Бесплатный фрагмент - 40 лет среди индейцев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Введение

Командир перед строем:

— Здорово, орлы!

Ответ из строя:

— А мы не орлы, мы львы,

Лев Абрамович и Лев Моисеевич.

Антисемитская притча

В начале первой книги цикла «40 лет среди индейцев» под названием «Борьба за Огонь» (отсылка к одноимённой книге Жозефа Рони) я обозвал индеанизм (субкультуру, подражающую североамериканским индейцам) психическим расстройством, вызванным потерей жизненных ориентиров в начальный период развала страны, когда некоторые граждане прибегли к построению вымышленного коллективного убежища, пытаясь уберечь свою расстроенную психику. Разумеется, всё это только мои догадки, другие могут смотреть на всё это иначе — ведь у каждого свой опыт взаимодействия с внешним миром, и чужие построения тут могут внести путаницу и даже навредить. Поэтому пускай все конструируют свою личную пещерку, как им удобно и поддерживают в ней собственный Огонь: нет смысла сравнивать, чья философия правильнее.

Но защита от окружающего мира, конечно, не единственная полезная функция выдуманного мира индеанистов. Для меня он стал ещё и благоприятной творческой средой, в которой можно было развивать полезные навыки и совершенствовать мастерство, и что немаловажно — применять его на практике, в том числе и вне индеанизма. А внутри простор для коллективной фантазии индеанистов не ограничивался привычными социальными рамками, можно было их раздвинуть хоть до горизонта и сотворить немало прекрасных и полезных (и наоборот) вещей. Если в обычной реальности чей-то социальный статус был ниже, чем хотелось бы его обладателю — в собственной реальности он, приложив некоторые усилия, мог стать хоть бы и вождём каких-нибудь выдуманных народов (в особенности, если находил желающих поддержать эту иллюзию и согласных жить с ним в выдуманном мире в более скромном по отношению к нему статусе) и чувствовать себя вполне счастливым — не беда, что в обычной жизни его никто не признавал. Тем более, что быть непризнанным он мог вовсе не из-за отсутствия реальных талантов, а просто потому, что в социуме с ограниченными ресурсами и с несправедливой системой их распределения достойное место получают далеко не все.

Но человек всё-таки рождён свободным и имеет право стремиться к достойной жизни и саморазвитию вне зависимости от того, что там решили за него какие-то другие люди и какое место в социуме ему отвели. И если имеются факторы, препятствующие развитию, — стоило бы разобраться, что это за факторы такие, следует ли принять их как неизбежное зло, или есть возможность побороться за лучшее место под солнцем. Борьба может носить индивидуальный характер, а может коллективный, а задача противника — всячески препятствовать этой борьбе, в том числе и отвлечением внимания разными «обманками» и смещением акцентов на ложные ценности. Иначе организованная группа людей с похожими запросами чего доброго решит проблему неправильного распределения ресурсов и статусов в свою пользу. Те, кто паразитирует на других людях, обычно склонны убеждать свою кормовую базу в тщетности подобной борьбы с несправедливостью и убаюкивают её различными сказками: от загробной жизни, где легковерным угнетённым наконец-то воздастся за их страдания, до сложных экономических теорий, объясняющих «самым умным», почему всё в мире обстоит именно так, а не иначе. А иногда граждане убаюкивают себя сами, не хуже всяких паразитов-эксплуататоров трудового народа. Последние, кстати, тоже люди, и, как и все остальные, не могут обойтись без сказок. В общем, чёрт их всех разберёт, кто из них главный сказочник-злодей.

Но я не буду здесь анализировать различия между «левыми» и «правыми» (и какие там ещё бывают?) рецептами убаюкивания населения и призывать заниматься поисками и выбором лучшего способа организации человеческого общества (когда дойдёт до переустройства — так называемое «общество» спросят о его предпочтениях в последнюю очередь, если вообще спросят), а просто продолжу рассказ о самобытном мире индеанизма 90-х — одном из тех убежищ, в которых сохранилась и дала потомство небольшая часть популяции бывших советских граждан (что по тем временам не так уж мало, учитывая, что выжили не все). Поэтому я не склонен очень уж скептически отзываться об индеанизме и его убаюкивающем воздействии на психику: в стрессовой ситуации главное сохранить психическое равновесие, а наше убежище свою функцию худо-бедно, но всё же выполняло.

Название второй книги, так же как и первой, позаимствовано у Жозефа Рони Старшего (пусть это будет считаться не плагиатом, а данью уважения автору, к тому же, после «Борьбы за Огонь» непременно должен следовать «Пещерный Лев»), но наполнено другим смыслом, как и первоисточник — он вовсе не про первобытных людей, как это могло бы показаться на первый взгляд. Я думаю, читатели уже догадались, в каком смысловом значении употреблено здесь слово «пещера». Что касается льва, обитающего в ней — в нашей истории будет много таких львов, и предоставим всем выбрать себе понравившегося, даже если это не главный герой книги. И даже если его там вообще нет.

Глава 1 Возвращение в Икстлан

Вот и закончилось лето, где СССР — как планета.

Взлетает наша ракета в предновогоднее небо.

Группа «Разные люди», песня «Супербизоны»

После возвращения из армии я в очень скором времени обнаружил, что всё вокруг изменилось до неузнаваемости. Просто продолжать жить прежней жизнью больше не получится — вокруг идёт уже какая-то другая жизнь, и встать на прежние знакомые рельсы невозможно: их уже начали разбирать.

Я попытался вернуться к учёбе, чтобы продолжить свое художественное образование, восстановился на 2 курс родного КХПТ и поселился в студенческом общежитии в Киеве. Но с учёбой у меня сразу же не заладилось: несмотря на мою первоначальную уверенность, я не учёл, что мне потребуется период адаптации. Причина была не столько в «дембельском синдроме», а по большей части в практически полной утрате ориентиров в связи с тем, что многие иллюзии развеялись, а и жизнь изменилась, и изменилось моё отношение к ней. Например, я уже категорически не воспринимал преподавателей как людей, которые могут указывать мне, что и как делать — они даже и близко не были похожи на моих отцов-командиров, умеющих добиваться выполнения своих приказов. Сама учёба и то, как был организован учебный процесс, казались мне каким-то детским садом по сравнению со службой, а ведь доучиваться надо было ещё два года. Да и со старыми друзьями прежнего контакта уже не было. С Сидоренкой мы не могли больше найти общих точек соприкосновения по большинству вопросов. Он каким-то образом отмазался от армии и остался практически таким же, как и был, разве что наконец-то научился более-менее прилично играть на трубе, и самомнение его от этого факта неимоверно выросло: возможно он думал, что овладение этой специальностью делает его экспертом и во всех остальных вопросах. Я же видел в его манерах обычный инфантилизм и уже не воспринимал как равного, хорошо представляя, что стало бы с его самомнением, попади он в те условия, в которых я только что побывал. Он как-то заявил мне, мол, те, кто был в армии, не понимают тех, кто там не был, на что я ответил, что вообще-то всё строго наоборот: это он теперь ни хрена не понимает в жизни. Хотя, конечно же, и мой новый опыт не давал для подобных выводов полных оснований. Просто у меня теперь было больше опыта, чем у Сидоренки, вот и всё. Но в любом случае, учились мы в разных городах и встречались теперь редко, и общих дел у нас практически не было — разве что съездить летом на пау вау.

Зато вместо Сидоренки у меня появился новый индейский друг, даже два. Поселившись в общаге, я написал письмо Собаке — владельцу типи, которое я испортил масляной краской — и позвал его в гости. И вот в один из вечеров ко мне в комнату постучался и зашёл незнакомый высокий парень, а следом за ним Ленка Балашова — та самая Мама Кун, которую мы когда-то приютили у себя в типи на пау вау восемьдесят девятого года, и которая ходила с нами в поход на Чернобыль. Я никак не ожидал увидеть её здесь и сперва подумал, что, мало ли, приехала по делам, и только через некоторое время до меня дошло: «А вы что, поженились?» — спросил я своих гостей, и они со смехом ответили мне, что да, они теперь муж и жена. Ну я конечно их поздравил, но потом всё-таки пришлось некоторое время привыкать и связывать один образ с другим.

Для меня ведь это были какие-то совсем уж отдалённые во времени и пространстве действующие лица. Один служил где-то в Германии и был просто персонажем из переписки, а вторая жила в Новосибирске. А они вдруг как-то взяли и материализовались в одном месте, образовав к тому же полноценную ячейку общества. Чудеса, да и только. Мы посидели немного у меня в пустой комнате в общаге, поговорили о пау вау и я показал им своё единственное имеющееся при мне индейское богатство — вышитый бисером кисет для трубки. В качестве угощения я мог предложить им только яичницу с квашеной капустой, и после того, как мы её съели, стало ясно, что делать тут больше нечего, и новобрачные пригласили меня к себе домой. Жили они под Киевом в небольшом городке Ирпень в частном доме. У Собаки имелась также собственная машина, на которой можно было ездить в лес, и видеомагнитофон с записями разных художественных и документальных фильмов про индейцев, которые можно было смотреть по сто пятьдесят раз и обсуждать детали, набираясь новых знаний. Естественно, большую часть времени мы проводили у него, воплощая в жизнь множество разнообразных задумок — делали индейские вещи, ставили в лесу типи и охотились на диких собак.

Индейская биография Собаки, помимо посещения пау вау, включала в себя ещё и поездку в Крым к Блуждающему Духу в период его героической кочевой эпопеи.

Собака показал мне фотографии фургона, запряжённого лошадьми, и сцены ощипывания недавно украденного у бледнолицых собак гуся (вот откуда мне достоверно известен этот факт), а также фотографии самого Духа в походной либо индейской одежде и в отсутствии таковой. Не знаю, для чего они были сделаны, позировал ли он в рекламных целях или просто был случайно сфотографирован в момент единения с Природой, но помню, что такая концепция не совсем совпала у меня с тем, что мне рассказывали об индеанизме на пау вау. Самому Собаке не удалось долго пожить такой прекрасной жизнью, потому что бабушка разыскала его с помощью милиции и быстро вернула блудного родственника в семью. Бабуля была настоящим семейным деспотом и всем там жёстко рулила, а рулить было чем — у них имелось собственное семейное предприятие — пасека. Именно бабуля первая в их семье занялась пчеловодством и научила этому даже своего отца — Собакиного прадеда, что делало Собаку пчеловодом уже в четвертом поколении, и поэтому просто так от этого факта ему было не отмахнуться. Собаке предстояло продолжить семейный бизнес, что, в общем, имело под собой все основания: на фоне тогдашней общей неустроенности не у всех был гарантированный доход. Собакино увлечение индейцами бабуля справедливо расценила как угрозу интересам фирмы, и без затей настучала на него в КГБ. Мол, Сашу завербовали, проверяйте, делайте свою работу. КГБ в ту пору был серьёзной организацией, и в скором времени после этого доноса к Собаке пришёл очень приятный во всех отношениях молодой человек в костюме, и, представившись сотрудником комитета Комсомола, долго расспрашивал, что да как, обещал помочь с помещением для клуба и выражал всяческий восторг и солидарность. Но на самом деле просто собирал информацию. Последствий никаких не было, след вражеских разведок обнаружить не удалось, но Саша потом узнал обо всём от мамы и крепко обиделся на бабулю. Жена Собаки Ленка работала воспитательницей в детском садике, но вскоре ушла в декрет и у них родилась дочь Василиса.

В год знакомства я не очень много общался с ними, потому что с учёбой у меня дела не складывались. С обустройством быта — тоже: в мою комнату, когда я отсутствовал, кто-то залез, спёр кисет с трубкой и новые джинсы, которые папа купил мне на существенную часть зарплаты, чтобы я хоть немного был похож на приличного человека, а не ходил, как дезертир, в военной форме и заросший бородой. И я пошёл к декану и попросил дать мне академический отпуск, а с сентября пообещал начать жизнь сначала, когда я как следует приду в себя. Декан со скрипом согласился, и я уехал к себе в Конотоп помогать родителям с огородами — в то время зарплаты у людей сильно упали, и всем просто выделили наделы земли и предложили кормиться с них. А помимо огородов надо же было ещё подготовиться к летнему пау вау и привести в порядок остатки индейского обмундирования.

Глава 2 В набег за лошадьми

Ходят кони над рекою, ищут кони водопоя,

А к речке не идут — больно берег крут.

Юлий Ким

В июне, перед поездкой на пау вау, мне предложили поработать в детском лагере помощником воспитателя — я подумал, что деньги не помешают, и согласился. В этом же лагере я отдыхал когда-то, будучи ещё школьником, мне, правда, там не понравилось, и я не думал, что вернусь туда когда-либо ещё. Оказавшись среди детей я окончательно оттаял от армии, и переключился со своего «дембельского состояния» на мирную жизнь и творческие занятия. Но помимо этого там произошло ещё кое-что поинтереснее. Я отправился в свой первый «военный поход» за лошадьми, и поход этот оказался удачным. По индейским меркам это было равносильно переходу из детского статуса во взрослый.

Правда, до этого похода у меня уже был один такой переход — служба в армии, но лошадей там не было, и это была явная недоработка. Потому что без лошади настоящему индейцу прерий обойтись нельзя никак.

Работая в детском лагере, в свободное от должностных обязанностей время, я готовился к пау вау, а не пьянствовал с другими воспитателями, отчего был у начальства на хорошем счету. Я переделал свою «скальповую рубаху» и индейский головной убор, а когда дети увидели, чем я занимаюсь — рассказал им о героической индейской борьбе против захватчиков и вообще всё, что знал. Не помню уже, кому первому в голову пришла идея найти где-то лошадей и поиграть в индейцев «по настоящему», но она просто не могла не прийти.

Лошади у нас по большей части жили в деревнях, находясь в частной или колхозной собственности.

Деревенские использовали их для своих хозяйственных нужд, а после тяжёлого рабочего дня оставляли пастись на лугу. В этот самый момент они и могли стать жертвой каких-нибудь конокрадов или просто малолетних идиотов, решивших на них прокатиться. Других-то способов научиться ездить на лошади не существовало, не было никаких конно-спортивных школ, как в больших городах, а в хозяйстве лошади имелись далеко не у всех.

Покатавшись по полям в своё удовольствие, угонщики, естественно, не возвращали лошадей на прежнее место, а просто отпускали, и те сами искали дорогу домой. Однажды в местной газете была статья про то, как один из таких случаев закончился трагически — уставшие лошади переходили железнодорожное полотно, попали под поезд и погибли.

Сейчас не помню, читал я эту статью до или после того, как работал в лагере, но полной картины точно себе не представлял или же не хотел представлять. Желание научиться ездить верхом было сильнее. Само собой, я не собирался ни у кого угонять лошадь, а поговорил с директором лагеря, мол, неплохо было бы от имени руководства написать такую бумажку, в которой они официально просили бы предоставить лошадь во временное пользование для организации детского праздника. Такую бумажку с печатью мне выдали, и я отдал её деревенским пацанам, которые шлялись вокруг лагеря в поисках приключений, и рассказал, что именно мне требуется и для чего. Через несколько дней один из них пришёл ко мне, сообщил, что якобы удалось договориться насчёт не одной, а даже нескольких лошадей, только мне надо помочь перегнать их.

Мы отправились через луг по направлению к деревне, расположенной на противоположном берегу реки. Моста там не было, но когда-то существовала переправа: во всяком случае фашисты в сорок первом году переправлялись именно там. Оба берега реки были пологими и дно неглубоким, в отличии от других мест, где один из берегов чаще всего высокий и обрывистый, а русло под ним глубокое.

Переправляться нам не пришлось: когда мы с провожатым подошли к реке, трое других пацанов, отправившихся туда раньше, уже гнали пятерых лошадей нам навстречу. Сами они были верхом, а свободных лошадей вели на верёвках, обвязанных вокруг нижней челюсти — точь-в-точь, как это делали индейцы. Когда всадники пересекли реку, нам выдали свободных лошадей, и мы должны были верхом возвратиться в лагерь.

До этого я никогда не ездил верхом, а тут надо было сразу скакать через луг, да ещё и управляться одной только верёвочной уздечкой, помогая себе хворостиной — самим лошадям, судя по всему, не очень-то нравились скачки. Никакого представления о правильной посадке и правилах управления этим транспортным средством у меня не было, мне только коротко объяснили, что желательно высылать лошадь в галоп, иначе на рыси можно сбить себе пятую точку и холку лошади. В галоп мой мустанг высылался крайне неохотно, предпочитая мелкую рысь, отчего я довольно сильно сбил себе копчик — острый хребет моей лошади не оставлял никаких шансов сохранить целомудрие. Но я всё же как-то удержался и доскакал вместе с остальными, хотя и отстал от них. Я выдал кому-то из пацанов часть своего индейского гардероба и во что-то переоделся сам. Сидеть верхом в одной набедренной повязке и леггинах было гораздо чувствительнее, чем в штанах, но я уже не собирался долго гарцевать на лошади, а просто проехался по территории лагеря в таком виде, и, естественно, привлёк всеобщее внимание — разговоры были только об этом. Правда, о том, чтобы организовывать детское мероприятие, как я это сперва себе представлял, не могло быть и речи. К тому времени я уже понял, что лошадей просто угнали, и никто ни с кем не договаривался. Поэтому мы потоптались некоторое время у входа в лагерь, кто-то из молодых воспитателей попросил прокатиться, деревенские пацаны тоже покрасовались друг перед другом в моём индейском уборе из перьев, поочерёдно надевая его, и на этом мы расстались. Я пошёл к себе в лагерь, а угонщики поскакали дальше в лес, а совсем не обратно в сторону деревни — хотели ещё покататься.

Закончилось всё тем, что хозяева лошадей, видимо, определив по их состоянию и снятым путам, что на них явно кто-то катался, заявили в милицию, и кого-то из пацанов нашли. К нам в лагерь тоже приезжал участковый, и я рассказал ситуацию со своей точки зрения, про официальную бумажку и тому подобное. Для меня всё обошлось без последствий, видимо, милиционеры не захотели привлекать к делу ещё и детский лагерь и ограничились простым внушением, а пацанов наказали. Скорее всего, вопрос решился деньгами, так как один из них потом намекал мне, что неплохо было бы как-то поучаствовать в этом деле финансово. Но я считал себя обманутым и ничего им не дал, хотя, конечно же, моя доля вины в случившемся тоже была. Полное осознание ситуации пришло уже гораздо позже, когда я оценил произошедшее со всех точек зрения, в том числе и с лошадиной. А тогда ни про что такое не хотелось думать, небо было голубое, трава зелёная, а для меня это был первый удачный опыт верховой езды. К тому же внешне всё выглядело практически как настоящий индейский набег с целью угона лошадей у «вражеского племени». Вот только оно было конечно же никакое не вражеское.

Глава 3 Дискотека девяностых

Мы все участники регаты,

Гребём, гребём, гребём к себе.

Во славу, почестей и злата,

Вина, красоток и т. д.

Нам зависть душу разъедает,

Что кто-то больше загребёт,

И потребление возрастает,

А производство отстает.

Песенка из мультфильма «Остров Сокровищ»

Надо бы наверное сказать пару слов о том, что происходило в ту пору в индеанизме, и чем он отличался от своих более ранних версий.

После развала СССР жизнь начала сильно меняться, и само-собой это сразу же отразилось на устройстве пау вау. Чтобы не растекаться мыслию по древу приведу только два образных примера. Раньше жизнь и правила игры в ней для обычного рядового гражданина были похожи на мультфильм про Чебурашку, который искал себе друзей и наконец нашёл верного друга Крокодила. Вместе они строили домик Дружбы, записывались в пионеры, перевоспитывали старуху Шапокляк и хулиганов, воздействуя на них своим положительным примером, и у них это получалось. Не стоит думать, что всё это просто детские сказочки, и в жизни так не бывает — наблюдал массу примеров, доказывающих, что очень даже бывает. Когда я служил в армии, в наше подразделение перевели на перевоспитание самого большого залётчика, Андрюху Цэйса из соседнего подразделения. Он и его брат, служивший вместе с ним, были настоящими бандитами и периодически занимались грабежом личного состава — отбирали у молодых матросов денежное довольствие сразу же в день получки. С их появлением в казарме, где и без того обстановочка была отнюдь не как в институте благородных девиц, постепенно установились порядки, напоминающие тюремные. Отчасти при попустительстве офицеров, которым выгодно было таким образом поддерживать дисциплину, отдавая всё на откуп нескольким лояльным к ним старослужащим.

В нашем же подразделении порядки были другие. Наш командир подполковник Савчук, дрючил всех без исключения, включая офицеров, по Уставу и делал это совершенно искренне, без задней мысли и двойного дна. Он олицетворял собой тот редкий тип людей, на которых и держится нормальное Государство. Эту крепость нельзя было взять, заведя туда осла, гружённого золотом, и если бы такие люди находились у руля страны — никакая Перестройка не смогла бы её развалить. Всё бы было перестроено как надо, покрашено в нужных местах свежей краской и расставлено по полочкам в идеальном порядке. После того, как нашего командира перевели служить в Эфиопию, заведённый им порядок ещё некоторое время по инерции сохранялся в подразделении, и, понимая это, командование иногда отправляло к нам на перевоспитание некоторых граждан с деформированной психикой. И, что интересно, это работало. Тот самый Андрюха, перед которым, казалось, открыто только две дороги — или в дисбат, или, по окончании службы — в тюрьму, оказался милейшим парнем, открытым, честным и с великолепным чувством юмора. Я не припомню ни одного случая, когда бы он, воспользовавшись своими привилегиями старослужащего, как-то унизил бы кого-то из молодых матросов или применил силу. Конечно, как говорил Аль Капоне, добрым словом и пистолетом можно сделать гораздо больше, чем просто добрым словом, и все прекрасно знали, что Андрюха как раз из тех людей, у кого этот пистолет концептуально был, и поэтому слушались его беспрекословно. А до того, как он попал к нам, в другой среде, он вёл себя совершенно по-другому, по принципу «сдохни ты сегодня, а я завтра» — по этому же принципу страна стала жить после развала СССР. Есть старый мифологический сюжет (на основе которого потом насочиняли анекдотов), где разные звери попали в одну яму, из которой не могли выбраться. Через некоторое время страх голодной смерти заставляет их поочередно съедать самых слабых, при этом все остальные думают, что подобная участь их не постигнет. По телевизору как раз стали показывать всякие дегуманизирующие передачки вроде «Самое слабое звено» или «Последний герой», где основная мысль, внедряемая доверчивому населению, заключалась в том же самом: для собственного выживания надо сожрать слабейшего, переступив через законы товарищества. Но глупые зрители почему-то отождествляли себя с победителем, а не с аутсайдерами. А после того, как основная масса граждан втянулась в эти игры, Домик Дружбы растащили на запчасти, а на сцену вместо вредной, но не злой старухи Шапокляк вышла Атаманша из «Бременских Музыкантов», сколотившая вокруг себя ОПГ, в которую вошли и разбойники, и хулиганы, и другие в прошлом отрицательные персонажи и они легко устранили конкурентов — беззубого Крокодила и плюшевого Льва. И началась совсем другая сказка.

Эти истории, в которых нет ни слова про индейцев, приведены здесь исключительно для понимания временного контекста, в котором дрейфовало пау вау, заряженное старыми идеями восьмидесятых годов. К девяносто второму году эти идеи уже окончательно оторвались от жизни и перестали работать, а новых пока не придумали. Ещё в восемьдесят девятом году на пау вау можно было найти островки Индейского Братства и Красного Пути, но в результате катаклизма они окончательно ушли под воду, и на разрозненных обломках кораблекрушения выжили далеко не все участники регаты. Некоторые ушли на дно, и с тех пор в индеанизме их никогда не видели, а некоторые нашли убежище на необитаемых островах посреди Мирового Океана. Перестали существовать все общины индеанистов, начиная с легендарной «Голубой Скалы» и заканчивая отдельными экспериментами вроде кочевого единоличного хозяйства Блуждающего Духа. Речи уже не было ни об идеалах Красного Пути, ни о помощи индейцам Америки. «Помоги сперва себе сам», — говорил нам с экранов Фредди Крюгер и зловеще помахивал в воздухе когтистой рукой. А поскольку помогать себе веселее всё-таки в компании единомышленников — индеанизм и не думал разваливаться. Это же, в конце концов, было готовое убежище, только шторм снаружи усилился, и требовалась пересборка по совсем другим принципам, нежели те, на которых индеанизм изначально был основан. И, поскольку взоры всех были по-прежнему устремлены за океан, на индейцев Америки, у наших краснокожих братьев нашёлся подходящий образец убежища, который можно было бы скопировать и попробовать укрыться в нём. Этот образец называется Пау Вау, но не в том значении, в котором привыкли понимать это название советские индеанисты, а в том, в котором его используют современные индейцы: собрание группы людей, целого племени или нескольких племён на мероприятие, главным событием которого являются индейские танцы под барабан. Трудно сказать, отголосок ли это Старой Пляски Духов, либо театрализованных выступлений для туристов, вроде Шоу Дикого Запада знаменитого Баффало Билла, либо всё это вместе взятое. Важно то, что творческая энергия народа была направлена именно в это — танцевальное — русло. Не нужно больше ни военных походов, ни отработки устаревших боевых навыков, ни племенных религиозных церемоний — просто давайте танцевать.

Эту-то модель и взяли на вооружение русские индеанисты и воспроизвели со скрупулёзной точностью, не уступив даже современным индейцам. Которые, оторвавшись от корней, стали, по сути, такими же индеанистами, как и все остальные любители индейской культуры. Разумеется, за редкими исключениями, но всё-таки вождей Сидящих Быков и Джеронимо во всём своём грозном величии среди современных индейцев как-то не видно.

Разворот к этой новой модели пау вау произошёл примерно в девяностом-девяносто первом году, обе эти встречи я пропустил и знал о происходящем на них только по рассказам. В девяностом году под Лугой собрался очень большой лагерь, который внешне воспроизводил традиционный прерийный лагерь девятнадцатого века. Индеанисты сшили много костюмов, и на фотографиях всё выглядело очень красиво. Друзья рассказывали мне, что и там не обошлось без разделения на «уважаемых участников» и «всякое быдло», когда вместо общих танцев собралось две компании, и каждая старалась перепеть другую; это действо не было заряжено дружеским соревновательным духом — но так это или нет, достоверно утверждать не могу, как говорится, «за что купил, за то и продаю».

А пау вау 91 прошло на новом месте — недалеко от деревни Толмачёво на реке Ящера. Впоследствии на этой же поляне прошло подряд шесть пау вау и потом ещё одно, уже в Новом тысячелетии.

На пау вау 91 Танцующий Лис, Хэнк и Маленький Бобёр пригнали даже лошадей, а также там праздновали индейскую свадьбу Каменного Сердца и Рыськи.

И вот, в следующем девяносто втором году, спустя три года, я наконец опять смог приехать на пау вау и встретиться там со старыми друзьями и, возможно, найти новых.

Глава 4 Снова в гости к пау вау

Ой, на горі та женці жнуть,

А попід горою, яром-долиною Козаки йдуть.

Украинская народная песня

Лагерь располагался на излучине реки Ящера, недалеко от посёлка Толмачёво. Из плюсов там была возможность наблюдать вид индейского лагеря с горы, а всё остальное были минусы, в том числе и завязавшийся бурный роман с одной юной индеанисткой, тянувшийся около трёх лет и не закончившийся потом ничем таким, что следовало бы беречь в памяти и сохранять для истории.

Был также в самом конце пау вау ещё визит индейца из племени черноногих Скай Хока и моя первая церемония Священной Палатки — Инипи, но о ней мне трудно сказать, плюс это был или минус, только то, что это был какой-то новый опыт, слишком сложный, чтобы дать ему простую и однозначную оценку.

В объединяющих совместных мероприятиях, которые мы застали на пау вау 89, уже не было необходимости. Все просто «стояли лагерем», общались между собой, совместных посиделок на улице также не было, отчасти потому, что было много комаров. А добывать дрова было неудобно — лес находился на противоположном берегу реки, которую надо было переходить вброд и потом подниматься вверх по высокому склону горы.

Открытия пау вау, как такового, не было: просто в неожиданный момент начались танцы. Лис и ещё кто-то из танцоров, одетые в бастлы, внезапно вышли и начали танцевать, не предупредив никого, точно так же, как это было и во время нашего совместного похода в Чернобыль. Остальные участники подтянулись на место танцев уже потом, испытывая противоречивые чувства от долгожданного «открытия» пау вау и того, что пришлось почему-то одеваться впопыхах, чтобы не пропустить его.

Если в 89-м году ещё чувствовались какие-то отголоски старых пау вау, то в 92-м от этого уже точно ничего не осталось и спасение утопающих было в руках самих утопающих. В этом, конечно, были свои плюсы и свои минусы. Мы с Сидоренкой попытались сосредоточиться на плюсах (желательно посимпатичнее) и занялись их поисками.

Ещё по приезде мы решили поставить своё типи не в общей линии палаток, вдоль реки, а прямо на горе, где было меньше комаров, и откуда открывался красивый вид на лагерь и всех его обитателей, подобно муравьям копошащихся внизу. А «муравьи», в свою очередь, могли ежеминутно наблюдать нас снизу вверх, наподобие того, как рождённые ползать смотрят на летающих и в глубине души им завидуют. Точно не вспомню наших мыслей, но определённо что-то в этом роде — типичный юношеский максимализм и эгоцентризм. Типи мы поставили на пятачке, где трава была до этого кем-то скошена и уложена в небольшой стожок. Восприняв его как часть пейзажа, мы взяли себе по нескольку охапок травы для оборудования лежанок: для чего же ещё кто-то заботливый скосил сено и уложил здесь его в стог, как не для нашего удобства? На следующий день явился мужик, который, как оказалось, и был тем, кто выкосил траву. Он пришёл продолжить начатое: вокруг было ещё много нескошенной травы. Увидев, что стожок кем-то разворошен — а в нём к тому же кто-то из наших гостей успел ещё и поваляться (честное слово, не мы) — мужик стал не то чтобы ругаться, а с недовольным видом рассуждать о том, что это вообще за сборище, и почему все эти люди бездельничают, в то время как другие заняты делом. Вот он, например, тоже городской житель, но приехал помочь родственникам и заготавливает сено, а не переодевается в индейцев и не бьёт в дурацкие барабаны.

Я, конечно, что-то такое наговорил ему в том плане, что я тоже помогаю своим родственникам с огородами, не являясь сельским жителем, но ощущаю также интерес к индейской культуре, а деньги на поездку сюда заработал своим трудом и имею полное моральное право не заниматься летними сенозаготовками. Но всё равно, определённый червячок сомнения поселился в сознании. Не то чтобы прям с тех пор — похожие ситуации возникали и раньше, просто эта пришлась кстати. Как бы мы ни пытались уйти куда-то подальше в леса от реальности и выстроить ненадолго свой мирок, окружающая действительность всё время давала нам понять, что мы ей не соответствуем, и с её точки зрения наше занятие — пустая забава по сравнению с тем, чем заняты все прочие туземцы. Хотя по изначальной задумке, вроде как, это мы должны были жить в гармонии с Природой, бросая вызов неправильным индустриальным ценностям современного общества. Вызовом всё это можно было считать разве что в той степени, в какой это делает школьник, сбегающий с уроков и показывающий училке язык.

Да и ничего такого особенного, что можно было бы противопоставить обществу, в товарных количествах наблюдать не приходилось. Ну собрались вместе на неделю какие-то люди с длинными волосами в странных костюмах. Такого добра по всей Ленинградской области и тогда, и сейчас в избытке: чего только не тащат с собой в лес — от гитар до тяжёлых железяк, которые надевают на себя в качестве доспехов и начинают лупить друг друга обрезками арматуры. А потом, с чувством глубокого удовлетворения и иногда с парочкой синяков и даже переломов, возвращаются домой и тут же начинают готовиться к следующему выезду. Обыватель к этому привык: как говорится, чем бы дитя не тешилось.

Если смотреть изнутри, то наше разделённое на отдельные компании сборище людей, кроме невнятной идеи причастности к каким-то «индейским духовным ценностям» и редких попыток по этим ценностям жить, ничем не отличалось от обычной городской тусовки по интересам. Ну, разве что, очень большой тусовки, и это само по себе было круто — чувствовать, что нас много, и мы что-то там из себя представляем и куда-то движемся. И, если не прямо сейчас, то потом обязательно куда-то дойдём: главное, не останавливаться и «бороться за мечту». Но «мечта» — понятие сугубо индивидуальное, все люди мечтают о разном. Даже если они оказались на одном пау вау. Некоторым, например, никаким боком не мечталось в детстве убегать через Берингов пролив к индейцам, а просто нравилось читать об этом в книжках, а некоторые, конечно, хотели убежать, но не туда и когда-нибудь потом, возможно, в следующей жизни. Ну и, вне зависимости от того, кто о чём мечтал, все люди слеплены из разного теста.

Когда Гитчи Маниту лепил индеанистов из глины, подмешивая для крепости известную субстанцию, то он не соблюдал одинаковых пропорций. Поэтому все и вышли очень непохожими друг на друга и по-разному себя проявили в истории индеанизма. Некоторые потом окаменели и начали превращаться в памятники, а некоторые так и остались в виде колоссов на глиняных ногах и потом развалились.

А на некоторых изначально и вовсе не хватило глины, и не трудно догадаться, что получилось. Зато они остались на плаву, что по нынешним меркам тоже можно считать достижением. Тем не менее, в девяносто втором году был всё ещё один большой общий лагерь, и, несмотря на намечающиеся противоречия, там можно было весело провести время, попеть романтических песен у костра, пообщаться с противоположным полом и всё такое. По мере старения индеанизма к этим маленьким радостям добавилась ещё «выпить водки в приятной компании», но в те далёкие времена, о которых я рассказываю, это пока не стало главной составляющей, без которой теперь не обходится ни один праздник.

Мой друг Женя Сидоренко был одним из тех, кто в детстве явно не хотел сбегать к индейцам. Его тянуло в какую-то другую сторону. Он ещё более скептически, чем я, стал оценивать происходящее вместо того, чтобы искать и находить во всём этом смысл. И стал каким-то скучным, неинтересным и вечно недовольным собеседником. К тому же, у него в Брянске осталась подруга, занимающая основную часть его мыслей, и он, конечно, продолжал работать на внимание со стороны женской аудитории, но делал это как-то вполсилы, я бы сказал, спустя рукава. Наша прежняя схема взаимодействия, когда мы шли по жизни рядом, мотивируя друг друга путём здоровой конкуренции, окончательно приказала долго жить. Но у меня имелись ещё и другие товарищи для совместных индейских практических занятий на местности. В первую очередь, новый приятель Собака.

Глава 5 Мы с Собакой отправляемся в военный поход

Музыка нас связала,

Тайною нашей стала.

Группа «Мираж»

Наша с Собакой «индейская деятельность» была чем-то вроде проработки всех необходимых этапов становления индейского воина 19 века. В книгах мы читали, что индейцы отправлялись на войну в первую очередь для приобретения магической силы, а не с целью обогатиться или убить максимальное количество врагов — всё это было вторичным. Мы пытались таким же образом найти магическую силу, воспроизводя старые технологии в нашей реальности доступными нам средствами.

Индейские вещи и знания нужны были в первую очередь для того, чтобы применить их на практике и тем самым попытаться прочувствовать то же, что чувствовали настоящие индейцы. «Хорошо читать рассказы Джека Лондона про золотоискателей у тёплой батареи, — бывало, говорил мне Собака, — а вот самому продираться на нартах или снегоступах через ледяные просторы и мёрзнуть — таки совсем другое дело!»

С ледяными просторами у нас зимой было туго: зимы не очень холодные. Да и мы увлекались вовсе не арктическими путешественниками, а индейцами прерий. У тех для инициации требовалось получить Видение (с этим мы не торопились) и сходить на войну.

В армии мы уже оба побывали, но, как доходчиво объясняли индейцы лейтенанту Джону Данбару в фильме «Танцующий с волками», — «твоя война не такая, индейцы воюют по-другому.»

Для индейцев в войне на первом месте не добыча и даже не убийство врага, а поиск силы через преодоление своего страха.

Когда угоняешь лошадей из вражеского лагеря или касаешься живого врага специальным жезлом, враг может в это время тебя убить. Поэтому высшей доблестью считается унизить этого врага, отобрать у него оружие или увести лошадь.

Лошадей из «вражеского» лагеря я уже уводил, правда, страха при этом не почувствовал, как и удовлетворения от удачно проведённого набега. Но это, думал я, потому что я не переплыл реку, не развязал лошади спутанные передние ноги, не сделал из пут верёвочную уздечку и не увёл лошадь с пастбища, рискуя при этом быть пойманным. Когда мы двумя годами ранее с Сидоренкой срезали с пасущихся у деревни лошадей «скальпы» (пучки волос с хвоста и гривы), и местные мужики нас заметили и пустились за нами в погоню — это было более волнительно, чем получить в руки повод и проскакать по лугу несколько сот метров.

Но и в первый раз подвиг не засчитывался, так как нас поймали. И пришлось потом откупаться от злых деревенских мужиков самогоном.

Собаке лошади были не нужны: у него в гараже стоял свой «мустанг» салатового цвета примерно на семьдесят лошадиных сил. А вот новое типи, взамен испорченного нами с Сидоренкой старого, отнюдь не помешало бы. И вот, в один прекрасный день, Собака объявил, что присмотрел в одном месте брезентовый тент, который, как он думает, владельцу не очень-то нужен, зато вполне подойдёт для ремонта испорченного типи. Собака не обвинял меня напрямую (и я это ценил) в том, что я испортил его типи, а как бы решал этот вопрос сам, и мне не оставалось ничего другого, как его поддержать. Тем более, что просто купить брезент в магазинах, чтобы компенсировать потерю, в то время было уже негде.

И вот мы под покровом ночной темноты, путая следы (тогда как раз выпал тонкий слой первого снега), окольными путями отправились на окраину Ирпеня, где в частном дворе стояла чья-то легковая машина, накрытая брезентовым тентом. Нам предстояло проникнуть во двор, а мне — подобраться к самому дому, чтобы слушать, не начнётся ли там какое-либо движение, иными словами — встать на стрём. Собака тем временем должен был обрезать матерчатые постромки, которыми тент был зафиксирован на своём месте.

Пользуясь тем, что сторожевой собаки не было, мы беспрепятственно проскользнули во двор. Собака остался возиться с тентом, а я подошёл к самому дому и встал у одного из окон с раскрытой форточкой. Это окно было «то, которое надо окно», потому что из него доносился храп — скорее всего, хозяина дома. Я тихонько вернулся к Собаке и сообщил ему, что надо быть предельно осторожными, потому что окно открыто, и нас могут услышать. Он кивнул и стал возиться с мокрыми постромками, пытаясь их развязать. Нож он не то забыл дома, не то не хотел пускать его в ход, боясь громких звуков. Я тем временем вернулся к окну и стал вслушиваться в храп и иные ночные звуки — скрип кровати, тиканье часов, гул ветра в проводах и стук моего собственного сердца.

Изо всех сил напрягая слух, я вскоре пришёл к заключению, что звуки эти в совокупности являлись не чем иным, как классической простой репризной двухчастной формой, состоящей, как полагается, из двух частей. Первая часть из восьми тактов с размером в две четверти (период), состояла, в свою очередь, из двух предложений: мощного вступления сфорцандо на вдох и мягкого декрещендо на выдох. Иногда они дополнялись третьим предложением — скрипом кровати. Далее следовала пауза длиной примерно в две целых и одну четвертную. В этот момент всё вокруг замирало, даже ветер как будто переставал гудеть в проводах, а звёзды мерцать. Непонятно было, проснулся ли мужик, или так было задумано автором данного музыкального произведения. После паузы начиналась вторая часть — развивающая музыка, тоже восемь тактов. Она делилась на две части — развивающую и репризу, повторяющую второе предложение периода. В развивающей части звук часов, казалось, нарастал и перекрывал звук храпа, но затем тема храпа снова возвращалась, то внезапно обрываясь, то продолжая свой зловещий цикл. Всё это дополнялось периодическим дребезжанием стёкол в оконной раме на пиках звучания басов, словно невидимые существа ударяли в тарелки.

Наконец, откуда-то из партера я боковым зрением различил движение, будто бы дирижёр спустился в зрительный зал и зачем-то неистово машет оттуда своей дирижёрской палочкой, требуя немедленно остановить музыку. Это Собака изо всех сил семафорил мне, сообщая, что постромки отвязаны, и можно уносить ноги и добычу. Я аккуратно, стараясь не сбиться с ритма, стал медленно отступать от окна, не теряя слухового контакта с мужиком, в любой момент могущим проснуться и положить конец нашим бесчинствам.

Но всё проходило как будто бы удачно, мы сняли тент, задев немного кузов, отчего он издал гулкий тоскливый металлический стон, эхом отозвавшийся в сердце. Храп прервался, и на некоторое время в воздухе повисла пауза. Ветер снова перестал гудеть в проводах, а звёзды прекратили своё мерцание… Тень испуга промелькнула на мертвенно-бледном лице Собаки. Но я, продолжая отсчитывать такты, понимал, что пауза возникла как раз в нужном месте, при переходе от первой части музыкального произведения ко второй. Далее снова вступил оркестр, и мы продолжили своё перемещение за кулисы. Взвизгнула флейтой пикколо несмазанная дверь калитки, и мы стали протискиваться сквозь узкое жерло, медленно протаскивая за собой бесформенный тент. Наконец, мы закрыли калитку, отошли на несколько шагов, свернули тент в рулон наподобие ковра и короткими перебежками поскакали к околице. И, напоследок окинув прощальным взором театр недавних военных действий, окончательно растворились в ночной мгле.

Длинным кружным путём по пересечённой местности, путая следы и периодически выходя на проезжую часть, чтобы их прервать, мы через некоторое время дошли со своей добычей до Собакиного дома. Искомую порцию острых ощущений мы получили и теперь в общих чертах представляли, что же испытывали индейцы, угонявшие когда-то лошадей из вражеского лагеря. Но вместо чувства удовлетворения от результатов набега, оба испытывали какое-то совсем другое, довольно гадкое чувство и прекрасно понимали, откуда оно возникло: это был никакой не военный поход, а обыкновенная кража. Мы поочерёдно предложили друг другу взять добычу себе, но мне она точно была не нужна, а Собака теперь мог отремонтировать своё типи, как и хотел. И ко всему прочему — не относить же было, в самом деле, брезент обратно?

Впоследствии Собака починил свою покрышку типи, а я решил для себя, что лучше потом накоплю денег и куплю брезент у кого-нибудь, и хватит с меня этих сомнительных «военных походов». Надо поискать Силу где-нибудь в другом месте.

Глава 6 Второе кольцо Силы

Не так страшен Кастанеда,

как тот, кто его прочитал.

Старинная шаманская поговорка

Как-то раз один из моих киевских знакомых, знавший о моём увлечении индейцами, спросил меня, как я отношусь к творчеству писателя Карлоса Кастанеды. Услышав в ответ, что я понятия не имею, кто это такой, он сделал скучное лицо и произнёс что-то вроде «о чём тогда с тобой можно разговаривать». Но, определив по моей реакции, что этот манипулятивный приёмчик у него не сработал и мне не стыдно за то, что я не читал Кастанеду, и вообще, мало ли в Бразилии донов Педро, быстренько снизошёл и коротко рассказал мне, что речь идёт о каком-то индейском маге Доне Хуане, обучившем писателя Кастанеду древней индейской магии.

Слово «индейской», естественно, меня сразу же заинтересовало, и я попытался узнать у этого знакомого все подробности, но он сказал, что, к сожалению, нет смысла пересказывать краткое содержание книги, и мне обязательно надо всё прочитать самому. Правда, книги у него в данный момент, к сожалению, не было — брал у кого-то почитать. В общем, заинтриговал.

Я не замедлил рассказать Собаке о том, что появилась какая-то новая книжка про индейского шамана, на что Собака мне ответил, что тоже уже слышал о ней от кого-то из киевских индеанистов, и что её можно купить на киевском книжном рынке, но просят за неё какие-то большие деньги, так что можно было бы приобрести её в складчину. О том, чтобы взять у кого-то почитать, разумеется, вопрос не ставился ни Собакой, ни мной — раз это про индейского шамана, значит, книжка должна у нас быть, и чем скорее — тем лучше.

Изучая и пытаясь воплотить на практике «индейский путь», мы отметили один важный для себя момент. Для индейцев картина мира была совсем не такой, каковая имеется у современных европейцев, и включала она в себя как обычную, видимую всем реальность, так и мистическую составляющую. Взаимодействие с этим магическим миром происходило в некоем «изменённом состоянии сознания», о котором писали многие мистические авторы, а людям в обычном состоянии этот опыт передавался в виде мифов и сказок. Церемонии и ритуалы индейцев чаще всего для того и проводились, чтобы достичь этого изменённого состояния сознания и оказаться в мире магических существ, получив от них поддержку. Поэтому мы начали собственные попытки практиковать некоторые индейские способы обретения этой таинственной Силы.

Анализ имеющейся у нас этнографической и художественной литературы почти ничего не дал. В рассказах писателей поиск видения был описан только в общих чертах — все индейские юноши, собирающиеся стать воинами, отправлялись в уединённое место и постились несколько дней, после чего им в видении приходило какое-нибудь существо и предлагало свою помощь. Разумеется, мы пробовали поститься, но, кроме чувства голода, эти посты ничего не приносили, возможно потому, что мы что-то упускали — четкого руководства, как правильно проходить индейский пост, у нас не имелось.

Поэтому мы стали читать какие-то сомнительные книжки вроде «Пути шамана» (не помню, кто автор, имя им Легион), где давалось более детальное описание «шаманских практик», рассказанных современным человеком современным же читателям, без всякой дополнительной индейской «мишуры». Например, как с помощью камлания на бубне можно достичь состояния транса. Это было уже кое-что, но всё равно, сколько-нибудь значимых результатов мы не достигли, разве что подогрели интерес попробовать поискать на эту тему что-нибудь ещё.

И вот, наконец, мы смогли приобрести первые переводы книг Кастанеды. Это были напечатанные на каком-то допотопном устройстве ужасные переводы первых семи книг (остальные к тому времени ещё не были написаны или изданы). Мы вскладчину купили эти книжки и заставили себя их прочитать, но ничего в них не поняли, за исключением каких-то отдельных моментов вроде «пути охотника», «борьбы с чувством собственной важности» и «потаканием своим слабостям» (в первых переводах это называлось «индульгированием»). И несмотря на то, что речь в книгах шла именно об индейском маге, всё это никак не сочеталось с описанием уже известной нам североамериканской магической традиции. Людям, ничего не знающим об индейцах, возможно, легче было всё это воспринимать, но мы были в замешательстве и оставили пока что всё это «на потом», восприняв из всей информации только отдельные моменты и попытавшись хоть немногое взять на вооружение, в надежде, что остальное откроется потом, по мере накопления личной силы и успехов в борьбе с чувством собственной важности, которому в книге было уделено особенное внимание как самому опасному врагу на Пути Знания.

Мы придумывали разные способы борьбы с чувством собственной важности. Например, появлялись на людях в каких-то неуместных индейских атрибутах. Если наши длинные волосы воспринимались городскими людьми ещё более-менее терпимо (мало ли, хиппи или музыканты), то использование различные эксперименты с внешним видом, вроде ношения элементов индейского костюма, могло вызвать и негативную реакцию со стороны, которую надо было суметь «отразить».

Однажды я надел свою синюю «конфедератку», прицепив к ней орлиное перо, и отправился на городской базар — наиболее неподходящее место для появления в таком образе. Мой вид вызвал живейший отклик у посетителей и продавцов базара, но я как будто не замечал этого, и, как ни в чём не бывало, ходил взад-вперёд меж рядов, присматриваясь к товарам и иногда вступая в диалоги со всеми желающими задать мне вопросы. Спустя примерно час моя магическая сила была уже на исходе, но это испытание я всё-таки выдержал и через некоторое время не спеша покинул это ристалище и вернулся домой. Не знаю, насколько в результате этой практики уменьшилось моё чувство собственной важности, но повторять этот опыт в другой раз всё-таки не очень бы хотелось. И мы с Собакой придумали себе испытание попроще. Как-то раз он добыл где-то две лисьи шкуры, мы сшили из них трапперские шапки с хвостами и стали ходить в них по городу по своим делам. Каких-то специальных мест посещать не полагалось, только лишь те, которые действительно требуется посетить. Я носил свою шапку вместе с камуфлированным костюмом, привезённым из армии.

В Киеве и Питере на неё не обращали особенного внимания, а в небольшом уездном городе Конотопе я чуть не нарвался однажды на неприятности. Ко мне в трамвае подошёл подвыпивший бывший «афганец» и начал расспрашивать, что это вообще такое и как сочетается с военной формой.

Я знал этого парня: он когда-то учился в нашей школе, был на пару лет старше меня и успел попасть в Афганистан. Эта форма для него, по его словам, являлась признаком принадлежности к определённой категории людей — тех, кто служил в армии. На это, положим, у меня было что ответить: я служил в этой форме. Он сразу же чуть подобрел и стал разговаривать уже как бы со своим, в том плане, что «неужели ты не понимаешь, братан, что эта хвостатая шапка не сочетается с формой?» Я в ответ начал рассказывать что-то про индейские традиции, на что он без затей предложил мне собрать толпу своих индейцев, а он позовёт своих афганцев, и посмотрим, кто из нас круче. А иначе, какой смысл в этих индейских понтах? Такую встречу я даже при всём желании не смог бы ему организовать, и он предложил выйти из трамвая и пройтись по парку.

Я думал, что мы будем драться, и согласился, но он не собирался драться именно со мной, а направился к какой-то превосходящей по численности компании и без долгих разговоров дал кому-то в морду, демонстрируя мне степень своей решительности. Пострадавший явно не был к этому готов, как и остальные, но не растерялся и тут же ринулся в контратаку, а вся компания тоже пришла в движение. Я поспешил на выручку, но не с целью продолжить драку, а наоборот её прекратить. А компании объяснил, что у парня просто срывает иногда крышу афганский синдром — отнеситесь с пониманием. Видимо противники не успели как следует завестись и ограничились руганью, а я оттащил своего нового товарища от греха подальше, и мы направились к выходу из парка.

По дороге он продолжал свои попытки мне что-то доказать: «Ну чего тебе надо (если это не поиски способа нарваться на неприятности, то что?), может, девочек? Пойдём в одно место, я знаю таких — что хочешь сделают». Но девочек мне не требовалось, у меня уже была подруга. «Ну я тогда не знаю что делать!» — с оттенком отчаяния в голосе сказал он. Я решил, что надо как-то это прекращать, и просто спрятал лисий хвост за воротник: «Так нормально?» Мы пожали друг другу руки и на этом расстались. А я после этого долго думал о происходящем и сделал вывод: занимаясь «индейскими практиками» надо, по крайней мере, стараться не вовлекать в эти упражнения посторонних, иначе могут пострадать невинные люди.

У Собаки, ходившего в такой же шапке, дело до драки не дошло, но один из его знакомых Ирпенских бандюганов по-дружески объяснил ему, что появляться в таком виде на людях можно или если ты реально крутой, ездишь на дорогой тачке и тому подобное, или же если ты дурак. И через некоторое время мы вовсе перестали носить эти шапки и куда-то их дели. А жаль, потому что недавно, увидев, как мои дети играют в Чингачгука и Зверобоя, я вспомнил, что когда-то у меня была подходящая трапперская шапка, и сейчас бы она как раз пригодилась. Пока дети ещё маленькие, им можно быть кем угодно, хоть трапперами, хоть индейцами, а хоть и путешественниками во времени.

Глава 7 Хо Пита Вамбли

Дивлюсь я на небо та й думку гадаю:

Чому я не сокіл, чому не літаю,

Чому мені, Боже, Ти крилець не дав? —

Я б землю покинув і в небо злітав!

Тарас Григорович Шевченко

Как я уже писал, на пау вау 92 я познакомился с настоящим индейцем из племени черноногих Скай Хоком, который приехал к нам в лагерь и провёл церемонию Инипи.

Я попытался тщательно запомнить, как он это делает, и по возвращении в Киев рассказал обо всём Собаке. Тот сразу же загорелся провести Инипи своими силами, и, выбрав подходящий день, мы рано утром отправились в близлежащий лес.

Как и полагается, мы сутки ничего не ели, а работы предстояло много — нужно было нарубить и ошкурить шесты для типи, натаскать дров и принести в рюкзаках камней с железнодорожной насыпи, находящейся примерно в полукилометре от места нашей стоянки. К вечеру всё было готово, и мы постарались сделать всё в точности так, как это делал Скай Хок.

Мы выкурили свои трубки и произнесли слова молитвы Великой Тайне, прося указать нам путь, чтобы мы нашли Красную Дорогу и стали хорошими людьми. Во время церемонии я спел индейскую песню Скай Хока: «Хо, Пита Вамбли». Слова «Пита» и «Вамбли» значили одно и то же — «орёл», только первое по-черноноговски, а второе на языке лакота. Видимо, Скай Хок придумал эту песню сам.

После обряда мы поставили типи, поужинали, чем Великий Дух послал, и я в скором времени отключился — очень устал за день. Собака продолжал сидеть и смотреть в костёр, подбрасывая дрова и думая свои думы.

Утром, ещё до рассвета, я проснулся. Костёр уже догорал, Собака собирался ложиться спать — он бодрствовал всю ночь.

— Ну как, — спросил он меня, — видел что-нибудь во сне?

— Нет, ничего интересного, обычные сны, — сказал я.

— Наруби тогда дров, а я спать, — сказал Собака, завернулся в одеяло и тут же уснул.

Я некоторое время ворошил оставшиеся угли, а когда они прогорели — собрался выйти наружу и поискать дрова. Но что-то меня удержало, какая-то мысль, что может быть не нужно идти за дровами, а стоит поискать в типи, может за пологом что-то осталось — иногда мы придавливали край полога поленьями. Пошарив по сторонам, я и вправду нашёл несколько колотых поленьев. Настрогал из одного лучин и вскоре развёл на углях небольшой костёр.

Я сидел на «хозяйском месте», прямо напротив входа, обращённого строго на Восток и смотрел, как разгорается костёр, и струйка дыма поднимается вверх и выходит через дымовое отверстие. И тут, как будто бы от моего костра, кусок неба, видимый через дымовое отверстие, начал светлеть. Сначала я подумал, что это отблески огня на дымовых клапанах. Но потом увидел, что ночная чернота как будто растворяется, а сквозь шесты виднеются утренние облака. Начинался рассвет.

Я ощутил небывалый эмоциональный подъём, как будто бы всё происходящее — моих рук дело. Через некоторое время, когда над деревьями появилось Солнце, его лучи стали пробиваться через дымовое отверстие и дырочки для булавок — от них сквозь дым костра, как тонкие струны, потянулись через всё пространство золотистые лучики света, а на противоположной стенке заплясали солнечные зайчики.

Я вышел из типи и увидел сквозь ветки деревьев солнечный диск. Некоторое время я стоял и просто смотрел на него, слушая утренние звуки просыпающегося леса. Сзади послышался какой-то стук. Обернувшись, я увидел белку, которая прыгала по покрышке типи. Увидев меня, белка тут же удрала, а я наломал сухих веток и пошёл обратно в типи ставить чайник на огонь и завтракать.

Через несколько часов проснулся Собака.

— Ну что, видел сон? — спросил я его.

— Нет, ничего интересного.

— А я видел, — и я рассказал ему о случившемся.

Вот таким было моё Видение, о котором мы до этого читали только в книгах, но ничего подобного не встречали в реальной жизни.

Мне не требовалось искать его толкование и обращаться к старому мудрому человеку, как это делали молодые индейцы, рассказывая о полученном магическом опыте своим наставникам. Нечто похожее мы недавно читали в книге о вожде индейцев кроу по имени Много Подвигов. К нему в видении прилетела птичка и сказала ему, что всё, что тому нужно для жизни, у него уже есть. И не обязательно отправляться за этим куда-то далеко, просто надо развить свои собственные способности, данные от рождения, и от них он сможет получить Магическую Силу.

Для того, чтобы разжечь собственный Рассвет, не нужно выходить наружу за дровами — надо просто поискать вокруг себя, и, возможно, за пологом найдётся пара дровишек. А большего и не требуется.

Глава 8 Точку сборки изменить нельзя!

Поднимите мне веки!

Николай Васильевич Гоголь

Итак, мне удалось каким-то образом «сдвинуть точку сборки» и достичь того самого «изменённого состояния сознания», причём сделать это естественным образом, не прибегая к помощи «растений силы», которыми пользовался, например, наш товарищ, музыкант Женя, или другие творческие личности. Вообще, внезапно до меня стал доходить смысл текстов песен многих рок-музыкантов, которые явно сочиняли их в таком же изменённом состоянии сознания. И не только музыкантов. Образы мифов и легенд внезапно как бы обрели новое прочтение, и стало понятно, что персонажи детских сказок — это не просто придуманные чудища, а описание неких поведенческих моделей и архетипов, представленных для широкой публики в такой вот упрощённой форме. Кому надо, тот поймёт, а остальные просто посмотрят мультик и получат удовольствие от сюжета.

В качестве одного из примеров приведу повесть Гоголя «Вий». Там как раз показан пример такого перехода из обычного состояния сознания в изменённое (в эпизоде, когда ведьма оседлала главного героя Хому Брута): «Он чувствовал какое-то томительное, неприятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу. Он опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко и что сверх ее находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря; по крайней мере, он видел ясно, как он отражался в нем вместе с сидевшею на спине старухою. Он видел, как вместо месяца светило там какое-то солнце; он слышал, как голубые колокольчики, наклоняя свои головки, звенели. Он видел, как из-за осоки выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклая, упругая, вся созданная из блеска и трепета».

Чтобы написать такое, надо сперва испытать нечто подобное. Гоголь, обладая, вероятно, этим даром от природы, определённо умел «сдвигать точку сборки» и записывал свои собственные ощущения, пережитые в «изменённом состоянии сознания».

Помимо переживания изменённого состояния сознания, меня связывало с Гоголем и его повестью «Вий» ещё одно обстоятельство. Как-то раз я случайно наткнулся на любопытную запись в конотопском чате: «Вся жизнь Николая Гоголя наполнена мистикой, и сюжеты некоторых произведений были найдены в нашем городе. Когда-то Гоголь проезжал через Конотоп. Он увидел похоронную процессию — молодую девушку несли отпевать в деревянную церковь, которая раньше стояла на месте кинотеатра „Мир“. Писателя как магнитом тянуло зайти внутрь. Во время отпевания он начал себя плохо чувствовать, потемнело в глазах. Гоголю стало видеться, что гроб летает, а девушка в нём живая. Эти галлюцинации со временем превратились в жуткую повесть про славянскую демоническую сущность — „Вий“, которая до сих пор пугает слабых духом».

Этот самый кинотеатр «Мир» (кстати, именно там я первый раз посмотрел фильмы про индейцев) находится прямо возле дома, в котором я вырос. Дом же наш и близлежащие дома построены на месте старого кладбища. От него остались только высокие деревья, большой гранитный постамент от памятника и иногда на земле можно увидеть осколки битой керамики. В детстве, играя во дворе, мы с интересом наблюдали, как из траншей, выкопанных для прокладки труб прямо по старым могилам, торчат человеческие кости, волосы и остатки одежды. Как-то раз я даже притащил домой человеческий череп и очень расстроился, когда родители не разрешили мне оставить его на память, а велели отнести обратно — туда, откуда взял. Такая вот интересная получилась отсылочка к творчеству великого писателя из серии «нарочно не придумаешь».

Судя по биографии, Гоголь не очень-то умел управлять своей «точкой сборки», и иногда она приходила в движение сама собой, показывая не только интересных русалок, но и всяких жутких чудищ. Что-то похожее через пару месяцев после моего первого магического опыта начало мерещиться и мне. Не в такой страшной форме, а в виде первых симптомов. Например, уловив боковым зрением направленный на меня пронзительный взгляд какой-то сморщенной бабульки, я определённо знал, что она — ведьма, и готов был поспорить с кем угодно, что у неё даже есть небольшой хвостик. Иногда и без всяких бабок я вдруг начинал испытывать тревогу, особенно в сумерках и в темноте. А на Лысую гору, которая находится неподалёку от моего киевского общежития, и где мы с товарищами часто гуляли — вовсе перестал ходить, опасаясь неизвестно чего.

Ну а до того, как начались эти страхи, я пару месяцев был в восторге от своих новых возможностей — умения переходить из нормального состояния в изменённое силой одного только воображения. Помню, как однажды «включил» его при помощи кнопки в лифте. Здание имело 9 этажей, а кнопок в лифте было 10. Значит, подумал я, десятая кнопка существует не просто так, а для перехода в потусторонний мир. Подумал — и немедленно ей воспользовался.

Время от времени у меня получалось совершать какие-то действия, которые сложно объяснить рационально. Например, на парах по академическому рисунку я изображал натурщицу, не глядя на неё, как бы сквозь планшет. Это не был чёткий рисунок, скорее некие мутные очертания, которые мне удавалось уловить и отобразить на бумаге штриховкой, в виде пятен света и тени.

Как-то раз мне удалось при помощи моего нового навыка «смотреть сквозь толщу обычной реальности» «добыть» чучело беркута.

В то время, да и в более позднее, беркутиные перья были для индеанистов как бы наивысшей материальной ценностью. Индейцы делали из этих перьев военные головные уборы и использовали перья и другие части беркута в своих церемониях. Беркут считался священной птицей, обитающей между Небом и Землёй, поэтому он мог выступать посредником между людьми и духами.

Я не раз слышал от индеанистов, что их периодически посещают сны, в которых они находят беркутиные перья, и мне самому тоже иногда снились такие сны. Видимо, подсознание выдавало эту картинку как нечто самое желанное и компенсировало это желание показом соответствующего сна.

В то время у меня ещё не было собственных беркутиных перьев. Какие-то перья от других орлов мы с Собакой добывали в местном зоопарке, договорившись с птичниками. Одно перо степного орла мне подарил мой друг Каменное Сердце — он нашёл его прямо в степи, где эти орлы летают. Но с беркутами была напряжёнка — это довольно редкая птица.

И вот как-то раз один знакомый предложил мне работу — разрисовать целую стену на станции юных натуралистов. Я нарисовал эскиз — что-то вроде лукоморского зелёного дуба, а вокруг него всяких зверушек в мультяшном стиле. Заказчики эскиз утвердили, и я отправился по указанному адресу. Когда я вошёл в помещение, первым, что бросилось мне в глаза, было чучело молодого беркута с бело-чёрным хвостовым оперением. У меня внутри всё буквально взорвалось, и я не мог уже думать ни о чём другом, пока разрисовывал стенку. Поэтому в минуты, когда в кабинете никого не было, я стал потихоньку выдёргивать у этого чучела перья из хвоста и крыльев. Каждое перо ощущалось как горячий пирожок, только что вынутый из раскалённой духовки. Такой же жар я ощущал и у себя внутри. Это не была обычная жадность, а как будто что-то мистическое. Не зря, думал я, индейцы так высоко почитают беркутов!

Когда моя работа уже подходила к концу, произошёл скачок цен, и мой гонорар за работу, прописанный в контракте, обесценился на целый порядок. Директор станции юных натуралистов понимал это и решил как-то меня подбодрить. Тем более, что я ещё не закончил роспись и мог вообще отказаться от работы — всё равно ничего не заработаю. Он спросил, не может ли он в этой ситуации чем-то мне помочь, и я кивнул на чучело беркута и сказал:

— Давайте поменяемся на что-нибудь, всё равно у вас это чучело съедено молью и ободрано.

Он присмотрелся к чучелу — действительно ободрано.

— А что ты можешь предложить? — поинтересовался он.

У меня имелись прекрасные новые зимние камуфлированные штаны с подстёжкой, которые я купил в армии у кладовщика. По тем временам не то чтобы жутко модная, но довольно полезная в хозяйстве вещь. Можно было отстегнуть подстёжку и носить эти штаны летом, а можно было ходить в них на зимнюю рыбалку. Поэтому директор ответил утвердительно, и я увёз остатки беркута с собой, находясь буквально на седьмом небе от счастья. А ведь мог бы и отказаться от этого заказа, но какой-то внутренний голос посоветовал соглашаться, я послушался и нашёл сокровище.

Карлос Кастанеда, описывая свои магические практики, указывал одним из необходимых условий для успешного их осуществления наличие достаточного количества «личной силы», то есть имеющейся в распоряжении энергии. У него вообще всё отталкивалось от энергии, а не от каких-то абстрактных «духовных» величин, которыми часто любят спекулировать различные мистические «учителя». Для того, чтобы взаимодействовать с магическим миром, маг должен был быть «безупречным», но не в плане обычной морали, а именно в смысле правильного распределения энергии, необходимой для контроля за перемещением «точки сборки».

В тот момент я как раз находился в неплохой форме. Вернувшись из армии, я продолжал заниматься физическими упражнениями, к которым прибавилась и работа на огороде. По пути на дачный участок я часто заезжал на велосипеде на спортивную площадку при детском интернате и крутил «подъём с переворотом» на турнике. Вдобавок к этому, я переживал «гормональную бурю», вызванную удачно складывающейся (как мне казалось) обстановкой на личном фронте.

Так что после церемонии Инипи, проведённой по всем правилам, и вдобавок, переданной нам непосредственно носителем этой древней традиции, моя точка сборки и пришла в движение. После я где-то читал, что от определённых практик человеческий мозг может сам выделять некое вещество, схожее по галлюциногенному эффекту с мескалином. Поэтому северные шаманы, в распоряжении которых нет растений силы, произрастающих в более южных регионах, могут добиваться состояния транса при помощи камлания в бубен или голодания. Или получают свой дар во время «шаманской болезни», когда организм находится на грани жизни и смерти. Вот почему Кастанеда писал, что «добровольцев не принимают в мир магии». Практиковать подобные вещи можно либо имея достаточный запас энергии и следуя строгим рекомендациям, либо можно однажды отправиться в путешествие и не вернуться. Нечто похожее, вероятно, произошло с Данилой-Мастером из сказки «Хозяйка Медной горы» — этот образ я тоже часто тогда вспоминал.

Спустя некоторое время хаотичных путешествий по неведомым мирам я растратил накопленный запас личной силы и начал терять контроль над своей точкой сборки. Это мне решительно не понравилось, и я стал искать способы вернуть точку сборки на прежнее место.

Глава 9 «Ибо слаб человек»

Як понесе з України

У синєє море

Кров ворожу… отойді я

І лани, і гори —

Все покину і полину

До самого бога

Молитися… а до того

Я не знаю бога.

Тарас Шевченко, «Заповіт»

Мой сосед по комнате в студенческом общежитии, молодой парень Виталик Гопка из Гуляйполя, земляк знаменитого Нестора Махно, великолепный художник и вообще светлый и хороший парень, стал замечать, что со мной творится что-то неладное.

Мы обсудили это, и он предложил простой способ избавиться от чертовщины — сходить в церковь. Виталик как раз состоял послушником Свято-Троицкого Ионинского монастыря, который расположен на территории Киевского Ботанического сада. Его главный храм можно видеть, проезжая по железнодорожному мосту через Днепр: она ближе всего к мосту, хотя в первую очередь в глаза бросаются конечно очертания Киево-Печерской Лавры и идейно безнадёжно устаревшая уже скульптура Родины-Матери.

Я не из тех людей, кого можно назвать верующими, потому что очень скептически отношусь к многочисленным посредникам, берущимся за определённую плату (не обязательно в денежном эквиваленте) транслировать божественную волю. Чаще всего я замечаю в их действиях признаки манипуляции сознанием, и после этого мне уже тяжело воспринимать информацию, которую эти торговцы магическими услугами пытаются донести до аудитории, даже если они пересказывают мысли других, более праведных, чем они, людей. Ну а рассказы о чудесах и чьих-то духовных подвигах (которых насочинять можно сколько угодно) как-то не особенно убеждают. Другое дело, если бы я сам присутствовал при этом и наблюдал нечто подобное.

В Киеве каких только не было сект и церквей. Одна симпатичная одногруппница затащила меня на одно из таких собраний, и я конечно получил определённое удовольствие от этого похода, но сравнить всё это можно было разве что с посещением цирка. Со сцены бойко вещал и гримасничал проповедник из Зимбабве по имени Моррис Аделаджо. Слушать его речь с сильным негритянским акцентом казалось забавным, но тезисы, похоже, были рассчитаны на идиотов. Проповедь заканчивалась музыкальной частью, где «оркестр» играл какие-то гимны, а хор пел незамысловатые куплеты про Иисуса, и моя знакомая сокурсница Ирочка играла на синтезаторе с таким глупым лицом, что я тут же в ней разочаровался и перестал потом к ней подкатывать.

Ещё я попадал на пару «божественных» собраний в узком кругу. Одно было у нас в общаге: докладчик давил слушателей исключительно силой своей харизмы и с жаром рассказывал какие-то истории и толкования притч из протестантской Библии — оттуда я постарался побыстрее уйти, потому что театр был так себе. С другого собрания было уйти не так-то просто, потому что оно происходило в квартире у знакомых. Пришлось дослушивать всё до конца. Там какая-то приезжая американка, похожая на куриную наседку, через переводчика проводила что-то вроде стандартного сеанса групповой психотерапии. Идея, в общем, была складная и непротиворечивая, любая курица могла бодро шпарить по этой методичке и удовлетворять все духовные запросы аудитории, и я честно заплатил за представление, когда в конце пустили ведёрко для денег по кругу.

Религиозную тему нельзя было ни проигнорировать, ни обойти стороной. Во многом благодаря тому, что население находилось в стрессе: старые смыслы существования недавно обрушились, и народ интуитивно искал новые, и этим грех было не воспользоваться, в особенности вражеским центрам влияния — не говорите мне, что разного рода миссионерская деятельность ведется исключительно для распространения идей всеобщей любви и добра или толкования Библии, которую местная Православная Церковь толковала как-то иначе, нежели продвинутые современные менеджеры и шоумены от религии. На головы ищущих смысла жизни граждан обрушивался просто шквал религиозной рекламы, звучавшей из всех утюгов, а на улицах их подстерегали разнообразные раздатчики листовок и брошюрок, обученные ловко отвечать на стандартные отговорки и цеплявшие собеседников какими-нибудь манипулятивными приёмчиками, вроде: «Если ты не ухватишься за нашу соломинку, то тебе точно вот прямо завтра конец. В крайнем случае — послезавтра». Конца, конечно, никто для себя не хочет, и иногда мне думалось: «А может он и вправду что-то знает, возьму-ка я листовочку и вчитаюсь в эти спасительные строки». Но через некоторое время первый испуг проходил, Конец Света всё не наступал, и я, перестав переживать по этому поводу, взглянул на всё под другим углом — ироническим. Однажды я решил направить на путь истинный Собаку и Пчёлку, напустив на них Свидетелей Иеговы (запрещённой в России организации). По телеку я услышал их рекламу — они обещали бесплатно прислать книжку «Очевидность сотворения мира» по указанному адресу (для этого надо было просто им написать), и у меня созрел коварный план. Я написал им безграмотное письмо на суржике (перемешивая украинские слова с русскими, и специально делая грамматические ошибки), мол, дорогие граждане Иеговы, я и раньше сомневался в законах Дарвина, потому что это же очевидно, что Мир кто-то сотворил, и мы даже недавно спорили об этом с моим товарищем по работе Леной Костиной (Пчёлкой), но у меня в этом споре не хватило аргументов. А вот если бы вы выслали мне такую книгу, где обо всём этом написано, то я точно смог бы ей доказать её неправоту и очевидность сотворения мира. Только пусть ей тоже вышлют (и дал Пчёлкин адрес), потому что я своих книг на вынос не даю, а мою пусть пришлют по такому-то адресу (дал адрес Собаки). Собаку я предупредил что придёт посылочка, а Пчёлку не стал — за крепость её веры я совершенно не беспокоился и был уверен, что граница на замке.

Посылка вскоре в самом деле пришла, там было какое-то наукообразное разводилово, рассчитанное на тех, кто не учил в школе биологию, и портреты каких-то беременных троглодитов и моллюсков, из которых явствовало, что один никак не мог произойти от другого, и Дарвин всех обманул. Собака потом рассказывал, что к нему приходила целая делегация Свидетелей Иеговы (запрещённой в России организации), они долго пили чай и беседовали с ним о божественном, и обещали прийти ещё. Я посоветовал гнать их в шею. А как проходила Пчёлкина религиозная дискуссия, к сожалению, не знаю, но могу предположить, что кто-то долго пересчитывал ступеньки в её подъезде.

В общем, на конкурсе всевозможных религий для меня однозначно, с большим отрывом, выигрывало родное Православие, и не в последнюю очередь потому, что это как-никак была вера моих предков, и за одно это её следовало уважать. А ко всем внешним неувязочкам, устаревшим формам работы с населением и пробелам в воспитательной работе я старался отнестись с пониманием, как относился бы к ошибкам моих дедушек и бабушек, не получивших такого образования, как я. Даже если они в чём-то ошибались — это же всё равно мои дедушки и бабушки. К тому же, Православная церковь в начале 90-х вела себя совсем не так, как сейчас — не пыталась активно привить комплекс вины и заставить еженедельно посещать службы. Насколько я знаю, её руководством тогда ставился вопрос хотя бы мягко заинтересовать воспитанных в атеистической традиции людей время от времени посещать храмы, пустующие при советской власти, и не переусердствовать в этом нелёгком деле. Я сам пребывал тогда в ошибочной уверенности, что для православного христианина в порядке вещей посетить церковь раз или два в году, знать одну молитву «Отче Наш» и при этом «автоматически» считаться полноправным членом Церкви. Ну а если кто-то ходит в церковь чаще — это, как говорится, специфика. Бабушкам, например, ничего другого и не остаётся, как только молиться — сил и здоровья ведь уже совсем мало. А бандитам поставить свечку, отправляясь на дело, — нечто вроде капиталовложения, результат «работы» во многом зависит от удачи, повезёт-не повезёт, и помощь воображаемого Друга, который всех любит — не помешает. А потом Ему можно будет покаяться, и Он всех простит, ибо слаб человек. Кому-то отпущение грехов, а кому-то и копеечка на храм, все в итоге довольны.

А что касается увлечения индейской культурой, частью которой были и элементы духовной жизни, с точки зрения христианства несомненно языческой, — индеанизм я считал не религиозной практикой, а скорее образом жизни: бывают же и православные индейцы, в конце концов. К тому же, в моем тогдашнем понимании все религии были примерно об одном и том же. А что касается разности мифологических традиций и сюжетов — так ведь и все люди выросли в разные времена и в разных условиях и неудивительно, что пути к Истине могут отличаться.

Мои теологические познания, что и говорить, были обрывочными и скудными и состояли из фрагментов разных традиций, между которыми я не стремился найти противоречия, а, наоборот, старался объединить их в одну картину, как и многие другие люди, выросшие в атеистической среде. Примерно в описываемое время мне попалась книжка «Плоть и кости Дзен» — сборник историй о дзен-буддистских монахах. Там есть один коротенький рассказ о том, как учителю Дзен Гадзану студенты показали христианскую библию и прочли из Евангелия от Матфея: «И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут», и учитель Гадзан ответил: «Тот, кто произнёс эти слова — просветленный человек». А после слов: «Просите, и дано вам будет; ищите и найдете, стучите и отворят вам..» Гадзан заметил: «Это прекрасно. Тот, кто так сказал — не далек от Буддизма.» Конечно, слова какого-то дзен-буддистского монаха сами по себе не являлись доказательством чего-либо, но заставляли задуматься и поискать смысл в библейских текстах. Раньше в них виделся просто набор устаревших историй, которые я к тому времени даже не прочитал целиком, а слышал только отрывки.

Примерно так рассуждал я тогда, а к настоящему моменту, конечно же, понимаю, что все религии разные (вдобавок это конкурирующие фирмы со всеми вытекающими последствиями) и нельзя просто так сопоставлять религиозные традиции, не понимая, как они устроены и какие цели преследуют. Одно дело — предпринимать попытки вырваться из колеса Сансары, другое — стремиться к пониманию, что всё в мире — иллюзия, и поэтому не надо решать имеющиеся в обществе всевозможные противоречия, и третье — терпеливо ожидать воздаяния не в этом, а в загробном мире, о котором говорит Христианство. А бывает ещё четвёртое, пятое, шестое… И, помимо постулатов, высказанных основателями мировых религий, есть ещё всевозможные их толкования, а также ошибки перевода, в которых немудрено запутаться и окончательно заблудиться, поэтому даже опираясь на какую-либо тысячелетнюю традицию ответы на волнующие вопросы приходят через призму восприятия многих людей, которые могут искренне заблуждаться, а могут и не искренне, а, наоборот, специально морочить всем голову, преследуя меркантильные цели.

Некоторые граждане, дочитав до этого места, могут подумать: «Ну всё, теперь речь пойдёт не про индейцев, а про то, „как я обрёл Бога“, и всё такое». Но я вынужден их разочаровать и ответить им на это: «Не дождётесь». Может быть когда-нибудь потом, когда бы мы поближе познакомились с этим Богом, и в непринуждённой беседе без посредников можно было бы задать Ему по случаю несколько вопросов: «Дружище Бог, что ты вообще такое творишь, может, уже хватит?»

А тогда у меня просто не было таких вопросов, какими задавался к концу жизни, например, наш великий Кобзарь Тарас Григорьевич Шевченко, стихи которого я использовал в эпиграфе главы. Отнюдь не для того, чтобы сделать тонкий намёк на толстые обстоятельства и наполнить эти слова современным смыслом (например, заменить классовые противоречия на национальные), как это делают сплошь и рядом некоторые вероломные граждане. А для того, чтобы показать, как думающий человек ещё во времена тотального мракобесия видел нестыковки

в декларируемых постулатах любви к ближнему и фактическому положению дел, когда одни ближние всячески издевались над другими и объявляли это божьей волей, а Бог якобы видел всё это и делал вид, что не при делах. Но если представить себе настоящего Бога, каким он мог бы быть, учитывая весь масштаб стоящих перед ним задач, то получается отнюдь не увеличенная копия Дедушки Мороза, а какая-то супер огромадная конструкция вообще непонятно из чего (человеческому разуму это должно быть не подвластно, иначе он бы сам давно такое изобрёл). И весь этот механизм должен круглые сутки работать на полную мощность и держать у себя в памяти невообразимую тучу разных вещей, которыми он управляет.

Или же наоборот, он не держит у себя в голове вообще ничего, а воздействует на все наподобие гигантского магнита. Просто притягивает или отталкивает железные опилки, в зависимости от того, с какой стороны к нему подойти. Но в этом случае ему и не обязательно быть живым, и уж точно должна быть по барабану судьба каждой отдельно взятой опилки. В таком случае просить его о чём-то или обращаться к нему не имеет никакого смысла. Надо понимать, как он работает, и подходить с правильной стороны, если хочешь быть, допустим, притянутым. Или с неправильной, если, наоборот, надо оттолкнуться. Но про магнит — это я так, для простоты. Пускай лучше будет, к примеру, Адронный Коллайдер — потому что ни один из нормальных людей не может вообразить, что это вообще за хреновина. А магнит — это и ежу понятно.

Слушая советы своего соседа Виталика как избавиться от чертовщины путём обращения к религии, я не задавался вопросами Вселенской важности, а видел во всём этом прежде всего практическую сторону. Как, думаю, и все остальные адепты религий, даже если они в этом не хотят признаваться. К тому же, Виталик не был похож на обычного продавца индульгенций и никак не стремился обратить меня в свою веру, это в нём и подкупало. Мне казалось, что он живёт какой-то более правильной жизнью, чем я. Даже несмотря на то, что младше и в практическом плане менее опытен, зато более талантлив. Он собирался в будущем стать иконописцем (и стал им), но был далеко не религиозным фанатиком. Просто обычным не испорченным городом парнем, не сказать, что наивным, с чувством юмора и достаточным уровнем критического мышления, что не мешало ему следовать нехитрым предписаниям Православной традиции. На все мои заковыристые вопросы он отвечал не цитатами из Евангелия, а словами какого-нибудь знакомого наставника, с которым он лично общался, и это был пример из какой-то похожей ситуации, а не притянутый за уши из совсем другого контекста. За всем этим чувствовались более серьезные смыслы и ценности, а не те, что можно видеть на поверхности, и которые один из Виталиковых наставников называл «засильем бабушек».

Все эти размышления, общение с Виталиком и несколько нерегулярных походов в церковь утихомирили мою разболтавшуюся точку сборки, черти со свиными рыльцами и ведьмы с хвостиками куда-то до поры до времени попрятались, от чего я конечно же испытал облегчение и чувство благодарности, которое не очень понимал, как выразить.

Однажды, когда мы с Виталиком были на службе, я увидел, как после проповеди к батюшке подплыли две бабки и стали рассказывать, что заметили около церкви подозрительных греко-католиков. Якобы те совершили свой неправильный молебен и теперь наверняка оккупируют православный храм (задолго до того, как это стало мейнстримом). Я уловил сию тревожную весть и, будучи возмущенным возможностью такого развития событий, спросил у батюшки, не следует ли как-нибудь покарать бесноватых филистимлян и не требуется ли помощь. Но тот только возвёл брови домиком и отработанным небрежным жестом десницы отослал старушек прочь, а мне сказал, что ничего не надо, всё в руце Божией.

Однако вскоре мне предоставилась возможность сразиться с нечистой силой: видимо, одной только Божьей волей проблема не решалась, требовалось постороннее вмешательство.

Глава 10 Первый Крестовый поход

Трехзевый Цербер, хищный и громадный,

Собачьим лаем лает на народ,

Который вязнет в этой топи смрадной.

Данте Алигьери, «Божественная комедия»

Взял керогаз, Полотенце, Мочалку,

Книги, Журналы, Кресло-качалку,

Лампу, Ружье, Сапоги, Одеяло.

Взял он собаку, чтоб все охраняла.

Ровно две тысячи Нужных вещей

Стал он укладывать В лодке своей.

Эдуард Успенский, «Рыболов»

Спустя некоторое время, сосед Виталик рассказал, что в Ботаническом Саду (своеобразной растительной Кунсткамере, где всевозможные мичурины проводили свои богопротивные эксперименты по совокуплению иноземной флоры с отечественной фауной) из какой-то дыры в земле изверглась злая собака, которая облаивает и кусает прихожан. Суммируя некоторые рассказы очевидцев, можно было представить ее внешний вид: как минимум с тремя головами, включая львиную, и змеиным охвостьем. Как бы там ни было, жалобы поступили, и батюшка благословил кого-нибудь на усекновение окаянного пёсьеголовца.

Я, конечно же, немедленно воспринял это как вызов и руководство к действию, достал из-под кровати свой верный индейский лук, подаренный мне Каменным Сердцем, и проверил, в порядке ли стрелы. Ко мне примкнули два товарища из общаги — простых деревенских парня, один из которых в детстве читал книгу Сат Ока, а второй был просто его приятелем. Также я позвонил Собаке и предложил поучаствовать в этом богоугодном деле.

В назначенный день мы встретились в условленном месте, перелезли через забор Ботанического Сада и направились к церкви, ища глазами это адское исчадие. Парни принесли с собой целый арсенал холодного колющего, режущего и дробящего оружия. У них были: ножи 2 шт., топоры 2 шт., сапёрная лопатка 1 шт., нунчаки 1 шт., в дополнение к этому у меня был лук со стрелами и мой индейский нож, представляющий из себя классический бандитский кинжал с кровостоком, насаженный на кусок оленьего рога. Рог я покрыл искусной резьбой в стиле шеванезов и вышил бисером ножны.

Никаких собак подле церкви не оказалось, и мы решили побродить по окрестностям и поискать их.

Вскоре мы услышали в отдалении собачий лай — это прогуливалась по ботаническим грядкам с редкими растениями стая бродячих собак, среди которых был похожий на описанный Виталиком экземпляр. С виду это была обычная дворняга, но если внимательно к ней присмотреться, то в ее самоуверенном помахивании хвоста определенно читалась изготовившаяся к атаке Лернейская Гадина, а в пасти можно было разглядеть попеременно возникающие там силуэты изменников и предателей Иуды, Брута и Кассия, которых до нас там уже разглядел Данте и добросовестно описал их местонахождение в своей «Божественной комедии».

Поборов спазм зубовного скрежета, мы стали подкрадываться к ним, взяв оружие наизготовку, но собаки заметили нас и побежали куда-то в заросли. Мы пробовали было бежать следом за собаками, но тщетно. Тем не менее, погоню мы не прекратили и пошли по следам. Сделав большой круг, мы вышли к исходной точке, с которой начиналась погоня. Собаки мирно паслись на прежнем месте.

Мы с товарищами посовещавшись и, припомнив всевозможные охотничьи сноровки, почерпнутые из откуда попало, решили, что скорее всего собаки и во второй раз побегут по той же звериной тропе: все дикие животные так делают. Поэтому мы разработали новый план. Вместо обычного преследования мы должны были разделиться: одним предстояло стать загонщиками, а другим — стрелять из засады. Лук был только у меня, поэтому выбор стрелка был очевиден. Удобное место для засады находилось чуть впереди, за оранжереей, вблизи нашей гоночной трассы. Но для того, чтобы попасть туда, предстояло прогнать собак ещё раз по кругу, иначе стрелку нельзя было туда добраться незамеченным. Отдохнув после первого забега, мы приступили к реализации своего плана.

Загонщики погнали дичь, и я занял позицию меж двух теплиц оранжереи.

Все участники охоты тем временем удалялись, звуки погони слышались уже далеко в зарослях, парни, вооружённые своим личным оружием, совсем скрылись в лесной чаще, и на мою долю оставалось лишь наблюдать за мирно проплывающими по небу облаками, да слушать щебетание птиц… а, ну да, ещё и творить молитву за успешное предприятие, будем для порядку считать, что и это тоже. Минут через 10 я опять услышал лай: загонщики вышли на новый круг!

Я воткнул перед собой несколько стрел, проверил мой верный клинок, который в случае опасности молниеносно должен был бы пустить в дело, наложил стрелу на тетиву и стал ждать. Прошло ещё немного времени, и в промежутке между теплицами стали неторопливо пробегать собаки. Очевидно, мои загонщики совсем выбились из сил и преследовали их уже только шагом.

Я выбрал цель и выстрелил. Звонко запела тетива, и моя индейская стрела, раскрашенная ярко-красной краской с чёрными полосами (чтобы охотники, убив дичь, могли точно знать кому именно принадлежит трофей), бешено вращая лопастями оперения, пронеслась вперёд, неся смерть на острие наконечника. Промах!

Я молниеносно перезарядил лук и выпустил ещё две стрелы вслед убегающим собакам. После выстрела те побежали быстрее. Третью стрелу я выпускал уже больше для количества, без всякой надежды на попадание — и предчувствия меня не обманули, стрелы воткнулись куда-то в грядки.

Вскоре прибежали запыхавшиеся загонщики.

— Ну что, парни, ещё кружочек? — предложил им я.

Но мои товарищи не разделяли моего оптимистического настроя. Никто не хотел больше бегать, все устали. Мы отыскали стрелы в вытоптанных грядках и решили валить отсюда от греха подальше, так как на месте недавнего преследования всякий опытный следопыт мог бы без труда определить, что недавно здесь прошло стадо оленей. И самых крупных из этих оленей следует изловить и привлечь к ответственности.

Некоторые граждане, читая этот рассказ, вспомнят, как недавно я уже упоминал об охоте на собак, являвшейся частью нашей «индейской жизни». Но нет, тогда я писал про другую охоту.

В тот раз мы с Собакой и Женей стояли в своём лагере в лесах под Коростенем, и мимо нас по лесной дороге пробежала стая совсем других собак, они были покрупнее, чем в Ботаническом Саду. У нас с Собакой было тогда два лука, и мы немедленно стали натягивать тетивы, чтобы поохотиться на этих собак. У Жени же не было лука, а была только электрическая бас гитара, которую он повсюду с собой таскал, доставая при каждом удобном случае и начиная на ней что-то бренчать, — поддерживал имидж. Поэтому он не стал натягивать тетиву, а наоборот стал взывать к нашему благоразумию. Мол, а давайте подумаем, так ли нужны нам в данный момент эти собаки, используем ли мы потом мясо убитых нами животных в пищу или же совершим это убийство просто для развлечения?

— Отстань, — сказали ему мы с Собакой, — ты сперва попади в эту собаку, а потом уже будешь её жрать!

И мы схватили свои луки и скрылись меж сосен, отправившись в долгую и безрезультатную, увы, погоню.

Собаку мы потом всё-таки одну съели, но это была уже совсем другая, точнее, третья история, расскажу её в следующий раз. Не навешивать же всех собак на один рассказ?

А пока что возвратимся в опасные дебри Ботанического Сада. Наш охотничий отряд отступил с места событий и перелез через забор, и готов был смешаться с гражданским населением, но в виду отсутствия такового мы шли по улице Бастионной совсем одни. Недалеко была остановка троллейбуса №14, мы с Собакой собирались добраться на нём до метро Дружбы Народов, а потом пересесть на электричку и поехать к нему в Ирпень. По идее, мы все могли бы доехать до метро, откуда двое моих знакомых парней пересели бы на троллейбус №15 и вернулись в общагу, но они решили сэкономить и пошли пешком. Мы с Собакой отдали им всё своё оружие, не везти же его в метро? И когда троллейбус подъехал, сели в него и попрощались со своими товарищами. Но эти два балбеса, вместо того, чтобы идти дворами, пошли вдоль дороги с горделивой осанкой индейских воинов, возвращающихся после удачного рейда. Все свои аксессуары вольной охотничьей жизни они распихали за пазухи и по карманам, что заметно отразилось на их походках и очертаниях, а мой лук, убранный в чехол, пришлось нести в руках. Он-то и привлёк внимание наряда ментов, двигавшихся встречным курсом. Сперва те проверили чехол с луком, подумав, что это ружьё, и в первую минуту были разочарованы (решили, что удочка), но потом внимательнее присмотрелись к парням и поняли, что всё-таки день прошёл не зря.