Бесплатный фрагмент - Анекдоты для Геракла

1. Стоунхендж

Итак, знакомьтесь — Сизоворонкин Алексей Михайлович. Тридцати трех лет отроду, холостяк; сто сорок килограммов живого веса и море оптимизма. Последнее благодаря тому обстоятельству, что на момент, когда Алексей Михайлович, или просто Лешка, как его звали практически все вокруг, вышел на высокое крыльцо ресторана «Лагуна», он никому ничего по жизни не был должен. И, как самоуверенно предполагал, собирался дальше плыть по мутным волнам своего холостяцкого бытия так же легко и беззаботно.

Алексей вышел из «Лагуны» не один. В компании хохочущих парней и девчат он был девятым; без пары, но отнюдь не лишним. Потому что этот вечер, как и многие другие раньше, прошел весело до умопомрачения во многом благодаря именно ему. Сизоворонкин был мастером анекдота. Не просто коллекционером, а талантливым рассказчиком; человеком, который несколько строк анекдота превращал в целый спектакль — на разные голоса и даже лица; как это не удивительно. В нем, казалось, жило множество людей, причем людей, безусловно, талантливых; заставлявших слушателей верить, что с ними поочередно говорят то маленький пацан Вовочка, то его строгая учительница Марья Ивановна, то хитролицый и узкоглазый чукча, а то и Василий Иванович — собственной персоной. У последнего, кажется, и усы на половину лица завивались, хотя никаким гримом Лешка никогда не пользовался.

Вот и сейчас его приятели и приятельницы с готовностью повернулись и подняли головы вверх — туда, где Сизоворонкин с высокого крылечка выдал свой очередной шедевр. Анекдот, как признавал сам Алексей, был так себе — на слабую троечку. Но в его исполнении, как и всегда, он произвел фурор; хотя совершенно не тот, на который рассчитывал сам рассказчик.

— Итак, слушайте, — начал первый герой, в котором каждый слушатель почему-то сразу узнал собственного соседа по лестничной площадке — мрачного и сердитого:

— Что может быть хуже камешка в ботинке?

— Может, песчинка в презервативе? — это с надрывом ответил ему второй персонаж.

В его голосе была такая мука, словно он как раз сейчас эту песчинку на себе и испытывал. Причем именно в том месте, о котором говорил.

— Эх, вы, — каким-то совершенно отрешенным голосом вступил в разговор третий, — а вам камень в презервативе никогда не попадался?

Спектакль кончился, и на крыльце снова стоял Леша Сизоворонкин. Его круглое лицо, освещенное яркими декоративными фонарями сразу с обеих сторон, лучилось от удовольствия и предвкушения того шквала хохота, который несомненно должен был захлестнуть снизу его внушительную фигуру. Но там, у подножия крыльца из мраморных блоков, царила тишина. Причем очень напряженная и — Лешка каким-то шестым, или седьмым чувством почуял — тревожная; даже паническая. Он включил первое чувство; то есть зрение. Открыл глаза, которые в том самом предвкушении прикрыл раньше веками и ресницами, длине и кокетливому изгибу которых завидовали все его знакомые прекрасного пола.

Взгляд наткнулся на лица, освещенные теми же фонарями. Они действительно были напряженными и испуганными; и устремленными куда-то за спину Сизоворонкина. Именно оттуда раздался первый звук; первая реакция на его анекдот. Но это был не хохот и не аплодисменты. За спиной Лешки словно стоял, а может, уже разинул громадную пасть тигр. Видение именно этого полосатого хищника пришло в голову Лешки в первое мгновение, когда он услышал зарождающийся рык. Ноги, сразу ставшие ватными, сами стали поворачивать туловище, а вместе с ним голову и чувства, которых снова стало гораздо больше обычных пяти — назад, к роскошным ресторанным дверям.

Совсем недавно эту тяжеленную и толстенную дверь из массива какого-то ценного дерева придерживал швейцар в генеральском мундире. Теперь на его месте стояла троица. Причем двое громил мало чем уступали самому Сизоворонкину — если брать во внимание вес. Во всем остальном они были полной противоположностью Алексею. Широкоплечие, накачанные, а скорее даже перекачанные мускулами, с угрюмыми лицами, точнее физиономиями, готовыми ринуться в атаку даже раньше каменных кулаков и железных ступней. Но Лешка гораздо больше их обоих вместе взятых испугался третьего — который внешне как раз очень напоминал Сизоворонкина. Против рассказчика — в метре, не больше — стояла его уменьшенная копия. Такой же пухлый и круглолицый человечек был на две головы мельче и Алексея, и своих спутников.

— Точнее, телохранителей, — машинально поправил себя Алексей, пытаясь придать собственному лицу выражение, которое привык видеть вокруг себя главный бандит славного города Рублевска.

Да, это именно он пытался сейчас играть желваками под толстыми щеками. Получалось у бандюка плохо. Под внушительным слоем жира и кожи не катались камни — как ему, наверное, хотелось.

— Да что там камни, — вспомнил вдруг свой анекдот Лешка, — тут даже на песчинку не тянет… нет, про песчинку не прокатит!

Тут же вспомнился другая история, услышанная пару дней назад:

— Инструктор по технике безопасности очень любил рассказывать поучительные истории из своей жизни. Все они заканчивались одинаково: «До больницы, конечно, не довезли…».

Что-то карликовый бандит, очевидно, прочел в лице Алексея, потому что рычать перестал, и кивнул, словно подтверждая: «Да, парень, от тебя даже для морга ничего не останется». Сизоворонкин еще раз оценил кулаки телохранителей и согласился с…

— Камень! — истерично выкрикнула за спиной Наталья — тридцатилетняя девица, с которой у Лешки когда-то давно случился короткий, ни к чему не обязывающий роман.

Да — именно так звали грозного бандита, сейчас шумно переводящего дух после натужного рычания. Это было производным от фамилии — Каменщиков — хотя многие всерьез утверждали, что дело скорее было в характере бандита; в железобетонном характере, об который обломали зубы все его конкуренты.

— Камень, — чуть слышно повторил Гена Петров, один из сегодняшних собутыльников Сизоворонкина.

Наш герой машинально и громко продолжил, опять возвращаясь мыслями к первому анекдоту: «В презервативе…». А потом нырнул вниз — не рыбкой, конечно, а целым китом, расплескавшим по каменным «берегам» из тротуарной плитки всю компанию. Хотя анекдот в тему вспомнился совсем не про кита:

— Если ласточки летают низко… Значит, они обожрались!…

— Кажется, никого не зашиб, — успел подумать Алесей, исчезая в темноте пустыря, который примыкал к ресторану.

Это он так помечал: «Исчезая». На самом деле уже через пару мгновений он услышал истошный крик Камня, пославшего в погоню своих двухметровых бультерьеров. Охранники вскричали что-то явно восторженное и тоже обрушились вниз, наверное, окончательно размазав недавно веселую толпу по площадке. Ни времени, ни желания пожалеть приятелей у Лешки не оказалось. Он почти сразу же услышал за спиной громкий топот погони, и постарался шустрее шевелить ногами. Что удивительно — своих шагов он практически не слышал. Может, их забивал бешеный стук сердца, не привыкшего к таким нагрузкам, да сиплое дыхание? Легкие, даже не пораженные ни каплей никотина, которая, как известно, убивает лошадь, тоже не желали работать в полную мощь. Только голова не отказывала ему, предлагая на выбор анекдоты один шикарнее другого. Правда среди них не оказалось ни одного про спорт, и Лешка мучительно замычал.

— Как будто это может помочь?! — подумал какой-то сторонний наблюдатель в голове, так и не дождавшийся очередного шедевра, — тут если только боги вмешаются.

И Алексей Сизоворонкин, самый обычный атеист, не знавший даже, на какую сторону надо правильно креститься, действительно возопил; кажется даже вслух:

— О боги! Ну почему я не олимпийский чемпион по бегу?!!

Это была его последняя связная мысль в этот вечер. Небо — по прихоти этих самых богов, или совершенно самостоятельно — приложилось по его затылку так, что темнота взорвалась ослепительным светом. Может быть, как раз один из тех богов, к которым он в отчаянии взывал, подал знак, что его крик услышан. Сверху на пустырь, а точнее на макушку практически падающего от изнеможения Алексея, обрушилась ломаная молния, заполнившая собой вселенную. Так, по крайней мере, показалось Сизоворонкину, успевшему отметить за мгновение до того, как провалиться в черную пропасть небытия, как вытягиваются от удивления квадратные физиономии телохранителей, освещенные все той же молнией. Нет, последним все-таки был анекдот:

— В пруд ударила молния, и мужчина, который два года назад пошел купаться пьяным, вышел на берег со словами: «Фигассе, шорты сперли!»…

Открывать глаза не хотелось. Так же, как и отрывать руки от самого прекрасного, что могло оказаться в мужских руках — от женской ножки. Голова Сизоворонкина, лежащего на каком-то каменном полу, но отчего-то не испытывавшего при этом ни малейшего неудобства от столь жесткого ложа, была прикрыта чем-то нежным и невесомым. Он догадался, что этот полупрозрачный полог, скорее всего, был предназначен для сокрытия от нескромных взоров той самой ножки, которую никак не хотела отпускать правая рука.

— Или ножек, — поправил он себя, охватывая левой ладонью вторую лодыжку.

Она тоже была божественно нежной, так что первым и нестерпимым желанием очнувшегося неизвестно где Алексея было подключить к тактильным ощущениям все остальные чувства. Прежде всего, конечно, зрение, а потом и… Правая рука поползла вверх, к округлой коленке, а затем и выше, а левая, оторвавшись на самое краткое мгновение от нежной кожи незнакомки, попыталась резким движением смахнуть с головы ткань. Попыталась как-то неловко, захватив двумя пальцами подол женского одеяния. Материал негромко треснул где-то много выше Лешкиной головы, и огромный зал, который был залит светом столь ярко, что парень невольно опять закрыл глаза, заполнился громким возмущенным криком. Девичьим, естественно.

Потому что это рядом стояла именно девушка, девственница — и это Сизоворонкин понял не благодаря указательному пальцу, который вместе со всей правой ладонью прополз по всей ножке и сейчас нагло и бесцеремонно тыкался в курчавый треугольник светлых волос — в место, которое незнакомка тщетно пыталась спасти от вторжения. Нет — что-то в голове Алексея щелкнуло, и он с вполне понятной ухмылкой узнал ту, кто захлебывалась сейчас криком, не делая, впрочем, ни малейшей попытки, отскочить от насильника.

— Ора, одна из девственных богинь времен года, — определил Сизоворонкин непонятно как, — а именно богиня Весны — сама прекрасная и желанная. Вот это я попал пальцем в…

На курорте мужчина познакомился с дамой. В первый день он погладил ей пальчик, на второй ладошку, на третий…

Женщина разозлилась:

— Вы что думаете, я сюда на полгода приехала?!

Лешка задержал палец перед самым взятием девичьего сокровища, оглядывая остальных Ор, которые — в этом он тоже непостижимым образом не сомневался — охраняли врата дворца повелителя Олимпа от всяких наглых проходимцев. В смысле — тех, кто проходил мимо.

— Ну, я как раз таки мимо не проходил; я тут вообще непонятно как оказался, — подумал Алексей, сравнивая с практически обнаженной богиней Весны остальных Ор, одетых в длинные одеяния и вооруженных короткими мечами, которые они начали угрожающе поднимать над головами.

Сравнение было в пользу красавицы, которая как раз томно закатила глаза и прерывисто задышала. Алексей поспешно, хоть и с немалым огорчением оторвал свой палец от занятия, которое тот нашел без всякой команды со стороны хозяина, и уставился на него. Это был не его палец! Таким пальцем можно было пробивать железные доспехи и черепа крупных животных. Причем без всякого ущерба для перста. Теперь взгляд Сизоворонкина пополз по собственному телу, начиная со злополучного пальца. Ладонь — широченная и могучая; такой не девичьи одеяния рвать, а вражеские латы; вместе с ребрами, выворачивая последние из тел. Рука, переходящая в бицепс настолько громадный и естественный, что его даже смешно было сравнивать с выращенными искусственно в залах бодибилдинга. Лешка напряг его; совсем немного, и сам испугался результата. Бицепс, а может, трицепс — или как там его правильно называют — теперь едва ли смог бы объять двумя руками мужик средней комплектации.

— Так я и дам обнимать себя мужикам, — чуть не рассмеялся обалдевший от увиденного Сизоворокин, — а вот этой красотке?!..

Он опять повернулся к Оре Весны, одновременно вскакивая на ноги. Вскочил одним стремительным и плавным движением, о каком стосорокакилограммовый бухгалтер Алексей Сизоворонкин раньше не смел даже и мечтать. Из тряпки, в которую превратилось одеяние Оры, он тут же соорудил платок, и протер им вспотевшее от умственного напряжения лицо. Да и кто бы не напрягся, увидев себя в обличие Геракла, каким его изображают в учебниках истории. Лешка еще к месту и закон сохранения масс вспомнил (или открыл?). Так что сейчас его сто сорок килограммов были горой мускулов, способной сокрушить все вокруг.

— Вокруг?! — он, наконец, оторвался от лицезрения божественной Оры и огляделся.

Это действительно был дворец. Нет — Дворец! Именно так повелел называть свое жилище громовержец Зевс. Сизоворонкин вспомнил о молнии, что прервала его натужный бег по темному пустырю; оценил мощь и скрытую силу бородатого мужика, сидящего на троне посреди огромного зала, вдоль стен которого сидели и стояли не менее колоритные представители местной знати. Слуги, или там какие-то рабы не могли с такой надменностью рассматривать Алексея. Кто-то внутри него, а затем и сам Сизоворонкин, рассердился:

— Ну, Зевс, ну другие боги Олимпа! Так че теперь, можно рассматривать меня, как вошь? А я вам не вошь, я вам вот!

Он отбросил в сторону комок ткани и напряг монументальную фигуру, обратив столь же гордый, и даже немного снисходительный взгляд сразу ко всем богам, но прежде всего, конечно, к Зевсу. И тот перестал ухмыляться. Физиономия главного олимпийца стала немного задумчивой, а потом такой хитрой и довольной, что сам собой вспомнился анекдот, о чем Лешка всем и сообщил:

— Слушайте анекдот:

— Бывает, придешь в дом, а там на тебя все орут, ругаются, пытаются выгнать из дома. Ты сперва обижаешься, а потом понимаешь, что это не твой дом…

Видимо, талант рассказчика новому телу передался. Потому что после короткой паузы мелко захихикал отвернувшийся на всякий случай от верховного бога Гермес — темноволосый типчик с хитрым лицом и глазами, шныряющими по углам с навечно застывшим в них вопросом: «Что бы еще тут стибрить?». Это Лешке тоже сообщил внутренний голос, который, как оказалось, знал здесь всех. И Геру, морщившую лицо рядом с супругом-громовержцем, и богиню любви Афродиту, начавшую с интересом поглядывать на рассказчика; причем не на его рот, только что выпустивший в мир немудреную историю, а много ниже — в место, до сих пор недвусмысленно реагировавшее на прелести богини Весны. Место это было едва прикрыто накрученной тряпкой, хитрый узел на которой был готов лопнуть от напряжения. И Лешка не выдержал, начал новую историю голосом Афродиты, который вроде бы ни разу не слышал:

— Расскажи мне сказку на ночь, дорогой.

«Дорогой», он же Алексей Сизоворонкин, гордо ответил:

— Я сам сплошная сказка!

Богиня любви зарделась и в жизни, и в исполнении Лешки:

— Даже не знаю, как спросить… а конец у тебя плохой или хороший?

Теперь первым рассмеялся, скорее даже расхохотался Зевс, извергая при этом из могучей груди раскаты грома. Остальная кодла представителей божественного меньшинства дружно присоединилась к своему предводителю; даже Афродита, успевшая, впрочем, метнуть в сторону рассказчика не очень дружелюбный и что-то обещающий взгляд.

— Почему меньшинства? — спросил у себя Сизоворонкин, и тут же ответил, — потому что вас, ребята, должно быть больше — десятки, если мне память не изменяет. А тут…

Он продолжил перечисление олимпийских богов, уже не удивляясь, что знает их как давних знакомцев, с которыми не раз сиживал за столом с «мальвазией», и про которых мог рассказать сейчас такие пикантные подробности, что весь Олимп мог бы утонуть в стыде:

— Гефест, бог кузнечного ремесла; кстати — муженек Афродиты. Вон как зыркает глазищами из-под мохнатых бровей. Хотя смеется так же раскатисто, как шеф. Арес — его братец, бог войны. Еще две сестрицы, дочки Зевса от разных матерей — Артемида-охотница и Афина-воительница. Хотя нет — Афину бог-отец, кажется, сам сподобился родить. Интересно, миллион долларов за это он додумался стребовать? Плюс четыре Оры… Итого у нас получается… Тринадцать! Чертова дюжина. Себя считать не буду; не бог, все-таки.

— Ты не прав, Геракл, — громыхнул, наконец, с трона Зевс, — это твой дом, и ты призван защищать его.

В груди Сизоворонкина при слове «защищать» что-то заныло; личность, любезно представившая ему окружение, тоже не проявила энтузиазма.

— Эге, — подумал Алексей, — а тебе, друг, прежних двенадцати подвигов с головой хватило, как я погляжу?

Внутри согласно кивнули, заставив его вспомнить еще один из старых анекдотов:

— Устроился деревенский парень сантехником. Первый вызов — забившийся унитаз, соответствующее амбре в туалете. Парень не брезгливый — становится на колени, начинает рукой вычерпывать содержимое. А потом поворачивает к застывшим в дверях владельцам квартиры: «Вы что, сюда срете, что ли?».

— Вы это к чему, уважаемый? — осторожно спросил он у Зевса, — если насчет Авгиевых конюшен, то я пас. Я вам, ребята, не Маяковский — не ассенизатор, и не водовоз. Сантехника, понимаете ли, совсем не мой конек.

— Какой конь? — удивился громовержец.

— Да и остальное все… Гидры там многоголовые, львы с быками… Это не ко мне. Это вам нужно к профессиональному охотнику обратиться. Если пожелаете, я и адресок могу дать.

Такой знакомый у Лешки действительно был. Правда, Сизоворонкин не был уверен, что тот согласился бы повторить любой из двенадцати подвигов без надежного карабина. А здесь… Он огляделся еще раз. Самым грозным оружием был лук в руках Артемиды, да устрашающего вида копье, которое кто-то (Арес, скорее всего) прислонил к мраморной стене.

— Ну, еще, громы с молниями самого Зевса, — предположил Лешка, остановив взгляд на мощных — не меньших, чем у него самого, Геракла — руках громовержца.

Сейчас они были пустыми; никаких приспособлений для метания молний не было. Но такие руки вполне были способны порвать пасть не самому хилому льву.

— Вот и рвал бы сам, — подумал Лешка-Геракл, пытаясь вспомнить подходящий анекдот.

Раньше свое слово сказал желудок. Видимо, для мощной мускулатуры и костяка плоти самого Алексея не хватило; весь сегодняшний ужин вместе с литром водки производства рублевского ликерно-водочного завода тоже трансформировался в мышцы, о чем желудок и заявил громким и требовательным урчанием. А Зевс вроде только этого и ждал. Он улыбнулся, показав крупные ровные зубы, и ответил — не самому Сизоворонкину, а его желудку:

— А не перекусить ли нам? — и хитро подмигнул Лешке.

Тот отказываться не стал, хотя предположил, что его сейчас будут банально охмурять.

— Может, даже, и подсыплют чего-нибудь такого, что я вприпрыжку побегу эти самые подвиги свершать. Ну и хрен с вами, — махнул он бесшабашно рукой Геракла, — пошли.

— Зашел мужчина в ресторан, сел за столик. Подошла официантка:

— Здравствуйте, что заказывать будете?

— Как обычно: первое, второе, третье и на десерт что-нибудь.

— Первое есть, а вот второго нет — хоть сама ложись.

— Тогда два вторых!

Идти пришлось совсем недалеко. Лешка даже не успел выбрать из вереницы богинь — кого бы он в первую очередь выбрал в качестве «второго». Прямо за троном Зевса пряталась дверь, в которую все боги, кроме Ор, и Алексей за компанию с ними (с главными богами) прошли, не теснясь и не стараясь протиснуться вперед, поближе к богу-отцу. Как-то так получилось, что следом за Зевсом с Герой в пиршественный зал вошел Геракл. Вошел и остановился с удивленной миной на лице. Огромный стол посреди этого зала был практически пуст. Небольшой кувшин, да десяток бокалов непрозрачного камня — вот и все, что «украшало» столешницу массива какой-то древесины медово-желтого цвета. У самого Сизоворонкина, несмотря на холостяцкое состояние души и быта, хранился на кухне чайный сервиз на двенадцать персон. Так там бокалы были куда солидней.

— Значит, — предположил Лешка, — бокалы, да и сам кувшин непростые.

— Точно, — подтвердил внутри гид, очевидно хорошо знакомый с реалиями божественной кухни, — таких бокалов и такого кувшина больше нет… И не будет. С ними разве что Святой Грааль сравниться сможет… когда-нибудь. Но его пока нет.

— И не будет! — громыхнул рядом голосом-громом Зевс.

Он явно мог слышать голос невидимого собеседника Алексея.

— Не будет! — повторил громовержец, — ни Грааля, и ничего Сущего, если ты, Геракл, не справишься с миссией.

— Почему я-то?! — опять возмутился Сизоворонкин, — вон у тебя сколько героев. Бессмертных, между прочим.

Он сам не заметил, что перешел на «ты» с верховным олимпийцем, а тот вроде бы и не возражал, только махнул рукой: «Об этом потом. А пока…». Зевс совершенно по-простонародному потер ладошками и поднял единственный тут кувшин на уровень собственных глаз. Так, не сев в массивное кресло, он и наклонил его. Из кувшина в бокал потекла дугой нескончаемо длинная струя ярко-красной жидкости. Такое количество просто не могло поместиться в бокале, который вместимостью вряд ли превышал обычный граненый стакан. Гид внутри принялся объяснять.

— Прежде, чем налить амброзию в бокал, представь себе, что бы ты хотел выпить… И закусить. Или наоборот — вкусом какого блюда хотел бы насладиться, и каким напитком подчеркнуть этот вкус.

— Ага, — начал представлять Сизоворонкин, выбрав почему-то шашлык по-карски и «Хеннесси» — не тот, который подпольно разливали на заводе родного города, а настоящий, французский.

Лицо внутри Алексея поморщилось от такого выбора — совершенно невообразимого на его вкус — но новый хозяин гераклова тела только отмахнулся: «Это я так, для пробы!».

Зевс, между тем, умудрился не пролить на столешницу ни капли; он передал кувшин Гере, и прильнул к бокалу. По мере того, как жидкость исчезала внутри божественной сущности, его лицо расплывалось в экстазе. Так, наверное, не был счастлив ни один умирающий путник в пустыне, случайно обнаруживший родник с чистой холодной водой. В какой-то момент Зевс начал что-то жевать; даже разгрызать — с хрустом и звуками из работающих челюстей, удивительно похожими на рычание Камня.

От этого увлекательного зрелища Лешку-Геракла оторвала соседка, Артемида. Вместо лука в ее руках был кувшин, который она протягивала Алексею. Лешка принял тяжелый кувшин, в котором жидкость, почему-то бесцветная, плескалась у самого горлышка, и наклонил его над бокалом. Наклонил осторожно, без той бравады, какую демонстрировал Зевс-олимпиец.

— Ну, так опыт у него… который не пропьешь. Но опыт — дело наживное.

Он поднес к губам полный бокал, в котором плескалась янтарная теперь жидкость, и вспомнил — как раз по такому случаю:

— Ну, как говорила моя бабушка: все, что нас не убивает, можно попробовать еще разок.

Вспомнил вслух, громко, и это прозвучало как тост; первый на этом удивительном пиру — таком скромном на первый взгляд, совсем не олимпийском. Под одобрительные смешки пирующих он сделал первый глоток. Это действительно было божественно. Коньяк не обжег, не попросился наружу, как это бывало прежде. Он, казалось, проник в каждую клеточку языка, неба, а потом и всего тела. Хотелось петь, обнять весь мир… Да хотя бы соседку — Артемиду, которая явно тоже пребывала в эйфории и не отодвинула ножку, когда Алексей словно невзначай промахнулся по столешнице, и уронил ладонь на коленку богини охоты. Советчик внутри тоже, очевидно, принял на себя удар алкогольной бомбы, потому что икнул и кивнул головой, которой у него не было: «Не теряйся парень, девушка на сегодняшний вечер свободна».

Коленка была на удивление мягкой и податливой для профессии, которую курировала богиня. Алексей уже наклонил было к девушке голову, чтобы одарить ее анекдотом уже персонально, но тут волшебная жидкость напомнила о себе второй частью пожелания. Во рту Сизоворонкина вдруг оказался сочный кусок баранины, запеченной столь искусно, что он словно сам поворачивался, подставляя самые лакомые бока крепким зубам. Эти зубы, в отличие от Лешкиных родных — леченных-перелеченных — могли разгрызть любую кость, но сейчас этого не требовалось. Мясо таяло во рту само, и никак не желало проваливаться внутрь такого же мощного, как и все в этом теле, пищевода, до тех пор, пока не отдаст всю гамму ощущений пищевым рецепторам. А соседка уже протягивала кувшин, опять полный и манящий прозрачной жидкостью.

Алексей машинально кивнул, и на мгновенье завис — не знал, чем можно дополнить тот удивительный букет, которым были загружены все сто сорок килограммов его плоти. Наконец он выбрал; после совета с невидимым подсказчиком, который заверил, что любое извращение в этом зале не может принести вреда — ни несварения желудка, ни изжоги, ни утреннего похмелья. Лешка на слове «извращение» легонько сжал ладонью коленку соседки, но пока ограничился пожеланием водки (холодной и кристально прозрачной — от слова завод «Кристалл») а потом… Еще пару секунд раздумий, и понеслось поочередно — сало с прослойками, непременно с самой Украины; соленые груздочки с лучком, политые подсолнечным маслом ручного отжима, рассыпчатая воронежская картошечка, и… На этом второй бокал закончился, а до третьего очередь не дошла — кувшин застрял где-то на противоположной стороне круглого стола.

— Ну что ж, — подмигнул внутреннему собеседнику теперь Алексей, — теперь можно и о других «извращениях».

Артемида это подмигивание приняла на свой счет, потому что подняла к возвышавшемуся в соседнем кресле горой Алексею-Гераклу лицо, в котором давно уже застыл какой-то вопрос. Сизоворонкин ответил на него, конечно же, анекдотом:

— В волшебной палочке главное — не длина, а магические свойства.

— Ну-у-у, — протянула соседка, явно имевшая способности к фольклорным изысканиям, — размер тоже имеет значение.

И цапнула рукой под столом ту самую «палочку». Брови Сизоворонкина от такой стремительной атаки полезли на лоб, но не так высоко, как у самой богини, которая так и не сумела охватить «палочку» ладошкой.

— То-то же, — ухмыльнулся Лешка, наклоняя над бокалом кувшин в третий раз.

Увы — кувшин, который Алексей принял полным, вдруг предъявил совершенно ненужную легкость; в бокал из него не упало ни капли. А справа, от бога-громовержца, донеслось ироничное громыхание, в котором Сизоворонкин распознал еще и легкую грусть от необходимости перехода к более скучным вещам, чем коньяк с водкой, или, скажем, женская ладошка на том самом месте. Впрочем, ладошки там уже не было. Артемида не успела справиться с хитрым узлом набедренной повязки, и теперь сидела на своем месте, ну точно как первоклассница — даже руки на столешнице сложила. Впрочем, остальные божественные личности тоже присмирели; изображали школьников, может, не так рьяно, но вполне приемлемо, на взгляд самой строгой учительницы.

— А я что? — ухмыльнулся Алексей в сторону верховного бога, — я школу давно окончил; успел еще два диплома получить — финансовый и юридический. Так что…

Тут Сизоворонкин, конечно, лукавил. Он тоже мог сидеть вот так — с противоестественно выпрямленной спиной и угодливым выражением лица. И сидел; раньше — когда в бухгалтерию заходил главный бухгалтер, или, не дай бог, сам генеральный директор фирмы. Но сейчас он мог позволить себе развалиться в кресле, потому что давно понял — этой кодле вместе с их паханом что-то от него, Сизоворонкина, нужно. Причем такое, что сами они свершить не могут.

Зевс неодобрительно покосился на него, но смолчал, почти сразу же подтвердив подозрения Алексея. Громовержец, кстати, тоже не чурался фольклора.

— Делу время, а потехе час, — хлопнул он по столешнице рукой.

Кувшин с бокалами истаяли, а Зевс встал, кивнув Сизоворонкину. И тот теперь не посмел ослушаться, тоже поднялся на ноги и застыл, готовый внимать словам олимпийца. Потому что вид у того был не просто грозный, а торжественный — словно сейчас, в эту минуту, решалась судьба всего сущего. Как оказалось, Алексей был недалек от истины.

— Есть деяния, которые не под силу богам, — начал Зевс, и тут же поправился, скривившись, словно от зубной боли, — нет, не так! Богам подвластно все. Но есть подвиги, которые должен свершить именно человек. Чтобы подтвердить тем самым право человечества на существование.

— А если…

— А если их свершат боги, значит, и мир будет принадлежать только им. А зачем нам мир без людей, молитвами которых мы живем? Только для этого?..

Зевс щелкнул пальцем и на столе на пару мгновений материализовались кувшин с бокалами. Они — как понял Сизоворонкин — тоже были продуктом тех самых молитв; не хилая доля чьих-то взываний к богам сегодня отвалилась и Лешке. Он уже понял, что отвертеться не удастся; что сейчас — если он согласится добровольно, и помчится навстречу подвигам и славе вприпрыжку, с флагом в руке и барабаном на шее — можно будет выторговать какие-нибудь бонусы вроде плазменного гранатомета или…

— Нет, — остановил его так и не разбушевавшуюся фантазию Зевс, — только тело полубога и человеческий дух.

— Не мешало бы помыться, перед тем, как на рать идти, — подумал Алексей, вслух задавая вопрос с подковыркой, — а вы что будете делать все то время?

— Мысленно мы будем с тобой, — ухмыльнулся Зевс.

Помимо его воли, или так было задумано им — на столе опять мелькнул невзрачный сервиз с волшебным содержимым. Алексей удрученно вздохнул, обозначая согласие; боги вокруг вздохнули гораздо глубже, и очень обрадовано.

— Может, я не первый тут такой, — еще раз вздохнул Алексей, садясь.

Ладошка соседки тут же вернулась на место; кувшин опять пошел по кругу, но Сизоворонкин, прежде чем очередь дошла до него, успел ответить на подъ… ковырку отца-олимпийца. Анекдотом, естественно:

— Мы с тобой за эти годы стали как одно целое…

— Конечно! Знаешь, как я устаю, когда ты работаешь?..

Боги за столом весело засмеялись, в руке Сизоворонкина оказался кувшин, а Артемида, наконец, справилась с неподатливым узлом…

— Девочки! Помните: на первом свидании главное — не храпеть!

Артемида не храпела. Она мирно посапывала и причмокивала губами, которыми этой ночью… Сизоворонкин горделиво улыбнулся и потянулся громадным телом, постаравшись сделать это так, чтобы не разбудить прекрасную богиню.

— А кстати, где ее лук? Где стрелы, с которыми она, если верить подсказчику внутри, никогда не расстается? И где, наконец, одежда?

Он приподнялся на локте, и обвел взглядом комнату, в которой, как оказалось, не было ничего, кроме ложа и двух обнаженных тел. Незримый гид, который исчез как раз к окончанию общей оргии, с которой Артемида утащила его чуть ли не силком, тоже молчал.

— Может, под кроватью?

Сизоворонкин сам не мог понять, зачем ему сдался этот злосчастный лук. Может, просто хотел подержать его в руках, оценить силу тугих жил, которая, как утверждал пропавший подсказчик, не была подвластна никому, кроме хозяйки. Он скатился с ложа, в котором утопал вместе с Артемидой, словно в облаке, и приник взглядом к узкому пространству, что отделяло огромную кровать от мраморного пола. Кровать даже на вид была неподъемной; массив мореного дуба, из которого был изготовлен каркас, был толщиной не меньше пятнадцати сантиметров. Размеры самого ложа тоже поражали — метров двадцать квадратных, не меньше.

Никакого лука под ним не было. Алексей-Геракл чуть не стукнулся макушкой о дуб, когда сверху прозвучал чуть насмешливый возглас:

— Мой герой! Ты решил отнести меня для утреннего омовения вместе с ложем?

Сизоворонкин содрогнулся, все-таки задев затылком жесткий брус; а вот Геракл, в чьем теле он сейчас обитал, без всякой подсказки выпрямился во весь рост, напряг все мускулы, которых у него, казалось, было намного больше, чем у обычного человека, и горделиво согласился:

— Легко!

Конечно, был соблазн поднять ложе за край, стоя к нему лицом. Так это самое лицо оказалось бы как раз напротив шаловливо раскинутых в стороны ножек богини.

— Ах, женские ножки! Одна другой нежнее… Но истина, как всегда, где-то между ними…

— Нет! — поняли и Алексей, и Геракл, — стоит мне попытаться прильнуть к этой истине, и шоу под названием: «Полубог показывает свою силу», — не состоится.

Тогда Сизоворонкину пришлось бы доказывать что-то другое. А ему сейчас было не до этого «другого». Потому что в комнате не было не только лука, и одежды двух страстных полуночников, но и самого обычного ночного горшка.

Поэтому он принял позу низкого старта, вцепившись за спиной ладонями в край деревянного бруса. Конечно, в дверь этот необычный экипаж мощностью в одну полубожью силу не вписался бы ни при каких условиях. Но Лешке нужно было лишь продемонстрировать свою силу; поднять кровать, весу в которой было не меньше тонны, и протащить ее вместе с божественной наездницей несколько шагов. Показав при этом, естественно, могучие мышцы спины. Мускулы действительно напряглись; Алексей гортанно выдохнул из себя воздух, и дернул неимоверную тяжесть вверх, закрыв от натуги глаза.

Лешка утвердился с тяжеленным грузом на задрожавших ногах; вес ложа он оценил явно неверно. Тонна для Геракла была вполне по силам. А сейчас ноша тянула книзу с такой силой, что казалось — ноги сейчас промнут мрамор пола. А под левой подошвой еще и камешек какой-то оказался. Но он стоял, подобно Атланту, которого когда-то заменил, и ждал, когда позади раздастся восхищенный девичий крик. Дождался — кто-то действительно хрюкнул; самым натуральным образом. Словно на ложе лежала не богиня, а свинья; причем громадных размеров. Пальцы Геракла стали разжиматься и поползли — почему-то не по дереву и облачному матрасу, а по холодному камню, царапающему кожу до крови.

Сизоворонкин вспомнил:

— Коротко о себе? Плохо переношу жару и тяжелую мебель…

Вокруг действительно было жарко. Или это от неподъемного груза по Лешкиному телу текли целые ручьи пота? Он, наконец, выпрямил пальцы, отпуская тяжелый груз в свободное падение и одновременно открывая глаза. Мир содрогнулся, когда рядом упали тонны грубо отесанной глыбы голубого цвета; потом еще раз, когда свинья позади заверещала так, словно ее резали сегодня уже в десятый раз подряд. Сизоворонкин подскочил на месте не меньше, чем на полметра, одновременно разворачиваясь к каменюке, в которое превратилось ложе. Но это было не самой удивительной трансформацией. Богиня на нем, а вернее рядом с кроватью, превратилась в свинью!

— Самую натуральную, — чуть не вырвалось у Алексея.

Но нет — свинья была натуральной только выше шеи; оттуда и исторгался водопад визга, в котором Лешка с удивлением разобрал членораздельные звуки. Ниже — начиная с плеч и до ног, одну из которых придавило глыбой, все было человеческим, хотя и заросшим вполне себе поросячьей щетиной. С бокала коньяка и такого же пузыря водки подобный глюк родиться в голове Сизоворонкина не мог. Разве что в бокал что-то подсыпали… Он спросил у кошмарного создания:

— Знаешь, как готовят коктейль «Три поросенка»?

Человекосвин, как оказалось, вполне понимал по-русски, потому что решительно замотал рылом, подняв ушами нехилый ветерок.

— Покупаешь ящик водки, и приглашаешь двух друзей…

Чудовище раздвинуло пятачок в несмелой улыбке, показав два внушительных клыка.

— Ни фига себе, — продолжил Лешка уже без иносказаний, — и вот с этой тварью я сегодня ночевал?

Первым его побуждением было шагнуть к монстру, который никак не желал закрыть свое рыло, и свернуть ему шею — так, чтобы разделить надвое это противоестественное создание.

— А почему противоестественное? — остановил он свой кровожадный порыв, но не движение к человекосвинье, — тут еще страшнее квазимоды шляются!

И действительно — окрестности заполняли пары еще более невероятных тварей, несущих такие же голубые глыбы. Вот одна из таких едва не наткнулась на спину верещавшего напарника Сизоворонкина; остановилась и издала синхронно какие-то звуки, которые Алексей перевел: «В сторону, придурки!».

— Сам придурок, — буркнул Сизоворонкин-Геракл, наклоняясь над своей глыбой, чтобы освободить свиноголового напарника, которого уже начинал помаленьку жалеть, — не видишь, у нас авария. Не трамвай, объедешь!

— Ты как назвал меня, несчастный?! — передний из пары, уткнувшейся в спину Хрюну (так назвал верещавшего Алексей), громко клацнул клыками длиной не меньше двадцати сантиметров каждый и тоже отпустил камень.

К Хрюну присоединилась еще одна сирена. Вернее один — судя по отростку, который жалко болтался между ног завывавшего монстра. Кстати, такой же, только чуть потолще, болтался и у напарника, и у клыкастого чудовища, и у всех остальных совершенно фантастических существ, что подходили к месту предполагаемого конфликта, привлеченные шумом.

— И не стесняются же ходить в таком виде, — восхитился Алексей невозмутимостью очередного монстра, который остановился прямо перед ним.

Этот, в отличие от Хрюна, физиономию имел почти человеческую; только заросшую так, что непонятно было, где у него кончаются брови и начинаются усы с бакенбардами. А вот плечи, непропорционально узкие, и все, что ниже них, могло принадлежать прямоходящему крокодилу.

— Привет, Гена, — тут же обозвал его Сизоворонкин, — а где твой Чебурашка?

Он имел в виду напарника ящера; того, кто нес с «Геной» очередную плиту.

— Гена, а давай я понесу чемодан, а ты понесешь меня! — усмехнулся Лешка, обозревая «чемоданы», которые побросали монстрообразные носильщики.

«Чебурашка» в наличии был. Тоже мохнатый и ушастый, но размерами едва ли не крупнее самого Лешки-Геракла. Он напоминал огромный меховой ком, в котором с трудом моно было разглядеть поблескивающие глазки и клыки, не уступающие размерами и остротой тем, что теснились во рту первой твари, посмевшей поднять голос на Сизоворонкина.

— А где, кстати, он? — повернул голову Лешка, сжимая кулаки.

Монстр был недалеко, но сейчас агрессии в нем явно поубавилось. Да и все остальные присмирели, вроде даже втянули головы — такие разные — в плечи, которые тоже не повторялись ни разу. А еще — чудовища поспешно перестраивались, образуя проход для двухголового великана, который шел к нему, не обращая на остальных никакого внимания. Теперь только Хрюн, да второй монстр с придавленной плитой ногой чуть слышно подвывали.

Геракл, он же Сизоворонкин, оценил то, с какой величественной медлительностью вышагивает этот урод, в котором росту было не меньше трех метров, а плечи, на которых свободно располагались две головы, были шире, чем у него, полубога, в два раза. Алексей решил, что успеет сделать хоть одно доброе дело, пока предполагаемый шеф местной братвы доберется до него. Он рывком дернул гигантскую плиту кверху, одновременно отбрасывая могучим плечом Хрюна в сторону. Тот полетел кувырком, тряся поврежденной конечностью. А двухголовый сделал еще два шага, и навис над распрямившимся Алексеем, дохнув на него сразу из двух ртов. Дыхание, к удивлению Сизоворонкина, было совсем не смрадным. Больше того — кажется, этот монстр по утрам чистил зубы, причем левая голова — пастой со вкусом ментола, а правая какой-то цветочной, но тоже очень приятной. А еще двухголовый отличался шикарной прической, вернее прическами. Причем, если одна шевелюра — у левой головы, если смотреть ей в глаза, спадала на плечи, и дальше, на спину — была ослепительно белоснежной, то вторая ипостась этого существа была не менее шикарным брюнетом.

— Ну, здравствуй, — кивнул ему Алексей, — ты, что ли, тут будешь прорабом?

Сизоворонкин имел в виду, что глыбы, которые несли монстры, и сам он, явно предназначались для какой-то стройки, остов которой смутно виднелся совсем недалеко — метрах в сорока от него.

— Прораб?! — удивились обе головы, повернув шеи так, что уставились друг другу в глаза, — почему Прораб? Никакого Прораба мы не знаем.

Он говорили на удивление синхронно, создавая эффект стереозвучания, которое обволакивало и Сизоворонкина, и всех вокруг. Монстры при первых звуках этого дьявольски завораживающего голоса благоговейно подняли головы к небесам. Двухголовый чуть подождал, а потом поморщился. Он явно ожидал, что Лешка тоже последует их примеру.

— А вот хрен вам на палочке, — рассердился Сизоворонкин, — ты не красавица писанная, чтобы я закатывал глазки и пускал слюни.

Монстр, который, исключая гигантские размеры и лишнюю голову, был здесь ближе всех к человеческому роду, повторил еще раз:

— Мы не Прорабы, — а потом представился, теперь уже на два голоса, — «Я — Вельзе», «Я — Вул».

Вместе очень гармонично получилось Вельзевул, и Лешка почему-то довольно кивнул:

— Очень приятно. А я Сизоворонкин, Алексей Михайлович, он же Геракл, полубог. А ты, я так понимаю, дьявол этого мира. Хочешь анекдот про себя?

— Анекдот?! — сразу четыре брови поползли вверх.

— Да, анекдот. Слушай.

Встречаются две подруги — блондинка и брюнетка:

— Что-то муж у тебя в последнее время подвижный стал; веселый, бодрый… Волосы погуще стали и пышнее?

— Да… Собака сдохла… А сколько корма осталось — не выбрасывать же!

Вельзевул раздвинул губы в подобии улыбки, а потом покачал головой:

— Нет, я не собака, тем более не дьявол. И ты не полубог. И здесь никакой не мир.

— Как не мир? А это что? — в удивлении повел рукой вокруг Алексей, — и кто эти парни?

— Никто, — был ответ, — мира, как ты это понимаешь, пока нет. Есть Большой и Единственный Выбор, который должно сделать Бытие, которого тоже пока нет.

— Ага, — помотал головой Сизоворонкин, не поняв ничего из объяснений; точнее приведя их к смутному понятию из учебников школы и двух вузов, которые успел закончить в прошлой жизни, — это так ты… вы называете Большой взрыв? Точку, от которой берет отсчет Вселенная?

— Выбор, — внушительно прозвучало опять в стереозвуке, — Большой Выбор!

— И кто кого будет выбирать? — Лешка-Геракл не торопясь сделал полный оборот на месте, словно показывая, что выбирать здесь — в любом качестве — никого не собирается.

Ему стало смешно, а потом почти страшно, когда он представил рядом этого «Гену» с головой Афродиты на плечах, или двухголового монстра, широченные плечи которого венчали бы головы Афины и Артемиды — той, чьи губы, и не только они, дарили ему блаженство всю прошедшую ночь. Губы левой головы — Вула — действительно шевельнулись. Лешка даже успел заметить, как тот хищно провел языком по верхней губе и поспешно отвел глаза.

Он остановился взглядом прямо напротив сооружения, к которому, как он понял, и волокли кошмарные твари свои неподъемные булыжники. Что-то смутно-знакомое было в очертании этих хаотично нагроможденных плит голубоватого цвета.

— Или это такое освещение здесь? — поднял он голову кверху.

Ни солнца, ни луны, ни звезд на небосводе не было. И небосводом, в общем-то, ту муть, которая слабо светилась сама собой, назвать было нельзя. Почему-то пришла уверенность — там, наверху, нет предела; сколько не лети на самом навороченном звездолете.

Рядом противно захихикал на два голоса Вельзевул. Он словно говорил: «Убедился, ничтожный?». Вслух же он сказал:

— Не будем терять время, презренный. Времени, правда, тоже пока нет. Но совсем скоро Бытие вздохнет в очередной раз, и снова уснет, если мы не поможем ему пробудиться. И тогда Оно, а не мы, сделает свой выбор.

— Это каким таким волшебным образом? — иронично заметил Сизоворонкин, — скажем: «Ахалай-махалай?».

— Ничего мы говорить не будем, — равнодушно сообщили обе головы Вельзевула, — мы призовем ту, которой вручим семя нового мира.

— Как призовем? — еще саркастичней спросил Лешка, — построим ей голубой домик? Или поднимем все эти камни, и грохнем их по команде наземь, чтобы содрогнулась твердь земная, и пробудилась спящая царевна, или как ее там называют?

— Тверди тут тоже нет, — напомнил двухголовый, — а призывать будем Призывом, собравшись вокруг алтаря.

Сизоворонкин на всякий случай потопал голой подошвой по земле, убеждаясь, что какая-то твердь под ногами все-таки есть, и вспомнил очередной анекдот:

— Бабушка в маршрутке:

— Сынок, возле базара остановишь?

— Базара нет, бабуля!

— Как нет?! Вчера же был!

Потом он опять присмотрелся к сооружению, на которое указывал двухголовая предтеча дьявола.

— Стоунхендж! — ахнул он, — это же Стоунхендж. Значит, мы на Британских островах?!

— Островов тоже нет, — напомнил ему Вельзевул.

— Так вот что это такое! — воскликнул Алексей, не обращая никакого внимания на подсказку, — вот над какой загадкой бьют голову уже сотни лет ученые мужи?!

— Мужей тоже нет, — с непреклонностью, достойной лучшего применения, пробурчали головы.

— Как нет?! А это? — обвел рукой Сизоворонкин монстров, включая Вельзевула, и гулко бухнул кулаком по собственной груди, — А я?! Кстати, почему тут одни мужики? Где бабы, парень? Как мы будем выполнять один из главных заветов бытия, которое должно скоро прийти, если ты не сочиняешь?

— Какой завет? — головы Вельзевула опять уставились друг на друга, теперь уже в недоумении.

— Главный! — усмехнулся Алексей-Геракл, очень вовремя вспомнивший прекрасное лицо Артемиды и не менее волнующие обводы ее тела, — «Плодитесь и размножайтесь!».

— А-а-а, — протянул двухголовый, — так я же об этом и говорю. Призовем сущность; женское начало. Оно выберет одного из нас и сольется с ним, дав начало миру, звездам, тверди и всему остальному.

— И от того, кого выберет эта сущность, будет зависеть, какой мир получится в конце концов? — догадался Алексей.

Он передернул плечами, словно замерз в этом пространстве, не обогреваемом никем и ничем.

Двухголовый монстр согласно кивнул, а потом махнул на Стоунхендж:

— Так что, человече, тащи вместе со своей второй сущностью камень. Алтарь почти готов. Ваша плита должна лечь на последнюю, шестую трилиту. На ней ты и будешь встречать женскую половину Предтечи.

Лешка сначала поухмылялся, снова представив головы богинь Олимпа в самых различных сочетаниях на плечах монстров, грудившихся вокруг них с Вельзевулом, а потом вдруг ужаснулся:

— Какая вторая сущность?! Эта, что ли?

Он выцепил взглядом из толпы чудовищ Хрюна, и тот ему с готовностью улыбнулся. Даже потряс головой, заставив большие волосатые уши взметнуться, подобно птичьим крыльям. Алексей мысленно простонал, вспомнив, кстати, вычитанное где-то утверждение, что внутренние органы человека и свиньи близки, как никакие другие. Вельзевул рядом злорадно раздвинул губы, показав мелкие, но очень острые зубки, которых было явно больше тридцати двух.

— Маршрутка. Внезапно откуда-то раздается поросячье хрюканье. Хрю-хрю.. Народ начинает оглядываться. Звук повторяется. Потом еще раз. Одна девушка начинает копаться в сумочке. Наконец она находит мобильник и отвечает:

— Да, Зайка!..

— Фиг вам, — заявил Сизоворонкин Вельзевулу, стирая своей усмешкой дьявольскую ухмылку того, — тащите сами. А я отсюда ни на шаг.

— Как это?! — даже растерялся двухголовый, — а как же предназначение, как же семя будущего, которого нет, и которое никогда не появится, если нам не удастся призвать половину Предтечи?!

— Призывайте, — разрешил широким жестом Алексей-Геракл, — а я отсюда посмотрю.

Он действительно уселся на голубую глыбу, закинул ногу на ногу — так, что мужская «сущность» на всякий случай все-таки немного выглядывала, и похлопал по камню рядом:

— Садись, Хрюн, анекдот тебе расскажу.

В груди Лешки ворохнулось не очень светлое чувство при виде того, как свиноголовое существо с готовностью подскочило и уместило свой розовый зад, покрытый редкой щетиной, на камне рядом с ним. «Значит, — вздохнул он, — действительно вторая сущность человека. Точнее, полубога». Но анекдот он все-таки рассказал:

— Попали на необитаемый остров три мужика — двадцатилетний, сорокалетний и шестидесятилетний. А на соседний — куча баб. Младший, как увидел, что девки там купаются, без всяких бикини, сразу возбудился:

— Мужики, айда туда! Девки ждут!

— Да ну, — махнул рукой сорокалетний мужик, — подождем немного — сами приплывут. Правильно я говорю?

Он повернулся к пожилому, который уже уселся на песке, умащиваясь поудобнее. Тот только махнул рукой:

— А мне и отсюда хорошо видно!

— Понял, что я сказал? — ухмыльнулся Лешка прямо в лицо наклонившемуся к нему Вельзевулу, — мне и отсюда неплохо видно. Так что иди и не мешай. И еще — мой участок не занимай. Не закрывай вид из окна.

Двухголовый недодьявол громко икнул, но насчет того, что окон тут тоже пока нет, говорить не стал. Он круто развернулся, и пошел к недостроенному мегалиту, увлекая за собой разнорабочих. В смысле, что твари здесь были все разные; ни одной пары одинаковых не было. Единственное, что их объединяло — принадлежность к мужскому полу. Хрюн рядом дернулся было следом за «прорабом», но звонко шлепнулся розовым задом обратно на камень, когда Алексей-Геракл несильно прихлопнул его по плечу.

— Рассказывай, — велел он человекосвину.

— О чем? — хрюкнул тот.

— Обо всем! Обо всем, что знаешь.

Знал Хрюн немало. По крайней мере, о том, что скоро должно было произойти в точке, которую окружали несколько концентрически расходящихся каменных колец, он знал. Потому что церемонию тут проводили не в первый раз.

— Неудачно, — догадался Алексей, — никто к вам так и не явился.

Хрюн обреченно кивнул и перешел к подробностям.

— Вон там, — ткнул он вполне человеческим пальцем, заросшим щетиной совсем редко, — в самом центре стоит алтарный камень, на который и должна опуститься вторая половина Сущего.

— Прямо как вертолет, — ухмыльнулся Сизоворонкин, — хорошо, что с одним «с».

— Сижу перед камином, попиваю ароматный эрлгрей… и думаю о… сущем… ссущем мне на ногу коте!!! Блин, Барсик… зараза!!!

— Продолжай, — кивнул Лешка, на всякий случай отодвинув от Хрюна ногу.

— Вокруг алтаря, в семи с половиной метрах от него, должны стоять шесть трилит, на которых будут ждать те, кто готов соединиться с Половиной в одно Целое. Пять уже стоит, а шестая…

— Шестой не будет, — Геракл сурово свел брови в одну линию, — если этой половине вздумается выбрать меня, пусть шлепает сюда.

Он сам шлепнул ладонью по голубому камню, вспомнив почему-то опочивальню во Дворце Зевса. Камень отозвался на удивительно мягко и упруго, словно внутри него действительно скрывались пружины. Хрюн рядом глубоко… хрюкнул, и продолжил:

— Второй круг — в пятнадцати метрах. Там стоят тридцать столбов. На одном из них раньше стоял я.

— Еще постоишь, — успокоил его Алексей, — если захочешь. А зачем, кстати, тебе там стоять-то.

— Ну как же? — тряхнул свиными непалеными ушами Хрюн, — а вдруг Шестеро не понравятся половинке Сущего, и она примет в себя кого-то из нас, Тридцати?

— Ага, — Лешка тут же дал название этой тридцатке запасных, — вторая лига. А есть еще и третья, и четвертая?

Это он прикинул общее количество тварей, что продолжали таскать камни к недостроенному мегалиту.

— Есть, — вздохнул Хрюн, — еще два кольца по Тридцать, и последнее — уже Пятьдесят Шесть. Но на них всех камней уже не хватит.

— О, как! И как же вы такой кодлой из пяти колец не можете поймать одну бабу? Или это была не баба?

— Не знаю, — пожал косматыми плечами человекосвин, — она ни разу не являлась.

— Наверное, плохо молились, — рассмеялся Лешка, — бабы — они всегда являются; особенно, если их не ждешь. Правильно?

— Не знаю, — растерялся Хрюн, — мы всегда ждали.

— Вот, — поднял кверху палец Сизоворонкин, — что же вы к женщине так грубо, без предварительных ласк. Явись, и все! Да там, я вижу, с вашего Алтарного камня нормальная баба и спрыгнуть не сможет — шею свернет. Хотя бы лестницу поставили, что ли…

Алексей плюнул в сердцах; немного подождал, но его плевок так и не зашипел, не разъел камень. Тогда Лешка разродился очередным анекдотом:

Разговаривают две подруги:

— Представляешь, познакомилась с хирургом, и он предложил мне руку и сердце!

— Да ты что! И что дальше?

— Что дальше, что дальше… Принес!

Сизоворонкин сам рассмеялся, и продолжил нравоучительным тоном:

— А вы что прекрасной незнакомке предлагали, вот это?

Он ловко щелкнул пальцем по вялому члену, свисавшему меж розовых ляжек человекосвина. Тот звонко визгнул, и этот звук словно порвал какую-то невидимую струну. В мире, где еще не родился Зевс, раздался гром, сверкнула молния; наступившую тишину почти сразу разрезал долгий тоскливый крик. Судя по тому, что он звучал с вполне различимым стереофоническим эффектом, это кричал Вельзевул. Монстры вокруг забегали, теряя камни, и подвизгивая от нетерпения. Хрюн лишь метнул виноватый взгляд на напарника, прошептал-прохрюкал: «Начинается», — и метнулся к мегалиту громадными прыжками, один из которых, последний, вознес его на вершину одиночно торчавшего камня.

Сизоворонкин уважительно присвистнул, и принялся устраиваться на своем камне поудобней — словно на диване перед телевизором. Об этом «четвероногом друге» он вспомнил почти с нежностью. Может, поэтому камень показался ему таким мягким, удобным; он, как настоящий диван, принимал под могучим боком удобное положение. Алексей еще не опустил голову на подставленную руку (подушку здесь никто не припас), а все монстры уже заняли свои места и вытянули шеи вперед, в ожидании чуда.

Прямо напротив Лешки — метрах в сорока — напряг оба лица Вельзевул. Он чуть различимо морщился; очевидно, вид вольготно расположившегося на каменном ложе Сизоворонкина резал ему все четыре глаза. Алексей подмигнул ему, уверенный, что недодьявол прекрасно увидел его улыбку, и начал с ним разговор, сам отвечая за Вельзевула по причине того, что на таком расстоянии тот участвовать в разговоре не мог:

— Теперь я точно знаю, что прекрасная половинка Сущего неравнодушна к тебе, Вельзевул!

— С чего ты взял, человече?

— Она сама сказала, что нуждается в тебе!

— Прямо так и сказала?

— Да! Она сказала: «Нужен он мне!».

Двухголовый словно только и ждал, когда Лешка закончит анекдот. Он поднял обе головы к отсутствующему тут небу и завопил что-то совсем невообразимое. В прежней жизни бухгалтер Сизоворонкин поседел бы, или сошел с ума, если бы услышал, как этого монстра поддержали десятки других чудовищ. Это был вой, рычание, рев, слитые воедино; и в нем явственно прозвучал призыв: «Приди!». Нынешний Алексей-Геракл не удержался, и присоединил свой голос:

— Ну, приди уж, что ли? Неужели неинтересно глянуть хотя бы одним глазком?

И чудо случилось! Над алтарным камнем родилось облачко, тут же трансформировавшееся в огромный глаз — определенно женский. Жуткий вой, метавшийся меж громадных камней, мгновенно стих, и фигуры на камнях, и внизу — в тенях мегалита — напряглись в горделивых позах. В тенях, потому что наверху провозвестником Будущего вспыхнуло самое настоящее солнце. Предполагаемое мужское будущее мира демонстрировало товар лицом. А в большинстве своем другой частью тел. Вельзевул, кстати, тоже. У него только головы было две — все остальное было вполне человеческим, хотя и громадных размеров. И только Сизоворонкин по-прежнему расслабленно лежал на своем каменном диване, ожидая продолжения чуда чуть ли не с равнодушным выражением лица. Может поэтому око, обрамленное ресницами с явными следами туши, остановилось на нем, на человеке. Оно медленно закрылось и вспыхнуло ярким пламенем, затмившим даже солнце. Когда Алексей проморгался, на алтарном камне стояла женщина. Человеческая, прекрасная — такая, какую Алексей видел в своих снах до того, как встретил олимпийских богинь. Она была краше их, женственней, а главное — желанней.

Лешка, совершенно не раздумывая, запел; самую обычную песню, которую можно услышать на любом кооперативе. А что тут было, если не сборище озабоченных самцов, с нетерпением ждущих, когда из тортика появится «стриптизерша»?

— Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!..

Его голос заполнил все пространство, и заставил женщину на постаменте всю устремиться к нему, к человеку.

— Эх, вы! — возмутился Лешка внутри Геракла, — лестницу так и не поставили!

Он интуитивно чувствовал, что сейчас нельзя подниматься с ложа, бросаться к царственной незнакомке; что только сделай он одно движение, и все его преимущество перед монстрами, которое заключалось непонятно в чем, тут же рассыплется звонкими осколками, и солнце потухнет, а только что зародившийся мир снова канет в Небытие. Вместе со своим женским началом. Потому что он, Сизоворонкин, сыграет по правилам, раз и навсегда утвержденным кем-то. Или чем-то.

— Пластинка, — прошептал он практически беззвучно — так, чтобы никто не услышал, — заезженная пластинка, которая крутит лишь первую строку песни — бесчисленное множество раз. А тут являюсь я — такой красивый и наглый, и черчу на виниле царапину. Ой, что сейчас будет!

А было вот что. Красавица каким-то образом оказалась на земле (которая, как понял Лешка, уже появилась в этом мире; как и сам мир, кстати), и сделала первый шаг. К нему, Алексею, как он самонадеянно подумал в первое мгновение. Потом пришло смутное воспоминание — еще из школьных лет. Тот камень, на котором он лежал, когда-то назовут пяточным. (Тут он легонько постучал по ложу пяткой, чтобы будущее не забыло об этом; внушительный кусок плиты при этом откололся, явив Гераклу и новому миру чуть зеленоватый скол). И через него, через пяточный, алтарный камень указывал точно на точку летнего солнцестояния. А значит, красавица сейчас шла навстречу светилу.

— Ну и ладно, — не обиделся Алексей, усаживаясь на плите, и широко разводя руки, мимо которой прообраз будущей Евы никак не могла пройти.

Она шла, и монстры на камнях вспыхивали беззвучными яркими кострами. Дольше всех горел Вельзевул. Он широко разевал оба рта, отправляя ему, Сизоворонкину, какое-то послание — может, проклятие; а может, благословление. Следом не так ярко вспыхнула тридцатка на персональных столбах. Хрюна Алексею было жаль. Он вдруг представил себе, как входит в пиршественный зал Дворца Зевса и знакомит своего напарника с олимпийцами. Смеяться было не время, но широко улыбнуться, представив ошарашенное лицо Зевса, и его окружения, Лешка себе разрешил — вместе с очередным анекдотом:

В ресторане официант — посетителю:

— Что будете из горячего: курицу, отбивную, поросенка?

— Поросенка.

— Вам с хреном, или без?

— Хрен отрежьте.

На тех монстров, что стояли с благоговеением на страшных физиономиях во внешних кругах, энергии Предвечного осталось совсем мало. Они корчились в своих кострах и опадали не тончайшим прахом, какой сейчас ветерок сдувал с каменных плит, а целыми костяками. И им — скелетам цивилизаций, которым не суждено было развиться — предстояло лежать тут нетленными тысячи и миллионы лет, пока они не попадут в жадные руки человеческих ученых.

Наконец девушка наткнулась на неодолимое препятствие — грудь Геракла. Его мощные руки сейчас были необычайно нежны, и это была первая нежность нового мира. В нем вообще было все первым — и солнце, которое подмигнуло и закатилось за народившийся горизонт, уступив место полной луне и ярким, невероятно громадным звездам. И первая ласка, которой Алексей одарил девушку… Нет, уже женщину, которая назвалась первым именем этого мира — Лилит. И первый крик, женский стон и мужское рычание, полное любви.

Камень под спинами был мягче лебяжьего пуха; он принимал поочередно разгоряченные тела мужчины и женщины — человеческих Предтеч, сейчас щедро даривших родившемуся миру семена жизни. И заниматься этим они могли бесконечно долго, поскольку силы Лешки-Геракла не иссякали, а желание — тем более. Так они пропустили мгновение, когда первое любопытное существо выползло из соленых морских пучин; как появились, а потом исчезли динозавры, и, наконец, как первая обезьяна взяла в руки палку. Все это Сизоворонкин пропустил, убаюканный волнами страсти, и пропустил бы вообще все на свете, включая собственную жизнь, если бы не… анекдот. Да, этого из Лешки невозможно было вырвать никакими силами, даже колдовской любовной энергией Лилит. Сознание само выбрало немудреную шутку — как раз в тот момент, когда солнце в очередной раз сменилось заметно изменившейся картой звездного неба:

— Дорогая, ты любишь смотреть на звезды?

— Да, милый…

— Тогда я сверху!

Алексей действительно рывком опрокинул на спину Лилит, которая успела почувствовать, что теряет контроль над волей первого и единственного мужчины в мире, и скривила божественно красивое лицо в гримасе неудовольствия и боли. Словно к ней сейчас приставал постылый супруг, и головная боль была единственным средством, чтобы отказать ему в законном интиме. Она еще и губу закусила так сильно, что показалась капелька крови. Сизоворонкин впился в эту капельку своими губами, а всем остальным организмом, ведомым острым твердым копьем — в податливое женское тело, вминая его в камень. Лилит провалилась в плиту, а следом за ней и сам Лешка оказался в сумраке, где не было ничего — ни солнца, ни звезд с луной, ни… Был только еще один анекдот:

Мужчина спросил у мудреца:

— Почему у женщин так часто болит голова?

На что мудрец ответил:

— Голова болит от слабых мужчин, а от сильных она кружится…

2. Святой Грааль

Голова действительно кружилась — у самого Геракла. И камень он, а точнее Алексей Сизоворонкин, сжимал сильной рукой полубога. Камень не был сейчас податливым и мягким, как на ложе, которое он делил с божественной Лилит целые эпохи. Рядом что-то громыхнуло, и Алексей открыл глаза. Гром, как он тут же понял, издал в качестве деликатного напоминания, что спать нужно в опочивальне, а не за обеденным столом, сам Зевс, шеф олимпийских богов.

— Спасибо, — отвел взгляд от лица громовержца Сизоворонкин.

Благодарность была искренней и безмерной, ибо тот камень, о котором он вспомнил в первую очередь, был бокалом из волшебного сервиза олимпийцев. И Зевс сейчас своим покашливанием напомнил, что Алексей бесчисленное число эпох не обедал. А еще не завтракал, и не ужинал. Алкоголя пока не хотелось. Хотелось чего-нибудь горяченького — и на первое, и на второе, и на третье.

— Мне чай с лимоном, — сообщил он волшебному бокалу.

— Вам лимон порезать?

— Да. И чай заварить…

Чай, как и все из бокала, был превосходным. А вслед за глотком обжигающего напитка во рту оказался пельмень, да не один, а целая миска; поочередно, естественно. Прямо во рту на каждый из них чья-то щедрая рука наваливала ложку густой сметаны.

— Эге, — вспомнил вдруг школьную программу по литературе Сизоворонкин, — а не побывал ли тут в свое время автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки?».

— Нет, — грохнул со своего места Зевс, — такого здесь не было; хотя слушок, быть может, до Гоголя и дошел.

Рядом с ним откашлялся незнакомый бородач с таким холодным взглядом, пронзившим Сизоворонкина до самой печенки, что внутри испуганно охнул вернувшийся из небытия гид. Да еще Алексею померещилось, что там же, рядом, кто-то еще ойкнул девичьим голосом.

— Ну и кто этот суровый дядечка? — спросил Лешка себя внутри.

Ответил Зевс, громыхнувший голосом не очень любезно:

— Знакомься, Геракл… еще раз. Мой брат Аид, повелитель Царства мертвых.

— Очень приятно, — выпрямился Алексей-Геракл, которому на самом деле было как раз не очень приятно.

Прежде всего, потому, что рядом он не обнаружил Артемиду. Кувшин из его руки вынула Афина, не менее блистательная, чем богиня охоты.

— А где Артемида? — вырвалось у него.

Ответил опять Зевс:

— А нет больше моей дочери.

— Как нет?!

— Принесла себя в жертву, — совершенно серьезно сказал громовержец, — иначе послать тебя туда (он посмотрел вверх, к высоченному куполу потолка) было бы невозможно.

— Как это, — заныло в груди Сизоворонкина, — зачем? Почему?! Навсегда?!!

— Вернется, — улыбнулся Зевс; ему, очевидно, было приятно, что человек так сокрушается о горькой участи его божественной дочери, — а пока часть ее в тебе.

— Во мне?!! — Алексей вдруг вспомнил об испуганном девичьем возгласе внутри себя.

Сразу два смешка в груди озадачили его, а затем заставили губы расползтись в улыбке:

— Значит, в любую минуту сможем сообразить на троих. А кто, кстати, второй — тот, кто испугался со мной к началу Времен прогуляться?

— И ничего не испугался, — обиженным голосом ответил гид, — сказали же — туда только тебе, человеку, позволено было пройти. А я — Геракл; настоящий Геракл, полубог. Отдал тебе свое тело, кстати. По просьбе Зевса-громовержца.

— Навсегда?

— Размечтался, — отрезал Геракл внутри собственного тела, — сделаешь свое дело, и освободишь жилплощадь… квартирант!

— Дело? Какое дело?!

— За этим я сюда и пришел, — прогудел с противоположного конца стола Аид, наполнив зал жутким могильным холодом.

Сизоворонкин не желал иметь никаких дел с этим существом. Но здесь музыку заказывали совсем другие… боги. А конкретно — один, Зевс. Он показал дланью («Рукой», — перевел про себя Лешка) на кувшин, который как раз оказался в ладони полубога.

— Мораль сказки «Колобок» — нужно жрать, пока горячее.

Алексей с сожалением проводил волшебный кувшин, который Зевс невероятно удлинившейся дланью выхватил из его руки. В бокал громовержца длинной дугой полилось содержимое артефакта. Олимпиец с удовольствием отхлебнул из бокала, кивнул и задал вопрос, показавший, что кто-то (а именно настоящий Геракл) втихаря стучит на «квартиранта»:

— Ты правильно заметил, человече, что бокалов должно быть двенадцать. Их было столько — изначально. Кстати, и бокалы, и этот кувшин (он тряхнул полным артефактом) изготовили из того самого куска камня, который ты своей пяткой отколол от навершия триплиты. Помнишь?

— Помню, — кивнул Сизоворонкин, — а кто?

— Имя мастера нам неведомо, — Зевс повернулся к Аиду, — Крон, наш отец, знал. Он, кстати, и потерял два бокала из этого сервиза.

— Потерял?! — хмыкнул не поверивший Алексей, — верховный бог?!

Зевс вроде даже немного смутился, а Аид рядом скривил губы в жуткой улыбке:

— Продул он один артефакт, — проскрипел он, — проиграл в карты.

— Кому?!!

Зевс метнул недовольный взгляд на брата и ответил сам:

— Вы, люди, называете его Вечным Жидом.

— Ты серьезно?

Зевс с Аидом синхронно кивнули.

— Шалом, — сказал Серый Волк.

— У-ф-ф… кажется, пронесло, — выдохнули три поросенка.

Зевс юмора не оценил, продолжил серьезно:

— Он меняет имена, обличья, но живет до сих пор. Кстати, сейчас обитает в России.

— Неужели Жириновский? — ахнул Сизоворонкин; больше известных представителей богоизбранного народа он вот так, сходу, вспомнить не смог.

Зевс только усмехнулся: «Гадай, парень — правду все равно не дано знать никому!». А Лешка ухмыльнулся в ответ:

— Значит, вся ваша сила; бессмертие… Громы и молнии… Все это берется из этих вот бокалов? — он потряс своей пустой посудиной.

— Не совсем так, — не смутился громовержец, — это сосуды, в которых собираются все людские молитвы; все те чаяния и мольбы, что несут люди к капищам и в храмы, оказываются здесь.

Он опять тряхнул кувшином, в котором что-то бултыхнулось. Сизоворонкин ужаснулся и одновременно восхитился мысли:

— Это сколько же молитв влил я в себя за эти два обеда?!

Потом его скептическая ипостась воскликнула:

— Что-то ты, друг-громовержец, присочинил. Сколько религий, сколько богов и божков за тысячи лет… А все молитвы — в ваших стаканах?

— А ты уверен, что перед тобой стоит сейчас Зевс? И что ложе с тобой сегодня разделила Артемида?

— А кто?! — едва не вырвалось у прикусившего язык Алексея-Геракла; женский голосок внутри хихикнул.

— Все, мужики, шабаш! Я свое уже выпил!

— Ты чо, в завязку уходишь?!!

— Нет, теперь я буду пить ваше…

Сизоворонкин выхватил кувшин из длани громовержца, опять невероятно удлинившейся, судорожно заполнил свой бокал водкой и в несколько длинных глотков обрушил обжигающую жидкость в желудок, заставив заткнуться захохотавших внутри Геракла и Артемиду.

— Давайте к делу, — обратился он совершенно трезвым голосом к братьям-Кронидам.

— Хорошо, — кивнул Зевс, — к делу, так к делу. Проблема в двенадцатом бокале. В том, который вы, люди, называете Святым Граалем.

Алексей об этом артефакте слышал; даже видел — в фильме «Код да Винчи». Там, конечно, все было выдумкой… А вдруг?

— В чем проблема? — спросил Сизоворонкин, — какая разница, сколько волшебных бокалов гуляет по миру? Есть Вечный жид, почему бы не быть какому-нибудь вечному чукче, или папуасу?

— Пусть будут, — разрешающе махнул рукой Зевс, — но только не с Граалем. Это особенный сосуд; история с кровью Христа, что окропила Грааль, правдива, но не единственна. Этот сосуд обладает силой, которая неподвластна даже нам. Разрушительной силой…

— В смысле?

— В том смысле, что если Святой Грааль будет разрушен, свершится непоправимое.

— Прежде всего, для вас, — догадался Алексей, — что, божественности поубавится? Бессмертия, там; всевластия?

— И это тоже, — не стал отказываться громовержец, — но суть в том, что мы неотделимы от мира; не будет нас, или других существ, которые способны воспринимать чаяния людей, и мир станет другим. Не думаю, что тебе, например, понравился бы такой мир.

— Ладно, — кивнул Сизоворонкин, — убедил. Только что грозит этому самому Граалю? И главное — где его искать? Насколько я знаю, его ищут уже тысячи лет; безрезультатно. Да и как его отличить от других?

Он повертел в руках бокал; на него и указал Зевс.

— Про угрозу Святому Граалю ничего сказать не могу. Может, он будет лежать в своем тайном укрытии еще тысячу лет, или миллион. А может — его уже сейчас пытаются расколоть кувалдой. Судьба вещей, исполненных из осколка Предвечного камня, неподвластна даже богам.

— А мне, значит…

— А тебе — да! — Зевс даже встал с кресла, — ты единственный в тварном мире, кто видел и осязал Предвечный камень — до того, как он стал обычным булыжником голубого цвета. Даже возлежал на нем (усмехнулся олимпиец) — не буду говорить с кем. Так что если у кого и есть шанс найти Грааль, так только у тебя.

В голову Сизоворонкина вдруг закралась не совсем приятная мысль; может, ее безмолвно подкинули Геракл с Артемидой:

— А этот товарищ, — он показал пальцем на Аида, который как раз отпивал из волшебного стакана какое-то питье, — не по мою душу сюда явился?

Брат Зевса, к которому, наверное, в первый раз обращались так: «Товарищ», — поперхнулся и отчаянно закашлялся.

— Что, крепка огневка? — постучал его по спине могучей дланью громовержец.

— Надо будет попробовать эту самую «огневку», — заложил в память новое слово Сизоворонкин; постояльцы внутри его тела содрогнулись, заставив Алексея растянуть губы в предвкушающей улыбке.

Зевс эту мысль, очевидно, тоже уловил, потому что улыбнулся не менее злорадно; но на вопрос ответил.

— Именно, что по твою, Геракл. Видишь ли, развоплощать на время еще одну из дочерей мне как-то не хочется, хотя некоторые были бы и не против.

Афина рядом мило покраснела и плеснула из бокала прозрачной жидкости на стол. Столешница зашипела и почернела.

— Ага, — понял Сизоворонкин, — это и есть огневка. Что нам на этот счет говорит очередной анекдот?

— Водка — самая идеальная косметика: и сам замаскировался, и на подругу приятно посмотреть…

Он бросил еще один ласковый взгляд на богиню-воительницу, и решил, что в случае с этой красоткой ни водки, ни огневки не требуется.

Зевс терпеливо дождался, когда мечтательное выражение сползет с физиономии Лешки-Геракла, и продолжил.

— Мой брат властвует в Царстве мертвых, а дороги там редко когда совпадают с нашими. Он может отправить тебя в прошлое — туда, где ты почуешь след Грааля.

— А в будущее? — тут же спросил Алексей.

Аид, очевидно, был не очень разговорчивым. Он еще раз отхлебнул из бокала, а ответил опять Зевс.

— Он, — положил громовержец руку на плечо брата, — бог, сын Кроноса, а не машина времени. В прошлое — пожалуйста, хотя и с оговорками. А будущее не подвластно даже богам.

— Насчет оговорок подробнее, пожалуйста.

— Не получится вмешаться в события, которые могут повернуть ход мироздания. Заглянуть — можно, а вмешаться никак. Так что за Тайной вечерей, на которой Христос вкушал из Грааля, можешь понаблюдать; так же, как это было позволено когда-то Леонардо да Винчи. Незримой тенью можешь пройти за божьим сыном по тропе скорби до Голгофы; дождаться, когда Иосиф Аримафейский соберет в Чашу кровь распятого на кресте Спасителя. Оттуда проследишь за Граалем. Где он сейчас хранится — в пещерах Гластоберийского холма, в каферальном соборе Валенсии, или в волшебном замке Мунсальвеш, куда его якобы привезли тамплиеры, узнаешь сам.

— Это мне придется таскаться по странам и континентам, — пробормотал Сизоворонкин, — а я языков знаю — только английский со словарем.

— Ну как? Были у тебя в Лондоне проблемы с твоим английским?

У меня нет. У англичан были.

— Проблем с языками не будет, — пообещал Зевс, — на это у нас сил хватит.

— Тогда давайте торговаться, — решительно заявил Лешка-Геракл.

— Торговаться?! — изумился громовержец, — какая торговля?! Разве герой не должен спасать мир бескорыстно; единственно по велению сердца.

— Я не герой, — отрезал Лешка, — я Сизоворонкин Алексей Михайлович, бухгалтер. Торговаться; считать и пересчитывать — моя профессия. А сюда я попал вопреки собственной воле. Так что… Грааль, я так понимаю, вы себе приберете — во избежание, как сказать.

— Правильно понимаешь, — кивнул Зевс, — и во избежание, и ради расширения круга избранных (он обвел рукой стол). Видишь ли, в трапезную эту всегда очередь…

И действительно — сегодня здесь Сизоворонкин не видел Афродиты с супругом, Гефестом.

— Какой ревнивый, — самодовольно усмехнулся Лешка-Геракл, невольно расправляя плечи, — а это что за типы?

Так он обозвал неизвестных пока ему богов, чья очередь, очевидно, как раз подошла. Артемида с Гераклом ворохнулись внутри, пожелав познакомить его с родственниками, но Алексей волевым решением загнал их обратно. Потому что его уже манил рукой Аид. Лицо Повелителя подземного царства выражало нешуточное нетерпение и даже тревогу. Лешка понял, что его пребывание на Олимпе имеет какой-то временной предел. А может, что-то там, в преисподней по-гречески, случилось, и Аид спешил сейчас домой.

Сизоворонкин с грохотом отодвинул стул, но прежде, чем последовать за младшим Кронидом в соседний зал, предъявил свои требования:

— Все знания, умения, в том числе владение иностранными языками, которые станут мне понятными там, — он махнул вниз, имея в виду не Царство мертвых, а прошлое человечества, — останутся со мной.

— Отныне, и во веки веков, — подтвердил договор Зевс.

— Ну, я вам, ребята, напутешествую, — пообещал мысленно Лешка, выходя в дверь, которая раньше была плотно прикрыта за креслом громовержца.

Его немного насторожило, что боги, все как один опустившие бокалы на столешницу, старательно отворачиваются от этой двери. Аид ждал сбоку. Он толкнул створку, и оттуда на Алексея потянуло могильным холодом. Сизоворонкин поднял ногу, перешагивая высокий порог; прежде чем провалиться вниз, в пропасть, он успел вспомнить:

— Скоро Новый год. Все куда-то поедут: кто-то в Таиланд, кто-то в Доминикану… Ну а кто-то — на заднице с горки…

Впрочем, горки не было. Не было ничего, кроме звука захлопнувшейся где-то позади и наверху двери и серой мглы, заполнившей мир. Можно было разглядеть какие-то тени, медленно бредущие по равнине… А может, в гору, или под горку. Здесь невозможно было определить, есть ли у мира низ и верх; прошлое и будущее. Сизоворонкин попытался вызвать к разговору Геракла с Артемидой; увы — они не откликнулись. В душе Алексея зародилось смутное подозрение — а могут ли божественные личности существовать вне пределов Олимпа? Да хотя бы тот же Аид?

Алексей оглянулся — входа (или выхода) из Царства мертвых не было. Он не был уверен, что младший Кронид шагнул вслед за ним, а значит…

— Ничего это не значит, — успокоил себя Сизоворонкин, — есть задание, и его надо выполнять. А как потом отсюда выбраться, решим… Точнее, решу, потому что спутников в этом походе пока не наблюдается. Не считать же за попутчиков эти тени!

Он попробовал несколько минут следовать за одним из смутных силуэтов; быстро убедился, что понятие «минута» миру вокруг не известна, что такая вот ходьба без цели и направления засасывает сильнее любого алкоголя или наркотика; что минуты скоро превратятся в часы, потом годы…

— Обожаю путешествовать.

— Где ты был?

— В Рязанской области.

— А еще?

— В Рязани.

— И все?!

— Рязань большая!

— М-да! — подвел итог Сизоворонкин, — это, конечно, не Рязань, но какие-то огоньки впереди светятся.

Он обогнал медленно бредущую тень и устремился к далекому источнику света, который совершенно случайно обнаружил практически прямо по курсу. Лешка даже поблагодарил отставший призрак, на что тот никак не отреагировал. Сколько минут, или часов прошло, пока он добрался до отверстия во мгле, в которое пробивался не очень яркий огонек, ни сам он, ни — тем более — тени, огибавшее это место по большой дуге, сказать бы не смогли. Но это Сизоворонкина не интересовало. Гораздо интереснее была картинка, что открылась ему в маленьком оконце, ведущем из царства теней в тварный мир.

— Не врал, собака, насчет Леонардо, — улыбнулся Алексей, подумав о громовержце, — вот в это самое окно великий итальянец, скорее всего, и подсмотрел сюжет своей знаменитой фрески. Это сколько же лет тайно вечеряют здесь апостолы во главе со своим?..

Сизоворонкин задал себе вопрос и устыдился — даже такому безбожнику, как он (ага — после знакомства с олимпийцами!), было понятно: здесь и сейчас не место ни усмешке, ни сарказму, ни даже… анекдоту. Потому что люди, что внимали своему мессии, истово верили ему; каждому слову, которое Христос произносил с бокалом в руке. И Алексей не посчитал для себя возможным вторгнуться как-то в это таинство; тем более — лишить это совсем не роскошное пиршество его главного украшения — Чаши. Для него главным было сейчас убедиться, что Грааль действительно существует, или существовал. И Лешка отпрянул от окошка; от света, рожденного Граалем; от вдохновенных ликов; от слов, которые не были предназначены для его ушей.

Что интересно — он был уверен, что понял бы каждое слово; этот язык, даже не услышанный, уже укоренился в нем.

— Ну вот, — довольно подумал Алексей, удалившись от оконца на столько, что даже отзвуки его мыслей не могли достичь Тайной вечери, — хоть какой-то результат уже есть. Знать бы еще, что за язык я сейчас изучил, и где его можно будет применить.

Следующей мыслью было немедленно отыскать другой огонек — обещали ведь, и не один. Увы, как он не вглядывался в серые окрестности, огней больше не было. Да и тот, в котором перед ним приоткрылась тайна двухтысячелетней давности, тоже пропал.

— Почему кошки научились видеть в темноте?

— Потому что не достают до выключателя.

У Алексея Сизоворонкина тоже не было выключателя. Здесь вообще не было ничего; даже тени были бесплотными и безымянными. Плотью обладал лишь Алексей.

— Значит, и выключатель должен находиться внутри меня, — понял он.

И Лешка устремился вокруг всеми чувствами, которые были у него; а может быть, и теми, каких у него быть не могло. И первым откликнулось обоняние. Может потому, что обедал он — по ощущениям — годы назад. Откуда-то справа потянуло чуть уловимым, но весьма дразнящим ароматом. В ту сторону Сизоворонкин и обратился теперь всей сутью. И добился-таки, что и зрение поддержало его. Далеко — на краю видимости — едва мерцали несколько точек, и Лешка бросился туда.

— Раз, два, три, четыре.., — считал он по мере того, как вспыхивали одна за другой яркие звездочки.

Он прошел мимо двух окон, и остановился прямо посреди круга, который составили сразу восемь ярчайших пятен.

— И что это может означать, — озадачился Алексей, — что в мире гуляют сразу восемь Граалей? Или то, что они разнесены во времени?.. И с какого мне начать?

Он опять доверился нюху, и шагнул к окну, от которого мощно дохнуло жареным мясом. Размеры этого отверстия были малы даже для среднестатистического гражданина. У Сизоворонкина-Геракла в него поместилась бы разве что голова.

— А руки на что? — решил он, просовывая в окно сразу две ладони, и раздвигая его на манер подобного окошка в планшете, — вот так-то!

— Это только в мелодрамах в конце появляется мужчина и решает все проблемы. В жизни с точностью наоборот: мужчина появляется в начале, и с него-то проблемы все и начинаются.

Это Лешка сообщил невероятно громадному мужику, перед которым прежний Сизоворонкин-бухгалтер был как младенец рядом со взрослым человеком. В нем было гораздо больше полутоны живого веса, но при этом толсторожий и толстопузый тип вполне выглядел живчиком. Он вскочил на ноги и затряс пудами подкожного жира так резко и стремительно, что Алексей едва успел выставить вперед кулак, который утонул в необъятном пузе незнакомца вместе с локтем и бицепсом. Вторая рука полубога ловко выхватила практически не видный в ладони великана бокал. В руку тут же кольнуло приятным узнаванием. Этот бокал действительно был изготовлен из осколка Предвечного камня, и какой цели он здесь служил?! Именно вот этот Грааль сам Сизоворонкин святым назвать никак не мог. Рог изобилия? — да; своеобразная скатерть-самобранка? — определенно. Алексей рассердился было на хозяина чудо-бокала, который лежал сейчас на ковре, запрокинув кверху ноги и тряс ими, как жук, и пытаясь глотнуть широко раскрытым ртом живительный глоток воздуха.

— Да ты, дружок, отсюда и не выходил, наверное, — Лешка обвел взглядом комнату — самую обычную, с деревянной дверью и окном, затянутым какой-то мутной пленкой.

Из мебели тут присутствовали грязные обшарпанные ковры, устилавшие весь пол, да какая-то корчага, от которой несло тошнотворными миазмами.

— Ночной горшок, — понял Сизоворонкин, — а так же дневной и вечерний.

Незнакомец, пока не понявший, что лишился своего драгоценного сосуда, наконец, глубоко вздохнул. И тут же сел на ковре — рядом с переносным туалетом.

— Кто ты, несчастный, — воскликнул он, — как ты попал в мои покои?

— Это покои? — еще раз огляделся Алексей, — а что, кто-то еще изъявлял желание разделить их с тобой?

— Разделить? — толстяк икнул; его лицо залило бледностью, а палец, похожий на громадную сардельку, протянулся к Сизоворонкину.

— Ага, — усмехнулся тот, — понял, что игрушку отобрали?

— Моя жена за год поправилась на восемьдесят килограммов, — доверительно сообщил Алексей, который — напомним — никогда не был женат.

— Выгони ее на фиг.

— Поздно, она уже во входную дверь не пролезает.

— А ты? Ты помнишь, когда выходил отсюда в последний раз? Помнишь, когда касался женского тела?

Толстяк жалобно потряс головой, продолжая тянуть руку к бокалу. От него тоже несло тем самым «ароматом», который буквально извергал из себя горшок. Алексей невольно отступил на шаг и махнул рукой, разорвав плотный пузырь, которым было затянуто окно. Окошко, в котором оказался Грааль, осветилось светом настолько ярким, что хозяин комнаты вскрикнул, закрывая ладонями глаза. Свечение тут же прекратилось, стоило лишь втянуть бокал обратно в комнату. Теперь Сизоворонкин сунул в окно голову — чтобы глотнуть свежего воздуха, а заодно попытаться определить, в какую эпоху его занесли поиски волшебного сосуда.

Это было средневековье; европейское — судя по зданиям, которые окружали жилища толстяка.

— Двадцать лет, — наконец ответил проморгавшийся хозяин, — двадцать лет назад в мои руки попал этот сосуд блаженства и греха. И с тех пор я только ем, и ем… Нет — я жру, я обжираюсь едой и питьем. Достойной самого короля!

— И какой у нас сейчас король там? — кивнул в сторону окна Алексей.

— Филипп четвертый Красивый.

Это имя Сизоворонкину практически ни о чем не говорило. Разве только то, что сейчас он научился говорить на древнефранцузском.

— Ну, год и место можем определить потом, в Интернете, — впервые вспомнил родной мир Алексей, — если получится вернуться. А пока скажем гостеприимному хозяину: «Прощай!», — и…

Он поднес под жадным взглядом живой громадины бокал к губам, и глотнул… Что-то непонятное, но невообразимо вкусное — такое, от чего никак невозможно было оторваться, потекло в его глотку. Сизоворонкин глотал, рыча и давясь, и ничто не могло остановить этой чудовищной трапезы, разве что анекдот…

— Вчера пришел домой поздно. Голодный…

Во мне боролись два человека. Один говорил: «Выпей стакан кефира и ложись спать»; другой: «Пожри нормально!».

Победила дружба: и выпил, и пожрал!

Неизвестно, чем подавился Лешка-Геракл — смешком, или тем самым питьем, которое готово было политься из переполненного организма назад — но сделал он это очень вовремя. Потому что громадная туша уже взвилась вверх, чтобы накрыть собой вчетверо меньшего противника. Геракл был стремительней. Еще раз бить несчастного толстяка, которого и так обидела судьба, подкинув такое коварное чудо, он не стал. Лешка сиганул в окошко, раздавшееся вширь и ввысь — как раз под гераклов размер; прыгнул святой Чашей вперед. А вот толстяк следом не поместился. Он застрял уже в плечах, и дико заверещал, очевидно, увидев, в какой мир едва не попал вслед за дерзким похитителем. Голова с широко раскрытым ртом и выпученными глазами тут же исчезли в дыре, которая медленно затянулась. Настолько медленно, что Алексей успел дать средневековому французу полезный совет:

— Картошка — прекрасное средство для похудения!

Возьми гектар картошки и окучивай, окучивай… К концу сезона сможешь прятаться за тяпкой.

— И куда теперь тебя девать? — этот вопрос Алексей задал Граалю.

Вопрос был не праздным. Он по-прежнему стоял в серой мгле, а вокруг медленно скользили… уже только семь огоньков.

— Еще семь волшебных Чаш? — весело изумился Сизоворонкин, — Зевс будет в восторге! Надо будет в следующем мире какую-нибудь котомку приватизировать. Кстати, если Граалей действительно восемь, то почему именно столько?

Никаких ассоциаций со знаковыми событиями прошлого, которые донесли до двадцать первого века магию этого числа, Алексей вспомнить не смог. Впрочем, знатоком истории человеческой цивилизации он себя не считал, потому и успокоился, решив, что жизнь сама приоткроет завесу над тайной восьмерки. С этой мыслью он и остановился перед вторым окошком. Остановился и протяжно засвистел…

Эту эпоху, и эту женщину Алексей Сизоворонкин узнал. Хотя в жизни Клеопатра совсем не была похожа на своих киношных двойников. Даже сквозь слепящий огонь волшебного окна она была ослепительно прекрасной. А еще — совершенно нагой и ничуть не смущающейся ни двух парнишек, которые разгоняли над ней воздух опахалами; ни пары чернокожих здоровяков, что стояли перед ее ложем на коленях — практически распростершись на толстом ковре; ни, наконец, двух стражников с какими-то острыми железяками в руках. Лишь эти двое вооруженных мечами бородача в огромной опочивальне были одеты. Остальные если и чувствовали себя в присутствии венценосной повелительницы несколько скованными, то отнюдь не из-за собственной наготы.

Алексей невольно вспомнил тот самый анекдот про шестидесятилетнего старичка, которому и отсюда, из окошка было бы все прекрасно видно. Что все?

— Что-то вроде крутейшего порнографического фильма, — ответил сам Сизоворонкин, — осталось только режиссеру и главной героине выбрать достойного актера.

Именно этим и занималась сейчас египетская царица, переводившая взгляд с одного чернокожего красавца на другого. Алексей, впервые увидевший Клеопатру, вдруг взревновал; в душе ворохнулось что-то нехорошее.

— В моей семье никогда не было чернокожих. Может, мы расисты?

Руки Геракла тем временем сами, без всякой команды, раздвигали проем до размеров, вполне достаточных, чтобы одним движением запрыгнуть в роскошную опочивальню, большую часть которой занимало ложе, а при необходимости еще быстрее выпрыгнуть назад, в Царство теней. С новым кубком, естественно. Тем самым кубком, в который Клеопатра заглядывала сейчас. Словно там, на дне волшебного сосуда и таился ответ на нелегкий вопрос: «Какого счастливчика, или — быть может — несчастного, выбрать на сегодняшнюю ночь?». Несчастного, как очень вовремя вспомнил Сизоворонкин, потому что ни один из прежних возлюбленных прекрасной царицы этой единственной волшебной ночи не переживал.

Он еще раз посмотрел на острое железо в руках стражников, которое, скорее всего, и должно было прервать существование одного из негров. Нет! Не одного! Клеопатра отпила из Грааля совсем ничтожную частицу содержимого, и каким-то непостижимым движением тела дала понять обоим чернокожим, чтобы они готовились к скорой смерти. После того, конечно, как одарят свою повелительницу страстью, негой… Чем там еще делятся мужчины с женщиной по ночам?

Именно в этот момент тело Геракла, за которым сам Сизоворонкин наблюдал без всякого желания вмешаться (пока), и предстало перед собравшимися во всей своей красе. Прежде всего, конечно, перед царицей, которая тут же переменила свои планы, на эту, а быть может (это уже самодовольно подумал Лешка) и на несколько последующих ночей. Она легким движением руки заставила обоих чернокожих красавцев поспешно сдернуть ноги, которые они успели утвердить на ложе повелительницы Египта.

— Кто там шагает левой? — вспомнил Алексей Маяковского, ловко огибая застывших стражников, — правой! Правой!!!

Могучим движением правой руки Лешка-Геракл смахнул обоих негров в самый угол обширной залы, где они и замерли, изобразив в двух лицах попеременно целую гамму человеческих страстей — гнев, ужас перед белокожим великаном, жалость от недостижимости воплощенной мужской мечты, до которой было рукой (и чем-то иным) подать. Наконец — не менее сильное облегчение от миновавшей их участи, которую несла за собой та самая воплощенная мечта.

— Вот этого, ребята, я вам не обещаю, — успел подумать Сизоворонкин, прежде чем самому запрыгнуть на ложе, — время понимаете ли, суровое. А нравы — еще кровожадней.

Клеопатра объяла его взглядом всего — от набедренный повязки, которая уже подозрительно потрескивала, до Чаши, копии той, что она сама сжимала в руке. Сизоворонкин — русский, что с него возьмешь?! — протянул свой Грааль (чашу, конечно) вперед; даже тост сказал:

— Девушка, а давайте с вами переспим!

— Я так возмущена вашей наглостью… У меня даже слов нет!

— А вы просто кивните.

Русский язык Алексея сам собой трансформировался в древнеегипетский (или как его здесь называли сами аборигены?); так что Клеопатра его прекрасно поняла. Она действительно кивнула и двинула вперед свой бокал. Ни чарующего звона, ни каменного стука! Ничего этого Сизоворонкин не ощутил. Зато его опять пронзило чувство, подобное тому, с каким он откалывал осколок от Предвечного пяточного камня. Теперь перед ним, и перед Клеопатрой, был лишь один Грааль, и двое сжимали его ладонями, стараясь каждый перетянуть на свою сторону. Лешка-Геракл чуть поддался, направив сосуд повыше — прямо к женским устам, которые открылись в предвкушающем стоне. Царица прильнула к Чаше, вливая в себя с каждым глотком и океан энергии, и еще что-то столь завлекательное, что Алексей едва дождался, когда Клеопатра остановится, чтобы перевести дух. Бокал тут же оказался в восхитительной близости от губ Геракла, и тот сделал первый глоток. Энергии, сил полубогу и так было не занимать. А вот тот огонь, что полыхнул в жилах, и набрал ярость в паху, он прежде не мог себе представить — ни с Артемидой, ни с Лилит, ни…

Царица не дала Лешке углубиться в чужие воспоминания; она необычайно ловко — куда там богине охоты! — освободила полубога от набедренной повязки и обхватила сразу двумя руками… В общем, обхватила, на самый короткий промежуток времени. Потому что этот орган и Геракл, и теперь Сизоворонкин лелеяли совсем не для того, чтобы им играли только женские ручки. У самого Алексея, кстати, обе руки тоже оказались свободными, и они как-то очень органично накрыли два упругих полушария, которые так соблазнительно подчеркивали талию царицы Египта — снизу. Верхние полушария были не менее восхитительными.

— До вас очередь еще дойдет, — пообещал Лешка.

Он чуть сжал нежные ягодицы — так, чтобы Клеопатра не вырвалась, даже если бы захотела — и поднял женское тело на вытянутых руках. За то короткое мгновение, что царица замерла в предвкушении чего-то ею еще неизведанного, она тысячу раз успела воскликнуть: «Да, мой бог!».

— Я не бог, — усмехнулся Сизоворокин, — я только учусь, — и резко свел руки в локтях.

Клеопатра закричала — не боли, а от восторга — и в свою очередь впилась ногтями в мужские плечи. А потом они потеряли счет и времени, и позам, которых у обоих в памяти оказалось великое множество. В краткие мгновения восприятия реальности Алексей видел ошарашенные рожи египтян. Особенно молодежи, куда-то подевавшей свои опахала. Сейчас они — потные и покрасневшие — судорожно дергались где-то за ложем, не в силах отвести взглядов от откровенной эротики, густо замешанной на порнографии. Сизоворонкин их понимал — сам когда-то был юным и озабоченным.

Впрочем, все посторонние мысли и образы тут же таяли в голове; сейчас не разум, а тело и гормоны, подстегнутые волшебным питьем, управляли мощным телом. А еще их подстегивал непрерывный стон Клеопатры, в котором Алексей без всякого перевода читал: «Еще! Еще!! Не останавливайся!!!».

И Алексей-Геракл никогда бы не остановился, если бы под ногу не подвернулся какой-то гладкий камень.

— Грааль! — обожгла нутро посторонняя мысль, — это все он! Проклятый камень; из-за него я забыл обо всем на свете — об Олимпе; о задании, которое хочешь, не хочешь, а надо выполнять. Даже об анекдотах!

Нет, об анекдотах Сизоворонкин забыть не мог.

Встречаются два друга:

— Представляешь, я тут женился, на англичанке. Зовут Кони.

— Ну и как тебе?

— Ничего, только сексом с ней тяжело заниматься; постоянно приходится говорить: «Чуть помедленнее, Кони, чуть помедленнее…».

Алексей прошептал последние слова в нежное ушко, которое восприняло их как очередной комплимент, и действительно стал замедлять темп, превращать неукротимую скачку в усыпляющую негу. Даже чуть анекдот про колыбельную не рассказал. Но этого не потребовалось — царица мерно засопела со счастливой улыбкой на губах. Геракл поднялся на чуть дрожащих ногах и медленно обвел взглядом зрителей. Мальчишки смотрели восторженно и завистливо; в неграх поселилась какая-то обреченность. Лешка прочел в их глазах: «Ну вот, теперь точно головы снесут. Потому что такого мы показать богине Египта ни за что не сможем!». А те, кто стоял тут с саблями наголо, явно пребывали в замешательстве. Они ждали команды повелительницы, а та беззастенчиво дрыхла, кокетливо подтянув одну коленку к полным грудям.

Сизоворонкин сам шагнул навстречу им — с Граалем в одной руке и собственной набедренной повязкой в другой. Это было проблемой — завязывать ее Алексей так и не научился, а ждать, что она сползет с чресел в самый ответственный момент, не желал. Между тем один из стражников, отличавшийся более густой и длинной бородой на физиономии, решил проявить самостоятельность — замахнулся на полубога своим оружием. Этому чудаку на букву «м» Геракл просто пнул ногой в промежность. Что-то твердое и напряженное там мгновенно превратилось в кашу-размазню. А сам стражник выпучил глаза, громко икнул, и рухнул на ковер в позе еще не рожденного младенца. Второй лишь на мгновение опустил глаза на напарника, и тут же был награжден ударом волшебной чаши по макушке, защищенной круглым шлемом. Камень заставил прочную сталь звонко зазвенеть. Сам Грааль не раскололся от мощного удара, но содержимое щедро плеснулось на лицо стражника. Тот машинально лизнул языком и замычал от удовольствия. Лешка представил себе, что этот потный мужик прямо в железе, с мечом в руке, лезет на спящую Клеопатру, и его всего передернуло от отвращения. Чувство собственника в этом мире еще никто не отменял, и Геракл поднял руку, чтобы свернуть незадачливому стражу шею. Однако сам Сизоворонкин решил иначе. Он поднял взрослого мужчину в облачении древнеегипетского воина за шкирку, как напроказившего котенка, и ткнул его мордой — только не в его собственное дерьмо, а в оконце, откуда потянуло могильным холодом. Оно проявилось в мраморной стене, лишь только невидимой пленки, разделявшей два мира, коснулся Грааль.

Тело в руках Алексея неистово задергалось, а когда мощная рука вдернула его обратно в тварный мир, царскую опочивальню заполнил крик ужаса, который никак не кончался, и который заставил проснуться Клеопатру; вскочить с перекошенным от боли лицом второго стражника, а потом и вбежать в распахнутые двери целую ораву других стражей. Сизоворонкину в этой толчее стало неуютно. Прежде всего потому, что он понял — еще мгновение, и ему придется крушить кости и ломать шеи — только чтобы остаться невредимым самому.

— А кстати, — подумал он, ныряя в оконце, — тень бессмертия и неуязвимости уже коснулась меня? Сколько я уже мальвазии выпил… И сколько еще выпью!

Он еще успел оглянуться, чтобы в последний раз насладиться прекрасным видом царицы Египта, уже стоящей на ложе в полный рост. В лице божественной Клеопатры еще царило блаженство и благодарность ему, полубогу, за эти мгновения, а может, столетия. Но что-то в нем, в чеканном профиле древнеегипетского канона красоты, уже тянулось вслед за Сизоворонкиным — в царство мертвых. И он понял, что эта прекрасная женщина уже получила в жизни то, о чем мечтала. И что новые страсти, и новые мужчины — какими бы умелыми они не были — не заставят царицу забыть об этом дне. И это разочарование будет копиться в ней; оно будет усугубляться пропажей волшебного сосуда, и когда-нибудь — совсем скоро — прорвется в роковую минуту, когда эти нежные и опытные руки достанут из ларца смертельных аспидов.

Лицо Клеопатры таяло в застывающей дымке, а Алексей в первый раз в мире мертвых содрогнулся; ну не любил он змей! Он искренне пожелал царице отодвинуть этот страшный миг как можно дальше. Наслаждаться жизнью — хоть и без Грааля. Выйти замуж, что ли!

— А муза у вас есть?

— А муза нет. Вот такая в зызни зопа…

Вокруг по-прежнему мерцали огоньки. Круг теперь стал поменьше — в нем осталось шесть окон. Они ничем не отличались друг от друга. Сизоворонкин непроизвольно втянул поглубже туманного воздуха; убедился, что кухней не пахнет, и отдал право первого шага Гераклу. Тело само шагнуло вперед, к стремительно выросшему окну. Лешка заглянул внутрь, и в первый момент ничего и никого не заметил. Комната — если окно действительно вело в комнату — была погружена во тьму. Из нее несло чем-то кислым и неприятным настолько, что Алексею расхотелось попадать в этот мир.

— Эх, грехи мои тяжкие, — простонал кто-то в темноте уныло.

Почти сразу что-то затрещало; тьму разорвал целый сноп искр, а потом зародился огонек, осветивший прежде всего крючковатый нос на бледном мужском лице. Сравнивать этот персонаж с Клеопатрой было не просто неприлично — чудовищно и оскорбительно для царицы. И все же у этих двух таких разных персонажей было общее — Грааль. На столе, теперь достаточно ярко освещенном каким-то допотопным светильником, стояла копия сосуда, который сжимал в руке Сизоворонкин. Но пробовать то, что было налито в копию серого мира, чем-то схожего с Царством мертвых, ему категорически не хотелось.

— А ведь придется, — вздохнул он, кое-как наматывая на бедра длинный кусок ткани.

Лицо старика, теперь сидевшего за столом, не выразило при появлении полубога никаких чувств. Наверное, потому, что на нем просто не оставалось места для чего-то иного, кроме грусти. Не легкой меланхолии или, как раньше говорили, сплина. В лице этом давно и прочно поселилась вселенская грусть. Оно не изменило выражение, даже когда Алексей поднял со столешницы бокал, и, держа его подальше от собственного, в котором перемешались безумная страсть и лучшие яства всех времен и народов, отхлебнул из нового сосуда.

Лучше бы он этого не делал. Лешка рухнул на стул рядом с незнакомцем, придавленный к полу чудовищным грузом беспросветной тоски. Все, что было внутри него черного и грязного, взбаламутилось, заполнило тело без остатка.

— Давайте поговорим о смысле жизни…

— Не хочется.

— Ладно, пойдем длинным путем. Хотите выпить?

Вообще-то такой анекдот нужно рассказывать женщинам. Но унылый мужчина за столом кивнул, и Алексей подсунул ему Грааль. Свой, конечно. По мере того, как огромный кадык на морщинистой, плохо выбритой шее скакал все быстрее, а глаза над бокалом выпучивались в изумленной, а потом восторженной гримасе, Сизоворонкин понял, что с бокалом он угадал. А когда незнакомец, наконец, со стуком опустил волшебный сосуд на столешницу, Лешка даже чуть не отскочил от него в угол — таким желанием было заполнено сейчас лицо старика. Впрочем, стариком этого человека называть было рано. Несколько глотков из Грааля разгладили его морщины; заполнили румянцем щеки, а глаза, как уже говорилось, заставили сверкать ярко и ищуще.

— Потом, — остановил, наконец, его порыв Алексей, успевший тоже испить оживляющей влаги, — потом пойдешь отрываться. Сначала ответь мне — зачем ты пьешь эту гадость?

Он потряс емкостью в левой руке, заставив румянец на щеках незнакомца чуть потускнеть.

— Деклетианий. Так зовут меня, чужеземец.

— Ну, не такой уж я и чужеземец, — проворчал про себя Сизоворонкин, — настоящий Геракл тоже был… является греком, как и ты, парень. Алексей (это он представился уже вслух, тоже ограничившись именем). Так что заставляет травиться этим?

Бокал еще раз плеснул своим содержимым.

— Это сосуд греха, чужеземец, — начал пояснение Деклетианий, — мудрец, что подарил его, предполагал, что со временем он может явить миру остальные пороки, ради которых стоит жить на земле. А как узнать, что питье в этом сосуде (он ткнул пальцем в Грааль, несущий тоску) несет нечто иное, чем уныние? Только попробовав.

— Ага, методом проб и ошибок, — сообразил Алексей, — только вот тебе еще одна ошибка, экспериментатор. Грехов-то издавна люди насчитывают всего семь. Я имею в виде общепринятых, смертных.

— Вот! — вскричал Деклетианий, бросая жаркие взоры не на Сизоворонкина, а на его бокал, — вот общепринятая ошибка. В то время, как ученый муж Евагрий Понтийский доказал, что на самом деле таких грехов восемь.

— И я, кажется, этому понтийскому парню склонен поверить, — подумал Лешка, вспомнив восемь огоньков во мгле Царства мертвых; вслух он очень вкрадчиво спросил, взболтав Грааль перед носом грека, — может, ты помнишь их все? Огласи, как говорится, весь список.

Деклетианий не стал ломаться, огласил:

— Первый, и один из самых страшных — чревоугодие.

Сизоворонкин вспомнил толстяка из французского средневековья, и согласился.

— Второй, — продолжил грек, — прелюбодеяние и блуд.

Тут Лешка-Геракл вспомнил Клеопатру и не стал сразу кивать.

— Если это и грех, — подумал он, — то такой, без которого никак не обойтись. Иначе, откуда дети будут браться? К тому же насчет нас с Клеопатрой… Я парень молодой, неженатый; она тоже живет… жила по законам своего государства…

Тот факт, что законы эти, быть может, Клеопатра сама и написала (если, конечно, умела писать), Алексей предпочел проигнорировать. Вместо этого он еще раз вспомнил волнующие изгибы тела египетской царицы, и… Грозно сверкнул очами на Деклетиания, который шумно задышал в опасной близости от него.

— Продолжай, — сурово кивнул он греку.

Тот вздохнул, и продолжил — теперь уже без пауз:

— Алчность, печаль, гнев, уныние, тщеславие, гордыня.

Сизоворонкин сначала примерил все это на грека; решил, что последнему больше всего подходит уныние, и только потом восхитился — с немалой долей возмущения:

— А как же грех смертоубийства? Где пропали предательство, зависть, черствость. Это что — если я сейчас сверну этому дохляку шею, то буду пред богами чист и невинен, аки агнец? А если сяду опять рядом и буду скулить как сука, потерявшая сразу и хозяина, и щенков, то стану неугодным провидению?

Деклетианий печально кивнул. Скорее всего тому обстоятельству, что отобрать волшебный бокал у громилы, ворвавшегося в его унылое жилище, никак не получится.

— Это ты зря, парень! — ухмыльнулся Геракл, — сейчас для тебя провидение — это я! Очень доброе провидение. На — лечись!

Понимая, что ударная доза «лекарства» в виде эликсира сладострастия и чревоугодия может стать для изголодавшегося страстотерпца смертельной, он свел за спиной оба бокала, ощутив, как тело пронзила приятная истома — сродни слабому электрическому току. Это соединились три сущности Грааля.

Алексей протянул сосуд с тремя смертными грехами Деклетианию, и тот жадно припал к бокалу. Сизоворонкин его понимал. Он впал в грех уныния всего на пару десятков секунд, и то до сих пор зябко поводил плечами, а этот грек…

Деклетианий наконец оторвался от питья. Его глаза теперь стали совершенно безумными. Сизоворонкин от греха подальше решил опередить его; подтолкнул в спину, предварительно открыв скрипучую дверь. Снаружи в комнату ворвалось низко сидящее солнце, навстречу которому и устремился грек. Алексей выходить туда, в мир, где соседи двадцать лет лишь наблюдали за страданиями Деклетиания, не стал.

— Теперь он вам вашу «любовь» вернет, — позлорадствовал Лешка, ныряя в свое оконце, — может, сегодня тут родился местный Казанова? Или поручик Ржевский?

— Ржевский недолюбливал женщин… Не успевал!

— А я? — подумал Алексей, выбирая, к какому из пяти оставшихся светлых пятен шагнуть, — я успеваю? Или Зевс не врал, когда утверждал, что здесь, в Царстве мертвых, нет ни прошлого, ни будущего.

Сизоворонкину вдруг стало совсем неуютно. Ему захотелось назад, к теплому свету трапезной в олимпийском дворце, а лучше — на ложе роскошной спальни, где его ждала бы одна из богинь.

— А хоть бы и не одна, — облизнулся он, вглядываясь в очередную комнату.

Нет, это была не комната. Огонь из большой жаровни освещал юрту, и людей, которые разыгрывали в ней очередную драму. Главным действующим лицом в ней был властный старик с жидкой бородкой красноватого в свете углей цвета. Он был одет в какой-то совсем не праздничный халат и кожаные сапоги, туго натянутые на кривоватые ноги. Старик, очевидно, только что вскочил с маленькой скамеечки, и сейчас навис над распростершимся перед ним соплеменником, чей наряд был гораздо роскошней и богаче. А вот фигура этого монгола (Сизоворонкин готов был внимать словам нового языка, который уже знал — на этот раз древнемонгольскому) выражала всем — поникшими плечами, мелко трясущимся задом и всхлипыванием со стороны уткнувшегося в кошму лица — раскаяние, страх и понимание неизбежности сурового наказания.

— Ты не юзбаши, — сурово бросил в его спину старик, — ты кусок навоза под копытами наших коней. Как надлежит поступить с трусом, Субудай?

— Юз — сто; баши — глава… Значит, сотник, — перевел Лешка.

У входа в юрту ворохнулась куча железа и кожи, оказавшаяся еще одним стариком с изборожденным морщинами темным лицом и жидкими усами того же красноватого цвета.

— Твоя Яса говорит, о Великий, что этого презренного, недостойного следовать за тобой к Последнему морю, следует оставить здесь — на потеху диким зверям. А каждого десятого из его сотни предать милосердной смерти чистым железом.

— Приступайте, — махнул рукой неизвестный пока Алексею повелитель.

К преступнику, вина которого была неизвестна полубогу, подскочили от войлочной двери еще две живые груды, теперь уже практически полностью железные.

— Барласы… Или тиграуды, — всплыло в памяти Сизоворонкина давно и напрочь забытые названия из когда-то прочитанной книжки.

Тиграуды (это название понравилось ему больше) подхватили труса под руки, но не утащили его прочь — на ту самую встречу с дикими зверьми — а вздернули его так высоко, что монгольский воин, чем-то провинившийся перед своим повелителем, провис позвоночником над полом. Теперь трясся не только зад, но и все тело монгола. Сизоворонкин не успел ни посочувствовать этому несчастному, ни заполниться презрением к нему. Субудай, оказавшийся на удивление проворным старичком весом далеко за сотню кило, высоко подпрыгнул и обрушился всеми своими килограммами на тот самый позвоночник. Алексей услышал громкий противный треск, означающий, что этому человеку не сможет помочь уже ничто и никто — даже боги. Теперь тиграуды поспешили утащить из юрты потерявшего сознание мужика. Следом, низко поклонившись повелителю, вышел и Субудай — очевидно, чтобы выполнить вторую часть уложения Ясы властного старика.

Алексей, уже решивший для себя, что встретится здесь с ипостасью Грааля, дарующей гнев, с удивлением увидел, как лицо оставшегося в одиночестве бородатого старика тут же разгладилось; оно не было теперь гневным. Скорее этого человека можно было назвать мечтателем — покорителем земель до того самого Последнего моря, о котором говорил Субудай. Мечтой повелителя действительно было дойти до берега, за которым нет ничего, кроме соленых волн, повернуть назад своего коня, и воскликнуть, обращаясь к покоренным землям и народам: «Я сделал это!».

— Гордыня, — понял Сизоворокин, — вот чем питает его Грааль!

Он заскочил в юрту и остановился перед стариком, который даже в своей гордыне не мог не отметить, что человек, появившийся перед ним из ниоткуда, имеет право говорить с ним на равных. Может потому, что обнаженный незнакомец с фигурой, о какой мог мечтать любой нормальный мужик, сжимал в руках бокал, удивительно смахивающий на его собственный. Он метнулся взглядом к сундучку, где, очевидно, и хранился артефакт. Это движение разрушило эффект появления полубога. Перед Сизоворонкиным опять стоял Властелин, пред которым все остальные — в том числе и Лешка-Геракл — были букашками под ногами его коня.

— Доктор, у меня в квартире бегает какой-то зверек и разговаривает со мной.

— Это белочка к вам заглянула… Пьете, наверное, не просыхая.

— Нет, что вы, я непьющий

— Значит, писец пришел…

— Я не белочка, и не писец, — сообщил старику Алексей, — я посланник из будущего.

Это гордеца задело; но только в контексте того, достигнет ли Последнего моря он, Чингиз из рода Борджигинов, собравший все племена монголов и других народов в бесчисленную рать. И куда направится он, Потрясатель Вселенной, теперь, когда перед ним склонилось великое синьское царство.

На последнее замечание школьных знаний Лешки хватило. Он помнил, что именно после похода на Китай великий завоеватель скончается в походе, и будет погребен неизвестно где.

— Эх, — немного помечтал он, — что бы мне попасть к тебе в тот момент, когда тебя хоронили с почестями. Стал бы Алексей Сизоворонкин знаменитостью — первооткрывателем могилы Чингисхана.

Но об этом он говорить старику не стал; зато с нескрываемым злорадством сообщил:

— А никакого Последнего моря и нет. Земля, понимаешь ли, круглая. И если ты со всем своим войском будешь переть вперед, не поворачивая никуда, то попадешь опять туда, откуда и вышел — в междуречье Онона и Керулена. Но столько тебе не пройти — жизни не хватит.

Лешка, довольный своими познаниями в географии, уставился в лицо владыки. Увы — тот не дрогнул ни мускулом в своей скуластой узкоглазой физиономии. Видимо, силу Грааля, дарующего этому человеку гордыню, превозмочь было невозможно.

— Разве что умыкнуть его, — усмехнулся он, — кстати, за этим я сюда и пришел.

— Не верю, — открыл, наконец, рот Чингисхан, — что деяния мои пойдут прахом под копыта коней, а имя мое развеют ветры степей.

— Это да, — вынужден был согласиться Сизоворонкин, — твое имя действительно не забудут. Даже через (он произвел нехитрый подсчет) … восемьсот лет.

Старик довольно кивнул и тут же осел на свою скамейку под стремительным, но достаточно бережным ударом по черепушке. И это было милосердием к нему — изымать артефакт под безумным от безвозвратной потери взглядом Алексей посчитал бесчеловечным.

— Хотя, — оглянулся он в достаточно скромной походной юрте повелителя стран и народов, — слово человечность тут, наверное, ни разу не звучало.

Грааль действительно ждал его в сундучке. Последний был чудовищно толст, да еще прикован надежной цепью к столбу. А замок на сундуке был едва ли не больше его самого. Но Сизоворонкин почувствовал по нетерпеливому дрожанию своего Грааля, что четвертая ипостась внутри, и что она жаждет воссоединения.

— Почему ты закрылся от меня? Я же слышу, как тебе одиноко, как ты стонешь внутри.

— Петрович, блин, отойди от туалета! Дай посидеть спокойно.

Одна восьмая Грааля спокойно сидеть в сундуке не пожелала. Стоило только Лешке поднести свой артефакт к сундуку, как внутри него что-то стукнулось о крышку столь мощно, что последняя отлетела в сторону, повиснув на замке. А Сизоворонкин едва успел подхватить второй Грааль. Прежде чем соединить эти две сущности единого, он обтер набедренной повязкой, которую по-прежнему держал в руке, краешек сосуда и отхлебнул очень скромный глоток. Это хватило, чтобы планы Алексея-Геракла на будущее кардинально поменялись.

— А может, ну его, Зевса… и всех его красавиц-дочерей вместе с ним. Может, мне занять место этого ничтожества, и возглавить поход к последнему морю? Ах, да — моря-то такого нет… Значит — будем покорять планету. Русь дремучую, чванливую Европу. Америку открою; налогами обложу весь мир так, что…

— Пап, вот тут пишут, что татаро-монголы обложили народ такой данью, что он ни вздохнуть, ни пукнуть не мог. Выгребали все, оставляли лишь самый минимум. Интересно было бы на себе это прочувствовать.

— Вот женишься, сынок, прочувствуешь…

Две части артефакта наконец соединились — даже без помощи Алексея — и он, подпрыгнувший на месте от электрического разряда, на этот раз достаточно мощного, тут же выбросил бредовые мечтания из головы. Гораздо сильнее его сейчас занимал вопрос:

— Это что, с каждым разом будет бить все сильнее? Так даже сердце полубога может не выдержать.

Он, ворча и ругаясь, полез из юрты в Царство мертвых. Напоследок он бросил взгляд на лицо Потрясателя вселенной. Старик привалился к войлочной стене и хрипло дышал. Его лицо даже в красноватых огнях жаровни было неестественно бледным. Сизоворонкин представил себе, какое будет выражение этого лица, когда Чингисхан увидит раскуроченный сундучок, и понял, что о сердце нужно думать совсем не ему, Алексею.

— Что там у нас еще оставалось? — задал он себе вопрос, останавливаясь у очередного светлого пятна, — тщеславие, гнев, алчность?.. О! — печаль!

В окошке он увидел картину, достойную кисти великого художника, отразившего неизбывную печаль Аленушки у пруда. К собственному стыду, Сизоворонкин не помнил, кто написал этот шедевр.

— Какой стыд у полубога? — задал он себе вопрос, — к тому же такого греха в списке досточтимого Евагрия Понтийского нет. А в качестве наказания за собственную дремучесть обязуюсь прогнать печаль из глаз этой красавицы.

Красавица действительно была достойна кисти самого великого художника. В этой белокурой девушке не было ничего общего с неистовой Лилит, страстной Клеопатрой, и очень раскрепощенной Артемидой. Сизоворонкин мысленно наделил этими чертами незнакомку, поднявшую к нему печальные глаза, и результат ему очень понравился. Он огляделся. Вокруг был парк; ухоженный и безлюдный. Незнакомка сидела на скамье у пруда, явно искусственного, и молчала.

— О чем грустим, красавица? — бодро заявил Сизоворонкин, присаживаясь рядом.

— А чему радоваться? — на безукоризненном немецком языке ответила та, поразив полубога еще и мелодичностью своего голоса, — тому, что все тлен, тщета и суета? Что все проходит, и жизнь, и любовь? Что тебя — как бы ты не был благочестив и милосерден — забудут не через поколения; через годы, а может, часы?

— Благочестив и милосерден? — Алексей едва не расхохотался про себя, — жги, убивай и насилуй — и тебя не забудут… да хотя бы и через восемь сотен лет, как того же Чингисхана. А тебя, милая, будут помнить разве что мужики, к которым ты снизойдешь. А не снизойдешь — плюнут, и пройдут мимо.

В лице незнакомки образ вселенской грусти не дрогнул; она словно забыла, что рядом сидит молодой да пригожий парень, каких поискать — вряд ли найдешь. А парень, как не сомневался Сизоворонкин, был доктором как раз для таких вот дамочек. Он ничуть не удивился и не обиделся на наплевательское к себе отношение. Напрягать могучие мускулы — рук, груди, ног… ну еще кое-каких, не менее интересных, он не стал. Зато достал из кое-как сооруженной набедренной повязки, в которой ухитрился устроить карман, волшебный артефакт. Девушка, которая даже не назвалась, на Грааль посмотрела лишь с чуть заметным удивлением.

— Отец сегодня уже поил меня из Сосуда Благочестия, — равнодушно заметила она.

— Отец? — хмыкнул Сизоворонкин, — он сам тоже пьет из этого… сосуда?

— А как же?! — все-таки удивилась незнакомка, — и сам он, и я, и мои младшие братья и сестры.

— Младшие сестры — это хорошо, — проворчал Лешка-Геракл, — я, пожалуй, наведаюсь сюда еще раз… попозже. А пока, милая, прими-ка внеочередную дозу лекарства. Пей-пей!

Девушка слабо трепыхнулась в могучих объятиях полубога. Алексей не отрывал с нежного лица глаз. Ему было безумно интересно наблюдать сам процесс трансформации безразличной ко всему особу в…

— Ох, ты! — воскликнул он, когда глаза незнакомки, в которых загорелись хищные огоньки, остановились на его лице с плотоядным выражением.

— Ах, ты! — это он воскликнул, когда девушка буквально вырвала у него Грааль, и прильнула к горлышку, глотая жадно и нетерпеливо, не отпуская, впрочем, второй ладошки с узла набедренной повязки.

— Ух, ты! — это воскликнули они уже вместе, когда узел, наконец, поддался, и уже обе девичьи ладошки с недюжинной силой стиснули все, что попало в них.

У меня сейчас постоянная подруга, у нас серьезные отношения. Так что, девушки, извините… Встречаться получится только на вашей территории.

Сизоворонкин лукавил — никакой постоянной подруги у него пока не было; но вот насчет «вашей территории» — угадал в самое яблочко. Потому что понеслось — прямо здесь, на аккуратно постриженном газоне, который нежно щекотал гераклову спину, когда он оказывался снизу. А оказывался он там все чаще, и чаще, изумляясь неистовости Магдалены — так назвалась дочка местного властителя.

— А вот и он сам, — Алексей не сделал даже попытки остановить разбушевавшуюся немку, — что-то ты, дядя, печален. Наверное, отхлебнул из своего кубка, прежде чем идти искать дочь?

Грааль — его печальная ипостась — тоже был тут, вместе с маркграфом. Высокий, неестественно выпрямленный господин с изумлением и зарождающимся возмущением воззрился на игры молодых людей, сейчас полностью обнаженных; потом перевел взгляд на обрывки девичьих одежд, и…

— Это не я, это она сама разорвала их в клочья! — приготовился в притворном ужасе воскликнуть Сизоворонкин.

Но этого не потребовалось. Прежде, чем разразиться проклятьями и перейти к активным действиям в отношении растлителя юной души и тела, старик заглянул в свой артефакт и машинально глотнул из него. Теперь в его взгляде не было ничего, кроме бесконечной печали. И картинка разнузданного разврата на лужайке должна была эту печаль только усугубить. Только ее, этой картинки, уже не было. Алексей-Геракл вскочил на ноги, воспользовавшись секундной заминкой так и не насытившейся Магдалены, и даже успел намотать на бедра первую попавшуюся тряпку, которая оказалась частью девичьего платья. Внутри этого необычного одеяния ждал своего часа (точнее минуты) Грааль.

Сизоворонкин надолго задерживаться в этом поместье, и в этом времени не собирался. На вопрос правителя, папашки Магдалены: «Что, даже чаю не попьете?», — он бы ответил решительным отказом. Ведь его Грааль таил в себе рецепты самых аппетитных блюд земных цивилизаций. И мог придумать что-то новое, никем неизведанное — пожелай только того Лешка.

Он остановился перед ландграфом и изобразил на физиономии глубочайшее почтение и изумление, обращенное к волшебному сосуду.

— Неужели это то самое сокровище, о котором говорят все?

В лице ландграфа ничего не дрогнуло; неприкрытые лесть и восхищение незнакомца не смогли даже на гран потеснить печаль в его взоре. Сизоворонкин вздохнул и перешел от слов к делу. Тонкие пальцы властителя местных земель были на удивление сильными, но разве они могли что-то противопоставить олимпийскому чемпиону и полубогу. Алексей выдернул чашу из руки ландграфа практически мгновенно; еще быстрее он выхватил свою часть артефакта из-под новой набедренной повязки. Между двумя мужчинами сверкнула молния, от которой старик в ужасе отшатнулся, а Сизоворонкин удовлетворенно ухмыльнулся — его предположение о возрастании силы электрического тока в Граале блестяще… не подтвердилось. Нынешний удар был красивым, но ничуть не болезненным.

— Купил энергосберегающую лампочку, пришел домой, подключил, а она не горит.

— Все правильно! Бережет энергию…

Ландграф об электрической лампочке слышал, скорее всего, впервые в жизни; точнее — он сейчас ничего не слышал. Он страдал, не решаясь броситься в бой за собственное имущество. Алексей жадничать не стал — сунул Грааль прямо ко рту старика. Тот опять машинально открыл рот и глотнул. Его глаза полезли на лоб еще стремительней, чем у Магдалены. А хищное выражение его физиономии почти напугало Лешку-Геракла. Хорошо еще, что Алексей был здесь не один; в смысле объектов повышенного внимания было два — сам Сизоворонкин, и прекрасная Магдалена. Во избежание непоправимого, о котором и сам старик, и его дочь, наверное, жалели бы до конца своих дней, полубогу пришлось задержаться.

Он подхватил ландграфа на плечо — так, чтобы тот не мог дотянуться шаловливыми ручками ни до чего интимного — и зашагал к видневшемуся совсем недалеко строению. Это не был дворец, или замок. Сарай — так назвал его Алексей. Главное — что из него доносились женские голоса.

— «Шерше ля фам»? Лучше ищите деньги, женщина вас сама найдет.

— Ну, у тебя, папаша, денег хватает, — усмехнулся Сизоворонкин, буквально зашвыривая ландграфа в приоткрытую дверь и плотно прикрывая ее.

В спину полубогу, уже спешащему к заветному окошку, у которого теперь Магдалене предстояло вздыхать, вспоминая полуобнаженного олимпийца, ударил слитный женский крик — сначала испуганный, потом восторженный и, наконец, по-базарному деловой. Словно там, в овине или коровнике, тетки делили какое-то имущество.

— Всем хватит, — усмехнулся Алексей.

Он притормозил было у спящей на траве Магдалены, чтобы поменять обрывки ее платья на свой гардеробчик. Увы — для этого надо было разбудить красавицу, потому что сейчас его набедренная повязка заменяла девушке подушку.

— Ладно, — махнул он, спрыгивая с узкого подоконника в царство теней, — заберу в следующий раз. К тому же интересно будет посмотреть на лица олимпийцев, когда они увидят это.

Лешка потряс рукавом платья, свисающим почти до колена, и направился к следующему оконцу…

— Придешь, бывало, туда, куда вовсе и не звали, глянешь на покислевшие лица и сразу поймешь — не зря пришел.

— Да, мужик. Кислее лица я в жизни не видел, — Сизоворонкин подмигнул мужчине неопределенных лет, высохшему, словно древнеегипетская мумия, — тебя, случаем, не Гобсеком зовут?

Незнакомец отрицающее мотнул головой.

— Или Плюшкиным? — Сизоворонкин огляделся в полуподвальном помещении, заставленном рухлядью разной степени сохранности; по большей части самой последней степени.

Видно было, что незнакомец — старый еврей, судя по ивриту, который вдруг стал понимать Алексей — собирал эти «богатства» всю свою жизнь. Ну, или с той самой минуты, когда в его загребущие руки попала алчная ипостась Грааля.

— Где он, кстати? — еще раз огляделся Сизоворонкин, — тут его искать придется до скончания веков.

— Не отдам! — старик словно понял его невысказанную мысль и бросился в самый темный угол, который и закрыл своим тщедушным костлявым телом, завернутым в какую-то грязную хламиду.

— Всем евреям еврей, — уважительно присвистнул Лешка, — и как теперь тебя из этого угла выковыривать?

Вообще-то он не был чересчур брезгливым, но этого человека он касаться не хотел. Зато мог — как самонадеянно предположил — потягаться с ним в хитрости.

— А давай меняться? — воскликнул он, вытаскивая из недр новой набедренной повязки свой Грааль.

Волшебное слово буквально подбросило еврея на ноги. Он, очевидно, любил меняться — с пользой для себя, конечно. Свой артефакт он доставал из кучи тряпья долго и муторно. Старик перебирал шмотки, перекладывал их из кучи в кучу, одновременно — так понял его действия Лешка — лихорадочно прикидывал, как бы половчее облапошить полуголого незнакомца, неведомо как попавшего в его полуподвал, закрытый изнутри на громадный засов. Наконец он нашел Грааль и, как опять-таки предположил Алексей, способ обмануть его, полубога.

Тягаться с этим хитрым жадным до безумия евреем Сизоворонкин не пожелал.

— Верю, что способов отъема денег и иных материальных ценностей у тебя, папаша, больше, чем у Остапа Бендера. Но сейчас засунь их все поглубже в жо… В общем, поглубже.

— Загадай двухзначное число от сорока до восьмидесяти. Умножь на три. Отними одиннадцать. Прибавь семнадцать, раздели на два и закрой глаза. Темно, правда?