Бесплатный фрагмент - 8 дней между вчера и завтра

День 1
Вместо пролога

«Господи, но ведь еще совсем темно и оба будильника — механический и тот, что в телефоне, — оба заведены на 6:05. Ну чего тебе не спится?». Поднимаю голову от подушки, на циферблате 5:00. Еще полчаса до рассвета и час до подъема, но спать не могу. «Ну, не спится и не надо». У меня всегда так перед дорогой. Вроде и ухожу в сон, но все время как бы всплываю. Лучше и не мучиться. Откидываю одеяло, спускаю ноги на холодный пол, пятками нащупываю тапки. Иду стандартным маршрутом: вниз по лестнице в туалет, потом на кухню. Отработанный треугольник: стол — мойка — плита. Беру со стола чайник, наполняю его водой, поворот ручки большой конфорки с одновременным нажатием кнопки запала. Слабый щелчок, и голубое пламя обвивает донышко чайника.

Пока закипает чайник, выхожу в прихожую. Все готово к отъезду. Чемодан. На нем сумочка. Проверяю еще раз. Деньги в отдельном конверте — вчера специально ездила в турагентство, купила евро. Кредитные карточки, распечатки билетов и страхового полиса. Слегка тревожное чувство, будто чего-то не хватает, но чайник свистит, и я возвращаюсь на кухню.

У меня там идеальный порядок. Не потому что я такая оголтелая чистюля, а потому что, во-первых, разводить срач некому, а во-вторых, я теперь почти не готовлю. Вот уже без малого год я готовлю утренний кофе сама. До развода это была ЕГО обязанность. О, это была целая церемония. Все должно было быть готово еще с вечера. Вода отстаивалась в чайнике. Чашки, молочник и банка с кофе выстроены в почетном карауле на столе. Даже ложечка для помешивания молока в кофе уже лежала рядом, готовая к действию. Как же я ненавидела этот ЕГО порядок. С тех пор, как я живу одна, у меня на столешнице ничего лишнего. Ложки, ножи, вилки — в ящиках стола. Чашки, тарелки — на полках. Кастрюли, сковородки и их крышки — в шкафчиках за дверцами. Да! Идеальный порядок. Единственно, что я терплю на поверхности столешницы — это кактус «декабрист» в красивом керамическом горшке. Декабрист неприхотлив. В прошлом году цвел, как будто в последний раз, но ничего, кажется, пережил разлуку с папочкой и бутоны уже набухают. К зиме опять зацветет. Я его вчера отнесла к соседке, так сказать, на передержку; на две недели моего путешествия.

Готовясь к поездке, я уже за неделю прекратила закупать продукты. Доедала остатки. В доме ни кофе, ни молока. Сегодня для завтрака сойдет простой пакетик чая. Пара зерновых хлебцев и мед почти на самом донышке банки. Если я приеду на вокзал вовремя, у меня еще останется время выпить кофе там, а если пробки, то в поезде. Правда, в кафе вкуснее. Выскребываю мед из банки, намазываю на хлебец. Капля падает на столешницу, слизываю её языком. В одной руке чашка, в другой хлебцы на тарелке. Аккуратно несу в соседнюю с кухней комнату. Это мой мир. Моя столовая, гостиная, диванная валяйся-сколько-не-хочу комната. Там же телевизор, который я почти не смотрю, и маленькое бюро с компьютером и принтером — иногда я ими пользуюсь. Мы делили это пространство почти тридцать лет, а теперь оно все мое. Я в нем одна, и мне здесь одной ОЧЕНЬ ХО-РО-ШО.

Откусываю хлебец и чувствую, как другая капля меда течет по подбородку. «По усам текло, а в рот не попало» — это была наша кодовая присказка. Я выпускала изо рта его уже обмякший член, он наклонялся ко мне, брал мое лицо в ладони, приближал к своему и в поцелуе вычерпывал языком остатки себя. Боже! Мы не могли прожить дня друг без друга! ОН был высок, красив, с потрясающим (свойственным большинству англичан) чувством юмора, и да — он был англичанином. При его появлении мое IQ закатывалось за плинтус, трусы намокали и колени подгибались. Мы постоянно трогали друг друга, как бы убеждаясь, что мы тут, мы рядом. Малейшее касание — и проказница чакра Свадхистана вспыхивала своим оранжевым светом, наполняя тело желаньем наслаждения. Когда наконец средних лет дама, утянутая в нежно-бежевый костюм, произнесла заветное: «…согласны ли вы быть всегда вместе — в богатстве и в бедности, в здравии и болезни, пока смерть не разлучит вас…», я чуть из платья не выпрыгнула — ДА, ДА, ДА…

АГА … КА-РА-ГАН-ДА.

                                    * * *

Первые пару лет было сплошное счастье. Мы поселились в маленькой квартирке у Клапам Джанкшн, в двух шагах от метро. Я учила язык, осваивала новую кухню. Мы даже стали по воскресеньям ходить в англиканскую церковь, где он не был, по-моему, со дня своих крестин. Как только все наладилось, естественно… подкатили испытания…

Он потерял работу. Я не очень расстраивалась. Во-первых, я оптимистка и считаю, что все, что ни делается, делается к лучшему. Найдет другую. Во-вторых, у меня была неплохая должность консультанта в магазине тканей и очень кстати коллега из отдела портьерных уходила в декрет. Ее ставку поделили между желающими. Ситуация складывалась банальной, но не смертельной. Конечно, две зарплаты (особенно если вторая — его и основная) лучше, чем полторы. Легкие дуновения бедности слегка коснулись нашего существования (особенно в области холодильника и развлечений), но ведь ещё не нищета. Я убегала с утра, чмокнув в темечко спящего мужа. Три раза в неделю возвращалась ближе к ночи, прихватив в соседнем супермаркете что-нибудь из того, что выкладывалось в специальный лоток «лучше в вас, чем в таз». Так за час до закрытия можно было прикупить деликатесы с ограниченным сроком хранения, но зато за вполне демократичную цену. Уставала — кто работал в сфере обслуживания, меня поймет. Всегда заставала его в одном и том же положении: всклокоченный, небритый и злой — тупо тюкает в пишущую машинку. Иногда даже закрадывались недобрые сомнения: уж не валяется ли он целый день перед телевизором или с книжкой, а к моему приходу нагоняет эту волну занятости? Как-то раз подошла сзади, обняла за плечи и увидела: на столе ровными рядами разложены пятьдесят (!) копий его резюме. Каждое на двух страницах. На мой естественный вопрос «а почему каждое в оригинале?» он злобно буркнул, что, мол, только идиоткам не понятно, что ни один уважающий себя работодатель не будет читать резюме, напечатанное под копирку. Я постаралась возразить, что сейчас компьютерный бум. Да, компьютеры еще дорогие и для простого безработного немыслимая мечта, но на каждом шагу открываются мини-офисы, там за небольшую плату можно набрать текст и сохранить на специальной карте памяти, а потом, когда надо, можно сделать принтерную печать, которая будет выглядеть даже лучше машинописной. Он в одно движение вскочил на ноги, сбросил меня со своей спины, развернул лицом к себе и вмазал мне в левое ухо. Схватил за волосы и стал колотить моим лицом по клавишам машинки. Я орала так, что у меня потом неделю болело горло. Что это было? Ненависть к машинке? Ко мне? К будущему работодателю? Фрустрация отчаявшегося человека? Я вырвалась и убежала в ванную. Одним махом закрыла дверь, защелкнула шпингалет. Он пару раз двинул кулаком в дверь, пробил в ней небольшую дыру, но шпингалет оказался крепче. Через минуту я услышала стук захлопывающейся входной двери. Включила душ. Сквозь поток холодной воды услышала трель звонка. «Вот говнюк, еще и ключ забыл, не впущу». — Эй, господа, у вас там все в порядке? — голос соседа из квартиры напротив нашей.

Я не пошла открывать. Я вообще заперлась. Шпингалет внутри меня оказался даже крепче дверного.

Он вернулся с охапкой цветов и бутылкой вина. Плакал, умолял, обещал, стоял на коленях, менял пакеты со льдом у меня на голове, снова плакал и умолял. Я не ушла. Во-первых, идти было некуда; во-вторых, не могла ни себе, ни подругам признаться, что, кажется, ошиблась. Он еще делал слабые попытки иногда взять меня за руку или под локоть, приобнять, но я шарахалась от него, как от прокаженного. Постепенно сошли синяки. Боль не прошла, но поутихла. Даже секс восстановился, но… Моя добрая подружка Свадхистана уснула глубоким сном. Оранжевое свечение погасло. Навсегда.

Чай допит. Ставлю чашку на липкую от меда тарелку. Несу на кухню. «А вот и хрен с ним. Не буду их мыть. Пусть вообще присохнут друг к другу так, чтоб разбить, чтоб отлепились». За окном уже светло. Значит, скоро будильники зазвякают. А я уже вот она — на ногах и почти готова.

Возможно, если бы у нас был ребенок, все было бы по-другому. Но, с другой стороны, дети — не цемент. Сколько пар расходятся, женятся на других, детей воспитывают отцы чужих детей. Не дал Бог, ну, значит, не судьба.

Нельзя сказать, что мы стремительно отдалились друг от друга, но между нами стал углубляться ров, и не только ров, но и стена над ним поднималась все выше и выше. ОН становился все более несдержанным (вот тебе — хваленый английский джентльмен), я — все менее терпима к его грубости. ОН где-то вычитал, что бороться с приступами необоснованной агрессии можно с помощью пения. Это не было пением в прямом смысле слова, а нечто среднее между мурлыканьем и хмыканьем. Эти бессвязные ла-ла-ла и тру-ту-ту доводили меня до потемнения в глазах. Со своей стороны, я следовала рекомендациям подруги психолога и, как только он включал звуковую завесу, выставляла внутренний заслон под названием «водопад». Это когда ты представляешь себе, что ты в джунглях, стоишь по пояс в воде, а с горы струится поток воды, и ты прячешься за ним, как за занавесом, и наблюдаешь за дикими животными, которые пришли на водопой. Они тебя не видят, а ты ими любуешься. Идиллия, как в рекламе геля для душа, но возникает вопрос: «Сколько ж можно жить за шторой?».

Так — шаг за шагом, пядь за пядью — я начала отвоевывать себе личное пространство. Под предлогом бессонницы я перебралась в «гостевую комнату». Гостей там отродясь не бывало. Первоначально это была не то гардеробная с окном, не то альков для детской колыбели при спальне. Так или иначе, мы купили дом уже с перепланировкой, и между пространством в 4,5 квадратных метра и спальней была поставлена стена, и вход туда был из коридора. Там едва помещались односпальная кровать, стул и торшер, а большего мне и не надо. Главное, рядом никто не ворочается, не сопит, не сморкается и не пахнет. У меня вдруг резко обострилось обоняние, и запах мужчины стал просто невыносим.

Тили-тили, дзинь-дзинь-дзинь. Запели мои будильнички. Отлично. У меня еще сорок минут до прихода такси. Теперь, когда воды в доме используется вдвое меньше, я могу себе позволить маленькую роскошь. Я включаю душ и даю очень горячей воде протечь минуты две-три. И, когда ванная заполняется влажным теплом, я, как Венера из пены, но не выхожу из волн, а вхожу в облако этого пара. До прихода такси двадцать минут. Успею без спешки. Сушка феном — минутное дело. Стригусь я теперь у мужского мастера и потому супер коротко. Моя соседка не любит мой стиль и говорит, что моя прическа похожа на те, что у баб после химиотерапии. У меня, слава богу, обошлось без нее…

Все началось с ежегодной маммографии. Пришла в назначенное время к указанному в письме кабинету. Вывалила свою молочную ферму на поддон под рентгеновской трубой. Все как всегда. Оделась, собралась на выход.

«Мария, не могли бы вы задержаться. Доктор хотел бы поговорить с вами». Сижу в приемной. В ожидании листаю Vogue. «Господи, ну ничего нового придумать не могут. Точно такие сапоги на платформе у меня были не то в 75-м, не то в 76-м, а расшитая дубленка „афганка“ и подавно в 72-м, я только в институт поступила». Хотела еще гороскоп посмотреть, но не успела, меня зовут. Захожу. За столом сидит хозяин кабинета. К левому нагрудному кармашку приколот бейэджик «Dr. Parson. Oncologist». Напротив — женщина средних лет. Внешность абсолютно неприметная, но безошибочно узнается медработник. Я не вижу ее значка, наверное, ассистент или практикантка. Она жестом приглашает меня сесть на стул рядом с ней. Док приветливо улыбается и продолжает рассматривать снимки. Не успеваю я пристроить свою пятую точку, как женщина-ассистент хватает меня за руку, крепко прижимает к себе. В другой ситуации я подумала бы, что она сумасшедшая лесбиянка, не умеющая сдерживать свои эмоции. Я так и не поняла психологию этого приема. То ли из опасения, что, услышав диагноз, я наброшусь на врача с кулаками, то ли готовность подхватить меня, когда я начну падать в обморок.

Итак… Рак левой молочной железы. Вовремя обнаружен, но не стоит обольщаться — борьба предстоит долгая и тяжелая. Еще надо сдать анализы на чистоту лимфоузлов и проверить гинекологию. В зависимости от результатов методы лечения могут варьироваться. Радиология, химиотерапия или, чтоб уж наверняка, отрезать все на хер. Ну, на хер так на хер. Пацан сказал — пацан сделал.

Мой тогда-еще-муж то ли считал, что приносить цветы в больницу — слишком сентиментально, то ли — что это негигиенично. ОН, почему-то, в каждый свой визит приносил виноград. Только виноград, и ничего больше. Возможно, Фрейд смог бы объяснить этот виноградный фетиш как символ объединения — типа, по отдельности мы хрупкие одинокие виноградинки, а собранные в пучок — мы семья, мы сила. Не знаю. Я вообще не любительница фруктов, мне бы шоколадку или мороженое, но нет. В больнице НУЖНО было есть виноград. Как только он уходил, я отдавала коробку соседке по палате, а сама просила кого-нибудь из ходячих принести мне снизу из магазина вафли или драже М&M. Когда меня выписали, он как-то очень нарочито, я бы сказала, «навязчиво» стал за мной ухаживать. НАДО было не раскисать, взять себя в руки, принимать гормоны, от которых все время хотелось плакать и не хотелось есть, но НАДО. От гормонов же я начала толстеть, и весь мой гардероб стал настолько мал, что противно было смотреть на себя в зеркало. Но НАДО было «через не хочу» одеваться и идти гулять. В какой-то момент этих «НАДО» стало слишком много.

Когда тебе шестой десяток и у тебя нет ни детей, ни даже собаки; когда ты чудом избежала смерти от болезни, которая забрала всех баб в твоем роду — маму, сестру, обеих бабушек, тетку, ее дочь — твою кузину; когда все твои силы уходят на то, чтобы понять, кто ты теперь есть и как дальше жить, последнее, что ты хочешь видеть — это мужчину, с которым у тебя давно нет ничего общего. Да и было ли? А что, собственно, было? Секс, общий счет в банке и дом? Это много или мало? И как много или как мало мне НАДО теперь…

…Надо закрыть вентиль на газовой трубе. И на водопроводной тоже. Надо проверить еще раз закрыты ли окна и форточки. Утюг? Ты чего, дура, что ли? Ты его и не включала, сама же вчера сказала «зачем гладить, в чемодане опять помнется». Так. А где телефон и зарядка? Ведь как чувствовала, чего-то в сумочке не хватало. Вот, НАДО присесть на дорожку, может еще что-то вспомнится…

— Алло. Такси? Да, заказывала. Спасибо. Да, уже выхожу.

---

                                     * * *

Какой симпатичный молодой человек этот таксист. Прям выхватил у меня из рук чемодан. Сам докатил его до машины, сам уложил в багажник. Придержал дверцу, поправил подол плаща, чтобы не прищемило. А улыбка… Зубы от края до края, и все свои… эх…

— У меня в заказе указан вокзал Ватерлоо, терминал Евростар.

— Мадам к Парижскому 9:22 спешит?

— Да. Хорошо бы не опоздать. У меня сегодня много пересадок. Хотелось бы к каждой приехать вовремя.

— Конечный пункт? Если не секрет.

— Нет, не секрет. Конечным железнодорожным у нас сегодня будет Марсель. Он же будет и начальным. Из Марселя я и еще три мои подруги из глубокого-глубокого детства (мы знаем друг дружку с первого класса, можно сказать, всю жизнь) отправляемся в морской круиз по Средиземноморью. Так мы решили отпраздновать наш юбилей. Пятидесятилетие дружбы… Мы будем шутить, смеяться, радоваться тому, что мы вместе. Мы будем пить вино, есть шоколад и пирожные, смотреть на закаты, восторгаться дельфинами, и вспоминать… вспоминать… вспоминать…

— Вау. Молодцы старушки. Я тоже так хочу.

— Вы, молодой человек, еще слишком молоды, чтоб вспоминать. Вам пока еще только мечтать полагается…

День 2 
Генуя

— Вот, сбылась мечта идиотки, — говорю я, плюхаясь в шезлонг, — сколько ж лет я мечтала об этом моменте? Момент начался еще вчера, но после бурной встречи с подругами, поездок — сначала Лондон-Париж, там переезд на Лионский вокзал, потом на поезде Париж-Марсель и загрузки на лайнер — сил ни думать, ни тем более писать не было. С юных лет, еще со школы, когда я впервые прочитала «Кентерберийские рассказы» Джеффри Чосера, жанр «рассказы путников» запал в душу. Думаю, что наше путешествие и истории моих подруг могут если не составить конкуренцию знаменитой книге, то продолжить традицию.

                                     * * *

Мы сидим на верхней правой палубе нашего красавца-лайнера. Мы — это три «разведёнки» и одна вдова: то, к чему мы пришли, пройдя, как говорится, «большую часть пути». Про себя я уже рассказала, а остальные — вот они: Натали живет в Стокгольме одна (или я чего-то не знаю — выясним); Динка как была москвичкой, так ею и осталась, но развелась, муж умер уже после развода. Имеется сын Лёшка 34-х лет. Не мальчик уже, но пока женщины лучше мамы не нашел и живут они вдвоем; Нино — наша грузинская княжна. Родители обрусели, жили в Москве. А потом вдруг спохватились и все-таки выдали нашу Нино замуж за «правильного» грузина в Тбилиси. Мы боялись, она руки на себя наложит. В Москве и школа, и институт, а она в глушь, в ссылку, да еще по родительскому сговору. А оно вот как бывает — из нас из всех у нее самый крепкий брак оказался. К сожалению, с несчастным концом.

                                     * * *

Столики и шезлонги расставлены амфитеатром в сторону запада. Официанты в белых коротких курточках, белых перчатках и галстуках-бабочках все одного роста и на одно лицо — молодые малайзийские ребята. Они, как маленькие легкие птички, неслышно и удивительно грациозно движутся между столиками, разнося коктейли и мини-закусочки в один укус. Накидывают пледы на плечи и колени дам.

— Какие же они хорошенькие, прямо куколки, — комментирует Дина, глядя вслед одному из них. — А ты все еще замечаешь молоденьких и хорошеньких, — с язвой в голосе в разговор вступает Натали. — Ну, до некоторой степени, да. Я единственная из вас всех, у которой в доме всё еще живет молодой человек. — А по мне, что молоденькие, что старенькие, — холодно комментирую я, — у всех центр тяжести балансирует на третьей ноге. Выше нее ни ум, ни чувства не поднимаются. — Девочки, — Нино встает, складывает плед и аккуратно кладет его на спинку кресла, — что-то я сегодня приустала. Вы сейчас опять начнете мужиков чихвостить, а у меня еще рана не совсем зажила. Так что я пойду, прилягу. Мы пытаемся её удержать: «Как же так, а любоваться закатом… а выпить, а расслабиться…», — но она явно не настроена на наше злословие.

— Маш, так тоже нельзя. Что ты сразу начинаешь. Ты, мы — сильно обожглись, но это не значит, что вот прямо всех надо под одну гребёнку стричь. У Нино другая ситуация. Овдоветь — это тебе не развестись, — Натали пытается заступиться за Нино, — у них действительно все было по-другому. И жили бы счастливо, и внуков на море в Батуми возили, если бы не та авария. Ты же знаешь. Это ужасная трагедия. — Согласна, не хотела портить наш праздник и прямо с этого начинать путешествие. Для того и поехала, чтобы отпустило, а вот видишь, так глубоко сидит, не могу скинуть.

— О, а вот и новая порция напитков на подходе, — замечаю я.

— Нere, here, please, — Дина машет рукой официанту. — Натали, а расскажи-ка нам поподробнее свою историю. До меня она доходила как-то обрывками и не в хронологии.

— История долгая, с чего начать?

— А куда нам спешить?! Начинай с начала!

Сколько помню Наташку, она всегда была похожа на ирландку. Волосы — рыжие кудри, лицо обсыпано веснушками, белесо-желтые, длиннющие, как у теленка, ресницы. Но, если у типичных наследниц викингов все яркое, зовущее, то у Натали краски были приглушены. Как будто мать-природа сделала ее по подобию северных дев, а потом раздумала и слегка припудрила. Натали рано рассмотрела в зеркале свою необычную красоту и всячески, часто довольно экстравагантно, ее подчеркивала. Ну, да ей сам бог велел. Выучилась на модельера, работала ассистентом у самого Зайцева. Вечно рыскала по комиссионкам и старьевщикам. Скупала на рынках у бабулек чудом сохранившиеся шубы, шапки. Кроила, комбинировала и являлась на очередную вечеринку то в рыжей лисьей шубе до пола, то в гусарских ботфортах (каким-то непонятным образом списанных с «Мосфильма») и в замшевых тирольских шортах поверх толстых цветных колготок, а то и без шортов, но в длинной мужской белой сорочке, самостоятельно расписанной редкими тогда несмываемыми фломастерами и подпоясанной чем-то непонятным. Свои непомерно длинные ресницы она густо красила тушью «Ленинград». Мое поколение еще помнит брусок черной ваксы за 55 копеек, в который нужно было плюнуть, растереть крошечной щеточкой и наносить на ресницы снизу вверх, снизу вверх. Не дай бог попасть в глаз. При всей «шумности» ее образа она была девственно целомудренна. То, что Саид запал на нее с первого взгляда, не удивляло никого, но то, что она ответила ему взаимностью, было полной неожиданностью. Она — богемная штучка. Коренная москвичка. Семья, правда, распалась, и отец ушел к другой, но Лидия Ивановна, Наташкина мама, была хоть и простым бухгалтером, но в Малом театре, и тоже по-своему была женщиной привлекательной, с широкими взглядами на жизнь и весьма интеллектуальными знакомствами. Он же — иранский студент сельскохозяйственной академии им. Тимирязева. Что к этому добавить? Только то, что приехал наш Саид в Союз учиться на мелиоратора по путевке компартии Ирана. Лед и пламя, белый лебедь и пингвин. Что могло быть у них общего?

Ни общих интересов, ни сексуальной химии, которая бросает в страсть абсолютно чуждых людей, а что-то ими одними уловленное и нежно несомое. Два года они ходили, держась за ручку, и даже, кажется, не целовались, но оба светились каким-то внутренним светом. Расписались ближе к его защите. Тихо оформились исключительно для официальной стороны этого дела. Свадьбу оставили на потом, когда его родители смогут оформить визы. И тут случилось непредсказуемое. Иранский шах Мохаммед Пехлеви (кажется, так его звали), весь из себя такой прогрессивный и прозападный, вдруг решил, что в его таком продвинутом иранском королевстве «коммунистическая зараза» на фиг не нужна, и запретил въезд всем своим бывшим гражданам и даже некоторым дипломатам, тем, кто представлял его в странах так называемой «народной демократии». И стал наш Саид «persona non grata». Он еще какое-то время продержался на приглашениях жены, а потом уже наши стали на него наезжать — либо бери советское гражданство, либо — good bye. Для good bye он почему-то выбрал Швецию. Что уж там мелиорировать в Швеции — не знаю. Думаю, к тому времени там собралась довольно большая иранская диаспора и ему помогли найти работу. Как только он обустроился, Натали уехала вдогонку. Мы иногда писали друг другу, она всегда звонила, когда приезжала навестить маму. Последний раз случайно столкнулись в Шереметьево. Она с девочкой на руках и маленьким чемоданчиком. Ресницы не накрашены, бледная и усталая. Только успела сказать, что везет мамин прах захоронить, а в подробности мы и не вдавались. Я была совсем в другой тональности. Чемоданы, баулы, коробки. Мы с Питером только расписались, улетали к нему в Лондон. С Натали мы вроде бы и поселились недалеко друг от друга, а как-то отдалились. У каждой своя жизнь, свои тараканы. Подробности узнавали уже из третьих рук.

— Нат, так как же все-таки сложилось у тебя? — мы снимаем предлагаемые бокалы с подноса.

Рассказ Натали

— Как? Поначалу все шло нормально. Я учила язык, прикидывала, чем заняться. Вынашивала живот. Потом родилась Каринка. Мама приезжала, помогала с дочкой. Я решила открыть небольшое ателье, подобрала помещение, купила хорошие машинки, оверлок, утюги. Школа-то серьезная — Общесоюзный дом моделей, надо было марку держать. А потом случилась жопа.

— Это как? — спрашиват кто-то из нас

— В 79-м у них в Иране произошел переворот. Шаха спихнули, и все, кто был им репрессирован, в одночасье стали национальными героями. Саид в том числе. Его отец без конца звонил, просил вернуться. Ему обещали всякие почести и престижную работу. Ну, Садик мой, как та ворона, губу раскатал, прельстился на сладкие предложения и опять поехал устраивать нашу жизнь. Поехал и пропал. Полгода от него ни слуху ни духу, правда, деньги на Каринку регулярно приходили — из чего я делала выводы, что живой. Мама ушла на пенсию, переехала ко мне, целиком взяла Каришу на себя, а я пропадала в ателье. Хоть и не еврейка, но вы же знаете, голова у меня работает. Все продумала до мелочей, — подмигивает Динке. — Нашла помещение дверь в дверь с парикмахерской и салоном красоты в двух шагах от королевского дворца. Надо сказать, наш шведский король очень нескучный чувак. Постоянно устраивает у себя какие-то приемы, концерты, музыкальные вечера. Дипломатические и просто светские тетки постоянно забегают причесаться и подкраситься к моим соседям.

Я сделала роскошную витрину с предложениями мелкой переделки старого гардероба в новый и проката вечерней обуви, сумочек и аксессуаров. Расчет был точным — богатые тетки знают цену деньгам. На каждое дефиле шмотья не напасешься, с помощью вот этих золотых ручек, — Натка ставит бокал на столик и протягивает вперед руки, демонстрируя короткие, но ухоженные ногти, — они у меня каждый раз, как тот Петрушка — «ты опять в обновке». Девочки, вы не поверите, за год я встала на ноги и даже вернула кредит банку. И тут как снег на голову. Правду говорят: беда одна не ходит. Мама заболела и муженек мой объявился. Какие метаморфозы. Из бедного советского студентишки и шведского иммигранта-инженеришки наш бесцветный кокон превратился в красавца мотыля. Нет, правда, девочки, я б его на улице встретила — не узнала. Одет, причесан, красивая персидская стрижка и черная, волосок к волоску, бородка. Не пьет, не курит, свиные отбивные в рот не берет. Он теперь уважаемый человек. Заведует кафедрой в университете Тегерана, и ему светит место проректора. Так что надо привести в порядок его личную жизнь. Понимаете, девочки, ЕГО личную жизнь. Оказывается, он неправильно женат. Брак в СССР вроде бы и не брак, но во всех анкетах жена и дочь присутствуют. Непорядок. Надо у них там зарегистрироваться. Хорошо, говорю. Вот маму вылечу и приеду. А как маму лечить?! Она и так в лучшем госпитале Стокгольма лежит, да болезни этой на качество госпиталя глубоко насрать.

— Нат, извини, а от чего мама умерла? — тяну я.

— Да от того же, что и твоя.

Мы долго молчим. Что тут скажешь. Солнечный диск перестает слепить. Из золотого он постепенно становится оранжевым и медленно, как шарик на невидимой веревочке, тихо приближается к кромке воды.

— А дальше? — прихлебываю из бокала — неплохое, однако ж, «Просекко» здесь подают.

— Девочки, вы не поверите. Этот ужас в конце 20-го века просто представить себе невозможно. Ателье закрыла. Да, забыла вам сказать. Меня там обокрали. Разбили витрину и почти все вынесли. И машинки, и утюги. Жальче всего было оверлок. Он еще и как скорняжная машина мог работать. Правда, Швеция — гуманная страна, а вернее, условия страховки соблюдаются буква в букву. Плюс мне адвокат знающий попался. Короче, выбил из страховщиков все. Еще и на рольжалюзи хватило. Заперла я свое хозяйство, закатала под жалюзи, сдала квартиру и полетела… Черт меня понес… Саид нас не встречал. Встречал его папаша. Я его первый раз в жизни увидела. Красивый. С Саидом вместе по улице пойдут, можно подумать, что братья. Встретил прохладно, но Каринку сгреб, расцеловал. Встречал с новенькой коляской. Она уже из коляски выросла, сама ходила, но с удовольствием влезла, стала подвешенные игрушки рассматривать. Он ни по-русски, ни по-шведски. Я фарси так и не осилила.

Приехали домой. Домой, я имею в виду, в дом. Не квартира. Не очень большой, но по иранским понятиям — просто вилла в два с половиной этажа. С садиком, с фонтанчиком и беседками. Все огорожено сплошным цементным забором. Въездные ворота автоматические. Половинка этажа — полуподвал, куда и въехали. Там еще две машины стояли. Одна Саида, другая его брата. Потом выяснилось, что вся семья живет вместе в одном доме. Я удивилась, что Саид сам меня не встретил, но, оказалось, он в университете. Его туда служебная машина отвозит-привозит.

Девчонки, чего я вам подробностями голову забиваю. Оно вам надо? Главное, что не успела я распаковаться и подарки всем мамкам, бабкам и сестрам достать, как приходит мой дорогой и с ходу с порогу объявляет, что у меня теперь начинается новая жизнь. «Новая? Это как?» — спрашиваю. Оказывается, — девки, сидите, не падайте, — во-первых, мне нужно срочно сменить гардероб, зря я везла все эти мои шорты и майки. Отныне моя одежда, девочки, вы не представляете, даже не платок, а чадор — попросту черная простыня, которая скрывает тебя от макушки до пят. Да еще и руки заняты, так как ее постоянно нужно придерживать и поправлять. Все. Отныне я иранская жена и должна выглядеть как ходячая плащ-палатка. Жить я буду на женской половине с другими ЕГО и его брата женами. Карина на детской половине под присмотром его матери и двух тетушек. Два раза в неделю я буду ее сопровождать на прогулки, а остальное время учить фарси, читать Коран, учиться у старших жен готовить, убирать дом и прочим всяким хитростям, которые только женщины и знают. На вопрос: «Сколько же у тебя теперь жен?» — ответ был коротким: «Не твоего ума дело». Нет, вы представляете, он еще и русский-то толком не забыл, а менталитет уже не тот… Девочки, ну что вам сказать… Почти два года я прожила в этой тюрьме. За это время Саида видела раза три. В свою спальню он меня не приглашал. Другие жены мне все объяснили. Я думала, они меня будут ненавидеть и устраивать мне «дедовщину», но девки подобрались незлобивые. Я им не конкуренция. Хоть и первая, но иноверка, и потому старшей никогда не стану. До первой менструации Карины я буду жить в этом доме, а потом, когда ей найдут мужа, и если он будет добрым, я перееду с ней в его семью. Короче, девочки! Где мое ателье на дворцовой площади Стокгольма, и где я? А?! Прикиньте! Не было дня, чтоб я не планировала побег.

— И что? Как это все закончилось? Он тебя добровольно отпустил или ты сделалась графом Монте-Кристо? Твоя новая кликуха — Эдмон Дантес?

— Динуля, какой Эдмон, какой Дантес? Я банально сбежала. Но фокус заключался не в том, чтоб сбежать. Меня там особо на цепи никто и не держал. Кому я нужна была? Но не могла же я сбежать без Каринки, а за ней был глаз да глаз…

— И…?

— Я же говорю, меня никто на поводке не водил. Под предлогом того, что хочу купить книжки или игрушки для Карины, мне разрешалось ездить в центр. Первым же делом я выяснила, где находится шведское посольство. До сих пор не пойму, почему ни Саид, ни его папаша-мамаша не забрали у меня папку с документами. Ни наши с Каринкой шведские паспорта, ни ее свидетельство о рождении. Все лежало в моем чемодане со дня прилета. Даже наши билеты сохранились. Ношение чадора имеет свои преимущества — под ним ничего не видно, а если еще и короткую чадру на голову надеть, то вообще непонятно, кто ты. В мой второй выход я затолкала папку с документами под балахон под названием «платье», на лицо чадру, сверху чадор и вперед. Слава богу, посольство охранялось не иранской полицией, а нашими славными королевскими гвардейцами. Показала им паспорта, сказала, что мне срочно нужна помощь консула. Представляете иронию судьбы — жена консула оказалась моей бывшей клиенткой. Когда я поведала им историю моей любви, она не могла поверить своему счастью. Наконец-то ей было чем заняться в этом гребаном Тегеране, и она взялась за дело, как только шведки могут. Подробно. Обстоятельно. Без суеты.

— А дальше? — нам не терпится узнать развязку.

А дальше начался Джеймс Бонд.

Через два дня я и еще две жены брата моего мужа повели наш общий «детский сад» в парк недалеко от дома. Девочки мои милые, вы не поверите, но я все время, пока мы шли, щипала Каришку. Ей было больно и обидно, она расплакалась, а я, вместо того чтобы утешить, стала еще и покрикивать на нее. У бедного ребенка дальше — больше, началась истерика. Под предлогом, что мне надо ее умыть и поменять ей памперс, я завернула за угол детской площадки, к туалету. За низенькими кустиками, отгораживающими территорию парка, уже стояла машина с родными-любимыми дипномерами. Я бросила коляску, сгребла дочку в охапку и, путаясь в полах чертова балахона, рванула к машине. Мы плавно отъехали от бордюра парка.

Ну и все. Приехали в посольство, пересели в машину посла. С флажком и под салюты иранских полицейских приехали в аэропорт. Мы даже check-in не проходили. Говорю же, как агента 007, привезли прямо к борту самолета. Я на иранскую землю даже и не ступала. Прямо из машины — на ступеньку трапа и в самолет. Через 5 часов и 7 минут я была в Швеции и больше никогда не видела Саида.

— А потом? Что ты делала потом? — наперебой заверещали мы.

— Как что? Жила… Сначала с моим адвокатом. Он умудрился не только развести нас с Садиком, но и отсудил у него приличную сумму алиментов для Карины в виде одноразового платежа. Потом он же посоветовал вложить эти деньги в недвижимость, и какое-то время мы занимались оформлением помещения, где было ателье, в мою собственность. А потом? … Мы решили, что наши отношения достигли пика и, пока они еще на хорошей ноте, нам пора расстаться. Кариша к этому времени пошла в школу. Конечно же, мне хотелось дать ей приличное образование. Я нашла очень симпатичную маленькую частную школу с пансионом за городом, в сорока минутах езды от Стокгольма. Школа, как вы понимаете, недешевая, но детям сотрудников дается скидка в 40%. Таким образом я стала женой учителя физики, и мы неплохо прожили вместе почти десять лет. Основным достоинством этого брака был факт, что мы друг другу совершенно не мешали. Я в Стокгольме в своем ателье, он в школе. Кариша под присмотром, а я приезжала на отдых в выходные. Идиллия.

— А потом?

— А потом… Карина окончила школу, и мне стало страшно лень туда еженедельно мотаться.

Алая полоса между небом и водой становится все у’же, теряет краски. Превращается в розовую, потом в сиреневую и… еще минута, и горизонт исчезает. Ночь объединила стихии. Ни воды, ни неба, только отражения огней нашего лайнера качаются на волнах. Мы, убаюканные рассказом и «Просекко», сидим еще какое-то время молча, потом как-то дружно встаем и молча спускаемся в свои каюты.

День 3 
Ливорно

Как я уже говорила, поездка планировалась долго и тщательно. Единогласно было принято решение сэкономить на каютах и взять рядом две «внутренние», т.е. без иллюминаторов. Они на порядок дешевле, но не менее, если не более, комфортабельны. Как правило, недостаток света компенсируется лишним квадратным метром площади и каким-нибудь дополнительным шкафчиком, что, учитывая объемы наших чемоданов, весьма кстати. Зачем выпендриваться и переплачивать за дневной свет, когда его сколько хочешь на всех палубах, а в каюты мы приходим только на ночь. Расселились как-то спонтанно. Я с Динкой, а две «Н» — Нино и Натали — соседняя дверь. Договорились уважать частную жизнь и не будить друг друга. Не спится — не шаркай и не шебаршись, тихонечко выкатывайся на палубу или в лаундж — до чего ж красивое слово — и проверяй свой ФБ и месседжис (еще одно красивое слово) — сколько душе угодно.

Мне проснулось рано, проверять в телефоне было нечего. Один из моих основных корреспондентов сладко посапывал на боку, умастив обе руки под подушкой и прижимая ее к щеке так, как будто бы в ней были спрятаны все деньги, паспорта и драгоценности. Я так давно не путешествовала, а тем более так «шикарно», что перед отъездом долго ломала голову над составлением оптимального гардероба. Чтоб, как говорится, и в пир, и в мир, и в добрые люди. Решила остановиться на беспроигрышном варианте — черное/белое плюс красный шарфик. Именно для утренних прогулок и для выхода к завтраку я приобрела за бешеные деньги черную шелковую пижаму с белыми манжетами в комбинации с бело-черным кимоно в красных галочках. В таком прикиде не стыдно и в публичное место выйти. Зря я гордилась своей элегантностью. Выйдя в коридор и прислушавшись, я поняла, что оценить ее будет некому — предрассветная тишина обволакивала пространство нашего плавучего дворца. Вот и славненько. Можно немного побыть наедине с собой. Поднялась на лифте на ту же палубу, где вчера любовались закатом. Плед, аккуратно сложенный, лежит на спинке того кресле, в котором я сидела, но само кресло, столики, и весь амфитеатр бара развернут лицом к востоку. Божечки мои! Когда ж эти малайзийские мальчики-с-пальчики успели все убрать да еще и зрительный зал по отношению к сцене развернуть?!

А на сцене… начинается тихое действо. Небесный режиссер-осветитель постепенно убирает лиловый, высветляет его, заменяя густо-голубым, но и он не остается в воздухе надолго, плавно насыщается розовым. И вот уже над горизонтом выстреливают, распущенные, как фаланги веера, алые лучи. В секунды алый цвет перетекает в оранжевый. Еще мгновение и… Я, затаив дыхание, смотрю на эти роды. На то, как из лиловой черноты горизонта, как из чрева матери, плавно, но уверенно и необратимо вытекает золотой диск солнца.

— Вот черт, опоздала, — у меня за спиной раздается знакомый голос Дины, — так хотела посмотреть на восход. Почему ты меня не разбудила?

— Так ведь договаривались же. Каждый за себя. Встаем, когда встаётся. Ничего, у нас впереди еще пять закатов и шесть восходов. Еще насмотришься. Кофейку?

Завтрак и вообще еда на круизном лайнере — особая тема, и я не хочу ее касаться. Про это написаны сотни постов ФБ, и только ленивый блогер или фриланс-обозреватель женских журналов не описал этот рог изобилия во всех подробностях.

Мы же сюда не объедаться приехали. Нас волнует пища духовная.

— Девочки, какие на сегодня планы? — подвожу я черту под утренним чревоугодием и ставлю пустую чашку на блюдце.

— В бортовом листке написано, что желающим посетить Ливорно и Пизу будет предоставлен микроавтобус. В 10:00 надо быть на причале у трапа. Те, кто хочет еще и во Флоренцию смотаться, должны ехать на поезде сами, — наша «отличница» Нино уже в курсе всех организационных моментов.

— Я — пас. Устала, мало спала сегодня, и, вообще, нужно перевести дыхание. Вы уж без меня. И умоляю, только не ездите во Флоренцию. Во-первых, там за два часа ничего кроме толп китайских туристов не увидишь, а во-вторых, поезда ходят очень нерегулярно. Еще опоздаете, не дай бог, с возвращением к отплытию. Придется своим ходом догонять нас в Риме. Вам это надо? — говорю я.

Подруги мои задумчиво качают головками.

— Про Флоренцию я вам потом сама все расскажу.

— Ага, как в том анекдоте про Рабиновича, который концерт Карузо соседям напел.

                                     * * *

Я, как и положено, театрально махала подругам с нижней палубы, наблюдая за их спуском с трапа и загрузкой в небольшой аккуратненький автобусик с эмблемой нашего лайнера на боку.

— Симпатичная у вас компания, — услышала я родную речь сбоку от себя. Обернувшись в пол-оборота, оказалась лицом к лицу с женщиной примерно моих лет, но на порядок более ухоженной и безупречно одетой. Я не специалист в области моды, наверное, Натали сразу же определила бы бренд туфель, сумочки и платка на шее незнакомки, но даже мой невоспитанный вкус подсказал мне, что все это приобретено в магазинах, расположенных на улицах, по которым я не хожу.

— Да. Подруги детства. Так сказать, юбилейная встреча одноклассников. А вас, простите, что сюда привело и откуда?

— О, это долгая история, — у нее очень приятная, но, пожалуй, профессиональная улыбка, — думаю, что ни у кого на этом лайнере история не будет короткой, — она снова улыбнулась. — Не хочу быть навязчивой, но, если вы не возражаете, могу я угостить вас чашечкой кофе? Может быть, фреш или что-нибудь покрепче?

— Нет, ну что вы! — отнекиваюсь я, — Для покрепче еще слишком рано. А давайте мы тоже пройдемся по тверди земной. Я не поехала с подругами, хотела отдохнуть, но набережная Ливорно выглядит так зазывно-заманчиво, что я бы с часок-другой погуляла.

                                     * * *

С Любой мы быстро нашли общий язык. Все-таки рожденный в СССР эту свою лишнюю хромосому сохраняет на всю жизнь. Она в нас вселяется даже не с молоком матери, а на генетическом уровне в момент зачатья где-то как-то тихонечко на односпальной кровати с панцирной сеткой и с шарами из нержавейки, накрученных на стойки в ногах и изголовье сего брачного ложа. Ложе плотно прижато к фанерной перегородочке, отделяющей наших родителей от вездесущих соседей, или прячется за манерно-будуарную ширму, стоящую между таинством любви и чутким ухом тещи/свекрови.

У нас с Любой оказалось много общего. Обе москвички. Обе жили примерно в одном районе Москвы — я на Спартаковской, она на Маросейке (бывшая ул. Богдана Хмельницкого). Ходили в кружки в один и тот же Дворец пионеров в переулке Стопани. У обеих непартийные интеллигенты родители.

Мы побродили по кварталу, прилегающему к набережной Виа-Италии, тянущейся вдоль моря от порта до парка Бартолини. Было приятно обмениваться воспоминаниями. На минуту у меня возникло ощущение какого-то сюрреализма. Мы говорили о вещах и местах, даже запах которых так близок и знаком, а пейзаж и краски вокруг нас были совсем из другой жизни. В парке нашли маленькое кафе. Как можно быть в Италии и не попробовать джелато, да еще и с рюмочкой лимончелло?!

— Знаете, Люба, у меня с детства очень особенные отношения с мороженым.

Как порция мороженого может стать началом судьбы

Видно, оттого, что дедушка был отоларингологом, мы обе — моя сестра Лена и я — страдали слабыми носоглотками. У нее были вечные ангины и отиты, а у меня синуситы и сопли рекой. На фоне таких болячек категорически запрещалось переохлаждение и, соответственно, главное лакомство «здоровых» детей — мороженое. Идет пятый год моей жизни. Мне за хорошее поведение под видом мороженого выдается сырок глазированный в шоколаде, и так как от меня спешат избавиться, то даже не настаивают на поедании его за столом. Можно идти во двор, но «из двора ни ногой, убью!». Ласковый ранне-осенний денек, стою я на крылечке нашего флигеля, облизываю свое «мороженое», а тут Ирка из шестой квартиры из школы идет.

— Привет.

— Привет.

— Чё жрешь?

— Слепая, что ль? Мороженое.

— Ну ты, Маня, даешь! Какое же это мороженое? Это ж сырок.

— Врешь!

— Больно надо! Пойдем вместе до гастронома, у меня как раз 11 копеек на эскимо есть. Я тебе лизнуть дам.

И мы идем («из двора ни ногой, убью!»). Дальше помню как в тумане. Ирка покупает эскимо. Держит его за палочку, отгибает белую фольгу, надкусывает, снимая слой шоколада, дает мне лизнуть холодную белизну пломбира. Я — в шоке. Как же так!!! Все эти годы я ела и обожала «мороженое». За обещание получить его на третье ела ненавистную жареную печёнку, а оно — этот праздник, этот десерт, оказывается, просто какой-то вонючий сырок!!! Ща я им, врунам и лицемерам, устрою!!!

Фурией врываюсь в квартиру. Сквозь рыдания ловлю воздух и из последних пятилетних сил ору, что НЕЛЬЗЯ ЖИТЬ ВО ЛЖИ!!!

Вот!!!

Мама с бабушкой переглядываются, прячут глаза и давятся от смеха. Как обычно, обещают доложить наверх начальству, то есть папе, а уж как папа скажет — так и будет. Вечером приходит папа. Пока он переодевается из костюма в полосатую штапельную пижаму (никаких треников с вытянутыми коленками и шлёпанцев — только домашние тапочки с задниками), слышу из их комнаты мамин шепот, потом хихиканье и приглушенное папино урчанье. За ужином он, повернувшись ко мне, говорит, что да, к сожалению, жизнь — это ложь. Что Ирка из шестой квартиры мне тоже соврала. И что то, что она мне так щедро дала лизнуть, это «э-с-к-и-м-о» — так же похоже на мороженое, как вилка на бутылку. Ха!

— В воскресенье я тебя поведу есть настоящее МОРОЖЕНОЕ, — закрывает он тему.

Можно себе представить, как я прожила остаток недели. И вот, в воскресенье мы вдвоем — папа и я, без Ленки и даже без мамы, на нашей первой машине «Москвич-400» (я на переднем сиденье) едем к гостинице «Москва». Папа выходит из машины, открывает снаружи пассажирскую дверцу, подает мне руку. Я выхожу, и мы поднимаемся по широкой лестнице в антресоль центрального фойе. Столики на двоих. Белые скатерти. Меню. И вот оно — предмет вожделения. В металлической вазочке на высокой ножке лежали три шара — ванильный, клубничный и шоколадный. Отец — Сын — Святой Дух. Сверху, алела, как кровь Христа, струйка клюквенного варенья. Не десерт, а Святая Троица. Да еще и рублеными фисташками все присыпано. Вот это жизнь! Вот это класс! Да я в жизни в рот не возьму это ваше «эскимо» за 11 копеек! Больно надо! Там же и тогда же, я думаю, родился во мне эдипов комплекс. Войдя в половозрелый возраст, я предпочитала мужчин исключительно на порядок старше меня. С ровесниками мне было неинтересно. В результате мой первый (гражданский и очень недолгий) муж был меня старше на 26 лет, второй, правда, всего на восемь, но зато иностранец.

Так из детства вырастают у кого комплексы, а у кого жизненные позиции. Кому как повезет.

                                     * * *

Я уже лежала на своей полке в каюте и начинала волноваться и внимательно прислушиваться к шумам в коридоре, когда услышала веселое журчанье русской речи и звук открываемой двери. Три веселые мордочки втиснулись в щель двери.

— Ау, как ты?

— Я-то нормально, а вы как? Живые?

— Едва, но время провели замечательно. Хочешь фотки? — Натали протягивает мне свой мобильник. — Ни в коем случае. Все завтра. Спать, спать, спать. Кстати, у меня для вас сюрприз. В нашем полку прибыло. Я сегодня познакомилась с очень интересной особой, завтра она к нам примкнет.

— А история у нее есть?

— Не сомневаюсь и думаю, что далеко не одна.

День 4 
Рим

Удивительно, как повторенное дважды действие становится традицией. Мы собираемся на верхней палубе без напоминаний и за тем же столиком. Похоже, что и остальные пассажиры нашли свои любимые места.

— Девочки, познакомьтесь. Это Любовь, про которую я вам вчера говорила, а это, Люба, позвольте вам представить моих подруг: Нино, Дина и Натали.

Все приветливо кивают головками, демонстрируя расположенность. Я снимаю ноги с моего любимого соседнего кресла и уступаю его нашей новой знакомой.

— Люба, надеюсь, вы знаете, что вступительный взнос в наш клуб — это рассказ. И не просто рассказ, а про себя. Про свою жизнь.

— Я постараюсь, — улыбается Любовь, — только можно не сегодня? Можно я просто посижу с вами, родную речь послушаю. Давно не была в кругу соотечественников.

Чтобы как-то начать разговор, я завожу:

— Италия — замечательная страна. С одной стороны, заходишь в первую попавшуюся на пути холодную и сырую церковь, а там фрески какого-нибудь Джотто, к примеру. Вот просто так, без микроклимата, без камер и музейных бабулек-смотрительниц. 500 лет на одной и той же стене, когда ни зайди. Им ничего не сделалось. Ни непогода, ни вандалы их не тронули — удивительная стабильность, а с другой стороны, тебя в Италии ежедневно поджидают какие-нибудь сюрпризы с неожиданностями. В наш прошлый приезд мы неделю жили в деревушке Греве-ин-Кьянти, это ровно между Флоренцией и Сиеной. Решили съездить в Сиену на машине, там всего 40 километров.

Где-то в закоулках памяти что-то такое из истории искусств свербело в мозгу и ехала я туда исключительно «для галочки» — мол, «been, seen, got the fridge sticker». Оказалось, я была полной идиоткой. Сиена — фантастической красоты город с потрясающей архитектурой и полон истории. Прелесть узких и кривых улочек — невозможно описать. Но что меня особенно увлекло — это разительный контраст средневекового аскетизма фасадов и великолепие магазинов и их витрин. Главная площадь, Пьяцца-дель-Кампо, знаменита вековой историей скачек. Площадь имеет форму полукруглой арены, вернее, раковины, обрамленной со всех сторон дворцами. Здесь дважды в год, начиная аж с 1656 года, — представляете себе, без малого 400 лет! — проходят всемирно известные скачки. Во время скачек зрители стоят в центре площади, а лошади бегут по периметру толпы.

— Наверное, очень страшно, — кто-то из подруг вставляет реплику.

— Наверное, я лично не пробовала.

— Еще там находится совершенно потрясающий кафедральный собор Девы Марии или просто Сиенский собор — Duomo di Siena. Ничего подобного я в своей жизни не видела. Собор постройки XIII века. Строительство началось в 1215. Классическая готическая архитектура, но… в полоску. Он построен из чередования белого и темно-зеленого, почти черного камня. Весь!!! И фасад, и боковые нефы и внутри, и снаружи — весь в горизонтальную полоску. Эдакий «Билайн» — «живи на яркой стороне». Внутри, по мере прохода к алтарю, перед нами открывается учебник истории искусства: готика конструкций обрастает «излишествами», как днище корабля ракушками. Убранство собора становится все пышнее и пышнее. Аскетизм готики и чистота ренессанса сменяется стилем барокко. Резьба по камню, по дереву, золочение и перламутр, иконы и фрески буквально громоздятся друг на дружку. Великие имена сыплются как из рога изобилия. Кто там только не работал!!! Но у меня до сих пор стоит перед глазами фреска молодого Рафаэля, где он пишет такое, знаете ли, помпезное изображение не то рукоположения, не то коленопреклонения кого-то перед кем-то (не знаю, не помню, да и не это важно). Важно — присутствие мальчика лет десяти. Он стоит на первом плане с удивительно спокойным и уже достойным лицом. Темно-русые кудри до плеч покрыты маленькой шапочкой. На нем бархатная курточка, лосины и плоские туфельки. Еще несколько лет, и он повзрослеет, станет эдаким Ромео. Это портрет сына Рафаэля. Он изображен лицом к нам, к зрителям. Ему совершенно не интересно ни то, что происходит у него за спиной на полотне отца, ни то, на что, вернее, на кого он смотрит. Мы ему тоже не интересны, он живет в себе и позволяет нам им любоваться. И так уже почти 500 лет… Потрясающе…

Я же сказала — в Италии постоянно случаются забавные и не очень ситуации. Путешествовали зимой. У зимнего туризма есть два отличительных качества: первое, и очень приятное, — отсутствие очередей и толп в музеях, цены в гостиницах и ресторанах на порядок ниже; второе, не очень приятное, — рано темнеет. Вот и в Сиене, пока ходили-бродили, заблудились. Уже смеркается, а мы понятия не имеем, где оставили машину. Я даже начала слегка паниковать, и вдруг, о радость, вижу полицейского, мирно болтающего с привратником гостиницы. Подскакиваю. Слава богу, у полицейского неплохой английский. Спрашиваю:

— Scusi, signore, как пройти к воротам из Старого города?

— А какие именно ворота синьора имеет в виду?

— ???? А что, их здесь много?

— Да, синьора. Три основных и еще несколько проходов.

— Я не знаю, у каких мы оставили нашу машину, но там напротив был светофор и под ним указатель, — с гордостью сообщаю я, — на указателе сказано: «РИМ».

Эта наводка сильно развеселила обоих моих собеседников.

— Видите ли, синьора, — и улыбается, как только итальянец может улыбаться женщине (30 лет разницы в возрасте значения не имеют), — у нас тут все дороги ведут в Рим. Но вы не расстраивайтесь. Я могу вызвать такси и попросить его провезти вас нижней дорогой вокруг старого города, вы сможете увидеть свою машину.

— Grazie, signore policeman. Давайте такси…

И да, без Рима нет Италии, и мы там оказались через неделю, но не подумайте, что мы так долго искали машину.

Перочинный ножик VS Колизей

У моего теперь-бывшего, сколько я его помню, всегда в кармане перочинный ножик, самый маленький из серии «Swiss Knife». Длина лезвия всего дюйм, но он очень полезен. А еще там есть пилочка для ногтей, крохотные ножницы, пинцетик и зубочистка. Не было дня, чтоб он не пригодился. То обертку надрезать, то заусенец, то сломанный ноготь подпилить, одним словом, — очень полезная вещица. Мой теперь-бывший их регулярно терял, тем самым оказывая мне невосполнимую услугу в дилемме под названием «что подарить на День святого Валентина или на День отца». Ножичек так хорош и незаменим, что даже British Airways позволяет проносить его на борт.

Итак. Первое воскресенье каждого месяца — бесплатный вход во все музеи Рима, кроме музеев Ватикана (а нам туда и не надо, мы там вчера были). Приезжаем к Колизею. Как известно, бесплатно только сыр в мышеловке, а здесь толпа народу и платить надо не деньгами, но часами покорного стояния в очереди. Можно и без очереди, но с экскурсоводом и за 5 евро с носа. Радостно берем два билета. Экскурсия через полтора часа, можно побродить вокруг, пообедать. Приходим к указанному в билетах проходу. Встаем в сильно укороченную, но все же очередь, хоть медленно, но верно приближаемся к пункту личного досмотра, к металлоискателю. Прохожу первой. У меня бешено звенят браслеты и пряжки на сапогах. Снимаю браслеты, прохожу снова, сапоги страж безопасности игнорирует и милостиво меня пропускает. Мой бывший, дабы избежать стриптиза и хождения через «подкову» туда-сюда, за моей спиной выкладывает в тазик все «звеняшки», включая ножичек. Опа. Попался, голубчик! С ножами нельзя. На мои всхлипы по поводу British Airways следует ответ: «No English», — и жест рукой, означающий «на выход». Мне совсем не светит грести против течения очереди, и что там делать на выходе? Камеры хранения нет, к кассам бежать далеко. И тут мой взгляд падает на одну из колонн, а в ней довольно глубокое дупло где-то на уровне моей коленки. Я подскакиваю к дуплу, оглядываюсь — не смотрит ли на меня страж — и быстро опускаю руку в каменную щель. Гордо возвращаюсь, демонстрируя пустые руки. Он, не меняясь в лице, ничуть не удивлен моему повторному появлению, кивает головой, велит снова идти через машину. Я с готовностью, на ходу снимая браслеты, прохожу. Страж кивает моему, мол давай, двигай сквозь «подкову». И тут мой дорогой тогда-еще-муж, который не может жить без выкрутасов, встает в позу и заявляет, что он уже однажды проходил проверку, что факинг идиот охранник может засунуть свою чертову звонилку себе в задницу (как мы знаем, ФАКИНГ, ИДИОТ и ASS звучат на всех языках одинаково), и тут я понимаю, что сейчас будет вызвана полиция. Я быстро объявляю своему дорогому, что он свободный человек в свободной стране, и если он из принципа не идет на экскурсию, дабы наказать стража, то стражу на него глубоко наплевать, как, впрочем, и мне. После чего я гордо удаляюсь, унося с собой оба входных билета, к воротам, где нас ждет англоязычный гид. Сказать, что я ничего не услышала и ничего не поняла из его рассказа, это не сказать ничего. Мой адреналин зашкаливало. Всю экскурсию я думала только о том, что у нас в телефонах роуминги работают только на звонки из Италии и что мы не можем друг другу позвонить. Что я не знаю, найду ли я его после экскурсии и есть ли у него деньги вернуться в отель. Знает ли он название отеля? Уж точно он не знает название остановки нашей электрички.

По окончании экскурсии я перегнулась через перила над тем местом, где входила, и первое, что увидела — его красную куртку. Он явно высматривал меня в толпе, потому что сразу же помахал и заспешил ко мне. Спустившись, я все еще кипела и, естественно, высказала все, что думала. Список был короток.

1. Только идиот качает права с амбалами, одетыми в униформу.

2. Только идиотки готовы следующие несколько лет ездить в Италию возить передачи в тюрьму.

3. Только очень особенные жены-идиотки готовы прощать и забывать, и что одна из них сейчас пойдет вызволять его сраный ножичек из заточения.

Ха! Не тут-то было! К тому времени, когда моя экскурсия закончилась, вход в Колизей уже был прекращен и все ворота заперты. Да, тот симпатичный мальчик-полицейский в Сиене был прав — все дороги ведут в Рим. Но уже в Риме все дороги ведут к Колизею. На следующий день мы снова приехали к нему. Я специально сохранила билетик, объяснила сотруднику, в чем дело, он проводил меня до колонны (я очень сомневалась, та ли), но когда я сунула руку в «дупло», ножичек сам прыгнул мне в ладонь. На мой ироничный вопрос: «Не кажется ли вам, синьор, что это здание знавало оружие и не такого масштаба?», — он только улыбнулся, пожал плечами и пожелал синьоре «buongiorno».

                                     * * *

— Похоже, я вам надоела со своими воспоминаниями. Это просто так — зарисовки. А хотелось бы портрет. Чья очередь?

— Девочки, у меня есть картина маслом, — Дина поднимает правую руку ладошкой вверх, придерживая локоть левой рукой, ну прям школьница за партой, — но не про меня лично.