Бесплатный фрагмент - Алеманида

Глава I Огонь и камень

I

Июнь–август 314

В первом кодексе парфянского ордена Аваним Афарот персидский пустынник утверждал, что мир существует благодаря дихотомии добра и зла, кои создал демиург.

Просуществовали ли империи, воздвигнутые на костях и крови, долгие годы? Существовали, но недолго, и только за счёт временного покорения соседей. А была ли обратная сторона: когда люди развивали государство исключительно на добродетелях?

Мудрствующие бездельники считали, что субстанция одного цвета неспособна долго плескаться во флаконе — покроется плесенью у горлышка. Прочие словоблуды говорили, что для идеального вкуса необходимо иногда смешивать разные сорта вин.

Цивилизация процветает из-за вечной борьбы враждующих понятий. Молчаливые мыслители и лжепророки, проститутки по нужде и по воле сердца, развратники с философией вседозволенности и аскеты-странники, разбойники и сенаторы, плебеи и всадники — все они часть единой системы. Без одного кольца цепь развалится, и кто знает, каким окажется новое звено цикла?

Люди злостные живут кознями над людьми благопристойными, которые балансируют на грани чести и выживания. Справедливым и милостивым приходится труднее, но на них держится социум. Однако он не сможет устоять долго, ибо мерзавцы норовят потопить мир.

В природе человека изначально заложены пороки и добродетели. Они подобны опухоли, которая всю жизнь ищет, к какой телесной заразе прицепиться; ищет, как проявить себя. И только понимание человеком мироощущения, осознание своей сути, возвеличивание прихотей или талантов придает жидкости особый оттенок.

Без разбавления содержимого флакона крышка покроется плесенью, а от чрезмерного смешивания — забродит. Внешний мир вкупе с миром внутренним могут взрастить как преступника, так и истого деятеля.

Или породят обычного человека, который тихо уйдёт в вечность, не оставив ничего. Всё преходящее.

Киприан Римлянин

«О природе человека»

Из нетопырей только Бельфор освоил грамоту. Он с удовольствием изучал пергаменты, кои Миргалим привёз из Лютеции. В одном из таких папирусов, наполненных ошибками и бурыми пятнами, говорилось о Святилище, построенном ещё при Матайесе.

Всезнающий и вездесущий Эмрес предположил, что речь шла о Мерсале, где некогда проживали гетулы. Там возвышалась постройка, которую римляне окрестили Санктумом, так как она походила на церковь во имя одного из пророков Плотника.

За ответом Бельфор отправился к Миргалиму. Старый мудрец в привычной манере открыл ларец с тайнами.

— Агарес по-прежнему думает, что я покинул тёплое местечко в Лютеции из скуки. Считает, мне приятно смотреть в серое небо и зябнуть от промозглого ветра, — Миргалим ехидно улыбнулся. — Бестолковый отпрыск никак не научится.

— Помните пергаменты, что передали мне? — Бельфор показал бумаги старику, но вспомнил, что тот слеп.

— А как же. Из-за них-то я сюда и прибыл, — Миргалим ткнул Бельфора пальцем в грудь и постучал по листам.

— Вы их видите?

— Чувствую запах. Эти пятна — не кровь, мой юный друг. А вино, что я пролил трясущейся рукой. В Лютеции гонят неплохое вино из жмыха. А ты никак не запомнишь, что у меня глаза на затылке.

— Да, в конце говорится о Санктуме в Мерсале. Где связь? И где этот проклятый Мерсал? Эмрес сказал, что поселение рядом, но я впервые слышу такое название.

— Деревня находится в лесу к западу от арелатского тракта. — Миргалим замолк, а после добавил: — Текст неполный, многих страниц не хватает. Оригинал — манускрипт Танитаиссы ­– даст ответы на загадки иллергетов. Он и находится в Санктуме.

— И как же он там очутился?

— Матайес был умён, да грамотой не владел. Он не придумал ничего лучше, чем положить манускрипт на вечное хранение в храм. Местные друиды на него молятся.

— Учитель, нестыковка, — Бельфор потряс бумагой. — Получается, Матайес предвидел, что ему подарят манускрипт и велел писарям заранее написать о дарении? Как это понимать?

— У тебя переписанный экземпляр с парой новых строк, которые внёс соратник Дориамида Килосского. Вот и вся разница.

— Допустим. Почему же Вы заинтересовались манускриптом?

— По той же причине, по какой ты заинтересовался Мерсалом.

— Так мне идти туда?

— Смотря, что пересилит: любопытство или желание угодить конунгу?

Бельфор промолчал. Миргалим развернулся и отправился в хижину.

Любопытство взяло верх, и Бельфор отправился к лучшему лазутчику нетопырей. Он пересказал Эмресу диалог с Миргалимом и обратился за помощью. Бельфор не втягивал бы соратника, но только он знал короткую дорогу до Мерсала.

Бельфор удивился, когда Эмрес отказался помочь, сославшись на важное поручение от Харольда. Следопыт объяснил, как добраться до Мерсала, и Бельфор обратился к Марвину, с которым они дружили.

Для подготовки к походу требовалось время: хотя бы неделя. Бельфор сказал Калвагу о появлении римлян к западу от арелатского тракта, но тот отмахнулся. Тогда нетопырь узнал, что Агарес покинул крепость до следующего новолуния, и решил самовольно оставить крепость. Но за день до этого к Бельфору явился Калваг и сказал, что римские лазутчики в Мерсале убили друида. Нетопырь удивился необычному совпадению. Он ранее не слышал о Мерсале, а тут за пару дней деревню упомянули трижды. Бельфор посчитал это знамением свыше.

С дозволения Калвага нетопыри отправились в обозначенную на карте точку. Путь пролегал через разрушенные селения, которые испытали тяжесть руки алеманнов. Бельфор теперь увидел со стороны, как Аттал в поисках союзников искоренял племена, вставших на сторону Рима.

Кони прядали ушами и фыркали, едва чуяли дым от горящих остовов. От сожжённых дотла домов остались лишь чёрные головешки. У мертвецов были выклеваны глаза и обглоданы щёки. За два дня в седле нетопыри встретили лишь опустошенные селения, наполненные изувеченными трупами. Голодные лошади жалобно взывали к путникам.

По дороге друзья перемыли кости Эмресу с Белетом, обсудили планы Аттала, чудаковатость Калвага и отстраненность Агареса. Не затронули только Харольда, ибо британец тщательно скрывал пороки. С извращенной похотью друзья обсудили Анаит и способы, которыми хотели бы взять её. Когда Марвин углубился в грёзы о прелестях дочери наставника, Бельфор махнул рукой.

— Полно тебе! У меня уже штаны рвутся. Я пока не готов заплатить жизнью за один ночной шабаш.

— Хорошо. Но признай: попка у неё что надо.

— Как ты сумел там что-то разглядеть под ворохом одежды? Порой парфяне надевают столько вещей, что неясно, кто мужчина, а кто женщина.

— У них намного теплее. Будь уверен, в Парфии они ходят полуголые и не отличаются пристойностью. А в Арелате ветер пронизывает насквозь. Вот и одеваются, как кельтский друид перед солнцестоянием.

— Старик это же говорил, — кивнул Бельфор.

— Агарес ревнует тебя к Миргалиму, — подметил Марвин. — Оно и понятно: старший наставник благоволит тебе, Бельфор, а Агареса избегает.

— Я уже думаю плюнуть на Миргалима. Он жуткий зануда. Книжек я до тошноты начитался и при Агаресе. Но у старика ещё можно откопать что-то полезное. Вернусь с Мерсала, решу.

— Видать, откопал? Иначе мы бы не пошли в храм какого-то божка, чтобы найти последнюю главу твоей недостающей сказки.

— Да брось! Мы же якобы на разведке, — сказал Бельфор. — Лучше скажи, как римские следопыты незаметно проскочили? Может, это люди Кустодиана?

— Не берусь утверждать. Думаешь, ходили за Кемнеби?

— Они не глупцы, уже поняли, что бедолага хотел сбежать. Думаю, пытаются разузнать планы Аттала. Только непонятно, какого ляда они ищут, если уже вся Галлия знает о готовящемся нападении на гарнизон?

— Они просто вносят разлад.

— А Кемнеби является его частью?

— Всё возможно. Я ему не доверяю.

— Думаешь, я доверяю? Он печётся о своей шкуре. Если латиняне разнесут нас в клочья, то Кемнеби поклянётся, что до последнего верен заветам Рима. Сын шлюхи! Что он может знать о преданности? Египтянин присягнул Риму, а теперь служит наёмнику из Мидии по прозвищу «Перс». Такое в самом дурном сне не приснится.

— Теперь с Кемнеби пестуется Миргалим. Мне кажется, у старика голова поехала. Едва кто-то высказывает отличное от других мнение, как старик бежит принимать нового адепта. Что он в нём нашёл?

— Это я и пытаюсь узнать. Миргалим сказал, что нарекает Кемнеби хранителем Филина.

— Про которого говорится в твоём ободранном манускрипте?

Бельфор кивнул.

— А остальные бумажки спрятаны в Мерсале?

Бельфор снова кивнул.

— А ты тот ещё ревнивец, — Марвин присвистнул. — Не переживай. Обставим мы этого хранителя сов.

— Давай сосредоточимся на деле. Не забывай, что основной приказ — найти тропу.

Известие о незаметном перемещении римских лазутчиков разозлило Калвага. Он недоумевал, как они прошмыгнули под его носом. За Кулаком закрепилась репутация главного «пропольщика» галльских грядок. Из его цепких лап никто не уходил живым — ни эквиты, ни ланциарии.

Аттал получал радужные вести о разгроме очередного разведывательного отряда, а Калваг гордо поглядывал на Агареса, сияя в фаворе конунга. Никто не вникал в суть происходящего и не понимал, что Калваг не так успешен, как хотел показаться. Сила Кулака заключалась в слабости римлян.

У легата в Галлии не осталось сносной кавалерии. Константин привлек лучшие алы на войну с Максенцием, посему префектуре достались объедки, которые арелатские псы сжирали, не жуя.

И вот Калваг проморгал удар в челюсть. Он настолько уверился в своей силе и прозорливости, что ослабил вожжи. Неотесанный спартанец, неповоротливый громила и римский калигула Кустодиан оказался проворнее.

Бельфор жил по принципу: непобедимо то, что не изучено. Юноша считал неизученных врагов быстрее, выше и сильнее себя. Теперь азарт брал верх над любопытством. Преследование римлян становилось для Бельфора наваждением. Одна фраза Кемнеби заинтересовала его больше, нежели россказни Миргалима.

Кемнеби в двух словах рассказал татуированному нетопырю, что в стане римлян появились быки, способные дать отпор жрецу перед тавроболиумом. Египтянин бахвалился подвигами, принижая заслуги бывших соратников, однако местные жители нараспев расхваливали таинственных гоплитов, которых сам дьявол не возьмёт голыми руками. Даже о мастерстве Бельфора не говорили столь лестными словами. Его самолюбие уязвили.

Чем дальше они уходили от тракта, тем сильнее росла тревога. Ближе к лимесу галлы жили иначе. Несмотря на принадлежность к префектуре, жители спокойно принимали как послов Аттала, так и глашатаев от римского наместника.

Нетопырям рассказали, что Энанки разгромили, а отборных солдат Аттала уничтожили подчистую. Бельфор удивился, что не слышал об этом от Калвага или Харольда. Марвин же сказал, что Аттал поддерживает миф о непобедимости своего воинства. Иначе алеманида, начатая ещё при Матайесе, останется пустой грёзой.

Всадники доскакали до нужного места — деревеньки Акрет. Поселение стояло возле Аквитании, на отшибе Галлии. Именно в эту деревню их отправил Калваг.

— Какой же прохвост этот Миргалим, — сетовал Бельфор. — Надо, говорит, сойти с тракта и ты на месте. Он не уточнял, что придётся отбивать задницу почти три дня.

— Если римляне прошли здесь неделю назад, а десятью днями ранее выше по течению, то моё почтение. Ещё не забывай, что Изера в этом году сильно разлилась. Они носятся быстрее ветра.

— Воруют коней для полей, и проходят через деревни.

— Найдём их след, нам нужен пастух. Где он?

Бельфор снял перчатку и взглянул на растопыренную пятерню. Чёрная татуировка завитком упиралась в ладонь и нитями растекалась в линии на предплечье. Бельфор стиснул зубы: он почему-то представил, как разбивает голову горделивому Калвагу, который славился кулачным боем. Образ окровавленного Калвага сменила обнажённая Анаит.

— Ты знаешь, куда идти? — прервал его размышления Марвин.

— Не думаю, что здесь живут сотни пастухов. Один, от силы два, — Бельфор взглянул на здоровенного варвара с всклоченной бородой и указал на загон овец. — Кажется, нам туда.

У загона стоял седой старик, от которого разило пивом. Сначала он притворился, будто не заметил подошедших нетопырей, но не смог скрыть удивления при виде броских татуировок Бельфора.

— Всё рассмотрел? — спросил тот.

Пастух вышел из оцепенения.

— Ты Кавир? — поинтересовался Марвин.

— Ну Кавир. Кто такие? Откудова явились?

— Недавно к тебе приходил человек вроде меня. Он выше на половину локтя, и у него на седле висел гуннский лук.

— Видал я такого. Дурень! — фыркнул Кавир. — На кой ему такой лук? С этой громадиной на коне не сладить. На ходу так тем более. Небось повесил деревяшку, чтоб народ пугать, — старик перекрестился. — Видит Бог! Детишек ему надобно тешить, а не башмаки топтать. Зачем явились?

— Ты подрядился проводить его. Отведи нас туда же — в Мерсал.

— Ну нет, братцы. Времена нынче опасные. Одно время тут шастали римляне, сейчас вроде поменьше, — Кавир снова перекрестился. — В третий раз я туда просто так не пойду.

— А как же христианская добродетель?

— Десять золотых, — пастух обнажил ряд неровных зубов. — Мне семью кормить. Нестяжанием сыт не будешь.

— Не будешь умничать, всё закончится раньше, чем думаешь. Откуда у пьяницы вроде тебя семья? — Бельфор схватил его за грудки и подтащил к себе. — Твоя жизнь стоит десять золотых? Веди нас! Вы, назореи, совсем обнаглели.

— Я не боюсь смерти.

Бельфор заломил Кавиру пальцы, и тот завопил.

— На кого я оставлю стадо? — испуганно пробормотал старик.

— Зачем ты вообще здесь нужен? — спросил Марвин. — Загон закрыт. Видно, ты другое берёг.

Он поднял заячий мех, лежащий у стойки загона, и принюхался.

— Это что за гадость? — спросил Марвин.

— Серваз.

— Знаю, что серваз. Почему он воняет, как рот покойника?

— Забродил малость, хотя жена только вчера сварила. Плохо сварила, видать, — беззаботно отозвался Кавир.

— Долго тебя ещё уговаривать? — Марвин небрежно швырнул мех пастуху. — Веди к Мерсалу.

— Тот дурень тоже настырничал. Я своих ягнят родненьких к меже повёл, а ему Мерсал подавай. Вот и вы так же приперлись!

— Значит, отведёшь отару потом. Сейчас ты наш поводырь.

— Дам тебе один золотой аурелий, — сказал Марвин. — Если не обманешь — дам ещё.

— А если попытаешься сбежать, то не сделаешь больше трёх шагов, — Бельфор пригрозил дротиком.

Кавир покорился.

Спустя два часа они оказались в лесу. Туи полукругом стояли вокруг высокой каменной башни. Она напоминала вавилонский зиккурат, только меньше. На дубовом фундаменте стояла симметричная прямоугольная зала из камня, которая плавно переходила в башенку тридцати локтей в высоту. Несмотря на простоту, сооружение выглядело чудно.

— Что это? — поинтересовался Марвин.

— Святилище Хорса. Римляне называют это место Санктум.

Бельфор присмотрелся и увидел на вершине сооружения изваяние всадника с протянутой рукой.

— Почему римские солдаты посещали капище чужого бога? Что они делали здесь?

— Спаси нас, Боже, — Кавир перекрестился. — Убрать бы идола и крест установить. Ничего римляне здесь не делали и на чужое божество не покушались. Латиняне всегда уважительно относятся к религиям покорённых народов, — назидательно добавил он.

— А кто первым погнал вашего брата, галилеянин? — возразил Бельфор. — Не вам ли латиняне помогали отправляться на небеса, куда вы так рвались?

— То было раньше, нынче другие времена. Власть теперь считается с нами, иудейскими сектантами, — иронично отозвался Кавир и взглянул на храм. — Я хоть и презираю язычников, но храм во славу Хорса прекрасен.

— Его построил Матайес?

— Ну не сам, конечно же. Но храм возвели при нём. Матайес после войны с сарматами поселил фракийских гетулов в Мерсале. Когда вернулся с Аквитании, то сказал, чтобы они соорудили храм.

— И фраки построили святилище в честь своего божества? — спросил Марвин.

— Матайесу, видать, было всё равно, в честь кого заложат камни. Он ведь в богов-то не шибко верил. Отец Игнатий говорил, что во Христа надо веровать искренне, как ребёнок. А Матайес к мудрости стремился. И что? Вот премудрость его и сгубила.

— Он погиб в великой славе, старик. Не оскорбляй память о нём, — предостерёг Бельфор.

— Эвона как! Слава — подохнуть, аки пёс?

— Это римляне псы. Они устроили засаду.

— Господи, прости мою грешную душу, — Кавир снова перекрестился.

— Может, хватит? — сказал Марвин. — Лоб разобьёшь. Ваша вера однобока. Отец Игнатий вряд ли о братии думает, когда мясную похлебку уплетает.

— Отец Игнатий — великий аскет!

Бельфор промолчал. Они прошли через разрушенную каменную арку и вошли в храм. Алтарь построили из дерева и обложили розовым мрамором. Местами плитка отвалилась, обнажив взмокшую от сырости труху. На каменную столешницу возле алтаря падал свет из единственного окна.

— Неудачно выбрали материал, — сказал Марвин. — Проклятые штаны Тараниса, какая же безвкусица!

Старик взял свечу с постамента и высек искру.

— Это место осквернено.

— Ты — назорей, для тебя вся иная религия скверная, — парировал Бельфор.

— Я думал, здесь есть жрец или друид, — произнёс Марвин.

— Был, да теперь расплачивается по долгам с Отцом небесным.

— Мое терпение на исходе… — Бельфор гневно взглянул на святошу. — Ты заткнёшься?

— Как? От ваших вопросов в аду котлы потухнут.

— Ты по делу говори. Не поминай лишний раз своего Плотника.

— Тебе, значит, можно Тараниса поминать, а мне Спасителя нет?

Нетопыри промолчали. Они зажгли свечи и осмотрелись. Посреди помещения стоял постамент, наподобие тех, что назореи в Галлии ставили у себя в катакомбных храмах, и стена, похожая на таблиний. Бельфор подошёл ближе и увидел на наклонной столешнице постамента белый слепок лица неизвестного старца. Перед алтарём возвышалось изваяние Хорса. В отличие от статуи на вершине башни, здесь в протянутой руке божество держало меч.

Бельфор указал на слепок.

— Это посмертная маска Матайеса, — пояснил Кавир.

— Какого Хлудана тогда Аттал сюда не ходит?

— Почем я знаю? Раньше ходил. Сейчас уже нет. Вы же не просто так про друида спрашивали? Тут давеча произошла занятная история. В тот вечер я зашёл сюда помолиться…

— Ты же назорей. Зачем тебе чужое капище?

— Ну нет у нас храмов! Что я поделаю? А Бог молитву отовсюду услышит. Пришёл я, значит, преклонил колени, помолился за сына усопшего, да за суженых для дочерей. Гезаг, друид, всегда мне был рад. Иногда даже молился со мной. В храм ведь даже язычники не заходили. Я единственный на сотню миль сюда ползал. Бог свидетель! Грехи вымаливал, прощение просил…

— Ближе к делу, — перебил Бельфор.

— С тех пор как Аттал выдворил фракийцев, поклоняться Хорсу перестали. Но Гезаг оставался непоколебим. Даже среди назореев такие стоики редкость. Он сказал, что будет служить, пока ноги ходят, и кланяться, пока колени гнутся. И сдержал обет. Но объявились лихачи, — Кавир развел руками и горестно вздохнул.

— Ну, — поторопил Бельфор.

— В храм вошли семь человек, молокососы. Мне говорили, что раньше с ними ходил мужик постарше. Грозный такой. Прямо как наш Саваоф на росписях. Гезаг, видать, подумал, что гости пришли для подношения. Да только мне так не показалось. Я стоял в сторонке, меня не заметили. После спрятался за колонной. Начались расспросы про Святилище, кто построил и правда ли он посвящён Хорсу.

Но разговор пошёл в другое русло. Они стали спорить, ерунду какую-то доказывать. В итоге один из мальцов не выдержал и достал клинок. Ну Гезаг не дурак. Прыг в сторону и дал дёру! Тут за алтарём выстругали потайную комнату. Спрячешься — сам дьявол не найдёт. Знай еду таскай! Хотя ежели поджечь башню, то выкурить можно, — Кавир повёл нетопырей за алтарь. — Положите свечи и подойдите. Дверь видите? Вот и я не вижу. Малость постоим, привыкнем к мраку.

Бельфор переступил порог и всмотрелся во тьму. В стене чернел маленький прогал высотой в человеческий рост.

— Вижу лаз, — подтвердил Марвин.

— Да. Гезаг побежал сюда.

Кавир осветил стену. На мраморной плите виднелся скол.

— Какой-то демон. Ей-Богу, демон! — пастух перекрестился. — Швырнул вслед нож. Куда можно попасть камнем в темноту? Ну в стену угодишь, а толку? А ентот! Нож попал в стену и отскочил в комнату.

— Это невозможно! — усомнился Марвин. — Ты издеваешься?

— Богом клянусь!

— Да не клянись ты своим богом! — прошипел Бельфор. — Как нож с отскока убил друида?

— Вот взял и убил! Я стоял за колонной и видел собственными глазами.

— Кто бросил нож? Ты его разглядел?

— Нет. Темно было, свечей мало. Это мы сейчас огонёк зажгли.

— Где тело?

— Метатель забрал нож, и они ушли восвояси.

— Всё понятно, Бельфор! — воскликнул Марвин. — Метатель умудрился ранить друида, а после добил старика и забрал нож.

— Доколе словам не поверите? Ну что за племя неверующее? Кто хоронил Гезага? Я. Кто видел его рану? Тоже я. У него была дырка в шее. Больше ничего.

Марвин почесал щетину и ещё раз изучил скол. Он не видел, чтобы воины так метали ножи. Даже наёмники не настолько ловко обращались с холодным оружием.

— А что с манускриптом? — спросил Бельфор. — Где он?

— Почем я знаю? — Кавир пожал плечами. — На алтаре лежали пергаменты. Мне они зачем? Я и читать-то не умею.

— Может, они забрали?

— Может, и забрали. Я так струхнул, что убежал быстрее Ме́ли.

— Чего?

— Лошадь так зовут у соседа. Быстрая, зараза. Такую же хочу.

— Уходим, — угрюмо сказал Бельфор.

Всю обратную дорогу они молчали. Как только вернулись в Акрет, Марвин протянул старику кожаный мешочек.

— Твой Бог тебя услышал. Только молю — не пропей. Для вашего захолустья это целое состояние.

Пастух осторожно развязал мешок и увидел горсть золотых монет.

— Братцы, да здесь золота на три жизни хватит! Чем я заслужил такие почести?

— Приданое твоим дочерям. Только ты не суженых им ищи, а спрячь деньги в надежном месте, — сказал Марвин.

— Если выживешь, то после разборок с Атталом римляне вам покоя не дадут, — добавил Бельфор. — Лишнее золотишко придётся как нельзя кстати.

Пастух сердечно поблагодарил пришельцев, и те двинулись прочь.

— Как ты расщедрился, — сказал Бельфор.

— Подрезал кошелек у того огромного галла. У меня в последнее время деньжат не так густо, чтобы другим давать. Если старик растреплет в трактире весть о полученном жалованье, то отделают его от всей души.

— А ты еще тот шутник, — Бельфор прыснул.

— Что скажешь?

— Старик мог солгать. Друида мы не видели, римлян тоже. Хороша сказка за мешок аурелиев.

— А если не солгал?

— Тогда это следопыты из ланциариев. Помнишь, в Артура тоже метнули нож? Римляне так не бьются: это непрактично, не по канону. Нужно поговорить с Кемнеби. Он с радостью даст наводку.

— Поразить с отскока, — недоумевал Марвин. — За алтарём кромешная тьма. К тому же нужно знать, куда побежит беглец. Тот парень не солдат, он — пророк.

Бельфор кивнул. Он не хотел мириться с мыслью, что по Галлии бродят такие умельцы. Бельфор нащупал дротик и убедился, что освоил только броски на небольшие расстояния.

— Что с манускриптом?

— Ничего. Мы сели в лужу.

— Что скажем Калвагу?

— Пока нечего говорить. Пойдём дальше, будем искать след.

***

Бельфор попрощался с Марвином и пешим ходом добрался до бурга, отстроенного Харольдом возле крепости Германика, надеясь в своих размышлениях обнаружить зацепки. Поселение охватило с десяток соседних деревень и разрослось до зачатка города.

По всему бургу установили огромные походные шатры, наподобие тех, что были у патрицианской знати или римских всадников. Повсюду слышалась речь на разных языках и наречиях. На зов конунга откликнулись даже некоторые племена гуннов. Бельфор заметил здоровяка с белым лицом и рыжей бородой, заплетённой в косу. Наёмник понял, что это дети Вотана приплыли на драккарах с края света.

Гарнизон Германика стал пропускным пунктом к южным регионам. Каждый день к бургу стекались сотни солдат, отвечая на священный призыв Аттала.

Конунг развязывал узел войны, на что соперник отвечал безразличием. Пропретор только поменял легатов, думая, что более опытный военачальник задержит варваров на пути к гарнизону.

Стороны готовились к осаде: отбирали союзников, пополняли ряды пехотинцев и заполняли закрома. Веспасиан пытался усилить поредевшую кавалерию, однако уступал в этом Калвагу. Кулак умудрился склонить на сторону Аттала знаменитых ютов с Британских островов, которые потеснили кельтов и пиктов.

Бельфор так задумался, что слегка потерялся в пространстве.

— А ну-ка уйди с дороги, бродяга!

Бельфор отскочил в сторону. Он увернулся от хлыста и пропустил отряд кавалеристов. Наёмник насчитал около двухсот тяжёлых парфянских всадников. Возглавлял их Брадан — ранее опальный военачальник Аттала, вернувшийся с Ктесифона. Следом за парфянами гордым чеканным шагом шли лошади ютов, цокая копытами.

Бельфор смущенно смотрел на великолепие кавалерии. Он сомневался в успехе Аттала. Уж слишком напыщенными были речи Харольда, слишком уверен в себе Калваг и слишком возвысился Агарес.

Раньше варвары прикрывали тело высушенной дублёной кожей, трапезничали пивом с сыром и довольствовались утехами с жёнами. Теперь же доспехи сияли, из кубков лилось вино, а жены наскучили. Мастера соревновались в видах плетения кольчуг, а виноделы — в количестве сортов винограда. Проститутки из Италии и Сирии разложили умы суровых северных воинов. Бельфор понимал, что виновато тлетворное влияние Рима с его тщеславием, похотью и чревоугодием. Авантюристы, кои не добились желаемого в Риме и Никомедии, устремлялись в галльскую глушь, неся скромный скарб и разлагающие плоть пороки.

В свои неполные семнадцать лет Бельфор понимал, что закованный в броню солдат не станет искуснее, умнее или храбрее. Нетопыри одевались, точно попрошайки, сливались с обычными галлами, но могли дать фору гордецам в серебряных кирасах с мечами, украшенными драгоценными камнями.

Юноша знал несправедливости мира и войны. Во время сражения кляузники и прихлебатели конунга стояли на задворках, а почести забирали себе. В своё время сильные люди построили крепкую Галлию, но воспитали лентяев и высокомерных выскочек. Аттал этого не замечал, ибо сам был таким же — маленьким отпрыском большого человека. На ум тут же пришёл Матайес.

Говорили, что Матайес шёл в бой с двумя короткими кинжалами. Без щита, в штанах и повязке. Полуголого варвара с косоглазием боялись все. Соратники даже шутили, что из-за природного изъяна враги не могут внезапно напасть на варвара: один его глаз смотрел всегда прямо, а другой — в сторону.

Матайес был главным берсеркером конунга Кенариха. Один варвар приравнивался к целому отряду. Охмелённый боем и объевшийся белены берсеркер бился с таким остервенением, словно за его спиной стояли духи войны. Галлия славилась великими воинами, однако не помнила подобных монстров. Благодаря уму и бесстрашию Матайес стал наследником престола Севера без знатного происхождения. О его смелости ходили легенды и слагали баллады. О берсеркере говорили с восхищением и сравнивали его с маститыми римскими императорами.

После рождения сына Матайес чуть успокоился в своей агрессии, подзаплыл жиром и последовал совету жены — защищать тело кольчугой. Однако люди не забыли, сколь многое он сделал для процветания Галлии. До сих пор от Британии до Иберии ходила «Песнь о гибели Матайеса».

Конунг возвращался в Дурокорторум и попал в засаду римлян. Точным попаданием пилума Матайеса выбили из седла. Утыканный стрелами и пронзённый копьями конунг до последнего вздоха не опускал меч. Римляне не могли подступиться к окровавленному берсеркеру, который неутомимо пробивал хаматы врагов. Уже стоя на коленях, он заколол центуриона и последним взмахом выбил из седла знаменосца.

Матайес извлёк из себя все стрелы и обломки копий, но не нашёл сил вытащить злополучный пилум. Римляне боялись приблизиться даже к затихшему и безоружному конунгу. Никто не решался нанести последний удар. Некий легионер — Марк Квинт Агафий — коварным уколом завалил непокорного медведя и обезглавил.

Агафий стал героем. В каждой таверне он рассказывал о своём подвиге. Количество легионеров в его рассказах постепенно убывало, пока не остался он один. Однажды в арелатской таверне Агафию встретился наёмник-берсеркер, который выбил из него дурь. Легионера убили, а наместник Арелата в назидание разорил деревню Энанки — основное гнездовье изгоев-берсеркеров. Так закончилась эра.

Будучи отроком, Бельфор слышал «Песнь о гибели Матайеса», написанную неизвестным бардом из Сагунта. Изрядно приукрашенное сказание распевали во всех трактирах Галлии и Иберии. Даже в Риме слышали эту балладу.

Тяга к эпическим битвам прошлого стала наваждением и привела к временному возрождению берсеркеров. Когда конунги узнали, что воины, подражая Матайесу, рвались в бой, дабы славно окончить земные дни, то перестали призывать берсеркеров на службу. Лишь при Аттале исконные традиции стали возвращаться в должном виде.

Бельфор не верил в косоглазие Матайеса. Юноша представлял его семифутовой громадиной с парой кинжалов. Человеком, который добровольно ушёл в чертоги богов, ибо в верхнем мире врагов не осталось. Бельфору казалось, что косоглазым, косноязычным и сухоруким должен быть сын Матаейса.

Аттал был полной противоположностью отца. Он много говорил не по делу, пренебрегал хорошими советами приближённых и славился непомерным честолюбием. Многие удивлялись, что Аттал решился на войну с галльским Римом. До этого он десять лет впустую обещал поставить на место высокомерных наместников Арелата и Массилии.

Подождав, пока кавалерия пройдёт, Бельфор двинулся дальше. Солдаты наносили на щиты гербы родных домов, дикарки из пиктов разукрашивали лица вайдой, инженеры следили, как погружают амфоры с маслом для осадных машин.

Бельфор с восхищением смотрел на стройных персепольских коней, низкорослых храпунов гуннов, изящных скакунов из Аравии и выносливых мавританских кобыл. Юноша не ведал телесную красоту, однако находил её в силе. Больше всех скакунов ему понравились тяжёлые парфянские разрушители, ибо только они могли сдержать галльские алы римлян. Бельфор присвистнул, когда мимо пронеслись очередные катафракты.

Начальник кавалеристов Брадан с важным видом объезжал лагерь и подбадривал воинов. После его назначения в гарнизоне не утихали споры. Брадан считался посредственным полководцем и кавалеристом. Он закончил всадническую школу в Риме вместе с Тигго, однако ни разу не победил вчерашнего соратника. Друг Августа считался лучшим наездником на всем Западе, но уступал Калвагу, которого Аттал при содействии Харольда временно поставил под Браданом.

После долгих блужданий по лагерю Бельфор пришёл на пустырь у восточной стены. С тех пор как крепость заселили варвары, нетопыри облюбовали это место. Здесь они упражнялись в фехтовании, промывали кости наставнику и обсуждали дела насущные.

— Нас хотят разделить, — сказал Бельфор.

— Это решение наставника? — поинтересовался Эмрес.

— Нет, — ответил Марвин. — Это Харольд сказал Атталу. Я слышал слова советника собственными ушами.

— Аттал мог сказать что угодно, — уклончиво произнёс Бельфор. — Окончательное решение за наставником. Аттал знает, как править городом, но ничего не смыслит в подготовке наёмников.

— Нас нельзя разобщать, — сказал Белет. — Поодиночке нас перебьют в два счёта. К чему такие изменения?

— Думаю, Харольд и Аттал хотят подчинить больше территорий, — сказал Эмрес. — Не стоит расстраиваться по пустякам.

— Для тебя это, значит, пустяки? — сказал Бельфор. — Конечно тебя закинут в отряд Калвага. Тебе грех роптать на судьбу. Жалованье у них прекрасное, нужды ни в чём не будет.

— Мы ни разу не участвовали в осаде, — сказал Эмрес. — Неужели вам не хочется посмотреть?

— Ты уж определись: смотр или участие, — фыркнул Бельфор. — Нужно заниматься вещами понятными и доступными. Ты вот из лука метко бьёшь, Марвин умеет варить яды, Белет вообще универсальный убийца.

— А про себя что скажешь? — спросил Белет.

— Мечник вроде неплохой.

— А ты ещё тот скромняга, — посмеялся Эмрес. — Марвин рассказывал про Мерсал. Не веришь, что в человека можно попасть с отскока? Я тоже так думал, да людская молва переубедила. Много слышал о римских лазутчиках. Они прибыли недавно, но их уже с нами сравнивают. Мол, они неуловимые и дерзкие.

Эмрес налетел на Марвина, налегая двумя клинками. Все нетопыри были двурукими бойцами. Из-за непомерно длинных рук Эмрес делал медленные, размашистые, иногда даже вальяжные движения. В долгом бою ему не хватало дыхания. В седле или укрытии Эмрес чувствовал себя увереннее.

Сродни гладиаторам-димахерам нетопыри могли разом сладить с четырьмя соперниками. Бельфор одной правой рукой мог сразить трёх врагов одновременно. Его скорость и изворотливость не поддавались никакому объяснению. В лучшие дни двумя мечами Бельфор побеждал и соратников. Похожими навыками владел Фелан.

В этот раз Эмрес оказался проворнее, к тому же Марвин весь бой разговаривал. Белет протирал кинжал, а Бельфор мыслями пребывал в другом месте.

— Хватит расстраиваться, — сказал Эмрес.

— И завидовать, — добавил Белет.

— Я не о римлянах думаю, — ответил Бельфор. — Если Эмреса отдадут Калвагу, то меня Агарес передаст Атталу. Смахивает на жертвоприношение.

— То есть как?

— Когда Калваг уйдёт в поход к гарнизону, я займу его место. Буду лично охранять Аттала.

— Что ты там говорил про высокое жалованье кавалеристов?

— Хлудан с деньгами, — отмахнулся Бельфор. — На кой мне охранять дрянную жизнь зарвавшегося конунга? Я боюсь растерять навыки. Сами знаете, как трудно всю жизнь находиться в ожидании нападения.

— Какие слова! — воскликнул Эмрес. — Ты в кого такой идейный?

— Зачем мы бьёмся? — спросил Белет. — Ради золота. Мы же наёмники. Никакой идеи. Мы тренируем навыки для совершенствования ремесла, а твои слова — пустой трёп.

— Лучше буду мерзнуть в выгребных ямах и с пустыми карманами мечтать о копчёном окороке, чем гордиться высоким чином и деньгами, — парировал Бельфор. — Видимо, мы разные.

— И в чём проблема? Скажи об этом конунгу или Агаресу. Наставник поймёт. Он ратует за такие слова. И тоже не обрадуется новому назначению, ведь ничто так не расхолаживает, как спокойствие мышц, — сказал Эмрес. — Агарес не захочет, чтобы мы возвышались.

— Ничто так не расхолаживает, как спокойствие головы, — ответил Бельфор. — Вы хотите превратиться в Харольда?

— А что с ним?

— Это трус, коих поискать. Он любитель махать мечом против безоружных.

Марвин кивнул. При Аттале процветала традиция давать дезертирам и пленникам возможность на искупление. Их безоружными выставляли против закованного в броню человека и заставляли биться. Как правило, пленники погибали. Перед ристалищем их лишали еды и избивали, чтобы неопытные в ратном деле люди вроде Харольда могли спокойно резать пленников, как скот.

— И откуда ж у нас такой мыслитель завёлся? — процедил Эмрес. — Фелан тоже строил из себя невесть кого. И где он теперь?

— Червей кормит, — поддакнул Белет.

— Вот и я ему о том же говорил, — сказал Бельфор.

— Прозвучало как чистосердечное признание, — сказал Эмрес.

Бельфор с насмешкой взглянул на побратима. Разговор никто не поддержал.

— А что с гарнизоном? — Марвин сменил тему. — Есть вести от осведомителя?

— Если и есть, то нам не скажут, — сказал Эмрес. — Про наш гарнизон могу сказать одно: в лагерь явились бритты.

— Ну и что с того? — спросил Марвин.

— Их привёл Эрамун, — сказал Эмрес

— Это ещё что за нежить с оврага?

— Дубины вы. Совсем не толкуете! Это младший брат Аттала.

— Друзья, у меня вопрос! — Марвин поднял руку. — Сколько у Матайеса было детей? Я уже запутался.

— Трое, — сказал Бельфор. — Старшего мы хорошо знаем, за вторым носились Калваг с Эмресом, имя третьего мне неизвестно.

— Я вам и говорю: Эрамун. Они с Атталом поссорились. Эрамун ушёл в Британию, а сейчас вернулся.

— И на кой?

Эмрес пожал плечами.

— Одним богам известно. Между братьями снова собака пробежала. Непонятно почему. Что тогда, что сейчас. Кажется, останемся мы без союзников с островов.

— Ну и Вотан им в паруса, — процедил Белет.

Бельфор вышел на середину пустыря и крикнул:

— Мерзавцы, подходи по одному!

Нетопыри по очереди обнажили клинки. Они пользовались излюбленным тренировочным оружием — короткими скрамасаксами. Бельфор же всегда орудовал иберийской фалькатой. Агарес часто упрекал его в неправильном выборе клинка. Сам же Перс свой кавалерийский скимитар укоротил до пехотного меча.

Бельфор швырнул ошметок грязи в Марвина и помчался в атаку. Соратники обступили его с трёх сторон. На тренировках нетопыри сражались до первой мнимой раны, которая в реальном бою могла убить или обездвижить. Спустя минуту Белет получил удар под дых и «отрубленную» по локоть рабочую руку. Он ушёл с арены и теперь наблюдал за бойней со стороны.

Бельфор отбивал все нападения. Иногда он парировал слишком рьяно. Сначала Бельфора хотели взять измором, однако он был необычайно вынослив. Для его соратников этот бой стал попыткой поймать удачу за хвост.

Марвину достался крепкий удар. Он поднялся, прохрустел поясницей и покинул сражение. На арене остались только Бельфор и Эмрес. Последний многозначительно посмотрел на соратника и достал второй меч.

— Честность тебе незнакома, — пробормотал Бельфор.

— Два дня назад ты бился со щитом. Забыл? К тому же не надо нас равнять. Если бы мы сейчас стреляли в белок, то я бы дал вам фору.

— Для нас фора — твои закрытые глаза, — сказал Белет.

Из-за длинных рук Эмрес имел небольшое преимущество перед Бельфором. Широкими ударами он отбил резвые выпады соратника и сумел обойти его сбоку. Бельфор поднял руки и опустил голову.

— Сдаюсь! — он развёл руки в стороны.

Эмрес тяжело дышал, но улыбался.

— Один против тебя я бьюсь намного лучше. Эти два сапога только мешаются.

— Сапог здесь только ты! — возмущенно произнёс Марвин. — Ты своим телом закрываешь мой выпад сбоку.

— Поэтому нам надо чаще тренироваться, — сказал Бельфор. — В открытом бою колют со всех сторон. Вы же понимаете, к чему я веду?

— Чем это вы тут занимаетесь?

Все повернулись на голос и увидели Анаит. С ног до головы она закуталась в старый плащ. Вышитый спереди ястреб подчеркивал её женственный стан. Девушка скинула наголовник и легким кивком поприветствовала друзей.

— Если вас нет в казарме, значит, вы здесь. Не видели отца?

— Нет, — безразлично ответил Бельфор.

Он украдкой взглянул на Эмреса. При виде Анаит тот утратил былую уверенность. Бельфор подумал, что приди девушка чуть раньше, он бы разделал Эмреса с его дрожащими ручонками, как овцу.

— Не надо на меня пялиться, — хмыкнула Анаит. — Будешь смотреть так на деревенских девок.

— На тебя уже запрещено смотреть? — Бельфор крепче сжал рукоять меча.

— Мне неловко, когда на меня смотрит страшилище вроде тебя.

Марвин рассмеялся, Белет, скрывая оскал, отвернулся. Лишь Эмрес молча поглядывал на Анаит.

— Я стал таким против своей воли. Ты слишком молода, либо наивна, чтобы это понять.

— Отстань от неё, — бросил Эмрес. — Она сказала не смотреть. Так сложно?

— А вот ты уже немолод. Могу оправдать тебя только наивностью. И что вы сделаете? — Бельфор засмеялся. — Пожалуетесь всемогущему и всеведущему Агаресу?

— Слышал бы наставник, как ты о нём отзываешься!

— Видел бы Агарес, как вы в лесу милуетесь.

Эмрес замер, кровь отхлынула от его лица. По испуганному виду Анаит Бельфор понял, что попал в точку.

— Угрожаешь? — спросил Эмрес. — Да, мне придётся худо, но как-нибудь переживу.

— Быть может, сначала он разозлится. Жутко разозлится, однако потом примет, — добавила Анаит. — Отец большой человек и великий воин, но даже он не способен изменить человеческие законы мироздания.

— Ох уж эта любовь, — съязвил Бельфор. — Агарес не одобрит, если его дитятко достанется простому лазутчику. Ему подавай особу королевских кровей.

— Ты прав. Второй пропажи наставник не переживет, — сказал Эмрес. — В наших встречах нет ничего дурного. Но если ты проболтаешься, то я буду вынужден защищаться. Не мечом, словами. Я скажу, что ты убил Фелана.

Бельфор рассмеялся.

— Да что ты! Думаешь, Агарес не говорил мне о своих подозрениях? Почему я месяц томился у кельтов? Почему меня разукрасили, как жрицу перед жертвоприношением? Агарес считает, что в смерти Фелана виновен я, но не может доказать. Да и к чему доказывать, если он меня боится?

— Ты уже сотню раз обмолвился, что некогда повздорил с Феланом. Он не любил ругани, а ты вечно лезешь на рожон.

Бельфор вплотную подошёл к Эмресу. Тот уверенно посмотрел в тяжёлые глаза соратника. Эмрес был выше почти на две головы.

— Полгода назад я убил бы и тебя. Ныне у меня другой наставник. Я по-другому решаю проблемы.

— Какие мы важные!

Бельфор вложил меч, почтительно поклонился Анаит и ушёл. Белет рванулся следом, но Марвин его остановил.

— Пусть идёт. Перебесится и успокоится. Я его хорошо знаю.

— Почему вы с ним общаетесь? — хмыкнула Анаит. — Он прямо сказал, что убил Фелана.

— Я тоже много чего могу сказать, прекрасная Анаит, — ответил Марвин. — И он такого не говорил.

— Почему ты его защищаешь? — спросил Белет.

— Я не видел, кто убил Фелана. Если и Бельфор — Вотан устроит ему судилище, не мы. Бельфор хороший воин. Просто у него склочный характер. Скажу одно: Бельфор ни за какие ковриги не покусился бы на Фелана. Того ведь голыми руками было не взять.

— Он ведь не скажет Агаресу? — с надеждой спросил Эмрес

— Припугнуть он любит, но принципы чести для него незыблемы, — сказал Марвин. — Не переживайте. Бойтесь наставника. Он в последние дни лютует.

Бельфор тем временем шёл в крепость. Он проголодался, но не от тренировки, а из-за размышлений.

Гарнизон задрожал от топота конских копыт. Через ворота один за другим проскакали всадники. Бельфор раньше не видел таких одеяний. Но он не придал этому значения, ведь во время созыва войска в окрестностях Арелата бродил странный люд.

Юноша подождал, пока процессия покинет крепость, и вошёл внутрь, закрывая глаза и нос от пыли. Возле Бельфора остановился всадник. Резким движением рукояти кинжала он стащил с наёмника наголовник. Нетопырь невольно схватился за меч, но увидел добродушное лицо шутника и застыл в недоумении.

Из седла на него с улыбкой смотрел худощавый мужчина. Он не походил на разбойника, замыслившего драку. Его потускневшие латы украшала геральдическая насечка в виде существа, похожего на дерево или кракена.

— Не серчай, странник, — произнёс незнакомец. — Чудных вроде тебя я еще не встречал.

— Что же во мне такого чудесного? — произнёс Бельфор, сдерживая злость.

— Твое лицо. Неудивительно, что ты прячешь его. На твоём месте я бы делал так же. Не люблю внимание толпы. Это боевой раскрас?

— Отец был печником и засунул меня в печку. Утром я вылез таким.

— Как интересно! — мужчина захохотал. — Твой отец, видимо, был художником с Крита. Они на такой же манер расписывали амфоры.

— Вам нравится смеяться над незнакомыми людьми?

— Отец запихнул дитя в печку, а на утро увидел его изувеченным. Что ж, незнакомый человек. Твой отец был мудр и всеведущ, раз нанес на твой лик древний символ иллергетов.

— Я не знаю, что означают эти символы. Просветите меня!

— Это знак богини Танит. В этом месте ты не мог узнать о нём. Можешь сходить к иллергетам. Возможно, они расскажут тебе свои легенды. Я как раз отправляюсь к ним.

Бельфор не успел больше ничего спросить. Всадник поклонился и был таков.

II

Отряд гоплитов шёл к гарнизону Германика больше двух недель. Погода мучила непостоянством. Жара и духота сменялись проливными дождями; в мае грянул мороз, из-за которого гоплиты на несколько дней застряли в одной из разрушенных деревень. Доставила хлопот и Изера, чьи разливы превратили низины в непроходимые болота. Протей от бессилия уже вышел к тракту, но повернул обратно, когда увидел тысячи солдат, которые шли к гарнизону Хлора. Намечалось что-то грандиозное.

На пути они встречали вырезанные под корень деревни. Пожары перешли на леса, отчего испуганная живность переместилась на целую лигу в сторону Аквитании.

После пяти часов охоты Стиракс с Кемалем принесли только одного зайца. Протей приказал на время выбраться из леса и заняться привычным воровством. Так они оказались в очередной заброшенной деревне. Они не нашли ни единой живой души, кроме двух изголодавшихся молоссов. Стиракс от чистого сердца отдал им последний сухарь, из-за которого псы передрались.

Четверть часа гоплиты бродили по деревне. Они раздобыли три десятка яиц, кусок говяжьей вырезки с запашком и забродившее вино, похожее на пойло, коим сирот поили в Лутраки. Склонный к вечному шутовству Стиракс предложил отведать человечины, ведь вокруг было полно загнивших покойников.

— Думаете, Аттал? — спросил Гунн.

— Ну не лично он, — ответил Прокл. — Мы скоро прибудем в гарнизон. Может, пора набросать план действий?

— Заночуем здесь. Найдём уцелевшую хижину и устроим военный совет, — сказал Протей. — Галлы сюда более не вхожи — ни живые, ни мёртвые.

— Я не хочу провести ночь в деревне с поветрием, — возмутился Стиракс.

— При чём здесь поветрие? — сказал Прокл. — Людей убили.

— Я понял, благодарю за пояснение. Мои глаза видят прекрасно! Я про запах.

— Неженка, — произнёс Протей. — Принюхаешься. Или ты не был на нашей кухне в Греции? Еда там воняла хуже, чем разлагающиеся трупы.

— Вот так и принесли в Рим чуму после войны с германцами, — буркнул Стиракс.

— Безмерно уважаю Кустодиана, но зря он решил отправить тебя с нами, — сказал Протей.

Раздался протяжный птичий крик. Гоплиты подняли головы. Они увидели кружащую в небе птицу.

— Сокол? — спросил Анион.

— Мне кажется — пустельга, — сказал Прокл.

— Охотничий сокол, — уверенно ответил Стиракс. — Глаза разуйте. Не знаю ни одного человека, кто бы видел пустельгу возле Арелата.

— Спорим на пять аурелиев, что ты не сумеешь её подбить? — бросил вызов Протей.

— Оставь себе свои аурелии.

— Боишься?

— Еще чего! Не хочется при соратниках тыкать тебя мордой в дерьмо.

— Значит, боишься?

— Хорошо, я участвую в споре, но не за монеты. Давай так: если я собью птицу, то ты больше не будешь зазнаваться. Мы привыкли к твоему самолюбованию, но и ему должен быть предел.

— Малыш обиделся? — Протей изобразил угрюмое лицо Гунна.

— Хочу, чтобы вы ценили меня и воспринимали как равного. Ну-ка, Кемаль, попадёшь в него?

Без лишних слов пун вложил в лук стрелу и запустил в небо. Стреле не хватило доброй полсотни футов, чтобы долететь.

— Это невозможно, — сказал Анион. — Даже если Эол спустит её ниже, то птичка слишком мала. Да и твою стрелу сдует ветром.

— Ну что, ты готов признать свой эгоизм? — не унимался Стиракс.

— Да что с тобой? — ощетинился Протей.

— У меня просто накипело. Благодаря мне у нас всегда была еда. Кемаль подстрелил пять зайцев, а я штук сорок. Еще и вепря на ужин притащил. Это нормальное человеческое желание — получать благодарность за труды. В отряде я самый незаметный только потому, что слежу, чтобы вы были сыты. Раз уж ты считаешь решение Кустодиана невзвешенным, то перед следующей вылазкой оставь меня в крепости. Заноешь на следующий же день.

— Гунн, ты много на себя берёшь! — грозно произнёс фракиец.

— Ни капли. Принимаешь условие?

— Его не было.

— Я сшибаю птицу, а ты более не смеешь надо мной подтрунивать и унижать меня.

— Хорошо, — фракиец старался свести серьёзный тон Гунна к шутке. — Валяй!

— Невозможно, — вторил Анион.

— С закрытыми глазами попаду.

— Что ж, попробуй!

Сокол спустился ниже, однако стрелы Кемаля его по-прежнему не доставали: пун безуспешно пытался поразить птицу. Стиракс прицелился и выстрелил. Ульрих завороженно наблюдал, как стрела мчится прямо в парящего сокола. Прокл поразился тому, как искусно Гунн предусмотрел направление полёта птицы. Грек понимал, что Стиракс попадет.

Прошла секунда или целая вечность — раздался щелчок, воздух огласился криком, и птица устремились к земле. Ульрих хлопал глазами и не верил, что этот дуралей с прищуром и плутоватой улыбкой поразил цель настолько мелкую, что её очертания едва различались в небе. О таком мастерстве Эмрес мог только мечтать.

— О Митра! — восторженно произнёс Прокл. — До цели было больше сотни футов.

— Дальнобой ты превосходный, Стиракс, — восхитился Протей. — Но твой навык полезен только для ночной засады.

— Если тебе нужен хороший мечник, то попроси у Кустодиана.

— Может, хватит препираться? — предложил Прокл.

— Просто ничего не изменилось, — уныло произнёс Гунн.

Гоплиты пошли искать уцелевшую хижину, а Ульрих направился к сбитому соколу. Мальчик вытащил стрелу, осмотрел птицу и понёс трофей римлянам.

— Что я делаю? — бубнил себе под нос Ульрих. — Может, пора линять? Зачем я так поступил с Далаком? Ведь я даже не знаю, как вести их в бург.

Ульрих не ожидал, что путники окажутся настолько опытными солдатами. Когда он впервые увидел тренировку Бельфора, то его восторгу не было предела. Ульрих не встречал настолько быстрых и хлестких бойцов даже среди берсерков. Ему казалось, что нет на свете человека сильнее Бельфора. Мальчик считал, что ненавистный ученик Агареса превзошёл самого учителя.

На пути римляне встречали лазутчиков Калвага, появление которых Ульрих не мог предугадать. Посему гоплиты не раз вступали в бой с людьми Кулака. Едва они прошли Энанки, как встретили несколько отставших лазутчиков из иберийских вандалов. Ульрих снова убедился в мастерстве римских «собратьев». Бельфор не шёл ни в какое сравнение с Эфиальтом, который мог убить врага даже ивовой веткой.

Чем ближе был Арелат, тем больше сомнений зарождалось в душе Ульриха. Он желал завести врагов в ловушку, чтобы угодить Агаресу. На пути к Анаит ещё стоял Эмрес, но Ульрих после встречи с римлянами уже не считал его помехой. Мальчику казалось, что гоплиты способны пройти сквозь стены, не дышать под водой и уничтожить целое войско, лишь бы добраться до Аттала. Ульрих отчётливо понимал, что в случае смерти конунга у Агареса сменится господин. И тогда вместе с ним уйдёт и Анаит.

Мальчик вскипел. Ему захотелось отравить римлян и заколоть в темноте Агареса с его будущим зятем. Из-за юности, слабости и малых возможностей Ульрих привык действовать исподтишка.

Он нашёл гоплитов возле кузницы. Анион приводил меч в надлежащий вид, остальные с удовольствием уплетали хлеб, который макали в сырое яйцо.

— А Прокл был прав, — сказал Кемаль, забирая у Ульриха добычу. — И правда охотничий сокол. Взгляни на когти. А это что?

Грек осмотрел привязанный к когтям птицы кожаный подсумок на ремешке, который, судя по всему, служил карманом для писем. На выцветшей коже смутно просматривалось тиснение в виде мифического существа с пятью не то головами, не то щупальцами.

— Дерево? Или другая пакость?

— Есть догадка. Дай малость пораскинуть мозгами… — сказал Прокл.

— Хватит уже заниматься ерундой. Нам нужен план, — вмешался в разговор Протей. — Ульрих, проводник ты превосходный. Тут без вопросов. Ты хорошо знаешь лес, но так ли хорошо знаешь город? С нашей стороны… нет, не с нашей, а со стороны арелатского легата было глупо вверять жизни взрослых мужчин дрожащей твари вроде тебя. Сейчас каждый солдат на счету. У Рима нет такой роскоши, как у Аттала. Помните, что говорили жители? За Арелатом собралось почти полмиллиона человек. Если молва не лжет, то у них и еды в достатке, и броня прочна, и мечи остры. Только сейчас, почти достигнув цели, я понимаю глупость нашей затеи. Если фортуна соблаговолит, то мы убьём Аттала. А что дальше? У него полно полководцев, воспитанных Римом. Любой из них займёт его место. И так бесконечное количество раз.

— Предлагаешь пойти назад? — сказал Анион.

— Нет, я всего лишь рассуждаю.

— Очень редкое для тебя свойство, — пробормотал Гунн.

— Я всё слышу, — сказал Протей. — Нет, мы продолжим движение.

— Весь путь мы идём по наитию, — сказал Прокл. — В гарнизоне следовало всё продумать. Ведь перед тем, как приступить к неразрешимому делу, люди ищут пути подхода. Но зачем теперь обременять голову мыслями о грядущем, если оно непостижимо? Мы же не знали, как попадём в Арелат. Теперь до него рукой подать. Все подходы нашли, а как развязать главный узел — не поняли.

— Ты о чём? — спросил Анион.

— Филипп просто выпнул нас из гарнизона, мол, принесите мне на блюде голову Аттала. А как это сделать и для чего никто не объяснил. Это же не осада города Олоферном, когда достаточно было вытащить шнурок из калиги, чтобы она свалилась с ноги. Нет — теперь убийства лидера недостаточно.

— Что ж ты не сказал об этом Филиппу? — спросил Протей.

— Не было нужды. Кустодиан высказал соображения, но Филипп стоял на своем. Вы и без меня знаете, что в их споре победил высокий чин, а не опыт.

— Выходит, Кустодиан нас просто принёс в жертву? — возмутился Стиракс.

— У него не было выбора. С легатом особо не поспоришь, — парировал Прокл. — Задание кажется мне всё более безнадёжным. В гарнизоне Хлора я ещё чувствовал азарт, но теперь только тоску. Договорённость префекта с алеманнами — только видимость. У нас ничего не выйдет!

— Остаться в крепости мы не могли, — сказал Стиракс. — Легионер выполняет приказ. Выполнимый или нет — это уже другой вопрос.

— Как заговорил наш Гунн! — посмеялся Протей. — Всё обсудили? А теперь к делу. Парень, где в крепости мы найдём Аттала? Как обойдём его охрану? Как мы поймаем конунга, если лазутчики ни разу не видели его ни в Арелате, ни в гарнизоне?

— Если наши наместники договорились, то мы придём в бург как раз во время затишья.

— Кто ваш наместник?

— Артур из германцев, — ответил Ульрих.

— Это не тот молокосос, который встречал нас на красной линии? — спросил Протей.

— Наверное, он. При Аттале можно стать наместником крепости и в пятнадцать лет. За мешочек с золотом любой может приблизиться к конунгу.

— Ваш Артур, значит, богат? — спросил Стиракс.

— Не знаю, но он на побегушках у Аттала. Нашего конунга сложно понять. В один день он возвышает, в другой — кидает мордой в грязь, — хмыкнул Ульрих.

— Говоришь заученными словами, — Прокл исподлобья взглянул на мальчика.

Ульрих смело посмотрел на грека и продолжил:

— Люди устали от непостоянства конунга и видят на его месте брата Аттала — Эрамуна. Поэтому нам с вами и пришлось на время подружиться.

— Это что ещё за человек? — спросил Стиракс.

— Самый младший из семьи Матайеса, — пояснил Ульрих. — Кажется, он бастард. Матайес привёз его после похода на иберов.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Протей.

— Во всей Галлии матери читают детям одни и те же сказки на ночь, — ответил вместо Ульриха Прокл.

— И чем Эрамун лучше Аттала? — спросил Протей.

— Людям нравится, что Аттал решился на отделение Галлии, но не нравятся его способы, — сказал Ульрих. — Эрамуна считают бесхарактерным, но Харольд утверждает, что он больше подходит Галлии.

— Он сказал это Атталу? — удивился Протей.

— Нет. Он разговаривал об этом с Эмресом, — угрюмо произнёс Ульрих. — Я подслушал их разговор.

— И зачем им такой царёк? — спросил Стиракс.

— Таким легче крутить, — сказал Прокл. — Полагаю, Аттал строг и требователен, и галльская знать задыхается от его тисков. Большие люди тем и отличаются, что не дают покоя ни себе, ни другим. Слышал, что Харольд тоже не так прост.

— Возможно, он и затеял убийство конунга, — сказал Анион. — Такие подстрекатели всегда стоят в тени.

— Ты с ним знаком? — спросил Протей.

— Кустодиан рассказывал про Харольда. Они общались всего раз, когда префект хотел заключить перемирие с Матайесом за год до его смерти. Вы же знаете нашего наставника. У него дурак на дураке, но о Харольде он отзывался с уважением.

— То есть вы считаете, что за происходящее отвечает Харольд? — спросил Кеннет.

— Да брось, — махнул рукой Прокл. — Это невозможно. Одному человеку это не под силу.

— Скорее всего, он действует не один. Мы не знаем его союзников.

— Иногда людям или событиям приписывают такие необычайные свойства, что в их существование трудно поверить, — сказал Прокл. — И только спустя десятилетия люди убеждаются, что сказанное являлось чистейшей правдой.

— Слишком сложно, — сказал Гунн.

— Невыносимо, — поддержал Протей.

— Ты любишь зайти издалека, — сказал Анион и взглянул на Стиракса. — Но учти, твои соратники, и я в их числе, умом не блещут.

Прокл разломил краюху хлеба и передал Протею.

— Думаю, что Аттал обратился к людям, которые выше законов и народов. Слышали про Дориамида из Килоса?

— Нет, — Стиракс зевнул.

— Какой-нибудь очередной свихнувшийся киник в бочке, — процедил Протей. — Стоит человеку выкинуть фокус, как все им начинают интересоваться. Так чем знаменит твой Дориамид?

— Ничем. Квесторы в Риме до сих пор спорят: жил ли он на самом деле. Именно он в своей книге отразил понятие власти над властью.

— И к чему нам эти сведения?

— Я всего-то хотел сказать, что даже властители алеманнов и римлян иногда спрашивают совета у небес. И я говорю не про Вотана и Митру.

Анион кивнул.

— Я понял, о чём речь. Ты про этфириадов?

— Да, я часто слышал про племя северян с гербом в виде снежной гидры, — сказал Прокл. — Думаю, эмблема на подсумке обозначает не дерево, а гидру.

— Хочешь сказать, сокол принадлежит им? — скептически поинтересовался Протей. — Неведомым людям с севера?

Прокл пожал плечами. Анион оживился.

— Я слышал о некой стране, занесённой снегами, — сказал он. — Там короткое лето, а земля способна подарить только место упокоения усопшим — и то в снегу. Люди не приходили в тот край — они зародились там, в чистом хаосе. Сражаясь со стихией и пребывая в вечном напряжении, они стали умнее нас. Их головы вытянулись, а тела закалились. Едва они нашли способ обуздать стихию, как им пришла мысль завоевать соседей. Но после череды сражений они поняли, что война — слишком мелко. Для господства над сушей и морем они взяли за основу имперский принцип — разделяй и властвуй…

— Каков итог? — перебил Протей.

— Битва правителей на Востоке — дело рук племени гидры.

— Вздор! Невозможно.

— Это не совсем люди, — сказал Прокл. — У них в крови дьявольские амбиции, а их душу терзают несбыточные желания.

— А про собакоголовых людей сказки будут? — с сарказмом произнёс Протей. — А небылицы про блеммиев? Заканчивайте этот вздор.

— Хорошо, когда-нибудь ты спросишь у меня про эту историю. Или у другого человека, но спросишь.

Разговоры смолкли. Гоплиты пообедали и распределили часы караула. Анион спрятал соколиный подсумок у себя.

***

Путь до Арелата стал ещё более запутанным, и теперь гоплиты шли зигзагами вроде тех, что раньше наносили на легионные скутумы. Ульрих убедил римлян идти длинной тропой в надежде, что за время шествия примет окончательное решение. Но этого не случилось. За пять дней до полной луны путники оказались возле хорошо укрепленного бурга Арелата, который некогда принадлежал римлянам и звался фортом Германика.

Серебристые отблески луны падали на высокие стены, освещая всех стражников. Ульрих не солгал: в крепость действительно прибыл Аттал, который распорядился об усилении караулов. Об этом гоплиты узнали от галла-скорняжника, с коим встретились в лесу накануне.

Ульрих рассчитывал, что конунг не объявится, однако планы правителя Галлии менялись по десять раз на дню. Мальчик пока не понимал, нужна ли ему смерть Аттала. Но знал, что от убийства конунга ничего не выиграет, ведь тогда вместо освободительной войны начнётся обычная делёжка власти.

Гоплиты так увлеклись походом, что забыли, куда и зачем шли. Компания горячо спорила прямо напротив стены. Каждый предлагал пути подхода.

— Можем попробовать пройти через сточную канаву, — предложил Ульрих.

— Предлагаешь лезть в дерьмо? — спросил Протей.

— Взгляните на стены. Когда я уходил, дозорных было меньше.

— Не дури мне голову, парень! Не может быть, чтобы в бурге вырубили лишь одну дверь. Знаешь, сколько крепостей захватил великий Юлий?

— Какой Юлий?

Протей проигнорировал невежество Ульриха.

— Галлы первое время сопротивлялись захвату, хотели храбро умереть в пример другим, да только в итоге жить-то всем хочется. Поэтому они принялись прорубать тайные лазы в бургах на случай отступления.

— Да, припоминаю, — сказал Стиракс, — Кустодиан об этом рассказывал.

— Ну, что скажешь?

— Возможно, так оно и есть, — ответил Ульрих. — Только я не знаю, есть ли здесь иные проходы. Я всегда ходил через ворота. Здесь их двое.

— И ни разу не интересовался, есть ли здесь подземелья? — спросил Анион.

— Нет.

— О боги! У тебя ужасное детство.

— Хотите сказать, нам придётся либо карабкаться по стене, либо шагать по дерьму? — осторожно произнёс Стиракс.

— Напасть мы не сможем: у тебя стрел не хватит, — сказал Прокл. — Взгляни, сколько людей на стене.

— Да и с отхожей ямой не всё так просто, — сказал Ульрих. — Там стоит толстая решётка. Она настолько велика, что даже этот её не поднимет.

Анион хлопнул парня по плечу так сильно, что у того подогнулись колени.

— Ты видимо не знаешь, что значит моё имя?

— Нас семь человек, — перебил его Протей. — Осилим. Неужели петушинноголовые научились строить клоаку?

— Это бывший римский гарнизон, Протей, — напомнил Прокл. — Галлы много чего переняли, но не всё.

Короткими перебежками они добрались до защитного вала, за которым обнаружился наполненный водой ров. К удивлению римлян его ширина оказалась больше двадцати футов, а глубина — выше человеческого роста. Как и ожидалось, подъёмный мост подняли. Гоплиты с таким шумом преодолевали водное пространство, что Протею казалось, что сейчас прибегут привратники.

Ульрих провёл их к скрытому лазу за подвесным мостом. Они вошли в канал, который обложили камнем на этрусский манер. Клоака являлась неровным тоннелем шести футов высотой, построенным ещё во времена императора Кокцея Нервы. Ответственный за копку защитного рва не учёл, что не стоит с ним совмещать клоаку: теперь все непотребства жителей бурга плавали под стенами. Запах стоял невыносимый.

— А потом они жалуются, что народ мрёт от мора, — обречённо произнёс Стиракс и заткнул нос. — Это было худшее из решений.

— Клянусь всеми богами, полную луну назад здесь воды было два вершка, — подметил Ульрих. — Откуда они столько натаскали?

— Видать, осушили Оронт, — сказал Стиракс.

— Ты, наверное, имел в виду Родан? — спросил Протей.

— Ну, или Родан. Чем пахнет? — Стиракс понюхал одежду.

— Подобие греческого огня, — пояснил Прокл. — Эта смесь горит не хуже.

— И для чего они заполнили ею ров? — сказал Прокл. — Чтобы римлян пугать? Так они сами с огнём помогут, ещё и дровишек подкинут.

— Может, от безнадёги? — спросил Протей. — Либо ты ошибаешься, либо советчики Аттала рубят ветку, на которой сидят. Зато они одной стрелой могут отправить нас в задницу Аида.

— Даже если заметят, то вряд ли пальнут. Только себе ведь хуже сделают.

— Сами сгорят, — подтвердил Стиракс — Огонь до неба поднимется.

— Боги! — воскликнул Гунн. — А решётка и в самом деле огромная.

От потолка до пола водосток перекрывала решетка с прутьями, которые едва могла обхватить ладонь Стиракса. Анион попробовал в одиночку поднять решетку: она со скрипом поднялась на несколько пядей. На подмогу галлу пришёл Кеннет, а следом и остальные. Гоплиты подняли решетку на пару локтей — и она встала. Они наделали столько шуму, что не оставалось никаких сомнений — за поворотом их встретят люди Аттала.

— Анион, вставь топор, — сказал Протей. — При отступлении нам любая минута будет дорога. Парень, куда теперь?

— Покои находятся во дворце.

Компания выбралась из каменного туннеля и оказалась у лестницы в караульную башенку. Протей никогда не был в северном гарнизоне, но увидел явные следы пребывания галлов. Грязные улицы и отвратительного вида дороги освещали редкие огоньки свечей возле караульных сторожек. Завоеватели даже умудрились выбить несколько камней дорожной кладки, которую делали на века. Дворцом называлось самое большое здание в гарнизоне из свежеспиленного сруба.

— Парень, теперь ты понял, почему Рим настолько могущественный? — спросил Протей.

— Убивать тысячами — это не могущество, — ответил Ульрих.

— Так говоришь, будто твой народ святой. Вы ропщете, ноете, да только неплохо себя чувствуете в наших домах, — сказал фракиец. — Да, Рим прибегает к беззаконию, но ты только взгляни на эту крепость. Вы присвоили её и всё, что смогли сделать — сколотить уродливое здание, которое язык не повернется назвать дворцом. Ты ещё не видел мост, что возвёл Траян, когда воевал с даками.

— Будто ты его видел, — пробубнил Гунн. — Просто повторил слова Кустодиана.

— Во всяком случае, я не солгал, что мост существует.

— Как же глупо, — ругался Прокл. — Как глупо!

— Что глупо? — прошептал Кемаль.

— Всё происходящее. Наёмники набивают руку на мелких заданиях. Нам же сразу поручили Аттала. Принесите мне его голову, — Прокл изобразил скрипучий голос префекта. — Что делать теперь?

— Что тут думать? — сказал Протей. — Режем префекта… тьфу! Режем Аттала и бежим.

— А тебя не смущает, что мы ещё никого не встретили? Раз уж конунг здесь, то где его свита? Где личная гвардия? Попахивает проблемами.

— Говори ещё громче, и проблемы точно появятся, — в сердцах ответил Протей.

Фракиец уже сам подозревал неладное. Он сожалел, что вообще пошёл за непонятным проводником.

Вход во дворец сторожили три привратника. Лазутчики подобрались к ним. Протей скомандовал: оба грека налетели на галлов и закололи их. Путь был свободен, что внушало ещё большие опасения.

Гоплиты оказались в просторной зале, похожей на тронную. Свет пары десятков свечей и редких луцерн с трудом разгонял мрак; вдали слышался редкий топот ног, мелькали тени слуг. Вдоль стен, от двери до деревянного кресла с высокой спинкой, выстроились колонны, вытесанные на греческий манер. Прокл подметил, что половина убранства, скорее всего, краденая. Протей уже изучал трон. Спинку украшали витиеватые росписи и мифические образы, на подлокотниках были высечены оскалившиеся челюсти волка и медведя.

— Мы надеялись обнаружить конунга в ночной зале? — фракиец обратился к Ульриху.

С каждой секундой Протей чувствовал себя всё большим дураком.

— Путь в покои идёт через тронную, — прошептал мальчик и указал на проход за креслом.

— Вижу, ты неплохо осведомлён.

Прокл уставился в глаза Ульриху. Тот отвёл их в сторону.

— Хватит! — воскликнул Стиракс. — Признайся, что ты нас облапошил.

— Если кто нас и облапошил, так это префект, — процедил Протей.

Эфиальт вынул нож и угрожающе подкинул. Ульрих понимал, что и шагу не ступит, как искусный грек поразит его. Вдалеке что-то с грохотом упало. Гоплиты резко повернулись на звук, и Ульрих скрылся за колонной.

Дубовая дверь открылась, и перед лазутчиками появилось уже знакомое лицо. За ним следовала процессия галлов-пехотинцев. Протей никак не мог вспомнить пришельца, пока Прокл не подсказал, что это наместник крепости — Артур.

— Латиняне! Снова вы! Я с женой вижусь реже, чем с вами.

— Всё-таки ловушка? — с грустью подвёл итог Гунн.

— Не совсем понял, почему вас привёл этот разгильдяй, — Артур посмотрел на колонну, из-за которой торчала голова проказника Ульриха. — Где Далак?

— Долгая история, — промычал мальчик.

— Хорошо. С тобой я потом разберусь. За Атталом пришли? Кто главный? С кем я могу разговаривать?

— Я поговорю с тобой, — прорычал Протей и сделал шаг вперёд. — Я главный, меня зовут Протей. Вы же не на пир нас пришли пригласить?

— Увы, нет, — Артур коварно прищурился. — Римляне отвечают за свои слова — этого у вас не отнять. Шли только уж очень долго, мы утомились ждать. Но всё же пришли, как и договаривались.

— Я ни с кем не договаривался.

— Ох, это ваше честолюбие, ваша гордыня и высокомерие. Мы так можем всю крепость сманить.

— Может, просто скажешь, где твой господин? — шутливо произнёс Протей. — Мы его прикончим и пойдём обратно.

— Аттал не появлялся в твердыне больше месяца, — лицо Артура посерьёзнело. — С тех пор как конунг отбил крепость, он не остается в одном месте дольше, чем на две ночи. Вам повезло: многие солдаты здесь не принадлежат конунгу и не подчиняются мне. Караульные спутали вас с квадами. Удивлён, что вы добрались до тронной. Мне бы не хотелось сражаться с вами или убивать. Но приказ есть приказ. У меня есть четкие указания насчёт вас.

— Ты нам условия ставишь?

— Да. Поймите, что живыми вы отсюда выйдете, только присягнув на верность конунгу или сдавшись в плен. В противном случае я должен принести Атталу ваши головы. Решайтесь!

Во дворец вошли ещё люди. Теперь галлы имели троекратное преимущество.

— А конунг подарит мне этого засранца? — Протей указал на Ульриха. — Если ублюдок станет моим рабом, то я готов трижды преклонить колено перед Атталом.

— Я не могу давать обещаний от его имени. Я жду ответ. Промедление будет расцениваться как отказ.

— Зачем Атталу отряд римских ланциариев? — поинтересовался Прокл.

— Знаешь, латинянин, я не обсуждаю приказы.

— Скажи напоследок, — процедил Протей. — Вы всё спланировали с кем-то из наших?

— Это не имеет значения. Последнее предупреждение.

Дверь снова отворилась. В залу вошли три человека в чёрных плащах. Незнакомцы сбросили одежду и вытащили клинки. Фракиец посмотрел на их пехотную броню, и в его душу закралось волнение. Он догадывался о личности незнакомцев.

— Упёрлись лбом в стену? — спросил низкорослый боец с тёмными пятнами на лице. — Ожидаемо. Я не желаю дружить с римлянами, особенно с этими, я хочу с ними биться. Меня зовут Бельфор. Скажете моё имя паромщику, и он провезёт вас через Ахерон без монет.

— Их нужно поймать, — твёрдо произнёс Артур.

— Сам лови их, наместник, — огрызнулся Бельфор. — Впервые слышу, что римлян надо ловить, как цыплят.

Артур поджал губы и ушёл за спины телохранителей. Солдаты приблизились к гоплитам и положили ладони на эфесы мечей. Долю секунды стороны внимательно изучали лица друг друга, на которых играли блики огня.

Галлы первыми не выдержали напряжения и бросились на римлян. Тронная зала огласилась криками. Эфиальт метнул нож в Бельфора, однако тот ловко отбил его мечом. Грек не растерялся и ловким ударом снёс с десяток свечей. Из-за сгустившегося мрака галлы замешкались.

Шум стоял невообразимый. Прокл подумал, что своими воплями они уже разбудили половину гарнизона. И подкрепление не заставило себя долго ждать: в помещение ворвались галлы с караульной башни.

Несмотря на меньшую численность, римляне сражались на равных. Гоплиты встали углом, обезопасив тыл. Крепкой стеной они противостояли галлам. Артур недооценил таланты противника, ибо галлы больше орали, нежели сражались.

Троица выродков Агареса какое-то время наблюдала за происходящим. Они не вмешивались, пока не поняли, что римлянам не нанесли никакого урона. Вместе с караульными они налетели на врага и частично нарушили строй со стороны Кеннета и Стиракса. Анион с Эфиальтом бились с двумя врагами. Гунн с трудом отбивал удары косматого варвара с клочком вырванных волос и старался не наступить на любимый лук.

Бельфор сумел вклиниться в круг Кемаля, Прокла и Кеннета, тем самым нарушив монолит. Гоплиты пытались его достать, но проворному бойцу всё было нипочём. Протей с присущей ему яростью устранял врагов одного за другим и жаждал столкнуться с более сильным противником. Соратники Бельфора остались позади. Они больше подбадривали бестолково атакующих галлов и критиковали их действия, нежели участвовали в бою.

Бельфор настолько быстро уходил от ударов, что иногда Прокл с Кеннетом попадали друг в друга. Наёмник нырял, кувыркался, уклонялся, ставил блоки и защищался от трёх клинков одновременно. Он делал это с такой лёгкостью, что на его лице даже не отражались испуг и усталость. Каждое его движение было отточенным, а удар — сильным.

В один момент Бельфор проскочил под размашистым ударом Кеннета, и, провернув очередной кульбит, порезал бедро пикта. Кеннет с криком рухнул на пол и отполз к стене. Бельфор не стал его добивать и сосредоточился на оставшихся соперниках.

Место Кеннета занял Протей. Они с Бельфором столкнулись в клинче и вышли из основного побоища. Прокл продолжил сражение возле Стиракса против соратников Бельфора и подоспевших галлов. Эфиальт срубил оставшиеся верхушки свечей, и бойцы потеряли бдительность. В полумраке галлы часто рубили своих, посему их поток заканчивался.

Протей с Бельфором сходились и расходились в дикой пляске, провоцируя друг друга. Фракиец выискивал бреши в защите Бельфора, а тот — в его. Протей впервые видел настолько своеобразное поведение мечника в бою. Тот сражался не так, как галл или римлянин. Его тактика постоянно менялась: Бельфор то стремительно шёл вперёд и, казалось, только боги и фортуна берегли Протея, то бился мерно и неторопливо. Но фракиец и тогда не мог достать его, несмотря на усилия.

Протей подумал, что если уцелеет, то предложит Кустодиану чаще менять пары бойцов на тренировках и пригласить лучших мечников из соседних центурий для обмена опытом. Фракиец понял, что привык биться с одними и теми же напарниками. Опасный выпад Бельфора прервал его размышления и вернул к реальности.

Боец свирепо наседал на Протея и отступал, успевая мимоходом ударить Прокла, Стиракса или любого, кто попадался под руку. Гунн старался держаться дальше от убийцы, ибо понимал, что не сможет ему противостоять. Протею удалось оттеснить Бельфора к галлам. Установилось временное затишье.

— Уходим! — донесся голос с улицы. — Артур сказал, чтобы мы их оставили. На то приказ Харольда. Изловим на выходе.

— Ты еще попробуй схвати этих угрей, — произнёс высокий боец, стоящий возле Бельфора. — Шустрые оказались твари!

Тяжело дышащий Бельфор схватил плащ и попятился к выходу. Остальные последовали его примеру. За минуту враги покинули залу, оставив после себя пару десятков тел. Анион принялся добивать раненых, а Прокл решил осмотреть Кеннета.

— Идиоты, — задыхаясь, проговорил Протей. — Больше своих положили. Если в армии Аттала все такие кретины, то Август через два дня отпразднует триумф. У нас все живы и здоровы?

— Не совсем, — крикнул Прокл. — Кеннет потерял много крови.

— Великая фортуна! Просто невероятное везение! — сказал Стиракс. — Куда они делись?

— Не радуйся, — ответил фракиец. — На улице нас ждёт пара легионов. Если бы нас приказали убить — то мы бы уже дрались за удобное место в лодке у паромщика.

— Вот уж обнадёжил, Протей! Чувствуете? — Гунн подёргивал ноздрями. — Горелым пахнет.

Гунн сорвался с места и побежал к двери. Он толкнул её, но та не поддалась. Стиракс приложил ухо к двери и услышал беглую речь и крики.

— Проклятье! Нас подожгли.

— На улицу выкуривают. Всё-таки мы им нужны живыми, — Протей лихорадочно соображал. — Идём в коридор за троном, ищем окна, бойницы или любую дыру, через которую можно выбраться.

— Но зачем мы им живыми? — недоумевал Стиракс. — Что за поблажки?

— Обсудим позже, — пробасил Анион. — Протей прав. Нужно искать пути отхода.

— Кеннет не может идти, — сказал Прокл.

— На его месте я бы уже попросил, чтобы меня прирезали. Если не может ходить, значит, останется здесь, — сказал фракиец.

Кеннет поднял взгляд и бесстрастно посмотрел на Протея.

— Не надо вот тут давить на жалость. На моём месте ты бы поступил так же.

Неожиданно Кеннет поднялся на ноги и с силой схватил Протея за грудки.

— Да я ещё вас всех переживу, — прошипел пикт. — Веди нас на волю, фракиец!

Гунн взял лук и ринулся в проход за троном. Набрав свеч, гоплиты двинулись за ним. Прокл предложил Кеннету помощь, но тот отмахнулся и, хромая, побежал вслед за побратимами.

Тёмные коридоры петляли, и Стиракс пытался найти потайные лазы или хотя бы окна, однако на пути ничего не попадалось.

— Куда бежать? — в отчаянии бросил Стиракс. — Мальчишка нас одурачил.

— Не останавливайся! — Протей грубо толкнул соратника.

Спустя пару минут они оказались в кладовой, которая освещалась синеватым светом луны из оконца. Над сундуком у стены было вырезано большое окно, через которое мог пролезть и Анион.

— Боги! Похоже, мы делаем очередную глупость, — сказал Стиракс. — Да у них всё наперёд просчитано. Уверен, на крыше нас уже ждут палачи Аттала.

— Почему-то нам позволяют уйти, — сказал Протей. — Почему и по какой причине — сейчас даже думать не хочу.

Фракиец подсадил Стиракса. Взобравшись, Гунн раскрыл створки окна. Он осторожно выбрался наружу, осмотрелся и поманил остальных. Крупные бойцы и раненый вылезли первыми, последним в окно юркнул Кемаль, которого не нужно было подсаживать.

— Они и в самом деле подожгли дворец! — сказал Стиракс, осматривая зарево над гарнизоном.

— Это не дворец, — ответил Прокл, — а погребальный сруб. Дворец они бы ни за что не спалили. Хотя могу и ошибаться.

— Странно. Слишком всё просто.

— Снова в дерьмо? — спросил Прокл, глядя на ров.

— Выбирать не приходится, — ответил Протей. — Прыгаем в воду и к берегу, иначе нам конец. Ох, и попадётся же мне этот гадёныш Ульрих! Шею сверну, как петуху!

— Сами виноваты, — сказал Прокл и толкнул Эфиальта.

Грек стрелой влетел в воду, вынырнул и тут же погрёб к берегу. Галлы всё же не были настолько глупы, как думал Протей: они быстро заметили бегство. В окне появились руки и чья-то голова. Анион с громким ругательством отсек кисти непрошенному гостю и ткнул его мечом в висок. По стене уже мчались дозорные.

Стиракс поднял лук и принялся отстреливать бегущих врагов, словно кроликов. В темноте стрелы летели незаметно, и каждое жало находило цель. Галлы разили не так метко, как Гунн.

Один за другим гоплиты ныряли в ров, пока на стене не остались Протей со Стираксом.

— Поторопитесь! — крикнул Гунн. — Я половину колчана уже истратил. Мне нечем отстреливаться.

Фракиец с криком прыгнул в ров, Гунн сиганул следом. От тошнотворного запаха Протея чуть не вывернуло наизнанку. Фракиец опасался, что галлы подожгут горючую смесь во рву, но понял, что они не станут изводить её на горстку римлян. Со стороны центральных ворот к гоплитам ретиво мчались кавалеристы.

Едва все гоплиты собрались на берегу, как вперёд вышел хромой Кеннет.

— Со мной ведь уже всё понятно, да? Я не чувствую ногу. Возьмёте меня с собой — припрут всех. А так я дам вам фору в несколько минут. Бегите во весь опор.

Никто не стал спорить. Анион обнял побратима, крепко сжал его длань и поцеловал. Кеннет пролез пальцем в рану и расковырял её. От чудовищной боли к нему на миг вернулись сила и ясность ума. Пикт обмазал лицо кровью и пошёл на кавалеристов.

Гоплиты дали дёру и половину мили пробежали без остановки. Только Кемаль видел, что Кеннет не успел ничего сделать: всадники снесли его одним махом. Эфиальт задал высокий темп бега, который не все могли выдержать. Спустя четверть часа гоплиты нашли лощину, в которой решили переждать поиски. Едва волны улеглись, как Стиракс упал на колени и в сердцах застонал.

— Пусть валяется, — сказал Протей. — Нервишки, видать, не выдержали.

— Что ж у нас получается, — сказал Анион, — нас во второй раз надули. Кажется, пора надеяться только на себя.

— Даже удивительно! — задыхаясь, произнёс Прокл. — По всей Галлии о нас ходит такая слава, а попадаемся на крючок, как дети.

Никто не ответил.

— Проверьте руки и ноги, — строго произнёс фракиец. — Мы не знаем, с какими мракобесами имели дело. Иберы любят вымачивать лезвия в ядах. Вдруг кого-то порезали.

— А этот Бельфор хорош, — Стиракс вернулся к реальности. — Даже Протей за ним не поспевал.

— Эфиальт бы с ним быстрее справился, — сказал Протей.

— Сомневаюсь, что с ним вообще кто-то справится, — задумчиво произнёс Стиракс.

— Вас волнует какой-то солдат? — сказал Прокл. — Давайте думать, что скажем легату.

— Давай по порядку, — сказал Протей. — Кто отправил нас в гарнизон? Веспасиан. Он и есть продажная крыса Аттала. Мы должны рассказать об этом.

— Как ты себе это представляешь? — горячо возразил Стиракс. — Здравствуй, префект! А ты часом не водишь дружбу с Артуром?

— Я всё же не понимаю, зачем префекту отдавать своих людей Атталу? — сказал Прокл. — Или подставлять под удар. Мы и правда дважды сели в лужу, но какой у нас был выбор? Нам дважды сказали, что источник проверенный, а что в итоге? Нужно поговорить с наставником.

— Веспасиану заплатили достаточно, чтобы заглушить его совесть, — сказал Кемаль.

— Довольно! — пресёк Протей. — Ищем воду и возвращаемся в гарнизон. Только в этот раз без проводника. Даже если за него поручится сам Август Константин, откажемся. Понятно?

Бойцы отдышались и выбрались из укрытия.

В то время как гоплиты возвращались в гарнизон, возле врат Алайсиаг стояли Агарес и Бельфор, обсуждая произошедшее.

— Учитель, зачем они вам понадобились? Это римские волки. Они не поддаются дрессировке. Таких только убить.

— Кемнеби же поддался. Вам бы только резать.

— Сожгли целый дворец, никого не поймали. Сказали, что проволочек не возникнет, мол, простые лазутчики.

— Как видишь, не простые. А дворец Атталу отстроят за день. У него рабочих рук не счесть.

— Но вы же понимаете, что во второй раз их уже не заманить?

— А мне и не нужны все. Хватит одного или двух.

Агарес с ухмылкой взглянул на ученика и ушёл в крепость.

III

Римская система оповещения между городами и каструмами на столетия обогнала своё время и была незаменимой в период правления Августа Константина. Пропреторы и наместники сразу узнавали о волнениях в империи, ведь сообщения преодолевали сотни миль за сутки. Впервые в истории систему оповещения кострами обогнали галльские мальчишки.

Едва войско Аттала покинуло сборный пункт, как молва об этом донеслась до Веспасиана в Массилию меньше чем за половину оборота солнца. Стоило префекту узнать, что численность войска конунга превышала пятьдесят тысяч голов, как он предоставил Эпихариду самому решать проблему. Но, дабы выслужиться перед Августом, Веспасиан снял часть массильского гарнизона и распорядился о сборе войска.

Ожидалось, что Аттал дойдёт до гарнизона Хлора за два дня, однако к этому времени прибыли только конные разведчики. Веспасиан сравнивал нашествие алеманнов с женитьбой молодых: он знал дату торжества, но всё равно волновался.

Эпихарид отправил Тита на переговоры с людьми Аттала. От конунга пришёл Харольд, который без прелюдий выложил притязания своего господина: от римлян требовалось покинуть гарнизон и снять все торговые пошлины на аквитанском тракте. Конунг даже разрешил угнать с собой весь скот и обещал, что римляне смогут беспрепятственно покинуть крепость по массильскому тракту.

Харольд получил категоричный отказ, и все разошлись по лагерям. Алеманны готовились к осаде, римляне — к обороне. Когда войска Аттала выстроилось в миле от крепости, римские лазутчики смогли оценить всю мощь врага.

В распоряжении конунга было почти пятьдесят тысяч пехотинцев, две тысячи кавалеристов и около сотни осадных машин в разобранном виде, которые Аттал забрал из гарнизона Германика. Помимо прочего, он привёл полторы сотни берсеркеров для сражений внутри крепости, а также нанял греческих, римских и сирийских подрывников и инженеров.

Алеманны вырубили перелесок, чтобы установить лагерь. Конунг перенял устройство римского каструма, однако считал, что смог усовершенствовать его. Теперь лагерь мог быстро перемещаться в случае нападения. Перед каструмом выкатили осадные орудия, чтобы припугнуть римлян, однако защитники гарнизона не испугались вида стальной реки и метательных орудий.

Пока в крепости готовились к обороне, молодой трибун Тит поручил Кустодиану вывезти женщин и детей из гарнизона. Спартанец, скрипя зубами, принялся выполнять, как ему казалось, унизительный приказ. Но когда повозки уже снарядили, Кустодиану сообщили о том, что путь на Массилию отрезала галльская разведка.

Эпихарид знал, что совесть не позволит ему сдать гарнизон, посему тщательно готовился к обороне. Пропретор понимал, что Атталу нужен выход на Массилию и он ни за что не оставит в тылу римскую твердыню. Эпихарид не спал уже четвертую ночь и дни напролёт проводил возле крепостной стены. Пропретор знал, как оборонять крепость Хлора, ведь ему уже доводилось защищать гарнизон от галлов на протяжении трёх месяцев.

Крепость состояла из двух частей: самого форта — урбса — и окружённого стеной придела — помериума. История крепости начиналась с придела, где почти год простоял один из легионов Гая Юлия. После ухода легионеров зимние квартиры заселили галлы, а во время похода Гая Германика легионеры снова установили здесь каструм и заложили первый камень крепости. Позже поселение обнесли стеной, и с появлением легионов кладка становилась всё прочнее.

Так цитадель разрослась до размера небольшого города, способного вместить почти три легиона. Эпихарид сомневался, что алеманны сумеют проникнуть в укреплённую часть крепости, однако ветхие стены придела могли взять в первый же день. Расширение стены требовало много времени и камня, которым Веспасиан не желал делиться. Однако при появлении войска алеманнов возле гарнизона всё же нашлись камни, посему солдаты денно и нощно укрепляли придел.

Перед второй стражей римляне услышали скрип колёс обозов и осадных машин. Алеманны готовились к атаке. Легионеры облепили крепостные стены в ожидании первых выстрелов онагров. Солдаты делали ставки: сладят ли алеманны с инженерными достижениями римлян? Попутно они вглядывались во тьму, откуда враг на фоне костров казался пятном на горизонте.

У римлян насчитывалось около пяти сотен луков — больше солдат на стене придела не помещалось. Остальное войско — гастаты, служившие в легионе Эпихарида больше пятнадцати лет. Большинство защитников были опытными мечниками, но их умения меркли на фоне численного преимущества алеманнов.

С первым лучом солнца орудия подкатили к крепости на расстояние трёхсот шагов. Раздались первые выстрелы. Эпихарид ожидал нападения ближе к ночи, однако Аттал вновь показал свою нетерпеливость. Палили беспорядочно. Однако это не имело значения, так как снаряды были зажигательными.

Легионеры, готовые к подобному раскладу, тушили пожары и с двойным усердием стерегли продовольственные склады. Выстрелы не прекращались ни на минуту и каждый час в бой вступали новые осадные машины, которые проворно собирали инженеры Аттала.

Постепенно выстрелы становились всё более точными. Многие строения в помериуме горели, и солдаты не могли справиться с пожарами. Огненные шары лились адским дождём, которому не было конца. Однако запасы Аттала хоть и были велики, но далеко не безграничны: зажигательные снаряды заканчивались и сменялись камнями. Обстрел затихал, ибо тяжёлые снаряды требовали больше времени для перезарядки.

Кустодиан командовал когортой, которая тушила пожары. Одна конюшня уже сгорела дотла, барак помериума остался без половины крыши, льноводческую ферму безуспешно пытались потушить. Спартанец знал, что всё можно отстроить заново, однако переживал из-за утраты одного из продовольственных складов.

Эпихарид иногда поднимался на крепостную стену и смотрел в сторону лагеря Аттала. Обстрел продолжался до самой ночи. Небольшие остановки давали римлянам возможность устранить последствия. Во время перерывов Аттал выбирался из шатра в ожидании белого стяга, однако Эпихарид даже не думал сдавать крепость.

К полуночи с Арелата пришли двадцать обозов амфор с греческой смесью, и вечером представление из огня и камня возобновилось. С наступлением темноты атака усилилась.

От интенсивного обстрела огонь попал и в саму крепость, отчего женщины поддались панике. Несмотря на запрет легата, многие покидали крепость и убегали в перелесок недалеко от форта, надеясь окольными путями выйти на массильский тракт.

Кустодиан смотрел на придел с высоты крепостной стены, раздумывая о том, что ни разу не видел подобного зрелища. Камни трескались от огня и снарядов, дерево превращалось в прах, горела земля и вода в колодцах.

Придел стал геенной огненной, где вместо грешников с криками и воплями стайками бегали легионеры. Они походили на муравьев в колонии. Таскали воду, сквернословили, требовали боя и проклинали небеса. Римляне не могли ответить врагам, ведь луки не доставали до баллист, а пехотинцы алеманнов не приближались на расстояние выстрела.

Ночной обстрел подавил боевой дух легионеров, ведь пламя зажигательной смеси не могли потушить даже водой. Огонь во мраке внушал ужас. Песок закончился, и солдаты просто прятались в места, куда не доставал огонь. Во время обстрела от пожара и обвалов погибла пара сотен легионеров.

Кустодиан спустился к солдатам, взял уже привычную центурионскую палку и принялся колотить легионеров, угрожая расправой на месте или децимацией. Часть стены разрушилась и обвалилась, похоронив под собой нескольких солдат. Многие выжили, и их крики доносились из-под завалов. Кустодиан направил людей растаскивать камни.

К следующему утру зажигательные снаряды закончились. Инженеры алеманнов перенастроили баллисты и теперь с поразительной точностью обстреливали центральные ворота. Силы одной или двух баллист было недостаточно, поэтому все баллистарии Аттала сосредоточились на одной цели.

Петли заскрипели, раздался треск дубового массива. Отряд лазутчиков, который под покровом ночи подошёл к крепости и простоял до утра, с нетерпением ждал, когда ворота сломаются. С каждым попаданием железная обшивка гнулась, куски дерева с треском отваливались. Обстрел прекратился, и алеманны подбежали к воротам с осадным молотом.

Лучники на стене встретили их градом стрел и сумели отбить первую волну. На второй заход нападавших пришло уже в два раза больше. Одна половина подхватила бревно, а вторая прикрыла их обитыми кожей щитами. С противоположной стороны на ворота налегли легионеры с досками и подпорками. С поразительной скоростью они устанавливали перегородки, забивали доски, клепали и латали дыры. Алеманны несколько раз ударили молотом по двери, однако та не поддалась. Они отбежали в сторону, и баллисты продолжили свою разрушительную работу.

Наступил вечер. К крепости стягивалось всё больше пехотинцев и кавалеристов. Они орали, гремели щитами, дрались и заражали остальных солдат яростью перед штурмом. Лучники при виде раскрашенных нелюдей приходили в неистовство — им не терпелось дать достойный ответ.

Ещё два часа ворота обстреливали, пока они не слетели с петель. В проход хлынули алеманны, которых тут же встретил крепкий монолит гастатов. Римлянами руководил Кустодиан. Они стояли твёрдо, без намёка на страх и попытки бегства. Лучники отошли за навесы, которые появились на стенах благодаря строительным начинаниям Эпихарида. Теперь римляне стали недосягаемы для вражеских лучников за стеной и разили берсеркеров в спины.

Центурион Леонид руководил обороной и установкой новых ворот. С трудом поток алеманнов удалось остановить. Запертых в крепости окружили и добили. Аттал слишком много поставил на берсеркеров. Он не подумал, что в темноте и закрытом пространстве головорезы бились не так хорошо и слаженно. Всего за час римляне с минимальными потерями уничтожили вражеский отряд. В этот день алеманны успокоились и более не штурмовали крепость.

Пока одни копали яму и таскали тела, другие обтесывали камни и разводили раствор. Римляне установили новые ворота. Будь у них больше времени, то они укрепили бы их обшивку стальными листами. Солдаты поменяли камни в пролёте, потушили пожары, перенесли знамена из поврежденного сигнорума и вычистили помериум. Из руин вновь возвели цитадель.

Эпихарид напомнил легионерам, что сила и преимущество римлян заключались в способности возрождать жизнь в тех местах, где другие видели пустыню. В легионе всегда находились умельцы на любой лад: от каменотёсов до ювелиров и оружейников.

После подсчёта нанесённого ущерба и числа погибших солдаты сникли. Они удручённо отправились укреплять стену помериума. Эпихарид приказал выдавать паёк строго на одного легионера, а воров убивать на месте. Пропретор понимал, что если Аттал не возьмёт крепость приступом, то обложит её кольцом, дабы обречь защитников на голодную смерть.

***

Аттал смотрел на дымящуюся крепость и игрался с застёжкой на ножнах. Он не ожидал, что такое незначительное препятствие окажет яростное сопротивление. У конунга закончились камни и зажигательные снаряды. Неделю назад у солдат захватывало дух от количества обозов. Но оказалось, что запасов камня едва хватило на сутки. Аттал не знал, кого обвинять в сложившейся ситуации. Перед советом военачальников он пригласил Харольда.

— Думаю, ты понимаешь, что вожди ожидали других результатов? — недовольно произнёс Аттал. — Громче всех кричит Ориг.

Харольд предвидел вспышку гнева конунга, но держался с присущей ему выдержкой.

— Терять людей в осаде — обычное дело.

— Почему у нас ничего не вышло? Мы сделали так, как нам сообщили, стреляли в места, которые нам указали. Они бы не успели установить новые ворота, если бы я отправил в крепость десять тысяч человек. Сейчас проход укреплён, камней нет. Что прикажешь? Камни собирать? Солдаты надо мной смеются.

— Не нужно собирать камни. И солдаты над вами не смеются. Не понимаю, почему Ориг не явился на общий сбор.

— Он присягнул на верность моему отцу, проклятый назорей. Ориг обязуется выступить на моей стороне только в том случае, если враг титулом будет не ниже Цезаря. Префекты и легат ему, видите ли, не ровня. Посему мы воюем, а он прикрывается христианской моралью. А его квады нам бы пригодились. Ведь их почти столько же, сколько нас, алеманнов.

Харольд умолк. Он не хотел продолжать беседу с конунгом. Харольд не видел стержня в этом человеке. Аттал отрастил бороду и напустил вид мудреца, считая себя правителем с большой буквы. Харольд знал, что это далеко не так, ведь единственным достижением Аттала, и то благодаря фортуне, было родство с Матайесом.

Конунг не умел распоряжаться дарованными ему богатствами. От любой неудачи он опускал руки и жаловался на весь мир. В случае же благоприятного исхода все лавры приписывал себе. Агарес часто говорил, что Аттал слабый вождь, когда дело доходит до действий. Зато словами конунг подначивал всех.

Но иногда наступали минуты просветления, когда голову Аттала посещали мысли, недоступные даже Харольду. Это и останавливало советника от бегства с высокого поста, хотя истинной причиной всё же было большое жалованье.

— Что молчишь? — бросил Аттал. — Ты же предложил мне свой план. Ну обстреляли мы их, а дальше?

— Никто не говорил, что будет легко.

— За такой ответ тебя надо не выпороть, Харольд. Нет! Шкуру спустить! Нам всем при рождении сказали, что не будет легко, — Аттал сжал кулаки. У него начал косить один глаз. — К вечеру прибывают вожди, которые дали мне своих людей. И они спросят, почему мы не взяли крепость?

— Если прямым приступом не возьмём крепость, то есть ещё один план, — сказал Харольд. — Но он сомнительный и требует глубокой проработки. Не стоит ждать, пока я его продумаю.

— Пока ты думаешь, у нас гибнут люди. Сомнительных планов мне с три короба наплетут мальчишки из таверны. Может, взять одного на твоё место, раз уж разницы нет?

— Конунг располагает огромными силами, — Харольд чувствовал гнев Аттала: его глаз ушёл к носу. — Мы можем год отправлять на гибель по тысяче человек каждый день, и наше войско не поредеет. В конце концов, можно и не отправлять солдат на штурм. Гарнизон обложили со всех сторон, римлянам некуда деться.

— Я не могу столько ждать. Да и конунги не согласятся обрести независимость таким способом.

Харольд хотел сказать, что слёту никто не берёт крепость, чаще надолго увязая в осаде, однако поостерегся высказывать свои соображения вслух. Вместо этого он хладнокровно произнёс:

— Константин сюда не явится. Он не считает нас, алеманнов, угрозой, посему даже не дёрнется. Вот когда мы возьмём гарнизон, он подумает.

— При чём здесь Константин? — Аттал тяжело вздохнул. — Какой у тебя был план? Выкладывай. Почему мы не можем приступить к нему сейчас?

— План удивительно прост. Нам нужны толковые подрывники. Я долго их искал, но никого не нашёл в пределах Арелата. В Лютеции жил старый солдат, который служил ещё в армии вашего деда, да тяжёлая хворь отняла сей светлый ум. Но Калваг нашёл пару мастеров в Иберии.

— Ох уж эта Иберия! Кого там только нет. Мастера на все руки.

Аттал отвернулся и посмотрел на холст, на котором стояла фигурка крепости. Харольд наблюдал за медленно растекающейся по лицу конунга улыбкой.

— Что смешного?

— Ничего. У меня тоже есть идея. Признаюсь, мы словно поменялись мыслями. Это ведь я — сын Матайеса, грубый мужлан и человек без вкуса, а ты, мой советник, натура тонкая, огранённая и многим непонятная. Твой план слишком топорный и неясный, бритт.

— В чём заключается Ваш план, мой конунг? — насторожился Харольд.

— Я слышу в твоём голосе глумление? — осведомился конунг.

— Ни в коем случае. Даже мысли такой не было, — поспешил оправдаться Харольд. — Так какой план?

— Гарнизон обороняет Эпихарид?

— Да, мой конунг.

— Что он за человек? Я знаю его, но мне интересно услышать твоё мнение. Сравнить, так сказать.

— Его не подкупить, не напугать. У него есть свой кодекс чести, которого он придерживается…

— Думаешь, один человек способен организовать оборону?

— В прошлый раз мне хватило пяти минут, чтобы гарнизон оставили, — сказал Харольд. — Центурион пропретору не ровня, поэтому я думаю, что да. Один человек способен организовать оборону.

— Неподкупный, не из пугливых, — повторил конунг. — Да, я такого же мнения о нём. А ещё он пропойца, бабник и казнокрад, который не любит, когда кто-то крадёт больше него. О чём я говорил?

Аттал закрыл глаза, пару раз глубоко вдохнул и посмотрел на Харольда. Косой глаз встал на место. Советник выдохнул, почувствовав, что опасность миновала.

— Обезглавить войско и крепость наша!

Аттал рубанул ребром ладони по воздуху.

— Это у меня-то план топорный?

— Неужели мерзавцы Агареса не справятся? Агарес! — Аттал крикнул. — Агарес!

Привратник вошёл в шатёр и поклонился.

— Позови Агареса. Он мне нужен.

Перс появился через полчаса. Всё это время Аттал ругался на медлительность Агареса и упрямство Харольда, который не соглашался с задумкой конунга.

Аттал подозвал Перса к столу, налил вина и склонился над картой.

— Насколько сложно проникнуть в крепость незамеченными?

— Если будет осада, как сегодня, то без проблем, — уверенно ответил Агарес. — Что нужно сделать?

— Убрать Эпихарида. И по возможности всех легатов. Ты ещё способен возглавить своих ночных мышей?

— Вполне. Если сломать ворота и взять хотя бы территорию возле крепости, то и прятаться не придётся.

— Ты не понял. Со сломанными воротами это и баба сделает. Но второй раз мы их уже не отворим. Я могу только отвлечь силы римлян на оборону. Ты должен провернуть всё так, чтобы они от безнадёги сами открыли ворота крепости.

— Мне нужно подумать. Сколько у меня времени?

— За неделю управишься?

Агарес не любил, когда Аттал испытывал его на прочность, на способность выполнить невыполнимое.

— Если богам будет угодно, то справлюсь и за три дня, — твёрдо ответил Перс. — Позволите идти?

Аттал кивнул. Перс поклонился и пошёл к выходу.

— Нужно было дать ему на закуску Кустодиана, — бросил вслед Харольд.

— Везде не поспеть. У меня есть ещё одна мыслишка, и, кажется, она лучше твоих подрывников и Агареса. Хотя перс всё же понадобится.

Аттал ждал три дня, прежде чем из Арелата пришли обозы с зажигательными снарядами. Разведчики сообщили, что III Галльский легион под управлением легата Филоника направился к гарнизону. Конунг знал, что перс ещё продумывает способы проникнуть в крепость, посему не стал ждать и пошёл на новый приступ.

***

В гарнизоне трёхдневное затишье использовали продуктивно. Дверь укрепили так хорошо, что даже сами защитники не могли её открыть. Настругали стрел и вооружили луками ещё две сотни человек. Чтобы не тратить продовольствие, часть женщин вывели из крепости в обход перекрытого тракта.

Пайки по очередному приказу пропретора выдавали теперь два раза в день вместо трёх. За воровство с лёгкой руки Эпихарида двух оголодавших легионеров пригвоздили к столбам, а вору, который пытался увести лошадь, отрубили голову.

Едва дисциплина восстановилась, как Кустодиан поссорился с Эпихаридом. Трибун предлагал выйти из крепости и дать бой, однако пропретор считал, что у них недостаточно сил. Легат Тит предложил покинуть крепость и выйти к Массилии. Эпихарид обругал юнца и сравнил с проституткой, которая всю оборону ныла, а во время затишья попросилась под крылышко наместника Урания. Но пропретор понимал резонность такого соблазнительного предложения, ведь даже разведка Калвага не могла нанести легиону значительный урон на тракте.

Как бы ни изворачивался Эпихарид, Аттал всё же нашёл подход к приделу. В очередную ночь алеманны приступили к разрушительной атаке. На одно ложе баллист ставили по несколько амфор, отчего огонь разлетался гроздьями и попадал в людей.

Крепость огласилась нечеловеческими воплями и наполнилась запахом горелого мяса. Легионеры сдирали с себя кожу и умоляли закончить их мучения. Баллисты подогнали ещё ближе, и теперь загорелся урбс. Защитников на стене остались считанные единицы, посему алеманны смогли подобраться к крепости. Они накапливали силы и ждали, когда смогут снова снести ворота.

Когда Аттал убедился, что римляне заняты тушением пожара, то приказал баллистариям обстреливать врата. Они загорелись после первого попадания. Последующие выстрелы лишь усиливали беснующийся жар греческого огня. Такой подход в скором времени принёс плоды: дверь, неподвластная ударам камней, лопнула от напора огня.

В проход хлынули алеманны, которых в этот раз было около пяти тысяч. Римляне построились в плотную фалангу вдоль почти всего придела. Алеманны налетали на римлян, словно на волнорез, и с каждым всплеском в море уносило всё больше тел. Лучников на стене перебили; первую линию гастатов раздавила толпа, которая становилась всё больше. Ни о каком восстановлении ворот уже не было и речи. Римляне отступали.

Эпихарид находился в ряду триариев и потихоньку отводил войско в крепость. Он понимал, что их сметут числом, и не хотел проливать кровь легионеров.

Алеманны уже хозяйничали на территории придела. Они жгли уцелевшие постройки, угоняли скот к лагерю, добивали раненых и насиловали женщин, которые остались в приделе и перевязывали раненых после обстрела. Нападавшие озверели сердцем и устроили настоящую резню. Таков был приказ Аттала — не щадить ни старых, ни младых, убивать с особым цинизмом и жестокостью.

За два часа территорию придела вычистили от римлян. Выжившие спрятались в крепости. Алеманны подогнали баллисты и онагры ещё ближе, чтобы начать обстрел форта. Стену вокруг придела принялись разбирать, чтобы выстрелы с осадных машин беспрепятственно достигали цели. Пока алеманны закапывали мертвецов в общей яме, римляне готовились к обороне урбса.

Несмотря на успехи, Аттал не отказался от первоначальной задачи. Подрывники, коих нанял Харольд, прибыли в лагерь к концу недели. Для их прикрытия требовалась очередная атака на форт, чьи стены стерегли караульные. После долгих раздумий Аттал решил, что стоит накопить силы для одного общего удара.

Саперы готовились к подрыву, баллисты — к очередному обстрелу; Агарес рыскал вместе с нетопырями вокруг форта и искал слабые точки. По совету Харольда Аттал отправил к Массилии войско под руководством Калвага. Его задачей было вывести из строя или хотя бы задержать легион Филоника.

Ощущение беды повисло в воздухе. Римляне готовились к очередному отражению атаки, которая обещала быть очень упорной.

IV

Всю неделю в Массилии судачили только об осаде гарнизона. Одна часть солдат рвалась на помощь, вторая рассуждала о маловероятном вступлении массильцев в войну. Все сошлись на мнении, что Аттал не возьмёт форт приступом. А римляне будут до последнего отсиживаться в крепости, подчиняясь мятущемуся эго Эпихарида, который не желал сдаваться в плен.

Филипп, будучи одним из центурионов массильского легиона, даже задумал посетить гаруспиков, чтобы узнать будущее массильской цитадели. Но бросил эту затею после того, как подумал о том, что дороговизна ритуала вряд ли обеспечит римлянам благоприятный исход. Целыми днями Македонец слонялся по городу. Обходил все таверны и напивался до обездвиживания.

Уже который день Филипп ходил сам не свой. Он скучал по объятиям Вирсавии и ругал Кустодиана, который заблаговременно не позаботился о спасении женского населения форта. Филипп умудрился услужить префекту, посему ему дозволили посещать преторий.

В свободное от блужданий по городу время Македонец развлекался тем, что пил вино, а после разбивал кувшины и кубки. Филипп так много пил, что в претории не осталось бьющейся посуды, и он начал швырять в стены серебряную. От столкновения со стеной блюдца издавали глухой стук, а вот стаканы оглашали звоном всю комнату. Филиппу особенно пришёлся по вкусу тяжёлый серебряный кубок легата, на котором изображалась война с квадами двухсотлетней давности. Центурион швырял его с особым остервенением.

— Гера! Верни меня в Рим!

Он злился на Кустодиана и судьбу. Но в то же время понимал, что если бы не странная рокировка легатов, то сейчас бы он руководил обороной крепости. Да, Аттал рассчитывал на него, но Домициан словно почувствовал, что под его носом плетут интриги.

Теперь Филипп томился в Массилии, а Эпихарид морочил голову Атталу в гарнизоне. Македонцу не было дела до римской жажды власти и большой войны. Он считал себя обычным наёмным солдатом на службе у римского государя.

В дверь постучались, а спустя миг — открыли с ноги. В комнату влетел легат Филоник. Следом за ним ковылял посыльный пропретора Домициана Кастул. Филоник тут же взял кувшин и налил себе бокал вина до краев. Пока он пил большими глотками, стояла тишина. Легат с громким стуком поставил пустой кубок на стол и обратился к Кастулу:

— Чего молчишь? Вещай.

— Что случилось? — растерянно произнёс Филипп.

— Думаю, ты в курсе, что я снялся с лагеря? — сказал Филоник. — У меня был приказ пропретора, но в армии даже среди них есть те, кто наиболее приближен к Августу. Эпихарид имеет меньше влияния, нежели Домициан, посему легионы Галлии стали жертвой бумажной волокиты более маститого легата.

Филоник замолк и вздохнул, обреченно качая головой. Он не желал подчиняться неразумному, по его мнению, приказу, однако кодекс легиона запрещал самочинства. Хромой осведомитель Домициана присел на стул.

— Мой господин велел мне мчаться быстрее ветра. И вот я здесь. Пропретор Эпихарид ждёт помощи, и сей славный муж уже отправился на подмогу, однако у господина Домициана, а точнее, у великого доминуса Константина, другие планы на Филоника. Пропретор Домициан знает о твоём разжаловании, Македонец. Он подчеркнул, что сейчас нет достойной замены, посему решил взять, что имеется, — Кастул извлёк из-за пазухи свиток и передал Филиппу. — В префектуре Востока зреет угроза в лице Августа Лициния. Нашему Августу Эпихарид нужен как воздух, но пропретор обороняет гарнизон. М–м–м, одним словом — сам прочитаешь.

Филипп бегло пробежался по письму, затем прочёл ещё раз, уже медленно. Домициан восстанавливал его в должности легата и приказывал возглавить легион Филоника. Тот должен был ехать на восток, чтобы возглавить IV Сарматский легион.

Пока Македонец знакомился с письмом, Кастул незаметно для Филоника передал ему ещё одну записку. Из неё Филипп понял всю абсурдность сложившейся ситуации, о чём, конечно же, не мог рассказать Филонику. Тот так нервничал, что не заметил подвоха. Восстановленный в титуле легат Филипп скривил губы в ухмылке и вернул приказ Кастулу.

— Даты нет, — сказал Филоник.

— Господин сказал, чтобы вы решали вопросы в пределах своих возможностей. Мол, даю приказ, а договаривайтесь сами. Ты же читал письмо, — протянул Кастул, — прошу — не тяни кобылу за хвост.

— Выходит, я забираю твой легион, Филоник?

— Неслыханная наглость! — вскипел тот, но тут же успокоился. — Однако мы солдаты, Македонец, и подчиняемся приказам, посему отдаю тебе моих ребят. Как жаль, что у Эпихарида, в отличие от Домициана, так мало власти в Галлии.

Филоник осторожно извлёк фалеру с лорики сегментаты и передал её Филиппу.

— Это награда за победу в битве с вандалами. Это моё личное достижение, но так повелось, что регалию легиона может носить только его легат. Прими с честью и передай соратнику, когда тебя опрокинут, как и меня.

Филипп отложил диск в сторону. В его кирасе не было ни одной выемки для ветеранских медалей, ведь всю жизнь он служил делу в тени Кустодиана.

— Вечером в Рим отплывает торговое судно, — сказал Филоник. — На Марсовом поле я заберу легион, с которым отправлюсь в лагерь под Никомедией. Ты же сегодня вместе с легионом выдвигаешься к гарнизону Хлора, Македонец. Солдаты голодные до сражения. Лишнего поощрения не требуют, — Филоник осмотрел валяющуюся на полу посуду. — Приди в чувство и иди к Эпихариду.

Филоник отбил кулаком по кирасе и вышел из комнаты. Кастул откланялся и ушёл следом. Филипп налил вина и опорожнил кубок.

После этого легат сразу пошёл к наместнику Массилии. Переговорив с ним, Филипп покинул город и направился в каструм, который располагался в пяти милях от стены. В Массилии теперь находились только те легионеры, которых Эпихарид оставил на случай падения гарнизона Хлора. Ураний не переживал за сохранность города, ведь Массилия считалась неприступной цитаделью.

Филипп огласил приказ перед легионом, поменял кирасу с фалерой и написал письмо наместнику. Спустя три часа легионеры двинулись к осаждённой крепости. Легат сразу решил, что основные силы пройдут через лес. Римляне уже знали, что тракт перекрыли алеманны.

К утру следующего дня Филипп получил письмо от Эпихарида, из которого узнал подробный расклад сил. Легат не понимал, как римский легион может склонить чашу весов на свою сторону. К гарнизону постоянно прибывало подкрепление, и численность войска Аттала по приблизительным подсчётам уже превысила сто двадцать тысяч человек.

Филипп понимал, что требования и желания Эпихарида о переброске легиона к твердыне Хлора — это одно, но то, как легат воплотит их в жизнь — другое. Македонец пока не представлял встречу с Кустодианом в случае, если легион всё же доберется до крепости. Хотя по замыслу Филиппа эта встреча не должна была произойти.

Перед входом в лес Македонец оглянулся и осмотрел на огромный форт. Насколько он помнил, больше Массилии был только Рим. Но порт на юге Галлии выглядел величественнее и имел более массивный оборонительный редут, нежели Вечный город.

Македонец про себя отметил, что конунг никогда в жизни не захватит Массилию прямым ударом. Город окружала мощная крепостная стена, которую осадные орудия алеманнов не смогли бы пробить даже за месяц. Стены взлетали в небеса на такую чудовищную высоту, что даже тирским инженерам было не под силу создать осадную машину, способную перебросить через них камень или зажигательный снаряд.

Путь к центральным вратам Массилии пролегал через перекидной мост, который приводился в действие усилиями двух привратников. Меньше чем за минуту мост поднимался, обнажая пропасть надо рвом. Врата защищали три решётки холодной ковки, которые поднимали лебедки. Если одна из решеток не успевала закрыться, то осаждающих ждали десятки бойниц.

С фронта врата закрывала стальная дверь толщиной в локоть. Ей не были страшны ни камни, ни огонь, ни сам дьявол. Дверь высотой пятнадцать футов могла выдержать тысячи ударов, была защищена от подкопа и снятия с петель.

Всю стену, словно муравейники, покрывали дозорные башни, сотни палинтонов и скорпионов, а массильские баллистарии славились своим мастерством на всю Галлию.

Количество запасов зажигательных смесей могло соперничать с количеством морской воды. Однажды Массилию пытались осадить квады, но спустя недолгое время в ужасе бегали под стенами, сдирая с себя ошмётки кожи. С тех пор наместник понял всю пользу горючих масел и за два десятка лет скопил тысячи галлонов для обороны.

Защитники Массилии были готовы закрыть солнце стрелами и копьями. Город вмещал больше трёхсот тысяч легионеров, тысячи коней и сотни продовольственных обозов.

Все стратегические пути пересекали оросительные каналы, мосты через которые легко ломались и горели. На востоке и западе, почти до самой границы Массилии, стояли мелкие гарнизоны и крепости, окружённые болотистой местностью. Саму крепость ограждал широкий ров в виде подковы. К нему через вручную выкопанный рукав шла морская вода.

Северную оконечность Массилии защищала испещрённая холмами и неровностями пустошь. Она мешала пройти кавалерии и не давала возможности для маневров, а также затрудняла подвоз продовольствия и строительных материалов. Что делало невозможным установку штурмовых орудий. Для осады армии врага следовало иметь необъятное количество солдат, лошадей, съестных припасов и терпения.

С юга Массилию защищал тройной вал крепостных стен, уходящий в море. Неприступность города обеспечивал и один из мощнейших во Внутреннем понте флот, с помощью которого могло поставляться бесперебойное продовольствие.

Казалось, прочные стены морского порта можно осаждать десятилетиями. Массилия стояла, подобно древнему Карфагену в эпоху Второй Пунической войны. Её стены вросли в землю так же крепко, как корни многовекового древа.

Иногда легаты спорили насчёт того, сколько человек потребуется для сносной осады Массилии. Мнения сошлись на двухстах тысячах пехотинцев. И не менее тысячи баллист потребуется для того, чтобы нанести крепости хоть какой-то урон.

Массилия уже давно превзошла Рим силой и богатством, а по качеству оборонительной линии приблизилась к Дамаску. Однако как защитники, так и нападавшие знали, что любой форт можно захватить, ежели найти среди осаждённых тех, кто сочувствует осаждающим. Нередко неприступные цитадели наподобие Массилии брали только с помощью предателей.

Аттал не был в Массилии больше двадцати лет и не видел, как она изменилась. Филипп часто думал, что перед объявлением войны конунгу стоило побывать в её окрестностях. Быть может, он изменил бы свои планы, осознав, что захват второго гарнизона и выход к югу не сулит ничего, кроме больших проблем. Филипп считал, что алеманны настолько уверились в своей силе и возгордились, что забыли место, из которого выбрались.

Македонец также думал, что Матайес лишь пытался отомстить, а идея независимости была оправданием для глупцов. Филипп на всю жизнь запомнил слова Кустодиана о том, что алеманны сражались с помощью подпольных и подковёрных интриг. Они уже забыли, как биться с римлянами на равных, забыли, что могут получить по лбу.

Спартанец говорил, что достаточно крепкой оплеухи, дабы превратить воинство Аттала в прах: «Они не скоро оправятся, а когда придут в себя, то посетуют на несправедливости мира и снова начнут собирать силы для нового нападения со спины». Иногда Филипп сравнивал алеманнов с сикариями, хотя понимал, что отчасти сам был таким же.

В размышлениях легат вышел на тропу, ведя за собой легион.

Тишину леса разорвал марш тысяч калиг и конских копыт. Слышалось редкое щебетание птиц, стучали дятлы. Трибун Лонг предупреждал, что путь через лес замедлит движение легиона на сутки. К тому же возле массильского леса часто хозяйничали банды. Особо дерзкие могли посягнуть и на обоз в растянувшемся хвосте легиона.

Филипп объяснял своё решение нежеланием вступать в бой с алеманнской кавалерией, которая, по сообщениям разведки, уже вторую неделю бесчинствовала на массильском тракте. Легат посчитал, что при этом раскладе возможен только обходной путь через лес. Трибун напомнил, что на лесных тропах даже одна засада может стать непосильной оборонительной задачей. Но Филипп упорно вёл легион через лес.

Спустя пять часов марша к легиону присоединились эквиты, которые сообщили, что тропа через пару миль завалена лесом. Лонг сразу предположил засаду, однако Филипп неуклонно вёл легион к цели. Он оправдывался тем, что Эпихариду срочно нужна помощь и времени на обход нет.

Они дошли до места, которое описывали лазутчики. Путь завалили деревьями, причём явно с определённой целью. За искусственной лесной запрудой змейкой вилась тропка, уходя в глубокую чащу, где кроны деревьев почти не пропускали солнечный свет. Лес был настолько густым и непроходимым, что видимость ограничивалась десятью-пятнадцатью локтями.

Македонец спасовал и остановился. Подобные ловушки часто ставили пикты в Британии, как рассказывал Кустодиан. Филипп жестами приказал легиону занять боевое положение. Легат призвал к тишине, однако кони беспокойно фыркали и ржали. Эквиты вложили в луки стрелы, легионеры обнажили мечи.

В ожидании нападения они простояли четверть часа. Филипп кивнул горнисту и позвал за собой имагинифера. Едва музыкант приложился к горну, как его кадык перебило камнем. Засвистели стрелы и пращи, а из лесных дебрей вышли воины в шлемах с петушиными крыльями. Камни выбивали эквитов из седел, разили легионеров. Римляне прикрывались щитами, но поток ударов лишь усиливался, словно боги в назидание наслали град из камней. Перепуганные кони не слушали команд и срывались с мест, внося ещё большую сумятицу.

Гладкие камешки, выпущенные из пращи, с удивительной точностью попадали легионерам в глаза и незащищенные части тела. На деревьях прятались лазутчики, словно дикие саксы. Они швыряли в легионеров внушительные булыжники.

Увидев бессилие легата, Лонг приказал выставить заслон из скутумов и развернуться лицом к угрозе. Обстрел прекратился, и легион с двух сторон зажали в тиски орущие галльские пехотинцы. Числом галлы превосходили легионеров. Особо ловкие бойцы арканами вытаскивали римлян из строя и безжалостно добивали.

Филипп с удивлением наблюдал за неиссякаемым потоком солдат. Он и не думал, что в лесной чаще можно спрятать целую армию. Стрела угодила в коня Филиппа. От боли ужаленное животное взвилось на дыбы и сбросило всадника. Нога Филиппа зацепилась за поводья, а обезумевший мерин потащил наездника в лесную чащу, не разбирая дороги. Филипп дотянулся до сапожного ножа и обрезал узду.

Он даже не успел отряхнуться, как его окружили галлы. Двое крепких мужчин разоружили его и подхватили за подмышки. Легата долго вели по запутанным тропам, пока он не оказался пред лицом Калвага.

— У меня есть приказ от конунга, — медленно выговорит тот.

— Здорово вы всё придумали! — Филипп сплюнул окровавленный сгусток. — Мы и опомниться не успели, как легион перебили. Приказ, говоришь? Сколько дней жизни конунг мне даёт?

— Не ёрничай, кудрявый, — сказал галл, который его привёл. — Стой и слушай.

— Признаюсь, у меня нет вопросов, которые я хотел бы с тобой обсуждать, — ответил Калваг. — Половину уговора ты выполнил, но осталась пара моментов. Но я тут уже ни при чём, пусть Харольд с тобой разбирается.

— Ваш подставной Кастул передал мне подробные инструкции. Филоник ничего не понял, — Филипп облизнул кровь с разбитой губы. — Предупреждали ведь Домициана, чтобы пользовался разными вередариями. Он не слушал…

— Поговорить с собой успеешь и в крепости, Македонец, — грубо произнёс Калваг. — В темнице времени будет навалом.

— Всё настолько плохо? Но я же выполнил приказ Аттала. Меня попросили подрезать жилу легиону. Я сделал! А что будет с моими парнями?

Калваг ухмыльнулся и посмотрел на непроницаемые лица соратников.

— Это не твой легион, Македонец. Всех уцелевших отведем в Арелат на ристалища. Непокорных перебьём. Что за глупые вопросы? Будто первый год замужем.

С новенькой кирасы Филиппа сорвали знаки отличия легиона и передали Калвагу.

— Ты не заслуживаешь иметь при себе диски.

— Я — легат римской армии! — гордо произнёс Филипп.

— Ты отребье и не достоин даже центурионской палки. Тебе просто повезло, что в гарнизоне никто не обращал внимания на ничтожество вроде тебя.

Македонец старался держаться с достоинством, но оскорбления Калвага порядком вывели его из себя. От бессилия он просто сжимал кулаки и прикидывал, в какой подворотне гарнизона Германика выследит Калвага.

— В этом и заключается мастерство шпиона, Кулак.

— Покажи Агаресу письма Харольда и Аттала. Где они?

— Все осталось в гарнизоне Хлора, — сердце Македонца упало.

— В крепости, которую осаждают?

— Да.

— Молись, чтобы римляне не добрались до твоих смет. Письма надо вернуть.

— Интересно как? Зачем они конунгу?

— Не твоё дело, Македонец. Значит, действуем, как и предполагали. Теперь это забота Агареса и его выводка. Ну и мерзавец же ты, Филипп. Нужно было всего-то сжечь письма, а ты всё оставил. Надеялся, что в случае чего сможешь помочь римлянам якобы перехваченными письмами? Ты кретин, коих поискать. Не знаю, как ты отвертишься от гнева конунга.

Филипп закрыл глаза. Он знал, что его связь с алеманнами в скором времени станет достоянием гласности, однако ему не хотелось, чтобы первым об этом узнал Кустодиан. Осталось ещё вытерпеть поток брани от Аттала.

Глава II Белая гидра

I

Август — ноябрь 314

Во время пути гоплиты почти не разговаривали. Ещё никогда они не были так измучены и опустошены: усталость после тренировок в Лутраки не шла ни в какое сравнение с напряжением, которое их сейчас переполняло. Первобытные потребности заслонили остальные. Угнетала не столько боль от поражения, сколько желание поесть. Подстрелить дичь гоплиты не могли, так как столкнулись с рядом трудностей.

Расстояние между гарнизонами составляло лигу. Римляне углубились в лес чуть ли не до самой Аквитании и покрыли обжитые территории густой сетью дорог. Чтобы обойти тракт, лазутчикам пришлось делать большой крюк. В своре Протея никто не знал коротких троп. Те тайные тропы, которые знал Анион, оказались перекрыты галльскими лазутчиками. Стиракс предложил пойти напрямую, но они столкнулись с очередной преградой.

Началась война.

По Арелатскому тракту к гарнизону Хлора денно и нощно шли обозы. Многочисленные отряды галлов, алеманнов, гельветов и квадов шествовали к югу. Конные разведчики беспрестанно носились по тракту, словно сумасшедшие, а количество солдат и отрядов увеличивалось с каждым днём. Прокл прикидывал, сколько человек уже осаждает крепость, и понимал, как тяжко приходится защитникам.

Один раз гоплиты чуть не напоролись на белгов, и только нерасторопность последних помогла бойцам улизнуть. Протей дал приказ уйти с тракта на Запад. После чего они должны были сделать огромный крюк и выйти к гарнизону. Но возникала другая проблема.

— Даже если мы умудримся проскочить через Гирент и вернуться к гарнизону, что же нам делать? — спросил Гунн.

— Меня тоже волнует этот вопрос, — поддержал Анион. — Уверен, гарнизон осаждают. Наши хотят невредимыми покинуть крепость, а мы — проникнуть в нее. Не находите это странным? Протей?

— Что Протей? У нас есть приказ, — отозвался фракиец. — Да, мы благополучно всё запороли, но мы же не самоубийцы, чтобы вопреки всему пытаться снять голову с плеч конунга. В случае отступления нам необходимо вернуться в легион, иначе Дест с Кустодианом спустят с нас шкуры. А где легион? Правильно, в гарнизоне! Уже забыли, что давали присягу?

— Сейчас вспоминаю приказ легата и понимаю, что об отступлении нам ничего не говорили, — сказал Прокл. — Даже выполни мы задание, нам всё равно пришлось бы возвращаться в гарнизон. Но легат никоим образом не предусмотрел план отступления.

— Нас же считают сверхлюдьми, — хмыкнул Анион. — Забыл?

— А когда наступает пора делить жалованье, то все вспоминают, что мы простые гастаты и рискуем не больше остальных, — сказал Протей.

— Мы можем вообще не возвращаться, — предложил Стиракс. — Пусть думают, будто на обратном пути нас прирезали.

— Нет, мы не дезертиры, — выговорил Протей.

— Давно ли ты проникся римским честолюбием? — поинтересовался Прокл.

— Я вообще-то римлянин.

— Серьёзно? А кто вопил, что в его жилах течет кровь фракийских гетулов?

— Когда надо, он — фракиец, в остальных случаях ­– смотрит по ситуации, — сказал Стиракс.

Протей не ответил. Он бы с удовольствием вступил в полемику или драку с Гунном, но чахлые остатки здравомыслия подсказывали не связываться с соратником. Фракиец проявил твёрдость только потому, что не знал, куда ещё, помимо крепости, они могут пойти, не запятнав доброе имя.

Гоплиты продолжили полуголодное шествие к гарнизону Хлора. Они больше молчали, лишь изредка обмениваясь репликами о том, где искать еду. Время от времени гоплиты поминали смерть Кеннета и сетовали на превратности судьбы.

Более прочих жаловался Гунн, который во всём видел дурное предзнаменование; Прокл стоически выдерживал тяжести похода, не показывая усталости; Протей старался скрыть плохое настроение; Анион шёл, поглаживая урчащий живот. Лишь на лицах Кемаля с Эфиальтом никоим образом не отражалось напряжение. Они словно нисколько не потеряли сил и не утратили дух.

В итоге даже Прокл, самый честный и рассудительный из гоплитов, пошёл против принципов и предложил украсть первых попавшихся лошадей, дабы скорее добраться до конечного пункта. Предложение никто не поддержал, ведь даже одну лошадь для начала надо было изловить. И в случае успеха гоплиты, скорее всего, съели бы животное.

После очередной разведки Стиракс сообщил, что нашёл деревню, из которой бежали жители. Галльская кавалерия ураганом пронеслась по поселению и двинулась в сторону тракта. Гоплиты подождали, пока галлы скроются, и отправились в деревню. Там они раздобыли немного еды и сытые вернулись на старую тропу.

Протей устроил привал, и все с удовольствием растянулись в тени, не обращая внимания на назойливых комаров. Фракиец подсел к Кемалю, который рылся в пергаментах.

— Зачем тебе эти бумажки? — спросил Протей.

Пун отвлёкся от изучения манускрипта:

— Здесь встречаются знакомые буквы. Пытаюсь понять суть.

Протей взял у него пергаменты, бегло изучил их и вернул.

— Это ведь бумажки из Святилища? Зачем они тебе?

— Я же говорю, что заметил знакомые буквы. Остальное на неизвестном мне диалекте. Возможно, местном. Тебя бы не удивило, встреть ты слова на латыни где-нибудь в Иллирии?

— В Иллирии и так все говорят на латыни и греческом, — откликнулся Прокл, стянув наголовник. — Типичная провинция. Это в Галлии народ ходит неграмотный.

— Поэтому мне стало интересно, для кого это оставлено.

— Моё предположение вас покоробит, однако оно — единственно верное, — сказал Стиракс. — Это молитвы. Ничего особенного. Пергаменты лежали в храме? Значит, точно молитвы! Вряд ли что-то важное.

— Отдай их, Кемаль, — властно произнёс Протей, протянув руку. — Ты слишком часто отвлекаешься на бумажки. Что ни привал — ты сразу за них. Вернёмся в крепость, получишь обратно.

Кемаль покорно отдал Протею документы, и тот спрятал их за пазухой.

Гоплиты продолжили путь и наткнулись на небольшое поселение аквитанских силингов. Там они нашли шесть лошадей, набрали стрел и наворовали еды на пару дней вперёд. Довольные и сытые гоплиты отправились к гарнизону Хлора, размышляя о том, как незаметно проскочить мимо многотысячного строя Аттала.

До крепости, по подсчётам Аниона, оставалось около двух суток пути, когда гоплиты заплутали в возникшем перед ними лесу. Только через несколько часов они снова оказались на дороге. Гоплиты ушли ещё дальше на Запад, и пейзаж вокруг сменился.

Кони беспокойно мотали головами, дёргались и недовольно фыркали. Гоплиты проскакали пару миль, прежде чем очутились у развилки трех дорог. Одна из них вела в Арелат, две другие остались без указателя. На помощь пришел Анион.

— Если ты смотришь на перелески Аквитании, Протей, то знай, что крепость в другой стороне. Путь на Запад ведёт в Толозу и Аквитанию, — галл показал на вторую дорогу. — Там Бурдигала и пара мелких вандальских поселений. Ну и Иберия, но туда можно добраться более безопасной дорогой.

— Откуда ты знаешь?

— Я уже говорил, что вырос в этих местах…

— Почему же мы так долго идём? — бросил Стиракс.

— В некоторые места я не забирался, — раздражительно ответил галл. — Ещё ребенком я бывал на этой развилке. Леса и дороги в Галлии похожи, но этот перекрёсток я ни с чем не спутаю.

— А третья дорога куда ведёт? — спросил Прокл.

— По ней мы выйдем на Массильский тракт, — пояснил Анион. — Думаю, стоит обсудить дальнейший план. Мы можем выйти на тракт и пойти к Массилии.

— Мы не можем пойти к Массилии, ведь наш начальник в гарнизоне, — настаивал Протей.

— Который осаждает Аттал, — добавил Стиракс.

— Мы этого не знаем, — сказал Прокл.

— Почему бы нам не переждать бурю? — не унимался Гунн. — Невозможно проникнуть в крепость незамеченными.

— Будем смотреть по ситуации, — процедил Протей. — И бросьте затею уйти в место вроде Массилии. Ведь тогда, даже будь у нас в подсумке голова Аттала, от гнева легата мы не спасёмся.

— Будь уверен, ситуация уже приняла скверный оборот, — сказал Стиракс. — Когда мы окажемся перед большой напастью, то времени думать не останется. Помните ту деревню? Вернёмся туда и переждём осаду.

— Сейчас там точно поветрие, — сказал Прокл.

— И еды нет, — добавил Кемаль.

— Значит, будем снова стрелять зайцев в лесу.

— От Арелата идут большие силы, — сказал Протей. — Всю живность спугнули. Мы не вернёмся в ту деревню. Теперь нам не под силу её разыскать. Мы далеко отошли от основного пути. Идём к гарнизону. Если запасы будут заканчиваться, зайдём в селения.

— Я вас не понимаю, — буркнул Гунн. — Давно ли вы стали такими правильными?

— Заткнись, Гунн! Я тебя спасаю от плохого жребия, а ты жалуешься! Там Аквитания, а там Массилия? — Протей обратился к галлу.

Анион кивнул.

— На границе Нарбонна и Аквитании раньше была переправа. Она ведёт в обход основных путей. Сможем незаметно пробраться к гарнизону, а как попасть внутрь придумаем на месте.

— Я слышал, что Аквитания — дикий край, — произнёс Прокл.

— Я бы сказал, неприветливый, — ответил галл. — Но с таким количеством людей, как у нас, в тех местах лучше не появляться. Если проявим излишнее любопытство и пойдём по этой тропе, то окажемся в Кирисхани — столице иллергетов. А те ребята нас по головке не погладят. Хотя тропу иллергетов не так просто найти.

— Это кто? — спросил Стиракс.

— Выходцы с Карфагена. От их обрядов кровь леденеет в жилах, — галл передернулся.

— Расскажи! — оживился Гунн. — Мне нравятся такие истории.

— Давай, Анион, расскажи, — глумливо усмехнулся фракиец. — От твоего рассказа будет зависеть, по какой дороге мы пойдём.

Кемаль ухмыльнулся.

— Чем ты так доволен? — спросил Протей.

— В иллергетах больше от басков, чем от пунов. Это два разных народа, и кто умудрился свалить их в один котел — не знаю. Пока Анион не начал рассказывать страшилки про тофеты и жертвоприношения Молоху и Баал-Хаммону, спешу сообщить, что мои корни тянутся к пунам, и я знаю больше вашего.

— Хочешь сказать, они не убивали первенцев? — спросил Прокл.

— Если каждая мать будет приносить такой кровавый дар, то государство выродится.

— Что в итоге с вами и произошло, — с насмешкой произнёс Протей.

— Карфаген пал под римскими гладиями, — отмахнулся Кемаль. — Дети и без того мрут, как мухи, а если ещё и живых отдавать кровожадному божеству, то никого не останется. Вы даже не хотите подумать головой.

— Но как же истории про стелы над прахом, статуи быков и огонь преисподней? — спросил Прокл. — Если не ошибаюсь, даже Плутарх описывал обряд жертвы Молоху.

— Ваш Плутарх вряд ли был очевидцем. Обычно в римских летописях о таких страшных жертвоприношениях рассказывается буднично. Якобы мы, пуны, пускали детей через огонь потехи ради. Вы лишь слышали истории, а я там жил.

— Всего пять лет, — напомнил Стиракс.

— Я первенец. Моя мать Сапанибал имела только одного ребенка. Как видите, в дар огню меня не отдали. Да, в наших святилищах тысячи костей, урны переполнены черепами, но это останки мертворождённых, младенцев, умерших своей смертью, или же птиц. Невозможно построить могущественный полис и воевать с Римом наравне, если убивать каждого второго ребенка, — Кемаль посмотрел на Протея. — Лучший способ разозлить легионы перед боем — это вызвать ненависть к врагу. Так в кругах сената и создали легенды о кровожадных нелюдях из Карфагена. Финикийская цивилизация некогда была одной из самых просвещенных и переросла человеческие жертвоприношения. Им было не до таких пустяков.

— Тебя послушать, так вы были святоши, — промычал Гунн.

— Во время народных бедствий и большой угрозы государству людей и правда приносили в жертву Танит или Баал-Хамону. Бывало, доходило и до царских детей. Но это выходцы из Тира принесли с собой страшные обряды, а пунийцы подхватили…

— Какая мать согласится убить своё дитя? И что это за бог такой, который требует крови младенцев? — недоумевал Стиракс.

— Вероятно, бог, которого придумали мужчины, — пробасил Анион. — Нам же не рожать, посему и убивать не жалко. Так что благодари своих богов, что родился не в Карфагене, Гунн. Твою задницу подожгли бы первой.

Все гоплиты, кроме Кемаля, засмеялись. Вместо этого он добавил:

— А насчёт Кирисхани ты прав, Анион. У них немного странные обычаи, но они берут начало не в Карфагене. Друиды считают своё племя избранным и собственноручно управляют его численностью. Многие пытались сбежать из Кирисхани из-за дурных законов. Одно время друиды даже тренировали наёмных убийц, чтобы те возвращали беглецов в русло древних верований или же умертвляли их. Да, кирисханские иллергеты чудаки: они дарят девственниц болоту и убивают правителей, когда их наследники взрослеют. Но даже иллергеты не решатся прирезать невинное дитя по глупому зову души.

— Почему ты раньше молчал? — спросил Стиракс. — Тебя интересно слушать.

— В самом деле? — улыбнулся Кемаль. — Речь зашла о моём народе, и я посчитал, что нужно пролить свет на истину. Нет ничего хуже невежества.

— Поддерживаю Стиракса, — сказал Прокл. — И да — нет ничего хуже невежества, хоть и истины ты пролил немного, Кемаль. Получается, детишек вы всё-таки жгли.

— Детей трогать нельзя, — сказал Протей.

— Это верно. Что ж, теперь, когда мы в красках обсудили, как пуны завтракают детьми, предлагаю вернуться на старое место, — высказался Прокл. — Можно потратить немного времени, но выйти на тракт, соединяющий два гарнизона. Там точно не заблудимся. К тому же теперь мы не особо и прячемся.

— Это мы здесь не прячемся, потому что никого нет, — сказал Протей. — Но всё же ты, Прокл, прав. Вернёмся. Только не через лес. Не хочется делать крюк через Аквитанию. Да и как бы на ваших друидов не нарваться.

— Ты уже взрослый мальчик, Протей, — прыснул Анион, — ты им неинтересен.

Гоплиты погнали коней назад. Спустя четверть часа они столкнулись с незнакомыми кавалеристами. Те, недолго думая, обнажили мечи и бросились в атаку.

Люди Протея действовали быстрее: Стиракс подстрелил двоих, и ещё двоих зарубили Анион с Эфиальтом. Оставшийся в живых наездник развернул коня и помчался во весь опор. Однако Кемаль попал животному в бедро. Конь кувыркнулся, сбросил всадника и, хромая, помчался дальше.

Воин отряхнулся, обнажил клинок и приготовился защищаться. Первым к нему подлетел Эфиальт и на скаку ловко метнул нож. Соперник был убит. Подоспевшие гоплиты спешились и окружили мертвеца.

— Это не галл, — сказал Прокл. — И не алеманн. Аид его подери, кто это? Никогда не видел такого обмундирования. Оно слишком заметно для лазутчика.

— Я не знаю, — ответил Протей. — Посмотри, какая добротная кираса. Простых разведчиков обули, точно императорских гвардейцев.

Из-под шлема виднелось бледное лицо и каштановые кудри. Убитый всадник был одет в серебристый доспех и белый плащ. Ноги обтягивали полосатые штаны, какие надевали галлы. Обут незнакомец был в отполированные до блеска кожаные сапоги. Гоплиты заметили тиснение на груди кирасы в виде уже знакомого мифического существа. Анион извлёк из кармана соколиный подсумок и показал его Проклу.

— Белая гидра. Символы совпадают.

— Что это за эмблема и кто этот человек? — спросил Стиракс. — Кто-нибудь даст вразумительный ответ без предысторий и легенд?

— Вопросов больше, чем ответов, — сказал Прокл и взял подсумок у Аниона. — Раньше я видел герб гидры только в книгах. И вот за месяц встречаю уже дважды.

Протей вспомнил, что тоже видел герб гидры в книге Киприана.

— Остальных есть смысл осматривать? — спросил Анион. — Те молодцы точно такие же.

— Это чьё-то сопровождение, — прошептал Стиракс, оглядываясь по сторонам. — Какого Хорса они передвигаются по безлюдной местности и что здесь забыли?

— Нужно сойти с тропы, — сказал Протей. — Их было всего пятеро, а в другой раз может встретиться конная ала.

Обсуждения римлян прервали громкие крики. К ним мчались кавалеристы в таком же обмундировании, что и прошлые. Они приблизились настолько быстро, что гоплиты не успели взобраться на коней. Один из всадников отделился от отряда и остановился в десятке футов от римлян. На груди воина также красовалась знакомая эмблема гидры.

— Кто вы такие? — спросил Протей.

— Могу спросить о том же.

Всадник ответил на исковерканной латыни. С таким акцентом разговаривали саксы, которые иногда встречались в тавернах Нарбоннской Галлии.

Пока они молча переглядывались, к воину присоединились основные силы и повозка. Всадников было около десяти человек. От отряда отделилась ещё одна фигура и приблизилась к гоплитам.

Это был худощавый мужчина с выступающими желваками, на которые словно натянули кожу, и впадинами вместо глаз. Лишь поблекшие доспехи придавали его плечам мужественность и широту. Несмотря на выцветший плащ и изрезанные доспехи, мужчина, по всей видимости, возглавлял отряд. В обмундировании воина только гравировка гидры была начищена до блеска. Видимо, за ней он следил тщательнее всего.

— Меня зовут Сариэль. Я купец, а это — спутники, охраняющие мою жизнь и скромный скарб.

Протей мельком отметил обилие оружия у охранников обоза. Купец словно прочитал его мысли:

— Я в жизни повидал многое, посему кое-чему научился. Даже если везёшь на продажу двух тунцов — припаси на каждого по кинжалу.

— Не вижу никакой нужды задерживать вас, — ответил Протей.

— О, я с тобой согласен, юноша. Правда возникла одна проблема. Мой отряд насчитывал несколько больше людей. Я не знаю, где остальные, но если глаза меня не обманывают, то один из них распластался позади вас, — Сариэль кивнул в сторону мертвеца. — Логика подсказывает мне, что жизнь уже покинула его тело. Посему я не могу просто так пройти дальше, не дав богам вершить справедливость.

— Кто сказал, что его убили мы? — спросил Прокл. — Мы проезжали мимо и обнаружили вашего обозника.

— Хотел бы в это верить, однако логика подсказывает мне, что в твоих словах столько же правды, сколько жизни в теле юноши позади вас. Отпираться бессмысленно.

— Может, нам встать на колени, чтобы вы нас прирезали в отместку за собрата? — вспылил фракиец. — Чего ты хочешь? Что подсказывает тебе логика? Как я могу к тебе обращаться?

— Сариэль. Я ведь уже представился, — голос купца был по-прежнему спокойным и даже убаюкивающим. — Ситуация непростая.

— Ты прав, Сариэль! Но вы не можете доказать нашу причастность, — сказал Прокл. — А мы не имеем права вас задерживать. Хотя… ситуация и в самом деле непростая. Зачем нам объяснятся перед человеком, к тому же галлом, который торгует на землях, принадлежащих Риму? Мы легионеры и имеем право проверять купчие грамоты.

— Вы не похожи на легионеров.

— Это не имеет значения, — сказал Протей. — Вы обвиняете нас, не зная истины. Может, мы и правда убили его, защищая себя. Предлагаю разъехаться мирно. Вы подтверждаете право на торговлю, а мы идём своей дорогой. И если префект будет вопить о контрабандистах в Аквитании, то будем молчать, как рыбы.

— Дружок, — в голосе Сариэля появилась угроза, — мы не в Галлии. Это уже Аквитания, а она — не Рим.

К Протею подошёл Анион и склонился над его ухом. Сариэль с напряженным лицом осмотрел огромного галла, который доходил всаднику до локтя. Фракиец взглянул на коня купца и кивнул.

— Покажите грамоту, и разойдёмся с миром, — убедительно сказал Протей. — Мы сомневаемся, что ты — купец, а они — обозники. И что твоё имя настоящее.

— Даже так? — фыркнул Сариэль. — Это уже оскорбление.

— Смотрю, ты спокоен, ибо считаешь, что имеешь превосходство, — сказал Протей. — Я бы не рекомендовал тебе вступать в бой. Сделай, как тебе сказали. Кровь никому не нужна.

Сариэль покопался в подсумке, извлёк потрепанный свиток и передал Протею. Фракиец с кислым лицом посмотрел на незнакомые слова. В глазах купца мелькнула искра торжества.

— Это купеческая грамота, — произнёс Сариэль. — Я двигаюсь в сторону Толозы. Давайте мы пойдём своей дорогой, а вы — своей.

Он протянул руку, требуя грамоту назад, но Протей передал свиток Проклу. Сариэль беспокойно взглянул на грека.

— Вот, значит, как ты заговорил? — сказал Анион. — Минуту назад грозился вершить справедливость.

— Тут написано, что караван идёт из Дурокорторума в Толозу, — сказал Прокл. — Анион, взгляни.

— Это один из галльских диалектов, на котором пишут алеманны. Образованные алеманны. Я только немного разбираюсь в их символах.

Вдвоём они быстро прочли грамоту.

— Да, это действительно купчая грамота, — подтвердил Прокл. — Здесь куча разных товаров. И они не поместились бы в эту повозку. В списке товаров числится лошадь, что имеет непомерно высокую цену. Боги, да она одна стоит, как целый табун. Лошадь зовут Сариэль. Её хозяин — Матайес из Аргентората.

— Я думал, что нарвался на неучей. Однако оказалось, что в легионе начали преподавать что-то помимо арифметики и военного дела, — печально произнёс Сариэль.

— Грамота просрочена, — сказал Прокл. — Ей больше сорока лет.

— Полагаю, ситуация прояснилась, — сказал Протей. — Теперь мы знаем, кто из нас лжёт. Решим полюбовно. Скажи мне, Сариэль, что означает герб твоего дома, и я отпущу тебя.

Всадники обнажили мечи. Их господин оставался спокоен.

— Я всего лишь решаю свои проблемы. Пусть не самым правильным способом, но никого не убил, в отличие от вас. Настоятельно прошу освободить путь. Если вы достаточно умны, то послушаете. Моя охрана — британские саксы. Даже Аттал жаждал получить в своё войско хотя бы с десяток таких, однако природное упрямство не сыграло ему на руку. Я не хотел бы проливать кровь.

Фракиец в раздумьях смотрел на купца, его свиту и прикидывал, как совладать с ними. Стиракс с Кемалем в ответ на вынутые вражеские клинки вложили в луки стрелы. Протей извлёк фалькату, и это послужило сигналом к бою.

Эфиальт привычным движением метнул нож, выбив Сариэля из седла. Всадники с криком помчались в атаку, однако расстояние между врагами было слишком маленьким, и лошади не успели набрать ход. Стиракс с поразительной скоростью извлекал стрелы из колчана и неизменно разил всадников; Кемаль не отставал.

— Все к повозке! — гаркнул Протей. — Стиракс, подымайся наверх.

Гоплиты окружили обоз. Гунн поднялся на его крышу, откуда открылся прекрасный обзор для стрельбы. Среди всадников не было ни одного лучника. Хвалёные саксы не знали, что делать, и метались взад-вперёд, пытаясь зацепить хоть кого-нибудь. Эфиальт выжидал момент и разил ножами приближающихся врагов, Стиракс не отставал от него. Стоя на повозке, Гунн мысленно делал насечки на прикладе лука после каждого убитого соперника.

Без лидера саксы не могли организовать приемлемую атаку. Оставшиеся в живых четыре всадника отступили и отошли на сотню локтей, дабы посовещаться.

— Им не нужен обоз. Они хотят вытащить своего господина, — заметил Прокл.

Стиракс долго прицеливался и наконец выстрелил. Один всадник рухнул, остальные пришпорили коней и бросились к повозке.

— Кемаль, стреляй в левого, — сказал Гунн.

Всадник успел увернуться от первой стрелы, однако вторая пробила кирасу и вошла в живот. Выстрелы в оставшихся двух лучников оказались смертельными. Раненный в живот сакс развернул коня и убрался восвояси. Эфиальт побежал вдогонку, но Протей остановил его.

Сам фракиец подошёл к Сариэлю. Нож Эфиальта угодил саксу точно в артерию на шее. Купец был мёртв.

— Осмотрим повозку, — предложил Прокл.

Анион ударом меча сбил замок и открыл дверь. Внутри стояли три тщательно закупоренных сосуда. Галл вскрыл амфору и опустил в неё руку. Когда он её вынул, то с пальцев стекала тягучая чёрная жидкость.

— Только не говорите мне, что эта странная делегация нагло врала нам в лицо, пытаясь защитить сосуды с греческим огнем.

Прокл потрогал жидкость и понюхал.

— Такая же жидкость была залита в ров вокруг гарнизона.

Протей тем временем обыскивал тело Сариэля. В одном из карманов он нашёл красивые жемчужные серьги с золотым замочком. В другом — серебряный ритуальный нож тонкой работы. Его рукоятка была сделана в виде обнажённой крылатой женщины, прижимающей к груди луну. Протей присвоил найденные вещи.

— Ты что, падальщик? — возмутился Прокл.

— Какая тебе разница? Он мёртв, ему не нужны украшения.

— Не думал, что ты падок на золото.

— Кто всё-таки это был? — вмешался Стиракс.

— Как вы успели заметить, купец не отличался словоохотливостью, — недовольно произнёс Прокл. — Нужно уйти с тракта. Может, где-то ещё рыскают саксы.

— Что делать с телами? — спросил Стиракс.

— Оттащим к повозке и подожжём, — бросил Анион.

— И тогда нет смысла уходить с тракта, ведь такой костёр увидят за лигу, — возразил Прокл. — Седлаем коней и уходим. Повозка пусть остаётся. Может, этот саксонский прихвостень отправился за подмогой.

— Наверное, ты прав, — сказал Протей. — Но прихвостень с такой раной долго не протянет. Поищем еду и вернём наших четвероногих друзей.

Прокл с Анионом ловили коней, а Стиракс собирал стрелы. Эфиальт подошёл к Сариэлю и долго смотрел на эмблему. Грек вытащил из шеи купца нож, вытер его о штанину и отправился к побратимам.

***

Гоплиты придерживались первоначального плана. Они пытались обогнуть лес, чтобы выйти на тракт, с которого ушли, однако заплутали ещё сильнее. Теперь и Анион не знал, куда идти. Но вместо того чтобы составить новый план, гоплиты попросту загнали лошадей.

Они шли наугад и старались двигаться скрытно. На дорогах по-прежнему встречались многочисленные отряды. Стиракс посчитал, что солдаты идут к крепости Хлора и предложил следовать за ними.

Однако отряд гельветов завёл их в неизвестную деревню, где из-за большого количества воинов гоплиты и думать не могли о краже. Прокл отметил, что солдаты не всегда направляются к гарнизону, и Стиракс признал свою неправоту. Они окончательно заблудились.

Легионеры пытались сориентироваться по полёту птиц, расположению перелесков, рек, по цепочкам следов, но неизменно забредали не туда. Прокл говорил, что гарнизон находится в нескольких милях, а они просто кружат рядом. Невозможно было даже спросить дорогу у местных жителей, ибо все деревни либо полыхали, либо были оставлены.

Аттал разошёлся не на шутку. Особенно это было видно по деревне, на которую гоплиты набрели спустя неделю после бегства из гарнизона Германика. Легионеры ещё не подошли к селению, однако уже почувствовали тошнотворный запах тлена. Любопытство завело их внутрь. Прокл оглядел ужасы, происходящие в деревне, и невольно воссоздал в голове последовательность убийств. Гоплиты пришли к выводу, что здесь и собирал жатву злой бог из истории Кемаля.

На болтающиеся ворота развороченного частокола пригвоздили караульных. Их пронзили копьями и прибили к столбу так, как любили наказывать в легионе. Только центурионы не использовали настолько варварский способ и часто просто привязывали провинившихся.

У входа в деревню распластались тела двух человек. Возле них валялась корзина с кореньями и травами. Только по волосам можно было определить, что убитые являлись женщинами. Конские копыта превратили их головы в месиво, а из их груди торчали ребра. Рядом лежал мальчик, чью спину нашпиговали стрелами. Стираксу как раз требовалось пополнить колчан, но он не захотел делать это таким образом. Гунн подошёл к убитому юноше и осмотрел перья стрел.

— Это римляне.

— Что? С чего ты взял? — спросил Протей.

— Неужели я не разберу, кто делает подобное оперение? Стрелы коротковаты, это, скорее всего, эквиты. Да и поселение тоже когда-то принадлежало римлянам. Галлы строят менее замысловатые дома.

— Тебе не кажется, что нас просто хотят запутать? — сказал Прокл. — Лучники-эквиты себя изживают. Они с такой скоростью дохнут на разведке, что сотники не успевают подготовить новых. Откуда им здесь взяться?

— Полагаю, это Мардоний, — произнёс Протей. — Сколько раз он выдавал себя за римлянина, действуя в угоду конунгу?

— Честно сказать, я уже запутался, — Прокл показал на труп легионера в тунике.

— Это мог быть защитник деревни. Или… ладно, я тоже запутался, — сказал Протей. — Давайте не будем разглядывать трупы. Ищем провиант, лошадей и убираемся. Идеально, если найдём выжившего. Пусть скажет, куда идти.

— Он скорее пронзит тебя мечом, нежели укажет путь, — вздохнул Анион. — Здесь одна гниль. Думаю, еды нет.

Гоплиты обнажили клинки и медленно двинулись вглубь деревни. Повсюду виднелись лужи крови. Убитые лежали вповалку. Стоило пройти чуть дальше, как становилось ясно — деревню уничтожили не стихийно.

Тяжёлой рукой всадники прошлись по каждому дому. От некоторых хижин остались только остовы, остальные были сожжены дотла. Казалось, ещё вчера здесь била ключом жизнь, а сегодня не осталось ничего, кроме разрухи и смерти. Людей не просто убили — их зверски искоренили.

Землю усеяли тела затоптанных: изувеченные настолько, что невозможно было определить, кем они являлись раньше. Только маленькие тела детей не вызывали сомнений. На деревьях гроздьями болтались висельники, местного служителя культа распяли на стене глинобитной мастерской. Стиракс увидел собаку с окровавленной мордой, которая лизала человеческие внутренности, размазанные на добрый десяток футов. Многие девушки валялись с задранными платьями и изрезанными ногами.

Дети, старики, мужчины и женщины — всех убили с поразительным хладнокровием и неописуемой жестокостью. За каменной кладкой колодца обнаружилась девушка с вырванной глоткой. Её окоченелые пальцы держали кулёк, в котором лежал обезглавленный младенец. Некто дал волю порокам и разошёлся по полной. Даже многое видавший Анион еле сдерживал гнев при виде непростительного изуверства.

— Скажу одно — это не римляне, — покачал Протей головой. — Да, они и изнасиловать горазды, но такое не делали нигде и никогда.

— Прям нигде и никогда? — ухмыльнулся Кемаль и перевёл взгляд с Протея на одну из хижин. — В доме кто-то есть.

Дом, на который указал пун, стоял возле сломанного забора, за которым начинался лес. Эфиальт медленно подобрался к двери и приложил к ней ухо. Этот дом выделялся среди прочих — он выглядел нетронутым. Его стены не горели, на карнизе не висели трупы жильцов, рядом не лежали тела. Протей окинул деревню взглядом и убедился, что только этот дом уцелел. Любопытство пересиливало благоразумие.

На крыше дома сидел огромный филин, который сверлил путников взглядом и ухал. Протей бросил в него камень: тот даже не шелохнулся.

— Словно стережёт дом, — пробормотал Стиракс. — Что стоим? Неужели вам неинтересно войти внутрь?

— Может, там есть выжившие? — предположил Прокл.

— Если и есть, буду рад получить от них кусок хлеба, — сказал Протей.

— Уверен, они сами будут не против куска хлеба, — процедил Прокл.

— Предупреждаю сразу: никакой милостыни, — предостерег фракиец. — Всех уцелевших оставляем. Нам не по карману лишний рот. К тому же мы не знаем, кто эти люди. Если они здесь есть.

Анион отодвинул Эфиальта и с размаху въехал плечом в дверь. Она слетела с петель. Перед галлом стоял испуганный мужчина с мечом в руках.

— Я думал, она была закрыта, — оправдался Анион.

— Мы не причиним вам зла, клянусь Хорсом, — Протей вставил меч в ножны и вытянул руки вперёд. — Опусти меч, мы ничего тебе не сделаем. Ты меня понимаешь?

Мужчина кивнул и крепче сжал рукоять меча. Гоплиты медленно шли к проходу, мужчина отступал всё дальше в коридор. Он боялся нападать, да и бойцы не хотели с ним связываться. Шаг за шагом они углублялись в хижину. Мужчина прихватил со стола ещё и нож. Он забился в угол, с опаской разглядывая пришельцев.

Гоплиты прошлись по комнатам в поисках чего-то необычного, но обнаружили только богатое убранство. Протей не понимал, кто по галльским меркам мог жить в таком доме, и пришёл к выводу, что им являлся человек, приближённый к конунгу.

В соседней комнате фракиец нашёл под столом девочку. Она удивленно хлопала ресницами. Фракиец попытался достать её, однако получил враждебный отказ: девочка ударила его по руке и забралась дальше под стол. Протей засмеялся. Он ненавидел, когда его помощь отвергали, да только в этот раз ситуация его порядком развеселила.

— Как тебя зовут?

Она поджала губы и отрицательно покачала головой. Протей подумал, что она его не понимает, но решительно не хотел уходить. Он снова протянул ей руку. Девочка уже уперлась в стену и не могла лезть дальше. Протей залез под стол и подобрался к ней почти в упор. Девочка зашипела, как змея. В её глазах блеснула искра гнева. Протей только сейчас понял, как выглядит. От него разило потом, а сам он был небритым и помятым.

Услышав разговор, Протей отступился и пошёл в комнату к соратникам. К его удивлению, уцелевших стало трое: к мужчине присоединились юноша и женщина.

— И в какую сторону они направились? — обратился Прокл к юноше. — Сколько их было?

— Не знаю я, куда они поскакали, — огрызнулся тот. — Их было около сотни, может, полторы. Когда режут всех без разбора, особо не думаешь: куда же они уйдут? Кто вы такие? Вы не похожи на римлян.

— Ты прав, но мы римляне…

Из коридора донеслось шуршание, и Кемаль вдруг исчез в дверном проеме. Эфиальт с Анионом ринулись на помощь и первыми выскочили из хижины. Пять галлов деревянными палками лупили Кемаля. Тот скорчился в позе утробного младенца и закрыл голову руками. Анион прикрикнул на них, но те не образумились.

— Ну-ка, — лицо галла исказилось гневом, — брысь отсюда, иначе кишки выпущу!

Не помогло. От безумия галлы словно оглохли. Они молотили Кемаля по бокам, пока тот не умудрился уколоть одного из нападавших в ногу. Галлы разозлились ещё сильнее. Их обуяла жажда крови. Пока одни колотили Кемаля ногами и палками, другие пытались отнять у него кинжал.

Эфиальт кивнул, давая Аниону понять, что уговоры бесполезны. Гоплиты бросились на галлов. Анион с остервенением и громкими криками кружился с мечом, раздавая свободной рукой крепкие тумаки. Галлы переключились на новых соперников, но было уже поздно. Протей присоединился к соратникам, когда у галлов в живых остался мужчина средних лет с обожжённой бородой.

— Кто вы такие, что нападаете со спины? — спросил у выжившего фракиец. — Не понимаешь? Анион, переведи ему.

Галл подчинился, однако ответа не последовало. Протей извлёк меч и двинулся на галла. Тот не дрогнул. Он с палкой бросился на фракийца. Протей одним махом разрубил палку и рассёк противнику грудь. Старик рухнул и больше не шевелился.

Фракиец оставил Аниона с Эфиальтом приглядеть за Кемалем, а сам вернулся в дом. Там его поджидала новая неожиданность: мужчина приставил нож к горлу Прокла. Стиракс мотал головой, не зная, что делать.

— Вы сказали, что не тронете нас! — кричал варвар. — Римлянам нельзя верить.

— Так всё и было, — произнёс фракиец. — Но и я не могу верить тем, кто нападает со спины. И почему вы бьётесь палками? Может, вы назореи?

Женщина с юношей стояли в углу и со страхом смотрели на фракийца. Протей осматривал дом, надеясь обнаружить знак ихтиса или крест. Однако всё указывало на то, что они столкнулись не с христианами.

— У нас оружие! И нас больше, — не унимался Протей. — Отпустите моего друга и разойдёмся с миром.

— Каким миром? — крикнул галл. — Вы бессердечные твари без чести и совести. Проваливайте в свой Рим!

— Последний раз говорю — отпусти!

Галл не шелохнулся. Тут в дом вернулся Эфиальт. Протей кивком указал на мужчину, грек понял всё без лишних слов. Эфиальт точным броском угодил галлу ножом в глаз. Тот с животным воплем схватился за рану, Протей одним ударом завершил его муки.

Женщина достала из-под платья кинжал, блеснувший серебром, и с воплем кинулась на фракийца. Тот резким движением выбил оружие и толкнул напавшую к стене. Её отпрыск уже мчался на Протея со спатой.

Фракиец среагировал мгновенно. Он вынул второй меч и размашисто ударил им юнца. После развернулся и вонзил клинок сопернику в шею. Женщина вскрикнула, подобрала кинжал и отошла в угол. Она угрожающе занесла кинжал и резким ударом вонзила себе под рёбра, в сердце. Затем сползла по стене и затихла.

— Ты что натворил? — прохрипел Прокл. — Совсем из ума выжил?

— То есть защищать себя уже запрещено? — огрызнулся Протей. — Вы с Гунном знатно обделались. Неужели не сумели прибить голытьбу?

— Четверть часа назад ты поражался жестокости налетчиков, а сам ничуть не лучше, — хмыкнул Прокл. — Они напали на нас, странно, да? С какой же стати, интересно? Конечно же они будут цепляться за жизнь любыми способами, и мы не вправе их упрекать за это. Поставь себя на их место.

— Кто тут нюни распустил? Мы не на прогулке. Всего не предусмотреть. Да, я убил их, но в противном случае они бы убили меня или тебя. Никому не пожелаю смерти в постели или от клинка идиота, который не умеет с этим клинком управляться. Наше оружие — не мастерство, а свирепость, — подметил Протей. — Я поставлен начальником над вами, посему вы обязаны выполнять мои распоряжения. Кустодиан не обучил нас самому важному — безжалостности. Что мы за лазутчики, если у нас от каждого удара прошибает слеза? А эту бабу я и пальцем не трогал. Небось боялась, что мы её изнасилуем, вот и покончила с собой.

— Безжалостности не учат, — процедил Прокл. — Даже на войне можно оставаться человеком. И, видимо, тут наши дорожки расходятся. Ты обещал, что не тронешь их, а в итоге забил, точно быков на тавроболиуме.

— Полно тебе, Прокл, — сказал Анион. — Выйди на улицу, посмотри, сколько галлов мы там порезали. Если горевать по каждой вшивой жизни, то поседеешь и помрёшь раньше срока. Успокойся. Это наши враги, мы им ничего не должны. Не будем же разводить поску водой.

— Теперь, когда каждый высказался, предлагаю поискать еду и идти дальше. Или ты хочешь их похоронить? — осведомился Протей.

Грек промолчал. Протей не чувствовал никаких угрызений совести, в отличие от Прокла, который, несмотря на большое мастерство, иногда проявлял чрезмерную чувствительность и впечатлительность.

Фракиец отвлёкся от ссоры и принялся бродить по дому. Он посмотрел на разбитую кадку, моток пряжи, поломанные доски и пень, который служил стулом. Хижину переполняли контрасты: словно в одной части дома жил Диоген, а во второй — Крез.

Протей в смятении вернулся в комнату, где спряталась девочка. Предметы мебели здесь были расставлены в особом порядке. Шелковые занавески, красивая паноплия из коротких клинков и изящные вазы окончательно запутали фракийца. В углу стоял резной гардероб с позолоченными ручками.

— Как много вопросов и как мало ответов, — негодовал Протей. — Почему золото уцелело, а дырявые хижины — нет?

В голове фракийца вновь возникла картина решительного самоубийства женщины. Он кое-что вспомнил. Фракиец вернулся к мертвецам и осмотрел рукоятку кинжала, которым женщина себя заколола.

— Ты все больше меня удивляешь, мой друг, — горестно произнёс Прокл. — Снова тянет к падали?

— Перестань, — отмахнулся Протей. — Стираксу читай морали. Мне не нужна твоя пустая философия о возвышенных чувствах. Ну-ка, что скажешь об этом?

Протей вытащил клинок из тела женщины, вытер об атласное платье усопшей и вынул такой же кинжал у себя из-за пояса.

— Не находишь сходства?

Прокл на миг отбросил все обиды, подошёл к побратиму и посмотрел на вынутый кинжал. Крылатая женщина держала лунный диск. Детально выполненные кинжалы обладали поразительным сходством.

— Да, точная копия. Похоже на дутое серебро. Слишком уж они лёгкие.

— Это какой-то культ? — Протей покрутил кинжал в руке. — С таким в бой не пойдёшь, слишком мягкий. О кость погнётся, но на один решительный удар хватит. Видимо, ей очень не хотелось попасть к нам в руки, раз уж она умудрилась заколоть себя этой игрушкой.

— Это символ Танит, — пояснил вошедший Кемаль.

— Почему ты сразу мне не сказал? Я уже неделю с ним таскаюсь, а ты говоришь об этом только сейчас.

— Откуда мне знать, что у тебя на поясе болтается церемониальный клинок Танит? Где стащил? — Кемаль взял в руки окровавленный кинжал и изучил. — Да, это точно он.

— У Сариэля. А ты откуда знаешь?

— Танит — одна из богинь, которой поклоняется мой народ.

— Даже не знаю, что хуже: серебряные ножи или постоянно выползающие тайны нашего скользкого друга из Карфагена.

Протей почувствовал острую боль в боку. Он вскрикнул и обернулся. Позади него стояла девочка, которая пыталась вонзить церемониальный кинжал фракийцу в бок. Протей невольно ударил девочку. От пощечины она отлетела к стене.

Фракиец охал и крыл ругательствами весь белый свет. Но рана оказалась неглубокой: острие у кинжала присутствовало чисто символически, и надо было хорошенько постараться, чтобы поранить им врага.

Фракиец хотел было поднять девочку, но та начала царапаться, кусаться и отбиваться кулаками. Протей не нашёл лучшего способа, чем еще раз ударить её. Он грубо закинул девочку на плечо и потащил в противоположный угол. Она брыкалась, колотила его по спине и визжала, точно привидение-банши.

— Умоляю, только её не трогай, — сказал Стиракс. — Совсем ещё дитя.

— Что делать? Ведь все норовят меня ранить! Не собираюсь я её убивать, не волнуйтесь. И не надо так оберегать врага. Они нас готовы истребить, а вы им сопли подтираете.

— Их и без нас неплохо помяли, — бросил вдогонку Стиракс.

Протей поставил девочку на ноги. Та шмыгнула в угол и отвернулась. Девочке на вид было семь-восемь лет. Нескладная, худая, с хорошо расчесанными волосами. Платье сидело по размеру, из-под рукавов торчали бледные руки, одна из которых была перебинтована. На ногах надеты сапоги из дубленой кожи. Девочка шипела и бормотала под нос ругательства.

— Что будем с ней делать? — спросил Прокл.

— Дадим еды, и пусть идёт, куда пожелает. С собой не возьмём, — запротестовал Протей. — Либо оставляем здесь, либо отправляем к праотцам, что тоже неплохо. Куда она пойдёт? Пойдёшь с нами? — обратился он к девочке. — Как тебя зовут?

Девочка молчала. Она стояла спиной, бросая из-за плеча злобный взгляд, словно пыталась отравить недругов блеском нефритовых глаз. И только сейчас она увидела безжизненно лежащую женщину.

Забыв про осторожность, девочка бросилась к телу. Она обняла труп, зарыдала и воззвала к небесам на неизвестном диалекте. Рыдания перешли в крик, и даже у непробиваемых Протея и Аниона дрогнуло сердце. Девочка покрывала поцелуями руки женщины, гладила их и сжимала. Чуть успокоившись, она поправила волосы покойницы, свернулась кульком прямо в луже крови, затем положила голову на живот матери и уставилась на её лицо.

— Протей, — Анион поманил фракийца к себе и указал на окно. — Тут гости. Наверное, галлы. Скорее всего, мародеры. Человек пятьдесят.

— Нам с ними не справиться, — Стиракс запаниковал.

— Тсс, — прошептал Протей. — Замолчи.

По деревне брела толпа вооруженных галлов в петушиных шлемах. Они вольготно ходили по разбитой дороге, громко смеялись и рассматривали трупы. Отряд прошёл мимо дома, и Протей облегчённо вздохнул.

Девочка оживилась. Она глубоко вдохнула, чтобы закричать, но фракиец схватил её и закрыл рот рукой. Девочка билась в конвульсиях и орала изо всех сил, но в комнате раздавался лишь хрип. Девочка решила сменить тактику: она укусила Протея за руку.

Тот вскрикнул и отпустил бунтарку. Она бросилась бежать, но не успела: Протей с гневом обрушил на неё кулак. Девочка безжизненно рухнула.

— Что вы так на меня смотрите? — рявкнул Протей и перешёл на шепот: — Своими воплями она нас выдаст. Её бы прирезать и дело с концом.

— Даже не думай! — пробормотал Прокл.

— Мерзавка нас раскроет, и тогда дальше порога мы не уйдём.

— Они в любом случае сюда войдут, — назидательно сказал Прокл. — В бойне уцелел всего один дом. Где можно поживиться трофеями? Только здесь.

— Давайте не будем гадать? Может, они и не мародеры. А она…

Девочка оклемалась и попыталась подняться. Протей уже приготовился к очередному удару, но к фракийцу подошёл Прокл и покачал пальцем.

Гоплиты уныло смотрели на девицу, с которой не знали, что делать. Она пришла в себя и громко заверещала. Прокл дал ей настолько мощную пощечину, что удар Протея теперь казался поглаживанием. Грек сам не ожидал, что способен на подобное.

— Да, я испугался, что она выдаст нас, — пожал он плечами. — И не надо так на меня смотреть.

Девочка упрямо поднялась на ноги. Она выплюнула волосы, потрогала покрасневшую щеку и с ненавистью посмотрела. Но почему-то только на Протея. Фракиец приготовился к очередному удару, однако девочка больше не кричала.

— С собой мы её точно не возьмём, — сказал Анион. — Она умертвит себя, едва переступит порог дома. А если заорёт — вообще беда. И нас погубит, и себя. Оставить тоже не можем — умрёт от голода, да и ребёнок совсем. Кто ей поможет? В любом случае она покойник! Мы лишь можем облегчить её участь.

Прокл повернулся к галлу:

— Спятили? Это же ребенок! Свяжем рот, засунем в дальние покои и готово. Мародеры уйдут, и будем дальше думать, как поступить.

— Мой дорогой друг, будь у неё меч, она бы зарезала тебя, не задумываясь. Возьмём её с собой, и ночью она вскроет нам глотки, — Протей провёл рукой по шее. — Оставим девчонку здесь. Она нам никто. И наёмники должны оставаться наёмниками. Мы не соратники Гая Октавиана, чтобы заниматься благотворительностью. От нас многого ждут, и на нас многое поставлено. Я не хочу и не буду ставить под угрозу жизнь всего отряда из-за одной девицы. Тебе её жалко? Да она же дикарка!

— Если я отведу тебя в другую комнату, то ты обещаешь молчать? — Прокл обратился к девочке.

— Наивный, — фыркнул Протей. — Только дай ей возможность, она тебя с потрохами сдаст.

— Она тебя не понимает, — добавил Анион.

— Мы не знаем, как долго пробудут в деревне галлы, — сказал Кемаль. — Слышите голоса? Там далеко не пять десятков. Вот пять сотен — другой разговор. Возможно, эта ватага идёт к войску Аттала, либо отбилась от него. Пришли за монетами или трупы обнести — кто знает. Можем думать и гадать до скончания веков, однако нужно что-то решать.

— Кто смелый? — бросил вызов Протей.

— Пока не начался спор, остужу ваши головы, — Прокл заглянул в соседнюю комнату.

— Ты меня удивляешь, Прокл, — фракиец одобрительно кивнул.

— Я не собираюсь её убивать. Отведу в дальние покои, пусть сидит да помалкивает.

Прокл подал девочке руку — та покорилась. У грека мелькнула мысль, что она всё же их понимает, просто до последнего изображает слабоумие. Он закрыл за собой дверь.

Протей приложил ухо к двери и прислушался. С минуту стояла тишина, затем послышалась непонятная возня и раздались ругательства Прокла. Протей явственно услышал звенящую сталь.

Какое-то время фракиец топтался на месте и только потом понял, что на Прокла могли напасть, ведь они осмотрели не весь дом. Протей отворил дверь. Грек в недоумении вытирал ладонью кровь с лица и плевался. Возле его ног в судорогах билась девочка. Прокл опомнился, присел рядом с несчастной и накрыл ладонью огромную рану, фонтанирующую кровью.

— Прости меня, я не желал этого! Прости!

— Что стряслось? — осведомился Протей.

Из-за его спины выглядывали Стиракс и Эфиальт.

— А наш Патрокл не так прост, — протянул Гунн. — Больше всех ратовал за её спасение, в итоге сам же прирезал.

— Я не хотел, — Прокл показал распухший порез на ладони. — Она полоснула меня бритвой, а я сплоховал. Слишком быстро среагировал.

— Да, реакция у тебя безупречная, — подтвердил Гунн. — Даже лучше, чем у Эфиальта.

— Что ж, всё сложилось, как нельзя лучше, — подытожил Протей. — Мои руки чисты, и я никому не насолил.

— Иди ты! — фыркнул Прокл. — Какой же ты всё-таки болван!

— Ладно тебе! Не серчай, — фракиец подошел к открытой двери. — Тут лес в паре стадиев. Бежим туда, пока галлы не вернулись. Рано или поздно они нагрянут в этот дом.

Девочка истекала кровью. Её руки и ноги дергались в судорогах, изо рта доносились булькающие звуки. Она давилась и захлебывалась кровью. Протей равнодушно смотрел на её агонию. Ему страшнее было наблюдать, как девочка рвала на себе волосы, сетуя на смерть матери. Гибель же самой девочки Протея мало волновала.

— Оставь её. Слишком поздно, ей уже не поможешь. Митра и Хорс упокоят её непорочную душу. Ты не виноват, Прокл, такова жизнь легионера, — Протей положил руку на плечо товарища, но тот вырвался.

— Мы не в бою, чтобы радоваться пролитой крови.

— Так бывает, Прокл! — развел руками фракиец.

— Когда вернемся в лагерь, попрошу наставника о переводе в другую центурию. Бродить по округе и резать детей явно не мой конек.

Протей сдвинул брови, с подозрением смотря на побратима. Они долго буравили друг друга взглядом, прежде чем фракиец отвел глаза. Протей повернулся к обмякшему телу девушки. В её полузакрытых глазах что-то навсегда угасло — они стали бесстрастными и невыразимыми. По спине Протея пробежали мурашки. Ему показалось, словно на время он преступил черту Ахерона и ушёл из мира живых. Всё-таки фракиец имел зачатки стыда и совести.

Прокл аккуратно положил голову убитой на пол, закрыл её глаза и первым покинул дом. За ним змейкой потянулись оставшиеся гоплиты. Протей обратил внимание, что филин перебрался на другую часть крыши. Птица ухала и буравила их взглядом.

Кемаль со Стираксом проследили за галлами: они ушли туда же, откуда пришли, даже не подумав посетить уцелевший дом. Протей не решился отправить лазутчиков на поиски провианта и скомандовал идти в лес. Прокл до последнего бросал взгляд на хижину и осматривался, словно боялся преследования мученицы.

Гоплиты долго блуждали по лесу, прежде чем вышли на большую дорогу. Перед выходом на тракт они очутились у развилки, где обнаружили римскую аквилу и табличку с надписью на разных языках. Арелатский гарнизон имени Гая Юлия Германика находился в половине лиги. Прокл был прав, когда говорил, что они бродят кругами.

Деревня, которую они посетили, называлась Нартаст. Они отошли от неё на шесть миль.

II

Тем временем галло-алеманнский альянс наращивал силы. Харольд предположил, что после первой осады гарнизона Хлора римляне попробуют напасть на деревни Арелата, дабы вернуть их в свои владения. Поэтому Аттал выдворил из гарнизона всех, кто не относился к грядущей войне. Он не тронул лишь семьи приближённых, позволив им самим распоряжаться судьбами детей и жён.

Агарес считал, что цитадель Германика укреплена лучше Арелата, посему оставил Сатэ и Анаит в крепости. Перс опасался, что деревни Серой лиги первыми попадут в лапы римлян.

Анаит была занята насущными проблемами. Она не вспоминала об Ульрихе до тех пор, пока не встретила осунувшегося мальчика возле крепостных ворот. От его жалкого вида её сердце ёкнуло. Анаит накормила сироту и отыскала ему сносную одежду.

Первое время Ульрих находился в подавленном состоянии. Девушка долго не понимала почему, пока мальчик наконец не выдержал и не рассказал всё. Оказалось, что заслуги в том, что он успешно заманил римлян в ловушку, приписали нетопырям. Мальчик долго злился, но смирился с поражением, ведь такие враги ему пока были не по зубам.

Анаит же расцветала с каждой новой луной. Она отдалялась от Ульриха, и только мнимый долг, который она сама себе и придумала, заставлял её проводить с ним время. К тому же все подруги Анаит уехали в защищённый Арелат, и теперь досуг девушки скрашивал только юнец с непослушными волосами.

Ульрих с двойным усердием принялся обхаживать Анаит. Однажды девушка с пренебрежением сказала, что даже Эмрес не сумел бы привести римлян в галльский стан. Ульрих окончательно повеселел и убедил себя, что всё же нужен девушке. Его настойчивость росла.

В день празднования победы над легионерами в массильском лесу Анаит сидела вместе с Ульрихом за глинобитной стеной. Девушка уже не знала, как избавиться от мальчишки, ибо не могла набраться духу, чтобы разорвать с ним связи. Анаит предполагала, что после захвата гарнизона отец отправит их с матерью в Арелат, посему просто тянула время и по возможности старалась избегать частых встреч с мальчиком.

— Скажи, Ульрих, о чём ты мечтаешь?

— Ни о чём. Каждый день с рассветом мне приходится думать, куда двинуться на очередную ночевку. Думать, где добыть еду: украсть или выклянчить. На мечты времени не остается.

— Разве не мечтаешь, чтобы настал день, когда ты не будешь нуждаться в еде и ночлеге?

— Этот день никогда не настанет, поэтому и не мечтаю, — Ульрих умолк, а после выпалил. — Ты, наверное, мечтаешь о доме?

— Я уже не знаю, чего хочу, — раздраженно ответила Анаит.

— Я тебя чем-то расстроил? Или обидел? — поспешил оправдаться Ульрих. — Прости!

Анаит успокоилась. Она уже собралась поделиться мыслями и соображениями, но вдруг поняла, что чувствует к Ульриху отвращение. Подобное случилось с ней впервые. Она сдержала порыв гнева, ибо прекрасно знала, что обидчивый мальчик найдёт, к чему прицепиться. А ругаться ей не хотелось.

— Мечтаю, чтобы поскорее закончилась война, — ответила Анаит как можно спокойнее. — Ни о чём не могу думать, кроме как об отце и всей этой нелепой ситуации. Лучше бы конунг Аттал никуда не лез.

— Римляне уже в агонии. Осталось совсем немножко.

— Не хочу тебя расстраивать, Ульрих, но наша жизнь ни капли не изменится в случае победы Аттала. А в случае победы римлян — станет хуже, чем до войны. Аттал и его приближенные бьются за сферы влияния, жаждут заполучить кусок послаще. Думаешь, Аттал за независимость борется? — Анаит фыркнула. — Он соперникам в Галлии кулак показывает. Не говори, что римляне в агонии. В Галлию мы шли через Рим. Отец пытался стать наёмником у богатого патриция, но что-то не срослось. Ты не видел Рим, Ульрих, не видел его зданий, садов и бесконечных парков. Здания устремляются в небеса, и даже взгляд не способен их охватить целиком. А Флавиев амфитеатр — это поистине чудо. Я чуть не задохнулась от восторга, пока стояла рядом. Даже не верится, что люди могут возвести такое. Сейчас римляне прогнулись — со всеми бывает, но не думай, что они в агонии. За два дня всё может поменяться, и в агонии окажемся мы.

— Звучит так, будто ты их защищаешь.

— Я всего лишь говорю то, что думаю. Не думай, что я на их стороне.

Они замолчали. В голове Ульриха крутился ураган мыслей, но он боялся озвучить их вслух. Вместо этого он спросил:

— Ты считаешь, что римляне непобедимы?

— Непобедимых нет, Ульрих. Мой друг Низат разводил в Ктесифоне бойцовских котов. Один из его пушистых питомцев был настоящим дэвом — ужасное чудовище, сущий мрак! Низат заработал на нём столько монет, что уже ни в трущобах, ни во дворце никто не связывался с его Чёрным когтём. Однажды через город проходил факир с котом. Тот был тощим, точно смерть, даже рёбра виднелись на ободранных боках. Словом — полная противоположность соперника. И вот эта животина ранила кота Низата и повредила ему лапу. Чёрный коготь охромел, и даже злость от боли не помогла ему победить. Говорили, что кот факира заколдованный, но это неправда. Когтю просто не повезло. Мы частенько списываем на колдовство то, что хотим оправдать в свою пользу, Ульрих. Людская природа двулична.

— При чём здесь коты твоего друга?

— На каждую силу найдётся своя сила. Ничто не вечно: ни мы, ни римляне, ни народы, что придут после. Пока люди живы — живы и войны, и убийства.

— Думаешь, есть что-то хуже убийства?

— Конечно! Лицемерие, — не задумываясь, сказала Анаит. — Все люди склонны к фальши, а римляне — более остальных.

— Почему?

— Потому что когда римляне вырезали тысячи галлов, то назвали это искоренением злого умысла. Якобы они защищали свои земли и совершили упредительный удар. Теперь же их прижали, и они просят вождей, стоящих в стороне, о помощи.

— Упредительный — это как? — спросил Ульрих.

— Это когда ты пытаешься предвосхитить события.

— Не понимаю, — недовольно сказал Ульрих. — Это какое-то слово на твоём родном языке?

— Нет же! — воскликнула Анаит. — Смотри, мой отец тебя недолюбливает и постоянно предупреждает, чтобы ты не находился рядом со мной. Можно сказать, что упредить почти то же, что и предупредить.

— Ни разу не слышал такого слова. Ты и в самом деле удивительный человек, Анаит. Я серьёзно! Ты пришла в наши края недавно, а так хорошо выучила язык и обычаи. Тебя сходу и не отличить от галлов — только лицо выдает. Значит, твой отец не любит меня?

— Ты только сейчас это понял? У него нет откровенной ненависти к тебе, ты ещё слишком мал. Отец не переходит на личности. Ему просто неприятно видеть возле меня мужчину. Любого мужчину, Ульрих, независимо от возраста и достатка.

— Харольд говорил, что…

— Очень часто твои слова начинаются с этой фразы. Ты его подслушиваешь?

— Нет, так получается, что я всегда нахожусь рядом, когда он с кем-то говорит. Харольд сказал, что лучший жених для тебя — это Калваг.

— Ещё чего! — фыркнула Анаит. — Потому что у него есть золото?

— Да, он кажется из знатного рода.

— Так оно и есть, только род его обеднел. Настолько, что Матайес отдал всех отпрысков из дома Вербитов на попечение Рима. Да, сейчас у Калвага есть золото и весьма много. Но знаешь откуда оно?

Ульрих пожал плечами.

— Он мародёр. Все свои богатства Калваг отнял у мертвецов, когда грабил деревни по приказу конунга.

— Зачем мёртвым сокровища?

— То есть ты бы тоже обнёс покойника? Не расстраивай меня, Ульрих.

— Ты же считаешь меня слишком маленьким! Все дети в нашей деревне даже к мёртвой корове остерегаются подойти, а я не боюсь покойников.

— Воровство ещё можно оправдать, но все знают, что красть у мёртвых — не к добру. И я не стану считать тебя взрослее, если ты начнёшь заниматься подобным.

— Тогда я не понимаю, что означает — быть взрослым?

— Нести ответственность за свои слова и действия. Начни хотя бы с этого.

— Ты отличаешься от галльских мальчишек.

— Может быть, потому что я девушка? — Анаит засмеялась.

— Я другое хотел сказать. Твои сверстники мыслят иначе, поэтому мне так нравится проводить с тобой время. А если я убью врага? Римлянина, к примеру. Я стану взрослее?

— Нет. Ты лишь ожесточишь своё сердце. Ты выполнил приказ отца — это уже дорогого стоит. Никто не брался за такую сомнительную работу, а ты сумел. Я горжусь тобой! — солгала Анаит.

— Но его отношение ко мне почему-то не изменилось. Выходит, твой отец не повзрослел, раз решил не отвечать за сказанное? Он отказался выполнить обещанное.

— Это уже его упрямство и глупые принципы, которыми он руководствуется. Мне кажется, он надеялся, что ты не вернёшься. Ведь задание и правда было весьма опасным.

— Конечно! Никто не хотел, чтобы я вернулся домой, к тебе.

— Но ты вернулся! Будь уверен, что в скором времени на тебя обратит внимание Харольд или сам конунг Аттал. Смельчаки всегда в чести, хоть и властолюбцы иногда ездят на них верхом.

— Ты можешь рассказать про меня Харольду или Атталу?

— Нет, что ты! Я пташка маленькая. Кому и говорить, так это отцу.

— Он меня ненавидит.

— Не то что бы ненавидит, просто немного недолюбливает. Я намекну ему, но обещай, что не будешь больше искать встречи со мной. Пусть отец думает, будто мы друг другу безразличны.

— Но это не так! — возмутился Ульрих. — Я ведь тебя так…

— Успокойся, Ульрих. Я говорю: создавать видимость. Отец постоянно в разъездах. В его отсутствие мы можем точно так же греться на солнышке и разговаривать.

— Почему ты водишься со мной? — не выдержал Ульрих. — История с твоим младшим братом — это правда?

— Правда, — спокойно ответила Анаит. — Это ничего не меняет.

— Это меняет всё! — воскликнул мальчик. — Ты же меня не любишь, а относишься как к брату.

— Всё верно — отношусь как к брату, и любовь у нас, как у брата с сестрой. Настал час поговорить с тобой откровенно, по-взрослому. Да, мой отец тоже старше мамы почти на десять лет. Но когда мне двадцать, а тебе двенадцать — это катастрофа. Если бы ты прожил на свете хотя бы годков пятнадцать, то можно было бы говорить о союзе. Но ты ещё слишком юн! Я вижу, как ты оказываешь мне знаки внимания: таскаешься хвостиком, намекаешь на близость, даришь высохшие букеты — мой брат был точно таким же! Ты его копия и внешне, и в поведении. Глаза разве что разные. Поэтому я и отношусь к тебе как к брату. Ты осмелел, когда вернулся. Да, ты оказался шустрым, но при чём здесь я? У меня есть близкий и дорогой мне человек, которого я люблю и за которого молюсь Ахурамазде каждый раз, когда он садится на коня.

— Видимо, люди взрослеют тогда, когда их безжалостно обижают близкие, — Ульрих вытирал слезы. — Я не вижу смысла в жизни, в которой нет тебя.

— Совсем спятил? Давай, иди! Лезь на стену и прыгай.

Ульрих впервые видел, чтобы Анаит злилась. Его пыл несколько угас.

— Лучше бы за Миргалимом бегал, — продолжила Анаит. — Точно бы повзрослел раньше сверстников. При дворе Аттала он — самый учёный муж. У него есть чему поучиться. Но прежде возьми меч. Самоубийство не может ждать.

— Ходил я к вашему Миргалиму, — всплеснул руками Ульрих. — Как пристал ко мне: дай тут посмотрю, там посмотрю! В штаны мне залез, всего потрогал! Чёрные слёзы искал, метки какие-то, Филином меня называл.

— Голова у тебя и впрямь крутится, как у филина: всё замечаешь и слышишь. Да, он чудной старичок. Не каждый разглядит в нём мудреца и не каждый останется рядом на долгие годы. Только исключительный и терпеливый человек способен выдержать причуды Миргалима. Даже отец сейчас с ним почти не разговаривает. Приходит посоветоваться, слышит в ответ пару загадок и уходит злой. Попробуй поговорить с Миргалимом снова. Ты ведь не искал поддержки у старика, он сам тебя нашёл.

— Нашёл, а я дал дёру. И он снова нашёл. Клянусь Вотаном, боюсь я вашего Миргалима и с ним ни повзрослею, ни ума не наберусь, — всхлип мальчика перерос в жалобный плач.

— Он что-то ищет у детей. Ему нужен ребенок, но Миргалим не может понять какой именно. Аттал думал, что у старика не утихомирилась плоть, но я знаю, что Миргалим никогда не придавал утехам значения. Вытри слёзы. Тебе что, пять лет, чтобы так плакать?

Ульрих покачал головой, утёрся полами рубахи и спросил:

— А тебя он осматривал?

— Я старовата для его изысканий, — ответила Анаит.

— Значит, мы больше не будем общаться?

— С чего ты взял?

— Ну у тебя же есть Эмрес, — буркнул Ульрих.

— Будь ты постарше, мы бы поговорили иначе.

— Если я стану взрослее, то ты будешь меня любить?

Анаит взглянула на его нелепый вид и еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Ульрих нацепил полосатые штаны, на полы которых постоянно наступал, и рубашку, в которой тонул. Этот пылкий юнец с неоформившимся телом и первой влюбленностью склонился над девушкой с таким грозным видом, словно был бастардом самого бога Тора.

— Я уже люблю тебя. Сколько раз тебе повторять? Люблю как брата.

— Меня такое не интересует. Обещай, что полюбишь меня, как Эмреса?

— А с ним что делать?

— Я с ним разберусь!

— Так, довольно! То он из-за разбитого корабля пускает слезы, точно девчонка, то готов убить человека, чтобы добиться моей любви. Ты меня удивляешь, Ульрих! Прошу тебя, успокойся!

— Не надо меня успокаивать! Думаешь, я не могу убить человека?

— Так ты меня точно не покоришь. Ты говоришь об убийстве так, будто уже совершил его, но умений у тебя не хватит. Ты на кого замахнулся? Эмрес тебя пальцами раздавит!

— Ты меня недооцениваешь! Да я запросто могу убить человека! Я уже убивал.

— Кого? Ты курице голову отрубить боишься. Тоже мне, галл.

— Я не галл, а секван, — Ульрих скрестил руки на груди. — Я убил человека, когда был в лесу.

— Мне надоело. Пойди, подыши воздухом, приди в себя.

— Если ты не заметила, я всю жизнь живу на улице, — зароптал Ульрих.

— Видимо, опьянел.

Анаит метнула взглядом молнию и ушла. Ульрих долго смотрел ей вслед и злился. Он не понимал, почему эта горделивая девица так вольно себя вела в месте, которое не являлось её родиной. Внутри него всё клокотало, ему казалось, что он мог даже ударить Анаит.

Ульриха так и подмывало поведать всем о случившемся в лесу, он гордился убийством Далака, пусть и случайным. Он хотел рассказывать о своём поступке на каждом шагу, однако из-за природной трусоватости молчал. В этом случае трусость проявилась как здравый смысл.

Ульрих мечтал о наставнике. В каждом из своих учителей мальчик видел изъяны, но выделял и их достоинства. Он желал, чтобы появился мастер, который совмещал бы в себе пытливый ум Бельфора, силу Агареса, хладнокровие Харольда и мудрость Миргалима. И чтобы этот наставник научил Ульриха свирепо драться, вести военные дела, преодолевать преграды в душе и страстно любить. Ульрих пока не понимал как, но чувствовал, что неведомый наставник скоро появится на его жизненном пути, истыканном чертополохом.

Сейчас мальчик не придумал ничего лучше, чем пойти к Агаресу и рассказать об Эмресе и Анаит. Устранить соперника напрямую он не мог, ведь следопыта такого уровня не застать кинжалом в ночи и не поймать врасплох отравленным кубком вина. Мальчик посчитал, что лишь наставник нетопырей сможет найти на управу на собственный выводок.

Ульрих подумал, что если сию же минуту расскажет Агаресу правду, то уже завтра бездыханное тело Эмреса будет приковано к частоколу. Голову захлестнула волна предательских мыслей. «Если Эмрес отправится в Вальхаллу, то на его место хлынут другие женихи», — подумал Ульрих. В таком случае свободное место достанется Калвагу, на которого Агарес уже не имел никакой управы.

— Попробовать всё же стоит, — и Ульрих сжал маленькие кулачки.

***

Найти Агареса оказалось неразрешимой задачей. Выяснилось, что тот покинул цитадель ещё два дня назад. Ульрих три дня бродил возле ворот в ожидании перса.

Наконец Агарес вернулся в крепость. Перс злился из-за затянувшейся осады и не мог придумать пути обхода. Ульрих об этом не знал, когда направлялся к нему. Он остановился на пороге хижины Агареса и прислушался.

— Я не знаю, как проникнуть в крепость, — услышал мальчик голос Кемнеби. — Я думал, что когда увижу форт, то вспомню, откуда выходили ланциарии. Нам нужен человек, который покинет крепость и сообщит нам пароль.

— Невнимательный лазутчик — плохой лазутчик! Если мы ничего не придумаем до конца недели, то Аттал с нас шкуру спустит.

— Разве у конунга есть замена великому Агаресу?

— Это удар по моей репутации! Как ты не понимаешь?

— А если конунг попросит остановить падение небесного светила, но вы не сможете это выполнить, то ваша репутация тоже испортится?

Послышался глухой удар и следом вздох Кемнеби.

— Я всего лишь говорю, что выполнить задание изначально невозможно, — пролепетал Кемнеби. — Может, стоит зайти с другой стороны? Расспросить наших лазутчиков, поговорить с кавалеристами Калвага?

— Дожили! С Калвагом я ещё не советовался.

— Тогда с пиктами. Они ведь выходят в ночь?

— Ты так и не понял, Кемнеби. Нам нужно пройти через скрытый ход незаметно. Даже Бельфору туда не пролезть — засекут на месте. Нам нужен человек из крепости, который проведёт нас к ходу и сообщит пароль, который меняется каждый караул.

— Нужно поймать лазутчика.

— Как правило, они успевают себя убить прежде, чем их поймают. Неужели Кустодиан не говорил?

— Говорил.

— Лазутчики и караульные при обороне крепости всегда готовы к смерти, посему ловить их бесполезно.

— Если бы я знал, где находится лаз, то сразу сообщил бы, — произнёс Кемнеби. — Мы выходили через малую дверь центральных врат. Осады не было, мы не прятались.

— А сейчас всё изменилось. Задумка конунга удалась лишь отчасти. Замена легатов погоду не шибко изменила.

— Но ведь это идея Миргалима!

— Пойди напомни об этом Атталу. Бери плащ и уматывай. И найди мне Филиппа, — вдогонку крикнул Агарес.

Кемнеби стрелой вылетел из хижины. Ульрих в последний момент успел отскочить в сторону. Он решил подождать, когда придёт римлянин. Филипп пришёл спустя несколько минут. Все знали, что Македонец трепетал перед правящей верхушкой, однако чувствовал себя наравне с Калвагом и Агаресом и мог надерзить им. После прихода в лагерь с Филиппом обращались хуже, чем со старой кобылой, однако он не унывал, ведь жалование получал исправно.

— Агарес, какая честь!

Услышав слащавый голос римлянина, перс повернулся. Он ожидал увидеть распростертые объятия и уже подумывал, каким способом отрубит руки Македонца, но тот с весёлым видом стоял в стороне.

— Конунг сказал, у тебя светлый ум, — сказал Агарес.

— Он преувеличивает, — с притворным раболепием произнёс Филипп.

— Я знаю, поэтому и позвал тебя, — процедил Агарес. — Харольд сказал, что вся переписка осталась в крепости? Зачем ты её вообще хранил? Нравится перечитывать послания этого недоноска? Может, вы любовнички?

Весёлое настроение Филиппа мигом испарилось. Он встал в горделивую позу легата римской армии и склонил голову набок.

— Их никто и никогда не найдёт. А почему не уничтожил: твоё какое дело?

— Ты жив и ходишь на двух ногах только благодаря мне, ты выбил себе непомерное жалованье, спешу заметить, больше, чем моё, только благодаря мне. Ты имеешь право перемещаться…

— Да понял я. А вы можете осаждать гарнизон только потому, что у вас есть я. Поблагодарите для начала, что вообще к нему подобрались. Однако даже гнилой и поломанный, он по-прежнему непреодолимое препятствие для таких псов, как вы — галлы.

— Я не галл!

— Но служишь им. Все начальники Аттала почему-то не являются алеманнами или галлами, но это не делает им чести. Мы все здесь наёмники и трудимся на благо самих себя, а не государства.

— Государством редко правят его же граждане. Перед людьми обычно сажают марионетку их кровей, чтобы внушить больше доверия. У меня нет времени на споры, Македонец. Перейду к делу. В гарнизоне остались письма, мы должны их получить. Их требует Аттал. Нужен твой слуга Савл.

— Боги, небось, уже прибрали старого увальня к рукам. Я не знаю, жив ли он.

— Нужно, чтобы он принёс тебе письма. Остальные дела римского гарнизона тебя не касаются.

— Получить письма не проблема. Напишу Савлу — мы иногда обмениваемся мелкими новостями. Пароль старик, конечно же, не сообщит, ведь у него нет к ним доступа. Я ему напишу, он вынесет письма.

— Почему же не сделала этого раньше?

— Меня никто не спрашивал.

— Тогда делай, что сказал. Времени осталось мало.

— Если я получу письма, то может, отдашь мне свою дочурку?

— Я прощаю тебя, выродок, — Агарес выдохнул. — Это в твоих интересах, Македонец. Не в моих. К Анаит даже не подходи, ежели жизнь дорога.

— Какие же персы всё-таки ханжи. Дни идут, ничего не меняется.

— Разговор с тобой утомил меня. Последний вопрос: кто из своры Кустодиана хорош в бою?

— Да все более-менее сносные.

— Ты как Кемнеби. Вам двоим не хватает беспристрастности.

— Ну на вылазку я бы взял Прокла и Кемаля. Они ловкие парни, много не говорят и много не просят.

— А как с боем?

— У Кемаля с мечом есть проблемы. Из него выйдет отличный палач: я ранее не видел, чтобы молокосос с таким равнодушным лицом отдирал ногти у галлов. А Прокл хороший мечник, я бы сказал — отличный.

— Кемнеби называл другие имена. Я уже запамятовал какие.

Филипп обреченно вздохнул и выпустил поток воздуха, от чего его губы зашелестели трещоткой.

— Наверное, Протей. О, Протей! Хотя почему Протей? Разве он полубог? Его Валентом звать. Это я его нашёл. Характер у фракийца дрянной. Кемнеби его ненавидит и при случае пытается всячески опустить и оклеветать.

— А он хороший мечник? Может, Кемнеби от него получал по затылку, вот и невзлюбил?

— От него все получали по затылку. Даже Кустодиан.

— Я же просил тебя назвать хороших бойцов, почему всё приходится вытягивать?

— Я и назвал. Но тебе ведь нужны ребята с головой.

— Хороший мечник уже означает, что голова работает. Поганый характер вопрос не первой очерёдности.

— Протей как Цербер. Его трудно перевоспитать.

— Хвалю легионскую муштру, но в Аваним Афарот свои методы. Кто ещё?

— Раз уж пошла такая беседа, то предложу тебе Эфиальта.

Филипп ожидал вопроса, но Агарес махнул рукой, требуя продолжения.

— Этот мерзавец отделает Кемаля, Прокла, Кемнеби, тебя и меня вместе взятых.

— Такой у меня уже есть в коллекции. Хватит и одного берсерка. Из двух котов в клетке один обязательно начнёт драться.

— Ты не понял, Агарес! Худший кот — это Протей. Он обязательно учинит драку. Его сначала надо охолонуть, а потом кормить маленькими кусочками. Эфиальт взвешенный и хладнокровный. Он как лис.

— Хладнокровие я ещё понимаю. Но как можно оставаться взвешенным, если идёшь в атаку на отряд опытных мечников?

— Можешь называть его безрассудным, диким. Называй, как тебе нравится, перс. Только скажу сразу — Эфиальт не разговаривает. Немой, — Филипп развёл руками. — Оттяпали ему язык или рот порвали — один Арес знает.

— Нет, такой мне не нужен. Что ж, значит, Протей.

— Что задумал?

— Тебя это пока не касается. Может, узнаешь позже. Мне нужно всё взвесить.

— Что ж, тогда оставлю тебя наедине со своими великими думами.

Филипп отвесил шутливый поклон и покинул хижину. Агарес вышел следом и столкнулся в дверях с Ульрихом.

— Подслушивал? Иди-ка сюда.

Агарес сгрёб Ульриха в охапку и затащил в дом.

— Ты не важная персона и не царский отпрыск, — Агарес достал увесистый кинжал. — Пустить тебе кровь и дело с концом.

— Господин, — испуганно сказал Ульрих. — У меня к вам два дела.

— Ты у нас дельцом стал? Даже интересно послушать.

Перс разжал руку, и Ульрих рухнул на пол. Мальчик отряхнулся и с обидой взглянул на наёмника.

— Я бы хотел тренироваться у наставника Миргалима.

— Валяй. Я здесь при чём? Пойди и попроси у него сам. Убежишь на следующий день. Ну или будешь на пару с Кемнеби намывать ему задницу, — Агарес посмеялся над своей же шуткой.

— Намывать зад…?

Агарес рассмеялся.

— А ты думал, что из тебя будут готовить безжалостного убийцу? Что будешь разгуливать в ночи, укрытый мраком, и отнимать жизни? Как бы ни так. Свою задницу, думаю, ты научился вытирать — это путь к самостоятельности. Если тебя заставляют вытирать чужую — ты ничтожество, но ежели сам согласишься — значит, на пути совершенствования.

— Господин, а вы тоже вытирали ему зад?

— Жаль, что он тебя не слышит, — Агарес хохотнул. — Он бы смеялся до брюшных колик. Не воспринимай буквально, клоп. Я в твои годы хлебнул горя. Уж лучше бы чей-то зад вытирал. Но это хороший настрой. Если научишься развешивать уши под нужными дверьми, а не под всеми подряд, то из тебя получится неплохой лазутчик, — перс присел на корточки и коснулся подбородка Ульриха. — У тебя подходящее лицо: лишено эмоций, без намёка на страх. Казалось бы, без намека, но я вижу, что ты боишься: того и гляди мне пол обмочишь. В целом же тебе неведом страх — ты пока не понял, как с ним обращаться. Ты прост, неприхотлив и безжалостен, хотя сам того не осознаешь. Окружающие обманываются твоей лживой натурой. Ты маленькое чудовище, Ульрих. Да, ты ещё ребенок, но я вижу, кто из тебя вырастет. В твоей душе распускаются семена зла, а ты их ещё и поливаешь.

— Это не так! — огрызнулся мальчик.

— Правда? Тогда скажи мне, где Далак?

— Умер. Понос свалил.

— И врёшь ты так же бессовестно, как моя дочь. Понос ли? У него желудок крепче, чем у Аттала. Конунг может за раз выпить бочку серваза и съесть ногу вепря. Далак же был вдвое меньше, а ел в два раза больше. Сказать, что нашли в лесу после тебя? Думаешь, щенка отпустили в гарнизон и не проследили за ним? Думаешь, я не знаю, что сначала Далак шёл один, а потом ты к нему присоединился? За что ты его так?

В голосе Агареса Ульрих уловил нотку отцовской заботы. Он знал, насколько коварен перс, но почему-то поверил ему.

— Он оскорбил меня, унизил, — на глазах у мальчика проступили слёзы. — Никто меня не воспринимает всерьёз. Даже Анаит.

— Вот кому Анаит и подтирает зад, так это тебе.

— Я ждал другого, — Ульрих всхлипнул.

— Великий убийца стоит и рыдает об утерянной любви. Не выношу, когда кто-то крутится вокруг моей дочери, тем более вшивый засранец вроде тебя. Своей болтовней ты отвлекаешь её. Ты всех отвлекаешь своим грязным ртом, но это мелочи. Возле Анаит может быть кто угодно, только не ты. Я не доверяю человеку, который в годы отрочества не видит собственную суть. Ты просто удивительный человек, Ульрих: всегда попадаешься мне на глаза, когда я не в том расположении духа. Вот даже сейчас. Я скажу Миргалиму, чтобы он приютил тебя при одном условии.

— Всё что угодно.

— Ты не приблизишься к Анаит на расстояние полёта стрелы и более не подойдёшь ко мне.

— Конечно, господин!

— И последнее: найди мать Далака и скажи, что её сын пострадал за свой длинный язык. Как разрешить последствия, решишь сам.

— Где же я её найду? — спросил Ульрих, чувствуя себя всё большим дураком.

— Разве ты не знаешь, где жил Далак? Не строй из себя глупца.

— Зачем мне это?

— Нужно ведь переступить через себя. Ты меня услышал. А теперь пошёл вон.

Дойдя до порога, Ульрих развернулся.

— Это было первое дело.

— Что ты ещё хотел сказать?

— Про Эмреса.

— Думаешь, я не знаю, что этот подонок обхаживает мою дочь? Он её покрывает по пять раз за ночь. Они ещё и пытаются это скрыть. Тоже мне умники.

— Но как? — недоумевал Ульрих.

— Что как? Как у неё хватает терпения на этого выродка?

— Как вы узнали?

— Я Агарес, а не пьяный Карл с арелатской низины. От меня ничего не утаишь.

— Господин, почему же он ещё жив?

— Время не настало. Если хочешь — разберись с ним сам.

— Мне это не под силу, — печально заметил Ульрих.

— Да, ты пока слаб, Ульрих, но римляне ещё услышат о тебе. И не только римляне. Клянусь Ахурамаздой! А теперь убирайся.

Ульрих выскочил на улицу. Он мчался по форту, пока не согнулся пополам от усталости. Ещё никогда мальчика так не окрыляли слова человека, которого он ненавидел.

Агарес же забыл о мальце через минуту. Он закрылся в доме и расстелил на столе недавно полученную карту крепости Хлора. Ему нужно было продумать, как проникнуть внутрь гарнизона, но вместо этого его голову захватили другие мысли.

Проблемы навалились разом — Агарес не знал, за какой узел взяться. Он пытался вывести Эмреса на чистую воду, ибо его раздражало, что Харольд возвысил лазутчика, поставив выше самого Агареса. После убийства нетопыря Калваг и Аттал потеряют глаза в разведке.

Напрямую устранить ученика Агарес не мог. Все знали о вражде наставника и возгордившегося ученика, посему после кратковременного триумфа перс расстанется с жизнью следом за учеником. После Эмреса следовало разобраться с советником конунга.

Голову Агареса заполонили безумные идеи. Он не знал, с чего начать.

III

Солдаты Аттала разрушили придел до основания: разобрали стены и сровняли с землей постройки. Аттал оставил небольшой засадный отряд в паре стадиев от гарнизона, а основные силы по-прежнему держал в главном лагере. Конунг не нападал в ожидании исполнения плана Агареса.

В урбсе жизнь проходила с большими ограничениями. Лазутчики уходили на разведку и таскали провиант через южные врата, о существовании которых алеманны не знали. Легионеры пребывали в подавленном состоянии. Трибуны ждали указаний пропретора Веспасиана, однако тот укрылся в Массилии. Эпихарид заливал безнадёгу вином, Кустодиан не отставал.

Как-то вечером спартанец направлялся в свои покои с кувшином в руке и наткнулся на Савла. Тот крался, точно вор, держа перед собой луцерну. Савл с опаской оглядывался по сторонам. Старик поздно заметил грозный взгляд Кустодиана и, зашаркав, поспешно двинулся в триклиний. Но спартанец обогнал его и преградил путь.

— Куда так торопишься, Савл?

— Господин Эпихарид попросил вина. Иду в триклиний, — оправдывался старик. — Если ты и дальше будешь меня задерживать, то тебе несдобровать.

— Кому здесь несдобровать, так это тебе. Что у тебя за пазухой, Савл?

Старик крепче прижал руки к бокам, его глаза виновато забегали.

— Небось последнюю бутылку фалернского припрятал? Все знают, что погреб разнесло в клочья. Осталась только поска.

— А тебе всё нипочём, — Савл кивнул на кувшин в руке спартанца.

— Остатки роскоши, — Кустодиан поднял сосуд. — Говори, где раздобыл вина?

— В триклинии оставалось. Ты правил на стене, ты — воин. Моё поле битвы — триклиний. Я же не учу тебя, как сражаться? Вот и ты не учи меня, как управиться с триклинием.

Кустодиан прижал старика к стене. Из-под плаща Савла выпала связка писем.

— Помилуй меня, господин! Ни в чём не виноват!

Спартанец поднял письма, перевязанные бечёвкой, и ткнул ими в лицо Савла.

— Не бутылочка фалернского, но не менее интересная находка. Что это?

— Помилуй, господин! — проникновенно выговорил старик. — Меня попросили передать письма.

Кустодиан смотрел в бегающие глазки Савла. Краем глаза спартанец заметил, что старик потянулся к поясу, но намеренно не обратил внимания.

Лицо Савла исказилось гневом. Он выхватил из-за пояса туники маленький нож и взмахнул им. Кустодиан сблокировал выпад рукой и крепко приложился по старику. Савл рухнул ничком и схватился за живот. Трибун смотрел на корчащегося старика, подумав, что такому ничтожеству было достаточно оплеухи. Он взял Савла за шкирку и потащил в покои легата.

— Я всё расскажу! Всё расскажу! Только пощадите меня.

Кустодиан решил сначала разобраться, прежде чем доносить Эпихариду. Он отнял светильник у Савла, вошёл в первую попавшуюся комнату и усадил старика на стул. Сам расположился напротив.

Кустодиан разрезал бечевку на связке и достал первое письмо. Мельком просмотрев бумаги, он заметил, что часть писем была написана на греческом, а часть — на латыни. Раскрыв первый пергамент, Кустодиан сразу узнал корявый почерк Филиппа.

Да благословят боги Древние земли Галлии и её великого конунга. Месяц воинственного Марса принес дожди, дороги развезло. Повозки вязнут в грязи, посему стоит подождать до наступления лета.

Эпихарид пустил корни в Массилии. Будь он молодым трибуном, то отправился бы на подмогу, дабы умножить славу. Но он, подобно мне, человек подневольный и вынужден повиноваться Домициану. С другой стороны, должность легата Августа — не самая последняя тропка в его блестящей карьере. Полагаю, он метит в сенат, посему попытается угодить и пропретору, и Августу. Ты должен сделать всё возможное, чтобы не допустить Эпихарида в мой гарнизон. Я доселе с ним не сталкивался, однако молва гласит, что он прожжённый вояка, который резал глотки вандалам под Иберией.

Не пройдёт и второй стражи караула, как письмо доставят тебе, мой дорогой друг.

Слава Древней Галлии и её великому конунгу!

Кустодиан покрутил пергамент, понюхал и повторно прочёл. Он даже приблизительно не мог сказать, кому адресовано послание. Кустодиан не понимал, почему Филипп не отправил письмо. Возможно, он написал его как раз перед уходом и забыл вместе со своими пожитками.

— Кому он писал это письмо? — Кустодиан показал пергамент Савлу.

Подслеповатый старик прищурился и покачал головой.

— Не вижу, слишком темно.

Кустодиан положил пергамент перед ним и поставил рядом луцерну. Затем сдавил пальцами колено старика. Савл охнул и схватился за руку Кустодиана, пытаясь освободиться, но хватка была по-настоящему спартанская.

— Это письмо полагалось Харольду. Это для Харольда! — Савл визжал, как поросёнок. — Филипп не захотел его отправлять. Написал другое.

— Пусть так, — Кустодиан отпустил колено старика. — А зачем оставил письмо? Он совсем идиот? Хорошо хоть не пугиллары оставлял.

— Он думал, письма защитят его, когда ситуация поменяется.

— Какая ситуация? Тут же нет персоны, нет адресата, а за славословие Галлии легионеров на крестах не распинают. Зачем он оставил пачку писем? Защита, говоришь? От кого?

— От Аттала, конечно.

— О великая Артемида! На что надеялся сей глупец?

Кустодиан развернул второй пергамент. Предварительно дал прочитать его Савлу.

— Это от Харольда, — тотчас пояснил Савл. — Здесь письма либо от Харольда, либо от Веспасиана. Или адресованы им. Веспасиан письма подписывал, а Филипп — нет. Так он отслеживал хронологию.

— Теперь ясно, почему он их хранил, — догадался Кустодиан. — Планировал всё свалить на наместника. А легаты, значит, дураки? По почерку не догадаются?

Благословит Вотан конунга Аттала и его начинания. Галлы цивилизованны, возможно, менее воинственны, чем прежде, но без страха идут в бой. Однако конунг более благоволит алеманнам, ибо сам их кровей.

В Германии племён больше, чем в Галлии и Иберии, и они не знакомы с цивилизацией. Некогда римлян пугали алеманнами: их необузданной злобой, слепой яростью и безрассудностью. Галлы заразили их зачатками государственности. И теперь ни галлы, ни алеманны не готовы стоять в центре войска.

В костяк хотели набрать даков, но они не придут: Оронт вышел из берегов. Пока они сетуют на своего Залмоксиса и проклинают водные протоки, в войске возникла брешь. Даки всех превзошли в стремлении поскорее отправиться к Старику на небеса. Представляешь, они до сих пор плачут в день своего рождения и радуются смерти. Как с такими совладать? И все же даки не смогут закрыть центр. Более мы на них не надеемся.

Зачем же конунгу даки? Сам Замолксис пребывает в раздумьях. Неужели нельзя призвать иберийских вандалов? Даки живут на другом конце мира. Даже тысяча человек не проскочит под носом Домициана.

Я жду новостей, Филипп. Из-за иллергетов у конунга связаны руки. Вера в мифы иссякла, ныне он идёт к гарнизону.

Мир тебе и твоим землям. Vale!

— Мир тебе и твоим землям, — вторил Кустодиан. — Как иронично. Все вы прикрываетесь дипломатией, когда надо кровь пустить. Как частенько умничал сам Филипп: «Si vis pacem para bellum». Даже даков хотели привлечь? Любопытно. И давно Македонец с Харольдом в приятельских отношениях?

Савл сглотнул и прикинул, даруют ли ему боги сил в борьбе с префектом каструма. Кустодиан словно прочитал бунтарские мысли и пригрозил пальцем.

— Давно, — Савл задумался. — Семь или восемь лет.

— Всё же Филипп не так глуп. Так много лет водил за нос пропретора и наместника. Достойно похвалы.

— Филипп потерял всякий страх, когда его повысили до легата. А я ведь слуга триклиния, — Савл перекрестился, — человек зависимый.

— Ты из назореев? — с презрением спросил Кустодиан.

Старик кивнул.

— Как это работает? — недоумевал Кустодиан. — Как ты можешь быть христианином, если твоё служение противоречит принципам Плотника? Разве он говорил о предательстве?

— Но я никого не предавал, господин! Напротив, я верен до глубины души.

— Филиппа ты, может, и не предавал, а вот Отечество — с первого дня знакомства с Македонцем. Откуда ты родом?

— Из Иллирии. После службы в легионе был матросом на киликийском судне. Там же и заинтересовался учением Пророка из Иудеи.

— Где служил?

— Под Парфией.

— Значит, жизнь ты повидал.

— В былые годы я бы тебя переломил одними пальцами, Кустодиан. Сейчас же мне соплей можно хребет переломить. Мне восьмой десяток.

— Значит, ты преданный слуга Рима. Почему легионер подался в услужение к центуриону?

— Я не римлянин, посему не пропитался римским честолюбием.

— Наоборот — ты иллириец. Вы народец своеобразный и свободолюбивый. Даже римлянину стать рабом проще, нежели иллирийцу. Тем более, после правления Диоклетиана вы почувствовали силу.

— Да, он был из иллирийцев, — подтвердил старик.

— И почему же желание подчиняться пересилило желание управлять?

— Таков путь грешника.

— Началось. Только не рассказывай мне про космос и пневму.

— Это другое, Кустодиан.

— Опустим подробности. Так куда ты нёс письма?

— В лагерь Аттала.

— Когда?

— Во вторую стражу. Меня встретят у межи за крепостью.

Кустодиан посмотрел на играющие языки пламени на стене и прикинул, что сигнал второй стражи ещё не оглашали.

— Допустим, я тебе поверил, назорей. Но зачем Филиппу письма, если он кормит червей возле Массилии?

— Не кормит, господин. Он специально завёл легион на бойню, а сам перешёл на сторону галлов.

— Значит, Филипп в стане Аттала?

Савл кивнул.

— Кто ещё знает об этом?

— Никто.

— Ты планировал лишь отдать письма или остаться в стане алеманнов вместе с ними?

— Нет. Господин Филипп оповестил, что ему нужны письма, а после он дарует мне свободу.

— Так ты и не был рабом.

— Да, я гражданин Рима.

— В чем же проблема?

— Я — раб своих убеждений и принципов. Нельзя предавать господина, даже если он сам кого-то предал.

— Философия Плотника и твои принципы мне непонятны.

— Значит, не пришло время.

— Возможно, назорей. Что же ты решил делать?

— Пока я не встретил тебя, решение было ясным, — Савл пожал плечами. — Сейчас я в замешательстве. В стане алеманнов я не нужен. К тому же они ненавидят христиан. Из гарнизона меня выгонят. Ты ведь всё знаешь. Я не смогу здесь остаться теперь, когда правда всплыла.

— Удивлён, что ты не забрал письма раньше. Сжёг бы их и не думал. Я не сказал, что буду трезвонить о твоём предательстве на каждом углу.

— Какой смысл тебе молчать? Римский легат оказался в сговоре с Атталом, — Савл приложил руку ко рту, изображая глашатая. — На месте Августа я бы забил палками и распял весь высший состав легиона. Филипп сделал всё, чтобы разложить дисциплину в гарнизоне.

— Он умеет расслабляться и расслаблять других. Сколько ему платили за передачу сведений?

— Жалованье легата Аттал увеличил втрое.

— Предать побратимов и принципы за три мешка с золотом? О Афина, верни ему разум!

— Это уже другой вопрос. Все мы люди, и каждый выбирает свой путь. Филипп выбрал свой. Не вижу смысла его осуждать. Оставим его на суд божий.

Савл успокоился. Он словно вернулся в былые годы, и даже его голос стал не таким скрипучим. Он по-прежнему боялся Кустодиана, но воспринимал его больше как союзника, чем врага. Спартанец же теперь считал старика за равного. Кустодиан раскрыл ещё одно письмо, но Савл его перебил:

— Не трать понапрасну время, трибун. Я могу пересказать, что говорится в этих письмах.

— Будь добр.

— Это Филипп убедил Веспасиана не посылать подмогу к северному гарнизону. Префект дрожит при любом упоминании Аттала и поэтому проглотил наживку как миленький. А ещё легат отправил твоих бойцов на верную смерть. Это не козни Харольда, как многие думали. Хоть они и простые легионеры, но Филипп их боялся, как огня, и пытался выбросить за борт. Да и ещё ему понравилась та баба, которую вы привезли из Греции. Он совсем из ума выжил, когда с ней переспал. Сам ведь знаешь, что в любви и на войне все средства хороши, посему Филипп не брезговал грязными приемчиками. Не думай, что твои легионеры живы. Если не ошибаюсь, наместник гарнизона Германика заранее знал об их приходе.

— Да, пакостей Македонец устроил немало, — протянул Кустодиан.

— Почему мы так страдаем во время осады от нехватки провианта? Где запасы? Почему легионеры жалуются, что положенные сестерции не платят в срок? Это всё происки Филиппа.

— Значит, воду мутил один кудрявый Аид? Это безумие! — спартанец приложился к кувшину. — Каков итог, иллириец? Зачем ты служил предателю? Из-за Филиппа мы сели в лужу. Половину гарнизона перебили, и в этом есть и твоя вина, Савл.

— Бог простит меня.

— Бог или ты сам себя? Возле Массилии полегли парни Филоника. Их уже не вернуть, а ты мне рассказываешь про преданность убеждениям. Я никому не скажу, что произошло, но попрошу об одном… Встреча же будет не в самом лагере?

— Нет. На меже за гарнизоном.

— Кто придёт?

— Не знаю. Кого отправит Филипп, тому и отдам.

— Если ты сведёшь меня с Филиппом, то я никому не расскажу, что причиной всех бед является старый вольноотпущенник-иллириец из триклиния.

— Как свести? Я же сказал, что придёт не Филипп.

— Все думают, что он подох. Но он точно подохнет, если эти письма попадут не в те руки. Поставь ультиматум вередарию Филиппа. Требуй римского военачальника. Я подожду.

— Безумие!

— Второго варианта нет, назорей.

— Я не пойду. Убей меня прямо здесь. Ты пьян, Кустодиан! Тебя пришьют, как барана на закланье, а меня вместе с тобой.

— Не понимаю тебя, Савл. Сначала ты бьёшь себя в грудь и готов пожертвовать местом в райском саду во имя слепой преданности, а теперь идёшь на попятную. Ты уж определись. И да, если ты готов умереть прямо здесь, то я с радостью тебя прикончу. Голову твою глупую отрублю, а труп скормлю псам.

Савл погрузился в раздумья. В его душе шла тяжёлая борьба. Он не мог выбрать сторону: Бог ему говорил одно, Филипп другое, но в итоге его жалкая душонка оказалась в руках Кустодиана.

— Хорошо. Я отведу тебя, но за твою жизнь не ручаюсь. Меня не тронут, ведь им нужны письма, а тебя явно никто не ждёт.

— Тебя не тронут только до тех пор, пока не получат письма. А потом отправят в ряды мучеников в бессмертном сонме христиан. Перед второй стражей из крепости выйдут ланциарии. Пойдём вместе с ними. Встретимся возле сторожки через три часа. Если всё пройдет нормально, сможешь вернуться обратно вместе со мной.

Савл потянулся к письмам, но Кустодиан не отдал их, погрозив старику пальцем. Спартанец взял пачку пергаментов и направился в свои покои, которые больше походили на тюремную камеру Авентина. Кустодиан долго ходил по комнате и размышлял: рассказать ли Эпихариду о странной ситуации? Чувство долга пересилило сомнения, и он отправился к пропретору.

Однако Эпихарид в эту ночь крепко напился, и его спальник не допустил трибуна к своему господину. Тогда спартанец направился к начальнику караула и спросил, когда ланциарии покидают гарнизон. Имагинифер первой когорты сказал, что разведчики уже вернулись в крепость.

Впервые в жизни Кустодиан не уведомил вышестоящих лиц о своих действиях. Неразбавленное вино крепко дало ему в голову. Спартанец впервые не испытывал угрызений совести, намеренно нарушая приказ, воспрещавший покидать пределы урбса. Кустодиану казалось, что сейчас он совладал бы с самим Матайесом.

Трибун считался вторым человеком в гарнизоне, но не мог ослушаться приказа Эпихарида. Являясь префектом каструма, Кустодиан свободно перемещался по всей Галлии, однако после осады ситуация изменилась. Эпихарид запретил покидать крепость через южный вход всем, кроме ланциариев. Особенно запрет касался легатов и трибунов, ведь они являлись сердцем потрёпанных легионов Эпихарида.

Спартанец не узнавал себя в последнее время. Методичный и взвешенный, он всё чаще терял голову и совершал безрассудные поступки.

Кустодиан посетил архивариуса и попросил дать стопку пергаментов. Спартанец придал им вид писем Филиппа, сверху добавил одно настоящее письмо и перевязал.

На вторую стражу Кустодиан встретился с Савлом у сторожки. Старик обулся в дорожную пенулу и прихватил меч. Спартанец надел лёгкую броню, поверх накинул сагион.

— Я никогда не пойму этот народ, — бросил Савл, глядя на кипящую в гарнизоне работу. — Задница в огне, а они строят дома из брёвен.

Часть легионеров посреди ночи разбирала палатки и на их местах укладывала фундамент. Другие солдаты таскали воду и разводили раствор.

У ворот конюх забивал гвозди в подковы мерина, успокаивающе поглаживая его ногу. Предварительно конюх обчищал копыта долотом и аккуратно отрывал клещами спрессованные куски земли и соломы. Кустодиан подумал, что в случае усиления блокады коня, скорее всего, съедят. Эта мысль почему-то его развеселила.

— Я тоже их не пойму, назорей. Вероятно, поэтому римляне и завоевали полмира.

— Как? Своими бревнами?

— Раз бревно, два бревно — и дом готов. Пока вы, иллирийцы, задавались вопросами, римские калиги шли в сторону Мидии.

— Тут ты прав, трибун, — обречённо вздохнул Савл.

— Готов?

— Мы идём навстречу смерти. Как можно к этому подготовиться?

— Смерть — единственное, к чему не подготовиться, назорей. Хотя Ваш Пророк и утверждал обратное.

Они покинули гарнизон через скрытый лаз и направились к меже. Предварительно Кустодиан попросил караульных, чтобы Савла пустили обратно, если сам трибун по тем или иным причинам не сможет вернуться обратно.

Длинный овраг, за которым начинался лес, прорезал землю на протяжении семи миль. Весной и после проливных дождей там скапливалась вода, в которой особо ретивые ребятишки даже купались. Днём овраг был виден из крепости, а ночью возле него носились разведчики с той и другой стороны. Это было очень выгодное место для осады, ведь западная часть форта сильно сыпалась. Но Аттал не мог разместить здесь осадные орудия из-за рельефа и природных преград как с востока, так и с запада.

Чуть больше ста лет назад здесь стоял акведук, который подавал воду в крепость. Сейчас от арок остались лишь руины. Усипеты, некогда жившие здесь, говорили, что межу сотворил Таранис, который хотел посадить виноградник. Бог запряг вола в плуг и прошёлся по полю один раз, а потом отвлёкся на зов алеманнов. Плуг Тараниса и в самом деле был велик, ибо межа была очень широкой. Даже самого длинного вяза порой не хватало, дабы возвести через овраг козью тропу. Глубина оврага составляла полторы македонских сарисы.