Ночь с 8 на 9 июля 1942 года в окрестностях поселка Аджимушкай под Керчью, выдалась необычайно тихой и не предвещающей никаких тревог. С моря дует прохладный ветер, мягко колышутся травы, убаюкивая, стрекочут сверчки, пряный степной запах кружит голову. В немецких окопах охранения на окраине поселка тихо разговаривают два солдата пулеметного расчета, внимательно наблюдая за местностью.

— Хорошо сегодня, тихо… Звезды как у нас, в Баварии! — лениво потягивается тучный военный в форме ефрейтора.

— Еще 35 минут до смены, хочу спать! — отзывается рядовой, очевидно настроенный не в романтическом ключе своего напарника. — Не нравится мне это место… Пейзаж унылый, похоронный какой-то… Проклятое оно.

— Брось, Вилли, война везде одинакова, где бы мы ни были Польша, Чехия, все одно.

— Нет Отто, здесь все другое. И во всей этой России, и здесь особенно.

— Не хандри, дружище, перебьем мы их всех! Это вопрос времени. Или сами сдохнут с голоду в катакомбах.

— Дело не в них… Там под землей, в глубине что-то Ужасное, я это чувствую. Как они там сидят, не представляю! Я никогда не боялся, ты знаешь… А здесь лихорадит как в адском пламени!

— На хлебни коньяку, полегчает, — Отто протягивает блеснувшую фляжку.

Не надо, — Вилли отстраняет руку товарища, — там что-то есть, слышишь шорох?

— После вчерашних взрывов они не сунутся сегодня точно, — уверенно говорит ефрейтор.

— Отто дай ракету!

— Ну если это тебя успокоит…

Отто некоторое время возится в окопе, и… шипящей змеей темное небо распарывает ракета, зависая и освещая колышущуюся редким кустарником степь, изрытую воронками взрывов.

— Ну что? Убедился? Нет никого…

Ефрейтор опускает приклад пулемета на бруствер.

— Хочешь очередь дам для успокоения? — улыбается Отто, -Ты просто устал Вилли, все здесь уже на нервах, скоро отдохнешь… У тебя отпуск через неделю, везунчик. Увидишь своих, Аделию обнимешь…

Через какое-то время ракета затухает, опять опускается мгла и глубокая тишина нарушается только баюкающими трелями сверчков…

Отсветы прожекторов на вышках призрачно освещают рваный ландшафт.

Отто, там какая-то тень!

— Где?

— Влево от того бугра…

— Там минное поле.

— Гляди вон там! —

— Нет… все чисто. Там еще наши «секреты» впереди, смотри они в порядке, успокойся уже…

Вилли со вздохом садится.

— Умотал ты меня за эту ночь… — Отто откидывается на стенку окопа, еще раз оглядывая все вокруг, — у меня на них нюх, а сегодня все будет очень даже хорошо!

В траншее раздается невнятный шорох, как будто кто-то ворочается.

— Только не заводи свою заунывную, это наверно Ганс раньше времени пришел, с вами не соскучишься. Вилли чего ты там?

Рядовой встает, направляется повернуть за угол, но вдруг словно натыкается на невидимую преграду…

— Эй, Вилли, да что ты там?

Напарник качается, и грузно падает лицом вниз. Из темноты вырастает фигура в грязной изорванной форме…

Отто цепенеет на пару секунд и тянется к карабину. Но сверху на него обрушивается что-то бесформенное темное и тяжелое…

Спящий поселок озаряется сначала вспышками выстрелов и разрывами гранат.

Потом огромными кострами начинают полыхать дома, где располагаются казармы фашистского гарнизона.

В минуты тихая идиллия ночи превращается в мистерию огненного хаоса и мечущихся теней.

Упорные перестрелки, разрезают плоть тьмы, перерастают в короткие отчаянные рукопашные схватки… Силуэты сражающихся людей кажутся призрачными, появляясь и исчезая в пекле боя…

В здании бывшей школы, где располагается немецкий штаб, в полутемном помещении, несколько советских солдат связывают пленных. Два старших командира, пристально смотрят в окно, держа в руках оружие на изготовке.

Один, вместо фуражки, в кубанке, лихо заломленной набок, изредка, чуть улыбаясь, воодушевленно поглядывает на результат схватки. На полу лежат несколько трупов в немецкой форме.

В комнату входит высокий командир, с автоматом ППШ-а наперевес, в сопровождении разгоряченных от боя, красноармейцев. Он на ходу расстегивает ремешок каски, снимает ее и кладет на стол. В полутьме, тускло блестят стекла пенсне… Он окидывает всех усталым, но острым взглядом.

— Кто вы есть такой? — вскидывает голову связанный обер-лейтенант, произнося на ломанном русском, — Что происходит?

— Кто я? — поворачивается командир и с легкой улыбкой декламирует на чистом немецком:

— Ich — Oberst Pavel jagunov, Kommandant der unterirdischen Garnison der ajimushkai kamenolomen… Ihre Zeit ist vorbei, meine Herren!

(- Я — полковник Павел Ягунов, командир подземного гарнизона Аджимушкайских каменоломен…

Ваше время кончилось, господа!)

Часть 1. Огненный закат…

Глава 1

Крымфронт, расположение 24 танкового полка Красной Армии.

В высоком чистом весеннем небе проплывают редкие облака. Солнце благодатно согревает лучами пробуждающуюся зеленью и цветами землю. С моря дует свежий прохладный ветер. В воздухе словно парит незримая гармония. Кажется расцветает сама душа окружающего мира.

У стоящих рядами танков видны заметны группы бойцов — одни беседуют, сидя в траве, другие возятся с ремонтом… Обычная атмосфера воинской части, на коротком фронтовом отдыхе.

Из-под днища одного из танков выныривает статный усатый сержант лет сорока с чумазым лицом:

— Лешка, дай ключ на двадцать, тряпку, масло… и молоток!

— Сейчас, я мигом! — молодой танкист бросается к открытому ящику с инвентарем.

Раздаются удары по металлу и скрип, глухая возня перемежающаяся с бурчащим матом.

Один из стоящих чуть поодаль, с лейтенантскими нашивками кивает головой в сторону приближающегося командира небольшого роста, но шагающего размашисто и властно.

— Наш идет… Ну- как все подтянулись!

Механик высовывается из под нависшей брони, поворачивает голову, внимательно смотрит что-то соображает, потом тихо бурчит в густые запачканные усы:

— Дело дрянь! Видать, ничего не вышло…

— Ты как определяешь, Матвеич? — удивляется лейтенант, — На таком то расстоянии? И что за дело такое?

— Сейчас сам все узнаешь, — сержант откладывает инструменты в сторону, вылезает из-под танка, потягивается и медленно вытирает руки, — с ремонтом пока обождем. Там ерунда осталась! Тормоза отрегулировать и всю трансмиссию еще раз проверить! Сейчас я думаю, интересно будет…

Как узнаю, говоришь? Я с Григорием Михайловичем Бурминым шесть лет вместе. Бок о бок… Мы с ним такого хлебнули и повидали, что вам молодым и не снилось! И Испания в 38-м, и Халхин-Гол, и Иран в прошлом году! Такие бои прошли, что ни чета этой возне на Крымском фронте…. На Халхин-Голе земля горела так, что казалось сам ад разверся! До сих пор удивляюсь, как мы там не расплавились в нашей броне. Так что я по одному взмаху руки и повороту головы уже знаю, что на душе моего любимого командира и боевого товарища!

— Ну что ж, посмотрим, — выдыхает лейтенант, — что ты нам нагадал!

— Что там можно угадать? — пожимает плечами молодой танкист, — Все как всегда, обычная походка. Мы комполка видим почти каждый день и уже не один бой с ним у нас за плечами…

— Это как читать между строк, Алексей! — поясняет механик, — Боекомплект потом пересчитай… Не забудь!

Подходит Бурмин, со снятым планшетом в руке, в распахнутом плаще и глубоко надвинутой на лоб фуражке. Все вытягиваются в приветствии.

— Здравия желаю товарищ комполка! Личный состав занят подготовкой к предстоящей операции, согласно распорядку дня! — рапортует лейтенант, — Никаких нарушений и происшествий нет! Докладывает лейтенант…

— Да, вольно уже…

По лицу Бурмина видно, что он в крайнем раздражении.

— Как сходил, Григорий Михайлович? — спрашивает механик, — Что-то удалось?

— Как-как… Хреново! Там у них в штабе все как на подбор. Козловские прихвостни. Один Черняк чего стоит! Сидят как бабы на базаре, только сплетни о друг друге и перетирают… А до реальных вещей и дела нет! И дальше себя ничего не видят. Не повезло, Мехлис где-то на позициях, я его не застал, он бы прислушался! А эта стая пингвинов ни к чему не пригодна… Я уже это понял.

— А что вы хотели им предложить? — спрашивает лейтенант, — Если это не секретная информация?

— Создание глубокой эшелонированной обороны в тылу, пока еще не поздно, или хотя бы отвод одной армии ближе к Керчи, к Турецкому валу для хорошего маневра в случае контратаки немцев. Да и для наступления было бы гораздо лучше. Мы же все сбиты в кучу на передовой, как стая грачей на морозе! Видано ли такое….

— И что ответили? — задумчиво спрашивает механик, — Хоть к чему-то прислушались?

— Да куда там! Они же все у нас стратеги, мать их… Из блиндажей своих штабных не высовываются, сидят за картами, мечтают как монахиня о крепком конюхе, гадают на кофейной гуще. Не штаб армейский, а какой-то притон мелкобуржуазный… Что у нас творится, мы еще прежняя Красная Армия или кто? Я Гражданскую помню, как мы в атаки ходили, и командиры были всегда рядом с нами, боевые, настоящие! Все вместе в окопах делили… Что вообще с армией происходит?

— Что говорят, товарищ комполка? — с любопытством подвигается ближе лейтенант.

— А говорят, лейтенант, что все ли с вами в порядке, товарищ Бурмин? — ироничным тоном пародирует Бурмин — « …Как Вы, железный несгибаемый танкист, известный своей отчаянной храбростью командир, про которого пишут в газетах, чуть ли не герой Крымфронта и пример для подражания, можете говорить о строительстве укреплений в тылу, рытье окопов полного профиля и военном усилении тыла? Что это за пораженческие настроения? Вы не верите в успех нашего наступления? Как это все понимать?» Ну и дальше в таком духе… Бессмысленная болтовня на тему предстоящих планов выступления!

— И на этом все? — спрашивает механик, — Или все же что дельное было?

— Нет, — тяжело вздыхает Бурмин, — еще кое-что. Главное резюме они вывели. Намекнули. Что если еще раз приду с подобным докладом куда-нибудь, в штаб другой армии, или прямо в управление фронтом, сообщат в особый отдел. «Изменческие посылы» им не нужны. А только отважные командиры, которые поведут за собой в бой!

— Что за бред… — теребит усы механик, — Это тебе-то такое говорить!

— Так, может зря тревожитесь, товарищ комполка? — пытается подбодрить молодой танкист, — У нас целых три армии стоят на Акмонайском перешейке! Сомнем гада фашистского и погоним до Севастополя! Очистим Крым от заразы нацистской…

— Вопрос в том, мой юный друг, Как они стоят! — щурится на солнце Бурмин снимая фуражку и присаживаясь на борт танка, — И все это количество людей и техники может превратиться в один огромный костер! 51-я, 47-я и наша 44-я стянуты на передовую не то, что халатно и бездарно, я бы сказал преступно. Кучность не поддается осмыслению. Дивизии занимают участки шириной до 2 километров, а иногда — и 500 метров. Всего! Резервы находятся в непосредственной близости от передовых частей. Прижаты до невозможности. Фактически в качестве резерва, достаточно удаленного от передовой линии, может быть использована одна стрелковая и одна кавалерийская дивизии. Но этого нет! Остальные части, в том числе тяжелая артиллерия, стиснуты в одну линию на 27-километровом фронте в условиях открытой местности. Невообразимая глупость! Всю штатную артиллерию даже резервных дивизий изъяли для усиления переднего края. Все вперед! Даже пушки… Вторая полоса обороны есть только лишь на правом фланге фронта. Пункты управления армейскими частями расположены в самоубийственной близости к переднему краю и в случае прорыва противника неизбежно попадут под удары немецкой артиллерии. Противотанковых резервов нет вообще! Ни один из рубежей в глубине Керченского полуострова не подготовлен к обороне: ни армейский тыловой рубеж, ни Турецкий вал, ни керченские оборонительные обводы. Один решительный удар — и все рухнет! Полетит к черту…

Не оборудована в инженерном отношении даже главная полоса. Она вся состоит из отдельных стрелковых ячеек, окопчиков, землянок, разбросанных безо всякой системы и не связанных между собой ходами сообщения. Противопехотные и противотанковые заграждения не отвечают надлежащим требованиям. Не организована система артиллерийского огня, одни дивизионы и батареи открывают огонь с большим запозданием, другие не имеют подготовительных данных. Я это видел, и уже с этим сталкивался не раз… При этом запасных позиций нет, а основные видны невооруженным глазом. Просто бесподобно!

Нам еще как-то везет. Или немец просто затаился и ждет удобного момента. Хотя тут и так все предельно ясно и видно. Маскировки никакой! Артиллерийские батареи торчат как деревья в степи! Все доты как огромные грибы повылазили. А местонахождение пехотных частей определить и вовсе не трудно — достаточно взять хороший бинокль. Немецкая разведка по-моему переживает свои счастливые дни… Я такого тактического безобразия не видел нигде! Невольно Иран вспоминаю и свой 108 полк! Как там все было грамотно и четко сработано, — взаимодействие всех частей, от разведки и погранчастей до наших танков и тыла! Идеально. За неделю Иран взяли! Огромную страну со сложнейшей горной местностью. А тут… Какая-то Сорочинская ярмарка! Один на другого наезжает, над третьим висит… Перед всеми бахваляется! Все толпой топчутся на месте, как на вокзале в ожидании поезда… Скорей бы мчаться вперед! В наступление… Один серьезный обстрел или налет авиации и будут горы трупов, при такой плотности размещения войск.

А там, — гневно взмахивает рукой Бурмин и показывает пальцем на запад, — не кто-нибудь, а сам Эрих фон Манштейн! Зверь матерый и хитрый, не сравнимый с нашими Козловым и Черняком! Это один из лучших стратегов Вермахта! Я изучал его тактику, это настоящий талант, человек совершенно непредсказуемый, склонен к нестандартным, даже авантюрным ходам. Что несвойственно немцам. Его излюбленный прием — удар серпом. Он его применял во Франции! И страна пала к его ногам… И сейчас, я уверен, он не будет сидеть и ждать нашего победоносного наступления, а придумает что-нибудь в своем изворотливо сатанинском духе!

— Может все обойдется? — робко произносит лейтенант, — Ведь при всех недостатках построения наших войск, мы не ставим целью оборону, а в наступательном отношении у нас никаких промахов нет — и нас много и если эта армейская лавина сдвинется, то там пожалуй и сам Манштейн не устоит, пойдет ко дну…

— Может и обойдется… — хмуро усмехается Бурмин, — сказала девица после первой бурной ночи! А может все и разразится громом…

— Сила то у нас немалая! — поддерживает лейтенанта молодой танкист, — Говорят, что даже фрицев превосходим…

— По данным разведки, соотношения сил примерно равны. Только немцы затаились и что-то готовят, я это просто нутром чую… А мы кричим и машем флагами! Вместо того, чтобы трезво оценить ситуацию. Ну что, Матвеич! Как наш ретивый жеребчик? Еще бегает? — похлопывает по корпусу танка Бурмин, — В бою не споткнется?

— Никак нет, Григорий Михайлович! Я его подковал надежно… Будет бежать как арабский скакун, только ветер в ушах будет свистеть! Кое-какие неполадки были после последнего боя, но я все устранил. Рулевое подтянул, гусеницы мы с Лешкой подлатали, фрикционы проверил, коробку передач почистил. Будет вальсировать как мадмуазель на балу.

— Отлично, — впервые за день задумчиво улыбается Бурмин, — значит не все еще так плохо…

— Так что ж нам делать, из того что вы сказали, товарищ комполка? — хлопает глазами молодой танкист.

— Что делать? — мрачно шутит Бурмин, — Уповать на архангела Михаила! И псалтирь читать до утра… Воевать как и прежде, с полной отдачей! А там уже поглядим… И осмотреть все машины, чтоб работали как часы! К вечеру сам проверю! Вон пример с Матвеича берите! Он от танка не отходит… Как любимого коня все гладит и начесывает, чтобы в бою не подвел! — и напряженно выдыхает, — Будем наступать!

Глава 2

Бескрайняя степь сливается с горизонтом, ослепительно палит солнце. Два солдата едут на подводе, везут ящики. Один, помоложе, лет тридцати пяти, старшина, понукает усталую лошадь, другой постарше, где-то за сорок, в звании сержанта, обняв винтовку и дымя самокруткой сидит рядом сбоку, глазея по сторонам.

— Жарит сегодня, как в печке! — вытирает пот со лба сержант, — Не привык я к такой жаре. Я с Урала. Забросило на юга, лучше бы куда севернее…

— Да, полыхает неслабо! Неделю дожди поливали, — кивает старшина, поглядывая на скрипящее колесо, — Сейчас хоть земля просохнет.

— Далеко еще до Керчи? — выпускает кольца густого табачного дыма сержант, — Что-то все катимся и катимся, и конца и края нет…

— Да нет, чутка осталось. Скоро Багерово, там рукой подать. Торопишься?

— Нет. Просто однообразие пейзажа надоедает. Степь да степь кругом, сопки обгорелые, ямы, выбоины… Скука! Еще печет как на чертовой сковороде. Скорей бы в тенечек, а тут за всю дорогу — ни деревца! Кустарник и тот чахлый, как засохший уже… Что за природа? То ли дело у нас на Урале! Лес, горы, реки и озера. Сосны как богатыри стоят. Благодать!

— Да какая же тебе скука! Ты смотри вон как степь расцвела! Маками и тюльпанами заалела! А простор какой! Ширь… Душа поет, летит к облакам! Будто и войны нет… Так бы жить и радоваться!

— Ну да, цветы проклевываются, что-то пестреет, птица вон какая-то чудная пролетела, но все равно, очень жарко и тоскливо… Сейчас бы в лес, вдохнуть хмельного воздуха, да грибы пособирать… Послушать шелест листвы!

— А ты откуда? Из Свердловска? Или что там у вас еще есть?

— Почти… Из Верхней Пышмы. Город старинный, еще с 1701 года основания. Станция это была где путники лошадей кормили для дальней дороги. А потом производство стало развиваться.

— И где-то?

— Рядом со Свердловском. В близкой доступности.

— И что там у вас, заводы?

— Да, медеэлектролитный завод. На всю страну наша медь славится. А ты откуда?

— А я здесь близко… Из Краснодара, с Кубани. Дом рядом. Через пролив махнуть, и родная калитка.

— Дом рядом это хорошо с одной стороны. С другой стороны фронт совсем близко. Беспокойство за близких… Налеты авиации, обстановка нестабильная, тревожная.

— Ничего, скоро фрица погоним! Линия фронта значительно отодвинется, как говорят у нас на Крымском фронте — первая цель это освобождение полуострова, и помощь нашим товарищам в Севастополе, закрепление на позициях! А наступление уже скоро… Измаялись все, в бой рвутся! Надоело грязь месить на Акмонае… Пора бы уже и на Украину, дальше идти. Гнать фашиста до самого Берлина…

— Хорошо бы! В марте мы пытались контр наступать. Да увязли… Как и фашист! Теперь и ходим в бестолковые мелкие атаки, что гансы, что мы. Меня в одной такой и подранили. Повалялся в полевом госпитале, а потом оказалось мою часть перебросили на другой участок, а меня почему-то отправили в охранение на переправу. Беспорядок все равно козловский остался, несмотря на то, что товарищ Мехлис с нами, уже четвертый месяц с ним воюет и наводит порядок и дисциплину в балагане нашего генерала Козлова. Это большая честь — с нами сражается близкий друг и соратник самого товарища Сталина! Это отличный знак, настоящая удача…

— Это да, Лев Захарович — фигура легендарная! С таким хоть куда! Да и нашего брата, простого солдата любит, заботится… Командиры тоже его уважают и верят как родному отцу. А вот штабных гоняет, как нашкодивших шавок, только клочья летят! И поделом…

— С ним мы далеко пойдем! Он крепче любого танка и грозней любой пушки будет! Пламенный комиссар, зажженный от самой революции! Он нашей народной пролетарской железной закалки! Сразу видно… А вот те что в штабах пооседали — просто новые господа, все из себя барина корчат. Будто и революции никакой не было! Противно бывает…

— Ничего, война кончится, там со всеми разберутся — кто наш, кто чужой! Лагерей много, и кто вор, вредитель и саботажник трудового народа — пущай кайлом на Колыме машет… Перевоспитывается! И не мешает честным людям жить и работать!

— Чудно как-то все вокруг! Совсем непонятно…

— Что тебе, опять степь крымская не нравится?

— Нет, другое.

— А что именно?

— Сколько мы уже едем, я нигде не вижу нашего брата служивого! Ни окопов, ни размещенных воинских частей, ни укреплений, ни усиленных постов! Сплошная степь, да цветочки твои распустились! Где армия? Словно и немца, и войны нет. А кругом тихая безмятежная мирная жизнь. Ни одного солдата!

— Так мы ж в тылу… Тебе чего надо?

— Тыловые оборонительные коммуникации, которые положены при любой фронтовой зоне.

— А зачем? Мы же наступаем!

— И что? А если прорыв, хотя бы малый и придется отступить?

— Но не такое же расстояние! У нас три армии там стоят! Разве такую громадину можно опрокинуть? Немцы уже пытались в марте, да кукиш с маком у них вышел… А сейчас мы их точно сметем!

— Не понимаю… Что за дела? Здесь же пусто все… Делай что хош, хоть скрытые диверсии, хоть налеты хитрые, хоть маневренный удар… Как же так получилось? Странно это все. Может замаскировано все?

— Да где тут чего маскировать? Тут степь, как скатерть разостланная… Захочешь, не скроешься! Если только капитально в землю вкапываться глубоко! Но наш командующий фронтом Козлов запретил окопы копать… Зачем говорит, если мы в наступление идем! Нечего дурью маяться, нужно к битве готовится! Так и все и прекратилось… Я здесь часто мотаюсь, но на кобылке, то на мотоцикле, что дадут. Все уже выучил, каждую рытвину и бугорок. Нет тут ничего, акромя сопок и редких курганов. Попадаются посты и те какие-то непутевые, кочующие… И все!

— Очень интересно получается. Нас когда на Акмонай везли, мы в крытом грузовике ехали, я этих диковинок унылых и не заметил, а сейчас смотрю — диву даюсь! Я о таком ни на одном фронте не слыхивал… Опасно это!

— Да брось! У нас на Акмонае такая махина стоит, что впору на Берлин идти, и душить фашистскую гадину в ее логове! А ты про какой-то узкий перешеек, как бутылочное горлышко. Там и мышь не пролезет, не то что фриц… Уж пытался да по рогам отхватил!

— Все это очень сильно удручает, — выпускает дым сержант, задумываясь, — не знаю что там за стратегия в штабе, но глаза говорят о другом.

— Не нам судить! Мы простые солдаты, наше дело окоп… Да винтовка! Командованию видней!

— Так-то оно так, кабы не полетело все в тартарары… Уж очень тыл у нас голый! Как задница без порток. По такой хлещи хоть крапивой, хоть ивовым прутом, хоть картечью… Не дело это!

— Ну, скажешь тоже! Откуда он фриц возьмется? Он, вон там за Парапачем и сидит, носу не кажет уже пятый месяц. Если бы мог, так уж давно пролез… Пустые это разговоры! Мы проломим все его заслоны и сбросим в море уже под Севастополем! И ничего нас не остановит… Вот еще вспомнишь потом мои слова! Поймешь правоту…

— Очень замечательно, ежели оно так и будет! — оглядывается сержант, — Только как-то нехорошо под ложечкой сосет от этого пустынного зрелища!

Подвода, накренившись, катится вдаль, в пьяняще пахнущей расцветшей весенней степи к темнеющей вдали переправе….

Глава 3

На Таманском побережье, в полосе береговой охраны, располагается скрытый от других укреплений, тщательно замаскированный блиндаж. Два лейтенанта, занимают этот невидимый постороннему глазу пост… Один сосредоточенно смотри в перископ, другой сидя за небольшим столом, фиксирует данные…

— Легкий туман, рыболовецкие шаланды качаются у Тузлы. Работают мужички, вышли на промысел. Транспорт «Красная Абхазия прошел курсом юго-восток…. Три сторожевика идут на север, видимо до Азова. Скорость 3—4 узла! Звено истребителей в количестве четырех, прошли над проливом, ушли к Багерово, видимо на посадку, на аэродром. Судоходство проходит нормально, без происшествий.

— Есть… отметил! Что-то еще?

— Северо-западнее Керчи большое скопление дыма. Возможно, завод Войкова коптит. Может и что другое случилось… Там уже на месте разберутся! Бомбежки, налетов авиации противника не было.

— Надолго мы тут, как думаешь?

— Скоро узнаем. Линия фронта сдвинется, тогда и посмотрим. Может оставят здесь, точка тоже стратегически важная. Может ближе к фрицам определят. А что?

— Честно, не могу уже на этот унылый пролив смотреть и считать пароходы…

— Огоньку захотелось?

— Его самого! Скоро забуду, как «ТТ» стреляет… Да дело даже не в этом! Я понимаю, за противником, на передовой наблюдать, а тут! Не пойми что…

— Ничего. Потерпи. Будет и на нашей улице праздник. До Берлина еще топать и топать. А немец враг сильный и коварный. Просто так не сдастся! Из хороших новостей наступление грядет масштабное, на Акмонае, уже скоро… Все в предвкушении… грандиозной роковой битвы! Пушки выкатывают, танки громыхают, штыки сверкают… крылья самолетов рвутся ввысь, шеренги строятся! Знамена полковые развеваются!

— Так уж проходили все это, в феврале еще начинали, как думаешь, на сей раз фрицев одолеем? В марте тоже не получилось, мутузили друг друга! Как два пьяных мужика и откатились на прежние позиции. Отхаркиваясь кровью…

— Ну тогда просчеты серьезные были в стратегии, еще распутица весенняя помешала. По иронии судьбы и нам и немцам. Вся техника в грязи потонула, забуксовала как в болотине. Вместе в одну яму провалились… Теперь проломим оборону точно!

— С чего такая уверенность?

— Настроение уже отчаянное в войсках! От позиционной окопной войны устали. Охота активности, перемен. Вся надежда не предстоящее Наступление. Все возбуждены, «Авось» русское, окрыленность охватила все подразделения. Крайняя черта! За ней путь к победе…

— Я слышал наоборот, окапываться начинают, к обороне переходить.

— Нет! Задача поставлена четко — прорыв линии фронта и снятие блокады Севастополя! А ты что сомневаешься?

— С января топчемся! Кусок полуострова взяли и завязли… В этом бутылочном горлышке — Акмонайском перешейке. Ни туда, ни сюда! А уж весна на дворе! Время против нас может начать работать. Немец говорят, тоже силу наращивает. Как бы на нас не налетел черным коршуном. И не спутал все наши планы!

— Это вряд ли… По данным разведки, они перешли к глубокой обороне, после неудачной попытки предыдущего контрпрорыва. Так что нам и карты в руки! Будем громить поганого оккупанта как шелудивого пса!

— Ну да… Хорошо бы уже. А то замерли на месте. Не двигаемся, торчим как шест в землю воткнутый! Так заплесневеем совсем. Армия должна быть в движении. Перестраиваться, играть, появляться там, где не ждут, нависать темной неопределимой тенью, теснить врага!

— Война это тебе не гарцевание на лошади! Не сплошные лихие атаки. Тут и выждать нужно. Затаится а потом и нанести решающий удар! Чтоб наповал… Как на ринге!

— Ну не настолько же, как у нас! Первая операция по освобождению Крыма началась в декабре прошлого года. И что? У нас только Керченский полуостров, Феодосию и ту потеряли! Три четверти под немцем лежит. Как еще Севастополь держится… Чудо какое-то. Из последних сил! Действительно железная воля… Там говорят такие бомбардировки города идут, просто ад кромешный! Апокалипсис наяву…. Идти надо, не медлить! Ворон ловить некогда… И товарищам в осажденном городе помочь и фашистов с земли нашей святой гнать! До границ Европы и дальше…

— Всему свой срок! Аккумулятор, чтобы работал в нормальном режиме, требуется время для зарядки всех его сил. Так и здесь… Сконцентрируем всю мощь в огромный кулак, как никак, три армии на Акмонае стоят! И дадим фрицам со всей русской щедростью… Покатятся до всех своих баварских и саксонских берлог! В свои поганые звериные норы…

— Не знаю… Что-то не то с этим наступлением. Не могу объяснить. Но здесь иной подход должен быть, не такой как зимой и в начале весны! Что-то кардинально другое.

— А что не так? Чего ты все хандришь сегодня? Есть что-то конкретное?

— Ну как тебе сказать… Насколько мне известно, дивизии наши измотаны последними боями, большой недокоплект людей и техники! Три армии это звучит красиво и внушительно, а на деле — масса солдат, уставших от изнурительной позиционной окопной войны, живущих целые месяцы в траншеях, доведенные до предела, и готовые уже идти в бой, правильно ты сказал, чтоб хоть как-то это все изменить. Так что не все так радужно, как говорят официально.

— Ну так и фриц тоже не на курорте был в эти дни! У них такая же ситуация, может даже хуже… Мы их вообще с января треплем постоянно локальными боями. С большим успехом! Подкреплений к ним не поступало… Так что волноваться нечего! Победа будет за нами!

— Ладно, поглядим, как оно сложится, — вздыхает лейтенант, записывая данные, — скоро все узнаем… Ну что там еще видно?

— Пока ничего. Небо чистое. Наш порт работает в штатном режиме. Тишина и покой. Как будто и войны то нет…

— Вот я об этом же! Роту Григорьева на Акмонай перебросили, работа реальная, глаза в глаза с противником. Это дело! А мы на рыбаков сутками смотрим. Как проштрафившиеся…

— Не только… Ты же знаешь, зачем мы здесь? И какова цель нашего пребывания на этом секретном объекте? Поважней передовой будет…

— Да знаю я… — вздыхает лейтенант, — забудешь, пожалуй, тут!

— Вот и прекрасно! Будем исполнять свои непосредственные обязанности, свой воинский долг! А там может другие задачи будут…

— Мы уже столько здесь сидим, что, кажется, это будет длиться всегда! Как один повторяющийся сон. Уже бы хоть какие-то изменения! Я уже согласен дрова на кухне порубить, окопы порыть…

— Кто мешает? — улыбается товарищ, — В свободное время — дерзай, сколько угодно. А вообще лучше правильно оцени ситуацию. Сделай выводы. Наслаждайся моментом! А то бывает так, что в один миг все летит к черту, земля из под ног уходит… Все вверх дном переворачивается!

Глава 4

В керченском порту, куда прибывают военные грузы, царит небывалое оживление. Как неугомонные муравьи, снуют рабочие, матросы и солдаты самых разных частей. Гудят прибывающие и отходящие пароходы. Среди этой шумной, громыхающей и кричащей бурлящей неистовой суеты на пирсе чуть в стороне, стоит худощавый военный высокого роста с петлицами полковника, на солнце остро поблескивают стекла пенсне… Это представитель штаба Крымского фронта Павел Максимович Ягунов. Он с интересом наблюдает за бурной портовой деятельностью, возвышаясь среди людских потоков монументальным изваянием, застывшим в ожидании, обтекаемым волнами хаотически кипящей жизни. Но он тоже находится здесь по делу, и весьма важному. И ожидает прибытие катера, который доставит его в назначенный пункт для особой миссии.

Ягунову уже 42 года и за его плечами вехи суровой жизненной школы.

От курсанта Ташкентского училища, сражающегося с бандами басмачей до Закаспийского фронта в Гражданскую и боями с формированиями генерала Деникина, от слушателя курсов «Выстрел» до комполка в Дальневосточном округе. А здесь в Крыму — уже в комдивом 138 –й стрелковой дивизии форсирование Керченского пролива в январе 1942 года в составе 51-й армии. Повидал он много, и много за его плечами осталось боли и крови, пыли и гари тяжелых фронтовых дорог. Теперь он начальник отдела боевой подготовки Крымского фронта, в ранге второго заместителя начальника штаба фронта, готовит войска для предстоящего броска на Акмонае.

Сейчас, стоя на пристани, он с удовольствием подставляет лицо под порывы пьянящего морского ветра, под горячие лучи послеполуденного солнца, вслушиваясь как в мелодию, в беспорядочные крики чаек. На эти короткие минуты, совершенно забывается, что идет война, война страшная и тяжелая, и неизвестно сколько еще потребуется сил, жертв дойти до победы. Полковник смотрит на туманную полоску Таманского берега и почему-то на него накатывается грусть. Кажется, что он прощается с ним, и больше не ступит на его землю. Он не понимает почему — поводов к этому нет и быть не может. Все складывается весьма удачно. В войсках царит полное воодушевление перед грядущим Наступлением, уверенность в своих силах. Положение фронта достаточно твердое. Но раз за разом, когда он вглядывается в сизую дымку и темные выступы на горизонте, его охватывает щемящее чувство необратимого расставания. Как не старается бороться, волны печали и чего-то нового Зовущего, неизвестного накатываются и не отпускают. Ягунов начинает раздражаться на самого себя, но за спиной вдруг раздается зычный голос.

— Красота! — восторженно бодро декламирует кто-то, явно обращаясь к нему.

Полковник быстро, даже резко поворачивается, инстинктивно следуя боевой привычке.

Большая, мощная, можно сказать, богатырская фигура чуть ли не нависает над ним, едва не затмевая солнце.

Ягунов внимательно всматривается.

Перед ним, улыбаясь и щурясь от ослепительного солнца, высится во всей своей могучей красе, старший батальонный комиссар Парахин. С Ягуновым они пересекались по штабной работе, и несмотря на то, что были мало знакомы, относились друг к друга с взаимной симпатией.

— Здравия желаю, Павел Максимыч! — весело и даже с неким озорством приветствует комиссар. За ним слывет слава человека волевого, неустрашимого, не теряющего духа не при каких обстоятельствах.

— Рад Вас видеть, Иван Павлович!

— Какими судьбами в порту?

— Встречаю спецрейс, и далее с ним, небольшая прогулка по морю, — полковник бросает короткий взгляд на часы — через 17 минут…

— А Вы, по какому случаю?

— Примерно, что и у Вас, только провожаю — уклончиво отвечает Парахин, и Ягунов замечает при всей веселости в глазах затаенную тревогу.

— Красиво здесь, да и места интересные, древние, земля дышит историей… Боспорское царство! А день то, какой выдался сегодня, солнце, воздух как на курорте!

Ягунов внимательно изучает комиссара.

— Я полагаю, Вы не о прелестях местной природы пришли поговорить? — чуть улыбается полковник. Ему всегда казалось, что он понимал этого человека, что между ними была какая-то неуловимая связь, хоть и виделись они изредка.

— Вы проницательны, Павел Максимович, да не о прелестях…

— Так о чем же?

— Хочу узнать Ваше мнение.

— Относительно чего?

— О том, что происходит сейчас.

Ягунов удивленно поднимает брови.

— Обстановка на фронте и грядущее наступление, — Парахин видимо волнуется, говорит обрывочно, путано, этот разговор явно дается ему тяжело.

Полковник нахмуривается, словно что-то вспоминая.

— Нет, не волнуйтесь, это не проверка на благонадежность. Я хочу услышать честное мнение именно от Вас. Я в тактике не силен, моя область — идеология. За Вами слава талантливого стратега.

— У нас есть командиры и получше меня.

— Не скромничайте, Павел Максимович, Вы популярны в войсках, солдаты Вас любят как отца.

— Примерно это же я слышал и о Вас, Иван Павлович! Давайте к делу, что конкретно Вас интересует?

— Положение наших войск. Вроде все правильно, готовимся к наступлению, дух у всех боевой. Я чувствую, что-то не так… На душе как-то тревожно. У меня такого не было, с начала войны. Предчувствия нехорошие.

— Я понял о чем Вы. Думаю, Ваша тревога обоснована. У нас есть серьезные просчеты, будем надеяться, что враг их не заметит. Я неоднократно докладывал о них, но, увы, не я один принимаю решения за судьбу фронта.

Три армии стоят бестолково, как мамаева орда, очень кучно и опасно стянуты к передовой. Тыл обнаженный. Серьезных линий обороны в тылу фактически нет. Турецкий вал, но и тот слабоват… Прямая угроза окружения. Один хитрый ход со стороны немцев и все обернется катастрофой. В голой степи зацепиться не за что…

— Но в марте они уже пытались и не смогли прорваться? Все было также, даже похуже в обороне? И они наступали, а сейчас инициатива у нас.

— Так-то, оно так, но все меняется. Немцев нельзя недооценивать — противник сильный, умный и коварный, надо быть готовым ко всему. Просчитывать все варианты.

— Ну а что бы Вы сделали на месте Манштейна? — задумчиво спрашивает Парахин.

— Да что угодно. Не надо обладать выдающимся талантом. Классические схемы. Высадил бы десант, там, где не ждут, диверсии в тылу — от Акмоная до пролива, гуляй как хочешь…

Нанес авиаудары по узлам связи, чтоб внести хаос на позициях и изолировать соединения друг от друга. Да масса всего…

— Ну а оптимистические прогнозы есть?

— Есть конечно, — улыбается полковник, — я Вам, Иван Павлович, обрисовал другую темную сторону медали и она есть всегда и во всем. Идеальной обороны и позиции не существует, всегда есть слабое место. В любом военном деле есть риск, и любое самое успешное предприятие может стать плачевным поражением. Наше преимущество — в решительном удачном наступлении. Сил и средств у нас, для этого предостаточно. Воодушевление действительно сильное в армии. Будем надеяться на лучшее. Но если наш удар захлебнется, надо готовиться к худшему. Собственно это война, так было всегда. Успех зависит от многих факторов, в том числе и от личного мужества солдат и грамотной реакции старших командиров. В истории полно случаев, когда боевые части, уступающие в десятки раз в численности, выигрывали безнадежные сражения. Поживем — увидим…

— Спасибо, утешили — как-то неопределенно выдыхает комиссар.

— А вон и моя «красавица» спешит на свидание, — шутит Ягунов, к пристани приближался бронекатер, стремительный, вытянутый, по-военному изящный, действительно напоминающий что-то легкое, женское…

— Ну что ж, не буду Вам мешать в делах «сердечных», — подхватывает Парахин.

— Всего Вам доброго, Иван Павлович… и спасибо за беседу!

— Вам спасибо, разъяснили, что и как, приму на вооружение. До встречи!

— Может быть очень скорой, — прощается полковник, с едва заметными нотками грусти в голосе.

Дав сирену, неистово взбивая воду в пену, к обросшему морской травой пирсу, причаливает бронированный катер. Матросы готовятся бросать швартовые концы. Ягунов еще раз бросает взгляд в след удаляющемуся комиссару. Что-то происходит, что-то выходящее за рамки привычного хода событий. Приближается нечто, подобное небывалому темному Урагану, который остановить, возможно, некому не под силу. И это чувствует теперь не только он один…

Глава 5

В кабинете представителя Верховной Ставки армейского комиссара 1-го ранга Льва Захаровича Мехлиса, царит особенная необычная атмосфера, несмотря на высокий пост все по военному аскетично, но вместе с тем и тихо и уютно… Комната напоминает больше монашескую келью, оборудованную только для напряженной работы — ничего лишнего, никаких символов власти, вычурных регалий и намеков на положение одного из первых лиц страны и любимца самого товарища Сталина — никаких роскошеств, только то, что необходимо для дела. Он всегда отличался тем, что жил и служил в крайне суровых условиях, мог спать в солдатской землянке или вообще на голой земле, укрывшись шинелью и прекрасно себя чувствовать. Комиссар работал в интенсивном если не сказать бешенном темпе, как летящий на всех парах паровоз. Он мог не спать сутками и оставаться в отличной форме. Он отличался суровым и даже деспотичным нравом. Но по-другому в тяжелой для страны ситуации войны было нельзя, когда требовалось напряжения всех сил и своих и чужих. Он горел, как яростное пламя Революции. Был чрезвычайно строг к себе и требовал этого от подчиненных. Можно даже сказать, что всегда был беспощаден к себе и другим. Генералы и старшие командиры его боялись, а вот младший командный состав и простые солдаты его боготворили. Он искренне заботился о них и всегда был на передовой в гуще всех событий и кровопролитных боев. Отличался редкой, почти безрассудной смелостью. Смыслом его жизни была непримиримая борьба за идеалы Великой Октябрьской Социалистической Революции и воплощение учения товарища Ленина. Построения нового общества Свободы, Равенства и Братства. Создания новой эры Коммунизма. И Мехлис был готов, не задумываясь, пожертвовать и собой и другими за Светлое Будущее для всех людей…

Сейчас Мехлис смотрит куда-то вдаль, словно о чем-то глубоко размышляя. Большое окно наполовину открыто и легкий ветерок умиротворенно потрепывает светлую занавеску. На часах около четырех пополудни и во всем разлита томная предвечерняя расслабленность….

У комиссара сидит посетитель. Гость удобно расположился на кожаном диване, в достаточно вольной, приятельской позе. У него нашивки майора, но по виду этого командира, сразу становится понятно, что звание это условное, и он здесь по особому случаю.

— О чем задумался, Лев Захарыч? — спрашивает майор, рассматривая какие-то бумаги, — Что-то тревожит? Или так, предзакатная меланхолия? Что не в твоем энергичном боевом духе?

— Проще было бы сказать, что не тревожит в том бардаке, в котором я оказался, тут всего не перескажешь! — Мехлис встает, потягивается и прислоняется к подоконнику, с удовольствием вдыхая свежий солоноватый воздух, несущийся с моря, — У тебя то, как, Иван Александрович? Куда дальше?

— Сначала Новороссийск, потом Сталинград, и снова в Москву с отчетом. Инспекционный рейд, своего рода.

— Понятно, — вздыхает комиссар, — эх, Москва… Как я хочу в столицу! Как мне все здесь надоело и опостылело.

— Крым надоел? — смеется гость, — Ну ты даешь, Лев Захарыч! — Здравница страны, море, солнце? Душа поет…

— В гробу я видел и море, и солнце, и весь этот Крым! — раздраженно бросает Мехлис, — Лучше снег на Лубянке или метель в Сибири! Здесь, похоже у всех от жары мозги плавятся и все остальное. Который месяц пытаюсь навести должный порядок в войсках, поднять дисциплину! Куда там! Как гидра — одну голову рубишь, за спиной еще три вырастают. Как в тумане идешь! Болото…

— Я полагаю, такие настроения еще и из-за командующего фронтом генерал-лейтенанта Козлова Дмитрия Тимофеевича? Твоего «любимца»…

— Ага! Фамилия красноречиво говорит обо всем… Из-за него в первую очередь. Когда я сюда только прибыл, я был потрясен. Это не армия, а банда Махно. Такое впечатление, что о дисциплине и уставе они никогда не знали! Сброд в военной форме! Козлов — зажравшийся барин из мужиков, увалень, тюлень заплывший жиром. Таких в армии вообще нельзя держать, тем более на фронте. А он еще и командующий фронтом! Абсурд какой-то… И его приближенные такие же — копируют его с благоговением и пылом, каждый сам себе и царь и бог! Что хотят то и делают… Вершат самосуд вопреки уставу, вплоть до расстрелов. На позиции не выезжают, своих подчиненных не знают в глаза, соответственно не зная, что творится в войсках! Армия, по сути, брошена, предоставлена самой себе… Анархия! Еще черный флаг с черепом повесить на позициях, вообще шикарно будет. Видеть это не могу! Козлов не знает положения частей на фронте, их состояния, а также группировки противника. Ни по одной дивизии нет данных о численном составе людей, наличии артиллерии и минометов. Такое впечатление, что он только что попал сюда, и ему нет никакого дела до происходящего в армии! Никто из руководящих работников фронта с момента занятия Керченского полуострова в войсках не был… Представляешь? И я один с этим беспределом бьюсь, есть немного политруков кто не равнодушен и искренне старается помочь, но это капля в море — у нас три армии как никак! И по-хорошему необходимо чтобы все работало четко, слажено, безупречно как часы! А козловская зараза как болезнь по войскам растеклась…

— Прямо уж так все и безнадежно? Может ты где -то преувеличиваешь? Просто эмоции через край? Я тебя давно знаю, ты же как порох — достаточно искры, чтобы ты взорвался не на шутку…

— Ну не все конечно потерянно и в самом тяжелом мраке теплится свет… Есть достойные командиры. Вот, к примеру, — Мехлис берет сложенную газету со стола и протягивает гостю, — на, посмотри!

— Хроника мартовских боев на Акмонае? Интересно и что тут? Ага… «Героические действия 24 танкового полка товарища Бурмина… внезапной атакой сломили вражескую оборону… уничтожили 15 боевых машин противника, рассеяли пехоту… заняли стратегически выгодное положение. Уже не первый раз танкисты Бурмина показывают беспримерную отвагу и превосходные боевые качества, воодушевляя своим примером солдат Крымского фронта…»

И что этот Бурмин из себя представляет, помимо газетной похвалы?

— Отличный командир! С уникальным боевым опытом. У него за плечами Халхин-Гол и Испания. Операция в Иране. Я его немного знаю. Было дело, он выполнял особое задание, за что награжден орденом Красной Звезды. Но таких здесь мало, большая редкость. После наступления, надо будет обратить на него внимание. Как говорится воздать по заслугам и раскрыть весь его потенциал. А то пропадет в этой козловской трясине… Да и вообще нужна серьезная реорганизация кадров.

— Что-то картина у тебя совсем невеселая, исключая героев-одиночек!

— В бой пойдем, повеселимся…

— Я слышал, некоторые командиры очень сильно критикуют дислокацию войск. Большая кучность дивизий на передовой, окопов и серьезных укреплений в тылу нет. Один Турецкий вал, да и тот слабоват…

— Да знаю я все это.. — болезненно отмахивается Мехлис, — знаю и понимаю! Но ты не знаешь всей этой козловской своры. Если их посадить в хорошие оборонительные коммуникации, глубокие и надежные окопы, они при первом выстреле с немецкой стороны сразу побегут в сторону Тамани. И не видать нам тогда ни Одессы, ни Севастополя! Поэтому я их согнал всех к передовой, как непослушное стадо, кнутом, ближе к месту действия. Чтоб уже никаких шансов у них не было — только вперед! Это единственный выход в сложившейся ситуации. Только так мы придем здесь, наконец к успеху и победе! Внезапный сокрушительный удар, всей лавиной войск фронта! И ни шагу назад… Не оглядываясь ни на что! Другого выхода не вижу…

На каких бы фронтах я не был — такого говна как здесь, я не видел нигде! Я впервые не доверяю почти никому. Ощущение, будто бредешь в полной темноте и неизвестно чем это для тебя обернется… Такие вот дела! Устал я, Иван Александрович! Больше морально, от всей расхлябанности и наплевательского отношения к делу. Я писал неоднократно, чтобы Козлова сняли и заменили на Рокоссовского или Клыкова. Да куда там! Ответ один — у нас «Гинденбургов» в запасе нет. Располагайте теми кадрами, которые имеются в наличии! Вот и приходится следить за всем и исправлять элементарные вещи, не говоря уже о глобальных… Ну да ничего! Скорей бы в бой, там все станет на свои места!

— Ну, ты смотри, не шали там сильно! Береги себя… А то я тебя знаю, как ты в битву бросаешься… Уж не один день вместе под пулями пережили! Так что не лезь на рожон… Ты нужен партии и Родине! Не забывай об этом.

— Все будет хорошо! — задумчиво произносит комиссар, глядя на игру солнечных бликов в окне, — Хоть и приходится, по сути, сражаться на два фронта — один фашистский, другой — внутренний, подло-саботажный! И неизвестно еще какой хуже… Мне в корне не нравится настроение здесь. Я понимаю люди устали, измотаны мартовскими боями. Пополнения, свежих частей нет, последние месяцы ситуация на фронте патовая — ни немцы, ни мы ничего серьезного сделать не можем. Отсюда ощущение тупика и безысходности. Поэтому и необходим Прорыв — молниеносный и яростный, чтобы уже разрезать эту набухшую опухоль…

И тянуть с этим уже никак нельзя! В окопах на передовой начинается брожение, недовольство и может вылиться в полный распад фронта изнутри. Это как инфекция опасная. Мало того что нет надлежащего боевого настроя, так еще и участились случаи перехода к врагу — много перебежчиков, особенно в 63-й горно-стрелковой дивизии. Крымская армия как качающийся монстр трещит по швам, и я пытаюсь залатать дыры, как могу!

Мне со своими комиссарами еще удалось зажечь боевой пыл, но к сожалению не везде… Преданных людей мало. Я посылал запрос на пополнение политработников. И что? Прислали вдвое меньше. А без этого, нашего комиссарского слова и дела, нельзя! Дух — это основа всего! Оружие не выстрелит, если человек не готов сражаться до конца! Нужны стойкие проверенные кадры, и прежде всего политсостав, от которых как по электрической цепи побежит свет и огонь борьбы! Необходимы примеры личного мужества, живые образы перед глазами, которые бы зажигали и вдохновляли! А таковых почти нет…

— Согласен. Преданных и надежных людей даже в партии становится все меньше. Большинство просто подчиняется, а внутреннего огня нет. Время Великих Революционных Свершений уходит. Все обрастает обыденностью, рутиной, местами и буржуазным комфортом. А чтобы достичь чего-то значительного, необходимо самоотречение, внутренний накал, состояние штормовой волны. Только тогда можно победить!

Я постараюсь посодействовать в том, чтобы тебе прислали сюда побольше политработников. В одиночку действительно эту гору не одолеть! Даже такому «Магомеду» как ты. Вокруг тебя всегда все кипит, горит и клокочет, ты как паровой котел даешь жару всем! И если и тебе на удается тут сдвинуть всю эту инертную массу, я понимаю, какая здесь образовалась трясина…

— Сам Крымский фронт был создан по моей инициативе! — глаза Мехлиса вспыхивают каким-то пронзительным, почти демоническим огнем, — И когда я прибыл, тут был почти цыганский табор. Я сразу начал налаживать дисциплину, самыми жесткими методами, иначе было нельзя! Заставил проводить учения и политзанятия в должном объеме. Добился пополнения войск политруками. Перенес штаб сюда в Керчь, ближе к линии фронта, он вообще был черти где аж в Тбилиси был! И это укрепило порядок и связь между частями, позволило оперативно решать и стратегические и хозяйственные задачи.

Я настоял на прибытии на фронт свежих трех стрелковых дивизий. Начал требовать порядка прежде всего в артиллерии, ПВО и тыловом обеспечении. Первыми приказами еще в январе было — чтобы полковая артиллерия и артиллерия ПТО была в боевых порядках пехоты. Сам бывший артиллерист и прекрасно знаю, насколько она важна в боевых операциях и сколько от нее зависит… На своей шкуре все вынес! Далее. Наладил поставки продовольствия и вооружения. А у Козлова и его шутов гороховых было все «хорошо»! Они даже не думали об этом… Ни о пополнении, ни о новом вооружении, ни о лучших условиях для солдат. Ни об изменении стратегии армии. Их все устраивало! Зачем что-то менять? Если есть теплый уютный дом, пуховая перина, самовар, свежие продукты, случайная баба подородней и генеральский статус! Главное пожрать от пуза и не утруждать себя лишними проблемами! У них, блять всегда все замечательно! И тогда и сейчас! Зачем шевелится? Система как машина, сама куда-то движется…

— Всегда есть вожди и послушные последователи, есть талант и есть посредственность. А ты у нас звезда яркая, ослепительная, бывает даже испепеляющая… До беспощадности!

— Иначе никак. Ты о чем конкретно?

— Да вот слышал, что пленных немецких летчиков расстреливаешь, собственноручно, чуть ли не на вечернем отдыхе, за стаканом чая? Как в тире или на охоте…

— А что не так? Я с ними церемониться не буду! Это враги и враги матерые…

— Шалишь Лев Захарыч! А как же устав, гуманное отношение к пленным, постановление трибунала и прочее?

— Пока это все пройдет, вся эта волокита фашист будет жить и радоваться, хлеб жрать и улыбаться солнцу крымскому, воздухом нашим дышать… а так быстро и результативно. Можно сказать, на поле боя! К ним не может быть никакого сострадания, никакой гуманности! Они пришли на нашу землю… Они города и села жгут, стариков женщин и детей расстреливают, а мы их по головке должны гладить? Нет, пуля в лоб — и порядок! К своим предкам, в Вальхаллу! И так для них большая милость такая быстрая смерть, их бы прогнать по всем кругам ада, какие терпит наш советский народ, это было бы дело!

— А благородное милосердное отношение к поверженному противнику? Великодушный жест победителя?

— Да какое к чертям милосердие? К этим выродкам? Шутишь что ли? Ни за что! А ты видел, что они творят эти летчики? Асы, мать их… Разбомбленные города, от которых одни пепелища остались? И здесь в Крыму — мирные транспорты на море топят, гражданские корабли и санитарные баржи. Бьют по красному кресту как по мишени! И на воде и на суше, специально охотятся… Целыми стаями! Они даже военные объекты стороной обходят, так как там охрана лучше, зениток больше, и стараются сжечь побольше домов в поселках и городах! Бросаются на самое незащищенное и слабое, жалят в самое сердце, уничтожают невинное. Эти коричневые псы должны быть искоренены до основания, выжжены до тла, как поле сорняков, уничтожены как смертельная болезнь до последнего! Оставлять их в живых нельзя ни в коем случае! Только отвернись, они опять возьмут в руки оружие и в спину ударят! Как говорил один известный самурай, никогда не оставляй в живых раненого врага! Опаснее его нет… Добивай безжалостно и до конца! Или умрешь сам… Мы на войне, Иван Александрович! А война — это не игра в джентельменство, и обмен любезностями, а жестокая непримиримая схватка на самом краю пропасти жизни, истребление друг друга, до полной победы! Нашу страну выжигают до кладбищенских пустошей, вырезая на корню все, что мы создавали за десятилетия тяжелым трудом, напряжением всех сил нашего народа! Они не видят в нас даже военных соперников, а просто низшую расу, стадо недочеловеков, грязных животных, потенциальных рабов. Мы не люди и с нами можно делать все что угодно, как с непослушной скотиной — хочешь бей, хочешь почеши за ухом, хочешь издевайся вволю, хочешь заруби на мясо… Мы для них не более чем ресурс, строительные кирпичи и двуногие звери. А к евреям вообще отношение особое, сам знаешь… А я — еврей, марксизмом избранный народ! Поэтому я этих мразей стрелял и буду стрелять, пока патроны в обойме есть… Где угодно и как угодно, хоть в окопе на передовой, хоть в тылу у себя под окнами, во дворике! Вот так, дорогой мой старый боевой товарищ! Пока идет эта война, я не изменюсь, и на жестокость буду отвечать той же монетой…

Око за око — хороший закон еще библейского Ветхого Завета. Когда еще не было соплей насчет вселенской любви и всепрощения. Зло и преступления прощать нельзя. Любая гадость и подлость должна быть наказуема. Даже самая малая. Вспомни, что самый милосердный Бог сбросил Люцифера в адскую пропасть, за все его козни и возмущения, если вспомнить религиозную мифологию! Везде одни принципы работают…

— Комиссар говорит о Боге и Ветхом Завете? — смеется майор, — забавно… С тобой не соскучишься, Лев Захарыч!

— Я изучал Талмуд в юности. Учился многим вещам самого разного толка, до того как познакомился с марксизмом. И правила и методология иудаизма мне очень помогли. Между религией моих предков и нашим учением коммунизма не такая уж большая разница, если разобраться. Мы говорим об одном. О свободе, равенстве, братстве и любви. Где нет границ и иерархии. Мы хотим достичь Рая, Пардиса! Только в религии все уходит в потусторонние сказки и пустые обещания, а мы строим Эдемский сад здесь и сейчас! Никого не обманывая, не унижая, не используя, своим трудом, потом и кровью… И мы его обязательно возведем, и все люди, всех национальностей, будут счастливы! Коммунизм восторжествует…

— Сколько еще всего предстоит пройти, прежде чем мы войдем в это светлое царство! Сколько у нас еще врагов повсюду…

— Тьма могущественна, хитра и коварна. И по сути идет одна Битва с начала времен. Только меняются солдаты, армии, вооружения и декорации. Свет сражается с Мраком, а каждый человек выбирает понравившуюся ему сторону! Вот и мы бьемся с легионами фашистской нечисти, продавшей душу Дьяволу… То есть Смерти, Разрушению, Боли, Лжи, Угнетению, Паразитизму! И без нас этот бой не закончится! Мы нужны Свету… И обязаны выполнить свой человеческий долг!

— Выполним, Лев Захарыч, куда денемся? У нас одна дорога… К Справедливости и Правде. И к освобождению всех угнетенных и обездоленных! Мы спасем и исправим этот старый грешный мир! Мы подняли знамя Свободы в 17-м году и никто нас не остановит! Алый Рассвет принесет прекрасный День благоденствия и процветания!

— Да, скорей бы уже очутится там. Увидеть мир, за который мы сражались! Вздохнуть спокойно, и пойти дальше. Смотри-ка! Холодным ветром подуло. Тучи собираются, будет дождь, идет гроза… Какая-то очень темная, весь горизонт заволокло! Как быстро налетело… — усмехается Мехлис, — Помянули мрак, а он уже и на пороге!

— Похоже Тьма твоя не дремлет, — шутя улыбается гость, — уже спешит навстречу… Во всем своем адском великолепии! Держись, товарищ комиссар! Враг у тебя непростой… На что угодно способен. Древнее самого времени! Будь тверд как сталь и яростен как огонь! Бой начинается…

Глава 6

— Еле тебя нашел! — выдыхает слегка запыхавшийся гауптштурмфюрер Пауль Книппе, выворачивая из-за поворота глубокого окопа, обращаясь к офицеру, прильнувшему к биноклю, — Ты, что здесь делаешь? Как тебя вообще сюда занесло?

— Работа, Пауль! И ничего кроме работы! — медленно неспеша с нотками самовлюбленной важности, отвечает офицер в звании оберштурмбаннфюрера. Потом неторопливо отрывается от окуляров и внимательно смотрит на Книппе, — И кое-какой интерес…

— Наш-то какой может быть здесь интерес? Мы сейчас на передовой линии, в разведавангарде… Русских и без оптики можно разглядеть! Все их заплывшие свиные морды. Крикни громче — и какой-нибудь комиссар тут же выскочит, как дешевая механическая игрушка из старого магазина.

Наши задачи в безопасности тыла, обеспечении порядка на освобожденных территориях, а не в полевом наступлении. Что ты здесь делаешь?

— Мы должны быть везде… И знать все! В этом наша суть.

Офицера зовут Алоиз Перштерер. Он опускает бинокль и потирая подбородок, с легкой улыбкой смотрит на гауптштурмфюрера. Пауль Книппе в сверкающем на солнце форменном плаще «СС» сразу же заметно отличается от вжавшихся в землю, ведущих наблюдение солдат и офицеров пехотных частей, затянутых в обычное «фельдграу»… Книппе — просто настоящий красавец! Высокий, отлично сложенный, с властными движениями и царственным римским профилем, из первых волн набора в «СС», с взглядом и хваткой коршуна, как с античной статуи, с него можно ваять новый тип героя, это подлинный воплощенный сверхчеловек Ницше! Величественный, сильный, беспощадный и умный, с огнем презрения к жизни и к смерти в глазах… Истинный ариец с безупречной родословной, будущее Германии!

А вот Перштерер, наоборот, ничем особо не примечателен. С какой-то наивной плебейской или крестьянской улыбкой, простоват, не очень высокого роста, неброской заурядной внешности с темно-русыми волосами и карими глазами, даже не особо подходящий на заданный идеал «СС». Самый обыкновенный человек, серый, блеклый и даже скучный.

Из тех людей, с которыми будучи знаком, увидишь в толпе и не узнаешь… Вместо одного характерно врезающегося в память лица — тысячи каких угодно…

Такого не вспомнишь, и встречу с ним забудешь уже через час, как будто его никогда и не существовало. Человек-призрак!

Идеальный образец для оперативной работы или службе в разведке. Ничего внешне выдающегося и местами даже вызывающими какую-то легкую жалость — таким можно затеряться среди любой социальной группы, раствориться как рыба в воде, стать своим, принять любой облик! Тихий коварный оборотень… Можно быть где угодно и кем угодно.

Но вот внутри, под этим пасмурным камуфляжем, скрывается весьма незаурядная личность с выдающимися аналитическими и организаторскими способностями. И несомненным оперативным талантом.

Не случайно именно он, в свои 32 года на Восточном фронте возглавил в Крыму «зондеркоманду 10 Б» оперативной группы «Д» штандартенфюрера Отто Олендорфа. Все сложные и щекотливые миссии поручали именно ему — Перштерер всегда выходил сухим из воды и прекрасно чувствовал и опасность, и место, куда надо ударить. Как заправский хищник! А до этого, он с 1938 года служил в «СД», а с 1939 года уже в главном управлении имперской безопасности — РСХА. Пауль Книппе, моложе его на четыре года, является его подчиненным и ближайшим соратником. Несмотря на всю строгость и субординацию службы, у них сложились достаточно приятельские отношения. И оставаясь вдвоем, они общались вольно, как старые друзья…

— И мы должны быть ближе к месту главного действия! — продолжает Перштерер, — Чтобы посмотреть врагу в глаза! Понять, что он хочет…

— И как, что ты там рассмотрел, Алоиз? В глазах коммунистов? Есть что-то стоящее?

— Безумие… — вкрадчиво произносит Перштерер, — Которое их погубит! Они сами себя загнали в ловушку! Этого и стоило ожидать.

— А если по конкретней?

— Я смотрел разведдонесения о просчетах их обороны, и захотел убедиться сам! Вывод один — им конец… Это будет одна из самых ярких побед нашей армии.

— Операция «Охота на дроф»?

— Да, очень точное название. Я даже сейчас чувствую себя как на охоте… Весьма ощутимая дрожь азарта! Хочу почувствовать большевистского зверя!

— На таком расстоянии? Не далековато ли? Я понимаю, когда видишь следы и едва не ловишь его дыхание…

— Все расстояния и границы условны, Пауль! Врага можно уловить как радиоволну даже в другом полушарии Земли, если он тебе значим… А тут, я чувствую полный сумбур и перевозбуждение красных!

— Что еще у них не так?

— Почти все! Начиная с расположения армий. Они естественно построены в наступательном порядке. Все стянуты к передовой. Они видимо даже не допускают мысли о сильном контрударе! На этом и будет строиться вся наша тактика. Пусть выступят — и сразу уже угодят в западню… У нас уже все готово! Яма для красного зверя вырыта… И ждет его яростного агонизирующего рыка! А здесь посмотри, даже в зоне прямой видимости заметны все их фатальные огрехи. Такое ощущение, что Красная Армия забыла, что такое маскировка — все цели на виду, особенно артиллерия! Не нужно много усилий, чтобы засечь другие огневые точки… А если произвести разведывательные обстрелы, вскроются те, которые мы не заметили! Они так уверены в своем успехе, что не удосужились что либо скрывать, стоят совершенно открыто, Мамаева орда! Это их и погубит.

— А если им все-таки удастся прорвать наш фронт? Силы там немалые сосредоточены… В марте они сумели остановить нас и даже отбросить назад!

— Сейчас все по-другому, Пауль! У нас новая техника. В марте мы потерпели поражение от удара советских тяжелых танков. Теперь мы располагаем орудиями которые пережгут их еще на подходе, как мишени на полигоне… Для уничтожения пехоты поступили новые реактивные минометы, которые производят на врага поистине устрашающее воздействие. Ну и плюс гордость Вермахта — танки, новые модели, которые будут настоящим сюрпризом для русских! Операция разработана блестяще. К тому же Манштейн и Козлов несопоставимые фигуры, как волк и ягненок…

— А армейский комиссар Мехлис? По нашим данным, он очень много сделал для Крымского фронта, добился поставок вооружений и пополнения дивизий. Навел порядок там, где все казалось уже безнадежным… Если бы не он, возможно в марте мы бы не проиграли эту партию! Любимчик самого Сталина! Это тоже не просто так…

— Он обыкновенный фанатик! Талмудист… Слепой и беспощадный. А война — это гибкость мышления и тактическая игра. Нестандартные решения. Он не такая важная фигура на нашем поле.

— И кто же тогда? Есть кто-то у коммунистов, кто сможет нам противостоять?

— Я думаю, генерал-лейтенант Львов, командующий 51 армией, возможно еще какие-то офицеры ниже рангом. У красных есть одаренные офицеры, способные на многое, которых они не замечают и не дают им развернуться из-за распухшей бюрократической системы. Но они одни уже ничего не смогут сделать, в общем настрое обезумевших масс. Они все обречены. Германский огонь очищения сметет из всех, без разбора!

Готовься к теплым уютным квартирам в Керчи! И ласковым волнам древнего пролива меж двух морей… А потом Тамань и сказочный Кавказ! Все падет к нашим ногам. Немецкий флаг будет развеваться над Эльбрусом! И след от ботинка солдата «СС» отпечатается на вершине снежного горного исполина!

— Так и должно быть! Второй раз мы идем на штурм этого проклятого полуострова! Никак он нам не дается… Словно заговоренный! Сгорающий, но встающий из пепла вновь!

— В этот раз все пройдет гладко! Даже очень гладко, как спуск на лыжах по горному склону… Удача на нашей стороне. Как и стратегический расклад. Все козыри у нас. У большевиков нет ни единого шанса!

— А потом? Опять будем уничтожать партизан? Эти гнойники появляются сразу, как только мы освобождаем земли от коммунистов…

— Партизаны? Это вряд ли… В смысле чего-то серьезного! Даже смешно. Русские не успеют ничего создать и подготовить. Наш удар будет стремительный, мини «Блицкриг», крымский! Они ничего не подозревают и несутся в атаку, и представить не могут, что приготовил им гений Манштейна…

В прошлый раз здесь и серьезной сети подполья не было. Так, мелочь… Я полагаю, нам вообще придется скучать какое-то время. Или как обычно отлавливать евреев, кто еще там остался после 41-года! Настройся на праздничную волну, Пауль! Германский дух и безупречная боевая машина идет вперед!

Глава 7

В сумрачной комнате для допросов, где за столом по центру восседает майор НКВД, стоит тяжелая атмосфера усталости и безысходного тупика. Сизый папиросный дым курится чуть ли не туманом под потолком… Статная грозно темнеющая, фигура майора зависает как культовое восточное изваяние в благовонных курениях… Внушая страх и благоговение. Где-то в углу суетятся расторопные помощники.

— Давай следующего! — раздраженно бросает майор молодому лейтенанту, — Сколько их еще на сегодня? Штабелями с фронта шлют… Что там все, с ума посходили? Перестали воевать? Саботажем и заговорами занялись? Подрывной деятельностью? Нам расхлебывать эту грязь…

Лейтенант проворно исчезает за дверью и вскоре на пороге появляется конвой, ведущий крупного человека лет 40—50, с нашивками полковника.

— Арестованный Верушкин доставлен! — рапортует лейтенант, вытягиваясь в струнку, — разрешите писать протокол?

— Да… Хорошо, — цедит сквозь зубы майор, ища бумаги на вошедшего, — садитесь, товарищ полковник, побеседуем!

— Благодарю, — арестованный проходит и присаживается на табурет у стола, — я могу узнать, что происходит?

— Я и сам бы хотел это знать. Все так начинают! Не понимаю, что такое, почему я, это какая-то ошибка… Просто так к нам никто не попадает! Уж поверьте, тем более с фронта!

— За мной преступных действий нет. Меня вытащили сюда прямо из окопа, толком ничего не объяснив. Может просто клевета, лживый донос?

— Разберемся… — шелестит бумагами майор, — Если чисты перед Родиной — извинимся и отпустим на волю. Если нет, будете отвечать по всей строгости военного времени! Значит так… — майор открывает папку, перебирая документы, — Верушкин Федор Алексеевич, 1897 года рождения. Полковник, 320 стрелковая дивизия. Начальник химических войск 51-й армии. Отзывы один лучше другого… И что же Вы нахимичили, дорогой Федор Алексеевич? Что скажите?

— Не знаю… что Вам сказать! Я выполнял приказ. Обстановка была сложная. Я принял решение, единственно разумное в данной ситуации. При сильной плотности огня противника мы остались на позициях. Но никто не отступил… Мы удержали этот участок фронта.

— Да, вместо наступления, вы остались на месте… — вздыхает майор, читая найденную бумагу, — Вы мало что проявили преступную нерешительность, но и создали угрозу для прорыва противника и окружения наших войск в районе Кой-Аксана. Подставили под удар всю линию фронта! Это очень серьезный проступок, Федор Алексеевич! Почти измена…

— По-другому было нельзя! Я берег людей от бессмысленного уничтожения под бешенным артиллерийским огнем врага! Атака была невозможной, в голой степи, полегли бы все! Нужна была поддержка наших батарей… А они молчали!

— Берег людей? Надо же какая отеческая забота! Аж слезу вышибает… А Вы не забыли, что мы на войне находимся, и здесь, случается умирают? А, полковник?

В этой тяжелой войне с фашизмом, никто, слышите, никто не имеет права беречь себя! Только самопожертвование, воля и доблесть, храбрость до безрассудства приемлимы в этой жестокой Битве! Иначе мы не Победим…

— На войне важна тактика, а не слепые массовые потери! Заклание армии успехов не принесет. Нужны четкие, слаженные продуманные действия. Немцы, кстати, так и воюют, грамотно и обстоятельно — зря своих людей в пекло не бросают. Проверяют все на десять раз, прежде чем шаг шагнуть и выстрел сделать. Поэтому и дошли до нас по всей Европе…

— Это что же, Вы хотите сказать, что фашисты нас лучше и открыто восхваляете армию врага?

— Да я не об этом… Не надо передергивать, майор! Вы понимаете, о чем я. Давайте разбираться в сути вопроса, не будем накручивать лишнего. Если в чем-то виноват — я отвечу! А фантазии оставим литераторам. Мы все-таки военные люди!

— Ладно, пойдем дальше. Смотрю я на все это и не понимаю!

Что с Вами не так? Ничего не складывается… — листает дело майор, — Ни одной плохой характеристики! Образцовый командир Красной Армии! Каких еще поискать надо!

Герой 2-х войн. Гражданская и Финская… В 1916 году призван в армию, с 1918 года — в Красной Армии. 1919—20 годы воевал на Южном фронте, с 1921 года — в Закавказье. В 1923 году закончил артиллерийские курсы, а в 1926-м артиллерийскую объединенную школу в Киеве. А в 1936 году инженерно-командный факультет Военно-химической академии им. Ворошилова. В 1939 году прослушал курс лекций Генерального штаба. Член ВКП (б) с 1924 года. Волевой преданный делу Коммунист! С 22 марта 1942 года назначен начальником штаба 320 стрелковой дивизии.

Награды, благодарности, похвальные отзывы…. Орден Красной Звезды и медаль «20 лет РККА». Отличный боевой путь! Почитаешь, так как будто действительно ошиблись…

С Вас пример надо брать, а не арестовывать…

— Так и есть! Я ничего против Родины и народа никогда не делал. Если бы я и был в чем виноват, сам бы пошел под суд. Я преданный сын партии! И в Красной Армии с момента ее рождения…

— Так-то, оно так. Но изложенные факты говорят против Вас! Все тонкости дела мы выявим. Опросим свидетелей. Проанализируем сложившуюся обстановку на фронте. Найдем Правду!

А самое главное, что Вы сняты с должности и арестованы по личному указанию самого товарища Мехлиса! Тут никаких интриг и доносов, все предельно прозрачно!

— Мехлис? Понятно… Его бы воля, он бы всех в штабе пересажал и расстрелял. Неравнодушен он к нашему брату, а Крымскому фронту особенно.

Вот и до меня добрались! Неймется же человеку… Как еще Козлов с Черняком держатся!

Я — преступник! Да бред какой-то! Какой из меня саботажник и враг? Вся сознательная жизнь в армии! С юных лет… Я ничего другого даже представить не могу!

— Времена меняются. И люди тоже… Многие легендарные командиры Гражданской войны оказались впоследствии врагами народа! Сошли с верной дорожки и пошли против Советской власти и товарища Сталина. И даже в наших рядах НКВД! Поэтому никаких иллюзий на этот счет быть не может… С Вами посмотрим, будем работать… Надеюсь, что исход расследования будет благоприятен для Вас! Конечно я бы мог Вас сейчас отправить сразу в камеру, но учитывая ваш безукоризненный послужной список я ограничусь домашним арестом! С тюремными застенками пока подождем…

А потом, когда пройдут все необходимые следственные процедуры, тогда или назад в армию или под трибунал!

— Да Вы что говорите? Некогда сидеть, когда враг на пороге! Бои идут… Я бы на передовой пригодился лучше!

Ну накажите — понизьте в звании, разжалуйте хоть в солдаты… Только отправьте назад на фронт! Ситуация сейчас сложная, там каждый человек на счету, тем более командир. Немец рвется! Мы все должны…

— Оставить! — резко выкрикивает майор, — Вы уже показали себя на фронте. Достаточно, чтобы на Вас обратил внимание сам товарищ Мехлис. Это не шутки! Я и так делаю для Вас большое исключение… Обвинения против Вас серьезные. Нам шаткие элементы на передовой не нужны! Это поопаснее самого лютого врага будет! Кто знает, что Вы еще там учудите?

Поэтому нет к Вам доверия больше, товарищ полковник! Хотя полковник уже вряд ли… Должности начштаба уже лишились, и звания наверняка тоже…

А там видно будет, что и как! И советую говорить правду, какой бы горькой она ни была! Посидите, подумайте, сделайте выводы! И напишите подробно как все было… Командир должен вести за собой людей, вдохновлять, пылать, лететь как буревестник Революции! А не топтаться на месте как пугливая сентиментальная барышня и не подвергать риску вверенный ему рубеж! Не мне Вам говорить, чего стоят ошибки на фронте.

— Ошибки в людях стоят не менее дорого…

Когда по оплошности пропадали настоящие таланты своего дела. И примеров тому предостаточно. Ценные кадры терять непозволительно… Всегда есть место исправлению каких бы то ни было ошибок!

Что ж, я Вас понял, майор! Сделаю все, как сказали! Уже готов к покаянию…

— Вот и славно! Я в Вас не сомневаюсь, Федор Алексеевич! Больше открытости и честности и признания своей вины. И активного сотрудничества со следствием. Возможно Вас кто-то вынудил на преступные действия, подтолкнул, повспоминайте и напишите… А мы уже все это разберем по полочкам! Искренне надеюсь, что до крайних мер не дойдет.

Глава 8

На железнодорожной станции «Керчь 2» душно и пыльно. Вокруг довольно тихо и пустынно. Несколько составов, с открытыми товарными вагонами, кажется вросли в землю.

Солдаты из 65-го железнодорожного восстановительного батальона 36-й отдельной железнодорожной бригады, взмыленные, в майках, раздетые по пояс, перетаскивают ящики и прочие запакованные грузы…

Чуть вдалеке, на платформе, спасаясь от жары и яркого ослепительного крымского солнца, укрылись под козырьком крыши перрона комбат капитан Федор Золкин, лейтенант Николай Велигонов и военфельдшер Вера Иевлева.

Усталые, они присели на ящики, наблюдая за работой товарищей.

— Так и воюем, — ворчит Велигонов, расстегивая на груди мокрую от пота гимнастерку, — вместо полезных дел, вроде сооружения укреплений и налаживания дорог, мешки ворочаем, как грузчики в магазине. Что за служба?

— У нас приказ! — сурово отрезает Золкин, — И приказы не обсуждаются! На войне любая работа важна, даже казалось бы самая бесполезная.

Видимо нам пока другого применения не нашлось.

Вот начнется наступление, фронт сдвинется, и мы вслед за ним!

Там нам пахоты хватит! С лихвой…

Все руины в человеческий вид приводить. Из Праха все восстанавливать… И дороги и коммуникации! Все в порядок и нормальную систему функционирования приводить. Реанимировать налаживать саму Жизнь!

Так что пока развлекайтесь гимнастикой! Разгрузочно-погрузочной! Укрепляйте мыщцы… Хоть какое-то движение. А то уже какие сутки от скуки киснем!

— Странно все! — пьет из фляжки Иевлева, — Что-то происходит, или уже произошло… Но мы этого не видим. Как-то все нереально, как во сне. Будто где-то что-то идет полным ходом, а мы выпали из обычного хода вещей.

Затишье вокруг какое-то коварное. Ненатуральное! Не нравится мне это… Не по душе! Тревожно… Будто что-то случится очень страшное и кровавое. И его не избежать!

— Ты о чем вообще, Вера? Кругом благодать какая разлита! Солнце сияет, моря плещется за спиной, тишина, ни одного выстрела, птицы поют, день то какой выдался, давно такого не было! — восхищается Велигонов, — Будто и войны то нет! Живи и радуйся… Что тебе не нравится?

— Очень тихо! Как перед грозой или ужасной бурей… — оглядывается Иевлева, — Что-то скоро начнется! Безоблачное высокое небо, игра солнца, птичьи заливные трели — Ширма это все…

Зреет что-то внутри… Темное, злое, мощное и беспредельное! Оно уже идет…

Я это чувствую! Очень многое поменяется! И мало кто устоит в этом вихре разрушения!

— Ты просто гадалка у нас, — улыбается Золкин, — ворожея… Только обычно хорошее предсказываешь, то доппаек для батальона, то новое обмундирование, то место тихое для дислокации, вообщем безоблачное будущее и все смеешься да шутишь! А сегодня я тебя просто не узнаю! Всегда веселая, жизнерадостная, щебечешь как птичка на ветке по весне! А тут мрак какой-то! Не заболела часом, а, фельдшер наш ненаглядный?

— Со мной все в порядке! И хватит смеяться! Какая я вам колдунья? Я сознательная гражданка социалистического общества! Просто есть вещи, которые ощущаешь сильнее, чем что-либо… И сейчас я испытываю нечто подобное. Не могу объяснить, но точно знаю, что что-то будет! Это даже не предчувствие, а полная убежденность.

— Да что может быть? — изумляется Велигонов, — На Акмонае три армии скоро перейдут в Наступление! Победа неизбежна… На этот раз мы сметем фрицев в море. Большая битва будет! Только мы в тылу загораем, тюки перекладываем! Опять останемся в стороне от всех значительных событий! Так и будем по тылам ковылять до самого Берлина! Ни одного настоящего дела!

— А ты что хотел, Коля? — усмехается Золкин, — мы и есть по сути тыловое подразделение. Сообщения между частями налаживать… Ну, бывает, попадаем под бомбежку… Но это редкость! Передовая нам закрыта. У нас даже больше половины батальона не проходила огневую подготовку, стрелять не умеют! Наша специфика в другом. Мы не убиваем и разрушаем, мы созидаем и возвращаем жизнь. Как врачи! Больше хирурги… Реальность рвут, бьют, сжигают… а мы заново все сшиваем, заживляем, взращиваем и возвращаем естественный ход вещей! По кирпичикам складываем разбитую вдребезги Действительность окружающего мира! Как все должно быть и наша задача сделать еще лучше!

— Ну мы же все равно в армии! — восклицает Иевлева, — Хоть и без винтовок, но мы готовы сражаться! Мне кажется, мы на многое способны.

— Ага! С киркой и лопатой в руках… Само то! — ворчит Велигонов, — Одно только форму носим, а на деле грязь месим и рельсы ворочаем. Вот и вся наша война!

Вы, извините, Федор Михайлович, а я рапорт буду писать о переводе в другие войска, хоть в пехоту, хоть в саперы, хоть даже в связисты… Или еще куда! Пусть даже с понижением звания — согласен! Лишь бы воевать… Не могу так больше! Душа дела просит! Война кончится, а мы и немца живого не видели! Один дым на горизонте… Ни разу не выстрелили… Ни разу в атаку не сходили! Разве ж так можно?

— Я тебя дам рапорт! — хмуро горячится Золкин, — Забыл про долг и дисциплину? Где Родина приказала служить, там и будешь! Хоть в коровнике… Ишь че удумал! В окопы собрался! Герой выискался… Я с кем вкалывать буду? У нас и так недокомплект…

— Наш черед еще придет, — грустно задумчиво произносит Иевлева, смотря куда-то вдаль, — и возможно уже скоро…

И от нас потребуется мобилизация всех сил! Иначе все будет очень плохо.

— О чем ты вообще, Вера? — усмехается Велигонов, — Фронт в сотнях километров впереди… Даже при самом худшем раскладе до нас ничего серьезного не докатится! Будем также чахнуть с тоски… И не весь скарб Крымского фронта еще не перетаскали!

— Хватит ворчать, Николай! — одергивает Золкин, — У каждого своя задача в этой войне! А война вещь непредсказуемая… Вера может и права, глядишь и нам еще пострелять придется!

— Сомневаюсь! Год на фронте, а война где-то вдали…. — отрешенно задумчиво смотрит Велигонов, — в стороне, как не с нами! Только в сводках и рассказах… Наши товарищи насмерть бьются, а мы товарняки разгружаем. Пора это все менять. Покину я вас товарищи! Пойду на передовую…

— Ага! Мечтай… — улыбается в усы Золкин, — Будешь бузить, посажу на гауптвахту… бессрочно! Пока не поумнеешь! А там опять за работу — шпалы ложить, рельсы крепить, составы провожать и бесконечная дорога до горизонта! Что тебе на роду написано, то и будет…

— Знаем ли мы это? — размышляет Иевлева, — нам лишь малая часть приоткрыта огромного полотна Жизни! Мы не всегда понимаем, что творим… От нас сокрыты причины наших желаний и поступков! У нас вся жизнь в потемках, если разобраться… Что-то делаем, возимся, ворочаем, строим и бывает, и сами не понимаем что! Как куклы в Театре…

— Все от нашей воли зависит, — замечает Золкин, — ежели цель поставить и идти к ней, несмотря ни на что — никакая холера не помешает! Главное понять свое назначение в этом мире. И двигаться упорно намеченным курсом. Всякой твари свое место определено и своя роль прописана… Корова молоко дает, архар по скалам скачет, паук паутину плетет, волк зайца ловит, жаворонок на заре поет…

А твоя роль лейтенант Николай Велигонов в этой пьесе — наш 65-й железнодорожный батальон и других у тебя не будет! Уж поверь!

— Спасибо, Федор Михайлович! Утешил… — выдыхает Велигонов, — никогда не сомневался в твоей доброте и заботе. Так и будем до седой бороды шпалы ровнять!

— Мы там где мы нужны, — тихо замечает Иевлева, — не всем суждено из пулемета стрелять!

— Вот Николай, запомни — золотые слова, — довольно кивает Золкин, — и заметь девушка говорит! А ты раскудахтался на всю станцию — это хочу, это не хочу… Как капризная барышня! Когда каждый на своем месте исполняет свои обязанности исправно — только тогда мы одолеем любого врага!

Ты чего вообще сегодня взъерепенился? Что случилось? Какая муха тебя укусила? Всегда спокойный был как древнее изваяние! Слова не выжмешь… А тут прорвалось… Как теще в выходные! Спасу нет…

— Цэцэ…

— Шо за цэцэ? Коля! Ты не перегрелся часом? — снисходительно улыбается Золкин, — Может приболел и в медсанбат тебя отправить, к Вере на пару дней? Подлечишься, придешь в себя от всех душевных недугов! Смотри, а то прямо сейчас тебе санаторно-курортную карту и оформим! Полежишь, подумаешь…

— Муха Цэцэ… Африканская! Одно из самых коварных существ на земле. Поджидает тебя незаметно, кусает… Вызывает опасную болезнь, — устало улыбается Велигонов, — вот меня и цапнула, как собака бешенная… Эдакая местного разлива, из катакомб наверно прилетела!

— А ты у нас еще и шутник! — отмечает Золкин, — что-то раньше за тобой не замечал! Ты даже над анекдотами не всегда смеешься… А почему из катакомб? В тех катакомбах, что повсюду у города раскиданы, вообще ничего не живет… Бывал я там, не один раз! Могила ледяная на многие километры! Жутко…

Место мрачное, как смертельное жало. Кажется, как огромное чудище поглотить тебя хочет. Вспоминаю, и до сих пор дрожь по коже…

— Да, я тоже туда попадала, пару раз… — откидывает прядь волос со лба Иевлева, — Мы за медикаментами на склад туда ездили! Там еще до сих пор госпитали располагаются. Там подземелье запутанное и древнее, темное царство! Каменная пропасть… Долго находиться невозможно. Тьма давит, физически… Хочется поскорее оттуда убежать, вернуться к свету и солнцу! Почему твоя «муха» оттуда?

— Не знаю! — пожимает плечами Велигонов, — Просто метафора… Сон приснился. Странный! Какой-то навязчивый…

— И что там было? — улыбается Золкин, — Мухи тучей кусали? Или еще что?

— Как сказать… — задумывается Велигонов, — Сначала снилась муть какая-то неразборчивая.

А потом будто провалился я куда-то вниз… И оказался в темном беспросветном помещении, не то в бункере, не то в подвале.

Непонятная такая комнатка, не все в ней видно… Я значит приглядываюсь, никого нет! Только замечаю сбоку что-то вроде старого замшелого саркофага.

И вот хожу я от стены к стене. Пытаюсь выход найти… А его нет! Куда не ткнешься — везде тупик! Сначала вроде проход видишь — чуть пройдешь, а он будто закрывается или исчезает, превращаясь в глухую стену, утопающую во мраке! Словно играет кто с тобой…

Так и маюсь, мечусь из угла в угол.

И тут раздается тяжелый противный скрип.

Я оборачиваюсь и вижу, что крышка гроба каменного отъезжает в сторону и там что-то шевелится…

Меня холодный пот прошибает… Щупаю что-нибудь на поясе, наган или нож и понимаю, что оружия никакого при мне нет! Конфуз полный!

Я отступаю назад, пытаюсь что-нибудь найти… А там в темноте что-то скребется и растет!

Я пытаюсь что-нибудь разглядеть, но ничего неясно. И тут из затхлой тьмы сырой, как из кокона, медленно, и словно танцуя, выползает что-то невиданное! Причудливый получеловек, полунасекомое, будто в сверкающих знатных одеждах, как мантии за спиной, или в переливающимся панцире, похожий на гигантскую саранчу…

Весь сверкает и проворно так зеленоватыми лапками перебирает, будто Силу набирает.

Я замираю на месте как каменный столп. Он ко мне лезет, ступает все ближе, врезаясь в пол конечностями, как отточенными ножами, и глазищи свои таращит огроменные, огнем феерическим горящие как у стрекозы… Я думаю, все, кончились мои дни! А это существо подкрадывается вплотную… и незаметно колет мне своей остро заточенной клешней как клинком прямо в сердце! И внимательно смотрит…

Потом будто яд в меня впускает, который с кровью смешивается. По мне как электрический разряд прокатывается! В голове все перемешивается, словно хмель бьет в разум, все стирается в сумеречный туман непроглядный. Я будто лечу куда-то, в какую-то завывающую живую бездну… И словно горю весь! Непонятным пламенем.

А оно подвигается ко мне еще ближе и говорит, будто поет:

— Теперь ты с нами! И будешь с нами всегда! Мы тебя ждем…

И словно усмехается… Вспыхивает глазюками форсеточно-огненными и исчезает во тьме!

Вот такая история! Никогда такого не снилось и не представлялось. Наваждение какое-то….

— Пил много накануне? — ерничает Золкин, — Не перебрал, Коля? Я бывает, тещиного самогона накидаюсь, так еще не таких драконов вижу! Там такие кикиморы скачут перед глазами, что на трезвую голову и не вообразишь! А тут насекомое подземное понимаешь… Просто смешно, детские забавы!

— А то Вы меня не знаете! — чуть обиженно восклицает Велигонов, — Кто у нас вообще в батальоне пьет? Спирт в медсанбате у Веры понюхают, вот и вся максимальная пьянка!

— Интересное происшествие, — загадочно улыбается Иевлева, — хоть и не наяву! Похоже на древние легенды и эпосы… Чтобы это все значило?

— Попробуй разбери эту галиматью, — вздыхает Велигонов, — привидится же такое! Но все так реалистично было, как-то ярче и глубже, чем сейчас в действительности. Словно там была настоящая жизнь, и боль, и кровь… Все натурально! До сих пор мурашки по телу… Эх, чего только в человеке не происходит!

— Мы на много чего можем, потенциал у нас большой, нераскрытый, особенно в фантазиях и снах, — качает головой Золкин, — там вообще все что угодно может быть… Любая нелепица и абсурд. Причем очень толково и убедительно, в самых ярких красках. Не отличишь! А по сути — привлекательный надутый шарик, пустышка… Игра воображения и чехарда мыслей, вылившихся в красочные формы!

А ты что там строчишь, Вера? Никак Колькин сон записываешь? Для стенгазеты! Забавное будет чтиво… народ встряхнуть!

— Спасибо Федор Михайлович, как говорится, — театрально чуть кланяется Велигонов, — на добром слове! Вот и доверяй вам секреты…

— А ты не дуйся, беглец ты наш дорогой… — смеется Золкин, — Уж сильно ты нервный стал в последнее время! Шучу я… Так над чем ты там трудишься, товарищ фельдшер?

— Письмо пишу маме пишу, в Инзу, открыткой хочу отправить… В стихах получается! Сама удивляюсь… Я же говорю, что-то начинает происходить с нами со всеми!

— В стихах? — удивляется Велигонов, — ну ты даешь! Так ты у нас еще и поэтесса? А чего раньше молчала? Почитала бы хоть что-нибудь… Интересно же!

— Да я толком не сочиняла ничего серьезно! Так в школе было чуть-чуть… Сумбурно все, до настоящих стихов далеко. Бывало строчки выскакивали, когда тоска нахлынет. А потом все как обычно…

— Не прибедняйся! — поддерживает Золкин, — Дело не в форме, а в силе и искренности! Когда все от сердца и души идет — такое народ понимает, верит этому и прославляет в веках! А ты врать не умеешь! Так что пиши, и про нас не забудь! Сотвори поэму про славные деяния 65-го железнодорожного батальона! Опиши наш непростой боевой путь!

— Да-да… Напиши про наши ратные подвиги, — предлагает Велигонов, — как завалы разбираем, рельсы кладем, мешки таскаем… Просто героический эпос! Достойный внимания потомков!

— Ну, Колька, ты у меня договоришься на пару суток ареста! — грозит Золкин, — что же эта за напасть такая сегодня? Весь как ужаленный скачешь, точно твоя муха тебя укусила, и не одна!

— Она нас всех покусала, муха инертности и сна, — с мрачной иронией произносит Велигонов, — и пора бы уже всем пробудиться!

— А это что? — неожиданно спрашивает Иевлева, указывая на движущееся облако пыли на привокзальной улочке, — К нам что ли кто-то летит? На всех парах?

— Похоже… — всматривается Велигонов, — Видимо что-то изменится, бог Марс услышал мои молитвы! И мы выступаем на передовую!

— Как же! — хмуро ворчит Золкин, — надейся… И вообще никаких богов нет и не было никогда! Все это больное воображение человека. Химеры, порожденные воспаленным и слабым рассудком! Марксизм-ленинизм наконец-то развеял всю эту чушь мракобесия… светом научного прогресса! И Новый мир будет честный, свободный и разумный! Без всякого там… А ведь и точно к нам несется, конек-горбунок!

Мчащаяся пыльная туча оформляется в резвого мотоциклиста, который лихо петляя между тюками и стоящими грузовиками, выруливает прямо на платформу. Аккуратно проезжает вперед, резко останавливается, и снимая защитные очки, осматривается…

Потом замечая компанию Золкина, быстро глушит мотор, спешивается с железного коня, и направляется к комбату.

— Здравия желаю, товарищ капитан! — козыряя, вытягивается посыльный, — Разрешите обратиться?

— Обращайтесь, — поднимается с ящиков Золкин, застегивая гимнастерку, и одевая фуражку, — летишь быстрее молнии в наше сонное царство…

— Младший лейтенант Шарутенко из штаба фронта! Передаю Вам новый приказ, — посыльный протягивает пакет, — ознакомьтесь! И не медлите… Скоро будет большая передислокация войск.

— Понятно. Благодарю! — кивает Золкин.

— Разрешите идти?

— Разрешаю… Может чайку с дорожки, лейтенант? — предлагает Золкин, — Или водицы холодной? А то весь в пыли, видно умаялся…

— Спасибо, товарищ капитан! Чай не буду, итак жарища стоит невыносимая, да и времени нет. Мне еще до Еникале гнать, успеть надо… А вот от воды не откажусь!

— Пейте, — Иевлева наливает в кружку воды из рядом стоящей фляги, — почти как из колодца! Студеная…

— Благодарствую! — улыбается младший лейтенант, беря кружку из рук Веры, — Какие красавицы у вас в батальоне служат, — подмигивает посыльный, — нам бы таких! Была бы не служба, а праздник! Посмотришь — и сердце радуется…

— У каждого рода войск свои сокровища! — замечает Велигонов, — У нас вот, медики!

— Повезло… — мечтательно произносит младший лейтенант, — Ради таких врачей, я бы к вам перевелся, и сразу бы заболел, лег бы в лазарет… Ладно, поскакал я дальше, спасибо товарищи! Может еще свидимся!

— Бывай, лейтенант! — тепло улыбается Золкин, — На войне все может быть…

Посыльный отдав честь, устремляется к своему мотоциклу, и вскоре исчезает в клубах пыли так же быстро, как и появился, словно сказочный джинн из сказки…

— Ну что там? — кивает Иевлева на пакет в руках комбата, — Что пишут?

— Так… сейчас поглядим, — вскрывает конверт Золкин, — Командиру 65-го отдельного восстановительного железнодорожного батальона

36-й отдельной железнодорожной бригады…

В связи с участившимися налетами вражеской авиации на город Керчь и нанесенные ей разрушения в районе порта, батальону прибыть в полном составе не позднее 3 числа в район переправы, крепость Еникале. Для дальнейших распоряжений явится к начальнику порта… Ну и так далее…

— Что-то тут не совсем все ясно… Там не настолько все плохо! — задумывается Велигонов, — Мне кажется, это просто концентрация сил у порта, но зачем?

— Что-то грядет… — задумчиво произносит Золкин, глядя вдаль, — А вот что именно, это вопрос! Все меняется, заскрипели какие-то скрытые механизмы… Вот и началось!

Глава 9

Горизонт затянут густым дымом. И вдали, и рядом громыхают взрывы. Массированные артиллерийские обстрелы и бомбежка с воздуха накрыли Керченский полуостров. Что происходит понять трудно. Пороховой смог и черные клубы пожарищ затягивают всю местность. В просветах мелькают скопления людей, мечущихся в разных направлениях, словно ищущих спасения или хотя бы какого-то укрытия. Но в голой крымской степи никаких оборонительных сооружений нет. В воздухе стаями стальных черных стервятников кружат немецкие самолета ища новые цели. Четкого направления осознания врага нет, кажется бой идет повсюду и кружится в безумной карусели…

На позициях у поселка Аджимушкай молодой моряк напряженно вглядывается вдаль, или пытаясь понять обстановку, или фиксируя какие-то определенные цели. Неожиданно к нему в полуразвороченный окоп сваливается военный с командирскими нашивками. Форма разорванная, грязная опаленная… Закопченное лицо выражает крайнюю усталость и некоторую потерянную отрешенность, говорящую о предельном истощении всех сил. Оборванный командир пристально, с счастливой, теплой, почти детской улыбкой смотрит на юного бойца.

— Привет, морячок! Кто будешь? Куда мы попали? До куда дотопали?

— Краснофлотец Леонид Карацуба! Здравия желаю… Ого! Товарищ подполковник! Арьергардные отряды, район поселка Аджимушкай. Степные высоты. Закрываем переправу!

— Значит, все-таки армия драпает! — со злостью вздыхает командир, — Окончательно и бесповоротно. Переправа… Это все! Полное поражение. Потеря всего полуострова! Все завоевания 41-года немецкому псу под хвост… Махом, в несколько дней! Охренеть… Я еще надеялся что здесь около Керчи войска соберутся в кулак и дадут серьезный отпор, перейдут в контрнаступление. Арьергард говоришь… Даже такое сформировали… хоть что-то успели! Ладно, разберемся…

— А Вы откуда? Вы один?

— С Акмоная ползем с боями. Не один я… Со мной еще солдаты есть. И мои, кто остался, и те, кто примкнули по дороге. Да вон они как раз по вашим окопам растеклись… Сейчас будем определяться, что дальше. Слышь, морячок, а кто у вас главный? Где он?

— Старший лейтенант Михаил Григорьевич Поважный, 83-я бригада морской пехоты. Он тут недалеко, пойдемте, я провожу! Смотрие, аккуратней, после последнего налета авиации у нас тут полный шторм! Все разворочено. Много открытых участков. Фриц простреливает метко. Так что не поднимайтесь сильно и строго за мной!

— Мы по голой степи без всего, почитай в полный рост, отстреливаясь, шли, где даже ни ямки, ни кустика нет, Леня! Не переживай…

Юный краснофлотец и подполковник начинают петлять по разбитым окопам, где ныряя глубоко под защиту земляных насыпей и камней, где переползая совершенно открытые широкие участки. Где-то рядом северо-восточнее идет упорный бой. Видны разрывы и яростный гром стрельбы.

— Я спросить хотел, товарищ подполковник! Самый главный вопрос…

— Интересно, что за такой главный вопрос! У каждого он свой. Ну валяй спрашивай, Леонид!

— Где фронт сейчас? Я ничего понять не могу! Целые колонны отступают к проливу, проходят мимо нас. В небе наших самолетов нет. Артиллерия наша тоже стихла… На нас, здесь, в Аджимушкае, атаки со всех сторон. Говорят, фашисты уже к городу вышли, на подступах. А это получается кольцо замыкается! Что происходит, вы знаете?

— Нет ни хера больше никакого фронта! Леня… И руководства сверху никакого! Каждый сам за себя… Кто хочет, дерется до последнего! Кто хочет бежит к морю, как перепуганный заяц! Я вот все, по пути от Акмоная крепкий заслон организовать хочу, но негде, может у вас что-то получится. Если вы не отступили и сражаетесь! Сейчас с твоим командиром поговорим, может, что-то решим.

— Как так? Фронта нет… Что же это такое? — восклицает Карацуба, — У нас же такая мощь была! Куда все делось? Просто околесица какая-то мистическая!

— Была… Силушка! Только из не вылепили не пойми что! — мрачно усмехается командир, — Монстр на глиняных ногах! Все сверх наголову… Командующий наш дорогой… Доверь козлу капусту! Он тебе устроит, что потом долго оправляться будешь. Одно построение армий чего стоит. И все на виду! Никакой маскировки! Я у себя хоть что-то сделал, и то не помогло на общем фоне, когда фланги прорвали… Немцы как по мишеням стреляли. Вся артиллерия стояла как на параде, за километры видно. Вот и результат.

— Почему так случилось? — с наивно-детским выражением поднимает глаза Карацуба.

— Потому что все рвались в наступление! Об обороне никто не думал… Вот и получили ответный, тщательно подготовленный удар. Незаметный и сильнейший. Все в прах!

— Печально. Хотели бравым маршем, по степи со знаменами до Севастополя! А теперь сами к Тамани катимся. Вот ведь как!

— Это война, Леня! Тут гладко не бывает… Но в наш случай особенный, я бы сказал катастрофический. Народу полегло — тьма! Представить страшно… Все армии перемололо. Так, а что у вас тут за линия обороны? — осматривается подполковник, — Как вы врага сдерживаете? Удивительно. Степь как и везде… Сеть окопов символическая, скалы только выступают кое-где…

— У нас не все так просто! — с гордостью произносит Карацуба, — Основная масса наших сил в Подземелье скрыта, а на поверхности только малая часть всего, необходимая для отражения атак противника! Штаб, госпиталь, казармы, прочие службы под землей сидят, надежно укрытые от обстрела и бомбардировок!

— Подземелье…. Вот те на! Чего только не бывает… И как глубоко?

— Достаточно. И протяженность большая. Система огромная и запутанная. Без проводника потеряешься. А места — целый город спрятать можно, да пожалуй и не один. Тут все в каменоломнях. Очень удобно… Иначе бы нас всех смели уже давно! А так у нас надежная подземная база, скрытая от глаз противника!

— Ну я что-то слышал об этих катакомбах, но не представлял что они такие большие и сложные. Интересно. Даже кое-какие мысли появляются… Занятные. Как все в нашей жизни неоднозначно устроено. С виду степь голая, а шагни вниз — там мир другой!

— Все как-то странно у нас складывается, запутанно. Только шли в наступление, были уверены в победе и тут же все опрокинулось… Что теперь? Все по новой… И как оно сложится? Никаких ответов. Ну вот и пришли, товарищ подполковник, милости просим в наш кубрик!

Откинув брезентовый навес, они оказываются в маленьком покосившимся от разрывов блиндаже, где их встречает коренастый, небольшого роста командир в зеленой пехотной форме, под которой из-под растегнутого воротника на груди пробивается тельняшка… Типичная на фронте, форма подразделений морской пехоты, переодетой для полевых условий.

— Дядь Мишь, здорово! — по свойски обращается Карацуба, — Я вот гляди кого к тебе привел. У нас таких еще не было. Все лейтенанты и капитаны, а тут чуть ли не генерал…

— Вижу! Дуй на левый фланг, Леня, к комиссару Карпекину, разведка засекла движение танков в его сторону, захвати подразделение Клабукова с собой, очевидно удар будет сильный, давай живенько, время не теряй… а мы с гостем побеседуем. Товарищ не просто так пришел… По всему видно! И разговор, я полагаю у нас очень даже любопытный получится.

— Есть! Уже лечу… — краснофлотец исчезает за порогом, словно его и не было.

— Итак, присаживайтесь дорогой товарищ, вид у Вас просто шикарный, как будто только что из ада… Вот хлебните из фляжки! Поможет. Вся тяжесть уйдет.

— Ну у Вы тоже не с придворного бала явились, потрепаны видно изрядно. Друг друга стоим. Всем нам досталось. Благодарю… Что это?

— Водка! Придите в себя… Забудьте на время о том, что довелось пережить. С кем имею честь?

— Подполковник Ермаков, 63 горнострелковая дивизия, 291 полк. Командир полка. Стояли на передовой линии на Акмонае. На южном фланге. Прикрывали дорогу Феодосия –Керчь. А оно вон как все вышло.

— Ого! Аж оттуда… Да, путь не близкий и весь в огне!

— Да, поджарил нас фриц знатно, но на обеденный стол мы все-таки ему не угодили! А Вы кто будете, «морская душа», как я погляжу…

— Все верно. Старший лейтенант Михаил Поважный, принял командование обороной этого участка по приказу майора Голядкина. Уже какие сутки на рубеже стоим.

— А где сам майор?

— Сильный минометный обстрел был. Ранили. Эвакуирован на тот берег… Я остался вместо него.

— Старший лейтенант командует всем? Целым направлением? Как все у нас перевернулось…

— Кто есть, тот и командует. У нас тут кадров особо не разбежишься. Чины повыше в основном за пролив давно слиняли. Мы тут и остались лейтенанты да капитаны. Вот и удивились, что к нам подполковник чуть ли не с небес свалился…

— Скорее из преисподней! До неба нам всем сейчас очень далеко…

— Это точно. Сейчас мы все в пекле… Фашист баньку адскую топит, будь здоров! Все горит, камни плавятся… Так что там у вас там, на Акмонае случилось? Никто толком ничего сказать не может. Говорят прорыв фронта и все! Почему не сумели остановить гадов, дыру не залатали?

— Больно большая оказалась, товарищ старший лейтенант! И пошла по швам… С сумасшедшей центробежной силой! Понадеялись на количество и наступательный пыл. Возвели Вавилонскую башню… Все рухнуло! Вот что значит грамотно все продумать и нанести точный удар!

— Да как же так смогло произойти? Ведь такая масса людей, три армии! Это не шутка…

— А вот с нас, с 63 горнострелковой все и началось. Само наступление наши войска по всему фронту начали темной ночью 7 мая, с артиллерийского обстрела позиций противника. Но удар был вялым и непродолжительным. И утром 8 мая, немцы, после усиленной артподготовки обрушились на наши окопы. Мы этого не ожидали! Тут и психологический фактор сыграл. Атака была мощнейшей, просто поток солдат и железа хлынул… Мы приняли первый удар на себя. Прорыв был именно на нашем направлении. Около 5.00 утра, немецкая пехота и около сотни танков пошли в атаку на позиции нашей 63-й горно-стрелковой дивизии. Первые цепи наступавших были полностью уничтожены огнем наших пушек и пулеметов. Но массированный огонь артиллерии и действия немецкой авиации скоро подавили наши огневые средства и пехоту на первой позиции. Мои солдаты упорно оборонялись, но не смогли справиться со значительно превосходящими силами врага. Наша артиллерия, располагавшаяся близко к переднему краю и хорошо видимая фашистам, практически была уничтожена. Связь с другими подразделениями была нарушена. Мы понесли большие потери в личном составе. И это не все. Немец действовал как опытный заправский охотник.

Одновременно с этой атакой в тылу нашей уже потрепанной дивизии, у горы Ас-Чалуле фашисты высадили морской десант на 30-и шлюпках, около 500 автоматчиков. На подходе к берегу вражеский десант был встречен огнем пулеметов, артиллерийских орудий, а на берегу даже и огнеметами. Однако, несмотря на потери, немцам удалось не только высадиться, но и прочно закрепиться на нем.

Получилось, что наступающие фашистские части с фронта и шлюпочный десант взяли в клещи мой 291-й полк! Мне, командиру полка, с уцелевшими удалось вырваться из рокового окружения. Вот я, и командир роты старший лейтенант Александров, объединили остатки нашего полка и провели его с тяжелыми боями до самой Керчи, и теперь предстали, как говорится под ваши очи, Михаил! Будем решать что дальше…

— Сколько же вас осталось?

— Ты только с табуретки не упади, дорогой мой морпех!

— Постараюсь…

— 6 человек от дивизии! А всего со мной дошло 34 человека, те, кто примкнул к нам по дороге из разных разбитых частей… Такая сейчас математика! Из крови и огня. Основную часть наших людей в первых боях смели тяжелой артиллерией и авиацией. Перепахали, зарыли всех в землю! Весь мой полк… До сих пор не могу поверить, что все это на самом деле, а не страшный сон! Все это как-то за гранью возможного! В дни, часы все выжгло… Кровавый шлейф за нами тянется. Тучи черные ползут!

— Да невеселая у тебя история, подполковник! Можно только посочувствовать… Такие невосполнимые утраты. Трудно даже вообразить!

— А как на других участках фронта все было?

— Да почти также… Самое главное, сыгравшее фатальную роль, то, что немцы захватили господство в воздухе. И усиленные бомбардировки шли в первую очередь по штабам и коммуникациям.

В результате многие командные, наблюдательные пункты, узлы связи, огневые позиции оказались разбиты. Телефонная связь из-за огромного количества порывов перестала существовать, вышли из строя многие радиостанции. Связь со штабами была потеряна. Фронт оказался парализован. Никто не знал что делать. Каждый действовал по ситуации! Кто отпор давал на каком-нибудь случайном кургане, кто быстрей к морю мчался…

— А нельзя было закрепиться на каком-то рубеже? Организовать оборону? Контратаковать?

— Да какой там… — отмахивается захмелевший Ермаков, — Сплошная неразбериха, каждый бежит сам по себе… Да и где? Голая степь… Немецкие самолеты на бреющем полете расстреливали наши отходящие части. Люди гибли тысячами! И все у нас на глазах… Если есть преисподняя, то она и разверзлась здесь! Я такого не видел нигде. А побывать много где пришлось! Вот помню операцию в Иране, так там же все как по маслу прошло, за считанные дни, и практически без потерь! Когда с умом и профессионализмом к делу подходишь.

— Ну а само отступление как было? Ведь к нам целыми большими колонами на переправу выходят…

— Все отступление, то, что я видел, шло абсолютно не организовано! Кто как смог… и куда! Ух, ядреная у тебя водка, Миша! Хорошо… Так, о чем я? Отступали значит как. Тут еще движение колонн совпало с проливным дождем, который начался еще по-моему, 9 мая. Загруженность дороги и размягчение грунта вследствие ливня резко замедлили продвижение нашей армии. Боевая техника выходила из строя, ее просто бросали. Да и управление штабами скоро из-за сильной грязи машины не смогли двигаться. Многие работники штаба вынуждены были бросить машины и идти пешком. 11 мая во второй половине дня погода немного улучшилась. Этим сразу воспользовалась фашистская авиация, которая начала бомбить и обстреливать из пулеметов отходящие шеренги солдат. Из-за бездорожья и бомбежек части двигались уже вне дорог и рассредоточивались повсюду. Все это приводило к нарушению установленного порядка движения, к подлинному распылению не только частей, но и мелких подразделений. В итоге, это привело к тягчайшим последствиям — движущая масса войск окончательно потеряла управление, начался хаос. Как в кошмаре наяву! Будто какой-то массовый обряд уничтожения, тотальное заклание! Реки крови…

От Акмоная до Керчи все трупами обгоревшими завалено! Кому повезло сюда дойти — чудо! Уж не знаю какое, божественное или человеческое. Или еще какое. Ничего у нас больше не поймешь…

— Ну и что думаешь, товарищ Ермаков? Как тебя по батюшке? Ведь не зря же я думаю, ко мне пришел. А не в порт, на переправу!

— Сергей Арсеньевич я… устал бегать по степи, как сумасшедшая куропатка! Я сам, по сути охотник… Я воевать хочу! И за полк свой отомстить… Мы столько славных боевых дорого прошли, еще в 41-м… И теперь полегли все за несколько дней. Немыслимо!

— Вот и отлично! Настрой хороший, нужный. И нам люди позарез нужны, даже если их три десятка. Зато опытные и знающие что почем. Так что пожалуйте к нам в аджимушкайские каменоломни! В подземный гарнизон…

— Даже так? В отдельный нормально функционирующий гарнизон? Неужели такое еще осталось в этом безумном чаду?

— А как иначе? Все осталось, дорогой Сергей Арсеньевич! Силы немеренные концентрируются. Мы еще фрицам покажем. Из-под земли встанем, буквально! И погоним назад проклятого ганса!

— Заманчиво. И из кого состоит твой гарнизон, Михаил? Это отдельное соединение? Моряки?

— Нет. По мере боев состав становится все более разнообразным. У меня 1 запасной полк, моряки и вот примкнули еще кавалеристы, 72 кубанская дивизия, остатки ее…

— Я слыхал о них. Они вместе с нами рядом где-то шли с боями, параллельно. Храбрые ребята, казачки! Ну что споемся, морфлот? Докажем поганой нацистской нечисти, что такое содружество Красной Армии? Развеем их как черный прах по степи?

— А то как же! — подмигивает Поважный, — Сомкнем ряды всех советских людей! Сольемся вместе в ярости праведной, как языки пламени и устроим здесь, в подземелье, фашистам огромную могилу!

Глава 10

13 мая 1942 г.. Аджимушкайские каменоломни. По спутанному лабиринту катакомб, освещаемому тусклым, размазанным желтоватым светом электрических лампочек, порывистым шагом идет командир в распахнутой шинели. Его сопровождают два представителя особого отдела с автоматами ППШ-а наизготовку.

Лицо главного резкое, вытянутое, серо-угрюмое, под стать мрачному камню подземных коридоров, и вместе с тем полыхающее внутренним неистовым огнем… Иногда кажется, что он рожден этим страшным непредсказуемым подземельем. Настолько в нем мало видится привычного человеческого.

Два-три раза маленькую, но важную процессию останавливают посты, но больше для того, чтобы показать, что порядок соблюдается даже под землей, дисциплина на должном уровне… Узнавая впереди идущего в лицо, постовые довольно вытягивались в «струнку», улыбаясь и шепчась за спиной. Солдаты и младшие командиры его знали, уважали и даже любили. Он был фигурой культовой, высокой, можно сказать кумиром простых армейских масс.

Трое суровых командиров, еще попетляв по хитросплетениям штолен, наконец доходят до своей цели.

Это штаб Крымского фронта, надежно укрытый от бомбежек и обстрелов в недрах Аджимушкайских каменоломен.

Откинув брезентовый полог, командир в шинели попадает в небольшое помещение, зыбко освещенное несколькими электрическими лампами, подвешенными у потолка, отчего силуэты находящихся здесь людей кажутся шевелящимся подземными чудищами, как на картинах испанских художников мастеров живописи темных кошмаров. Собравшиеся, заметив, кто пришел, резко встают, почти вскакивают, приветствуя…

— Садитесь! — небрежно бросает вошедший.

Среди собравшихся высоких чинов в глухом утлом полутемном отсеке катакомб, можно разглядеть прибывшего недавно с Тамани Семена Михайловича Буденного и командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Дмитрия Тимофеевича Козлова. После появления внезапного гостя, все напряженно молчат. Лишь с поверхности доносится тяжелое уханье взрывов, визг самолетов и стрекочущая оружейная стрельба….

Вошедший никто иной, как Лев Захарович Мехлис, армейский комиссар 1 ранга, любимец товарища Сталина и фигура очень грозная, внушительная и значимая на Крымском фронте. Уже несколько месяцев, фронтом управляет фактически он…

Мехлис обводит всех цепким, пронзительным стальным взглядом, сутулясь и задумчиво потирая пальцы от подземного холода. Кажется, что его взгляд ощупывает и касается физически, заставляя некоторых вздрагивать… Комиссар похож на беспощадную мифическую хищную птицу, готовую или лукаво отступить или наброситься на жертву… Он будто ожившая подземная химера, долго ждавшая своего появления. И теперь раскрывшаяся в своей абсолютной власти.

— Разрешите доложить обстановку… — робко начинает кашляя, кто-то из заседающих.

— Я и так знаю всю обстановку! — резко с металлическими нотами в голосе обрывает Мехлис, — Войска бегут в панике, полный хаос на позициях… Ну что, просрали фронт, товарищи командиры? — язвительно выдавливает комиссар, сжимая руки в кулаки так, что белеют костяшки пальцев, — Виноваты все… И я тоже! Мы опозорили страну и должны быть прокляты! Но Вы…

Мехлис останавливает тяжелый немигающий испепеляющий взгляд на генерал-лейтенанте Козлове. Гнев распирает его настолько, что он даже не находит слов и воцаряется гнетущая пауза, при которой слышится дыхание присутствующих и треск электрических лампочек. В нависшей фигуре комиссара есть что-то темное, пугающее, демоническое, словно ожила одна из блуждающих теней каменоломен.

— Я потратил столько времени и сил, чтобы из вашего крымского колхоза сделать подобие армии… — наконец с неприкрытой злостью выдавливает из себя Мехлис, — А Вы, — он вскидывает изогнутый как коготь указательный палец на генерала, — и с этим не смогли справиться! С тем, что Вам приподнесли на блюдечке, ценой бессонных ночей и напряжения всех сил и людских ресурсов! Из той орды, которую я застал в начале года, я сделал то, что стало способно воевать. Я поднял боевой дух среди расхлябанности и дезертирства… Добился перевооружения и пополнения личного состава. И что? Каков результат всего этого? Трупы по всей степи! Сокрушительное поражение и бегство? Такое и в кошмарном сне не приснится…

— Лев Захарыч, кто ж знал, — начинает оправдываться Козлов, — что немцы контратакуют, еще и в южном направлении, где их не ждали! Что у них новые танки и реактивные шестиствольные минометы… И свежие дивизии…

— Молчать! — взрывается Мехлис, и потом уже спокойно добавляет, — С этим разберемся позже… И по всей строгости военного времени! Ответят все! Времени на пустые байки у нас нет. Не об этом сейчас надо думать! Как будем спасать остатки фронта? Иначе нас всех перебьют в степи, как куропаток…

— Я предлагаю создать отряды прикрытия для обеспечения переправы отступающих войск, — высказывается Буденный, — чтобы задержать наступающего врага и дать возможность эвакуировать наши армии на Тамань.

Мехлис задумывается.

— Это правильно, — наконец произносит он, — из кого формировать?

— У нас есть 1-й запасной полк комсостава и пограничники 95 –го полка, — сообщает Буденный, — их можно усилить вспомогательными частями — курсантами военных училищ и войсками охранения НКВД.

— Что ж, пожалуй, это какой-никакой выход в сложившийся ситуации, — оживляется комиссар, — возьмите лучших из лучших, самых преданных и надежных, кто еще остался! Только личное мужество солдат и командиров, может спасти нас… Кто возглавит арьергард? Кандидатуры есть?

— Так точно, есть, — отзывается из полутьмы Козлов, — я думал о них, на самый крайний случай. И видимо он настал…

— И кто же?

— Заместитель начальника штаба 51-й армии по боевой подготовке, полковник Ягунов Павел Максимович, — продолжает Козлов, — ему можно поручить эту задачу, я уверен, он справится!

— Ягунов… Ягунов… Да припоминаю, 138 стрелковая дивизия, с января на нашем фронте, толковый командир, смелый и опытный, что удивительная редкость в ваших крымских войсках! Значит так… Готовьте приказ с 14 мая о назначении Ягунова командиром сводного отряда и начальником этого участка обороны. У кого еще есть, какие предложения относительно сложившейся ситуации?

Ответом шуршит тишина смятения из неуверенных движений и легких покашливаний.

— Как обычно… — усмехается Мехлис, — Инициатива через край! Молчание под стать этим угрюмым могильным камням! Ну тогда все… На сегодня разговоров и собраний хватит. Я выезжаю на позиции. Всем успеха, он нам сейчас очень понадобится!

Мехлис быстро выходит, пропадает как тень, будто его и не было, а штабисты, облегченно вздохнув, шелестят бумагами и планшетами, негромко обмениваются короткими репликами, и поспешно расходятся.

Уже в темном, узком коридоре, тихо звучит голос одного из последних выходящих:

— Да, жаль Павла Максимовича…

— Ты о чем?

— Да о том самом. Ты представь только, в какую мясорубку его кидают. В нынешней обстановке… Они же все теперь смертники! Весь арьергард…

— Ну, Ягунова так просто не возьмешь! Он командир бывалый, может и обойдется… Не в такие передряги попадал! И выходил с честью…

— Не обойдется! Там такая махина прет, что всех наших ресурсов здесь и близко не хватит. Три армии не устояли! А тут небольшой отряд… Максимум несколько тысяч. Кого он успеет собрать? И чем наступление фашистов сдерживать? Винтовками? Ни авиации, ни артиллерии нет! Это самоубийство…

Сейчас одно негласное правило — кто не успеет в ближайшее время переправится — всем конец! Так что шансов у отрядов прикрытия просто нет. Их всех уже можно заносить в списки безвозвратных потерь Крымского фронта! Вот так и подписывают людям приговор…

Глава 11

…Керченский порт напоминает огромный муравейник — люди, в основном военные, толпами напирают на пирс, пытаясь попасть на отходящие на Тамань суда, сметают все на своем пути. Все пространство береговой полосы запружено колышущейся человеческой массой плотно прижимающихся друг к другу солдат, как туго перевязанные прутья. Кажется ожила и движется сама земля. Рядом черными металлическими скелетами горит брошенная техника, напоминая каких-то инфернальных существ или вторгшихся мстящих демонов.

Сзади, с запада, доносится канонада фронта, а кружащиеся хищной стаей немецкие бомбардировщики, практически беспрепятственно бомбят и расстреливают толпы людей как живые мишени… Зенитки почти все разбиты, а редкие истребители с правого берега не выдерживают превосходящего натиска Люфтваффе и падают огненными кометами в темные бурлящие воды пролива… Других самолетов нет. Аэродромы Крыма горят в степи огромными густыми факелами.

Скопление солдат и техники уже не первые сутки становится беззащитными движущимися и статичными целями. Идет просто тотальный расстрел с воздуха…

Перегруженный эсминец отчаливает от пристани и не успевает набрать скорость, как в него попадает бомба… Сноп огня и куски раскаленного железа кошмарным фейерверком летят в стороны! За борт выбрасывает человеческие останки и еще живых горящих факелами… Еще два попадания разламывает корабль пополам и он в течении считанных минут уходит на дно, высоко задрав носовую часть, с которой спрыгивают в воду люди, в надежде спастись. Но пулеметные очереди фонтанами взбитой воды настигают качающихся в волнах….

Рядом покосившийся и порядком осевший гражданский пароход с военными, еще больше кренится и едва не зачерпывает воду. Кто-то не удерживается и срывается за борт, в море, кто-то отчаянно цепляется за поручни. Пароход выравнивает курс, и дав продолжительный гудок упрямо, как тучный жук, «ползет» к таманскому берегу, утопающему в призрачной серой дымке.

Далеко не всем удается сесть на какое-нибудь судно, катер или баржу. Люди прижатые ураганным обстрелом к берегу, сами сколачивают плоты, надувают камеры, набивают соломой шинели и мешки, плывут кто на чем может… И становятся легкой добычей фашистских воздушных стервятников.

Сотни пловцов расстреливают с воздуха, сотни сносит неодолимым течением в открытое море, где они быстро тонут…

Волны Керченского пролива наливаются, становятся без преувеличения густого Красного цвета… Будто река, вытекающая из Преисподней. Пролив заполняется тысячами трупов… Которые почему-то в воде принимают вертикальное положение и качаясь в волнах, эта армия мертвецов, словно куда-то шествует… Маршируя в багровых водах. Это зрелище завораживает размахом трагедии и своей странной адской величественностью Смерти.

А воздух оглашается пронзительным ревом самолетов с черным крестами, словно фатальными погребальными вестниками Судьбы, которые азартно и неистово охотятся за новыми целями на воде — кораблями, лодками, плотами и просто одиночными плывущими людьми… «Охота на дроф» с суши перемещается на море… Перемалывая всех живых яростным огнем бомб и пулеметов… Лишь счастливчикам удается добраться до обетованного правого берега.

А чуть в стороне, полыхает город — сама Керчь, громадным черно-алым пожарищем… Кажется, сгорает весь мир, реальность сворачивается как подожженная бумага. Город бомбят не менее интенсивно и методично, накатываясь целыми эскадрильями.

В невообразимо огромном пламени от горизонта до горизонта полыхает все — люди, дома, машины, деревья… Все сгорает как картонные фигурки и декорации. Темный бешенный Ураган фашистских атак сносит все… оставляя только черное выжженное пепелище…

…Из дымящихся руин обугленного развороченного дома, из под груды обломков, выползает полковник Верушкин, грязный и окровавленный, в порванной, почти клочками висящей форме….

Он ошалело оглядывается по сторонам, и тяжело вдыхает раскаленный воздух, едкий и обжигающий от пороховой гари, и почти сразу начинает кашлять.

Вся улица разрушена до основания. От некогда уютных южных зданий остались курящиеся зловещие кладбищенские надгробья.

Над городом висит плотная дымовая сумрачная мгла, такая, что невозможно понять, что сейчас — утро, день или вечер…

Все затянуто стелящемся, ползущим темным змеем, дымом от взрывов и пожарищ.

Верушкин встает на ноги и держась причудливо раскрошенных остовов стен, медленно, шатаясь, начинает пробираться сквозь сизый туман…

Над головой, в небе истерично пугающе завывают немецкие пикирующие бомбардировщики, кружась черной хищной стаей.

Переступая через завалы камней, полковник едва не падает, натыкаясь на что-то мягкое… Он наклоняется ниже и в зыбко колышущемся от ветра, смоге видит двух лежащих красноармейцев, которых разметало в стороны.

Они мертвы… Один разорван почти полностью до неузнаваемости. Другой зажат камнями с разбитой головой. Оба утопают в лужах запекающейся от огня крови…

Верушкин вздыхает, находит в разломанных опаленных камнях целую винтовку, перезаряжает и осторожно двигается дальше.

На улице пустынно, где-то мелькают какие-то непонятные тени… И полковник инстинктивно вскидывает оружие, так как обстановка неизвестна и враг мог уже зайти в город…

Но тени вблизи оказываются мирными жителями, военных почему-то уже нет…

Верушкин проходит несколько перекрестков, двигаясь от центра на север, в сторону переправы, где еще слышны звуки боя…

На одной из улочек он замечает небольшую группу семенящих куда-то пригнувшихся горожан. Они спешат навстречу, в клочьях порохового тумана.

Верушкин направляется навстречу, чтобы узнать обстановку, но тут громадный взрыв впереди встает сплошным темным столбом, разнося бегущих людей в стороны… Самого полковника сносит ударной волной, бросая в груду камней за спиной.

Откашливаясь и осматриваясь, Верушкин аккуратно крадется среди развалин. Перед ним горит здание… Пламя бешено, закручиваясь огненным торнадо, вырывается из темных слепых глазниц окон, унося вверх тучи черного коптящего дыма…

Полковник подходит ближе и видит страшную картину. От группы шедших к нему людей ничего не осталось, кроме кусков обожженного мяса, оголенных костей и ручьев теплой крови.

Верушкин сжимает зубы и перехватив винтовку, устремляется сквозь висящий удушливый дым к горящему порту….

Глава 12

…Взрывы, мощные и дикие, взбивают на дыбы степь, засыпая волнами прелой земли окопы у поселка Аджимушкай. Еще одно звено немецких бомбардировщиков, распарывая редкие облака, практически беспрепятственно уходит на переправу… Остановить их некому! Зенитки Красной Армии разбиты и догорают на высотах в опаленном бурьяне рваными черно-скорбными кострами…

Полковник Ягунов, отряхиваясь от комьев земли, и поправляя каску, поднимает бинокль и напряженно всматривается в линую горизонта… Впереди все затянуто непроницаемым темно-серым дымом. Земля кажется, дрожит откуда-то глубоко снизу… Доносится гул дальней нестихающей канонады. Сбоку полыхает Керчь огромным черно-желто-красным пожарищем от обильно, не прекращающихся сыплющихся с неба бомб черных стальных фашистских стервятников. Создается впечатление, что распахнулись врата Преисподней, и оттуда прорвалось адское пекло и повалили тяжелые смоляные клубы погребального дыма…

По дороге, чуть вдалеке, тянутся бескрайние колонны беспорядочно отступающей Красной Армии. Ягунов вздыхает, стискивает зубы и еще раз оглядывает окопы…

Суровые и угрюмые лики солдат будто вросли в землю в почерневшей обугленной степи…

Полноценной линии обороны практически нет. Окопы вырыты наспех, без должного соблюдения всех правил и учета особенностей ландшафта. Времени нет… Приходится довольствоваться тем, что есть.

Полностью открытая местность, как свеже расстеленная скатерть. Что здесь можно сделать в кратчайшие сроки, когда враг уже готов появится буквально через считанные часы во всеоружии?

Налеты фашистской авиации становятся все чаще, накатываясь как морские волны на прибрежные скалы.

Вот и опять характерное завывание «Юнкерсов» заставляет вжаться в землю… и прочувствовать каждой костью и мышцей, неописуемое сотрясение всего Окружающего, которое кажется, не выдержит, пойдет трещинами и рассыплется мириадами осколков, как зеркало, обнажая черный провал Смерти…

Взрыв рядом вновь окатывает штормовой волной земли и острых раскрошенных камней, почти замуровывая… Полковник с трудом откапывается, и тут сверху мелькает вытянутая тень.

Он резко оборачивается, ища оружие… В развороченный окоп спрыгивает высокая фигура, озираясь по сторонам.

Ягунов поднимает автомат, но всмотревшись, отводит ствол в сторону.

— Парахин? — удивленно восклицает полковник, — Вот уж кого не чаял здесь встретить! Я думал, ты уже эвакуировался, и на той стороне пролива, в штабе заседаешь! А ты будто с неба свалился!

— Ага! Как архангел из-под облаков, — смеется Парахин, — жарковато тут у вас…

— Как архангел? Может быть… — улыбается Ягунов, — Особенно с комиссарской звездой на рукаве и красным дьявольским огнем в глазах! Точно! Ты как здесь, Иван Павлович?

— Мимо проходил, решил поздороваться… Шучу! По приказу я… К тебе отправили, Павел Максимович! Для помощи в организации обороны. Потому как, чует мое сердце, тут непростая каша заваривается!

— Еще какая! И нам это все расхлебывать… Товарищ старший батальонный комиссар! Все очень неоднозначно… Но то, что ты здесь, это хоть одно здравое решение командования за эти дни! Лучшего бы я и желать не мог! Ты-то мне и нужен!

— Уж прямо я? От меня одного фронт не сдвинется…

— Как знать! Для армии важна личность и талант вести за собой. А у тебя этого в избытке!

— Чего бы то ни было, а одного человека все равно мало. Я так понял, формируется сводный отряд прикрытия? Переправу защитить? Что тут у вас?

— Сводный… Может официально оно и так! А на деле… Солянка! Собираем гвардию из тех, кто здесь по сути случайным образом оказался! И запасники, и пограничники, и разбитые фронтовые отступающие части, и различные вспомогательные соединения! Уже кого только нет…

— Но я особо никого не вижу на позициях. Где они все?

— Рано еще… Здесь только небольшой заградительный отряд больше для разведки. А основные силы у нас за спиной!

— Где? — вертит головой Парахин, — Там же степь голимая, воронками изрытая….

— В местном подземелье, в каменоломнях. Там база и госпиталь. И личный состав размещается. Плюс гражданские от бомбежек спасаются… Там уже целое поселение в недрах земли.

— Брошенные пещеры? Я бывал там пару раз до наступления, там склады были, место мрачное, дикое… Просто греческий Тартар! Как там люди сидят в холоде и мраке?

— Нормально. Главное — надежная защита от обстрелов и налетов авиации. Толща камня, глубина катакомб закрывают как подземная крепость!

— Подземная крепость? Интересно. Такое не предугадаешь… Полная неожиданность! Если все продумать, очень даже ничего получится!

— И противник дезориентирован. С виду ровная пустая степь… Никого нет. А в нужный момент появляются войска прямо из под земли! Эти каменоломни нам здорово сейчас помогают! Без них нас бы уже одними авианалетами бы смели! Так что ждем фрица в гости, Иван Павлович!

— Понятно. И как скоро? Что разведка говорит? Далеко противник?

— Мы и есть своего рода разведка… Там впереди чехарда полная! Все с катушек слетело… По анализу ситуации, я думаю уже утром мы сойдемся с тевтонской броней!

— Успеем собрать нужное количество? В катакомбах много солдат?

— Для этого боя… необходимого числа не найдешь! Тут своя специфика! Ладно, пошли комиссар, окинем свежим взглядом наши новые подземные владения, и подумаем как здесь фашисту ловушку устроить!

…Когда бомбежка ненадолго стихает, полковник и комиссар, где по окопам, где по изрытым взрывами сопкам, по вывороченной горелой земле с удушающим едким запахом, пробираются сначала к поселку Аджимушкай. А потом, спустившись вниз, оврагами и откосами, проходят к малозаметным входам в старые штольни. Миновав посты, они спускаются в черноту проема катакомб. Их сразу же обдает каким-то могильным, хищным холодом, сырой затхлостью и стойким запахом разложения… Но здесь на удивление оживленно. И военные, и гражданские, суетятся как рабочие пчелы в подземном улье… Снуют быстрыми, едва уловимыми тенями. Хмуро и озабоченно проходят воинские подразделения, разные по количеству, от нескольких человек до десятков и сотен. Санитары несут на носилках раненых. Кто-то перетаскивает армейские ящики, какую-то утварь… Где-то вдалеке коптит полевая кухня. Связисты тянут длинные, свисающие провода. Кто-то целыми семьями, тащит весь свой хозяйственный скарб и даже животных — коз, кур, коров, гусей… Горят костры и самодельные факела. С громким лаем скачут собаки, по углам, сверкая своими феерическими колдовскими глазами, сидят кошки. Тут и там носятся дети, затевая, даже здесь свои шальные игры… Все бурлит как живой кипящий котел. И напоминает или огромный цыганский табор или настоящее Вавилонское столпотворение!

Ягунов и Парахин, чуть ли не протискиваются через пеструю толпу, и идут дальше в зловеще шевелящуюся темноту. Проход вглубь под углом вниз кажется чарующим черным водоворотом, утягивающим безвозвратно вниз…

Однако впереди маячит зыбкий мутновато-желтый свет…. Пройдя несколько метров командиры попадают в довольно сносно оборудованный широкий коридор, освещенный электрическими лампочками на расстоянии 10—15 метров… Все это выглядит очень необычно, словно в невнятном рваном сне.

— Откуда свет? — спрашивает Парахин, едва не спотыкаясь на попавшимся под ноги скользком камне, — Никогда бы не подумал! Когда я здесь был, мы с фонарями ходили…

— Время не стоит на месте! — улыбается Ягунов, — прогресс пришел и сюда, в эти заброшенные древние владения Мрака! Вдохнул немного жизни в эти мертвые обители камня… Два трактора работают в качестве генераторов. Вот такой подземный бульвар образовался! Для романтических прогулок… Но не все штольни освещены. Только самые значимые объекты. Большая часть этой подземной системы лежит в полном мраке.

— Ну это понятно! На эти многокилометровые запутанные тоннели никаких проводов, никакого электричества не хватит! Здесь мрак первозданный… Совсем другой мир! Царство нетронутой Тьмы! Как непредсказуемое каменное болото. Чуть не туда — и утонешь! И как такая Громадина в природе образовалась? Неужели одной шахтной выработкой!

— Все верно! Здесь добыча известняка была еще с античных времен — камня ракушечника. Из него строили дома и храмы! Вот за столетия и родился этот сложный многоярусный запутанный Лабиринт, как головоломка! Ее бы еще разгадать…

— Какое средоточие мрака! Поразительно! Я с юности в шахте работал на Донбассе, достаточно долго. Забой — как родной дом! Но такого как здесь не было… Тут он какой-то странный, тягучий, словно живой. И будто сразу в пропасть проваливаешься! И летишь неизвестно куда… В обычной шахте такого нет. Там как-то все рукотворно и осязаемо. Конкретно! А тут все размыто, как в тумане идешь, или в трясине утопаешь…

— Да место специфичное… Но оно нам сейчас просто необходимо. Все эти прелести подземелья нам только на руку! Огромная мощь камня, беспросветная тьма, почти непроходимый лабиринт…. Лучшей маскировки и не придумаешь! Это подземное сооружение рук человеческих и природы впечатляет! Словно смотришь в саму Бездну…

— Все это хорошо, в плане обороны, но вот с остальным, главное сильно не засмотреться! И не забыть, откуда пришли! Мрак коварен, утягивает как голодная топь…

— Ну мы здесь в гостях у бога Аида, и ненадолго! — улыбается Ягунов, — Это, Иван Павлович, временное укрытие! Так что вся Тьма просто не успеет ничего сделать…

— Что ж будем надеяться что наше пребывание здесь ограничится поверхностной экскурсией… А то для длительного обитания здесь совсем уныло и тягостно.

— Выполним поставленную задачу и отойдем на переправу! Все это быстро кончится, даже по всем грубым расчетам. И мрак оставим мраку! Так, вот мы и пришли! Нам нужен этот участок… Здесь находятся воинские соединения, которые еще не знают об отрядах арьергарда. Их нужно срочно включать в наше формирование.

Полковник и комиссар оказываются в достаточном просторном зале, где в полной походной боевой амуниции скопилось большое количество солдат. Ягунов выходит вперед, на возвышающийся выступ скалы… Красноармейцы, заметив в качающейся огромными тенями полутьме прибывшее начальство, быстро поднимаются и начинают строиться в шеренги.

Из смоляной темноты вырастает высокий, крепкого сложения командир, лихо отдавая честь:

— Товарищ полковник! Разрешите доложить?

— Докладывайте… — кивает Ягунов, внимательно вглядываясь в темные смазанные лица, кажущиеся ожившей старой истертой огромной иконой.

— Полк резерва командно-политического состава фронта готов к эвакуации на Таманский берег! Докладывает командир полка капитан Левицкий! Мы готовы выступить…

— Отставить! — сурово гремит эхом голос Ягунова, отражаясь от хмуро нависших скал, в темноте тускло поблескивают стекла пенсне, — Никакой эвакуации не будет… Вы все остаетесь здесь! И поступаете в мое распоряжение.

— То есть как? Не будет… — осекается Левицкий, замирая с полуопущенной рукой, — У нас же был приказ идти к переправе!

По рядам солдат пробегает недовольный гул. Бойцы переглядываются и обмениваются короткими репликами. По силуэтам людей прокатывается бурное колыхание как волна по морской глади.

— Обстановка на фронте быстро меняется, товарищ капитан! У меня приказ командующего фронтом генерал-лейтенанта Козлова… Вот ознакомьтесь! Я — полковник Ягунов Павел Максимович, начальник отдела боевой подготовки Крымского фронта, заместитель начальника штаба фронта. Это мой ближайший помощник — старший батальонный комиссар Иван Павлович Парахин. Согласно приказу, все воинские группы и подразделения, находящиеся в районе поселка Аджимушкай, переходят в наше с комиссаром подчинение. Я назначен начальником этого участка обороны. Мы формируем сводный отряд, в задачу которого входит обеспечение эвакуации войск Крымского фронта! Всех трех армий…

— Так значит арьергард? — тихо выдыхает Левицкий, о чем-то напряженно задумываясь, — Из всех, кто здесь оказался… Только чем это может обернуться?

— Товарищи! — выступает вперед Парахин, — Как вы знаете, враг прорвал линию фронта на Акмонае и рвется к Керчи! Мы не должны допустить, чтобы фашистский сапог топтал землю этого древнего и славного города! Мы должны стать неодолимой каменной скалой, о которую как темные волны разобьются фашистские полчища! На кону стоит самое бесценное — жизни наших товарищей. Мы должны их спасти, дать возможность переправится раненым и бойцам вышедшим из акмонайского пекла, на спасительный Таманский берег… Армия — это прежде всего поддержка друг друга. Это боевое братство! Если мы не в состоянии оказать помощь товарищу в окопе, закрыв собой, то грошь нам цена… От нас зависит многое, если не сказать Все!

Стоять будем до конца, и докажем, что такое Красное Армия! Наше дело правое! Победа будет за нами!

По толпе прокатывается легкий ветер обрывочных фраз…

— Все выполним комиссар! Фашисту рога сломаем… Не в первой!

— Вот и переправились на тот берег… Что ж дальше то будет?

— А почему бы часть войск из порта не повернуть в нашу сторону? Там кого только нет! А мы что — резерв…

— Задача непростая, но мы ее выполним!

— Вот так поворот…

— Наконец-то настоящим делом займемся! Доконало в тылу сидеть…

— С нашим командованием не соскучишься…

— Что у нас вообще происходит? То одно, то другое!

— Все бегут… как зайцы! Видимо одни мы в реальном строю и остались…

— Все здесь перепуталось!

— Насколько нас здесь хватит?

— Теперь хоть что-то ясно становится….

Парахин поворачивается к Левицкому:

— Что за ропот?

— Не обращайте внимание, возраст… У меня народ проверенный, много ветеранов Гражданской войны. Старая закаленная гвардия! Сейчас поворчат немного и успокоятся. Я их знаю, надежней людей нет…

— Что ж, тогда нам повезло, — осматривается комиссар по сторонам, — да, место здесь непростое…

— С людьми повезло, с каменоломнями тоже, — замечает Ягунов, — здесь хорошая база и надежное убежище от обстрелов. В степи сейчас настоящий ад. Так что у нас есть уже большое преимущество. Частично мы уже не видимы для врага. И можем устроить ему массу ловушек. Используем все, что есть… Что с укреплениями наверху, капитан?

— Три линии окопов, но все сделаны наспех, без должной продуманной крепкой системы, и соблюдения требований к полевым укреплениям. Противотанковых заграждений и минных полей нет. По сути — чистое поле… Так и будем фрицев встречать?

Ягунов задумавшись, смотрит в темноту… Потом медленно произносит:

— Это хоть что-то, в отличие от других участков всего полуострова… Есть от чего оттолкнуться!

Парахин достает планшет:

— Может возвести дополнительные укрепления? Солдат хватит…

— Не успеем! — хмуро бросает полковник, — Немцы уже близко. Осмотрим позиции. Распределим людей… Вышлем разведку! Мы должны быть готовы встретить врага в полной боевой готовности и сразу нанести опережающий максимальный урон. Активная оборона, переходящая в неожиданные контратаки! Только так…

И еще… Все отступающие армейские группы разворачиваем и включаем в нашу оборону! Это тоже приказ…

Парахин кивает:

— Сделаем! Только вот отступать уже почти некому… Все кто был, похоже уже на переправе! Лишь совсем малые отряды просачиваются. Основные силы точно в порту! Нам остается только то, что есть в районе катакомб…

— Соберем всех кто окажется на нашем направлении, — поясняет Ягунов, — сейчас нам каждый солдат важен.

— Помимо всего, у нас еще есть проблема, — внимательно и испытующе смотрит Левицкий на командиров, — с боеприпасами и оружием. У меня половина личного состава с одними ремнями на поясе. И пилоткой на затылке… Даже пистолетов нет! Не говоря о гранатах и пулеметах… Мы же к эвакуации готовились, нам никто ничего не выдал! Хоть с голыми кулаками в бой иди! На танки и до зубов вооруженные фашистские легионы… С этим как быть?

Ягунов тяжело вздыхает:

— Да, мне еще так воевать не приходилось! Даже в самые трудные и суровые времена Гражданской! Оружие распределим… У кого что есть! Здесь где-то на складах был запас с иранскими винтовками. Надо проверить. В других частях есть несколько пушек, минометы, пулеметов достаточно… Взводы с ПТР. Справимся!

— Нам хоть немного авиационной и танковой поддержки, было бы надежней! — сдвигает фуражку на затылок залихвастским пацанским дворовым жестом Парахин — привычка рабочей юности, — Да и артиллерии не помешало бы! Тогда бы все повеселее пошло…

— Артиллерия была вся на Акмонае! Стянута к передовой линии, — сообщает Левицкий, — И понятно, что ее уже больше нет! Танковые подразделения сгорели в степи… Остатки говорят, у завода Войкова еще сражаются, вместе с каким-то бронепоездом. Аэродромы все разбомблены, в первые же часы наступления, самолеты даже не успели взлететь! Ближайший к нам — горит в Багерово… С Кубани никакой помощи нет! Мы уже в огненном кольце, и оно все стремительней стягивается. Так что нам придется серьезно покрутиться в в этом тайфуне!

— Кольцо, буря, броня, чтобы ни было! –твердо и со странно-мрачным пылом чеканит Ягунов, — Разорвем… Будь оно хоть из пламени, хоть из железа! Не такие бастионы брали! Нам нужно спасти остатки нашего Крымского фронта и выполнить поставленную нам задачу! Целые дивизии гибнут под фашистскими бомбами в степи, и в порту! Надежда сейчас только на нас…

Глава 13

Первое, что поражает лейтенанта Велигонова, это раздирающий звук, пронизывающий и рвущий изнутри. Это не гром, не грохот, это какое-то проникающее в тебя разрывающее пространство. Вой залпов и свист надсадно режут слух, потом дикое невообразимое сотрясение разрыва, вздыбленные комья земли — все сливается в один умопомрачительный ураган. Пульсация взрывов улавливается кожей, все тело вибрирует как безумная антенна. Земля словно плывет как оторвавшийся с якоря корабль, без управления. Так и происходит любой бой? Все ходит ходуном! Противник где-то только угадывается… И ты вертишься на пятачке с одной мыслью, чтоб тебя не убило шальным снарядом! Как муха с оборванным крыльями. Нет, он все представлял совершенно иначе! Четкие наступающие цепи врагов, где даже можно рассмотреть лица, удобная незаметная позиция, безотказное оружие, азарт победы, ближние продуманные увлекающие схватки! А тут… Горизонт затянут дымовой мглой, откуда вылетают огненные росчерки обстрела, и проступают какие-то невнятные контуры. Что-то понять почти невозможно. Только куда-то бить наугад! К тому же обычное осознание себя сносит напрочь! Все копошится, вязнет как во сне — размытые очертания, коптящие клубы дыма, мелькающие едва уловимые тени. Что это все значит? Все происходит как не с тобой. Где-то далеко. Поэтому страха нет. Есть стойкое непонимание происходящего. Что именно сейчас раскрывается. Все действия механистичные, основанные на инстинктах. Осмотрелся, нырнул в окоп, проверил оружие, удар взрыва — вжал голову в плечи, уткнулся в горячую горькую землю, выполз, увидел истерично полыхающие огни с той стороны — выстрелил, обрушился шквал стрельбы, зарылся в грунт, перекатился, сменил позицию… И опять все тоже по второму, третьему кругу! И кажется этому не будет конца… Разум, привычная логика просто испарились.

Лейтенант щелкает затвором, очередная, зычно, гильза вылетает из винтовки, досылает патрон и пытается поймать цель в кипящем дымовом сумраке. Рядом темными столбами-великанами вздымаются взрывы секут пули и осколки, иногда противно взвизгивающе задевая каску и заставляя замереть — зацепило? Живой? Или…

Что-то грузное опускается сзади. Велигонов резко оборачивается, перехватывая оружие.

— Здрасьте мордасьте… Это я! Не ждал? — смахивает с себя комья земли и вытирает копоть с лица комбат Золкин. Подтягивает ручной пулемет, проверяет… Тут же по краю траншеи прокатываются свистящие земляные фонтанчики прокатившейся очереди.

— Я думал Вы на правом фланге. Также договаривались! Ничего не пойму!

— Все поменялось! Атаки со всех сторон. Линия обороны постоянно меняется… Я там где нужней. Приходится кочевать! И куда товарищи пограничники из 95-го особого полка прикажут… Они в стратегии мастера, не то что мы, шпалоукладчики! Но у каждого своя роль, без нас в другой области не обойтись!

— Зато мы как зайцы по степи не побежали, как многие! Где она бравая пехота? Артиллерия? Авиация? Все к переправе смылись! Только мы железнодорожники здесь и остались! Чтоб фашиста встретить…

— Это верно. Наш батальон показал железную дисциплину, в пример всем! Вон погранцы даже нас оценили, взяли к себе в бой! Это о многом говорит. Мы хоть и в военном деле не первые, а характер у нас есть… Нас как рельсы — не сдвинешь! Кого не подстрелим, кайлом забьем, руками задушим. К нам только в руки попади… У нас силища неимоверная. Каждый день с железом упражняемся.

— Да, силенкой похвастаться, пожалуй, можем. Нам только дотянуться до врага, попасть! И кулаком зашибить можно… Если еще дойдет до рукопашной, Федор Михайлович! А то ведь который час с дистанции фрицы лупят, и мы тоже… А из нас какие стрелки? Только ближнего боя ждать.

— Погоди, все главное еще впереди! Чую я такая заваруха начнется, что только держись! Ну что дождался настоящей войны, лейтенант? Теперь получай по полной. На нас вон танки прут! А у нас ни одной пушки. И не одного нашего самолета в небе. Такой расклад! Будем с гранатами крутится против этих громадных махин. Кто бы из наших еще вспомнил или знал куда точно гранату нужно кидать. Противотанковые ружья у пограничников. Нам не дали. Их мало, они на вес золота. Все равно никто из наших из них стрелять не умеет. Все правильно. Нашим железнодорожникам дай бог из винтовки выстрелить. Огневую подготовку проходили с десятка три- четыре, и то не вспомнить когда, нормативы сдавали. И то кое-как… Никто не думал, что нам воевать придется, еще и на передовой. Мы же специалисты своего узкого профиля!

— Справимся! Тело в такой ситуации само подскажет… Когда враг перед тобой появится, тут уж самый основной инстинкт сработает, умеешь — не умеешь, а выстрелишь куда надо! В секунды все поймешь…

— Это понятно. Как в драке. Только здесь не уличная подворотня, Николай! Здесь умение тоже необходимо. Война — это грамотная стратегия прежде всего и отточенные навыки. А это что у тебя? Ты где такую винтовку надыбал? Что-то я у наших таких не видел.

— Эта? Мне тоже нравится… Иранская!

— Что караван со сказочного Востока пришел? Когда? Я что-то упустил?

— Нет, — смеется Велигонов, — со склада выдали, в последний момент перед боем. У нас же ничего не было, кроме лопат, ломов, молотов и ножей. Укомплектовали часть наших солдат. Когда вы с 1-ротой уже выступили. Хорошая вещичка! Мне нравится… И патроны такие интересные, с восточной вязью, гляньте!

— Хм, занятно, — рассматривает запасную обойму Золкин, — Экзотические штучки! И откуда у нас эти сокровища Али-бабы? Просто восточное волшебство! Тысяча и одна ночь, не иначе…

— Я слышал часть Крымского фронта прибыла из Ирана. С танками и прочим вооружением. Они там в прошлом году фрицев из гор волшебного Востока выгоняли. Фашисты хотели там сделать серьезный плацдарм для нападения на СССР с юга. Но наше командование упредило этот коварный удар. Вот так, Федор Михайлович! Как все переплетается у нас, замысловато, правда, как восточные арабески!

— Что сплетается, это правда! Только больше похоже на тугой морской узел, здесь в Аджимушкае! Все здесь очень непросто складывается, Николай! И неизвестно чем закончится… Будто тучи над нами какие-то адские зависли! И просвета не видать.

— Да с чего вы взяли, товарищ капитан? Переправу прикроем, и опять в тыл! Куда нас еще могут бросить? Здесь и то, оказались по крайней необходимости. Опять будем дороги прокладывать. И вспоминать эти бои под Керчью как самое яркое событие. Опять рутина начнется.

— Ты еще попробуй отсюда выйди, умник! Тут такая петля накидывается, что от нее вряд ли увернешься… Что-то тут происходит помимо всей этой военной катавасии, что-то совсем чужое.

— Не понимаю я Вас, Федор Михайлович! Или Вы тоже что-то мистическое почуяли, как я давеча? — подмигивает Велигонов, — Так Вы стесняйтесь, говорите как есть… Я пойму!

— Да как тебе сказать… Возможно просто предчувствие. Но вот случилось тут кое-что со мной, когда в катакомбу эту заходили. Прямо сюжет из Гоголя…

Сбоку в окопе раздается шум быстрого движения, но какой-то неловкий, прерывающийся, будто спотыкающийся и ищущий дорогу. Командиры поворачиваются, поднимая оружие.

Из облака песка и пыли возникает едва узнаваемая военфельдшер Иевлева. Улыбаясь и откидывая назад выпавшую из-под пилотки челку…

— Так, а это что за мимолетное явление? — хмурится, топорща усы Золкин, — «И гений чистой красоты?»… Ты почему здесь?

— Потому же что и вы. Выполняю свой долг! Что не ясно?

— С ума сошла? — сердится комбат, — Тебе где приказано находиться? В катакомбе! В госпитале! И ждать нас… И откуда вы свалились все на мою голову, безбашенные? Как вы вообще попали в железнодорожные войска? Вам бы в кавалерию или в танковые части. На месте усидеть не могут.

— Я здесь сейчас нужнее! Какой смысл в каменоломне сидеть? Если вовремя не оказать помощь, боец может умереть! Борьба за жизнь на минуты идет… Бой вон не шуточный разгорается… Медиков почти нет на позициях, я заметила. Кто раненых будет перевязывать?

— Найдем кто перевяжет, чай не дети малые здесь… Уж бинтовать то мы умеем. Твоя задача в «Скале» им помощь оказывать, а не на передовой… Марш в катакомбу!

— Не пойду! — упрямо наклоняет голову Иевлева, — Мое место здесь, рядом со всеми! Я — лейтенант медицинской службы, и отвечаю за сохранность батальона. И обязана быть с личным составом! И не прятаться под землей…

— Чего? Ты что девка, белены объелась? Это приказ! Под трибунал захотела?

— Мне все равно, — задумчиво грустно вздыхает Вера, — что там будет сегодняшним вечером или завтра. Вот выживем, тогда хоть куда пойду — или на гауптвахту или под суд! Только сейчас не до этого, Федор Михайлович! Все перемешалось. Немец вон стальной лавиной прет. Нам выстоять эти дни, а потом разберемся со всеми уставами! Воевать надо…

— Тьфу, чтоб тебя! — кусает усы Золкин, — И за что мне такой контингент достался, в самых тихих частях Красной Армии! Все в герои наровят выйти! Да пойми ты, девица-красавица, что здесь война уже настоящая, это не романтика из книжек. Здесь убьют и ахнуть не успеешь! Ты куда лезешь?

— Да, какие герои, товарищ капитан? Мне солдатам помогать нужно. Я и стрелять то не умею! Моя роль скромная — сидеть в окопе, оказывать первую помощь. Что не так? Я не уйду, Вы же мой характер знаете. Если что решила — никто меня не остановит. Мы у Вас все такие. Железные, как рельсы! Сами нас так воспитывали! Вот мы и получились такие строптивые… Прогоните отсюда — вон в соседнем окопе спрячусь, но ребят наших не брошу!

— Вера! Федор Михайлович прав! Нечего тебе здесь делать! — включается Велигонов, — Не хватало еще, чтоб с тобой что-то случилось. Уж такого нам точно не надо!

— Ну ты еще давай, начни, подпевала! Соловей сладкозвучный… Завел свои песни! Нет чтобы поддержать товарища! Сказала — здесь буду! С места не сойду! Хоть что делайте…

— На, каску хоть одень, дуреха! — отечески усмехается Золкин, — Тут пули и осколки свищут как пурга зимой. Чуть высунешься, и головы не будет!

— А Вы как?

— Обыкновенно. Пилотки хватит. У меня башка крепкая, все пули отскочат, как горох! — смеется Золкин, — Меня этой петрушкой не возьмешь! Калибр маловат…. А ты, Вера, смотри в оба! Никуда дальше окопа не лезь, пока все не стихнет. И тут все равно не останешься! Пойдешь на 2-ю линию обороны! И чтоб не высовывалась лишний раз из траншеи! Поняла?

— Так точно! Есть не высовываться из траншеи! — бодро и радостно отвечает Иевлева, — Вы то, здесь будете? До конца схватки?

— Николай здесь, со своими солдатами, это его участок. А мне побегать придется. Выравнивать оборону, если что! Сейчас обстрел закончится и фриц поползет во всей своей красе, только держись!

— Так мы что, здесь одни будем немцев держать? — оглядывается Иевлева, — С нашим «боевым опытом»? Почему других частей нет?

— Больше некому! Поэтому мы и здесь. Все остальные благополучно драпают в направлении пролива, — зло усмехается Велигонов, — но у нас есть большое преимущество. С нами пограничники! С ними не пропадем, это точно…

— И где они? Я пока сюда шла, что-то кроме наших путейцев никого не заметила!

— Они вон там, на центральном направлении в основном, — поясняет Золкин, — и еще маскируются хорошо! Их не только фриц, но и мы не всегда видим. Толковые ребята, знают свое дело! С такими вместе биться — одно удовольствие и большая честь!

— Сколько нас всего здесь против несущихся дивизий Вермахта? — пригибается Велигонов, от свиста очередного снаряда, ухает взрыв, засыпая всех горелой землей, — Я бы не сказал, что густо…

— Конечно, хотелось бы больше и главное артиллерии бы хоть немного! На этом направлении 500 пограничников примерно и нас 800, цифры невеселые, — вздыхает комбат, — это соотношение даже не скажу в какой пропорции, лучше на считать! На Акмонае три армии стояли и были разбиты. А там было все — и самолеты, и танки, и тяжелая артиллерия, и минные поля. А у нас вообще ничего! А фашист катится во всеоружии. А мы теперь таким количеством должны всю эту катящуюся немецкую махину сдержать! Только русским чудом… Но выстоять мы должны! За нами — жизни наших товарищей и судьба армий!

— Выстоим! Если нам такое ответственное дело поручили, как же мы можем подвести? — загорается Иевлева, — Тут есть где развернуться! Помимо степи, у нас еще каменоломни есть, там спрятаться можно. И оттуда атаковать! Там уже народу немерено собралось! И военных и гражданских! Целый город под землей…

— Катакомбы Аджимушкая, это конечно заманчиво! Но место это весьма странное, непонятное, многослойное! — задумывается Велигонов, — Мне кажется ступи туда, в мрак этот подземный и уже назад не выйдешь… Лучше бы нам земной поверхностью ограничиться! А то увязнем в не пойми чем…

— Время покажет! Нам пока здесь разобраться надо. Какие-то долгосрочные прогнозы преждевременны! — осматривается Золкин, — Как оно повернется, никто не знает. Война дело такое… Так ну все, ребятушки, хорош лясы точить, вон танки пошли! Я на левый фланг, буду отсекать пехоту, Коля ты здесь держи позицию, Вера на соседнюю линию! Все разбегаемся…

Поначалу ничего особенного не происходит. Тот же выматывающий обстрел. И непонятное движение в сером плотном дыму. Велигонов немного даже привыкает и слегка расслабляется, действуя по уже знакомой схеме. Внимание притупляется и это становится роковой ошибкой.

Дальше все разворачивается неуловимо быстро. Из рваных клочьев порохового тумана вдруг резко обозначаются медленно ползущие черные боевые машины, ища свирепым дулом цель… Воспринимаются они жуткими хищными громадами из железа и смерти, ужасающими монстрами, выжигающими все живое… Они кажутся чем-то явно нечеловеческим, поблескивая холодной сталью. И они оказываются так близко, что кровь начинает стынуть… Появляется растерянность. Мысли летят лихорадочно раскалено. Что делать? Как к этой горе бронированной и полыхающей огнем, подступиться? Куда бросать гранату? С какого лучше расстояния?

Сзади, пригнувшись, перебегает от сопки к сопке немецкая пехота. Лейтенант осматривает и подвигает ближе в ячейке гранаты и бутылки с горючей смесью.. Делает несколько выстрелов по пехоте. Непонятно удачно или нет. Цели постоянно двигаются, мечутся, ожидания на более менее статичную мишень врага не оправдываются, и палить приходится опять почти наугад.

Два взрыва сзади почти засыпают Велигонова, рядом бугорки земли прошивают пули. Он с трудом откапывается, и замечает, что один танк уже миновал его и зашел сбоку на соседний окоп. Путейцы видимо в растерянности отчаянно стреляют по броне, может в надежде попасть в смотровую щель… С гранатами почему-то мешкаются. Танк пробив пространство длинной пулеметной очередью, всей своей чудовищной железной громадой идет на них. Они с чем-то возятся, снуют, перекрикиваются… Но остаются на месте! Так как бежать куда-либо — это сразу попасть под огонь…

Лейтенант порывается броситься на выручку, но две пули едва не вонзаются в него — одна свистит у самого уха, другая чуть не сбивает каску. Из стелющегося едкого дыма вырастает несколько фашистских солдат. Велигонов даже не понимает, как ловит самого крупного в прорези прицела и спускает курок… Отдача надсадно бьет в плечо. Попал! Немецкого пехотинца отбрасывает назад. Лейтенант перезаряжает винтовку, вскидывает ствол, но наступающие уже падают среди сопок и ведут ответный плотный огонь, сцепившись с ближайшими красноармейскими окопами.

Велигонов оглядывается. Его товарищи в поединке с надвигающимся танком пытаются что-то сделать. Но массивная громыхающая машина неизбежно приближается, поймав свою цель в полной уверенности своего превосходства и победы. Как крупное животное, преследующее свою жертву… Вспышки выстрелов окрашивают траншею, тени мелькают то в одну, то в другую сторону, ища более выгодную позицию. И вот черный стальной монстр наползает на ячейки красноармейцев, сминая укрепления своей чудовищной массой. Гудящее утробно ожившее смертельное железо давит все, расплющивает в уродливую бесформенную слизь, выворачивает тела, мешает с землей. Стальные траки врезаются в плоть, ломают кости… Кровь словно морским прибоем, хлещет во все стороны. Искалеченные части жизни рвутся вверх, в последнем стремлении выскользнуть из перерубающих, растирающих железных жерновов… Напрасно. Из этой адской мельниц не уйти! Лопающаяся кожа, остекленелый от ужаса и немыслимой боли взгляд, рвущееся человеческое мясо, разбросанное по стенкам развороченного окопа, вжатое в землю… Последние неловкие обреченные жесты, как взмахи перебитых крыльев, дикие конвульсии, парализованный застывший разум. Раскаленные выворачивающие предсмертные крики кажется, перекраивают грозовые раскаты боя. Кто-то пытается убежать, но чернеющий механический исполин умело настигает и вдавливает, разрывает трепещущее тело, перемалывая его в бесформенную растекающуюся массу. Потом вдруг на мгновения становится как-то тихо, остыло безумно.

Лейтенант цепенеет. Танк разворачивается, и утюжа окопы, засыпая проходы намертво, двигается на него… Он, как танцующая змея, будто гипнотизирует Велигонова, играючи, манит к себе! Сквозь грохот боя отчетливо слышится лязг уже напившихся крови обагренных гусениц… Внутри все холодеет. Стальной черный хищник надвигается неумолимо.

Как с таким совладать? Будучи в мягком живом теле? Непостижимо… Это все сон или явь? Но размышлять некогда. Лейтенант с сумасшедшим проворством хватает гранату и бутылку с зажигательной смесью и бросается в сторону, в узкое ответвление траншеи. За ним сразу же секут пули вспыхивающего на сверкающей броне пулемета…

Велигонов вжимается в дрожащую землю. Успокоится и собраться с мыслями. Очень быстро и без права на случайность или ошибку. Теперь главное его обойти. И стать невидимым. Не попасть ему на прицел или вообще в поле зрения… Сюда! Где стелется дым. Он закроет надежно. Лейтенант ползет среди каких-то догорающих останков, угарно дымящейся почвы, неясных темных провалов. Внезапно перед ним вырастает боковая броня с черно-белым германским крестом… И она достаточно быстро движется. Нужно успеть! Велигонов прикидывает дистанцию и выдернув чеку, размахивается и бросает гранату. Видимо очень поспешно — Она отскакивает от корпуса, скатывается куда-то вниз… И уже оттуда вздымается высокий сплошной фонтан режущего огня и разлетающейся земли. Лейтенанта накрывает как сетью, распахнувшимся мутным покрывалом и швыряет куда-то в темноту… Далее все окружающее словно разом обрывается! Сливается в непроглядные переливающиеся непонятно чем сумерки. Он возится в каком-то ошалелом омуте, где все размалывающе гремит, скрежещет, огрызается огнем, заглатывает странными темнеющими пустотами. Вертит как обломок в стремительном водовороте… Пока сквозь этот обезумевший тайфун пламени и дыма, не проступает монументально отточенная башня танка, ее задняя часть! Велигонов улыбается. Бутылка разбивается о чернеющую броню. И скоро заплетающееся пламя вспыхивает, взвивается огромным столбом. Пыхтящий монстр, проехав несколько метров, кряхтя и исторгая клубы дыма, удивленно застывает на месте… Машина полыхает расходящимся костром, языки пламени облизывают стальной корпус. Выскакивающий немецкий экипаж срезают выстрелы затаившихся красноармейцев.

Велигонов встает, качается и пытается что-то сообразить… В голове словно все выгорело, оставив разъедающе звенящую пустоту. Разгорающийся железный хищник вдруг обдает неимоверным жаром. Словно с проклятием изрыгает отравленное пламя. Обжигает, кажется плавит до самых костей. Сгорающий воздух перехватывает дыхание. Лейтенант, рванув ворот гимнастерки, озирается и делает несколько шагов — земля вдруг уходит в наклон… Будто опрокидывающаяся крышка гигантского земного сосуда. Велигонов пытается выровнять обычную картинку в рассудке, но она упрямо раскачивается, как корабль в шторм. Мир переворачивается… Висящую сумеречную дымовую завесу прорезают росчерки выстрелов, проносятся непонятные силуэты, что-то грузное и большое начинает проступать через зыбкую вязь серого смога.

Лейтенант оказывается на перекрестке сходящихся в яростной схватке сил, неминуемо попадая под несущийся выкашивающий огонь… Геометрия смерти рисует очередную многозначительную фатальную фигуру. Фатальные линии раскаленного свинца почти сходятся, остается еще пару минут от силы…

Но тут его плавно обнимает женская рука и неуловимо утягивает куда-то вниз… Мелькает закопченное лицо Иевлевой. Все смазывается… Он проваливается в топкую темноту. Тут же следом громыхают взрывы, взрыхляя и раскидывая землю, и жалящими свинцовыми осами куда только можно вонзаются пули…

Что-то может быть дальше? Велигонов с трудом открывает тяжелые веки. Толком ничего не видно. Кругом почти полная темнота. Откуда-то пробивается бледный призрачный свет. Со всех сторон нависли громадные сырые камни. Это что могила? После горячки и дикого громыхания боя стоит удавливающая беспредельная тишина. И пронизывает жгучий холод. Пространство как такового нет, все утопает в топкой черноте.

— Ну что, очнулся, герой? Как себя чувствуешь? — перед глазами проявляется улыбающееся лицо Веры.

Его голова заботливо лежит на коленях Иевлевой. Это сразу успокаивает. Очень мягко и тепло. Совсем по родному. И поэтому после ревущего безумия сражения кажется нереальным. Все другое. И совсем необычное. Тихое, затаившееся темное, безгранично каменное, и словно пристально наблюдающее…

— Где мы? — спрашивает Велигонов, силясь подняться, — в преисподнюю провалились что ли? Темень вокруг и каменюки огромные! И никакого просвета нет. Там еще во мраке копошится кто-то! Уж не черти ли?

— Пока еще нет! — смеется Вера, — До ада нам далеко. Да и не наше это место. Мы племя светлых людей. А с тем что кругом, все проще, мы в катакомбе!

— Теперь понял. Что наверху?

— Порядок! Атаку отбили! Танки дымят… Пехоту обратили в бегство!

— Как наши? Сильно потрепало батальон наш?

— Погибло много. Сейчас считают, перераспределяют личный состав, укрепляют позиции.

— А комбат? Федор Михайлович?

— Живехонек! Как огурчик! Уже бегает, суетится, командует. Как обычно. Смешной немножко! Крепкий он у нас мужик, таких поискать надо. Богатырь! Стержень всего нашего железнодорожного воинства. Столько жизни в нем, ключом бьет! Он нигде не пропадет. И нам опора надежная.

— Ты сама-то как? Цела?

— Как видишь в добром здравии! Уже успела всем помощь оказать. Вот к тебе выбралась. Ты без сознания лежал, потом бредил.

— Я ранен?

— Нет, контузия легкая, пройдет! Ничего страшного… Отлежишься немного, и будешь свеженький, как заново рожденный. Я так думаю, у нас тут еще много чего предвидится, скучать не придется! Обстановка все хуже… Отдохни пока, поспи!

— Как скажешь…

Велигонов закрывает глаза и почти сразу проваливается в глубокое забытие сна…

Глава 14

Крепость Еникале, май 1942 года.

В небольшом штабном помещении представитель Ставки Верховного Главнокомандования, армейский комиссар 1 ранга Мехлис спешно читает донесения, бормоча под нос отборные ругательства.

Раздается стук в дверь.

— Войдите! — гремит комиссар, не отрываясь от просмотра бумаг.

На пороге появляется командир небольшого роста. Из-под ворота гимнастерки пробивается бинт медицинской повязки. Видно, что еще не совсем отошел после ранения, но держится с завидной выправкой.

— Разрешите?

— Да входи уже! — поднимает глаза Мехлис.

— Товарищ армейский комиссар 1-го ранга! Подполковник Бурмин по Вашему приказанию прибыл!

— А! Бурмин? Григорий? Хорошо… Вот ты какой сокол ясный! Наслышан про твои подвиги. Помню, даже когда-то встречались. Мимолетно… Но сейчас не об этом. Из госпиталя?

— Так точно.

— Как себя чувствуешь? Ранение я вижу, серьезное было? Может, долечишься? Или эвакуируем с медсанчастью, на Тамань?

— Никак нет! Чувствую себя хорошо, готов к выполнению любого вашего приказа!

— Молодец! Отлично смотришься! Угадывается кавалерийская выправка!

— Так точно, конная армия! Еще в Гражданскую. Потом Тверское кавалерийское училище в 1926 году!

— Значит, ты успел и в Гражданскую повоевать? Еще и кавалерист?

— Так точно, под началом и Ворошилова и Буденного. Громили Деникина и белополяков. Потом Испания, Халхин-гол, Иран… Куда Родина посылала, там и сражался. Я с 12 лет в Красной Армии. Родители рано умерли, а армия стала для меня новой семьей!

— Замечательно. У тебя завидный послужной список! Настоящий герой… Еще и с таких юных лет. Да ты садись, не стой телеграфным столбом. Чаю себе наливай, у меня слуг нет, я привык сам управляться и малым обходиться! Ненавижу любые церемониальные этикеты. Я за простой товарищеский революционный дух! Так что, Гриша, будем разговаривать…

— Есть садиться! Какие будут приказания, Лев Захарович?

— Очень важные и трудные. Поэтому тебя и вызвал…

— Что я должен делать?

— Возглавить сводную группу войск в районе завода Войкова! Сдержать продвижение немцев. И обеспечить переправу наших частей на кубанский берег.

— Сводная группа? Это же пехота я так понимаю? Я же танкист! Комполка… Мне бы в свою часть вернуться, и там хоть куда!

— Нет больше твоей части, Григорий! Возвращаться тебе некуда…

— Как так? Что случилось?

— Ты что-нибудь о наступлении немцев, о прорыве фронта на Акмонае слышал? Пока в лазарете был?

— В общих чертах, разное говорят… Все на уровне слухов. Я не привык доверять такой информации! Насочинять много что могут, особенно кто с богатым воображением.

— Правильно. Во внимание нужно брать только проверенные сводки. Подкрепленные точными разведданными. В общем, обстановка сложилась тяжелая, я бы даже сказал катастрофическая! Акмонайская линия прорвана, все наши три армии спешно отступают сюда, к Керчи, под превосходящими ударами противника! А в степи, как известно, закрепиться не за что… Турецкий вал, единственная серьезная преграда, говорят, уже взят… Единственный опорный пункт это сама Керчь! И она стала последней надеждой для Крымского фронта. Мы должны приложить все усилия, чтобы остановить здесь врага! С теми, кто еще в состоянии сражаться!

— Я ведь предупреждал… Докладывал не раз! — глухо выдыхает Бурмин, — О значении эшелонированной обороны! О всех слабых местах… Все могло быть иначе!

— Согласен. Я с этими баранами в штабе с января воюю, как Геракл с лернейской Гидрой. И не всегда побеждаю! Моя ошибка тоже здесь есть… Но сгонять все три армии на передовую — это инициатива Козлова, нашего «доблестного» командующего фронтом! Я обычно в тактику не лезу… Моя область — политика и идеология, моральный и боевой дух! Поэтому я пустил это дело на самотек — он и все его генералы, вроде должны смыслить в своем деле, и просчитался! Надо было вмешаться… Теперь расхлебываем. То он составляет новый план наступления, лежа в своем царском блиндаже, который затмевает французский Лувр… То он солдат жалеет, чтобы они окопы в тылу не рыли, то еще черт знает что творит! Еще бы бал маскарад для своих придворных уродов организовал! Я бы не удивился… Ни разу на позиции не выезжал, тварь, боров жирный! Все дело загубил… Так хорошо все начиналось!

— И что теперь? Все хором за пролив? — сокрушается подполковник, — Может перейти в контрнаступление, здесь под Керчью? Также погнать немца? У них тоже никаких укреплений не будет! Почему не повернуть все в нашу пользу?

— Посмотрим, как все будет складываться. Пока наша задача эвакуировать уцелевшие армейские части и технику, а потом я думаю, ответный удар по фашистам не заставит долго ждать…

— Если уйдем за пролив, отвоевывать назад этот плацдарм будет сложно. Немцы быстро возведут оборонительные сооружения, они это умеют, и штурмовать берег с моря будет очень сложно… Опять десант, как в 41-м!

— Я полагаю, сильно затягивать с десантной операцией никто не будет! Потенциал есть, главное выбрать правильный момент. И нанести смертельный удар!

— Флот нужен. Не в качестве десантных барж и катеров, а как серьезная боевая поддержка с моря! Это в разы увеличит успех десантного броска. И обезопасит удары с моря!

— Флот? — морщится Мехлис, — Это моя самая больная тема! Там в проливе сейчас в основном гражданские пароходы, рыбацкие суда и утлые лодчонки непонятного происхождения. И не одного крупного военного корабля, который мог бы хоть чем-то помочь! Это гнусное безобразие называется вице-адмирал Октябрьский, персонаж №2 в моем черном списке! Сволочь если, копнуть, еще похлеще нашего Козлова. Севастополю помощи с моря практически нет. У него все корабли в Новороссийске! Носа не кажут… Боится сука, итальянских катеров и немецких самолетов. Все крейсера в гавань загнал. Падла…

С этим еще придется разбираться!

— Да, как-то грустно у нас складывается… Такое ощущение, что часть вышестоящих командиров вообще не хотят воевать и более того саботируют ситуацию на фронте… Что же это такое творится, Лев Захарович?

— Все получат по заслугам! Только смешалось все, в пылу боя и свои и чужие мелькают! Вот и приходится, Гриша, воевать на два фронта. Одни в немецких касках, другие с нашими нашивками, а нутро — гнилое! И выявляется оно не сразу, а в самый неподходящий, критический момент. Когда судьбы тысяч на волоске сидят…

— И вправду бой у нас непростой складывается! Тут решительность и даже дерзость нужна, вопреки всему! Может мне все-таки дать танковые части? Я бы так больше пользы принес… Свое оно сподручней… И каждый на своем месте!

— Да нет у нас больше никаких танков! Также как артиллерии всех калибров и авиации! Все в степи горит…. Выжжено до тла! И боевые машины, и орудия и аэродромы.

— Немыслимо! В какие-то считанные дни. Такого разгрома у нас давно не было! Только на начало войны… Нужно отвечать врагу! Но почему именно я должен руководить сводной группой, Лев Захарович? Есть и пехота и пограничники, и части НКВД в порту стоят… И чины от полковника и выше наверняка найдутся? И лучше справятся?

— Потому что вокруг сейчас одни трусы и болваны! Которые заняты тем, как спасти свою шкуру! Вся козловская свора, которым и корову стеречь нельзя доверить, а ты говоришь об специальном отряде прикрытия… Вон посмотри, они все толпами бегут в порт, на корабли лезут, как обезьяны на деревья! Обезумевшие, дикие, неуправляемые ничем, кроме инстинкта выжить… Где ты думаешь сейчас командующий фронтом? Наш Бонапарт — Козлов? И вся его расфуфыренная свита? Здесь, с гибнущими обливающимися кровью, войсками? Которые изо всех сил, пытаются что-то сделать и умирают под немецкими снарядами и бомбами? Нет, эта сука, это шлюха в генеральской шинели уже спокойно сидит на том берегу! В своем очередном уютном пристанище, надежном блиндаже и пишет бумаги о результатах действий фронта последних дней. И ищет виноватых. У него ничего никогда не меняется!

— Спасибо за оказанное доверие! Я буду стоять до конца!

— До конца не надо… Хватит уже концов! Вся степь залита кровью… Твоя задача сдержать натиск фашистских армий и закрыть переправу! На этом все! В твоем распоряжении будут остатки твоей же 44-й армии. И если это тебя немного утешит — несколько уцелевших танков и бронепоезд «№74». Вот и вся твоя армия! А враг на тебя прет неизмеримо огромный и при полной экипировке — и танковые клинья, и тяжелая артиллерия, и целый авиационный корпус. Про пехоту я вообще молчу там орда из свежих дивизий. Поэтому как только выполнишь поставленную задачу, сразу уходи! Не медли… Переправляйся, на чем только сможешь…

— Особый приказ какой-то будет? Об отходе…

— К черту все эти особые приказы! Оглядись, что происходит кругом! Кровь, смерь и полный хаос, когда ситуация меняется не в часы, а в минуты! Я пытаюсь сделать хоть что-то… Хоть как-то организовать эту бешенную бегущую во все стороны, толпу! Нормальной связи давно уже нет. Ждать какой-либо приказ в такой обстановке — бессмысленно и невозможно. До тебя уже не один гонец с пакетом не дойдет, а линии точно будет оборваны! Поэтому я тебе все, Гриша, говорю именно здесь и сейчас… Потому что уже через полчаса нас разбросает как лодки в штормовом море! Понимаешь меня?

— Так точно, товарищ армейский комиссар 1-го ранга! Я все понял. Не пропустить наступающего врага к порту! Любой ценой…

— И еще. Если нужно — не сиди на месте, маневрируй, ищи обходные, наилучшие пути, у тебя под боком каменоломни, там тоже наши сводные группы будут! Установи связь с ними. Вместе лучше получится! У тебя своя голова на плечах, и достаточно умная! Мы в Гражданскую победили, потому что не следовали слепо предписаниям. А искали здравый, единственный верный подход…

— Каменоломни? Аджимушкайские? Те, что у старого карьера?

— Да, они… Используй как запасной вариант. Если с заводом туго станет. Там враг основательно застрять может. Большая площадь, изрытая глубокими подземными ходами, раньше там штаб фронта был. Сейчас госпитали, которые эвакуируют и склады. И резерв командно-политического состава Крымского фронта под командованием капитана Левицкого там остался на рубеже. В общем ты не один будешь со своей группой!

— Главное чтобы ребята толковые и не из робкого десятка! С остальным разберемся.

— В сводные группы мы отбираем лучших. Тех, кто не дрогнет ни перед чем. Они, то есть вы должны стать нерушимым железным заслоном, неприступной броней, которая выдержит весь коварный удар фашистской нечисти! И создаст благодатную почву для предстоящего десанта!

— Не подведем, Лев Захарович! Сокрушим нацистскую орду… Если надо и в тылу останемся, чтобы в спину ударить, разорвать все планы врага! И помочь наступающей армии.

— В тылу? Интересная мысль… Об этом стоит подумать. Если бы знать заранее что так все обернется, действительно в тылу можно было бы создать серьезную партизанскую базу! И значительно ослабить группировку противника. Очень даже неплохо…

— Любая боевая задача может быть решена разными способами. И я использую все возможные варианты! Чтобы оккупантов на Керченском полуострове не было!

— Береги себя! Мало нас осталось, в ком еще жив подлинный дух революционного Октября! Одна мерзость кругом… В штабах осела ядовитой плесенью!

— С фашистами разделаемся, потом и за изменников возьмемся! От нас враг не уйдет — у нас хватка железная, краснознаменная! От нее ни один паразит не ускользал!

— Нравишься ты мне, Гриша! Родная душа… Наше лихое племя, от огня рожденное! Не то, что нынешние вылезшие в высокие штабные чины буржуа! Оборотни с кровожадным аппетитом… Черные тени! Правильно начали чистку в 37-м! Эти сорняки надо вырывать с корнем и жечь! Иначе они вот такое нам будут устраивать всегда! Чумовая зараза… Незримая и вероломная! Везде пролезет хитрой крысой, протечет отравой в любые щели, зловонным дыханием влетит в самые недоступные места. Сколько еще яростных боев нам предстоит!

— Я иногда думал, настанет время, когда я сниму военную форму, повешу в шкаф, и займусь чем-нибудь мирным? Похоже, это будет очень не скоро…

— Армия всегда будет нужна! Охранять все наши социалистические завоевания. А профессию при желании всегда можно сменить. И кем бы ты был на гражданке?

— Даже не знаю… Тут подумать надо! — смеется Бурмин, — Для начала трактористом наверно. Почетный необходимый для всех труд! Это ближе… Такой же ревущий железный конь! Как боевая машина. А там посмотрел бы…

— Да, в жизни все может быть. Самые неожиданные повороты! Может в этом вся ее прелесть… И ее загадка!

— Мы лишь выполняем ее волю! Утверждаем ее свет и любовь… Правду и радость созидания. Мы ее солдаты, и защищаем все что цветет и сияет, чтобы тьма вроде фашистской или капиталистической, не окутала этот мир!

— Все верно… Что ж, подполковник Бурмин, а теперь уже командир сводной группы, вот необходимые документы, отправляйся на завод Войкова, приступай к делу, рассиживаться нам некогда! У тебя все получится, я в тебя верю!

— Есть, товарищ армейский комиссар 1-го ранга! Благодарю за оказанную честь… Мы там зажжем такое пламя, такую печь заводскую раскочегарим, вся фашистская нечисть сгорит в праведном огне! Металлургический комбинат станет боевой танковой машиной…

Глава 15

В растянувшихся окопах, в районе поселка Аджимушкай, начальник обороны каменоломен на поверхности, старший лейтенант Николай Белов, статный внушительного вида человек, уже в возрасте, осматривает поле предстоящего боя в бинокль. Сбоку раздается какой-то шум и в облаке дрожащей от майской жары, пыли, появляется высокий молодой лейтенант.

Товарищ старший лейтенант! — сходу выпаливает свалившийся сверху, — лейтенант Ефремов в Ваше распоряжение, для связи со штабом каменоломен, прибыл!

Вольно, — с неподдельным интересом смотрит на неожиданного гостя Белов, — значит к нам, в самое пекло? Что ж хорошо. Нам каждый боец в помощь. Давно из училища?

— Недавно.

— Курсант?

— Выпускник. Готов к выполнению любых боевых задач! — запальчиво выдает Ефремов, — Нас учили очень хорошо…

— Что закончил? — допытывается Белов, — Где-то рядом? Если здесь оказался? Краснодар, Грозный, Севастополь?

— Ташкентское пехотное училище. Я из других рубежей, весьма удаленных отсюда…

— Ого! Далековато… — почесывает щеку Белов, — Можно сказать, другой мир! Это ты приличное расстояние преодолел, поди на ковре-самолете. Сказочная Средняя Азия, пустыни, караваны, шелка, верблюды, чайхана… Волшебный Восток! Гибкие дивчины с большими карими глазами… Да, неплохо! И огромное производство хлопка для всего нашего государства.

— Страна большая. Фронт один, — горячо чеканит Ефремов, — Весь народ поднялся против фашистских выродков, все встали, как один, из всех уголков нашей необъятной Родины!

— Пороху успел понюхать? — внимательно смотрит на лейтенанта Белов, — Где-нибудь случалось?

— Пока нет. Здесь впервые…

— Ничего, еще нахлебаешься, досыта, — вздыхает Белов, — тут только на нашем плацдарме приключений хватит не на одну жизнь… А до Берлина еще топать и топать! Чего нас только не ждет…

— Да я уж чувствую, горячо придется, — кивает Ефремов, — все полыхает кругом. Кажется, весь мир сгорает… Безвозвратно!

— Ага, и весна нынче жаркая, лето видимо такое же предстоит. Урожая будет мало. Я никогда не думал, что окажусь на войне. Я человек абсолютно мирный. Вот когда я работал директором совхоза, у нас такие показатели были, закачаешься. Совхоз «Красный» в Симферополе. Мне даже золотую медаль дали в 37-м году на сельхоз выставке. Хорошие времена были. Светлые. Не то, что сейчас…

— Медаль та, что на груди у Вас?

— Верно, она самая. Горжусь, это действительно достижение.

Война кончится, хочу вырастить овес с совершенно голым зерном. Есть мысли. Должно получиться.

Война это так… дело временное. Как болезнь. Рано или поздно все равно проходит. А вот мирный труд — это совсем другое, это гораздо важнее и требует особого подхода и внимания.

…Ну мы вроде, не на сенокосе сейчас, — недоумевая смотрит на командира Ефремов, — надо наверно о военных нуждах думать.

— А что о них думать? Тут все просто. И расставлено по своим местам так, что немец ничего не заметит, напорется на наши грабли так, что искры из глаз посыпятся…

На найди впереди наши «секреты»…

Белов протягивает бинокль лейтенанту.

— Вижу, южнее 20 градусов, прямо 15 и восточнее 35, — сообщает Ефремов, — собственно все очевидно, ничего сложного!

— Молодец! Это приманки, ложные… — широко улыбается Белов, — А настоящие вон там, у воронки, видишь? Севернее у обгорелой балки и у сгоревшей техники. Никто бы и не подумал. Ну как тебе совхозное хозяйство, лейтенант?

— Впечатляет… Как Вам так удалось, вся теория рассыпается в прах! Вопреки законам военной науки! И вместе с тем толково и неожиданно. Для врага настоящий сюрприз!

— Не всегда надо следовать привычной логике. Иногда доля безумия очень даже полезна. Тогда, чтоб не скучать. Топай-ка лейтенант на левый фланг. Там кстати, еще и «сорокопятка» пушечка имеется. У нас артиллерия большая редкость, можно сказать экзотический фрукт. И распорядиться им надо в самый ответственный момент. Иди туда и попробуй применить теорию на практике. Там участок старшего лейтенанта Мишустина, такой же молодой как ты, вот вдвоем и покумейкайте, как лучше оборону держать, командиров мало, проконтролируйте, чтоб все стояли крепче железа. И поторопись, фрицы уже вон заволновались, дымят на горизонте. Скоро полезут.

И помни — держать рубеж любой ценой. Справишься?

— Так точно! Не подведу…

— Тогда давай, Ефремов, закрывай то направление вместе с товарищами! Мы рядом…

Лейтенант, совсем юный, как-то по-детски, немного нелепо озираясь, ныряет за поворот окопа и спешит к указанным позициям. Он проходит несколько наспех вырытых траншей, сразу же отмечая цепким академично-учебным взглядом все недочеты и ошибки укреплений. Все сделано впохыхах, на скорую руку… Очевидно, что времени на полноценную полосу оборону у командования просто не было. Тревожно поглядывая в сторону противника, Ефремов, минуя несколько вытянутых линий ходов, находит командира. Тот, весь в земляной пыли, в расстегнутой на груди от жары гимнастерке и болтающимися ремешками каски, небрежно навалившись на земляной выступ, не спеша потягивает папиросу. Рядом солдаты после очередного обстрела, укрепляют окопы, усиленно и энергично работая лопатками.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! — вытягивается в струнку Ефремов, — Лейтенант Ефремов, по приказу старшего лейтенанта Белова прибыл в Ваше распоряжение… Для содействия в организации обороны аджимушкайского участка, и обеспечении связи со штабом.

— Да расслабься ты, лейтенант, обойдемся без особого «дворцового этикета», — озорно улыбается Мишустин, — тут под пулями не до церемоний. У нас все гораздо проще… И на каску одень, а тут ветер свинцовый свищет, как хороший шторм. Ты в своей изящной фуражке долго не протянешь… Как звать-величать, по имени?

— Николай, Коля…

— Петр! — протягивает руку Мишустин, — Как апостол из Библии… А ты откуда такой красивый? Форма аж сияет, как принц с бала!

— Ага! Угадал… Точно с бала, выпускного! После окончания училища нас сначала в Москву отправили, там что-то решали, а потом сюда на Крымский фронт. Говорили про Акмонайский рубеж, а получилось все по-другому! Когда переправились через пролив, прибыли в место назначения, Керчь уже горела во всю, везде хаос, никого нет, бомбежка адская… Скитались по полыхающему городу, потом кто-то сказал, что штаб в каменоломнях Аджимушкайских, мы туда и подались…

— В бою еще, я так понял, не был?

— Нет, это первый, сегодня…

— Тут все просто… Не дрейфь, не напрягайся особо! Главное не высовывайся сильно. И не увлекайся… Старайся держать ум холодным. Расчетливым. Точным. Замечай каждую мелочь. Верти башкой на все 180 градусов! Эмоций поменьше. Как бы тяжело и страшно не было. Стреляй как в училище на полигоне. Издалека как по мишеням. Только здесь они движутся. И все! Ничего особенного нет… А если близко подойдут и дело до рукопашной дойдет, так вспомни детство, как на улице дрался. Крутись, не зевай! Рви врага на части, чем только можешь и прикладом, и зубами… Фриц ближних схваток не любит… Так что все нормально, Коля! Война это тоже интересный опыт… Мы — человеки, веками воюем, и никак эту канитель прекратить не можем. Это у нас в крови. Видно есть в нас что-то такое, что таких жестоких потрясений требует…

— Соображу… На полевых учениях я не последним был. Думаю и здесь не подкачаю!

— Ну здесь, брат, не учения. И расклад «немного» другой… На нас фриц, как говорится, во всеоружии прет… А у нас никакой поддержки для хорошей схватки — самолетов, ни артиллерии, ни танков, почитай одни винтовки против бронированных монстров! Так что здесь иначе все будет… Ты что заканчивал?

— Ташкентское пехотное. Гоняли нас добротно, от души…

— Отличное заведение… Там кадры хорошие куются, можно сказать знаменитые. Полковник Ягунов, наш командир, я слышал, тоже оттуда… Это о многом говорит. Народ у нас из самых разных мест стекается… А я вот из Бердичева. Тоже пехотное училище, почти как ты, совсем недавно вышел, правда уже успел порядком повоевать. Бросало как лодку на волнах, только море из огня было…

— Нас тут, выпускников и курсантов, очень много, я заметил. И связисты, и наши пехотинцы и даже летчики.

— Да, хватает, — выпускает клубы табачного дыма Мишустин, — вавилонское столпотворение… Помимо нас военных, еще и гражданских тьма сидит в северной части каменоломен. Со всеми пожитками и домашним скарбом с поверхности под землю ушли… Не мудрено! Фашисты так бомбят, что живого места нет, весь поселок за нами разнесли в прах… Стервозы, кружат в небе, как стая воронья… И откуда их столько слетелось?

— А почем так? Где наши регулярные части? Я одни резервы вижу и случайные подразделения, кто в эпицентре этих событий оказался…

— Больше некому! — зло сплевывает Мишустин, озираясь вокруг, — Все слиняли до переправы! Мы только и остались. С нами еще погранцы и морпехи. А так оглянуться — кого только нет! Ветераны из запасных полков, войска охранения из НКВД, даже железнодорожники есть. Остались те, кто не привык бегать, от любого врага… Курить будешь?

— Благодарю, не откажусь…

— Держи, «Казбек», — протягивает пачку Мишустин, — пока еще живем… пару пачек осталось! А там чего-нибудь сообразим.

— У меня уже ничего не осталось. В «Скале» табак раздают, там склады в глубине, но я сегодня не успел… Поэтому как нельзя кстати!

— Жратвы бы еще побольше. А то паек второй день урезан настолько, что чувствуешь себя монахом-схимником, а не бойцом Красной Армии! Солдат должен быть сыт, чтобы воевать исправно.

— Это временно. Еду найдем. Местные помогут. На самый крайний случай.

— Как бы нам еще не пришлось их в подземелье кормить… А ты чем воевать собрался? Я смотрю на тебя и диву даюсь! У тебя же нет ничего, если только где-то хорошо припрятано…

— Нет! Прятать негде… Кроме ремня и вправду ничего нет, даже ножа! — улыбается Ефремов, — Так я ж связной, да и не выдали нам ничего изначально, а в каменоломнях вообще большой недокомплект оружия, сам знаешь… Там целые роты с голыми руками сидят… Все оружие наверх отправили, сюда на линию внешней обороны.

— Ну, ты артист! В окопы без всего полез, даже без дубины, с одними кулаками! Ты как с немцем биться будешь? Сейчас мы тебе винтовку сообразим, и патронов… А пока на держи, револьвер, вижу кобура пустая… Для виду болтается! Я уже видел в катакомбах таких как ты, при параде, с кобурой набитой то ли бумагой, то ли еще чем… Но держатся щеголями, гордо, как будто на них весь мыслимый арсенал висит.

— Спасибо! Теперь жить можно… Фрица прикончу, верну с процентами… Ты сам то как?

— У меня арсенал полный, не волнуйся, отоварился за эти дни, где придется… И ППШ-а, и ТТ, и винтовка для дальней дистанции, и гранат ящик под ногами на отделение. Пока живем! А дальше у гансов брать будем… В ассортименте, импортный товар. Их же салом, им же по мусалам… Получат от души! За нами не заржавеет…

— Почему? А наши? Может боезапас пришлют?

— Да ты глянь, какие поставки? Бегут все к переправе, очертя голову… И высокие чины в первую очередь! Кто все должен налаживать и организовывать. Ничего не будет, Коля! Нам теперь только на себя и надеяться… Дать отступающим армиям переправиться на Тамань, выстоять на этом плацдарме у Аджимушкая и успеть самим уйти… Арьергард дело такое! Кто выживет, считай чудо случилось… Небеса разверзлись и архангелы сохранили. Хоть икону пиши! Военно-религиозную! Патриотическую…

— Нас много, выстоим! Да и основные силы недалеко. Если что выручат…

— Ладно, все это хорошо, но сидеть и лясы точить нам особо некогда. Фашист скоро двинется, всей своей мощью. Поэтому задача такая лейтенант. Возьми на себя вон тот участок севернее обгоревшего черного кургана. Под твое начало идет 2 взвода. Противотанковые гранаты, бутылки с горючкой там имеются и ПТР тоже. Стойте как скалы. Делайте все спокойно. И чтобы не случилось, не теряйся, все как на учениях! Выстрелил, спрятался, поменял позицию, огляделся снова выстрелил и так дальше по кругу… Все когда-нибудь заканчивается!

— Это точно. И жизнь тоже…

— Жизнь штука во многом еще непонятная, за сотни лет не разгадаешь, может в этом ее прелесть.

Внезапно, воздух пронизывает отвратительный режущий свист и рядом сотрясая землю, ухает взрыв…

— Опа! — усмехается Мишустин, — Понеслась! Ну сейчас начнется вся немецкая гнусь арии крупного калибра выводить, давай вниз… Эту адскую катавасию переждать нужно. Прежде чем что-то предпринимать. Иначе разнесет на куски, и ахнуть не успеешь…

— Некогда! Я пошел…

— Смотри осторожней там! Как можно ниже… И только по траншеям, и ямам, по степи не перебегай. Враз уложат! Арифметика простая. Короткая дорожка может оказаться очень длинной, в мир, откуда не возвращаются!

— Хорошо…

Под воющим минометным обстрелом, Ефремов, петляя, достигает вверенного ему участка. И вжавшись в угол, в одном из окопов, пережидая артиллерийскую обработку позиций, пытается прикинуть что лучше сделать исходя из увиденного на бегу… Земля вокруг качается и ходит ходуном, от шквального обстрела. Кажется, что кого не убьет взрывами, того просто засыплет, похоронит землей…

Когда разрывы стихают, лейтенант, оценив позиции, умело рассредотачивает солдат, в голове мелькают страницы учебников, скупые четко прочерченные схемы и рисунки.

— Закрыть брустверы травой, два пулемета по флангам, взять сектора обстрелов! — командует Ефремов, властно, но все же волнуясь, и боясь ошибиться, — бронебойщиков ближе к оврагу в воронки, третье отделение отойти на вторую линию, держать тыл, смотреть за флангами!

И вот, наконец, наступает гнетущая тишина. Которая рвет изнутри изощренней и яростнее, чем самые сокрушительные взрывы. Подчиняя себе и превращая в парализованную мумию.

— Стрелять по моей команде! — хрипло выдавливает из себя Ефремов, — Подпускаем ближе, на проверенную дистанцию, сначала отсекаем пехоту, потом жжем танки! Не суетится… Зря не палить!

В стелящейся белесой дымке противник приближается как смыкающиеся огромные черные механические тиски капкана. Впереди, в мутных облаках пыли, ползут танки, за ними цепью идет пехота.

Ефремов выставляет в ячейку винтовку и ловит в прицеле первую скрюченно темнеющую цель в облике немецкого пехотинца…

Дыхание перехватывает. В висках молотом колотит кровь. В горле становится сухо… Взгляд останавливается в какой-то мутной дали. Все тело сковывает судорожное оцепенение. Руки впиваются в оружие мертвой хваткой, пальцы крюками сдавливают цевье и сталью не разжимаются, на курке. Лейтенант словно проваливается в заколдованный омут. Мир останавливается.

Взрыв рядом и вскрик раненого солдата выводят из ступора.

— Огонь! — почти истерично выдыхает Ефремов, — Навались, родные! Бить точно, спуску не давать! Поехали…

Окопы вспыхивают неистовой змеей бушующего пламени. Наступающие части Вермахта словно наталкиваются на невидимую стену… Кто-то сразу падает, скошенный меткими выстрелами, кто-то открывает ответный огонь, пытаясь укрыться за броней танков, которые, не сбавляя скорость, продолжают ползти и простреливать периметр окопов. Завязывается плотный дистанционный бой, и скоро немецкая пехота падает в траву, выдвинув вперед пулеметы и простреливая линию красноармейской обороны. Танки неумолимо катятся на позиции советских солдат, вращая башнями и расстреливая огневые точки. Окопы покрываются смогом едкой гари. Расстояние сокращается… Кажется еще немного и стальные траки начнут перемалывать живую плоть. Но вот, сначала один, затем второй, резко останавливаются и начинают густо коптить черным дымом. Остальные расходятся веером и стараются зайти с флангов, чтобы проутюжить все полосу окопов. Бронебойщики меняют позиции.

Ефремов тщательно целится в темнеющие, едва видимые фигурки залегших в бурьяне фашистов. Плавно спускает курок. Отдача тяжело и непривычно бьет в плечо. Рядом визжат пули и осколки, рассекая землю и дробя выступающие камни. Обломки тревожно противно бьют по каске. Лейтенант методично и воодушевленно простреливает свой сектор видимого противника. Кто-то из ползающих вражеских солдат замирает совсем от его выстрелов, кто-то шевелится, кто-то скрывается, меняя позицию и отвечая раскатами автоматического оружия. Войдя в азарт, увлеченный целями пехоты, Ефремов, неожиданно замечает, замирая в странном удивлении, когда перед ним, как причаливающий огромный корабль, вырастает зависший черный силуэт танка с крестом на борту… Лейтенант сползает вниз, трясущимися руками доставая из углубления окопа гранаты и бутылки с горючей смесью. Разум словно отключается… Ефремов будто теряет себя и далее все происходит как во сне… Он ползет по развороченному брустверу, то и дело, сползая вниз… Потом, кажется целую вечность смотрит в черный литой корпус стального рычащего монстра. Который медленно плывет неприступным и мощным созданием, словно нереальным нечеловеческим, настоящей неодолимой крепостью, и все усилия кажутся жалкими и несоизмеримыми с этим стальным гигантом. Все естество, загоревшись инстинктом самосохранения, кричит изнутри и тянет назад… Но Ефремов каким-то невероятным усилием преодолевает себя. Граната летит навстречу грозно надвигающемуся бронированному чудовищу… Земляной столб вырастает перед танком. Машина кряхтит, перекатывается на сопках, и начинает съезжать на бок… Разбитая

гусеница, стелется по земле. Завывая, боевая машина начинает исступленно и упрямо кружить на месте, огрызаясь пулеметным огнем.

Лейтенант оббегает своего железного соперника по обвалившимся траншеям, присматривается… И бутылка с горючей смесью разбивается о темную броню, потом еще одна… Огромное завивающееся пламя поднимается вверх, охватывая уже поврежденную машину. Отовсюду раздается трескотня выстрелов и грохот разрывов.

В башне откидывается люк и оттуда начинают выскакивать горящие фашистские танкисты. Но прицельный огонь красноармейцев не дает им никаких шансов на спасение. И танкисты полыхающими факелами падают в коптящую траву. Позади, горят еще несколько танков, заволакивая все пространство вязким дымом.

Ефремов, радостно замирает, вздыхая… Очарованный своим результатом, и тем, что атака немцев захлебнулась. И тут мощнейшая волна взрыва бросает его в обгорелый изорванный грунт… От сильнейшего громового удара, сознание словно вылетает. Он проваливается в темную непроглядную пропасть. Все окружающее стирается…

Сколько проходит времени, неизвестно. Глаза открываются так тяжело, как неподдающаяся скрипучая дверь… Перед ним висит желеобразная пелена, пляшет что-то мутное, невнятные звуки доносятся глухо как через обмотанное ватное одеяло… Контуры вещей размыты как в расфокусированном окуляре бинокля. Непонятно что происходит вокруг и где он вообще находится. Как будто на дне темной реки, где сверху проплывает невесть что…

И вот наконец сквозь дрожащую мглу проявляется улыбающееся лицо Мишустина.

— Жив, собака! Я уж думал, все разнесло нашего лейтенанта на куски, конец нашему Кольке настал в первом же бою! Не должно так быть…

— Рановато еще… — Ефремов с трудом поднимается, отряхиваясь от комьев засыпавшей его земли, все тело ноет, каждое движение дается с болью, — Я еще пожить хочу, лет так до девяноста… Ты-то сам как?

— Да мне что сделается? Я как заговоренный… Осколками посекло малость, дворовые детские царапины… Ничего особенного! Тебя-то славно шарахнуло. Часом, не ранен?

— Вроде нет. Руки, ноги двигаются, все на месте! Можно продолжать…

— Шутник! Видок-то у тебя, как с того света… Деревенских баб пугать можно!

— Ну ты тоже не принц датский, Петро! Вся морда черная, одни глаза сверкают… Словно не человек, а черт из преисподней! Весь закопченный как из геенской бездны! Гимнастерка в лохмотьях… Лицо — сам себя не узнаешь… Потеха просто!

— Есть малость! Война нас разукрашивает на свой манер, пылающая живопись! В текущем времени и пространстве… Накал, переплавка самой Жизни!

— Во что? Что дальше будет? На этих полотнах? И кто на них останется, кто совсем в темноту гибели уйдет… Наших сколько уже сейчас не досчитаемся?

— Ну что живы, ребятки? — в тумане оседающей пыли возникает тучная фигура Белова, — О чем гутарите? Какие новости, на нашей обугленной земле?

— Все в порядке! — Ефремов — Подводим итоги первого раунда. Выстраиваем стратегию на будущее!

— Еще одну атаку отбили! — докладывает Мишустин, — Потери подсчитываем, противнику нанесен ущерб гораздо больший. Семь танков подожгли! Пехоту рассеяли, взяли трофеи. Будет чем дальше с фрицем разговоры вести.

— Бесед с этой гадиной у нас еще хватит, с избытком, до тошноты… — пристально оглядывает Белов дымящееся поле боя, и обращается к Ефремову, — Ну ты сегодня просто герой! Я даже не ожидал… Думал просто бы парень выстоял, а ты молодчина, лихо танк запалил, одно загляденье. Отличное начало для первого боя. Крещение прошел очень даже достойно! Так держать, лейтенант!

— Есть так держать! — Ефремов трет глаза, еще не вернувшие нормальный вид, и размывающие окружающие предметы, — Все нормально прошло! Я думал хуже будет… Боялся если честно, ничего фрица бить можно и вполне сносно, даже с размахом! Главное — начать…

— Ишь ты! — усмехается Белов, — Прямо рыцарь без страха и упрека! Гляди не заиграйся, голова на фронте должна быть холодной и вдумчивой… Страсти человека только раскачивают в разные стороны. Важно не поддаться их красивым искушениям, а насчет страха, не волнуйся, он у всех есть… На войне только дурак не боится! Страх надо просто контролировать или использовать в своих интересах… Для этого нам и дан разум, чтоб подчинять все эмоции и чувства. Страх это тоже своего рода компас, если его правильно понять, будешь знать куда идти и как лучше изменить ситуацию в свою пользу для достижения победы.

— А я почему-то всегда после боюсь! — откровенничает Мишустин, — Когда уже все прошло… Накатывается такая сила слепая и огромная, что аж трясти начинает. Потом проходит. Чудно человек устроен. А во время боя — нет! Там пьянеешь просто, словно неведомая могучая стихия какая-то тебя подхватывает и несет как буря сумасшедщая….

— Что немцы? — щурится от яркого солнечного света Ефремов, — Готовятся к следующему заходу?

— Откатились, псы баварские! — смеется Белов, — С заметным постоянством получают в зубы и уходят… Никак не понимают, что здесь им совсем не рады. Все лезут и лезут, как саранча полевая… Не успеваешь огнем эту мерзость выжигать!

Однако оборону нашу тоже помяли изрядно. Мы ее восстановим, конечно. Но дело совсем в другом. Фрицы подтягивают тяжелую артиллерию, увеличивают минометные расчеты. Нам отвечать уже почти нечем. Гранаты и те на исходе… До вечера мы еще простоим. А ночью надо менять позиции или уходить под землю. Иначе нас просто перепашут с землей и железом. Они теперь в лобовые атаки особо лезть не будут! Станут работать артиллерийским парком с дальней дистанции плюс авиация. И мы станем просто мишенями. Нужен маневр, по их правилам мы играть не будем… Поэтому иди в «Скалу» и доложи обо всем Ягунову.

— Есть! Обрисую ситуацию как на картине в Третьяковке, как никак на своей шкуре все испытал.

— Это полезно! Хорошая закалка никогда не помешает… Каждый бой, каждая драка делает человека сильнее! — Мишустин проверяет оружие, щелкая затвором, — Главное в первых схватках выстоять, потом тебя убить шансов будет все меньше, по нарастающей… Нутром будешь чуять, куда лечь, куда пройти, куда ударить, а пули от тебя отшатываться будут, мимо пролетать! Проверено…

— И потихоньку иди, — наставляет Белов, — бой закончен, но немец постреливает. Снайперы появились, так что сильно не высовывайся.

— Уяснил, дойду…

Ты вообще в порядке, бледный весь и смотришь мимо? — настораживается Белов.

— Я? Чего? Куда смотрю? Нет, все замечательно… — соображает Ефремов, облокачиваясь на стенку окопа, — Есть некоторые отклонения. Голова гудит как церковный колокол. И зрение шалит малость. Но это мелочи. В целом я в полной боевой готовности. Хоть сейчас в атаку!

— Контузило? — продолжает присматриваться к лейтенанту Белов, — До медсанбата дойди в катакомбе. Там осмотрят, подлечат. Глядишь, хоть спирту дадут…

— Ерунда, пройдет… Пошел я, успеть надо.

— Смотри аккуратней, — заботливо не унимается Белов, — не подставляйся лишний раз… Если надо лучше пережди в воронке. У нас вся площадь под прицелом. Шагнул не туда, не так — и все! Жизнь оборвалась, как тонкая ниточка…

— Все будет хорошо, товарищ старший лейтенант, Спасибо, скоро увидимся!

— Давай, лети, орел! Только обязательно достигни места назначения… Тут каждая минута сотни судеб решает… Так что на тебя надежды возлагаем! А мы с тобой, Петр, еще здесь под немецкую народную музыку погуляем.

Глава 16

В дымящихся окопах у поселка Аджимушкай, после очередной фашистской атаки капитан Левицкий и политрук Исаков приводят себя в порядок, отряхиваются от земли и пыли, осматривают оружие и позиции.

— Ну все… откатились твари, вторая атака за сегодня! — расстегивает ремешки каски Левицкий, — Автомат надо почистить, затвор заедает.

— У меня вроде ничего, ревет как зверь, без сбоев, — вглядывается Исаков в поле курящихся воронок, — эх, как нынче степь пропахало! Раньше ровное поле было, хлеб рос… А сейчас погляди что — пепелище!

— Что думаешь, о нашем положении, товарищ военком командно-политического резерва фронта? Выгорит дело?

— Специфично, — иронично улыбается Исаков, — сколько мы с тобой, Витя, повидали, такое в первый раз… Впрочем на войне скучать не приходится! Может и выгорит… И так все огнем полыхает! Все от нас зависит.

— Все ли? Мы с тобой и вся наша «королевская рать» уже на переправу собирались… И вот те на! Какой резкий поворот судьбы… Кто бы мог подумать! Все наши кадры, которые должны распределяться по частям на руководящие должности, брошены как единое пехотное соединение! Командиры и политруки сражаются как рядовые! Так мы все ценные людские ресурсы растеряем.

— Что поделаешь, — вздыхает комиссар, — арьергард дело неблагодарное! Куда Родина послала там и будем… Ситуация тяжелая. Кроме нас, видать некому!

— Да не поверю! Просто нет должной организации… В порту и пехотные батальоны грузятся и техника. А у нас даже оружия нормального для такого боя нет! Хоть с лопатой в атаку иди… Собрали всех кто попал под руку! Разве это нормальный военный тактический подход?

— Стихийная оборона, без авиационной и артиллерийской поддержки, — грустно улыбается Исаков, — случайные армейские подразделения, не успевшие отступить к проливу, и смешанные в одно соединение. Возможно, нам пока везет.

— Да, бог войны Марс нас милует! Только надолго ли…

— Поглядим! Вся эта музыка вроде скоро должна кончиться. По всей военной логике. Задача прикрыть отход войск и потом уйти самим. Вот только так ли гладко это все пройдет…

— Ты о чем, Сергей?

— Вопрос в том, что вообще сейчас творится на нашем керченском плацдарме, и как сложится стремительно меняющаяся обстановка.

Удастся ли нам, уйти на Тамань, после переправы войск?

Третьи сутки атаки отбиваем. Немцы уже в клещи берут. Из штаба фронта никаких вестей, ни одного распоряжения, ни корректирующего, ни по изменениям обороны, ни по срокам. Ничего. Гробовая тишина!

В порту и в городе неизвестно что. Зарево и взрывы. Все от горизонта до горизонта затянуто дымом. Где еще, наши остались? Полная неразбериха. Как бы нас не забыли в суматохе такой.

— Уйдем под землю, там целый город укрыть можно, -странно усмехается Левицкий, — мы же там уже обжились немного, до всех этих событий. Переждем фашистскую лавину, а там и наши снова подойдут…

— И долго мы там протянем? — пристально смотрит на друга Исаков, — В этом брошенном подземелье? Давящие над головой камни, липкий мрак, холод как осенью, зуб на зуб не попадает и глухой темный лабиринт бесконечный… Да и немец только обрадуется, если нас блокирует в этих каменоломнях. Считай в яму, в тупик загнали! К стенке приперли. И хоронить не надо, могила уже вырыта… Нет, это не выход! Только прорыв, если мы на самый худший случай в окружение попадем.

— Ну не такая уж это и яма, Серега… — улыбается Левицкий, — мощнейшая система на много километров тянется. Туда зайдешь и потеряешься! А нас хрен найдешь… Сколько бы тысяч нас не было! Смекаешь? Фашист туда не сунется, точно тебе говорю!

— Ты основательно собрался там квартироваться товарищ капитан? Что ж, милости просим… Поди уже и чемодан упаковал на подземный пансион. Но я вот чего-то не хочу там оставаться. Хватило тех недель, что мы там сидели, как узники в восточном зиндане… Ни света, ни воздуха нормального! В меня этот затхлый запах подземный въелся в кожу, а форма до сих пор не отстирывается, новую надо!

— Зато от бомбежек были надежно укрыты! — восклицает Левицкий, — Где ты еще на нашем степном полуострове такое убежище найдешь? Ни один снаряд не берет, ни одна бомба! Настоящий форт… Неприступный!

— Вот и пусть он там пока постоит, нас подождет… До лучших времен! А нам сейчас на Тамань нужно, Витя! Собрать силы в кулак и дать фрицам между глаз, так чтоб их поганый дух вылетел…

— За этим не станет! Мы и тут их отлично треплем который день… Увязли они под Аджимушкаем. От Акмоная по степи протопали, а здесь напоролись на наши красные вилы! И уже взвыли от смертельных ударов. Назад им дороги нет! Все здесь трупами полягут…

— Да, не ожидали они такого поворота в своем наступательном танце точно… Голова кругом пошла! Как бы совсем не упасть…

— Да вон их за сегодня попадало! — посмеивается Левицкий, — Как яблок тряхнуло с поспевшей яблони! Чернеют по полю! То ли еще будет…

— Главное сражение впереди еще… Нам бы только продержаться эти дни, с винтовками и бутылками с горючкой против танков и самолетов…

— А что есть сомнения, товарищ комиссар? Думаешь, не выстоим?

— Пока живы, выстоим! Меня смущает «солянка» из всех родов войск. По-моему все рода войск есть, кого я видел, даже кавалерия и железнодорожники. В таких условиях, как у нас, с одной воинской частью, понесшей потери, бывают проблемы, а здесь кого только нет, включая курсантов и гражданских. Плюс большое количество «шатающихся» неучтенных непонятных групп. Это же настоящая пороховая бочка! Смятение, паника и рванет так, что мало не покажется… Кто как себя поведет.

При нашей нестабильной фронтовой обстановке, когда полки бегут к морю и гибнут, и это все на глазах у наших солдат, невольно как-то становится тревожно. Какой тумблер у человека внутри переключится. И что потом со всем этим станет.

— Мне это тоже не нравится. Как цыганский табор… Где неизвестно кто на самом деле рядом, что тебе предстоит и с чем ты из этого всего выйдешь. Если выйдешь еще… Какая-то скрытая игра идет. Вообще где-то на уровне механизмов судьбы! Я в это не особо верю, считаю что все от самих нас зависит, но тут словно занавес тайный заколыхался… Не знаю, предчувствия какие-то не очень хорошие. Может просто сумбурность последних дней действует и все устаканится.

Нам только дать время нашим войскам перегруппироваться и нанести удар. Успех немцев временный, подобное было уже в 41-м.

А сплоченность войск, партийная стойкость духа — это твоя епархия, товарищ комиссар!

— Это ясно, — улыбается Исаков, — Мы, все политработники уже включились. Делаем все возможное… Людей необходимо объединить, слить в единый монолит, тогда нас ничто не возьмет, ни какое лихо фашистское.

— Будем надеяться, что под огнем все быстро братьями по оружию станут, если наши настоящие советские. А чуждый элемент сразу раскроется, с нами долго не простоит. Так что при любом раскладе, у нас уже грозная сила собирается. Лишнее отсеется, самое крепкое и действенное ядро останется.

Исаков. Сила это хорошо, но не все решается силой. Нам тактика нужна здесь особая. Здесь все обычные представления о войне начинают ломаться. Мы на пороге чего-то нового и крайне опасного. Ошибиться нельзя, ни в одной мелочи. И немцев надо обмануть так, чтобы у них уже не было времени на понимание того, что происходит. Что-нибудь нужно придумать, неординарное, из ряда вон… Устроить такую ловушку, чтобы они завязли как в болоте. И не было бы у них выхода. В крайнем случае, патовую ситуацию держать до прихода своих, и держать фрицев в страхе и напряжении.

— Это дело. Надо будет обсудить с Ягуновым и Парахиным. Как кстати, они тебе?

— С Парахиным я пересекался по политической работе, редкий талант на нашем поприще, я бы сказал — «комиссар от бога» — народный каламбур получается, но зато точно. Прирожденный пламенный борец, лидер, настоящий коммунист, живое знамя. У него дар увлекать людей за собой, за общее дело. Как библейский Моисей может вести хоть 40 лет по пустыне и никто не пикнет… Ягунов вообще легенда! Тут на его авторитете похоже, все и держится… Солдаты в него верят как во Всевышнего Господа. Он для них как родной отец… А в военной критической обстановке это многого стоит. С ними нам очень повезло. Внушает уверенность на победу в любых условиях, какими бы безнадежными они не были. Не случайно я думаю их и поставили в арьергард. Были бы другие, тут бы давно немецкий сапог землю топтал… Так что в наших старших командирах я уверен, больше чем в себе. Такие как Парахин и Ягунов смогут организовать все наши действия достойно, никак те, по вине который рухнул наш Крымфронт… Сам понимаешь кто! А ведь предупреждали…

— Сейчас уже нет смысла охать и искать скрытые и явные причины. Потом разберемся… Такая мощь на Акмонае стояла! Все ведь как бурей снесло! В считанные дни… Нам бы текущую партию выиграть! А там поглядим.

— Это дело так не оставят! Погубить целый фронт… Виновных обязательно накажут. Таких поражений с начала войны не было! Позор для всей Красной Армии, несмываемое пятно… Которое придется перечеркивать новыми блистательными победами над фашистами. В войне перелом, а мы целый полуостров оставляем… Ну ничего, скоро возьмем реванш! Погоним эту нечисть нацистскую обратно! Вернем землю родную…

— Смотри-ка, Серега, там опять у слева в юго-западном секторе, гансы зашевелились! Видимо сейчас опять повалят… Уже без передыху наскакивают! Совсем помешались… Я три танка уже вижу, дымят на горизонте! Сейчас и пехота подтянется.

— Это они уже взбесились! — усмехается Исаков, — Думали маршем пройти, а наткнулись лбом на скалу! И поплыло все перед глазами, потеряли ориентиры… Впору их кружить дальше и добивать как хищного зверя!

— Они еще не предполагают, что под скалой! — посмеивается Левицкий, — Какая там под землей шикарная могила им приготовлена. Весь Вермахт уложить можно, штабелями! И еще место останется…

— А у них другого пути и нет! Только этот — в погребальный мрак! Откуда они и появились со всем алчным миром угнетателей и капиталистов. Для всех неудачных горе-завоевателей у нас местечко всегда готово… И здесь тоже. Пропасть черная Аджимушкая их уже ждет!

Глава 17

…Взрыв вырастающий огромным земляным столбом кидает военный «газик» в сторону, едва не заваливая на бок…

На машине вылетают остатки растресканных стекол. Двух сидящих в автомобиле военных засыпает горячими комьями степного грунта. Железные осколки, взвизгивая, секут по корпусу машины.

— Цел? — отплевывается от прелой земли армейский комиссар 1-ранга Мехлис, глядя по сторонам, — Не задело?

— Да пока еще шевелюсь, Лев Захарыч! — отзывается водитель, зигзагами уводя «газик» от нестихающих разрывов, — Мотор гудит как надо, баранку выкручиваю, педаль жму… Может и зацепило где… Потом разберемся! Едем пока…

Машина петляет по пыльной грунтовой дороге, под авиационным и артиллерийским обстрелом, как утлая лодчонка среди громадных штормовых волн. Кажется еще немного и ее разорвет в клочья или завалит гигантской массой вздымающейся земли.

— Что же такое творится? — в сердцах восклицает водитель, — Бомбы сыпятся как зерно на элеваторе. Живого места вокруг нет! Все сожжено… Невообразимо. Как мы еще живы, удивляюсь! Сгинем мы так за зря, Лев Захарыч! Смерть кругом! Все горит… В самое пекло залезли! Мыслимо ли это? Есть же объездной путь… Зачем так?

Разнесет нас немец на куски и ахнуть не успеем! В таком урагане огня… никто не выживет! Немного нам осталось…

— Лучше молчи! — чуть ли не зверем рычит Мехлис, — А то я тебя сам пристрелю, если ныть будешь! Не дождешься немецкой бомбы… Тут и ляжешь!

Давай к крепости Еникале и поживее! Там… угрожающая ситуация сложилась! Надо все решить! Поставить заслон, дать отпор… Прикрыть эвакуацию живой силы! Смотри за дорогой лучше! И не зевай! А то точно под бомбы угодим…

— Я и так пытаюсь все просчитать! Куда ударит в следующий момент. Напрягаюсь изо всех сил. Вот ведь высшая математика Жизни и Смерти… Одна ошибка — и в прах! Ничего от тебя не останется — только обугленные кости… Можно ли вообще что-то предугадать или все просто случайная лотерея? Кто что вытянул?

— Если будешь сомневаться и киснуть, Смерть тебя сразу и заберет как покорную жертву, — выкрикивает комиссар сквозь рев самолетов и оглушающие взрывы, еле удерживаясь за борт на подпрыгивающем «газике», — а если вопреки всем опасностям смело идешь вперед, навстречу любой черной буре, как отточенная сабля, как непокорное пламя — никто и никогда ничего не сможет с тобой сделать! Мы сильнее любой стихии и любой опасности! С нами ничего нельзя сделать по сути… Надо это понимать и в это верить!

— Как же тут поверишь, когда тебя бросает как щепку из стороны в сторону, и осколки свистят у самого уха… Вот и понимаешь насколько ты хрупок и уязвим!

Автомобиль вновь подбрасывает от серии взрывов. Он несется как челнок на гребне волны, готовый рухнуть в роковую темную пропасть.

— Ты чего вообще на фронт пошел, ноешь как баба? — на лице Мехлиса не дрогнул ни один мускул за время всего обстрела, он ни разу не шарахнулся в сторону от пламени разрыва, лишь плавно пригибался, чтобы занять более выгодное положение, и в целом он похож на невозмутимую холодную статую, спокойно смотрящий вокруг и анализирующий обстановку, — В штаб метил, водителем генералов возить, тихо в тылу? Не получится! Со мной прохладной жизни не будет! Я вашу берлогу козловско-барскую всю переворошу! Спалю огнем пуховые перины и отхлестаю плетьми все зажравшиеся на должностях рожи! Развели черт знает что… Вот и результат! Скачем как козлы по сопкам! Все здесь от одной фамилии!

Я вас пламенем революции подпалю всех, как мелкобуржуазную нечисть и махровую антисоветщину! Я вас лично на немецкие танки погоню, с голыми руками побежите, если надо будет, чтоб знали, как воевать! Вы у меня покривляетесь в муках священного пламени пролетарского костра! Все сгорят, как огородные чучела! Останутся самые стойкие и настоящие! А остальные — сорняками в огонь!

— Итак уж погорело… За эти дни — тысячами! Не сосчитать… — ворчит водитель, выкручивая руль в сторону от очередного взрыва, — Все в степи лежат! Опаленным мясом… Вся земля кровью пропитана!

— Поговори мне еще! А то сейчас выкину пинком под зад как плешивую собаку! Побежишь по степи под фрицевский концерт… А машину сам поведу! Больше толку будет!

— Виноват, товарищ армейский комиссар 1-го ранга! Контузия наверно… Теряешь себя от этих взрывов вокруг!

— У вас у всех здесь контузия! Поголовно… Начиная с оплывшей хари Козлова и дальше. Что за фронт мне достался? Все только стонут и жалуются! И ничего делать не хотят! Нигде такого не видел… Не Красная Армия а какой-то петлюровский бордель! Спят, жрут и плачутся друг другу…

Как сука, проститутки из старорежимного Смольного — «благородного института»! Все из себя… Расфуфыренные. Вам вместо шинелей надо было шубки с манто и юбки заказывать, штабные шлюхи в генеральских нашивках! Куда я вообще попал? Нормальных бойцов по пальцам пересчитать можно… Все, сволочи, от первых выстрелов на Акмонае побежали! Три армии! Позор… Такое наступление провалили! Мы в это время должны были по Севастопольской набережной гулять, а теперь здесь по оврагам как крысы прячемся! Тьфу! Гавно… Можно ли было такое вообразить?

Это не Армия, закаленная в боях с Врангелем и Деникиным! Это контрреволюционный сброд! Мало мы в 30-х ряды чистили… Никого не жалко! Тысячами говоришь, лежат? Пусть миллионами лягут! Если они бегут в панике, как перепуганные степные суслики! Это не солдаты! Это мусор, шлак, отребье! Война со всех маски срывает… Обнажает суть. Трусы и предатели! Туда им и дорога… Сам бы всех перестрелял, собственноручно! Такие недостойны жизни и звания советского человека!

— Как скажите, Лев Захарыч… Успех немцев временный, мы им еще покажем!

— Гляди за дорогой! Там воронка впереди, почти незаметная! Показать то покажем, но теперь нужно время для перегруппировки сил и нанесения ответного удара! И опять через пролив штурмовать… В 41- м какие потери были среди десантников? Всех и не сочтешь… Смелые люди, в штормовом море, по грудь в ледяной воде на береговые доты шли по минным полям! Никто не дрогнул… А тут… Каша, блять, мутная! Противно!

— Мы еще докажем, товарищ армейский комиссар 1-го ранга! Что мы способны хорошо воевать и побеждать врага!

— Ага! Особенно ваш Козлов, который пролежал все эти дни в своем теплом блиндаже и ни разу не выезжал не позиции. Он даже своих подчиненных в глаза не знает… Не представляет чем армия живет! Ничего не хочет менять и ничего не видит. Тюлень ебанный! Как он до генерала дослужился? Не понимаю… И что вообще с армией творится?

Красный революционный бронепоезд летит под откос! Что за кадры? Где настоящие боевые командиры? Преданные делу партии и Революции? Люди, способные пожертвовать собой? Где настоящий дух Красной Армии? Куда все делось? Заелись, обрюзгли, расселись по уютным кабинетам, зарылись в бумаги, заплыли жиром, успокоились… уснули! Ничего! Фашист сейчас всем даст встряску! Выйдут на свет подлинные герои, а вся прибившаяся к нам шваль вся мертвечиной осядет! Огонь всех очистит!

— Все вернется, Лев Захарыч! Наша страна большая и есть в ней и герои и подлецы. Всех сразу и не разберешь…

И наш Крымский фронт еще даст достойный реванш! Вот увидите…

Ну вот и приехали, неужели! Слава Богу…

— Чего? — вспыхивает Мехлис, — Какому еще Богу? Да что у вас здесь творится? Я сегодня точно сам взорвусь как бомба! Давайте еще поклоны бить начнем мутным призрачным изображениям. Еще тут мракобесия феодального в войсках не хватало… У вас Козлов часом монастыри не открывает тайком, мужские и женские? Перед строем не молитесь? Попов в дивизиях нет? Может хоругви где припрятаны? За Веру, Царя и Отечество? У вас тут все значительно хуже, чем я представлял! Не все еще выявлено, не все углы в чуланах осмотрены…

— Вырвалось, извините, товарищ армейский комиссар 1-го ранга! Народный фольклор, просто как ругательство…

— Я и гляжу, у вас тут самодеятельность везде — от командующего до передовой на Акмонае! Артисты, твою мать!

Жди меня здесь… Я скоро! Узнаю обстановку и надо ехать на другие участки! Машину проверь, чтоб не заглохла на дороге под обстрелом!

— Есть!

Мехлис выпрыгивает из машины с ППШ-а наперевес и направляется к изорванной линии траншей у стен окутанной сизым туманом пороховой гари крепости. В воздухе стаями металлических коршунов парят немецкие самолеты, беспощадно утюжа бомбами порт и переправу. Земля содрогается от взрывов, ходит под ногами, как набирающий скорость поезд…

Комиссар, кружа между дымящимися воронками и засыпанными исковерканными проходами, оказывается в развороченных укреплениях, где засело большое скопление солдат, вжавшихся в землю…

Горизонт полыхает зарницами разрывов. Тяжелый едкий дым стелется над позициями как погребальный саван.

Мехлис быстро находит подобие КП с несколькими оборванными, опаленными грязными командирами.

— Что тут у вас? — окидывает слившихся с развороченными пластами грунта, бойцов, своим цепким взглядом, — Что за часть и откуда? Каковы перспективы контрудара?

Навстречу поднимается рослый командир.

— Здравия желаю, товарищ армейский комиссар 1-го ранга! Докладывает младший лейтенант госбезопасности Никифоров! Со мной остатки 276-го полка НКВД! Мы держали оборону южнее порта. Когда фашисты ворвались в город, мы выбили их с горы Митридат вместе с казаками 72-й кавалерийской дивизии. Держали высоту сколько смогли. Потом отошли сюда. Закрыли это направление. Здравствуйте, Лев Захарыч!

— Так это ты… Миша! Я тебя и не признал сразу… На себя не похож! Весь черный, как черт из Преисподней! В страшном сне не приснится!

— Она тут и открылась! — улыбается весь закопченный Никифоров, — Во всей красе! Огонь, мрак, железо и кровь кругом… Сама Реальность, кажется, плавится и стекает в море. Повсюду хаос! Никто не знает, что делать. Единого управления нет. Все вышло из под контроля. Каждый принимает свое решение. Кто сражаться, а кто бежать…

— Я наведу порядок! Мне бы надежных людей побольше и вся эта адская кутерьма прекратилась бы быстро! Дом из прочного камня никогда не рухнет…

А тут одни гнилые кирпичи. Не удивительно!

— То, что Вы здесь, на передовой, уже воодушевляет! Командуйте, Лев Захарыч! Вы нам как отец! Мы в Вашем распоряжении!

— Спасибо, Миша, на добром слове… Хорошо, что еще остались честные и храбрые командиры! Не все потеряно! Сколько у тебя людей?

— Около 300, нас потрепало порядком! Тяжелой артиллерией фашисты весь Митридат перепахали, многие наши товарищи в разорванной земле и остались догорать! Жуткая бойня была… Неравная!

Но мы фрицам тоже хорошо вмазали — катились по склонам как футбольные мячики… Получили по зубам знатно! Мы с казачками в рукопашной славно гансов раскидали! Долго они потом в себя придти не могли… Только и артобстрелом ответили! В атаку не сунулись!

— Отлично! Значит так. Здесь под стенами крепости стоять бессмысленно… В паре километров отсюда, у поселка Аджимушкай, на высотах, сражается сводный отряд полковника Ягунова. Пойдешь туда, поможешь им! Сейчас это самый важный участок. Оттуда прямой путь к переправе, куда фашист и рвется… Смекаешь? Враг пройти не должен! Ни при каких обстоятельствах. Задача ясна?

— Так точно!

— Отход Ягунова после эвакуации войск будет по особому приказу. Я проконтролирую, чтобы этот увалень Козлов не забыл о своих людях… Это вполне в его духе!

— Понятно. Будем стоять сколько потребуется, — оживляется Никифоров, — а где сам командующий?

— Там где «ему и положено быть»! — зло смеется Мехлис, — В штабе! Только не здесь, а на Тамани! Кругом мясорубка, войска гибнут, кровь льется… Солдаты делают все возможное и невозможное, а он со своей свитой уже давно пролив переплыл, в числе первых, и чаек попивает в блиндаже на Тамани! Тварь! Бывают же такие… Шалава с генеральскими нашивками! Я еще с ним разберусь…

— Негоже командиру бросать своих солдат, еще и в таких обстоятельствах… Это может привести к очень печальным последствиям.

— Это не командир! Это слизняк… Жирная баба на перинах! Ни воли, ни ума, ни организации! Мне эта рожа толстая сразу не понравилась…

— Да, Дмитрий Тимофеевич Козлов не был популярен в войсках, в отличие от Вас! Вам верят, особенно солдаты и полевые командиры. Даже наш фронт хотели назвать в Вашу честь — имени товарища Мехлиса! Народная инициатива… Штабисты только Вас недолюбливают, косо смотрят.

— Еще бы!

Потому что я им, блядям кабинетным, спуску не давал, и никогда не дам! Думают в тылу отсидеться — не выйдет! Сейчас успели смыться, в следующий раз не получится! Найду, поймаю, за шиворот выволоку — и побегут в первых рядах на немецкие танки! Сам лично погоню хлыстом, как стадо баранов. Пусть учатся воинской доблести! Армия стоит на мужестве простого солдата! Надо быть всегда с ними, в гуще боя! Не бросать своих же… И пример показывать самому. Иначе никак!

А насчет названия фронта, это уж слишком! Я не достоин таких почестей… Дело надо делать, а не в названия играть! Мы на войне, а не за карточным столом развлекаемся.

— За это Вас и любят Лев Захарыч! За прямоту и за смелость. Вы всегда на самом краю! Рядом с нами! Вселяете уверенность…

— Ладно, хватит лирики, Михаил Никифорович! Давай собирай людей и в путь! Сейчас каждая минута дорога…

— Понял. Уже иду! Вы то куда сейчас?

— Дальше по линии фронта, если можно в этом хаосе назвать полосой обороны… Все рушится, как картонные домики! Летит в Тартар… Будем выравнивать и укреплять! Необходимо спасти то, что осталось!

— Удачи Вам! Чтоб все сложилось…

— Тебе тоже, Миша! Бей проклятых фашистов, так, чтоб клочья летели! Докажи что такое настоящая Красная Армия! И войска НКВД особенно…

— Ну у нас в этом плане порядок! Как и всегда… Из наших никто не дрогнул и не побежал. Все на позициях, в земле лежат… Почти весь полк! Только мы и остались!

— Ничего! Кто пал в борьбе с врагом, Вечная Память! Кто жив — еще послужит Родине! И до Берлина дойдет! А кто опозорил себя — с тех спросят, сурово и справедливо! Пощады никому не будет! А нам сейчас этот рубеж удержать надо, живыми или мертвыми! Так что вперед, лейтенант! Я в тебя верю!

— Спасибо Лев Захарыч! Не подведу… Разрешите идти?

— Иди Михаил, и пусть твоим именем станет Победа! И окрылит красное знамя наших отцов и дедов! Их непоколебимый жертвенный Дух…

— До встречи, Лев Захарыч! Берегите себя…

— Ага, свидимся… Будем вспоминать эти дни в Крыму, как ночной кошмар! У нас дорога длинная! Это не первый и не последний бой!

Никифоров идет к своим, отдавая распоряжения. А Мехлис осматривается вокруг, глубоко и задумчиво вдыхает тяжелый воздух, смешанный с гарью и соленым ветром с моря… Потом выходит из укрытия и идет в полный рост, даже не пригибаясь от рвущихся неподалеку взрывов. Останавливается на скале морского обрыва и оцепенело и долго смотрит на набухший, словно от крови багровый закат….

Глава 18

В резко очерченной прорези брони смотровой щели немецкого среднего танка «Panzerkampfwagen IV», мелькают обугленные изорванные обстрелом сопки. Командир экипажа спокойно и внимательно цепко всматривается в линию обороны Красной Армии, местами густо затянутую пороховым дымом. Позиций как таковых почти не видно. Возможно их просто нет. Сразу заметно что сопротивление здесь стихийное. Серьезных укреплений нет. Окопы и те вырыты наспех, а кое-где вовсе отсутствуют… Пушек не наблюдается. Повсюду только степь изрытая бомбежкой с выступами скал. И в этих низинах и засели красные, местами оборудовав их в узлы обороны. Оттуда и вспыхивают яркие, даже для такого солнечного дня, огоньки выстрелов. Только для катящейся стальным громадным валом броневой мощи Германии, это как горох по стеклу! Порой бывает даже смешно… Командир отдает короткие приказания, указывает цели. Могучий ствол орудия опускается ниже и вбок, ища очередную жертву… Тяжелый удар, откат ощущения неимоверной силы, пробегает до самых кончиков волос! Вспыхнувшее пламя летит навстречу врагу! Вот он победный пик военного экстаза… Осколки камней и плоти разносятся феерично раскрывшимся фонтаном, заслоняя искривленный горизонт. Зеа гут! Еще одна огневая точка противника уничтожена в прах! Вот она железная и неумолимая поступь Великой Германии! И так будет всегда… Настало время встать подняться до ослепительных вершин и засиять в Триумфе нордического духа! Вперед…

Осколки и пули настойчиво барабанят по броне! Чертовы русские фанатики! Они и с саперной лопатой на боевую машину бросаются… Такое уже было, кажется под Одессой. Грязные тупые животные! Вот и сейчас несколько ошалевших красных несутся прямо на них, кто с винтовкой, кто с гранатой в руке… Дас зинд ферюкте лойте! Что за варварское племя? Зарокотавшие пулеметы разносят их в клочья… Просто и быстро. Удивительно легко. Забавней, чем на учениях.

Прогулка а не бой! Впору еще включить модный шлягер. «Лили Марлен» или «Эрику»… И вспомнить уютный бульвар Кельна. Лица друзей и близких. Из этой варварской России он вернется героем. Грудь в орденах. Будет что рассказать и вспомнить. И чему научить подрастающее поколение.

А сейчас перед глазами скачет горящая степь. И где-то внутри приятно растекается ни с чем несравнимый вкус успеха! Командир обожает этот взгляд смотровой щели своего любимого стального зверя… Пронзительного, почти сомкнутого с грозным прищуром. Взгляд победы! Сколько пыльных дорог пройдено именно так, сколько поверженных в прах врагов! Именно в прах, когда от выстрела не самого крупного но надежного 75-миллиметрового орудия все либо разлетается на куски, либо догорает живым факелом. Сколько славных побед! Да жизнь, прожита не зря… Традиция непоколебимых и знатных воинов Германии продолжается. Уже в новом виде. Это непередаваемое чувство, когда траки гусениц, как когти мифического зверя, взрывают почву и рвутся с места… И ревущая железная мощь, сам дух Великого Рейха несется, сокрушая все на своем пусти, завоевывая новое жизненное пространство. Великий поход, достойный древних легенд! И они новое поколение Зигфридов и Хегней, поведут Германию к доселе небывалым Свершениям! Кто сравнится с ними в выучке и силе?

И здесь все идет относительно гладко. Последний плацдарм сопротивления коммунистов и восточный Крым станет достоянием Рейха. Наконец-то! Столько усилий с 41- го года! Большевики просто вгрызлись в эту землю… Но ничего, остались даже не дни, а считанные часы, когда сначала падет Керчь, а потом и агонизирующий Севастополь и окрыляющее знамя Третьего Рейха, гордо взовьется над этими угрюмыми степными курганами! Предвещая прекрасную эру Нового Мира! И они все вместе — солдаты и офицеры, летчики и танкисты, отпразднуют славную победу с их любимым фельдмаршалом Эрихом фон Манштейном! Это будет незабываемо…

Степь курится едким дымом. По корпусу неторопливо надвигающегося танка опять назойливо лязгают пули и сыплются осколки от взрывов, лишь разжигая боевой пыл. В ответ пулеметы метко и быстро срезают приземистые фигуры, а главное орудие бьет мощно и точно. И в довершении чудовищные гусеницы, всей своей яростью и изощренной мощью перемалывают всякие остатки сопротивления. Каких-либо противотанковых укреплений нет. Не армия, а запущенный колхоз! Они ни к чем не годны — ни к труду, не тем более к войне! С Акмоная они гонят эту отсталую красную орду, как спугнутых зайцев, только успевая выпускать снаряды и опустошать патронные коробки. Настоящий Триумф Вермахта! Действительно охота на дроф! Иначе и назовешь… Красные генералы, как перепуганные птицы, несутся к проливу, а солдаты, как степные грызуны, прячутся в норы… Так и должно быть! Так и планировалось, все исполняется до мелочей. Судьба — поразительная вещь, она вроде и предрешена, а вроде ты и сам ее пишешь. Вот когда здесь в России все закончится, надо будет подумать о…

Сильный удар сотрясает стальное тело «Panzerkampfwagen IV». Он будто натыкается на незримую стену… В глаза командиру бьет клокочущее неистовое Пламя! Выжигая до костей… Где-то сзади распахиваются люки. Кто-то из экипажа пытается вырваться, спастись. Но автоматные очереди быстро прекращают какую-либо возню в полыхающем танке. Еще один безупречный механизм непобедимого Рейха уныло коптит черным смогом на крутом склоне холма…

— Гарно горить! Свиняче воинство! — в клубах дыма появляется майор Аркадий Панов, командир 83-й бригады морской пехоты, поправляя сумку с гранатами, он с Полтавщины, крупный, сильный, настоящий казак, украинец и любит мешать в своей речи языки русский с родным украинским, порой переплетающиеся весьма забавно, — Сталь правда чешска, а начинка гансовьска! Потому и пылае так знатно…

— Почему чешская? Они же вроде с нами не воюют! — устанавливает в развороченную ячейку противотанковое ружье политрук 2 батальона Александр Сариков, сливаясь в своей засаде с контуром подбитого выгорающего немецкого танка, — Сами в оккупации стонут! Можно сказать союзники!

— Не воюють, но немцы як упыри, все из их промышленности, особливо тяжелой, высасывають, — поясняет Панов, — Вся броневая мощь Германии — це Чехословакия, ее руда и ее заводы. Также и оружия богато местного — вид тих же танкив до пулеметив… Вся Европа на Гитлера пашет, теперь уже и Восточна!

— Недолго этому монстру на козлиных ногах стоять! — вытирает копоть с лица Сариков, раскладывая в нише бутылки с горючей смесью, — Скоро перейдем в контрнаступление и погоним фашистскую сволочь, освобождая все страны.

— Так це лишь вопрос времени, — озирается по сторонам Панов, расположившись у торчащей гусеницы подбитого танка, — всю погань нацистску з земли сметем, пройдемо славним маршем по Европе, чай не в перший раз! Как и деды наши ходили, козачки полтавски славни! А пока нам тут, в Аджимушкае, треба сосредоточиться, на текущих задачах. Сегодня мы вже неодноразово в баварске рыло не слабо рушили, двинули! Рубиж держим… Мицно и непорушно!

— Не ожидали они такого горячего приема, здесь под Керчью! Думали все, Крымскому фронту конец! Ан нет, господа бесноватые бюргеры. Это не финал, это только начало…

Рядом постепенно, все больше и больше, буквально из-под земли, выскакивают новые бойцы занимая позиции и рассеивая остатки немецкой пехоты. Уцелевшие танки злобно рыча моторами, отползают назад… Пятятся как потерявшиеся ослепшие исполины. Еще одна атака немцев на сводный отряд полковника Ягунова захлебнулась, и не дала результата… Голая степь с невидимыми каменоломнями, оказалась серьезным препятствием на пути блистательного шествия фашистских войск к проливу.

— Тут вони угодили в западню. Ще сами не зрозумили, в яку серьезную, богатоярусную! — наводит бинокль Панов на расположение врага, — Тут каждый яр, овраг з виходом пид землю може стати похлеще бетонного доту! Фашисти не розумиють ситуацию. Заслеплени успихом на Акмонае вони пруть як пьяний табор. Бачать тильки чисте поле. Не усвидомлюють потенциалу каменоломень у нас пид ногами. И вообще особливостей местной природи и можливостей защитников, число яких вид них благополучно приховано благодаря нашому пидземелью…

— Возможно и так! Но мне эти катакомбы как-то не до души! Больно сыро и мрачно. И такое чувство, что там живет еще кто-то помимо нас. Прямо детские страхи оживают… Такая громадина каменная. Как чудище оцепеневшее и мы сами ему в пасть лезем…

— Це пасть — наше преимущество. Важлива частина общей стратегии! А фрица треба тут обдурити. Пропустити их трохи вперед — нехай несуться, як рыба в невид. А там мы вузлики и затягнемо. Намертво…

— Тут сеть впечатляющая получается, многокилометровая из вековых скал! — проверяет оружие Сариков, поглядывая в сторону противника, — Фашист может надолго провалиться и запутаться… Вопрос, сколько мы его здесь кружить будем?

— Поки вси наши не переправляться на той берег. Задача нам поставлена важная и ответственная. Каждая хвилина тут, пид вогнем, спасает жизни наших товаришив. Всих — стройових, поранених, гражданских. Тому нам треба стояти насмерть. Бити супостата фашистьского щосили!

— Это ясно. Дадим жару пролетарского, с избытком! Только вот место где мы оказались, очень уж странное… Карьер подземный и степь голая. И что тут можно изобразить?

— А що завгодно, Сашок! Якщо с чувством и фантазиею…

— Ну не знаю… Здесь бы хорошие укрепления поставить. Да поддержку с воздуха. Тогда другое дело. А так, при всей заковыристости ландшафта, мы вряд ли долго простоим. Нужно будет что-то еще придумывать.

— А катакомби чем тебе не крепость? Готова природна. Ничим не пробиваемая. Местные жители давно в ний от бомбардирувань ховаються. И така запутанна, що несведущему человеку там робити ничого. Громадная пещерна система, спробуй в нее сунься — сразу смерть!

— Что смерть, то да! Там ей и пахнет… В избытке! Непонятные эти катакомбы… Как чудище затаившееся. Есть в них что-то жуткое. Не нравятся они мне. Тянут к себе, как трясина болотная. Мутят чувства и разум. Путают, заставляют забывать то, что тебе дорого, и кто ты есть… зыбко там все, опасно призрачно, несмотря на монументальные старые скалы с незопамятных времен. Завораживающая гибелью топь. Ступишь и провалишься навсегда!

— Це нам и потребно, Сашок! Щоб фриц проклятий тут увяз… И згинув у пропасть, прирву камяну! Навики… Та и недовго мы там будемо! Переправа закинчиться, сами до моря двинемся…

— Скорей бы уже! Чувство какое-то смутное гложет. Необъяснимое. Будто попал в какой-то омут и он тебя засасывает… Как в черный сон соскальзываешь и выхода нет. Все отрезается. И что будет дальше. Непонятно. Впервые такое…

— Ты че, кислий сьогодни? Не узнаю тебе! Всегда веселишься и балагуришь… Ты хандрити то брось. Це для нашой справи нияк не годиться! Нам свититься, нестися треба, як кони буйные… Сичешь?

— Да все нормально. К столкновению с врагом я готов, как и прежде… Я о другом. О том что на сердце… Просто чую что-то такое огромное и темное, что на нас навалилось и хочет поглотить! Как левиафан морской. И мы сами к нему идем, ничего не замечая… Быстрей бы уже переправа закончилась, да на родную Кубань.

— У тебе вроде, там дом?

— Да, недалеко от Краснодара. На курган повыше поднимись и пожалуй, на горизонте край родимый различишь…

— Зовсим рядом. Можна сказати рукою подати. Фашистьский звир лютий на пороге стоить. Тем более нам отступати не можна. Семья есть? Дити?

— Конечно. Как иначе? Жена ненаглядная, любимая. И сыновья, двое — Федор и Иван. Оба — настоящие орлы, живут и крепнут!

— Богато! Семья — це главное, а дити — це все! Весь смысл нашей шальной жизни… Ради них мы и стараемся, горим, создаем им будущее! А у меня…

Надсадный взрыв за танком осыпает комьями земли, горячий воздух прошивают звенящие осколки, тяжелый грохот бьет, разрывая слух, и чуть ли не раскалывая голову изнутри. Рядом по линии обороны, в шахматном порядке поднимаются темные столбы истерично взметнувшейся вверх почвы и обломков скал… Артиллерийский обстрел перепахивает пространство у каменоломен.

— Сразу огризаються, черти! — усмехается Панов, прижимаясь ближе к поврежденному танку, — Получили в грызло, теперь кровью умываются! Пытаются кулаками махати, писля драки… Трусливые шавки!

— Они все равно нас не видят! — заключает Сариков, — Бьют почти наугад. Это как в небо по тучам палить. Нервы успокаивают…

— Привет морпехи! — раздается сзади бодрый уверенный голос, — Как вы тут? Не скучаете?

В клубах густого дыма появляется старший батальонный комиссар Парахин.

— Доброго дня, комиссар! — отзывается Панов, — Ты як диявол з бездны заявляешься в черний хмари дыму! Да ще так нежданно… Скучать некогда сплошное веселье. У нас порядок, тильки що атаку отбили! И ось фриц знову концерт фугасний закотив… В отместку, со злоби поражения!

— Вижу! Молодцы… — Парахин ловко скатывается в снарядную воронку, — Но на этом культурная программа на сегодня не заканчивается… Значит так, Аркадий Павлович! Ситуация меняется. Немцы прорвали оборону на южном участке, обходят нас с фланга, возникает угроза окружения. Бери-ка своих орлов и спасай положение. Там курсанты в основном, молодые, зеленые… Парни смелые, но опыта нет. Поэтому подсоби мальчишкам. А здесь мы с резервом Левицкого проход закроем. Такие дела! Задача ясна?

— Так точно, Иван Павлович! Зробивши. Сделаем. Нам хоч тут, хоч там… Лишь бы фашистови мурло сворачивати! — смеется Панов, — Их здесь тьма лезет, не успеваешь бити, руки втомлюються!

— Не волнуйтесь, товарищ старший батальонный комиссар! 83-я бригада морской пехоты не подведет! Мы и не в таких передрягах бывали, — собирает оружие Сариков, — А как обстановка в целом? Что с переправой? Связь со штабом фронта есть?

— Обстановка стабилизируется… Переправа идет полным ходом. Корабли уходят через пролив. С техникой и людьми. Все отлажено и по плану! Не зря мы здесь под снарядами ползаем… Связи нет. Но задача нам поставлена и пока ее никто не отменял. Обеспечить отход наших войск на Тамань! А штаб у нас свой сейчас… И свои решения, и своя стратегия. Еще вопросы товарищи?

— Никак нет!

— Тогда за дело… И пусть эти скалы раздавят фашистскую сволоту, и станут для них огромной могилой! Вперед, товарищи!

— Есть, товарищ комиссар! — гремит Панов, оглядывая позиции, — Зараз фриц стихне и знимаемося з якоря…

— Удачи, дорогие мои! И аккуратней…

— Все будет отлично! — улыбается Сариков, — Здесь немцев отогнали, теперь там им хвост подожжем. Пусть немецкий шакал по степи побегает… Поскулит! Они нас хорошо знают, еще по 41-му году! Мы еще тогда им здесь наваляли не слабо! Не зря же они нас «Черной смертью» кличут… Боятся тельняшек и морской формы. Мы хоть и как пехотинцы одеты, а наш удар штормовой волны, ох как чувствуется… Сметем нацистскую мразь подчистую!

— Вот и замечательно! Я в вас не сомневаюсь… Держите славу морскую! Удаль и мощь небывалую! Ну все, я до катакомбы… И будем на ваше место ветеранов выводить! До встречи вечером, в каменоломнях!

Парахин исчезает в стелящемся дыму, как будто его и не бывало. Ему вслед несется несколько взрывов, разнося уступы скал… Вдалеке надрывно бьет немецкий пулемет.

— Ну що, Сашок, миняемо курс? — затягивает ремешок на каске Панов, — Идемо вдоль скал, и открываем вогонь из усих калибрив? Як и раньше…

— Я так и предполагал, все начинается сбываться! — бросает саркастически-задумчивый взор на окрестности Сариков, — Эх, кружит нас эта Катакомба, в колдовском вальсе, Аркадий Павлович! Ой, как кружит… И никуда нам от нее похоже, не деться! Засасывает нас в каменную воронку, как шлюпку после кораблекрушения… И кто бы знал, что нас ждет?

Глава 19

Серую хмарь неба затянутого пороховым смогом от не стихающих боев в районе поселка Аджимушкай, вдруг разрезают ослепительные вспышки. Будто огненные кометы прорвались из самого космоса и разорвали привычную действительность. Хищным огненным распускающимся цветком загорается поразительный узор смерти, заполоняя все пространство. Оглушающий вой рвет перепонки… Воздух немыслимо перекручивает. Земля сотрясается от страшных ударов. Земляные столбы взрывов, поднимаются один за другим, будто про будившиеся выскакивающие демоны, в крайней злобе, жаждущие свежей человеческой крови и боли. Раскаленные летящие осколки превращаются в сплошной шквал железа и камня…

— Что это? — выкрикивает лейтенант Ефремов, вжимаясь в камни, — на артиллерию не похоже! Свист как у Соловья-разбойника, если не хуже… Уши режет невыносимо.

— «Ишаки»! — отвечает старший лейтенант Мишустин, пригибаясь и пряча оружие глубже в нишу, — Они… родимые, что еще может так выть? Тут не спутаешь, Коля…

— Что еще за ишаки? — орет сквозь грохот взрывов и завывания орудий, Ефремов, — Не до шуток, Петро! Я серьезно…

— А я что похож на клоуна? Говорю — же — «ишаки»! Кроме них, никто не умеет такие рулады убийственные выводить.

— Какие еще на хрен ишаки? Обезьян еще приплети или слонов…

— Обезьян у нас нету, Коля! Как и слонов и прочих животных. К счастью или к сожалению. А вот ишак немецкого рождения имеется… И воет как заправская сирена. Эта тварь нам кровушку еще попортит… не слабо! Лучше бы ее никогда не было. Говоришь что за «Ишак»? Отстал от жизни, курсант! Это новый фрицевский козырь в полевой войне, шестиствольная зараза — реактивные минометы. Система залпового огня на колесах! Каждый снаряд 35 кг весит, не меньше… Это не шутка! Они сначала химические у них были, теперь вот переоборудовали под осколочно-фугасные и зажигательные… Убойная штука! Инженерия немецкая, мать ее…

— И что, лучше чем артиллерия работает? Выдерживает конкуренцию с гаубицами на передовой?

— А ты еще на своей шкуре не прочувствовал, всю ее прелесть? Она падла, изнутри рвет… Некоторые солдаты даже с ума сходят, хуже контузии выворачивает. Сатанинский орган, а не оружие!

— А почему «ишаки»? — отплевывается от летящей земли Ефремов, — Другого названия не нашлось? Более респектабельного и звучного?

— А ты послушай! Натурально как ишак воет… Только усиленный до крайних границ возможного, так надсадно, что сознание разрывает. Все этим звуком заполняется, кажется даже формы и краски вокруг… Все в один сплошной вой превращается!

— Ну да… Что-то есть! Но больше сирену тревоги напоминает, выбивает из нормального состояния. Переключаешься на острое осознание опасности.

— Вот именно! Тут еще и психологический момент… Немцы любят такие штуки! Чтобы не просто оружие, а еще на нервы давило, и разум поражало. «Юнкерс» возьми пикирюущий, завывающий! «Шарманщик»…Это ведь специально сделано, чтобы волю бойца сломить. Я сам видел как порой солдаты от него в панике разбегались… И бомбы не надо! Вызови в человеке страх и он сам бросит винтовку и трупом ляжет. Психология, наука, брат! У них там в Германии целые военные институты такими вещами занимаются…

— Вот придем в ихнюю Германию, наведем порядок! Наука должна добру и прогрессу служить! А не новое вооружение садистское разрабатывать… Все их черные фабрики смерти разрушим, снесем до основания! Построим новый светлый мир созидания и гармонии! Где никто никого не истязает в гестаповских застенках и не грабит…

— Отличная жизнь настанет! Жаль, многие наши друзья и товарищи не увидят этого… Большую цену мы платим за это! За свободу и счастье всего мира! Жизни уникальные, юные в фундамент этого здания новой эпохи, складываем, как кирпичи!

— Тогда оно нерушимым будет, наверно! Если так, кровью лучших бойцов и простых людей скрепленное… Такое никогда не рухнет! Веками стоять будет…

— О чем речь? — сверху падает тучная тень, — Чего пригорюнились, соколики?

Лейтенанты оборачиваются. Рядом с ними опускается грузное тело, поднимая облачка пыли с осыпающегося бруствера, в котором трудно узнать старшего лейтенанта Николая Белова, всего вымазанного в земле и опаленного взрывами…

— Здравия желаю, Николай Николаевич! — по простецки обращается Мишустин, — Какими судьбами к нам на минометный огонек?

— И вам не кашлять ребятушки! — смеется белыми зубами на закопченном лице Белов, — Как тут у вас, обстановочка?

— Как видите… — хрипит Ефремов, — Чуть не скачем как на лошади, от фашистских взрывов! Камни в крошку… Земля дыбом! Вот фриц нам устроил аттракцион… Все горит и ревет!

— Я предупреждал… С поверхности надо уходить! — озирается Белов, — Не знаю, что там в штабе медлят! Нас уже конкретно к скалам прижали! К бездне подземной каменной… Со степи практически вытеснили. Сидим как змеи и ящерицы в случайных расщелинах! Может это еще и спасает… Окопов больше нет! Вот так вот…

— Ничего! Сейчас гансы отторабанят эту мерзкую музыку, мы им ответ дадим, хорошей контратакой! — размышляет Мишустин, — Сыпанем лавиной, разнесем фашистскую тучу в прах!

— Нет, Петро! Этого делать не будем, — останавливает Белов, — ситуация изменилась. Нас фактически в кольцо взяли. Стянули дополнительные войска. Очень хорошо закрепились на высотах. Там уже и пулеметные точки обустроены и минометные батареи разместились по периметру. Мы в котле! Вся площадь простреливается со всех сторон, особенно артиллерий. Любая наша атака обречена на массовый расстрел в степи. К тому же, я уверен, они территорию каменоломен уже разбили на квадраты обстрела, будут перепахивать, как поле трактором… Короче зажали нас тисками огня и брони! Поэтому на пушки и пулеметы бросаться как ошалелые не будем. Людей зря ложить в степи нельзя!

— Так что же делать? — удивленно поднимает взгляд Ефремов, — У нас же задача врага к переправе не пускать? Мы здесь, наверху должны быть!

— Через нас все равно не пройдут! Не получится, — успокаивает Белов, — Даже если мы у входов в каменоломни засядем. Мы создадим неодолимое препятствие к продвижению немецких войск к морю!

— Смотрите-ка, чего творят! — покусывает губы Мишустин, — Просто феерия сказочная, из серии кошмарного эпоса… Видите, столбы в воздухе поднимаются… До самого неба! Как качающиеся хоботы проснувшихся чудищ мифических! Зрелище поразительное в своей зловещей и ужасной красоте… Это шлейфы от реактивных минометов! По всему горизонту!

— Где? — трет глаза Ефремов, — Ничего разобрать не могу, все дымом затянуто. Тут земля с небом смешалась, что ты там видишь, Петро?

— Голову подними выше…. Прямо перед тобой! — указывает Мишустин, — Теперь по этим белым колоннам дыма их видно, откуда бьют! «Ишаки» сразу заметны… Эх туда бы сейчас ударить артиллерией, накрыть их разом и все… А у нас граната за пазухой и нож в рукаве! И злость в груде кипучая… Вот и весь сказ!

— Неважно где они и сколько их, и чем вооружены! Красную Армию это никогда не останавливало. По всем ударим. И без пушек! Никто не уйдет, — уверенно и спокойно произносит Белов, — всему свой срок! Мы еще тут фрица хорошо покружим. В аджимушкайском вальсе… До обморочного состояния!

— Да, места тут располагают, — рассуждает Ефремов, — все является не так, как на самом деле! Вот у нас в Узбекистане, горы так они и есть горы, пустыня она и есть пустыня, солнце, песок… все понятно! Даже миражи и те своей природы не нарушают! А тут, вроде степь самая спокойная, умиротворяющая… а под ней, шаг оступись и провалишься в целое подземное царство непредсказуемое. Идешь по ровной земле, а тут раз — и все кончается! Два моря тебя сразу обступают с пронизывающими ветрами… На край обрыва встал, ступил не так — все, оползень… Просто не местность, а сплошная древняя магия!

— А что плохого? Так даже, намного интересней, — улыбается Мишустин, — когда не знаешь…

Сокрушающий взрыв рядом разбрасывает как щепки, впереди каменный выступ, пригнувшихся людей, вещи и оружие само пространство сумасшедшее смешивается нелепую абсурдную растресканную мозаику… Все проваливается в темный медленно вращающийся омут. Где нет ничего и никого, лишь единое слепое засасывающее полотно.

Лейтенант Ефремов силится подняться и неуклюже валится куда-то вбок… Ему кажется что все перевернулось — серый купол неба внизу, а он как паук сидит на какой-то поверхности как на потолке, теперь вверху? Полная нелепица. Ничего не узнать. Голову и все окружающее пронзает звенящий металлический звук, будто сверло яростно выжигает мозг… При малейшем движении все кругом качается, готовое опрокинуться окончательно в жуткую ждущую пропасть. И потому лейтенант невольно цепенеет… Напряженно вращая зрачками вокруг.

Рядом мелькают смутные тени, все оплывает, утрачивая форму и перетекает одно в другое, и несется неведомо куда… Сколько времени так проходит, неизвестно.

Ефремов потерянно смотрит перед собой, как вдруг из пляшущего хаоса вырастает фигура Мишустина. Его не узнать… Он весь залит темной кровью, с ошметками рваной плоти… Очевидно от многочисленных осколочных ран. Живого места практически нет! Он шатается как привидение, в полутьме обвала расщелины сверкают обезумевшие глаза… Что-то, уже потустороннее есть в его страшном облике.

— Петро… Что с тобой? — глухо произносит Ефремов, — Тебе в госпиталь надо… Если еще смогут что-то сделать… Погоди, я тебе помогу! Перевяжу…

Мишустин замирает и странно улыбается… Будто гипнотизирует и тянет к себе, заставляя цепенеть как камень.

— Тебя всего покромсало! Смотреть жутко… Как ты на ногах стоишь и вообще в сознании. Так не может быть!

— Я то в порядке! — неожиданно бодро бросает Мишустин, — Вот ты то, как? Весь белый как известняк местный… С камнями сливаешься!

— Нормально. Голову встряхнуло малость, в остаольном порядок — я уж привык меня все по башке глушит! Мозги тоже полезно периодически встряхивать. Чтоб не заплесневели! А так, тело цело, даже царапин нет. А вот ты — тебе помощь нужна. Или уже нет… Ты что мертвец? Уже все?

— Че? Совсем сбрендил, Коля? Ты меня в покойники не записывай! Я в загробный мир пока не тороплюсь. Я до Берлина дойти хочу! И жить дальше…

— Ты же разорван весь… Человек с такими повреждениями и таким кровотечением долго не протянет. Что происходит вообще? Как это все преломилось, как в кривом или разбитом зеркале — явь и пропасть, живое с мертвым, где мы вообще?

— Бой идет! Ты давай вставай, хватит валяться и ахинею нести! Где винтовка? Хватай и на позицию! Сейчас враг попрет! Зевать и ахать некогда…

— Какой враг? Что здесь может быть? Пустота серая кругом… Я тоже умер, вместе с тобой? Это все, конец? Теперь нам в армии мертвых маршировать? Там тоже враги есть?

— Твою мать, Ефремов! Я тебе сейчас в табло двину, чтоб ты в себя пришел… Тебя контузило или что? Подъем и в строй! Обстрел закончится, немчура опять повалит. Нам плацдарм держать надо…

— Это плацдарм? — озирается по сторонам оглушенный лейтенант, — Где? Вокруг все расплылось, как грязь на стекле от дождя… Все смазано. Нет же ничего! Один ты торчишь как памятник, весь истекающий кровью, как фонтан на площади… Я сошел с ума?

— Это не мое… Вся эта кровища и мясо обожженное!

— А чье? Ты же весь пунцовый, набухший и качаешься… Будто сейчас рухнешь!

— Ну ты, чудак, Колян! Не верь глазам своим, особенно на войне. По нам не попало! Повезло, в рубашке родились. Впереди ячейку разворотило в клочья… Все что от них осталось… Часть на мне! Кровь совсем теплая, даже горячая… Сам от этого чуть в обморок не падаю. Вот так наша жизнь может закончится! Раз — и на куски! И никто потом не соберет, не узнает… Давай, уже шевелись лейтенант, позицию надо менять, а то и нас также в фарш разнесет!

— Значит ты живой? — расплывается в улыбке Ефремов, — Вот ведь счастье… А я уж подумал, погиб Петро… Товарищ мой дорогой! Как я без него буду…

— Хорош причитать, приди в себя уже! Нам линию обороны выровнять нужно, оценить обстановку, принять решение, на все про все считанные минуты! Штее ауф, герр Ефремов! Как сказал бы немец…

Часть камней сбоку обваливается и в клубах пыли появляется старший лейтенант Белов.

— Что тут у вас, пионеры юные? Все целы? Мишустин что с тобой? Ты же на себя не похож…

— Да в порядке я! — уже чуть ли не кричит старший лейтенант, — Хватит уже меня разглядывать, я не диковинка местная, самому тошно! Давайте уже делать что-то! А то сметут нас всех на хер!

— Успокойся Петро, все уже под контролем! — улыбается Белов, — Я пробежался уже по нашим ущельям и ямам, пока вы тут в себя приходили. Дал установку младшим командирам. Все звенья нашей цепи сковали вновь, раненых отправили в тыл, под землю… Ждем атаку! Ну и видок у тебя старший лейтенант! В аду бы черти вздрогнули…

— Бой пройдет, переоденусь! Тут на складах говорят обмундирования на целую армию хватит. Схожу, отоварюсь, новой формой! Вот ведь угораздило. Всего окатило! Кровь липнет… Кто это был из наших? Подумать страшно. Его видимо в воздух подбросило и там разорвало… Вынесло из укрытия. Ничего от парня не осталось.

— Потерь много? — спрашивает Ефремов, с трудом поднимаясь, — Надо же как все разворотило вокруг! Не узнать… Будто в другое место переместились! Непонятным образом.

— Достаточно, — вздыхает Белов, — от моего охранного батальона скоро ничего не останется! Ты да я, да мы с тобой… Жестко мы здесь с фрицем сцепились! Никто не уступает. Но мы заведомо в неравном положении, и по численности и по вооружению! Но врага тем не менее, бьем в пух и прах! Задача была — остановить и задержать… Что собственно и происходит, несмотря ни на что…

— Если бы нам поддержки с земли и с воздуха! — вытирает с себя кровь Мишустин, — Да еще бы с моря, добротной эскадрой… Тут бы музыка другая звучала! Более победоносная и жизнеутверждающая. Столько бы смертей не было!

— Немцев все больше становится! — замечает Ефремов, — Это по каждой атаке заметно и чувствуется увеличивающаяся мощь и огневая, и численная. Сначала разведка боем была, прощупывали нас. А теперь со всех сторон окружают и действуют более методично и целенаправлено. Давят, теснят броней и пламенем все ближе к пропасти подземелья…

— В степи нам делать больше нечего! — заключает Белов, — Сегодня еще до вечера продержаться у входов в каменоломни, а дальше все. Будем прощаться с солнцем и светом… У нас теперь путь остается один — под землю!

Глава 20

Ствол пулемета «Максим» едва заметный в расщелине изломанных скал, поворачивается вбок, ища цель… Фашистская пехота под прикрытием танков медленно приближается к входам в каменоломни.. В темноте провала подземелья, Николай Немцов, курсант Ярославского авиационного училища, плавно наводит свое грозное оружие, ловит в прорези прицела чернеющие фигурки наступающей немецкой пехоты. И выждав подходящий момент, с пылающим чувством давит на гашетку…

Стальное тело оружия взрывается в неистовом ритме и изрыгается ливнем огня. Воздух разрывается тяжелым грохотом, эхо гулко прокатывается по извитым проходам каменоломен. В крохотном проеме стального щита пулемета, мир скачет в яростном пламени вспышек и пороховом дыму, корпус сотрясается в бешенном темпе. Скошенные, как невидимой силой, фашисты исчезают в темноте ям и рытвин изорванной степи, другие залегают в траву, огрызаясь одиночными выстрелами. Но и здесь многих настигает меткий огонь пулеметчика. К нему присоединяется нестройный хор винтовочных выстрелов, не давая немцам развить какую-либо стратегическую инициативу….Атака фактически захлебывается. Бой становится позиционным, но пехота Вермахта не оставляет попыток прорваться ближе и начать штурм каменоломен.

— Красиво рисуешь, Коля! Прямо как по скатерти вышиваешь! — оценивает Немцова его товарищ, номер второй расчета Иван Скибин, — В училище сразу бы зачет поставили, после первых очередей! Знатно ты их подмял. Головы поднять не могут…

— Мы уже не в училище! Здесь все по-другому! Кто бы мог подумать, что нам летчикам придется фашиста косить не в небе, и даже не в поле, а из-под земли… Рухнули вниз! Ну да ничего! Мы и здесь покажем виражи мастерства! Ваня, давай еще ленту…

— Все готово! Пропиши им еще порцию! Фриц то, не ожидал, что камни могут стрелять! Здорово мы им тут свинцовую головомойку устроили! Как на скалу напоролись! Буквально…

— Они еще не совсем поняли, что здесь такое… Когда расчухают, нам тоже придется поднапрячься! Гансов недооценивать нельзя. Воевать они умеют! Почитай всю Европу себе оттяпали…

— Мы не Европа! Мы из другого материала скроены… Нас парадным маршем не возьмешь! Мы пока дышим, покоя не дадим!

Рядом ухает взрыв, осыпая каменное укрытие дождем осколков. Тут же по камням визжа, секут пули…

— Ишь ты, тявкают в ответ… — усмехается Скибин, подтягивая коробку с лентой, — Шавки баварские! Сейчас огребете… Вам тут не Париж! Вам, бля, хребет быстро переломаем. Это Аджимушкай!

— Да места здесь непростые! Это только с виду унылая однообразная степь… А ступишь не туда, и все! Взять хотя бы наши пещеры… Тут не то что с наскока, а даже при длительной осаде не возьмешь! И не поймешь…

— Коля! Слева от кургана подразделение высыпало, рассредотачиваются в низине. И что-то там возятся, то ли миномет устанавливают, то ли черт знает что, не разобрать без бинокля…

— Ага! Вижу… Сейчас я их угомоню! От души! Все в бурьяне и останутся…

— Дымом все затягивает! Видимость как из кабины в тумане, почти нулевая… — вытягивает шею Скибин, — Только наш истребитель каменный! И бесформенной громадный!

— Дым скоро развеется! Ветер с моря сильный… — всматривается вдаль Немцов, — Пороховой смог! Выстрелы стихнут и будет та же степь до горизонта…

— Ветер тут знатный! Порывистый, сильный и колючий! Дерзкий и какой-то неутихающий! Сносит просто…

— Два моря встречаются! И воздушные массы здесь сталкиваются, кружа в страстном танце! И не только… Куда не копни — все ершистое и непокорное! Начиная со старины незапамятной! История тут богатая…

— Да, всякой древности хоть отбавляй в округе! Усыпальницы, руины храмов и домов, великая, грандиозная цивилизация была! Впечатляет… Если представить, как тут все было раньше.

— Мы еще лучше в СССР создадим! После Победы…

— Без сомнения! У нас все лучшее и передовое… Наша творческая мысль границ не знает! Мы такое возведем, что весь мир ахнет!

— Мы — новаторы! Новую эпоху открываем… То о чем все раньше мечтали, о свободе, равенстве и братстве, мы воплощаем в жизнь! И что будет в будущем, насколько прекрасно, даже не вообразить, аж дух захватывает!

— Вот только этих мерзких тварей, пауков фашистских разобьем! И заживем… Вдохновенно и счастливо!

— Все! Сдулись! Уходят… — устало выдыхает Немцов, вытирая лицо пилоткой, — Ух и дали мы сегодня! Аж руки до сих пор колотит… И в глазах резь! От перепада света и черноты подземной! Мы к мраку больше привыкаем… Сложно становится свет переносить!

— Да есть такое… Днем когда наружу выглядываешь, как будто фонарем в глаза ослепило! Подземная жизнь дает о себе знать… Мы просто приспосабливаемся к новым условиям. Организм он у нас умный! Тело порой посообразительней самого разума бывает… Сразу смекает что делать, пока тот взвешивает все за и против. Вот мы здесь в темноте и лучше видеть стали и ориентироваться, иногда как собаки по нюху…

— Главное надолго здесь не остаться! А то так в подземных животных превратимся ненароком, — смеется Немцов, — или в троллей каких-нибудь! И забудем белый свет…

— Ну это вряд ли! Мы тут гости и злоупотреблять подземным гостеприемством не станем. Нас дом родной ждет… И возведение нового замечательного будущего! Когда мы…

Внезапно сзади раздается непонятный шум, вроде как осыпающихся камней, угадывается приближающееся движение. Но разобрать кто это, в густой тьме невозможно.

— Кто там шарашится? — поворачивается Немцов, — Проверь, наши или кто чужой… Тут надо быть начеку!

— А кто еще? К нам фриц не пролезет… Они вон ближе ста метров подойти не могут! А чтоб в нашу катакомбу залезть — это из ряда вон!

— Мы на войне, Ваня! Тут четкой линии «наши-враги» уже быть не может… По определению! Про разведку и диверсантов не забывай… И особые штурмовые группы!

— Ладно, понял я… — перехватывает карабин Скибин, — Сейчас тыл прикрою! Ты тоже в камни прижмись! А то мало ли…

Курсант прячется за валунами, выставляя вперед ствол оружия. Шорох приближается… Маячит бледный огонек фонарика. За ним угадывается одна или несколько зависших фигур.

— Стой! Кто идет? — грозно окрикивает Скибин, — Пароль?

— Потише… Чего разорались? «Компас»! — отвечает бодрый голос из темноты, — Вы чего, своих не признаете? Кто тут вообще? Отзыв?

— «Пеленг»…Свои то хорошо, — выкрикивает, держа руку на кобуре пистолета Немцов, — но лишний раз проверить не помешает! Мы не на танцах в клубе…

— Это верно! Танцы тут у нас дикие начались! Не чета городским площадкам.

— Кто это? Не могу понять? — напрягается Немцов, — Вроде из наших…

— Порядок! Это Лешка Чернышов, — выдыхает Скибин, — чертяка! Никак его голос узнать не могу! Уже не первый раз…

— У нас голоса одинаковые становятся! — замечает Немцов, — Сиплые и визжащие… От местных условий. От недостатка кислорода, связки садятся! Себя то не узнаешь… Скоро все в одной тональности запоем!

— Что правда, то правда! — восклицает подходящий, — Порой хрипишь как сдутая камера, или дверь заржавленная поскрипываешь глоткой… Ничего, все вернется в норму! Недолго нам тут бегать… Переправа закончится, там все будет ясно!

Из темноты проявляется курсант в форме летчика, крепкого сложения, с винтовкой наперевес, и внимательно оглядывает товарищей.

— Привет, чего закопошились? — улыбается Чернышов, — Вошли во вкус боя? Хорошо еще по мне не влупили! Хоть спросили…

— Меры предосторожности… — поднимается из-за гряды камней Скибин, — Ты тоже хорош! Мог бы по именам окликнуть, не красться как тень…

— Все правильно, — кивает Чернышов, — В нашем подземном лабиринте ухо востро надо держать. Не знаешь, кто из этого мрака выскочит… Как тут у вас?

— Отлично! — проверяет пулемет Немцов, — Еще одну атаку отбили! Готовимся к следущему штурму! Боезапаса бы хватило…

— Положили гансов добротно! — потягивается Скибин, — Вон по сопкам кучами темнеют. Падаль нацистская…

— Да, они уже много здесь потеряли! — радостно декламирует Чернышов, — За эти дни, и техники, и солдат… Крепкий орешек им достался в Аджимушкае! Не по зубам…

— Это точно. Что слышно, Лешка? — Немцов, — Есть что интересное? Говорят, ты на Центральную ходил, где народу много скопилось, местных в основном… Как там?

— Да как сказать! — пожимает плечами Чернышов, — Есть кое-что… И очень даже важное. Не одни мы тут оказались! Кто гансов отчаянно метелит в Аджимушкае. Есть и другие разрозненные армейские части, кто такие же, как мы бои ведет. Все не так как мы думали…

— Знамо дело! — задумывается Скибин, — Тут народу порядком в катакомбе скрылось, кто не захотел драпать за пролив.. Ничего удивительного, что помимо нас еще кто-то сражается!

— Я не об этом! — вытирает пыль с лица Чернышов, — Не о комсомольцах-добровольцах… Мы думали, оборона стихийная, ан нет! Оказывается все организовано, и очень серьезно. Штабом фронта… И линия обороны достаточно обширная, и весь путь на нашем направлении, фрицам к морю, на переправу надежно перекрыт! И части тут особые — и пограничники, и полк охранения НКВД, и из резерва командиров много… Так что все достаточно солидно закрутилось!

— Каким на хрен штабом? — распаляется Немцов, — Они же еще 13 мая убежали… Как зайцы от первых выстрелов. Всю армию бросили! Подонки… Мы, курсанты их охраняли, а они смылись. И мы остались здесь… Потому как не захотел бежать как трусливые шакалы. А они от канонады и дыма на горизонте сразу драпанули! Тоже мне руководство целого фронта! Собаки! Не чести, не совести… Еще звания высокие носят! За что?

— Получается не все! Полковник один остался из штаба, фамилию не вспомню… Он взял на себя всю оборону здесь, — сообщает Чернышов, — Объединил все осевшие тут силы. Капитан пехотный приходил, разъяснил ситуацию и сказал, что теперь мы часть подземного гарнизона и подчиняемся ему и полковнику этому. Наше расположение здесь и остается и мы должны держать оборону этого участка.

— Что за капитан? — любопытствует Скибин, — Ему можно доверять, или еще один штабной кадр, как наши бывшие?

— Левицкий что ли… Я его раньше не видел здесь, — произносит Чернышов, перебирая винтовочные обоймы, — Статный такой мужик, солидный… Сложение крепкое, просто богатырь! Я бы с таким с удовольствием поборолся на ринге. И хватка чувствуется, и ум… все по делу! Вообщем производит впечатление. Внушает доверие. За таким можно пойти.

Эх, черт, патронов мало остается! Так дальше пойдет, еще дня два, а потом стрелять совсем нечем будет. Надо будет что-то думать.

— Тебе бы только бороться! Мутузить кого-нибудь на ринге. Усидеть не можешь на месте, чемпион ты наш, мировой и непобедимый! Значит, все действия будут согласованными? — рассуждает Немцов, — Это радует! а то мы сгоряча лупим из во все стороны, да в контратаки слепо бросаемся, а общей стратегии нет… По каменоломням сидят, кто во что горазд… Народное творчество… Теперь получается, все будет согласовано. И какие-то общие операции планируются?

— Выходит так… — задумывается Чернышов, — Насчет совместных действий пока не знаю. Капитан сказал, чтобы ждали дальнейших приказаний, он придет все разъяснит. И даст соответствующие указания. Пока ничего конкретного. Держать рубеж, не сдавать позиций. Я так понял, они сейчас организационной работой заняты. Чтобы свести всех, таких как нас, кто не отступил, в единую боевую часть.

— Молодцы! Хоть кто-то нашелся, кто в этом хаосе отступления создал прочный заслон… — воодушевленно произносит Немцов, — Это сильно подорвет наступательный пыл фашистов и сорвет их планы.

— Что еще слышно? — поворачивается Скибин, — В целом то, на других участках как?

— А че еще? Народ толкется по штольням, набито как сельдей в бочке… гражданских тьма тьмущая! Целыми семьями, с козами и курами, я даже коров видел, мычат в тоннелях… Ребятишек много бегает, кажется все до одного из местного населения, с поверхности сюда и ушли… Не мудрено! Там так бомбят, что выжить шансов никаких нет! Чего еще им остается? Бои идут не стихают, не у нас, так рядом по территории каменоломен. Только здесь им и ховаться… А так Жизнь продолжается, даже под землей, во мраке этом, катится, неведомо куда…

— Если единая грамотная оборона сложится, дело значительно веселее пойдет! — восторженно произносит Немцов, — Фашист прет на эмоциях пораженческих нашей армии. Что с Акмоная отходит. А когда наткнется на хорошую полосу сопротивления, так по-другому запоет! Эти катакомбы — настоящий капкан у них на пути! Здесь можно много фрицевских войск перемолоть! А там и наши контратакуют, в наступление пойдут! И мы очистим родную степь от этой поганой нечисти…

— Что-то не очень верится! — хмыкает Скибин, — То что мы видели на переправе, весь этот кавардак дикий и панику, количество убитых несчетное, и общее настроение войск, то реванша ждать не скоро…

— Успех немцев временный! — горячо заявляет Чернышов, — Отойдем, соберемся с силами, перехватим инициативу, перегруппируемся и нанесем сокрушительный удар! Да так, что теперь фриц точно на ногах не устоит! Крым очистим, и Севастополь наконец-то освободим, деблокируем наши части, боевую задачу выполним! Красный флаг вновь будет реять на этих древних курганах!

— Главное все провести быстро и не дать врагу опомниться! — размышляет Немцов, — Отвлечь внимание на других участках фронта и бить наверняка… Пройтись ураганным ветром. И разогнать эту саранчу черную…

— Фриц уже обречен… — заявляет Скибин, — После поражения под Москвой в 41-м, у него шансов нет. Он и сам это понимает. И бесится из последних сил.

— Пусть прыгает в слепой ярости! Добьем зверя из бездны! — распаляется Чернышов, — Опрокинем в его Черноту, чтобы даже воспоминания об этой пакости не осталось! Отмоем мир от грязи…

— Да, хороший дождь бы вообще не помешал бы! — отмечает Немцов, — Нам особенно. Наверху жара, здесь пустыня холода и затхлости. Смыть бы все накопившееся сильным водяным напором! И почувствовать себя чистым и свежим. Как кстати, дела с водой?

— Почти никак! Хреново… — отвечает Чернышов, — Как помните, было всего два колодца на всю обширную территорию каменоломен — «Сладкий» и «Соленый»… Раньше они были в доступности. Сейчас линия нашего соприкосновения с противником сдвинулась и они оказались на нейтральной полосе. Ни мы ни немцы подойти не можем. Но у фрицев то воды в изобилии из других источников. А вот у нас только это… И приходится под пулями воду брать. Народу побило уже немеренно. За фляжку воды десятками в степи остаются лежать… Кровь с водой смешивается!

— Что ж дальше будет? Нам без воды никак… — удивленно произносит Скибин, — Даже стволы пулеметов охлаждать, я не говорю о людях!

— Что-нибудь сообразим! — успокаивает Немцов, — Нас тут много скопилось, уж найдем выход. Такой гурьбой что угодно можно сделать.

— Если бы все было так просто… Здесь особо ничего не сообразишь, Коля, к сожалению! — сообщает Чернышов, — На сопках пулеметы, за ними минометные батареи, пристрелялись сволочи! И снайперы появились! Бьют как в тире, суки! Колю Корнейчука, такой вот фашист снял…. Прямо у колодца! Один выстрел и все — нет парня! Помнишь его, такой белоголовый родом из-под Бердичева, удивительно спокойный, душевный был. Добряк! Все его любили у нас… Так что положение у нас сильно обостряется. Жажда начнется… Без воды никто не выживет! Тут и пуль и снарядов не надо… Если фашисты это поймут, хана нам братцы!

— А в глубине подземелья воды нет? — интересуется Скибин, — Если хорошо порыскать?

— Хрен знает… Мы же тут лазили везде, еще до начала обороны, ничего не нашили! — чешет затылок Чернышов, — Один камень голый! И сплетение пустых коридоров…

— Да, система эта, конечно поражает воображение! — хмуро восхищается Скибин, — Будто адская пропасть перед тобой разверзлась… И пасть раскрыла! И не поймешь, что она с тобой сделает, то ли спасет, то ли проглотит….

— Тут действительно все многослойное, как в хорошую, так и плохую сторону… Все замаскировано похлеще военного объекта. При всем желании не разглядишь — одно слово Тьма! И предугадать что-то сложно… Куда стрелки качнутся, так и будет! И все не так складывается, как мы рассчитывали! — констатирует Немцов, — Чую я это только один из первых темных сюрпризов, путь во мрак только начинается!

Глава 21

— Все горит! — констатирует, глядя в бинокль комиссар Храмов, — Будто весь мир подожгли! Полыхает как последний день этого мира! Как там в Библии — Апокалипсис? Вот это он, пожалуй, и есть… Все черным становится! Нацистская живопись во всей красе! Все уродуется и умирает… Прямо на глазах! Все в огне канет. Прогорит до собственных костей… И ничего не останется! Громадное кладбище всего мира!

— Из черноты всегда звезды проглядывают! — посматривает на горизонт Парахин, занося что-то в открытый планшет, — Все что разрушилось, Федор, заново построим! Из любого пепелища новый росток пробьется! Жизнь убить нельзя… Ничем! Как бы силы тьмы в лице фашистов не старались! Мы победим в любом случае!

Они сидят у выхода из каменоломен, в расщелине скал, наблюдая за обстановкой. Понять что-либо достаточно трудно. Степь почти вся затянута дымом. Со всех сторон гремят разрывы и надрывается токающая и визжащая стрельба. Город и порт горят огромными кострами пожарищ, поднимая в небо густые тучные клубы черного дыма. Сражение, кажется, идет со всех сторон. Везде видны всполохи выстрелов и вой разрывающихся бомб и снарядов. Кажется, вокруг кипит огромный котел и все привычное окружающее, уже треснувшее и сгорающее, окончательно переломится и провалится в темную пропасть безвозвратно…

— Гляди-ка, что это там? — вытягивает руку, указывая куда-то в направлении города, Парахин, — очень даже интересное происходит.

— Где? Поточнее…

— У карьера, на дороге! Видишь, к нам несется…

— Ни хрена не вижу, все гарью затянуто.

— Чуть левее возьми! Теперь засек?

— Ага, есть! Теперь рассмотрел. Крытый грузовик, направляется к нам. Мчится на всех парах! Только куда же его заносит… Самолеты на хвосте, три «Юнкерса»! Завывают падлы. Они же его разнесут в прах через пару метров… Ой, горячая башка! Куда же тебя тащит, в таком пекле! Сгинете почем зря… Переждали бы чуток!

— А ждать смысла нет. Уже некому. Бомбежки не стихают. А немецкая авиация как на охоте себя чувствует… Ловит всех кто по степи курсирует, хоть машина хоть отдельный человек. Взрывают и расстреливают всех, только из укрытия шагни!

— Эх, откуда и куда вас несет ошалелых? К нам давно уже никто не ездил. Кто это вообще? Жалко ребят! Жить осталось считанные минуты… Помочь мы им, а Иван Павлович? Может пальнуть хоть для острастки? Глядишь, фриц передумает…

— Из чего Федор? Здесь пулемет нужен как минимум. Они с приличной высоты заходят на цель… А у нас только автоматы — пустим несколько очередей, чтобы перевести огонь на себя, так фашистский пилот даже не заметит в этом хаосе везде ревущего боя! Они этой целью увлеклись и ее не отпустят, пока не подорвут! Это уже понятно. Единственно, они на грузовике к дальнему входу идут по привычке, и вряд ли до него доберутся… Можно дать сигнал, привлечь внимание, чтобы к нам ехали, так больше шансов.

— И что делать?

— Давай плащ-палатку, режь на части теперь крепи ее за цевье оружия! Ну вот так примерно будем трясти… Как флагом! Скоро они вывернут прямо в лоб и есть вероятность что увидят. Должны понять.

— Бред какой-то. Что так можно увидеть? Она со скалой почти сливается… В таком чаду и пламя не заметишь, а тут тряпка зеленая… Ракету бы сигнальную шмальнуть, сразу станет понятно.

— С собой ракет у нас нет. Будем обходиться этим. Ну что поехали!

— Как скажешь товарищ старший батальонный комиссар! Давай махать нашим полотнищем, авось и выгорит чего…

— Ну что они там? Давай ребятушки, жми до наших камней. Немного здесь осталось…

— Взрывы прямо перед ними. Ох, пропадут хлопцы, ни за грош… И очереди прямо по кузову секут, в бензобак бы не попало… Вспыхнут как факел, в одно мгновение!

— Не причитай, Федор, вырвутся! Он грамотно идет, и зигзагами и с остановками, притормаживает, будто чует где ударят… Такой водитель не пропадет, не должен!

— Перевес большой. Он один, а их три в воздухе! Все как на ладони. И ответить нечем… Просто кошки-мышки, мать их!

— Все будет хорошо. Они уже выруливают ближе к нам. Сейчас, вот-вот, правильно, сюда и вниз по склону! Давай браток, поднажми!

— Надо же… Кажись заметили! К нам развернулись. А ведь сработало… Ну ты просто сама удача, комиссар! Я был уверен, дохлый номер…

— А ты верь всегда, Федор Иванович! И все всегда получится! Вера — это самая могучая сила в этом мире. Она любые горы свернет…

— Запомню… Вместе с наглядным примером. Эй, товарищи сюда! Мы здесь… Прибавьте ходу! Совсем малость дотянуть осталось.

Вскоре юркая машина делает поворот у скал, замирает на секунды и потом заметив широкий проход, дает по газам и стремительно влетает в черноту каменного проема. Грузовик важно, переливаясь сбоку на бок на неровной почве, заезжает в штольню, пыхтя и кашляя мотором. За ним бегут Храмов и Парахин.

Вся машина посечена осколками и авиационными пулями. Обломанными зубьями торчат остатки выбитых стекол. Дверь скрипит, из дымящегося железного чрева кабины выскакивает подтянутый командир лет сорока за ним в тени проглядывается молодая девушка.

— Ты откуда такой лихой казак? — с интересом смотрит Храмов, — Кто к нам направил? Из порта что ли?

— Да свой я, из каменоломен Прилежаев Александр, интендант.

— Прилежаев? Я что-то слышал… — задумывается Парахин, — Из Запасного полка?

— Так точно! Оттуда…

— Пакоцало вас прилично! Живого места нет… Как вообще доехали? — Храмов разглядывая искрошенный грузовик, — Еще говорят чудес на свете не бывает.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.