Бесплатный фрагмент - 143 импульса железнодорожного доктора Перникиса — специалиста СЦБ

Перникис Борис Данилович родился в 1933 г. в Риге.

Окончил Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта в 1955 г.

После института работу на железной дороге начинал в Казахстане. По возвращении домой работал в первой Рижской дистанции сигнализации и связи, отделении железной дороги.

Более 30 лет работал начальником лаборатории автоматики, телемеханики и связи на Латвийской железной дороге.

Доктор инженерных наук. Автор известного технического издания «Предупреждение и устранение неисправностей в устройствах СЦБ».

Принимал участие в пуско-наладочных работах во время введения в эксплуатацию новых устройств железнодорожной автоматики в Латвии, Литве, Эстонии, России, Чехословакии.

Авторитетный специалист в области строительства и обслуживания устройств СЦБ.

Бывший доцент железнодорожного института Рижского технического университета.

Обществом железнодорожников Латвии ему присвоено почетное звание «Выдающийся инженер железной дороги».

СЦБ. Сигнализация, централизация, блокировка. Аббревиатура, понятная для любого железнодорожника-профессионала.

Это система железнодорожной автоматики, которая служит для управления движением поездов. Для обеспечения безопасности движения. Для увеличения пропускной способности линий. Много для чего, нужного для людей. От поколения устройств к новому поколению.

«СЦБ — это не наука. — говорил Борис Уласевич, начальник службы сигнализации и связи Латвийской железной дороги. — СЦБ — это ремесло». Но я с ним не соглашался.

Ремесло — это когда дело происходит из опыта, накопленного методом проб и ошибок. И рождает мастерство, передаваемое по наследству…

Наука имеет другие корни. Инженерно-технические. Тесно связанные с законами физики, химии. Теорией вероятности.

Когда я защитил диссертацию и получил ученую степень кандидата технических наук, по СЦБ, отстаивать утверждение стало легче. Однако чтобы по-настоящему разобраться, что такое СЦБ, надо было получить не один «настроечный импульс». От коллег по работе, знакомых и близких. От жизненных обстоятельств.

Впрочем, лучше обо всем по порядку…

1

Из самых ранних воспоминаний детства мне видится дом, который и сейчас стоит на том же месте. Двор, где всегда было много детей. В центре Риги. Улица Сколас, которая идет почти рядом с гостиницей Латвия, параллельно Бривибас. Переехали туда в 1933 году, когда мне было три месяца.

Детские воспоминания идут небольшими кусками из 4—5 летнего возраста. Когда мы бегали покупать конфетки с детьми. В лавке на углу. За 1—2 сантима. Мне очень нравилось ходить по незнакомым местам. Когда было лет шесть, я уговорил соседского пацана, и мы ушли далеко-далеко по улице и едва не заблудились. С трудом, по номерам домов, вернулись обратно.

Не помню уже за что, но иногда возникали большие обиды на отца и мать. Мне казалось, что они не правы. Один раз взял, да и выбросил из окна коробочку с драгоценностями. Там были обручальные кольца, какие-то серьги. Выбросил с четвертого этажа. За что-то я им отомстил таким способом.

2

Больше, конечно, запомнилось хорошее. Как любил гулять со мной отец. Подробно показывал звездное небо по вечерам. Рядом с домом находилась Эспланада, Стрелковый сад. Делали мы и более дальние походы: в сад Виестура. Все это тихие улицы, по которым было приятно ходить.

Отец работал на текстильной фабрике, которая в то время называлась по фамилии владельца «Фелдхун». В советское время ее переименовали в «Саркана текстилниеце». Отец зарабатывал 270 латов. На эти деньги мы могли жить в двухкомнатной квартире. Мать не работала. На жизнь хватало, хотя и довольно скромно. По рассказам матери, если отцу был нужен костюм, то его покупали в кредит.

Более четкие воспоминания начинаются года с 1940-го. Особенно те несколько дней, когда Красная армия входила в Ригу. То, что я увидел, осталось на всю жизнь. Огромные демонстрации. Люди шли с перечеркнутыми портретами президента Ульманиса или с его перевернутым изображением. С надписями на транспарантах «Ulmana uz kudru» (Улманиса на торф). Вероятно, это было связано с тем, что многих недовольных раньше посылали на торфяные разработки. И они обиделись.

Потом вошли войска. Отец был человеком левых взглядов и приветствовал эти события.

3

Родственники отца были все родом из Тукумса и еще до первой мировой войны переселились в Ригу.

Родители познакомились во Франции. Отца выслали туда из Латвии. В то время было такое наказание: прямо из тюрьмы отправляли за пределы страны.

Отец состоял в левой организации, которая поддерживала компартию. Они собирались в одном из рижских клубов. Здание это сохранилось до сих пор. Там располагается сейчас еврейская община. У них была своя компания, еще со школы, настроенная прокоммунистически. Получали запрещенную литературу, нелегальные издания, потом распространяли их, выступали с лекциями. В общем, вели пропагандистскую работу. Вот за это, в 20-х годах, после службы в армии, его и выслали. Хотя непосредственно членом компартии он не был.

Во Франции окончил экономический факультет. Написал работу, которая хранится в государственной библиотеке. Называется «Экономические отношения Латвии и Франции».

Мать выросла на Западной Украине в городе Дубно недалеко от Львова. Тогда там находилась Польша. Родные у нее были состоятельные. И она поехала учиться во Францию. Отец учился на экономическом факультете, а мать — на педагогическом. Потом они переехали в Латвию.

Когда родители поженились, отец некоторое время был без работы, позже устроился экономистом на фабрику. Так до конца там и проработал. После прихода советской власти оставался на этой же фабрике. Даже стал начальником планового отдела.

4

День 22 июня 1941 года запомнился отчетливо. Закончил первый класс. И в прекрасный летний день пришел сам по улице Дзирнаву в Петровский парк, где был детский воскресный лагерь. Для школьников предлагали разные игры. Ходил туда с удовольствием. И в этот раз весело играли, ничего не догадываясь и не предполагая. Вдруг вожатая всех собрала и коротко произнесла: «Дети — идите домой»

На обратном пути по улице Дзирнаву навстречу ехал танк.

В ночь с 22-го на 23-е случилась первая воздушная тревога. Все спустились с верхних этажей вниз и толпились на лестнице. А уже последующие ночи спать уходили в подвал в соседнем доме.

Потом наступило 27-го июня. Пятница. Отец пришел с работы пораньше, весь взмыленный. Пришел пешком, потому что транспорт не ходил. Сказал: «У нас есть два часа, чтобы собраться».

В два часа уложились. Перед уходом позвонили и пришли бабушка с дедушкой. Принесли 1000 рублей — все, что они смогли. Отец предложил идти вместе с нами. Но дед, человек вроде бы неглупый, сказал, что немцев видел в первую мировую войну, это вполне порядочные люди. К тому же он знает немецкий язык и не видит большого смысла в эвакуации. В общем, распрощались и ушли.

Шли пешком, одев на себя все, что можно. На мне было пальто. Мать с отцом несли по чемодану. По пути шел большой поток людей: гражданские, военные — вперемежку. На улице Бривибас, возле Матвеевского рынка из высотного дома стреляли. Видимо, кто-то из местных жителей целился по солдатам.

Следующий раз стреляли уже на окраине в районе Юглы. Мы двигались по направлению к Ропажи. Вначале ехали на военной подводе, потом — на похоронном катафалке. В одном месте попали под бомбежку, разбежались, кто куда, и потерялись с отцом.

Если границу с Эстонией прошли без проблем, то на эстонской границе с Россией был заслон. Никого не пускали. Толпа беженцев вынуждена была остановиться и заночевать. Мы с матерью ушли на ближайший хутор. А ночью проснулись от страшных взрывов. Бомбили.

Рано утром, когда вновь подошли к границе, увидели следы интенсивной ночной бомбежки. Лежало много погибших. Границы, как таковой, уже не существовало. Никто её не охранял. Все оставшиеся в живых кинулись по другую сторону. А там уже ждали грузовики. Открытые полуторки. Людей сажали и везли до Пскова 24 км. В Пскове на станции стояли подготовленные эшелоны для эвакуированных. Из теплушек, наподобие той, что выставлена в наше время в Торнякалнсе. В таких увозили и репрессированных, только эти были без решеток.

Погрузили всех в эти теплушки, и состав двинулся на Восток. Запомнилось, что из-за отсутствия питания у меня кровоточили десны. Начиналась цинга. И кто-то из сидящих рядом помогал. Подлечивали.

Если я не ошибаюсь, около десяти дней состав двигался на Восток. Несколько раз настигали бомбежки. Потом по мере того, как отъезжали от линии фронта — бомбежек уже не было.

Так добрались до города Котельнич Кировской области. С большим железнодорожным узлом. Там перетасовали. Часть людей разместили по ближайшим колхозам, часть повезли дальше.

5

Мы с матерью попали в село Верхотулье на севере Кировской области. Где прожили около двух месяцев. Сразу по приезде написали сестре отца, жившей в Москве. Дали свой адрес. И туда же написал отец, который также оказался в Кировской области, но только южнее. В селе Кильмезь.

Мы списались и вскоре выехали по реке Вятке пароходом. Отец на пристани нас встречал. Привез к себе. К тому времени он уже работал в леспромхозе. Вместе прожили около месяца. А уже в октябре отцу пришла повестка из военкомата и надо было собираться на войну. Запомнилось, как мы с матерью его провожали. Ночью. Было тихо и тревожно. Вместе с ним уходили другие знакомые.

Потом от него стали приходить весточки. Сначала из Гороховецких лагерей, где шло формирование Латвийской дивизии. Все эвакуированные из Латвии попадали именно в это подразделение. И до самого конца года он находился там. А уже в начале 1942-го письма стали приходить из действующей армии. Рассказывал, что участвовал в нескольких атаках. Вскоре письма прекратились. В июле пришла похоронка.

В которой сообщалось:

«Госпиталь №1793. 29.6.42. Извещение. Ваш муж Перник Даниил Хаимович уроженец г. Риги ЛССР. В бою за социалистическую родину, верный присяге, проявив героизм и мужество, был тяжело ранен и умер в госпитале. Похоронен в г. Осташков, 2-ой участок торфоразработок. Военком батальонный комиссар Захаров, военврач 2 ранга Мусоргский».

6

Мать работала продавщицей в сельмаге. Я пошел в школу. Начал учиться со второго класса. Любил читать. И вообще нравилось постигать неизвестное. Уроки много времени не занимали.

Отношения с местными ребятами были хорошие. Все свободное время проводили вместе. Купались на речке. Зимой ходили на лыжах. Лыжи привязывали прямо к валенкам. После школы всегда торопились куда-нибудь.

Трудными были первые две зимы. Потому что очень голодные. Помню большое лакомство — блины. Были они из муки. А мука мололась из сушеных картофельных очисток. Казалось довольно вкусным блюдом.

Многие ребята по весне от голода собирали зерно, оставшееся на поле под снегом. Оно становилось ядовитым, и были даже смертельные случаи. Кто-то собирал лебеду. Летом, конечно, становилось легче. Потому что лесов было много кругом и вдоволь ягод. Грибов хватало. К тому же у нас имелся свой огород, небольшой возле дома. С овощами проблем не было. На корову, правда, сил не имелось. А вот козу держали, и козье молоко у нас водилось.

Вначале жили на частной квартире. А потом матери от райпотребсоюза дали отдельную комнату. С кухонькой и печкой. Заготавливали дрова. Чтобы натопить. Так и прожили четыре года. На первом году, когда жили в низеньком домике без электричества, приходилось читать при свете коптилки. Делали её так: в пузырек из-под чернил вставляли металлическую основу от ручки, пропускали фитилек и заправляли керосином.

Когда возможностей стало больше, покупали семилинейную лампу. Также керосиновую. Становилось ярче. А последние два года уже было электричество. Именно в это время удалось прочитать много интересных книг. Из библиотеки. Увлекался, как и все в моем возрасте Жюлем Верном, Майном Ридом, Марком Твеном — читал с удовольствием «Тома Сойера». В отличие от нынешнего поколения. Внуков своих я, например, так и не смог уговорить прочитать эти книги, которые считались тогда очень интересными.

Учеба давалась мне легко. Помимо сложностей с питанием, остальное было более-менее. Остались светлые воспоминания и от друзей, и от других эвакуированных людей. Из Латвии эвакуированных было довольно много. К тому же здесь жили и те, кто был выслан из Эстонии. В сороковом году высылали немало состоятельных людей. Мужчин среди них не было, только старики. Мужчины содержались в трудовом лагере. А вот семьи: женщины, дети жили рядом с нами. Дети ходили в школу все вместе. Статус отличался только тем, что им надо было раз в неделю или раз в две недели отмечаться. И еще они не имели права выезда. Ну и, кроме того, эвакуированные вернулись домой в 45-ом году, а те (некоторые стали хорошими знакомыми) получили разрешение вернуться только в начале 50-х.

7

Так дожили до конца войны. А после мая 1945 года началась реэвакуация. Составлялись списки, определялась, какая будет очередность. И люди стали возвращаться в родные места.

Мы вернулись в Ригу в июле 1945-го. И первый вопрос, который возник — где жить? Наша двухкомнатная квартира была занята. Хотя существовал порядок — каждый возвращающийся имел право на получение той квартиры, которую оставил во время эвакуации. Правда, это надо было еще доказать. Доказать, что именно здесь проживал. Документов таких мы не имели. Домовая книга вроде бы была, но мы получили свою квартиру только за счет свидетельских показаний. Мать собрала нескольких родственников, которые подтвердили, что такие-то по такому-то адресу проживали здесь до войны.

Квартиру занял работник КГБ. В начале он нас вообще отказывался впускать. Потом одну комнату освободил, и мы стали в ней жить. КГБэшник жил один и практически я его не видел, хотя мы целую зиму прожили в одной квартире. Он часто выезжал на спецзадания. Уезжая, опечатывал свою комнату. И долго не возвращался. А однажды пришли высокие чины из КГБ, комнату распечатали и сказали, не впуская нас туда: «Если там есть ваши вещи — давайте список, и вы их получите». Мы не могли точно все вспомнить. Что написали и там нашли — то получили. А нашего соседа, как мы потом узнали, убили в стычке с лесными братьями.

Получили обратно свою вторую комнату.

Первую зиму дом не отапливался. Хотя и имелось центральное отопление. У нас была маленькая плита, дровяная. Фактически вся жизнь протекала здесь. Остальные комнаты не открывались. Таким образом, преодолели первую зиму.

Мать пошла работать в детский сад, вначале воспитательницей, потом заведующей. Я — в шестой класс 22-ой средней школы. Со своими одногодками. В то время это была мужская школа. Женские школы существовали отдельно…

8

Когда я вспоминаю своего рижского дедушку, помню, что он довольно много уделял мне времени. Запомнилось несколько его высказываний. Был я тогда любопытным — задавал ему много вопросов. Однажды спросил: «Дедушка, а какой будет самый большой праздник на земле?». И он мне сказал такую вещь, которая запомнилась на всю жизнь и, может быть, в какой-то степени определила мировоззрение. Ответил он вот что: «Самый большой праздник будет тогда, когда умрёт Гитлер и Сталин».

Когда началась Вторая Мировая война, в наших местных газетах обычно печатались сводки, передаваемые информационными агентствами Германии и Англии. Причём об одних и тех же налётах самолётов на Берлин или Лондон. Германское информационное агентство указывало, что английских самолётов было сбито 25, а английское — 15. При налете на Берлин. А если рассказывали о налете на Лондон, то все было ровно наоборот. Когда я спрашивал: «Дедушка, кто же прав?». Он говорил: «Надо сложить все вместе и поделить пополам».

Его и бабушки судьба вместе с большим количеством более дальних родственников, была одинаковой. Мы ушли в июне, а где-то в начале августа или в конце июля, их всех переселили в специальное гетто в Московском районе Риги, которое обнесли колючей проволокой. Потом большую часть обитателей в течение нескольких акций вывезли в Румбулу и расстреляли. Все они покоятся там, где сейчас известный Мемориал.

Дядя отца, который здесь остался, был жив до самого конца войны, и его из гетто отправили в концлагерь, где было несколько сотен людей, физически покрепче. Таких немцы сохраняли для работы. Он дождался освобождения американцами, но, как и многие тогда после голода, очевидно не сумев ограничить себя в еде — через несколько дней после освобождения умер.

Были случаи, как с мужем моей двоюродной тёти, который тоже был в гетто. Ему удалось перед самой отправкой в лагерь бежать. Какое-то время был в партизанах. Выжил. В настоящее время ему за 70 и он директор еврейского исторического музея. Известный историк в соответствующих кругах, иногда встречаемся. Но его судьба — это редкое исключение.

С материнскими родственниками было всё абсолютно один к одному. Хотя и происходило в городе Дубно на западной Украине. Немцы уничтожали их по такому же сценарию, как и в Риге.

9

Отец, как сказано в извещении, был похоронен на втором торфяном участке в городе Осташкове. Приехал я туда довольно поздно, в шестидесятые годы, хотя и страшно хотелось найти могилу, посмотреть. Пошёл в военкомат. У них даже карточка на каждого заведена. Сказали, однако: «Вы знаете, там давно ничего нет. Кладбище перенесено. Сделаны братские могилы».

Направился туда. Увидел временные памятники. Вместо них позже поставили постоянные. Одна женщина убирала могилку рядом, и мы с ней разговорились. Она-то и рассказала — как все было вскоре после войны. Ночью приехали несколько машин- самосвалов. С землей с кладбища. Которая была переработана, с костями, черепами. Наняли каких-то пьяниц, и в заранее отрытый котлован равномерно рассыпали всё содержимое. Потом в военкомате формально расписали фамилии на братских могилах.

Тем не менее, там очень чётко поставлено мероприятие — за могилами следят. Они расписаны по местным учебным заведениям. Там где мой отец — стоит табличка, что за могилой ухаживают учащиеся ветеринарного техникума. Каждый год 9 мая они приходят и кладут цветы.

10

Пришлось быть свидетелем публичной казни, так называемых, военных преступников. Одним из них был немецкий генерал Еккельн, начальник всей Восточной полиции в Прибалтике, с ним другие германские офицеры высокого ранга. Всего человек одиннадцать. Вначале был суд, который присудил им смертную казнь через повешение. Исполнение приговора происходило на площади Узварас или Победы, как она тогда называлась.

И я, будучи мальчишкой, ходил и смотрел на это зрелище. Подогнали машины (грузовики) с откинутыми задними бортами. Поставили на них осужденных, надели петли. Потом машины отъехали… Повешенные были в кителях, но без знаков различия. Спустя какое-то время собрались инвалиды и из чувства мести разошлись, вплоть до того, что стали стаскивать с них штаны. Всячески издевались.

Правда, это был уже не первый случай, когда я видел, как казнят людей. Ещё когда ехали на машине в эвакуацию, в Восточной Латвии, из какого-то дома стреляли. И на моих глазах солдаты вывели из этого дома 3-х молодых парней и расстреляли. Мать пыталась закрыть мне глаза. Те парни упали и больше не поднимались.

11

Жизнь стала налаживаться. Вначале были карточки. Потом их отменили. Одновременно работали коммерческие магазины, в которых из продуктов можно было купить практически все. Естественно, по сумасшедшим ценам. Торговал сельскохозяйственный рынок или базар, где тоже продукты были дорогие. С отменой карточек жизнь стала значительно легче.

Почти каждое лето я проводил в пионерском лагере. Одну, а то и две смены. Все взморье, от Дубулты до Вайвари была сплошной линией детских лагерей. Беззаботная жизнь с купанием и походами. Самые светлые воспоминания. Стоило дешево. Конечно — дисциплина, хождение строем. Были дети, которые это не любили. В отличие от школы лагеря были смешанные.

Наша школа с 8-го класса, превратилась в гимназию. Там уже не было классов ниже восьмого и каждого года было до 5 параллельных классов. В округе были три женские школы. Естественно — совместные вечера, знакомства, походы на каток.

Возвращаясь к этим годам, я, как и многие мои одноклассники, вспоминаю двух учителей: учителя математики Николая Михайловича Петренко и учителя физики Алексея Павловича Гаврилова. Незаурядные люди. Оба были увлечены своими предметами. И, может быть, благодаря ним многие школьники стали видными учеными и инженерами.

Гуманитарное направление было слабее. Его преподавателями были женщины. Один прямодушный одноклассник спросил как-то на уроке истории, когда изучали конституцию, насчет демократичности наших избирательных кампаний, к нему подошла учительница, показала на комсомольский значок и коротко изрекла:

— С таким значком такие вопросы не задают.

Мы, парни, как-то лучше воспринимали мужчин.

Интересно, что до самого десятого класса усиленно занимались военным делом. И даже в эвакуации, с четвертого класса, у нас уже было военное дело. Были макеты винтовок, обучали штыковому бою. Я до сих пор помню эти команды: «длинным с выпадом — коли!», «коротким — коли!», и «прикладом — бей!». Так готовили к суровой жизни десятилетних пацанов.

Вечерами постоянно маршировали с песнями по городу. Самой популярной была «Артиллеристы, Сталин дал приказ!». В обязательном порядке и с песнями ходили строем на демонстрации. 7 ноября и 1 Мая. Все школы.

12

В конце сороковых прошла денежная реформа. Помню, у нас оставалась двадцатипятирублевка, которая назавтра становилась недействительной. Со школьным товарищем решили пойти в кинотеатр «Палас», позже популярный кинотеатр «Рига». Взяли билеты на самые дорогие места и еще оставили на мороженное. Были ужасно довольны. Если бы не денежная реформа, мы бы никогда себе этого не позволили.

В школе с несколькими ребятами я сошелся наиболее близко. Вместе готовили уроки. Часто бывали дома друг у друга. Путешествовали. Еще в шестом классе мы с Виталием Зинченко объездили все рижские трамвайные маршруты. Всего их было тогда 12. И по каждому мы проехали тогда до конца. Там выходили, смотрели, где и что.

Много ходили пешком. Поставили цель: дойти до устья Даугавы. Помню, как через Милгравис, через судоремонтный завод, где какие-то заборы, мы упорно лезли. И все-таки пробираясь чуть ли не вброд, дошли. Потом с ним же занимались в яхт-клубе. Надолго меня, правда, не хватило, но где-то полгода вязать морские узлы пробовали. С этим же школьным товарищем было одно время настроение поступать в морское училище. Поддерживали отношения и в будущем. Он окончил ЛИИЖТ, по специальности «тоннели и мосты.

Еще был один школьный товарищ, пожалуй самый близкий, Иосиф Вейсман. Учился со мной до седьмого класса. Ушел в ремесленное училище. После служил на флоте. Вернулся.

Долгое время работал на вагоностроительном заводе, в вагонном депо на железной дороге старшим мастером электриком. В 1973 году уехал в Израиль. И все годы там отработал на заводе по выпуску холодильников. С ним я переписываюсь до сих пор. Бываем друг у друга в гостях.

13

Начиная с 9 класса, в школу наведывались к нам вербовщики из различных военных училищ. Из гражданских Вузов присылали только проспекты, так в то время было принято. Многие старшеклассники стремились в военные училища. В розовых мечтах.

А где-то к десятому классу все стали задумываться реально — куда дальше? В основном все, кто доходил до десятого класса, собирались поступать в Вузы.

Сейчас даже трудно сказать — почему я остановился на железнодорожном. Может быть, повлияло то, что так по-детски нравилось, когда проходил паровоз. Еще до войны мать возила меня по железной дороге к себе на родину в Польшу. И это было самым ярким впечатлением в четырехлетнем возрасте.

Когда стал изучать проспекты, которые присылали, привлек внимание институт, который имел самое длинное название: Московский электромеханический Ордена Трудового Красного Знамени институт инженеров железнодорожного транспорта имени Феликса Эдмундовича Дзержинского. Просматривая справочники Вузов Советского Союза, а тогда такие издавались ежегодно — ни одного названия длиннее я не нашел. Факультет был также довольно загадочный: АТС. Автоматика, телемеханика, связь. Остановился на нем, хотя никакого понятия, что это такое, я не имел. И послал документы.

В Риге техническую специальность можно было получить по двум направлениям: механическом (инженер-механик) и электротехническом (инженер-электрик) в государственном университете. По специальности инженер-электрик преподавание было только на латышском. Я не настолько хорошо знал латышский язык, чтобы учиться на нем. Политеха в то время еще не было.

Мать, конечно, до последнего надеялась, что я не уеду. В этом случае она оставалась одна. Переживала за меня. Но я сумел настоять, тем более что в Москве жила тетя.

14

Оценки по окончании школы были такие — все пятерки за исключением одной. Я даже претендовал на серебряную медаль. И получил бы, если бы не существовали жесткие лимиты. На школу было положено две медали: одна золотая и одна серебряная. И их получили другие люди. Не хочу сказать ничего плохого. Они были более способными, чем я.

У нас в классе, кстати, были еще два человека, которые по своим оценкам могли претендовать на медали. Класс был сильный и даже в чем-то немного диссидентский. Помню, с иронией мы тогда воспринимали существующий неофициально национал-патриотизм, мол, все великие открытия были сделаны исключительно в России. Первый паровоз — братьев Черепановых, а не Стефенсона, не Вольтова дуга, а только дуга Петрова, не Маркони изобрел радио, а Попов. И т. д. Была даже анекдотическая публикация о том, что даже Одиссей был не греком, а являлся предком славян.

Кроме того, во время обучения еще в 9-ом классе мы вместо дарвинизма изучали так называемый лысенкизм. Наша учительница по биологии ходила на специальные курсы и потом зачитывала целые страницы специальных текстов о борьбе видов по академику Лысенко. Большинство нашего класса были достаточно подготовлены, чтобы все эти несуразности воспринимать адекватно.

Значительное событие — выпускные экзамены. Накануне все десятиклассники города собирались в парке недалеко от гостиницы «Латвия». Обменивались информацией о том, какие могут быть билеты. Какие темы выдадут на экзамене по сочинению.

Темы сочинений были единые, сквозные для всех. Давали столько-то обязательных тем и столько-то свободных. То же самое — задачи по математике. Кто-то пускал слух, что вот-де темы будут такие. Иногда это подтверждалось, иногда — нет. Однако кто-то обязательно кидался писать шпаргалки или зубрить.

Экзамены длились около месяца и были довольно серьезным испытанием, которое мы выдержали. И стали разъезжаться. В Питер (тогда Ленинград), Москву. В довольно солидные Вузы. Многие пошли в военные училища. В самой Риге тогда была военно-воздушная академия. И человек пять из нашего класса поступили туда. Многие одноклассники пошли в морские училища.

15

В июле я поехал в Москву. У тетки, хотя она и предлагала, я останавливаться не стал. Пошел в общежитие. Тем более что там был большой студенческий городок. МЭМИИТ и МИИТ были рядом. Общежитие, фабрика-кухня, дворец культуры. Поликлиника.

На факультете АТС конкурс был 4 человека на место. На 6 экзаменах можно было набрать 30 баллов. Проходной — 27.

На письменной математике я не решил задачу. Произошло что-то странное. До сих пор помню её. Из геометрии, с очень простым условием: найти площадь параллелограмма, у которого острый угол между диагоналями равен 45 градусов, а стороны относятся как 1 к 2. Казалось все просто. Но я просидел долго и ответ у меня не вышел. Задача была не единственная, имелись еще по алгебре и геометрии. Те я сделал. Но в итоге получил тройку.

А считался неплохим математиком. Пришел в общежитие. Заело. Почему это я не мог решить? И прямо на стене, окрашенной масляной краской, стал вырисовывать злополучный параллелограмм. Убедился, что параллелограмма с такими параметрами попросту не существует. В том-то и заключался фокус. Задачку я дорешал, доказав, что такого не может быть. Правильный ответ — мнимое число.

После этого был устный экзамен. И вот когда я его сдал, преподаватель достал письменную работу. Заметил:

— Здесь у вас отлично, а вот письменная работа — тройка.

— Да, — признался я и добавил, — вот тут я подумал и решил.

Он посмотрел решение, чем-то оно его привлекло и, подумав, поставил общую пятерку.

Поэтому в результате у меня получилось 30 баллов. Из 30! И я попал в газету «Московская правда», которая отмечала, что из всех экзаменующихся в МЭМИИТЕ этим летом двое сдали на все пятерки. В их числе был и я.

А еще, во время экзаменов на меня наткнулись случайно старшекурсники, которые подрабатывали на соседнем заводе. Кто-то из их команды отсутствовал и срочно потребовалось найти замену. Я с удовольствием согласился. Хотя оставалось ещё два экзамена. Зато появилась возможность заработать и что-то себе купить. Приехал я в довольно обтрепанном виде. Работа заключалась в том, что мы испытывали подъемники для самолетов. Надо было поднимать домкраты с грузом. Работа не пыльная, хотя и довольно тяжелая. Во всяком случае платили неплохо.

Таким образом, на брюки я себе заработал. За два или три похода на завод. А также стал полноправным студентом первого курса этого института.

16

В московском студенческом общежитии повезло, что попал в комнату, где были двое старших по возрасту товарищей. В 50-ом году демобилизовали очень многих ребят 25-го года рождения. Тех, кто успел повоевать, и в общей сложности прослужили семь лет. Таким старослужащим был, например, Юрий Соломонович Новик. Будущий начальник отдела СЦБ службы сигнализации и связи Прибалтийской железной дороги. Мой однокурсник, но уже позже в Ленинграде.

Я жил вместе с Лешей Глебцем из Белоруссии, Володей Неретом из Курска и Петко Ивановым из Болгарии. Было у нас тогда много иностранцев. Их специально селили вместе, чтобы быстрее адаптировались. Дружно мы прожили первый год. К занятиям готовились, хозяйство общее вели. Кто-то ходил картошку жарить на всех. По очереди. Ездили отдыхать в парк Сокольники. Ходили в театры.

Учиться было нелегко, но интересно. Преподаватели были знающие. Лаборатории хорошо оборудованы. Стипендию имели 220 рублей. Покупали абонемент в столовую. Пять рублей стоил обед. Покупали сразу на месяц, а то потом могло и не хватить. Стоило это 150, по рабочим дням. Остальное набирали сами. Кто-то из дома привозил картошку, сало, лук. Супы варили. Кому-то помогали из дома. Но мало кому.

Мне мать хотела помогать, но я сразу сказал — не надо, даже если будешь посылать, я отошлю обратно. Считал невозможным для себя — принимать помощь от матери. Правда, к тетке, когда приходил на выходные, помощь получал — всегда кормили. Но я старался этим часто не пользоваться. Два раза в год нам давали бесплатно билет, чтобы приехать домой на каникулы. Я это использовал.

17

Дальше начинается не совсем понятный зигзаг в моей биографии. По крайней мере, его бывает трудно кому-то объяснять. Особенно сегодня.

Было мне тогда 17 лет. Нравилось читать М. Горького. Прямо зачитывался, брал в библиотеке. В основном ранние рассказы. Вот это его вхождение в жизнь так запало в душу, что появилась захватывающая идея. Прежде чем учиться, становиться инженером, надо, как говорится, понять жизнь. Стал размышлять — как это осуществить?

Ничего умнее не придумал, как перед весенней сессией заключить договор на год со строительно-монтажным поездом (СМП), по специальности. Мне предложили строительный участок в Архангельской области. Перевелся на заочное обучение. Тогда рядом был заочный институт, ВЗИИТ. Взял документы, после того как сдал сессию. Сдал нормально.

Заключил договор на год. Дали подъемные. Написал письмо матери. Где попытался все объяснить.

Со мной завербовался Николай Клебанов, с которым я познакомился на вербовочном пункте. Тогда много было таких вербовочных пунктов — где приглашали на работу. Больше, правда, на лесоповал. Но я выбирал по тематике: Минтрансстрой, трест «Транссвязьстрой». Вели они работу по реконструкции воздушной линии на участке железной дороги Вельск-Коноша в Архангельской области.

И вот мы с Николаем с документами на руках сели в поезд и отправились к месту работы. Из однокурсников никто о моих планах не знал. Я сразу решил, что никому не скажу. Боялся — будут отговаривать. Сам собой гордился, и этого было мне достаточно. Написал трогательное письмо матери, на десяти страницах.

18

Приехали в Вельск, районный город. Там находилось строительное управление. Называлось оно «ГОРЕМ-22». ГОРЕМ — это головной ремонтный поезд. Там были все специальности. Одновременно шла прокладка второго пути Вельск-Коноша. И был участок связистов. Центральная контора находилась в Туле. Руководил ею приятный человек по фамилии Соломатин.

Поселили в общежитии. В домике, где еще полгода назад размещалась зона. Это был лагерь, в котором недавно сняли колючую проволоку. В этих краях шла сплошная зона лагерей в составе знаменитого СЕВЛАГа. Заключенные работали рядом с нами. Многие были под конвоем, многие — расконвоированные. После работы — возвращались к себе в лагерь.

Здесь я по-настоящему закурил. Еще во втором классе в России в эвакуации мы с пацанами бегали по базару и собирали чинарики. Потом сидели в землянке, сворачивали и гордо затягивались. Ну, это так, баловство. Без последствий. Позже в школе и на первом курсе института я не курил.

А здесь в Вельске случилось так. Курили все. И вот бригадир говорил: «Перекур! Ну, а ты, раз не куришь — сходи, разнеси траверсы». День так, другой. На третий когда он опять «ну, а ты…”, я достал из кармана пачку махорки и принялся заворачивать. У бригадира аж челюсть отвисла.

Условия были, конечно, не из простых. В последствии, куда бы судьба меня не забрасывала, я мог сказать: «Ерунда, было хуже». Во-первых, серьезный контингент. Наполовину бывшие заключенные. Часть молодых ребят работали и одновременно поворовывали, где могли.

В первый же месяц у меня вытащили костюм и туфли. Костюм был хороший, английский. Ношеный, правда. Мне его подарил московский дядя. На костюме был прикреплен значок ГТО второй ступени. Чем я особенно гордился. Чемодан открыли ножом и утащили. Потом, когда я познакомился с ними поближе, мне другие ребята говорили, показывали — кто это. Но особой обиды я не держал.

Чтобы не отставать, не быть белой вороной, впервые пришлось прилично выпивать. Помню несколько эпизодов, когда довольно крепко. Пили там все: водку, самогон, который гнали в деревнях.

19

Верховую работу освоил довольно быстро. Физически справлялся тоже. Наличие знака «Готов к труду и обороне» я оправдывал. Занимались подшивкой траверс и перекладкой скрючьев. Летом было вообще хорошо. Правда, часто задерживали зарплату. Говорили: надо подождать. А кушать-то хотелось… Тогда каждый делал то, что мог. Кто по привычке шел поворовывать на базар. Мы же с Колей, поскольку воровать не умели, шли в лес, где было уйма ягод. Набирали их и ходили по домам ИТРовцев, продавали. Несколько дней можно было перебиться.

А если платили вовремя, то проблем с питанием не было. Покупать больше было нечего и не на что. Даже в какой-то степени завидовали заключенным, для которых было все распланировано: раз в неделю — кино и баня. А у нас же не было ни того, ни другого.

Когда наступили холода — стало похуже. Да и мать зашевелилась. Подняла тетку. Написали начальнику в Тулу. Так, мол, и так, у вас там работает студент: он должен учиться, но у него договор на один год, надо бы его расторгнуть и т. д. Мне она ничего об этом не сказала. И вот начальник меня с какими-то бумагами вызвал в командировку в Москву. К этому моменту мой рабочий стаж составлял полгода… Я не брал с собой никаких вещей, будучи в полной уверенности, что еду в командировку. Все завидовали, надавали поручений.

Приехал в Тулу. Пришел к начальнику. А он: «Вот заявление вашей матери, вам еще нет 18 лет. Поэтому — нечего дурака валять, возвращайтесь на учебу». И добавил: «Я тут созвонился с ректором МЭМИИТа, и он согласился взять вас обратно, восстановить». Противодействовать я не стал. Полгода такой жизни мне хватило.

К всеобщему удивлению, в конце ноября я появился на своем курсе. До сессии оставался месяц. Ни лабораторных, ни курсовых, ничего за душой у меня не было. Зато, конечно, был полон и физических, и духовных сил. Предложили догнать. Решил — почему бы и нет? Некоторые сомневались, но сказал: «Я — попробую». Помогали мне, правда, все однокурсники. Поддерживали морально.

С большим трудом, но я все-таки догнал. Получил только тройку по сопромату. Однако был доволен тем, что пришел уже не школьником, а повзрослевшим молодым человеком. Знал, что за себя смогу постоять. И до сих пор об этом своем поступке не жалею.

20

Одновременно подошла реорганизация. Ликвидировали факультет АТС. Поскольку он был маленький, а — готовилось объединение нашего института с МИИТом. Нам всем, кто был на этом факультете, предложили: или можем переходить по этой специальности в Ленинград, там еще существовал ЛЭТИИЖТ, или переходим на любой другой факультет на месте.

Я считал, что имею практику. Как никак по столбам лазил. Чего это я пойду на другой факультет? В Ленинград, кстати, решила ехать половина.

Дома на каникулах встретился с одноклассниками. Все знали о моих приключениях. Непривычно было находиться в центре внимания.

После каникул стали жить в Ленинграде. Рядом с институтом в общежитии на Петроградской.

Первая проблема заключалась в том, что у меня один экзамен был сдан на тройку — не полагалось стипендии. В связи с тем, что мы переходили, удалось добиться разрешения пересдать. Пересдал, и стипендию дали. Однако и на одну стипендию жить было трудно. Надо было искать — где подработать.

Работа подвернулась. Недалеко располагалась киностудия «Ленфильм». И все мужчины, кому нужно было, старались там подработать. Хотя конкуренция имелась тоже. «Паслись» ребята из горного института, сельскохозяйственного. Поскольку мы были ближе всех к объекту — мы держали этот подряд. Было заведено — если сам не можешь пропустить, а это было связано с пропуском лекций — сунь кого-то своего. Даже администратор приходил в наше общежитие. Договариваться о новых работах.

Что мы делали? Трудилсь подсобными рабочими. Часто было довольно интересно. Больше всего мне запомнились съемки фильма «Римский — Корсаков». Особенно сцена, когда Снегурочка возникала из-за края солнца… Возникала она не просто так, а была на тележке, которую тащил я. И когда позже ходили в кино, я показывал — где именно был в это время.

Одна из работ была самой интересной. Втроем с однокурсниками поехали в Гатчину: надо было подготовить для съемок пруд. Дали нам лодку, вилы и надо было расчистить эту ряску. Словом, имели удовлетворение от собственной значительности. И приработок к стипендии.

Из известных артистов хорошо помню Черкасова. Такой высокий был. Режиссера Рошаля. Оператора Магида. Немало было знаменитостей, которых вот так запросто можно было видеть. Иногда удавалось устроиться осветителем. Все, кто не имел помощи из дома, старались подработать. На Монетном дворе, еще где-то. В лабораториях института.

В Москве в институте были сильные общие предметы. Здесь же кафедры общие были слабее. Но зато тут были сосредоточены толковые преподаватели по специальности, которые потом стояли у истоков науки об СЦБ и авторы учебников. Котляренко преподавал, большой специалист по рельсовым цепям. Автор многих учебников Седов. Другие, более молодые преподаватели.

В Ленинграде у нас было десять групп: 6 групп СЦБистов, 4 — связистов. Две небольшие группы были в Томске. Это на весь Советский Союз. Поэтому вся мощь и наука по специальности была сосредоточена именно в Ленинграде.

21

После второго курса началась практика. Она прошла у нас в Саратове на электромеханическом заводе. Стояла ужасная жара. Июль. Жили в общежитии автодорожного института. Спать было невозможно. Выходили в сад. Купались на Волге. На заводе было интересно. Каждый выбирал себе какую-то тему, по которой впоследствии надо было сделать отчет.

На третьем курсе уже пошли специальные предметы. Лабораторные работы, курсовые проекты. Заниматься приходилось интенсивно. Однако хватало времени и на отдых. Зимой выезжали на лыжах. Каргалово-Паргалово — известные места. Вместе с однокурсником Лешей Глебцем взяли абонементы в университет литературы и искусства. Для студентов. Стоило недорого. И всю зиму слушали лекции. Конспектировали. О композиторах, писателях. Параллельно имели удешевленные билеты в Кировский оперный театр. Пересмотрели все оперы. Кроме того, ходили в Александринку и другие драматические театры.

С третьего курса было уже все нормально с учебой. Получал даже повышенную стипендию. Для этого надо было иметь не менее 75% отличных оценок. Повышенную стипендию платили на 100 рублей больше. Если нормальная стипендия была 220 рублей, то потом она росла и к концу учебы составляла 290 рублей, а повышенная соответственно 390. Этого хватало на питание и кино. Если хотел что-то купить еще, то надо было подрабатывать.

По случаю стипендии заходили в чебуречную. Была у нас и традиционная пивная, где собирались и отмечали разные события. В общежитии на праздники собирались. Любили заходить ребята-ленинградцы: заниматься вместе, так, пообщаться.

После третьего курса кроме практики начались военные лагеря. Проходили они в Эстонии в Пярну. Летом. На берегу залива. Искупаться, правда, так и не пришлось. Проходили курс молодого бойца. Интересно, что и те, кто прошел войну, имел ордена и медали, проходили этот курс также. Однокурсник Костя Болотов, прошедший войну, когда гонял нас какой-то сержант срочной службы, спокойно вышел из строя и небрежно заявил: «Ну, ты их погоняй пока, а я посижу, покурю». У сержанта аж глаза на лоб вылезли.

Лагеря располагались в Панфиловской дивизии. Гоняли нас сержанты срочной службы, которые, конечно, сами никакой войны не нюхали. Тот же Новик, например, был старшим сержантом во время войны. Но здесь, как человек дисциплинированный, не возникал. А другие этого вытерпеть не могли. Те, кто имел офицерское звание, те были освобождены. Остальные — нет. Мы должны были получить офицерские звания — вот нас и гоняли.

Однажды, помню, залегли в спелом черничнике. Как назло, быстро прозвучала команда «Взвод, вперед, в атаку!». Ни один не поднялся. Все жрали чернику. Подняли повторными командами. Мы закричали азартно «Ура-а-а!». На разборе сказали: «Все хорошо, но только во втором взводе кто-то кричал, как будто его резали». Я промолчал, хотя на самом деле это был не кто иной, как я. А кричал просто от хорошего настроения.

К нам приезжали с проверкой полковники с военной кафедры. Интересовались общей ситуацией и уезжали обратно.

22

Студенческая практика тем же летом была в Нижнем Тагиле. Ленинградцы старались остаться где-то поближе, в самом Ленинграде. А я, наоборот, стремился подальше. Тем более уже была верховая практика, работа для меня была знакомой. К тому же платили деньги. А получать на практике деньги, это было неплохо. С девчатами знакомились. Время проводили весело и интересно. Купались на речке.

Здесь и произошел случай, который мог закончиться трагически. Я его допустил по собственной дурости. Занимались вязкой. Провода были уже подвешены. Пассатижи — у меня в руках. Мою линию пересекал электропровод соседней линии, и надо было его снять. Чего-то я не додумал. Считал, что я на изоляции и провод тоже на изоляции с одной стороны. А с другой стороны на этот провод было что-то включено. В общем, сделал я ему разрыв. Пропустил через себя ток.

Меня хорошо затрясло. Собственно, так вот и погибают. Одной рукой я держался голой, а другой — через пассатижи без изоляции. На какое-то время руки свело. К счастью, от тряски эти пассатижи выпали вместе с проводом.

Конечно, это было грубейшим нарушением техники безопасности. Когда слез, коленки тряслись еще долго. Запомнилось на всю жизнь.

23

Незаметно приблизился четвертый курс. Ещё новые предметы. В конце года снова военный лагерь и опять традиционная практика. Лагеря уже были специализированные. Нас готовили в железнодорожные войска. Поехали в Черняховск Калининградской области. В железнодорожную бригаду. Один из моих сокурсников когда-то уже отслужил в армии и не кем-нибудь, а геодезистом. Теперь ему предложили то же самое. Он меня взял в помощники. То есть, он ходил с теодолитом, с нивелиром, а я следом с мерной рейкой. Весь лагерь так и отпутешествавали. Были, конечно, и другие занятия: учили минировать, разминировать, восстанавливать. Но основное занятие было с топографией.

А технологическую практику я выбрал в Новохоперской дистанции сигнализации и связи Юго-Восточной железной дороги. Что была расположена немного южнее Воронежа.

Поехали мы туда вчетвером, уже группой. Поселили в Красном Уголке дистанции. Там стоял новус и мы могли играть. Когда все уходили после трудового дня, в нашем распоряжении был весь дистанционный двор. Делали все, что хотели. Начальник дистанции спросил так:

— Что хотите? Практику пройти или работать будете?

— Конечно, работать — сказали мы, — практику пройдем тоже, не волнуйтесь. Всё, что надо мы изучим.

— Так, тогда вам такое вот задание…

Выдал нам ведро с черной краской, трафарет «череп и кости» и уточнил:

— Вот, высоковольтная линия. Пройдете от сих и до сих по всей дистанции и нанесете трафареты.

Тогда линию энергоснабжения обслуживала дистанция сигнализации и связи. И мы пошли с ведерком и трафаретами малевать эти череп и кости. Погода была идеальная. Баснословно дешевые арбузы. Оставалось только прикупать хлеба. С дамами познакомились. Ходили на танцы.

24

А после практики попал по профсоюзной путевке на Юг. Впервые удалось сходить в туристический поход. Искупаться в Черном море. К концу отпуска ходил по Батуми и заметил, что деньги стремительно кончаются. Если деньги считать каждый раз, то можно испортить себе отдых. Билет имелся бесплатный, но ехать еще было и ехать. Что делать?

Попытался продать в коммерческом магазине или заложить в ломбарде фотоаппарат «Смена». Ничего не получилось. Тем не менее, из Батуми чуть ли не на последние деньги купил палубный билет на пароход. Добрался до Сухуми. Потому что железнодорожный билет у меня был только до этого города. Закомпостировал. На оставшуюся мелочь купил две пачки папирос «Бокс», потому что дешевле не было, буханку хлеба и кило гнилых помидор. Залез на верхнюю полку. Так и мытарился до Москвы. Очень тяжело было смотреть вниз на все эти дорожные дежурные курицы.

Все-таки выдержал. В Москве пришел к тетке. Та говорит: «Ну, ты, наверно, кушать хочешь?»

Помню, что мне было стыдно. А съел бы черт знает что. Но сказал: «Ты, знаешь, я сейчас не буду, мне надо срочно к одному товарищу зайти. Ты мне дай рублей десять. К вечеру приду, тогда — поем». Она дала мне десять рублей. Я добежал до первой пельменной и там, конечно, отвел душу. Потом уже немного отъелся и поехал домой.

25

На пятом курсе я еще пытался ходить подрабатывать на «Ленфильм». Пока не предложили репетиторство. Подтягивал двоих отстающих школьников. В основном, по математике и физике. С одним, правда, занимался всем — делал с ним уроки. За что кормили ужином. Деньги платили тоже. Подопечный был ничего, выправился. А другой был уж очень балбес. Мне не сказали, что у него по трем предметам были двойки. Зная это, я, может быть, подумал ещё — стоит ли мне браться. В конце моим достижением было то, что у него по всем предметам двоек уже не было. По некоторым появились тройки.

Это был мой второй опыт педагогической деятельности. Еще в школе занимался с соседом. Тот был на год меня младше, и мать просила, чтобы я его понатаскал в математике. Мне за это приносили пол-литра молока. Козы у нас тогда еще не было. Можно сказать, что педагогическая деятельность меня сопровождала всю жизнь. И помогала материально.

На этом курсе к зиме выбирали тему диплома. Я выбрал устройства горочной автоматической централизации. Почему ГАЦ? Трудно сказать. Подавляющее большинство тем, конечно, брали по автоблокировке, электрической централизации. А ГАЦ была как бы в стороне. Изучать мы её начали только на пятом курсе. У нас был красивый макет, который демонстрировал скатывание и сортировку вагонов.

Может быть по тому, что в этой системе ещё было много неопределенностей и, соответственно, больше простора для творчества. Нагородил впоследствии кучу различных усовершенствований. Нравился преподаватель по фамилии Шумилов.

ГАЦ была традиционная: накопление маршрутов, автоматический перевод стрелок. Конечно, в жизни это все оказалось сложнее, но какая-то творческая струя зародилась.

Тогда же зимой требовалось пройти преддипломную практику. Выпало — в Харькове. На станции Основа. Жили там же на станции в общежитии. Я уже более серьезно относился к своей будущей специальности, внимательно смотрел документацию.

26

Наступил 1955 год. Где-то в апреле начала заседать комиссия по распределению.

Вывесили списки имеющихся мест. Из 32 дорог, существовавших в то время, места предлагали почти на все, кроме Южно-Сахалинской и Одесской.

Ещё предлагали места на заводы, в Проектные институты, и довольно много запрашивало Министерство обороны. В военные академии. В это время брали в военные академии, окончивших инженерный гражданский институт по нужной специальности. И там ещё год-полтора их готовили дополнительно. Они в основном работали потом в «ящиках». Практически по специальности. Техника, конечно же, не железнодорожная, но, однако была связана с автоматикой, с электроникой. Так они служили всю жизнь. Дослуживаясь почти все до полковника и выходя в отставку.

Каждому начислялся его балл, исходя из отметок в течение времени обучения. К этому времени все экзамены были уже пройдены. Оставался только диплом. Определялся средний балл, вплоть до сотых. Получался своего рода конкурс.

Естественно, были те, кто шли вне конкурса. Ленинские стипендиаты и участники войны. Участников войны было ещё довольно много. Потом шли те, кто имел право как бы на свободный диплом, скажем, к месту работы жены или мужа, с условием, что муж или жена имеют высшее образование.

Так как у меня не было ни того, ни другого, ни третьего, то я шёл по общей очереди. Балл имелся неплохой, где-то 4,8. Из-за большого количества шедших вне конкурса, ни на что особо приличное я претендовать не мог. Вначале хотел в Министерство Транспортного Строительства, куда было довольно много мест. В трест «Транссигналстрой. Интересная работа по строительству устройств СЦБ. Казалось романтикой. Сначала нас, было, приветствовали, поощряли, но потом заявили, что Министерство Путей сообщения будет отдавать только тех, кто не проходит по медицинской комиссии. Таким образом, туда попали или дальтоники, или те, кто по другим причинам не мог пройти комиссию.

На Латвийскую дорогу было одно место, и его получил Новик Юрий Соломонович. Во-первых, он был выше меня по баллам. К тому же участник войны. В-третьих, у него жена была педагогом с высшим образованием и работала в латышской школе. Преподавателем истории.

Мой выбор остановился на Караганде. Потому что всё остальное, что оставалось, это были адреса, которые мне вообще ничего не говорили. Знал, что это более-менее крупный город с полумиллионом населения.

27

Защитился я хорошо — получил отличную отметку. Председателем комиссии традиционно был кто-то из руководителей Главного управления сигнализации и связи министерства путей сообщения.

Банкет отгуляли солидно. В ресторане вместе с преподавателями. Были и белые ночи, прощания. Все как положено.

После этого был ещё месяц, который я провёл дома. Потом уехал по распределению.

В это время ещё действовало положение, которое предусматривало серьезное уголовное наказание за самовольный уход с работы. Получил распределение и работай. Можно было считать, что уезжал на всю жизнь. Если тебя не отпускали, и ты уходил сам, то мог подвергнуться уголовному преследованию. Это ещё осталось с довоенных времен, и было отменено только в 1956 году.

Перед распределением шли сплошные свадьбы, потому что считали, что если не поедешь вместе сейчас, то потом уже можешь вообще никогда не встретиться. Всё общежитие гудело.

По отдельному договору ехали только на Дальневосточную железную дорогу. Туда был договор на три года. Все остальные ехали без конкретного срока пребывания.

В 1956 году, когда я уже год проработал, вышло постановление об отмене этой статьи. И вот вся Караганда, точнее железнодорожный посёлок, праздновал. Люди собирались и уезжали. Это было такое событие. Кого там только не было, со всех концов Союза. Врачи, учителя, инженеры. После различных институтов, техникумов, училищ. Те, кто хотел и получил возможность уехать. Это, было как отмена крепостного права.

После того, когда это было отменено, сразу одновременно появились нормы отработки, которые действовали до последнего времени — институт — три года, техникум — два.

То есть, я знал, что для того чтобы уехать, мне надо проработать ещё около двух лет.

28

На Карагандинской железной дороге действовала минимальная надбавка-10%, не самая большая. Максимальными в то время были до 30 или до 50, но это на Забайкальской.

Оклад свой первый помню, с надбавкой. Это было 690 рублей, которые потом перешли на 69. На 5 курсе я получал повышенную стипендию, что составляло 390 рублей. Но так как я ещё подрабатывал — для меня практически ничего не изменилось. Правда, живя в Ленинграде, я тратил больше, чем в Караганде. Поэтому уже за первый год работы я справил себе новый фотоаппарат, матери часы в подарок. И считал себя весьма обеспеченным человеком.

Мне предложили должность электромеханика СЦБ. Дали жилье. В то время дистанция имела своё общежитие, где жили только свои работники.

Сначала на стажировку прикрепили к толковому механику. Механик Лева Клочков был один из лучших в дистанции. Интересный и очень дотошный, как специалист. От него я многому научился.

Караганда имела большую железнодорожную станцию. Была сортировочная горка, но без устройств торможения — автоматических. Сплошные контрольные замки и семафоры. На перегонах полуавтоматическая блокировка. На линейных станциях — электромеханическая. Главный ход — Петропавловск-Алма-Ата. И несколько ответвлений. Они также были оборудованы блокировками. Рельсовых цепей на момент моего приезда на дистанции еще не было.

Первые рельсовые цепи внедрял я. Позже. А тогда внедрение новой техники начиналось с переездной сигнализации. На дистанции создали бригаду, и мы начали строить.

Не было типовых альбомов, и мы вместе с инженером дистанции их придумывали. Появились электропневматические педали. Они казались очень надёжными по сравнению с теми, которые применялись при блокировке. На этих педалях мы строили первые переезды, причём только сигнал извещения шёл от педали, а рельсовая цепь была маленькая на самом уже переезде.

Постепенно совершенствовали — делали большие рельсовые цепи. Но сложность была в том, что на очень многих переездах не было электроэнергии. И стали ставить, так называемые МОЭ — медно-окисные элементы щелочные. Это большие банки стеклянные — каждая банка около 5 литров. В них любили солить огурцы. Мы получали банки, получали пластины, щёлочь — в металлических емкостях. Сами её разводили, и сами заливали в эти банки. Их хватало лишь на оповестительную переездную сигнализацию. На маленький звоночек. Да и то на полгода. Потом нужно было ехать и заменять.

29

Население Караганды в это время можно было сравнить с Вавилонским столпотворением.

Как известно, коренные жители — казахи. Центральный Казахстан как никак. Однако казахов проживало не так уж много. Были русские, было много украинцев из раскулаченных семей, высланных в 30 годы. Дальше шло расслоение: немцы Поволжья, Украины, высланные во время войны, причём мужчин отправляли на Север в трудовые лагеря, а семьи — сюда. Довольно много корейцев, выселенных с дальнего Востока перед войной, черноморских греков. Встречались даже японцы, выпущенные из лагерей после войны, военнопленные, которые обзавелись семьями, остались. И было много чеченцев. Кроме того, как обычно: поляки, евреи, латыши. Кругом Караганды были сплошные лагеря…

Надо сказать, что к концу 1956 года и в начале 1957 года шло массовое освобождение. Наступила оттепель после ХХ съезда коммунистической партии. Выпускали многих.

Я тогда работал на станции, недалеко от конторы, где все они получали документы и ждали поезд. Вечерами ходили посмотреть на эту публику. Здесь были в основном политические. Старушки, женщины. Мужчин было мало. Латышей встречал. Говорил с ними. Много встречалось интеллигентных людей. Чувствовалось, что они вообще сидели с послереволюционных лет.

Познакомился с зубным техником в одной компании. Он рассказал мне свою историю. Не помню, как звали, но биография интересная. Румынский еврей. В 30 годы в Румынии он был комсомольцем, активно искренним, как он рассказывал. Верил во все эти идеалы. За что и посадили. Потом по соглашению с Советским Союзом, то ли обменяли, то ли просто выпустили, амнистировали. Выехал в Советский Союз. Там его через пару лет тоже посадили. Посидел в лагерях в Средней Азии. Во время войны предложили пойти на фронт в числе тех, кто не имел больших сроков. Согласился. Воевал. Однако в конце войны попал в плен. Выдал себя за румына и остался жив. Из плена освободили, но опять посадили в лагерь. В этих краях. Здесь и остался, когда срок закончился. Выучился на зубного техника. Женился на молодой женщине. Начал новую жизнь.

Со мной в общежитии тоже жил интересный человек. С драматической судьбой. Жил до войны в Москве. В благополучной семье. Отец работал наборщиком в типографии газеты «Известия». Мать русская, отец по паспорту немец. Когда началась война — отца забрали в трудовой лагерь вместе с ним. Всех этнических немцев тогда ссылали. Мать получила поселение. В другом месте. Выпустили только в 1950 году и разрешили вернуться. Но ехать было уже некуда. Так они и остались-никуда не поехали.

Интересно, что отец его был родом из Риги. После освобождения поехал в Ригу и нашёл в церковном архиве записи. Где он вообще был записан не как немец, а как латыш. То есть из-за такой маленькой записи сложилась большая трагедия.

Мы вместе жили в общежитии примерно полтора года. Потом он женился и выселился.

30

Вскоре меня назначили старшим электромехаником. Год поработал на строительстве, потом занимался эксплуатацией. Участок у меня был от станции Караганда-сортировочная до границы дистанции. Около 100 километров. Устройства однотипные. Работы достаточно. Приходилось много ездить. Дали новый трёхколёсный мотоцикл М-72.

Началась компания по замене семафоров на светофоры. Оставались те же контрольные устройства, контрольные замки. Ни одной ЭЦ ещё не было построено, но семафоры уже стали менять на светофоры.

На главном ходу, особенно зимой, основная беда для нас была связана с продувкой паровозов. У паровозов были определённые места, где они продувались и это их обилие воды попадало на тяги. Тяги надежно примерзали и каждую ночь обязательно вызывали на устранение повреждения. Приходилось брать ломик и бить, отколачивать этот лёд.

Поезда ходили очень интенсивно. Вывозили в Россию Карагандинский уголь. За задержки строго спрашивали. Приходилось всяческие меры принимать. Особенно тяжело было весной. Климат континентальный. Днём подтаивало, пока солнце. А ночью всё замерзало. Не доглядел — семафор открываться не будет. Хоть ты иди и дежурь возле них.

Однажды я, будучи старшим электромехаником, принимал после переделки аппарат, так называемый ящик зависимости устройств станционной блокировки. Видимо, недостаточно тщательно проверили люфты в замычках. Проверочных таблиц не было. Моя обязанность заключалась в контрольной проверке… Покрутил: это открывается, это не открывается. Вроде все нормально. Ввел в эксплуатацию.

А среди ночи вызвали на станцию. Оказалось, на пути стоял поезд, а навстречу приняли паровоз. К счастью, он остановился где-то в считанных метрах. Никаких рельсовых цепей тогда не было, просто взаимное исключение по маршрутам. То есть был сделан маршрут навстречу. Лоб в лоб.

На месте что-то там доклепали, устранили дефект. Обошлось без большого шума.

Летом, конечно, было полегче. Примерзания семафорных тяг не было. Но зато допекали песчаные ветры. 1956 год был первым годом освоения целины. Начали массово распахивать эту целину. Урожаи сумасшедшие были только первые годы. Потом всё это ухудшалось и привело к песчаным ветрам. Если поднимался ветер — надо было куда-то прятаться. Выдержать на открытом пространстве невозможно.

Купаться ездили километров за 50 или 100. Самое ближнее озеро было в Темиртау, где располагался крупный металлургический комбинат. Вот туда старались ездить по выходным. Жили весело. Компанией. В общежитии и на работе отмечали дни рождения. Ходили на демонстрации: ноябрьскую и майскую. В отпуск летом, пользуясь бесплатным билетом, приезжал в Ригу. Мать, конечно, была рада и каждый раз просила переехать домой окончательно. Понимал это и я, что надо возвращаться.

31

В Караганде попробовал себя в стихотворческой области. Написал стихи, которые решил послать в газету «Карагандинский железнодорожник». Целиком их, правда, не напечатали, но три четверостишия в честь Нового года за моей подписью вышли в очередном номере. Чему я был несказанно рад. До сих пор их помню:

Обходит он участки, перегоны

И проверяет каждый стык, зазор.

На станциях рабочий парк вагонов

Сверяет с нормой строгий ревизор.

И видит он, что многого добились,

Свою страну ни в чем не подвели.

Карагандинцы славно потрудились:

Составы с хлебом, углём

И Новый год, со старым попрощавшись,

Встает на вахту твердою ногой,

В служебной книге делает он запись:

«Дежурство принял. Пятьдесят шестой».

Это был не первый опыт. Впервые это было, когда я приехал на каникулы после похода в горы. Рижское взморье. Пляж. Сложилось четверостишие, которе мне тогда понравилось.

Лениво плещутся волны о желтый сырой песок.

Как будто им очень трудно сделать последний бросок.

Как будто сквозь чуждые воды от дальней и злой земли,

С собой несли всю дорогу печальные мысли свои.

Это была игра слов. Нравилось красивое музыкальное сочетание. Позже я любил процитировать эти стихи своим знакомым и спросить невзначай: «Слушай, забыл, ты не помнишь — кто это был? — то ли Есенин, то ли Северянин?» И был очень польщен, когда собеседники говорили: «Да-да, кто-то из них».

В мое время об этих поэтах на уроках литературы говорили только отрицательно. Учительница литературы презрительно утверждала, например, о Северянине: «Подумайте, что это за поэт, если самое лучшее, что он написал — это «Ананасы в шампанском!».

Позже было еще несколько маленьких, написанных под настроение стихотворных сочинений. Еще одно из них появилось накануне отъезда из Ленинграда после окончания института. Гуляли в общежитии. Было романтическое настроение. Рядом со мной девушка-сокурсница, с которой встречались последние полгода. Даже строили какие-то совместные планы. И я написал:

Прощай дорогая, настали минуты

И медлить уж больше нельзя.

Сегодня сквозь шум, пробиваясь гудками

Наши уйдут поезда.

Прощай, раскидали нас жизни дороги

И времени мы не сказали постой.

Но в мыслях моих, моем сердце и чувствах

Я долго еще буду рядом с тобой.

Не раз еще вспомню те белые ночи

И лунные блики над тихой Невой,

И Ленинский парк, где мы за руки взявшись,

Бродили, встречая рассвет золотой.

Так быстро минуты тогда пролетали

И ночи и дни незаметно для глаз.

И с грустной улыбкой ты мне говорила,

Что время работает против нас.

Прощай, дорогая, разлука покажет,

Что было серьезно, а что просто так.

И в жизни дальнейшей разлука поможет

Выбрать для каждого правильный шаг.

Стихи я ей не читал. А запечатал их в конверте и сказал: «Прочтешь в поезде».

Она уехала на Свердловскую железную дорогу. Довольно активно переписывались. Около двух лет. Потом ей, видимо, это надоело, и она написала очень сердечное письмо, которое требовало немедленного решения. Под влиянием прочитанного, я был готов брать отпуск и ехать к ней. Однако товарищ, с которым я жил в комнате в общежитии, остановил. «Ты правильно реагируешь, — сказал он, — Только не принимай решение сегодня. Подожди 3 дня и, если твое решение останется таким же, тогда — выезжай».

В результате я никуда не поехал. Так все на этом и закончилось. Позже, в конце шестидесятых у меня была командировка в Свердловск, и я с ней встретился. Она вышла замуж, но жизнь у нее не сложилась. Она уже развелась. Встреча была не радостной. Было много воспоминаний, после которых у меня было все хорошо, а у нее — нет.

32

Когда приезжал летом домой в Ригу, заходил в местную службу сигнализации и связи. Работали там Борис Владимирович Уласевич, начальником службы и Борис Павлович Зовский — главным инженером. Попал к Зовскому в первый раз, познакомился, представился. Рассказал о себе: «Вот, думаю со временем перебираться». Первое, что спрашивали в таких случаях — квартира нужна? И когда я говорил, что у меня есть квартира в Риге — сразу отпадали все проблемы. Зовский подробно рассказал, что у нас строится. Расставаясь, добавил: «Как только освободишься — приходи сразу ко мне. Нам эсцебисты нужны. Возьму с удовольствием».

И вот в марте 1958 года, немного не доработав до 3 лет, я переехал. Пошёл навстречу начальник Карагандинской дистанции. Пришлось показывать письма матери с просьбой возвращаться домой. Позже она прислала справку о получении инвалидности второй группы и уходе с работы. Фактически она оставалась одна, и это сыграло большую роль в согласии на мое увольнение из Карагандинской дистанции.

33

Вначале три месяца отработал электромехаником механической централизации на станции Рига-пассажирская, а потом Уласевич забрал меня в отдел СЦБ службы сигнализации и связи. Но не надолго.

В 1959 году на Латвийской железной дороге начиналось новое строительство. Это было строительство диспетчерской централизации. Соответственно, электрической централизации на станциях, автоблокировки — на перегонах. На участке Рига-Кемери. Мне снова предложили перейти на первую Рижскую дистанцию. Должность открыли специально — инженер по строительству.

Работали по проектам, которые разрабатывал ГТСС. Много приходилось встречаться с проектировщиками. Приезжал Мороз, начальник отдела автоблокировки. Бывал Пенкин, автор дроссель-трансформаторов.

Строительство вел ленинградский участок «Транссигналстроя». Познакомился с мастером Михаилом Шевченко. Потом, когда он перешел на дорогу, долгое время работали рядом.

В мою задачу входило наблюдение за строительством. Потом по мере продвижения к конечному результату мне выделили участок для регулировки. Первая станция, которая была подготовлена для этого — была Слока. Я и начал ее регулировку. Соседнюю станцию Дубулты регулировал лично начальник дистанции Берестяный Георгий Герасимович. Хороший инженер, толковый руководитель. Много лет потом, заболев и став инвалидом, работал в дистанции в КИПе. Вот мы с ним на пару регулировали каждый свое и закончили почти одновременно.

Это, действительно, была работа интересная и творческая. Как она шла? Добивались того, чтобы все стрелки переводились, маршруты устанавливались. Потом проверялись основные маршруты и зависимости. Курьезный случай был на первой станции. Был такой ревизор отделения Пацановский, отец известного конструктора. Он нам сказал: «Никаких шунтов! Ишь чего, рельсовые цепи шунтом занимаете! Вот паровоз, берите паровоз — тогда и будем проверять». Паровозом мы до сих пор бы ту станцию проверяли.

А еще надо было проверить соответствие монтажа принципиальным схемам. Тогда это делали так. Брали принципиальную схему. Смотрели. Ага, есть обмотка своя, есть контакты других реле. Целый ряд. Надо проверить цепь. Все реле, чьи контакты входят в цепь, вытаскивали из штепсельных розеток. И дальше с помощью дужек создавали контактный набор.

Потом по одной дужке вытаскивали. Проверяли — реле обесточилось? Обесточилось. Правильно. И так далее. На каждом контакте в схеме карандашом отмечали о сделанной проверке. Все регулировочные схемы были в таких отметках. Наконец, расписываюсь на регулировочной схеме. Проверено: «мин нет». С одной стороны хорошо было, тщательно. Хотя и с большими затратами времени. С другой, если закрадется ошибка в принципиальной схеме, то она и останется ошибкой. Для следующего поколения устройств создали уже смысловую методику. Не такую долгоиграющую.

Когда я сдал Слоку, а Берестяный — Дубулты, включили между ними блокировку. Потом довелось работать на станции Приедайне. Регулировать на станции Кемери с известным впоследствии проектировщиком Робертом Баркаганом. Частично пускать станцию Засулаукс. Прошел почти весь участок.

Следующий шаг на этом участке — освоение полярно-частотной диспетчерской централизации (ПЧДЦ). Одновременно шла регулировка на центральном посту. На линейных пунктах. Центральный пост размещался в двух комнатах на первом этаже в отделении дороги, там, где сейчас министерство сообщений. Там регулировала инженер Фира Кисина, со своей чисто женской командой.

34

Около года отработал я на этой должности. В это время создали в отделении отделы СЦБ и связи. Начальником нового отдела стал Роберт Михайлович Озолиньш, который до этого одно время работал главным инженером службы, а еще раньше начальником Вентспилской дистанции сигнализации и связи.

Озолиньш был один из немногих кто, будучи железнодорожником, с довоенным стажем работал до конца века. Он еще в конце 30-х годов и потом при немцах работал на путейском околотке. Затем выучился на СЦБиста. Тогда довольно широко практиковалось: те, кто имел практический опыт, посылались далее на учебу в техникум. На дневное отделение. Причем направляли от производства. Это им гарантировало потом рабочее место. В некоторых техникумах были сокращенные группы. Для техников, которые занимали руководящие должности, начальника, зам начальника дистанции, были такие, еще я застал, группы техников в институте. Они учились три года. И, получив диплом, возвращались на старое место работы. Причем они получали стипендию побольше, чем просто студенты института. Таким образом, закончил и Арнольд Валентинович Янсон, заместитель начальника службы сигнализации и связи и еще некоторые.

В новом отделе предложили должность старшего инженера. Мой материальный рост выглядел так. Уезжал я из Караганды старшим электромехаником, вместе с надбавкой получал 880 рублей. Здесь мне предложили работать электромехаником за 640 рублей. В службе было что-то 830. В дистанции, по-моему, также. А в отделении предложили 1000. Работа также показалась интересной. Отработал около года. Все время я занимался составлением инструкций по пользованию устройствами. Для всех станций.

35

Когда работа с инструкциями была закончена, на меня вышел начальник дорожной лаборатории автоматики Владимир Александрович Болотин. Пригласил к себе. Предложение мне показалось интересным. И хотя терял 20 рублей в зарплате, но я согласился.

Что представляла собой лаборатория? Находилась она в управлении, когда идешь по первому этажу там, где сейчас телеграф. В нашем распоряжении было две комнаты. В которых работало семь человек. В их числе два связиста. Связист-радист Дварелис Раймонд Артурович, отработавший достаточно долго. У него не было специального образования, радист-самоучка. И Люляк Иван Иванович, который пришел в лабораторию за 2 года до меня. У него было среднее образование, он попал сюда после армии, где был связистом.

Это были первые люди, которые внедряли на дороге высокочастотную связь и поездную радиосвязь. Тогда появились каналы, аппаратура. Иван занимался и измерениями. Все новое в связи тогда шло через него. Раймонд осваивал только что появившееся локомотивные радиостанции типа ЖР. Впоследствии много занимался радиорелейной связью. Был у нас пионером в этой области.

У нас в разное время работало много латышей. Но так получилось, что по-латышски я разговаривал только с Раймондом Дварелисом. Хотя он и по-русски говорил хорошо, но со мной разговаривал всегда только по-латышски.

36

Работал в лаборатории СЦБист, Шульгин Александр Федорович. Удивительный человек, с которым я проработал до его смерти и многому у него научился. Он фактически являлся организатором всех КИПов на железной дороге.

Когда я пришел в лабораторию, на дороге не было ни одного КИПа. Первый КИП создавался на первой дистанции в Риге. Шульгин, единственный у нас, занимался проверкой реле. Стенд свой был и чемодан. И Шульгин обучал этому делу молодых. Одного из них помню, Стаса Лапицкого, который работает в первой дистанции, а когда-то до армии проходил здесь свою первую учебу.

Пришли почти вместе со мной — Валдис Дале и Имант Кауфманис. Последний в то время окончил электромеханический техникум при ВЭФе, группу СЦБ. Это люди, которые много сделали по освоению техники и для технологии. Дале был непревзойденным в области снабжения, организации изготовления различных образцов и приборов. Ну, а с Имантом мы побывали на многих пусках. Последние годы он занимался АЛСН, ездил в вагоне-лаборатории.

Рядом с нами работал Янис Крумберг. В то время Уласевичем была создана так называемая экспериментальная группа, которая находилась рядом, и с которой мы контактировали. Крумберга когда-то высмотрел лично Уласевич, как вдумчивого и грамотного специалиста. Инженерного образования он не имел, однако по поручению Уласевича занимался испытанием всяческих новшеств. Экспериментальная группа занималась многими интересными вещами.

В то время у Уласевича была идея создать альтернативную автоблокировку. Не на рельсовых цепях, а на радиоактивных изотопах. То есть, нечто вроде радиоактивного передатчика и приемника излучения. По типу работы фотоэлементов. Технология эта, правда, не пошла. К тому же работы велись без достаточного соблюдения техники безопасности. Ибо, занимаясь этими работами и начальник лаборатории Болотин и Крумберг схватили повышенную дозу и оба умерли от белокровия, задолго до пенсии.

37

Когда я пришел в лабораторию — там стоял большой огромный макет. Этот макет был оборудован жезловыми аппаратами. Рядом лежали селекторы. Нынешняя молодежь уже не знает, что это такое. Это устройство для приема избирательного вызова устройств связи. Избирательная связь строилась именно на таких приборах. Селектор воспринимал определенный код, для того, чтобы по диспетчерской или постанционной связи подключить определенную станцию. По паре проводов посылался индивидуальный вызов на каждую станцию, а на станции срабатывал только на этот код настроенный селектор.

Так вот, начальник дистанции Прибылев проверял экспериментально свою идею оборудовать системой автоматизации жезловых аппаратов участок на Эргли. В чем она заключалась? Работала там жезловка, обычная. На каждой станции были, естественно, дежурные. Они принимали, выдавали жезлы, обменивались друг с другом контрольно-распорядительными манипуляциями. Идея заключалась в том, чтобы посылать от диспетчера, через селекторы на станцию определенный код. Селектор срабатывал и посылал приказ на затвор жезлового аппарата. Машинист сам без участия дежурного по станции получал возможность изъятия жезла. Диспетчер как бы давал разрешение, машинист изымал жезл и ехал с этим жезлом дальше.

С эти проектом и была связана моя первая работа. Задачу поставил начальник лаборатории: надо проверить устройство и дать заключение. Проверил и выдал сугубо отрицательное заключение. Мои знания и опыт показывали, что на селекторах это строить нельзя. Это такое устройство, которое может запросто ложно сработать. И получится так: мы пошлем код на одну станцию, он из-за какого-то сбоя придет на другую. И там появится возможность изъять жезл, хотя диспетчер такой команды не давал. Прибылеву следовало отдать должное: он и не спорил. Хотя в то время был прямым начальником. Лаборатория входила в состав дистанции. Предложение было забраковано.

Следующее предложение было подготовлено Хилицким, работавшим старшим электромехаником. Впоследствии он стал ревизором по безопасности движения. Хилицкий подхватил эту идею, предложив сделать её на реле. Следующий макет собирали на реле. Там с безопасностью было вроде бы все в порядке. Но она также не была внедрена и благополучно заглохла. Трудно сказать почему. То ли реализация была громоздкая, то ли актуальность идеи к тому времени отпала.

38

Шел 1960-й год и перед нами была поставлена более глобальная задача: пуск блочной маршрутно-релейной централизации на станций Рига-пассажирская. Это была одна из первых двух централизаций на всей сети Советского Союза. Ещё одна БМРЦ пускалась в это время на станции Бологое в России. Блоки этой первой централизации несколько отличались от тех, которые потом внедрялись широко на всех железных дорогах. Решению оснастить станцию Рига-пассажирская новейшей системой автоматики способствовали контакты с Главком тогдашнего начальника службы сигнализации и связи Уласевича.

Станция была оснащена немецкой механической централизацией, к которой не было запчастей. То есть она физически долго существовать не могла. Российские механические централизации существовали потом еще лет двадцать, а то и больше.

Станция Рига-пассажирская имела довольно интенсивное движение пассажирских поездов. Поэтому МПС пошло на ее реконструкцию одновременно с модернизацией вокзала.

Работа была важной и имела большое всесоюзное значение. Здесь постоянно находились проектировщики из Ленинграда. Главным инженером проекта был Валерий Разумникович Дмитриев, проработавший в ГТСС до 85 лет. Когда было все спроектировано, Ленинградский строительно-монтажный поезд приступил к регулировке.

У них было несколько регулировщиков-асов. Профессионалов с большой буквы. Одного из них, по фамилии Царев, буквально перекидывали самолетами из одного конца Союза в другой, где только надо было регулировать. Регулировал он, правда, в одиночестве. Не допускал никого. Держал монополию. Такого мастерства я в дальнейшем не встречал. Когда один человек отрегулировал всю релейную. Когда надо, выходил и на поле. Он настолько хорошо знал схемы, а здесь была вообще первая схема, что многие вещи делал по памяти, не заглядывая в документ. Например, измерения на выходах блоков.

Что-то похожее показывал во время совместной регулировки станций Новая Вильня и Валга бывший начальник участка СЦБ Вентспилского узла Ковалевич. Тот тоже регулировал, не пользуясь схемами.

Это был, так сказать, высший класс. К тому же это экономило массу времени. Одно дело, когда тебе надо развернуть схему блока, разобраться. И другое, когда человек только тыкает контрольной лампочкой или шнуром тестера и это все идет очень быстро.

В общем, постовую часть регулировал Царев, а помогали ему, как могли местные работники.

Мне с Имантом Кауфманисом поручили заниматься рельсовыми цепями. Сделали макетик, в форме ящика, чтобы сразу регулировать на месте. Обходили всю станцию. Поначалу не было никаких типовых схем. Я только тем и занимался, что менял коэффициенты дросель-трансформатора, делал, что хотел, чтобы сделать нужный угол. Позже, конечно, стало понятно, что этого делать нельзя. Однако все познавалось в сравнении. Рельсовые цепи мы отрегулировали. Коллеги занимались стрелками, сигналами. Станцию запустили.

Поскольку появились новые блоки, появилась проблема их проверки. Стенд проверки блоков маршрутной централизации, которым впоследствии стали пользоваться на всей сети железных дорог и пользуются сейчас, рождался на моих глазах. Автором этой прогрессивной на то время идеи был Борис Зовский. Помогал ему Янис Крумберг. Все шло буквально параллельно.

Зовский умел заставить работать, заинтересовать. Приходил после регулировки в лабораторию с новыми идеями. С Крумбергом, ещё с кем-то, паяли. Это было весной, ночи еще были длинные. На следующий день все повторялось. И вот так, буквально, параллельно рождался этот стенд. Впоследствии эта блочная централизация получила медаль ВДНХ. Были награждены авторы, в том числе и Зовский.

Когда станцию пустили, заведующим МРЦ был назначен Новик. К тому времени он уже поработал, вырастил смену на Яняварти и перешел на более ответственный пост.

39

Еще в первый год, когда я пришел в лабораторию, пришлось заниматься строительством полуавтоматической блокировки на участке Резекне-Крустпилс. Тогда она считалась стройкой номер один. Возглавлял её лично главный инженер службы Зовский. Выезжали мы вагоном и вместе с работниками дистанции станцию за станцией запускали систему полуавтоматики. При этом на станции оставались аппараты маршрутно-контрольных устройств, которые увязывались со светофорами. Об электрической централизации ещё речи не было. Что интересно, на станции Варакляны не было освещения, и устройства запускали на МОЭ. Я даже сжег свои сапоги — вылил на них щелочь.

Работали мы вместе с Тупикиным, который только что был назначен заместителем начальника дистанции и активно взялся за дело. За несколько месяцев блокировку пустили, делая станцию за станцией.

Следующий объект, который пускали, станция Ошкалны и парк Браса. Пустили довольно быстро. На самой Ошкалны я не работал, занимался блокпостом Браса. Сами схему делали. Блокпост управлялся со станции Ошкалны. Доморощенная система. Довольно долго возились, сами монтировали.

В том же 1961 году стали заниматься диспетчерской централизацией Рига-Елгава. Вслед за участком Рига-Кемери пошла точно такая же система и здесь. Однопутный участок, попутно строились блокпосты и, так называемые, двухпутные вставки. Лаборатория регулировала блокпосты. Работал в паре с Имантом Кауфманисом.

40

Далее около двух лет пришлось заниматься на горке станции Шкиротава системой, которая называлась АРС — автоматическая регулировка скорости. Система была первой на сети дорог. Начальник службы Уласевич добился, чтобы её внедряли на станции Шкиротава. К тому времени ГАЦ на сортировочной горке уже была запущена, а это была разработка ЦНИИ МПС, как он тогда назывался, под руководством известного ученого в области железнодорожного транспорта Фонарева.

Впервые в Союзе была предпринята попытка осуществить автоматическую регулировку скорости роспуска вагонов на двух тормозных позициях. Без использования ручного труда башмачников. Решение было для своего времени смелое.

Первая позиция замедлителей осуществляла предварительное торможение. Вторая позиция создавала интервальное торможение. А на третьей стояли башмачники, которые вручную накладывали определенное количество тормозных башмаков на рельсы и создавали прицельное торможение вагонов. Вот это последнее и предполагалось снять. Вместо него собирались добавить к функции интервального торможения второй позиции еще и функцию целевого торможения.

Задача была поставлена следующая: настолько точно рассчитывать скорость выпуска отцепа со второй тормозной позиции, чтобы он подошел к следующему отцепу на подгорочном пути с допустимой скоростью соударения или, если не дошел, то — на минимальное расстояние. То есть должна была соблюдаться высокая точность. Измерялся предварительно вес отцепа, предварительное ускорение и контролировалась его фактическая скорость. А также длина отцепа по количеству осей. С помощью релейной автоматики рассчитывалось уравнение, которое определяло нужную скорость с точностью до 1 км/час. На основании этого расчета должен был точно сработать замедлитель и эту скорость реализовать.