Бесплатный фрагмент - Александровск

Глава 1

— Алло! Алло! Тёть Лариса? А Кирилла можно?

— Кто это? Мальчик, ты знаешь, который сейчас час?!

— Тёть Лариса, это я — Серёжа. Серёжа Малютин! Одноклассник Вовчика.

— Кирилл уже спит, ему в школу рано вставать. Как и тебе.

— Тёть Лариса, позовите, пожалуйста, Кирилла. Меня… меня мама попросила позвонить. У нас беда, бабушка ушла и не вернулась. Они её ищут, но найти не могут… может Кирилл, что-то видел?

— Время позднее. Он не любят, когда его будят, — женщина причмокнула губами.

— Пожалуйста, тёть Лариса. Очень нужно, — в трубке послышались тихие всхлипы.

Женщина замялась, посмотрела в сторону детской спальни, тяжело вздохнула.

— Хорошо, сейчас посмотрю. Вдруг не спит, — она положила трубку на столик и тихо подкралась к двери.

Когда тонкая полоска света просочилась в комнату, тёмный силуэт на кровати вздрогнул.

— Кирилл, — прошептала женщина, — Кирюша, там Серёжа Малютин звонит, ты не…

— Не сплю, — мальчик, лежащий на кровати, что стояла справа от двери, распахнул одеяло и быстро поднялся. — Я ждал звонка, а он долго думал. Мама его не просила, сам решил. Волнуется очень.

— Я, зато сплю! — раздался мальчишеский сонный голос с неосвещённой части комнаты, — мам, шли этого Серёжу куда подальше и закрой дверь.

— Сейчас, сейчас. Тебе помочь Кирюша?

— Да.

На свету Кирилл не поморщился, заволочённые белой пеленой глаза смотрели безучастно и грустно. Одной рукой он едва касался стены, а другой держался за плечо матери.

— Алло, — он осторожно поднёс телефонную трубку к уху, не прикладывая её к себе, а держа на весу. — Кирилл у телефона.

— Привет! Это Серёжа Малютин. Извини, что поздно, — мальчик вздохнул и выпалил на одном дыхании. — Бабка наша старая пропала, мы думали она в саду, но там её тоже нет, мамка говорит, она могла в лес утопать, когда никого дома не было! Вот.

— Ещё рано, разрешения не давали. Даже по радио, — Кирилл нахмурился и ещё немного отдалил от себя трубку.

— Она же совсем старенькая. Мы ей одно говорим, а она все заладила — я больше прятаться не буду! Больше ждать нельзя! Мы её и дома запирали, и ключи отнимали, а она вот… И никто её не ищет, крое нас. Если, говорят в лес ушла, то все уже…

— Это верно говорят, в этом году солнцестояние позднее, — Кирилл покачал головой, и замер. Глаза его вдруг стали стеклянными, неподвижными и ещё более белыми, чем были, тело вытянулось в тонкую струнку.– Я её не вижу, но это, может, и хорошо.

— Понятно, — неуверенно протянул Серёжа, — но если увидишь — звони, ладно?

— Конечно. До свидания, — Кирилл аккуратно положил трубку и повернулся к матери. — Сегодня не усну. В зал меня отведи, пожалуйста, чтобы Вовчику не мешать.

В комнате с узорчатым ковром на одной стене и большим окном на другой, были разложенный диван, маленькое кресло и длинная лакированная стенка. Место, оставленное для телевизора, пустовало.

— Что тебе подать? — спросила мать, усаживая сына на кресло и подкладывая подушки под его бока, теперь щуплый мальчик казался особенно крошечным.

— Хочу сегодня послушать русских классиков. Второй том.

Мама поставила на маленький столик рядом с креслом большую зелёную книгу, на которой потускневшим золотом была выведена надпись: «Классическая русская живопись».

— Я пойду, сынок?

— Да. Иди. Можешь у меня поспать.

— Нет, я на кухне посижу.

На мгновение женщина остановилась в дверях, и, повернувшись вновь к сыну спросила:

— Кирилл, а ты и вправду ничего не видел?

— Видел только, что позвонит и всё.

— Если ушла в лес то всё.

— Да.

Мальчик откинулся на спинку и положил руку на книгу. Глаза его были закрыты не до конца, белки глаз дрожали, словно в такт музыке.

Глава 2

Дети носились по коридорам с круглыми глазами. Их движение состояло из бесконечных тычков, пинков, подзатыльников, толчков и крика. Именно крик был двигателем безумного круговорота. Лишь в одном из темных уголков длинных школьных коридоров не было этого нескончаемого движения. Напротив, там было слишком тихо, неправильно тихо, и даже не подходя близко можно было понять — происходит что-то запретное.

— Мы это сами откопали. Опасно? Конечно, опасно! А иначе как? А иначе вы все бы там ходили! — среди тихих перешептываний сумрачного уголочка, выделялся звонкий голос тощего, чуть сгорбленного мальчишки с бледным, острым лицом. — Там сторож злющий, возьмёт своё ружье и бам — бам… настоящие? Конечно, настоящие! Ему можно, у него даже говорят разрешение на отстрел есть… Да, не вру я! Говорю же, точно не знаю, просто слышал! Смотрите, смотрите… меняю на всякое разное, предлагайте не стесняйтесь. Валька, все хорошо? — мальчишка приподнялся на цыпочках, чтобы поверх голов покупателей рассмотреть друга, оставленного на случай неожиданного возникновения в коридоре учителей.

Валька поднял пухлую ручку, сжатую в кулак и кивнул.

— Что-то сегодня не густо, — со знанием дела протянул один из покупателей лопоухий и коротконогий. — Барахло одно.

— Так и пш-ш-шел вон отсюда, раз не нравится, Буряк, — встрепенулся продавец, — ишь какие! Не нравится… Берите что дают! Лучше все равно не найдёте!

— Да знаем мы тебя, Вовчик, — гоготнул чернобровый мальчик. — Лучшее опять старшекам понесёшь? Этому, как его зовут… не помню. А нам все барахло скидываешь!

— Так откуда у вас деньги на нормальное? — без обиняков ответил Вовчик.

— А откуда ты знаешь, что у нас денег нет? — спросил другой мальчик в круглых не по размеру больших очках. Он крутил в руках маленький потрёпанный фонарик, с облупившейся краской и чуть треснувшим стеклом. — Вот что это? Он даже не включается.

— Дай сюда, деревня, — хмыкнул Вовчик и вырвал из рук очкастого мальчишки фонарик. — Это фирма! Вещь! Тут надо уметь обращаться… Сейчас, — он надавил на кнопку включения и не отпуская её начал крутить пальцем по всей поверхности кнопки, — сейчас… сейчас… Оп!

Лампочка зажглась, но не обычным светом, а синим. Немного померцав, фонарь вновь потух, но и этого было достаточно, чтобы вызвать гул одобрения.

— Крутая вещь! — сказал Буряк, приглаживая светлые тонкие волосы.

— А то! Я же говорю — фирма! — причмокнул Вовчик. — Такой вещи подход нужон, а вы…

— За сколько отдашь? — встрял в разговор мальчишка с рассечённой губой. — Даю жвачку, мятную, две пластинки.

— Эй, тебя тут вообще не было! — возмутился мальчик в очках. — Я первый был. Даю пугач дедовский.

— Работает? — недоверчиво спросил Вовчик.

— Куда там, но зато смотрится как! А? Как настоящий!

Вовчик покрутил в руках пугач, пощёлкал, сделанным из какой-то железки, спусковым крючком, посмотрел в кривое дуло.

— Не, чушня какая-то. Этот фонарик… Таких нигде нет, ты посмотри! Посмотри! Цвет какой! Он десять таких пугачей стоит.

— Нормальный пистончик, в нем, между прочим, смысла много, — засопел очкарик, пряча пугач в карман. — Так мой папаша говорит. Дед им во время войны от партизан отстреливался.

— Партизаны наши были, придурошня, — крупный мальчик лет тринадцати отвесил смачную оплеуху своему недалёкому товарищу. — От фашистов он отстреливался. Или твой дед фашистом был?

— Да, иди ты! Много больно знаешь, чтобы про моего деда такое говорить.

— Много, не мало!

Мальчики угрожающе уставились друг на друга, казалось ещё немного и начнётся та самая нелепая, неловкая, но очень жестокая драка, какая бывает между детьми.

— Вовчик, — раздался голос Вальки над ребяческими головами, — старшеки! Старшеки идут!

— Он идёт? — спросил Вовчик.

— Ага.

— А ну-ка пош-ш-шли вон! Не загораживайте товар, — шикнул Вовчик на хорохорившихся товарищей.

Вся прыть сразу исчезла, и мальчики послушно расступились, образовав коридор для восьмиклассников.

— Ну, что тут у вас? — спросил самый худой парнишка, с редкими усиками и невероятно сальными волосами.

— Серёга, здорова! — Вовчик по-хозяйски провёл рукой над товаром. — Вот, смотри. Все новенькое: фонарик, пенальчик резной, паяльник, даже джинсы есть. Немного большие, но можно поясом затянуть, очень стильно будет!

Серёга не спешил отвечать. Он безразлично глянул на заботливо разложенные вещи, медленно достал платочек, шумно сморкнулся, и положил испачканную ткань прямо на стол.

— Все дрянь, — процедил он. — Отстой какой-то. Для ребятни. Что-нибудь серьёзнее есть?

— А что надо? Все есть! Кипятильник работающий есть, вот такой вот значок есть, смотри со звездой, вот лак для волос, там немного, но есть. Ещё книга без начала, но концовка — во! — Вовчик выставил вперёд большой палец. — И только для тебя берег, вот.

Под вздохи и свисты стоящих рядом мальчишек, Вовчик выудил из недр рюкзака маленький перочинный ножичек, у которого была облупившаяся рукоятка, а механизм срабатывал с громким хрустом. Серёга прищурился.

— Фигня, — процедил он.

— Как? — осел Вовчик, но тут же потянулся к Серёге. — Что надо-то скажи? Все достану!

— Не знаю… Можешь мне свои часики дать…

— Ни за что! — нахмурился Вовчик, но тут же дал на попятную, — это отца. Он ругаться будет, может что-то другое?

— Видели, как старается, — ухмыльнулся Серёга и посмотрел на своих друзей, таких же восьмиклассников. — Это ты меня должен удивлять, щегол. Что есть такого, чтобы я захотел с тобой обменяться на… ну, например вот это? — он достал из кармана брюк вчетверо сложенный пожелтевший от времени листок бумаги. — Ты же это хочешь?

Вовчик засопел. Он всегда так делал, когда начинал злиться. Сам того не замечая он начинал громко дышать, а лицо его становилось пунцовым.

— Тебе же все равно не нужно. Ты им даже не пользуешься!

— Чего это? Нужно будет, — Серёга поспешно спрятал листок, — когда-нибудь!

— Не пользуешься! Потому что… Потому что ты трус, — процедил Вовчик, сощурив глаза. — Носишь эту бумажку с собой, а никак пользы! Как собака на сене — только гавкаешь, а что делать не знаешь.

Серёга хмыкнул, прищёлкнул языком и нелепо гоготнул, но ему никто не поверил. Всем как-то сразу стало понятно, что он врёт, и что он и вправду никогда не воспользуется тем, что так небрежно хранил.

— Ну и пусть, — сказал старшеклассник. — Зато у меня она есть. А у тебя нет. Хочешь же, да? Так найди что-то толковое, постарайся, и тогда я подумаю.

Вовчик с ненавистью посмотрел вслед удаляющемуся парню. Вовчик не любил трусов, но ещё больше не любил трусов, что претворяются смельчаками.

— Слушай, дам за ножичек две жвачки. А? — не унимался очкарик.

— Отстань! Все лавочка закрыта. Хватит, — пробурчал Вовчик, наспех засовывая богатства в потрёпанный рюкзак. Торговля сегодня не шла, да и главный покупатель уже ушёл.

— Вовка, тебя брат ищет! — взвизгнула бледно-русая девчачья голова, внезапно появившаяся среди мальчишеских. — Он там у их класса стоит.

— Чего ему надо?

— Откуда я знаю! Меня просили только передать!

Около двустворчатой двери, с тусклой табличкой, на которой стёрлась половина букв, Вовчика ждал Кирилл. Он стоял около стены, но не касался её спиной. Заволокшие пеленой глаза безучастно смотрели куда-то в глубину кишащего детьми коридора.

— Чего тебе? — без приветствия начал Вовчик.

— Опять торгуешь? — спросил Кирилл.

— Ну.

— Увидят, опять мать вызовут. Ты её не бережёшь.

— У-у-у-у, зато ты бережёшь. Бережливый. Чего звал-то?

— Ты сегодня опять идёшь на свалку?

— Не знаю, — протянул Вовчик прислоняясь к стене. — Наверное.

— Возьми меня с собой.

— Мама против, да и Валька, что скажет…

— Твой Валька, — перебил Вовчика Кирилл, — сделает все, что ты повелишь, он же у тебя вроде ручной собачки. А мама сегодня допоздна, баланс сводят.

— Там опасно. Споткнёшься, упадёшь ещё.

— Когда я падал? — поморщился Кирилл. — Я помогу найти что-нибудь этакое. Серёжа сразу карту отдаст. Обещаю.

Вовчик на мгновение задумался. Он закусил нижнюю губу и носком стоптанных туфель пытался проделать дыру в каменном полу школы. Он уже знал, что ответит, но хотел немного набить себе цену. Да, пусть Кирилл знает и понимает, что он уговорил Вовчика взять его с собой, и если, что случиться, то пусть это будет на его Кириллиной совести.

— Хорошо, только ты давай не задерживайся, сразу после школы идём.

Глава 3

— Все приготовили противогазы?

— Павел Сергеевич, я забыла, — проблеяла бледная девочка на последней парте.

— Эх, Светочка, горе ты наше, иди, бери из шкафа, и прижимай тогда у шейки. Да не тут, а вот тут у основания. Да, дави, дави лучше, они большие. Остальные взяли? — Павел Сергеевич протёр замасленным платочком блестящую лысину. — Хорошо, молодцы. Так, у нас ещё есть пятнадцать минут, послушаем доклады. Света, сними пока противогаз. Мальчики, тихо. Так кто хочет?

— Я! Можно я? Павел Сергеевич, можно я? — рыжие косички прыгали из стороны в сторону в такт движениям щуплой девчонки.

— Опять только Танечка готова! Что это такое ребята?

— Танька-зубрилка! — гоготнул кто-то с задних парт.

— Тарасов, хватит. Сам ничего не делаешь, а над другими смеёшься. Совсем уже расслабились, а учебный год ещё не закончен. Это ладно вы сейчас шестиклассники, а в будущем году? Вы же будете уже семиклассники, уже гордость школы, будущие комсомолы! Эх, ребята, ребята, — покачал головой учитель, и кивнул рыжеволосой девочке. — Хорошо, Танюша, докладывай.

Звонкий девчачий голос заполнил класс. Он отражался от пустых стен, от стёкол, парт, и сквозь оконные щели вырывался на улицу.

— Наш город Александровск был основан ещё в начале века по приказу партии средневиков. Раньше на этом месте были лишь непроходимые леса и болота, а так же жили дикие звери, но все изменилось, когда нашли большие залежи руды. Тогда-то и появились на местах дремучих лесов дома, рудники, заводы и железная дорога. Александровск расположен в средней полосе России. Город стоит на берегу реки Тузлучки, и со всех сторон окружён лесным массивом. Из Александровска ведут две дороги для автомобилей и одна железная дорога. Жители города в основном работники рудников и завода, где перерабатывают руду для транспортировки. Со временем наш город рос, разрасталась и наша Александровская область. Основным градообразующим предприятием остался завод, который до сих пор работает и приносит нашему городу славу и почёт. Ежедневно Александровск, как самый крупный город на Земле по добыче руды, отправляет три вагона добытого ценного вещества во все уголки не только нашей необъятной страны, но даже мира! Кроме этого, Александров очень красивый и современный голод… то есть город.

— Голод! — выкрикнули вновь с последней парты. — Она голод сказанула!

— Тарасов! Мать завтра на педсовет вызову! Тихо, я сказал! — у Павла Сергеевича обиженно затрясся подбородок, а на высоком лбу выступила испарина. — Продолжай, Танечка.

— Хорошо. Из достопримечательностей города можно отметить: Сквер добытчиков, Парк имени Горького, Аллею памяти погребённом заживо в шахте под селом Михайловское. Памятник учёному-пионеру родом из наших мест Смирнову Михаилу Максимовичу, и конечно монумент спасателям-добытчикам, а так же знаменитое рудниковое озеро. Это озеро единственное в своём роде во всем мире! Купаться в нем запрещено…

— Да, ладно! А так хотелось, — протянул Валька.

— Валера, тише, — цыкнул учитель. — Продолжай Танюша, ещё пять минут.

Таня показала необычно длинный язык и, задрав нос кверху продолжила.

— Так вот, купаться в нем запрещено, хотя глупцы были всегда, — серые глаза на мгновение задержались на Валерке. — Возможно, вы не умрёте, купаясь в нем, но это не значит, что вы не умрёте позже, мучаясь от страшных болей во всем теле, извергая внутренности и…

— Это пропустим, — Павел Сергеевич глянул на большие наручные часы. — Дальше.

— Рудниковое озеро крайне интересная достопримечательность. Его отличает цвет воды, ярко голубой, с едва заметным свечением в ночное время. Из-за большого количества примесей даже в самый сильный мороз озеро не замерзает. К сожалению, оно совершенно мертво, и в нем не обитает никаких представителей флоры или фауны.

— Брешешь, — сказал мальчик с огромной головой, — мой папка там вот такую рыбищу поймал! Там они есть, там места знать надо!

— Иванов, что ты глупости рассказываешь, — раздражённо отозвался Павел Сергеевич, — не может такого быть…

— Может! Я и сам там ловил! Вы у моего отца спросите!

— Твоего отца? Может в школу его вызвать?

— А вызывайте! Он и рыбу принесёт!

— Знаю, я какую рыбу принесёт твой отец, — буркнул учитель. — Сядь и молчи.

Вовчик не слушал Таньку, учителя, одноклассников, все его внимание поглотили крошечные снежинки, что падали на карниз и тут же таяли. Вовчик знал — зима ещё долго не уйдёт из Александровска и даже летом иногда может прийти настоящий снегопад. Мама рассказывала, что в год его рождения снег шёл все лето, и даже картошку сажали прямо в мёрзлую землю.

Где-то на горизонте небо вдруг окрасилось в розовый цвет и резко стало темнеть.

Дети не прерывая тихий гул, что бывает в классе, когда учитель позволяет разговаривать, потянулись к старым противогазам.

«45 лет октябрю» — гласили подтёртые буквы на противогазе.

— Надеваем, надеваем! — суетился Павел Сергеевич. — Быстренько. Светочка, придерживай снизу! Все натягиваем, плотненько! Вон Рябчиков из третьего в прошлом году не натянул, как следует и все. Бедную Наталью Борисовну потом затаскали, даже ГорРОНО…

Остатки фразы Вовчки уже не услышал. Быстрыми и ловкими движениями дети натянули на голову противогазы, и воцарилась тишина. Вовчик закрыл глаза и положил голову на парту, как и все остальные. Теперь нужно досчитать до двухсот пятидесяти, но Вовчик считал быстро и поэтому он считал до пятисот, так чтобы наверняка.

***

В воздухе пахло гарью и ещё чем-то кислым. Валька изо всех сил вдохнул серый воздух и кивнул, будто бы соглашаясь с кем-то невидимым.

— Люблю, когда так пахнет! Сегодня мощный хлопок был, да? Наверное, долго копили.

— Ну да, — Вовчик облокотился на одну из колонн поддерживающих крышу над входом в школу.

— Чего ждём-то? У меня мамка сегодня до шести работает. Надо успеть домой, ещё посуду помыть, и вещи разложить.

— Какие вещи?

— Школьные, — пожал плечами Валька, — будто уроки делал.

— Ну, ты жук! Сейчас. Надо Кирилла дождаться.

— Домой его отведёшь?

— Нет, — Вовчик почесал шею и взглянул на маленькие ручные часики, подарок отца. — С нами хочет пойти.

— Т-ю-ю-ю, — Валька засунул, толстый палец в нос. — Ещё его с собой таскать. Охота тебе? Что он там делать-то будет? Опасно. Вдруг он того, упадёт?

— Чего это ты говоришь? Он хоть когда-нибудь падал? Мама говорит, ещё получше нашего видит, так что ты это… давай без этих. Ему неприятно, он такое не любит.

— Хорошо, — легко согласился Валька.

Ему не хотелось спорить. Он был не против Кирилла, он его просто боялся. Уж слишком Кирилл и Вовчик были похожи, и это вызывало в трусливенькой душе Вальки какой-то первобытный страх. Такого быть не должно. Однажды, он слышал, как толстая буфетчица говорила, что близнецы, это что-то не нормальное, вот одно дело двойняшки, а близнецы? Как это два одинаковых человека? Значит душа у них одна на двоих. А в душу Валька верил.

— Мальчики, а чего вы тут стоите? — Танечка пригладила рыжие косички и маслеными глазками так посмотрела на Вовчика, так что тот не выдержал и отвернулся. — Кого-то ждёте?

— Может быть, — уклончиво ответил Валька. — Чего так поздно идёшь?

— Павел Сергеевич задержал. Мы уже неделю к празднику готовимся, плакаты рисуем, стихи учим там…

— Молодец, — пробурчал Валька, вытаскивая палец из носа.

— Ага, я даже домой к нему ходила. Даже до вечера была. Можем все вместе сходим как-нибудь?

— Может быть, — безразлично ответил Вовчик, стараясь не смотреть на Таньку. — Нам просто некогда.

— Мы сделали стенгазету, — не унималась девочка, — я вот костюм себе сшила. Павел Сергеевич сам мерки снимал. Буду выступать, песню патриотическую петь. «Благодарность» называется, знаете такую?

— Знаем.

— Хорошая, же да?

— Ну да, — выдохнул Вовчик.

— Ты это, Вова… — впалые щеки Танечки вспыхнули румянцем, — если что, можем вместе пойти домой.

— Так нам же в разные стороны. Ты вон в сторону ДЭПО живёшь, я в сторону хозмага.

— Мне в хозмаг надо. Мыло купить. Мама попросила. Пойдём?

— А мы сегодня как раз в сторону ДЭПО идём, — вздохнул Вовчик под едва заметный смешок Вальки. — Ещё и Кирилла надо дождаться.

— Ах, вот как. Кирилла ждёте, — улыбка сошла с конопатого лица Тани, — если захотите помочь, то… а хотя не надо, — она, мотнув мальчикам головой на прощание, зашагала к воротам школы.

— Я думал, она сейчас тебя на свидание пригласит, — невпопад гоготнул Валька. — Она прямо сохнет по тебе.

— Да, ну, — отмахнулся Вовчик. — Она такая странная. Ещё и с учителем дружит.

— Ладно тебе, Сергеич хороший. Не ругается. Помнишь ведьму?

— Ага, — растянулся в улыбке Вовчик, вспоминая учительницу начальных классов, которую они ещё первоклашки так метко прозвали ведьмой за крючковатый нос и злобный характер. — Ну, так по сравнению с ней и бешеная собака — щенок.

Валька громко засмеялся, и тут же затих, словно испугавшись внезапного приступа веселья, что так некстати потревожил унылую, серую весну.

— Вы тут? — Кирилл медленно вышел из школы, едва касаясь пальцами стены, и остановился ровно в том месте, где начинались ступеньки.

— Ты чего палочку не взял? — сказал Вовчик протягивая руку брату. — Мамка ругать будет.

— Пусть ругает. Я и без палки все вижу, — Кирилл двумя пальцами взял ладонь брата и осторожно спустился с крыльца. — Ну что, ждём твоего дружка-подлизу? Или без него?

— Я вообще-то тут, — буркнул Валька. — И никакой я не подлиза.

— Не заметил тебя, — в уголках глаз Кирилла появилась тоненькая паутинка морщин, словно он уже очень старый.

Вовчик знал эту улыбку, Кирилл, чувствовал, слышал, а может просто знал, что Валька рядом, но не упустил шанса его подколоть.

Они вышли с опустевшего двора школы, кивнули нескольким знакомым ребятам и молча, не сговариваясь, повернули в сторону вокзала. Вовчик отчего-то на мгновение остановился и посмотрел в сторону хозмага, куда ушла Танечка.

Глава 4

По этим дворам Танечку водил в садик дедушка, пока был жив. Дедушка ушёл самый первый. Потом ещё много кто уходил, но их лица девочка уже не помнила, как не помнила и многочисленных имён.

Перед тем, как пойти домой Танечка немного посидела на качелях во дворе, сама с собой поиграла в классики, почитали тоненький любовный роман, украденный у матери из сумки. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь из подружек выглянул в окно и, увидев её, вышел гулять, но сегодня было тихо. Становилось все теплее, и многие семьи, те, у которых сады были ближе к городу, уезжали вечером загород. А семья Танечки поедет завтра. Они вновь откроют, запревшие за зиму самодельные теплицы, будут вытирать пыль с потрескавшихся половиц и подоконников, будут вгрызаться в серую, пустую землю, так, словно она ещё способна разродиться чем-то кроме сорной травы. Танечке вновь придётся присматривать за младшим братом, а он будет норовить соснуть ломать земли.

«И зачем он это делает?», — думалось Танечке, ведь она знала — брат все понимает. Каждый год он делает одно и то же, и иногда она видела в его больших жёлтых глазах проблески сознания, но они были мимолётны и быстро угасали.

Танечка посмотрела на тёмные окна квартир и громко вздохнула. Сейчас ей так хотелось поговорить, посмеяться, чтобы кто-нибудь отвлёк её от дурных мыслей. А надо было идти домой, быстро сделать уроки, посидеть с братом, а вечером её ждал Павел Сергеевич. Они вместе должны были закончить стенгазету, отрепетировать стихи и песню.

Сначала Танечке нравились эти походы к учителю в квартиру, она чувствовала себя особенной. Но последние несколько дней ей неожиданно стало все в тяжесть. Она даже не могла сказать, отчего такое взялось в душе. Что-то животное, взрослое, до этого не доступное девочке, призывало её бежать, спасаться. Но Танечка не понимала, что это значит, и от того ей было плохо, особенно по ночам, и от того ей не хотелось идти к Павлу Сергеевичу.

Тогда она села на скамейку на детской площадке и предалась любимому делу. Она мечтала. Сначала дело шло туго, сознание ускользало от Танечки и вместо грёз подсовывало мысли о серой действительности и мелких проблемах, что наполняли жизнь шестиклассницы, но девочка не сдавалась и вскоре она была уже не в своём дворе, а где-то очень далеко.

Мечтая, девочка могла забываться на целые часы. Главное удобно выбрать место, и долго смотреть в одну точку или закрыть глаза, а можно и ходить. В это время в маленькой рыжей голове начинало, что-то лопаться, словно сотня мыльных пузырей, а потом приходили картинки.

Иной раз ей мечталось, что она стала знаменитостью, и все в школе смотрят на неё с обожанием и даже благоговением. И нет, Танечка не была тщеславной из-за этого, она все так же была благосклонна ко всем, и общалась со всеми, как раньше. И все её за такую вот жизненную позицию очень уважали. Чем именно она прославилась, Танечка точно не знала, то она была актрисой, то певицей, но больше всего ей хотелось быть манекенщицей.

Ещё в первом классе, когда всем детям шили одинаковую форму, швея, что обмеряла тощий Танькин зад сказала, что суждено ей быть манекенщицей, с таким-то ростом и такой-то фигурой. Конечно, мама все испортила, сказав, что Танька не вышла мордой, но все равно слова швеи дали девочке какую-то уверенность. Не зря она стояла на физкультуре второй после Ленки Кондратенко. Но Ленка была страшная, как смертный грех, а вот Танечка другое дело. Она была миловидна, и все замечали это. Все, кроме Вовчика.

Вовчик часто мелькал в мечтах Танечки. Там он непременно восхищался ей и желал, чтобы она обратила на него внимание: придумывал всякое, пел песни и дрался за неё с хулиганами, вроде Тарасова. Но Танечка, в своих мечтах, почему-то никогда не отвечала Вовчику взаимностью. Вот такая она была неприступная и гордая.

Особенно хорошо Танечке мечталось с музыкой. Раньше у мамы был магнитофон, и они часто слушали мамину любимую песню «Миллион алых тюльпанов». Под эту песню замечательно мечталось, но потом папа куда-то унёс и магнитофон и кассеты, а больше в их доме техники, кроме холодильника и не было.

Это все очень огорчало Танечку. Когда был жив дедушка, все было по-другому. В их дом часто приходили гости и дарили подарки: жвачки, куклы, кассеты с музыкой, журналы и даже шоколадные батончики с иностранным названием. Танечка часто представляла, как возвращается в прошлое и все меняет. Дедушка никуда не уходит, и остаётся жив. Но, если спасаешь одну жизнь, придётся отдать другую, Танечка об этом знала и отдавала свою. А потом смотрела с небес, как плакали её родственники, друзья, одноклассники и, конечно, Вовчик. И всем им было очень плохо без неё, и они так жалели, что не любили Танечку, пока она была жива, что не ценили её. Иногда ей и самой делалось так грустно, что она начинала плакать, и долго потом не могла успокоиться.

Раньше Танечка могла мечтать только дома, но теперь жизнь стала такой невыносимой, что она предавалась мечтам и на улице и в школе. В какой-то момент фантазии начинали брать над ней верх и уносили так далеко, что она забывала что делает. Отвлечь её от реальности могло все что угодно, тень от ажурной занавески, пыль, что медленно кружилась в лучах заходящего солнца, ход часиков, шелестение ручки. Сейчас она уделяла фантазиям намного больше внимания, чем всему остальному. Теперь это стало важным.

Мама сильно ругалась. Но не потому, что была злая, а потому что была уверенна, что учёба — это единственный способ выбраться из нищеты. Можно, конечно, попытаться удачно выскочить замуж, но уж с Танечкиной физиономией этого сделать не получится. Значит, девочка должна много учиться, и стать либо бухгалтером, либо директором магазина. Обе эти должности в глазах Танечкиной матери, продавщицы бакалейной лавки, были невероятно значимы и труднодостижимы. Оно и не удивительно эти женщины носили длинные мутоновые шубы, а на их пальцах блестели тонкие золотые колечки. Может быть, станет Таня заведовать каким-нибудь универмагом и не забудет про свою маму, и подарит ей такую же шубу, а то от отца Танечки не дождёшься даже ласкового слова.

Таня честно пыталась учиться, как раньше, но ничего не могла поделать. Она знала, все будет повторяться вновь и по-другому не будет, поняла это не так давно, но с каждым днём осознание всё больше мучало её. Тогда она решила не замечать этого, ведь все так делают, и ничего живут. И Танечка решила заполнить дыру внутри себя самодеятельностью, но ничего не помогало.

Сегодня вечером Танечка снова должна была идти к Павлу Сергеевичу, снова раскрашивать бесконечные плакаты, которых уже девать было некуда. В последний раз, когда она писала на стенгазете, яркие цвета показались девочке тусклыми, почти серыми. Она нарочно наслаивала все больше и больше краски, пока учитель не остановил её. А Танечке все казалось, что цвета совсем мало, но придя домой, она поняла, что все вокруг потускнело и стенгазета не при чем.

Танечка вдруг подумала о синей щетине отца, о его грубых намозоленных руках не умевших приласкать. Они большие и лопатообразные, будто бы созданы для того, чтобы бить и делать всякие грубые вещи. Даже, когда в минуты отцовской нежности он сажал Танечку на колени и медленно гладил по волосам, она чувствовал, что-то неправильное в этом. Отец никогда не поднимал на них руку, никогда не кричал, но часто прятал глаза и почти не говорил.

Давным-давно когда ещё была жива мать отца скрюченная, почерневшая от жизни старуха, Танечка видела, как отец забивает кур. Одним ловким движением он быстро лишал птицу жизни, и кровь лилась из обнажённых горл, словно сок из бутылки. И тогда Танечка поняла, для чего же были руки у отца. Она знала от заботливых соседок, и от продавщиц, и даже иногда слышала от матери, когда та вдруг расчувствовавшись, вваливала всю подноготную своей тяжёлой жизни на ребёнка, что отец Танечки сидел в тюрьме. За что — Танечка не знала, но догадывалась. И думая об этом она вдруг проваливалась в саму себя, как в чёрную яму. И даже мать, замученная делами и занятая бесконечной личной скорбью по потраченной впустую юности, замечала это.

— Танечка, ты что больна? — они прикладывала тёплые руки ко лбу дочери.

— Нет, — отвечала девочка.

— Тогда почему не ешь?

— Не хочу.

— Ты смотри. Надо есть. А то можно заболеть и умереть. И тогда я расстроюсь.

Танечка знала — это мамина забота. Тем, кто сам не видел любовь, тяжело бывает её показать как-то иначе.

— Хорошо, мама, — и Танечка ела, хоть и не хотела. Это был её способ показать любовь.

Танечка ещё не решила, что же делать. Ей, чего уж тут врать, нравилась её жизнь, такая простая и обычная, но в последние дни даже мечты о карьере модели стали казаться глупыми и детскими. Она ещё немного покачалась на качелях, покидала мелкие камушки в большую лужу у подъезда и только после этого решила пойти домой.

Пять лестничных пролётов Танечка одолела в один миг, но вот последний шестой, тот, что вёл прямо к двери квартиры, дался тяжело.

Усталый ключ глухо скрипнул, ручка пошла вниз, но дверь не открылась. Танечка дёрнула ещё, и ещё, и ещё, и наконец, бросила эту затею. Похоже, мама опять заперла дверь на большой верхний ключ.

Мама клялась, что делает это не нарочно, но Танечка ей не верила. Девочка потеряла ключ от верхнего замка месяц тому назад. Сначала её стращали историями о том, как кто-то теперь придёт в их квартиру, когда никого не будет и утащит всё. Но видимо поняв, что в полупустой квартире и брать то нечего начали пугать, что этот неизвестный кто-то, кто нашёл ключ, заберётся к ним в квартиру ночью, когда все буду спать и украдёт и её, и младшего брата, и даже маму!

Вначале это пугало Танечку, она плохо спала, и любой звук мог потревожить чуткий сон. А потом страх пропал, она, кажется, даже ждала, чтобы темной ночью кто-нибудь забрался к ним в дом. Но этого не случалось.

— Танечка, а мамы дома нет, — сосед дядя Вася стоял в дверях в растянутой серой майке, и широченных трусах. Он виновато улыбался, разглядывая девочку. — Посиди пока у меня. — Мужчина обтёр руки, вымазанные в чем-то красным об майку, и жестом пригласил Таню войти.

— Спасибо. Я тут подожду.

— Я тебя не обижу. Заходи, заходи не бойса, — мужчина положил широкую ладонь на плечо девочки и притянул к себе в квартиру.

Танечка уже и не боялась.

Глава 5

Заброшенные пятиэтажки района «Машинка» безучастно смотрели на трёх мальчиков, что направлялись к свалке. Впереди шёл Валька, а за ним, сам того не желая, медленнее обычного брёл Вовчик. Он знал, что этим обижает Кирилла, словно постоянно ждёт его, но ничего не мог с собой поделать.

— Ты реально его бабку не видишь? — спросил Вовчик. — Он сегодня раз пять ко мне подходил. Глаза красные, сопли из носа, с последнего урока даже ушёл. Везунчик.

— Не вижу, — пожал плечами Кирилл.

— Может это и хорошо. Ты же только того, — Валька многозначительно скосил глаза куда-то в бок, — ну, — присвистнул мальчик, — этих видишь.

— Кого надо того и вижу.

— Рано ещё идти в лес, — вздохнул Вовчик.

— Рано, — эхом повторил Кирилл.

— Давайте быстрее, — встрепенулся Валька. — Мы же ещё хотели на поезд посмотреть, а он уже через сорок минут отойдёт.

Ему не терпелось дойти до свалки. Серди гор хлама, мусора и отходов он чувствовал себя хорошо. Словно в горах. Валька любил горы, и очень расстраивался, что Александровск окружён лишь густым лесом, а самой большой горой был Холм Завьяловка, созданный из отходов рудодобывающей промышленности. Забираться на него — строго запрещено, да не очень-то и хотелось лезть на чёрную, пыльную гору, с который открывается невозможно унылый вид.

На каждое своё день рождение Валька загадывал пойти в поход, обязательно в горы, покорить одну из неизвестных вершин и поставить там свой флаг. Какой точно флаг будет у Вальки, он ещё не знал, было несколько вариантов. Менялось и с кем Валька покорит вершину. Сначала это были мама и папа, но потом он понял, что маленькая и чахоточная мамка будет только тянуть вниз, а может и вообще не доберётся до вершины, и тогда он решил, что возьмёт только отца. Но со временем Валька отказался и от этой идеи. Отец работал фельдшером в местной больнице, был грубым и даже злым. Часто от него доставалось и Вальке, и его младшему брату, и даже маме перепадало.

И тогда в мечтах Вальки появился Вовчик. Именно с Вовчиком все было бы так, как нужно. И теперь перед сном Валька мечтал о том, как они с Вовчиком покорят какую-нибудь вершину, а в следующий раз Валька пойдёт уже с младшим братом, когда тот подрастёт, и конечно, научит несмышлёныша всему, что умеет сам. А родители будут стоять внизу и горько плакать, что их сыновья с собой не взяли.

Вот потому Валька соглашался и даже в некотором роде полюбил ходить на свалку. Искать хлам ему было противно, отец много рассказывал о том, что можно подхватить даже в обычной такой луже, не то, что на свалке! но ради Вовчика Валька был готов потерпеть и с головой погрузится в отходы.

— Сторож сегодня там, — буднично произнёс Кирилл, чуть замедляя шаг, — но он только перед входом. Обойдём?

— Обойдём, — согласился Вовчик. Ребята уже видели верхушки цветастых мусорных гор и высокий чёрный забор. — Только помни нужно что-то реально отпадное, такое, что бы Серёга отдал свою карту.

— Этого идиота, обмануть не тяжело, — пожал плечами Кирилл. — Будет тебе что-то крутое.

Не доходя до свалки метров триста, ребята круто повернули вправо, и сошли с протоптанной дорожки в грязное месиво поля. То тут, то там валялись обёртки, бутылки, шины, стекла, оторванная кукольная голова таращилась пустыми черными глазницами. Свалка простирала свои длинные щупальца далеко за пределы отгороженного для неё места. Иногда ветер приносил мусор в город, словно свалка проверяла, может ли она проникнуть вглубь Александровска, не заметят ли её люди. Люди замечали. Они любили свой маленький городок, а потому ревностно остригали щупальца прожорливой свалке, но она все не теряла надежды, однажды накрыть городок своим тяжёлым дурно пахнущим телом, загрести под складки дома, школы, клубы и магазины, стать полновластной хозяйкой.

Трое школьников очертили большой крюк, приблизившись к свалке с тыльной стороны. В заборе было несколько отверстий, больших и маленьких, каких хочешь, только заходи, и мальчики не стали ждать.

Вот где был настоящий простор! Вот где неугомонная детская душа, наконец, могла найти себя! Высокие горы мусора молчаливо наблюдали за нарушителями спокойствия, изредка подсовывая что-то стоящее.

Вовчик шурудил руками, стараясь не отвлекаться на разговоры. Он с упоением погружался в поиски. Он не представлял себя охотником за сокровищами или пиратом, все это было для детей. Вовчик точно знал, что нужно найти, а потому быстро и ловко перебирала отходы чужой жизни. У него была цель, может быть даже мечта, и он хотел достичь её, во что бы то ни стало, а без Серегиной секретной штуки цель была недостижима.

Валька иногда украдкой поглядывал на Кирилла. Тот ничего не искал, просто стоял перед особенно большой горой мусора и пристально её разглядывал. Чуть улыбнувшись краешком рта, Кирилл отвернулся и обратил взор на следующий холм.

«Точно насквозь видит», — подумал Валька, и тут же попытался отбросить эти мысли. Конечно, этот Кирилл, пожалуй, может ещё и мысли читать, а может чего похуже. Сам Валька осторожно двумя пальцами перебирал то, что было на поверхности.

— Ты греби, греби лучше, Валя, — усмехнулся Кирилл. — Двумя руками зачерпывай, не халтурь.

— Да иди ты, — выругался мальчик, но тут же глаза его заблестели. — Во! — крикнул он, вытащив на свет радиоприёмник. Приёмник был старый местами потрескавшийся, а лакированный слой практически полностью стёрся, зато панель, сделанная под дерево, смотрелась добротно.

— Тихо, — шикнул Вовчик и кинул быстрый взгляд на находку. — Он сломанный. Ничего не стоит.

— Починим.

— Как? У нас даже деталей нет. Только под заказ, и сколько это будет стоить?

Валька засопел и в сердцах бросил находку. Ему хотелось быстрее отыскать что-нибудь и пойти смотреть на поезда, но Вовчик не собирался уходить без добычи.

Через полчаса на земле лежала цветастая пружинка, калейдоскоп, порванная книга с причудливыми картинками, хороший гранёный стакана, практически без сколов, игрушечный пистолет, вполне добротная рамка для фотографий, кожаная дырявая сумка, сломанный, но очень большой и красивый компас и ещё много всякой мелочи.

Вовчик медленно прошёлся вдоль хлама. «Все не то», — он вновь и вновь осматривал нехитрое богатство. — «Серёга, конечно, возьмёт что-нибудь, но карту не отдаст. Паскуда».

Это было любимое ругательство отца, и Вовчик вспоминал его только тогда, когда был чем-то невероятно расстроен.

— Н-да, не густо, — процедил Вовчик. — А у тебя что?

Кирилл казалось, не слышал брата, пристально осматривая уже третью гору. Она очень заинтересовала его. Он то приседал, то вновь вставал, делал несколько шагов назад или в бок, и вновь высматривал что-то невидимое человеческому глазу.

— Есть! — воскликнул он. — Есть! Да! Прямо тут, — он ткнул длинным пальцем куда-то в самое нутро кучи. — Ищите, чего стоите?

Вовчик с остервенением вгрызся в кучу мусора. Валька стоял рядом, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.

— А ты чего стоишь? — обратился к нему Кирилл. — Тоже ищи.

— Чего мешать-то? — поёжился Валька. — Вон у него хорошо получается и так.

— Ищи, ищи, — улыбнулся Кирилл, — я видел, что именно ты и найдёшь то, что надо.

Громко вздыхая, Валька осторожно начал перебирать мусор.

— А чего ищем-то? — спросил он.

— Найдёте, узнаете.

«Может ничего он и не видел», — зло подумал Валька, — «Так и я могу. Ткни на любую кучу, и говори, ищи! Что-нибудь всегда найдёшь», — но спорить побоялся.

А Вовчик не думал, руки его работали быстро, а глаза ещё быстрее, пару раз он чуть не напоролся на торочащийся гвоздь, а потом ещё раз на осколок стекла, но в самую последнюю минуту успевал убрать руку. Он верил Кириллу — этот не подведёт. Но, если бы знать, что ищешь, было бы легче.

— Тихо, — Валька подняла голову, точно борзая уловившая след. — Слышите?

Сторож с каждым шагом поднимал вокруг себя пыль. Он словно намеренно волочил ноги, создавая, как можно больше шума.

— Сторож, паскуда, — выругался Вовчик. — Успеем?

— Не знаю, — протянул Валька. — Ой, что сейчас будет…

— Да, не тебе, говорю! Кирилл?

— Ищи, ищи. Найдём!

Шарканье становилась все ближе. Теперь можно было различить даже тяжёлые вздохи старика и невнятное бурчание.

— Совсем близко, — жалостливо простонал Валька. — Пойдём-те, а? Мне ещё за контрольную нагоняй будет, а если этот найдёт…

Вовчик не слушал… Он чувствовал, он верил, что сможет, что найдёт, нужно только постараться, где-то здесь.

— Быстрее, быстрее, — горячо шептал Валька, нервно подпрыгивал на одном месте и все время озирался. Все его существо было готово в любой момент сорваться и убежать, — сторож тут дурной, он и пальнуть может…

— Тихо ты, — прошептал Вовчик. — Точно тут?

— Точно-точно, — Кирилл был невозмутим. — Найдёшь и бегите. Меня не ждите.

— А ну шалопаи… — послышал звук перезарядки ружья. — Ыть! — старик неловко выпрыгнул из-за угла, но увидел лишь слепого мальчика, что сидел на земле.

Глава 6

Вовчик бежал что есть сил. Он знал, что за ними уже никто не гонится, но все равно не переставал бежать. Где-то сзади тяжело дышал Валька.

— Вовчик… — голос Вальки становился все тише. — Я больше не могу. Нет никого за нами,… он там остался…

Вовчик с трудом заставил себя остановиться. Ему так не хотелось отпускать это чувство погони, но Валька становился все дальше и дальше, и волей-неволей пришлось замедлиться. Они стояли посреди пустой дороги, вокруг был бурьян и мусор приносимый ветром со свалки. Облупившаяся вывеска на покосившейся остановке сообщала: Мир! Труд! М…

— Вот паскуда, — ругнулся Вовчик, упираясь руками в ноги, чтобы успокоить дыхание. — Сдалось ему…

— А ты нашёл? Нашёл же что-то, да? Я видел, ты прятал, — Валька потянул руки к портфелю Вовчика, но тот в последнее мгновение ловко перебросил его в другую руку. — Ну, дай посмотреть, че тебе жалко, что ли? Вместе же ходили, рисковали, — обижено засопел мальчик.

— Не сейчас, — деловито ответил Вовчик. — Сейчас что главное?

— Что?

— На поезд успеть, дурья башка. Завтра покажу. Сначала сам посмотрю, но чувствую, Серёга за это не только карту, мать родную отдаст!

— Ну, ладно, — протянул Валька. — А за брата ничего не будет? Он его точно поймал.

— Кирилл не расскажет, не боись. Отведут его домой, делов-то, бывало уже. Мамка побурчит, но Кирилла ругать не будет, а я приду попозже, чтобы переживать начала. Она тогда быстро отходит, думает, что я помер где-нибудь и жалко меня становится.

— Жестоко, — покачал головой Валька.

— Нормально, — отмахнулся Вовчик. — Мамка у меня во, — он вытянул вперёд большой палец. — Она добрая. Пошли быстрее, а то опоздаем.

На железнодорожном вокзале, как и всегда никого не было. Быстро пройдя через пустой зал ожидания Валька и Вовчик вышли на перрон.

Деревянный настил был весь в дырах, какие-то были совсем маленькие, а иные такие огромные, что мог провалиться взрослый человек. Оставшиеся от скамеек ножки торчали то тут, то там. На ржавой вывеске, что висела лишь на одном целом гвозде, едва ли можно было различить буквы. Мальчикам незачем было её читать, они и так знали, что на ней написано Александровская — 1.

Вовчик и Валька переглянулись, кивнули друг другу и, не дойдя пары шагов до середины платформы, резко повернули налево за угол здания. Здесь к одной из стен с незапамятных времён была приставлена лестница. Кажется, с годами металл прирос к камню, и теперь лестница стала частью здания вокзала.

Первым полез Валька. Дело это было не лёгкое, некоторых ступенек не хватало, иные норовили вот-вот обломиться под тяжесть мальчишеского тела. В такие минуты в голове Вовчика против его воли проносились странные мысли: а что если одна из перекладин не выдержит и Валька упадёт, грохнется с такой-то высоты? А что если ступенька упадёт под ним, под Вовчиком? А что, если они будут на крыше, а лестница разрушится, обратиться в пыль, как и скамейки, как тогда они спустятся? Долго ли их будут искать, пока не поймут где они? Хотя нет, недолго, ведь Кирилл все знает. А если Кирилл не скажет? Он может и не сказать, иногда такое отчебучит. Вовчик не сомневался в брате, но тревожные мысли настойчиво лезли в голову.

Ничего такого не происходило. Мальчики всегда, успешно забирались на крышу одноэтажного здания и усаживались на тот небольшой безопасный клочок, где крыша не продавливалась и грустно не скрежетала, обещая провалиться в любой момент.

— Ничего мы так сегодня, да? — Валька хотел было ткнуть Вовчика в бок локтём, но в последний момент передумал. — Все успели! И даже поезда ещё не видно.

— Сейчас будет — со знанием дела, говоря чуть нараспев, пообещал Вовчик.

И точно, не прошло и двух минут, как вдали послышались гудки, а вскоре над верхушками деревьев появился тёмный дым.

— Едет. Едет! — воскликнул Валька, потирая руки.

— Е-е-едет, конечно, — невозмутимо подтвердил Вовчик. — Все по часам, — он постучал по стеклу своих часиков.

Станцию начало немного потряхивать, и вскоре из-за деревьев показался он — величественный красный монстр, быстро перебирающий ножками-колёсами, и пыхтевший в такт движениям. Из его широкой, короткой трубы валили тёмные клубы дыма. Вагоны, послушно марширующие вслед за локомотивом-вожаком, были доверху забиты черными блестящими камнями, которые порой вылетали из-за тряски. За мутным стеклом локомотива можно было, разглядеть фигуру в синей униформе. Несколько коротких гудков и поезд, не сбавляя темпа, пролетел станцию «Александровская-1», оставив после себя едкий запах гари. Железная дорога уходила чуть вниз, и с высоты одноэтажного здания, где сидели мальчики, ещё долго были видны и труба, и наполненные камнями вагоны, мерно отбивающие единую мелодию.

Ещё немного посмотрев вслед удаляющемуся хвосту поезда, мальчики встрепенулись и начали спускаться вниз.

— Красотища! — Валька шумно вздохнул. — Эх, жаль только раз в день. Есть в этом что-то такое, да?

— Вот бы внутрь попасть, — пробурчал Вовчик, спрыгнув с последней перекладины.

— Да он не остановится. Никогда ещё…

— А вдруг однажды? А? Надо быть всегда готовым. Хоть бы раз сесть на него и уехать. Посмотреть что там. Ну, ничего, ничего теперь-то Серёга не устоит, — Вовчик бережно похлопал по портфелю. — Как думаешь, куда он едет?

— Не знаю, — Валька задумался, а потом с силой пнул чёрный камушек, вылетевший из вагонов. — Мой папа, говорит, что однажды мы поедем на море, на поезде. Я бы лучше поехал в горы. Ты любишь горы, Вовчик?

Глава 7

Танюша не пришла домой ни днём, ни позже вечером.

Мама Тани рыхлая, бледная женщина бегала по одноклассникам дочери, соседям, знакомым, но никто ничего не знал.

— Лара, дай мальчиков.

— Нет. Время видела?

— Этот… Валерка… Валерка Бутин, Семена-фельдшера сынок, говорит, что видел её перед уходом из школы, он с твоим с этим… с Вовой был. Может чего знает, а?

Лариса вздохнула. За последнее время стало слишком много нарушителей спокойствия и все они, как назло, приходили и звонили поздно ночью, когда усталой женщине хотелось лишь поскорее забраться в постель.

— Извини, Зина, но я сказала, все что могла, — Лариса покачала головой, и закрыла своим тощим телом вход в квартиру, — Вовчик говорит, видел её, как и Валька. Они же вместе были. Таня, говорит, в сторону хозмага пошла. Ты же сама её за мылом отправила.

— За каким мылом!? — крикнула Зина, так, будто бы Лариса лично виновата в том, что её дочь пропала. — За каким мылом? Она домой должна была бежать, у меня смена в магазине! Пришлось младшего отдавать соседке, и на работу бежать. Я же думала она придёт! Я же думала, задержалась в школе, а прихожу домой — её нет. И соседка говорит не приходила! Что мне думать-то?

— Сказали, что знали. Спать уже пора и…

— Как мне спать?! Как мне спать?! — Танькина мать, выставив вперёд большую грудь, попыталась проникнуть внутрь квартиры. — Дай, с Кирюшей поговорю. Молю тебя, как мать! Чую что-то случилось. Я же умру! Я умру, если с Танькой что-то случиться…

— Нет, — отрезала женщина, — он сегодня очень устал. Спит уже без задних ног. Чуешь что-то так иди в милицию, — Лариса ткнула Зину прямо в грудь острым пальчиком и быстро, пока ты замешкалась, зарыла дверь.

— Ай, — вскликнула Зина, и, закатив глаза, со всей мощи плюнула на дверь. — Завтра уже поздно может быть! Лара! Тварь! Гадина! Дай сюда мальчишку! А ну дай! Дай! — взвыла женщина, атакуя дверь. — Дай!

— Уйди, Зина, — крикнула Лара, — Сейчас муж придёт, взбучку тебе устроит! Он церемониться не будет!

Пнув со всей силы несокрушимую преграду, Зина убежала с площадки, все ещё причитая и кляня всех на свете.

— Какая-то ненормальная, — Лариса ещё какое-то время стояла в коридоре, прежде чем выйти к сыновьям, сидевшим на кухне. — Ты и вправду её дочь видел? Почему с тобой вечно что-то происходит? Почему, если неприятность, то это как-то с тобой будет связано? А?

Вовчик медленно водил ложкой по уже остывшему, загустевшему супу. Есть не хотелось, макароны в постном бульоне разбухли и склеились, а прошлогодняя картошка скрипела на зубах.

— А я тут при чем? — пробурчал Вовчик. — Она сама к нам подошла. Мало мне этого инвалида, — он скривил лицо и посмотрел на Кирилла, — так я ещё и за Танькой должен следить что ли?

— Хорошо, хорошо… — покачала головой мать, будто бы соглашаясь с кем-то. — А зачем брата потащил на свалку?

— Я не таскал, он сам пошёл, — Вовчик отодвинул тарелку и с вызовом посмотрел на мать. — Ты же сама говоришь, бери с собой Кирилла! Не оставляй Кирилла! Он же твой брат! Ему скучно! — передразнил мальчик тонкий голос матери, — вот и взял его. Сама же просила, а теперь не рада…

— Его сторож привёл! — мать хлопнула по столу ладонью и скривилась от боли, — ты, что идиота из себя корчишь? Ты же понимаешь, о чем я говорю. Ему общения нужно, а ты его в мусоре тащишь копаться?

— Пусть сам себе друга найдёт, — забубнил Вовчик. — Почему это я должен с ним ходить? У него там полный класс таких же. Сдружится с кем-нибудь.

— С ненормальными? — прошипела мать, — ты его не приравнивай к этому сброду. Он не такой. Ты ведь знаешь, он не такой! Ему нужны обычные дети.

— Обычные дети этим и занимаются, мам. Ты думаешь, мы с Валькой сидим, и книжки через руку слушаем? Или мертвяков видим? Или что он ещё там делает…

— Опять с этим Валькой ходишь? С сыном фельдшера бешённого? Не общайся с ним, у них вся семья с мозгами набекрень, — мать присела на край покосившегося табурета и прижала руку к груди. — И не ходите больше на эту свалку. Там грязно, там не только все отходы из города, там ещё и с завода всякую дрянь сбрасывают. Уж я-то знаю. Оно там все ядовито, это радиация. Помрёте, как тётя Глаша со второго подъезда. Помнишь её? Волосы все попадали, сама, как скелет. Ты так же хочешь? И себя и брата сгубить? Я не позволю. Я не для того… — голос матери дрогнул.

— Хорошо, — под столом Вовчик скрутил фигу. — Ладно, мама, что ты, в самом деле? Я же сказал, не буду, значит, не буду.

— Вот и молодей. Вот и хорошо. Ешь давай. И… наказание тебе… наказание, два дня, нет два мало, неделю без прогулок, как раз до праздника. Дома сиди с братом общайся.

— Нет. Пусть папа накажет.

Мать устало махнула рукой и ничего не ответив вышла из кухни.

— Не очень-то и хотелось, — пробурчал ей в след Вовчик. — Я тоже спать.

Он встал из-за стола и, вдруг подпрыгнув, задел рукой люстру.

Раскачивающаяся лампа тускло освещала то ржавую плиту с четырьмя газовыми конфорками и кастрюлей супа, то облупившийся подоконник с засохшим цветком, то покосившиеся шкафчики, наполненные кухонной утварью. На кастрюле были нарисованы вишни, отчего суп внутри неё казался ещё более не вкусным. Усталый холодильник работал с надрывом, гудел и кряхтел, а когда он все же замолкал, по кухне разливалась блаженная тишина.

А лампа все качалась и качалась, выхватывая из темноты: две крошечные столешницы, заставленные тарелками, кружками, солью, спичками, чугунную раковину с проплешинами, подтекающий кран. Белый столик сиротливо стоял в углу комнаты. Клеёнка выцвела. На столе так и остался недоеденный суп, кусок хлеба, крошки. И три табурета вокруг стола.

Глава 8

Павел Сергеевич курил в окошко. Он любил это дело после выбросов. Противогаз лежал тут же, словно сброшенная вторая кожа.

Мама говорила, что шторы, и тюль, и накрахмаленные салфетки, и подушки, и ковёр все впитывает запах табака, а у неё астма. Мамы давно не было в живых, но Павел Сергеевич по-прежнему оберегал общую квартиру от запаха дыма.

У Павла Сергеевича было много дел: срочных и неотложных, тех которые нужно сделать прямо сейчас и тех, которые можно сделать чуть позже, а он все не мог приступить. За это он практически ненавидел себя, за свою такую мягкотелость, неорганизованность. Мама так и говорила: «Пашенька, какой ты у меня тюфяк. Вот умру я, что будешь делать? Как жить? Надо тебе жену, чтобы из моих ручек в другие». И вот мамы уже давно нет в живых, а «Пашенька» живёт, справляется и не хуже, чем другие.

При том на прошлой неделе он был в ударе. Мужчина зажмурился от приятных воспоминаний. Чего он только не делал: выступал на педсовете, готовился к празднику, написал план занятий, помогал красить в подъезде, даже ходил в гости к брату.

А сегодня? Сегодня не хотелось даже вставать с кровати. Павел Сергеевич с отвращением посмотрел на красный стационарный телефон и представил, как приложит к уху холодный пластик и услышит прокуренный голос брата. Невольная дрожь сковала тело мужчины. А ещё этот плакат. Наполовину раскрашенный ватман был расстелен на полу, кончики его, все норовившие скрутиться в привычную форму, подпёрты тяжёлыми книгами.

«Как там говорила Таня? Цвета совсем не яркие» — Павел Сергеевич прищурился, — «Вполне даже яркие, лучшие краски, между прочим. Маленькая гадина, только измалевала все, а так и не доделала, теперь надо так же наслаивать и наслаивать краску».

Взгляд мужчины вновь невольно упал на телефон. Нужно взять себя в руки, нужно сделать это сейчас, иначе весь вечер все мысли будут только об одном.

Сжав зубы, так что на щёках появились уродливые уголки выступающей челюсти, Павел Сергеевич быстро набрал номер и уселся на пол, прижав к себе колени, точно испуганный ребёнок.

«Только бы не взял, только бы не взял…» — положенные четыре гудка вежливости уже прошли и Павел Сергеевич выдохнул с облегчением, но стоило ему это сделать, как послышался щелчок и голос.

— Кто там?

Голос был грубый, и даже какой-то неряшливый. Сразу представлялся небритый мужчина, в растянутой майке, с опухшим то ли от пьянства, то ли от безделья лицом.

— Это я, — прохрипел Павел Сергеевич. — Вася, это я — Паша. Хотел узнать, как у тебя дела?

— Хорошо, — кажется, на том конце провода Павла Сергеевича так и не узнали, потому говорили насторожено, отрывисто. — А у тебя как?

— Тоже хорошо.

С минуту молчали. Павел Сергеевич надеялся, что может быть, связь оборвалась, что может быть вообще телефон вышел из строя и теперь можно просто молчать. Но на другом конце провода шумно вздохнули.

— Вася, ты пьёшь? Таблетки пьёшь?

— Да. Да.

— Какие?

— Жёлтые. И белые. И синие.

— Синих не было.

— Синих не было, — неожиданно легко согласился Вася. — Не было. Вот я их и не пью. А мама когда придёт?

— Мама? А она не придёт. Нам самим нужно сходить.

Помолчали. Каждый думал о своём.

— Весна уже, — неожиданно произнёс Вася.

— Весна, — удивлённо подтвердил Павел Сергеевич, — Сирень цветёт, аж голова болит. У тебя болит?

— У меня болит.

— И у меня болит.

— Надо маме отнести. Она любит сирень.

— Любила.

Снова молчание, но теперь не тягостно-душное, а правильное молчание, когда никому ничего не надо говорить.

— Скоро же праздники, — вспомнил Павел Сергеевич и косо глянул на недорисованный плакат. — Пойдёшь?

— Не хочу.

— Тебя будут ждать. Уже и приглашение дали, — сказал мужчина и тут же прикусил язык, дать его дали, а вот куда он его сунул, понятия не имел. — Ты все-таки почётный работник завода.

— Не надо, — устало выдохнул Вася, и Павел Сергеевич будто бы ощутил едва заметный запах чеснока. — Я все равно не пойду. Стыдно.

— Будут дети, и подарки обещали.

— Не надо — практически плача сказал Вася. — Я не пойду. Не пойду я.

— Все будут тебе аплодировать и стихи читать в честь спасателей, и в честь работников, что положили свою жизнь во благо нашего города. Вы смогли отстоять его в борьбе со случаем, со злым роком…

— Не на-а-адо, — жалобно заскулила трубка.

— Как не надо? Мой брат герой! Все должны это знать! Пойдёшь, пойдёшь, как миленький…

— Не пойду-у-у!

— Почему?! Все будут ждать тебя. Они буду скандировать герой! Герой! Герой! Никто же из них не знает, кто на самом деле виноват, кто тот злодей. Мы им и не скажем, мы тоже будем кричать…

Долгие гудки. Назойливый звук заползал в ухо словно сороконожка, что хочет отложить яйца в теплом податливом мозгу.

Павел Сергеевич устало сел на пол. Опять он это сделал. Зачем он снова об этом говорил? Все закончилось, как и всегда. Может мама была права.

Павел Сергеевич посмотрел на красные пятна на полу. Нужно убираться.

Глава 9

— Слышал? Танька Семенова пропала! — вместо приветствия сказал Валька. — Вчера её мама к нам приходила…

— И ты ей все давай рассказывать, трепло! — махнул рукой Вовчик.

— Чего это трепло? — засопел Валерка. — Что было, то и сказал. Нам че скрывать есть чего? Про свалку я не говорил.

— Тише ты, — буркнул Вовчик, и покосился на старушку-гардеробщицу. — Вечно кричишь, буду вместо тебя брать Тольку-немого, этот точно не проболтается.

— Ну и дружи с Толькой, — обиженно сказал Валерка и выпятил нижнюю губу. — Он толстый и неповоротливый, и помогать просто так тебе не будет, у него мать торгашка, и его такому же научила.

«Точно ребёнок», — подумал Вовчик глядя на дрожащую губу друга.- «На него и обижаться, как-то не получается».

В школьных коридорах было немноголюдно, ученики в большинстве своём уже сидели в классах, прилежно разложив на парте письменные принадлежности и учебники. Однако и тех, кто опаздывало было не мало, в основном это были старшеклассники, неторопливо бредущие вдоль стен, нарочито громко разговаривая и нелепо смеясь.

— Ладно тебе, Валька, мы же с тобой дружная товарищеская ячейка, как говорит Павел Сергеевич, — примирительно сказал Вовчик. — А про Таньку, не знаю… В лес же не собиралась?

— Вроде бы нет. Танька правильная, если сказали, что в лес нельзя она и не пойдёт.

— Ну, вот видишь, значит, и бояться нечего.

— А Кирилл её не видел? Ух, смотри куда идёшь, — Валька припугнул стайку опаздывающих, а от того нервных первоклашек кулаком. Те отбежали, усмехнулись и состроили ему рожи.

— Кирилл что-то приболел, — ответил вмиг почерневший Вовчик, — лихорадило ночью. Мама говорит это из-за нас.

— Так он сам…

— Это не важно, — отмахнулся Вовчик. — Ты лучше скажи, математику сделал?

— Сделал, весь вечер сидел, — Валька показательно потёр правую ягодицу, — папка объяснял, как мог.

— Ну и ты понял? — усмехнулся Вовчик.

— Ни черта не понял. Может задница поняла.

— Тогда сымай портки, пусть объяснит мне сто восьмой номер.

Громкий хохот прокатился по коридору.

Вовчик с трудом отсидел три урока до большой перемены. Минутная стрелка будто бы дразнила мальчика и ползла еле-еле. В тот момент, когда прозвенел звонок, и Вовчик хотел было сорваться и сбежать из класса, в кабинет зашёл Павел Сергеевич.

Вовчик влетел в учителя аккурат у самой двери. Павел Сергеевич громко ухнул и схватился за живот, а из его маленьких глаз брызнули слезы.

— А ну, Вова, — громко дыша, прохрипел Павел Сергеевич, — сядь на место.

— Я в туалет хочу, — заныл Вовчик поглядывая в коридор, где уже стали выходить ребята из других кабинетов. На мгновение ему показалось, что он видит сутулую спину Серёги. — Мне срочно надо.

— Сядь, — рявкнул учитель. — А то мать вызову в школу. Опять.

Вовчик кивнул и уселся за парту. В отместку он стал демонстративно смотреть в окно и громко вздыхать, держась за живот. Пусть думают, что у него несварение, что у него может быть какой-нибудь заворот кишок, и он помрёт тут в мучениях по вине Павла Сергеевича, но тому, кажется, не было никакого дела до Вовчика.

— Сегодня после уроков, попрошу всех задержаться. Вы, наверно, уже слышали, что пропала ваша одноклассница Танечка Семенова.

— Вот как! — всплеснула руками подошедшая Тамар Геннадьевна учительница истории. — Танечка!

— Вот так вот, Тамаргеннадьна, вот так вот. Её мама тут утром такой шухер навела, — прошептал Павел Сергеевич, склоняясь к седой голове коллеги. — Столько шума было. Визжала, как порося на убое.

— А меня-то утром не было, я сегодня с третьего. Ой-ой-ой, это же та Танечка, что в самодеятельности участвовала? Пела вроде… Кто же теперь будет?

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Павел Сергеевич и, повысив голос произнёс. — Самое главное! После уроков не расходимся! Не убегаем! У нас тут товарищ пришёл… из милиции, будет опрос проводить. Индивидуальный!

Ученики дружно заныли, никому не хотелось отрывать кусок вольной жизни ради Таньки.

— Каждого, каждого опросит! — Павел Сергеевич постучал ручкой по столу, призывая к тишине. — Чтобы все были!

Не успел учитель договорить, как уставшие ученики высыпали в коридор. Вот где было раздолье, вот где кипела жизнь. Смех, слезы, крики и шепотки соседствовали рядом и часто прервались одно другим. Школа бурлила, школа кипела, школа была живой.

Растолкав пару младшеклассников в больших не по размеру пиджаках, Вовчик занял свою «точку», где проходила вся торговля. До конца большой перемены оставалось всего каких-то десять минут, а Серёги не было видно.

«Только бы не пошёл курить!» — пронеслось в голове Вовчика. — «Тогда вообще его сегодня не увижу. Сбежит! Сбежит ведь, если из школы выйдет!»

А между тем перед наспех разложенным «товаром» уже стали собираться «покупатели». Мальчишки смотрели на вещи деловито, трогали, стучали по ним, и причмокивали губами.

— Почём? — кучерявый пятиклассник Толик Десяткин по кличке немой потряс перед носом Вовчика стеклянным шариком, заполненным блестящей жидкостью.

— Дорого, — буркнул Вовчик, — у тебя столько нет.

— А откудава ты знаешь, скока у меня есть? — обиженно протянул мальчик, залихватски вытирая мокроту под носом.

— Оттудава, — передразнил его Вовчик. — Вся школа знает, что вы из деревни всей сворой приехали без ничего. У бабки своей живёшь в коммуналке. Вон у тебя даже ботинок с дыркой.

Толик охнул и посмотрел на ноги, так словно видит собственную обувь впервые в жизни.

— Это все потому, что моего отца трактором переехало. Я без папки теперь живу, сирота значит. Это горе большое! — Толик разочарованно вздохнул, заметив, что никто не посочувствовал его тяжёлой судьбе. — И, вообще, у меня много че есть, но за такое барахло и давать не охота, — сказал Толик, но шарик из рук не выпускал.

— Да нет у тебя… — начал было Вовчик, и тут же осёкся. — Хочешь?

— Хочу. Тока у меня сейчас ничего с собой нет, я завтра принесу. Не продавай никому. Все будет…

— Да, подожди ты, — оборвал Толика Вовчик, и заговорщицки наклонившись вперёд сказал. — Знаешь Серёгу из восьмого? Серёгу Бровкина? Тощий такой, весь в прыщах.

— Ну.

— Найди его, и пройдись мимо со своим другом каким-нибудь, будто бы обсуждаете, что, мол, у Вовчика сегодня такие крутые вещицы, вся школа собралась. И даже скажи, — Вовчик перешёл на шёпот, — для взрослых кое-что есть. И будет тебе шарик, — Вовчик ловким движением забрал товар из рук Толика и спрятал в кулак.

Толик немного подумал, но все же кивнул и скрылся в толпе школьников. Вовчик нетерпеливо переминался с ноги на ногу, оставалось каких-то семь минут. От невнимательности он уже продал сломанный будильник с заграничной мультяшной картинкой всего-то за леденец на палочке, и книгу с картами за ластик, но это его мало волновало. Выдохнул он только, когда впереди замаячила взъерошенная шевелюра Серёги.

— Здарова, мелочь. Чего тут у тебя есть?

— А-а-а, это ты? Чего пришёл? — Вовчик даже не посмотрел на Серёгу. — Ничего для тебя нет.

— Откуда ты, сопля зелёная, знаешь, что для меня есть, а чего нет? Я и сам решить могу, — с вызовом сказал Серёга, подходя ближе к столу, попутно грубо расталкивая младших школьников. — Показывай, я же этот… клиент! Клиент всегда хорош… или как-то так.

— Ну, ладно, ладно… есть кое-что, — Вовчик оглянулся по сторонам, — но я вообще-то девятиклассникам уже обещал. Это не для детей, понимаешь? Вдруг твоя мамка увидит, или бабка, мне проблем не надо.

— Да ты че? — Серёга округлил глаза и, обойдя стол, ткнул грудью в плечо Вовчика, — ты че? Думаешь, я мамку боюсь? Думаешь, бабку боюсь? Показывай, давай!

— А старшеки?

— Плевать на них, показывай.

Вовчик потянулся было куда-то под стол, но тут, словно что-то вспомнив вновь распрямился.

— Чем платить-то будешь?

— А это че? Уже, не надо? — Серёга похлопал себя по нагрудному карману.- Знаешь же что там, то, что давно хочешь.

— Серёг, — покачал головой Вовчик, — уже не интересно. Слышал? У Кольки из девятого полная карта есть, и нормальная, а не как у тебя — подтёртая.

— У меня подтёртая?! — брызжа слюной, вскрикнул Серёга. — Да у меня лучший вариант! Сам ты подтёртый!

— Да? Тогда покажи.

— Ну, смотри, дурья башка.

Воровато оглянувшись, Серёга полез двумя пальцами в карман, аккуратно достал клочок бумаги и бережно развернул его. Вовчик прищурился и долго всматривался в блеклые очертания. «Не получу, так хоть запомню» — вертелось у него в голове.

— Хорошо, — сказал он, наконец, — пойдёт. Сейчас ты смотри, только это… руками не трогать! И малышне не смотреть!

Вовчик воровато достал из-под стола портфель, открыл его и показал краюшек цветастого журнала.

— Т-ю-ю-ю, журнал! — усмехнулся Серега, подмигнув товарищам. — Весёлые картинки?

— Почти, — сощурив глаза, усмехнулся Вовчик, — картинки-то есть. Только с девчонками.

— Да ну, врёшь…

Вовчик не дал договорить Серёге и развернул одну из страничек на которой, бесстыдно красовалась девушка в маленькой юбочке. Кто-то присвистнул.

— Какова? А?

Серёга замер и, кажется, перестал дышать, он весь побледнел и даже немного посинел. Постепенно на его лицо вернулась краска, и оно стало пунцово-красным.

— А что… там все на иностранном? Ни одной буквы непонятно…

— Т-ю-ю-ю, — передразнил Вовчик Серёгу, — ты читать, что ли будешь? Берёшь или нет? Скоро звонок уже.

И словно в подтверждение этих слов в коридоре раздалась звонкая трель, которую тут же заглушил топот учеников спешащих в класс.

Серёга искоса посмотрел на журнал.

— Там юбка такая красивая. Маме пошью. На день рождения.

— Ну-ну, швея мотористка третьего разряда Бровкин Сергей, — Вовчик говорил без злобы, без подтрунивания, говорил, так, будто бы сделка уже свершилась, — будешь брать или как? Звоночек. И желающие есть…

Серёга недолго колебался, лишь на мгновение в его голове возникла мысль: а нельзя ли будет выручить чего больше от паренька? Но Серёга тут же отогнал её и протянул сложенный листок Вовчику.

— А, бери! Все равно никакой пользы.

— Настоящая? — голос Вовчика предательски дрогнул.

— Это я уже не знаю, — Серёга торопливо спрятал журнал под пиджаком, с опаской оглядываясь по сторонам. — Рисовал не сам. Это от отца осталась. Ну, бывай, — он протянул руку Вовчику, как делал с ребятами из своего класса, но тут же одумался, и сделал вид, что убирает редкие волосы со лба.

В класс Вовчик шёл на негнущихся ногах. Карта приятно грела грудь. Мальчик отчего-то не решился развернуть её там, в коридоре, а теперь на уроке вдруг понял, что и не видел её в своих собственных руках. А ещё и Валька, что сидел впереди Вовчика спросил:

— Получилось?

— Получилось, — Вовчик осторожно достал лист из нагрудного кармана и развернул его под партой. — Похоже, настоящая, — прохрипел он, проводя пальцем о многочисленным коридорам и шахтам. — Вот тут название даже есть «Завод Укрощённой Атомной Энергетики», вот год 1977 — год постройки. Вот только… падла, это кусочек от карты.

— Почему? — спросил перегнувшийся через парту Валерка.

— Ну, ты чего? Смотри, вход к поезду есть, а как до него дойти? Вот тут дверь в электрощитовую. Вот тут станция обслуживания, а платформа-то где? Где электрощитовая? Как к поезду-то пройти?

— И что? — не унимался Валька. Он уже настолько перегнулся, что казалось, сейчас полностью переползёт к Вовчику.

— Мальчики, тише! Что такое! — взвизгнула Тамара Геннадьевна. — Что там у вас?! Немедленно убрать! Немедленно!

— Ничего Тамаргенадьина, — ответил Вовчик, поспешно спрятав карту в карман. — Уже все.

Валька тут же вернулся на своё место, но не прошло и пяти минут, как он вновь повернулся.

— Так что?

— Что, что — раздражённо отозвался Вовчик, — Теперь надо думать, как попасть в электрощитовую.

Глава 10

Толстый милиционер смотрел на Вовчика немного искоса, словно жирный кот, что приценивается, достаточно ли хороша мышь, чтобы погнаться за ней или не стоит и сил тратить?

— Маньяк? — неожиданно начал разговор мальчишка.

— Чего-о-о это? — взревел милиционер. — Какой ещё маньяк?

— Да так просто, спросить. Сначала бабушка Серёжки, потом Танечка, вот и думаю, может маньяк? Найти не можете? — сказал мальчишка, откинувшись на спинку стула, глазами лениво шарясь по плакатам кабинета биологии.

— Ты такое маленький думать! Это мне надо думать. А тебе не надо думать, — милиционер не выдержал и тоже посмотрел туда, куда был направлен взгляд мальчишки. «Скелет человека» — прочитал миллионер про себя, — «черти что преподают!»

— Так думайте тогда, чего уж тут… — добродушно разрешил мальчишка. — Только побыстрее можно? Мне домой надо.

Милиционер чуть крякнул, дунул в пшеничные усы, и ещё раз осмотрел мальчика с ног до головы. Теперь это был взгляд практически уважительный, немного даже боязливый.

— Ты меня, щегол, не торопи, не дорос ещё торопить. Сидеть, значится, будем столько, сколько надо. Ты мне лучше расскажи Владимир… Вова значит?

— Можно просто Вовчик, меня так все называют.

— Ну-ну, мы пока без фамильярностей, Вова. Вова, я ведь не зря тебя вызвал первым, — милиционер улыбнулся, но поймав на себе строгий взгляд мальчишеских глаз, стал вновь серьёзным. — Знаешь почему?

— Понятное дело, — ухмыльнулся мальчишка, — Танька ушла из школы и пропала. Больше её никто не видел. А я значится последний, с кем она говорила, и кто видел живой — это я. Так?

— Так, значится, — крякнул милиционер.

— Я все расскажу, можете записывать. Видел её, когда стоял на крыльце школы после уроков, ждал брата Кирилла.

— Кирилл? Ага, вот вижу. Близнец?

— Близнец, — согласился Вовчик.

— А что ты его ждал?

— Его класс задержали.

— Это как-то так? — нахмурился милиционер. — Учитесь вместе, а задержали только его. Прогуливаешь?

— Кирилл в другом классе учится. Для… отсталых, как там… класс коррекции, во. Но он не отсталый, просто так уж определили. Да там все нормальные, в основном. Просто тех собрали, кто от взрыва больше всего пострадал. Он вот в окно смотрел и врач сказал маме, что там что-то с роговицей стало и теперь он не видит. Зато слышит, знаете как! Ого! Как летучая мышь…

— Так, постой, я ничего не понимаю, — пробормотал милиционер. — Зубы-то мне не заговаривай, Вова. Ещё раз, стоял, значится, один, ждал своего брата из школы…

— Я был не один! Со мной Валька был.

— Валентина, значится? Таких девочек же нету у вас в классе.

— Так это не девочка! — засмеялся Вовчик. — Это мой друг Валерой зовут, но Валька как-то удобнее, и он уже привык. Но только ему такое не говорите, все равно обижается, когда от посторонних слышит. Девчачье же имя…

— Хватит! — лицо милиционера покраснело и надулось, ему окончательно разонравился этот самоуверенный мальчик. — Говори, что дальше было по порядку.

— Хорошо. Ждали мы, значится, Кирилла, — Вовчик исподлобья глянул на милиционера и улыбнулся краешком рта, — чтобы пойти домой. И тут она выходит, ну Танька, и говорит, я пойду с вами до вашего дома, там ей в хозмаг надо было, что ли… Мыло, вроде, купить хотела. Или порошок. Хотя порошка сейчас не найдёшь, все на хозмыле сидят…

— Значится, не отходим от темы. Вы вместе пошли?

— Нет. Нам в другую сторону надо было. Она одна пошла.

— Так — милиционер сжал виски и закрыл глаза. — Так ты же сказал, что вы шли домой, и ей этой… Татьяне тоже нужно было домой. Почему вместе-то не пошли?

— Ну, мы по другому пути пойти хотели и без девчонок. Без девчонок, понимаете? И она ушла.

— И?

— И все. Больше я её не видел. Можно домой?

— Посиди-ка ещё. Отвечай: ничего подозрительного не видал? Может, кто следил за вами?

— Нет. Не помню такого.

— Может, она чем-то расстроена была. Грустная ходила. Может про смерть говорила?

— Нет.

— Может к кому-то собиралась?

Вовчик на мгновение задумался, но тут же покачал головой.

— К учителю вроде, к Палсергеичу. Я вам все, что знаю, сказал. Можно домой? Мне ещё брата проводить надо. Он же совсем ничего без меня не видит, — Вовчик опустил голову и тихо всхлипнул.

Милиционеру вдруг стало как-то гадостно на душе. Вот жизнь довела, школьников допрашивает.

— Иди. Иди и скажи другим, чтобы пока не заходили. Минут десять пусть подождут.

Едва за Вовчиком закрылась дверь, как милиционер рывком открыл окно и закурил, стараясь перебить неприятный стойкий запах. В воздухе пахло школьной столовой. Картошка и тушёная капуста смешивалась с детским мылом и мелом, создавая тот самый, знакомый каждому с детства запах казённого учреждения. Это все навевало на милиционера одновременно неподъёмную обречённость существования и тепло детских воспоминаний.

Вовчик торопился домой. Он бежал быстро, но как-то чуть пригнувшись, будто бы несёт на своих плечах тяжёлую ношу.

«Вот враль. Один же идёт», — подумал милиционер, глядя на него в окно. — «Надо было его дожать. Уголовничек растёт»

К концу дня все детские головы и их голоса смешались в одного большого ребёнка. Толку от допросов не было. У пропавшей Танечки не оказалось ни друзей, ни подруг. Никого не интересовала жизнь девочки, никто и не знал, что творилось у неё на душе. Только классный руководитель — Павел Сергеевич слишком много и слишком долго нахваливал ученицу.

— Танечка она была такая хорошая. С ней и все ребята дружили, и все учителя её хвалили. Вы говорили с Тамарой Геннадьевной?

Милиционер грустно посмотрел в окно. Было темно, Павел Сергеевич последний на сегодня. Хотелось спать и есть. Милиционер вдруг почувствовал, что это он тот самый ребёнок, школьник, который сидит на последнем уроке во вторую смену, смотрит в окно и невероятно сильно хочет домой.

— Говорили, а как же…

— Говорил… А! Танечка же в конкурсе чтецов заняла первое место по школе. Должна была на краевой ехать в центр, но там, понимаете, не получилось… — зажевал конец фразы Павел Сергеевич.

— Понимаю.

— Мы с ней и плакаты делали! И на олимпиады ездили! И песню готовили. Ой, эта песня, дело-то десятое, у нас же столько всего было к празднику: стенгазета, стихи, благодарственная речь. Вы вот на праздник идёте? — неожиданно спросил Павел Сергеевич.

— Конечно, — крякнул милиционер, пробуждаясь от сна.

— Я вот тоже иду. У меня и брат идёт. Он знаете, работал на заводе, главный инженер по промышленной безопасности.

— Вот как.

— Да. Он увечья получил, и очень изменился после взрыва, — вздохнул учитель. — Немножко знаете, головой тронулся. Такой стал агрессивный, что ли. Ну, вот изменился, как у вас говорят, асоциальный образ жизни вести стал. Тяжело с ним теперь. Он, кстати, интересно так, живёт рядом с Танечкой. Соседняя квартира. Дверь в дверь. Василий зовут. Старший брат мой родной — Василий Сергеевич.

— Хорошо. Хорошо.

— Можете и его допросить, на всякий случай, может, видел чего. Только толку, конечно, немного будет, он немного головой двинулся.

— Такое бывает.

— Но вы все равно зайдите.

— Зайду, а как же. Всех соседей обойду, повторно.

Сидя вечером в тёмном кабинете и изучая исписанные листы, толстый миллионер вновь вспомнил того мальчугана, которого вызвал первым. Вовчик. Как он так быстро его раскусил? Он взглянул в треснувшее зеркало на стене. Нет, ничего не выдавало его страха и боязни. Солидное лицо, пышные усы, и пуговицы блестят. Все как положено. Все по уставу. Наверное, все дело в костюме.

Он стал начальником не так уж и давно, а казалось, что много-много лет назад. Форма все ещё сидела на нем криво, плечи жали, брюки были чересчур длины, а ботинки болтались. На самом деле это было довольно странно, милиционер был крупным мужчиной, с тяжёлой походкой, его вес не очень большой, но солидный, причинял своему владельцу постоянное неудобство, а вот стопы были маленькие, настолько не подходящие к грузному телу, что не верилось, что это части единого организма. Потому и ботинки он брал большего размера, и подкладывал вперёд ватку, так всегда делала его бабушка. Но эти ватки делали походку неуверенной и неустойчивой. А со временем скатывались, утрамбовывались, и ботинки вновь становились слишком длинными.

Надо бы конечно проверить и этого словоохотливого Павла Сергеевича, и мальчишку подозрительного, и несколько старшеклассников, и зайти к брату этого учителя, может и правда псих какой. Милиционер закрыл глаза, припоминая первый поквартирный обход. Василий. Василий. Был такой. Громила, в растянутой майке, щетина, опухшее лицо. «Алкаш» — подумал тогда миллионер, а вот оказывается как не алкаш, а больной. Ещё раз бы к нему сходить, что-то он все отмалчивался. Но тяжесть тела не давала ему встать, «да и к чему все это?» — гудело в его голове. Что изменится? Никого он не найдёт, а только шум в городе разведёт. Скоро про девчонку все забудут.

Про Рябчикова же забыли, сейчас вот говорят, что от выбросов помер, а тот сам ушёл, ушёл и пропал. И ничего.

Милиционер ещё раз посмотрел на черно-белую фотографию девочки, две косички, очки в толстой оправе, нос картошкой, такую увидишь в толпе и не заметишь, только рост большой для такого возраста. Сколько вас было таких, а сколько ещё будет.

Он с тоской поглядел на башенку из серых папок, возвышавшуюся рядом с рабочим столом, тяжело вздохнул и кинул туда ещё одну.

Глава 11

Серёга бережно положил журнальчик под подушку. Но немного подумав, переложил под матрас, а потом, ещё подумав, в портфель, а потом вытащил и положил в учебник, а потом в портфель. А сам портфель засунул под кровать. Вот так.

Журнальчик был хорош. Серёга уже пролистал его, пока дома никого не было. Обмен удачный, что ему эта старая карта? подтереться только.

В то же время его душил страх. Такая вещь в его старом, грязном, ненадёжном доме, где все проверяется, где все у всех на виду! Как долго он сможет прятать это сокровище?

Серёга и сам не знал, чего больше боится, что её найдёт старший брат и непременно отнимет или, что увидит бабушка и тогда уж точно отнимет, а ещё заставит стоять на горохе. Лучше уж старший брат, с ним потом можно договориться и хоть изредка получать журнальчик. А с бабкой невозможно. Если найдёт она, то Серёга потеряет и журнал, и всякое достоинство.

Серёга оглянул крошечную комнатку и против воли уткнулся в лица многочисленных святых. Маленькие цветастые карточки были заботливо расставлены на покосившемся серванте, соседствовали рядом с потускневшим хрустальным сервизом и грязными плюшевыми игрушками. Бабушкины святые смотрела на Серёгу укоризненно: кто шестью глазами, а кто тремя, но хуже всего было вглядываться в безглазые лица, которые, казалось, видят тебя насквозь. Чтобы избавиться от ощущения присутствия чужих в комнате, Серёга накинул на голову одеяло и отвернулся к стене. Раньше здесь висел ковёр, можно было отвлечься, разглядывая причудливые узоры, но сейчас ковра не было.

Когда уже старая карга уберёт этих мутантов? Ведь нельзя же! И почему её не посадят куда надо? Он бы и сам её сдал, если бы так сильно не боялся.

Религия была делом запрещённым, все это знали. Тем не менее, церковь Всевидящих и троеглазосвятых набирала популярность в Александровске. О церкви не говорили в открытую, но каждый знал, где проходят их собрания, что они делают и кому поклоняются. Поговаривают, что они даже писали письму губернатору, чтобы им выделили комнатку во дворце молодёжи, как кружку по интересам, но ответа не было.

Никто не признавался, что ходит в церковь, но прихожане друг друга знали. И бабка Серёги была одной из самых активных членов церкви. Самое странное, что всего-то семь лет назад она была активным членом другой партии, той самой, что в агрессивной форме отрицала все божественное. И даже сама ходила с рейдами по церквушкам и приходам, не только для того, чтобы наказать, а чтобы знать врагов в лицо. После обходов она ещё долго выслеживала прихожан и всячески понукала, ругала и глумилась над ними. Сейчас об этом она не вспоминала.

Серёга закрыл глаза и тут же перед глазами предстала рожа покойного деда, он был неправильного синюшного цвета. Серёга хорошо запомнил этот цвет и недовольное разлагающееся лицо. Бабка не разрешала хоронить деда несколько недель, намного дольше, чем было нужно. Все ждала, когда он вернётся. Проходя мимо их спальни, где лежал дед, Серёга часто слышал, как бабка шепчет покойнику:

— Как тебе не стыдно… надо жить ради детей… как был трусом, так и остался… неудачник… бездельник… так и будешь лежать… импотент проклятый… вставай…

Бабка сдалась, только когда от него стало вонять. Тогда отец Серёги большой и сильный мужчина, лично отодвинул мать от тела, завернул отца в ковёр, тот самый, что висел рядом с кроватью Серёги и унёс хоронить. И пропал. С тех пор Серёга не видел ни деда, ни отца, ни ковра. Иногда ему казалось, что кто-то следит за ним, и он не мог понять дед это или отец, который отчего-то не может вернуться домой.

Серёга посмотрел на след, оставшийся на обоях от ковра, этот участок был намного светлее остальной стены и, казалось, что это окно.

Громко хлопнула входная дверь. Вернулся Стёпка.

Серёга поморщился и ещё раз проверил портфель. Все на месте.

Стёпка был всего-то на три года старше Серёги и уже учился в техникуме. На кого точно никто не знал, похоже даже сам Стёпка не знал. Дед устроил его по старым связям, и в будущем Степану предстояло стать тружеником завода.

Завод в семье Серёги уважали, о нем говорили тихо, с почтением и никогда плохо. На нем работали почти все их родственники мужского пола, в том числе и отец. Именно он когда-то и дал Серёге карту, что он сегодня обменял у назойливого Вовчика.

Серёга не любил таких, как Вовчик: суетливых, активных, имеющих своё никому не нужное мнение. Может быть, от того, что таких ребят было тяжело испугать или задавить мнимым авторитетом, а может от того, что и сам Серёга в душе мечтал быть таким, но воспитание и страх не давали раскрыть его довольно нежную натуру, а может от того, что Серёга их не понимал, а то, что он не понимал, казалось ему чем-то неправильным.

— А че… Че так тихо? — Стёпка издал булькающий свист, и с грохотом уронил что-то на пол. — Бабка, ставь чайник!

— Ах ты, ирод треклятый! — взвыла бабушка, — вернулся! Что ж тебя черти не сожрали! Что ж ты башку свою не проломил! Ах, ты дрянь!

На кухне послышала ругань, жалобно взвыл сервиз, попадали табуретки.

«Там же мать», — подумал Серёга и дёрнулся, что бы встать, но тут же лёг обратно, сегодня её нет дома. Сегодня она в ночную.

Комнат в их квартире было всего три, в маленькой спали Стёпка и Серёга, ещё одна, та, что больше была отдана бабке и деду, а родители всегда ютились на кухне. С тех пор мало, что изменилось, бабка занимала одна самую большую комнату в квартире, а мать спала на крошечном диванчике между холодильником и столом.

После того, как отец и дед не вернулись, бабка часто била мать, в основном из-за Стёпки. Бабка считала, что его подменили, а глупая мать, даже не смогла увидеть этого и забрала из роддома какого-то смуглого, кареглазого мальчишку. Трогать Стёпку, особенно, когда тот был трезв, бабка боялась. Стёпка мать не бил, но и не защищал. Просто смотрел.

А вот Серёга был близок с матерью, маленькой, затюканной женщиной. Неизвестно, чем жила она и чем существовала её щуплое тельце. Звуков она практически не издавала, мало ела, спала как-то торопясь и почти нечем не интересовалась. Любимым её занятием было чтение, но читала она только две книги, старенький затёртый до дыр любовный роман, наполненный всяческими пошлостями вроде «стального жезла», «плоти любви», «влажных поцелуев» и ещё одну книгу, которую читали в этом доме с некоторых пор все — Книга от Триглазасвятого. Даже далёкий от религии Серёга знал, что книга эта написанная кем-то на печатной машинке и имевшая множество ошибок, отчаянно пытается копировать другие священные книги, но получалось плохо, непонятно и совсем не правдиво. Верить этому было тяжело, даже если очень хотелось бы.

— Че спишь, сморчек? — пахнуло перегаром, был четверг. С четверга Стёпка начинал пить и до субботы, в субботу бабушка колотила его большим железным черпаком, каким в банях поддают жару, и он успокаивался и до следующего четверга не пил, ходил злой и угрюмый. — Отвечай, когда старший говорит!

— Сплю, сплю, — пробурчал Серёга, старательно жмуря глаза.

С тех пор, как отец пропал, Стёпка совсем распоясался. Бил брата, шлялся по гаражам, много ругался, таскал из квартиры вещи и продавал, а что не мог продать — просто выбрасывал. В нем было так много злости, что он не знал, куда её деть. Все начиналось с безобидных придирок, подшучиваний, и постепенно Стёпка накручивал сам себя, все больше и больше распаляясь.

— Слышал, у вас девчонка пропала, а? — он то обрывал свою бессвязную речь, то немного подумав, вновь начинал говорить. — Её мать сегодня ходила, такая, фу… блин… искала… сука… мне на ботинок наступила пока бегала… у-у-у… сука… ненавижу!

— Не знаю, — отмахнулся Серёга. В такие моменты с братом лучше не говорить, надо ждать, когда хмельная бравада уйдёт, и обессиленный он ляжет спать.

— Может ты её кокнул? — влажные Степкины губы вдруг оказались надо самым ухом Серёги. — Ты же, блин, такой… сморчек, блин… ты можешь. Я же на тебя смотрю иногда ночью и думаю ты можешь, думаю тебя же убить надо пока ты сам кого-нибудь не того… а?

— Отстань, — отмахнулся Серёга. Все его тело напряглось, он был готов защититься. И такие случаи были не редки. Один раз Серёгу даже забирала скорая с вывихом руки, и он на мгновение наивно подумал, что теперь-то все увидят, какая у него тяжёлая жизнь и заберут его в детский дом или интернат. Но этого не произошло, большой мрачный фельдшер в заляпанном кровью халате лишь безразлично вправил кость и наложил тяжёлый гипс.

— Отстань? Это я теперь сука мужчина в жоме… это… доме, понятно? Ты должен тут… вот ходить у меня по струнке, блин… Брат, должен говорить мне, брат и делать все… что скажу, понял? — Стёпка все стоял над Серёгой, опасно покачиваясь из стороны в сторону.

— Понял. Брат.

— Вот тот же. Блин. Иногда убить хочу. Но не сейчас. Сейчас будем спать… устал я чет, Серёг…

И все вроде бы прошло хорошо. Слишком хорошо и гладко и от того не верилось Серёге, что так и закончиться. За свою недолгую жизнь он понял, что так не бывает. А может и бывает, но только не с ним.

— За-а-аткнись окаянный, — басовитый голос, словно мешок с песком придавил, оглушил, забил нос и уши. В дверях стояла она. Бабушка. Большая, грузная, полуслепая в выцветшем платке и с неизменным жёлтым от жира и грязи полотенцем. — Нету на вас спасу. Не-е-ту, — протянула она, и сморщенное лицо на мгновение озарила благодать. — Все-то они видят, — она ткнула в сторону уродливых изображений на шифоньере. — Каждый видит, и воздастся каждому из вас по заслугам, ироды!

— Отстань, ведьма, — Стёпка неловко махнул рукой и со всего размаху уселся на скрипящий диван. — Твоих уродов не хватало. Развели… тут сука понимаешь… богадельню…

— Не-е-ельзя! Не-е-е-ельзя так о святых! Сам подохнешь и нас с собой тащишь! — бабка кричала и её мощное тело тряслось. — Хочешь, как дед? Хочешь, как папка твой? Такого хочешь?! Молись, молись и проси прощения. Вы оба! Целуйте и молитесь!

Серёгу перевернуло в воздухе, холодный ветер заставил содрогнуться. Нескладное худощавое юношеское тело ударилось об пол. Это бабка стянула одеяло с кровати вместе с завёрнутым в неё Серёгой, и он упал, а сверху на него завалилась раскладушка. Стёпка булькнул, словно хотел засмеяться, но вскоре досталось и ему. От сильной затрещины у парня, кажется, помутнело в глазах, и он стал открывать и закрывать рот точно рыба, выброшенная на берег.

Большие руки схватили обоих парней за волосы и с силой подтащили к шифоньеру.

— Бабулечка не надо, — жалобно захныкал Серёга. Иногда это помогало ему, и тогда в прозрачных, почти белых глазах бабушки возникал какой-то отблеск сознания. Она могла опустить руки, на мгновение замереть, а потом тяжело рухнуть на стульчик, подпереть большую седовласую голову и задуматься о чем-то на несколько часов. Но это был не тот случай. Может быть, не было бы рядом Стёпки, что продолжал ругаться и пытаться ударить бабку, все бы и получилось.

— Отстань от меня! Карга! Святоша! Ведьма! Приятельница! Сука… — визжал Стёпка невнятные слова, пытаясь вырваться из сильных рук, но пьяное тело плохо слушалось и он молотил воздух перед собой. — Убери уродов! Убери! Я их даже не трону! Даже не трону!

Этого делать не стоило. Серёга знал это. Лучше промолчать, а ещё лучше поклониться. Самое лучшее поцеловать, но сделать это по доброй воле он не мог, уродцы вызывали в нем странный трепет и отвращение.

Наконец Стёпке удалось вырваться, и он издал победный клич, но радость его продолжалась не долго.

Бабка налетела, словно коршун на мышь. Глаза её заволокла пелена, а из безобразно искажённого рта потекла пена. Они замахнулась на Стёпку и плашмя ударила его тяжёлой ладонью, так, что парень пошатнулся и словно контуженный упал на пол.

Серёга смотрел на это из-под одеяла, в которое успел завернуться во время этой нелепой драки. Сердце его сжималось от страха и обиды.

— Вставай! Вставай на колени! — истошно завопила бабка, стаскивая с дивана Серёгу, — и ты туда же? И ты туда же? Как твоя мать малахольная поблядунья? И ты туда же? Этого принесла в подоле незнамо от кого, — шишковаты палец ткнулся в спину оживающего Стёпки. — И тебя ещё проверить надо!

Схватив Серёгу за ухо, бабка подтащила его к тёмному углу и за волосы подняла лицо к уродцам.

— Видишь? Видишь? Видишь, куда глупость людская нас ведёт? Они придут и за нами!

— Вижу, бабулечка, вижу…