Бесплатный фрагмент - Адский тур на троих

ПРОЛОГ: Трещина в Зеркале Мира

Бар «Последний Шанс» пах, как и положено аду в миниатюре: гарью, перегаром и едва уловимым ароматом несбывшихся надежд. За стойкой, где бутылки с мутными жидкостями носили гордые названия вроде «Слёзы Феникса» или «Роса Забвения», возился Энки — демон с глазами, похожими на две лужицы ртути, в которых тонули отражения посетителей. Он протирал бокал, который, несмотря на все усилия, упорно оставлял на стекле жирные следы.

— Опять эти пятна, — проворчал он, разглядывая разводы. — Если бы мне платили за каждый неотмытый бокал, я бы уже купил себе новый ад.

Клиенты бара — грешники с потухшими взглядами, призраки, застрявшие между исповедью и проклятием, и пара мелких бесов, споривших о том, кто из них больше напортачил на службе, — не обращали на него внимания. Они были слишком заняты своими потерями: один стонал, вспоминая, как продал душу за пару золотых, другой пытался напиться, но вино вытекало у него из дыры в груди.

Энки вздохнул и потянулся за бутылкой с мутно-зелёной жидкостью, подписанной «Последнее раскаяние». В этот момент воздух в баре дрогнул, будто кто-то провёл ножом по холсту реальности. Бокал в его руке застыл на полпути к полке, капли эля повисли в воздухе, словно янтарные бусины.

— Опять… — прошептал Энки, чувствуя, как по его спине пробежал холодок.

Он медленно повернул голову. Стена за стойкой, ещё секунду назад покрытая потрескавшейся штукатуркой, теперь расходилась паутиной трещин, и в каждой из них мерцало что-то чужое. То ли свет, то ли взгляд.

— Ну конечно, — проворчал он. — Как раз когда я собрался передохнуть.

Дверь бара с грохотом распахнулась, и в помещение ворвалась Лораэль — девочка с зеркалами вместо ладоней, её серебристые волосы были растрёпаны, а на щеке алела свежая царапина. Она тяжело дышала, её глаза — такие же зеркальные, как и руки, — метались по сторонам, ловя отражения, которые вели себя куда беспокойнее, чем она сама.

— Они украли Искру! — выдохнула она, хватая Энки за рукав.

В осколках зеркал на её ладонях мелькали искажённые версии её же лица, и одна из них — с перекошенными от ужаса губами — закричала:

— Не слушай её!

Энки схватил Лораэль за запястье, и его пальцы на мгновение утонули в холодной поверхности зеркала.

— Кто «они»? — прошипел он.

Но ответа не последовало. Зеркало на её левой ладони дрогнуло, покрылось паутиной трещин — и взорвалось. Осколки брызнули во все стороны, ослепляя всех в баре.

— Чёрт! — Энки зажмурился, чувствуя, как острые щепки стекла впиваются в кожу.

Когда он открыл глаза, бар был пуст. Клиенты исчезли — кто-то сбежал, кто-то просто испарился, словно его стёрли ластиком. Только Лораэль стояла перед ним, дрожа, а на её ладони вместо разбитого зеркала теперь зияла дыра, сквозь которую было видно… ничего. Абсолютную пустоту.

— Что, скажи мне, только что произошло? — Энки сжал кулаки, и его голос звучал уже не просто раздражённо, а с той ледяной яростью, которая когда-то заставила дрожать целые круги ада.

Лораэль медленно подняла голову.

— Трещина растёт. Если мы не найдём Искру…

— Да, да, «всё рухнет», — перебил её Энки, потирая переносицу. — Ты хоть понимаешь, что это значит? Никакого ада. Никакого рая. Просто… ничего.

— Зато будет покой, — раздался голос с потолка.

Они подняли глаза. На балке, свесив хвост, сидел Кот-Хроникёр — чёрный, как ночь перед концом света, с глазами, в которых мерцали звёзды. В зубах он держал перо, а на стене уже красовалась свежая запись, выведенная когтем:

«День 777. Реальность треснула. Опять.»

— Ты вовремя, как всегда, — процедил Энки.

Кот спрыгнул вниз, грациозно приземлившись на стойку.

— Я не опаздываю. Я прибываю ровно тогда, когда нужно. Просто обычно это момент, когда всё уже летит к чёрту.

Лораэль протянула к нему руку, но тут же отдёрнула её, словно обожглась.

— Мы должны найти ключи. Все семь.

— Ключи? — Энки приподнял бровь. — Ты хочешь сказать, что кто-то разобрал Искру, как сломанный замок?

— Хуже, — прошептала Лораэль. — Кто-то разбросал их по Адам. И теперь каждый ключ охраняет самый опасный житель своего круга.

В баре повисла тишина. Даже Кот перестал писать.

— Превосходно, — наконец сказал Энки. — Значит, нам предстоит обойти семь самых ужасных мест во вселенной, перехитрить, перестрелять или перепить кучу монстров, собрать пазл из ключей и спасти реальность?

— Да, — кивнула Лораэль.

— И зачем мне это?

Кот муркнул и провёл когтем по стене, оставляя новую запись:

«Потому что иначе тебе некому будет наливать.»

Энки посмотрел на пустой бар, на трещину в стене, которая медленно, но, верно, расширялась, на Лораэль с её бездонными зеркалами вместо рук — и вздохнул.

— Ладно. Но если мы погибнем, я потребую компенсацию.

Кот уже прыгнул ему на плечо, готовый к приключению.

— Не волнуйся. Если погибнем, я опишу это в мемуарах.

А трещина в стене тем временем расползалась всё дальше, и сквозь неё уже было видно нечто, напоминающее бесконечный лабиринт дверей, каждая из которых вела в другой кошмар.

Их путешествие начиналось.

                                              * * *

Кот-Хроникёр сидел на потрескавшейся балке, где когда-то висела вывеска бара «Последний Шанс», теперь покосившаяся и покрытая слоем пыли, смешанной с пеплом забытых клятв. Его чёрная шерсть сливалась с тенями, и только глаза — два жёлтых прожектора, в которых мерцали целые галактики, — выдавали его присутствие. Между когтей он держал перо, выточенное из обломка ангельского крыла, и методично выводил им на стене слова, которые тут же начинали сочиться тёмной жидкостью, слишком густой для чернил и слишком красной для ада.

— День семьсот семьдесят седьмой, — пробормотал он себе под нос, — реальность трещит по швам. Опять.

Последняя буква «м» растянулась в длинную каплю и упала на пол, оставив после себя маленькую дыру, в которой на мгновение мелькнуло что-то, напоминающее глаз. Кот нахмурился (насколько это возможно для кошачьей физиономии) и прижал лапу к стене, словно пытаясь заткнуть течь в тонущем корабле.

— Не сегодня, — прошипел он. — Я ещё не дописал главу.

Но стена, казалось, не собиралась его слушать. Трещины расходились дальше, и теперь они складывались в узор, напоминающий карту — переплетение дорог, ведущих в никуда, рек, впадающих в самих себя, и городов, где улицы были нарисованы пунктиром, словно их существование ещё не утвердили высшие инстанции.

Кот замер. Его перо вдруг стало тяжёлым, как грех, и выскользнуло из лап. В воздухе перед ним раскрылась невидимая книга — его летопись, его главный труд, ради которого он и бродил по мирам, фиксируя каждую катастрофу, каждую маленькую смерть реальности. Страницы переворачивались сами, гонимые невидимым ветром, и остановились на развороте, где вместо текста простиралась та же карта, что и на стене.

— Ну конечно, — вздохнул Кот. — Семь Адов. Как оригинально.

Он уже собирался записать это наблюдение, когда в углу комнаты что-то шевельнулось. Тень отделилась от стены, стала гуще, плотнее, и вдруг —

— Мяу.

Из темноты выступил ещё один кот — точная копия Хроникёра, но только глаза у него были зелёные, как яд, и светились они слишком ровным, слишком книжным светом.

— Фолиант, — процедил Кот-Хроникёр, не отрывая взгляда от карты. — Я так и знал, что ты появишься именно тогда, когда всё станет ещё запутаннее.

Фолиант (потому что это был он) мотнул головой, и в воздухе сверкнуло серебряное кольцо с треснутым камнем. Оно упало к ногам Энки, который как раз в этот момент подошёл, держа в руке бутылку с этикеткой «Настойка Конца Света. Пить до дна».

— Что это? — демон поднял кольцо и покрутил его перед глазами. В трещине на камне пульсировал свет, словно там билось крошечное сердце.

Фолиант-кот не ответил. Вместо этого его силуэт дрогнул, расплылся, и на месте чёрного зверя возник высокий мужчина в плаще, сшитом из страниц неизвестных книг. Его лицо было бледным, как бумага, а на лбу красовался шрам в виде трещины.

— Ключи разбросаны по Адам, — прошептал он, и его голос звучал так, будто доносился из глубины колодца. — Даже я не знаю где.

— О, как удобно, — Энки скривился. — Значит, ты здесь просто чтобы сообщить нам, что ничего не знаешь?

Фолиант улыбнулся — слишком широко, слишком неестественно. Затем его фигура снова изменилась, сжалась, и вот на полу уже лежала книга в кожаном переплёте. Она раскрылась сама, и на пустой странице проступили буквы, складываясь в единственное слово:

Беги.

— Вот чёрт, — пробормотал Энки.

Кот-Хроникёр спрыгнул с балки и подошёл к книге, понюхал её, затем ткнул когтем в страницу.

— Он не шутит.

— А он вообще умеет шутить?

— Нет. Но он умеет пугать. И сейчас он именно это делает.

Лораэль, до сих пор молчавшая в углу, вдруг вскрикнула. Зеркала на её ладонях треснули, и в отражениях замелькали силуэты — высокие, сгорбленные, с глазами, похожими на щели в двери.

— Они уже близко, — прошептала она. — Те, кто украл Искру.

Энки взглянул на кольцо в своей руке, на карту, начертанную кровью на стене, на книгу с её зловещим предупреждением.

— Ладно, — сказал он, достав из-за стойки рюкзак, в котором звенели бутылки. — Похоже, нам пора в путь.

Кот мотнул головой и нацарапал на стене последнюю запись:

«Глава первая. В которой всё начинается с конца.»

А трещины в стене тем временем продолжали расти, и теперь сквозь них было видно, как семь миров — семь Адов — медленно, но неотвратимо начинают сливаться в один.

                                              * * *

Трещина в стене бара дышала. Сначала это был лишь тонкий шрам на штукатурке, но теперь она разошлась в паутину разломов, из которых сочился странный золотистый песок. Он струился по стене, образуя причудливые узоры, и там, где песчинки касались пола, дерево мгновенно покрывалось морщинами времени — то иссушаясь до состояния трухлявой древности, то вдруг зеленея молодыми побегами.

— Песок времени, — прошептала Лораэль, и её зеркальные ладони непроизвольно сжались в кулаки. — Это Ад Несобранных Времён просачивается сюда. Если все семь Адов сольются…

— Не останется ничего, — закончил за неё Энки, наблюдая, как капля рома из его бокала зависла в воздухе, превратившись в янтарную скульптуру. — Ни рая, ни ада, ни этого чёртова бара. Просто белый шум мироздания.

Кот-Хроникёр, сидевший на стойке, вдруг резко провёл когтем по дереву, оставляя свежую запись: «День 777. Начало конца. Или конца начала. Зависит от того, какую главу читать первой».

— Очень поэтично, — процедил Энки, швыряя в кота пробкой от бутылки. — Может, вместо философских изречений подскажешь, что делать?

Кот лениво увернулся, и пробка исчезла в трещине на стене с мягким хлюпающим звуком.

— Я лишь фиксирую события. Создавать их — твоя работа, демон.

Лораэль вдруг вскрикнула — зеркала на её ладонях треснули, и в осколках замелькали отражения, которые никак не могли быть реальными: часы, идущие назад, люди, застывшие в вечном ожидании, города, рассыпающиеся в песок.

— Они уже здесь, — её голос дрожал. — Все семь. Они ищут нас.

Энки резко развернулся, его ртутные глаза сузились. Он одним движением сгрёб со стойки рюкзак, куда моментально полетели бутылка рома, нож с рукоятью из рога демона и потрёпанная колода карт с пометкой «Для особых случаев».

— Значит, пошли их разнимать, — он бросил взгляд на Фолиант, который в виде книги лежал на столе, раскрытый на пустой странице. — Ты с нами или как?

Страница дрогнула, и на ней проступили слова: «Каждый идёт своим путём. Даже если все пути ведут в ад».

— Опять эти загадки, — вздохнул Энки. — Ладно, оставайся со своей таинственностью. Мы и без тебя справимся.

Кот запрыгнул ему на плечо, грациозно устроившись между рюкзаком и воротником плаща.

— Главное, чтобы в первом аду была рыба, — пробормотал он. — А то я забыл позавтракать.

Лораэль подняла дрожащие руки и начала рисовать в воздухе дверь — её пальцы оставляли за собой серебристые линии, которые светились, как лунные дорожки на воде. Контуры двери пульсировали, то расплываясь, то становясь чёткими, а за ними уже угадывались очертания бесконечного коридора, который ветвился на тысячи вариантов.

— Ад Бесконечного Выбора, — прошептала она. — Где каждое решение создаёт новую реальность.

— О, прекрасно, — проворчал Энки. — Значит, помимо демонов, нам ещё придётся сражаться с последствиями собственных решений?

Кот муркнул, явно довольный собой:

— Я как раз начал новую главу: «Как не потерять голову, когда их становится слишком много».

Дверь вспыхнула ослепительным светом, и в этот момент трещина в стене с грохотом разошлась ещё шире — оттуда хлынул поток песка, который в воздухе превращался то в бабочек, то в часы, то в крошечные скелетики. Последнее, что они услышали перед тем, как шагнуть в светящийся проём — это смех Фолианта, эхом разнёсшийся по опустевшему бару, и звон разбитого стекла, будто кто-то поднял тост за их безумное предприятие.

А потом был только падающий в бесконечность коридор, стены которого множились на глазах, создавая тысячи вариантов их будущего — и ни одного хорошего.

Часть 1. АД БЕСКОНЕЧНОГО ВЫБОРА

Глава 1. Лабиринт раздвоенных путей

Падение сквозь трещину в реальности оказалось совсем не таким, как представлял себе Энки. Он ожидал стремительного полёта в бездну, выворачивающего душу наизнанку, может быть — кратковременной потери сознания. Вместо этого он проваливался медленно, будто сквозь густой мёд, чувствуя, как каждый слой пространства прилипает к коже, оставляя на ней следы чужих воспоминаний. В ушах звенело, но не от скорости — от тишины, слишком громкой, слишком всеобъемлющей.

И вот — жёсткое приземление.

— Чёрт!

Он рухнул на стопку бумаг, которые разлетелись во все стороны, хлопая, как испуганные птицы. Бумаги оказались контрактами — аккуратно отпечатанными, с пунктами, подпунктами и пустыми строками для подписи. На верхнем красовалась печать с надписью: «Продажа души. Стандартные условия».

— Вот же ж…

Прежде чем он успел подняться, с неожиданной лёгкостью (и совершенно беззвучно) сверху свалился Кот-Хроникёр, приземлившись ему прямо на грудь. В зубах у кота было перо, а в лапах — табличка, которая с глухим стуком ударила Энки по лбу.

— «Добро пожаловать! (или нет)», — прочитал демон, снимая с лица деревянную дощечку. — Очень мило. Ты специально прицеливался?

Кот спрыгнул с него, грациозно встряхнулся и огляделся.

— Я падал строго в соответствии с законами драматургии. Если бы я приземлился рядом, это выглядело бы неестественно.

— Ага, а моя голова — это просто сцена для твоего перфоманса?

Кот не ответил. Он уже царапал когтем по ближайшей стене:

«Глава 1. Ад Бесконечного Выбора. Всё началось с падения. Как обычно.»

Энки поднялся, отряхивая с плаща обрывки контрактов. Они тут же снова прилипали к ткани, словно не желая отпускать его.

— Где Лораэль?

— Если бы я знал, я бы уже записал это, — пробормотал Кот, принюхиваясь к воздуху. — Но, судя по всему, мы в коридоре идентичности.

— В чём?

— В этом…

Кот махнул хвостом в сторону стены, и Энки наконец осмотрелся.

Они стояли в длинном коридоре, стены которого были сплошь покрыты зеркалами. Но отражения в них… вели себя странно.

В одном Энки видел себя в белом костюме, подписывающим контракт с улыбкой. В другом — он разрывал бумаги в ярости. В третьем — просто разворачивался и уходил.

— О чёрт, — прошептал он. — Это же…

— Все возможные варианты твоих решений, — закончил за него Кот. — Каждый шаг здесь создаёт новую реальность. И, судя по всему, не все они тебя одобряют.

Одно из отражений — то, где он подписывал контракт — вдруг повернулось к нему и плюнуло струйкой чёрных чернил. Брызги попали Энки прямо в лицо, а на стене рядом проступили слова:

«Я бы так не поступил.»

— Вот же мерзость! — Энки вытер лицо рукавом. — Кто вообще придумал этот ад?

— Ты же демон, — заметил Кот. — Разве не твои коллеги?

— Мои коллеги предпочитают классику: котлы, вилы, вечные муки. А не это… психоделическое дерьмо.

Он потянулся к ближайшему зеркалу, но его отражение резко отпрянуло, показывая ему средний палец.

— Очень смешно, — проворчал Энки.

Кот между тем устроился на полу и начал вылизывать лапу, будто всё происходящее было всего лишь досадным недоразумением.

— Нам нужно найти Лораэль и первый ключ, — сказал он, прерываясь, чтобы выплюнуть клочок собственной шерсти. — И, желательно, не создать при этом ещё десяток альтернативных реальностей, где мы всё провалили.

— Легко сказать, — Энки потрогал стену. Зеркало под его пальцами дрогнуло, как поверхность воды. — Как тут вообще ориентироваться?

— По сюжету, — ответил Кот, вставая. — Мы идём туда, где начинается самое интересное.

— А где это?

— Где хуже всего.

И с этими словами он тронулся вперёд, оставляя за собой на стене царапины — как метки, чтобы не заблудиться в собственной истории.

Энки вздохнул и последовал за ним.

Зеркала по сторонам шептались.

                                              * * *

Коридор зеркал внезапно оборвался, упёршись в массивную дубовую дверь с выгравированной надписью: «Вход только для решивших». Энки уже протянул руку к ручке, когда стена слева неожиданно раздвинулась, обнажая просторный кабинет, заставленный бесконечными стеллажами с абсолютно одинаковыми канцелярскими принадлежностями. В центре, за столом из чёрного мрамора, восседал Судья.

Его лицо напоминало пергаментный свиток, испещрённый мелкими строчками приговоров. На носу покоились очки с дюжиной линз, каждая из которых увеличивала какой-то отдельный изъян смотрящего. На груди — весы, где на одной чаше лежало пёрышко, а на другой — гиря с гравировкой «Виновен».

— А, новые грешники, — произнёс Судья голосом, похожим на скрип пера по бумаге. — Проходите, проходите. У меня как раз освободилось вечность-другая.

На столе перед ним стояла тысяча одинаковых чёрных ручек, выстроенных в безупречный прямоугольник. Рядом лежал документ толщиной с телефонный справочник райцентра.

— Выберите инструмент для подписания приговора, — велел Судья, поправляя очки. — Все абсолютно идентичны. Кроме одной.

Кот-Хроникёр, сидевший на плече у Энки, наклонился к его уху:

— Это Судья-перфекционист. Его специальность — вечные сомнения. В прошлой редакции реальности он заставил грешника выбирать между тысячей одинаковых грехов триста лет подряд.

Энки скривил губы в подобие улыбки и без раздумий схватил ближайшую ручку. Она тут же прилипла к его пальцам чёрной смолой, а остальные девятьсот девяносто девять внезапно исчезли.

— Неверный выбор, — вздохнул Судья. — Эта ручка для левшей. Вам полагается штрафная реальность.

Потолок кабинета вдруг растворился, открыв бесконечную вереницу этажей, где в точно таких же кабинетах точно такие же Энки выбирали точно такие же ручки с разной степенью страдания на лицах.

— Вот чёрт, — пробормотал демон, тряся прилипшей рукой. — Может, просто подожжём всё это дело?

— Не советую, — раздался писклявый голос из вентиляционной решётки. — Хотя… С другой стороны, почему бы и нет?

С потолка с грохотом вывалилось маленькое мохнатое существо с рожками, больше похожими на сломанные карандаши. На груди у него болталась табличка: «Саботажник. Взрываю реальности по акции! 2+1 в подарок».

— О, это уже интереснее, — муркнул Кот, записывая что-то в воздухе когтем.

Саботажник лихо перевернулся в воздухе и приземлился прямо на стол Судии, рассыпая во все стороны клочки бумаги с пометкой «Секретно. Уничтожить до прочтения».

— Эй, красавчик! — крикнул он Энки, доставая из кармана монету размером с блин. — Подкинем? Орёл — взорвём этот скучный ад, решка — взорвём его с эффектным салютом!

— А если упадёт на ребро? — поинтересовался Энки, чувствуя, как ручка на его пальцах начинает медленно превращаться в змею.

— Тогда будет весело! — захихикал Саботажник и подбросил монету вверх.

Монета закрутилась в воздухе, сверкая гранями, и… застыла, вонзившись ребром в деревянный пол. На секунду воцарилась тишина.

— Ну что ж, — прошептал Саботажник, и в его глазах загорелись зелёные огоньки. — Значит, по-особенному.

Судья вдруг побледнел (что для его пергаментного лица было значительным достижением) и схватился за весы:

— Прекратите немедленно! Вы нарушаете процессуальный кодекс реальности!

Но было уже поздно. Пол под ногами начал вибрировать, а стены кабинета заколебались, как карточный домик. Из всех щелей полезли розовые клоунские носы, громко шмыгая. Кот-Хроникёр торопливо дописывал:

«Примечание для потомков: никогда не позволяйте Саботажнику подбрасывать монету. Особенно если это монета 777 года чеканки с дырочкой посередине».

— Мне начинает это нравиться, — сказал Энки, наблюдая, как у Судии от напряжения лопается пергамент на лбу.

— Это только начало, сладенький! — завопил Саботажник, уже стоя на голове и разбрасывая конфетти из порванных судебных протоколов. — Сейчас будет самый интересный момент, когда…

Его слова потонули в оглушительном хлопке. Не в взрыве, нет — именно в хлопке, будто кто-то гигантский хлопнул страницей книги. И внезапно…

Они оказались в коридоре. Том самом, с зеркалами. Только теперь отражения вели себя ещё страннее: в одном Энки уже поджигал кабинет Судии, в другом — целовал его в лысину, в третьем — примерял его очки.

— Что, спрашивается, только что произошло? — протёр глаза Энки.

— Альтернативная реальность, — пояснил Кот, счищая с плеча конфетти. — Саботажник взорвал её, пока она не успела стать основной. Очень изящно, надо записать.

— А где сам… этот…?

— О! Я здесь! — из кармана Энки высунулась мохнатая мордочка. — Просто решил прокатиться с ветерком. Вы же не против?

Энки вздохнул. Где-то здесь была Лораэль. Где-то здесь был ключ. И где-то здесь, он был готов поклясться, Фолиант наблюдал за всем этим и смеялся в своём чёрно-зелёном уголке мироздания.

Он потянулся к ближайшему зеркалу — то, где он поджигал кабинет, выглядело наиболее привлекательным. Отражение ухмыльнулось и подмигнуло.

— Пошли, — сказал Энки. — Пока этот псих не взорвал ещё чего-нибудь.

— Уже работаю над этим! — обрадовался Саботажник, вылезая из кармана с чем-то, подозрительно похожим на гранату с ленточкой.

Кот вздохнул и сделал новую запись в воздухе: «Глава первая. В которой всё пошло наперекосяк раньше, чем обычно».

                                              * * *

Воздух в коридоре был густым, словно пропитанным чернилами нерешённых решений. Каждый шаг Энки оставлял на полу отпечаток, который тут же множился, отражаясь в бесконечных зеркалах стен. Он остановился, втянул носом запах пыли и чего-то металлического — ртути, может быть, или просто страха.

— Если бы я знал, что ад — это бесконечное заполнение бумажек, я бы ещё при жизни научился печатать вслепую, — проворчал он, разминая пальцы.

Из-за спины раздалось шуршание, будто кто-то перелистывал страницы гигантской книги. Оборачиваться не пришлось — Энки узнал этот звук.

— А вот и наш любимый хаос в трёх томах, — процедил он сквозь зубы.

Фолиант материализовался перед ними, но на этот раз не как чёрный кот или книга, а в обличье чиновника. Высокий, сутулый, в потрёпанном сюртуке, с лицом, на котором застыло выражение вечной усталости от человеческой глупости. В руках он держал стопку бумаг, испещрённых мелким шрифтом.

— Форма 7-АД: заявление на изменение судьбы, — монотонно произнёс он, протягивая листок Энки. — Заполните в трёх экземплярах. Чёрными чернилами. Без помарок.

Кот-Хроникёр, до этого момента лениво записывавший что-то когтем на стене, вдруг оживился. Его зрачки сузились в вертикальные чёрточки, шерсть на загривке приподнялась.

— О, нет. Нет-нет-нет. — Он вскочил на стол, который тут же возник из ниоткуда, и одним движением когтистой лапы разорвал бумаги. Клочки пергамента закружились в воздухе, как осенние листья. — Выбор — это когда тебя уже обманули, а потом ещё и заставили подписать согласие на обман.

Фолиант даже не шелохнулся. Его глаза — левый золотистый, как вавилонский песок, правый — тёмный, как трещина в зеркале, — медленно перевели взгляд на кота.

— Форма 7-Б: заявление на восстановление уничтоженных документов, — протянул он новый лист.

Лораэль, до сих пор молча наблюдавшая за этим, прикрыла ладонью рот. Но Энки заметил, как дрогнули уголки её губ — смеётся, чёрт возьми. Он сам едва сдержал ухмылку.

— Знаешь, — демон наклонился к Фолианту, — мне всегда было интересно: если я подожгу все твои бумажки, ты загоришься сам?

Фолиант медленно моргнул.

— Форма 7-В: запрос на проведение противопожарных мероприятий в условиях…

— Ладно, хватит! — Энки махнул рукой, и документы рассыпались в пепел. — Мы не здесь для бюрократического мазохизма. Где выход?

Фолиант, наконец, изменился в лице. Его губы дрогнули — не то улыбка, не то гримаса.

— Выход? — Он сделал шаг в сторону, и стена за его спиной раздвинулась, открывая… дверь.

Огромную, дубовую, с вычурной резьбой, изображающей то ли грешников, то ли чиновников — разница была минимальна. Над дверью красовалась табличка «Выход», но взгляд тут же спотыкался о ручки. Их было тысяча. Ровно тысяча. Идентичные, блестящие, холодные.

Лораэль ахнула.

— Это… шутка?

— Нет, — ответил Фолиант. — Это выбор.

Кот подскочил к двери, поочерёдно дёргая ручки. Ни одна не поддавалась.

— А если потянуть все сразу? — прошептал он, но тут же передёрнулся. — Нет, глупость. Это же ад, тут нет логики.

Энки подошёл ближе. Его отражение в полированной поверхности ручек искажалось, дробилось. В одном он видел себя в короне, в другом — в лохмотьях, в третьем — вообще без рогов, обычным человеком.

— Выбирай быстрее, — прошептала Лораэль, внезапно побледнев. — А то дверь передумает.

— Передумает?

— Она уже меняет надпись, — указала она дрожащим пальцем.

Буквы на табличке действительно расплывались, превращаясь в нечто новое: «Вход запрещён. Или разрешён. Решайте сами».

— Чёрт! — Энки схватил первую попавшуюся ручку.

Дверь вздохнула и приоткрылась — ровно настолько, чтобы показать тёмный коридор.

— Ура! — воскликнул кот. — Мы…

Он не договорил. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что с потолка посыпалась штукатурка.

— Не та ручка, — вздохнул Фолиант.

— А какая «та»?! — зарычал Энки.

Фолиант развёл руками.

— Форма 7-Г: запрос на предоставление информации о…

Кот завыл.

— Если ты сейчас не исчезнешь, я найду способ стереть тебя из реальности!

Фолиант склонил голову — и растворился, оставив после себя лишь запах старых книг и лёгкое эхо смеха.

Лораэль прижала ладони к вискам.

— Может, попробуем одновременно? Все вместе?

Энки посмотрел на дверь, на тысячу ручек, на кота, который уже нервно грыз коготь.

— Ладно. На трёх… два…

Они потянули.

И тогда дверь рассмеялась.

— Ха-ха-ха, — раздалось из-за дерева. — Вы думали, всё так просто?

Кот зажмурился.

— Я ненавижу этот ад.

— На четырёх… — начал Энки, но тут стены дрогнули, и из трещины в полу выросла новая дверь.

С одной-единственной ручкой.

Надпись гласила: «А что, если…?»

Лораэль протянула руку — и мир взорвался светом.

Глава 2. Судья одинаковых дверей

Свет в коридоре был неярким, словно разбавленным водой, и падал на стены неровными пятнами, оставляя за собой длинные, дрожащие тени. Воздух пах старыми книгами и чем-то ещё — возможно, страхом, застоявшимся здесь на десятилетия. Энки остановился, ощущая, как под ногами пол слегка пружинит, будто сделан не из камня, а из спрессованных сомнений.

Перед ними расходились три коридора. Совершенно одинаковые: те же стены, тот же тусклый свет, те же потёки на потолке, напоминавшие чьи-то недоплаканные слёзы. Единственное различие — таблички над входами.

— «Да», «Нет» и… «Может быть»? — Лораэль склонила голову, словно пытаясь разглядеть подвох. — Это шутка?

— В аду не шутят, — муркнул Кот, усаживаясь на пол и принимаясь вылизывать лапу. — Здесь только мучаются. Или мучают. В зависимости от кармы.

Энки скривил рогатую физиономию.

— Ладно, гений. Какой выбираем?

Кот поднял глаза — жёлтые, с вертикальными зрачками, в которых мерцали крошечные звёзды, — и, не торопясь, провёл когтем по стене. Пыль осыпалась, обнажая надпись:

«Правильный ответ — 42»

Цифры ещё не успели просохнуть, как из щели в полу выползло нечто, напоминающее то ли моль, то ли паука с переплётом вместо брюшка. Существо, шипя облизнулось страничным языком и впилось в свеженачертанные символы.

— Ах ты ж… — Энки попытался шлёпнуть тварь, но та исчезла так же быстро, как и появилась, оставив после себя лишь пустую стену и лёгкий запах тления.

— Книжная вошь, — равнодушно пояснил Кот. — Питается смыслами. Особенно любит цитаты.

— Прекрасно. Значит, философствовать бесполезно.

Лораэль подошла к развилке, протянув руку к коридору с надписью «Да». Воздух перед ней дрогнул, как поверхность воды, и на миг показалось, что в глубине прохода кто-то стоит — высокий, в чёрном, с лицом, скрытым тенью.

— Энки… — она отпрянула. — Там…

Но демон уже шагнул вперёд, заслонив её собой.

— Кто там?

Тишина. Потом — лёгкий шелест, будто кто-то перелистывает страницы.

— Это Судья, — прошептал Кот. — Он ведёт протокол.

— Какой ещё протокол?

— Твой.

Из коридора «Нет» донёсся стук — методичный, как тиканье часов. Раз-два. Раз-два.

— О, нет. Нет-нет-нет. — Кот заёрзал на месте. — Он уже начал.

— Кто?!

— Тот, кто тридцать лет не может решить, как представиться.

Лораэль нахмурилась.

— Это… грешник?

— Нет, — муркнул Кот. — Это интроверт.

Они двинулись вперёд, и коридор «Может быть» внезапно сузился, вытолкнув их в круглую комнату с решётчатой клеткой посередине. Внутри сидел человек — точнее, нечто, когда-то бывшее человеком. Его пальцы нервно перебирали край рубашки, глаза бегали по стенам, а губы беззвучно шевелились, будто он репетировал речь, которая никак не складывалась в слова.

— Вот чёрт, — пробормотал Энки. — Настоящий ад.

Человек в клетке вздрогнул и наконец поднял на них взгляд.

— Вы… вы тоже застряли?

— Нет, мы просто любим посещать тюрьмы в свободное время, — огрызнулся демон. — Конечно, застряли!

— О… — человек потупился. — Извините.

— За что?!

— Не знаю. На всякий случай.

Кот фыркнул.

— Сколько ты уже здесь?

— Тридцать лет. Или три минуты. Время… оно тут странное.

— И за тридцать лет ты так и не выбрал, как представиться?

Человек сжался ещё сильнее.

— А если… если я скажу неправильно?

— Например?

— Ну… — он заерзал. — «Привет»?

— Отличное начало, — процедил Энки.

— Но… но что, если это покажется слишком навязчивым? Или, наоборот, недостаточно дружелюбным? Или…

— Или тебя тут же казнят за неправильный тон? — демон скрестил руки на груди.

Человек кивнул, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на надежду.

— Вы понимаете!

— Нет.

— О.… — надежда погасла.

Лораэль присела рядом с клеткой.

— Как тебя зовут?

— Не знаю.

— То есть…

— Я забыл. Пока выбирал, как представиться.

Кот вздохнул и почесал за ухом.

— Вот почему я предпочитаю животных. У них нет социальной тревожности. Только рыба и сон.

Энки потёр переносицу.

— Ладно. Слушай сюда. Ты говоришь «Привет». Если человек улыбнётся — хорошо. Если нахмурится — ну и чёрт с ним.

— Но… но вдруг он подумает, что я…

— Что?

— Что я.… не знаю. Слишком…

— Слишком что?

— Слишком.

Тишина повисла в воздухе, густая, как суп в столовой ада. Даже книжные вши замерли, прислушиваясь.

— Знаешь, что, — наконец сказал Энки. — Оставайся в клетке.

Они развернулись, чтобы уйти, но тут человек в клетке вдруг вскочил и схватился за прутья.

— Подождите! А если… если я скажу: «Здравствуйте»?

Кот обернулся, медленно моргнул и провёл лапой по горлу в универсальном жесте «всё кончено».

— Поздно. Ты уже прокрутил этот вариант в голове семь миллионов раз. Теперь он ничего не стоит.

— О…

— Да.

И они пошли дальше, оставив грешника грызть ногти и шептать про себя новые, ещё не испорченные сомнениями варианты.

А из коридора «Да» доносилось мерное поскрипывание пера — Судья заполнял очередную страницу.

«Дело №777. Обвиняемый: вся вселенная. Преступление: существование. Приговор: вечное сомнение».

                                              * * *

Коридор вывел их на круглую площадь, вымощенную плитками с выгравированными вопросами. В центре бил фонтан, но вместо воды из него вылетали клочки бумаги, которые тут же прилипали к одежде, коже, даже к рогам Энки. Он оторвал один листок, развернул и прочёл:

— «А что, если ты выбрал не ту дверь?»

Лораэль сняла с плеча записку, побледнела и тут же смяла её в ладони. Кот же, поймав лапой летящий клочок, замер, прочитав: «Что, если ты уже мёртв?» Его усы дёрнулись, но через мгновение он уже невозмутимо вылизывал лапу, делая вид, что ничего не видел.

— Ну и мерзость, — проворчал Энки, отклеивая от рукава очередной вопрос. — «А что, если они все смеются за твоей спиной?» Да кто это вообще пишет?

— Ты, — раздался голос из фонтана.

Струи бумаг внезапно расступились, обнажив сидящего в чаше Саботажника. Мелкий бес болтал ногами, словно ребёнок на качелях, и с довольной ухмылкой разбрасывал новые записки.

— Привет, неудачники! Нравится моё творчество? Я тут уже… сколько… тридцать лет упражняюсь в риторике.

— Это не риторика, — скривился Энки. — Это издевательство.

— А какая разница? — Саботажник подмигнул и запустил в воздух горсть новых вопросов. Один прилип прямо ко лбу Лораэль: «А что, если тебя никто никогда не любил?»

Девушка дёрнулась, но Кот быстрее её смахнул бумажку.

— Не корми тролля, — муркнул он. — Особенно если у него в карманах взрывчатка.

Саботажник рассмеялся и потряс своим мешком, откуда действительно донёсся подозрительный звон.

— О, ты про мои игрушки? Хочешь посмотреть?

Он вытащил нечто, напоминающее стеклянный шар, внутри которого клубился дым. В его глубинах мелькали образы — словно отражения в кривом зеркале. Энки увидел там себя… но в рясе, с библией в руках.

— Нет, — демон шагнул назад. — Ты не посмеешь.

— А что, если… посмею? — бес игриво подбросил шар.

Взрыв был ослепительным, но не огненным — скорее, реальность просто треснула, как перегретое стекло. На миг перед ними возник коридор, где Энки в священническом одеянии благословлял паству. Затем изображение рассыпалось на тысячи осколков, которые, падая, превращались в конфетти с надписями: «Альтернатива №777: святой Энки».

— Чёрт возьми! — рявкнул демон, отряхивая с плеча блёстки. — Это было моё прошлое?

— Возможное прошлое, — поправил Саботажник, доставая новый шар. — Хочешь увидеть, где ты стал кондитером? Или, может, садовником?

Кот между тем устроился поудобнее на развалинах альтернативной реальности и выводил когтем в своём вечном дневнике: «Наблюдение №42: взрыв — лучший способ избавиться от альтернатив. И от хорошего вкуса тоже».

Лораэль подняла один из осколков. В нём отражалась она сама — но в белом платье, с цветами в руках. Свадьба? Она тут же выронила осколок, и он разбился, рассыпавшись каплями ртути.

— Зачем ты это делаешь? — спросила она, обращаясь к Саботажнику.

Тот пожал плечами:

— Разве не очевидно? Чтобы доказать, что любой выбор — иллюзия. Что бы ты ни выбрала — «да», «нет» или «может быть» — всё равно пожалеешь.

— Это не так, — прошептала она, но бес только рассмеялся и запустил в воздух очередную порцию вопросов. Один из них приземлился прямо в лапы Коту: «А что, если ты всего лишь чья-то выдумка?»

Кот замер, затем медленно, с невозмутимым видом, разорвал записку зубами и проглотил.

— Вкусно? — поинтересовался Энки.

— На вкус как дешёвая метафизика, — ответил Кот, отряхивая лапы. — Давай уже уйдём отсюда, пока этот психопат не взорвал ещё что-нибудь.

Саботажник, услышав это, только широко улыбнулся:

— О, но я уже начал! — И с этими словами он швырнул в пол целую связку шаров.

Реальность взорвалась каскадом возможностей: здесь Энки был королём, там — нищим, в этом осколке — Лораэль обнимала родителей, в том — хоронила их. Кот, не теряя присутствия духа, записывал: «Взрывная волна альтернативных реальностей: рекомендую для медитации. Или самоубийства».

Когда дым рассеялся, перед ними стоял Фолиант — в своём привычном обличье человека в плаще из страниц. Он смотрел на Саботажника с лёгким укором.

— Опять твои эксперименты?

— А что, если да? — задорно ответил бес.

Фолиант вздохнул и повернулся к героям:

— Идёмте. Пока он не уничтожил то немногое, что ещё осталось стабильным в этом месте.

— Но… — Лораэль оглянулась на фонтан, из которого теперь били уже не вопросы, а готовые ответы, которые тут же рассыпались в прах.

— Нет «но», — сказал Фолиант. — Каждый ваш шаг здесь создаёт новые варианты реальности. И некоторые из них… не стоит видеть.

Он махнул рукой, и стена перед ними раздвинулась, открывая новый коридор. Над входом висела табличка: «Без вариантов».

Кот, проходя мимо Саботажника, бросил:

— В следующий раз, когда захочешь что-то взорвать, начни с собственной совести.

— А что, если у меня её нет? — крикнул им вдогонку бес.

Но они уже входили в коридор, где воздух был густым от невысказанных слов, а стены дышали в такт их шагам. Здесь не было «а что, если». Здесь было только «здесь и сейчас».

И это, пожалуй, было страшнее всего.

                                              * * *

Коридор внезапно вывел их в круглую комнату, стены которой были сплошь покрыты зеркалами. Но это были не обычные зеркала — их поверхности переливались, как ртуть, искажая отражения, добавляя детали, которых никогда не было. Воздух здесь пахнул жжёной бумагой и чем-то ещё — возможно, несбывшимися мечтами.

Лораэль остановилась перед самым большим зеркалом, и её отражение вдруг изменилось. Вместо девочки с зеркалами вместо ладоней в стекле стояла взрослая женщина в белом халате, с медицинскими инструментами в руках.

— Врач? — прошептала она, касаясь поверхности. Отражение улыбнулось в ответ — тёплой, профессиональной улыбкой, которой утешают безнадёжных больных.

Энки фыркнул, подходя к соседнему зеркалу:

— Да уж, посмотрим, что мне приготовил этот цирк…

Зеркало дрогнуло, и демон увидел себя… в фартуке, с взбитыми сливками на руках. На голове красовалась табличка «Лучший бариста месяца».

— Что за… — он отпрянул, будто увидел нечто ужасное. — Кофе? Я? Серьёзно?

Кот, до этого момента сохранявший дистанцию, не удержался и подошёл к третьему зеркалу. То, что он увидел, заставило его шерсть встать дыбом. В отражении лежал упитанный домашний кот с бантиком на шее, мурчащий на коленях у какой-то старушки.

— Нет. Нет-нет-нет. — Он зашипел, выгнув спину. — Это не я. Это никогда не будет мной.

Энки, оправившись от шока, оскалился:

— А знаешь, тебе идёт этот бантик. Особенно в розовом цвете.

Кот повернулся к нему, и в его глазах вспыхнули целые галактики ярости:

— Если ты продолжишь, я найду зеркало, где ты — веганский активист. И сделаю его реальностью.

Лораэль тем временем не отрывала взгляда от своего отражения-врача. В её глазах читалась странная смесь тоски и облегчения.

— Интересно… — прошептала она. — Это могло бы быть… хорошо.

Энки взглянул на неё, затем на своё отражение-баристы, и внезапно с силой ударил по зеркалу кулаком. Стекло треснуло, но вместо осколков из него вытекло что-то вязкое, похожее на жидкую ртуть.

— Довольно этих игр! — проревел он. — Мы не куклы в вашем театре возможностей!

Кот, недолго думая, последовал его примеру и вцепился когтями в своё зеркало. Оно разбилось с неожиданно мелодичным звоном, как разбитая мечта.

Внезапно все зеркала в комнате замигали, а затем погасли, оставив после себя лишь голые стены. Только одно осталось нетронутым — маленькое, в углу. В нём мелькнул силуэт Фолианта, но, когда Энки повернулся, там никого не было.

Из ниоткуда появился стол, на котором стояли ровно сто одинаковых бумажных стаканов с надписью «Выпей меня». Они были абсолютно идентичны — ни царапинки, ни пятнышка, чтобы их различить.

— О, — муркнул Кот. — Очередной тест на прочность нервной системы.

Лораэль осторожно взяла один из стаканов и заглянула внутрь.

— Здесь… ничего нет. Пусто.

— В девяноста девяти из них — слабительное, — раздался знакомый голос. Фолиант материализовался из тени, его плащ из страниц шелестел, как осенние листья. — В одном — ключ. Выбирайте с умом.

— Но его у нас нет, — закончил за него Кот, облизывая лапу. — Спасибо, мы уже поняли схему.

Энки схватил ближайший стакан и залпом выпил содержимое. Через секунду его лицо перекосилось.

— Ну вот. Слабительное. Прекрасно. Просто прекрасно.

Фолиант склонил голову набок:

— Статистически предсказуемо. Хотите попробовать ещё?

Лораэль взяла другой стакан, но Кот вдруг прыгнул ей на руку.

— Стоп. Давай подумаем. — Он прищурился, осматривая стаканы. — Они все одинаковые?

— Совершенно, — улыбнулся Фолиант.

— Значит, разницы нет. — Кот подошёл к самому крайнему стакану и намеренно перевернул его. Ничего не вылилось. — Ха! Пустой!

Фолиант вздохнул:

— Это нечестно.

— А где вы видели честный ад? — Кот уже переворачивал следующий стакан. — Всё просто — мы не пьём, а выливаем. Рано или поздно…

На семьдесят восьмом стакане из него выпал маленький серебристый ключ. Он упал на пол с чистым звоном, похожим на смех.

— …ключ найдётся сам, — закончил Кот, довольный собой.

Энки, скрестив руки на груди, смотрел на Фолианта:

— Ну что? Мы прошли ваш идиотский тест?

Фолиант развёл руками:

— Кто я такой, чтобы судить? Я всего лишь страж. А вот Судья… — он указал на внезапно появившуюся дверь с тысячью глазков. — Он уже ждёт.

Лораэль подняла ключ. Он был тёплым на ощупь и слегка пульсировал, как живой.

— И что теперь? — спросила она.

— Теперь, — сказал Фолиант, растворяясь в воздухе, — вы узнаете, что хуже — сделать выбор или узнать, что его никогда не было.

Его последние слова повисли в воздухе, смешавшись с запахом кофе из разбитых возможностей. Кот вздохнул и записал в своём дневнике: «День второй в аду. Вывод: если предложат выбор между стаканами — ломай зеркала. Или, наоборот. Чёрт, может, надо было выпить тот кофе…»

Энки тем временем уже толкал дверь. Она открылась с скрипом, похожим на чей-то подавленный смешок. За ней ждал Судья — и новые решения, которые предстояло принять.

Глава 3. Тысяча идентичных коридоров

Коридор внезапно расширился, вытолкнув их в помещение, где воздух был густ от сигарного дыма и чего-то ещё — возможно, утраченных надежд. Хрустальные люстры, покрытые паутиной, бросали на стены дрожащие тени, а под ногами скрипел ковёр, усеянный фишками с выгравированными на них фрагментами чужих воспоминаний.

— Казино? — Лораэль моргнула, пытаясь разглядеть сквозь дымовую завесу. — В аду?

— Добро пожаловать в «Абсурд»! — Из-за стола с зелёным сукном появился Саботажник, но теперь на нём был смокинг, криво застёгнутый на одну пуговицу. — Здесь ставки — ваше прошлое, а выигрыш… — он широко улыбнулся, — иллюзия выбора.

Энки провёл пальцем по краю стола, подняв облачко пыли.

— И кто тут проигрывает?

— Все. — Саботажник достал из кармана колоду карт. Они были липкими на ощупь, будто склеенными из забытых обещаний. — Но сегодня у нас особый вечер. Рулетка воспоминаний!

Кот, до этого момента сохранявший дистанцию, вдруг вскочил на стол.

— Что можно поставить?

— О, у нас богатый ассортимент: первое свидание, вкус маминых пирогов, момент, когда тебе было семнадцать и казалось, что весь мир…

— Рыбу, — перебил Кот.

— …что? — Саботажник замер.

— У меня есть «рыба вечности». Ставлю её.

Энки повернулся к коту:

— Ты серьёзно? Это же твоя единственная…

— Именно поэтому, — муркнул Кот, не отрывая взгляда от беса. — Ставлю против твоего «а что, если».

Лораэль потянула кота за хвост:

— Ты с ума сошёл? Он же…

— Знаю, что делает, — прошептал Энки, придерживая её руку. — Надеюсь.

Саботажник тем временем уже крутил в руках воображаемую рыбку, его глаза сверкали.

— Ну что ж… Ставка принята!

Он швырнул кости — они оказались вырезанными из чьих-то костяшек пальцев. Кубики покатились по столу, оставляя за собой кровавые следы.

— Шесть и.… четыре! — провозгласил бес. — Увы, друг мой. Рыба моя.

Кот не моргнул и глазом, когда Саботажник схватил воображаемую рыбку и с наслаждением разжевал.

— В аду нет метафор, — причмокнул он. — Только калории.

— Зато есть ирония, — сказал Кот и перевернул одну из карт на столе. На ней было изображено само казино, а в дверях — они сами, только что вошедшие. — Ты проиграл ещё до начала игры.

Саботажник замер, его глаза побежали по картам, будто ища лазейку в собственных правилах. В этот момент из темноты выступил Фолиант — сегодня в обличье крупье с руками из игральных карт.

— Пора переходить к главному аттракциону, — произнёс он, и в центре зала выросло колесо рулетки. Но вместо цифр его сектора были подписаны: «Сдаться», «Продолжить», «Умереть красиво», «Переродиться морской свинкой» и самый тонкий — «Перезагрузиться».

— Кто крутит? — Фолиант положил костлявую руку на колесо.

Энки вытолкнул вперёд Лораэль:

— Ты.

Девушка сжала ручку колеса — она была холодной и слегка пульсировала, как живая. Колесо завертелось, его спицы слились в сплошное серебристое пятно, а сектора завыли на разные голоса: «Сдаться-сдаться-сдаться» — уговаривал один; «Красиво, только красиво!» — визжал другой.

Стрелка, дрожа, остановилась на «Перезагрузиться».

— О! — Саботажник подпрыгнул. — Это новенькое! Никто ещё не…

Фолиант резко пнул аппарат. Колесо дёрнулось и перескочило на «Продолжить».

— Нечестно! — завопил бес. — Я же…

— Ты забыл, где находишься, — Фолиант развёл руками, и его пальцы-карты веером рассыпались по столу. — Здесь нет новых вариантов. Только бесконечное повторение.

Кот, до этого молча наблюдавший, вдруг прыгнул на колесо.

— Тогда я выбираю «морскую свинку»!

— Нет! — Фолиант и Саботажник крикнули одновременно, но было поздно — Кот вцепился когтями в сектор. Колесо взвыло, как раненый зверь, и вся реальность на мгновение дрогнула.

Когда дым рассеялся, перед ними сидела… действительно морская свинка. Но с глазами Кота и той же невозмутимой ухмылкой.

— Ну что, — произнесла свинка голосом Кота, — кто теперь смеётся?

Саботажник схватился за голову:

— Это не по правилам!

— Какие правила? — фыркнула свинка-Кот. — Мы же в «Абсурде»!

Энки, не выдержав, расхохотался. Даже Лораэль прикрыла рот рукой, чтобы скрыть улыбку. Только Фолиант сохранял каменное лицо, но в уголках его губ дрожал какой-то странный намёк на улыбку.

— Думаю, — произнёс он наконец, — на сегодня игр достаточно. Вам ещё выбираться отсюда.

— В смысле «вам»? — переспросила свинка-Кот. — Я теперь в этом теле!

Фолиант вздохнул и щёлкнул пальцами. Свинка замерцала и снова стала Котом — правда, с розовым бантиком на шее, который тут же исчез после яростного взгляда.

— Урок усвоен? — спросил Фолиант. — Даже в аду есть границы абсурда.

Кот отряхнулся, как после купания, и записал в своём дневнике: «День третий. Вывод: если жизнь предлагает стать морской свинкой — убедись, что у тебя остались когти».

А Саботажник тем временем уже собирал свою рулетку, бормоча что-то о «неблагодарных клиентах» и «испорченной игре». Его смокинг теперь висел клочьями, а из кармана торчал хвост воображаемой рыбки.

                                              * * *

Воздух в казино абсурда был густым, как сироп из несбывшихся надежд, и пах старыми картами, пропитанными потом грешников. Лампы под потолком мерцали, будто сомневались — светить им или нет, а бархатные шторы шевелились сами по себе, словно за ними прятались чьи-то нерешительные тени.

Фолиант, облачённый в смокинг, сотканный из чёрных страниц, стоял за столом, перетасовывая колоду. Его пальцы, длинные и бледные, двигались беззвучно, будто листали книгу, которой не существовало.

— Ставки сделаны, — произнёс он, и его голос разлился по залу, как чернила по промокашке. — Каждая карта — ваша прошлая жизнь. Или чужая. Или та, что могла бы быть.

Энки щурил ртутные глаза, следя за движением карт. Его тень на стене не повторяла жестов — она застыла, будто ждала подвоха.

— Мне бы туза, — проворчал он, постукивая когтями по столу.

Фолиант улыбнулся — не губами, а уголками глаз, где кожа слегка сморщилась, будто от долгого чтения при плохом свете.

— Вам выпала двойка, — он положил перед демоном карту с изображением кактуса. — Ты был растением. Колючим. Одиноким. И, кажется, тебя забывали поливать.

Кот-Хроникёр, устроившийся на плече Энки, фыркнул:

— Вот это поворот. Значит, твоя душа всё-таки способна на фотосинтез?

Энки швырнул карту обратно.

— Не мой стиль. Давай следующую.

Фолиант взмахнул рукой, и карты рассыпались веером, превращаясь в миниатюрные сцены из прошлого: вот Энки в доспехах ангела (Туз), вот — бродячий музыкант с разбитой лютней (Семёрка), вот — пьяный купец, торгующий грехами (Дама).

— Выбирай, — прошелестел Фолиант. — Но помни: каждая карта — это дверь. А за каждой дверью — ещё тысяча.

Кот потянулся лапой к карте с изображением книги.

— О, смотри-ка! Ты был библиотекарем. Или, может, просто заснул на чьём-то фолианте?

Энки схватил карту и разорвал её пополам.

— Это не я.

— А кто тогда? — Фолиант поднял обрывки, и они снова сложились в целое. — Может, ты просто не хочешь вспоминать?

В этот момент из-под стола выскользнул Кот-Шпион — полосатый, с глазами, узкими, как щели в замочной скважине. На его ошейнике болталась табличка «Я не здесь», но он явно был — и явно что-то знал.

— Эй, ртутные глазки, — прошипел он, подмигивая Энки. — Хочешь узнать, где следующий Ад? У меня есть кое-что… за адекватную цену.

Кот-Хроникёр насторожил уши.

— Если это снова «рыба вечности», то я уже проиграл её в прошлой главе.

— Нет, — Кот-Шпион облизнулся. — На этот раз я хочу кусочек детства. Самый незначительный. Ну, там… первая царапина. Первый обман. Первое падение с велосипеда.

Энки замер. В его глазах промелькнуло что-то — может, отблеск далёкого солнца, а может, тень того самого велосипеда, который он так и не научился катать.

— Ладно, — пробормотал он. — Бери.

Кот-Шпион прыгнул ему на плечо и ткнулся холодным носом в висок. На секунду Энки почувствовал, как что-то выдёргивают из его памяти — лёгкое, как пух, горькое, как первый синяк.

— Готово! — Шпион отскочил, держа в зубах крошечный серебряный осколок. — О, это восхитительно! Ты упал… нет, тебя толкнули… и это был даже не твой велосипед!

Энки схватил кота за шкирку.

— Что?

— Ты украл его у какого-то мальчишки. Или… — Кот-Шпион замялся, перекатывая осколок памяти на языке. — Или это украли у тебя? Чёрт, воспоминания такие ненадёжные…

Фолиант рассмеялся — звук был похож на шелест страниц, которые кто-то листает слишком быстро.

— Поздравляю, Энки. Ты только что узнал, что твоё первое падение — чужая история. Может, и всё остальное тоже?

Кот-Хроникёр записал в воздухе когтем: «День 777. Демон обнаружил, что его детство — плагиат».

Энки выпустил Шпиона, и тот тут же исчез в тени, оставив после себя лишь хихиканье и запах несвежей рыбы.

— Ладно, — демон тяжко вздохнул. — Где следующий Ад?

— В зеркале, — донёсся голос Шпиона из ниоткуда. — Там, где ты меньше всего ожидаешь увидеть… себя.

Фолиант развернул последнюю карту — на ней был нарисован ключ. Но когда Энки потянулся, карта рассыпалась в пыль, оставив на столе лишь надпись: «Выбор — это когда тебя уже обманули».

Кот-Хроникёр муркнул:

— Ну что, идём ломать зеркала?

— Идём, — Энки повернулся к выходу, но замер. — Только…

— Что?

— Если это снова не мой велосипед, я кого-нибудь придушу.

Фолиант, уже превращавшийся в облако чёрного дыма, прошептал им вслед:

— Обещаю, следующий Ад будет… оригинальным.

И казино исчезло, оставив героев в коридоре, где тысяча одинаковых дверей смеялись беззвучно, как эхо забытых решений.

                                              * * *

Судья Ада Выбора возвышался над ними, как монумент собственной непогрешимости, его лицо — шахматная доска с фигурами, застывшими в вечном цейтноте. Каждое его движение сопровождалось скрипом, будто невидимые шестерёнки в его суставах вот-вот рассыпятся от напряжения.

— Приговор окончательный, — произнёс он, и его голос раздвоился, расстроился, рассыпался на тысячу эхо, каждое из которых шептало: «А если ты ошибся?» — Вы будете вечно выбирать между дверями, у которых нет ручек. Это и есть совершенство.

Стены комнаты, куда их загнали, были покрыты дверьми — гладкими, безупречными, без единой зазубрины, без замочных скважин. Они отражали свет, как отполированные надгробия, и от этого казалось, будто комната бесконечно множится в своих же отражениях.

Лораэль, прижимая к груди осколок зеркала, осторожно провела пальцами по стене.

— Здесь, — прошептала она. Её голос дрожал, как тонкая струна, натянутая над пропастью. — Есть ещё одна.

За всеми дверьми, за всеми тенями, в самом углу, куда даже свет не решался заглянуть, стояла дверь №1001. На ней кривыми буквами было выведено: «Аварийный выход (шутка)».

Кот-Хроникёр фыркнул, распушив хвост:

— О, великолепно. Либо это ловушка, либо кто-то обладает потрясающим чувством юмора.

— Или и то, и другое, — пробормотал Энки, тыча когтем в табличку. — В этом месте шутки обычно кусаются.

Он толкнул дверь — та не поддалась. Ни на миллиметр. Даже пыль на её поверхности не дрогнула.

— Ну конечно, — вздохнул демон. — Аварийный выход… но только для тех, кто не действительно в аварийной ситуации.

Лораэль прижала ладонь к дереву. В осколке зеркала, зажатом в её пальцах, мелькнуло что-то — может, тень, а может, чьё-то лицо.

— Она не открывается, потому что… потому что мы не верим, что это выход.

— Блестяще, — проворчал Кот. — Теперь ещё и двери требуют веры. Что дальше? Ключи, которые надо убедить, что они ключи?

В этот момент из вентиляции вывалился Саботажник — мелкий бес с кожей цвета перегоревшей лампочки и ртом-молнией, которая то и дело расстёгивалась от возбуждения.

— Эй, скучные перфекционисты! — завопил он, размахивая чем-то, напоминающим гранату с нарисованной улыбкой. — Хотите настоящий выход?

— Нет, мы мечтаем остаться здесь навеки, — огрызнулся Энки. — Конечно, хотим!

Саботажник засмеялся — звук напоминал треск короткого замыкания — и швырнул гранату в стену.

Взрыв был… тихим. Не оглушающим рёвом, а скорее вздохом усталой вселенной, которая наконец-то решила, что хватит. Стена прогнулась, как бумага, и в ней образовалась трещина — не просто дыра, а разлом, из которого сочился свет, не похожий ни на что в этом или любом другом Аду. Он был одновременно лиловым и прозрачным, густым и невесомым, и в нём плавали силуэты, напоминающие то ли города, то ли сны.

— Туда! — завизжал Саботажник, подпрыгивая от восторга. — Быстрее, пока Судья не понял, что его система дала сбой!

Кот-Хроникёр, не раздумывая, прыгнул в трещину.

— Главное — не думать о гравитации! — донёсся его голос, уже теряющийся в переливах не-света.

Энки схватил Лораэль за руку.

— Поехали.

— Подожди, — она вырвалась и обернулась к Саботажнику. — А ты?

Тот только широко улыбнулся (молния-рот раскрылась до ушей) и махнул рукой:

— Я ещё не всё тут взорвал.

Они прыгнули.

Падение длилось вечность и мгновение одновременно. Энки чувствовал, как его собственные сомнения цепляются за него, как цепкие руки грешников, пытающихся утащить его обратно. А если это ловушка? А если следующий Ад хуже? А если…

— Перестань, — прошептала Лораэль, будто услышав его мысли. — Иначе мы упадём на самом деле.

Он зажмурился — и в этот момент что-то щёлкнуло.

Трещина захлопнулась за ними, оставив в Аде Выбора только тишину, тысячу безупречных дверей… и Саботажника, который уже доставал следующую гранату, на этот раз с надписью «Идеальный хаос».

Судья, наконец осознав происходящее, поднял руку для последнего приговора… но было поздно.

Где-то далеко, уже в другом измерении, Кот-Хроникёр приземлился на мягкое (и подозрительно похожее на стопку манускриптов) нечто и тут же начал записывать:

«День 777. Упали в неизвестность. Гравитация — это чья-то злая шутка. Если это читаете: мы либо погибли, либо нашли что-то интересное. Лично я ставлю на второе».

Энки, спотыкаясь о собственные сомнения (они валялись тут повсюду, как разбросанные карты), поднял голову и увидел перед собой…

Глава 4. Отражение лучшей версии

Воздух в этом уголке Ада был густым, как чернила, забытые в чернильнице на века. Он не просто стоял — он висел в пространстве тяжёлыми клубами, словно нерешительные мысли какого-то забытого бога. Стены, если их можно было назвать стенами, состояли из сгущённых сомнений, которые то сжимались, то расширялись, будто дышали в такт чьим-то невысказанным страхам.

Фолиант, стоявший в центре этого странного пространства, вдруг вздохнул — звук напоминал шелест перелистываемых страниц — и начал меняться. Его плащ из тёмных страниц обвился вокруг тела, как свиток вокруг древнего послания, а сам он сжался, уплотнился, превратился в книгу. Не просто книгу — в том в кожаном переплёте с потрёпанными уголками, который выглядел так, будто его тысячу раз роняли, тысячу раз открывали и тысячу раз захлопывали, так и не дочитав до конца.

— Опять твои фокусы, — проворчал Энки, щуря ртутные глаза. Его тень на стене (если это была стена) вела себя странно — то отставала на мгновение, то вовсе замирала, будто раздумывая, стоит ли повторять движения хозяина.

Кот-Хроникёр, устроившийся на плече демона, муркнул с явным неодобрением:

— Если в ней опять нет ни слова про рыбу, я официально объявляю этот фолиант бесполезным.

Энки протянул палец к книге, и едва кожа коснулась страницы, как на пергаменте проступили буквы. Они появлялись медленно, словно нехотя, будто их заставили выйти на свет против воли.

«Ответ удалён за нарушение правил Ада».

— Вот чёрт, — демон дёрнул рукой, и буквы тут же расплылись, превратившись в кляксу. — Опять эти бюрократы. Нельзя даже нормально почитать в этом проклятом месте.

Фолиант (или то, что от него осталось) вдруг перевернул страницу сам по себе. Новый текст был ещё короче:

«Попробуйте ещё раз. Или не пробуйте. Всё равно ошибётесь».

— О, — Кот поднял ухо. — Это уже интереснее. Настоящая литература — когда тебе прямо говорят, что ты дурак.

В этот момент воздух перед ними задрожал, как поверхность воды, в которую бросили камень. И из этой дрожи, из этих кругов на невидимой глади, появилось оно. Существо с телом, напоминающим клубок исписанных пергаментов, и лицом — нет, не лицом — вопросительным знаком, который светился тусклым, но навязчивым светом.

— А если… — прошептало существо, и его голос был похож на скрип пера по бумаге, — а если ты ошибся ещё до начала?

Энки замер. Его пальцы непроизвольно сжались, и когти впились в ладони. Где-то в глубине сознания, в том самом уголке, куда даже он боялся заглядывать, что-то дрогнуло. А если? А если все его решения, все его поступки — всего лишь цепочка ошибок, начавшаяся задолго до того, как он вообще начал что-то решать?

Кот-Хроникёр, почувствовав напряжение, вдруг раздулся, как шар, и ударил существо хвостом по «лицу».

— Ошибка — это когда ты слушаешь таких, как он, — проворчал он, обращаясь к Энки, но глядя на существо с явным презрением. — Эти «а если» только и ждут, чтобы ты начал копаться в прошлом. А знаешь, что там найдёшь? Ещё больше «а если».

Существо отлетело, но не исчезло. Оно зависло в воздухе, и его вопросительный знак стал ярче, настойчивее.

— А если… ты не тот, за кого себя принимаешь? — снова зашептало оно. — А если все твои победы — чья-то шутка? А если…

Фолиант внезапно захлопнулся с громким звуком, похожим на вздох. Затем снова открылся — страницы были чистыми, но в самом центре, ровно на сгибе, лежало перо. Чёрное, с едва заметным золотым отливом на кончике.

— Возьми, — донёсся голос Фолианта, хотя книга не шевелилась. — Напиши свой ответ сам. Без правил. Без «а если». Просто… напиши.

Энки потянулся к перу, но в этот момент существо с вопросительным знаком бросилось вперёд, пытаясь перехватить его. Кот резко прыгнул, перехватил перо в воздухе и, приземлившись, тут же начал царапать им по полу:

«Глава 4. Демон и дурак. Сегодня мы доказали, что сомнения — это как блохи: чем больше чешешь, тем больше зудит».

Существо завизжало — высоко, тонко, как грифель по стеклу — и рассыпалось на тысячи маленьких вопросительных знаков, которые тут же утонули в тенях.

— Вот и всё, — удовлетворённо муркнул Кот, разглядывая свою работу. — Иногда лучший ответ — это хорошая строчка в мемуарах.

Энки поднял перо, которое Кот бросил на пол. Оно было тёплым, почти живым.

— И что мне с этим делать? — спросил он, поворачивая перо в пальцах.

Фолиант снова захлопнулся, но на обложке появилась новая надпись:

«Продолжение следует… если осмелишься».

Где-то вдали, за пределами этого странного пространства, зазвучал смех — то ли Фолианта, то ли кого-то ещё. А может, это просто скрипели страницы огромной книги, в которой они все были всего лишь… персонажами.

                                              * * *

Стены коридора дышали. Не в метафорическом смысле — они действительно расширялись и сжимались, как лёгкие какого-то гигантского существа, оставившего их здесь переваривать время. Зеркала, встроенные в эти живые стены, не просто отражали — они переваривали образы, возвращая их с опозданием ровно на одну секунду, ровно на столько, чтобы поселить в душе странное ощущение дежавю.

Энки остановился перед очередным зеркалом и медленно поднял руку. Его отражение замерло, будто раздумывая, стоит ли повторять этот жест, затем — с явным нежеланием — подняло свою. Но когда демон уже хотел отвести взгляд, отражение вдруг ухмыльнулось — улыбкой, которой на лице Энки не было и в помине. Саркастичной, почти издевательской.

— Ну конечно, — проворчал он. — Даже в аду нашлись умники.

Кот-Хроникёр, шедший следом, вдруг замер, уставившись на своё отражение. Тот кот в зеркале был… толще. Значительно толще. И явно довольнее. На шее красовался бант с бубенчиком, а в лапах он держал серебряное блюдо с рыбой.

— Это что, шутка? — фыркнул Кот, шерсть на его спине встала дыбом. — Я предпочитаю считать это оскорблением.

Отражение пожало плечами (движение, которое настоящий Кот бы никогда не сделал) и с наслаждением откусило кусок рыбы.

Лораэль, осторожно прикоснувшись к зеркалу, вдруг отпрянула:

— Они… они не просто отражают. Они показывают, какими мы могли бы быть. Если бы…

— Если бы сделали другой выбор? — закончил за неё Энки. Его голос звучал резче, чем он планировал. — Ну что ж, рад, что моя альтернативная версия хотя бы сохранила чувство юмора.

Они шли дальше, и с каждым шагом отражения становились всё более… самостоятельными. Вот Энки в доспехах ангела (и с выражением вечной тоски на лице). Вот Лораэль с целыми ладонями, без зеркал вместо глаз. Вот Кот — домашний, упитанный, с глуповатым, но счастливым взглядом.

— Знаете, — муркнул Кот, — если это «лучшие» версии нас, то я предпочитаю оригинал. Хотя… — он бросил ещё один взгляд на своего двойника, — тот экземпляр явно знает толк в лососе.

Поворот коридора вывел их в круглую комнату, где в центре на циновке сидел Фолиант — теперь в облике японского мастера чайной церемонии. Его длинные пальцы двигались с хирургической точностью, разливая тёмную жидкость по крошечным чашкам. На его лице не было ни тени эмоций, но в глазах — а глаза были всё теми же, с вертикальными зрачками — плескалась какая-то странная смесь насмешки и печали.

— Садитесь, — произнёс он, не поднимая головы. — Чай готов. Или нет. Всё зависит от вас.

Энки опустился на циновку, не сводя глаз с Фолианта:

— И что это за сюрприз? Ещё один тест?

— Не тест, — мастер слегка наклонил голову, — а зеркало. Только на этот раз — внутреннее.

Кот, усевшись по-турецки (что выглядело особенно нелепо), потянул лапу к чашке:

— Если там опять моя толстая версия, я официально объявляю этот ад скучным.

Первым сделал глоток Энки. Чай оказался… обжигающе горьким, с послевкусием пепла и чего-то ещё, чего он не мог определить. Но через секунду горечь сменилась странной сладостью, почти ностальгической.

— Вкус твоих решений, — пояснил Фолиант. — Горечь сожалений. Сладость побед. Или, наоборот. Я всегда путаю.

Лораэль, едва пригубив, вдруг замерла. Её глаза расширились:

— Это… это вкус маминых пирогов. Как она…

Голос её дрогнул, и она больше не сказала ни слова.

Кот, недолго думая, хлебнул из своей чашки — и тут же скривился, будто проглотил лимон.

— Фу! Это что, тухлая рыба?! — он высовывал язык, пытаясь избавиться от вкуса. — Что это вообще должно значить?

Фолиант, наконец, улыбнулся — улыбкой человека, знающего ответ, но не собирающегося его говорить.

— Видимо, ты слишком честен. Или слишком циничен. Или… — он пожал плечами, — может, ты просто не любишь чай.

Энки поставил чашку, в которой жидкость теперь была абсолютно прозрачной.

— И что дальше? Мы будем сидеть здесь, пить твоё психоаналитическое пойло, пока наши отражения там, — он кивнул в сторону коридора, — окончательно не решат, что они настоящие?

Фолиант налил себе чаю. В его чашке жидкость постоянно меняла цвет — от кроваво-красного до прозрачно-голубого.

— А разве не они? — спросил он, делая глоток. — Может, именно ты — всего лишь чьё-то отражение, которое слишком задержалось в этом мире? Может, все мы…

Кот вдруг пнул чайник, и тот с грохотом опрокинулся. Жидкость растеклась по циновке, образуя странные узоры — то ли буквы, то ли карту.

— Вот и прекрасно, — заявил он. — Если это философия, то я предпочитаю оставаться глупым котом. Глупым, но оригинальным.

Фолиант вздохнул — звук напоминал шелест страниц в забытой библиотеке.

— Как скажешь. Но помни: даже оригинал — всего лишь копия чего-то другого. Или кого-то.

Лораэль вдруг подняла голову. В её чашке, совершенно пустой, на дне лежал маленький осколок зеркала. И в нём, если приглядеться, можно было разглядеть два лица — её и кого-то ещё, очень похожего, но не совсем…

Комната начала расплываться, как акварель под дождём. Зеркала в коридоре треснули, и из трещин потянулись тонкие, как паутина, нити света.

— Похоже, чаепитие окончено, — произнёс Фолиант, и его голос уже звучал откуда-то далеко, хотя сам он всё ещё сидел перед ними. — До следующего зеркала, друзья мои. До следующего отражения.

И мир снова перевернулся, оставив их падать — не вниз, не вверх, а между, в ту узкую щель, где заканчивается одна реальность и начинается другая.

                                              * * *

Комната, где только что проходила чайная церемония, начала растворяться, как сон на рассвете. Стены текли вниз восковыми потоками, обнажая за собой пустоту — не чёрную, не белую, а какую-то неназываемую, будто пространство здесь забыло, каким ему положено быть. Фолиант в облике чайного мастера стоял неподвижно, и его фигура постепенно становилась прозрачной, как пергамент, подернутый дымкой.

— Подожди! — Энки протянул руку, но пальцы прошли сквозь исчезающее плечо Фолианта, словно сквозь струю горячего воздуха над чашкой. — Ты не можешь просто…

Фолиант улыбнулся — последнее, что от него осталось, — и рассыпался на тысячи крошечных бумажных обрывков. Они кружились в воздухе, складываясь в странные узоры, пока один из них не упал к ногам Энки. Это была записка, аккуратно сложенная вчетверо, с единственной строчкой:

«Выбор — это иллюзия, как и эта бумага».

Буквы начали исчезать сразу после прочтения, тая на глазах, словно чернила впитывались обратно в небытие. Но когда Энки перевернул листок, на обратной стороне обнаружилась приписка, сделанная более небрежно:

«P.S. Ищите в Аде Зеркал. Там ответы, которые вы не хотите знать».

Кот-Хроникёр, стоявший на плече Энки, муркнул с явным скепсисом:

— О, прекрасно. Ещё один квест с расплывчатыми указаниями. Может, сразу скажет: «Ищите там, где потеряли, но не помните, где»?

Лораэль подняла записку — в её пальцах бумага тут же свернулась в трубочку, затем в самолётик, а после и вовсе испарилась.

— Он играет с нами, — прошептала она, и в её голосе звучала не злость, а какая-то странная усталость. — Как будто мы персонажи в его…

Она не договорила. В этот момент тень Энки — та самая, что весь этот день вела себя так странно, — вдруг дёрнулась и отделилась от пола. Она вытянулась, как чёрная лужа, подхваченная невидимым течением, и поползла к стене.

— Эй! — Энки шагнул вперёд, но тень уже оторвалась от его ног полностью, оставив после себя лишь бледный, невыразительный силуэт. — Что за…

Из-за угла выскочил Саботажник — его кожа цвета перегоревшей лампочки мерцала в полутьме, а рот-молния распахнулся в широкой ухмылке.

— Отлично! — завопил он, хватая тень за «руку» (если это можно было назвать рукой). — Я всегда хотел себе такую! Ну, или почти такую. Ладно, не совсем такую, но…

Тень Энки — теперь уже самостоятельная, живая — склонилась к Саботажнику, будто что-то шепнула ему на ухо, и оба рассмеялись. Смех был неприятным, как скрип ножа по стеклу.

— Подожди! — Энки сделал ещё шаг, но его собственная тень уже исчезала в коридоре вместе с бесом. — Это моя…

— Тень, — закончил за него Кот-Хроникёр, который тем временем царапал что-то на стене когтем. — Демоны теряют тени, когда перестают верить в себя. Глава 4, страница… — он прикинул, — ну, где-то в конце.

Энки повернулся к нему, и его ртутные глаза сузились:

— Это ты только что придумал?

Кот пожал плечами (удивительно выразительный жест для существа без плеч в человеческом понимании):

— Может быть. А может, прочитал где-то. Или напишу позже — тогда технически это будет не придумыванием, а воспоминанием. Временные парадоксы такие забавные, не правда ли?

Лораэль стояла неподвижно, глядя в то место, где исчезли тень и Саботажник. В её глазах — тех самых, что были частично заменены зеркалами, — отражались обрывки этого странного места, но теперь в них появилось что-то новое: твёрдость, решимость.

— Нам нужно в Ад Зеркал, — сказала она, и это не было вопросом.

Энки посмотрел на свои руки — бледные, без теней, почти призрачные. Где-то в глубине души (если у демонов вообще есть души) он чувствовал пустоту — не боль, не страх, а именно пустоту, как будто часть его действительно ушла с той тенью.

— Да, — согласился он наконец. — Но сначала…

— Сначала что? — спросил Кот, уже готовый записывать.

— Сначала я хочу узнать, что за дерьмо ты мне подсунул в том чае.

Кот муркнул, пряча перо за ухо:

— О, это будет интересная глава…

Стены вокруг них окончательно распались, открывая бесконечный коридор с тысячью зеркал — каждое показывало искажённую версию их самих, каждое манило, каждое обещало ответы. Где-то вдалеке, уже почти неслышно, смеялись Саботажник и тень — смех растворялся в эхе, как сахар в горьком чае.

А на полу, где ещё минуту назад лежала записка Фолианта, теперь виднелась лишь одна-единственная фраза, нацарапанная невидимой рукой:

«Продолжение следует… или уже было?»

Глава 5. Ключ в стакане сомнений

Тени в Аду Бесконечного Выбора были особенными — они не просто повторяли движения, а опережали их на полшага, будто знали, что их хозяева передумают ещё до того, как подумают. Энки шёл по коридору, где стены дышали шёпотом невысказанных решений, а пол под ногами то размягчался, как песок, то твердел в отчаянной попытке остановить его.

— Если бы я знал, что ад — это вечный шопинг без кассы, — проворчал он, потирая рога, — я бы остался обычным демоном-бюрократом.

Кот-Хроникёр, шедший следом, царапал когтями по стене, оставляя закорючки, которые тут же исчезали, будто их пожирала сама реальность.

— Ты хотя бы записываешь, куда мы идём? — спросил Энки, оглядываясь.

— Нет, — ответил Кот, не отрывая взгляда от воображаемого свитка перед собой. — Я пишу мемуары. Глава «Как я не стал чьим-то обедом». Пока что скучновато.

Впереди, у развилки, где три абсолютно одинаковых коридора расходились под одним и тем же углом, стоял Призрак Поэта. Его пальцы, тонкие, как перья, скользили по стене, оставляя кровавые строчки.

Роза красная, фиалка синяя…

Последняя строка была размазана, будто её стёрли в спешке.

— Что, стишок не складывается? — Энки склонил голову, разглядывая кровавые каракули.

Призрак обернулся — его лицо было бледным, как страница, которую слишком долго перечитывали.

— Я забыл последнее слово, — прошептал он. — Оно было идеальным. Оно рифмовалось с «вечность». Или с «безысходность»?

— А ты всё ещё в аду, — лениво дописал Кот, тыкая когтем в стену.

Призрак Поэта вздрогнул, будто его ударили.

— Нет, нет, это слишком банально! — закричал он, стирая ладонью строчку. — Это должен быть шедевр! Последнее слово всей моей жизни!

— А если его не было? — спросил Энки, подбирая упавшую с потолка песчинку времени и разглядывая её на свет.

Призрак замер. Его глаза, пустые, как незаполненные строфы, расширились.

— Не может быть… — прошептал он. — Я ведь умер за эту рифму!

— Возможно, ты умер за точку в конце, — пожал плечами Кот. — Но её тоже стёрли.

Призрак Поэта зарыдал — слёзы, падая на пол, превращались в крошечные чернильные кляксы, которые тут же испарялись.

— Я не могу уйти, пока не допишу!

— Тогда пиши «апчхи», — посоветовал Кот. — Универсальная рифма.

Энки потянул его за хвост дальше по коридору, оставив Призрака в его вечном мучении.

                                              * * *

Следующая комната оказалась залом суда, но вместо скамьи подсудимых здесь стояли ряды грешников, выкрикивающих свои худшие решения.

— Я купил лодку, но забыл, что боюсь воды! — кричал мужчина в мокром костюме.

— Я женился на близнеце своей бывшей жены! — рыдала женщина с двумя обручальными кольцами на пальце.

— Я двадцать лет выбирал носки! — заявил худой человек с пустыми руками.

Зал взорвался смехом. Даже Судья, сидевший за столом, покрытым одинаковыми ручками, едва сдерживал ухмылку.

— Победитель! — объявил он, стуча молотком по собственной лысине. — Двадцать лет носков!

Грешник расплакался от счастья.

— Я так и не решил, полосатые или в горошек…

Энки, наблюдавший за этим, вздохнул и подошёл к нему.

— Босиком — тоже вариант.

Грешник уставился на него, будто тот предложил отрезать себе ноги.

— Но… но тогда мозоли!

— А в аду их нет?

Грешник задумался. Потом медленно снял несуществующие носки и бросил их в несуществующую корзину.

— Кажется, я только что совершил ещё одно плохое решение.

— Добро пожаловать в клуб, — хмыкнул Энки, отходя.

Кот, тем временем, записывал в свой воображаемый свиток:

— «Глава 5. Где демон даёт мудрые советы. Или нет».

— Ты издеваешься?

— Нет, я летописец. Это хуже.

Из-за спины раздался голос Фолианта, появившегося из тени, как запятая в середине предложения.

— Выбор — это иллюзия. Как и эти носки.

— А что не иллюзия? — спросил Кот, не отрываясь от записей.

— Мои налоги, — ответил Фолиант и растворился в воздухе, оставив после себя запах старых книг и чужой тоски.

Энки потёр виски.

— Когда мы уже найдём этот чёртов ключ?

— Когда перестанем выбирать, — пробормотал Кот, но тут же задумался. — Хотя нет, это тоже выбор. Чёрт.

Грешник с носками вдруг закричал им вслед:

— Эй! А если я выберу не выбирать?

— Поздравляю, — крикнул в ответ Энки. — Ты только что создал новую реальность.

— Опять?!

Судья ударил молотком, и зал наполнился смехом, который, как эхо, повторялся в бесконечности одинаковых коридоров.

                                              * * *

Воздух в Аду Бесконечного Выбора был густым от невысказанных слов. Они висели в пространстве, как невидимые паутины, цепляясь за одежду, за мысли, за кончики пальцев, протянутых к несуществующим ответам. Призрак Поэта, всё ещё дрожащий от недописанной строфы, прижал ладонь к стене, будто пытаясь вырвать у неё последнее слово силой. Его чернильные слёзы растекались по полу, образуя причудливые узоры, напоминающие то ли карту потерянных возможностей, то ли просто кляксу, которую небрежно поставило перо уставшего писца.

И тут между строк реальности вплелась новая тень. Она возникла из перекрёстка отражений, где три зеркала показывали три разных версии одного и того же момента. Фолиант предстал перед ними в облике литературного критика — длинный, как недочитанный роман, в очках с толстыми стёклами, которые делали его глаза похожими на две точки в конце особенно бессмысленного предложения. В руках он держал ножницы, лезвия которых блестели холодным светом невысказанной правды.

— Роза красная, фиалка синяя… — процитировал он голосом, в котором смешались презрение и скука. — Боже, да это же уровень детского утренника! Где муки творчества? Где кровавый пот на челе гения? Где хотя бы намёк на экзистенциальный ужас бытия?

Призрак Поэта замер, будто его пронзили этим голосом. Его прозрачные пальцы сжали воображаемое перо так сильно, что оно рассыпалось в прах.

— Но… но это был только черновик! — прошептал он, и его слова, падая на пол, превращались в крошечных жуков-буквоедов, которые тут же начали грызть собственные хвосты. — Я искал идеальную рифму…

— Идеальную? — Фолиант закатил глаза так выразительно, будто собирался перевернуть ими всю вселенную. — Дорогой мой страдалец, даже смерть не смогла сделать из вас поэта. Это стихотворение — как ад: предсказуемо, банально и бесконечно повторяется.

Он щёлкнул ножницами, и строчки на стене вдруг разорвались посередине, как недописанная жизнь. Чернила хлынули потоком, заливая пол, превращая его в тёмное зеркало, в котором отражались только обрывки неудавшихся судеб.

Призрак Поэта рухнул на колени, и его слёзы, смешиваясь с чернилами, образовывали странные узоры — то ли новые стихи, то ли просто следы отчаяния.

— Может быть… может быть, вы подскажете, как исправить? — дрожащим голосом спросил он, поднимая на Фолианта глаза, полые, как незаполненные страницы.

Фолиант задумался на мгновение, потом резко разорвал лист бумаги, который вдруг появился у него в руках.

— Вот ваше исправление. Иногда молчание — лучшая поэзия.

Призрак ахнул, будто его ударили этим молчанием по самому больному месту — по невысказанному. Он схватился за грудь, где когда-то билось сердце, и начал медленно растворяться, как последнее слово на кончике языка, которое так и не было произнесено.

Энки наблюдал за этой сценой, скрестив руки на груди. Его рога отбрасывали на стены странные тени, которые никак не могли решить, хотят ли они быть длиннее или короче.

— Ну и гадство же ты, — заметил он, глядя на Фолианта. — Отнять у призрака последнюю строчку — это как украсть у утопленника воздушный пузырь.

Фолиант повернулся к нему, и его очки сверкнули холодным светом.

— Литературная критика — это не лавочка милосердия, дорогой демон. Искусство должно страдать. Желательно — громко и с хорошим стилем.

— Ага, а потом ты удивляешься, почему все писатели в аду, — проворчал Энки, отряхивая чернильные брызги с рукава.

Тем временем Кот, который всё это время сидел в углу и что-то усердно записывал, вдруг поднял голову с выражением торжествующего безразличия на морде.

— Готово! — объявил он, стряхивая с лапы невидимые чернила. — «Мои годы в аду: мемуары неудачника». Главы с первой по семьдесят, включая эпилог и пару апокрифов на всякий случай.

Энки нахмурился и протянул руку.

— Дай-ка посмотреть.

Кот нехотя передал ему воображаемую книгу. Энки пролистал несколько страниц, и его брови поползли вверх, как чёртики из табакерки.

— Погоди-ка… Это же мой дневник! Ты украл мой дневник!

Кот зевнул, демонстрируя полный набор острых, как литературная критика, зубов.

— В искусстве всё украдено, дорогой. Разве ты не знал? Шекспир, Достоевский, этот вот… — он махнул лапой в сторону Фолианта, — все они брали чужое и делали вид, что так и было задумано.

— Но это же мои личные записи! — возмутился Энки, листая страницы. — Здесь даже про тот случай с ангелом и бутылкой святой воды!

— Ах, вот откуда у меня вдохновение, — пробормотал Фолиант, делая пометки в воображаемом блокноте.

Кот невозмутимо умывал лапу.

— Расслабься. Я немного изменил концовку. Теперь ты не просто напился святой воды и три дня чихал искрами. Теперь это метафора борьбы добра со злом в постмодернистском обществе. Гораздо глубже.

— Глубже? — Энки сжал книгу так, что она захрустела. — Ты добавил, что я при этом мурлыкал!

— Художественный вымысел, — пожал плечами Кот. — Кстати, ты мой соавтор. Половина гонорара — твоя.

— Какой ещё гонорар? Мы в аду!

— Ага, а значит, права на адаптацию уже проданы, — Кот многозначительно посмотрел на Фолианта. — Кстати, как тебе идея экранизации?

Фолиант задумчиво постучал ножницами по подбородку.

— Слишком много диалогов. Нужно больше экшена. Может, добавить погоню на песке времени?

— О, а в конце пусть главный герой просыпается и понимает, что всё это был сон! — оживился Кот.

— Нет! — рявкнул Энки, хватая себя за рога. — Нет, нет и ещё раз нет! Я не позволю вам превратить мою жизнь в дешёвый литературный трюк!

— Слишком поздно, — зловеще прошептал Фолиант, растворяясь в воздухе. — Рукопись уже у издателя.

Кот удовлетворённо муркнул и записал что-то в своём воображаемом блокноте.

— Глава пять. Демон узнаёт, что его жизнь — это чей-то черновик. Трагично. Почти по-шекспировски.

Энки схватился за голову, чувствуя, как реальность вокруг начинает расползаться по швам, как плохо сшитая книга. Где-то вдалеке завывал Призрак Поэта, всё ещё ищущий свою последнюю строчку. Чернильное озеро на полу отражало три версии одного и того же неба — ни в одном из них не было места для ключа, который они искали.

— Знаешь что? — Энки повернулся к Коту с выражением человека, который вот-вот совершит либо самое глупое, либо самое гениальное решение в своей жизни. — Давай сожжём эту книгу.

Кот прикрыл лапой воображаемый томик.

— Нельзя сжигать книги. Это дурной тон. Особенно в аду. Особенно если они — единственное доказательство, что ты вообще существовал.

И в этот момент все трое — демон, кот и растекающийся по стенам Фолиант — почувствовали, как где-то между строк мелькнул тот самый ключ. Он был похож на точку в конце длинного предложения, которое никто не решался закончить.

                                              * * *

Воздух в зале суда сгустился до консистенции недописанного стихотворения. Судья, чье лицо напоминало переплетённый том законов с потрёпанными уголками, ударил молотком по стопке пустых бланков решений, и эхо разнеслось по коридорам ада, как рифма в пустом черепе.

— Испытание завершающее! — провозгласил он, и его голос треснул на высокой ноте, будто пересохшее перо. — Закончите стих: «Выбор есть, но нет…». Рифма должна быть истинной. Неправда сожжёт ваши языки.

Энки переглянулся с Котом. Тот лишь пожал плечами, оставляя на стене очередную царапину-заметку: «Глава 5. Где нас заставляют рифмовать. Опять».

— Ну-ка, — прошептал Энки, ощущая, как где-то за спиной Фолиант материализуется из тени, приняв облик скучающего литературного критика. — «Выбор есть, но нет…»

— …выхода, — пробормотал Кот, но слова тут же свернулись в чёрный дым у него во рту.

— …смысла, — попробовал Энки, но фраза упала на пол мёртвым грузом.

Судья качал головой, и с каждым движением его парик превращался то в белоснежный парус корабля дураков, то в пожелтевшую страницу с пометками на полях.

— Рифма должна быть кровью, а не чернилами! — прошипел он. — Последний шанс.

И тогда Энки взглянул на Фолианта, на Кота, на свои собственные руки, покрытые шрамами от невыбранных возможностей, и выдавил:

— …но нет ума.

Тишина.

Потом — щелчок. Дверь с надписью «Выход (или вход?)» распахнулась, скрипя петлями, которые звучали как смех гиены.

— Принято, — вздохнул Судья. — Увы, это и есть истина.

Фолиант медленно захлопал в ладоши, но звука не было — только шелест перелистываемых страниц.

— Браво. Вы только что доказали, что даже в аду ценится самоирония.

Кот тем временем уже копошился у ног Призрака Поэта, который, свернувшись калачиком, продолжал выводить на полу чернильные круги. Его чернильница, старая, потрёпанная, с выщербленным краем, стояла рядом, и в её глубине что-то блеснуло.

— Э-э-э, — Кот тыкнул лапой в сосуд. — Кажется, наш «ключ» любит посидеть в чернилах.

Призрак Поэта вскинулся, как раненый зверь.

— Нет! Не трогайте её! Это моя душа! Всё, что осталось…

— Душа? — Энки наклонился, разглядывая блестящий предмет. — Похоже на обычный ключ, заляпанный поэтическим бредом.

— Это последняя рифма, которую я так и не нашёл! — завопил Призрак, и его пальцы вцепились в чернильницу с такой силой, что стекло треснуло, выпуская на свободу фиолетовые клубы тумана. — Она держит меня здесь! Без неё я… я стану просто пустым местом между строк!

Энки замер. Где-то в глубине его демонской сущности шевельнулось что-то похожее на понимание. Он вытащил из-за пояса пустую бутылку из-под рома — ту самую, что таскал с собой с самого первого круга.

— Ладно. Давай меняться.

— Что? — Призрак уставился на бутылку, в которой отражались все семь адских небес.

— Ты получаешь сосуд. Пустой. — Энки потряс бутылкой, и та звонко хлопнула. — А я — ключ. Честный обмен.

— Но… но там же ничего нет!

— Именно. — Энки усмехнулся. — Теперь ты можешь наполнить её чем угодно. Даже смыслом.

Призрак Поэта медленно разжал пальцы. Чернильница с глухим стуком упала в протянутую ладонь Энки, а ключ, блеснув, остался лежать на дне бутылки, которую демон тут же перевернул.

— Ты отдал свою душу за пустоту, — прошептал Фолиант, наблюдая за этим. — Поэтично.

— Нет, — Энки потряс бутылкой, где ключ звенел, как последняя монета у пьяницы. — Я обменял одну загадку на другую. Так всегда и происходит.

Кот, тем временем, уже стоял у открытой двери, где за спиной Судьи медленно распадались стены, превращаясь в строки незавершённой поэмы.

— Нам пора. Пока они не придумали новое испытание.

— Например?

— Рифмовать «вечность» с «безысходностью». Опять.

Энки фыркнул и шагнул в проём, где уже виднелись очертания следующего ада — бесконечные зеркала, каждое из которых отражало лишь вопрос без ответа.

Призрак Поэта остался сидеть на полу, качая в руках пустую бутылку, в глубине которой уже зарождалась новая, ещё не написанная строфа.

Фолиант, исчезая последним, оставил на стене надпись:

«Глава 5. Где все потеряли что-то важное. Особенно голову».

Дверь захлопнулась.

Но где-то в глубине чернильного озера уже плескалась новая волна.

Глава 6. Бес, взрывающий альтернативы

Дверь в бар «Последний Шанс» появилась там, где её вчера ещё не было — между трещиной в стене и чьим-то забытым «а что, если?». Она скрипела на петлях, которые звучали как старые кости, перемалываемые жерновами времени. Над входом висела вывеска, где неоновые буквы то загорались, то гасли, будто не решаясь сообщить миру своё название окончательно.

Энки толкнул дверь плечом, и перед ним раскрылось пространство, пахнущее перегаром ангелов и прокисшими надеждами. Бар был устроен по принципу чистилища — слишком тесный, чтобы быть раем, но слишком яркий, чтобы быть адом. За стойкой, покрытой царапинами от тысяч невысказанных тостов, стоял Каро — бывший ангел памяти, лишённый крыльев за то, что подмешивал в напитки забытые сны. Его глаза, напоминающие потускневшие витражи, слезились от вечного напряжения — как будто он всё время пытался разглядеть в посетителях то, чего они сами не помнили.

— Энки, — произнёс Каро, протирая бокал, который, сколько его ни чисти, оставался мутным. — Я знал, что ты заглянешь. После Ада Выбора все заглядывают.

— Не надо мне своих пророчеств, — буркнул Энки, плюхнувшись на табурет, который тут же попытался уйти из-под него, словно стыдясь такого клиента. — Дай чего-нибудь крепкого. Чтобы забыть, как меня заставили рифмовать.

Каро кивнул и, не глядя, налил в бокал жидкость, которая переливалась всеми оттенками синего — от бледного, как первая ложь, до тёмного, как последнее сожаление.

— «Сожаление», — объявил он. — Меняет вкус в зависимости от того, о чём вы жалеете.

Кот, устроившийся на стойке рядом, потянул лапу к бокалу.

— Давай-ка попробую. Мне есть о чём жалеть. Например, о том, что я вообще с вами связался.

Он лизнул край бокала — и тут же скривился, будто слизал с пола всю горечь мира.

— Фу! Это напоминает мои отношения с лотком.

Энки хмыкнул и отхлебнул. Вкус ударил по нёбу — сначала сладкий, как обещание, потом горький, как его нарушение. Где-то на задней стенке глотки задержалось послевкусие — металлическое, как кровь на губах после удара.

— Ну и гадость, — прошипел он, но потянулся за вторым глотком.

Каро улыбнулся — недобро, как человек, знающий, что его напитки не лечат, а лишь обнажают раны.

— Вкусно?

— Как пинок судьбы в зубы.

— Значит, ты жалеешь о чём-то серьёзном.

Энки не ответил. Вместо этого он взял меню — толстую, потрёпанную книгу, страницы которой слипались, будто пропитанные алкоголем слёзы.

— Что тут есть?

— Всё, что ты мог бы выбрать, но не выбрал, — пояснил Каро.

Энки открыл меню. На каждой странице значилось одно и то же слово:

«Возможность».

Ни описаний, ни цен, ни даже ингредиентов — только это слово, размноженное в бесконечность.

— Оригинально, — процедил Энки. — А если я закажу?

— Попробуй.

— Ладно. Давай… «Возможность».

Каро кивнул и исчез за стойкой. Раздались звуки — то ли он что-то жарил, то ли ронял, то ли смеялся. Через минуту он вернулся с тарелкой, накрытой серебряным колпаком.

— Подано.

Энки снял колпак. На тарелке лежал…

…кусок пергамента. На нём дрожащим почерком было написано:

«Ты мог бы стать хорошим».

Ни еды, ни соуса, ни даже крошек — только эти слова, которые пахли детством и чем-то безвозвратно утерянным.

Кот заглянул через плечо.

— Хм. А я думал, будет хотя бы гарнир.

Энки отодвинул тарелку. Его пальцы слегка дрожали.

— Это не смешно.

— Я и не шутил, — пожал плечами Каро. — Ты заказал «Возможность». Это то, что ты отверг когда-то.

— Я не… — Энки замолчал. Где-то в глубине памяти шевельнулось что-то — тень воспоминания, может быть, даже не его.

Кот, видя его замешательство, потыкал лапой в пергамент.

— Может, всё-таки съешь? А то выглядит, будто ты опять отказываешься.

— Заткнись, — буркнул Энки, но голос его потерял привычную едкость.

Каро наблюдал за ними, скрестив руки. Его крылья, вернее, то, что от них осталось — два обрубка, торчащих из спины, — дёргались, будто пытались вспомнить, как это — летать.

— В этом баре подают только то, что ты уже однажды проигнорировал, — тихо сказал он. — Если хочешь что-то новое… тебе не сюда.

Энки отпил ещё глоток «Сожаления». На этот раз вкус был другим — сладким, как обещание, которое так и не сбылось.

— Чёрт, — пробормотал он. — Дайте мне просто рому. Обычного. Без философии.

Каро покачал головой.

— Ром закончился. Осталось только то, что ты оставил недопитым.

Кот муркнул и потянулся к меню.

— Ладно, а если я закажу «Возможность»?

Каро ухмыльнулся.

— Попробуй.

Кот уверенно ткнул лапой в страницу.

— Один «Возможность», пожалуйста. С рыбой.

Каро исчез и через мгновение вернулся с новой тарелкой. Кот снял колпак.

На блюде лежала кость.

Одинокая, чистая, без намёка на мясо.

Кот уставился на неё.

— Это что, шутка?

— Нет, — ответил Каро. — Это то, что ты оставил на тарелке в прошлый раз.

Кот замер. Потом медленно отодвинул блюдо.

— Ладно, я передумал.

Энки фыркнул, но в его смехе было что-то нервное.

— Ну что, летописец? Не нравится собственное меню?

Кот не ответил. Он смотрел на кость, и в его глазах мелькнуло что-то непривычное — может, сожаление, а может, просто осознание того, что некоторые вещи нельзя описать словами.

А за окном бара, где тьма сгущалась, как чернила в забытой ручке, уже ждал следующий ад — мир, где каждое решение взрывало реальность на тысячу вариантов.

И где-то среди них был тот единственный, который они так и не выбрали.

                                              * * *

В баре «Последний шанс» воздух дрожал от невысказанных исповедей. За соседним столиком грешник в потрёпанном костюме плакал в стакан, из которого вместо вина сочился свет — видимо, Каро подал ему «Слёзы ангела», особый коктейль для тех, кто жалел о несовершённых добрых делах. Энки наблюдал за этим, постукивая когтями по стойке, когда из-за неё неожиданно появилась кудрявая голова с кривым нимбом.

— Эй, демон! — Гавриил Младший, ангел-недоучка, вынырнул из-под стойки, роняя перья. — Я тут новый бармен! Ну, почти. Каро сказал «посмотри за баром», а я…

Он протянул к бокалу Энки неуверенные пальцы, которые светились странным розоватым светом — признак недополученной святости.

— Не трогай… — начал Энки, но было поздно.

Ангел коснулся стакана, и виски внутри вспыхнуло ослепительным светом. Когда блики рассеялись, в бокале плескалась кристально чистая жидкость, от которой исходил лёгкий запах ладана и детской невинности.

— Святая вода?! — зашипел Энки, отодвигаясь так резко, что его табурет завизжал по полу. — Ты что, совсем идиот?

Кот, не отрываясь от своих записей, провёл когтем по странице:

— «Заметка для мемуаров: ангелы — единственные существа, способные испортить даже адский алкоголь. Особенно если они недоучки.»

Гавриил покраснел до кончиков ушей, которые торчали из-под его растрёпанных кудрей как два розовых листика.

— Я хотел сделать «светлый эль»! — пробормотал он. — На экзамене у нас была практика по превращению…

— Воды в вино, да? — перебил Энки, тыча пальцем в злополучный бокал. — Ты сделал наоборот!

Ангел потупился. Его нимб съехал набок и теперь напоминал упавший знак вопроса.

— Я могу исправить! — он снова потянулся к бокалу, но Энки резко прикрыл его ладонью.

— Лучшее, что ты можешь сделать — отойти от барной стойки. Дальше. Ещё дальше. Вот так.

В этот момент дверь распахнулась с таким грохотом, что с полок попадали бутылки с экзотическими напитками вроде «Раскаяния 12-летней выдержки» и «Невысказанного признания». На пороге стоял Саботажник — мелкий бес с выгоревшими на адском солнце рожками и вечной ухмылкой вора, который только что стащил у судьбы кошелёк.

— Эй, компашка! — он плюхнулся за их столик, перевернув в процессе три пустых бокала. — Слышал, вы ищете ключ? Давайте сыграем в «правду или ложь»!

Кот медленно поднял взгляд от записей:

— Давай угадаю. Если мы проиграем, ты взорвёшь нас вместе с этим баром?

Саботажник замер с открытым ртом, затем рассмеялся так, что из его ушей повалил дым:

— Ха! Нет… ну, может быть. Но если угадаете, где ключ — я взорву ненужную реальность!

Он вытащил из кармана нечто, напоминающее гранату, если бы гранату сделали из папье-маше и детских грёз. На боку красовалась надпись: «Хаос™. Взрывает только лишнее».

Энки переглянулся с Котом. Тот пожал плечами:

— В любом случае это лучше, чем святая вода.

— Ладно, — вздохнул Энки. — Где ключ?

Саботажник зажмурился, его язык высунулся от напряжения:

— М-м-м.… он в.… он в….

Кот вдруг резко поднял лапу и ткнул в потолок, где среди паутины и забытых новогодних украшений болталась люстра из оленьих рогов.

— Там.

— Что?! — Саботажник открыл глаза. — Как ты…

Раздался звон — с люстры сорвался небольшой блестящий предмет и упал прямиком в стакан со святой водой, которая тут же зашипела и испарилась, оставив после себя только обгоревший ключ и лёгкий запах серы.

— Чёрт! — воскликнул Саботажник. — Это нечестно! Ты должен был гадать!

Кот невозмутимо поддел ключ когтем и бросил его Энки:

— Я не гадал. Я видел, как он там застрял, когда мы вошли. Ты, кстати, уронил его, когда пытался стащить бутылку «Ангельского терпения».

Бес заскулил, но тут же оживился:

— Ну ладно! Но я всё равно что-нибудь взорву!

Он швырнул свою гранату в угол, где сидел грешник, всё ещё плакавший в стакан. Раздался хлопок, и вместо мужчины появилось… три его версии: одна продолжала рыдать, вторая смеялась, а третья просто смотрела с недоумением.

— Альтернативные реальности! — с гордостью объявил Саботажник. — Теперь он может выбрать, кем быть!

Каро, выглянувший из-за стойки, вздохнул:

— И за это мне придётся убирать.

Гавриил Младший, всё это время молча наблюдавший, вдруг воскликнул:

— О! Я понял! Это как в притче про…

— Если ты сейчас скажешь «как в притче», — перебил его Энки, поднимаясь с ключом в руке, — я найду способ превратить тебя обратно в святую воду.

Кот уже стоял у двери, записывая последние строки:

— «Глава шестая. Где мы нашли ключ, потеряли терпение и обрели головную боль. Конец.»

А за дверью их ждал новый ад — мир, где каждое решение создавало новую реальность. И где-то среди них была та, которую они так и не выбрали.

                                              * * *

Фолиант, приняв облик сомелье в бархатном фраке, вытканном из теней и забытых обещаний, подал Энки бокал с вином, которое не имело цвета — лишь мерцало, как отражение луны в разбитом зеркале.

— Вино из несбывшихся надежд, — прошелестел он, и его голос рассыпался на сотню отголосков, будто каждый звук падал в разные реальности. — Рекомендую не задерживать глоток. Оно имеет привычку менять вкус в зависимости от того, о чём вы пожалели сильнее всего.

Энки, недоверчиво прищурив ртутные глаза, отпил. И тут же застыл.

Перед ним развернулся кабинет — унылый, серый, с окном, затянутым пылью. Он сидел за столом, заваленным бумагами, в пиджаке, который жал под мышками. На мониторе мерцала таблица: «Отчёт о демонической активности, квартал IV. Неудовлетворительно». Коллега в соседнем кресле, ангел с потрёпанными крыльями, зевнул:

— Опять задержимся. Начальник сказал, если к полуночи не сдадим, лишимся премии.

Энки посмотрел на свои руки — без когтей, без следов серы, с обгрызенными ногтями. В груди что-то сжалось, будто кто-то вырвал кусок души и заменил его расписанием обеденных перерывов.

— Нет… — прошипел он в реальности Ада Выбора, и его голос дрогнул. — Это хуже, чем сера. Хуже, чем вечность в котле с праведниками!

Он швырнул бокал об пол. Хрусталь разлетелся на тысячи осколков, каждый из которых показал новую версию: Энки-учитель, Энки-муж, Энки-клоун в цирке, которого дети боятся…

Лораэль, наблюдая, как демон содрогается, прижала ладонь с глазом к груди.

— Он не должен этого видеть, — прошептала она.

— А почему нет? — Фолиант улыбнулся, и его зубы на мгновение стали страницами книги. — Каждый заслуживает знать, кем мог бы стать. Особенно если это унизительно.

Кот, до этого деловито записывавший что-то когтем на столешнице, поднял голову:

— Если бы я пил это вино, я бы увидел себя упитанным домашним любимцем, да?

— Возможно. А может, редактором мемуаров, которые никто не читает.

— Тогда я рад, что предпочитаю ром, — кот фыркнул и потянулся к бутылке, но Саботажник, вынырнув из вентиляции, схватил её первым.

— Взрывной ром! — бес дёрнул чеку, и бутылка взорвалась, осыпав всех брызгами, которые тут же превратились в крошечные зеркальца. В каждом мелькнул альтернативный вариант сцены: где Энки согласился работать в офисе, где Лораэль не потеряла глаз, где Фолиант не был стражем зеркал…

— Прекрати! — Энки ударил кулаком по столу, и трещина побежала по полу, сливаясь с тенями. — Я не хочу знать, что было бы, если бы…

— Но «если бы» — единственная валюта этого Ада, — Фолиант развёл руками. — Вы же не думали, что Судья просто так заставляет грешников выбирать между одинаковыми дверьми? Вся соль — в муке от осознания, что за каждой могло быть что-то лучше. Или хуже. Или точно такое же, но с другим запахом.

Лораэль, тем временем, подошла к окну — единственному, в которое никто не смотрел. Его рама была кривой, стекло — мутным, но, когда она прикоснулась к ручке, та заскрипела, будто давно ждала этого.

— Здесь выход, — сказала она.

— В окно? — Кот приподнял бровь. — Это даже в моих мемуарах будет выглядеть клише.

— Оно ведёт в твоё прошлое, — Лораэль повернулась к Энки. — В момент, когда ты ещё не начал сомневаться.

Демон медленно подошёл, глядя на отражение в стёклах — там он был таким, каким запомнил себя в первый день после изгнания: с обожжёнными плечами, горящими глазами и яростью, которой хватило бы, чтобы спалить пол Ада.

— Надеюсь, там нет моей бывшей! — Кот прыгнул первым, исчезнув в свете, который оказался вовсе не светом, а тьмой, помнящей себя молодой.

Энки глубоко вдохнул — запах серы, пыли и чего-то ещё, чего он не мог назвать, но что напоминало ему дом.

— Если это ловушка, я убью тебя первой, — бросил он Лораэль, но в голосе не было злости, лишь усталость.

— Знаю, — она улыбнулась. — Но ты же не хочешь остаться здесь, правда?

За спиной у них Фолиант рассыпался в смех, который превратился в стаю чёрных птиц, разлетающихся в разные стороны Ада.

— До следующего выбора, дорогие грешники.

И они шагнули в окно — в прошлое, в победу, в момент, где ещё не знали, что Искры Равновесия не существует.

А может, просто в следующий кошмар.

Но это уже был их выбор.

Глава 7. Фолиант растворяется в воздухе

Дверь стояла посреди коридора, как вопросительный знак, вбитый в стену. Она не была ни деревянной, ни железной — скорее, казалась вырезанной из самого воздуха, очерченной дрожащим контуром, будто нарисованной мокрой кистью по мокрому же холсту. Надпись на ней, выведенная не то чернилами, не то тенями, гласила: «Не существует».

— Это тест на веру! — Ангел-Недоучка вспорхнул перед ней, как перепуганный голубь, и его гало съехало набок. — Надо просто шагнуть с уверенностью, и…

Он сделал торжественный жест, но не рассчитал размах крыльев, зацепился за собственную рясу и рухнул вперёд — прямо в дверь. Точнее, сквозь неё. На мгновение его силуэт расплылся, как отражение в воде, тронутой ветром, а затем исчез. На полу осталось лишь его гало, слегка помятое, с торчащим пером.

— Ну хоть не скучно, — процедил Энки, подбирая ангельский головной убор и разглядывая его с видом человека, который уже видел всё и даже больше.

Лораэль прикоснулась к двери ладонью — её пальцы, усыпанные крошечными глазами, слегка дрожали.

— Она… холодная. Но не как лёд. Как пустота.

— Если дверь не существует, — муркнул Кот, усаживаясь на пол и обхватывая хвостом лапы, — то куда мы войдём? В ничто? Или в «не-ничто»? И если она, то появляется, то исчезает, то в какой момент она реальна, а в какой — нет?

Он прищурился, будто пытался разглядеть ответ в воздухе между ними.

— Может, она существует только тогда, когда мы в неё верим? Или, наоборот, перестаёт существовать, как только мы решаем, что она есть?

— Ты слишком много думаешь, — Энки вздохнул и, недолго думая, пнул Кота в сторону двери.

— Эй, я же теоретик! — взвизгнул Кот, но было уже поздно. Его лапы скользнули по полу, хвост взметнулся вверх, как флаг капитуляции, и он провалился в дверь с таким выражением морды, будто его только что лишили пожизненного запаса рыбы.

Наступила тишина.

— И… что теперь? — Лораэль повернулась к Энки, её голос звучал так, будто она уже знала ответ, но боялась его произнести.

— Теперь, — демон провёл рукой по лицу, и на мгновение его ртутные глаза потускнели, — мы идём за ними. Потому что альтернатива — остаться здесь и вечно гадать, существует ли эта чёртова дверь.

Он шагнул вперёд — и мир вокруг словно сжался, вытянулся в нить, а затем снова распрямился, но уже по-другому.

Комната за дверью была одновременно бесконечно большой и тесной, как гроб. Стены — если они вообще были стенами — то ли стояли на месте, то ли медленно вращались, создавая иллюзию движения, хотя ноги твёрдо стояли на полу. Если это был пол. Возможно, потолок. Или всё сразу.

В центре комнаты, скрестив лапы, сидел Кот.

— Ага, значит, ты существуешь, — бросил Энки, оглядываясь. Ангела нигде не было видно.

— Спорный вопрос, — фыркнул Кот. — Я могу быть галлюцинацией. Или ты — моей. Или мы оба — чьей-то ещё.

— Где ангел?

— А кто его знает? Может, он выпал из повествования. Или автор забыл его упомянуть.

Лораэль подошла к стене — если это была стена — и прижала к ней ладонь.

— Здесь… что-то написано.

Энки приблизился. Буквы, выцарапанные или, возможно, выросшие из поверхности, складывались в фразу:

«Вы уверены, что хотите продолжить?»

— О, — Кот поднял ухо. — Это уже интереснее.

— Продолжить что? — Лораэль провела пальцами по буквам, и те зашевелились, как гусеницы.

— Приключение. Историю. Поиск. — Кот встал и потянулся, выгибая спину. — Или, может, сам вопрос — и есть ловушка?

Энки стиснул зубы.

— Хватит философствовать. Мы и так в аду, где каждая дверь ведёт в чью-то больную фантазию.

— Ну, если точнее, — Кот лениво облизнул лапу, — мы в Аду Бесконечного Выбора. Где каждое решение создаёт новую реальность. А значит, этот вопрос — просто ещё одна развилка.

— Тогда я выбираю «продолжить», — резко сказал Энки.

Буквы на стене рассыпались, как муравьи, и сложились в новую фразу:

«Вы уверены?»

— О чёрт, — простонал Кот. — Это же рекурсия.

Лораэль вдруг рассмеялась — тихо, словно боясь разбудить что-то в этом странном месте.

— Может, правильный ответ — не отвечать?

— Или ответить вопросом на вопрос, — муркнул Кот.

Энки закрыл глаза. Где-то в глубине сознания, за всеми слоями сарказма и цинизма, пряталась усталость. Усталость от бесконечных выборов, от дверей, которые вели не туда, от вопросов без ответов.

— Я уверен, — сказал он, — что, если мы сейчас не выберемся отсюда, я лично найду того, кто придумал этот ад, и засуну ему его философию туда, куда не светит даже вечный огонь.

Стена дрогнула. Буквы осыпались. И тогда из темноты за спинами героев раздался знакомый голос:

— Ну наконец-то что-то разумное.

Фолиант стоял в дверном проёме — если это был он. Его плащ колыхался, как будто его обдувал ветер, которого здесь не могло быть, а в глазах мерцали отражения всех семи Адов сразу.

— Вы застряли в петле вопрошания. Классическая ошибка новичков.

— А где ангел? — Лораэль повернулась к нему.

Фолиант улыбнулся — или это только показалось.

— Он выбрал не верить в дверь. Поэтому для него её нет.

— То есть… он всё ещё там? В коридоре?

— Где-то между. — Фолиант махнул рукой, и стены комнаты поплыли, как дым. — Но, если вам так интересно, мы можем его найти.

— А зачем? — Энки скрестил руки на груди.

— Потому что, — Фолиант повернулся и сделал шаг в пустоту, — без глупых вопросов не бывает умных ответов.

И растворился в воздухе, оставив после себя лишь лёгкий запах старых книг и намёк на то, что всё это — лишь начало.

                                              * * *

Комната сжалась вокруг них, как кулак скептика. Стены — если это были стены — не просто говорили, они кричали, и каждый кирпич, каждая трещина в штукатурке вибрировала от голосов, которые звучали одновременно внутри и снаружи сознания:

— Ты сам придумал этот ад! Ты его автор, ты его жертва, ты его тюремщик!

Голоса были разными — одни скрипучие, как несмазанные петли, другие влажные, будто поднимающиеся со дна болота, третьи звонкие, как разбитое стекло. Но все они сливались в один гулкий рефрен, который бился в висках, как пульс безумия.

Лораэль прижала ладони к ушам, но её пальцы, усыпанные глазами, смотрели в темноту, и она чувствовала, как слова просачиваются сквозь кожу.

— Это не так, — прошептала она, но её голос потонул в хоре насмешек.

Кот, напротив, сидел, вытянув хвост, как антенну, и внимательно изучал потолок, который начал медленно капать, словно воск от гигантской свечи.

— Интересно, — муркнул он, — если я скажу, что не верю в потолки, он перестанет таять?

Энки стоял посередине комнаты, сжав кулаки. Его ртутные глаза отражали кричащие стены, и в них плескалось что-то между яростью и усталостью.

— Ладно, — сказал он наконец. — Допустим, я это придумал. Допустим, весь этот ад — моя фантазия. Что тогда?

Гул стих. На мгновение воцарилась тишина, такая густая, что её можно было резать ножом.

Потолок вздохнул — и рухнул вниз.

Но не камнями, не штукатуркой. Он просто… растаял, как сахар в воде, и гравитация перестала существовать. Энки почувствовал, как его ноги отрываются от пола, и он медленно поплыл вверх, словно пузырь в сиропе.

— Поздравляю, — раздался голос Фолианта. Он стоял — или, точнее, парил — в углу комнаты, его плащ колыхался в несуществующем ветру, а глаза светились, как два осколка зеркала, поймавших последний луч света. — Ты только что отменил гравитацию.

— Я ненавижу философские ловушки, — проворчал Энки, пытаясь поймать равновесие в воздухе.

— Это не ловушка, — Фолиант склонил голову. — Это освобождение. Ты признал, что всё вокруг — иллюзия. А значит, можешь её изменить.

Кот, плавающий вверх тормашками, попытался ухватиться за собственную тень.

— Если это иллюзия, то, где моя рыба? Я бы не забыл её придумать.

— Возможно, ты просто плохой выдумщик, — Фолиант улыбнулся, и его улыбка растянулась, как тень от заката.

В этот момент из-под исчезнувшего потолка вывалился Ангел-Недоучка. Он падал — или, скорее, плыл — вниз головой, его крылья беспомощно хлопали, а гало, слетевшее с головы, кружило вокруг него, как спутник.

— Я нашёл выход! — закричал он, хотя было непонятно, куда именно он летел. — Надо просто… э-э… Credo in unum Deum (Верить в единого Бога)!

Он махнул рукой, и в воздухе вспыхнули золотые буквы, которые тут же свернулись в комок и превратились в дождь из перьев.

— Будь ты настоящим ангелом, — чихнул Кот, — у нас бы уже был выход.

Перья кружились в невесомости, цепляясь за одежду, за волосы, за шерсть. Лораэль поймала одно — оно было тёплым, как воспоминание, и пахло ладаном.

— Это… перья из твоих крыльев? — спросила она.

Ангел покраснел.

— Ну… не совсем. Это больше… символические перья.

— То есть ненастоящие, — подытожил Энки.

— Ну, если подумать, что вообще настоящее в этом месте? — Ангел попытался перевернуться, но только закрутился, как осенний лист.

Фолиант наблюдал за этим с выражением человека, который видит, как дети пытаются собрать пазл из песка.

— Вы пытаетесь открыть дверь заклинанием, — сказал он, — но забываете, что в Аду Выбора нет дверей. Есть только решения.

— Тогда какое решение отменит этот дурацкий дождь? — Энки стряхнул с плеча перо, которое тут же прилипло к его рукаву.

— Попробуй не решать, — предложил Кот. — Может, тогда всё само рассосётся.

Фолиант медленно поднял руку, и перья замерли в воздухе, будто время остановилось.

— Или, — прошептал он, — признай, что ты хочешь, чтобы они исчезли.

Энки посмотрел на перья, на Ангела, на кота, который теперь висел в позе йога, и на Лораэль, чьи глаза-ладони смотрели на него с тихим вопросом.

— Ладно, — вздохнул он. — Я хочу, чтобы этот цирк закончился.

Перья исчезли.

Гравитация вернулась.

Все четверо рухнули на пол — который внезапно снова стал полом, а не абстрактной концепцией.

Ангел первым поднялся, поправляя помятое гало.

— Ну… это сработало!

— Только не говори, что это был твой план, — проворчал Энки, потирая спину.

Фолиант стоял у стены, которая теперь была просто стеной — серой, скучной и безголосой.

— Ты начал понимать, — сказал он. — В этом аду нет ловушек. Есть только ты и твой выбор.

— Тогда мой выбор — убраться отсюда как можно быстрее, — Энки поднялся и потянулся к двери, которая теперь была не дверью, а просто тёмным проёмом в стене.

Кот, отряхиваясь, бросил последний взгляд на исчезнувший потолок.

— Жаль. Я уже начал привыкать к невесомости.

— Лети в следующий раз сам, — огрызнулся Энки.

— А я бы с радостью, — вздохнул Ангел, — но у меня, кажется, кончились перья.

Фолиант рассмеялся — звук его смеха был похож на шелест страниц в пустой библиотеке.

— Не волнуйся, — сказал он. — Впереди ещё столько дверей, которые можно не открыть.

И, повернувшись, шагнул в проём, растворившись в нём, как чернила в воде.

                                              * * *

Лораэль стояла перед дверью, которая не была дверью, и её пальцы с крошечными глазами дрожали. Стены комнаты дышали, расширяясь и сжимаясь, как лёгкие спящего гиганта. Воздух пах старыми книгами и чем-то ещё — возможно, страхом, возможно, надеждой. Возможно, просто пылью, скопившейся в углах мироздания.

— Мы что-то упускаем, — прошептала она, и её голос растворился в гуле комнаты.

Кот сидел, свернувшись в клубок, но его глаза — жёлтые, как расплавленное золото — не отрывались от дверной ручки. Она была обычной, железной, слегка потёртой, с царапинами, будто кто-то пытался её отковырять. Самая неприметная вещь в этом месте, где всё кричало о своей важности.

— Энки, — сказал Кот, не поворачивая головы. — Ты видишь то же, что и я?

Энки, чьи ртутные глаза отражали дверь в искажённой перспективе, шагнул вперёд. Его тень — странно живая для демона — потянулась за ним, но не повторяла движений, а словно шла своим путём.

— Это же… — он протянул руку.

— Ключ, — закончила Лораэль. — Он был перед нами всё это время.

Ручка блеснула в его пальцах, холодная и тяжёлая. В тот момент, когда он дёрнул её, раздался визгливый крик:

— Эй, осторожнее там!

Из-за двери вывалился Саботажник — мелкий бес с кожей цвета перегоревшей лампочки. Дверь, теперь уже лишённая ручки, рухнула на него, придавив к полу.

— Лучший выбор — не выбирать! — прохрипел он из-под груды дерева и пыли.

Фолиант, наблюдавший за этим с того места, где тень встречает свет, рассмеялся. Его смех был похож на шелест страниц в пустой библиотеке.

— Поздравляю, — сказал он. — Вы нашли ключ. Теперь вопрос — что вы будете с ним делать?

Комната замерла. Даже воздух перестал двигаться. Внезапно стало ясно — за дверью ничего не было. Ни тьмы, ни света, ни следующего ада. Просто… пустота.

— Это и есть выход? — Лораэль посмотрела на свои ладони, где глаза жмурились от напряжения.

— Это выбор, — поправил её Фолиант. — Останьтесь здесь — и станете «ничем». Частью этого места. Без вопросов, без сомнений, без боли. — Он сделал паузу, и его глаза — один золотой, другой с трещиной — сверкнули. — Или выйдите. Сохраните все свои сомнения, страхи, незавершённые истории. Но помните — за этой дверью вас ждёт только следующая дверь.

Кот подошёл к стене и начал царапать когтем по штукатурке. Буквы складывались в слова: «Выбираю выход. Но это не точно.»

— Ты уверен? — Энки посмотрел на него. — Там может быть что угодно.

— А здесь — точно ничего, — муркнул Кот. — Я предпочитаю «что угодно». Хотя бы потому, что «ничто» — это очень скучная книга. Даже для мемуаров.

Лораэль протянула руку к Энки. Глаза на её ладонях смотрели на демона с тихим вопросом.

— Я должна найти их. Даже если это бессмысленно.

Энки вздохнул. Его тень замерла, будто прислушиваясь.

— Ладно. Но если за этой дверью окажется ещё один ад с философскими головоломками, я кого-нибудь придушу.

Фолиант склонил голову. Его плащ — тёмный, как пропущенные строчки в древних текстах — колыхнулся.

— Тогда идите. Но помните — ключ был в ваших руках всё это время. Возможно, это единственная истина во всём этом хаосе.

Он сделал шаг назад — и начал растворяться, как сон при пробуждении. Сначала исчезли его руки, потом лицо, и наконец — улыбка, которая повисла в воздухе на мгновение дольше всего остального.

Саботажник, выбравшийся из-под обломков двери, фыркнул:

— Ну и представление. А кто теперь будет чинить реальность?

Но никто не ответил ему. Потому что Энки, Лораэль и Кот уже шагнули в дверь — в пустоту, в следующий ад, в новую главу, которая, возможно, была всего лишь продолжением старой.

А комната, оставшаяся позади, медленно сложилась, как страница в книге, и исчезла. Осталось только слово, нацарапанное котом на стене, да лёгкий запах чернил и рома, который ещё долго висел в воздухе, как обещание, что история — их история — ещё не закончена.

Глава 8. Тень, не повторяющая движений

Перекрёсток семи дорог дышал пылью забытых маршрутов. Воздух здесь был густым, как сироп, и каждый шаг оставлял на земле отпечаток, который тут же исчезал, будто его стирала невидимая рука. В центре этого геометрического недоразумения сидел Слепой Проводник, его спина — живая карта с пульсирующими венами-тропинками — прижималась к камню с выбитой цифрой «777».

— Кратчайший путь? — Его голос скрипел, как несмазанные колёса телеги. — У меня есть именно то, что вам нужно.

Энки стоял, скрестив руки, и его ртутные глаза следили за тенью, которая сегодня особенно упрямо отказывалась повторять его движения. Она замерла в странной позе, будто прислушивалась к чему-то за горизонтом.

— «Кратчайший» — это сколько? — спросил демон, пожимая плечом. Тень пожала другое плечо — с опозданием в три секунды.

Проводник провёл костлявым пальцем по собственной спине, где реки чернил образовывали причудливый лабиринт.

— Всего три дня через Ад Сомнений, два — через Ложные Воспоминания, и.… — его палец дрогнул, — небольшой крюк через Долину Вечных Обещаний.

Кот, умывавшийся в тени несуществующего дерева, поднял голову:

— А если напрямик?

— Напрямик? — Проводник закашлялся, и из его рта вылетела крошечная карта, сложенная в самолётик. — Напрямик — это обрыв.

Лораэль подняла бумажный самолётик. На его крыльях было написано: «Вы здесь (нет)».

— Это метафора, — поспешно сказал Проводник, но в этот момент его собственная тень — странно чёткая для слепого — сделала резкое движение, и он споткнулся о ступеньку, которой не существовало.

— Метафорическую ступеньку? — муркнул Кот, наблюдая, как старик падает в пыль. — Интересный стиль передвижения.

Энки поднял карту-самолётик к глазам. Чернила расплывались под его пальцами, перекраивая маршруты. Дорога, которая только что вела к обрыву, теперь петляла в никуда, а надпись «Вы здесь» мигрировала по бумаге, как испуганный таракан.

— Ты вообще знаешь, куда мы идём? — демон бросил взгляд на свою тень, которая сейчас рисовала на песке какие-то знаки.

Проводник поднялся, отряхивая плащ из пожелтевших карт:

— Знаю ли я? О, это сложный вопрос. Видите ли, в последний раз, когда я знал куда-то дорогу, ещё существовала Александрийская библиотека. — Он задумчиво почесал место, где на его спине был изображён «Рай». — Но у меня отличное чувство направления! Вчера, например, я точно определил, что север — там, где пахнет надеждой.

Кот запрыгнул на камень и начал методично точить когти о цифру «7»:

— Предлагаю простой план: идём туда, где меньше всего надписей «Обрыв» и «Тупик».

Лораэль развернула карту на спине Проводника. Глаза на её ладонях щурились, пытаясь разобрать мелкие символы.

— Здесь… есть отметка. Ключ. Но она исчезает, когда я пытаюсь рассмотреть.

— Ах, это не ключ! — Проводник засуетился. — Это просто… родинка! Совершенно случайная родинка в форме ключа, которая иногда путешествует. Ничего особенного.

Энки нахмурился. Его тень вдруг резко встала — хотя сам он не двигался — и указала на одну из дорог. Ту, что была обозначена как «Путь наивных».

— Ты мне не нравишься сегодня, — пробормотал демон своей тени. — Ты слишком самостоятельная для куска темноты.

Проводник, тем временем, разложил перед ними семь камней — по одному на каждую дорогу.

— Выбирайте мудро! Один ведёт к славе, один — к гибели, один — к обеду из трёх блюд… — Он замялся. — Остальные я забыл. Но процесс выбора сам по себе поучителен!

Кот толкнул лапой камень с надписью «Слава». Тот перевернулся, открывая другую надпись: «Шутка. Это гибель».

— О! — оживился Проводник. — Значит, гибель — это слава? Или… слава — это гибель? Или… — Его лицо осветилось догадкой. — Может, это просто ошибка в каталоге?

Лораэль вдруг вскрикнула. Глаза на её ладонях широко раскрылись — на карте Проводника, прямо на изображении обрыва, появилась крошечная фигурка, похожая на неё саму. А рядом — два силуэта, держащихся за руки.

— Это… — её голос дрогнул.

Проводник резко дёрнулся, и карта на его спине сморщилась, скрывая изображение.

— Лучше не смотреть туда, куда ведут карты, — прошептал он. — Они показывают не то, что есть, а то, что могло бы быть. Или не могло. Я, честно говоря, путаю.

Энки вздохнул и повернулся к дороге, которую указала его тень. Где-то вдали мерцал огонёк — то ли маяк, то ли горящая душа.

— Ладно. Идём. — Он сделал шаг, но его тень осталась на месте, всё ещё разглядывая карту. — Эй, ты идёшь или нет?

Тень медленно подняла голову — хотя у неё не должно было быть головы — и вдруг резко указала на Проводника. Старик замер. Его пустые глазницы вдруг наполнились чернилами, которые вытекли на щёки, как слёзы.

— О.… — он прошептал. — Кажется, я вспомнил, куда ведёт эта дорога.

Кот перестал точить когти. Даже его хвост замер в неестественной позе.

— Ну? Куда?

Проводник улыбнулся — и в этот момент карта на его спине начала рассыпаться, как песочные часы.

— В начало, — сказал он. — Всегда в начало.

И первая дорога, та, что называлась «Путь наивных», вдруг разверзлась перед ними, превращаясь в огромную дверь. На ней мерцала надпись: «Ад Зеркальных Кратеров. Версия 2.0».

Тень Энки наконец двинулась за ними — но шла она не позади, а впереди, как будто именно она вела их всех в эту новую старую бездну.

                                              * * *

Фолиант материализовался из ничего, как всегда — без предупреждения, без вспышки света, просто внезапно оказавшись здесь, будто всегда был частью пейзажа. Его плащ шелестел страницами несуществующей книги, а глаза — один золотой, другой с вертикальным зрачком — смотрели в разные стороны, словно пытались охватить сразу все возможные реальности.

— Заблудились? — спросил он, и его голос звучал так, будто доносился из глубины очень старого колодца.

— Мы на перекрёстке семи дорог, где каждая ведёт в никуда, — ответил Энки, потирая переносицу. — Что ты думаешь, как мы себя чувствуем?

Фолиант улыбнулся той улыбкой, что бывает у людей, знающих ответ на вопрос, который ещё не задали. Затем он поднял руки, и его тело начало меняться — плащ свернулся в цилиндр, руки срослись в стрелку, лицо расплющилось в круг циферблата. Через мгновение перед ними висел компас, но стрелка его не успокаивалась, вращаясь во всех направлениях сразу, будто не могла выбрать между сотней одинаково привлекательных северов.

— О, — муркнул Кот, наблюдая за этим метафизическим вертолётом. — Компас для тех, кто хочет заблудиться системно.

Он ловко подпрыгнул и повесил на Фолианта-компас табличку, выцарапанную на куске коры: «Врать — так масштабно!»

Стрелка на мгновение замерла, указав сразу на все дороги разом, затем Фолиант снова принял свою обычную форму, отряхиваясь от несуществующей пыли.

— Север — везде, — сказал он. — Или нигде. В зависимости от того, какую книгу вы читали перед сном.

Лораэль протянула руку, и глаза на её ладонях внимательно изучили бывший компас.

— Значит, нет правильного пути?

— Нет неправильных, — поправил её Фолиант. — Есть только пути, о которых вы потом пожалеете меньше.

В этот момент тень Энки — та самая, что весь день вела себя странно независимо — вдруг отделилась от земли и встала перед демоном. Она была плотнее, чем положено теням, почти осязаемой, и от неё пахло старыми страхами и пылью заброшенных чердаков.

— Если пойдёшь направо, — прошептала Тень голосом, похожим на скрип несмазанных дверей, — будешь вечно один.

Энки нахмурился. Его ртутные глаза сузились.

— Это угроза или обещание?

Тень покачала головой — движения были слишком плавными, слишком человеческими.

— Это просто то, что будет. Как восход солнца. Как твой страх перед зеркалами.

Кот, наблюдавший за этой сценой, вдруг встал на задние лапы и потянулся к Тени, словно пытаясь понять её текстуру.

— Интересно, — пробормотал он, — если ты настоящая тень, то где твоя тень?

Тень Энки повернулась к нему, и на мгновение всем показалось, что она улыбается — хотя у теней не должно быть лиц, не говоря уже о мимике.

— Я уже тень, — ответила она. — Моя тень — это свет. Но его здесь нет.

Энки сжал кулаки. Его собственные пальцы дрожали — не от страха, а от того странного чувства, когда понимаешь, что часть тебя живёт своей жизнью.

— Ладно, — резко сказал он. — Тогда я выбираю налево.

И, не глядя на Тень, демон шагнул по указанной дороге. Лораэль и Кот переглянулись и последовали за ним. Фолиант остался стоять на перекрёстке, его фигура медленно растворялась в воздухе, как сон после пробуждения.

Дорога, которая сначала казалась широкой и ухоженной, через несколько шагов сузилась до тропинки, затем до козьей тропы, а потом и вовсе исчезла, оставив их перед глухой каменной стеной. В стене было зеркало — старое, с потрескавшейся амальгамой, в раме из потемневшего дерева.

— Тупик, — констатировал Кот. — Буквально.

Лораэль осторожно приблизилась к зеркалу. Её отражение было нечётким, размытым, будто смотрело на неё сквозь толщу воды.

— Где… где все? — прошептала она.

Потому что в зеркале они были одни. Трое отражений — Лораэль, Кот и Энки — стояли в пустом каменном мешке, без тропы позади, без дороги впереди. И самое странное — тени у этих отражений вели себя правильно, послушно повторяя каждое движение.

Энки подошёл вплотную к зеркалу, его дыхание запотело на холодной поверхности.

— Где ты? — спросил он свою Тень — ту, настоящую, непослушную.

Зеркало молчало. Затем, очень медленно, на его поверхности проступили слова, будто кто-то писал изнутри пальцем по инею:

«Ты сделал выбор. Теперь живи с ним.»

Кот фыркнул и начал точить когти о раму.

— Ну что, гений тактики, — обратился он к Энки, — теперь у нас есть зеркало, тупик и философская загадка. Может, хватит уже слушать всякие тени?

Энки не ответил. Он смотрел в зеркало, где его отражение смотрело назад, и оба — и реальный демон, и зеркальный — думали об одном и том же. О том, что иногда самый страшный тупик — это когда ты остаёшься наедине с собой. И даже тень отказывается тебя сопровождать.

А где-то далеко, на перекрёстке семи дорог, Фолиант, уже почти полностью растворившийся в воздухе, шептал что-то, что могло быть стихом, могло быть пророчеством, а могло быть просто ветром, играющим в сухих листьях:

«Каждый путь ведёт к себе. Просто некоторые — длиннее.»

                                              * * *

Стена перед ними дышала трещинами, будто старая штукатурка на грани рассыпания, но упрямо держалась, как пьяный стражник у закрытого кабака. Саботажник, мелкий бес с вечно горящими фитильками в глазах, крутил в пальцах нечто, напоминающее то ли гранату, то ли испорченное яблоко.

— Ну что, демон, — он подбросил шарик и поймал его за хвост, — ставишь на разрушение? Гарантирую — трещина будет такой красивой, что сам Фолиант заплачет от умиления.

Энки, демон с ртутными глазами, устало потер переносицу. Его тень, в последние минуты упорно игнорировавшая его движения, замерла в стороне, будто репетируя собственный уход.

— Если ты снова взорвёшь не ту стену, я лично вырву тебе фитиль и засуну его туда, откуда ты его достал.

— О, угрозы! — Саботажник закатил глаза. — Я так люблю, когда ты злишься. Это значит, что я на верном пути.

Он швырнул шарик в стену.

Взрыв был не столько громким, сколько… неуместным. Будто кто-то хлопнул дверью во время похорон. Стена осыпалась, открыв проход, за которым висел криво прибитый знак:

«Извините, ад временно закрыт на технические работы. Ожидайте апокалипсиса в порядке живой очереди».

Кот-Хроникёр, чёрный, как ночь перед исповедью, прищурился.

— Знаешь, что самое обидное? Что это даже не худший знак, который я видел.

Лораэль, девочка с зеркалами вместо ладоней, потянулась к табличке, но её отражение в осколках стекла на полу схватило её за запястье раньше.

— Не надо, — прошептало отражение. — Там ничего нет.

— Ты же я, — Лораэль нахмурилась. — Разве ты не должна хотеть того же, чего и я?

— Я хочу, чтобы ты выжила. А это не всегда одно и то же.

Энки фыркнул, разглядывая проход.

— Технические работы… Интересно, они там меняют лампочки или переписывают законы мироздания?

— Да лампочки, — проворчал Кот, вылизывая лапу. — Вечность горит, вечность не горит… Какая разница?

Саботажник, тем временем, уже сунул голову в проём и тут же дёрнулся назад.

— Ой.

— Что «ой»? — Энки насторожился.

— Там… э.… пусто.

— Пусто?

— Ну, знаешь, как в тех снах, где ты понимаешь, что забыл надеть штаны, но вместо штанов у тебя вообще ничего нет? Вот это «пусто».

Лораэль сжала кулаки, и стекло на её ладонях звонко треснуло.

— Тогда нам остаётся только одно.

— Сжечь всё к чёрту и начать сначала? — предположил Кот.

— Нет.

Она закрыла глаза.

— Идти вслепую.

Воздух вокруг них дрогнул, будто страница в чьей-то книге, которую только что перевернули. Стены, ещё секунду назад казавшиеся нерушимыми, начали таять, как сахар в воде.

— Подожди, — Энки протянул руку, но Кот перебил его:

— А знаешь, что самое смешное? Если бы мы с самого начала закрыли глаза, возможно, нам не пришлось бы проходить через семь кругов этого цирка.

— Тогда это был бы не ад, а медитация, — проворчал Энки, но всё же прикрыл веки.

Тьма за ними была не просто отсутствием света — она была живой. Она обволакивала, шептала, напоминала о каждой ошибке, каждом неверном шаге.

— Главное — не открывать глаза, — пробормотал Кот, семеня за Лораэль. — А то окажется, что мы всё ещё тут.

— А если мы никогда не открываем глаза? — спросила Лораэль, и её голос дрогнул. — Что тогда?

— Тогда, — раздался голос Фолианта, которого никто не видел, но все чувствовали, — это и будет настоящий ад.

Их шаги эхом разносились в пустоте, будто капли дождя по крыше заброшенного дома. Где-то впереди, за гранью зрения, что-то ждало.

Возможно, выход.

Возможно, просто новая дверь.

А может, и вовсе — зеркало.

Глава 9. Стихи, написанные нерешительностью

Зал эха был похож на глотку огромного существа, которое давно забыло, как дышать. Стены, покрытые шрамами от забытых слов, втягивали в себя каждый звук, будто губка впитывает воду. Даже шаги здесь умирали, не успев родиться — их тут же проглатывала ненасытная тишина.

Энки попытался крикнуть, но из его горла вырвалось только глухое мычание, словно у быка, которому наступили на копыто. Его голос повис в воздухе на долю секунды, а затем исчез, словно его и не было.

— Молчание — золото, — написал Кот-Хроникёр когтем на стене, оставляя за собой царапины, похожие на стихи сумасшедшего. — Но здесь оно вор.

Тень Одиночества, существо без лица, но с руками, слишком длинными для своего тела, скользила вдоль стен, собирая украденные слова. Она ловила их, как бабочек, и засовывала в невидимый мешок за спиной. Иногда из мешка доносился шёпот — обрывки фраз, которые уже никогда не будут произнесены вслух.

Лораэль попыталась что-то сказать, но её губы лишь беззвучно шевельнулись. Она сжала кулаки, и стекло на её ладонях треснуло, но даже этот звук тут же растворился в ненасытной тишине.

Ангел-Недоучка, вечно путающий заклинания, отчаянно замахал руками, пытаясь объясниться жестами. Он показал на себя, затем раскинул руки, изображая крылья, и наконец упал на колени, прижав ладони к груди.

— Ты предлагаешь сдаться? — написал Кот, прищурившись.

Ангел кивнул, но тут же замотал головой, будто сам не был уверен в своём решении.

Энки посмотрел на него с таким выражением, будто ангел только что предложил ему добровольно прыгнуть в кипящее масло. Он сжал кулак и показал его Тени Одиночества, которая уже подбиралась к ним, вытягивая свои длинные, костлявые пальцы.

Тень замерла.

Потом отступила.

— Вот видишь, — написал Кот, — даже ужас вечности понимает язык угроз.

Но Тень не ушла. Она просто отпрянула, как паук, почувствовавший вибрацию паутины, и теперь ждала, наблюдая. В её пустых глазницах мерцало что-то похожее на любопытство — или, может быть, голод.

Лораэль схватила кусок разбитого зеркала с пола и быстро нацарапала на нём:

«Как нам выбраться?»

Кот посмотрел на надпись, потом на Тень, потом на Энки, который всё ещё сжимал кулаки, будто готов был драться с самой пустотой.

— Очень просто, — написал он. — Перестаньте бояться молчания.

— Легко тебе говорить, — хотел бы сказать Энки, но его слова снова застряли где-то в горле, не в силах прорваться наружу.

Ангел-Недоучка, тем временем, достал из кармана нечто, напоминающее свёрнутый в трубочку лист бумаги. Он развернул его — это была карта, но вместо дорог на ней были начертаны строки стихов.

«Там, где кончаются слова,

начинается то, что нельзя назвать.

Но если ты всё же попробуешь,

оно украдёт и это тоже.»

Кот фыркнул.

— Поэзия. Последнее прибежище тех, кому нечего сказать.

Но Лораэль вдруг потянулась к карте и тронула строки пальцами. Стекло на её ладонях отразило буквы, и они ожили, зашевелились, будто пытаясь сложиться во что-то новое.

Тень Одиночества зашевелилась.

Она сделала шаг вперёд.

Потом ещё один.

Энки вскинул кулак снова, но на этот раз Тень не отступила. Она лишь наклонила голову, будто изучая его.

И тогда Кот вздохнул, поднял лапу и написал на стене одно-единственное слово:

«Рыба».

Ничего не произошло.

Ну, почти ничего.

Тень на миг замерла, словно пытаясь понять, что это значит.

А потом — очень тихо — зал эха рассмеялся.

Это был не звук.

Это было отсутствие звука, которое вдруг стало чем-то большим.

И в этот момент они все поняли, что молчание — это не просто пустота.

Это дверь.

И она только что приоткрылась.

                                              * * *

Воздух в зале эха дрогнул, как экран старого кинопроектора перед началом сеанса. Фолиант, до этого момента остававшийся тенью среди теней, вдруг растекся по стене, превратившись в мерцающее чёрно-белое изображение. На плёнке времени он выглядел одновременно древним и вневременным — высокий мужчина в выцветшем плаще, чьи черты казались то резкими, то размытыми, будто сама реальность не могла решить, как его изобразить.

Он ронял табличку с надписью, которая менялась с каждым кадром: «Ад временно закрыт» — «Вход воспрещён» — «Даже Бога нет в этом глухом углу». Буквы осыпались, как мёртвые мухи, прежде чем можно было их дочитать до конца.

— Немое кино, — написал Кот когтем на пыльном полу. — Как и всё в этом месте. Только без драмы и с ещё худшим сценарием.

Энки попытался что-то сказать, но его слова снова застряли где-то между гортанью и губами. Он злобно топнул ногой, и это движение отразилось в плёнке Фолианта — демон на экране тоже топнул, но с опозданием в три кадра, создавая жутковатый эффект дежавю.

Лораэль протянула руку к мерцающему изображению. Её пальцы, покрытые осколками зеркал, отражали кадры ещё до того, как они появлялись — словно показывали альтернативную версию фильма, где Фолиант не ронял табличку, а ловил её с невозмутимым видом.

Ангел-Недоучка вдруг оживился. Он судорожно закопался в своих карманах и вытащил что-то, напоминающее старую киноленту. Когда он попытался вставить её в несуществующий проектор, плёнка рассыпалась у него в руках, превратившись в змейку чёрных букв, которые тут же уползли в щели между плитами пола.

— Прекрасная аллегория творческого процесса, — написал Кот, наблюдая за их исчезновением. — Особенно для тех, чьи идеи постоянно ускользают.

Тень Одиночества между тем не теряла времени. Она методично собирала потерянные слова, складывая их в невидимый мешок, который с каждым новым «трофеем» становился всё тяжелее. Иногда из мешка доносились обрывки фраз: «…любил…» «…прости…» «…почему…» — но они тут же растворялись в тишине.

Кот внезапно встал на задние лапы, с драматическим видом снял свой ошейник с колокольчиком (который, конечно же, не звенел) и повязал его как повязку на один глаз.

— Что ты делаешь? — жестами спросил Энки.

— Становлюсь пиратом, — написал Кот. — Если мы в мире украденных слов, значит, я буду тем, кто их возвращает. Или ворует. В зависимости от обстоятельств.

С грацией, достойной настоящего морского разбойника (если не принимать во внимание слегка отросший живот), он подкрался к Тени Одиночества и быстрым движением выхватил из её мешка первое попавшееся слово. Оно светилось у него в лапе, как светлячок в кулаке ребёнка.

— «Рыба», — торжественно объявил Кот, разглядывая добычу. — Классика. Вечная ценность. Не обесценивается даже в аду.

Он бережно опустил слово в пустую банку из-под варенья, на которой Лораэль тут же нацарапала «На чёрный день». Банка замигала мягким светом, будто в ней действительно оказалось что-то драгоценное.

Тень Одиночества развернулась к ним с такой скоростью, что воздух зашипел, как плёнка в перегретом проекторе. Её пустые глазницы сузились, а пальцы вытянулись, готовые забрать своё. Но Кот уже прятал банку за спиной, принимая боевую стойку.

— Попробуй только, — написал он одной лапой, в то время как другой продолжал крепко держать банку. — Я не просто так читал «Моби Дика». Между прочим, там был эпизод…

Его «речь» прервало неожиданное событие — Фолиант на экране вдруг вышел за рамки кадра. Один момент он был двумерным изображением, а в следующий — стоял среди них, пахнущий пылью старых кинозалов и чем-то ещё, что не имело названия в человеческих языках.

— Вы играете с вещами, которые не понимаете, — сказал он, и его голос звучал так, будто доносился через несколько слоёв марли. — Слова здесь не просто исчезают. Их забирают. И за каждым стоит цена.

Энки, наконец прорвав блокаду молчания, хрипло выдавил:

— Какую?

Фолиант повернулся к нему, и в его глазах мелькнули кадры, которых не было в фильме — Вавилон в огне, Александрийская библиотека, погребённая под пеплом, Берлин, где книги горели ярче домов.

— То, без чего нельзя жить, — ответил он. — Память. Надежду. Возможность быть услышанным.

Зал эха содрогнулся, будто от удара грома, которого никто не услышал. Где-то вдалеке, за границами восприятия, что-то огромное и древнее шевельнулось, потревоженное их попытками вернуть то, что было потеряно.

А банка с единственным словом «рыба» продолжала тихо светиться, как маяк в мире, где все огни давно погасли.

                                              * * *

Лораэль шла вдоль стены, её пальцы скользили по шершавой поверхности, оставляя кровавые следы от осколков зеркал, вросших в кожу. Внезапно её нога наткнулась на что-то, что звонко покатилось по каменному полу. Она наклонилась и подняла пустой футляр от скрипки, покрытый вековой пылью. Внутри, среди бархатных складок, лежал ключ — старый, покрытый патиной времени, с причудливым узором на бородке, напоминающим нотный знак.

Когда её пальцы сомкнулись вокруг холодного металла, воздух дрогнул. Сначала тихо, почти неслышно, потом сильнее — как струна перед самым мощным аккордом. И тогда раздался звук. Не скрипка, не голос, а что-то среднее между ними — смех Фолианта, разорвавший тишину, как нож пергамент.

— Какая прелестная ирония, — донёсся его голос, будто из всех углов комнаты одновременно. — Ключ от тишины нашли в инструменте, который больше не может играть.

Кот, до этого момента сосредоточенно охранявший свою банку с единственным словом «рыба», поднял голову. Его зрачки сузились в вертикальные щели.

— Если это шутка, то она настолько же стара, как и твой плащ. Хотя… — Он оглядел футляр. — В пустом футляре от скрипки действительно могла быть только тишина. Или ключ от неё. В зависимости от точки зрения.

Энки стоял неподвижно, его ртутные глаза отражали Тень Одиночества, которая теперь металась по залу, словно испуганная птица в клетке. Его пальцы сжимались и разжимались — демон явно что-то обдумывал, взвешивал, решал. В его горле клубились слова, которые не могли вырваться наружу, пока Тень владела ими.

Лораэль протянула ему ключ, но он покачал головой. Вместо этого он шагнул вперёд, прямо к мечущейся Тени, и его рука молнией вонзилась в её неосязаемое тело. Казалось, пальцы должны были пройти сквозь дым и тень, но вместо этого они наткнулись на что-то твёрдое. Энки стиснул зубы и рванул на себя.

Тень взвыла — звук, который никто не слышал, но все почувствовали в костях. В кулаке Энки замерцало слово, маленькое и дрожащее, как пойманная бабочка: «Нет».

Оно было простым, коротким, даже грубым. Но в этом зале, где все слова были украдены, оно звенело, как колокол набата.

Энки вдохнул полной грудью — первым настоящим вдохом за всё время в этом месте — и крикнул:

— НЕТ!

Звуковая волна ударила по стенам, заставив трескаться камень. Футляр от скрипки рассыпался в пыль. Банка Кота разбилась, выпуская на свободу слово «рыба», которое тут же слилось с эхом. Тень Одиночества сжалась, как бумага в огне, и исчезла, а на её месте остались только слова — сотни, тысячи слов, вырвавшихся на свободу. Они кружили в воздухе, сталкивались, образовывали странные сочетания: «вечность и рыба», «ад и скрипка», «нет и да».

Стена перед ними рухнула, открывая проход в мерцающее пространство, где всё отражалось, искажалось и снова возвращалось к первоначальному виду.

— Ад Зеркал, — прошептала Лораэль, и её голос, такой тихий после долгого молчания, прозвучал оглушительно громко.

Фолиант, наблюдавший за этим представлением с видом критика в театре, медленно захлопал.

— Браво. Особенно кульминация. Хотя, — он наклонил голову, — мне кажется, или слово «рыба» теперь рифмуется с «судьба»?

Кот, подбирая осколки своей банки, фыркнул:

— Всё рифмуется, если достаточно долго мучиться. Главное — не дать этим рифмам украсть. Особенно когда они такие вкусные.

Энки стоял на краю обрыва, глядя в зеркальную бездну. В его руке всё ещё держалось слово «нет», но теперь оно светилось мягче, как уголь, который начинает остывать.

— И что теперь? — спросил он, поворачиваясь к Фолианту. — Мы просто прыгаем?

— О, нет, — улыбнулся Фолиант. — Вы падаете. А вот будет ли это прыжком или падением — зависит исключительно от того, как вы это назовёте. И кто назовёт последним.

И с этими словами он шагнул вперёд — не в пропасть, а в собственное отражение, оставив их стоять перед выбором: последовать за ним или остаться в руинах зала, где наконец-то зазвучали слова.

Лораэль первой сделала шаг. Потом Кот, всё ещё ворча что-то о потерянной рыбе. Энки задержался на мгновение, сжав в кулаке слово «нет», как талисман. Потом и он шагнул вперёд — не прыжком, не падением, а просто шагом, который, как и всё в этом месте, мог быть и тем, и другим.

А зал эха, оставшись позади, начал медленно заполняться словами. Они складывались в стихи, в признания, в проклятия — в историю, которая, возможно, когда-нибудь будет рассказана. Или украдена снова.

Глава 10. Побег через трещину выбора

Зал суда Ада Бесконечного Выбора напоминал библиотеку, где все книги были переплетены в кожу тех, кто так и не смог решиться. Воздух пах чернилами и потом сомнений, а стены были испещрены царапинами — следами тысяч ногтей, пытавшихся найти выход там, где его не было.

Судья восседал за столом, сложенным из старых бюллетеней для голосования, его лицо — шахматная доска, где фигуры двигались сами по себе, бесконечно переигрывая партию. Весы перед ним покачивались, демонстрируя цифру: 100% вины.

— Вы виновны в нерешительности! — провозгласил он, и его голос звучал как скрип пера по пергаменту. — Приговор — вечное колебание между «да» и «нет», между «идти» и «остаться».

Энки стоял, скрестив руки, его ртутные глаза отражали сразу все возможные исходы этого суда.

— А если я откажусь выбирать?

— Тогда выбор сделают за вас, — ответил Судья, и фигуры на его лице замерли в позиции мата.

Кот-Хроникёр, до этого момента лениво наблюдавший за процессом, вдруг поднял голову. Его зрачки сузились, улавливая что-то, что остальные не видели.

— Интересно, — муркнул он, — а что будет, если нарушить баланс этих весов?

— Они не ломаются, — усмехнулся Судья.

— Всё ломается, — возразил Кот и, не спеша, положил на чашу весов свою «рыбу вечности» — ту самую, что когда-то проиграл Саботажнику.

На мгновение воцарилась тишина.

Потом раздался треск.

Сначала едва слышный, как ломающаяся ветка, потом громче — будто рвались цепи, державшие само мироздание. Весы наклонились, застыли на секунду в неестественном положении и рухнули, разлетаясь на тысячи фрагментов. Цифра 100% рассыпалась, как песочный замок.

— Нечестно! — закричал Судья, и его голос наконец потерял официальную монотонность. — Это не по правилам!

— А где написано, что нельзя? — Кот огляделся. — Ах да, вы же сами вырываете страницы с неудобными пунктами.

В этот момент из-под потолка с грохотом обрушился Саботажник, верхом на чудовищной пачке документов с печатью «Архив. Окончательные решения. Не подлежит пересмотру».

— Эй, команда! — завопил он, сжимая в руках что-то, напоминающее гранату с нарисованной улыбкой. — Кто хочет увидеть, как горит бюрократия?

Он дернул чеку — или то, что считал чекой — и швырнул «бомбу» прямо в середину архива.

Взрыв был ослепительно белым и абсолютно беззвучным. Бумаги не сгорели — они ожили. Тысячи приговоров, постановлений, справок и форм в три экземпляра взметнулись в воздух, кружась, как стая испуганных птиц, и превратились в бумажных журавликов. Их крылья шелестели забытыми словами: «виновен», «невиновен», «возможно», «на усмотрение».

Один журавль, сложенный из документа с печатью «Окончательное решение», плавно спланировал и уселся на голову Энки. На его крыле было написано: «Ты свободен. Наверное.»

— Вот это я понимаю — искусство, — проворчал Кот, пытаясь поймать другого журавля. — Особенно мне нравится этот нюанс — «наверное». Как будто даже взрыв не может дать стопроцентной гарантии.

Саботажник, тем временем, кувыркался в водовороте бумажных птиц, смеясь так, будто это был лучший день в его бесовской жизни.

— Видали?! Я же говорил — идеальный хаос! Ни одного правильного решения на километр!

Судья в ужасе наблюдал за разрушением своего царства. Его шахматное лицо теперь напоминало доску после ядерного взрыва — фигуры лежали на боку, пешки плакали, а король безнадёжно пытался спрятаться за ферзя.

— Вы… вы уничтожили систему!

— Нет, — Энки стряхнул журавля с головы и поднял обломок весов. — Мы просто показали, что она была ненастоящей.

Лораэль, до этого молча стоявшая в стороне, вдруг протянула руку. Бумажный журавль с надписью «Родители Лораэль. Дело закрыто» сел ей на ладонь, дрогнул и рассыпался в пыль.

— Значит… — её голос дрогнул, — даже здесь нет ответов?

Кот подошёл и потёрся о её ногу, оставляя на ботинке следы от пыли архивов.

— Ответы есть. Просто они редко бывают такими, какими мы их ждём.

А в это время на стене зала появилась трещина. Сначала тонкая, как волосок, она быстро росла, ветвилась, создавая узор, напоминающий дерево решений. Или карту. Или что-то ещё, что каждый видел по-своему.

Саботажник свистнул:

— Ну что, бежим, пока система не перезагрузилась?

Энки посмотрел на трещину, потом на Кота, на Лораэль, на Саботажника, на руины архива и, наконец, на обломки весов у своих ног.

— Да, — сказал он.

И в этот момент все бумажные журавли разом взлетели, закрывая их от взора Судии, который всё ещё кричал что-то о правилах, нарушениях и том, что так никто никогда не делал.

Но его уже никто не слушал.

                                              * * *

Судья поднял голову, и его лицо, собранное из тысяч одинаковых решений, дрогнуло, будто пергамент, на котором слишком долго писали одно и то же слово. Его пальцы, похожие на пересохшие чернильные перья, постукивали по столу, выбивая ритм вечного сомнения.

— Обвиняемые признаны виновными в нерешительности, — произнёс он, и голос его рассыпался на десяток эхо, повторяющих приговор с разной интонацией: «Виновны… виновны… а если нет?..

Фолиант, до этого молча наблюдавший из угла зала в облике чёрного кота с глазами, как треснутые изумруды, вдруг вытянулся в тень, а затем встал на две ноги, приняв форму высокого мужчины в плаще, сшитом из страниц ненаписанных книг. Он поправил несуществующий галстук и шагнул вперёд, оставляя на полу отпечатки цифр — 7, 77, 777, — которые тут же исчезали, словно их стирала невидимая рука.

— Уважаемый суд, — начал он, и его голос звучал так, будто доносился из всех уголков зала одновременно, — мои клиенты — идиоты. Это факт. Но даже у идиотов есть право на ошибку. В конце концов, разве не ошибки делают нас… интересными?

Судья наклонился вперёд, и его веки, тяжёлые, как свинцовые печати, медленно приподнялись.

— Интерес — не оправдание.

— А скука? — Фолиант улыбнулся, и в уголках его рта заплясали тени. — Вечное сомнение — это ведь тоже наказание. Вы приговариваете их к тому, что уже есть. Разве это справедливо?

Зал замер. Даже грешники, вечно перешёптывающиеся в клетках, замолчали. Один из них, мужчина с лицом, изъеденным вопросами, ухватился за прутья и прошептал:

— Он прав… А если нет?

Судья закрыл глаза, и на его лбу проступила трещина, тонкая, как лезвие.

— Наказание изменено. Вечно выбирать… но без права на результат.

Кот-Хроникёр, до этого сидевший на плече Энки и методично записывающий всё происходящее когтем в воздухе, вдруг фыркнул:

— Великолепно. Теперь мы будем вечно топтаться на месте, как пьяный философ перед таверной.

Энки, демон с ртутными глазами, скрипнул зубами. Его тень, обычно послушная, дёргалась у ног, будто пыталась убежать.

— Нам нужен выход, — прошипел он. — Не играй в слова, Фолиант.

Тот повернулся к нему, и в его зрачках мелькнуло что-то древнее — может, Вавилон, может, Александрия, а может, просто отражение чьей-то забытой тоски.

— Выход? Он уже здесь.

Он махнул рукой, и в конце зала появилась дверь. Обычная, если не считать двух ручек и надписи, выцарапанной над косяком: «Только для тех, кто не боится».

Лораэль, девочка с зеркалами вместо ладоней, сжала кулаки. Осколки в её глазах дрожали.

— Это ловушка.

— Всё — ловушка, — муркнул Кот. — Даже этот диалог. Особенно этот диалог.

Энки шагнул вперёд. Его пальцы сжались вокруг обеих ручек — одна была холодной, как лёд, другая обжигала, как уголёк.

— Выбор без выбора, — проворчал он. — Как мило.

Он дёрнул на себя — и дверь исчезла. На её месте зияла трещина, узкая, как лезвие, и глубокая, как последний вопрос перед сном.

Из неё потянулся ветер. Он пахнул чем-то старым — то ли пылью закрытых книг, то ли пеплом сожжённых решений.

— Ну что, — Кот прыгнул на край трещины и заглянул вниз. — Кто первый? Я записываю.

Лораэль протянула руку, и зеркальные осколки в её ладони отразили тьму — но не пустую, а густую, как чернила, в которых плавали обрывки чужих воспоминаний.

— Там… там нет дна.

— Отлично, — Энки оскалился. — Значит, падать будем вечно.

Фолиант рассмеялся — звук рассыпался, как стеклянные бусы.

— Разве не в этом суть?

И тогда они прыгнули — в трещину, в неизвестность, в следующий акт бесконечной пьесы под названием «Адский тур на троих».

А Судья, оставшийся в зале, медленно стёр со лба трещину и начал слушать следующее дело.

Выбор, как всегда, был бесконечным.

                                              * * *

Трещина зияла перед ними, как расколотая страница мироздания, из которой сочился ветер, пахнущий старыми книгами и несбывшимися обещаниями. Лораэль стояла на краю, её пальцы сжимали край платья, а в глазах, отражавших осколки миров, дрожал страх — не перед падением, а перед тем, что она могла увидеть там, внизу.

Судья, неподвижный, как монумент собственных решений, протянул ей зеркало. Оно было маленьким, потёртым по краям, будто его долго носили в кармане, доставая лишь в минуты слабости.

— Возьми, — сказал он, и голос его звучал так, будто доносился не из уст, а из глубины самого зеркала. — Чтобы видеть, кем ты могла бы стать.

Лораэль взяла его дрожащими руками. В отражении, замутнённом, как вода в заброшенном колодце, она увидела себя — но не одну. Рядом стояли двое: мужчина с её глазами и женщина с её улыбкой. Они смотрели на неё, и в их взгляде не было ни осуждения, ни боли — только тихая грусть, как у тех, кто давно простил, но не может забыть.

— Мама… Папа… — прошептала она, и в этот момент зеркало стало тяжёлым, будто впитало в себя все её невыплаканные слёзы.

Кот-Хроникёр, сидевший у неё на плече, наклонился и одним когтем ткнул в стекло.

— Осторожно, девочка. Зеркала врут громче всех — они показывают только то, что ты хочешь видеть.

— А если я хочу видеть правду?

— Тогда тебе не нужны зеркала, — муркнул он. — Тебе нужен дневник. Или хороший психолог.

Энки, стоявший рядом, сжал кулаки. Его тень, обычно послушная, вдруг оторвалась от пола и застыла перед зеркалом, разглядывая собственное отражение — демона в белых одеждах, кормящего голубей.

— Чёрт возьми, — прошипел он. — Даже здесь меня пытаются сделать святым.

Фолиант, наблюдавший за этим в облике кота, вдруг рассмеялся — звук был похож на треск ломающегося стекла.

— Может, ты и правда мог бы им стать?

— Перестань, — Энки оскалился. — Я предпочитаю быть плохим. Это честнее.

Лораэль не отрывала взгляда от зеркала. Её родители в отражении что-то говорили, но слов не было слышно — только тихий шёпот, как шелест страниц в пустой библиотеке. Она хотела закричать, спросить их, почему они ушли, почему оставили её одну в этом лабиринте отражений, но губы не слушались.

— Пора, — резко сказал Энки и схватил её за руку. — Если мы останемся здесь, он передумает и заставит нас выбирать снова.

Кот спрыгнул с её плеча и, грациозно приземлившись на край трещины, заглянул вниз.

— Глубина неизвестна, время падения не определено, страховки нет. — Он обернулся к ним. — Идеальные условия для прыжка.

— Ты с ума сошёл? — Лораэль наконец оторвала взгляд от зеркала.

— Нет, просто я уже пережил семьдесят глав ада. Что ещё может меня удивить?

Энки вздохнул и шагнул вперёд.

— Если мы разобьёмся, я тебя придушу.

— Запишите, — Кот провёл когтем по воздуху, оставляя светящийся след. — «Демон угрожал бессмертному коту. Оптимизм сохранял».

Лораэль задержала взгляд на зеркале в последний раз. Её родители махали ей, словно провожая в дорогу. Она сжала его в ладони — и прыгнула.

Тьма поглотила их сразу, как чернила, пролитые на чистый лист. Воздух свистел в ушах, но падения не было — скорее, ощущение бесконечного полёта сквозь слои реальности, где время то ускорялось, то останавливалось вовсе.

— Где моя страховка?! — донёсся голос Кота где-то справа.

— В следующей жизни! — крикнул в ответ Энки, и его слова растворились в темноте.

Лораэль сжала зеркало так сильно, что осколки впились в ладонь, но боли не было — только холод, проникающий в самое сердце. Она закрыла глаза и подумала о том, что, может быть, это и есть выбор — не между «да» и «нет», а между тем, чтобы держаться за прошлое или отпустить его.

А может, никакого выбора и не было.

Энки летел рядом, и в его голове крутилась одна мысль, навязчивая, как рифма в плохом стихотворении: А что, если это тоже выбор?

Что, если даже падение — часть игры, которую затеял кто-то там, наверху, смеясь над их попытками найти смысл в бессмыслице?

Фолиант, превратившийся в книгу, парил рядом, его страницы шелестели, как крылья летучей мыши.

— Интересно, — раздался его голос из темноты, — если мы не достигнем дна, значит ли это, что его нет?

— Заткнись, — хором ответили Энки и Кот.

Лораэль не сказала ничего. Она лишь крепче сжала зеркало, в котором всё ещё оставалось отражение семьи, которой у неё не было.

И тогда где-то внизу, в бесконечности падения, появился свет — слабый, как первая звёздочка на вечернем небе.

Он становился ближе.

Или это они становились ближе к нему.

Но это уже была другая история.

Часть 2. АД ЗЕРКАЛЬНЫХ КРАТЕРОВ

Глава 11. Озёра, показывающие ошибки

Трещина разверзлась под ногами неожиданно — не с грохотом, а с тихим, почти стыдливым хрустом, будто реальность стыдилась собственной хрупкости. Энки успел лишь втянуть воздух, как будто собирался выругаться, но вместо слов его лёгкие заполнила ледяная влага. Он погружался в озеро, которое не было водой — оно было тяжелее, гуще, словно ртуть, смешанная с жидким стеклом.

Свет здесь преломлялся иначе. Лучи, пробивавшиеся сквозь толщу, не освещали, а разрезали пространство на ломти воспоминаний. Энки видел, как Лораэль, вытянув руки, медленно тонула рядом, а её волосы расплывались тёмными водорослями. Но самое странное было на поверхности: её отражение осталось там, прижав ладони к стеклу воды, и улыбалось — широко, неестественно, как улыбаются куклы, когда их рот натягивают слишком сильно.

— Прекрасное начало, — муркнул Кот, всплывая рядом и отряхивая лапы, будто попал не в адское озеро, а в лужу после дождя. — Если бы я писал мемуары, начал бы так: «Падение в зеркало — лучший способ проверить, насколько твоя жизнь была ошибкой».

Энки хотел ответить, но вместо слов из его рта вырвались пузыри, и один из них, коснувшись поверхности, лопнул с тихим звоном, как разбитая нота.

Тут озеро вздохнуло. Из глубины поднялось существо — не всплыло, а вытекло, как чернильное пятно на бумаге. Его тело переливалось, принимая форму то змеи, то падающей капли, то искажённого лица. Оно осело перед ними на поверхность, не нарушая её глади, будто и само было лишь отражением.

— Я покажу вам правду, — сказало существо, и голос его звучал так, будто кто-то говорил одновременно из всех углов комнаты. — Или нет?

— Зеркальный тролль, — написал Кот когтем на песке, который тут же осыпался, словно его никогда не было. — Надоел уже.

— Дисторто, — представилось существо, склоняя голову — или то, что её напоминало. — Страж отражений. Исказитель фактов. Лжец поневоле.

— Выбери одно, — проворчал Энки, наконец выбравшись на берег. Его одежда не была мокрой — она просто мерцала, как будто кто-то стёр с неё часть пикселей. — Или это тоже часть твоей сути — быть всем и ничем?

Дисторто рассмеялось — звук напоминал треск разрываемой фольги.

— Ты умён, демон. Но ум здесь — лишь ещё один способ увидеть кривизну мира.

Оно провело рукой — если это можно было назвать рукой — по поверхности озера, и вода застыла, превратившись в идеальное зеркало. В нём отражались они все, но…

— Это не мы, — прошептала Лораэль, поднявшись на колени.

В отражении Энки не было рогов. Он был человеком — обычным, с усталыми глазами и шрамом на щеке, которого у настоящего Энки никогда не было. Кот в зеркале был толстым, ленивым созданием с бантом на шее, а Лораэль…

— Где мои глаза? — дотронулась она до лица. В отражении её ладони были гладкими, пустыми.

— Где твои ошибки? — парировал Дисторто. — Озёра этого Ада показывают не вас, а то, кем вы могли бы стать. Или то, чем вы боитесь быть.

— Бред, — Энки пнул зеркало, но вместо трещин поверхность покрылась рябью, как будто кто-то бросил камень в прошлое.

— Ах, если бы, — вздохнуло существо. — Но нет. Вот смотри.

Озеро снова изменилось. Теперь оно отражало не их, а моменты — тысячи вариантов, где они принимали другие решения. Энки видел себя, подписывающего контракт с небесами. Лораэль — стоящей у закрытой двери, за которой слышались голоса родителей. Кот…

— О, — Кот наклонился, разглядывая сцену, где он лежал на диване, лениво жуя рыбу. — Какая пошлость.

— Это не просто «альтернативы», — прошипел Дисторто. — Это ваши сожаления.

Лораэль протянула руку к воде — и её пальцы коснулись поверхности. В тот же миг отражение схватило её за запястье.

— Ты могла бы спасти нас, — прошептало её двойник голосом, которого у настоящей Лораэль не было. — Но ты выбрала искать.

И потянуло вглубь.

Лораэль вскрикнула — впервые за всё путешествие — и рванулась назад, но отражение не отпускало.

— Ну вот, — вздохнул Кот, — начинается самое интересное.

Энки уже бросился вперёд, но Дисторто скользнуло между ним и водой, его тело растянулось, как тень на закате.

— Подожди, демон. Разве ты не хочешь узнать, каким ты мог бы быть?

— Я и так знаю, — рявкнул Энки. — Счастливым.

И ударил кулаком в зеркальную гладь.

Озеро разбилось.

Но не на осколки — на судьбы.

                                              * * *

Лораэль вырвалась на поверхность с глухим всхлипом, как человек, впервые ощутивший вкус воздуха после долгого утопления. Её руки судорожно сжали края разбитого зеркала озера, пальцы впились в его гладь, будто пытаясь удержать что-то ускользающее. Но самое страшное было не это.

Один её глаз теперь был пуст.

Не слеп — именно пуст, как тёмная комната с выбитым окном. На его месте зияла впадина, в которой поблёскивал осколок зеркала, вросший в плоть, будто озеро оставило ей сувенир на память.

— Ты… — Энки замер на мгновение, его голос стал тише, чем шелест страниц в забытой библиотеке.

Лораэль коснулась лица, и её пальцы дрогнули, встретив холод стекла вместо тепла кожи.

— Он забрал его, — прошептала она, и в её голосе не было страха — лишь странное, леденящее понимание. — Не глаз. То, что я видела им.

Дисторто, наблюдавший за этим с края озера, склонил голову, будто учёный, довольный экспериментом.

— Всё имеет цену, девочка. Даже взгляд.

Энки не стал слушать. Его кулак обрушился на воду с такой силой, что та взвыла — не звуком, а вибрацией, пронзившей пространство, как игла через ткань реальности. Поверхность озера застыла, превратившись в ледяное зеркало, но не холодное — обжигающее, будто кто-то заморозил пламя.

— Верни ей, — прошипел Энки, и его тень, отражённая в стекле, не повторила движения. Она лишь ухмыльнулась, обнажив слишком острые зубы.

— О, — раздался новый голос. — Какая трогательная сцена.

Фолиант стоял позади них, но не в своём обычном обличье. Он был перевёрнут — не вверх ногами, а словно вывернут наизнанку, как перчатка, сшитая из теней и вопросительных знаков. Его черты напоминали Энки, но искажённые, словно отражение в треснувшем стекле.

— Ты уверен, что ты — оригинал? — спросил Фолиант, и его голос звучал так, будто кто-то наложил слова демона на запись его собственного голоса.

Кот, до этого молча наблюдавший, подошёл и ткнул лапой в Фолианта.

— А ты уверен, что существую?

Фолиант рассмеялся — звук напоминал падение стопки книг в пустой комнате.

— О, мой пушистый летописец, — он наклонился, и его лицо на мгновение стало слишком реальным, как страшный сон, который не стирается после пробуждения. — Я существую ровно настолько, насколько в меня верят. А вот ты…

— Я, — перебил Кот, подняв хвост, — оставляю следы в реальности когтями. Попробуй повторить.

Лораэль, всё ещё сидящая на краю озера, вдруг засмеялась. Это был странный звук — смесь облегчения и отчаяния, будто она наконец поняла шутку, которая была не смешной.

— Так вот почему зеркала в этом месте, — сказала она, касаясь осколка в своей глазнице. — Они не отражают. Они забирают.

Дисторто скользнул ближе, его тело переливаясь, как ртуть под луной.

— Нет, девочка. Они просто показывают, что ты уже потеряла.

Фолиант, всё ещё в облике перевёрнутого Энки, шагнул к озеру и провёл пальцем по его поверхности.

— Интересно, — произнёс он задумчиво. — Если бы ты посмотрел в него достаточно долго, Энки, увидел бы ты демона… или человека?

Энки не ответил. Он смотрел на своё отражение — на того, кто был и не был им.

А озеро, застывшее и молчаливое, хранило все ответы.

Но ни один из них не был правдой.

                                              * * *

Дисторто закатился смехом — звуком, напоминающим треск разбивающихся зеркал в пустом доме. Его тело колыхалось, как ртутная лужа под ветром, отражая в себе трижды искажённые образы героев.

— Ключ? — прошипело существо, и его голос рассыпался на множество эхо. — Но он же всегда перед вами! Ключ — это именно то, что ты потеряла, девочка.

Лораэль замерла. Её пальцы дрогнули у края зеркального осколка, вросшего в глазницу. В глубине пустоты что-то блеснуло — слабо, как последняя звезда перед рассветом.

— Если я это сделаю, — прошептала она, не сводя единственного глаза с Дисторто, — я больше никогда не увижу их такими, какими помню.

— Видение — роскошь для тех, кто может позволить себе иллюзии, — муркнул Кот, усаживаясь рядом и принимаясь вылизывать лапу с видом философа. — Но мы-то с тобой знаем: правда всегда прячется за тем, на что больнее всего смотреть.

Энки шагнул вперёд, его тень — та самая непослушная — изогнулась в странном поклоне.

— Дай мне сделать это, — сказал он, но Лораэль уже вонзила пальцы в собственную плоть.

Боль была странной — не острой, а тягучей, как расставание. Осколок поддался с тихим звоном, оставив после себя не кровь, а свет — холодный, зеркальный. В её ладони лежал ключ, выкованный из самого воспоминания, из той части души, что хранила образы родителей. Он был маленьким, тёплым и слегка дрожал, будто живой.

— Остроумно, — Фолиант склонил голову, рассматривая находку. — Спрятать выход в том, без чего невозможно войти. Даже я не додумался бы до такого.

Дисторто зашипел, его форма начала расплываться, как чернила в воде.

— Ты не должна была… Это против правил…

— Каких ещё правил? — Энки ударил кулаком по застывшей поверхности озера. Удар отозвался не звуком, а вибрацией, пробежавшей по всему Аду, как трещина по стеклу. — Мы уже в аду, или ты не заметил?

Озеро треснуло. Не сразу — сначала появилась тонкая ниточка разлома, затем вторая, третья… И вдруг вся поверхность превратилась в паутину разбитых отражений. Из каждой щели потянулись руки — тысячи рук, все одинаковые, все — Лораэль, но в разных вариантах: та, что осталась дома, та, что не стала искать, та, что нашла родителей слишком рано…

— Пора уходить, — сказал Кот, подбираясь к краю разлома. — Хотя «уходить» — это сильно сказано. Скорее, «проваливаться в следующий кошмар».

Лораэль посмотрела вниз — сквозь трещины виднелась тьма, но не пустая. В ней шевелилось что-то огромное, бесформенное и настолько древнее, что даже ад казался перед ним детской сказкой.

— Я не…, — начала она, но Фолиант мягко подтолкнул её вперёд.

— Бояться поздно. Ты уже сделала самый страшный выбор — посмотрела правде в лицо. Вернее, в отсутствующее лицо.

Отражение Лораэль в разбитом озере помахало им на прощание. Оно улыбалось, но теперь эта улыбка казалась почти… грустной.

Энки схватил Лораэль за руку. Кот вцепился когтями в его плечо. Фолиант сделал шаг назад — и исчез, как сон при пробуждении.

Озеро разбилось окончательно, и они полетели вниз, в темноту, в неизвестность, в следующий круг этого бесконечного ада. Последнее, что они услышали перед тем, как тьма поглотила их полностью — голос Дисторто, уже почти неразличимый:

— Возвращайтесь… Когда снова захотите увидеть… кто вы есть на самом деле…

А потом не стало ничего. Кроме падения. Кроме ключа, сжатого в окровавленной ладони. Кроме воспоминания о том, что когда-то — возможно, в другой жизни — они были другими.

И, возможно, счастливыми.

Глава 12. Дисторто искажающий правду

Зал встретил их безмолвием, которое было гуще, чем просто отсутствие звука. Оно висело в воздухе, как невысказанная мысль, как слово, застрявшее в горле перед признанием. Стены здесь состояли из зеркал — тысяч зеркал, каждое со своей собственной правдой, своей собственной ложью.

— Добро пожаловать в галерею возможностей, — прошипел Дисторто, его голос скользил по стенам, отражаясь и множась, пока не превратился в хор. — Здесь вы увидите себя такими, какими могли бы стать. Или такими, какими боитесь быть.

Лораэль шагнула вперёд, её единственный глаз ловил отражения, мелькавшие в зеркалах. В одном она видела себя ребёнком, сидящим за праздничным столом с родителями — их лица были размыты, как старая фотография. В другом — старуху, смотрящую в пустую колыбель.

— Очаровательно, — муркнул Кот, усаживаясь перед зеркалом, в котором его отражение было толстым, ленивым котом в золотом ошейнике. — Я бы назвал это «кошмар наяву», но, кажется, мы уже в аду.

Энки не смеялся. Он стоял перед рядом зеркал, и каждое показывало его — но не его. В одном он был святым с нимбом, слишком ярким, чтобы быть настоящим. В другом — трусом, дрожащим в углу. В третьем — котом, чёрным, с глазами, полными звёзд.

— И что? — спросил он, и его голос звучал резко, как удар по стеклу. — Это должно меня напугать?

Дисторто скользнул к центральному зеркалу — огромному, в позолоченной раме.

— Нет, — сказал он. — Это должно заставить тебя задуматься.

Зеркало дрогнуло, и в нём появился Энки — но не тот, которого они знали. Этот был облачён в белые одежды, его рога сияли, как отполированные драгоценности, а в руках он держал горсть зёрен, которыми кормил голубей. Птицы ворковали вокруг него, садились на плечи, и весь образ дышал такой чистотой, что от него хотелось зажмуриться.

— Вот он, — прошептал Дисторто. — Ты, каким ты мог бы быть.

Настоящий Энки смотрел на своё отражение, и что-то в его глазах дрогнуло — не страх, не зависть, а что-то более глубокое, более тёмное.

— Фальшивка, — сказал он наконец и, схватив камень с пола, швырнул его в зеркало.

Голуби взметнулись в воздух, их крылья превратились в клочья разлетающегося стекла. Отражение исказилось, но не исчезло — теперь «святой» Энки стоял с окровавленными руками, а голуби лежали мёртвыми у его ног.

— А может, это ты фальшивый? — шепнул Дисторто, его голос просочился в уши, как холодная вода. — Может, ты — всего лишь плохая копия того, кем должен был стать?

Кот подошёл к одному из зеркал — тому, что оставалось пустым.

— А что здесь? — спросил он, тыкая лапой в стекло.

Дисторто замер.

— Это… для тех, кто не оставил отражения.

— То есть?

— Для тех, кто никогда не был настоящим.

Лораэль повернулась к нему, её голос дрогнул:

— Или для тех, кто ещё не решил, кем является?

Тишина повисла в воздухе, густая, как туман. Энки смотрел на осколки разбитого зеркала, на своего «святого» двойника, который теперь стоял по колено в крови и мёртвых птицах.

— Знаешь, что самое смешное? — сказал он наконец, поднимая голову. — Даже если это правда… мне всё равно.

И, повернувшись, он пошёл прочь, оставляя за собой следы на пыльном полу — следы, которые тут же начали стираться, будто их никогда и не было.

                                              * * *

Тишину разорвал звук, похожий на треск ломающегося льда. Первое зеркало дрогнуло, его поверхность задрожала, как вода от брошенного камня, и вдруг — пальцы. Бледные, длинные, с слишком острыми ногтями, они впились в раму, пытаясь вырваться наружу. За ними последовала рука, плечо, и вот уже из зеркала вытягивалась фигура — точная копия Энки, только с глазами, в которых плавали чужие воспоминания.

— Ну вот, — муркнул Кот, отступая на шаг, но не переставая писать когтем по каменному полу. — Если все они — ты, то кто тогда я?

Его отражение в ближайшем зеркале перестало повторять движения. Оно уселось по-турецки, скрестив передние лапы, и пожало плечами с такой человеческой выразительностью, что даже Лораэль, схватившаяся за свой зеркальный осколок в глазнице, невольно усмехнулась.

Зал превращался в хаос. Из каждого зеркала теперь вылезали альтернативные версии Энки: святой с окровавленными руками, трус с перекошенным от страха лицом, даже кот-демон с переливающейся шерстью. Они двигались нескладно, будто марионетки, которым только что подарили жизнь, но ещё не объяснили правила.

— Сцена семьдесят семь! — раздался вдруг звонкий голос, и в центре зала материализовался Фолиант в нелепой шляпе режиссёра и с мегафоном, которого у него в руках минуту назад не было. — Энки осознаёт, что он — второстепенный персонаж! Эмоции: гнев, растерянность, экзистенциальный ужас! Камера, мотор!

Настоящий Энки стоял, сжав кулаки, наблюдая, как его двойники окружают его полукругом. Они не нападали — просто смотрели, и в их взглядах читалось что-то между голодом и жалостью.

— Это какой-то больной бред, — прошипел он, но голос его дрогнул — впервые за всё путешествие.

— Бред? — переспросил Фолиант, прикладывая руку к сердцу с театральным ужасом. — Это искусство, дорогой мой! Ты же видишь — все они настоящие. Ну, почти. Настолько, насколько вообще можно быть настоящим в мире, где реальность трещит по швам.

Святой-Энки сделал шаг вперёд, протягивая окровавленные ладони.

— Я мог бы спасать, — прошептал он. — Вместо того чтобы губить.

Трус-Энки заёрзал на месте, его глаза бегали по комнате.

— Я мог бы убежать, — запищал он. — И мне не было бы стыдно.

Кот-Энки лишь муркнул и показал когти, в которых отражались целые галактики.

Энки смотрел на них, и что-то внутри него сжималось, будто кулак, готовый разжать пальцы. Он повернулся к Фолианту, который теперь размахивал каким-то сценарием и кричал указания невидимой команде.

— Хватит, — сказал Энки тихо. Затем громче: — ХВАТИТ!

Он схватил ближайшее зеркало — то самое, где минуту назад сидело отражение Кота — и со всей силы швырнул его в Фолианта. Стекло разлетелось на тысячи осколков, каждый из которых на мгновение отразил разные эмоции на лице «режиссёра»: удивление, восхищение, даже какую-то странную гордость.

Наступила тишина. Двойники замерли. Даже Дисторто, наблюдавший до этого со стороны, прикрыл рот ладонью — если это можно было назвать ладонью.

— Браво! — наконец воскликнул Фолиант, появляясь уже без шляпы из-за спины Энки. — Истинное проявление воли! Хотя… — он наклонился, подбирая осколок зеркала, — ты уверен, что это был твой выбор? Может, это просто прописано в сценарии?

Энки выхватил осколок у него из рук.

— Есть один способ это проверить, — сказал он и, повернувшись к своим двойникам, поднял осколок так, чтобы в нём отразились они все сразу. — Смотрите.

В крошечном кусочке зеркала отразилось нечто невозможное — все версии Энки слились в одну, но это был не он и не они, а кто-то третий, с глазами, полными звёзд и пустоты одновременно.

Зеркальные копии вскрикнули — одиноким, жутким голосом — и рассыпались, как песочные замки. Только эхо их голоса ещё висело в воздухе: «Кто мы?»

Кот подошёл к оставшимся осколкам и аккуратно наступил на один из них лапой.

— Полагаю, это называется «разрушить четвёртую стену». Хотя в нашем случае, наверное, все стены уже давно разрушены. — Он обернулся к Фолианту: — Когда будет следующий дубль, гений режиссуры?

Фолиант только улыбнулся и растворился в воздухе, оставив после себя лишь листок бумаги, на котором было написано: «Актёрский состав может быть изменён без предупреждения».

                                              * * *

Лораэль вдруг замерла, её глаз расширился, отражая тусклый блеск в глубине пустого зеркала. Она медленно протянула руку, указав на гладкую поверхность, которая отказывалась показывать хоть какое-то отражение.

— Там… — её голос сорвался на шёпот, — ключ лежит в пустоте.

Дисторто, до этого наблюдавший за происходящим с самодовольной ухмылкой, вдруг затрясся, как осиновый лист на ветру. Его ртутное тело потеряло чёткие очертания, расплываясь по полу мутными волнами.

— Не смей! — зашипел он, и в его голосе впервые появились нотки настоящего страха. — Ты не должен туда смотреть! Это зеркало для… для тех, кто…

— Для тех, кто ещё не определился? — перебил Кот, подходя ближе и прищуриваясь. — Или для тех, кто слишком хорошо знает, кто они?

Энки уже шагнул вперёд. Его рука, покрытая шрамами от тысячелетних битв, дрогнула в воздухе на мгновение — всего на мгновение — прежде чем пересечь границу зеркальной поверхности. Казалось, он погружает пальцы в воду, только эта вода была гуще, темнее, словно состояла из жидкой тьмы.

— Энки, подожди… — начала Лораэль, но было уже поздно.

Его пальцы сомкнулись вокруг холодного металла. В тот же миг пустое зеркало ожило, заструилось, как будто кто-то влил в него ртуть. И показало… человека. Обычного. Без рогов, без демонического блеска в глазах, без той ауры вечной войны, что окружала настоящего Энки. Просто человека с усталыми глазами и морщинами у рта, оставленными слишком многими несказанными словами.

Энки отпрянул, как от удара. Ключ — маленький, тёмный, покрытый странными письменами — выпал из его пальцев и покатился по полу, звеня, как падающая монета.

— Нет… — прошептал он, и в этом слове было столько отчаяния, что даже Фолиант, появившийся из ниоткуда, потерял на мгновение свою вечную ухмылку.

Дисторто закатился истерическим смехом, его форма пульсировала, как сердце в предсмертной агонии.

— Вот она, правда! Вот он, настоящий ты! Тот, кем ты был до того, как стал… этим. — Он презрительно махнул рукой в сторону Энки.

Кот поднял ключ зубами и аккуратно положил его перед Лораэль.

— Кажется, мы нашли то, что искали. Хотя, как всегда, получили больше, чем просили.

Энки не слушал. Он смотрел на своё отражение — на этого простого, слабого, ничтожного человека — и что-то в нём рвалось на части. Его кулаки сжались, рога засветились зловещим багровым светом.

— Это не я, — прошипел он. — Это… это не может быть я.

Отражение в зеркале лишь печально улыбнулось и открыло рот, чтобы что-то сказать, но Энки уже ударил. Ударил со всей силы, со всей ярости, со всем страхом, что клокотал в нём тысячелетиями. Зеркало разлетелось на тысячи осколков, каждый из которых продолжил показывать то же самое лицо, те же самые глаза.

— Это и есть ты, — прошептали осколки, и их голос был странно знакомым. — Тот, кем ты был. Тот, кем мог бы остаться. Тот, кто всё ещё живёт внутри.

Лораэль подняла один из осколков, и в нём отразилось её собственное лицо — но с двумя глазами, полными слёз. Она быстро отбросила его, как обжигающий уголь.

Дисторто, всё ещё смеясь, начал растворяться, его форма теряла очертания, как кошмар при пробуждении.

— До встречи в следующих зеркалах, — прошептал он, исчезая. — Их так много… и все они ждут.

Фолиант подошёл к Энки, который стоял, сжав кулаки, над разбитым зеркалом.

— Ну что, герой, — сказал он мягко, — теперь ты знаешь цену правды. И ключа, кстати, тоже.

Кот мотнул головой в сторону выхода, где уже появлялась новая дверь — тёмная, с выгравированными на поверхности вопросительными знаками.

— Пойдёмте, пока зеркала не решили показать нам что-нибудь ещё более неприятное. Например, моё отражение с фитнес-браслетом и абонементом в спортзал.

Но Энки ещё долго стоял над осколками, в каждом из которых смотрел на него тот самый человек, пока Лораэль не взяла его за руку и не повела за собой — в следующий круг, в следующий ад, в следующую правду, которая, возможно, окажется ещё страшнее.

Глава 13. Песчаные дюны сожалений

Они шли сквозь пустыню, которая не была пустыней. Под ногами хрустело не песчинками, а осколками — миллиардами крошечных стёклышек, будто кто-то разбил все зеркала мира и рассыпал их по бескрайней равнине. Каждый шаг оставлял за собой след, но уже через мгновение ветер стирал его, словно стирают ошибку с черновика.

— Здесь был Кот, — царапнул Кот-Хроникёр когтем по склону дюны, сложенной из битых витрин. — P.S. Ненавижу пустыни.

Стекло под его лапой заскрипело, будто хихикнуло. Энки, шагавший впереди, даже не обернулся. Его ртутные глаза, обычно такие живые, теперь казались потухшими — в них отражались только бесконечные осколки под ногами, и это было похоже на то, как если бы он смотрел в тысячу крошечных зеркал, и все они показывали ему одно и то же: ты здесь не хозяин.

Лораэль шла последней, её босые ноги уже исцарапаны, но она не останавливалась. Глаз, который она потеряла в Аду Зеркал, теперь был закрыт осколком — он сверкал, как слеза, но не плавился.

— Если бы я знал, что ад — это вечный пляж без моря, я бы взял зонтик, — пробормотал Энки, но шутка прозвучала плоской, как будто её тоже перемололи в стеклянную пыль.

Ветер поднялся внезапно — не тёплый, не холодный, а чужой. Он нёс с собой не песок, а обрывки голосов.

— Ты мог бы быть лучше… — прошелестело у самого уха Энки.

Он замер. Голос был его собственным, но таким, каким он звучал давным-давно — до изгнания, до падения, до того, как он стал тем, кем стал.

— А я — «Мяу». Как глубоко, — отозвался Кот, прижав уши.

Лораэль молча подняла ладонь, словно пытаясь поймать ветер. Её пальцы сжимали пустоту, но по лицу пробежала тень — она узнала что-то в этом шёпоте.

— Это не просто эхо, — сказала она тихо. — Это отказники.

— Что?

— Слова, которые мы не додали. Фразы, которые не договорили. Они здесь застряли.

Кот фыркнул, но тут же подпрыгнул — из-под его лапы выскользнула стеклянная змейка, сложенная из обломков фразы «Прости».

— Великолепно! — проворчал он. — Теперь даже мои извинения кусаются.

Энки нахмурился. Он знал, что где-то здесь должен быть ключ — второй из семи, тот, что Дисторто спрятал среди зеркальных кратеров. Но как искать что-то в пустыне, где каждый осколок отражает не лицо, а стыд?

— Ты обещал вернуться… — пропело где-то справа.

Энки резко повернулся, но там никого не было — только дюна, усыпанная битыми часами. Стрелки показывали без пятнадцати никогда.

— Это не твоё, — вдруг сказала Лораэль, глядя на него своим единственным глазом. — Это чьё-то чужое «почему».

— Откуда ты знаешь?

— Потому что свои собственные сожаления мы чувствуем в животе. А чужие — только в ушах.

Кот тем временем устроился на вершине дюны и методично вылизывал лапу, на которую налипла фраза «Я не хотел».

— Знаете, что самое смешное? — пробормотал он, сплёвывая осколки. — В аду даже извинения режутся.

Энки не ответил. Он смотрел вдаль, где стеклянные волны пустыни сливались с горизонтом. Где-то там был Дисторто, где-то там — ключ. И где-то там — его собственное отражение, которое, если верить зеркалам, никогда не врало.

— Пойдём, — резко сказал он. — Пока ветер не принёс нам что-то похуже воспоминаний.

Лораэль кивнула, а Кот спрыгнул вниз, оставив на склоне дюны новую надпись:

«Здесь был Кот. P.S. Всё ещё ненавижу пустыни. P.P.S. И ветер тоже».

Стекло под их ногами звенело, как разбитые обещания.

                                              * * *

Они уже собирались обойти стеклянный бархан, когда песок под ногами вдруг зашевелился — не как пыль на ветру, а как кожа, содрогающаяся под прикосновением. Из зеркальной кроши медленно поднялась фигура, будто вылепленная из ртути и лжи. Дисторто. Его тело переливалось, отражая небо, но небо было чужим — таким, каким его видели глаза, полные слёз.

— О, скитальцы, — прошипело существо, и его голос рассыпался на десяток отголосков, как будто каждый осколок вокруг повторял слова по-своему. — Вы пришли за правдой? Или за тем, чтобы её переписать?

Лораэль инстинктивно прикрыла ладонью глаз, затянутый осколком. Энки почувствовал, как его тень — та самая, что перестала повторять его движения ещё в Аду Зеркал — дёрнулась, будто пыталась убежать.

— Мы пришли за ключом, — сказал он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Дисторто рассмеялось — звук был похож на треск ломающегося стекла.

— Ключ? Да вы уже держали его в руках! Вон он, — существо махнуло в сторону, где среди осколков лежала детская погремушка. — Ваше «если бы». Ваше «я передумал».

Кот, до этого молча наблюдавший, вдруг фыркнул:

— Если бы у меня был грош за каждое «если бы» в этой пустыне, я бы купил себе вечность. И потратил её на сон.

Дисторто повернулось к нему, и на мгновение его лицом стало отражение Кота — но не настоящего, а того, каким он мог бы быть: упитанного, с бантом на шее, мурчащего на коленях у невидимой хозяйки.

— Хочешь вернуться? — спросило существо. — Я могу стереть твои страницы. Сделать тебя просто котом. Без мемуаров, без путешествий… Без боли.

Кот замер. Энки видел, как дрогнул его хвост — всего на миг, но дрогнул.

— Лораэль… — Дисторто повернулось к девочке, и теперь её голос звучал из тысячи осколков одновременно. — Ты же хочешь найти их, да? Родителей? Дай мне твой глаз — настоящий — и я покажу, где они. Не отражение. Не память. Их самих.

Лораэль сжала кулаки.

— Нет.

— Ты уверена?

— Да.

Тогда Дисторто изменилось. Оно вобрало в себя все блики, все тени, и вдруг закричало голосом Лораэль — но не теперешним, а детским, испуганным:

— Энки! Помоги! Они уходят!

Демон рванулся вперёд, даже не осознавая, что делает. Это был голос из его памяти — голос, который он слышал когда-то давно, ещё до того, как стал демоном.

— Смотри, — прошептало Дисторто, и перед ними возник Фолиант.

Но не тот Фолиант, что путешествовал с ними. Это были песочные часы — огромные, прозрачные, где вместо песка текли осколки зеркал. Верхняя половина была подписана «Что было», нижняя — «Что ты помнишь». И они не совпадали.

В верхней части Энки увидел себя — не демона, а человека, с глазами без ртутного блеска. Он стоял на краю пропасти и тянул руку к кому-то невидимому. В нижней же… В нижней он отворачивался.

— Интересно, да? — Дисторто скользнуло вокруг часов, и его пальцы (если это можно было назвать пальцами) оставляли на стекле трещины. — Память — это ведь тоже зеркало. Только кривое.

Кот подошёл ближе и постучал когтем по стеклу.

— А где «Что было на самом деле»?

Дисторто замерло.

— Этого нет ни в одном аду, — ответило оно наконец.

Фолиант — настоящий — вдруг засмеялся. Это был странный звук, будто смеялись страницы книги.

— Он прав, — сказал он, появляясь из ниоткуда. Его плащ шелестел, как перелистываемые листы. — Даже я не знаю, что было. Только что помнят.

— Тогда какой смысл во всём этом? — вырвалось у Энки.

Фолиант улыбнулся — той улыбкой, что бывает у учителей, когда ученик задаёт единственный важный вопрос.

— Смысл? В том, чтобы собрать осколки и понять — они никогда не сложатся в целое. Но без них не будет и отражения.

Дисторто зашипело, словно кипящее стекло:

— Ты портишь игру!

— Я и есть игра, — пожал плечами Фолиант.

И тогда пустыня вздрогнула. Осколки под ногами зазвенели, складываясь в узор — дорогу, ведущую к чёрной точке на горизонте.

— Ключ, — прошептала Лораэль.

— Или ещё одна ловушка, — пробормотал Кот.

Энки посмотрел на свои руки. Они дрожали — не от страха, а от чего-то другого. От понимания, что даже в аду правда — это всего лишь осколок.

Но идти было некуда. Только вперёд.

— Пойдёмте, — сказал он. — Пока ветер не переменился.

А песочные часы сыпались за их спиной, отсчитывая мгновения, которых никто не помнил.

                                              * * *

Кот первым заметил сундук. Он возвышался на вершине дюны, сложенной из битых зеркал, и сверкал, как обещание, которое нельзя сдержать. Его поверхность была испещрена царапинами — будто кто-то пытался открыть его когтями отчаяния.

— Вот он, ключ к нашему спасению или к новым неприятностям, — провозгласил Кот, облизывая лапу, порезанную осколками. — Пятьдесят на пятьдесят. Как всегда.

Энки молча поднялся по склону. Каждый шаг отзывался хрустом под ногами — словно он топтал чьи-то застывшие сожаления. Лораэль шла следом, её единственный глаз неотрывно следил за сундуком, будто он мог исчезнуть в любой момент.

— Позвольте мне, о великие искатели приключений, — с театральным поклоном произнёс Кот и вонзил когти в щель сундука.

Стеклянная крышка с противным скрипом поддалась. Внутри лежал лишь клочок пергамента с надписью: «Ключ там, где ты не искал».

— О, какая неожиданность, — процедил Кот, вращая записку перед носом. — В аду нас обманули. Кто бы мог подумать!

Энки, не говоря ни слова, пнул сундук ногой. Тот перевернулся с глухим звоном, и все увидели — к его днищу прилип небольшой серебристый ключ, будто его специально приклеили туда, где никто не подумает искать.

— Гениально, — проворчал демон, отдирая находку. — Прямо как в той истории, где иголку прячут в стоге сена. Только стог — это ад, а иголка — ключ от спасения.

Лораэль потянулась к находке, но вдруг вся пустыня содрогнулась. Ветер, до этого лишь шепчущий чужие сожаления, внезапно завыл, поднимая в воздух миллиарды стеклянных песчинок. Они сверкали, как бритвы, отражая тысячи исковерканных лиц.

— Дисторто не отпускает нас так просто, — крикнула Лораэль, закрывая лицо руками. Но было поздно — первые острые зёрна уже впивались в кожу, оставляя крошечные порезы, из которых сочились не кровь, а воспоминания.

Энки попытался схватить товарищей, но буря уже разъединила их. Сквозь рёв ветра он услышал голос Кота:

— Запишите в мемуары: «Погиб в стеклянной мясорубке. Последние слова: где моя страховка?!»

Лораэль стояла, ошеломлённая. Каждая песчинка, попавшая ей в глаз, приносила новый образ: вот женщина, похожая на неё, но старше, плачет у разбитого зеркала; вот мужчина с её носом бросает в озеро часы; вот она сама, но такая маленькая, тянет руки к отражению в воде…

— Это не моё! — закричала она, но ветер унёс её слова, смешав с миллионом других отвергнутых фраз.

Фолиант появился внезапно, его плащ хлопал, как страницы книги на сквозняке. Он подошёл к Энки и, не повышая голоса, сказал:

— Она тонет в чужих историях. Как и ты когда-то.

Демон не ответил. Он видел, как Лораэль медленно опускается на колени, её пальцы впиваются в стеклянный песок, будто пытаясь найти опору в этом море лжи.

— Что делать? — прошипел он, чувствуя, как осколки впиваются в спину.

Фолиант улыбнулся своей загадочной улыбкой:

— Найти то, что не искал.

Энки огляделся. Буря вырывала из песка обломки зеркал, и в каждом мелькали лица — знакомые и нет. И вдруг он понял.

Нырнув в самую гущу вихря, он схватил первое, что попалось под руку — маленькое зеркальце, не больше ладони. В нём отражался не он, не буря, а тихий двор, где двое взрослых звали кого-то по имени… имени, которое ветер унёс.

— Лораэль! — крикнул он, протягивая находку.

Девочка подняла голову. Её глаз, не закрытый осколком, был полон чужих слёз. Но когда она увидела зеркальце, что-то дрогнуло в её лице.

Она потянулась, их пальцы встретились на хрупкой поверхности, и вдруг буря стихла. Песчинки замерли в воздухе, превратившись в звёзды чужой памяти, а потом рухнули вниз, как сброшенные со стола крошки прошлого.

Кот отряхнулся, выплёвывая осколки:

— Ну вот, теперь у меня весь рот в чужих секретах. Надеюсь, хоть один из них пикантный.

Лораэль сжимала зеркальце, её плечи дрожали.

— Это они? — тихо спросил Энки.

— Я… не знаю. Но теперь я знаю, где искать.

Фолиант наблюдал за ними, а в его глазах — том самом, что менял цвет в зависимости от эпохи — мелькало что-то похожее на удовлетворение.

— Ключ найден, — сказал он. — И не только тот, что прилип ко дну.

Буря рассеялась, открывая путь к далёким горам, где ждал следующий ад. Но прежде, чем сделать шаг, Энки обернулся. На месте, где бушевал ветер, теперь лежала идеально гладкая поверхность — огромное зеркало, отражавшее только небо.

И ни одного из них.

Глава 14. Утонуть в «а что если?»

Озеро лежало перед ними, как расплющенная монета, брошенная кем-то небесным. Его поверхность не была водой — скорее, тяжёлой, маслянистой ртутью, густой и не желавшей отражать ничего, кроме собственного бездонного «если бы». Небо над ним висело перевёрнутым, облака плыли вниз головой, а солнце, вместо того чтобы греть, лишь холодно подмигивало из глубины, словно знало что-то, чего не знали они.

— Ныряем? — Кот-Хроникёр подошёл к самому краю, поставив лапу на зеркальную гладь. Его отражение не повторило движения — вместо этого оно ухмыльнулось и показало язык.

Энки нахмурился. Его ртутные глаза сузились, улавливая дрожь на поверхности.

— Ты первый. Если вынырнешь — расскажешь, что там.

— А если не вынырну?

— Тогда я напишу в твоих мемуарах, что ты умер героем. От несварения рыбы.

Кот фыркнул, но не отступил. Он знал, что Энки блефует — демон уже протянул руку, готовый схватить его за хвост, если что-то пойдёт не так.

Лораэль стояла чуть поодаль, её пальцы сжимали край платья. Глаза на ладонях — те самые, что отрасли после падения в зеркальный кратер, — были закрыты. Она не хотела смотреть. Но когда её собственное отражение в озере шевельнулось без её участия, она не смогла удержаться.

— Мама?..

В ртутной глубине, среди перевёрнутых облаков, стояли двое. Женщина в платье, выцветшем от времени, и мужчина с тростью, которая казалась ей знакомой до боли. Они не улыбались. Они просто смотрели, будто ждали.

— Лораэль, — Энки резко развернулся к ней, но было поздно.

Она шагнула в озеро.

Её нога не провалилась — она растворилась, будто тело стало частью отражения. Второй шаг. Третий. Лораэль шла вперёд, не чувствуя тяжести, не замечая, как её волосы, серебристые и лёгкие, как паутина, начали темнеть, впитывая металлический блеск.

— Чёрт! — Энки рванулся за ней, но Кот вцепился зубами в его плащ.

— Не надо. Ты же видишь — оно её уже забрало.

— Вижу, — демон прошипел, — но это не значит, что я позволю этому дерьмовому озеру решать, кто из нас тонет!

Лораэль не слышала их. Она слышала только голос матери — тот самый, который забыла за годы скитаний.

— Ты опоздала, — сказала женщина в озере.

— Я искала вас.

— Мы знаем. Но «искала» — это прошлое. А здесь только «если бы».

Озеро сомкнулось над её головой.

На берегу её отражение осталось стоять. Оно помахало Энки и Коту, а потом повернулось и пошло вдоль берега, будто решило продолжить путь без них.

Кот выпустил плащ Энки и сел, поджав хвост.

— Ну, вот и всё. Теперь у нас есть зеркальная Лораэль. Надеюсь, она хотя бы не будет вечно хлопать глазами на ладонях — это меня пугало.

Энки не ответил. Он смотрел на озеро, где теперь плавали два отражения неба — одно настоящее, другое украденное.

— Она не умерла, — пробормотал он.

— Конечно нет. Она просто утонула в «а что если». По-моему, это даже хуже.

— Заткнись.

Кот послушно замолчал. Он знал, что сейчас демон будет ругаться, бить кулаками по ртутной глади, может быть, даже попробует нырнуть сам. Но он также знал, что Энки не сделает этого. Потому что демоны, как и люди, боятся одного — увидеть в зеркале то, кем они могли бы стать.

А озеро тем временем тихо смеялось, отражая облака, которые плыли вниз головой, и солнце, которое знало всё, но ничего не рассказывало.

                                              * * *

Тень, отброшенная озером, вдруг зашевелилась сама по себе, оторвалась от земли и принялась плясать странный, угловатый танец. Она вытягивалась в длинные, неестественные формы, то складываясь гармошкой, то распадаясь на сотни мелких чёрных лоскутов, пока из этого хаоса не выкристаллизовалась фигура Дисторто. Существо, сотканное из жидкого металла и треснувших отражений, выплеснулось из тени, хлопая в ладоши с таким звонким лязгом, будто билось одно зеркало о другое.

— Она выбрала! — завопило Дисторто, и его голос рассыпался на десяток эхо, каждое из которых кричало разными тонами. — Она выбрала иллюзию! Ах, как это прекрасно! Как глупо! Как по-человечески!

Оно кружилось, разбрызгивая капли ртути, которые застывали в воздухе крошечными зеркальцами, показывая в каждом обрывки Лораэль — то ребёнком, то взрослой, то такой, какой она могла бы стать, но никогда уже не станет.

Энки двинулся вперёд так стремительно, что даже Кот не успел моргнуть. Его пальцы впились в шею Дисторто, но вместо плоти нащупали что-то вязкое и холодное, словно пытались сжать саму тень.

— Верни её.

— Ой, — Дисторто склонило голову набок, и его шея тут же вытянулась, как резиновая, позволяя ему заглянуть Энки прямо в глаза с расстояния в дюйм. — Или что? Разобьёшь меня, как дешёвое зеркало? Но я ведь уже разбит, милый демон. На тысячи кусочков. На тысячи «а что, если».

— Я соберу тебя в такую мелкую пыль, что даже адские подметальщики не смогут…

— Угрозы! — перебило его существо, и тут же его лицо расплылось, превратившись в точную копию Энки, только с поднятыми в удивлении бровями. — О, как оригинально. А знаешь, что было бы, если бы ты не угрожал, а попросил?

Кот, до сих пор сидевший в стороне, внезапно вскочил и ударил лапой по ближайшей луже ртути. Брызги взметнулись вверх, и на мгновение все отражения в них сложились в одно — Фолиант, стоящий на берегу в облике высокого мужчины в плаще из страниц.

— Надоело, — проворчал Кот. — Вечно эти мелодраматичные паузы.

И будто в ответ на его слова, воздух над озером дрогнул, и Фолиант материализовался во плоти, держа в руках верёвку, свитую из вырванных книжных страниц. Буквы по ней ползли, как муравьи, то и дело складываясь в слова: «ложь», «правда», «возможно».

— Вытащи её сам, — сказал Фолиант, бросая конец верёвки Энки. Его голос звучал так, будто доносился из глубины колодца. — Но знай — она уже не та.

— Что это значит?

— Это значит, — Фолиант улыбнулся, и в его улыбке было что-то от кота, играющего с мышью, — что каждый, кто ныряет в «а что если», возвращается с частичкой этого «если». И иногда эта частичка оказывается больше, чем сам человек.

Кот фыркнул:

— Прекрасная новость. Теперь у нас будет Лораэль с привкусом несбывшегося. Надеюсь, хотя бы не горьким.

Энки не стал ничего отвечать. Он обмотал верёвку вокруг запястья и, не сводя глаз с озера, шагнул вперёд.

Ртуть приняла его, как родного — ведь демоны всегда были немного зеркалами, немного отражениями того, чего боялись люди. Первый шаг — и он уже по колено в металлической жиже, второй — и она поднимается до груди, холодная, как забытые обещания.

— Не забудь задержать дыхание, — крикнул ему вдогонку Кот. — А то вдруг там есть что-то, кроме метафор и разочарований!

Последнее, что увидели оставшиеся на берегу, прежде чем озеро сомкнулось над головой Энки, — это его глаза, в которых горело что-то, что не было ни гневом, ни страхом.

Может быть, надежда.

А может быть, просто отражение того самого солнца, которое знало всё, но ничего не рассказывало.

                                              * * *

Озеро выплюнуло их внезапно, как ребёнок, попробовавший что-то невкусное. Сначала показалась рука Энки, сжимавшая верёвку из страниц, потом его плечи, облепленные серебристыми каплями, которые тут же начали стекать, оставляя после себя чёрные следы, будто выжженные слова. И наконец — две фигуры, которые он вытащил за собой.

Две Лораэль.

Первая была мокрой до последнего волоса, и вода (если это была вода) стекала с неё не вниз, а в стороны, рисуя в воздухе причудливые узоры, прежде чем упасть на песок и превратиться в крошечные зеркальца. Её глаза на ладонях были закрыты, а губы плотно сжаты, будто она боялась выпустить наружу даже вздох.

Вторая стояла рядом, совершенно сухая, но в её пустых глазницах плавали отражения — то родители, то она сама, то что-то ещё, слишком далёкое, чтобы разглядеть. Она улыбалась, но улыбка эта была похожа на трещину в стекле.

Кот, до сих пор сидевший на берегу, медленно поднялся и, обходя лужу ртути, подошёл ближе. Его хвост дёргался, выдавая напряжение.

— Ну вот, — сказал он. — Выбирай. Обе плохие.

Энки, всё ещё стоявший по колено в озере, сжал кулаки. Капли ртути закапали с его пальцев, оставляя на поверхности воды круги, которые тут же превращались в вопросительные знаки.

— Что это значит?

— Это значит, — раздался голос Фолианта, который наблюдал за происходящим, прислонившись к несуществующему дереву, — что озеро не просто забирает. Оно оставляет выбор. Настоящая Лораэль — или та, какой она могла бы стать, если бы нашла родителей. Но обе они — лишь части целого. Ты не можешь получить и то, и другое.

Сухая Лораэль повернула голову в его сторону, и её пустые глаза на мгновение остановились на демоне.

— Я помню их, — прошептала она. — Я помню, как пахли её волосы, как звучал его смех. Я могу рассказать тебе всё.

Мокрая Лораэль не сказала ни слова. Она просто смотрела вниз, на свои руки, где глаза на ладонях теперь медленно открывались, показывая зрачки, суженные от боли.

Энки шагнул вперёд.

— Ты, — он указал на мокрую Лораэль. — Ты настоящая.

Сухая Лораэль замерла. Её улыбка дрогнула, и на секунду в пустых глазах мелькнуло что-то похожее на страх.

— Зачем ты это сделал? — её голос стал тише, словно исчезал вдали. — Ты мог бы дать мне жизнь.

— Это не жизнь, — прошипел Энки. — Это просто ещё одно «а что, если».

Сухая Лораэль посмотрела на него в последний раз, и в её взгляде было столько обиды, столько невысказанных слов, что даже Кот на мгновение притих. Потом она рассыпалась — не в пыль, не в дым, а в тысячи осколков, каждый из которых показывал какой-то момент, который никогда не случится.

Они падали на песок и разбивались, оставляя после себя лишь влажные пятна.

Мокрая Лораэль наконец подняла голову.

— Кто…, кто я?

Энки закрыл глаза.

— Ты Лораэль.

— Лораэль, — повторила она, пробуя имя на вкус, как будто слышала его впервые.

Кот вздохнул и подошёл ближе, осторожно тыча лапой в ближайший осколок исчезнувшей Лораэль.

— Ну что ж. Теперь у нас есть девочка, которая не помнит, зачем мы здесь. И озеро, которое, похоже, совсем недовольно.

Озеро действительно изменилось. Ртутная гладь почернела, и теперь в ней отражалось не небо, а что-то другое — тёмное, бесформенное, шевелящееся.

Фолиант оттолкнулся от воздуха и выпрямился.

— Нам пора идти.

— А ключ? — спросил Кот.

— Ключ, — Фолиант улыбнулся, — уже у нас.

Лораэль разжала ладонь. В её руке лежал крошечный осколок зеркала, в котором отражалось что-то, чего больше не существовало.

Энки посмотрел на озеро в последний раз.

— Идём.

И они ушли, оставив за спиной воду, которая медленно затягивалась льдом, и отражения, которые теперь были предоставлены сами себе.

Глава 15. Эхо, застрявшее на «Почему?»

Пещера встретила их молчанием — тем особым, густым молчанием, которое бывает только в местах, где слишком долго не слышали живых голосов. Своды из чёрного стекла уходили вверх, теряясь в темноте, а стены были испещрены трещинами, будто кто-то пытался выцарапать в них ответ на не заданный вопрос.

Кот первым нарушил тишину, резко тявкнув:

— Рыба!

Слово сорвалось с его языка и рассыпалось по пещере, ударяясь о стены, размножаясь, теряя буквы:

— …ыба… ба… а…

— Блестяще, — процедил Энки, наблюдая, как последний слог застревает где-то под сводами, превращаясь в жалобное «а-а-а». — Теперь вся пещера знает о твоих гастрономических предпочтениях.

Лораэль осторожно провела пальцем по стене. Касание оставило после себя влажный след, который тут же впитался в камень, словно пещера жадно пила каждое прикосновение.

— Здесь… — начала она, но голос её вдруг раздвоился, потом расстроился, и через мгновение сотни Лораэлей говорили хором: «десь-десь-десь…", пока последний звук не превратился в шёпот, похожий на шелест сухих листьев.

Фолиант, до сих пор молчавший, вдруг кашлянул — и пещера тут же ответила ему многоголосым эхом, которое постепенно перешло в нечто, напоминающее смех.

— Очаровательно, — пробормотал он. — Здесь даже кашель звучит как философское высказывание.

Они двинулись вперёд, и с каждым шагом воздух становился гуще, насыщеннее неозвученными словами. Казалось, можно протянуть руку и нащупать в темноте обрывки фраз, застрявшие здесь сто лет назад.

Неожиданно из трещины в стене вырвался сгусток звука и прилип к плечу Энки. Существо, напоминающее клубок спутанных голосов, дрожало, принимая то форму вопросительного знака, то детской руки.

— Почему? Почему? — зашептало оно, и каждый раз слово звучало по-разному: то детским голоском, то хриплым старческим, то вовсе нечеловеческим скрипом.

Энки попытался стряхнуть его, но существо лишь плотнее обвилось вокруг его руки.

— Потому! — рявкнул демон.

Эхо замерло. Пещера втянула воздух, затаив дыхание. Даже Фолиант приподнял бровь, наблюдая за происходящим.

Существо съёжилось, сжалось в комок и упало на землю, издав звук, похожий на всхлип.

— Обиделось, — констатировал Кот, тыча лапой в дрожащий звуковой комок. — Ты груб, Энки. Можно было хотя бы сказать «потому что» для приличия.

— Здесь, — Лораэль вдруг указала вглубь пещеры, где темнота сгущалась, образуя нечто вроде арки, — кто-то есть.

Арка оказалась входом в круглый зал, стены которого были покрыты тончайшими кристаллами. Они дрожали при каждом шаге, издавая едва слышный звон, и в этом звоне угадывались слова — обрывки вопросов, заданных кем-то очень давно.

В центре зала сидело Эхо.

Не метафорическое, а самое настоящее — существо из спрессованного времени и невысказанных слов. Оно подняло голову, и они увидели, что вместо лица у него — воронка, уходящая в темноту.

— Почему? — спросило Эхо, и кристаллы на стенах запели это слово на тысячу ладов.

— Потому что круглый, — невозмутимо ответил Кот, осматривая зал. — Все пещерные залы должны быть круглыми. Это, кажется, правило.

Эхо замерло, будто обдумывая ответ. Потом медленно подняло руку — вернее, то, что могло быть рукой — и указало на Лораэль.

— Почему они ушли?

Лораэль вздрогнула. Глаза на её ладонях зажмурились.

— Я не помню…

— Оно не спрашивает о твоих родителях, — прошептал Фолиант. — Оно спрашивает, почему ушли слова. Почему вопросы остались без ответов.

Энки шагнул вперёд, заслоняя Лораэль.

— Хватит. Мы не пришли сюда играть в вопросы без ответов.

Эхо наклонило голову, и его воронкообразный рот расширился, превратившись в нечто похожее на улыбку.

— Но это всё, что у меня есть. «Почему» — это всё, что осталось.

Кот вдруг прыгнул вперёд и, встав на задние лапы, ткнул Эхо в грудь (если это можно было назвать грудью).

— А вот и нет! У тебя ещё есть «рыба»! Ры-ы-ы-ба!

Пещера взорвалась эхом. Кристаллы запели, зазвенели, застонали, повторяя это слово, искажая его, переворачивая наизнанку, пока оно не превратилось во что-то совсем другое — может быть, в смех, может быть, в плач.

Эхо отшатнулось, будто получило пощёчину.

— Я не… — оно замерло, потом вдруг рассыпалось на тысячи звуковых осколков, которые замерли в воздухе, дрожа, как камертоны.

Фолиант поднял руку, и один из осколков опустился ему на ладонь.

— Интересно, — пробормотал он, — сколько лет этому «почему»? Сто? Тысячу? Или оно родилось вчера, когда какой-то грешник в последний раз задал вопрос и не дождался ответа?

Энки подошёл к ближайшей стене и провёл по кристаллу пальцем. Тот зазвенел чистым, печальным звуком.

— Нам нужно идти дальше.

— Но… — Лораэль протянула руку к осколкам Эха, — мы же можем помочь?

— Помочь? — Фолиант рассмеялся, и его смех размножился, заполнив пещеру. — Мы не можем даже помочь самим себе. Как ты поможешь эху?

Осколки между тем начали медленно собираться обратно, образуя новую фигуру — меньше прежней, слабее. Оно смотрело на них своими безглазыми глазами и шептало что-то, чего они уже не могли разобрать.

Кот вздохнул и повернулся к выходу из зала.

— Ладно. Если здесь нет рыбы, нам тут делать нечего. Хотя… — он оглянулся, — технически, эхо может повторить «рыбу» сколько угодно раз. Это как бесплатный обед.

Но они уже шли дальше, вглубь пещеры, оставив за спиной существо, которое всё ещё спрашивало «почему», но теперь уже совсем тихо, словно боясь, что его снова обидят ответом.

                                              * * *

Дальше пещера сужалась, превращаясь в тоннель, где кристаллы на стенах росли так густо, что напоминали зубы гигантского существа. Каждый шаг отзывался звоном, который долго висел в воздухе, наслаиваясь на предыдущие, пока пространство не наполнилось хаотичной симфонией звуков.

Фолиант вдруг остановился, и его плащ из страниц зашевелился, будто поймал невидимый ветер. Он поднял руку, и из ладони выросла странная конструкция — нечто среднее между старинным фонографом и книжным переплётом.

— Давайте проверим, — сказал он, — что остаётся от наших слов, если их разобрать на части.

Аппарат щёлкнул, и из его раструба полились их голоса, но звучащие наоборот, будто время внезапно побежало вспять:

— «…ад в попал я.…» — прорычал перевёрнутый голос Энки.

— «…абыр! абыр!…» — мяукал Кот.

— «…ан ен, ан ен…» — шептала Лораэль.

Звуки, проигранные задом наперёд, казались чем-то древним и зловещим, как заклинание, произнесённое без понимания смысла. Кристаллы на стенах дрожали, повторяя эти перевёртыши, и с каждым новым эхом слова становились всё более чужеродными, будто превращались в язык, на котором говорили задолго до появления людей.

Кот прижал уши:

— Прекрати! Это звучит так, будто меня выворачивают наизнанку. Хотя… — он задумался, — технически, это именно так и есть.

Энки схватил аппарат, пытаясь его выключить, но устройство лишь громче заскрипело:

— «…ичоп я! ичоп я!»

— Очаровательно, — Фолиант улыбнулся, наблюдая, как демон трясёт его изобретение. — Теперь мы знаем, как звучит твоя ярость в обратной проекции. Напоминает бульканье недовольного болота.

Лораэль вдруг прижала ладони к ушам. Глаза на её руках закрылись, а губы сжались в тонкую ниточку. Когда шум достиг апогея, она крикнула — не громко, но с такой силой, что все сразу замолчали:

— Замолчите!

Тишина упала, как тяжёлый занавес. Даже кристаллы перестали вибрировать, застыв в неестественных позах. И в этой внезапной тишине что-то зашевелилось у них под ногами.

На земле, где секунду назад был лишь камень, теперь лежал ключ. Он был странной формы — не металлический, а словно слепленный из того же материала, что и эхо, полупрозрачный и слегка дрожащий. Казалось, если до него дотронуться, он издаст звук.

Кот потянулся лапой:

— Интересно, он…

— Не надо! — Лораэль схватила его за хвост. — Он боится звуков. Посмотрите.

Действительно, когда Кот пошевелился, ключ начал таять, как лёд на горячей сковороде. Только полная тишина возвращала ему форму.

Энки медленно, стараясь не скрипеть сапогами, опустился на корточки. Он вытянул руку, но не касаясь ключа, изучая его. Ключ пульсировал в такт его дыханию.

— Значит, — прошептал он, — чтобы взять его, нужно…

— Совсем замолчать, — закончил Фолиант. — Не только ртом. Мыслями. Дыханием. Даже сердцебиением. — Он посмотрел на каждого из них. — Кто из вас способен на такую тишину?

Кот открыл пасть, чтобы возразить, но вовремя спохватился и лишь развёл лапами. Его хвост нервно дёргался, выдавая внутренний монолог, который явно был полон саркастическими замечаниями.

Лораэль сделала шаг вперёд. Она закрыла глаза — и глаза на её ладонях тоже закрылись. Её грудь перестала подниматься, пальцы замерли. Она стала статуей, призраком, тенью — чем угодно, только не живым существом, производящим звук.

И ключ… потянулся к ней. Не она взяла его — он сам пополз в её сторону, как железо к магниту. Полупрозрачный металл обвил её палец, принял твёрдую форму и замер.

В тот же миг пещера вздрогнула. Кристаллы на стенах затрещали, осыпаясь вниз тысячами осколков, каждый из которых на лету издавал последний звук — «почему?», «зачем?», «как?» — пока не разбивался о землю, превращаясь в молчаливую пыль.

Фолиант поймал один из осколков:

— Любопытно. Кажется, мы только что убили несколько тысяч вопросов. Надеюсь, они не были риторическими.

Энки помог Лораэль подняться. Ключ в её руке теперь был твёрдым, но всё ещё слегка дрожал, как испуганный зверёк.

— Как ты это сделала? — прошептал он.

Она покачала головой:

— Я просто вспомнила, каково это — не иметь голоса.

Кот, не выдержав, фыркнул:

— Отлично. Теперь у нас есть ключ, который боится собственной тени, пещера, которая разваливается, и.… — он оглянулся, — где наше эхо, кстати?

На том месте, где раньше сидело Эхо, теперь была лишь лужица звуков — маленьких, жалких «почему», которые тихо пузырились и лопались, как мыльные пузыри.

Фолиант наклонился, подхватил одно «почему» на кончик пальца и поднёс к уху.

— Интересно, — сказал он, — если его высушить и пересадить в другую пещеру, оно снова вырастет в большое Эхо? Или так и останется карликовым вопросом?

Энки уже толкал их к выходу:

— Обсудим на воздухе. Если, конечно, ты хочешь дышать дальше.

Пещера действительно рушилась, своды трескались, как тонкий лёд, и с каждым обвалившимся куском породы в воздухе вспыхивали последние звуки — слова, застрявшие здесь, может быть, века назад, теперь освобождались и умирали.

Когда они выбежали наружу, последнее, что они услышали — это тихий, детский голос из глубины, который спросил: «Почему?» — и больше не получил ответа.

                                              * * *

Пещера дрожала, словно гигантский хрустальный колокол, в который ударили молотом безумия. Стены, покрытые тончайшими прожилками трещин, звенели, отражая каждый звук тысячекратно, но теперь этот хор превратился в какофонию. Эхо — маленькое, прозрачное, с лицом, напоминающим смятый лист бумаги, — цеплялось за выступ, его пальцы-нити уже разрывались под тяжестью собственного вопроса.

— Почему? — кричало оно, и слово, отражённое в кристаллах, множилось, заполняя пространство, как вода, хлынувшая в трюм тонущего корабля.

Дисторто скользил по стенам, его тело, словно ртуть, переливалось в отблесках ложного света. Он тянулся к Эхо длинными, неестественно гибкими пальцами, каждый из которых заканчивался крошечным зеркальцем.

— Коллекция должна быть полной, — прошептал он, и голос его рассыпался на десяток разных тонов, как будто говорили сразу несколько существ. — Ты последний. Ты — незавершённость.

Энки стиснул зубы. Его тень, оставшаяся где-то в Зеркальном Аду, будто дергала его за невидимые нити, напоминая, что он сам — лишь отражение чего-то большего.

— Мы не можем его оставить, — пробормотал он, но Лораэль уже шагнула вперёд, её единственный глаз (второй теперь был лишь пустой впадиной, заполненной осколком зеркала) сверкнул.

— Оно помнит голос моей матери, — сказала она так тихо, что слова едва долетели до Энки.

Кот-Хроникёр, сидя у неё на плече, записывал что-то когтем по стене, но буквы тут же исчезали, съеденные тишиной.

— Если мы его потеряем, никто не услышит последнего «почему», — написал он и тут же лизнул лапу, словно пытаясь стереть собственную сентиментальность.

Дисторто между тем уже схватил Эхо. Существо завизжало — не от боли, а от непонимания, от невозможности получить ответ. Его тонкие руки впились в зеркальную поверхность тела Дисторто, но тот лишь рассмеялся, и смех его рассыпался на сотню осколков, вонзившихся в стены пещеры.

— Почему?! — закричало Эхо в последний раз, и тут же его голос был поглощён, словно воду впитала сухая земля.

Тишина, наступившая после, была хуже любого вопля.

Лораэль вздрогнула, её пальцы сжались в кулаки.

— Он забрал его… — прошептала она, и в её голосе было что-то, от чего Энки невольно отвернулся.

— Ну и чёрт с ним, — проворчал демон, но даже его привычная бравада звучала фальшиво. — Оно всё равно только одно слово знало.

Кот фыркнул, прыгнул на землю и написал:

— Одно слово — и то важнее твоих ста монологов о том, какой ты крутой.

Энки хотел было огрызнуться, но в этот момент пещера содрогнулась. С потолка посыпались кристаллы, тонкие, как иглы, и такие же острые.

— Бежим! — крикнул Энки, хватая Лораэль за руку.

Она не сопротивлялась, но её взгляд был прикован к тому месту, где только что исчезло Эхо.

— А если… — начала она.

— Нет «а если»! — перебил Энки, таща её за собой. — Здесь всё рушится, и если мы сейчас не свалим, то следующее «почему» будет нашим последним!

Кот уже мчался впереди, его хвост торчал трубой, а уши прижались к голове.

— Я не записал ещё финальную главу! — пронеслось в его мыслях, и это пугало его куда больше, чем падающие своды.

Пещера обрушивалась за ними, как бумажный город, размываемый дождём. Последнее, что они услышали перед тем, как выскочить в узкий проход, ведущий к следующему Аду, — это смех Дисторто. Но даже он стих, словно кто-то выключил звук.

И тогда наступила настоящая тишина.

Лораэль остановилась, тяжело дыша.

— Он забрал его… — повторила она, и в её голосе была не только боль, но и что-то ещё — словно она вдруг поняла, что её собственные воспоминания тоже могут быть украдены.

Энки посмотрел на неё, потом на кота, который уже приводил в порядок свою шерсть, будто только что не бежал от смерти.

— Ну что, — демон усмехнулся, — теперь мы знаем, что в этом Аду воруют не только отражения.

Кот вздохнул и написал на ближайшей стене:

— И всё же… почему?

Буквы не исчезли. Они остались там, одинокий вопрос в мире, где ответов больше не было.

Глава 16. Последняя нота гимна

Тоннель вывел их в зал, похожий на опрокинутую скрипку — выгнутые деревянные стены, струны, натянутые под самым потолком, вместо люстры — огромный камертон, застывший в вечном колебании. Но самое странное были музыканты.

Они сидели в полукруге, застывшие в неестественных позах: скрипач смычком касался пустоты, пианист давил на несуществующие клавиши, ударник замер в момент удара по барабану, которого не было. Их пальцы двигались, повторяя разученные движения, но звука не возникало — только лёгкий шелест, будто кто-то перелистывал нотные страницы в соседней комнате.

— Yesterday… — прошептала Лораэль, и её голос дрогнул.

Энки нахмурился.

— Что «вчера»?

— Они играют «Yesterday». Но… не могут вспомнить последний аккорд.

Кот, принюхавшись, подскочил к пюпитру и быстрым движением когтя нацарапал на пыльной партитуре: «Попробуйте ре-мажор. Или нет?»

Музыканты не отреагировали. Их глаза, мутные, как старые стёкла, были устремлены куда-то внутрь себя, будто они слушали музыку, которую больше никто не мог услышать.

— Это Ад Тишины, — сказал Энки, но тут же замолчал, потому что из-за рояля выскользнул Дисторто.

Существо двигалось, как тень, отбрасываемая пламенем — неровно, прерывисто. Его руки, слишком длинные и гибкие, взметнулись вверх, и в воздухе застыли ноты — но не те, что должны были быть. Они перекручивались, ломались, превращая мелодию в нечто уродливое.

— Прекрати! — крикнула Лораэль, но её голос растворился, будто его поглотила толстая вата.

Дисторто повернулся к ней, и на его лице — если это можно было назвать лицом — расплылась улыбка.

— Ты помнишь, как звучал голос твоей матери? — прошептал он, и его слова, как иглы, впились в Лораэль.

Она зажмурилась, схватившись за голову.

— Нет…

— Ты забыла. Как они забыли последний аккорд.

Энки шагнул вперёд, но Кот внезапно вцепился когтями в его плащ.

— Не надо, — написал он на полу, — он питается звуками. Чем громче ты орёшь, тем больше у него сил.

Дисторто тем временем приблизился к Лораэль.

— Ты слышала, как она пела тебе колыбельную? — его голос стал мягким, почти ласковым. — Попробуй вспомнить.

Лораэль закусила губу. В её единственном глазу стояли слёзы.

— Я.… не могу.

— Потому что я забрал это, — прошептал Дисторто. — И теперь это моё.

Он провёл рукой по воздуху, и на мгновение Лораэль услышала — нет, почувствовала — обрывок мелодии. Что-то знакомое, тёплое, но тут же ускользающее, как сон при пробуждении.

— Мама… — вырвалось у неё.

Энки не выдержал.

— Эй, зеркальное отродье! — рявкнул он. — Если ты хочешь чьих-то воспоминаний, попробуй мои!

Дисторто медленно повернулся к нему.

— Твои воспоминания пахнут серой и ромом. Мне не интересно.

Кот тем временем подкрался к пианисту и ткнул его лапой. Тот не шелохнулся.

— Они не живые, — написал он. — Они — оболочки. Как пустые скорлупки.

— Тогда почему они всё ещё играют? — пробормотал Энки.

— Потому что музыка — это последнее, что у них осталось, — вдруг сказала Лораэль. Её голос звучал глухо, будто сквозь воду. — Они не могут остановиться. Потому что, если остановятся — поймут, что больше ничего не слышат.

Дисторто засмеялся, и его смех рассыпался на сотню отголосков, каждый из которых бил по ушам, как молоток.

— Ты умна, девочка. Но это не поможет тебе вспомнить.

Он снова взмахнул руками, и ноты в воздухе исказились ещё сильнее, превратившись в нечто болезненное, режущее. Лораэль вскрикнула — но не от боли, а от ужаса, потому что в этот момент она поняла: чем громче звуки вокруг, тем тише становятся её собственные воспоминания.

— Он стирает её память, — прошептал Энки.

Кот мотнул головой.

— Нет. Он делает так, что она сама перестаёт слышать себя.

Лораэль опустилась на колени, закрыв ладонями уши.

— Прекрати…

Но Дисторто не собирался останавливаться. Он дирижировал теперь с каким-то исступлённым восторгом, и с каждым движением его рук музыка — вернее, её жалкая пародия — становилась всё громче, всё невыносимее.

А музыканты всё играли. Без звука. Без надежды.

Последний аккорд «Yesterday» так и оставался для них недостижимым.

                                              * * *

Фолиант, до этого момента молча наблюдавший за происходящим из тени, вдруг качнулся вперёд, как маятник, отсчитывающий последние секунды перед катастрофой. Его плащ зашелестел страницами, а в глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление — редкая эмоция для существа, привыкшего быть лишь зеркалом чужих чувств.

— Кажется, пришло время настроить этот расстроенный оркестр, — произнёс он, и его голос странным образом прозвучал сразу во всех углах зала, будто исходил отовсюду одновременно.

Тело Фолианта начало менять форму, вытягиваясь, сужаясь, пока не превратилось в идеальный камертон — серебристый, холодный, с едва заметной трещиной у основания. Он завис в воздухе и.… ударил сам себя.

Тишина, последовавшая за этим ударом, была особого рода — не пустота, а скорее ожидание звука, его отражение в зеркале, когда само зеркало уже разбито. Эта тишина заполнила зал, заставив даже Дисторто на мгновение замереть.

Музыканты вздрогнули. Их пальцы замерли над воображаемыми инструментами, а в глазах, вдруг прояснившихся, вспыхнуло что-то похожее на осознание.

— Мы… забыли, — прошептал скрипач, и его голос скрипел, как несмазанные колки. — Забыли, как звучит смех детей… как шумит дождь по крыше… как звенят бокалы на свадьбе…

— Забыли, как звучат собственные голоса, — добавил пианист, и его пальцы бессильно опустились на несуществующие клавиши.

Лораэль сжала кулаки. В её единственном глазу стояли слёзы, но не от боли — от ярости.

— Верните им это! — крикнула она Дисторто. — Вы не имеете права!

Существо лишь усмехнулось, его зеркальная поверхность отражала искажённые лица музыкантов.

— Я ничего не забирал насильно. Они сами отдали свои звуки — в обмен на то, чтобы хоть что-то помнить. Парадокс, не правда ли? Чтобы не забыть музыку, они забыли всё остальное.

Кот тем временем подкрался к пюпитру. Его зрачки сузились, когда он заметил странный блеск среди нотных листов. Это был ключ — маленький, тёмный, лежащий точно на том месте, где должна была быть записана последняя нота.

— Энки, — написал он когтем на пыльном полу, — посмотри туда.

Демон последовал взглядом и замер. Его пальцы непроизвольно сжались, будто уже ощущая холод металла.

— Если я возьму его, что случится с ними? — спросил он, кивнув в сторону музыкантов.

Дисторто рассмеялся, и его смех рассыпался на тысячи осколков.

— Они обретут покой. Или исчезнут. Какая разница?

Фолиант-камертон снова дрогнул, издав ту же пронзительную тишину. На этот раз она заставила задрожать стены зала.

— Делай уже что-нибудь! — прошипел кот, нервно подёргивая хвостом. — Я ненавижу музыкальную драму без кульминации.

Энки глубоко вздохнул и шагнул вперёд. Его рука протянулась к ключу, медленно, будто преодолевая невидимое сопротивление. В последний момент он обернулся к музыкантам:

— Простите.

Пальцы сомкнулись на металле. В тот же миг все музыканты вздрогнули, как от удара тока, и повернулись к нему. Их рты открылись одновременно, и они произнесли одно слово:

— Спасибо.

Затем они начали рассыпаться — не в прах, а в ноты, в звуки, в обрывки мелодий, которые так долго хранили в себе. Скрипач стал скрипичным концертом, пианист — сонатой, ударник — ритмом дождя по крыше. Они таяли в воздухе, и с каждым исчезнувшим музыкантом в зале становилось чуть светлее.

Лораэль протянула руку, ловя одну из нот. Та дрожала у неё на ладони, как живая, а потом растворилась, оставив после себя лишь воспоминание о звуке.

— Они свободны, — прошептала она.

Дисторто скривился, его зеркальная поверхность помутнела от ярости.

— Свобода — это иллюзия. Они просто перестали существовать.

— Всё равно лучше, чем быть твоей коллекцией, — огрызнулся Энки, сжимая ключ так, что тот впился ему в ладонь.

Кот тем временем записывал что-то на последней странице партитуры:

— Эпилог: оркестр ушёл на бис. В зале никого не осталось, но аплодисменты ещё звучат.

Фолиант снова принял человеческий облик, отряхиваясь, будто после долгого путешествия. В его глазах мелькнуло что-то похожее на усталость.

— Камертон — скучная роль. Никакого простора для импровизации.

Зал начал рушиться. Струны на потолке лопались одна за другой, издавая звуки, похожие на вздохи. Дисторто отступал в тень, его форма теряла чёткость.

— Вы думаете, это победа? — прошипел он. — Вы всего лишь забрали у них последнее, что у них было.

— Мы вернули им право закончить свою песню, — сказала Лораэль. — Даже если последнюю ноту они так и не услышали.

Кот прыгнул ей на плечо и ткнул мордой в сторону выхода.

— Если мы сейчас не уйдём, нам тоже придётся играть в этом оркестре. И поверь мне, у меня слух, как у глухого тенора.

Последнее, что они увидели, покидая разрушающийся зал, — это Дисторто, растворяющегося в отражениях, и пустую партитуру, где единственной оставшейся записью были слова кота. И может быть — им только показалось — где-то очень далеко прозвучал тот самый последний аккорд из «Yesterday». Или это был просто ветер в разбитых струнах.

                                              * * *

Когда герои уже готовились покинуть разрушающийся зал, из трещины в стене выскользнуло знакомое прозрачное существо. Эхо, которое они оставили в пещере, теперь выглядело иначе — его форма стала более чёткой, почти осязаемой, а на месте рта, который раньше только повторял «Почему?», теперь дрожал новый вопрос. Оно бросилось к группе, цепляясь за складки одежды, как испуганный щенок, потерявший хозяина.

— Спасибо! — вырвалось у него, и это слово, простое и чистое, повисло в воздухе, не умножаясь эхом, не искажаясь. Оно звучало так, будто его произнесли впервые.

Кот отпрянул, шерсть на его загривке встала дыбом.

— Ты же должен был исчезнуть вместе с остальными! — написал он когтем на рассыпающемся полу.

Эхо покачало головой, его полупрозрачные пальцы сжали край плаща Лораэль.

— Спасибо… — повторило оно, и в этом слове было столько оттенков, сколько нот в симфонии.

Лораэль присела перед существом, её единственный глаз встретился с бездонными пустотами, которые служили Эху глазами.

— Ты помнишь теперь? — спросила она. — Помнишь, что было до «Почему?»?

Эхо замерло, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя. Потом медленно кивнуло.

— Мама… колыбельная… — прошептало оно, и эти слова, такие хрупкие, казалось, вот-вот разобьются, как стеклянные шары.

В этот момент из разрушающегося зала донёсся звук. Нет, не звук — его тень, его воспоминание. Четыре оставшихся музыканта — скрипач, виолончелист, альтист и флейтист — встали в круг и начали играть. Их инструменты не издавали ни единого звука, но пальцы двигались с такой точностью, с такой страстью, что казалось — ещё мгновение, и музыка прорвётся сквозь завесу тишины.

Фолиант, наблюдавший за происходящим с привычной отстранённостью, вдруг выпрямился. Его глаза, обычно холодные, как зимние озёра, вспыхнули.

— Квартет номер 13, — произнёс он, и в его голосе впервые за всё время прозвучало что-то похожее на восхищение. — Шуберта. «Смерть и девушка».

Лораэль не сдержала слёз. Они катились по её щекам беззвучно, как и всё в этом проклятом месте, и, падая на песок, превращались в крошечные зеркальца. В каждом отражалось лицо — то ли её матери, то ли её собственное, то ли кого-то третьего, давно забытого.

Энки стоял, сжимая в кулаке ключ, и смотрел на музыкантов. Его демонская природа бунтовала против этой сцены — слишком человеческой, слишком трогательной. Но что-то внутри, что-то глубоко запрятанное, заставляло его замереть на месте.

— Они играют для нас, — пробормотал он. — Почему?

Кот, обычно не упускавший возможности язвительно прокомментировать происходящее, на этот раз лишь прижал уши и написал:

— Потому что это их прощальный подарок. И наш последний шанс услышать.

Эхо прижалось к Лораэль, повторяя своё «Спасибо», как мантру, как молитву. Его прозрачное тело дрожало, отражая движения музыкантов, будто оно само стало частью их беззвучной симфонии.

Музыканты играли с закрытыми глазами. Их лица, прежде застывшие в маске вечного отчаяния, теперь выражали покой. Скрипач провёл смычком по последней ноте — той самой, что они не могли вспомнить, — и замер.

В этот момент случилось чудо.

Все зеркальца, образовавшиеся из слёз Лораэль, вдруг зазвучали. Каждое — своей нотой, своим оттенком, вместе складываясь в тот самый аккорд, который так долго искали музыканты. Он длился всего мгновение — чистейший, прозрачный, как утро после дождя, — и рассыпался, как рассыпались сами музыканты, превращаясь в светящуюся пыль.

Фолиант первым нарушил тишину.

— Интересно, — произнёс он задумчиво, — они наконец услышали свою музыку? Или мы её просто представили?

Эхо подняло голову.

— Спасибо, — сказало оно в третий раз, и в этом слове теперь звучала вся мелодия, вся боль и вся радость, которые только что исчезли вместе с музыкантами.

Кот фыркнул, но его хвост недовольно дёргался.

— Если это был концерт, то, где мои цветы? Где вызов на бис? Где разочарованная критика?

Энки хмыкнул, пряча ключ в складках одежды.

— Зато есть мы. И ключ. И этот… — он кивнул на Эхо, — новоприбывший. Думаю, это и есть наш «бис».

Лораэль вытерла щёку. Зеркальца исчезли, но их отблеск остался в её глазу — маленькое, дрожащее отражение чего-то важного, чего-то, что она почти вспомнила.

— Пойдёмте, — сказала она тихо. — Они сыграли своё. Теперь наша очередь.

И когда они выходили из зала, который уже почти перестал существовать, Эхо шло за ними, по-прежнему повторяя своё «Спасибо», но теперь в этом слове слышалась мелодия — та самая, последняя нота гимна, который никто из них так и не услышал до конца.

Глава 17. Бульон из забытых звуков

Стеклянная кухня Ада Тишины была похожа на гигантский аквариум, где вместо рыб плавали звуки — обрывки смеха, обломки песен, шепотки, которые никто так и не услышал. Стены, прозрачные, как слеза, дрожали от вибраций, которых уже не существовало. Посреди этого хрустального безмолвия стоял котёл — чёрный, матовый, будто вылитый из ночи. В нём кипел бульон из забытых звуков, и ложка помешивала его сама по себе, будто невидимый повар вот-вот собирался подать ужин.

Кот-Хроникёр, у которого от долгого молчания уже чесались когти от желания записать хоть что-нибудь, потянулся к котлу, облизнулся и сунул лапу в парящую жидкость.

— Любопытно, на вкус как тишина или как чьё-то «прости»? — проворчал он, слизывая с шерсти каплю.

И тут же замер. Его пасть раскрылась, но вместо привычного «мяу» вырвалось лишь беззвучное движение губ. Он попробовал снова — ничего. Только лёгкий щелчок в горле, будто захлопнулась дверь в голосовой аппарат.

Энки, наблюдавший за этим, скривился в усмешке, но тут же нахмурился.

— Ну вот, теперь ты немой, как рыба. Только без пользы.

Кот в ярости топнул лапой, но звука не последовало. Он схватил камень и швырнул его в котёл — камень исчез, как будто его проглотили, а поверхность бульона даже не дрогнула.

Лораэль, осторожно прикоснувшись к стенке кухни, почувствовала, как под пальцами дрожат стёкла — это были запертые внутри крики.

— Здесь всё, что потеряли, — прошептала она, и её слова тут же растворились, будто их высосали из воздуха.

На стене висело меню, написанное чернилами, которые когда-то были голосами.

Суп «Ностальгия» — 3 вздоха.

Рагу «Что-то на кончике языка» — бесплатно, если вспомнишь название.

Десерт «Последнее слово» — только для смелых.

Энки, не привыкший к таким тонкостям, ткнул пальцем в первую строчку.

— Дайте всё. И побыстрее, а то я уже забыл, зачем пришёл.

Ложка в котле замерла на мгновение, будто задумалась, затем черпанула и выплеснула в воздух струю пара. Тот свернулся в тарелку, опустился перед Энки и тут же стал пустым.

— Очень смешно, — проворчал демон. — Где моя еда?

— Она была, — раздался голос — не звук, а скорее ощущение в голове, будто кто-то прошептал прямо в мозг. — Вы просто не смогли её попробовать.

Кот, всё ещё без голоса, яростно замахал лапами, изображая нечто среднее между угрозой и пантомимой «верните мой голос».

— Ах вот как, — Энки скрестил руки. — Значит, звуки не просто исчезают — их готовят. Вы коллекционируете их, как суповые ингредиенты?

Ложка в котле заколебалась, будто пожимая плечами.

— Мы не коллекционируем. Мы перерабатываем. Что-то становится бульоном, что-то — специей. Вашему коту, например, достался «вкус немоты». Редкий ингредиент.

Лораэль подошла к котлу и заглянула внутрь. В кипящей черноте мелькали обрывки: детский смех, скрип двери, чьё-то «люблю» — всё это плавало, как лавровые листья в супе.

— А можно вернуть что-то обратно? — спросила она, и её голос дрогнул.

Ложка медленно опустилась в котёл, выловила что-то маленькое и блестящее — ноту, дрожащую, как серебряная рыбка.

— Это было «мама», — прозвучало в голове. — Последнее, что вы сказали ей. Хотите?

Лораэль протянула руку, но Энки резко оттащил её назад.

— Не надо. Если возьмёшь — оно исчезнет навсегда. Здесь всё построено на том, чтобы ты почти вспомнил, но так и не смог удержать.

Кот, тем временем, нашёл на полу кусок угля и начал царапать по стеклянному полу:

«Я НЕНАВИЖУ СУП. И ЭТОГО ПОВАРА ТОЖЕ.»

Ложка в котле закачалась, будто смеясь.

— А вот это мы сохраним. Гнев — отличная приправа.

Энки вздохнул, посмотрел на пустую тарелку, потом на Лораэль, которая всё ещё смотрела на ноту-рыбку, и на кота, яростно чиркающего углём по полу.

— Ладно. Раз уж мы здесь, давайте хотя бы выясним, где ключ. Может, он тоже плавает в этом бульоне?

Ложка вдруг резко нырнула вглубь и вынырнула, держа на кончике крошечный серебряный ключик.

— Возьмите. Но знайте: он заперт на тот звук, который вы больше никогда не услышите.

Кот тут же вскочил, потянулся лапой, но Энки остановил его.

— Подожди. Это ловушка.

— Всё в этом месте — ловушка, — написал кот. — Но ключ нам нужен.

Лораэль медленно кивнула.

— Если мы его не возьмём, кто-то другой сделает это. И тогда…

Она не договорила. Вдруг котёл дрогнул, бульон забурлил, и из глубины поднялся огромный пузырь — он лопнул у поверхности, и на секунду в воздухе прозвучало что-то знакомое…

Это был голос Фолианта.

— «Вы всё ещё думаете, что ищете Искру?»

И тут же исчез.

                                              * * *

Фолиант, до этого молча наблюдавший за происходящим, вдруг с лёгким шорохом раскрылся в воздухе, будто невидимые руки перелистывали его страницы. Бумага шептала, как опавшие листья под ногами осенью, пока книга не остановилась на развороте с заголовком, выведенным изящными, но потрёпанными временем буквами: «Как забыть себя за 7 шагов». Под ним красовалась миниатюра — повар в колпаке, заливающий в котёл слезы в форме нот.

— О, — произнёс Энки, склонившись над страницей. — Поварёнок решил поделиться секретами. Давайте-ка посмотрим, из чего тут варят амнезию.

Кот, всё ещё лишённый голоса, подскочил и уставился на текст, его хвост нервно подёргивался. Лораэль же, напротив, замерла, будто боялась, что книга прочтёт её мысли.

Фолиант, будто чувствуя их взгляды, слегка дрогнул, и чернила на странице поплыли, складываясь в список:

Ингредиенты:

— 1 чашка разбитых обещаний

— 2 ложки невысказанных слов

— щепотка детских страхов (лучше всего подходят ночные, выскобленные из-под кровати)

— капля последнего вздоха (опционально)

— Чёрт возьми, — Энки поёрзал на месте, внезапно ощутив, как по спине пробежал холодок. — Это же рецепт из моего детства.

Кот резко повернулся к нему, уши настороженно поднялись. Его взгляд ясно говорил: «Ты что, серьёзно?»

— Ну да, — демон провёл рукой по рогам, словно проверяя, на месте ли они. — Только у нас это называлось «Похлёбка забвения». Подавалась тем, кто слишком много спрашивал.

Лораэль медленно протянула руку к странице, но не коснулась её, будто боялась, что буквы оставят ожоги.

— А можно… вспомнить? После этого?

Фолиант захлопнулся с резким звуком, похожим на щелчок замка, затем снова открылся — теперь на странице красовалась лишь одна строка:

«Только если найдёте того, кто украл ваши специи».

Кот фыркнул (беззвучно, что выглядело особенно комично) и написал углём на полу:

«Спасибо, очень помог. Теперь я знаю, что мой страх перед ванной в детстве был кулинарным ингредиентом.»

Ложка в котле вдруг оживилась, зачерпнула немного бульона и плеснула прямо в сторону Лораэль. Та не успела отпрыгнуть — капли попали ей на губы, и она вздрогнула, словно от удара током.

— Что это было? — Энки нахмурился, но девушка уже поднесла пальцы ко рту, глаза её расширились.

Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, но вместо слов раздался лишь хрип, будто кто-то перерезал ей голосовые связки. Паника мелькнула в её глазах, и она инстинктивно схватилась за горло.

— Эй! — Энки шагнул вперёд, но тут же замер, когда увидел, как поверхность бульона задрожала.

Из глубины поднялось её отражение — но не в воде, а в самой ложке, будто металл на мгновение стал зеркалом. Отражение улыбнулось (настоящая Лораэль так не умела) и запело.

Губы двигались, но звуков не было — лишь смутное бормотание, будто кто-то пытается говорить сквозь толстое стекло. Песня, если это была она, больше напоминала погребальную — медленную, тягучую, как патока.

Кот бросил в ложку камень (опять беззвучно, что сводило весь драматизм к абсурду), и отражение рассыпалось, как дым.

— Прекрасно, — Энки скрипнул зубами. — Теперь у нас двое немых.

Лораэль, всё ещё держась за горло, опустилась на колени. Её пальцы сжались в кулаки, и по щеке скатилась слеза — но даже она упала беззвучно, растворившись в стеклянном полу.

Фолиант, наблюдавший за этим, вдруг перевернул страницу, открыв новый рецепт:

«Колыбельная для потерянных голосов»

Ингредиенты:

— 1 горсть воспоминаний о матери

— 3 капли смеха, который нельзя повторить

— щепотка соли (слёзы не подходят, они слишком горькие)