Бесплатный фрагмент - Аэропорт, или Два дня с Анубисом

Сквозь плотно сомкнутые ресницы дневной свет настойчиво пытался пробиться к зрачкам и взорвать мой мозг. Пока я держался молодцом и для верности решил прикрыть глаза рукой, но не преуспел. Рука застыла на полпути и обессиленная плетью рухнула вниз. Это напряжение сил на короткое время снова погрузило меня в пучину сна, но свет с каждой минутой усиливался, наконец достиг своего апогея, и, в конце концов, сопротивляться ему стало попросту невозможно.

Внутри себя я уже почти полностью очнулся и теперь лишь искал возможность, для того, чтобы максимально безболезненно перешагнуть рубикон бодрствования.

Я выбрал момент и аккуратно приоткрыл глаза. Поначалу увиденное мной представляло собой лишь хаос цветовых пятен, но после нескольких попыток зрение всё-таки сфокусировалось, и я не без содрогания начал различать над собой далёкие, как Млечный путь, кроны деревьев и часть гигантского велосипедного руля. Я ощупал поверхность рядом с собой и обнаружил, что лежу на траве. Вместе с приглушенным солнечным светом ко мне начали возвращаться силы, а с ними — и обрывки сознания. Однако не в состоянии правильно истолковать происходящее, они хороводом кружили в голове и, так и не зацепившись за что-нибудь осязаемое и незыблемое, не вызывали ничего кроме головокружения и тошноты. Я пролежал ещё минут пять, отпустив мысли и пытаясь не напрягать память. Это помогло и наконец перед моим внутренним взором, пихаясь и отталкивая друг друга, как клошары в очереди за бесплатным супом на площади Революции, начали выстраиваться оборванные и куцые воспоминания о вчерашнем дне. Чуть в стороне, словно голодные сироты, ждущие, что и им перепадут остатки трапезы, теснились предположения о дне сегодняшнем.

Я обвел взглядом плавные изгибы руля и застонал. Конечно! Только в одном месте в Париже есть скульптура огромного велосипеда, наполовину вкопанного в землю.

Итак, я лежу на травке в парке Ла-Виллет. Ничего себе! Впрочем, ладно. Во всяком случае не на столе патологоанатома или под мостом канала Сен-Мартен.

Я снова закрыл глаза. Осознание этого, такого на первый взгляд простого и в тоже самое время невероятного факта, дало старт веренице воспоминаний, которые со скоростью автоматной очереди вспыхивали в моём мозгу.

Ла-Виллет… «Жеод»… зачем «Жеод»? Почему? А-а… мы пытались штурмом прорваться в сферический кинотеатр, чтобы под куполом… сделать что? Ещё раньше. Прогулка по каналу. Чья-то квартира… Ночной клуб… Площадь Пигаль… Ссора… С кем? Господи, неужели я поссорился с… ладно, это слишком сложно, с этим я разберусь попозже. Опять чья-то квартира… Переулок за колледжем. Так и наконец самое начало. Terminal. Мы празднуем окончание последнего класса. Ну что ж, всё мило и просто: это был выпускной.

Прежде чем окончательно слинять с чернокожей флористкой в Канаду в поисках лучшей жизни, мой папаша не очень-то мной и занимался. Он не был ни алкашом, ни буяном, ни даже занудой и хотя выпить любил и умел, я не мог найти достаточно эмоций, чтобы злиться на него после того, как он бросил нас с матерью одних. Кто знает, как сложится моя собственная судьба, и что буду вытворять в этой жизни я сам?

Так вот, о чём это я? Ах, да. Порой в порыве вдохновения, подкрепленного парой стаканчиков доброго португальского портвейна, он учил меня нехитрым премудростям жизни. И если в вопросах контрацепции и всевозможных видах сексуальных утех я скромно молчал, пропуская его советы мимо ушей, то последнее перед побегом напутствие почему-то врезалось мне в память.

«Ты уже взрослый, сынок, и вот что я тебе скажу. Скоро, а это будет, попомни мои слова, у тебя начнется череда посиделок с друзьями, вечеринок или ещё чего похуже. Выпускной, например. Друзья, девчонки, выпивка, недостаток храбрости и ты, конечно, хватишь лишнего. Ничего, так бывает. Но вот чтобы не наломать дров или не нажить себе неприятности на одно место, хорошенько запомни две вещи. Первое: никогда ничего не кури. И второе. Ты можешь пить виски, текилу или портвейн; можешь даже граппу, если она дорогая, или абсент, если он из Чехии или Бельгии. Но никогда, слышишь, никогда не пей русскую водку. И не потому, что это какая-то отрава или гадость, совсем наоборот; чистый продукт, и при определенных обстоятельствах утром даже голова не болит. Здесь дело в другом. Водка, сынок, барышня, во-первых, гордая и не в силах терпеть никого рядом с собой, а во-вторых, — коварная: сколько бы ты её не выпил, а за добавкой всё равно придётся бежать».

И вот теперь я вспомнил всё или почти всё, касающееся моего нынешнего плачевного состояния. Как в воду глядел мой беглый родитель. Действительно, в середине нашей вчерашней оргии, когда уже отгорели факелы самбуки и когда пальцы уже начало разъедать от соли и сока лаймов, кто-то притаранил пятилитровую подарочную бутылку Смирновской. После этого события приняли оборот настолько неконтролируемый и стихийный, что теперь я даже возблагодарил всевышнего за то, что очнулся на мягкой траве, а не на жёстком металлическом столе для препарации. Вот, правда, глюки… Ладно, бог с ними, с глюками, со временем и они пройдут.

Только я в очередной раз попытался подняться, как на фоне листвы возникла огромная собачья голова, на морде которой без труда читалось озабоченное и серьезное выражение. И всё бы ничего: собака и собака; мало что ли в парке собак? Вот только покоилась голова на вполне человеческих плечах. Для того, кто хоть раз заглядывал в учебник древнейшей истории, персонаж моего похмельного видения был более чем узнаваем. Отнюдь не последний из сонма египетских богов, проводник в царство мертвых, его величество Анубис собственной персоной.

По всей видимости мой разум не выдержал столь энергичного экскурса в прошлое и ещё нуждался в отдыхе и подзарядке.

Чтобы отогнать навязчивый глюк, я закрыл глаза, но сразу почувствовал, что кто-то немилосердно трясёт меня за плечи.

— Эй, чувак, просыпайся!

Я нехотя разлепил глаза, но треклятый морок никуда не делся. К тому же к собачьей голове прибавилось нечто ещё более интересное. Цвета окружающего пространства изменились до неузнаваемости, будто кто-то нахлобучил мне на нос очки со светофильтрами. Стволы деревьев цвета индиго ближе к кронам истончались до толщины мизинца, а листва приобрела оттенок морской волны с более или менее темными и светлыми вкраплениями; небо было разрисовано белыми и розовыми полосками и завитками, лишь трава осталась прежней, только стала значительно ярче и насыщенней. Всё, что я видел вокруг, включая летнюю сцену, подготовленную для джазового фестиваля, мерцало и переливалось, словно было заполнено мутной и плотной жидкостью; иногда ветер или какой-то неведомый энергетический поток отрывал и уносил с собой клочья цветовых пятен, на короткое мгновение меняя очертания деревьев, скамеек и строений. Фантасмагорическое зрелище оказалось настолько завораживающим, что я начал судорожно припоминать рецепт вчерашнего пойла и порядок его употребления.

— Эй, чувак, пора уже!

Вот только собакоголовый источник беспокойства никуда исчезать не собирался.

— Вставай, вставай! Я не глюк, а ты не спишь.

И действительно пора бы уже окончательно проснуться. Я сел, опершись на вытянутые руки, с трудом поборол тошноту и головокружение, однако, и цветной колеблющийся мир, и богато разодетый Анубис всё ещё были на месте.

Я до боли протер глаза и ущипнул себя в нескольких местах. Безрезультатно: древнеегипетский бог сидел передо мной на корточках и терпеливо наблюдал мои тщетные попытки прийти в себя.

— … и ты не умер, — он словно прочитал мои следующие мысли. — Так, нам уже пора. Собирайся и смирись: это реальность, ты не бредишь и видишь меня воочию. Давай вот только без обмороков, причитаний и глупых вопросов. Для начала: ты меня слышишь?

— Д-да… — проблеял я. А что мне ещё оставалось?

— Сейчас ты увидишь свой привычный мир.

Что-то небольно кольнуло меня в запястье, в то место, где обычно меряют пульс, и я в первый раз за это утро вздохнул полной грудью: всё вернулось на свои обычные места и приобрело привычные расцветки.

— Сидим на месте, на помощь не зовём, ажаны всё равно далеко, — остался лишь голос из потустороннего мира, — а теперь, смотри, то же самое, только в расширенной версии.

Я опять почувствовал укол и вновь оказался в водовороте красок и собачьей головой перед носом.

— Я — Анубис, — по слогам, как для малолетнего произнес он, — я не причиню тебе никакого вреда. Наоборот мне нужна твоя помощь. Кстати, вполне разделяю твоё удивление и нежелание принять ещё одну реальность, как данность, но тут я изменить ничего не могу.

— Моя помощь? Да что, тут, чёрт возьми, происходит? — заорал я, потом что есть силы надавил себе на точку пульса, но безрезультатно: ничего не изменилось.

— А… хе-хе… бесполезно, — осклабился мой собеседник, — у тебя ничего не получится. Годы тренировки.

Неожиданно для себя я решил сдаться. Ладно, галлюцинация это, дурацкий розыгрыш или флешмоб, или меня против воли погрузили в виртуальную реальность, не важно. Я решил принять правила игры, тем более, что кожей чувствовал, что ни сбежать, ни отделаться от моего новоиспеченного знакомого не получится.

— Хорошо, и что от меня требуется? — как можно более миролюбиво сказал я.

— Вот! — обрадованно раззявил пасть Анубис. — Совсем другое дело!

Потом принял торжественный и напыщенный вид, отчего мне сразу стало неуютно.

— Итак, — как дирижер перед началом концерта, он вскинул правую руку вверх, — ты удостоен великой чести. Тебе настоятельно предлагается сменить погружение в черно-синюю тоску стремления в посталкогольный катарсис и поучаствовать в великой миссии по разгрузке Радужных Ворот! Новые знакомства, знания, за которые любой медиум продал бы душу. К тому же, — заговорщически подмигнул он, — переезд в более благополучные потоки кармы.

При словах о новых знакомствах передо мной промелькнула череда древнеегипетских богов, особо задержавшись на боге с головой крокодила (хоть убей, не помню, как его зовут), а выражение «настоятельно предлагается» не оставляло особой свободы выбора и означало только то, что я влип.

— А отказаться я могу?

— А отказаться ты не можешь, — широко осклабившись произнес Анубис.

— А почему я? Какие Радужные ворота? И где мы находимся? Я что, избранный?

— Давай, Нео, по порядку, — ответил Анубис. — Почему ты? Во-первых. Несмотря на то что ты изо всех сил пытаешься корчить из себя закоренелого прагматика-атеиста, мне абсолютно точно известны твои более чем широкие взгляды на загробную жизнь, реинкарнацию и посмертное существование. Кстати, ты довольно близко подобрался к истинному положению вещей.

— Ну да, — нехотя согласился я. Никогда, правда, не считал, что мой дикий коктейль из буддизма, индуизма и древнего язычества хоть каким-то боком близок к правде.

— Потом. У тебя неплохо развита интуиция. Вспомни, порой ты способен чувствовать нечто такое, чему и сам не можешь дать определения. Так?

Я опять был вынужден согласиться. Сейчас Анубис очень чётко и доходчиво сформулировал мысль, которая уже давно, как птица, кружилась над океаном в поисках суши, и теперь в безбрежном просторе для неё появился крохотный островок логики.

Стоп, стоп. И откуда он всё это знает? Хотя, что ему… Бог, всё-таки. Вот чёрт! У меня ж в телефоне целая коллекция порнушки… Неудобно-то как…

— Второе, наверное, самое важное, — как ни в чём ни бывало продолжил он. — Веришь ты или нет, но в одном из прошлых воплощений ты был жрецом Анубиса в Египте, в Кинополе, в период, как принято в вашей хронологии, раннего царства. В подтверждение этому ты, сам не зная почему, не далее, чем год назад выбил себе татуировку Анка. Поэтому, хотя ты и не можешь меня помнить, мы с тобой уже давно знакомы.

Был я жрецом или нет, не знаю, но вот поближе к паху, под шрамом от вырезанного аппендицита у меня действительно красовалась сине-зеленая татуировка Египетского креста.

— В-третьих, сейчас ты находишься в состоянии обостренного эмоционального восприятия.

— Это я-то? — выдавил я, пытаясь унять приступы тошноты и на всякий случай прикрыв ладонью рот.

— Это ты-то, — на шакальей морде древнего бога расцвела ехидная улыбка, — человека с такого качественного перепоя ещё поискать надо!

«А ведь он прав, — подумал я, — с жёсткого бодуна всё ощущается значительно острее».

И дело даже не в том, что у тебя нервы торчат наружу. Ловишь себя на ощущении, что буквально «слышишь» мысли других людей. И ещё предчувствия, предчувствия — яркие, выпуклые и почти всегда сбываются.

— Остальное потом. Всё, поднимайся и пойдём, у нас мало времени. И обещаю, — Анубис торжественно приложил руку к груди, — задержу тебя не более, чем на два дня.

— Два дня? — чуть не задохнулся я от такой перспективы.

— Что-то не вижу энтузиазма. Ну да ладно, у меня для тебя есть и хорошая новость. — Анубис осклабился и стал похож на знаменитую собаку-улыбаку из интернета.

— Какая прелесть!

— У тебя есть напарник. Пойдём.

Сопротивляться было бесполезно. Я с трудом поднялся, безнадёжно отряхнул с джинсов траву и нога за ногу поплёлся за обладателем ключей от царства мёртвых.

Дойдя до середины канала Сен-Мартен я наконец понял, что подразумевал Анубис, когда говорил, что у меня есть напарник. На середине одного из многочисленных мостов стояла хрупкая девушка и, как-то болезненно согнувшись, невидящим взглядом смотрела в мутно-зеленую воду.

Сначала Анубис дал мне листок мяты:

— Пожуй пока. А то у тебя во рту будто октобер фест вчера проводили.

Потом мягко подкрался к девушке, а я отошёл на противоположную сторону, не желая пропустить шоу. Чтобы не упасть от неожиданно нахлынувшего на меня головокружения, я ухватился за ещё прохладные с утра перила моста и почувствовал упругий липкий комочек. Какая-то добрая душа прилепила туда жвачку, и теперь я с омерзением разглядывал на своей ладони бледно-розовый шарик, от которого исходил еле слышный запах клубники.

— Можно, конечно, попробовать и здесь, но смею утверждать, что для этих целей намного лучше подошла бы Сена. Переход в иной мир это всё-таки моя профессия и, чего уж там греха таить, творческая слабость.

С момента знакомства с древнеегипетским богом с перерывами на визги, обмороки и необходимые объяснения прошло минут двадцать.

— Ну вот посмотри, — Анубис взял её за руку и нажал на запястье, — видишь, твой привычный мир.

Судя по тому, как она начала крутить головой, для неё в этот момент он исчез, остался только всепониманющий и всепрощающий, даже немного заискивающий, голос.

— Вот, а теперь тоже самое, только пикселей побольше.

Он опять нажал ей на точку пульса, втащив её в странный непривычный мир, полный энергетических сгустков, потоков и колеблющихся от ходьбы и ветра разноцветных аур.

Судя по тому, что произнесла моя будущая напарница в следующий момент, эта шоковая презентация её окончательно убедила. Никогда бы не подумал, что существо, которому не менее пяти тысяч лет, можно чем бы то ни было удивить, однако, челюсть Анубиса чуть было не стукнулась об асфальт.

— А можно клыки потрогать?

Это милое анимешное замечание, будто спусковой механизм, дало старт буре эмоций, до тех пор запрятанных где-то глубоко внутри. Словно вода, прорвавшая плотину, неистовый поток рыданий вырвался наружу и грозился переполнить и так находившийся над уровнем дороги участок канала.

Девушка доверчиво прильнула к плечу, и сквозь полубессвязные бормотания и всхлипы я не без труда разобрал про единственного неповторимого, такого, какого до сих пор свет не видывал, её парня, а потом ещё раз тоже самое, только с эпитетом «подонок», помещенном в самое начало монолога.

Слёзы крупными горошинами катились по её лицу; одни достигали подбородка и, чуть побалансировав, разбивались в пыли иссохшей мостовой, другие — застревали на щеках и, подобно радужным жемчужинам, сверкали на солнце. Ни те и не другие не оставляли видимых следов растекшейся туши, что говорило о полном или почти полном отстутствии косметики.

Я только сейчас удосужился рассмотреть свою напарницу и нашел её скорей привлекательной, чем дурнушкой. Не портили её ни слезы, ни красные пятна на лице, и при условии необходимого апгрейда она могла бы быть просто неотразимой. Однако сейчас девушка придерживалась принципа «естественной красоты», что лично я считал лишь проявлением дешевого феминизма и эгоцентризма, и автоматически переходила для меня в разряд «человека-невидимки». Тут я был уперт, и ни что не могло поколебать моих убеждений. Если бы в один прекрасный момент все женщины планеты сговорились соблазнять мужчин лишь с помощью своей естественной красоты, то человечество вымерло бы быстрей, чем от пресловутой гомотолерантности.

— Ну, что ж, пора вам познакомиться, и в путь! — с воодушевлением произнёс Анубис. Может мне показалось, но в его голосе и жестах сквозило явное нетерпение. Он торопился и по всей видимости был заинтересован в нас больше, чем хотел это показать.

Жуткое похмелье ещё не прошло, но я с трудом выдавил из себя широкую и, как я надеялся, искреннюю улыбку.

— Гийом.

— Франсуаза, — сухо ответила моя потенциальная напарница, бросила на меня короткий, как бы осуждающий, взгляд, будто это я был виноват в её теперешнем положении, и быстро отвернулась.

— Пойдёмте, — Анубис жестом пригласил нас следовать за ним, — до первого места назначения нам с полчаса пешком; нас ждут через час, значит у вас есть время отпиться кофе, а у меня — обрисовать вам суть нашего сотрудничества.

Кофе, это хорошо. Людям с качественного перепоя или попытки самоубийства кофе просто необходим. Некоторое время мы шли по набережной, затем свернули на бульвар Вилет, обогнули площадь Колонель Фабьен и устроились в пустой в этот час пиццерии «Дольче вита», что на углу Вик д’Азир и проспекта Клода Вильфо.

От ходьбы и принесённых переживаний я был как в тумане и до меня не сразу дошло, что компания наша, а точнее некоторые её представители, должны и обязаны вызывать у честных горожан и официантов шок и повергать их в паническое бегство. Только я поднял глаза на Анубиса, как тот, опередив меня, и, как всегда прочитав мысли, ответил:

— Все кроме вас воспринимают меня как человека с совершенно заурядной внешностью, такой, про которую говорят: посмотрел и забыл. Собственно всё зависит от первоначальных установок и восприятия. Вы видите меня таким, как я был, есть и буду на самом деле, потому что, во-первых, вы прекрасно знаете, как выглядит обладатель ключей от царства мертвых, а, смею вас уверить, девяносто процентов людей понятия об этом не имеют: уровень образования деградирует со скоростью схода лавины а Альпах. Во-вторых, потому что сами сейчас находитесь в пограничном между вашим и, скажем для простоты, загробном, миром, — Анубис вытянул тонкие губы трубочкой и с шумом втянул в себя пару глотков американо, — а в вашей реальности я либо невидим (так теряется меньше энергии), либо представляю собой нечто вроде голограммы. Мне есть что вам рассказать, и было бы странно, как вы внимаете неизвестно откуда взявшемуся голосу.

— Это да, — мы с Франсуазой переглянулись, и я снова уловил в ей глазах какую-то странную озабоченность и недоверие.

— Итак, — начал было Анубис, но был бесцеремонно прерван резким звуком мобильного телефона: мне пришло сообщение, я автоматически провёл пальцем по экрану и уперся в лаконичное, написанное крупным шрифтом слово «козёл».

— Мишель… я… вот, — начал мямлить я, но, взглянув в глаза к собакоголовому обладателю Анка, понял, что время для шуток закончилось. Я отключил звук, но не телефон: боги богами, а отношения отношениями.

— Итак, буду по возможности краток. У нас мало времени, к тому же многое выходит за пределы вашего понимания, а что-то вы сможете понять только в процессе. Итак, — продолжил Анубис, — как вы, конечно, знаете, определенное количество душ каждый божий день освобождается от бренной оболочки и отправляется в путь. Сначала взвешивание души или страшный суд, или, как угодно, это зависит от религии или верований, мы на этом останавливаться не будем, вас и выбрали в том числе потому, что вы имеете об этом более-менее правильное представление. Потом чистка или перезагрузка, как ближе для понимания; это что-то вроде встречи с создателем, богом или Великим Архитектором. Это тоже — как удобней. Потом погружение в океан информации с прицелом, так сказать, на будущее, и затем новая инкарнация. И так далее. Колесо Сансары будет вращаться до тех пор, пока душа не достигнет достаточного уровня осознанности и просветления, чтобы либо слиться в Нирване со всем сущим, либо воплотиться в новых творениях, ведь количество измерений и вселенных далеко превосходит ваши самые смелые предположения. Это очень упрощенно, но близко к фактам. Понятно?

Мы молча кивнули. Чего уж там? С древней Авесты и Греции до Юнга и Кастанеды все твердят об одном и том же, только разными словами. Хотя вот по поводу множества измерений и вселенных мне понравилось. Даже водочный туман в голове стал понемногу ослабевать и истончаться.

— Также наравне с душами отбывающими есть и души прибывающие, воплощающиеся на Земле. Это тоже не сложно, — Анубис снова сделал паузу достаточную лишь для того, чтобы мы кивнули головами. — Происходят эти процессы далеко небесконтрольно и только в определенных местах. Такое место для простоты понимания можно условно назвать аэропортом. Более того фактически так оно и есть: отбывающие, прибывающие; порой есть встречающие и провожающие, но об этом потом.

Дальше Анубис, постоянно морщась и пытаясь подобрать правильные слова, рассказал, что аэропорт — это место выхода силы, огромного количества энергии и в тоже самое время узел переплетения энергетических линий. Такие места существовали всегда, ещё до появления человека; люди только открывают их и именно вокруг таких мест селятся, строят города, вокзалы и опять же, аэропорты. Часто они находятся на местах геологических разломов или стыках тектонических плит, и если те меняют своё положение, то и они перемещаются вслед за ними. Этим и объясняется то, что некоторые древние города внезапно приходили в запустение или люди при загадочных обстоятельствах их покидали.

Интересно, конечно, кое-что даже принципиально новое, но сейчас меня больше беспокоила оскорбительная эсэмэска и опустевшая чашка кофе. Тон нашего нового знакомого изменился: из шутливого запанибратского он стал серьёзен и не допускающим невнимания. Это не надо было объяснять, во всяком случае мне.

— И что из этого? — неожиданно раздался голос Франсуазы. –Мы-то вам зачем?

— Всё очень просто, — Анубис встал и отодвинул стул, показывая, что нам пора в путь. Послышался противный, режущий слух скрежет металла о кафельную плитку, отчего у меня внутри всё завибрировало, а кишки свернулись в узел. — У нас аврал и не хватает сотрудников.

— Как это? — ляпнул я, потому что чувствовал, что вслед за Франсуазой должен хоть как-то обозначить своё присутствие.

— Во-первых, увеличилось количество прибывающих. Сезонный фактор: весна располагает к романтике и шизофрении и, как следствие, к количеству спонтанных слияний между индивидами. К тому же… — на короткое мгновение древний бог замялся. — К тому же так случилось, что сейчас у нас… забастовка.

— Что, и у вас тоже? — у меня отвалилась челюсть.

— А ты думал! Что вверху, то и внизу. Вот что дано человеку высшими силами, так это его потенциальная осознанность, воображение и свобода выбора. А большинство людишек своими мыслеформами и действиями обгадили не только Землю, но и её ноосферу.

Мы молча вышли из кафе, переваривая свалившуюся на нас информацию.

— А во Франции, — продолжил Анубис, — забастовка это что?

— Это национальный вид спорта, — поддержала его Франсуаза.

— Вот. Совершенно правильное понимание вопроса. Поэтому-то вы нам и нужны. Когда в дело вмешивается пресловутый человеческий фактор, даже боги не всесильны.

Некоторое время мы шли по бульвару в абсолютном молчании: видимо, Анубис решил сделать передышку и дать нам привыкнуть к новому амплуа. Я решил воспользоваться моментом и судорожно пытался набрать в кармане сообщение. Наверное, мне это всё-таки удалось, потому что, как только наш провожатый решил продолжить, телефон, будто специально ожидая этого момента, сильно завибрировал и мой карман зазвенел мелочью.

— Молодость, молодость, — мечтательно протянул Анубис, — дела сердечные… Давай, посмотри, только быстро.

Сообщение оказалось менее лаконичным, нежели предыдущее, хотя и не содержало ни малейшего намека но то, что же произошло вчера вечером. Однако «видеть тебя не хочу» означало то, что накосячил я всё-таки основательно. Я с тоской осмотрел сияющий вокруг радужный трепещущий мир, апофеозом которого являлась черная шакалья голова божества, которое, оказывается, существовало на самом деле, и тяжело вздохнул. Нет, ну чёрт знает что, ещё и память как отшибло. Ладно, разберемся. При условии, конечно, что наше потустороннее приключение окончится миром и возвращением домой.

— Итак, продолжим, — сказал Анубис.

— И чем мы, собственно, должны заниматься?

— Вот! — в голосе собакоголового послышались удовлетворенные нотки, — любопытство — первый признак возвращения к жизни!

— И что помешает нам слинять и манкировать наши обязанности? — услышал я свой голос как бы со стороны и содрогнулся. Наверно, чувство вины из-за ссоры и жуткое желание выпить ещё одну чашечку кофе всплыли из подсознания и затмили рассудок. Анубис резко повернулся, издал не обещающий ничего хорошего смешок и засунул руку за пазуху. Я машинально съежился, будто ожидая удара, но, когда он выдернул руку из-под отделанной золотом тоги, там не оказалось ни меча, ни, на крайний случай, нунчак, а всего лишь туго свёрнутый свиток.

— Ты, что, совсем спятил? — скорее прочитал по губам, нежели услышал я шипение Франсуазы.

— Ну, что ж, для тех, кто ещё не до конца проникся важностью момента, придётся кое-что продемонстрировать, — широко улыбнулся древний бог и размашисто, будто кнутом, тряхнул свитком.

Раздался щелчок, один конец папируса раскрутился и светлым колышущимся прямоугольником застыл в полуметре от наших лиц. Анубис провел по нему большим и указательным пальцем, будто увеличивая фотографию на экране смартфона, и переливающееся цветовое пятно разрослось до размера экрана в Аймаксе. Он нажал на одному ему известную точку и радужные всполохи света, грозящие, как мне казалось, перелиться из глубины экрана наружу, постепенно уступили место приглушенному тусклому свету пасмурного ноябрьского дня. Через мгновение в клубящейся серой дымке проступили очертания реки, большой чёрной лодки и потом камышей, которые, как стражи, обступили нас с Франсуазой со всех сторон. Я не мог оторвать взгляда от происходящего; мне казалось, что мы полностью погрузились в изображение, хотя с другой стороны был уверен, что за моей спиной просыпается мой родной город. Я даже уловил шум проезжающих автомобилей и звон колокольчика на входной двери булочной, но внезапно ощутил, что мои ноздри наполняются запахом выброшенной на берег гниющей тины и застоявшейся воды, а ноги объяты ледяным холодом. Я опустил глаза вниз и обнаружил, что все мы по щиколотку стоим в воде у самого берега, а мимо нас степенно проплывает увеличившаяся в размерах лодка. На корме, отталкиваясь шестом, стоял высокого роста худой изможденный человек в широкополой чёрной шляпе и рваном плаще. В лодке сидело несколько человек, лиц которых я рассмотреть не мог; впрочем, всё моё внимание было приковано к странному лодочнику. От него, несмотря на его малопрезентабельный вид, веяло угрозой и безысходностью.

— А это — дедушка Харон, — как сквозь сон услышал я голос Анубиса, — он перевозит души умерших через реку Стикс. Но, если вы будут очень упираться, он сделает для вас исключение. И даже платы не возьмет.

В этот момент я встретился взглядом с Хароном, и от бездонного провала его глаз меня передёрнуло и скрутило от страха, а тело, несмотря на команды мозга немедленно бежать, закоченело на месте в состоянии гипнотической неподвижности. Я полностью осознавал, что то, что мы видим, не что иное, как голограмма, ролик в астральном Ютюбе, и в тоже самое время ни секунды не сомневался, что мы находимся внутри этой сцены, что Харон на сто процентов реален и ему ничего не стоит выполнить угрозу. Видимо Франсуазу увиденное впечатлило не меньше моего, потому что, когда я смог оторвать взгляд от мрачной речной процессии, она, белая, как полотно, мелко дрожала.

Надо было что-то делать, и я примирительно развёл руки и промямлил что-то про то, что неправильно выразился и вообще не это имел в виду.

— Проняло? — заулыбался Анубис. — Во всяком случае вы теперь знаете точно, что кнут у меня есть. Пряник тоже имеется, но об этом попозже.

Он свернул изображение, дотронулся до свитка и экран погас. Потом свернул папирус и сунул его под тогу.

— Ну что, внимаем дальше?

— Да! — хором поспешно выкрикнули мы с Франсуазой.

— Итак, на чём, бишь, мы остановились?

— На забастовке и на наших обязанностях.

Наверно время было на исходе, потому что Анубис широко и быстро зашагал дальше, не переставая вещать об энергетических каналах, их назначении и природе. Мы бежали за ним вприпрыжку, пытаясь уловить информацию и оставляя на асфальте мокрые следы: «ролик» с Хароном в главной роли оказался более чем осязаемым.

Я почувствовал вибровызов в кармане и осторожно вынул телефон. Про себя я решил твёрдо следовать всем наставлениям древнего бога и делать всё, что от меня требуется, лишь бы это фантастическое приключение побыстрей осталось в прошлом. Однако и дела земные не следовало пускать совсем уж на самотёк. Я открыл сообщение и увидел вполне себе ожидаемый текст: «Ещё бы ты что-нибудь помнил про вчерашнее». Далее следовало витиеватое ругательство и пожелание побыстрее оставить наш бренный мир. Блестящая интуиция: ведь я был уже одной ногой за его гранью.

— Мишель, Мишель… — пробормотал я себе под нос и поймал озадаченный и неприязненный взгляд Франсуазы.

— … а работать всё это время вы будете в паре… — голос Анубиса выдернул меня из пучины размышлений. Мы только что пересекли проспект Гамбета и замедлили шаг.

— Я не буду работать с этим! — услышал я визгливый возглас Франсуазы.

Я удивленно вскинул брови: чего-чего, а такого отношения к моей во всех смыслах положительной персоне я не ожидал. Тем более высказанного с таким вызовом и презрением.

— Ну, ну, Франсуаза, — мягко пожурил её Анубис, — надо быть потолерантней. Как никак двадцать первый век на дворе.

В его словах сквозила плохо замаскированная усмешка, и я так и не понял, при чём здесь толерантность и я.

Надо бы разобраться: и чего она на меня так смотрит? Я сделал ладонь лодочкой, поднёс ко рту и выдохнул, пытаясь носом уловить запах перегара. Но то ли легкий ветер относил мои миазмы в сторону, то ли они были перебиты кофе и выветрились, одним словом, я ничего не почувствовал. На всякий случай я осмотрел свою одежду: ничего особенного, только немного мятая. Странно, и что у неё на уме? Надо будет всё-таки наладить контакт, когда представится подходящий момент.

— Ну, вот мы и пришли, — торжественно произнёс Анубис.

Мы остановились прямо перед главным входом на кладбище Пер-Лашез и удивленно переглянулись.

— Это что?

— Аэропорт как таковой.

Это и есть место выхода силы и энергии? Место, вокруг которого люди веками строили города? Неожиданно. (Вот тебе и раз!) Хотя, с другой стороны, для того, чтобы проститься с земным существованием, логично.

За время нашего небольшого путешествия я уже попривык к «энергетическому» зрению, которым нас одарил наш собакоголовый работодатель, и теперь удивленно рассматривал серое каменное и мрачноватое в обыденной жизни место. Сейчас мы стояли прямо перед неким перламутрово-серебристым куполом, сотканным из приглушенного звездного света или цветного газа галактических яслей. Внутри всё переливалось, медленно вращалось и пульсировало. Серебристая, гигантская, метров пятьдесят в диаметре труба возносилась над центральной, как мне показалось, частью кладбища и терялась где-то в стратосфере.

— Красиво, да? — Анубис тоже остановился и сложил руки на груди. — Это и есть главный и самый большой Аэропорт Парижа и окрестностей. Работает, правда, в основном, на отправку.

— Да? — выдохнула завороженная красотой этого зрелища Франсуаза. Она вытянула шею и поднялась на цыпочки, чтобы попытаться получше рассмотреть фантастическое зрелище.

— Отсюда не видно картины в целом, но, так как вы мои вынужденные гости… — Анубис достал папирус, щелчком развернул его прямо перед собой и на вытянутых руках навёл на светящийся купол. Потом двумя пальцами, как раньше, когда мы нос к носу столкнулись с Хароном, сдвинул изображение. Оно уменьшилось, а мы обнаружили себя висящими в паре километров над землей между двумя кучевыми облаками. Сразу же стало холодно и мокро, под одежду забрался ледяной ветер, зато открывшееся нам зрелище с лихвой компенсировало эти неудобства. Отсюда гигантский вихрь просматривался целиком. Истончаясь кверху, он словно колпаком накрывал Пер-Лашез и по форме напоминал блестящий пылесос из будущего.

— К-классная штука, — простучал я зубами.

— Что?

— Свиток этот.

— А, это? Это не свиток, — Анубис приблизил изображение, и мы с облегчением вернулись к главному входу на кладбище, — это — Ай-Пирус. Шестой. Последняя модель! — он гордо погладил свиток рукой, — аналог ваших планшетов. То есть, наоборот, конечно.

Мы миновали ворота и зашагали по центральной алее. В отличие от нашего слоя мира, это, обычно немноголюдное место, в астральной проекции больше напоминало растревоженный муравейник или биржу ценных бумаг, как её любят показывать в кино. Улицы Парижа по сравнению с ним были подобны Сахаре. Если за всё время следования нам встретилось не более сотни прохожих, то здесь всё бурлило и кипело, как в плавильном котле. Вокруг нас носились, плавали и летали уже привычные ауры людей, какие-то энергетические сгустки и непонятные сущности.

Мы постепенно поднимались вверх и через некоторое время зрение стало резче. Я уже без труда различал очертания памятников и надгробий, благо все они без исключения были цвета сырого камня. По некоторым из них, словно лава, стекали энергетические потоки; от других вверх тянулись разной толщины серебристые нити. Возле некоторых могил я заметил сущности с дымчато-серыми аурами, в которых отсутствовали любые оттенки красных и тёплых цветов, отчего они смотрелись более ровно и блёкло, чем у остальных.

— Это как раз и есть души перешагнувших порог, — проследил за моим взглядом Анубис, — тех, что ещё не покинули землю.

— А эти нити? — спросил я.

— Не хотелось бы читать лекций про ноосферу… — нехотя начал Анубис, — но если интересно… Всё живое на земле создает мыслеформы, которые живут в энергоинформационном поле. Некоторые мыслеформы с течением времени становятся самостоятельными. При поддержке извне, естественно. И вот когда вы, к примеру, читаете произведения Бальзака, вы отдаете ему и его творчеству часть внимания, то есть, энергии. Понятно?

Я кивнул головой.

— Соответственно за счёт неё и поддерживается её жизнь в энергоинформационном поле. Отсюда и видимая вами связь между местом упокоения и высшими сферами. Хочу подчеркнуть, что это выглядит именно так в этом астральном плане с существующим в нём количеством измерений. А так как на Пер-Лашез похоронено много выдающихся людей, не обделенных вниманием, таких связей здесь предостаточно. С некоторыми из них случается даже перебор.

Анубис указал на более толстую по сравнению с другими нить.

— Джим Моррисон. Рекордсмен, можно сказать. К тому же один из тех, у кого энергии столько, что может время от времени лично сюда являться. А поклонники его нам жить спокойно не дают. Порой прохода от них нету. На физическом плане поют, мусорят и ганджубасом дымят. А уж как накурятся, так и в астрале безобразят. Но сильны и талантливы, черти! Вон, в прошлом году двух серых стражей отловили, накурили и заставили петь «Light My Fire». Пришлось даже Гору вмешаться.

— Круто. А кто такие «серые стражи»? — спросил я.

— Скоро узнаете. Много информации сразу — это вредно. Как бы передозировка не случилась, — ответил Анубис и беспокойно завертел головой. Потом взял нас за плечи и затолкал за ближайший склеп.

— Так, стойте здесь и не высовывайтесь. Мне тут переговорить кое с кем надо.

Он резко свернул в боковую аллею и быстро зашагал навстречу высокой худой фигуре, как и он облаченной в дорогой египетский плащ.

Франсуаза тотчас отпихнула меня, выглянула из-за нашего каменного убежища и вытянула свою тощую шею.

— Помяни чёрта он и…

— Что? — полез я вслед за ней.

— Гор собственной персоной, — восхищенно выдохнула она.

— Я тоже это вижу? — я протёр глаза: не каждый день увидишь огромную, размером больше человеческой, голову сокола, водруженную на плечи двухметрового гиганта.

Мы затаили дыхание, а Франсуаза, забывшись, прижалась к моему плечу. Для меня исчезли и редкие посетители, и разнородные астральные сущности, и призраки умерших, и в наступившей тишине остались только мы и два древних бога, беседовавшие метрах в тридцати от нас. Неожиданный звук от принятого сообщения заставил меня дернуться всем телом. Франсуаза взвилась и, как кошка, отпрыгнула под защиту гранитного монумента.

В надежде получить информацию о своих вчерашних проделках, я открыл диалоговое окно и разочарованно сплюнул: это оказалось не что иное, как сообщение от оператора о моём отрицательном балансе. Теперь ещё и не позвонить. М-да… Я тяжело вздохнул и в очередной раз прошептал: «Мишель, Мишель…»

— Что, с утра не то фондю любовничку приготовил? — раздался едкий голос моей будущей напарницы.

— Ка… Что? — задохнулся от возмущения я. Потом сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и примирительно ответил:

— Мишель, хотя в общем-то это никого не касается, это не он, а она, — я почему-то бросил не ускользнувший от моей собеседницы взгляд на свою тёмно-коричневую в мелкий цветочек рубашку и постарался вложить в свой голос побольше уверенности. Получилось предательски напыщенно и фальшиво. Франсуаза сморщила носик и криво ухмыльнулась:

— Ну да. А ты — Джокер.

— Это ещё что значит?!

Видимо мой голос на этот раз прозвучал искренне, потому что она достала свой телефон, поставила камеру в режим селфи и поднесла к моему лицу.

Я посмотрел на своё отражение и ужаснулся: на моих губах горела ярко-красная, в стиле 50-х помада, они были стильно очерчены карандашом; глаза были подведены, ресницы накрашены, а голубые тени не оставляли сомнений в том, что их обладатель подошёл к вопросу макияжа тщательно и отнюдь не является дилетантом. Вкупе с пробившейся двухмиллиметровой щетиной зрелище представлялось завораживающе-мерзкое: хотя я и не обладал тонкими чертами лица Кончиты Вурст, но вполне мог бы сойти на воинствующего гомосека во главе парада в Барселоне или Мюнхене.

По всей вероятности это была безобидная шутка моих друзей после того, как у меня отключилась память. Вопрос состоял в другом: видела ли меня в таком виде Мишель? Судя по резкому охлаждению наших отношений, безусловно, да. Моя подруга при всех её положительных и богатых внешних данных, была особой прямолинейной; с чувством юмора её отношения как-то не сложились, и несмотря на всеобще навязываемую толерантность, она хоть и молча, но до зубовного скрежета ненавидела геев и трансвеститов. В этом отношении, насколько я мог понять из нашего недолгого знакомства, Мишель была схожа с Франсуазой, и я решил именно на ней потренировать на будущее свое красноречивое объяснение.

Минут пять я убеждал Франсуазу в своей абсолютной гетеросексуальности, попутно стирая влажными салфетками последствия буйного веселья моих сотоварищей. Потом перешёл к рассказу об «удачном» и насыщенном сверх меры выпускном и даже рассказал о предупреждении моего далёкого родителя.

— А-а, — протянула моя напарница, — понимаю: ты к тому же ещё и алкоголик…

Я устало закатил глаза и решил, что продолжу обелять своё доброе имя попозже. К какому выводу пришла Франсуаза пока было не ясно, но когда мы решили вновь высунуться из-за склепа и посмотреть, где Анубис, её взгляд потеплел, а в голосе как минимум не чувствовалось враждебности.

— В нашем полку прибыло.

Я проследил за её взглядом. Оказывается к Анубису и Гору присоединилось несколько сущностей. Позади Гора колыхались три высоченные, метра под три, закутанные до бровей в серые плащи с капюшонами фигуры. Мне подумалось, что скорее всего это были те самые пресловутые Серые стражи. Каждый из них был вооружён копьём, которое вместо наконечника завершалось Анком, отчего, правда, оно не казалось менее устрашающим. В позах читалась выправка и угрожающая напряжённость. Рядом с Анубисом застыла красивая по восточным меркам женщина с пышной прической и огромным украшением в виде скорпиона на голове. В какой-то момент мне показалось, что это смертоносное украшение шевелится, и я вопросительно уставился на Франсуазу.

— Видела?

— Видела, — с интересом и даже какой-то жадностью разглядывала новую гостью. — Серкет, богиня-покровительница живых и мёртвых. Больше, конечно, мёртвых. В контексте…

— Откуда ты знаешь? — спросил я и, заметив, что она окинула меня высокомерным взглядом, добавил:

— Я вот, например, без понятия.

— Я на историческом учусь, — ответила Франсуаза и потянула меня за руку, — скорпион, кстати, настоящий.

Видимо импровизированное собрание закончилось, потому что уже через минуту в нашем поле зрения возник встревоженный Анубис.

— Всё не так просто, — начал он с места в карьер, — сюда дилетантам лучше пока не соваться. Пойдёмте, первый день попрактикуетесь в другом месте.

Мы вопросительно переглянулись, но лишних вопросов задавать не стали.

Анубис смерил меня взглядом мою чистую посвежевшую физиономию и разочарованно вздохнул:

— А–а… А мне нравилось. На Рамзеса второго был похож.

Вот оно как. Оказывается Анубис молчал не ради того, чтобы выставить меня в дурном свете. Его просто замучила ностальгия.

Мы поднялись вверх, пару раз повернули и очутились перед зданием крематория.

— Так, — обратился к нам Анубис, — вы уже, надеюсь, научились различать представителей физического и первого тонкого мира?

Мы дружно кивнули головами.

— Кого бы вы сейчас не увидели, если это не живой человек, конечно, смотрите прямо сквозь него. Будто бы вы его в упор не видите. Я очень не хочу афишировать ваше появление в данный момент. Понятно?

— Понятно, — ответил я.

— А почему бы нам просто не отключить энергетическое зрение? — как мне показалось, с нотками ехидства, спросила Франсуаза.

— Хороший вопрос. Однако сейчас это не самый лучший вариант, — Анубис поморщился и щёлкнул зубами, будто ему в рот залетела муха. — Здесь всё слишком переплетено и взаимосвязано. Это будет заметно, как если бы я бросил камень в воду. Причём не камушек в озеро, а кирпич в лужу. Круги на воде дойдут до всех, в том числе и до тех, кому о вашем присутствии знать не обязательно. Вы должны выглядеть, как обычные посетители. И что бы не произошло, следовать за мной.

Потом помолчал и добавил:

— Но я очень надеюсь, что это излишние предосторожности.

Мы молча пожали плечами: по всей видимости у них тут свои дрязги и разборки. Как правильно было замечено ранее, «что вверху, то и внизу». И наоборот.

Как только мы переступили порог крематория меня обуяло чувство нереальности происходящего. Я никогда не был внутри, но мне не нужно было объяснять, что сейчас мы с Франсуазой находимся не в построенном людьми хотя бы и для весьма специфических целей сооружении, а в самом натуральном архитектурном парадоксе. И дело было даже не в энергетическом зрении. Отнюдь, создавалось впечатление, что мы размазаны в пятимерном пространстве или растянуты в струну внутри коллайдера, одновременно оставаясь вне его. Судя по тому, что нас на пару секунд поглотил серый туман, мы миновали Серых стражей, причём прошли сквозь них, хотя я всеми силами пытался увернуться и избежать контакта. Я машинально обернулся и вздрогнул. На грани видимости колыхались три пепельные похожие на удаляющийся смерч дымки: перспектива теперь оказалась искажена, и наиболее близкие предметы казались затерянными в пространстве, тогда как входная дверь, которую мы уже оставили далеко позади, изгибалась и нависала над нами, как волна над удачливым сёрфером.

Мы скручивались в спирали и бисером скакали по ступеням Пенроуза. Гладкий чёрный мрамор скользил мимо нас, сочился временем и влагой. Самые крупные капли вопреки закону тяготения устремлялись вверх и сплетались в серебристое кружево под потолком. Пахло грибами и музейным лаком, а меня всё чаще и чаще швыряло из стороны в сторону, но наш проводник был неумолим и каким-то чудом исхитрялся следовать по прямой в этом царстве геометрии Лобачевского.

Наконец Анубис остановился перед массивной дубовой дверью и двумя руками нажал на края. По поверхности заструились плазменные разряды, и через пару секунд она исчезла.

Мы вынырнули из бушевавшего позади хаоса и оказались в сравнительно нормальном пространстве, если, конечно, можно было назвать нормальным нечто среднее между теряющемся вдали и открытом всем ветрам коридоре и огромной площадью, обрамленной вереницами арок. Но во всяком случае стало легче дышать (или мы только-только начали нормально дышать, а до сего момента пребывали в некоем подобии анабиоза); я смог вернуть себе утраченную координацию движений, и пространственная перспектива вновь стала прежней.

— Могильная улица, — одной рукой Анубис обвел рукой, как бы охватывая пространство площади, а другой указал вдаль, где еле различимыми точками громоздились траурные постаменты.

Наши шаги не производили никаких звуков, но после этих осторожных слов мы с Франсуазой зачем-то пригнулись и втянули головы.

Через десяток метров справа возник проём, он будто резко выпрыгнул из-за угла, чтобы остановить нас. Из него дохнуло зноем и пыльным солнцем. Словно невидимая рука швырнула в коридор пригоршню горячего песка. Я протёр глаза и заглянул в колышущуюся чёрную арку и понял, что же на самом деле означает выражение «отвисла челюсть». Не более чем в пятистах метрах от нас посреди пустыни на фоне заслонившей собой небо пирамиды Хеопса торчал изъеденный временем сфинкс. Франсуаза замерла на месте. Я отчетливо видел, как под её тонкой кожей на шее запульсировала жилка, дыхание участилось, а глаза остекленели, будто она находилась в состоянии глубокого гипноза. Она сделала шаг вперед, но была остановлена Анубисом.

— Вам туда нельзя, — он покачал головой, как ребенка, взял Франсуазу за руку и повел нас вперед.

Голограмма? Червоточина в пространстве? Или просто оптическая иллюзия? Я уперся взглядом в широкую спину Анубиса и почти успокоился: если будет надо, сам всё объяснит. Он всегда всё разъясняет. Кстати, вот бы ещё понять, почему? Мы для него никто. В лучшем случае — наемные работники, которыми он и его «сослуживцы» затыкают дыры. Может быть, все не так просто и нам предстоит какая-то именно нам уготованная миссия?

Я гордо расправил плечи: приятно чувствовать себя избранным. Или… или нас наоборот должны принести в жертву? Древние боги народец ещё тот: у них не заржавеет. Да нет, глупость. Никакой угрозы я не чувствовал, а интуиция и чувство самосохранения меня ещё никогда не подводили. Реальность может оказаться более чем тривиальной: нас так подробно инструктируют просто для того, чтобы мы случайно чего-нибудь не напортачили.

Мои размышления прервал всполох света из очередного тёмного проёма. Теперь он находился слева, и из него на нас пахнуло мягкой сыростью, как в Париже в тёплый зимний день, когда снег тает, ещё не долетев до вымытого шампунем утреннего асфальта. Перед моим взором предстала огромная площадь с мавзолеем. Позади неё виднелась башня, увенчанная пятиконечной звездой. Красная площадь в Москве. А вот, чуть слева в отдалении собор Василия Блаженного. Не думая о последствиях, я протянул руку внутрь арки, и на мою ладонь упало несколько крупных снежинок, которые через пару секунд растаяли. Я лизнул руку: вода, как вода. Франсуаза застыла рядом со мной и переводила ошарашенный взгляд с меня на площадь и обратно.

Анубис, не обратив внимания на нашу заминку, шествовал дальше, и нам пришлось перейти на лёгкую рысцу, чтобы догнать его.

Интересно, что будет дальше?

Ответ не заставил себя ждать и через десяток метров открылось что-то вроде окна. Насколько хватало глаз на нереально яркой зеленой траве тянулись бесконечные ряды белых крестов. Над ними была натянута безмолвно звенящая струна. У меня затрещали волосы, словно я нахожусь под высоковольтной линией. Канада или Штаты, военное кладбище. Из арки словно изливалась щемящая неоконченность и продолжала нас преследовать с каким-то спокойным ожесточением.

Обескураженные мы шли дальше. Теперь, почувствовав вкус новых ощущений, я, не стесняясь, крутил головой в поисках нового объекта для наблюдений.

Через десяток шагов в легкой дымке справа я разглядел очертания сада камней. Несмотря на нечитаемость иероглифов сразу становилось понятно, что это не что иное, как чей-то фамильный склеп. В поле зрения появилась молодая женщина в розовом кимоно. Она наклонилась и что-то поставила к основанию постамента. Казалось, что до неё было настолько близко, что я машинально протянул руку и ощутил шелест шёлка на её спине; потом в мою ладонь вонзились нотки полузабытой боли и чистой мелодии, и я отдернул руку.

Мы уже достаточно далеко отошли от серых стражей, так как теперь Анубис заговорил в полный голос.

— Из каждого Аэропорта существует несколько ворот в другие, расположенные в самых разных точках земли. Может быть одно-два «окна», а может и полтора десятка. Здесь — двенадцать.

— Что-то вроде червоточин в пространстве-времени? — спросил я.

— Ну… с какой-то точки зрения… да. Только перемещение по ним не свободное, есть ряд ограничений и что-то вроде голографического пропуска, который выдается по необходимости в крайнем случае. Одним словом, «туристическая виза» здесь не катит. Впрочем, я вам и так слишком много рассказал. Кстати, — он резко обернулся и ощерился не самым приятным оскалом, — если кто-то вдруг попробует сунуться внутрь без разрешения или допуска, то его просто напросто дезинтегрирует.

— То есть, разложит на атомы?

Анубис бросил на меня печальный и укоряющий взгляд.

— На атомы? Не обольщайся, не крупнее бозонов Хиггса, — и вдруг встрепенувшись, добавил, — их у вас уже открыли?

Мы с Франсуазой хитро переглянулись, что можно было истолковать и так и так. Правда, у меня не было ни малейшего желания телепортироваться ни в Москву, ни в Оттаву. Но всё-таки было любопытно.

Наконец наш проводник замедлил шаг, принюхался и жестом пригласил нас следовать за ним. Сквозь узкую арку на нас грустно смотрел отживающий последние дни осени пасмурный день. На фоне нагромождённых в два этажа надгробий выделялся высокий крест, на котором вальяжно развалился большой серый кот. Если бы он не отвлёк моего внимания, я бы сразу узнал это место. Только переступив порог, мы оказались в маленьком пыльном помещении, которое напоминало нечто среднее между каморкой для швабр, заброшенным склепом и шлюзом космического корабля.

Указательным пальцем Анубис прочертил над головой полукруг, который тут же вспыхнул холодным синим огнём. Образовалось нечто вроде радуги, которая с каждой секундой расширялась и становилась ярче. Я понял, что сейчас случится что-то неординарное, вроде трансгрессии, но не успел додумать свою мысль до конца, как почувствовал толчок в спину.

На пару долгих секунд, за которые при желании можно было бы посмотреть и зарождение и смерть Вселенной, пространство и время сошли с ума, а потом нас вытолкнуло из арки под ослепительно голубое, как это бывает только на детских картинках, небо, прямо к подножию Далиды упивающейся лучами славы.

Теперь всё встало на свои места. Мы будем работать на кладбище Монмартр.

«Нет, ну куда катится этот мир? Пять пятьдесят за кебаб? Даром, что бульвар Клиши и разгар сезона. Но пять пятьдесят??»

Перед глазами до сих пор стояло улыбающиеся лицо продавца, который был до боли похож на Джина из диснеевского Аладдина. С детства хотел переспать с мультяшной принцессой Жасмин, поэтому и согласился расстаться с пятеркой за сомнительное удовольствие, от которого, по-моему у меня уже начиналась изжога.

«Чёртовы торгаши, совсем оборзели», — я сел на парапет, посмотрел на саднившую сквозь порванные джинсы рану, аккуратно дотронулся до наливавшейся синяком скулы и улыбнулся. Несмотря на плачевный внешний вид, я был доволен. Всё прошло более чем удачно.

— Хорош, злодей, — Франсуаза протянула мне мешочек со льдом, — одолжила в китайской забегаловке, — она ткнула большим пальцем себе за спину, куда-то в сторону рю Лепик.

Я приложил лёд к пламенеющей щеке и отдал ей второй кебаб. Она села рядом, разорвала промасленную бумагу и впилась зубами в хрустящий лаваш. Мы переглянулись и одновременно расхохотались.

— И всё-таки мы это сделали!

Солнце из последних сил цеплялось за крыши домов, и закат уже прощально махал нам рукой. Совсем скоро бульвар расцветится неоновыми вывесками секс-шопов и клубов, а владычица этого места завертит своими красными лопастями, зазывая публику побогаче и поглупее помусолить дрянное, но дорогое шампанское и поглазеть на полуголых красоток из восточной Европы. Что ж, сейчас я бы и от этого не отказался. Да, куда там. Рабочий день в самом разгаре. После того, как Анубис дал нам съесть шарики из какой-то травки, спать совсем не хотелось. Зато неплохо было бы привести в порядок свои мысли и перевести дух.

Не знаю как Франсуазе, а мне моё сегодняшнее утро виделось туманным и далёким, словно прошлая жизнь. И в страшном сне привидеться не могло, что попаду в подобную переделку и буду сопровождать воплощающиеся на земле души.

«Толи ещё будет», — услышал я голос у себя в голове и почувствовал, как мне в бок ткнулся упругий тёплый комок.

Вот и наш с Франсуазой помощник пожаловал. И где он шлялся, когда я вступил в неравную схватку в кафе? Впрочем, я давно заметил, что в стрессовых ситуациях он куда-то исчезает: ищи-свищи.

Впрочем, всё по порядку.

Когда после моментального перемещения между Пер-Лашез и кладбищем Монмартр, меня от перенесенной трансгрессии тошнило у ног Далиды, а Анубис участливо хлопал меня по спине, я и представить себе не мог, чем нам придется заниматься.

Мы уже порядком пообвыклись с новым невидимым в обычных обстоятельствах миром и со своим энергетическим зрением. Другое дело, что оставалась уйма вопросов, отвечать на которые, похоже, никто не торопился. Почему, к примеру, нас сначала повели на Пер Ла-Шез, вместо того, чтобы сразу отправиться сюда? Ведь по всему было видно, что сейчас Анубис изрядно спешил. Или о чём так напряженно он беседовал с Гором и Серкет и почему даже от них так хотел скрыть наше существование? И что это за странная история с забастовкой в астральном плане? Попахивает бредом или попросту дезинформацией для таких непосвященных, как мы.

К моменту перемещения на кладбище Монмартр я протрезвел, проникся моментом и более пристально начал приглядываться к Франсуазе. Поэтому вопросы личного характера, которые так мучили меня поначалу, отошли на второй план. Мишель, моя дорогая Мишель, которой в порыве страсти и твердокаменной эрекции я обычно клялся в вечной любви и верности, сейчас вспоминалась, будто в полузабытом сне. Даже черты лица проступали перед моим внутренним взором с трудом, словно были скрыты под слоем свежей краски, которой недовольный художник закрашивает неудачное творение. Франсуаза же, наоборот, сейчас была тем единственным мостиком, который соединял меня с внешним миром и, несмотря на безумие ситуации, в которой мы в данный момент находились, была тёплой и реальной, как земля под ногами. Странное ощущение: я словно сросся с ней всеми своими нервами и чувствовал, как при её приближении по моей коже начинают бегать электрические разряды. Наверное, случись нам сейчас расстаться, я бы сошёл с ума, я знал это абсолютно точно, но пока ещё не отдавал себе отчёта: было ли это началом влюбленности либо тривиальным стремлением подсознания найти точку опоры.

Сразу после того, как я маленько оклемался, Анубис повел нас куда-то вглубь кладбища. Там он передал нас на попечение богини Маат, которая со вселенским терпением попыталась нам втолковать основы устройства Аэропорта, а сам усвистал в неизвестном направлении, только и сказав, что вернётся в самый нужный момент.

Не знаю как моя спутница, но лично я ощутил здесь укол моему самолюбию. На этой лекции мы оказались далеко не единственными «вольнослушателями».

Из представителей мира живых сразу обратили на себя внимание толстячок с усами ниточкой и две собаки с подозрительно умными глазами. Несмотря на важность момента и демонстративно молчащую Маат, я попытался было с ним заговорить, но тот моментально вспотел, сделал «страшные глаза» и исподтишка показал на нечто, колыхавшееся между ним и нами. В отличие от нашего представительного и даже слегка франтоватого Анубиса, его покровитель больше всего напоминал снулую рыбу в капюшоне и внушал интуитивное отторжение и страх.

Кроме теплокровных богине истины и вселенской гармонии собрались внимать полупрозрачный студент-хиппи и супружеская чета, судя по одежде, застрявшая на земле с времён Реставрации. По всей видимости мы не вызвали у них никакого интереса: они лишь скользнули по нам равнодушными взглядами и устремили глаза на крылатую богиню. Скорее всего Анубис не врал: персонала не хватает, и приходится подтягивать не только живых с «обострёнными чувствами», но и призраков или застрявших между мирами.

Аудиторией нам служила ниша в живой изгороди в еврейской части кладбища, а скамейкой нагретая солнцем плита могилы Ицхака Гецульда.

Не знаю почему, но мне вдруг до посинения захотелось общаться. Я поднял палец в надежде выведать у Маат причины и детали загадочной забастовки, но после того как Франсуаза чувствительно ткнула меня под ребра, нашел в себе силы заткнуться и приготовиться слушать. Вряд ли я смогу передать всё, о чём нам поведала Маат; это сложно, да и разжевывать информацию она не стремилась, но в общих чертах получалось следующее.

Сфера нашей деятельности на данный момент — это воплощающиеся души, и здесь важно следующее: всё (во всяком случае многое) зависит от степени свободы в выборе текущей инкарнации. А она в свою очередь напрямую зависит от ранее наработанной кармы. Ничего принципиально нового: когда-то под влиянием одной из своих пассий я почитывал Блаватскую и что-то такое помнил.

Дальше получалось следующее. Те души, у кого степень свободы невысокая, а точнее, близка к нулю, как собственно у подавляющего числа гомо сапиенс и домашних животных, в ожидании момента совокупления своих будущих родителей, когда их «затягивает» через туннель, коротают время в «зале ожидания» или «канале рождения». Это как больше нравится. Могли они покидать своё временное пристанище или нет, я так не понял, а переспросить, памятуя об остром локотке Франсуазы, побоялся.

Те же, у кого степень свободы больше, имеют выбор между несколькими будущими семьями, обычно тремя, конечно, в пределах наработанной кармы и с учётом стоящих перед ней на данное воплощение задач. Как только такая душа появляется в аэропорту и соприкасается с земными реалиями астрального плана, на неё лавиной накатывает огромное количество информации, эмоций и энергии.

Маат насколько могла попыталась нам растолковать то, как и чем ощущает окружающее вновь прибывшая душа, но из этого ничего не получилось. Даже академичная Франсуаза к моему вящему удовольствию наморщила свой мраморный лобик и печально потупила глаза. Что ж поделать: настолько тонкую материю можно воспринимать только покинув свою бренную оболочку. С трудом я уяснил для себя лишь то, что эти три месяца до зачатия пролетают для неё невероятно быстро, и весь мир представляет собой лишь калейдоскоп из вспышек и пятен, из которого вычленяется только момент выбора и «осознания» (если, конечно, так можно выразиться) своих будущих родителей.

В нашу основную задачу как раз и входило «отбуксировать» представителя тонкого мира по трём адресам, для того, чтобы он сам выбрал себе пару и место для воплощения. С большой натяжкой это напоминало, как если бы вы шли с воздушным шариком, только вместо привычной веревочки держали в руке ту самую знаменитую серебристую нить, которая своим свободным концом терялась где-то в бесконечности, а вместо сиреневого дельфина или Микки-Мауса, от пролетающих энергетических потоков и заурядного любопытства, как рыба поплавок, вас дёргал полупрозрачный человеческий фантом соответствующий возрасту 25—27 лет.

Если всё было нормально, то нам ничего не оставалось, как «передать» новобранца на попечение эгрегора выбранной пары; только не спрашивайте меня, как это происходило: для нас, живых, это был сон внутри сна внутри сна внутри сна, и только чувство правильности происходящего, выполненного долга и довольная ухмылка приставленного к нам «контролёра» (о нём речь пойдёт позже) сигнализировали о том, что с задачей мы справились.

Где-то через три месяца по нашим меркам произойдёт то, что должно произойти, и что является одновременно одним из самых великих таинств и самых острых удовольствий в нашей жизни, и ничто (или почти ничто) не могло этому помешать: теперь за плечами будущих родителей стояла с каждым днём всё набирающая силу и обрастающая связями душа, которая теперь сама являлась их Ангелом-хранителем. (Маат что-то ещё говорила про генетическое расположение и соответствие, но я ничего не запомнил, потому что с помощью ударов ладонью пытался реанимировать разряженный аккумулятор сотового, чтобы всё-таки отослать сообщение Мишель).

Но иногда возникают проблемы.

К примеру, если будущие родители друг с другом попросту не знакомы. Или должны были познакомиться, но что-то или кто-то этому мешает. Это было уже серьёзней. Бывали проблемы и пострашней. Кто-то из двоих, затянутый в воронку индуцированного перехода другими людьми, должен погибнуть. Вот тогда нужно попотеть и приложить для устранения проблемы серьёзные усилия. В противном случае душа могла застрять «между небом и землей» на неопределенный срок, а это было чревато тем, что её, неопытную и неокрепшую, приберут к рукам темные сущности, которых, по словам богини, несмотря на постоянные чистки астрала, хватало с избытком. Особенно сейчас, когда в результате известных коллизий многие вынуждены заниматься не своим делом и рук попросту не хватает.

Вот так, хоть и временно, мы стали «создателями случайностей». Работка посложней, нежели тупо колесить по Парижу в поисках нужных адресов, но и без сомнения поинтересней. Особо серьёзных случаев нам, конечно, не поручали, но и без эксцессов всё-таки не обходилось. Как, к примеру, сейчас.

Я приложил лёд к опухшей челюсти и усмехнулся. Бывает же такое! Я не отношу себя к категории смельчаков и героев; могу быть храбрым, но скорее от страха, чем от природы, но сейчас меня переполняла гордость от удачного исхода дела и, особенно, от заботы, которой меня окружила моя напарница. К тому же, не каждый день суждено выступать в роли ангела-хранителя и исправлять ошибки судьбы.

Дело было так. Наше очередное задание должно было мирно закончиться в кафе «Две мельницы», что рядом с площадью Бланш, перепоручением одной из душ только что познакомившейся паре студентов. Всё просто и безыскусно, только вот незадача: зайдя в кафе и с помощью энергетического зрения обшарив все уголки и закоулки, пары как таковой мы не обнаружили. Нет, конечно, по отдельности гражданка Адель и гражданин Андрэ имелись, но пока они не имели ни малейшего понятия о том, что через три месяца будут пылать от страсти в объятиях друг друга, позабыв о контрацепции, социальных неурядицах и планах будущее.

Время знакомства (а оно должно было состояться именно здесь и сейчас, о чём у нас имелась доподлинная информация из «высших сфер») подошло, и счёт шёл уже не на минуты, а на секунды. «Кармические диспетчеры» в данном случае не стали заморачиваться и напрягать воображение, а просто-напросто запрограммировали стандартное пролитие молочного коктейля вышеозначенным гражданином на футболку с принтом беременной Моники Беллуччи вышеозначенной гражданки. И всё бы ничего, но с координацией движений у будущего отца семейства оказалось более чем в порядке и, оступившись, он сохранил не только своё равновесие, но и временную целомудренность своей будущей спутницы.

За наносекунды я принял решение. Сам не ожидал от себя такой быстроты и реакции, но в тот момент, когда Андрэ поравнялся со столиком и уже грозил миновать его, я что есть мочи бросился вперед и с такой силой врезался в него, что его развернуло на сто восемьдесят градусов, и на Адель оказался не только молочный коктейль, но и всё содержимое столика, за которым она сидела с подругами. В этот момент я испытал огромное облегчение: быть может я и перестарался, но знакомство и все вытекающие из него события были обеспечены. Пришлось, правда, поплатиться за свою инициативу: ни в каких источниках не было ни слова ни про нрав, ни про то, что щупленький на вид студент имел шестой дан по карате, и его тело автоматически среагировало на угрозу. Поэтому кульминацией инцидента стал не завораживающий по красоте фонтан белой пены, а мой, не менее впечатляющий кульбит после маваши гери. После чего, конечно, последовали выяснения, извинения и прочая чепуха, до которой мне уже не было дела. Знакомство состоялось, и я быстро ретировался, чтобы перевести дух.

О причинах произошедшего я начал задумываться немного позже. Была ли это недоработка «службы кармических диспетчеров» или простая случайность, а может быть — заранее подтасованная информация для того, чтобы посмотреть, как мы поведём себя в стрессовой ситуации, но одно мне врезалось в память очень отчётливо: в тот момент, когда я покидал кафе и обернулся, чтобы убедиться, что у нашей пары всё в порядке, на самой границе зрения я заметил бестелесную черную тень, метнувшуюся в глубину зала. Я вспомнил об этом спустя несколько часов, и то под влиянием совершенно неожиданных и экстремальных событий. Сейчас же мои мысли плавно спустились из головы в район нижней чакры под влиянием о чем-то замечтавшейся Франсуазы, которая расслабилась и прижалась ко мне своим тёплым упругим бедром.

Справа от меня монотонно и довольно урчал выданный нам Анубисом помощник. Впрочем, обо всём по порядку.

Как оказалось, лекция у Маат оказалась не единственным испытанием для моего измученного вчерашними возлияниями мозга.

Сразу после неё без единой секунды перерыва состоялся экспресс-курс Мастера Судеб, в роли которого выступал престранный субъект, больше всего похожий на средневекового алхимика. Он был стар, сутул, от него пахло луковым супом, а его лицо, еле различимое под низко надвинутым капюшоном, утопало в морщинах.

Краткий курс астрологии и хиромантии занял не более получаса. Сам процесс представлял собой нечто среднее между сеансом гипноза и обучением Нео в «Матрице». Минут десять наш алхимик что-то бормотал себе под нос на латыни, нимало не интересуясь, слушает его кто-нибудь или нет, потом обошёл всех по очереди, касаясь посохом лба. Когда очередь дошла до меня, я словно внутренним взором увидел всполохи информации, пронзающие мой мозг. Ощущение оказалось новым и не поддающимся описанию; не знаю, вырос ли мой IQ хоть на пункт, но теперь я был на сто процентов уверен, что, будь мне на то надобность, чужая ладонь не будет представлять для меня ни малейшего затруднения.

По окончании занятия я хотел проверить свои новые знания на Франсуазе, но не тут-то было. Откуда ни возьмись материализовался Анубис и потащил нас за ближайший склеп. (Не перестаю удивляться, каким образом он при таком огромном росте и габаритах в целом, умудрялся тихо и незаметно возникать практически у меня под носом). Там он и представил нам (хотя по всему получалось, что представил нас) нашего сопровождающего или контролёра или чёрт ещё знает как его ещё назвать.

Я бросил недоверчивый взгляд на кота и переглянулся с Франсуазой. Это был огромный серый в полоску разбойник с рваным ухом и недобрым взглядом.

— Прошу любить и жаловать, — раздался бодрый голос Анубиса, — будете вместе работать. Франсуаза, Гийом, — представил он нас коту-хулигану, — Жанвальжан. Если провести аналогию с вашим миром, кто-то вроде «визового офицера».

— Жанвальжан, — тихо промямлил я, в то время, как невидимые пальцы вяло, бесшумно и безрезультатно перебирали картотеку в моём мозгу.

— «Отверженные», Виктор Гюго, — подсказала Франсуаза, — один из главных героев.

— Жанвальжан. В одно слово, — сурово и холодно отрезал кот, потом, поколебавшись, добавил, — издержки прошлых воплощений.

Что он имел в виду мы так и не поняли. Он присел на задние лапы, будто изготовившись к прыжку, в его тоне и взгляде читалось явное неудовольствие оттого, что ему предстоит работать с желторотыми практикантами.

Воцарилась тишина, и в атмосфере зазвенело напряжение, которое поспешил разрядить Анубис.

— Коты в принципе, а наши профессионалы и подавно, без всякого энергетического зрения без труда видят в двух мирах. Кроме того способны различать замаскированных тёмных астральных сущностей. В свою очередь Франсуаза и Гийом, — любезно обратился он к Жанвальжану, — местные, из плоти и крови, что даёт им некотором роде неоспоримое преимущество.

Я снова не понял, какое здесь у нас может быть преимущество. Зато меня посетила неожиданная мысль. Ведь, черт дери, по всему видно, что этот старый боевой котяра также как и мы вынужден заниматься не своим делом, а грозный бог, которому подвластны все, покидающие земной чертог, выступает в роли посредника и чуть ли не уговаривает и лебезит перед теми, кто явно ниже его по рангу. М-да, видимо кто-то здесь изрядно накуролесил.

Вот так в напряженном ожидании презрения и насмешек, мы познакомились с Жанвальжаном. При более близком общении он оказался не таким уж неприступным, как ему хотелось это подчеркнуть при нашем первом знакомстве. По сути я оказался прав. Чуть позже он рассказал, что из-за этой гребаной забастовки он лишился своего напарника и вынужден работать не в своём департаменте.

Жанвальжан не очень-то хотел распространяться на тему внутренних дел Аэропорта, но совершенно неожиданно не устоял перед чарами Франсуазы; позволил даже подержать себя на руках (что по словам Анубиса было делом неслыханным, чудом, вроде того, как Моисей раздвинул воды Черного моря).

Из его туманных объяснений и недомолвок я понял, что прежним его напарником был какой-то беспокойный дух, загробных дел мастер и профессионал (чем и заслужил искреннее уважение Жанвальжана), но в данный момент без места упокоения, потому что по собственной инициативе, будучи неизлечимо больным, подвергся незаконной пока во Франции эвтаназии. Суд Осириса так и не смог вынести внятное решение о статусе неприкаянного. Самоубийцей тот в прямом смысле не был, а дальше… А дальше напарник Жанвальжана вместо того, чтобы тихо потусить где-нибудь в замке на берегу Луары в виде домашнего духа, привидения или полтергейста, принялся истово отстаивать своё право, самому решать свою судьбу в сложившихся обстоятельствах. Если бы не его настойчивость и упрямство, то через пару сотен лет о нём бы попросту забыли, и он смог бы отправиться в очередное воплощение с энтузиазмом и чистой совестью. Но нет, он взбаламутил всё и вся, после чего начались судебные коллизии, дошедшие до самых высших инстанций, которые тянулись и по сей день. Теперь в ладью Харона путь ему был заказан, равно как и на встречу с Великим Архитектором для определения следующей инкарнации. Таким образом Неприкаянный, а именно так его и называло большинство сослуживцев, оказался в ситуации, когда должен был работать неопределенное время (что в самом плохом случае означало не что иное, как вечность) в одной из служб вместе в Жанвальжаном.

— Его, конечно, это не устраивало. Ладно лет пятьдесят, ну, сто, но он всегда хотел в систему Сириуса, — Жанвальжан от воспоминаний погрустнел и время от времени принимался вылизывать коричневые полоски на своей шкурке, которые придавали ему сходство с мохнатой форелью, — и когда грянула забастовка, он, не задумываясь к ней присоединился.

— Ну а… — начал было я.

— Ну а я в эти игры давно не играю. Начиная с позапрошлого воплощения.

Я глубоко засомневался, что кот, нет, даже котище, потрепанный судьбой и, судя по внешнему виду, не чурающийся хорошей потасовки, вот так, тихо-мирно пропустит подобное событие, а вместо этого усядется у камина с вязанием и кружкой глинтвейна. Что-то здесь было не так.

Я поднял брови и только собрался задать прямой вопрос, но Жанвальжан опередил меня.

— Никакие социальные потрясения, будь-то стачка, забастовка или даже демонстрация меня не интересуют. Посильное участие в Великой французской революции надолго отбивает к этому охоту.

— А как же революционная романтика, идеи? Свобода, равенство, братство, наконец?

— Вы, молодой человек, если хотите, можете попробовать, — поморщился кот, — а я как-нибудь обойдусь. Гильотина, знаете, пренеприятнейшая штука, скажу я вам. Хотя справедливости ради стоит признать, что всё происходит довольно быстро.