Бесплатный фрагмент - 13 дней и 12 ночей идеального мужа

13 дней и 12 ночей идеального мужа

Основано на реальных событиях

Совпадения дат, имен и прочих индивидуальных признаков почти случайны

25 ноября

Супруга не в духе, чувствую, ее что-то беспокоит. Причем очень сильно. Сложилось впечатление, будто она кроме своей проблемы больше думать ни о чем не может. Я первый не выдержал, спрашиваю:

— В чем дело?

— А что?

— Я же вижу, ты расстроена чем-то.

— Да нет…

— Нет или да?

— Саша, ты же помнишь, что у меня две недели от прошлого отпуска остались?

Глаза ее стали печальными, даже чуть влажными, и от этого казались еще больше.

— Ну, помню.

— Не нукай, не люблю эту привычку.

— Хорошо, помню.

— Вчера позвонила Наташка, предложила поехать с ней на Кипр… 13 дней и 12 ночей.

— ?

— Что ты молчишь? Да, я понимаю, у нас напряг с деньгами, но… может, снимем с кредитки? Потом внесем, премии же годовая и квартальная будут. А путевка горящая, всего тысяч тридцать, ну и расходы кое-какие… Еще тысяч десять — двадцать. Ничего там покупать не буду, обещаю. Вообще ничего!

Я смотрел ей в глаза и думал: я ведь знаю, все знаю. Как ей хреново знаю, как у нее болит голова знаю, катастрофически начинает расти вес, а еще на работе — идиотизм, да и дома то же: сын не хочет делать уроки, муж — работа, футбол, баня, пиво, работа, футбол, баня, пиво… Я же знаю.

— Саш, я так мечтала туда поехать, я так устала… Кипр — это рай!

— Прошлый раз ты так же про Бали говорила. Всего-то три месяца прошло, как вы туда с Натальей смотались, и что, опять в рай?

— Я так и думала. Дай мне телефон, позвоню, откажусь!

— Нет, давай разберемся…

— Телефон! Я отказываюсь. Наташка там извелась вся, отель нашла прямо на берегу моря, среди скал и сосен, щас я ей сообщу…

В ее голосе прозвучало даже некое подобие угрозы: вот, мол, ужо…

Я пошел на попятную:

— Да подожди ты!.

— А чего ждать, Саш? Все и так ясно.

После короткого разговора с подругой она передает трубку мне:

— На!

— Зачем?

— Она хочет с тобой поговорить.

Беру, и… настроение стремительно продолжает падать: не люблю, когда меня уговаривают. Есть в этом что-то такое…

— Саня, поехали на Кипр втроем?

Неожиданным ходом подруги озадачен:

— Как втроем? Я же только-только из отпуска, меня никто не отпустит.

— Возьми без содержания, не дадут что ли? Скажи — исключительный случай. Такая возможность, Санька, бывает в жизни нечасто. Какое там море… А храмы! Это же древность, это же история. За эти камни подержишься и уже получишь заряд мощнейший энергии, веков мудрость.

— Я не риэлтор, как ты, я работаю не когда захочу, а всегда.

— Жалко. Честно говоря, очень хотела бы поехать втроем, потусоваться. Вообще, мужики в основном — примитив. Ты же, Саша, первый, с кем мне приятно общаться. Вот с тобой можно говорить на любую тему, и всегда интересно. Знаешь, между нами говоря (ты Ларке не говори, пожалуйста, а то приревнует), если бы меня спросили, каким должен быть идеальный мужик, я теперь точно знаю, прямо пишу с натуры, вот тебе крест!

Я слегка засмущался и «поплыл»:

— Да ладно тебе, не клянись, я в бога-то не верую…

— И напрасно. В храм, между прочим, надо ходить. Очищает. Но на эту тему мы тоже поговорим еще… Предметно и подробно. Значит, не можешь? Ты не представляешь, как мне жаль, искренне говорю. А вот Ларка всегда мечтала об этой поездке, еще тогда, когда и тебя не знала. Возьмет вот так вот в руки географическую карту и сразу пальцем — рраз, в Кипр! Мы даже желание загадали; она так рыдала, говорит: «Никогда не сбудется! Что хочешь делай — не верю, ведь чудес не бывает. Фиг нам, русским женщинам, а не „алые паруса“»…

3 декабря

Улетела на Кипр… В квартире тишина убийственная. Я медленно пью чай на кухне, сын угрюмо громыхает посудой, заряжая посудомойку. Чтобы как-то разрядить атмосферу, уточняю у сына то, что должен был о нем и так знать:

— Брюки гладить умеешь?

— Нет.

— Плохо, а рубашку?

— Один раз пробовал.

— Недостаточно. Сегодня проведем семинар. А чего ты такой грустный? У тебя даже пароль на компьютер не поставили — веселое время!

— Ага, она — там, а мы — тут, в этой дыре… Чего веселого-то?

— Это дыра — твоя малая Родина, между прочим, попрошу выражаться политкорректно. И вообще, маме с тобой так достается, что каждый квартал на реабилитацию в отпуск надо отправлять. Не стыдно завидовать?

Сын промолчал, видимо, не стыдно. И понятно: половое созревание — это более быстрый процесс, чем созревание духовное. И завидовать мы начинаем раньше, чем ходить. Чужой игрушке, например. Так и хочется ее отнять или ревом вытребовать, чтобы тебе купили такую же. Тут я снова напрягся, стало совсем тоскливо — вспомнил, что перед отъездом жена попросила:

— Я понимаю, это для тебя непросто, но постарайся с ним заниматься. Он же на двойки съедет. Оценки за полугодие скоро будут выставлять. Если уж совсем будет трудно, гляньте ответы в интернете. Возьмем грех на душу, нечасто такое бывает.

— Да, нечасто…

— Это ирония?

— Нет.

— Я же чувствую, что это ирония! Вот обязательно надо шпильку вставить, съязвить… И этот (в сторону сына) такой же!

Вспомнив про главную просьбу жены, я осознал, что выполнить ее просто не смогу. Все, что угодно, только не уроки! Почему в свое время мы все делали сами?

— Принеси, что сегодня задали.

Он принес…

— Унеси, — сказал я обреченно.

Изворотливый ум стал лихорадочно искать выход и тут же нашел:

— Сын!

— Да, пап?

— Ты же понимаешь, что сам должен делать уроки?

— Понимаю.

— Вот и хорошо, давай проведем эксперимент. Поиграем в героя и предателя. Ты все дни, пока мамы нет, будешь делать уроки сам, чтобы стать настоящим героем.

— А если не сделаю?

— Значит, ты предатель. Ты предал святое дело — нашу с тобой клятву, пойдет?

Сын снова промолчал. Видимо, не пойдет. Тогда я так же угрюмо, как он вставлял посуду в посудомойку, все же открыл учебник по биологии для седьмого класса: «…один из спермиев оплодотворяет яйцеклетку, и его гаплоидное ядро сливается с гаплоидным ядром яйцеклетки. Образуется диплоидная клетка, из которой в дальнейшем развивается зародыш. Второй спермий сливается с диплоидным центральным ядром, в результате возникает триплоидная клетка с тремя хромосомными наборами. Из нее позднее разовьется питательная ткань — эндосперм. Такой способ оплодотворения назван двойным оплодотворением. Так происходит образование женского гамеофита». Я закрыл учебник…

5 декабря

После звонка по телефону из самолета два дня молчания. За это время упал в Домодедове ТУ-154, а в Шарм-Эль-Шейхе акулы покусали троих россиян и одного украинца. К тому же наш ракетоноситель упал в океан вместе с тремя спутниками ГЛОНАСС. Правда, нас заверили про спутники, что это — ничего страшного, там, на орбите, их и так много. Но все же как-то некомфортно.

Пытаюсь психологически защищаться от сложившихся обстоятельств — пошел с сыном в тренажерный зал. «Потаскав» железо, мы как всегда решили сыграть в настольный теннис. Мой молодой соперник, кстати, ходит в соответствующую секцию уже два года. Я у него редко выигрываю, но в этот раз раздолбал в пух и прах в четырех партиях из пяти. Он не взял у меня и половины подач…

— В чем дело, сын?

— Не знаю, депрессия, наверно.

Я выпятил губу и с уважением покачал головой в знак понимания. С этим трудно было поспорить. Однако, почему же я-то сегодня так лихо «режу»? Может, потому, что заметил даму в углу зала (так, ничего себе)…

— Не желаете ли сыграть партейку-другую?

— Можно и сыграть…

6 декабря

Акула в Шарм-Эль-Шейхе съела еще и семидесятилетнюю немку. Я уж и не знаю теперь, залезу ли вообще когда-нибудь в море после этого. А сын получил двойку по биологии: двойное оплодотворение ему не далось.

Мне короткое SMS: «Любимый, завтрак на берегу моря — это божественно. Все благодаря тебе»!

Больше текста нет, если же звоню — телефон не доступен. Я помню, что она, кажется, говорила мне про дорогие тарифы и про необходимость экономить… Экономить, конечно, нужно, но не на душе же человеческой! Только вечером, наконец, вновь спасительный звонок:

— Саша, как же здесь хорошо! Отель великолепный! Наташка — гений! Ужинаем на огромной террасе, вокруг растут апельсины. Море спокойное и чистое, без буйков, как ты мечтал. Заплываю так далеко, что Наталья в шоке. Как вы там? Занимайся с сыном, не забывай. Все. Целую, любимый. До связи. Не звони — дорого, позвоню сама завтра. Пришли пятьсот рублей на телефонный счет.

7 декабря

Звонок:

— Привет, к нам пристают греки. Но ты не переживай, я сказала, что у меня муж — мафия, приедет и убьет. Они все сразу переключились на Наташку. Поверили, представляешь? Экскурсии — чудо: древние храмы, замок, где жил Ричард Львиное Сердце. Ты помнишь, в детстве увлекался, это же был твой кумир! И еще экскурсии, в точности как мы с тобой хотели: индивидуально, никакой толпы, спокойно. Гид из Екатеринбурга — умница, рассказывает интересно. Я все время думаю, как тебе бы здесь понравилось. Иду по берегу моря — о тебе думаю; плыву к горизонту — представляю, как бы ты рядом со мной плыл. Все уши про тебя прожужжала Наталье. Вчера вечером говорю ей: «Вот мы с тобой гуляем, сколько хотим, а Сашка, будь здесь, сразу начал бы скулить „ну что мы ходим туда-сюда“, или „пошли в номер“ да „пошли в номер“ … И на экскурсии ты же у меня тоже не ходок… Ну что тебе эти камни, этот столб, у которого Святого Павла бичевали»?…

9 декабря

Звонок:

— Утром, Саша, здесь дают такой бекон, который ты никогда в жизни не ел! А какое манго! Я тебе привезу на пробу. Ты обязательно сконцентрируйся, когда пробовать будешь: представь себе всю прелесть этого райского места, этот воздух, эту воду, пропитавшие плод свежестью и солнцем. Как ты мог сомневаться еще, ехать или нет? Однозначно, ехать! Надо сокрушать все препятствия, чтобы здесь побывать!

У них — манго, у меня в магазине — инцидент. Купил готовый тушеный картофель с мясом, а он оказался практически сырым. Это так задело за живое, что на следующий день выговорил продавцам по полной программе:

— Тому повару, что готовил этот картофель, руки бы оборвать. Пусть она мужу своему приготовит так же, так он ее за это точно секса на месяц лишит! Ну, пробовать же надо, что сварила-то, е-мое…

Однако тем же вечером сам приготовил неудачно гречневую кашу. Она сгорела в уголь, пока гонял каналы телевизора, но стало жалко продукт — взял и съел. Гречка застряла в пищеводе, я долго блевал, обнимая унитаз, и мысленно рассуждал о том, что все наше телевидение, в сущности, — сборище идиотов. Все из-за них. А, вообще-то, это даже не телевидение, это мы сами — идиоты, те самые, с которых, как с натуры, программы пишут. Вот и я тут, разве не идиот? Самый что ни на есть. Добро пожаловать на реалити-шоу «Поедание ядовитой гречки»!

10 декабря

Звонок:

— Общаемся, как ты всегда хотел, свободно и много с иностранцами, которые здесь, в отличие от наших с тобой поездок, очень охотно идут на контакт. Играли в боччу. На Кипре эта игра называется «френч-болл» или «петанк». Помнишь нашу турецкую боччу? Потом провожали их: они уехали раньше и чуть не плакали все — трудно было расставаться… Когда мы с тобой ездили, иностранцы от нас шарахались, а тут — как прорвало! Может, потому что несезон и мало народа?

11 декабря

Мы с коллегой, Юркой Рогачевым, напились, хотя вроде бы немного и выпили-то. То ли коньяк его оказался паленым, то ли настроение паленое… Пока сын был на тренировке, я «отмокал», лежа голяком в ванной в холодной воде, и думал о том, что я не Бэтмен, не герой, не Спаситель, потому что во мне мало доброты и умения воспринимать радость другого человека (любимого человека!..), как свою собственную, как нашу общую. А это — особое искусство. Это — венец альтруизма и любви. Я плохой человек, я плохой человек, я плохой человек… Аминь.

12 декабря

SMS-ка: «Я хочу привезти тебя потом сюда, на эту замечательную землю, и показать всю эту красоту: где мы ходили, где мы плавали, и где с Янисом, тренером по фитнесу, катались на мотоцикле. Это незабываемые ощущения! Саша, ты не думай ничего, если бы что-то было, я бы не упоминала ни о каком Янисе, логично?!»

Янис? Это еще кто такой? У меня с логикой, родная, все хуже… Я не хочу туда, где вы катались с Янисом, это плохая идея, как ни крути.

«…А Наташка как довольна! Не „строит“ меня, как раньше, а все, знаешь: „Вставай, зайчик!“ Или: „Кушать будешь, зайчик?“ Она просто счастлива, кормит здесь всех островных кошек»!

13 декабря

SMS-ка: «Янис сказал, что я на камне, как Афродита».

Хорошо, что на камне, а не в кровати… Начальство объявило, что со следующего года урежут заработную плату. На улице жуткий мороз, да еще с ветром. Но об этом я ей не сообщу, я хочу, чтобы она была веселой Афродитой, тем более, так сказал Янис, а он толк в афродитах знает, даром, что киприот… Сволочь.

Я обнаружил: мне нравится одиночество. Стал больше находить удовольствие в том, чтобы вести диалог с самим собой. Во всяком случае, это гораздо лучше, чем слушать чью-нибудь пустую болтовню. Сам себя о чем хочешь, о том и спросишь, как надо, так и ответишь, и сам ответ оценишь по достоинству.

Нет, черта с два, метод самоудовлетворения — это не наш путь… Сколько дней там еще осталось?

14 декабря

В трубке встревоженный голос Веры Никитичны, мамы Натальи:

— Саша, я ничего не понимаю, я на грани сердечного приступа! Я напилась тут всего, что только можно: и корвалола, и дибазола, и бипрола! Где они, Саша? Где моя Натка? Она же вообще мне не звонит, она жива или нет?

— По всей видимости, да, Вера Никитична, и живее всех живых, если судить по настроению моей жены.

— Лариса тебе звонит?

— Периодически. Дорогие тарифы.

— А что же «эта» -то совсем не звонит? Кот наш, Джонсик, ты же знаешь, единственный мужчина в доме, совсем захирел: ночью стонет, дерет мебель, и что бы ни съел — все назад, все назад. Да такого отродясь не бывало!

О, этот сладкий миг мести Наташке:

— Вера Никитична, да когда ей вам звонить-то, она там кипрских кошек закармливает. У них, в отличие от Джонсика, между прочим, зверский аппетит и отличное настроение. Они прыгают к ней аж до самой до ладони! Наверно, вкусно кормит.

— Да ты что!

«А что я? — подумал я. — Такое же безвинное, несчастное существо, как и Джонсик: брошенный мужик, тем более что в отличие от него — не кастрированный, и это добавляет драматизма».

Вечером залез в интернет и с тоской «сублимирую», загоняя свой измученный разум в тупик ревности и одиночества.

«Женщин — Близнецов очень трудно заставить остановиться, их ум постоянно путешествует. Это романтическая женщина, способная на сильную страсть. Ее поведение может быть непредсказуемым до невероятности. Она искренне убеждена, что влюблена в вас, но при этом может быть увлечена другим мужчиной тоже. Если она не находится все время рядом с вами, она может вас забыть быстрее, чем какая-либо другая женщина. Это ее натура, стремящаяся к постоянным переменам и ищущая их. Если она не научится управлять своим поведением, не научится терпению и стабильности, то она может испортить всю свою жизнь, а заодно и вашу. Ее мечты и стремления заставляют ее все время бежать. Постарайтесь догнать ее, пойти с нею в ногу и замедлить ее бег»…

15 декабря

Я на приеме в частной клинике у физиотерапевта и по совместительству — косметолога, молодой, симпатичной женщины. Или у меня сейчас все симпатичные?

Лежу на кушетке лицом вниз, приспустив штаны, а она водит мне лазерной трубкой по пояснице: воспалилась старая спортивная травма.

— Александр Леонидович, Вы как?

— Да что-то усилилась боль, ноет, как зубной нерв.

— Это от лазера и от чувствительности Вашего организма. У меня некоторые лежат, как бревно, водишь, водишь — и ничего не чувствуют. Чувствительность говорит о том, что организм — живой, он реагирует на внешние раздражители. Вам же пятьдесят, юбилейный год? А у вас кожа, между прочим, как у тридцатилетнего. Это дорогого стоит. Но вот эти родинки на плече и спине… Они алые, не коричневые, как обычно…

— И что это значит?

— Возможен описторхоз.

— Серьезно?

— А, может, и нет. Надо сдать анализы, чтобы исключить…

Она вынула из грудного кармана визитку, ойкнула, уронив ее на пол, тут же наклонилась за ней. Под расстегнутой верхней пуговицей накрахмаленного белоснежного халата обозначилась линия маленьких трепетных грудей… Наверно, она заметила, как невольно дрогнули и потянулись к ним мои зрачки — ее губы на это отреагировали едва заметной улыбкой.

— Через пару дней придете с анализами. Тут пациентов, кроме Вас, не будет, так что спокойно разберемся. Детально…

Господи! Дошел до последней черты! Готов провериться на описторхоз!

16 декабря

Ну, наконец-то, любовь моя приехала, возбужденная, обновленная, черная-пречерная, то есть загоревшая, счастливая-пресчастливая, благодарная-преблагодарная… Мне нужно было выдержать какой-нибудь день, да еще вечер продержаться — не сорваться на претензии, и тогда пожизненно я приобрел бы ореол добродетеля и любящего человека.

Но все испортил тот самый Янис. Какого рожна она привезла фотографии с его мордой?

— Представляешь, он меня спрашивает, сколько ему лет. Я и говорю, что вижу: «Лет пятьдесят». Ну, как тебе. А ему и сорока, оказалось, нет. Как он оскорбился! Посадил меня на спину и начал отжиматься от пола, потом бицепсы напрягать, говорит: «Да я еще молодой совсем, почему ты подумала, что мне пятьдесят?» Номер телефона свой нам с Наташкой начал предлагать, смех…

— А мне не смешно.

— Ты что, Саш, ты дурак что ли? Посмотри (она расстроено ткнула пальцем в фотографию, где улыбался ошалевший от счастья Янис), у него же ноги кривые и короткие, он приземистый, как гоблин, они все — киприоты — приземистые… Ему до тебя… Правда, вот, долгожители… У них до семидесяти пяти лет, представляешь, банки кредиты дают, — так долго живут люди. Ты брось ревновать, если бы я хотела что-то скрыть, я бы не показала его фотографии, я бы их спрятала…

— Нет, что ты, это я так… Номер телефона его дай посмотреть!…

— Да, где-то там, в сумочке…

— Так ты все-таки взяла?

— Ну и что тут такого?

— А зачем взяла?

— Какая ерунда, мы просто обменялись — и все.

— И свой ему дала?!

— Ну мало ли, может позвонить надо будет ког… да — нибудь.

Моя любовь осознала, что наговорила лишнего. Мгновенно последовала коррекция:

— Мы начали обмениваться, я же говорю, и не помню точно, возможно я и не взяла.

— Ты же сказала, что взяла?

— Мы обменялись, то есть он мне предлагал, но я не помню точно, взяла или нет. Господи, как с тобой трудно!

— Дай сумочку.

— Зачем?

— Телефон посмотреть.

— Саша! Это так глупо!

Клочок бумаги с телефоном Яниса был у меня в руке.

У жены началась истерика:

— Подумаешь, черканула в уголочке, там же, где и телефон гида. Ну, хочешь, сожги ее, эту бумагу, сотри ее в порошок, если тебе так будет легче. Хочешь, я сожгу?… Нет, там телефон гида. Лучше отрезать или зачеркнуть… Куда у нас опять пропали ножницы! Бог, ты мой, какие же вы все-таки мужчины… Да если бы я не терпела всех твоих баб, с которыми ты любезничал, а с некоторыми по оперативным данным и спал, я бы уже умерла от ревности и от обиды!

Лариса жутко плакала и выговаривала мне на последнем надрыве, слезы катились градом:

— Я видела в тебе идеал, что ты можешь, ты способен сделать такой жест, который никто никогда не сможет сделать. Потому что я верила — ты меня любишь. А ты всего лишь ревнуешь и завидуешь! Как это мелко, как это грязно и банально! На самом деле ты просто ревнуешь и завидуешь.

Выяснение отношений продолжалось до глубокой ночи, я слушал ее, содрогаясь. К счастью, сын был в гостях и не слышал нашего скандала. Мне стало плохо и стыдно, а еще я почему-то именно сейчас чрезвычайно возбудился. В какой-то момент она предстала передо мной совсем чужой: Афродитой на камне, оцененной другим, скрывающей от меня что-то свое, глубоко личное. Она перестала быть моим приложением…

Я внезапно рявкнул: «Берегись, проткну!» И уж совсем неадекватно повалил жену на постель. Что было потом, помню плохо, но такого секса у нас не случалось давненько. Мы творили что попало и говорили вновь слова, которые совсем исчезли было из нашего лексикона.

В общем, супружеские узы скреплены страстью и восстановлены в полном объеме. Утром пили чай, смотрели друг другу в глаза с нежностью.

— Я тебя не хочу ни в чем упрекать, тебя просто использовала Наталья.

— Она хотела сделать мне приятное, почему ты так говоришь: «использовала»?

— Нет, не уговаривай меня. Она, только она во всем виновата!

— Ну, если тебе так лучше думать, значит, — она. И вправду, она же настаивала… Где-то я с тобой и согласна.

— А если снова все повторится?

— Нет, нет, ты что, я ей сказала: без тебя в последний раз.

— Ты так после Бали говорила…

— Разве?

— Да.

— Нет, вот сейчас это точно в последний раз, я же не хочу тебя терять.

— И я тебя не хочу терять.

— Точно не хочешь?

— Точно.

— Поклянись.

— Клянусь.

— Значит, отпустишь опять?.. Когда-нибудь потом? — глаза ее повлажнели и от этого показались еще больше.

Вечером моя путешественница тихо сидела в интернете, а я писал этот рассказ, выплескивая эмоции на бумагу. За окном медленно проплывали снежинки. Потеплело.

(Без консультации с психологом повторять не рекомендуется!)

2010г.

Санитарная зона

Министерству путей сообщения Российской Федерации и Акционерному обществу «Российские железные дороги» посвящается

Саша Охлопков этим летом возвращался из отпуска вместе с супругой Екатериной. Вернуться домой самолетом не получилось, так как не хватало денег на авиабилет, решили поехать поездом. Автовокзал после десяти вечера уже закрывался, и никаких рейсов не было, а таксисты «ломили» без зазрения совести неимоверные суммы, так что оставалось покориться судьбе.

В отличие от супруги Александр готов был по рельсам идти, только не добираться поездом. Он знал, что это такое: постоянно испытывать неудобства, находясь на грани конфликта с персоналом вагона. Вступать же в конфликты он тем более не любил. Обычно он робко, неостроумно, неадекватно и бездарно отвечал на оскорбления, как будто голова у него, человека в общем не глупого (как-никак преподавал в институте) в этот момент — то есть в момент несправедливого и обидного обращения с ним — просто набита соломой. Ну нет, чтобы, пусть без особого остроумия, но хотя бы «послать» обидчика куда-нибудь, так начинает вдруг такую белиберду собирать, что самому потом противно становится, почему как следует не ответил, ну хотя бы «послал», что ли? Трусом, однако, никогда не был, дело здесь не в трусости, а в чем-то другом. В чем — Охлопков и сам не понимал, наверно, просто хотел, чтобы всем было хорошо. Этакое желание всеобщей гармонии. Конечно, ясно, что у такого человека жизнь — не сахар. А уж тем более ему категорически противопоказано садиться в пассажирский вагон российского поезда. Это все равно, что больного сердечника поместить в пустыню Сахара.

В этот же поезд, в тот же самый вагон, садился и командированный Петр Афанасьевич Лямин. Человек очень серьезный, работник акционерного общества сорока лет от роду, он думал непростую думу: в его портфеле лежал вексель Сбербанка на пятьсот тысяч рублей. Просил руководство дать машину, но директор возмутился:

— Да ты что, бензин такой дорогой! Да и мало ли, авто есть авто. Авария — и сам пропадешь, и вексель может пропасть. А поездом надежно и спокойно. Сядешь в купе, ботинки снимешь, растянешься на полке и бай-бай. А утром глаза открыл — уже приехали, ценности и документы на месте. Я, например, всегда в ответственных командировках предпочитаю поезд — самый надежный вид российского транспорта. Так что валяй и ни о чем не беспокойся.

Но Лямин так не считал и тревожился не на шутку: отлучиться будет невозможно ни на минуту, потому что нельзя оставлять без присмотра портфель, ведь как назло именно в этот момент именно в этом поезде и вагоне отыщется тот самый роковой злоумышленник. В расстроенных чувствах заходил он в вагон, и сердце томилось, а в это самое время флюиды опасности (согласно установленному опытным путем, но малоизученному человечеством закону, который окрестили законом бутерброда) уже искали вибрации его перепуганной души. Чего больше боишься, то и случается. А может, все же пронесет? Только бы попались порядочные соседи по купе…

Среди прочих в вагон вошли молодой человек, восемнадцатилетний студент Эдуард Сосновский, и его английский друг (ровесник, приехавший к нему в гости) Фил Маккорник. Они были друзьями по Интернету и одному увлечению (оба скауты), то есть члены молодежного всемирного движения, вроде пионерского. Скаут значит «разведчик», не по-настоящему, а так, по-детски, человек, который должен уметь преодолевать трудности. Фил (когда Эдуарда не было дома, и несмотря на все его предостережения), абсолютно не зная русского языка, упрямо мотался по улицам города поздними вечерами, заходил в магазины, пытаясь делать покупки и смущая продавцов англоязычной речью, а однажды попал даже на местный городской пляж, где вообще заблудился. Когда Сосновский, связавшись с ним по сотовому, нашел его, тот восторженно твердил только одно:

— Гут сафари, вэри интрастинг!

Решив показать Филу еще один город, Эдик надеялся и параллельно удовлетворить исследовательский голод наивного иностранца. Сказал ему перед дорогой по-английски:

— Я тебе такое сафари покажу — всю жизнь вспоминать будешь. Это тебе покруче пирамид ацтеков!

— Что есть такое? Мы опустимся в городской коллектор?

— Зачем в коллектор? Мы поедем в русском поезде.

— Разве поезд есть сафари?

Сосновский загадочно ответил:

— Еще какое! Долго объяснять, на месте все увидишь.

Прощаясь с родственниками, в вагон спешил еще какой-то мужчина. Он наскоро перецеловался со всеми и вдруг, по-детски стеснительно улыбнувшись, сказал:

— В туалет очень хочу, в вокзале забыл.

Но ему хором возразили:

— Давай, давай в вагон, уже времени нет, поедешь и сходишь. С богом!

С богом… Поезд был проходящим и должен был, простояв всего минут пять, тронуться в путь.

Охлопков с женой зашли в вагон. Проводница, открывшая им дверь, пока они взобрались по крутой лестнице, куда-то исчезла, не проверив билеты (наверно, вернулась в свою комнату досыпать, так как ее помятое лицо свидетельствовало о крайней измотанности). В вагоне тихо, пассажиры спали, свет плафонов бледен, но вполне достаточен для передвижения по вагону. Только из какого-то купе временами доносился смачный храп. Александр и Екатерина знали, что у них места в первое по ходу вагона купе, но оно оказалось закрыто. Охлопков осторожно постучал.

— Громче, а то мы так в коридоре ночевать останемся! — сказала с укором жена.

Охлопков стал стучать сильнее. Никто не реагировал ни в этом купе, ни в помещении проводников. На супругов напирали другие вошедшие пассажиры. Кто-то недовольно крикнул:

— Ну неужели вы не можете открыть купе? Где проводник?

«Вот оно, началось…» — пронеслось в голове у Александра. Он с досадой и мольбой посмотрел на дверь проводников, и (о, удача!) дверь открылась, показалась та же лохматая голова проводницы. На ее лице обозначалось презрение. Она секунду смотрела на него похмельными, но очень представительными (примерно как у Валентины Терешковой) глазами.

— У нас места в этом к-купе, — сказал Охлопков, — а нам не открывают.

— И не откроют. Там же люди спят, а на дворе ночь.

— То есть… А мы? Нам где спать?

— Да где хотите, там и спите — вагон полупустой. Найдите купе пустое и отдыхайте. Белье я вам принесу.

— Я что должен по всему вагону дергать двери в поисках свободного купе?

— Да вон пятое свободное, там вообще никого нет.

— Интересно вы рассуждаете, — вступила в разговор «тяжелая артиллерия «Екатерина», уже не надеявшаяся, что муж сможет противостоять такому гиганту железнодорожного сервиса, как эта опытная, заматеревшая в походах женщина. — А если нас «попросят» другие пассажиры, у которых билеты на эти места, мы будем по вагону с простынями бегать?

— Вот именно. — спохватился Охлопков, огорчившись, что опять опоздал с простой логикой.

«Терешкова» нехорошо улыбнулась, она начала просыпаться, разговор ее слегка взбодрил:

— Да после Новосибирска никто и не сядет, все — только на выход. Это я вам гарантирую. Не будем же мы сейчас людей среди ночи поднимать, правда?

— Они, значит, люди, а мы — не люди? — слабеющим голосом агонизировал Охлопков, он уже сдался. — Пойдем Кать, ну только п-попробуйте поднять нас среди ночи!

— Вот теперь правильно рассуждаете. — царственно закончила диалог проводница, поставив жирную точку в споре.

Охлопков униженно согласился, ему уже было почти стыдно, что он ломился в купе, в котором спали люди, стыдно, что задерживает возмущенных пассажиров, которые тоже хотят отдыхать, даже перед уставшим проводником неудобно. Ну что тут, в конце концов, упираться, ну отправили же в пятое купе, да еще пустое. Это даже к лучшему: купе пустое, значит, проводник хочет, чтобы им было лучше, и нет повода для конфликта.

— Саш, а почему мы должны идти в пятое, у нас места в первом. Положила там каких-то блатных, а мы, получается, будем болтаться? — недовольно сказала жена, когда они уже двинулись по вагону.

— В пятом будет даже лучше, там же свободно, — предположил Охлопков.

— А в этом первом вообще только два места, как в СВ, — напомнила Катерина. — Представляешь, как там хорошо? Она, видите ли, не отказала кому-то в просьбе, может, и за взятку положила не на свои места, а мы не можем потребовать даже того, на что имеем законное право. Я ничего не понимаю, — ворчала она. — Надо было настоять, Саша!

Александр помолчал посрамленный и махнул рукой:

— Ай, ладно, ну ее к черту! — но внутри уже запереживал, что не настоял. Сильно запереживал. Однако это его переживание не означало намерение вернуться и продолжить неприятный разговор, скорее наоборот, свидетельствовало об очередной капитуляции. Но если там, в этом пятом купе, будет плохо, если другие пассажиры все же придут на их места? Вулкан возмущения жены затих только на время, его лава прорвется в таком случае, будет очень-очень жарко…

— Что написано на окнах? — спросил Эдуарда Маккорник.

— «Закрыто на зиму».

— Значит, летом их можно открывать?

— Можно.

— А зачем открывать, это же вредно — пыль?..

— Верно, но кондиционеров-то здесь нет.

— Ты меня разыгрываешь?

— Правда, нет.

— Тогда, если кондиционеров нет, почему не откроют, сейчас же не зима, а лето?

— Видишь ли, если откроют, то ночью в вагоне все замерзнут, опять же пыль. А днем не открывают, чтобы потом снова не закрывать. Это же непростой технологический процесс, надо применять специальные ключи и даже физическую силу. А проводниками работают одни женщины. Да и мужики не все смогут их открыть, даже ключами, крепко закрыты, надежно. Все логично.

— Тогда мы умрем от духоты.

— Да нет, что ты, все будет хорошо. Это сейчас тяжело, а когда тронемся, станет легче, в щели обдует.

Фил загрустил. Он никогда не говорил Эдику, что страдает легкой формой клаустрофобии. Но он разведчик, он же скаут, он немножко охотился с зулусами на льва, а значит, сможет выдержать сутки в вагоне этого самого русского поезда.

Лямин с тревогой вошел в темное купе. Увы, на верхних полках спали два пассажира. Кто они, понять невозможно: две горки, укрытые простынями. «Может, это добропорядочные пожилые женщины, или убогие старички», — с надеждой подумал он. Но родившаяся было слабая надежда, мгновенно умерла, потому что сверху прохрипел молодой басок :

— Батя, сколько времени?

Он не успел ничего сказать, как за него ответил сосед:

— Какая тебе, хрен, разница? Нам некуда спешить.

Лямин расстроился. Самые худшие его предположения оправдывались. Поездка будет напряженной и придется потерпеть… Он включил малый свет над нижней полкой, осмотрел купе и с неудовольствием отметил еще одну деталь: в нише над дверью молодые люди уложили целую груду каких-то изделий, похожих на комплектующие к автомобилю. В голове полыхнула страшная догадка: «Дикари-челноки! Значит, есть деньги, нет совести, и завтра будет пьянка…»

В купе к Охлопкову и его жене вдруг зашла «Терешкова»:

— Ну вот видите, я же говорила, что купе пустое. И зачем так скандалить?

— Надо, чтобы все было правильно, согласно купленным билетам, а не как придется — наперекосяк, — с раздражением огрызнулась Екатерина. — Каждый на своем месте должен правильно обязанности выполнять, тогда и бардака не будет в стране!

— Ой, ну вы прям смешные вещи говорите, женщина, — ухмыльнулась проводница. — Можно подумать, вы на своем месте все идеально делаете. Белье брать будете?

— Ага, без белья на голых полках ляжем! — продолжила в том же тоне жена Охлопкова.

Саше стало опять стыдно:

— Кать, ну что ты, в самом деле! Человеку положено задать этот вопрос, она и задает.

— Всегда бы делали, как положено, так в России давно бы все по-другому было.

— Давайте тут без политики. Вот два комплекта, с вас шестьдесят рублей.

— За что только деньги дерут!

— Катя!

— А ты помолчи, ты все что мог, уже высказал. Теперь моя очередь.

Проводница больше ничего не стала говорить, положила белье, приняла деньги и, демонстративно хмыкнув, удалилась, не прикрыв за собой дверь.

— Вот хамье, даже дверь не закрыла. Ну во всем хамство! Саша, закрой дверь. По коридору, вон, шастают, а нам стелиться надо.

Саша стал закрывать дверь, дверь не сдвинулась с места, навалился всем телом, не подалась, как будто приросла к полу. Охлопкова постигла страшная догадка, почему их пятое купе оставалось пустым и, возможно, почему те инкогнито, в билетах у которых было это самое купе, уговорили проводницу переселиться в другое. С досады он изо всех сил «деранул» ручку так, что сорвал себе плечо и от боли едва не закричал. Тогда дверь все же закрылась. Ощущение было такое, что она волочится по голому полу, не попадая в конструктивно предусмотренный внизу металлический паз-рельс. Он повернул ручку, установив замок, и тихо сказал убитым голосом:

— Кажется, в этом купе сломана дверь.

— Чего и следовало ожидать, — холодно подытожила жена и принялась стелить себе постель. — Когда я пойду в туалет, то разбужу тебя, чтобы открыл дверь, а когда вернусь, чтобы закрыл, и так всю оставшуюся ночь, и все утро, и до самого дома.

— Да ладно, чего там, встану. Просто надо немного на нее надавить…

— Ага, надави-надави. Лучше бы на проводницу надавил.

Охлопков стянул с себя рубашку и прислушался. В этот момент кто-то вежливо прошагал по коридору, но его остановила, судя по низкому грудному голосу, та же проводница:

— Мужчина, вы куда?

— В туалет.

— Какой туалет, мужчина, вы что? Мы в санитарной зоне.

— А когда она закончится?

— Туалет закрывается за двадцать минут до каждой станции и на двадцать минут после. Понятно?

— Понятно. Так я что, по часам отслеживать их должен?

— Как хотите. Между прочим, в других поездах санитарные зоны объявляют за час. Мы еще, мужчина, по-божески!

Маккорник в соседнем купе спросил Сосновского:

— Человек хочет сходить в туалет?

— Да.

— А его не пускают?

— Да.

— Почему?

— Мы в санитарной зоне.

— А что такое санитарная зона?

— Я тебе завтра расскажу, точнее сказать, покажу.

— Санитарную зону можно увидеть?

— Еще как. Спи, скоро обдует помаленьку.

— Эдик, я могу упасть, высоко…

— А ты вспомни, как в Африке спал на дереве. Ты же не упал?

— Нет.

— Ну, вот и все, спи. У нас завтра трудный день.

— Почему трудный, мы же просто едем?

— Потому что едем, потому и трудный.

* * *

Утро было прохладным, и хотя прохлада эта летняя, июльская, бархатная, за счет того, что вагон мчится ночью и ранним утром с большей скоростью (его аж швыряет из стороны в сторону, а иногда он просто подпрыгивает, как норовистый необъезженный мустанг), в нем начинает гулять, как и пообещал Сосновский своему иностранному спутнику, чувствительный ветерок.

Охлопков в своем злосчастном купе вообще проснулся от лютого холода. Здесь бушевал настоящий торнадо. Он быстро глянул на супругу, но она лежала неподвижно, отвернувшись к стенке, укрывшись с головой теплым одеялом.

— Кать, — негромко, виноватым голосом позвал он.

В ответ получил молчание. Подумал: «Спит». Но решил опять обратиться к жене:

— Кать…

— Что? — вдруг раздраженно, бодрым голосом, не поворачивая головы, отозвалась она.

— Тебе холодно?

— Ничего, обойдется.

— А мне холодно.

— Укройся лучше.

— Мне кажется, это от окна несет.

— Мне тоже так кажется часа как четыре уже.

— Ты не спала все это время?

— А ты считаешь возможным спать в таких условиях? Хотя о чем я говорю, ты-то способен спать в любых условиях.

Александр, вздохнув, встал, направился к окну. Когда он приподнял кожаную шторку, то увидел причину холода. Окно было приоткрыто, и щель составляла примерно сантиметров пятнадцать-двадцать. Он попробовал окно закрыть, но ничего не смог поделать — оно «прикипело» крепко.

— Кать, тут окно приоткрыто, не заметили сразу. Может, ты переляжешь на мое место?

— Никуда я не пойду, я укрылась, все нормально, ложись спать.

Охлопков разозлился на все происходящее и вдруг изо всех сил, так же как на дверь, навалился всей мощью на окно, давя его вверх. Раздался треск, в глаза полетели древесная пыль и пятидесятилетняя сажа. На мгновение он даже глаза закрыл. Когда все рассеялось, обнаружил в руках у себя отломленный фрагмент в виде деревянного ободка, окаймляющего стекло, вместе с металлической ручкой на нем.

— Кто тут и что мог делать? — с досадой вздохнул он.

— Теперь это уже неважно, — ехидно сквозь зубы сказала Екатерина. — Главное, что в купе холодно, дверь не работает, и что ты сломал окно. Все прекрасно, нас ждет потрясающее путешествие!

— Что там так ударило? — спросил Эдика Маккорник.

— Не знаю, наверно выпивают.

— В такое время?

— Пить можно в любое время.

— А почему так громко?

— А тихо неинтересно. Зачем тогда пить?

Но тут же Фил и Эдуард услышали быстрые шаги по коридору, стук в дверь купе, голоса женщины-проводника и какого-то мужчины. Мужчина говорил громко, почти кричал. Фразы было трудно разобрать, они услышали только их обрывки из отдельных слов:

— Дверь… Окно… Вы специально… издевательство над людьми… В суд… Президенту…

— Вот пусть ваш Путин и… В каких условиях… Пусть все огнем… Жалуйтесь…

— …так не оставлю…

— Есть еще свободное купе…

— Ну, знаете ли…

Потом снова быстрые шаги и уже громкие голоса мужчины и женщины:

— Идиотизм…

— Это все потому, что ты…

— Ах, я?..

— Не надо, не надо здесь…

— Пойдем…

— Не пойду!

— Бери матрац!

— Не возьму!

— А кому лучше?

— Тому, кто забрался в наше купе!

— А что делать?

— Иди…

— Осталось эту бабу убить только.

— Убей, если сможешь. Только что ты можешь?

Перепалку слышал и Лямин, сон не шел к нему, тревога измучила векселедержателя вконец, а этот скандал и вовсе устрашил:

«Так и до беды недалеко…» — подумал он и попросил время ускориться.

Попросил ускориться время и тот, кто тоже без сна, сидя в своем купе в трусах с полотенцем на плечах, ждал выхода поезда из проклятой санитарной зоны. Ему было хуже всех, но он страдал молча.

В коридоре снова забегали, послышалось:

— Простыни не забудь…

— Наказание…

— Твой характер…

— Тут вроде бы ничего еще…

Хлопнула дверь купе и снова воцарилась тишина.

«Вам бы мои проблемы», — подумал мужчина с полотенцем. В этот момент он почему-то вспомнил Христа и всех святых мучеников. Стало чуть легче. Рассвет за окном все больше отвоевывал синевы у белесого неба, и вместе с ним приходила надежда.

* * *