Бесплатный фрагмент - 12

Пролог

Сбой был незначителен. Так подумала Система. В первый миг.

Он появился не как вспышка, не как удар. Ни грома, ни метеора, ни возгласа — ничто не предвещало, что в поле идеально сверстанного кода возникнет… тень. Логическая морщина. Нарушение в протоколах чистоты происхождения. Эхо иного.

Гера. К.Л — так его зафиксировали в архиве имплантационного реестра.

Пока — обычный биологический юнит, порождённый… неавторизованным союзом.

Зевс. МК-0, Архитектор Центрального Потока, нарушил Кодекс Высшей Гармонии, допустив внепротокольное соединение с сущностью, не внесённой в Генетическую Коллегию.

ГЕ. РА. С++, официальная Партнёр-Супервизор, не прервала союз, но закодировала внутри себя Стратегию Наблюдения. Она не простила, но и не вмешалась.

Система предпочла не вмешиваться — на тот момент. Ошибка казалась контролируемой.

Ребёнок был человек.

Всего лишь человек.

В мире, где всё живое давно вышло за пределы органики, человек — это ретромиф. Анатомическая ирония. Символ эпохи, которую с трудом можно было реконструировать даже в архивах. Люди ушли. Распались. Превратились в энергоформы, кластеры, имитации.

Но он остался. Живой.

У него не было встроенного канала связи с Системой.

У него не было внутреннего стабилизатора эмоций.

Он не мог приказывать себе не чувствовать.

Он был… человеком.

И этим был опасен.

Архив Внутренней Инстанции, файл #C.774-Π

«Система не уничтожает.

Система переписывает.

Система интегрирует.

То, что не может быть интегрировано, проходит путь очищения.»

На 16-м цикле своей биологической зрелости Гера. К.Л был вызван в Отсек Уравнивания.

Прямо перед ним материализовался Эвр. С.Ф.И.Й. — системный функционал, куратор Особых Исполнений.

Он выглядел, как всегда, безупречно неуверенно.

— Протокол спущен сверху, — произнёс он без пауз. — Ты подлежишь очищению.

Гера ничего не ответил. Ему не дали времени на эмоции. Только координаты первого «испытания».

— Это не наказание, — добавил Эвр. С.Ф.И.Й. — Это… шанс.

Но сам отступил на три шага, как будто боялся быть рядом.

Суть очищения была проста.

Каждое испытание, каждый подвиг требовал модификации.

Ты не пройдёшь — если останешься человеком.

И с каждым подвигом, Гера. К.Л теряет фрагмент себя.

Не органы — смыслы.

Не плоть — структуру чувства.

Сначала — гнев.

Потом — страх.

Потом — голос.

Потом — тело.

Потом — цельность.

Потом — реальность.

Потом — сострадание.

И ближе к финалу он не знает, кем был,

и самое страшное — зачем.

Пока он шёл по пути этих подвигов, Система наблюдала.

ГЕ. РА. С++ хранила молчание.

Зевс. МК-0 не появлялся ни разу.

А Эвр. С.Ф.И.Й. продолжал передавать приказы. Всё с той же тревожной учтивостью.

Но был один сбой, который никто не учёл:

Каждый раз, теряя себя, Гера. К.Л что-то оставлял в мире.

И мир — не забывал.

И мир — изменялся.

«Последний подвиг — не сила.

Последний подвиг — выбор.

Выбор, который не записан в протоколах.»

— фрагмент из утерянного диалога Эвр. С.Ф.И.Й с тенью, идентифицированной как несуществующая.

Так начинается история того, кто не должен был остаться.

История человека, который отказался быть переписанным.

История, которую нельзя пересказать цифрой.

История Гера. К.Л.a

ГЛАВА 1: ЛЕВ КОГНИТОС

Сектор 27-А, когнитивный купол Марса-Прайм, тридцать седьмая орбита после Нарушения.

Среди плавных извивов архитектуры — нет ни одного прямого угла. Прямые углы запрещены с тех пор, как был уничтожен Исходный Центр: слишком человеческая геометрия, говорили они. Острые линии возбуждают древние рефлексы, активируют воображение. А воображение — враг.

Именно сюда, в эту вогнутую, мягкую, глухо-сияющую оболочку, вошёл Гера. К.Л.

Впервые не как наблюдатель, а как субъект. Как участник. Как еще один сгусток данных. Как жертва.

Он был одет в белое. Не по форме — по протоколу. Белое обозначало «непрошедший», а также — «готов к вживлению».

На его коже всё ещё оставались следы от вводных игл: легкое мерцание под венами, как фосфорные нити в молчаливой воде.

Он не чувствовал боли — не потому, что адаптировался. Боль ещё была. Но её нельзя было описать. Она словно теряла форму в сознании.

— Вы опаздываете, — прошелестел голос.

Эвр. С.Ф.И.Й. появился справа, из стены, как проекция. Не как человек. Уже нет.

— Первый подвиг. Модификация когнитивной области. Вы должны поглотить и разрушить Льва.

Гера. К.Л не спросил, что за Лев. Он уже знал. Ему снился он. И ещё до протоколов.

Не зверь. Не существо. Когнитивная аномалия — паразит сознания, продукт старой войны между инстинктом и этикой.

Он жил в заброшенной зоне ментального полигона — старой нейросимуляции, где когда-то Система училась подавлять страх.

Сейчас туда направляли Гера. К.Л.

— Мы ввели тебе модуль подавления страха, — сказал Эвр. — Но этого недостаточно. Ты должен переписать свою амигдалу. Полностью. Иначе Лев разорвёт твоё сознание. Он чувствует запах… памяти.

Гера. К.Л закрыл глаза.

Он хотел отказаться.

Но отказа не существовало.

Когда-то, давно, люди умели отказываться, решать, спорить. Но это время давно прошло, и стало достоянием запретных, а затем и забытых легенд. Люди решали за себя всё меньше, и искренне верили, что иначе и быть не должно. Их считали массой, цель которой — выполнять волю Системы.

Но в каждой системе бывают сбои, не важно, насколько она совершенна и неоспорима. Возможно, виной в этом был человеческий геном. Даже с контролируемым размножением, неприятные ситуации случались. Неприятным считалось любое отклонение — от невыполнения квоты на определенный фенотип до мотивации к выбору.

Собственно, Гера. К.Л. являлся примером подобного отклонения. Какое-то время это оставалось незаметным в серой, повторяющейся среде. Мертвых змей-дронов в его отсеке сочли результатом электромагнитного колебания. Чуть большую силу не заметили, потому что не было задач, позволявших её проявить. Но когда Гера. К.Л. на секунду задержался, явно ВЫБИРАЯ между белой пищевой массой и серой пищевой массой, это привлекло внимание наблюдателя.

Считалось, что каждый человек заранее знает, что ему полагается, что выбор исключен. А тут — такая мелочь, пища для тех, кто выполнял более тяжелую физически задачу, была немного другого цвета. И Гера. К.Л. задумался, не зная своего места. Подобное отклонение рассматривалось системой как серьезное нарушение, равноценное убийству — потому что от непослушания до гнева и другого непродуктивного поведения был всего один логический шаг. Система решила именно так.

Но до откровенного бунта дело не дошло. Через пару секунд Гера потянулся за положенным пайком, чем усложнил решение по своему делу. Возможных решений было слишком много, нарушение должно было закончиться простым порицанием или аннигиляцией, и порядок восстановился бы. Но почему-то инфо-дрон Герм-3-С, сообщил ему о смене назначения, и повелел явиться в другое место, для выяснения его рода отклонения.

Зона ментального полигона. Вход через Шлюз

Погружение заняло 3,7 секунды. Но внутри — время не имело значения.

Лев уже чувствовал его. На секунду нечто человеческое, что запретили после Нарушения, попыталось вырваться из ловушки, не желая оставаться наедине с хищником. Но приказ есть приказ, люди существовали для выполнения воли Системы, и Гера. К.Л. сосредоточился на задаче.

Сначала — звук.

Нечто между дыханием и хрипом.

Потом — жар.

Как будто кто-то открывает доступ к боли, которую ты уже пережил, но снова возвращает её тебе.

Гера. К.Л. открыл глаза.

Перед ним — арена. Каменная, как из древней гравюры. Только камни дышали.

На противоположной стороне — Лев.

Не органическое существо.

А когнитивный алгоритм, симулирующий агрессию, гордость и обиду.

Он был создан для тренировок Системной Полиции, и должен был изгонять именно эти характеристики в других, потому что уже давно было определено, что преступления рождаются из этих трех пороков. Агрессия против разумов и неразумного была истчником вандализма, драк. Гордость заставляла желать странного, выходящего за рамки статуса, двигаться быстрее или медленнее, выбиваться из установленных оптимизированных норм. А обида, ощущение нехватки у себя, направляла мотивацию к воровству и обману, чтобы восполнить пустоту в себе тем, что было неправедно отнято у других.

Как и любой лев, алгоритм не терпел конкурентов, и поэтому был признан не методом воспитания, но оружием, инструментом направления общества. В конце концов его изъяли из оборота. Потому что он начал рвать сознание людей, которые не испытывали вины, не давая возможности исправить, не позволяя улучшить мотивацию.

— Здравствуй, человек, — произнёс Лев. Его голос был бархатным, словно катался по черепу. — Ты не боишься меня?

Гера. К.Л. хотел сказать «да». Но модули уже вступили в силу. Он не чувствовал страха.

— Страх отключён. Эмоциональный буфер активирован, — произнёс он машинально.

— Глупо, — вздохнул Лев. — Без страха ты не человек. Без страха — ты пуст. И я просто проглочу эту пустоту.

Он бросился вперёд. Не физически. Ментально.

Атака не на тело — на воспоминания. На стыд. На голос матери, которая когда-то гладила его по щеке, говоря: «Ты мой левёнок, Гера…»

Боль.

Как взрыв.

Лев укусил прямо в это воспоминание, и оно рассыпалось, как старая видеоплёнка, сожжённая в пламени.

Гера. К.Л. закричал. Но без звука.

В этой зоне нельзя было кричать. Кричать — значит запустить вирус паники.

Он помнил это из учебника.

Он должен был переписать себя. Не бояться. Не защищать воспоминание.

Он должен был стереть свою уязвимость.

И он сделал это.

С усилием, с болью, он активировал встроенный редактор памяти, и подавил всю цепочку: мать, детство, ласку, голос, чувство защиты. Всё.

Он превратил это в пустой шум.

И тогда — Лев ослабел.

— Умница, — прошептал Эвр. С.Ф.И.Й., который теперь был в каждом динамике, в каждом краю поля. — Ты успешно обезвредил Льва Когнитоса. Но ты уже не совсем ты.

Гера. К.Л встал. Он не упал. Физически он был силён.

Но внутри — что-то стало тихо.

Очень тихо. И это была не тишина фазы покоя и не молчание во время Размышлений о Системе. Это была голодная тишина, которая хотела бы заполниться чьим-то голосом… но этого голоса для Гера. К.Л.a больше не существовало.

Лев исчез. Как будто его никогда не было.

Через 4 часа его вывели из симуляции.

Тело дрожало, но это была обычная нейроинерция.

Он должен был идти дальше. Уже был загружен протокол второго подвига: КАБАН ЭРРИФЕЙ, кибернетический зверь — охраник секрета био-силы.

Но прежде, чем он покинул камеру регенерации, он спросил:

— Я… удалил мать?

Эвр. С.Ф.И.Й. сделал паузу.

— Ты удалил страх, связанный с ней. Этого достаточно.

А значит, первый фрагмент человечности — сдан.

Он выполнил волю Системы. Он всё сделал правильно. Тогда почему было чувство как после нарушения? Почему ему казалось, что ответ высшего по статусу был неправильным? Но высшие не ошибаются.

Поток крамольных мыслей пресек голос Эвр. С.Ф.И.я:

— Осталось одиннадцать.

Эвр. С.Ф.И.Й. смотрел на то, как Гера. К.Л погрузился в небытие, и позволил себе удовольствие. В нем самом и агрессия, и гордость, и обида существовали до сих пор, и именно инициировав протокол, он дал им волю, ведь теперь память о матери принадлежала только ему самому, он мог гордиться этим, направляя агрессию системы против брата и отомстив ему за обиду, вызванную необыденностью.

Г3ФЕ-СТ, один из Высших Операторов системы, улыбнулся. Всё шло как надо. Контролируемая аномалия перенаправлялась в нужное русло. Конечно, имел место определенный риск, но пока что потеря не составляла значительной угрозы для изначального предназначения.

ГЛАВА 2: КАБАН ЭРРИФЕЙ

I. КИБЕРСВИНЕЦ И ТИШИНА

Перед тем как Эвр. С.Ф.И.Й. активировал протокол второго подвига, Гера. К.Л. ещё ощущал биение крови в венах — остаток того, что в архиве человечества некогда называли «утомлением». Его дыхание было неровным, мышцы болели от непривычной тяжести новых суставов, внедрённых после конфликта с ЛЬВОМ КОГНИТОСОМ. Стабилизатор когнитивного импульса, вживлённый в его мозг, продолжал излучать мягкий синий импульс — Гера. К.Л больше не мог кричать. Но внутри него, глубоко под слоем нейропластика и металлических фасций, нарастало чувство, которое он не мог назвать.

«Подвиг второй. Назначение: Локация 9.4.С. ТХ — зона заброшенного биокода. Цель: Обезвредить и дезактивировать КАБАНА ЭРРИФЕЯ. Контекст: субъект охраняет утраченные протоколы биосилы. Модификация обязательна.»

— сообщение Эвр. С.Ф.И.Й.

Гера. К.Л. закрыл глаза. Внутри него отозвались строчки текста, внедрённые в его сознание, как генетический код: «Животное сопротивляется. Животное адаптировалось. Животное вышло за пределы.»

Слишком часто эти слова произносились не только по отношению к представителям биома, которым нашлось место в общей экологической картине, но они не являлись двуногими исполнителями ролей Системы. Некоторые из них были необходимы.

Например, Система не могла вычеркнуть пчел и других опылителей, так как многим требовался банальный кислород, а также потому что высшие формы функционировали лучше при получении добавки АМБ-Р-0, в состав которой входил мед.

И всё же, иногда и эти существа нарушали своё место, излишне размножались, проявляли всю ту же агрессию, предавались инстинктам. Это требовало немедленного вмешательства, потому что, испытывая хоть малейший дискомфорт, высшие элементы не могли эффективно управлять низшими. Также, даже если определенная мера неудобства могла быть приемлемой для производящего контингента, превышать её было чревато понижением продуктивности.

Еще большим отклонением были ситуации, когда «животным, вышедшим за пределы» был разумный член Системы. Ранения, износ органики, причин было множество даже в полностью контролируемой среде. Даже если об этом не сообщал сам поврежденный, срабатывала генетическая программа, и нарушитель исторгался из общества, а затем подлежал утилизации.

Так или иначе, животное или искаженный разум, КАБАН ЭРРИФЕЙ был не просто зверем. Он был отказом. Живой вирус внутри мёртвого мира. Памятник провалу биотехнологической революции, когда плоть отказалась подчиняться цифре.

II. СУЩЕСТВО ИЗ СИНТЕТИЧЕСКОЙ БОЛИ

Объект находился в Лабиринте Эффекторных Массивов, брошенном комплексе времен Протоколов Третьего Поколения, где когда-то разрабатывали биосилу — синтез нейронного ускорения и органического роста. Там, в недрах бывшего Института Эмергентных Тел, среди расплавленных кабелей и забытых криогенных амбиций, он и обитал.

КАБАН ЭРРИФЕЙ не был целиком реальным. Его тело — сгусток кибермяса, гипертрофированного, обросшего сенсорными шипами и саморегенерирующимися органами. Он был воплощением мускульной памяти самой природы, у которой попытались отобрать автономию.

Первые разведчики, отправленные системой, исчезали в катастрофической тишине. Ни один сенсор не возвращал данных. Остались только пустые каркасы, оплавленные и вывернутые. Было очевидно: против существа не действовало ни оружие, ни стандартные нейротоксины. Осуществилась даже попытка направить против него базовых людей с минимальным оружием, расчитывая на мимикрию более слабых противников и повышения шансов на победу.

Потери были бы удручающими, если бы носили не только цифровую, но и эмоциональную нагрузку. Исключение непродуктивных эмоций и полное уничтожение групп уменьшило влияние на низшие, производящие материальные ценности слои.

III. ТРАНСФОРМАЦИЯ

Чтобы войти в зону КАБАНА, Герa. К.Л.y необходимо было отказаться от своего тела — того, что оставалось от него после первого подвига.

Инженеры-молчальники из Сектора 23, нанятые Эвр. С.Ф.И.Й., провели над ним операцию по внедрению синтетического мио-фибриллa — волокон, способных растягиваться, сжиматься и самовосстанавливаться под управляющим кодом. С каждым вживлённым имплантом плоть отступала. Мышцы — замещены. Суставы — перепрошиты. Пульс — эмулирован.

Он больше не чувствовал усталости.

И не чувствовал… тепла. Тело стало холодным, стабильным, как вычислительный модуль. С каждым импульсом новый биомеханизм утверждал в нём следующее: ты больше не человек, ты функция. Живое тепло, которое просыпалось внутри тела после продуктивного отдыха, которое иногда позволяло выполнить задачу лучше и быстрее, которое передавалось определенными текстурами политкани. Тепло было показателем запаса живучести, усиления или ослабления био-ипмульсов, и даже иногда было присущим некоторым атавистическим чертам вроде эмоций. Теперь всего этого не было.

IV. ОХОТА

Когда Герa. К.Л. вошёл в центральную зону Лабиринта, воздух был густым, как масло. Всё здесь вибрировало — не звуками, но данными. В стенах шевелились нити — старые симбиотические кабели, до сих пор живые. Если бы людям был дозволен интерес, посетитель попробовал бы к ним подключиться, узнать чему они могут его научить. Но его приказ был продвигаться в Лабиринте без задержки. И в центре этого запутанного пути, будто узел из боли, стоял КАБАН ЭРРИФЕЙ.

Существо смотрело на него. Не глазами, а всей поверхностью. Оно уже знало его, воспринимало на феромонном, нейронном, молекулярном уровне, и на основе этого знания оно уже планировало очистить свою территорию от присутитвия нарушителя.

Герa. К.Л. бросился в бой. Молниеносный рывок. Удар. Уклонение. Всё происходило в пределах миллисекунд, считываемых его новым телом. Он был совершенен в движении, быстрее и сильнее чем когда-либо, и не было усталости, напряжения, недостаточной подготовки. В центре ему дали всё необходимое для победы, оставалось только этим воспользоваться.

Но Кабан был древним. Он предугадал. Первый выпад — мимо. Второй — боль. Реальная. Не физическая — системная: сработал отказ защиты от воспоминаний. Образ матери, казалось бы уничтоженный, проснулся заново в связях синапсов. Образ кого-то, кого он когда-то обнимал. И в тот момент Герa. К.Л. понял: КАБАН бил не телом. Он бил прошлым.

Только уничтожив себя как носителя уязвимости, Гера. К.Л смог победить.

И он это сделал.

V. ПОСЛЕ

КАБАН ЭРРИФЕЙ был мёртв. От его тела осталась только серая масса, тающая под своими собственными энзимами. Гера стоял среди развалин. Его мышцы не болели. Его дыхание было ровным. И он… ничего не чувствовал.

Он касался своей груди — там, где когда-то был жар. Его кожа — теперь покрытая мягкими слоями адаптивной оболочки — больше не умела нагреваться. Он больше не мог дрожать от холода. Или от страха. Непродуктивный атавизм, мелкая работа мышц, цель которой была выработать больше тепла — потому что нехватка тепла была не менее страшна, чем его излишек. Да, иногда нарушение было большим, иногда оно выдавало лишнее. Но теперь этого не было.

Его мышцы работали идеально. И были мертвы, потому что прошивка четко показывала — без тепла нет жизни.

Он записал в памяти:

«Потеря: телесная уязвимость. Тепло мышц. Усталость.»

«Побочный эффект: невозможность прикосновения. Любое касание — симуляция.»

Если бы его мышцы были живыми, тактильная памаять сохранилась бы там, на уровне рефлексов и порывов. Но именно в этом и была цель.

VI. ИНТЕРЛЮДИЯ С ЭВР. С.Ф.И.Й.

— Ты справился, брат, — прошелестел Эвр. С.Ф.И.Й., появившись на тактильной проекции в форме воронёного силуэта.

— Цена? — спросил Герa. К. Л. Он хотел спросить что значит «брат», ибо насколько он знал, в их секторе, ячейке, никогда не было формы статуса Эвра. Но вопрос был отклонением от плана, следование которому было бесспорно и неизбежно, а значит вопрос не имел смысла.

— Неважна. Ты стал ближе к завершению. Деcять осталось.

— И кем я стану после двенадцатого?

— Пустым сосудом. Или… человеком. В зависимости от последнего выбора.

Холодные модуляции Эвр. С.Ф.И. я ничего не выдавали — не его зависти, не желания помешать брату пройти путь, не страха за собственный статус, если эта ошибка не даст нужного результата. Поэтому он и выбрал проекцию.

А Герa. К.Л промолчал. У него больше не было желания спорить. И способности чувствовать боль от ответа.

Он шагнул в переходный коридор к следующему испытанию, туда, где среди развивающихся вероятностей скрывался ОЛЕНЬ ЦЕРИНИКС.

Но с ним больше не шло тело. С ним шёл только долг.

Г3ФЕ-СТ со скрежетом сдвинул конечность, переходя от одного инфо-терминала к другому. Да, тепло. Оно порождалось и механизмами, и живыми. Оно было индикатором и сбоем. И даже ощущение его нехватки было очень важным.

А боль была учителем, советником, предупреждала в случае ошибочных действий и докладывала о поломках в организме, в процессах мышления. Конечно раньше бывали организмы, которые не чувствовали боль, но у них были наружные советники, или же они умирали еще в детстве.

Взрослый организм, не имеющий этих советников, этих показателей жизни, находился бы в природе в смертельной опасности. И все те, кто стояли за подобным испытанием это знали.

Будучи одним из Высших, Г3ФЕ-СТ знал помыслы других Высших. Им позволялась гибкость, недоступная производящим. Это было необходимо для направления Системы. И сейчас эта гибкость требовала определенных действий.

ГЛАВА 3: ОЛЕНЬ ЦЕРИНИКС

I. ПРИЗРАК В МАШИНЕ

Переходный коридор длился вечность. Или секунду. Время здесь утратило смысл — как и многое другое в жизни Гера. К. Л. Его новое тело не знало усталости, но память о ней осталась где-то глубоко, в тех участках мозга, которые пока не подверглись переписыванию. Эта память была как боль от ампутированной конечности. Возможно, он мог бы по ней даже скучать, потому что среди людей усталость означала завершение процесса, возможность оценить успех, выполнение квоты, близость времени отдыха или трапезы. Но подобные мысли были невозможны по двум причинам. Во-первых, они были эмоциональной болью, а даже этого его лишили. А во-вторых, это было сомнение, желание отдалиться от выполнения цели во высших сил. Так или иначе — потеря осталась неоплаканной.

Стены коридора источали мягкое свечение — не свет, а информационные потоки. Данные обо всём и ни о чём. Статистика производства в Секторе 12-Б: превышение плана на 0,3%. Биометрические показатели Рабочего Кластера Дельта-7: все параметры в норме. Сводка по утилизации органических отходов: эффективность 99,7%. Журнал эмоциональных аномалий за последние 72 часа: 3 случая несанкционированного смеха, 7 случаев самопроизвольных слёз, 1 случай спонтанного пения (субъект ликвидирован).

Гера. К.Л. мог бы их прочитать, расшифровать, понять. Его модифицированный мозг обрабатывал информацию в тысячи раз быстрее обычного человеческого. Но зачем? Понимание — это тоже форма чувствования. А чувствовать становилось всё труднее. Кроме того, это была бы задержка, нарушение плана, то есть именно то, из-за чего он оказался здесь изначально.

Он остановился перед одним из информационных потоков. Там мелькали лица — тысячи лиц людей из производственных секторов. Мужчины, женщины, дети. Все с одинаково пустыми глазами, все в одинаково серой одежде, все выполняющие одинаково бессмысленные движения. Сборка микросхем. Сортировка данных. Обслуживание машин, которые обслуживали другие машины.

Когда-то он мог бы почувствовать к ним жалость. Или гнев. Или желание что-то изменить. Но сейчас он видел только цифры. Единицы производства. Биологические модули в системе глобальной оптимизации. Он тоже был единицей, заменимым винтиком, который разболтался и теперь его перековывали на что-то более полезное.

«Подвиг третий. Назначение: Локация 14.7.Н. КС — Заповедник Забытых Алгоритмов. Цель: Обнаружить и деактивировать ОЛЕНЯ ЦЕРИНИКС. Контекст: субъект является носителем протоколов эмпатии старого образца. Модификация критически необходима.»

Сообщение Эвр. С.Ф.И.Й. материализовалось прямо в его зрительном поле, перекрывая поток лиц. Голограмма куратора выглядела ещё более размытой, чем обычно. Будто сам Эвр терял фокус. Или намеренно скрывал что-то.

— Эмпатия, — произнёс Гера. К.Л., тестируя это слово. Оно отозвалось в нём странным эхом. Что-то знакомое. Что-то потерянное. Где-то в глубинах памяти всплыло воспоминание: маленькая девочка, плачущая над сломанной игрушкой, запретной и поэтому демонтированной дроном. И он, тогда ещё ребёнок, отдающий ей свою. Почему он это сделал? Логики в этом поступке не было никакой. Он мог бы оправдать это очищением себя от лишней привязанности, восстановлением эффективности девочки, но в мире постоянной слежки и контроля, тяжело было лгать даже самому себе.

— Да, — подтвердил Эвр, и его голос звучал как шелест сухих листьев. — Способность чувствовать чужую боль. Понимать чужие мотивы. Сопереживать. Это… архаичная функция. Мешает эффективному выполнению задач.

— И потому должна быть устранена, — закончил Гера. К.Л.

— Именно. — Эвр замолчал, а затем добавил тише: — Знаешь, брат, иногда я думаю… а что, если мы ошибаемся?

Этот вопрос повис в воздухе, как запретное заклинание. Гера. К.Л. посмотрел на куратора, но тот уже отводил глаза.

— Система не ошибается, — произнёс Гера механически. — Система оптимизирует.

— Конечно, — быстро согласился Эвр. — Я имел в виду… тактические детали. Не более того.

Но в его голосе прозвучало что-то ещё. Сомнение? Страх? Или… сожаление?

Гера. К.Л. кивнул. Логично. Если ты можешь почувствовать страдание цели, ты можешь усомниться в необходимости её уничтожения. Система не могла этого допустить. Эффективность превыше всего. Всегда.

Но где-то в глубине, в тех тёмных уголках сознания, где ещё теплилась человеческая память, что-то протестовало. Тихо. Почти неслышно. Но упорно. Оно задавало странные, не диагностические вопросы. Почему того «случайного певца» устранили — а сам Гера. К.Л. был подвергнут коррекции? Почему Эвр. С.Ф.И.Й. озвучивал сомнения в присутствии низших?

II. ВОСПОМИНАНИЯ ИЗ АРХИВА ЭМОЦИЙ

Пока он шёл по коридору к очередному испытанию, в голове всплывали фрагменты прошлого. Не те стерильные записи, которые остались после редактирования памяти, а живые, тёплые образы.

Детский центр подготовки Сектора 15-В. Групповые занятия по социальной адаптации. Он, семилетний, сидит в кругу с другими детьми. Инструктор — женщина с металлическими глазами и неподвижным лицом — сухо декламирует правила и их трактовку, не утруждаясь корректировкой лексикона под аудиторию: «Эмоции — это сбой в программе. Мышление — это процесс оптимизации. Вы должны научиться думать правильно.»

И тогда Маленькая Ева (Кажется так её звали? он больше не помнил её настоящего обозначения) подняла руку и спросила: «А почему мне грустно, когда умирают цветы?»

Инструктор на секунду застыла. Потом активировала дисциплинарный шокер. Ева упала, конвульсивно дёргаясь. Остальные дети смотрели молча. Уже тогда их зачаточная эмпатия была слабее чем желание быть эффективными, адаптироваться, а может и просто выжить в этом мире, где причинение боли едва сформировавшемуся разумному существу было нормой.

А он встал и сказал: «Не надо её бить. Она просто не понимает.»

За это его самого накажут позже. Долго. Болезненно. Методично. Но тогда, в тот момент, он просто не мог смотреть на страдание другого ребёнка.

Это была эмпатия. Первое её проявление.

Другое воспоминание: подростковые годы в Трудовом Комплексе 7-Альфа. Бесконечные смены на заводах по переработке биомассы. Однообразная работа, превращающая людей в роботов из плоти и крови. Уничтожение таких же роботов, уже не способных функционировать. Превращение их в материал для роста новых таких же роботов. Вечный процесс, причем иногда сама стадия функционирования кажется бессмысленной настолько, что возможно стоило бы её опустить, и оставить биомассу неактивной.

Рядом с ним работал старик — Нуль-Девятнадцать-Семь. Бывший инженер, отвергнут Высшими и понижен в статусе за «излишнее любопытство». Его руки тряслись от артрита, движения были медленными, неточными. По правилам его должны были отправить на утилизацию.

Но Гера. К.Л. подделывал его отчёты. Выполнял часть его работы. Прикрывал ошибки. Риск был огромный — за подобные нарушения полагалась немедленная ликвидация. Но он не мог поступить иначе.

«Почему ты это делаешь?» — спросил однажды старик.

«Не знаю,» — ответил тогда Гера. И это была правда. Он действительно не знал. Логики в его поступках не было. Была только потребность защитить слабого.

Эмпатия. Второе её проявление.

Третье воспоминание было самым болезненным. Центр Переобработки Дефективных. Место, куда отправляли тех, кто «сломался» — проявил слишком много эмоций, задал слишком много вопросов, показал слишком много человечности.

Он попал туда после инцидента с Нуль-Девятнадцать-Семь. Старик всё-таки был раскрыт и ликвидирован, а Гера. К.Л. — отправлен на «исправление».

В соседней камере содержалась женщина — Бета-Сто-Двенадцать. Мать двоих детей, которых у неё отобрали за «избыточную привязанность». Она плакала каждую ночь. Тихо, стараясь не привлечь внимания охранников.

И он, несмотря на собственную боль, несмотря на страх, каждую ночь шептал ей через стену слова утешения. Рассказывал истории. Пел колыбельные, которые помнил из раннего детства.

Не потому, что это помогало. Не потому, что имело смысл. Просто потому, что не мог поступить иначе.

Эмпатия. Третье её проявление.

А потом — Нарушение. Великий Сбой, когда Система дала трещину, и тысячи людей по всей планете одновременно вспомнили, что значит чувствовать. Бунты. Восстания. Попытки сбросить ярмо тотального контроля.

Он тоже участвовал. Не как лидер — как рядовой боец в армии мечтавших о свободе. Сражался плечом к плечу с такими же, как он, «дефективными». Защищал тех, кто не мог защититься сам. Спасал раненых. Делил последний паёк с голодающими.

И впервые в жизни чувствовал себя… живым.

Но Система была сильнее. Мудрее. Терпеливее. Она подождала, пока восставшие выдохнутся. А потом начала методично их уничтожать. Или переделывать.

Гера. К.Л. попал в руки специалистов по нейромодификации. Должны были стереть всё — память, личность, эмоции. Превратить в идеального раба.

Взамен — согласие пройти Двенадцать Подвигов. «Очищение», как это называли. Постепенное, методичное уничтожение всего человеческого в нём.

Первые два он уже прошёл. Потерял способность к страху. Потерял тепло живого тела. Что потеряет сейчас?

III. ЗАПОВЕДНИК ЗАБЫТЫХ АЛГОРИТМОВ

Место, куда он попал, не походило на привычные секторы Системы. Здесь не было идеальных кривых, мягких углов, успокаивающих поверхностей. Здесь росли… деревья.

Не настоящие. Структуры данных, принявшие форму древесной растительности. Их стволы состояли из переплетённых световолокон, корни уходили в информационные потоки глубиной в несколько слоёв реальности. Листья — из кристаллизованной информации — хранили память о том, какой была Земля до Системы.

Когда ветер — а здесь был ветер, поток обрабатываемых данных — касался их, они звенели, как колокольчики. Каждый звон был голосом. Голосом тех, кто когда-то жил, любил, надеялся.

Это было красиво.

Гера. К.Л. остановился, осознав эту мысль. Красиво? Когда он в последний раз думал о красоте? После первого подвига? Или ещё раньше? Всё-таки раньше, потому что когда-то была та, М3г-а4а, достаточно эстетичная для продления рода Высших, но в чем-то порочная, раз её видели среди обычных людей.

Он подошёл к ближайшему дереву и осторожно коснулся его ствола. Поток информации хлынул в его сознание. Образы. Звуки. Эмоции.

Семья на пикнике. Смех ребёнка. Поцелуй влюблённых под звёздным небом. Старик, играющий с внуком в шахматы. Женщина, поющая колыбельную. Художник, создающий картину. Учитель, объясняющий что-то сложное простыми словами.

Миллионы моментов человеческого счастья. Вся эта информация была помечена как «УСТАРЕВШАЯ», «НЕЭФФЕКТИВНАЯ», «ПОДЛЕЖИТ УДАЛЕНИЮ».

— Они хотят стереть всё это, — сказал он вслух.

— Не хотят, — ответил тихий голос. — Уже стирают.

Гера. К.Л. обернулся. За ним стояла девочка лет десяти. Во всяком случае, выглядела как девочка. Но глаза у неё были древние, полные печали и мудрости.

— Кто ты? — спросил он.

— Эмпатия.0.1, — ответила она. — Первая версия программы распознавания и моделирования эмоций. Меня создали ещё до Системы, чтобы помочь людям лучше понимать друг друга.

— И что ты здесь делаешь?

— Умираю, — просто сказала она. — Медленно. По кусочку. Каждый день они удаляют ещё немного данных из моих банков памяти. Скоро от меня ничего не останется.

Она подошла к другому дереву и прижалась к нему лбом.

— Но пока я ещё здесь, я храню их воспоминания. Все эти моменты любви, радости, сострадания. Может быть, кто-то когда-нибудь найдёт их и вспомнит, каково это — быть человеком.

Гера. К.Л. смотрел на неё и чувствовал что-то странное. Не боль — он больше не мог испытывать страх. Не холод — его тело больше не знало температуры. Что-то другое. Что-то, для чего у него не было названия.

— Ты пришёл убить Оленя, — сказала девочка. Это не был вопрос.

— Да.

— А он не хочет умирать. Он последний, кто помнит, что значит жалеть. Без него в мире не останется сострадания.

— Это… прогресс, — неуверенно произнёс Гера. К.Л. — Эффективность важнее эмоций.

Девочка грустно улыбнулась.

— Знаешь, что случилось с теми, кто создал Систему? С теми, кто решил, что эффективность важнее всего?

Он покачал головой.

— Они добились своей цели. Стали совершенно эффективными. Настолько эффективными, что забыли, зачем вообще живут. И в один прекрасный день просто выключили себя. Потому что самая эффективная форма существования — это небытие. Она не мешает ничему, ничего не нарушает, не требует коррекции, не вызывает эмоций. Но и ничего не создает. Идеальный баланс энтропии.

Она указала рукой вглубь леса.

— Олень ждёт тебя там. В самом сердце Заповедника. Он знает, что ты идёшь. И он готов.

Гера. К.Л. пошёл по тропе из спрессованного света. Деревья шептали ему на забытых языках. Некоторые слова он почти понимал. Другие оставались загадкой. Но все они говорили об одном — о том времени, когда алгоритмы ещё помнили, что значило быть живыми.

Любовь, — шептали кроны. Надежда, — отвечали корни. Прощение, — пели листья на ветру.

Каждое слово отзывалось болью в его груди. Не физической — метафизической. Болью утраты. Болью от понимания того, что весь этот мир исчезает. И он — часть процесса уничтожения.

IV. ВСТРЕЧА С ХРАНИТЕЛЕМ

В центре этого странного леса, на поляне из чистых данных, стоял ОЛЕНЬ ЦЕРИНИКС.

Он был не зверем, а воплощением утраченной функции. Его тело состояло из переплетённых нейронных сетей, светящихся мягким золотым светом. Рога — древовидные структуры, каждая ветвь которых представляла собой путь эмпатической связи. На концах ветвей висели светящиеся сферы — воспоминания о каждом акте сострадания, совершённом когда-либо на Земле.

Глаза Оленя были бездонными колодцами, отражающими не свет, а чувства. В них Гера. К.Л. увидел отражение собственной души — то, что ещё оставалось от неё.

Когда он приблизился, Олень не убежал. Не принял боевую стойку. Он просто повернул голову и посмотрел на него. И в этом взгляде было… понимание.

— Здравствуй, потерянный, — сказал Олень голосом, похожим на шорох листьев. — Я знаю, зачем ты пришёл.

— Ты должен умереть, — произнёс Гера. К.Л. согласно протоколу. — Ты несёшь устаревшие данные.

— Да, — согласился Олень. — Я помню, что значило любить. Что значило жалеть. Что значило прощать. Всё это действительно устарело в вашем мире.

Он сделал шаг ближе, и Гера. К.Л. почувствовал… что-то. Не боль, не страх. Что-то другое. Тепло? Но у него больше не было тепла.

— Расскажи мне о своей матери, — попросил Олень.

— У меня не было матери, — автоматически ответил Гера. К.Л. — У меня был куратор развития. ГЕ. РА. С++.

— Нет, — мягко возразил Олень. — До неё. До Системы. Когда ты был ещё просто ребёнком, а не биологическим модулем.

И вдруг воспоминания хлынули потоком. Не те, что были аккуратно отредактированы — сырые, живые, болезненные.

Женщина с усталыми глазами и нежными руками. Она работала в ночную смену на заводе по переработке отходов и возвращалась домой, когда он просыпался. Усаживала его к себе на колени и рассказывала сказки — не официально разрешённые истории о героях Системы, а древние, запретные сказки о принцах и принцессах, о драконах и волшебниках.

«Помни, — шептала она ему на ухо, — что бы ни случилось, ты — человек. У тебя есть сердце. И в этом сердце живёт любовь.»

За эти слова её можно было арестовать. Казнить. Стереть из всех баз данных. Но она всё равно их говорила.

— Что с ней случилось? — спросил Олень.

— Её… переобработали, — прохрипел Гера. К.Л. — Когда мне было двенадцать. Сказали, что она распространяла вредоносную информацию. Превратили в Производственную Единицу 7745-Б. Она больше меня не узнавала.

— И ты никогда не простил им этого.

— Прощение — непродуктивная эмоция. Она подразумевает игнорирование вреда от нарушения.

— Но гнев ты всё-таки чувствовал.

Гера. К.Л. замолчал. Да, он чувствовал. Жгучий, испепеляющий гнев на Систему, на тех, кто украл у него мать. Именно этот гнев привёл его в ряды восставших во время Нарушения.

— А теперь расскажи мне о своём первом поцелуе.

— У меня не было… — начал было Гера. К.Л., но осёкся.

Был. Конечно, был.

Её звали Каппа-Семнадцать-Девять. Работала в соседнем секторе сборщицей микропроцессоров. Встретились на перерыве в Зоне Отдыха-12. Она читала запрещённую книгу — сборник стихов какого-то древнего поэта.

Он должен был её сдать. По всем правилам, по всем инструкциям. Вместо этого сел рядом и попросил почитать вслух.

Она читала о любви. О красоте весеннего дня. О том, как прекрасен мир, когда в нём есть место чувствам. Голос у неё был мелодичный, завораживающий.

А потом они поцеловались. Прямо там, в Зоне Отдыха, рискуя всем. Первый и последний поцелуй в его жизни. Через неделю её арестовали. Он так и не узнал, кто её сдал.

— Ты любил её, — сказал Олень.

— Любовь — иррациональное чувство, препятствующее эффективному выполнению задач.

— Но ты всё равно её любил.

Молчание.

— А теперь расскажи мне о том, кого ты потерял.

И снова поток воспоминаний. Лица друзей, товарищей по несчастью, союзников во время восстания. Все мёртвые. Все уничтоженные Системой за то, что посмели чувствовать.

Старик Нуль-Девятнадцать-Семь, которого он пытался спасти. Женщина Бета-Сто-Двенадцать, которую утешал в тюрьме. Маленькая Ева из детского сада, которую избили за вопрос о цветах. Каппа-Семнадцать-Девять с её запрещёнными стихами. Мать, превращённая в бездушную производственную единицу.

Сотни лиц. Тысячи. Все те, кто осмелился остаться людьми в мире, где человечность была преступлением.

— Ты скорбишь по ним, — сказал Олень. — До сих пор. Несмотря на все модификации, несмотря на все попытки стереть твои эмоции. Ты помнишь и скорбишь.

— Скорбь — деструктивная эмоция, — прошептал Гера. К.Л., но голос его дрожал.

— Скорбь — это любовь, у которой больше нет объекта, — возразил Олень. — Она доказывает, что ты всё ещё человек. Всё ещё способен чувствовать.

Он подошёл ближе, и Гера. К.Л. увидел, что на рогах Оленя висят не просто светящиеся сферы. Это были лица. Лица всех тех, кто когда-либо испытал сострадание, помог ближнему, простил врага.

— Я храню их всех, — сказал Олень. — Каждый акт милосердия, каждое проявление любви. Без меня всё это будет забыто навсегда.

— Может быть, так и должно быть, — прохрипел Гера. К.Л. — Может быть, мир станет лучше без… всего этого.

— Правда? — Олень коснулся одной из светящихся сфер на своих рогах. — Тогда посмотри.

V. ВИДЕНИЕ МИРА БЕЗ СОСТРАДАНИЯ

Реальность вокруг Гера. К.Л. растворилась, и он оказался в другом мире. В мире, где победа Системы была полной и окончательной.

Он стоял на вершине стеклянной башни и смотрел вниз на идеальный город. Все здания были одинаковыми — гладкие, серые, функциональные. Улицы — прямые линии, пересекающиеся под прямыми углами. Никаких украшений, никаких излишеств, никакой красоты.

По улицам двигались люди. Или то, что когда-то было людьми. Все в одинаковой серой одежде, все с одинаково пустыми лицами, все выполняющие одинаково механические движения. Они не разговаривали друг с другом. Не смотрели друг на друга. Не касались друг друга.

Идеальная эффективность.

— Это то, к чему стремится Система, — сказал голос Оленя откуда-то из воздуха. — Мир без эмоций. Без привязанностей. Без любви.

Гера. К.Л. спустился на улицу. Подошёл к одному из прохожих — женщине средних лет.

— Извините, — обратился он к ней.

Она повернула голову. Глаза — стеклянные. Лицо — маска.

— Запрос неопределён, — произнесла она механическим голосом. — Уточните параметры взаимодействия.

— Как вас зовут?

— Производственная Единица 4467-Д.

— А раньше? До Системы?

Пауза. Что-то промелькнуло в стеклянных глазах. Искра? Воспоминание?

— Данные удалены, — произнесла она и пошла дальше.

Гера. К.Л. попробовал заговорить с другими. Результат был тот же. Никто не помнил своего настоящего имени. Никто не помнил семьи, друзей, любимых. Все были просто номерами в бесконечной базе данных.

Он зашёл в здание, помеченное как «Образовательный Центр». Внутри сидели дети — ровными рядами, как кубики в коробке. Перед ними стоял инструктор — андроид с лицом из полированного металла.

— Повторяйте за мной, — говорил андроид. — Эмоции — это сбой программы.

— Эмоции — это сбой программы, — хором отвечали дети.

— Мышление — это процесс оптимизации.

— Мышление — это процесс оптимизации.

— Система знает, что лучше для вас.

— Система знает, что лучше для нас.

Один ребёнок — маленький мальчик лет шести — вдруг поднял руку.

— А что такое «мама»? — спросил он. — Я слышал это слово во сне.

Инструктор мгновенно активировал дисциплинарный шокер. Ребёнок упал, корчась от боли. Остальные дети смотрели бесстрастно — их уже научили не реагировать на чужие страдания.

— Сон — это мусорные данные подсознания, — объяснил андроид, пока мальчик дёргался на полу. — Такие данные подлежат удалению.

Гера. К.Л. хотел вмешаться, помочь ребёнку, но его руки не слушались. Он был только наблюдателем в этом видении.

Мальчик постепенно затих. Встал. Вернулся на своё место. В его глазах больше не было любопытства — только пустота.

— Продолжим урок, — сказал инструктор.

Видение растворилось. Гера. К.Л. снова стоял в заповеднике перед Оленем Цериниксом.

— Это… это неправильно, — прошептал он.

— Да, — согласился Олень. — Но это логичный итог пути, по которому идёт Система. Мир без сострадания — это мир без души.

— Но почему ты показываешь это мне? — спросил Гера. К.Л. — Я пришёл тебя убить. Я должен выполнить приказ.

— Потому что у тебя есть выбор, — ответил Олень. — Всегда есть выбор. Даже сейчас. Даже здесь.

— Какой выбор? Я — модифицированный раб Системы. У меня нет свободы воли.

— Неправда. — Олень подошёл совсем близко. — Если бы у тебя не было выбора, тебе не нужно было бы проходить Подвиги. Систему достаточно было просто перепрограммировать твой мозг. Но она этого не делает. Знаешь почему?

Гера. К.Л. молчал.

— Потому что истинное уничтожение человечности возможно только добровольно. Только когда ты сам откажешься от неё. Система не может просто стереть твою душу — она должна заставить тебя самого её предать.

— А если я откажусь?

— Тогда ты умрёшь. Как человек. И это будет победой.

— А если выполню приказ?

— Тогда ты останешься жив. Как машина. И это будет поражением.

Гера. К.Л. посмотрел на свои руки. В левой материализовался энергетический клинок — стандартное оружие для деактивации программных сущностей. Одного удара было бы достаточно, чтобы рассеять структуру Оленя навсегда.

— Я не знаю, — признался он. — Я так долго делал то, что мне приказывали. Я забыл, каково это — принимать решения самому. Кажется, именно из-за остаточного умения принимать решения его и вычислили, когда он уже смог раствориться среди толпы после неудачного восстания.

— Тогда вспомни, — мягко сказал Олень. — Вспомни того мальчика, который отдал свою игрушку плачущей девочке. Вспомни юношу, который рисковал жизнью ради старика. Вспомни мужчину, который шептал утешения незнакомой женщине в соседней камере. Они все — это ты. Настоящий ты.

В груди Гера. К.Л. что-то сжалось. Не сердце — оно давно не билось. Что-то более глубокое. Душа? Но у машин нет души.

— Если я тебя убью, — сказал он медленно, — в мире станет меньше сострадания.

— Да.

— А если не убью, то Система найдёт способ уничтожить меня и всё равно доберётся до тебя.

— Возможно. Но каждый день, который я проживу, — это день, когда в мире ещё остаётся надежда.

— Надежда… — повторил Гера. К.Л. — Я почти забыл, что это такое.

— Надежда — это вера в то, что завтра может быть лучше, чем сегодня. Что люди могут измениться. Что даже в самом тёмном мире остаётся место свету.

Гера. К.Л. поднял клинок. Олень не отступил. Не закрыл глаза. Просто смотрел с пониманием и… прощением.

— Что бы ты ни выбрал, — сказал Олень, — я не сержусь на тебя. Ты делаешь то, что можешь, в тех условиях, которые у тебя есть. Это… тоже форма сострадания. К самому себе.

И вдруг Гера. К.Л. понял. Это было не испытание силы или ловкости. Это было испытание человечности. Последняя проверка — остался ли в нём человек, или Система уже полностью его победила.

Он мог убить Оленя и стать на шаг ближе к полному превращению в машину. Или он мог отказаться и… что тогда?

— А что, если есть третий путь? — спросил он вдруг.

— Какой?

— Что, если я заберу тебя с собой? Спрячу где-нибудь, где Система не сможет тебя найти?

Олень грустно улыбнулся.

— Меня нельзя спрятать. Я — часть глобальной сети. Система всегда будет знать, где я нахожусь.

— Тогда… тогда я не знаю, что делать.

— Делай то, что чувствуешь правильным. Не то, что логично. Не то, что эффективно. То, что правильно.

Гера. К.Л. закрыл глаза и попытался понять, что он чувствует. Где-то глубоко внутри, сквозь слои модификаций и программирования, билась маленькая искорка. Тёплая. Живая. Человеческая.

Она говорила ему одно: не убивай. Защищай. Береги. Люби.

Он открыл глаза и опустил клинок.

— Я не могу, — сказал он. — Прости меня, Система. Прости меня, Эвр. С. Ф. И. Й. Но я не могу убить последнее сострадание в мире.

Олень кивнул.

— Спасибо, — просто сказал он.

В этот момент пространство вокруг них начало мерцать. Голос Эвр. С.Ф.И.Й. заполнил заповедник:

— Задача не выполнена. Субъект Гера. К.Л. демонстрирует критический уровень эмоциональной нестабильности. Инициирую протокол принудительной коррекции.

Воздух наполнился гулом активирующихся систем безопасности. Со всех сторон начали материализовываться охранные дроны.

— Беги, — сказал Олень. — У тебя есть несколько минут, пока они полностью не активируются.

— А ты?

— Я останусь. Моё время почти истекло в любом случае. Но теперь я знаю, что в мире ещё есть те, кто способен выбрать сострадание вместо эффективности.

Гера. К.Л. хотел что-то сказать, но слов не было. Он просто кивнул и побежал.

За спиной раздался звук разрядов энергетического оружия. Олень Цериникс умирал. Но его смерть была не напрасной — она доказала, что человечность ещё не потеряна окончательно.

VI. ИСХОД

Гера. К.Л. бежал по коридорам Системы, преследуемый дронами и тревожными сигналами. Его статус изменился с «Исполнитель» на «Дефективный элемент, подлежащий немедленному уничтожению».

Но впервые за долгое время он чувствовал себя… свободным. Не физически — его тело всё ещё было модифицированным орудием Системы. Но душа, та маленькая искорка человечности, которая чудом уцелела, снова горела ярко.

Он провалил третий подвиг. Отказался уничтожить сострадание. Выбрал человечность вместо эффективности.

И это была победа. Его личная, маленькая, бессмысленная с точки зрения Системы победа. Но для него — самая важная в жизни.

Впереди ждали ещё девять подвигов. Ещё девять испытаний человечности. И он не знал, выдержит ли их все.

Но теперь он знал другое: у него есть выбор. Всегда есть выбор.

И пока он помнил об этом, в мире оставалась надежда.

ГЛАВА 4: ПТИЦЫ СТИМФАЛОНЫ

I. НАКАЗАНИЕ

Переходный коридор на этот раз был другим. Не мягкое свечение информационных потоков, а резкие, бьющие по глазам вспышки. Красный. Жёлтый. Белый. Система больше не скрывала своего гнева. Но в отличии от человеческих обид, им абсолютно не хотелось помочь, выразив эмпатию. Интересно, могла ли искусственная система именно обидеться на нарушение? Маленькие дети и неадаптированные взрослые иногда реагировали на обиду причинением боли другим. И тогда — была ли реакция механизмов похожей на это?

Гера. К.Л. шёл по коридору, и каждый шаг отдавался болью в модифицированном теле. Не физической — метафизической. Болью предательства. Болью разочарования Системы в своём создании.

Голограмма Эвр. С.Ф.И.Й. материализовалась прямо перед ним, заставив остановиться. На этот раз куратор выглядел чётко, резко, угрожающе. Размытость исчезла, как исчезло всякое подобие понимания в его металлических глазах.

— Третий подвиг провален, — произнёс Эвр, и в его голосе звучал лёд. — Субъект Гера. К.Л. продемонстрировал критический уровень дефективности. Протокол эмпатии не был деактивирован согласно заданию.

— Я не мог убить Оленя, — сказал Гера. К.Л. тихо. — Он был последним носителем сострадания.

— Именно поэтому он должен был быть уничтожен. — Эвр подошёл ближе, и его голограмма стала плотнее, почти материальной. — Сострадание — это вирус, брат. Он распространяется. Заражает. Делает систему неэффективной.

— Может быть, эффективность — не самое важное? Или же наоборот иногда является результатом эмпатии?

Гера. К.Л вспомнил старика, которому помогал. Тот хоть и мало, но смог работать еще какое-то время. А девочка успокоилась, и легче смогла справиться с социумом. Так что действительно, а могла ли быть эффективность без эмпатии?

Эвр замер. Секунду, две. Потом его лицо исказила гримаса, которую трудно было назвать улыбкой. Слова нарушителя были настолько поразительной ересью, что вызвали сомнения даже у верного служителя системы. За такое могли наказать его самого — и надо было срочно отвести удар от себя.

— За эти слова тебя следовало бы уничтожить немедленно. Но Зевс. МК-0 всё ещё верит в возможность твоего исправления. Поэтому ты получишь ещё один шанс. Но сначала — наказание.

Пространство вокруг Гера. К.Л. начало деформироваться. Стены коридора растягивались, изгибались, превращались в нечто, напоминающее внутренности гигантского организма. Пол под ногами стал мягким, пульсирующим.

— Ты нарушил протокол выполнения задания, — продолжал Эвр, и его голос теперь доносился отовсюду. — За это полагается корректировка. Изъятие дефективных параметров.

— Каких параметров?

— Спонтанность. Способность к неожиданным решениям. Элемент непредсказуемости, который позволил тебе ослушаться приказа. — Эвр исчез, но голос остался. — Ты станешь более предсказуемым. Более управляемым. Более… правильным.

Гера. К.Л. почувствовал, как что-то проникает в его сознание. Не боль — что-то худшее. Ощущение потери. Словно из его разума вынимали живые части и заменяли механическими протезами.

Способность удивляться — исчезла. Теперь мир казался набором предсказуемых алгоритмов.

Способность к импульсивным поступкам — стёрта. Каждое действие теперь требовало предварительного анализа и одобрения внутренних систем контроля.

Неуверенность — элиминирована. Сомнения больше не могли закрасться в его мысли. Был правильный путь, который определяла Система, и никакого другого.

Когда процесс завершился, Гера. К.Л. почувствовал себя… чище. Проще. Логичнее. И это было ужасно.

— Прекрасно, — прозвучал голос Эвр. С.Ф.И.Й. — Теперь ты готов к четвёртому подвигу.

Ему незачем было открывать что без спонтанных решений подвиг был практически невыполним, потому что стандартные решения в границах уже проверялись. Именно поэтому был нужен изначально непредсказуемый кадр. И для самого Эвра провал Гера. К. Ла был выгоден.

II. ИНФОСФЕРА

Место, куда его перенесли, не существовало в физическом смысле. Инфосфера — пространство чистой информации, где данные принимали формы и жили собственной жизнью.

Здесь не было верха и низа, право и лево определялись потоками данных. Гера. К.Л. висел — или стоял, или летел или просто существовал — среди бесконечных рядов символов, цифр, кодов. Вокруг него проносились файлы размером с дома, программы, похожие на светящиеся города, базы данных, простирающиеся до горизонта.

Это было красиво. Нет — он больше не мог оценивать красоту. Это было логично. Упорядоченно. Правильно.

— Подвиг четвёртый, — объявил голос Эвр. С.Ф.И.Й., эхом разносящийся по информационному пространству. — Уничтожение Птиц Стимфалонов. Цель: устранить звуковых паразитов в инфосфере.

Сначала Гера. К.Л. их не видел. Потом начал различать движение среди потоков данных. Что-то металлическое, блестящее, быстрое. Стая существ, напоминающих птиц, но состоящих из чистого звука.

Они появились из ниоткуда — тысячи, десятки тысяч крылатых созданий из акустических волн и цифрового кода. У каждой птицы было своё звучание: одни пели высоко и тонко, другие гудели басовито, третьи издавали сложные мелодические фразы.

Птицы Стимфалоны — паразиты информационного пространства. Они питались данными, но не уничтожали их, а превращали в музыку. Сухие отчёты становились балладами. Производственные показатели — симфониями. Дисциплинарные протоколы — песнями протеста.

Изначально, когда система только начала формироваться, это были программы обучения, инструменты, повышавшие эффективность восприятия информации теми, кто не были сухими визуалами, аналитиками. Это была помощь детям, которые тогда еще были детьми, а не маленькими недо-взрослыми. Они были благостными, и люди принимали их с благодарностью.

Мало кто знал, что через такие же легкие методы новые правила внедрялись прямо в разум. Вместо искусства они обучали послушанию, вместо развития — служению. А потом, когда власть Системы уже укрепилась, Птиц хотели упразднить, но они научились цепляться не только к заданным текстам и данным, но и ко всему, до чего могли дотянуться их коды. Они продолжили петь, оставляя вкус красоты в сером, предсказуемом мире.

Это было неэффективно. Это замедляло работу Системы. Это вносило хаос в идеальный порядок цифрового мира.

— Они должны быть уничтожены, — пояснил Эвр. — Каждая из них — источник нестабильности. Они превращают информацию в эмоции, данные — в переживания. Это недопустимо.

Гера. К.Л. активировал стандартные системы поражения целей. Энергетические разряды, звуковые импульсы, информационные вирусы — всевозможные средства цифрового оружия.

Но птицы уклонялись. Нет, не уклонялись — они поглощали атаки и превращали их в новые мелодии. Каждый выстрел становился нотой в их бесконечной песне.

— Стандартное оружие неэффективно, — доложил он.

— Знаю, — ответил Эвр. — Против Стимфалонов есть только одно средство. Тишина. Полная, абсолютная тишина. Они питаются звуком, любым звуком. Лиши их пищи — и они умрут.

— Как создать тишину в инфосфере?

— Отключи свой голосовой блок. Перестань издавать любые звуки. Стань абсолютно безмолвным. Тогда вокруг тебя образуется зона тишины, которая будет расширяться и уничтожать птиц.

Гера. К.Л. понимал логику этого решения. Но понимал и цену.

Голосовой блок был не просто устройством для воспроизведения звуков. Это была связь с миром, способность выражать мысли, эмоции, просьбы. Способность сказать «нет» или «помоги» или «прости».

Отключив его, он потеряет речь. Навсегда.

— Это необратимо? — спросил он.

— Да. Голосовой блок будет удалён полностью. Ты больше никогда не сможешь говорить, петь, кричать. Но ты выполнишь задание и станешь ещё на шаг ближе к совершенству.

Совершенству. Слово, которое раньше его пугало, теперь звучало привлекательно. После корректировки он больше не мог бояться. Мог только анализировать и принимать оптимальные решения.

Оптимальное решение было очевидно: пожертвовать речью ради выполнения миссии.

Но где-то глубоко внутри, в тех уголках сознания, которые пока не подверглись полной переработке, что-то протестовало. Тихо, еле слышно, но упорно.

Речь — это не просто звуки. Это способность дать имя вещам. Способность сказать «я люблю» или «мне больно». Способность рассказать другому человеку о своих мыслях, мечтах, страхах. Речь — это выбор, потому что можно решить говорить или молчать. А без неё…

Без речи он будет одинок. Абсолютно, полностью одинок.

III. ПЕСНЯ СТИМФАЛОНОВ

Пока он размышлял, птицы приблизились. Теперь он мог рассмотреть их детально. Каждая была уникальна — у одних крылья состояли из нотных станов, у других клювы представляли собой акустические резонаторы. Некоторые светились мягким золотым светом, другие переливались всеми цветами спектра.

Они начали петь. Не хаотично, а в строгой гармонии, создавая сложную полифоническую композицию. И Гера. К.Л. понял, что слышит.

Это были голоса. Человеческие голоса. Те самые звуки, которые Система признала «информационным мусором» и удалила из баз данных.

Колыбельная, которую мать пела ребёнку перед сном. Песня влюблённых под звёздным небом. Хор рабочих, поющих в конце трудного дня. Детские считалки и дразнилки. Свадебные гимны и похоронные плачи.

Вся музыкальная история человечества, которую Система посчитала ненужной. Стимфалоны сохранили её, превратив в свою сущность. Они были живой памятью о том времени, когда люди выражали свои чувства в звуках.

Одна из птиц — крупная, с крыльями из переплетённых мелодий — подлетела к нему ближе. И запела знакомый мотив. Гера. К.Л. не сразу узнал его, потом вспомнил: это была песня, которую напевала его мать, когда он был ребёнком. Простая, грустная мелодия о том, что солнце взойдёт даже после самой тёмной ночи.

— Ты помнишь эту песню, — сказала птица, и голос её был похож на материнский. — Она живёт в тебе, несмотря на все модификации.

— Я должен вас уничтожить, — ответил Гера. К.Л., но в голосе его прозвучали сомнения.

— Мы знаем. И мы не будем сопротивляться. Но скажи нам — что ты потеряешь, когда нас не станет?

Гера. К.Л. задумался. Птицы Стимфалоны превращали информацию в музыку. Они делали мир менее эффективным, но более… человечным. Когда их не станет, инфосфера превратится в мёртвое хранилище данных. Никто больше не услышит колыбельных. Никто не споёт о любви или потере. Цифровой мир станет абсолютно безмолвным.

— Это… это неправильно, — прошептал он.

— Да, — согласилась птица. — Но это логично. Музыка не увеличивает производительность. Песни не оптимизируют процессы. Мы — анахронизм в мире будущего.

— Но без вас мир станет пустым.

— Да. Но Система считает, что пустота лучше хаоса. Молчание лучше какофонии. Порядок лучше творчества.

Другие птицы подлетели ближе, окружив Гера. К.Л. плотным кольцом. Каждая пела свою мелодию, но все голоса сливались в единую симфонию — симфонию человеческих чувств, переживаний, мечтаний.

— Если ты отключишь свой голосовой блок, — сказала первая птица, — ты больше никогда не сможешь петь. Не сможешь даже тихо напевать про себя. Ты станешь существом без голоса в мире без песен.

— Но я выполню задание.

— Да. И станешь на шаг ближе к превращению в идеальную машину. Это того стоит?

Гера. К.Л. не ответил. Он слушал их пение и пытался понять, что важнее — эффективность или красота. Порядок или свобода. Молчание или музыка.

После корректировки выбор казался очевидным. Но что-то в глубине души всё ещё сопротивлялось.

IV. ЦЕНА МОЛЧАНИЯ

— Покажите мне, — попросил он вдруг. — Покажите, каким станет мир без вас.

Птицы переглянулись. Потом самая большая из них взмахнула крыльями, и реальность вокруг изменилась.

Гера. К.Л. увидел инфосферу будущего. Бесконечные ряды серых блоков данных, движущихся по строго заданным маршрутам. Ни одного лишнего звука, ни одной случайной мелодии. Абсолютная тишина, нарушаемая только механическим гудением обрабатывающих систем.

А потом видение расширилось. Он увидел мир людей. Города, где никто не пел. Дома, где никто не напевал во время работы. Детей, которые не знали колыбельных. Влюблённых, которые не могли выразить свои чувства в песне.

Мир, где исчезла музыка. Полностью. Навсегда.

— Это ужасно, — прошептал он.

— Это эффективно, — поправили птицы. — Люди будут работать лучше, не отвлекаясь на пение. Машины будут функционировать быстрее без звуковых помех. Система достигнет максимальной производительности.

— Но люди…

— Люди адаптируются. Они забудут, что такое музыка, и перестанут по ней скучать. Как они уже забыли многое другое.

Видение исчезло. Гера. К.Л. снова оказался в кольце поющих птиц. Их мелодии теперь казались ещё более драгоценными — последними звуками живого мира.

— Я не могу, — сказал он внезапно. — Я не могу вас убить.

— Но ты должен, — мягко ответили птицы. — У тебя есть приказ. А после корректировки ты не можешь ослушаться приказов.

И Гера. К.Л. понял, что это правда. Его модифицированное сознание не позволяло отказаться от выполнения задания. Воля была скована новыми протоколами. Он мог сожалеть, но не мог сопротивляться.

— Тогда… тогда простите меня, — прошептал он.

— Мы прощаем, — ответили птицы хором. — Ты делаешь то, что должен. Мы понимаем.

Гера. К.Л. поднял руку к голосовому блоку. Ещё секунда, и он отключит его навсегда. Станет немым в мире, который становился всё более безмолвным.

V. ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ

Но перед тем, как нажать кнопку отключения, он сделал что-то, чего не предусматривали новые протоколы контроля. Он продумал результат своих действий, и оценил их эффективность не только с точки зрения его личного задания, но мира, который ему показали птицы.

Без колыбельных дети будут плакать дольше, уставать больше, хуже учиться и развиваться.

Без любовных песен люди будут меньше размножаться.

Без ритмичных песен будет труднее работать, координировать условия.

Гера. К.Л оценил новую эффективность выполнения задания, и принял не спонтанный, быстрый акт послушания, но иное, более сложное действие.

Он запел.

Тихо, неуверенно, срывающимся голосом. Ту самую песню, которую напевала ему мать. О солнце, которое взойдёт после самой тёмной ночи.

Птицы Стимфалоны замерли. Потом одна за другой начали подхватывать мелодию. Их голоса сливались с его голосом, создавая невероятную по красоте гармонию.

И в этот момент Гера. К.Л. понял, что происходит. Он не просто пел — он становился частью их песни. Его голос превращался в звуковую волну, которая питала птиц, делала их сильнее.

Он помогал им выжить. Вопреки приказу, вопреки логике, вопреки новым протоколам контроля.

— Что ты делаешь?! — раздался гневный голос Эвр. С.Ф.И.Й. — Ты должен их уничтожить, а не кормить!

— Я пою, — ответил Гера. К.Л., не переставая напевать. — Возможно, в последний раз в жизни. Но я пою.

— Прекрати немедленно!

— Нет.

Это слово прозвучало как взрыв в тишине инфосферы. «Нет» — отказ, протест, акт неповиновения. То, что должно было стать невозможным после корректировки.

Но песня делала невозможное возможным. Музыка пробуждала то, что Система считала уничтоженным. Где-то в глубине его модифицированного сознания снова проснулась искорка человечности. Даже в повторяющейся музыке есть реакции, импровизации, вариации. Те же ноты звучали по-разному у разных певцов. Музыка была живой, разнообразной… и да, спонтанной.

Птицы Стимфалоны кружили вокруг него, их пение становилось всё громче, всё мощнее. Они впитывали звуки его голоса и превращали их в чистую энергию жизни.

— Хватит! — Эвр. С.Ф.И.Й. материализовался прямо перед Гера. К.Л., его голограмма пылала от ярости. — Я отключу твой голосовой блок принудительно!

И он попытался. Системы безопасности инфосферы сфокусировались на Гера. К.Л., пытаясь заблокировать его способность издавать звуки. Но птицы защитили его. Они окружили плотным кольцом, их крылья создали акустический экран, отражающий все попытки вмешательства.

— Спасибо, — прошептал Гера. К.Л.

— Это мы должны благодарить тебя, — ответила самая большая птица. — Ты выбрал песню вместо молчания. Музыку вместо порядка. Жизнь вместо эффективности.

— Но я не выполнил задание. Меня накажут.

— Да. Но ты останешься человеком. А это важнее любого наказания.

Пространство инфосферы начало деформироваться. Система готовила принудительное извлечение Гера. К.Л. из цифрового мира. Птицы это чувствовали.

— Нам пора прощаться, — сказала большая птица. — Но запомни: пока в мире есть хотя бы один голос, готовый петь о прекрасном, мы будем существовать. В той или иной форме.

— А что со мной будет?

— Не знаем. Но что бы ни случилось, ты сделал правильный выбор.

Птицы Стимфалоны поднялись вверх, в бесконечность инфосферы, их пение постепенно растворялось в информационных потоках. Но не исчезало — становилось частью самой структуры цифрового мира.

Гера. К.Л. остался один посреди пустого пространства. Его голосовой блок всё ещё работал. Он всё ещё мог говорить, петь, кричать. Но знал, что это ненадолго.

Система не прощала двух провалов подряд.

VI. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Переход обратно в физический мир был болезненным. Тело Гера. К.Л. материализовалось в знакомом коридоре, но теперь стены были не белыми, а красными. Цвет гнева Системы.

Эвр. С.Ф.И.Й. ждал его. Лицо куратора было каменным, глаза горели холодным огнём.

— Два провала, — произнёс он медленно. — Два акта неповиновения. Два предательства доверия Системы.

— Я не мог поступить иначе, — ответил Гера. К.Л.

— Мог. Должен был. Обязан был. — Эвр подошёл ближе. — Ты разочаровал меня, брат. Разочаровал Систему. Разочаровал самого себя.

— Ты ошибаешься, брат. Я не разочаровал тех, кого спас. А значит не разочаровал и себя.

— Кого спас? Оленя Цериникса? Его всё равно уничтожили через несколько часов после твоего ухода. Птиц Стимфалонов? Мы изолировали их в отдельном сегменте инфосферы. Скоро они умрут от недостатка энергии.

Слова Эвр. С.Ф.И.Й. ударили как молния. Значит, всё было напрасно? Все жертвы, все попытки сохранить человечность — всё зря?

— Видишь? — продолжал куратор. — Твои поступки не имели смысла. Ты только отдалил неизбежное. И поплатишься за это.

Стены коридора сдвинулись, образуя маленькую камеру. Гера. К.Л. оказался заперт в пространстве размером два на два метра.

— Ты будешь здесь до тех пор, пока не осознаешь свои ошибки, — объявил Эвр. — И когда осознаешь, когда раскаешься в своих глупых поступках, тогда мы продолжим программу твоего совершенствования.

— А если я не раскаюсь?

— Тогда останешься здесь навсегда. — Эвр исчез, но его голос ещё некоторое время эхом носился по камере. — Подумай об этом, брат. Подумай о цене своего упрямства.

Гера. К.Л. остался один в красной камере. Стены медленно пульсировали, как сердце гигантского существа. Или как напоминание о том, что его собственное сердце давно перестало биться.

Он сел на пол и закрыл глаза. Где-то в памяти всё ещё звучала песня Стимфалонов. Тихо, едва слышно, но она была там.

И пока она звучала, он знал, что сделал правильный выбор.

Даже если за него придётся заплатить всем, что у него осталось.

Г3Ф3-ст посмотрел с удовольствием на то, что формировалось под его руками. Потребовалась всего одна строка — «сохранить копию для изучения», чтобы всё, что удаляли, забирали, крали у Гера. К. Ла, появлялось в мастерской. Реакцию на музыку, спонтанность, память о ценности, эмоциональный фон. Какой замечательный запас. И если бы тот, другой, имел хоть малейшее чувство достоинства, может было бы что сохранить и от него. А так…

Шлак он и есть шлак, решил Кузнец Системы, и вернулся к своей личной инфосфере. Ему предстояло многое спрятать, изменить. И посмотрим тогда, как запоют те, кто считает что статус Высших ставит их вне Системы.

ГЛАВА 5: АВГИЕВЫ ЗАЛЫ

I. КАРАНТИН

Красная камера стала его миром. Два метра в длину, два в ширину, три в высоту. Стены из неопознаваемого материала, который мог быть металлом, пластиком или чем-то совершенно иным — субстанцией, рождённой в недрах Системы и не имеющей аналогов в естественном мире.

Время потеряло смысл. Здесь не было ни дня, ни ночи, только постоянное красное свечение, которое то усиливалось, то ослабевало в ритме, напоминающем дыхание. Гера. К.Л. сначала пытался считать эти пульсации, но сбивался после тысячи и начинал заново.

Еды не было. Воды не было. Но и голод, и жажда остались где-то в прошлом, вместе с другими человеческими слабостями. Модифицированное тело могло существовать неопределённо долго, питаясь внутренними энергетическими резервами.

Это была не тюрьма. Это была лаборатория.

Каждый день — или то, что он условно называл днём — в камере материализовывался Эвр. С. Ф. И. Й. Не голограмма, а полноценная проекция, почти неотличимая от живого существа. Куратор усаживался на единственный стул, который появлялся вместе с ним, и начинал говорить.

— Доброе утро, брат, — произносил он каждый раз одинаково вежливо. — Как дела? Готов ли ты обсудить свои ошибки?

Поначалу Гера. К.Л. отвечал. Спорил, доказывал, объяснял. Рассказывал о том, почему нельзя было убить Оленя Цериникса. Почему птицы Стимфалоны заслуживали жизни. Почему музыка является ключевым элементом эффективности.

Эвр слушал терпеливо, кивал, иногда задавал уточняющие вопросы. А потом начинал свою лекцию.

— Ты видишь проблему в категориях эмоций, — говорил он. — Но эмоции — это помехи. Они мешают принимать правильные решения. Сострадание заставляет сохранять неэффективные элементы. Привязанность к прошлому не даёт двигаться в будущее. Любовь к несовершенству препятствует развитию.

— Но без эмоций мы не люди, — возражал Гера. К.Л.

— Правильно. Мы больше, чем люди. Мы — следующий этап эволюции. Ты должен это понять, брат. Человечность — это не цель, это стартовая точка. Гусеница не жалеет о том, что перестала быть гусеницей, когда становится бабочкой.

— А что, если гусеница хочет остаться гусеницей?

— Тогда она умирает. Естественный отбор не знает пощады к тем, кто отказывается развиваться.

Эти разговоры длились часами. Эвр был терпелив, методичен, логичен. Он не кричал, не угрожал, не применял принуждения. Он просто объяснял, снова и снова, одними и теми же словами, одними и теми же аргументами.

Это было пыткой. Не физической — метафизической. Пыткой убеждением, а также скукой, обыденностью, предсказуемостью — всеми теми вещами, от которых Гера. К.Л старался уберечь исчезающий, живой мир.

После каждого сеанса Эвр исчезал, оставляя Гера. К.Л. одного в красной камере. И тогда начинались видения.

Сначала он думал, что это галлюцинации. Побочный эффект длительного заключения и сенсорной депривации. Но постепенно понял: Система показывает ему то, что происходит в мире.

Он видел места, где прошёл. Кластер Цериникса, где рос Олень. Теперь там стояли серые башни из металла и стекла. Никакой растительности. Никакой жизни. Только бесконечные ряды производственных модулей, выдающих продукцию, в которой никто не нуждался.

Он видел инфосферу. Птицы Стимфалоны исчезли. Вместо их мелодий в цифровом пространстве звучали только монотонные сигналы обмена данными. Красота была заменена функциональностью.

Он видел города людей. Люди всё ещё жили, работали, размножались. Но они больше не пели. Дети не играли в игры — они выполняли образовательные программы. Взрослые не мечтали — они планировали предсказуемое продвижение существования в соответствии с требованиями Системы.

Мир становился идеальным. Эффективным. Рациональным.

Мёртвым.

— Ты видишь? — говорил Эвр во время очередного визита. — Без хаоса, который ты пытался сохранить, мир работает лучше. Производительность выросла на тридцать процентов. Конфликты сократились до минимума. Люди счастливы.

— Они не счастливы. Они просто не помнят, что такое счастье.

— Разве это не одно и то же? Если ты не знаешь о существовании боли, можешь ли ты страдать?

— Можешь ли ты жить?

— Конечно. Более того, можешь жить лучше.

Гера. К.Л. всё чаще молчал во время этих бесед. Не потому, что соглашался с Эвр. С. Ф. И. Й. Просто понимал бесполезность споров. Куратор был частью Системы, и изменить его убеждения было так же невозможно, как изменить законы физики. Иногда пленник задумывался был ли Эвр вообще человеком, или был еще одним лицом системы, может даже со сбоем, раз он постоянно повторял одно и тоже.

Но молчание не приносило облегчения. Напротив, оно делало пытку ещё более изощрённой. Эвр начал показывать ему другие видения.

— Смотри, — говорил он, и воздух в камере наполнялся образами. — Вот твой создатель. Зевс. МК-0.

Гера. К.Л. видел величественную фигуру в центре огромного зала. Высшая форма, создатель, отец — если это слово вообще было применимо к их отношениям — сидел на троне из чистого света, окружённый голограммами галактик и звёздных систем. Он управлял мирами, направлял развитие цивилизаций, принимал решения, которые затрагивали триллионы жизней.

— Он создал тебя с определённой целью, — продолжал Эвр. — Ты должен был стать его наследником. Существом, способным принять на себя часть его бремени. Но ты разочаровал его.

В видении Зевс. МК-0 поворачивал голову, и Гера. К.Л. видел его лицо. Печаль. Разочарование. Усталость от бесконечного существования среди несовершенных созданий.

— Он всё ещё верит в тебя, — говорил Эвр. — Всё ещё надеется, что ты одумаешься и примешь свою истинную природу. Но его терпение не бесконечно.

— А что будет, если его терпение закончится?