Бесплатный фрагмент - Александр II и корова Ксюша

Сколь дивны эти Ливны; где живут все соблазнённые вами горничные, где поют все соловьи вашей, барчук, молодости. А мужики точат топоры: пожалуй, барчук. Давно ждём, дожидаемся. За все слёзы наши крестьянские; за все обиды наши. Ведь не первый я у ей барин, не первый! Ай, не помнишь?

И барин не помнит, барин запамятовал. Кругом шиповник алый цвёл; но как бишь её звали? Стёша — Матрёша, Таня — Акулина? Что-то бесконечно чем-то пахнущее. Деревенским и совершенно летним. Лето для барина в деревне бывает круглый год.

Глава 1. Развратный гимназист

Он опять приехал в деревню. Горничная Ксюша за развратное поведение сослана тётушкой на скотный двор и затерялась среди живности. Он снова свободен. Гимназия утомительным серым пятном маячит в прошлом.

Над полями поёт жаворонок. В барском доме новая горничная. Как сладко проснуться поутру. Потянуться на атласных перинах. В окно веет ароматом цветущей сирени. Кофе в столовой разливает она. Он ещё ничего ей не сделал. Не успел. Старается на неё не глядеть. Как она робеет, порассказали о нём страшного. Хочется быть нежным и ласковым. И гитара, старая дедовская гитара, ох и мастак был старый хрен. Гитара выпевает что-то ласково-убедительное. Лучше лаской. Только лаской. Чтоб громко не кричала. Тётушки, как всегда на его стороне. Для здоровья полезно. Да и наплевать ему на тётушек. Наследник он. В своей усадьбе был, есть и будет хозяин. Что-то там отменили, кого-то там освободили. Городской бред. Они нищие холопы, а я барин. Выпью ещё чашечку кофе.

Этим летом он займётся ловлей бабочек. Сачок и прочий малоинтересный инструментарий, всё это у него в детской. В той светлой памяти детской, где он первый раз заглянул под юбку горничной Нюше. Какие впечатления! Её, кажется, потом уволили. Прошлым летом с июня по август наш гимназист ловил рыбу. Удочки, лодка. Утренний клёв. Сладко выпить чашечку горячего кофе, специально на речку приносила. Барин любят только свежий. Он, как настоящий джентльмен, провожал её по лесной тропе к дому. Рыба пусть сама половится, не велика барыня. А вот этой рыбкой я сейчас займусь. Какие глазки, сколько в них любопытства и задора.

— Что это у вас такое, барин?

— Это часики. Хочешь послушать, как они тикают?

Она хотела. И первый поцелуй, для неё возможно и не первый. Но, всё равно сладкий. Потом она не захотела. Это его возмутило. Такое дивное утро. Трава в росе. Поёт в кустах, кажется, куропатка. Как он ловко подставил ей ножку. Не куропатке, конечно. Ей, горничной Ксюше. Она была лучше, значительно лучше, той, предыдущей. Как бишь её звали? Забыл. Не сопротивляйся. Не поможет. И правда, не помогло. В гимназии его хвалили. Арсеньев хват. Игорь молодчина. «Игорь Викторович. Барин! Не надо!» «Не кричи так громко. Но какая прелесть эти деревенские.»

Он промок от росы. Кофе остыл и неприятно горчил. Впрочем, ночью она пришла поправлять барину подушки. Поправляла до конца августа. Уже ревновала, уже мешала ему гулять и любоваться природой. На реке девки купались голышом. Барские прогулки не одобряли поселяне.

До чего хорошо вернуться в строгий осенний город. Снова дуреть от зубрёжки. Латынь, математика. Математика, греческий и немецкий. И бал в дворянском собрании. Она, в скромном белом платье. Бедная дворяночка Чернова-Новосельцева тронула его своей чистотой и доверчивостью. Но как в городе трудно, у неё такой ревнивый брат, строгий и подозрительный отец. Дуэль? Фи, какая пошлость. Нет, в целом в деревне, значительно, значительно… Как бы это сказать? Проще, да проще. Скорей бы лето.

И вот оно, лето. За бабочками так за бабочками. Говорят, есть дивные экземпляры. Говорят, кто-то обязательно должен сопровождать. Нести вот эту вот коробочку. И вот эти вот конвертики. Конечно, горничная Таня. Что, она боится, что не справится? Справится. И вообще, пусть не капризничает. Из милости её взяли.

Ах, как хорошо дома. Милая барская усадьба. Тёплое отношение родственников. Ещё бы, будущий наследник. Игорёчек, детка. Таня, собирайся!

Поход запомнился ему необыкновенно. Небывало жаркое для июня лето. Бисеринки пота на наивном девичьем личике. «Ах, какая бабочка! Зачем же вы, барин, её убиваете? А что, теперь её в коробочку? А что… Не надо, барин? Барин! Не надо…» Может и впрямь, пока не надо? Как жарко. Всё ещё впереди. Он объявил привал. Поляна. Ох, эта поляна.

Море цветов. Рано в этом году всё зацвело. Не остыла ли моя душа? Нет, не остыла. Просто очень жарко. А она сидит на поляне, цветочек среди цветов. Таня, Танюша. Интересно, сколько ей, цветочку, лет? Что ты краснеешь, Танюша?

— Спрашиваете.

— О чём ты думаешь, Таня?

Таня думала о погибшей корове. Маманя велела, пока на новую не заработаешь, терпи. Хорошо сказать, терпи. Какие у барчука горячие руки. А прежнюю то, Ксюшу, он того. Говорят, утопилась. Не подзалететь бы. А зимой без молока и впрямь пропадём. Семь душ. Папаня из городу не пишет. Дома ни копья. Корову бы нам. Ну как эту.

Чего вы, барчук? Чего вы?!!

Игорь Викторович приступил к решительным действиям. И не без успеха. Но на поляну действительно вышла корова. Чёрная и довольно наглая. Пошла к парочке, это в разгар самых увлекательных событий. Это когда Игорь Викторович почти успел, но ещё до конца не успел. И чтобы успеть до конца, ну буквально минута, другая. Не дала, подлая!

Следующие события запомнились ему как бредовый сон. Корова оттолкнула его от жертвы, припечатала передними копытами к траве и головой с острющими рожищами прямо к лицу. А из слюнявой коровьей пасти невозможное:

НУ ПОЦЕЛУЙ. НУ ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ, МИЛЫЙ. НЕ ХОЧЕШЬ? ТОГДА Я ТЕБЯ САМА. СЧАС КАК ПОЦЕЛУЮ.

И ткнула слюнявой мордой ему прямо в губы. Наверное, он потерял сознание. Слышал девичий визг, должно быть Таня. И обморок.

Когда он очнулся, его поразила неприятная болезненно скованная поза. Словно стою на четвереньках. И на ноги не встать. Что со мной? МУ-УУУ? Что со мной?!!! МУУУ-УУУ?!!!! Вместо ног копыта. Его копыта. Слюна течет по губам. И это тяжесть в голове. Рога. Эта чёрная, эта мерзкая корова стояла невдалеке и смеялась. Да, да смеялась совсем по человечески.

Попался, миленький. Будешь горничную Ксюшу помнить, изменщик подлый. А ты девка не реви, не реви. Ведь не успел? Не успел ведь?

Таня, растерзанная, полуголая, не то плакала, не то смеялась. Истерика. А корова продолжала.

— Поживи-ка дружок в моей шкуре. Попасись на травке. Рога и копыта хороши, корова ты молодая, неопытная. Может, кто тебя и приголубит. Не всё тебе девок портить. Кончились твои удовольствия. Пойдём девка. И подтолкнув Таню, повела её как под конвоем прочь с поляны.

— А я?! А мне что делать?! МУУУ!!! — Закричал Игорь Викторович.

— Гуляй. — Довольно хмыкнула корова. — Травку кушай.

И ушла. Игорь Викторович остался один. Но ненадолго. Где-то пел рожок, звенели колокольца. Паслось стадо. И на печальное, жалостное: МУУУ, МУУУ, МУУУУ Игоря Викторовича неожиданно нашелся отклик. Затрещали кусты и на поляну вышел бык Анатолий Леонович, роковой соблазнитель и сексуальный маньяк. Скольких коров лишил он иллюзий, сколько телят в стаде смело могли назвать его папой.

Игорь Викторович сначала не обратил на него внимания. Он переживал, он почти сошел с ума от случившейся трагедии. Бык сделал на поляне круг, другой, третий. На беду Игоря Викторовича, он находился в лучшем состоянии для половой охоты. Это такой термин, который нам, не быкам, не коровам, не понять. И слава богу. У нас свои проблемы. Такие мерзкие термины, как случка, течка, охота, об этом ли писал Петрарка? Нам не доступны, нам глубоко чужды все эти животности.

— Уходи корова. Не мешай мне страдать. — Только и успел сказать Игорь Викторович. Он не сразу догадался, что перед ним не корова, а бык производитель. А когда догадался, было уже поздно.

— Я столбовой дворянин! Как смеешь ты, бычара позорный?!

Но бычара посмел. Позорный покусился. Бык Анатолий Леонович зашел с тыла и ловко напрыгнул на задний фасад беззащитного. И что греха таить, неопытного и неосторожного Игоря Викторовича. Надо же, и хвост задрал. Пописать ему захотелось, видите ли. Страшная боль пронизала мощное коровье тело. Расставаясь с девственностью, Игорь Викторович промычал что-то невнятное. Бежать он не мог, заклинило. А бык Анатолий Леонович молотил сверху как кувалдой. Лихо, с большим удовольствием работал подлец. Ещё бы, такая тёлка! Му-у-у-ученье! Учись тёлка, коровой станешь. Волна чего-то незнакомого освежила истерзанную плоть. Спустил гад.

— Теперь рожу телёночка. — Смог подумать Игорь Викторович. Бык довольно топтался рядом. А потом вдруг отщипнул травинку, другую. И увлёкся, побрёл прочь, отмахиваясь хвостом от оводов.

— Насытил свои низменные инстинкты и забыл. — С ненавистью думал Игорь Викторович. Болело здорово. Но что будет? Что будет?! Впереди роды. Это у меня-то. У гимназиста. У единственного наследника. Гордости нашего семейства. Если б он мог, то застрелился бы. А ведь он избежал, возможно, более страшной судьбы. Беременную корову не режут. Попасть под нож мясника и кончить котлетой или бифштексом в том же самом барском доме, где он и был хозяином. Об этом Игорь Викторович не подумал.

Сезонности в размножении нет, рыдал он, значит подзалетел. Беременность примерно 270 — 280 дней. Примерно как у моих девок, мелькнуло неприятное. Рожать буду в феврале, в антисанитарных условиях деревенского хлева. А вдруг двойня?!

От последней мысли Игоря Викторовича передёрнуло. Из под хвоста вывалилась смачная лепёшка. Шлёп на траву. И предел унижения, захотелось есть. Коровы непрерывно жуют. Дают молоко. И Игорь Викторович уже чувствовал, что он способен и что он хочет давать молоко. Что он такой, ему это нравится. В груди Игоря Викторовича, то есть в вымени непонятное стеснение. И душа его, гимназиста и спортсмена, Дон Жуана и дефлоратора. Душа Игоря Викторовича подёрнулась дымкой печали. Он жевал траву, самозабвенно жевал траву.

Из его относительно маленьких глаз лились слёзы. Уши среднего размера иногда шевелились. Не появится ли волк? Что ему с волком делать, Игорь Викторович не знал. И предполагал, что лучше ничего не делать. Летом волки не нападают. Ох, правда ли это? Хвост длинный с кистью волос на конце бил комаров и мух. Игорь Викторович жрал, жрал и жрал. И сколько травы в лесу. И до чего вкусная. Лепёшки одна за другой, шлёп, шлёп, шлёп, отмечали путь гимназиста и дворянина. Рога, надо отметить, что теперь у Игоря Викторовича были рога. Рога небольшие, но острые. Рога защищали от волка и от медведя. Но как слабо, как всё это ненадёжно.

Красива природа средней полосы России. Цветут себе цветочки. Жужжат пчёлки. И где-то кто-то орёт.

— Томка! Томка! Куда ты, холера, позадевалась?!

Вот кого-то ищут. Кто-то кому-то нужен. Один я, один я, несчастный, никому, никомушеньки не нужен.

Тут Игорь Викторович крепко ошибся. Затрещали кусты. На поляну выбежала крупная женщина средних лет. И треснула Игоря Викторовича хворостиной по спине. За что?!! И ещё и ещё раз.

— Шатаешься по лесу, волки б тебя заели. А мне от барыни за тебя отдуваться!

— Я твой барин! — Гневно мычал Игорь Викторович, но разве она его понимала? Она гнала его, понимать надо, домой. Но что ждало там, дома? Не спать ему в барской постели. Не портить молоденьких горничных. Слышалось ли ему, за жужжанием комаров в лесу звонкий смех? Кто там смеётся? Горничная ли Таня? Ксюша ли, коварная и жестокая колдунья? Он жрал на ходу. Скотница лупцевала его по заднице палкой. Болело между ног, разворотил меня бык Анатолий Леонович. Бывают ли быки страшнее?! Скоро он узнал, что бывают.

Чвик-чвик, чвик-чвик. Бежит молочко по вымечку. С вымечка в ведро десятилитровое. Опытные пальцы ласкают грудь молодого неопытного животного. Это животное, молодой гимназист Игорь Викторович, столбовой дворянин, наследник богатого имения. Чувство облегчений, наконец-то, сколько за день накопилось. Женская ласка, пусть такая, пусть в тёмном хлеву. Но как истосковался Игорь Викторович по женской ласке. После грубого надругательства быка Анатолия Леоновича. После всех ужасов пережитого. Чвик-чвик, чвик-чвик. Выдоила. «Ну ты у меня ещё лягаться будешь!»

— Я не лягаюсь! — Возразил было Игорь Викторович. Но получил по крупу. Доярка ушла. Выдоила Игоря Викторовича, он пуст. Заполняет пустоту каким-то сеном. Какие-то вялые мысли в голове, в большой коровьей голове. А что завтра будет? А что делать? Кому пожаловаться? Да и кто слушать будет? Как всякий образованный гимназист, Игорь Викторович читал Апулея. Если одним поцелуем его заколдовали, то другим поцелуем могут и расколдовать. Но где найти эту корову Ксюшу? Все коровы на одно лицо. Вон их сколько в хлеву. Стоят, что-то жуют, о чём-то думают. И которая из них Ксюша, совершенно неизвестно.

В полутьме хлева образовался какой-то старичок. Игорь вспомнил, местный пастух Гриша. Ласковый такой дядя, всё улыбался барчуку, всё шутил. Если с ним завтра в поле, то может быть ничего. Но что это он делает? Пастух Гриша забрался на табуретку и отвернул у Игоря Викторовича хвост.

Извращенец! На каторгу тебя, на Сахалин! И ведь успел. Не совсем, впрочем, успел. Игорь Викторович переступил копытом, и дядя Гриша свалился носом вниз, прямо в навоз. Как он ругался. В голос побоялся, вдруг услышат. Погоди, шипел, пойдёшь утром в стадо, кнутом запорю. А потом привяжу в лесу, пусть волки обдерут.

Игорь Викторович описался. Он нажил ещё одного смертельного врага. Как трудно живётся молодой неопытной корове. Томительно тянулись ночные часы. Коровы сопели, вздыхали, чесались. В глубине хлева вполголоса кто-то с кем-то пересмеивался.

— Пойдём завтра на поляну?

— Пойдём.

— А этого с собой не возьмём?

— Хи-хи-хи. Ха-ха-ха.

Кто это? О чём говорят? Игорь Викторович терялся в догадках. Разговор стих. Светало.

Во дворе запел рожок. Так сладко, упоительно сладко, о зелёных лугах, о цветах и травах.

Хорошо пастух играет. Выговаривает. Выгоняйте-ка скотину на широкую долину. Вот выгонит тебя пастух, дядя Гриша, на широкую долину, на лесную поляну. Привяжет к дереву и обдерёт кнутом. Выходи Игорь Викторович на суд и расправу.

Он шел в стаде. Он щипал траву. Он получил кнутом. И раз, и два, и три. Дядя Гриша был не в настроении и с каждым разом бил всё больнее. Садист. Палач. Игорь Викторович обдумывал побег. Последствия он не предугадывал. Но так жить нельзя. Лучше погибнуть в лесу в зубах волка. Но стадо паслось пока на лугу. До леса недалеко. И перед ним снова возник бык. На этот раз бык Григорий. Тёзка пастуха и такая же циничная скотина. Такой же подлый хам.

— Не смей! У меня уже есть свой бык! Анатолий Леонович, где ты?! Но быка Анатолия Леоновича сегодня не выпустили из хлева. А пастух дядя Гриша только смеялся, подлец. Смеялся и не вмешивался. Бык Григорий насиловал Игоря Викторовича грубо и жадно. Судьба Игоря Викторовича была уже решена. Уж от двух то быков то уж обязательно он родит телёночка. И навсегда, навсегда останется кормящей коровой одиночкой. Будет давать молоко, состарится. И кончит котлетой на обеденном столе у своих же собственных тётушек.

Бежать!

Он успел добежать до опушки леса. Пастух дядя Гриша гнался за ним по пятам.

— Стой, сука! Догоню, убью, холера! Кожу живьём сдеру, язва ты, сибирская!

Крик удалялся вглубь леса. Игорь Викторович притаился в кустах. Бока лоснились от пота. Безумно хотелось есть. Но он подавил низменное желание. Это путь к рабству, путь к молочному животноводству. Покрался тихонько вдоль опушки. Колокольчик на шею ему ещё не успели повесить, не догадались. Но говорить, что ушел от погони, ещё рано. Как ни осторожно продвигался он по периметру, чуть не напоролся на пастуха. Вылетел из-за деревьев с кнутом, морда исцарапанная, страсть! Благо, не заметил. В лес, только в лес. Пусть лучше волк съест.

Прекрасен лес в июне. Цветы, трава зелёная и сочная. Все просят, съешь меня, Игорь Викторович, пожалуйста. Ну съешь. Не пожалеешь.

— А кто меня доить будет? — Спрашивал себя Игорь Викторович, героически продолжая путь в неизвестность. С речки доносился призывный визг, девки купались, приглашая: проберись поближе, мы что тебе покажем! Игорь Викторович избежал и этого соблазна. Чем дальше в лес, тем гуще, зеленее, заманчивее всё вокруг. Только не для коровы. Счас выпрыгнет вон из за той заманчивой ёлочки. Полоснёт по горлу. А с ним волчица. И пойдёт кровавое веселье. Вспомнишь тут дядю Гришу. Пусть бы уж тешился, насиловал. После быка Анатолия Леоновича, после быка Григория. Что мне это. Не повернуть ли? Но лес закружил, завертел. И вот уж Игорь Викторович заблудился. И вдруг, ненароком чуть не вышел на ту памятную поляну. Притормозил. Там кто-то есть. Журчит девичий смех, охи, стоны.

Девки бл… ют. — Сообразил опытный Игорь Викторович. Отодвинул рогами веточку. Глазами захлопал. Странная, соблазнительная картина. Сразу вспомнилась женская гимназия, её развратные гимназистки, пикантные слухи, шу-шу-шу, хи-хи-хи. Но чтобы вот так, в натуре. До чего реформа развратила народ. Даже интересно. Две голенькие девушки, блондинка и брюнетка. Одна, безусловно, Таня, блондиночка, ох, не успел я, жаль не успел. Другая, никак Ксюша? Да, Ксюша. Без хвоста и без копыт, не в коровьей шкуре. До чего хороша, шельма. Ой, чего делают! Глаза б мои не смотрели. Но всё-таки посмотрю ещё. Ой, они и это делают! Будто снова я мальчик. И снова любовник. Меня б туда третьим. Кипит коровья кровь. Набухло вымя. И пусть это ещё не написано. Это будет написано. Это будет написано про меня, Игоря Викторовича. А потом будет революция, будь она проклята. И ничего хорошего уже не напишут. Таких девушек уже не будет. И пусть это не про меня. Всё равно, сейчас как прыгну!!

Мечтая, Игорь Викторович упустил самое главное. Наконец опомнился. Надо подобраться к бесовнице Ксюше и пока она забалдела, изловчиться, да взять и поцеловать. Вдруг поможет?

Слишком долго думал, Игорь Викторович. Девушки вскочили со смехом. Три раза перекувыркнулись на поляне. Пошли, пошли оранжевые круги, в коровьих глазах помутилось. И вот уже скачут по поляне две коровы, одна черная, явная Ксюша. Другая рыжая, не Таня ли? Вполне возможно. А они, мерзавки, на бегу: «привет гимназисту». Значит, знали, знали, что Игорь Викторович сидит в кустах и за ними наблюдает. Подлые, бесстыжие ведьмы. Однако, что делать?

Вяло Игорь Викторович отщипнул травинку другую. Болело вымя, начинался мастит. Светило солнце, время к полудню. Куда идти? Отдаться волку на съеденье? Найти бы в лесу добродетельного поселянина. У Карамзина такие встречаются. Поселянина. Лучше поселянку. Отдаться им. Пусть доят, что уж. Только чтоб не терзали. Не мучили чтоб. Но кто тут в лесу живёт? Кто живёт в заповедном лесу? Думал Игорь Викторович, чувствуя, что его коровье сердце леденеет от ужаса. В лесу, теперь он вспомнил совершенно точно, рассказы детства, страшные и заманчивые. В лесу, в самой чащобе леса живёт ведьма. И путь его, Игоря Викторовича, только к ней. Только она может помочь. Помочь или окончательно загубить.

Добраться до места ему помог случай. Вспомнилось, старуха нянька рассказывала: вверх по ручью, через ельник, у трех дубов. Но где ручей найти? И подсказало коровье чутьё. Захотелось пить. И копыта сами собой повели и вывели. Услышал за деревьями журчанье ручья. Напился и потопал дальше и дальше. Через ельничек, осинничек. А лес всё гуще, чащоба, бурелом. А что дальше случилось, не всё ж вам, читатели, знать. Что случилось, то и случилось. Оставим на время нашего героя. Устремим наш взгляд на героиню. Трогательную и прекрасную Елизавету Чернову-Новосельцеву. Где ты, наша бедная Лиза?

Глава 2. Бедная Лиза

Юная дворяночка Чернова-Новосельцева ехала к себе в деревню. Не на тройке с бубенцами, увы, нет. Плохонькая лошадёнка еле волочила скромную повозку. Как часто бывает, скромная раковина скрывала в себе прекрасную жемчужину. Лиза, Лиза, как ты хороша! Неправ ты, Игорь Викторович, глубоко неправ.

Дорога вела дремучим лесом. Где-то там за деревьями в трёх верстах от дороги, именье, где отдыхает её незадачливый ухажер, Арсеньев. Она ещё верила, что Игорь это не просто так. С его стороны это не увлечение, а серьёзное чувство. Два раза целовались на катке, подумаешь. Потом пригласил куда-то, как ей потом сказали, в не совсем подходящую компанию. Но ведь ничего же не было! Нет, папенька и братец не правы. Игорь чистый и благородный юноша. Он испытывал ко мне чувства прекрасные и возвышенные. Ну обнял как-то невзначай, неловко. Но зачем по морде? Зачем вызывать на дуэль? Лиза вздыхала, сидя в коляске. Вот сейчас из чащи деревьев выйдет он, мой благородный рыцарь.

Лиза, я всегда любил только вас одну. Лиза, давайте дружить и встречаться. А после окончания гимназии, я предлагаю вам руку и сердце. Вот сейчас выйдет. Вот сейчас скажет.

Из кустов вышел мужик в нагольном полушубке, с бородою до пояса. От пронзительного свиста вздрогнули деревья. Лошадь упала на колени, кучер притворился мёртвым. Ему это не помогло, разбойники всё равно его зарезали. Вытащили из коляски старушку няню и юную невинную девушку.

Лиза! Недолго осталось цвести твоей невинности. Атаман шайки, ещё довольно молодой мужчина, лет сорока пяти, грубо потащил девушку в лес. Разъярённые отсутствием денег и драгоценностей, разбойники убили и лошадь. Старушка няня ползала у них в ногах, умоляя пощадить барышню.

— Она ещё у меня такая молодая! Жизнь ещё не видела!

— Сейчас увидит! — Заржал атаман и снял портки.

Действительно. Тут было на что посмотреть. Иная взрослая опытная петербургская барыня специально приехала бы в лес, чтобы посмотреть. Вдовые купчихи матушки Москвы выстроились бы в очередь и делились бы потом впечатлениями. Но Лизе то, Лизе то это зачем? Она бы и не смотрела. Но ОНО всё ближе и ближе.

ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!! Пронзительный крик длился так долго, что некоторые из разбойников смутились. Вспомнили свои разрушенные проклятой реформой семьи, своих поруганных дочерей и жен. Смутились. И твёрдо решили: я буду следующим за атаманом. А я за тобой занимаю. А что ж, мне ничего не останется, вы ходоки известные, разорвёте девку. Тсс! Из за деревьев, где атаман уединился с Лизой, сейчас должен был раздаться девичий крик, сигнал того, что наш атаман, как всегда на высоте и борозды не испортит. Но было тихо. Старуха няня безумными глазами глядела в небо и молилась. Лиза! Где твой ангел?!

Разевай варежку. Ангелы по таким чащобам не шастают. Но почему же всё-таки тихо? А случилось следующее. Когда атаман уложил девицу и с божьей помощью чуть было не поехал, кто-то окликнул его из за деревьев. Старушка дряхлая, седая. С большой бородавкой на носу, с единственным зубом во рту. Но зуб, надо отдать должное, здоровенный, кривой и желтый. Обаятельная женщина опиралась на клюку и проницательно глядела на атамана своим единственным глазом. На втором глазу красовалось бельмо. Атаману стало неловко, ему сразу расхотелось. Захотелось жить, молиться он не рискнул. Акулина Порфирьевна этого не любила. Атеистов она порой отпускала, только слегка попугав, но к верующим была беспощадна.

— Х.. ли ты, старая ведьма, мешаешься? Не могла подождать что ли? Не видишь, человек делом занят? Когда теперь? У меня теперь неделю стоять не будет. Напугала до судорог. Как все злодеи, атаман был нервным и застенчивым человеком, и заниматься сексом в присутствии колдуньи не рискнул.

— Так. — Сказала Акулина Порфирьевна.

— Девку возьму себе. — Сказала Акулина Порфирьевна.

— Пригодится. — Сказала Акулина Порфирьевна.

— Сейчас полнолунье. — Сказала. — Ты понял? Или тебе объяснить?

Атаман бухнулся на колени. Лиза лежала у его ног невинной овечкой.

— Неужто обойдётся?! — Думала овечка. Она описалась, но ведь это не самое страшное. Кто знает, может самое страшное ещё впереди? Колдунья одной рукой взвалила девушку на плечо. Невероятная физическая сила для столь древней женщины. Из за деревьев выглядывали разбойники и беззвучно разевали рты. Атаман грозил им рукой.

— Ни слова!

Старуха няня подумала было перекрестить свою любимицу, но бессильно разжала пальцы. Место сие проклято, не для молитв, не для упований.

— Лизонька моя, деточка моя! Что я барину-то скажу?! Куда тебя волочет карга окаянная?!

Страшен июньский лес. И пусть до Ивана Купалы ещё далеко. Пусть ландыш цветёт, поёт соловей. Но где-то каркнула ворона, заскрипело дерево, подул ветерок, да не просто, а со значением. Ни тропинки в лесу, ни просвета в чащобе. Лиза! Не найти тебе обратного пути.

Мелькали версты под ногами. Деревья расступались и смыкали свои кроны. Вот оно, проклятое болото. Где-то мычит корова, наверное, заблудилась и завязла в трясине, бедняжка. За угрюмым ельником чернеют корявые кроны больших дубов. Кто и когда посадил их, какой неведомый богатырь сразился у истоков ручья с нечистой силой пал в бою? Перевелись на Руси богатыри, и никто не придёт Лизе на помощь. Жалко няню. Разбойники её уже наверняка убили. Папу тоже где-то жалко. Хорошо, что маменька не дожила до этого страшного дня.

Колдунья вспотела. Бормотала что-то типа: жирненькая-то какая, а в меру, в меру, без лишнего жирка.

Жарить будет! — Обмирала Лиза.

— А сколько, к примеру, молока? А кормов-то не напасёшься! — Совсем уж невнятное. Не мычала бы хоть корова, душу бы не надрывала.

А вот и избушка. Ну совсем не на курьих ножках, такая мерзостная халупа, рядом сараюшки пристроены, в одном из них и мычит корова. А бабка поволокла Лизу в избу. Первое, что увидела Лиза в избе, большая русская печь. Посреди избы, рядом ухват. «Будет толкать в печь, упрусь ногами и не полезу». А на стене избы портрет царя освободителя в раме из пучков душистых трав. Вся изба заставлена горшками и горшочками с каким-то варевом; висят на стенах, рядом с пучками трав, лягушачьи лапки да сушеные летучие мыши. Череп скалит на Лизу свои зубы из угла избы, там, где положено бы висеть иконе. А в окно-то, в окно заглядывал какой-то тёмноликий, скалился совсем не по человечьи. Ухал, зубы скалил. Леший, догадалась Лиза.

— Девонька! Выдь во двор. Погуляем девонька. Я ласковый!!! И опять, как засвистит, стекла в окне задрожат.

— Сгинь, проклятый! Кто в лесу хозяин?! — Рявкнула хозяйка так авторитетно, что леший слинял. Насвистывал только из чащи леса, выманивая Лизу на игрища. Благодарим покорно. Лиза от няни знала, чем гулянки с лешим кончаются. Царь освободитель, Александр ты наш Николаевич, на тебя моя единственная надежда. Ты вывел народ из тьмы рабства. Выведи и меня из плена моего. Спаси!

Александр свет Николаевич смотрел на Лизу со стенки в целом доброжелательно, но на помощь приходить не спешил. А пора бы уже. Колдунья взялась за какие-то приготовления и всё поглядывала на Лизу, всё ухмылялась. Бормотала страшные заклинания; тьма сгущалась в ведьмином логове. Наступали решительные минуты, а помощи ждать не откуда. Мычанье коровы прекратилось, видимо и она тоже ничего хорошего уже не ждала.

Колдунья поискала на полу, нашла глиняный горшок с каким-то снадобьем.

— Это, пожалуй, подойдёт. Пей, девка. Пей!

— Не буду!!! — Лиза отчаянно замотала головой; но баба-яга ухватила её за нос, разжимая зубы, и влила в рот настой. О, какая мерзость! Лизу развернуло на полу. Разевая рот, выпуча глаза, она боролась с удушьем. В окно опять скалилась чёрная рожа.

— За что?!!

— Вот. Потерпи ещё минутку. А потом вот этим вот закусишь. — Старуха вертела в руках пучок травы.

Но Лиза вырвалась из рук мучительницы и бросилась к портрету царя.

— Освободитель народа! Защити!!! И почему-то ткнулась носом в гирлянду из сухих трав. Безумно захотелось есть.

— Это нельзя! Это не для тебя! — Испугалась колдунья, оттаскивая девушку. Но было уже поздно. Лиза сжевала какую-то веточку. Мученья её кончились. Ничего больше не болит. И вообще, как всё хорошо. Даже ещё лучше. Но как-то по другому. Я стала меньше ростом. Мне легче. Мне значительно легче. Мнэээ. — Бээ. Бээ. Бээ СА мээ мучо.

Странно. Такой противный голос. Это с Лизиным то вокалом.

— В зеркало на себя посмотри, образина! Для чего ж я тебя семь вёрст по болоту тащила! Удружил!!!

В плохонькое колдуньино зеркальце на Лизу глядел довольно красивый, но несомненно… козёл. «Но это не я! Я не такая!» Но пахло тоже козлом. Голос был козлиный. И мысли? Какие-то не девичьи. Совершенно соблазнительные мысли. Даже… о таком?!!! Боже! Какое легкомыслие!

— Думала, утешит мою старость. Думала, молоко станет давать. Целебное. При моих-то хворостях. Лечебное. И кормов немного. Ах ты, морда ты дворянская! Правильно о вас Чернышевский сказал. Эксплуататоры!!! Топором разрублю на котлеты!!!

Но Лиза вышибла рогами окно, изувечив лешего, и унеслась за деревья.

Глава 3. Любовь и слезы

Усиленный наряд полиции прочёсывал лес. Искали злодеев, похитивших и убивших Игоря Викторовича Арсеньева и молодую дворянку Елизавету Чернову-Новосельцеву. Бесследно исчезнувшие горничная Таня и няня Степанида, несомненно, участвовали в организации похищения.

— Мне сразу показалось подозрительным. Что она не захотела идти с барчуком в лес. В лесу уже ждали её сообщники. Игорёчек! Деточка наша! А мы ещё хотели Танькиной матери корову подарить. Кстати, господин урядник. Выясните, откуда у Танькиной матери появилась корова? На какие такие деньги куплена?! Это цена крови!!

Действительно, у безутешной Танькиной мамаши образовалась корова. Рыжая, мордатая. И доилась весьма успешно. А няню так и не нашли. Останки объеденной волками лошади, кучер, зарезанный со зверской жестокостью, всё это наводило на самые мрачные мысли.

Шумел сурово лес. Июньская первая гроза громыхала над деревьями. Игорь Викторович нервно вздрагивал, сидя в сарае. Болело вымя. Он отказывался доиться, не ел траву и даже пытался лягаться.

— Я такой! — Мычал Игорь Викторович. — Я ещё бодаться стану.

Дождь прошел. На проясневшем небе светилась полная луна. И старуха ступила в сарай, держа в руках здоровенный мясницкий нож. Арсеньев понял, что зарвался.

Все ошибки нелепой, такой молодой, по собственной дури погубленной жизни. Всё, всё встало перед глазами. Жениться на горничной Ксюше, отдаться пастуху Григорию Григорьевичу, не быть жестоким и непослушным мальчиком, кушать манную кашку. И кой чёрт понёс его через болото, к этой проклятой колдунье. Увяз в трясине и дал поймать себя как мальчик. Крупная слеза прокатилась по коровьей морде. А знаешь ты, что значит? Когда корова плачет? Тогда ты к ней не подходи. Лягнёт. Акулина Порфирьевна подошла и уже собиралась полоснуть ножом.

— А не съем столько! Время летнее. Пропадёт провизия!

Она поспешно повернулась и зачем-то ушла. Игорю Викторовичу тут бы бежать. Но дверь не открывалась. Как он бился! Как он метался! Всё зря. На дверь наложено заклятие. Колдовские чары не снять. Чу, опять шаги. Из под хвоста у Игоря Викторовича упала последняя лепёшка. Прости всё! Больше ему не какать.

А в лесу было неспокойно. По лесу рыскали отряды полицейских сыщиков со спецзаданием. Где-то бродил пастух дядя Гриша, отлынивая от работы. Расклеивал по деревьям прокламации, звал, подлец, мужика к топору. Таились, таились где-то разбойники, волки, лешие, кикиморы и водяные. Метался по лесу козёл Елизаветъ. Страдал, испытывая чувство голода. Совсем особый, незнакомый голод. Новые, неведомые чувства томили козла, страшили невинную душу Елизаветы Черновой Новосельцевой. О, сколько чувств!

Велик, могуч и прекрасен русский лес. Источник всяческого безобразия.

И открылась дверь.

Колдунья вернулась. Колдунья протянула Игорю Викторовичу плошку с чем-то необычайно вкусным.

Она добрая!!! — Понял вдруг Игорь Викторович. И лучшие минуты жизни снова ожили. И зачесались рога. Умял всё, облизнулся и на добавку получил пучок ещё более восхитительной зелени. Бабка чего-то задерживалась, зачем-то загадочно поглядывала.

Ладно уж. Подои. — Благодушествовал Игорь Викторович. Он соглашался на всё. Только не на то, что произошло в следующую минуту.

Его подбросило. Его опустило. Он потерял в весе. Он почувствовал необычайную лёгкость и сладостное облегчение. Ничего больше не болит. Он снова молодой, здоровый. Но кто я теперь? Неужели?!!…