Бесплатный фрагмент - Айрис, которая справляется

Глава 1

Ты не умрёшь от недостатка сна. Это официальный медицинский факт. Твоё тело в конце концов просто отключится, будто кто-то щёлкнет выключателем. Мозг отправит сигнал: «Всё, приехали», — и ты рухнешь лицом в суп или на руль, в зависимости от того, где тебя застанет это биологическое банкротство.

Я знала это, потому что не спала уже сорок восемь часов. Готовилась к пересдаче зачёта по литературе у мистера Рида. Теперь я знала и другое: я его завалила ещё раз.

Вонючий студенческий бар «Дилемма» в восемь вечера в канун Хеллоуина — это ад, замаскированный под вечеринку. Кто-то в костюме зомби уже блевал розовой жидкостью в углу, и запах — сладковатая смесь дешёвой водки, энергетика и желудочного сока — висел в воздухе, как призрак. Тысячи потных тел, напитанных гремучим коктейлем из адреналина и отчаяния, двигались в такт оглушительному биту, который пробивался сквозь стены.

Я сидела с Корни в самом эпицентре этого безумия, и мои нервы были оголённым проводом, брошенным в лужу.

— Он меня просто уничтожил, Корни, — сказала я, глотая тёплое пиво. Оно было плоским и горьким, как мои мысли. — Смотрел на меня этим своим взглядом превосходства, будто я не смогла процитировать не Горация, а инструкцию на пачке презервативов. Просто сказал: «Мисс Моррис, ваше понимание текста столь же поверхностно, как и ваш макияж». И всё.

Мой макияж был, на самом деле, моим скромным шедевром отчаяния — слой тональника, пытавшийся скрыть синяки под глазами, которые были похожи на фиолетовые карманы, набитые неудачными попытками что-то доказать.

Корни, наряженная в костюм сексуальной пчёлки, что было иронией высшего порядка, учитывая еёдевственность, хлопнула себя по коленке.

— Я же тебе говорила в понедельник, — выдохнула она, и её голос прозвучал как скрип двери в сумасшедшем доме. — Говорила, Айрис! После той пары, когда ты вышла от него вся красная, я сказала: «Он тебя сожрёт». Ты думала, он даст тебе второй шанс? Он не из тех, кто раздаёт шансы. Он их коллекционирует, как скальпы.

Она была права. Мистер Рид, Алистер Рид, молодой бог кафедры литературы, не давал шансов. Он их только отнимал с садистским наслаждением.

Мир вокруг плыл. Тыквенные головы, сделанные, я уверена, из папье-маше и студенческих займов, ухмылялись со стен. Кто-то в костюме призрака, на котором явно видны пятна от прошлых вечеринок, наступил мне на ногу. Я не почувствовала боли. Только онемение.

Я ненавидела Хеллоуин. Все эти жалкие попытки примерить на себя другую личность, спрятаться за маской, когда внутри мы и так все время носим маски. Моя, например, называлась «Айрис, которая справляется». Сегодня она треснула.

И, конечно, именно в этот момент я увидела ее. Майя Кэмпбелл.

Она вошла, как королева, для которой этот бар — всего лишь очередная провинция, обязанная пасть к ее ногам. Клеопатра. Как банально. Но на ней было не какое-то дешевое тряпье из магазина для вечеринок. Это был настоящий шелк, золотые нити, драгоценности, которые могли быть настоящими. Ее брат, Оливер, плетясь за ней как тень, был одет Джейсоном Вурхизом. Каждые десять минут, с почти религиозной точностью, он подносил руку к своей маске, отстегивал ее и делал глубокий, судорожный вдох, будто задыхался не только от резины, но и от самого ее присутствия.

Они остановились в углу, и Майя что-то говорила ему, тыча пальцем в грудь. Ее улыбка была холодной и острой, как лезвие. Он сжимал кулаки, и я могла разглядеть, как белеют его костяшки даже сквозь перчатку костюма.

Это была древняя, как мир, пьеса: Сестра и Брат. Палач и Жертва. И я, замороженная в своем углу, была просто зрителем, который знает, что финал будет кровавым, но не может отвести глаз.

Мое сердце начало отстукивать новый ритм. Ритм ненависти. Глухой, тяжелый, знакомый.

Я наблюдала, как Оливер снова защелкивает маску. Его грудь вздымается под толстой тканью костюма. Десять минут. Как по часам. Ровно столько он может выносить свое собственное лицо.

Корни тянет меня за рукав:

— Айрис, смотри, Хантер.

И он тут как тут. Хантер Пэрр в костюме сумасшедшего ученого из «Назад в будущее». Белый халат нараспашку, очки криво съехали на нос. Он уже пьян. Его окружает стайка смеющихся прихлебателей.

— Моррис! — орет он через весь зал, его голос режет музыку. — Ты что, нарядилась проваленным зачетом? Очень реалистично!

Его дружки хохочут. Я чувствую, как жар поднимается к щекам. Мое платье — просто черное платье. Я не собиралась ни во что наряжаться.

— Иди к черту, Пэрр, — бросаю я без особой злости. Пустая ритуальная фраза, как «привет» или «как дела».

Он подходит ближе, его дыхание пахнет мятным ликером и дерзостью.

— О, Моррис, не злись. Хочешь, научу тебя путешествовать во времени? — Он тычет пальцем мне в грудь. — Вот формула: завалил зачет — вернись в понедельник и не завали его.

Он смеётся, оценивая свою шутку как очень смешную, разворачивается и, проходя мимо, наступает мне на ногу. Не случайно. Затем его взгляд падает на Майю, и его ухмылка мгновенно гаснет. Он быстро отводит глаза и растворяется в толпе.

Интересно.

Ноа Финч, мой сосед по парте, прижался к стене в костюме оборотня. Его фотоаппарат — продолжение руки. Щелчок. Щелчок. Он снимает всех: пьяного Габриэля, спорящих Майю и Оливера, меня. Его взгляд через объектив кажется более честным, чем его улыбка.

— Ненавижу эту стерву, — говорит он тихо, не отрываясь от видоискателя. Я не уверена, говорит ли он мне или самому себе. — Посмотри на нее. Клеопатра. Королева Нила. Хотел бы я, чтобы её сожрал аспид.

Я не отвечаю, потому что вся моя сущность согласна с ним. Майя — это гвоздь, вбитый в дверь, которая никогда не откроется для меня: стипендия, место в студсовете, внимание преподавателей. Всё это у неё.

— К черту Майю, — говорит Кортни и уводит меня на танцпол.

Я поддалась, и веселье началось.

В этом был протест. Сознательный и порочный акт саморазрушения. Завалила зачет? Отлично. Тело требовало компенсации. Я влила в себя два стакана дешевого пунша, который пах средством для мытья полов и детской невинностью, а потом пошла танцевать.

Танцевала одна и с закрытыми глазами, пока кто-то не схватил меня за талию.

Маркус Вест в элегантном костюме и с выглаженным плащом, парень Майи, напоминал американского психопата. Он весь вечер наблюдал за мной, как хищник за жертвой или жертва, которая решила притвориться хищником. Мы не разговаривали около года, и его интерес явно был направлен на что-то иное, нежели моя персона.

Его руки дотянулись до моих бедер, как будто он проводил эксперимент: «Какая мышечная реакция последует у особи женского пола при внешнем воздействии в состоянии алкогольной интоксикации?»

— Расслабься, Айрис, — сказал он. Его голос был ровным, без единой эмоциональной частоты. — Ты дергаешься, как подопытная лягушка.

Я попыталась расслабиться. Его пальцы впивались в меня сквозь ткань платья. Мы двигались в такт оглушительному биту. И я видела, как через его плечо на нас смотрела Майя. Её взгляд мог бы заморозить ад.

И знаете что? Мне это понравилось. Эта крошечная, ядовитая капля власти. Её парень. Её территория. А я — дерзкий партизан на её идеально выстланном поле.

— Она смотрит, — прошептала я ему на ухо, подыгрывая. Мои губы почти коснулись его мочки.

— Я знаю, — ответил он, не меняя выражения лица. — Она всегда смотрит, у неё же есть глаза.

— Жалкая попытка вызвать ревность у своей гёрлфренд? — спросила я.

Он тут же внезапно отпустил меня.

— Эксперимент завершен. Реакция — предсказуема.

Он ушел. Я осталась стоять, чувствуя на бедрах жгучие отпечатки его пальцев. Майя пронзила меня взглядом, полным такого чистого, незамутненного презрения, что я чуть не рассмеялась. Маркус расценивался ей как трофей, а не просто парень. Лучший на факультете, добрый и красивый студент психологии, подающий надежды и сидящий в совете студентов. По нему сохли все.

И тут в поле моего зрения появился быстро приближающийся Алистер Рид. Его костюм доктора Фауста чем-то напоминал костюм Маркуса. Миновав меня, он направился прямо к Майе и прижал ее к стене возле выхода. Его лицо было искажено мольбой. Он что-то говорил, быстро-быстро. А она… она смотрела на него с холодным любопытством, как на редкое насекомое.

Потом её руки поднялись. Она аккуратно взяла его галстук и медленно, с наслаждением затянула его. Не сильно. Не чтобы задушить. Просто чтобы почувствовать власть. Шелк впивался в его шею. Он замер, глаза расширились от унижения.

Продал душу, Алистер? И кому? Дьяволу в образе Клеопатры?

Она что-то сказала ему, все еще держа галстук. И отпустила. Легким, почти ласковым шлепком по щеке, но он отшатнулся, будто его ударили током.

Ноа впился пальцами мне в плечо, провернул меня вокруг оси, и мир сплющился в полосу огней и потных лиц.

— Сегодня чертовски чудесный вечер, — просипел он. — Чувствуешь? Пахнет озоном и горящей изоляцией. Как перед коротким замыканием.

Кортни втиснула между нами два запотевших стакана.

— Шо-ты, — выкрикнула она. Жидкость была цвета жидкого аспирина, с плавающими крупинками непонятного осадка. Мы опрокинули стаканы одним движением, как будто принимали противоядие. Химическая волна поднялась из желудка и ударила в череп, выжигая все внутри.

И тут объявился Хантер. Его белый халат был в пятнах, очки съехали на кончик носа. Он был похож на патологоанатома, который только что вскрыл собственную совесть и не нашел там ничего интересного.

— Моррис! — его голос резал музыку, как циркулярная пила. — Твои телодвижения — это квинтэссенция мышечного спазма! Настоящий учебник по клинической смерти в трех актах! Позволь мне снять это для моего архива человеческих аберраций!

Он подошел вплотную. От него пахло перегаром. Его палец, холодный и костлявый, ткнул меня в ключицу.

Я перестала двигаться. Вскинула взгляд, как курок, и увидела поры на его коже, капли пота у висков. Увидела Корни, которая замерла с открытым ртом, ей нравился Пэрр, это было известно всем. Рука Ноа сжала мой бок, впиваясь в плоть, не давая повестись на провокацию Хантера.

Я медленно подняла руку. Мозг посылал сигналы с помехами, как разряженная батарейка. Я подняла средний палец — универсальный семиотический жест, показывающий направление.

Ухмылка Хантера схлопнулась, втянулась внутрь черепа вместе с остатками личности. Он простоял секунду, глядя на мой палец, как на биологический артефакт, который не поддается классификации. Потом фыркнул, развернулся и растворился в толпе, будто его стерли ластиком.

Ноа снова закружил меня, и его смех был похож на звук ломающихся ребер.

— Вот видишь, — его голос был единственным острым предметом в этом ватном мире. — Иногда нужно общаться на языке простых механик. На языке одного поднятого фаланга.

Я закрыла глаза и позволила инерции и химической тошноте нести меня. Вечер действительно превращался в чудесный.

И в этот момент кто-то облил меня ледяной жидкостью с ног до головы.

Я аж подпрыгнула. Обернулась. Одна из приспешниц Майи, Аманда — та самая, в костюме кошечки, — держала пустой стакан и ухмылялась.

— Ой! — сказала она. — Прости. Поскользнулась.

Вокруг засмеялись люди. Липкая, сладкая газировка стекала по моим волосам. Я пахла, как разбитая витрина в кондитерской. Унижение было настолько полным, настолько примитивным, что даже злости не осталось. Только леденящее, абсолютное отвращение. Ко всему. К ним. К себе.

Я не сказала ни слова. Просто развернулась и пошла туда, где было тихо. Туда, где можно было сдохнуть в одиночестве.

Я вышла в длинный соединительный коридор, ведущий в главный кампус. Здесь был полумрак и пахло старым линолеумом, пылью и тоской понедельничного утра. Гул вечеринки остался позади, превратившись в отдаленный, нудный шум.

Я шла, и мои мокрые туфли противно шлепали по бетону. Я хотела стереть с себя этот вечер. Этот запах. Это чувство. Хотела дойти до своего общежития, содрать с себя эту липкую кожу и провалиться в нирвану сна.

И тут я столкнулась с ней.

Буквально.

Она шаталась, выйдя из тени бокового ответвления коридора. Ее руки были прижаты к животу. На золотом шелке ее костюма Клеопатры расползалось огромное, черно-багровое пятно. Оно было живым, пульсирующим, гораздо более живым, чем она сама.

В ее пальцах, сжимавших рукоять, торчал нож. Лезвие отражало тусклый свет аварийной лампы, слепое и равнодушное.

Она подняла на меня глаза. В них был только животный, немой ужас. Полное непонимание правил игры, в которую она только что играла.

— Помо… — её голос — хриплый выдох, пузырящийся кровью.

Она сделала шаг ко мне и упала. Звучно и тяжело её тело ударилось о бетонный пол.

Я застыла. Стояла и смотрела на эту картину. Майя Кэмпбелл. Королева. Лежит в грязи и в собственной крови. А я стою над ней. С ножом в ее руках. С ее кровью на моих туфлях.

Мой разум отключился. Тело действовало само. Я попыталась ее расшевелить, качнула тело, но реакции не было, потом, наплевав на все правила, попыталась вытащить нож, но он тоже не поддался, ее рука все так же держала рукоять.

Отчаявшись, я полезла в карман за телефоном. Я нажала кнопки. Голос с того конца провода казался таким далеким, как из другого измерения.

— Скорая… Полиция… Университет Арквей… Кто-то… Кто-то убил…

Я уронила телефон. Он с треском шлепнулся о пол. Я медленно сползла по стене на корточки, не в силах отвести взгляд от ее неподвижного тела.

Приехавшие офицеры нашли меня именно такой: в шоке, сидящей на полу в луже чьей-то крови, рядом с телом, с моими отпечатками на рукоятке ножа, с историей конфликтов на моем счету.

Они задавали вопросы. Их голоса доносились как сквозь воду.

…враги… стипендия… ты ее ненавидела…

Я смотрела на них и не могла вымолвить ни слова. Просто качала головой. Нет. Нет. Нет.

Но все доказательства были против меня. Петля уже затягивалась на моей шее. Я чувствовала это.

Она запустилась, когда я заснула в камере, на жесткой койке, под мертвенным светом флуоресцентной лампы. Моя последняя мысль перед тем, как сознание поглотила тьма:

«Я ненавидела её. Но я не делала этого».

А потом — тишина. И точка отсчета.

Глава 2

Звук впивался в мозг, как раскалённый гвоздь, отчаянно пытаясь разбудить меня. Мелодия «Восходящего солнца», которую я ненавидела с момента покупки телефона.

Но это было невозможно.

В камере нет телефонов. В камере есть только скрип резиновой подошвы дежурного по бетонному полу, стоны соседок и мерный гул вентиляции, который звучит как предсмертный хрип.

Сигнал не прекращался и вибрировал где-то рядом. В моем личном аду.

Я заставила веки разлепиться. Они были тяжелыми, будто залитыми свинцом.

Свет. Тусклый утренний свет, пробивающийся через грязное окно.

Я видела потолок. Свой потолок. Трещину в форме Австралии над кроватью и пятно от протечки, похожее на профиль.

Я медленно, с костным хрустом, повернула голову.

На тумбочке из древесно-стружечной плиты лежал мой телефон. Он вибрировал и мигал, бездушный кусок пластика и стекла, устроивший истерику. Рядом — пустая банка из-под энергетика и потрепанный конспект по литературе.

Я была дома, в своей комнате в общежитии.

Я подняла руку и посмотрела на неё: ни наручников, ни ссадин, ни следов чужой засохшей крови под ногтями. Только знакомая бледная кожа и синеватые вены.

Я потянулась к телефону. Палец дрожал, когда я тыкала в экран, заставляя кошмарную мелодию умолкнуть. На дисплее горела дата.

Понедельник. 7:00.

День ноль.

Меня отбросило к началу, к понедельнику. Ко дню, когда я завалю зачет у Рида. К дню, за пять дней до того, как Майя умрёт. Или это дурной сон?

Я легла на спину и уставилась в потолок. Моё сердце стучало, как механизм, отсчитывающий секунды до следующей катастрофы.

Первая мысль была не «как?» и не «почему?».

Первой мыслью было: «Сегодня мне снова придётся слушать, как Рид говорит, что моё понимание текста поверхностно, как мой макияж».

И от этой мысли захотелось смеяться. Или блевать. Или и то, и другое одновременно.

Корни встретила меня у выхода из общежития. Ее лицо было свежим и дурацки отдохнувшим.

— Айрис, он тебя сожрёт, — выдавила она, жуя безвкусную жевательную резинку. — Может, пойти другим путем и предложить ему денег или ещё чего?

Ее слова были как запись на потертой магнитофонной кассете. Та же фраза. Тот же тон. Я ждала, что из ее рта полезут магнитные ленты. Я даже не спросила, чего, заранее зная, что она ответит. Этого и не требовалось.

— Предложи ему тело, говорят, он спал с кем-то из кампуса!

Я кивнула и поплелась в аудиторию.

Университет Арквей — инкубатор для среднего класса. Архитектура — шизофрения: бетонные коробки шестидесятых, похожие на бункеры для выживания после ядерной зимы, прилепились к отреставрированным кирпичным зданиям викторианской эпохи, словно паразиты. Деревья подстрижены с военной точностью. Газоны — зелёный пластик, по которому студенты перемещаются по утверждённым маршрутам, как запрограммированные клетки в кровеносной системе безразличного организма.

Их девиз: «Intelligence at Agree. Понимать и действовать». На деле это означало: «Повинуйся и воспроизводи». Повинуйся расписанию, воспроизводи лекции на экзаменах. Повинуйся негласным правилам, воспроизводи социальные связи. Никакого настоящего понимания. Только бессмысленное, ритуальное движение вперёд, к диплому — этому сертификату, удостоверяющему, что тебя успешно отформатировали.

А я уже на третьем курсе. Три года мое сознание медленно покрывалось академическим налётом, как зубным камнем. Я научилась выдавать нужные ответы. Научилась сидеть с правильным выражением лица — не слишком умным, чтобы не угрожать, не слишком глупым, чтобы не раздражать. Я стала экспертом по симуляции участия.

Третий курс — это про выживание. Ты уже не первокурсник-идеалист, которого тошнит от восторга и свободы. Ты ещё не выпускник, который либо обнаглел от безнаказанности, либо сломлен и ждёт конца. Ты — посередине. В самой гуще болота. Ты понимаешь всю механику этого места, все его грязные маленькие секреты, но уже слишком устал, чтобы пытаться это сломать. Ты просто плывёшь по течению, состоящему из дедлайнов, кофеина и тихого отчаяния.

Моя комната в общежитии — капсула для одного пассажира на этом корабле дураков. За три года она пропиталась мной — потом бессонных ночей, паром от дешёвой лапши, запахом старых книг и нового пластика от ноутбука. Иногда мне кажется, что если я умру, моё тело просто растворится в этом воздухе, и следующая жиличка будет дышать моими останками, даже не подозревая об этом.

Алистер Рид уже сидел за столом посреди помещения. Преподаватель литературы с лицом опального ангела и принципами голодной пираньи. Ему нравились студентки. Конкретный тип: умные настолько, чтобы понимать его намёки, но достаточно неуверенные, чтобы никогда не сказать «нет». Мы все это знали. Это был университетский фольклор, как истории о призраках в старом крыле. Разница была в том, что призраки не портили тебе академическую карьеру.

Его метод был прост. Он создавал интеллектуальную близость. Цитировал Борхеса у доски, смотрел на тебя так, будто только ты одна во всей аудитории способна понять глубину его мысли. А потом, наедине, после проваленного зачёта, его рука ложилась на твоё запястье. Нежно. Он говорил, что видит в тебе потенциал. Что всё можно исправить. За дополнительную проработку материала.

Со мной он этого не делал. Со мной он просто действовал как каток.

— Мисс Моррис, — сказал он, глядя на мою работу так, будто это биологический образец неизвестной науке заразы. — Ваше эссе о «Скотном дворе» — это не анализ, это симптом. Литературный эквивалент нервного тика. Вы пытаетесь придать глубину банальности, пережевывая чужие идеи. Жаль.

Он не стал ставить оценку. Он просто вернул мне листок. Без отметки. Мол, зачем пачкать документ. Я чувствовала, как мои внутренности медленно превращаются в свинцовую стружку. Он не просто завалил меня. Он провел над моим интеллектом вскрытие без анестезии и не стал зашивать.

Я выползла из его кабинета. Мои ноги были ватными, в ушах стоял звон. Я поплелась по коридору, цепляясь за стены, как раненое животное. Мне нужно было найти Майю. Увидеть её и убедиться, что она жива.

Она сидела в общей столовой, в лучах утреннего солнца, падающих через грязные панорамные окна. Как икона в дешевом золотом окладе. Ее двор — верные подруги, одетые в дорогие капучино и легкое презрение ко всему живому. И Маркус. Всегда Маркус.

Он сидел рядом, его поза была образцом скульптурного совершенства. Он не касался её. Не пил свой кофе. Он просто присутствовал. Как хорошо отполированный трофей. Или как страж. Я никогда не могла понять, кто кого держит на невидимой цепи.

Она смеялась. Ее смех был похож на звук разбивающегося тонкого стекла. Он резал воздух, и все вокруг на мгновение замолкали. Её взгляд скользнул по мне, по моей сгорбленной фигуре в дверном проеме. В её глазах не было ни злорадства, ни интереса. Ничего. Абсолютный ноль. Я была для неё пустым местом, статистом на заднем плане её великой пьесы.

Дружба с Майей. Это звучало теперь, как диагноз из старой медицинской карты. Как описание симптомов болезни, которой ты уже переболел, но которая оставила рубцы на всех внутренних органах.

В начале университета она была другим существом, более мягким. Её яд был разбавлен, как дорогой алкоголь в коктейле — ты чувствовала его вкус, но он не убивал сразу. Мы сидели в этой же столовой, пили этот же отвратительный кофе и строили планы. Её амбиции тогда казались огнем, который согревает, а не сжигает дотла. Мы говорили о том, как изменим этот факультет, этот университет, этот мир.

Но университетская система — это не плавильный котел. Это мясорубка. Она перемалывает одни качества и выдает на выходе другие. Прагматизм Майи медленно мутировал в безжалостность. Целеустремленность — в манию. Она начала видеть в людях не союзников, а инструменты или препятствия. И я, в какой-то момент, из категории «союзник» плавно перетекла в разряд «препятствие».

Соперничество не началось в один день. Оно просочилось, как токсичные грунтовые воды. Сначала — за место в студенческом совете, потом — за стипендию имени какого-то забытого всеми мецената, а после — за внимание профессоров. За право считаться самой яркой, самой умной, самой достойной. Она не просто хотела побеждать. Она хотела, чтобы я проигрывала. Чтобы я видела ее победы. Чтобы я чувствовала свое поражение на вкус, как пыль на языке после долгой дороги.

И Маркус. Маркус Вест.

Он появился на втором курсе, и его совершенство было настолько безупречным, что казалось искусственным. Будущий психолог с лицом, которое хотелось изучать, как карту неизвестной территории. Он был тихим, невозмутимым, идеально собранным. В нем не было подростковой угловатости Хантера или нервозности Ноа. Он был законченным продуктом.

И да, он мне нравился. Это было похоже на желание прикоснуться к экспонату в музее под табличкой «Не трогать руками». Ты понимаешь, что он хрупкий, что он не твой, что за этим последует сигнализация и всеобщее осуждение, но ты не можешь удержаться.

Майя заметила это. Конечно, заметила. Она читала мои взгляды, как открытую книгу. И она взяла его. Не потому, что он ей был нужен, а потому, что могла. Потому что это был еще один способ провести линию: «Вот что я могу иметь. А вот — что можешь ты».

Маркус стал её самым убедительным аргументом в нашем немом диалоге. Живым, дышащим доказательством её превосходства. Каждый раз, видя их вместе, я чувствовала полную капитуляцию. Она выиграла не только стипендии и должности. Она выиграла право на единственную вещь, которую я, в своей глупости, считала личной.

И в этот момент я поняла самую ужасную правду этого нового дня. Эта петля заставит меня переживать этот эксперимент с самого начала. Снова и снова. Без возможности выйти из клетки.

Майя жива и снова сияет. А я — призрак, который уже начал разлагаться, еще даже не успев умереть. Это диагноз: бесконечное повторение одного и того же дня сумасшествия, где я — главная пациентка.

Я сделала шаг в её сторону. Один-единственный шаг. Мой мозг в этот момент был похож на скомканный лист бумаги, на котором кто-то пытался набросать план примирения. Может, сказать: «Майя, мы обе умрём, причём одна из нас — по-настоящему». Или: «Твой брат дышит с интервалом в десять минут, как бомба, смени ему маску».

Майя почувствовала моё движение. Её спина, идеально прямая в дорогой блузке, напряглась, как у кошки, почуявшей собаку. Она отвернулась. Повернула голову в сторону Маркуса с такой ледяной, абсолютной окончательностью, будто просто стёрла моё существование из своего поля зрения. Её подруги, эти шустрые рыбы-прилипалы, тут же синхронно повернулись ко мне спинами, образовав живую, дышащую стену.

Моё желание говорить испарилось, оставив во рту вкус глупости. Я развернулась и очень медленно потащила своё тело обратно в капсулу общежития.

Комната встретила меня запахом вчерашнего отчаяния. Я заперлась. Отключила телефон. Потом включила его снова — мазохистский рефлекс. Почти сразу пришло сообщение от Ноа.

«Готовится распродажа костюмов к Хэллоуину. Будут дешевые маски смерти и синтетические кишки. Твои любимые».

Я уставилась на экран. В прошлый раз я отмахнулась. Написала что-то вроде «не до того». И сейчас мои пальцы потянулись набрать то же самое. Это был мышечный спазм. Петля диктовала не только события, но и мои реакции. Я была марионеткой, дёргающейся на нитях собственной биографии.

Я бросила телефон на кровать. Весь день я нервозно бродила по комнате. Восемь шагов до двери, восемь шагов до окна. Я пинала мусор под кроватью, переставляла книги, открывала холодильник и забывала, зачем. Мой живот урчал, напоминая о еде, но сама мысль о том, чтобы что-то пережевать и проглотить, вызывала спазм. Голод был хоть каким-то чувством.

На следующее утро я не спала. Я сидела на кровати и смотрела, как рассвет окрашивает потолок в багровые тона. Рука сама потянулась к телефону. Я набрала номер, не думая.

— Полиция, — произнесла я ровным, лишенным эмоций голосом. — В пятницу вечером вечеринка в баре «Дилемма» в Университете Арквей. Там убьют девушку. Майю Кэмпбелл. Будет нож. В живот.

Я положила трубку. Никаких вопросов «кто это» или «шутка». Просто констатация. Я выполнила ритуал. Попытка номер один — изменить сценарий.

Вплоть до пятницы все шло своим чередом. Дни были как братья-близнецы — одинаково серые и бессмысленные. Лекции. Семинары. Взгляды, которые я ловила на себе и тут же теряла.

В пятницу утро было серым и влажным, как салфетка на дне мусорного ведра. Мое сердце стучало аритмично, выбивая неправильный ритм предчувствия. Я не пошла на пары. Я пошла в бар.

«Дилемма» днем был другим, абсолютно мертвым. Без музыки и тел он представлял собой голый зал, пахнущий хлоркой, старым пивом и тоской. Кто-то убирал, волоча шваброй по липкому полу, снимая с плинтусов конфетти и ошметки чьих-то костюмов. Подготовка к вечернему карнавалу.

Я села за столик в углу. Тот самый, где в прошлый раз Корни говорила, что Рид меня сожрёт. Я ждала. Часы ползли, как парализованные черви. Я наблюдала, как бармен расставляет бокалы, как включают светомузыку, как заносят ящики с выпивкой.

Я набрала номер и ещё раз предупредила полицию, добившись обещания, что они точно приедут.

Потом начали прибывать студенты. Сначала поодиночке, потом — стайками, с громким смехом, который казался неестественным, натянутым, как дешевый парик. Музыка заглушила стук моего сердца, подменив его собой.

И вот он, момент дежавю, ставший физической пыткой.

Ноа, в костюме оборотня, снова схватил меня и закрутил. Его пальцы впились в те же самые точки на моих ребрах.

— Чудесный вечер сегодня! — его дыхание обожгло ухо. Те же слова и тот же липкий энтузиазм.

Корни, пчелка, пробилась к нам с двумя стаканами.

— Шо-ты, — сказала она с той же хрипотой и тем же блеском в глазах.

Мы выпили, и химическая волна, ударила в голову.

Хантер, уже пьяный, с кривой ухмылкой:

— Моррис! Твои танцевальные движения…

Я не стала ждать. Я медленно подняла руку и показала ему фак. Тот же самый одинокий костлявый палец. Его ухмылка сползла, он развернулся и ушел. Сцена была сыграна безупречно.

Потом Маркус и его руки на моих бедрах.

— Расслабься, Айрис. Ты дергаешься, как подопытная лягушка.

Я видела, как Майя смотрит на нас, видела её взгляд, полный льда и яда. И мне снова, чёрт возьми, понравилось. Эта крошечная искра мнимой власти.

Их сцена у стены. Алистер Рид. Его мольбы. Её пальцы, затягивающие галстук. Унизительный шлепок.

И затем — ледяной ливень. Приспешница в костюме кошечки с пустым стаканом.

— Ой! Прости. Поскользнулась.

Я стояла, облитая липкой сладостью, и смотрела на них. На этот цирк, этот повторяющийся день. Моё тело развернулось и потащило меня прочь не думая, просто выполняя программу.

Длинный коридор. Полумрак. Запах пыли и тоски.

Шаги. Её шаги.

Я столкнулась с ней. Буквально.

Она шаталась. Руки прижаты к животу. На золотом шелке — черно-багровый цветок, распускающийся с ужасающей скоростью. В ее пальцах — нож. Лезвие, тупое и равнодушное.

— Помоги… — хрип, пузырящийся кровью.

Шаг. Падение. Тяжелый, глухой удар о бетон.

Я стояла над ней. Та же поза. Тот же шок. Тело само потянулось к телефону. Голос ровный и мертвый:

— Скорая… Полиция… Университет Арквей… Кто-то… Кто-то убит.

Я уронила телефон. Он разбился с тем же треском. Я медленно сползла по стене на корточки.

И ждала. Ждала, когда камера, сон и тьма снова вернут меня к понедельнику. К точке отсчета. К началу этого проклятого дня, который уже стал моим личным определением вечности.

Глава 3

Сознание вернулось ко мне, как удар током. Один момент — давящая тяжесть казенного одеяла в полицейском участке, запах дезинфекции и чужих страхов. Следующий — знакомый вой «Восходящего солнца» из моего телефона.

Я не открывала глаза, просто лежала и чувствовала, как мои нервные окончания горят. Они помнили все: падение Майи, тяжесть ножа в моей руке — потому что в какой-то момент, в панике, я все же взяла его, чтобы попытаться помочь, и только запечатала свою судьбу, запах крови — медный и теплый.

Телефон орал. Я протянула руку, не глядя, и шлепнула по экрану. Тишина. Я медленно разлепила веки. Потолок. Трещина в форме Австралии и пятно. Моя комната. Понедельник. 7:00.

Первая петля была паникой, горячечным бредом. Я металась по комнате, рыдая, смеясь, царапая свои предплечья, чтобы проверить, реально ли это. Потом я побежала по кампусу, пытаясь найти кого-то, кто выглядел бы так же потерянно, как я. Все шли на пары и жаловались на понедельник. Никто не знал, что пятница — день казни.

Вторая петля была отрицанием. Я решила, что схожуа с ума. Записалась на прием к университетскому психологу. Прослушала сорок минут о стрессе и технике глубокого дыхания. Пятница наступила с неумолимостью закона физики.

Третья петля… третья петля была первым проблеском. Я проснулась и просто лежала. Я анализировала боль в мышцах, оставшуюся с прошлого «дня». Я поняла: это не сон. Сны не оставляют таких детальных мышечных воспоминаний. Это что-то другое более структурное.

Я пошла на зачет к Риду. Я знала каждый его вздох, каждую язвительную реплику. «Ваше понимание текста столь же поверхностно, как и ваш макияж». На этот раз я не опустила глаза. Я смотрела на него и думала: «Ты сто процентов спал со студентками. Может, начать тебя шантажировать? Ты боишься, что все узнают о твоем допинге, или совсем страх потерял?». Он замолчал на полуслове, смущенный моим взглядом, но вида не подал.

Именно в этот момент, стоя перед его столом и глядя в его внезапно испуганные глаза, я поняла: петля — это инструмент, возможность копать.

Весь тот день я была тенью. Я наблюдала те же картины. Оливер, сжимающий кулаки в коридоре. Хантер, раздающий свои язвительные шутки, как обезболивающее. Маркус, чья улыбка никогда не доходила до глаз. Ноа, с его фотоаппаратом, всегда нацеленным, всегда фиксирующим. Алистер Рид, с нервным тиком, когда Майя поправляла ему галстук.

Каждый из них крутился вокруг Майи. Каждый из них мог быть её убийцей.

В пятницу я снова пошла на вечеринку. На этот раз я не пила. Я стояла у стены и смотрела на этот бал- маскарад, не зная, какая масок них скрывает убийцу. Я видела, как Оливер снимает маску каждые десять минут. Я видела, как Алистер умоляет Майю. Я видела, как Маркус наблюдает за ней с холодной, клинической оценкой хищника.

И когда приспешница облила меня напитком, я не побежала в туалет. Я пошла в тот злополучный коридор первой. Спряталась в нише с огнетушителем. И ждала.

Я услышала шаги. Приглушённые голоса. Я не разобрала слов. Потом — глухой удар. Тяжёлый вздох. Тишина.

Я высунулась из укрытия. Она лежала там. Всё так же одна. Нож торчал из её живота. Убийца исчез, растворился в архитектуре здания, как дым.

Я не подошла и не стала трогать нож. Я просто стояла и смотрела, пытаясь вдохнуть в себя память места, запечатлеть каждую пылинку в воздухе. Потом я развернулась и пошла прочь. Я дождалась, пока кто-то другой найдёт тело. Криков. Паники. Приезда полиции.

В тот раз меня не арестовали. Но петля все равно сбросилась.

Я проснулась в понедельник. На этот раз без паники, с холодной, кристальной яростью.

— Хорошо, — подумала я, глядя в потолок. — Хорошо. Давайте поиграем.

Новая петля — это новая попытка.

Я вошла в кабинет Рида без стука. Воздух был пропитан его привычным нарциссизмом и запахом дорогого кофе. Он сидел, разбирая бумаги, его поза кричала о профессорском величии.

— Мисс Моррис, — начал он заученным тоном, не глядя на меня. — Ваше эссе о…

— Вы переспали с Майей Кэмпбелл, — вырезало тишину моё предположение. Я пошла ва-банк, понятия не имея, так ли это, но вряд ли вы поправляете галстуки незнакомым мужчинам.

Его рука замерла над стопкой бумаг. Он медленно поднял на меня глаза. Чистое, животное непонимание, промелькнувшее в его зрачках, прежде чем их затянула плёнка гнева.

Мой мозг четко помнил этот отрывок, мы еще дружили с Майей или это была репетиция будущей войны? Мы сидели в кофейне, и она, разглядывая расписание, сказала:

— Говорят, Алистер Рид берёт самых способных учеников на частные уроки.

Она сказала это с таким холодным, расчетливым интересом, будто изучала спецификации нового оружия. «Берет самых способных». Для неё это был вызов. Ещё одна вершина, которую нужно было покорить.

И она его покорила. К середине семестра она уже была его любимой ученицей. Она приходила с этих «частных уроков» с особенным блеском в глазах, с торжеством охотника, принесшего трофей.

Я представила, как молодой, честолюбивый преподаватель и яркая, амбициозная студентка, смотрят друг на друга с обожанием, смешанным с вызовом. Она должна была изучать его, вычислять его слабости, его страхи и желания. Она заставляла его чувствовать себя богом, пока методично собирала компромат. Допинг. Секс. Все, что могло сломать его карьеру.

Он, наверное, думал, что это он ее соблазнил. Что это он вел игру. А она… она просто позволяла ему себя соблазнять. Она была живой ловушкой, и он в нее попал. Точно так же, как и я. Майя всегда была такой — охотницей на человеческом сафари!

— Что ты… что ты несешь? — голос Алистера дал трещину.

— На первом курсе она была вашей студенткой. Вы давали ей частные уроки. Достаточно?

Я видела, как кровь отливает от его лица, оно стало серым, как пепел. Его пальцы сжали край стола, намереваясь продавить древесину.

— Вон! — он швырнул мой зачетный лист через стол. Бумага упала на пол к моим ногам. — Вон! И чтобы я больше не видел тебя здесь! Ты сумасшедшая!

Я не двинулась с места и смотрела, как он дрожит. Как его идеально отутюженная маска трескается и осыпается, обнажая трусливое, запаршивевшее нутро.

— Значит, это Рид, — уверенно подумала я.

Это было так очевидно. Мотив — страх разоблачения. Он видел в Майе угрозу всей своей карьере, своему безупречному фасаду. Он заманил её в тот коридор, чтобы договориться. А когда не получилось…

Я повернулась и вышла ликуя, как детектив, нашедший первую улику.

Весь оставшийся день я вынашивала план. В этой петле я не буду просто наблюдать. Я буду действовать. Я позвоню Майе и анонимно предупрежу её о Риде. Или, может быть, просто убью его самого: прерву петлю насилием, направленным в другую сторону.

Я шла по коридору, и мой разум лихорадочно работал, строя схемы мести. Это было пьянящее чувство контроля. Наконец-то я дергала за ниточки, а не была марионеткой.

Я была так поглощена собой, что почти не заметила, как кто-то встал у меня на пути. Я подняла глаза.

Хантер Пэрр. Он смотрел на меня с тем насмешливым прищуром, который я, казалось, уже видела тысячу раз, но в этот раз в его глазах цвета виски было искреннее любопытство.

— Смотрю, ты сегодня с утра уже кого-то потрошишь, Моррис, — сказал он, засовывая руки в карманы. — Рид выглядел так, будто ты пригвоздила его, как бабочку, энтомологической булавкой. Не поделишься, с чего это ты вдруг обрела зубы?

Я остановилась, все еще на взводе, адреналин от столкновения с Ридом все еще гудел в крови.

— У всех есть зубы, Пэрр, — сказала я. — Просто некоторые предпочитают их не показывать, пока их не прижмут к стене.

Его ухмылка стала шире, он изучал меня, как незнакомый вид гриба — возможно, ядовитый, возможно, способный подарить галлюцинации.

— К стене, а? — Он перевел взгляд на дверь кабинета Рида, откуда я только что вышла. — Интересно. И что же так прижало нашу маленькую, идеальную Айрис? Не иначе как озарило свыше или из прошлой жизни.

Последняя фраза заставила мое сердце на мгновение замереть. Он не мог знать. Это была всего лишь его обычная саркастичная чепуха, но он попал в точку.

— У всех есть свои секреты, Хантер, — парировала я, пытаясь обойти его. — И свои демоны.

Он шагнул в сторону, снова преградив мне путь.

— О, я знаю, особенно про демонов. Майя, например, была настоящим экспертом по их коллекционированию. Она как зоолог — отлавливала самых слабых и сажала в клетки, чтобы наблюдать, как они грызут прутья.

Он говорил о ней в прошедшем времени. Словно она уже мертва. У меня по спине пробежали мурашки.

— Ты что-то знаешь? — спросила я, понизив голос.

Он пожал плечами, сделав вид, что небрежно рассматривает свои потрепанные кроссовки.

— Знаю, что у каждого в этом университете есть своя цена и свой страх. Майя знала и то, и другое про всех. — Он посмотрел на меня сбоку. — Включая тебя. И включая меня.

Он вынул из кармана смятую листовку о предстоящей вечеринке.

— Если захочешь поговорить о демонах… или о клетках… знаешь, где меня найти. Иногда самый простой способ спрятаться — это оказаться в самом эпицентре цирка.

Он подмигнул мне, развернулся и зашагал прочь, насвистывая какую-то беспечную мелодию, которая резала слух после нашей беседы.

Я стояла и смотрела ему вслед. Моя уверенность насчет Рида вдруг показалась хрупкой. Что, если это не он? Что, если Хантер, этот шут гороховый, знает больше, чем показывает? Что, если его маска «звезды вечеринок» скрывает нечто более острое и опасное?

Петля внезапно снова стала огромной и полной теней. Я с таким трудом нашла одного скорпиона в этой банке, а банка оказалась полна ими и все они были ядовиты.

Я не пошла звонить Майе или убивать Рида. Вместо этого я пошла в библиотеку. Если петля — это инструмент, то информация — это рычаг.

Я вбила в поиск «Хантер Пэрр». Соцсети, университетская база, старые газетные архивы. Фотографии с вечеринок, язвительные посты — ничего существенного. Но потом я наткнулась на статью двухлетней давности в студенческой газете. Небольшой абзац о том, как студент факультета политологии Хантер Пэрр организовал акцию протеста против повышения платы за обучение. Акцию быстро и жестко накрыли. Деканат вынес ему строгое предупреждение, а через неделю его отец, крупный чиновник в мэрии, публично открестился от «безрассудных выходок сына».

Интересно. Бунтарь, получивший по рукам и отец, который предпочел карьеру сыну.

Я закрыла вкладку. Рид. Хантер. У обоих свои мотивы и со свои тараканы. Но убийство? Нож в живот? Это требовало другого, более сложного выбора.

Весь день я была на взводе. Каждый звук заставлял меня вздрагивать. На парах я ловила на себе взгляды: Ноа с его вечным фотоаппаратом, Маркус с его невозмутимой маской, Оливер, сжимавший кулаки под столом. Каждый из них был занозой в моем сознании.

Когда наступила пятница, я снова пошла на вечеринку. На этот раз я была гвоздем, вбитым в пол. Я не двигалась с места, наблюдая, и видела, как Оливер снял маску ровно в 21:10. Десять минут, как по расписанию. Его лицо было бледным, покрытым испариной.

Я видела, как Маркус наблюдал за Майей. Его взгляд не похож на ревность, будто он ставил диагноз: «Антисоциальное расстройство личности. Нарциссизм. Прогноз — неблагоприятный».

Я видела, как Хантер напился сильнее, чем обычно. Его насмешки стали злее, глаза — пустыми. Он подошел к Майе, сказал что-то ей на ухо, её улыбка не дрогнула, но глаза сузились. Она ответила что-то, и он отшатнулся, будто его ударили.

И я видела Рида. Он пришел ненадолго и не смотрел на Майю. Он смотрел на меня. Его взгляд был полон ненависти.

Когда Аманда вылила на меня напиток, я даже не вздрогнула. Я просто посмотрела на нее, и она поспешно отвернулась, а я пошла в коридор.

Оставалось только стоять в тени и ждать. Я слышала, как стучит мое сердце, а позже послышался звук шагов. Сразу двое.

Я прижалась к стене.

— …больше не могу, — донёсся сдавленный голос. Это был Маркус. — Ты забрала всё.

— Я ничего не забираю, Маркус, — холодный, чёткий голос Майи. — Ты всё отдаёшь мне сам. Как всегда. Не будь слабаком.

Боже, Маркус, а ты куда? И за что?

Снова шаги и тишина. Потом — глухой удар.

Я высунулась из укрытия. Майя уже была мертва.

Я подошла к ней. Она лежала на боку, глаза были широко открыты, в них застыло не столько удивление, сколько возмущение. Как будто смерть была очередной оплошностью обслуживания, на которую она собиралась пожаловаться.

Я набрала номер полиции. Голос был ровным.

— Университет Арквей. Бар «Дилемма». Убийство. Подозреваемый — Маркус Вест.

Я положила трубку и посмотрела на её тело. Я нашла убийцу. В этой петле. Но петля не сбросилась, я все еще была здесь. Значит, просто знать было недостаточно, нужно было что-то большее, нужно было доказать это или остановить.

Я проснулась в понедельник. С новым знанием. И с новой, еще более гнетущей тяжестью. Знать — не значило побеждать. Это лишь означало видеть все детали собственного поражения в высоком разрешении.

Зачет к Риду? Плевать. Я уже знала каждую пору на его напыщенном лице, каждый нервный тик, когда он лжет. Вместо этого я пошла искать Хантера.

Он сам меня нашел. Вернее, его сигаретный дым нашел меня первым. Он стоял у входа в библиотеку, курил, глядя на проходящих студентов с видом энтомолога, наблюдающего за муравьями.

— Ну, поглядите-ка, — выдохнул он, выпуская струйку дыма мне в лицо. — Моррис решила поиграть в политику. Или это новый способ избежать неминуемого провала у нашего общего друга, доктора Фауста?

— Что Майя знала о тебе? — выпалила я, отмахиваясь от дыма. Без предисловий и его дурацких игр.

Он замер на секунду, его глаза цвета виски стали темнее. Потом усмехнулся, но в этот раз ухмылка была кривой, почти болезненной.

— Прямо в лоб, а? — Он швырнул окурок под ноги и раздавил его. — Ладно. Она знала, что я подделал несколько медицинских справок для друзей, чтобы они могли свалить с нудных пар и поехать на фестиваль. Невинная шалость, правда? Но если бы это всплыло… — он сделал паузу, — мой дорогой папаша, который и так считает меня позором семьи, окончательно бы меня похоронил. А его связи… они не позволили бы мне просто отделаться выговором.

Он посмотрел на меня, изучая реакцию.

— А теперь твой ход, Шерлок. Зачем тебе это? Для чего ты собираешь наши грязные секретики, как разноцветные камушки?

— Хочу подобраться к Маркусу, — сказала я правду.

Хантер фыркнул, и в его глазах вспыхнуло что-то острое, колючее.

— О-хо-хо. Подобраться. Я это вижу. Целая детективная сага: «Бывшие подруги и один парень». — Он шагнул ближе. — Может, ему дадите слово? А то ведь он, вроде как, бросил тебя. После той вечеринки. Просто перестал подходить, перестал звать, стал встречаться с ней.

Каждое его слово было как удар тонким лезвием. Хантер явно видел и заметил мою глупую, подростковую влюбленность в этого идеального, холодного робота. И моё унижение, когда он выбрал Майю.

— Интересно, — продолжал он, его голос стал тише, ядовитее, — он тебе хоть что-то сказал? Или просто… ты перестала существовать для него? Может, тебе проще спросить его: «Эй, Маркус, помнишь, как ты целовал меня за спортзалом? Или это была просто… ошибка в пользу кого-то поинтереснее?»

Я стояла, сжав кулаки, чувствуя, как жар стыда и злости поднимается к моим щекам. Он бил в самую больную точку. В память о том единственном, дурацком, пьяном поцелуе на втором курсе, о котором, я была уверена, все давно забыли.

— Заткнись, — прошипела я.

— О, нет, дорогая, — он покачал головой, и его улыбка стала широкой и безрадостной. — Ты сама начала этот опрос. Так что получай полный ответ. Ты хочешь подобраться к Маркусу? Начинай с себя. Спроси сначала, почему ты до сих пор не можешь забыть, как он тебя бросил. А потом уже лезь в его голову с ножом правды. Хотя… — он оглядел меня с ног до головы, — судя по всему, нож — это твой любимый способ ведения диалога.

Мы еще обменялись парой колкостей с Хантером — словесными пощечинами, от которых в воздухе пахло горелой пылью и озлобленным подростковым максимализмом. Но звонок от Корни спас меня от необходимости придумывать новый способ заткнуть его.

— Привет, — ее голос в трубке звучал хрипло, будто она только что плакала или кричала. — Ты не видела Ноа? Он опять…

Я уже знала, что она скажет. Я уже видела эту сцену.

Мы пересеклись с ними на паре по медиа-этике. Ирония, толщиной с бетонную стену. Корни, с красными от бессонницы глазами, отбирала у Ноа его фотоаппарат — продолжение его руки, его второй, более честный язык.

— Удали их, умоляю, — шептала она, дёргая его за рукав. Её пальцы были белыми от напряжения.

Ноа смотрел на нее сверху вниз, его лицо было каменным. Он не сопротивлялся, просто позволил ей вырвать камеру.

— Это документальное свидетельство, Корни, — произнёс он ровным, лишённым эмоций голосом. — Неприукрашенная правда. Ты же не хочешь уничтожать правду?

Она что-то прошептала ему в ответ, её голос сорвался на слезы, и она убежала, бросив камеру ему на колени.

После пары я догнала её у автомата с кофе, который выдавал коричневую воду с запахом гари.

— Что за фото? — спросила я, прислонившись к стене рядом.

Она вздрогнула, не глядя на меня, тыкая пальцем в кнопку выбора кофе без кофеина.

— Он всё снимает, — прошипела она, и в ее голосе звучала настоящая, живая ненависть. — Всех. Всегда. Скрытой камерой. Через окна общежития. И он… он хранит это. Архивами. Целые терабайты дерьма. Компромата. На всех.

Она наконец посмотрела на меня, и в её глазах стоял ужас.

— Он сказал, что это его «коллекция». Страховка.

Мозг, уже измотанный петлей, выдал новую мысль. Грязную, но кристально ясную. Если Ноа снимал всех… если он собирал компромат на всех…

Может, он знал что-то и про Майю. И про Маркуса. За всеми этими идеальными фасадами красивых отношений, в их сливной яме, которую они называют личной жизнью, всегда плавает больше грязи, чем в самом затхлом болоте. И Ноа, этот молчаливый стервятник с объективом вместо клюва, наверняка сидел на краю этой ямы и фиксировал каждый всплеск.

Корни взяла свой стакан и пошла прочь, оставив меня с этой мыслью о том, что чтобы поймать одного хищника, возможно, придется иметь дело с другим. С тем, кто просто наблюдает и коллекционирует. И чья коллекция может быть ключом или новым провалом.

Вечером я нашла момент подобраться к Ноа. Он сидел в углу компьютерного класса, в синем свете мониторов, копошась в своих цифровых катакомбах. Воздух пахл перегретым процессором и одиночеством.

— Корни попросила тебя прийти? — сказал он, не отрываясь от экрана, где мелькали миниатюры с размытыми лицами. — Я вернул ей запись. Ту, где её тошнило желчью на третьей неделе семестра. После того как она выпила бутылку дешёвого вина, смешанного с энергетиком. Думала, это поможет забыть, что Хантер назвал её «ходячим пособием по когнитивному диссонансу».

Я почувствовала, как в желудке переворачивается недавно съеденный сэндвич.

— На какой вечеринке?

Он наконец оторвал взгляд от экрана и посмотрел на меня. Его взгляд был плоским, как у рыбы, встречающей кораллы.

— На «Вечеринке у бассейна» в сентябре. Ты же была там, — он сказал это так, будто констатировал факт. А потом его глаза сузились, когда он увидел моё непонимание.

— А, нет. Тебя не было. Ты тогда готовилась к чему-то. Ты всегда готовишься. Ты всегда где-то ещё.

В его голосе не было упрёка. Была констатация. Я — изгой высшего класса. Меня не избегали и не травили, просто добровольно вычеркнули из светской жизни. Пока все прожигали свои лёгкие и печень, я пропускала все моменты, которые сплачивали их в это гнилое, но сплочённое стадо.

Я издалека начала спрашивать про Майю. Осторожно. Как сапёр, который знает, что один неверный шаг — и его разорвёт на куски воспоминаний, которые ему не принадлежат.

— А Майя, наверное, попадает на все вечеринки. Хотела бы я быть, как она… яркой, — сказала я, подбирая слова.

— Яркой? — Ноа фыркнул, и это был первый раз, когда я услышала в его голосе что-то, кроме металлической отстранённости. — Она чёрная дыра вечеринок. Всасывает всё внимание. Даже не замечает никого вокруг. А её смех как скрип ржавой качели, и эти вычурные позы для фото, такая придурошная. А ты видела, как она пьёт свои коктейли? С салфеткой, что б не облиться, это так приторно…

— Ты, кажется, много о ней думаешь, — заметила я.

— Я документирую всё, что имеет значение, — отрезал он, но его пальцы резко ударили по клавише, перелистывая сайт.

— А говоришь о ней так, будто она для тебя что-то большее, чем просто объект для документации, — я не отступала.

Он замер. Его спина напряглась.

— Не придумывай.

— Я не придумываю. Уверена, у тебя её кадров больше, чем своих. Ты влюбился в чёрную дыру, Ноа?

Он резко развернулся на стуле. Его лицо, обычно бледное, залилось густым румянцем.

— Влюбился? — его голос был низким, шипящим, как пар из-под крышки котла. — Ты вообще ничего не понимаешь. Я её ненавижу. Я фотографирую, потому что хочу разобрать её на части. Понять, как она устроена. Что за механизм тикает внутри, и как найти её слабое место. Трещину. Чтобы… — он замолчал, сглотнув.

— Чтобы что? — прошептала я.

— Чтобы все увидели, что в ней нет ничего святого.

Ноа выдержал паузу, его пальцы замерли над клавиатурой. Синий свет монитора подчеркивал каждую морщину на его лице, делая его похожим на изможденного пророка, внимающего голосам из матрицы.

— Так что ты хотела на самом деле? — спросил он. — Не корми меня этой тухлой рыбой про «почему она даже на фото попадает, а я такая никакая». Люди, которые хотят понять, идут на кафедру психологии. Ты пришла ко мне. Значит, тебе нужен яд. Какой именно?

Я сделала глубокий вдох. Воздух пах остывшим процессором и моим собственным страхом. Честность — самый опасный трюк.

— Снимки Майи, — выдохнула я. — Мне нужны её снимки. Я хочу знать, был ли у нее роман с Ридом. Доказательства.

Он повернулся ко мне, и его глаза, обычно пустые, сузились до щелочек. Он изучал меня, как редкий, внезапно заговоривший экспонат.

— Нет, — отрубил он быстро. Словно ответ был уже заготовлен.

— Значит, был, — не унималась я.

— «Нет» — это ничего не значит.

— «Нет» — это значит, что ты не хочешь говорить. Или не можешь. Или… — я сделала шаг вперед, — или Майя держит тебя клещами?

Он медленно встал.

— Айрис, — произнес он мое имя. — Ты сейчас очень неуклюже идешь по краю очень высокой крыши. И твой баланс — дерьмо.

Он подошел ко мне вплотную. От него пахло статическим электричеством и холодным потом.

— Ты хочешь копнуть поглубже? — его голос стал шепотом, ледяным и острым. — Правда в том, что некоторые ямы, раз начав копать, уже не остановиться. Пока не докопаешься до такого дерьма, которое навсегда останется под твоими ногтями. И пахнуть будет всегда.

Он положил руку мне на плечо, нежно и по-дружески. А потом развернул меня и мягко, но неумолимо толкнул к выходу.

— На сегодня экскурсия в мой личный ад окончена. Кафедра документального безумия закрыта. Совещание по поводу романов ярких королев со своими преподавателями отменяется по причине отсутствия здравого смысла у инициативной группы.

Дверь закрылась у меня за спиной с тихим щелчком. Я осталась стоять в пустом коридоре с ощущением, что меня только что вырвали из чрева какого-то огромного, дышащего огнем дракона. И с абсолютной уверенностью: он все знает, но что бы его разговорить, нужно просто стать Майей на короткое время.

В кровати, в синем свете телефона, я пролистывала ленту Маркуса. Это был музей чужого совершенства. Фотографии с благотворительных забегов, где его майка оставалась безупречно чистой. Семинары по психологии, где он сидел в первом ряду с лицом человека, понимающего все на свете.

И я думала: мог ли он убить её из-за ревности?

Ревность — это хаос, сбой в системе. У Маркуса не было сбоев. Его отношения с Майей выглядели как стратегический альянс. Два идеальных продукта, объединивших бренды. Он — будущее светило психологии. Она — восходящая звезда студенческой политики. Вместе они были сильнее. Ревность? Слишком бесчеловечно и грязно.

Пальцы сами пролистали в самый низ, к самым первым его фотографиям. Первый курс. И я вспомнила.

Он столкнулся со мной в коридоре. Я бежала на зачёт, неся стопку книг. Они разлетелись по грязному полу. Он не просто помог их собрать. Он встал на одно колено, его пальцы аккуратно разгладили помятые страницы. Он поднял на меня глаза и улыбнулся, не той отработанной улыбкой, что сейчас, а настоящей.

— Кажется, я тебя сломал, — сказал он. И мы оба рассмеялись.

Потом было несколько недель: сообщения, прогулки, тот самый поцелуй за спортзалом, о котором знал только Хантер. Он был другим, живым и весёлым. А потом… потом появилась Майя. Сначала как тень на краю, а после, как стена между нами. И его улыбка вмиг стала безупречной и пустой.

И тут мысль, острая и ядовитая, как игла, вонзилась в мозг.

А что, если у неё был на него компромат? Такой же, как на меня?

Не про какую-то мелкую ложь. А про что-то серьёзное, что угрожало разрушить его идеальный фасад ещё на старте. Что, если она знала о нём что-то, что заставило его отступить?

Что, если он не был холодным психопатом? Что, если он был таким же заложником, как и все? И его идеальность — это просто тюрьма, в которую он сам себя заключил, чтобы скрыть тот самый треснувший фундамент?

И если это так, то что она могла знать о нём такого, что заставило бы его пойти на убийство?

Я выключила телефон и уставилась в потолок. Пятно казалось усмехающимся.

Глава 4

На следующий день объявили общее собрание студсовета. В прошлый раз я проигнорировала его, как делала всегда. Места, где председательствовал Маркус, были для меня зоной радиационного заражения. Но сегодня я решила, что пора играть по-крупному. Если петля заставляет меня жить в этом дне снова и снова, я могу позволить себе сжечь дотла хоть одну его версию.

Оставалась последняя пара, но я послала её к чёрту. Вместо этого я постучалась в соседнюю дверь к Лиссе.

Мы с Лиссой не общались. Мы существовали в параллельных вселенных. Я — вселенная, заточённая в книге аскетизма, она — вселенная блёсток, глиттера и лёгкости бытия. Но она всегда была мила со мной.

Она открыла в махровом халате, с маской для волос на голове.

— Айрис? — её брови поползли вверх. — Апокалипсис наступил, и ты пришла за последним тюбиком помады?

— Мне нужна твоя помощь, — сказала я, и мой голос прозвучал чужим даже для меня. — Собрание студсовета. Мне нужно выглядеть иначе.

Её глаза блеснули азартом охотника, нашедшего дичь.

— О-хо-хо. Значит, решила потягаться с призраком прошлого на его территории? Заходи, дорогая. Операция «Преображение Гадкого Утенка в Стерву» начинается.

Её комната была зеркальным отражением моей — тот же метраж, та же мебель, но её версия реальности была взорвана изнутри тюбиками, баночками и грудами одежды. Пахло лаком для волос и её дорогими духами.

Она усадила меня перед зеркалом. Её пальцы, быстрые и уверенные, работали как у профессионального визажиста.

— Расслабься. Ты вся как сжатая пружина. Нельзя нанести удар, если твоё лицо кричит о желании сбежать и спрятаться.

Она нанесла тональный крем, скрывая синяки под глазами, ставшие моим перманентным аксессуаром.

— Маркус, да? — бросила она, не глядя, растушёвывая текстуру. — Всегда знала, что между вами что-то было.

Я не ответила. Смотрела, как её кисть подводит мои глаза, делая их больше, острее. Она превращала моё лицо в оружие — в маску, за которой можно было спрятать панику.

Потом был шкаф.

— Оно новое, я так и не похудела, что бы влезть, — сказала она, доставая короткое чёрное платье. Простое, но смертоносное. — Сидит на тебе лучше, чем когда-либо сидело на мне. У тебя есть косточки, чтобы его носить. А у меня только мягкие места.

Я надела его. Ткань была прохладной и чужой. Я смотрела на своё отражение. Это была не я. Это была версия меня, которую Майя пыталась похоронить. Версия, которая могла бы противостоять ей, ему и всем.

— Готова к войне? — Лисса скрестила руки на груди, смотря на меня с одобрением.

— Не к войне, — сказала я, всё ещё глядя в зеркало на незнакомку с подведёнными глазами и голыми плечами. — К побегу из тюрьмы.

Воодушевившись моим внешним видом, Лисса решила сопроводить меня, и я не стала отговаривать.

Мы вошли в полупустой зал. Ноа сидел у входа, его камера была направлена на дверь, словно он заранее знал, что появится что-то стоящее. В середине зала Хантер, окруженный своей бледной тусовкой, резко обернулся на скрип двери. Его взгляд скользнул по Лиссе и впился в меня. Ухмылка сменилась изучающим недоумением.

Майя стояла у сцены, что-то говоря Оливеру, но её голос замер на полуслове. Её глаза, холодные и точные, как лазерные целеуказатели, прошли по мне с ног до головы. В них была переоценка обстановки, как будто на шахматной доске пешка вдруг превратилась в ферзя.

Маркус сидел за столом президиума, просматривая бумаги. Он поднял голову — и его безупречное, отполированное выражение лица дало микротрещину. Всего на долю секунды. Его взгляд встретился с моим, и в его глазах мелькнуло нечто неуловимое, знакомое из далекого прошлого. Как будто он увидел призрак той, кем я была до того, как он меня нагло бросил.

И все они смотрели. Все. Их взгляды ползали по моей коже, как муравьи. Я чувствовала себя голой и опасной.

— Хорошо выглядишь, — тихо прошипела Лисса мне на ухо. — Теперь давай посмотрим, как они это переварят.

Мы сидели в центре зала. Я положила руки на колени, чтобы скрыть дрожь в пальцах, и стала ждать. Я была гвоздем, вбитым в центр этого цирка.