Бесплатный фрагмент - Adoneinu Bar Yochai

Господин наш бар Йохай

Жизнеописание и фрагменты учения самого великого святого во Израиле, рабби Шимона бар Йохая (РАШБИ)

ОТ АВТОРА

«Едем, едем на Мерон,

Ибо там — рабби Шимон!»

Народная песня

«Я — физик-теоретик. По-настоящему меня интересуют только неразгаданные явления. В этом и состоит моя работа».

Лев Ландау

Таким неразгаданным явлением я считаю и книгу «Зоар»

1. Historical background

В работах более поздних каббалистов указано, что РАШБИ — реинкарнация души самого Моисея, и корень данной высокой души восходит к библейскому Авелю.

Начнем, однако, наше повествование не с таких исторических глубин, а с рабби Акивы. Жил он в поколении разрушения 2-го Храма. Сейчас весь тот мир, для которого идет 2022 год, унаследовал культуру Рима, является наследником той империи. И, кстати, год 2022 знаменует точное число лет от рождения рабби Акивы. Вы удивлены?

А прожил р. Акива 120 лет, и годы его жизни делятся на три периода. Сначала 40 лет работником был, потом 40 лет — учеником и затем 40 лет — великим учителем.

Читатель, который запомнил из моих книг вот такое описание, легко соединит два сюжета воедино и поймет связь эпох. Дневник Прекрасной Римлянки, Руфины, последней жены рабби Акивы, позволяет нам войти в самую гущу тех событий.

…«В нашей империи, прекрасной Римской империи, наблюдался какой-то надрыв и надлом.

Было похоже, что мы никогда не справимся с Иудеей.

Мы уже унизились до того, чтобы гоняться за их старцами, убивать беспомощных.

Помню, как был убит 120-летний Иегуда бен Бава — который сделал пятерым ученикам рукоположение. Погоня приближалась. Между двух городов происходило запрещенное действие — передача раввинского звания ученикам. За это полагалась смерть. Ученикам он велел бежать, а наша солдатня расправилась с ним, выпустив 300 стрел в его тело. Пронзенный и изрешеченный стрелами, лежал старик на дороге… Если бы один из двух городов был на какое-то расстояние ближе к месту этому, чем другой, то весь тот город был бы истреблен. Поэтому Иегуда бен Бава точно отмерил расстояние: так не будет наказан город! «Бегите! — приказал он ученикам перед приближением солдат, — бегите и сохраните традицию». Одним из тех пяти учеников и был РАШБИ.

…Да, одним из тех пятерых учеников, получивших последнюю раввинскую ординацию, и был рабби Шимон бар Йохай. Он остался верен учению, несмотря на все преследования и ужасы, которые пережили евреи того поколения.

В ученические годы с РАШБИ произошел такой эпизод. Учитель похвалил другого ученика, поставил его на самую высокую ступень, чтобы подчеркнуть присущие ему достоинства. Рабби Шимон уже тогда знал, что его собственный уровень в познании Торы и получаемых им откровениях — выше, чем у того ученика. Лицо его «поменяло цвет». Учитель (рабби Акива) это заметил. Но… все равно поправка, которую он внес, была не на публику. Сказал о нем рабби Акива в личной беседе:

— Лишь я и твой Творец знаем силу твою. И этого достаточно для тебя сейчас…

И рабби Шимон этим удовлетворился. Он перестал завидовать.

Это очень показательный эпизод.

Силу РАШБИ нельзя было демонстрировать другим! Неправильным было бы ставить его на лидирующую позицию — это могло ему повредить.

Рабби Акива выжидал и наблюдал, давая ему созреть.

В нужное время, как понятно, величие рабби Шимона раскрылось само собой…

Часто высказывания самого РАШБИ имеют оттенок превосходства, но они точны. Даже такая фраза, как «Мир устоит — пока в нем нахожусь я и мой сын», также в высшей степени точна. Пока был жив РАШБИ и его сын — в небе не появлялась радуга (предупреждение о грозящем уничтожении мира).

Позвольте мне привести здесь Дневник матроны — прекрасной римлянки. Он позволит нам погрузиться в ту эпоху с максимальной приближенностью к нашим чувственным ощущениям. Он взят из моего романа «Я, Хаим Виталь».

По сюжету, если помните, Аризаль открывает ученику, что его душа восходит к рабби Акиве, а также проводит параллель между его женами и женами рабби Акивы. Отсюда — римская линия в моем романе, дневник Прекрасной римлянки… Приведем часть этого дневника и здесь:

Записки Прекрасной Римлянки. (В Талмуде она фигурирует как Эшет Турнусруфус или Руфина).

«…Акиву уже забрали, и скоро придут за мной. Дорогая Паула Вентурия! Я надеюсь, что успею отправить тебе это письмо с Порфирием. Я давно уже веду этот дневник, и, раз ты спрашиваешь меня о том, как все тут у нас происходило, то я посылаю тебе дневник, дабы не дублировать его письмом.

…В нашей империи, прекрасной Римской империи, наблюдался какой-то надрыв и надлом.

Было похоже, что мы никогда не справимся с Иудеей.

Мы уже унизились до того, чтобы гоняться за их старцами, убивать беспомощных.

Помню, как был убит 120-летний Иегуда бен Бава — который сделал пятерым ученикам рукоположение. Ученикам он велел бежать, а наша солдатня расправилась с ним, выпустив 300 стрел в его тело.

Вижу, как рубили голову Метургеману — переводчику, находившемуся в Академии.

Голова катится по улице, псы накидываются и жрут (голова мудреца Хуцпита а-Метургман).

Скальп снимается с головы первосвященника Ишмаэля, потому что дочка императора Адриана сказала, что ей как раз такое лицо нужно для ее коллекции артефактов.

Огонь пожирает тело р. Ханины бен Традьон, и наши доблестные палачи кладут мокрую шерсть на сердце его, чтобы помучился еще подольше.

Акива читает что-то, позже я узнаю — это «Шма Исраэль!»

Тишина. Тишина в моей голове. И потом я вижу — что это? Какие-то имена… А, знаю. Или догадываюсь…

Это — список 10 казненных еврейских мудрецов! Список в огне, подожжен с краев.

Акива. Его бездыханное тело несут в Тверию, пещера. Стол, свеча.

Погибают один за другим Ишмаэль, Тарфон, Иегуда бен Бава… Элиша бен Авуя говорит сам себе:" Все кончено, Нет во мне веры, я сдаюсь. Всем правит слепой и мстительный случай, бездушны небеса. И нет надежды.» И, так решив, стал доносить на евреев, выдавать властям всех учивших Тору…

Тиний Руфус, мой тогдашний супруг, вмешивался в каждый ученый разговор, на который были приглашены мудрецы Израиля, и старался обернуть его против них, вызывая гнев Адриана. Императору вечно казалось, что евреи чего-то недоговаривают. Зато Тиний был красноречив до предела.

— Почему вы называете только одного Б-га Б-гом? — возбудил Тиний очередную опасную тему, натравливая Адриана на раби Акиву и сопровождавших его мудрецов.

— А кого же еще называть, если не Одного и Единого?

— Мы называем богами все, что движется и не движется, и нам от этого хорошо.

— Знаешь что? Приведи сюда двух собак, и я дам им клички.

Тиний велит завести в палату двух псов. Раби Акива подзывает их к себе, называя при этом… именами родителей чиновника Тиния Руфуса.

Немая сцена. Руфус шокирован.

— Ты оскорбил память моих предков! — заорал он.

— Я только проиллюстрировал твою доктрину. Мы можем называть кого угодно любыми именами, не так ли? Вы называете Б-гом то, что Им ни в коей мере не является, идолов, силы природы, личности, животных, пресмыкающихся, — а мне просто захотелось довести этот принцип до крайности.

В тот день Тиний Руфус был в такой ярости, что наказывал дома, в своем дворце, всю прислугу направо и налево.

— Тиний, ты чем-то расстроен? — спросила я.

— Ну да! Этот Акива со своими дружками прямо в душу лезет к императору. Клеменс, претор, решил принять иудаизм, вместе с женой. Идиот! Потом еще племянник императора, Аквила… С ума они все посходили? Я хотел бы лишить Акиву влияния, раз и навсегда.

— Ну, может, устроить скандал, уничтожить его репутацию? — предложила я.

— Как я это сделаю? — не понял он.

— Ну, я бы смогла, наверно, — при этих моих словах он посмотрел на меня недоверчиво…

Мы решили попробовать. Требовалось создать ситуацию, когда в доме Акивы раздавались бы крики, после чего оттуда выбежала бы обиженная им посетительница, желательно в неглиже.

Я пришла к мудрецу, он сказался больным, но все же принял меня. Потом он горько плакал, читая мои намерения. Потом я сделала то, что сделала. И была прогнала им жестко и безоговорочно. Но я не ощутила гнева, не стала кричать и проклинать. Он выставил меня за дверь, но не забрал свой теплый плед, которым я укуталась после сцены с неглиже.

И вдруг почувствовала, что он нравится мне, что я хотела бы остаться с ним навсегда. Я дошла до своего дома в раздумье, не выпуская краев одеяла-пледа, грубой шерсти, верблюжьего одеяла, которое кололось, но почему-то было мне дорого.

Я переговорила с Паулой Вентурией, которая решила выехать в Иудею (по-римски — Палестину) и помогать евреям, также обсудила с ней историю сенатора Клеменса. Оказывается, и они интересовались еврейством. Руфус не зря болтал.

Я начала изучать заповеди у того самого раби Иегуды бен Бавы, который потом получил 300 стрел за свою подпольную деятельность, прошла обряд посвящения в еврейство, порвала с мужем, вручила Акиве выкраденные из дома Руфуса сокровища.

— Ваша римская империя безумна! — помню, как я сказала это Руфусу, и как перекосилось его лицо.

— Ты так говоришь, словно тебе никогда не нравились наши общественно-полезные оргии и мистерии. Подожди, еще попросишься обратно. Если, конечно, я тебя не прирежу в ближайшие дни.

Но в ближайшие дни он как раз покинул Кейсарию — происходила смена власти, надо было срочно выслужиться перед новой верхушкой, и я успела сделать тот серьезный шаг, на который решилась. Развод и кража ценностей из дома вельможи…

Я не рассчитывала на любовь Акивы, которому принесла и отдала все, что у меня было. Но какое-то время была и любовь тоже, и был даже брак. Вскоре вспыхнул бунт во главе с Бар-Кохбой, чьим наставником был Акива, отныне ему понадобилось заниматься общественными делами, восстанавливать государственные основы, ему было не до меня. Я приняла и это: все в моей жизни было уже правильно, был правильный человек, правильная религия, и я не волновалась. Даже моя безопасность не очень заботила меня. Конечно, могли достать меня люди Тиния и придушить на улице шелковой ниткой. Поэтому я скрывалась на острове Пандатрия, куда до того была сослана Домицилла, супруга Клеменса, также принявшая иудаизм.

У Акивы с Бар-Кохбой вышел провал. Каратели искали повсюду организаторов бунта.

В ночь перед своим арестом Акива говорил со мной откровенно, упомянул, что наши души были связаны прежде в любовном фрагменте: Зимри и Козби, третья книга Пятикнижия Моисеева. Мидьянская принцесса Козби, которая привлекла к себе предводителя одного из важных колен Израилевых, колена Шимона. Зимри вошел с ней в шатер и уже не вышел: их поразил копьем судья Пинхас. Потом мне выпала по судьбе реинкарнация в душе несимпатичной Иззевели.

Акива и говорил, что та ситуация наконец-то исчерпана, отработана.

— В тебе большая душа, я увидел это сразу, но не знал, как вытащить тебя из-под власти клипот (темных сил): через отстранение или через привлечение. Дальше судьба решила за нас обоих.

Я слушала его и понимала, что это его итоговые, последние слова, и что он предвидит наше расставание, оттого и дает мне ключ к секретам прошлого.

А потом его увели на расправу.

— Все, что Б-г делает, делается к добру, — процитировала я из учения Акивы. Он говорил эти слова в самых разных жизненных ситуациях. Иначе в то время просто было нельзя. Если человек не думал таким образом, то он мог скатиться на позиции Элиши Бен Авуи…

…Мои записки могут представлять интерес для тебя, дорогая Паула, тем более, что ты тоже была участницей некоторых из описываемых здесь событий. Ты тоже знаешь, сколь велико было обаяние рабби Акивы, ты тоже давала ему деньги на иешивы — правда, в долг, но щедро и от души, как никто, и к тому же — под «гарантию Моря и Небес». Передаю же и я ныне верному посланцу Порфирию этот сапфир, который хотела бы тебе подарить, не обрамляй его в оправу, он больше выигрывает в своем неграненом диком великолепии… держи мои записки при себе… дополни, если хочешь, еще детали… еще воспоминания… Ну а я, жена репрессированного, политического преступника, наверняка буду рано или поздно найдена в волнах нашего прекрасного залива, среди сапфирового великолепия аквамарина, где-нибудь под Корфу. И лучше мне покончить с жизнью раньше, чем меня заберут и отведут к Тинию Руфусу, потому что это потребует навыков обращения с кинжалом, которых у меня нет. За мной, кажется, пришли, я передаю Порфирию это послание к тебе и спешно с тобой прощаюсь, дорогая подруга.»

***

Паула Вентурия получила письмо и подарок после всех трагических событий — казни рабби Акивы и гибели Руфины в тюремном заключении. Но в тот же день, как не стало Акивы, на свет появился Рабейну а-Кадош, р. Иегуда а-Насси (138 г. н.э.). О том, как под носом у императора провернули ему обрезание благодаря помощи римской матроны, подруги Руфины, которая помогла подменить младенца, мы рассказажем вам в главе 10 данной книги.

Понятно, что не все римские императоры были злыми. Антоний (Марк Аврелий) и рабби Иегуда а-Насси, молочные братья, потом много лет дружили и вели нескончаемые беседы о Торе и об уделе в Будущем мире…

Снова подчеркну, что герой нашего повествования, РАШБИ в молодости получил раввинский диплом именно от Иегуды бен Бава, который упомянут в начале этого «дневника матроны».

Таким образом, мы постарались показать все связи, существовавшие между поколением Акивы и РАШБИ. Даже само рождение РАШБИ произошло, как вы видите, «с подачи» и благословения рабби Акивы, — «Ребе» того поколения.

2. The birth of RASHBI

Рабби Шимон родился у родителей, которые страдали долгое время от бездетности. Йохай и Сара из Галилеи жили вместе больше 10 лет, и по закону можно было взять вторую супругу в таком исключительном случае.

Сара даже услыхала, как ее муж договаривался с кем-то насчет того, чтобы искать ему вторую жену. О, как больно ей стало! Она пошла домой и заснула вся в слезах.

Во сне она увидела некий сад. Все деревья в том саду плодоносили, а одно дерево стояло засохшее и пустое, без плодов.

«Это я и есть» — подумала Сара. Чем же закончится ее история? Как станет плодоносным сухое дерево? Сон приснился не только Саре, но и ее мужу — Йохаю. Во сне он находился в плодовом саду, но опирался именно на то деревце, которое казалось высохшим и бесплодным… И развязка была такова: пришел некий старец и стал поливать дерево из сосуда, но не из того, которым поливал остальные деревья, а из маленького кубка…

Старец был предположительно пророк Элияу. Когда муж рассказал любимой жене Саре, какой сон он видел, то и она сообщила о своем видении, и вместе они решили пойти и посоветоваться с рабби Акивой — они доверяли его интерпретации больше всего.

— Итак, твоя жена бездетна, подобно тому сухому деревцу, которое ты увидел во сне, — подытожил рабби Акива, выслушав Йохая.

— Да, рабби. И затем тот старец стал лить воду из сосуда на это деревце, и оно расцвело и дало плоды.

— Это отличное предзнаменование! Сара родит тебе сына, который станет светочем для Израиля! — вынес свой вердикт рабби Акива.

— А почему ангел поливал дерево жены моей из особого кубка? Не из того кувшина, которым поливал остальные деревья в том саду?

— Потому что ей вовсе не суждено было родить, не было для нее воды в общем кувшине. Однако из слез ее, которые она пролила в молитвах, создалась влага, которой наполнился кубок. И ею-то он оросил то дерево.

Супруги направились обратно в Галилею счастливые, обнадеженные. Сара в действительности вскоре забеременела.

Родившегося сына назвали Шимоном. С 5-летнего возраста он уже был передан на обучение в иерусалимской академии, поскольку полученное им домашнее образование это позволяло.

Он стал самым ярким учеником рабби Акивы (который прожил долго и успел насладиться тем благословением, которое сам же дал этой паре).

Некоторую, немаловажную часть своей жизни и борьбы рабби Шимон вынужден был посвятить противостоянию с римлянами. А потому, хотя это не столь важно для понимания высоты души и ступени и уровня святости его, нам придется тоже ввести в наше повествование первым делом римскую государственность.

3. The Roman empire

А уж потом я смогу вздохнуть свободно и легко и отдаться разработке темы того, что и вправду было рабби Шимону важно и дорого. Как только мы покончим с этим проклятым Римом.

…

— Как только мы покончим с этим проклятым Римом! — произнес рабби Шимон вслух. Трое его друзей содрогнулись. Четвертый же раболепно поддакнул, чтобы поддержать тему и вызвать его на еще большую откровенность:

— Ах, когда еще мы это сделаем!

Другой возразил:

— Не понимаю, что вас не устраивает. Состояние дорог в Иудее, например, значительно улучшилось. Созданы прекрасные инфраструктуры, коммуникации. Народ моется в термах, бани и гимнасии оздоровляют тело. Никто не ущемляет наши права. Мы удостоились быть равноправными гражданами первой республики мира. Мы дружим с их знатью, нас уважает Сам, кого нельзя называть. Имейте же совесть. Не будьте неблагодарными.

Рабби Шимон метнул в говорящего гневный молниеносный взгляд, способный испепелить.

— Тебе подменили мозги, Иегуда. Ты говоришь как один из них. При греках ты бы стал отличным эллинистом.

— В чем дело, Шимон? Покажи мне, в чем моя неправота, а не ругайся.

— Отчего ты разгуливаешь с простыней на плече? Ты также направляешься в терму?

— Да. Как раз по дороге туда.

— Дороги! Уж раз ты говоришь о дорогах. Они построены для того, чтобы вести нас — евреев — божий народ — как можно дальше и дальше прочь от нашей веры. Эти дороги не ведут к Храму. Куда угодно — в римские бани, цирки и театры, к продажным женщинам, к политике. Но не к будущему Храму.

— Ну, есть сектанты, которые с ума сходят по Храму, вон их сколько распято по дорогам. Ты бы с ними хотел висеть на кресте?

— Оставим этот спор, — сказал другой товарищ рабби Шимона и многозначительно сжал своей рукой его руку, пытаясь передать ему тайное сообщение: «Уймись, замолчи, тебя сдадут властям за твои слова».

— А прекрасно оборудованные рынки, а гениально выстроенные мосты, канализация, водоснабжение… — продолжал Иегуда, указывая рукой на окрестности города Явне, где происходила эта беседа.- И это еще провинциальный, патриархальный Явне! Представь себе величие более продвинутых и процветающих городов, помимо нашей жалкой периферии!

— Рискую показаться старомодным и не таким продвинутым, как ты, Иегуда, — резко вставая из-за стола и ударяя кулаком по мрамору, возразил рабби Шимон, — но знай: мосты эти — лишь для сбора налогов, рынки — для торговли женщинами, а дороги — для контроля над населением. Тебя купили, и купили дешево. Прощай.

…Принято считать, что на самом деле было немножко не так, как я описала. А что ни один из товарищей не проговорился о смелых взглядах рабби Шимона, однако при их беседе присутствовал еще и некий «сын геров», который по простоте своей и неискушенности рассказал своей жене то, о чем услышал, сидя за одним столом с мудрецами.

Всего их было трое, рабби Йосей, рабби Иегуда бар Илай и собственно рабби Шимон. А четвертый только один раз поддакнул и тем самым распалил гнев рабби Шимона. Вернувшись домой, похвастался жене, что сидел за одним столом с великими Израиля. Жена рассказала соседке, и так далее. Разговоры дошли до ушей кесаря.

Поскольку отец рабби Шимона, Йохай, был приближен ранее к римской высшей знати, то личность его сына находилась вне особых подозрений. Но, с другой стороны, совсем недавно был чудовищно жестоко подавлен мятеж Бар Кохбы, а возглавлявший идеологическую верхушку восставших, величественный и превосходный старец, 120-летний Акива, как это было всем известно, являлся учителем и образцом для подражания рабби Шимону бар Йохаю. Отсюда вывод: рабби Шимон должен быть заподозрен и взят под стражу на основании доноса.

Деревня Пекиин, чердак тамошней синагоги, становится убежищем для рабби Шимона и его семьи. Жена его — дочь серьезного ученого Пинхаса бен Яира. Сын — удивительный и неоднозначный Элазар, с воспитанием которого у отца было много проблем.

— Я переселюсь из дома в синагогу и буду там прятаться, пока не пройдет гнев императора, — решил рабби Шимон.

— Отец! Я с тобой! — попросил Элазар.

Колебание отразилось на широком мужественном лице рабби Шимона, черные волосы, пробитые сединой, потеплели от пота, который прошиб его при мысли о том, что он рискует лишиться не только жизни, но и сына. Ну, сколько времени жена сможет носить ему тайком еду в синагогу? Рано или поздно все раскроется. Сына схватят в любом случае как заложника. У римлян изощренные методы борьбы с повстанцами и инакомыслящими.

А он сам, разве перестал он ходить к своему учителю, рабби Акиве, когда того заточили в тюрьму и держали там вплоть до казни (жуткой, публичной казни в Йом-Кипур)? Разве не умудрялся он проникать к нему в камеру и заниматься с ним и там учением Торы?

Как не вовремя происходит все в нашем мире, самом темном и странном из всех миров!

Такие исполины духа проявились в мире, когда уже все равно на Храме лежало проклятье, и он неумолимо должен был пасть под рукой палача, Тита!

Пока Храм стоял — все тряслись за свои жалкие жизни, за авторитет, за богатство. Лишь бы выжить! Лишь бы гордость не пострадала! Мелкое и затравленное поколение во главе с трусами-раввинами. Спорщики и гордецы самого низкого пошиба. А теперь!.. Как только Храм разрушен, мы бьемся, подобно молодым львам. Но теперь и тьма сгустилась настолько, что наши усилия подобны слабой свечке на ветру…

Рабби Шимон вышел из оцепенения.

— Ты пойдешь со мной, Элазар. Ты будешь всегда со мной.

— Всегда с тобой! — произнес тот в упоении. Похоже, опасность ничуть не страшила его.

Рабби Шимон смотрел на него и любовался им.

— Какой ты еще дурачок, — прошептал он, испытывая счастье, — какой милый, преданный, глупенький малыш…

(Этот малыш потом станет «шерифом», начальником полиции римских властей в деревне Акбара и будет самым любимым, самым популярным, самым незабываемым защитником справедливости как для евреев, так и для арабов той округи — настолько, что даже спустя 22 года после его кончины жители деревни не захотят выдать его тело, полагая, оно служит талисманом и залогом благополучия всего местного населения!)

— Вот ваша еда, — поторопила жена раби Шимона, — завтра во сколько мне прийти?

— Приходи с первыми лучами солнца, — попросил рабби Шимон, стал торопливо и ласково благодарить ее за пироги, что положила она для них в сверток из ткани, а в глубине души клялся ей и себе: «Милая, ты не застанешь нас, ибо так нужно. Я не желаю тебя подставлять под удар. Когда ты войдешь в дом учения, нас уже там не будет. Прости меня, любимая».

Он взглядом пытался донести до нее то, чего не могли вымолвить уста его.

Она вздохнула — не поняла ничего. Только ощутила, что, помимо слов сказанных, он что-то еще ей пытался внушить. Будто дуновение зловещее, тень страха, холод ужаса овладевали ее преданным сердечком.

— Шимон! — простонала она. — Оставь Элазара со мной!

Как будто понимала, что без сына он далеко не уйдет.

Вмешался ее отец, оторвал дочь от ее мужа, молча увел ее, тихо рыдавшую, прочь из синагоги. Это лучшая услуга, которую он мог оказать зятю. Женщины все понимают, но их невозможно контролировать, и потому они могут быть опасны. Нет, они не дуры, они просто неподконтрольны. Поэтому их надо держать подальше от серьезных мужских дел.

На рабби Шимона он не сердился: знал отлично, что тот по-другому поступать не мог. Чувство правды в нем было превыше всего. Никакие заискивания перед римлянами не могли быть ему свойственны. Он был обречен на оппозицию. Он не лез на рожон, его спровоцировали, его подставили. Знать бы точно, кто это сделал! Доносчик будет превращен в груду камней!

Почему рабби Шимон не пользуется своими знаниями о потустороннем мире, не задействует ангелов и чертей? — подумалось жене и тестю рабби Шимона.

…Поскольку тесть признавал его гениальность и превосходство во всем над собой, то не лез к нему в душу. Попрощаться им так и не довелось.

4. Dissapeared

На рассвете, пробравшись в мансарду под крышей синагоги Пекиина, дочь его не нашла там ни мужа, ни сына. Только веточка оливы, как напоминание о горечи жизни, о горькой участи тех, кто выбрал самостоятельный путь мышления и развития, о тех, кто не пожелал смешаться с толпой и разделять с ней ее заблуждения — горькая веточка маслины валялась на полу.

— О Шимон! О Элазар! — вскричала женщина, падая ниц.

По двору синагоги, бряцая оружием, уже топтались десятки римских солдат.

— Именем императора! — ее схватили за плечо и грубо подняли, встряхнув. Веточка оливы была растоптана сапожком-котурном знатного посланника, который совал ей под нос некий документ.

— Республика требует выдачи твоего мужа, изменника Симеона! — арест должен был производиться по закону, с соблюдением процедуральных требований. Ей было представлено обвинение, кто-то из местных переводил на древнееврейский язык и текст документа, и вопросы офицера.

…Она довольно долго водила их за нос, то неверно называя свое имя, то всплескивая руками и клянясь, что вот сейчас, разумеется, муж явится на молитву и они смогут сами его обо всем расспросить… И что, конечно же, это простое недоразумение, лживый навет, наверняка, кто-то из оппонентов в ученом споре позавидовал остроумию ее мужа и сделал его объектом преследования со стороны благородной Римской республики.

…За ее мужем сразу же снарядили погоню, а ее продолжали стеречь двое римских солдат. Она предложила им угощение: вот, возьмите, в свертке такие вкусные лакомства. Солдаты и вправду были голодны. Их рано разбудили и погнали из гарнизона. Они с удовольствием отведали пирогов, предназначенных РАШБИ и его сыну.

Она думала: муж умеет наводить огненную завесу. Он владеет силами. Но захочет ли? Ведь Акива, учитель его, не пожелал чудесным образом избавляться от мучителей.

О, как дивно и страшно бывало глядеть на огонь, которым он окружал себя порой во времена углубленного изучения Торы!

Она вспомнила о полыхании огня, изображение пламени укрупнилось, и она потеряла сознание.

— Отнесите ее домой, — сказал, вернувшись, офицер.- Да что вы тут жуете? Животные! Жрете пироги при исполнении служебных обязанностей? — он раздавал им затычины и подзатыльники. Когда стражи порядка вынесли женщину, офицер и сам решил попробовать, что там было, в этом свертке. Он съел булочку и остался весьма доволен.

5. Elazar — a difficult child

Жизнь Элазара, «сложного подростка», протекала в Верхней Галилее. Матушка готовила вкусные хлебы, и он еще особенно любил поджаристые пирожки со всякими начинками.

Он располнел. Его голова не была настроена на учебу. Парень рос силачом. Однажды проходили люди около их дома и увидали то, как сын самого РАШБИ «снимает пробу» с маминых пирожков, с пылу-с жару наполняет рот торопливо, едва дожидаясь, пока с печи на ухват, с ухвата на сковороду, со сковороды — в тряпочку уложится ароматный, выпеченный из грубой муки, мясной пирожок. Экая радость, экое счастье. По рукам тек жир, по всем внутренностям распространялось живое тепло кушанья.

— Не стыдно тебе? — говорили эти люди.- Сын такого великого отца!

Ему надоело слушать их занудливые речи. Он взял да и закинул их ослов на крышу здания.

«Ну дает парень! Мы будем жаловаться твоему отцу!» — заявили придирчивые прохожие.

— Да жалуйтесь, сколько хотите, — отвечал парень на сленге.

…Делегация выбрала подходящий момент, чтобы предстать перед великим рабби Шимоном.

— Твой сын… — начали они.

РАШБИ понял сразу, что им от него нужно: чтобы он осудил своего сына и занялся его воспитанием… Он, чье имя впоследствии будет упомянуто в каждом, каждом трактате Талмуда на века, получает упреки от случайных прохожих.

Сказать, что ему было больно — это значит не сказать ничего. Его сына не приняли в академию рабби Иегуды а-Насси, князя Израиля. Его сын на своей бар-мицве даже не понял речей, обращенных к нему мудрецами! Они благословляли его сумасшедшими, величайшего уровня благословениями, а он плакал, считая, что они его проклинают.

«Элазар еще не созрел, не раскрылся. Выглядит увальнем. Не смотрите на это! Видели бы вы, какую великую, огромную душу привлек я в наш мир в его лице!» — думал рабби Шимон.

— Так что вы имеете против моего сына? — строго произнес он, сворачивая свиток, которым был занят.

— Он… — затрепетали жалобщики под его взглядом, начиная заикаться, — он…

— Вознес наших ослов…

— Куда он вознес ваших ослов? — презрительно перебил рабби Шимон.

— Уважаемый рабби Шимон, он поставил наших ослов на крышу сарая, и они жалобно орут.

— Кто?

— Ослы наши.

Он неспроста сказал — Кто? — он хотел, чтобы сами эти люди поняли, что подобны ослам в своем упрямом желании осудить.

— Попросите у него прощения, и он снимет ваших ослов и поставит на землю.

— Прощения? За что?

— Но ведь вы говорили с ним? Вы делали ему замечания?

— Рабби, он ест так много пирожков… Это не приличествует сыну столь великого ученого, как вы.

РАШБИ вновь посмотрел на испуганных евреев.

— Он ваш хлеб, что ли, съел?

— Нет, нет, мы не имели в виду это.

— Он съел изделия рук своей матери, он съел хлеб в доме отца своего, и при чем тут вы все? Почему ваши глаза ищут в моем сыне изъяны?

Они молчали.

— Идите же и извинитесь перед Элазаром.

Покорно и без возражений вся группа направилась обратно на кухню, где в окошке вился сладкий дым от печи, шел дух печной от всякой вкуснотищи.

— Прости нас, Элазар. Сними, пожалуйста, наших ослов с крыши.

Парень пожал плечами и, не вдаваясь в детали, встал и пошел снимать ослов. Перепуганные не меньше людей, ослы упирались, и снять их оказалось труднее, чем туда закинуть. Но он справился.

Отец защитил его в этот раз, но, по правде говоря, Элазар был и сам собою недоволен.

В Академию его не приняли, Тора ему в голову не влезала. На что он сгодится? Разве в грузчики податься?

Пошел он и нанялся в носильщики.

…А отец терпеливо ждал, пока судьба повернется по-иному, и верил в него. Просто — верил.

6. A new career of Elazar

Работал Элазар грузчиком, переносил тяжелую поклажу, не жалея себя и как бы мстя себе за то, что бесполезен оказался для дела своего отца, позорит имя его для людей.

Однажды повстречал его старик. Предложил ему донести до одного места небольшой мешок. Элазар с радостью согласился, да еще и пошутил:

— Ты, дед, такой хлипкий, что я и тебя, и мешок твой запросто куда хочешь снесу!

Начал он путь. Однако поклажа почему-то становилась все тяжелее и тяжелее. Элазар заподозрил, что не простым оказался старик. Снял он его со спины своей, понес теперь только мешок. Но и мешок все тяжелел и тяжелел. Изнемогая и недоумевая, обратился Элазар к заказчику:

— Что за странная поклажа у тебя? Почему она меня перехитрила? Эдак я ничего не заработаю за весь день, только даром спину попорчу.

Сказал ему старец:

— Ты не своим делом занимаешься, сынок.

Элазар понял, что тут речь вообще не о поклаже, не о грузе, не о силе телесной.

— Не своим делом, понимаешь? — подчеркнуто повторил старик.

— Да не гожусь более ни для каких дел, папаша. — юноша сказал это с искренней грустью.

— Ты мог бы посвятить себя изучению Торы.

— Слушай, ты мне на нервы действуешь! Пытался я уже все это, говорю тебе! Никуда меня не приняли. Бестолочь я. Таким и помру.

— Я стану учить тебя, — промолвил старец многозначительно.

Он добился того, что парень доверился ему. Он имел некоторый опыт общения с людьми, он был пророком Элиягу, и такова была его работа: открываться избранным и указывать им их путь. Они стали учиться на пару.

Элазар удостоился раскрытия своих интеллектуальных способностей. Он стал быстро усваивать изученное. Однажды в Академии пронесся слух об его величии. Рабби Иегуда а-Наси, князь Израиля, узнал, что мимо него проходит некогда отвергнутый им ученик — Элазар, сын РАШБИ.

— Не поднимайте мне веки! — приказал он. В обычное время веки и брови ему приподнимали специальными орудиями, чтобы он мог видеть — до того они были заросшие! Однако на рабби Элазара, которого он не принял в иешиву на учебу, было ему смотреть неприятно, и он предпочел остаться с закрытыми веками.

Шел второй век новой, так называемой, эры. С разрушением Иерусалимского Храма человеческая история обнулилась, и теперь молодые поколения, похожие на ростки вокруг срубленного огромного дуба, только начинали самостоятельное существование. Одним из первых новшеств была идея записать все знания, всю традицию, прежде Устную, в виде Мишны и затем Талмуда. Этим и занимались ученые под руководством рабби Иегуды а-Наси, — того самого, который повелел, чтоб его веки не открывали — от смущения перед рабби Элазаром.

Элазар — возмутитель спокойствия — оказался достойным сыном своего отца.

И вот вместе с этим своим сыном РАШБИ оказался в изгнании. Но теперь уже были уже соратники.

7. The Revelations of the Zohar

Темой книги «Зоар» была любовь. Почти что земная, когда очень хочешь быть рядом с кем-то, не можешь жить без него. Сильное желание быть с кем-то явно прочитывалось из поэтических строк раби Шимона.

Этот «Кто-то» скрывался и выглядывал, появлялся, давал о Себе знать и снова исчезал. Раби Шимон, по сюжету, спасал мир от уничтожения и вмешивался в системы мироздания. Его соратники совершали загадочные прогулки и видели необъяснимые явления, на которые потом сама же реальность им отвечала. Кто-то засыпал под готовой обрушиться стеной: лишь стоило ему встать и отойти, стена осыпалась. Подобный случай спасения повторился, только со змеей в котомке. Как избежал ты смерти дважды? — спрашивали мудрецы простолюдина, с которым это произошло. «Я разделил свой последний хлеб с товарищем», — пожимая плечами, отвечал человек.

— Значит, оказание милости избавляет от смерти, — делали вывод мудрецы и записывали его в свой Учебник Жизни. Писал в основном рав Папа. Хотя всего учеников РАШБИ было десять.

Они учились у самой жизни, делали заключения, наблюдая за происходящим. «Зоар» — это Сияние высокого внутри самого простого.

В каждой истории «Зоара» несколько смысловых пластов, учение поднимает читающего по спиральной окружности, снова и снова открывая новый взгляд на прочитанное. Материал связан с недельными главами Торы, иногда, однако же, связь не очевидна, тем это интереснее.

Раби Шимон и его сын Элазар задолго до написания обсуждали и задумывались над темами «Зоара», когда прятались от римского императора в пещере под Пекиином в Галилее, их обучал сам Элиягу-пророк, стояли они по горло в почве, одежду свою сложив в гроте, чтобы она не испортилась — мало ли когда придется ее снова надеть! Кожа их была искорежена, и выйдя по прошествии 12—13 лет, первым делом направились они в целительные источники Тивериады, чтобы излечиться. Императора уже не было, им сообщил об этом Небесный Глас. И все же их несоответствие миру не позволило им выйти сразу через 12 лет из заточения, так как сразу при выходе увидел раби Шимон землепашца-еврея и не понял: как можно пахать землю, когда ты — еврей и можешь сподобиться изучения высших тайн! При этой мысли взгляд его стал испепеляющим, и корова с пахарем сгорели вмиг. Сказал Всевышний: «Ты решил погубить Мой мир? Вернись обратно в свою пещеру!»

И таким образом, 12 лет превратились в 13.

Читая истории РАШБИ спустя полторы тысячи лет, молодой рабби Хаим Виталь думал: было ли это все по простому смыслу? Неужто действительно отец и сын стояли по горло в сухой, кремниево-известняковой почве столько лет? Неужели дерево рожковое по субботам давало им плоды финиковой пальмы? Неужто они на самом деле спалили этого бедного пахаря и его скотину? Аналитик всегда жил в нем.

Но если уж на то пошло, он был готов и ко всему этому. Выпало б ему на долю — с радостью претерпел бы все, чтобы пророк Элиягу раскрылся, перевел его в иное измерение, открыл высшие тайны.

8. The first Shabbat in the cave

Шимон и Элазар тяжело дышали, обводя взглядом пещеру и подходы к ней. Они бежали по ущелью, вдоль ручья, у них в руках не имелось ни свитков, ни еды, ни даже одежды на смену… Несколько пещер попадались им по пути и прежде, но все они казались легкодоступными. Наконец подвернулась эта — очень глубокая, вместительная, на головокружительной высоте и очень узкая, будто лаз или нора, в самом начале. Животные наверняка придут сюда прятаться от дождя, но эту заботу оставим на потом. Сейчас надо спастись от главного животного, от потревоженного императора Адриана…

— Отец, что мы будем есть и пить? — отдышавшись, спросил Элазар, указывая на привязанный к своему поясу кувшин.- Можно я спущусь к ручью? У меня горло пересохло.

Шимон остановил его жестом. Элазар прислушался. Был виден кусок ледяного неба и застывший в нем орел, который парил в этот полуденный час, затем снизился, увидев в расселине мелкого зверька — дамана. Какая тишина… Но где-то капает вода. Тихие монотонные капли. Элазар обернулся назад. В пещере за его спиной виднелся мокрый камень. С него-то и опадали чистые прекрасные сверкающие капли. Подставив кувшин, Элазар блаженно ожидал, сидя рядом, пока отец решит и скажет, что делать дальше.

Шимон прислушивался к внутреннему состоянию пещеры, определяя, резонирует ли она с его душой? Та ли это пещерная полость, которая послужит им надежным укрытием, спасением для его судьбы, то ли место, которое суждено ему на ближайшие месяцы или даже …страшно подумать… годы?

Мелодия ручья в самом низу ущелья постепенно слилась с шелестом ветерка, игравшего сухим шерстяным листом смоковницы, с сережками-стручками рожкового деревца. Эзов, съедобный кустарник, прижимался к валуну, анисовый стебель шевелился чуть поодаль, северная сторона корней и камней была покрыта мхом. Голубые горы в дымке освобождались от полуденного марева. Начинали оживать. Суббота наступит уж скоро. Какое счастье. Не надо будет больше думать об императоре. Она сама — императрица: королева-суббота, так она прозвана, и мы все — ее подданные. Она нас накормит и сбережет…

— Что там, в деревне, интересно знать, — подал голос Элазар. — Как мать моя? Как дед Пинхас? Не обидели ли их римские солдаты?

Шимон не отвечал сыну.

— Я поймал черепашку, — ребячливо доложил Элазар, — славная, шуршит среди опавшей листвы. Если поползет на восток — значит, все хорошо у них.

Да, нужно выяснить точно, где восток, пока солнце не зашло, запомнить, в какую сторону молиться. Раз уж это теперь наше жилище и наша синагога, то ведь в синагоге главная стена — Мизрах, восточная.

Шимон вылез из пещеры и заметил, что лаз расширился и это совсем несложно сделать. Рожковое дерево, где оно? Нужно набрать побольше плодов до субботы.

…Но его не было, оно исчезло. На его месте выросла финиковая пальма. Странно — пальмы не растут так высоко в горах, на таких утесах, это тебе не долина Гиносара, да и было же здесь рожковое дерево!

— Ох, мой кувшин! — воскликнул Элазар. Нечаянно разбил, смахнул локтем стоявший в выемке кувшин, сделав шаг назад.

Черепки глины остались в воздухе, невидимая рука держала их. Финики от порыва ветра слетели с пальмы и упали вокруг дерева.

Отец и сын не двигались. Они, казалось, попали в сказку. Собирать финики и складывать их в черепки разбитого кувшина, которые сложились в удобную миску, было немного неловко. В голову приходили странные мысли о божественном провидении… Жаль, что чудеса растрачивались на какие-то плоды, на посуду. Нет бы — сразу убрать ненавистного Адриана. Но природный порядок сохранялся, и им полагалось находиться в этой пещере. И в то же время в честь субботы у них имелись прекрасные финиковые плоды на новом блюде. Родник снабжал их отличной водой. Пещера была удобной и защищенной от людских взоров.

Шабат шалом, Всевышний! Спасибо Тебе!

Шимон и Элазар стояли у пещеры и молились — приветствовали Субботу.

Пришел старик в белом и стал открывать им тайны Торы. Каждое слово рождало в их душах предчувствие, до того, как он произносил, у них внутри — в сознании — то же слово уже само собой произносилось или предугадывалось.

Им показали зажженные свечи, — свечи, которые зажгла в тот момент мать Элазара в Пекиине. Над светильником взошла радуга из 24 цветов, неземной спектр свечения. 24 украшения, которыми украсил Всевышний первую невесту — Хаву — для Адама, были явлены их взорам. Они учились через образы и чувствование, слух, вкус и аромат райского сада. Миртовые веточки, казалось, окружали их. Ничего более прекрасного, чем этот шабат, человек не мог бы испытать в этом мире.

В пещеру заглянула мирная лань, и они позволили ей зайти. Еще шесть ланей легли около нее.

Наступило утро, и трепетные лани снова унеслись к источнику, у которого кормились. Элазар увидел, что отец вовсе не спал. Старик в белом все еще сидел около него и обучал его. Элазар узнал в нем того старца, который помогал ему в самые юные годы, когда он работал носильщиком. Над отцом и тем стариком стояло пламя — огненная завеса. Она-то и испугала ланей, которые сразу умчались прочь.

— Где мы все-таки находимся, в мире обычном или мире ином? — спросил себя Элазар. Но его тело вело себя обычным образом, оно хотело распрямиться, выйти, подышать на воле, это было здоровое молодое тело со всеми его человеческими нуждами. Он снова посмотрел на отца и старика. Завеса пламени, о которой знала только его мать, теперь была открыта и его взору. Это было невероятной красоты зрелище.

Пламя стояло зернистое и кипело крупными волнами алого цвета.

— Примут ли и меня туда, под сень этого пламени? — подумал Элазар.

И как случилось, что я заснул вчера?

Он не знал.

9. The Introduction by Eliyahu

Элазар был принят под сень огненной завесы и стал слушать слова старца, который, наверно, был пророком Элияу. И начал пророк Элияу свои слова так:

Владыка миров! (Тут Элазару показалось, что старец говорит вообще не с ними, а прямо с Творцом, а они, земные люди, лишь присутствовали при этом).

Когда говорят о Тебе (вот, точно — это он обращался непосредственно ко Всевышнему, находя с Hим общий язык), что Ты один, то слово это не имеет числового смысла.

(Элазар отлично понял и даже вздрогнул от глубины понимания. Он посмотрел на отца — и отвел взгляд, чтобы не мешать ему сосредотачиваться.)

Ты превыше любых высот. (Элазару показалось, что он завис над бездной)

Ты тайна всех тайн, и разум наш не способен даже прикоснуться к Тебе. (Сладость наполнила рот Элазара, райское ощущение, непередаваемое блаженство охватило все его существо).

Ты явил миру десять порталов, которые мы назвали десятью сфирот, дабы с их помощью управлять мирами скрытыми, которые непостижимы (какие-то чудесные неземные картины — диковинные рыбы в глубинах), и мирами открытыми (птицы в вышине и просторы земные предстали его взору), и за всеми этими оболочками Ты скрываешь Себя от людей.

(Подумалось так: облик королевский и над ним 10 свечений, отходящих от силуэта).

И Ты — тот, кто связывает и объединяет эти сфирот.

И поскольку Ты внутри них, то тот, кто выделяет и обособляет одну сфиру от другой, как бы посягает на Твое единство.