее когти скользили им под кожу. Последний посвященный был особенно красив. Акте уже приоткрыла губы, чтобы выпустить струю огненного дыхания ему за ухо, но передумала и дохнула прямо в лицо. Юноша упал на пол, мечась и крича. Огненная метка целой надписью прочертила ему щеку и часть гладкого лба. Красивым он уже не будет. Клеймо не срезать вместе с кожей, не снять, не смыть. Пусть бывший красавчик носит его, как неотъемлемую часть собственного лица. Зачем людям иметь красоту, если у ее ангелов красивый вид отняли?

Другим посвященным тоже было больно. Ее огонь прожигал не только плоть, но и сознание, заставляя мучаться душевно, а не только физически. Зато эти люди будут верны. Все они приняли пытку посвящения, как должное. Какое-то время Акте все еще сидела на своем импровизированном троне, расправив крылья. А потом ринулась в полет. Она уходила и снова приходила сюда, когда хотела. Это общество целиком принадлежало ей.

Символы зла

Домиций спал, и ему снилось, как тонкие ангельские пальцы прочерчивают огненные линии на его груди. Боли не было, потому что во сне когтями его кожу вскрывал не монстр с арены, а настоящий ангел с прекрасным лицом и белоснежными крыльями. У него было лицо и тело Акте. Она не произносила ни слова, молча, чертя какие-то символы на его груди. Ее когти скользнули под кожу, оставляя глубокие шрамы, и опалили огнем. Странно, что вместо ногтей у нее изящные золотые коготки, а пальцы такие длинные и тонкие, что напоминают нити паутинки. Наверное, такими и должны быть пальцы ангела.

Ангел! Слово само возникло в голове. И вместе с ним возник болезненный вопрос: а что такое ангел? Существо с крыльями? Не только. В слове был заложен какой-то сокрушительный смысл, от которого привычный мир рушился.

Во сне он видел какие-то руины и огненную лаву, подобную вулканической. А потом он видел, как Акте отошла к стене и начертила его кровью какой-то замысловатый символ. Стена под ним завибрировала. Нет, вибрировала не стена, сами линии, из которых состоял символ, двигались, как органы живого существа и сияли загадочным светом.

— Знак подчинения людей нам! — подчеркнуло твердым голосом крылатое создание.

Когда Домиций проснулся, в его глазах все еще стояло кровавое марево. Голова раскалывалась от эха неземных голосов. Он сонно потирал глаза, когда заметил необычного гостя, спокойно сидевшего в резком кресле. В его темных волосах сиял венец — символ власти.

— Ты спишь так, будто опустошил разом все бочонки с вином в моих погребах, — лениво заметил он. — Уже давно стоило проснуться и разъяснить, что ты хотел показать мне своим безрассудным поступком на играх.

Домиций чуть было не спросил: а где Акте? Ее образ во сне был таким четким, что казалось, она сама тоже должна присутствовать здесь. Юноша вовремя опомнился и прикрыл рот. Спрашивать о чем-то у императора не прилично, особенно о том, где бродит его подруга.

Подруга? Или кто она Нерону? Любовница? Или просто любимица? Его советница? Его… судьба.

Последнее слово пришло на ум, как нечто уже утвержденное. Судьба, страж, рок в виде крылатого существа, которое стоит за спиной кровожадного правителя и ждет своего часа.

Домиций до сих пор не верил, что Нерон вспыльчив и кровожаден. Ведь он вел себя до сих пор очень сдержанно, с чувством царского достоинства… Хотя разве можно с уверенностью что-то сказать о человеке, которого видел всего несколько раз. Домиций успел отметить, что нынешний император Рима неправдоподобно красив. Вероятно, поэтому простой народ так почитал его. Ну, и, разумеется, за его таланты, которые Нерон не стеснялся демонстрировать. Он принимал участие в играх, читал стихи и поэму собственного сочинения, выступал, как актер. Не каждый правитель способен на такое. Был ли в Риме еще один такой?

Пока Домиций смотрел на гостя, приоткрыв рот, в темных глазах Нерона мелькнула какое-то затаенное зло.

— Тебе настолько нравятся львы, что ты хочешь быть принесенным им в жертву. При чем добровольно. Или же тебе не живется от влюбленности в кого-то, кому эти львы принадлежат?

В до этого спокойном голосе различалось что-то похожее на ревность. Домиций даже не понял: кому могли принадлежать львы, кроме самого императора?

— Я не помню, — голова действительно раскалывалась от резкой боли, едва он пытался напрячь память. — Мне показалось, что меня кто-то позвал.

— Кто-то, кто стоял рядом со мной и чьей красотой сложно не восхититься?

— Нет, — Домиций отрицательно мотнул головой. — Кто-то темный, как туча, с черными крыльями. И его глаза, синие, как грозовое небо, я их помню, но даже не помню слов, которые он произнес.

— Похоже на бред. Ты часом не болен?

— Он мне велел, и я подчинился, — юноша пропустил ехидное замечание мимо ушей. — Но что до болезни… я и, правда, ощущаю себя больным. Как будто из меня выпили и молодость, и силу разом.

— И выглядишь ты плохо, — Нерон на миг задумался. — Думаешь, что есть создания, которые пьют из людей силу и юность, как вино?

— Не знаю, — Домиций пожал плечами. Он все еще не решался спросить, чем обязан такой чести, что сам император пришел к нему лично, один, без охраны, без сопровождения. Хотя, вероятно, охрана стояла снаружи дверей. Юноша не сразу заметил льва, который покорно лежал перед креслом, в котором сидел Нерон. Должно быть, он был ручным, но как остры его когти, царапавшие пол, как недовольно взмахивает его хвост и скалится пасть.

— Львы благородные животные, но рядом с ними надо быть осторожнее, — как бы невзначай сказал император.

Домиций покорно кивнул.

— Знаешь, я помню времена, когда еще не был императором Рима. Ко мне подослали наемных убийц, их подсылали ни раз, но кто-то темный и крылатый стоял между ними и мной. Интересно, встанет ли он сейчас между нами, если ты вдруг решишься взять меч и накинуться на меня?

— Я не решусь.

— Ну, так похоже ты не безумен.

— К тому же между нами лежит лев.

— И то, правда, — Нерон будто только сейчас заметил зверя. — Значит, тебя больше не тянет кинуться в объятия ко львам.

— Не тянет.

— Выходит, ты можешь уже вернуться домой.

Последнее предложение обожгло его, как огнем. Уехать из дворца это значит не иметь больше возможности видеть Акте и подходить к ней близко. Акте! Домиций тревожно оглядывал помещение, ища глазами ее. Ощущение было таким, что она должна присутствовать здесь. Вероятно, это чувство сформировалось из-за понимания того, что она сейчас находится где-то в покоях дворца. Так близко! В амфитеатре он хотел всего лишь получше рассмотреть ее, поэтому охотно подчинился голосу, зовущему его ступить вниз, на арену, где в самом разгаре шли кровавые игры. Такой шаг был равносилен самоубийству. Не удивительно, что теперь кто-то считает его безумным. Ведь он собирался принести свою жизнь в жертву просто так по воле момента, а не для какой-то оправданной цели. Странно только, что сам император заинтересовался юношей, который кинулся к львам у него на глазах.

Нерон уже во второй раз проявлял к нему интерес, а Домиций не мог понять почему. Какое ему дело до юноши, решившего умереть в разгар игр?

— Знаешь, — Нерон задумчиво смотрел на него. — Сейчас много всего происходит, из-за чего я должен переживать: война с Парфией за Армению, восстание королевы иценов Боудики, секты христиан, которые плодятся по всему Риму, и о которых мне недаром нашептали, что они опасны. В войнах я могу рассчитывать на своих полководцев, в столице на разведчиков, но есть нечто такое, о чем признаться никому нельзя.

Домиций хотел опустить взгляд, так пристально Нерон всматривался ему в глаза.

— Есть черная тень, могущественная и ужасающая, которая присутствует со мною с самого детства. Ты познал такое ощущение, будто некто всегда рядом? Когда тебя пытаются убить, он становится непобедимым защитником, но когда ты с ним один на один и внешних угроз рядом нет, он терзает тебя всеми когтями. Когда рядом нет другой опасности, то опасным становится он.

Домиций хотел запахнуть разорванную тунику на груди, но, наверное, он спохватился слишком поздно. Император уже успел разглядеть шрамы от когтей.

— Я не ревнив, да и не к чему ревновать, — мрачно ухмыльнулся Нерон. — Говорили, что с самого рождения надо мной нависло проклятие. Оно воплотилось в живом существе. Если мое предположение верно, и сейчас мой темный спутник перешел к тебе, то тебя он полностью сокрушит.

Значит, он все знает: о существе, напавшем на арене в ночи. Домиций этого не ожидал, тем более он не ожидал таких угроз.

— Что же спасло от него тебя? — решился спросить он.

— Ко мне пришла Акте, — Нерон явно ощущал свое превосходство от этого. Он наклонился и погладил льва, который вел себя у его ног удивительно спокойно.

Юноша не нашелся, что на это возразить. К нему Акте точно не придет. Он ведь не император Рима. А вот жуткое существо с арены может вернуться?

— Кто оно? Чего хочет?

— А ты не знал этого, когда шел на встречу с ним? — глаза Нерона сверкнули обсидиановой чернотой, хотя до этого казались синими. В них было лукавство. Они в чем-то обвиняли.

— Я не знал, что встречу там его, — попытался оправдаться Домиций.

— Не знал? — Нерон с мрачной иронией усмехнулся. — О таких встречах знают заранее, мальчик. Люди выходят ночью на перекресток трех дорог, вскрывают себе вены серпом при свете полной луны и ждут… ждут его, и ту силу, которую он с собой несет.

— Но я всего этого не делал.

— Значит, ты сделал что-то еще, что его призвало… — Нерон смотрел на юношу так, будто пытался прочесть, что у него в мыслях. — Во всяком случае, мне это только на руку. Пусть теперь он терзает тебя, а не меня. Мне будет интересно понаблюдать за процессом твоего разрушения от его присутствия рядом. И лучше всего будет, если вы начнете сближаться не в моем дворце. Уходя отсюда, ты уносишь с собой и его, но я тебя не прогоняю насовсем. Если вдруг захочешь прийти и рассказать о своих впечатлениях, то приходи в любое время. Покажи моей охране это.

Он нагнулся, протянул юноше блестящий предмет. Домиций принял его инстинктивно и только после ухода императора начал разглядывать. Всего лишь монета? Только стоило присмотреться к ней и обнаруживалось, насколько она необычная. Это не римские деньги, они даже не из Парфии и не из Армении. Монета принадлежала какому-то незнакомому государству, и вместо профиля правителя на ней был отлит крылатый силуэт, чем-то напоминающий Акте, а вместо решки на другой стороне был отлит диск солнца. Красивая монета, как будто принадлежащая стране богов. Есть ли монеты на Олимпе? И что значит силуэт Акте? Она станет правительницей Рима? Это тонкий намек? Казалось, что она правит Нероном, как он правит страной.

Домиций видел пустое кресло, где недавно сидел император и не мог понять: то ли вся эта странная беседа велась на самом деле, то ли ему приснились откровения Нерона о темном спутнике. Второе было бы лучшим. Худшим будет то, что существо, напавшее на него ночью на арене, действительно может вернуться.

Хранитель тела и души

Десятилетия назад