«И волки сыты, и зайцы целы» — интервью с Евгением Дьяконовым

Евгений Дьяконов — автор поэтических книг «Доминошники», «Другие ништяки», «Высмотришь», «Иснейя» — стал победителем IX сезона премии «Лицей» в номинации «Выбор книжных блогеров». Член жюри книжных блогеров, редактор журнала «несовременник» Вячеслав Глазырин поговорил с Евгением о поэтических школах, пути поэта, а также легкости и горечи в стихах.

ВГ: Евгений, это ваш первый сезон в «Лицее»?

ЕД: Нет, я подавал заявки и в прошлые годы, но проходил только в лонглист. Шорт для меня первый.

ВГ: Это очень здорово! Евгений, давайте начнем с того, кто из современников является для вас ориентиром?

ЕД: Как я сам чувствую и как говорят мне мои друзья по поэтическому цеху, моя поэтика достаточно разношерстная. Мне нравятся как, например, верлибры (причем верлибры, условно говоря, короткие), так и силлаботоника. Мои друзья и мои старшие коллеги говорят, будто бы мой голос, авторский почерк где-то проступает в интонации, в моей авторской позиции, в отношении к тому, о чем я пытаюсь сказать в стихотворении.

Но мне самому это как-то не очень хорошо видно, хотя последние полтора-два года что-то начинает вырисовываться и для меня самого. А что касается ориентиров, то тут, конечно, очень широко: это и Сергей Гандлевский, и Владимир Бурич, это Иван Ахметьев, которого просто обожаю, и в то же время Иван Жданов; это Алексей Решетов, например, и Игорь Меламед, это Вениамин Блаженный, например, и вся Лианозовская школа; это и отдельные представители филологической школы и «Московское время»; а когда у меня периоды в жизни такие, что меня тошнит от силлаботоники, единственным, кого я могу с удовольствием читать, является Александр Еременко. И я не хочу себя ограничивать какими-то рамками. Я сейчас попробовал назвать тех, кто просто с ходу пришел в голову.

ВГ: Спасибо, мне кажется, очень репрезентативная выборка имен получилась. Даже бегло посмотрев на этот ряд, можно понять, что ваша поэтическая картина мира растет из разных традиций. Евгений, вы же петербуржец?

ЕД: Да, из Петербурга.

ВГ: Мне показалось симпатичным в вашем ответе, что вы не начали с истории про Ленинград и Москву, а назвали очень разных поэтов. Мне кажется, это особенно важно сейчас, когда все очень разобщены. Единение – даже формальное – очень важно. А еще я спросил про Петербург, потому что, например, для современных исследователей очень важна ленинградская неподцензурная поэзия – это целый отдельный мир. Как вам кажется, есть ли в поэзии тяга к синтетизму, к стягиванию разных традиций?

ЕД: Когда я слышу словосочетание «петербургская» или «ленинградская поэтическая школа», то первый, кто приходит на ум, это, конечно, Александр Семенович Кушнер с характерной ему поэтикой; но я хочу сказать, что ведь петербургская поэтическая школа отличается достаточно сильно от ленинградской поэтической школы, потому что те же два Григорьевых, Олег и Геннадий, та же филологическая школа с их минималистами, конкретистами, обязательно какая-то ирония, которая выражалась во всем, и в содержании… Это же не только что-то высокопарное, что-то изящное, виртуозное, что-то о незыблемых вечных темах, вещах, веществах, явлениях, а это еще и просто какой-то стеб, ирония и черный юмор.

Мне в Москве ребята говорили, что я больше московский поэт, чем питерский. Меня сначала это как-то немножко задевало, а потом я понял, что и хорошо, наверное.

ВГ: Мне тоже кажется, что это хорошо. Может быть, скорее, не московский, а просто поэт. Когда говорят ленинградский или петербургский поэт, то сразу накладывают определенную матрицу. Я, конечно, подумал о Шварц и Кривулине, но и они в первую очередь поэты: они важны нам без отнесения их к той или иной школе. А еще я очень рад, что мы все же упомянули дорогого Александра Семеновича Кушнера.

Вы сказали, что буквально пару лет назад стали чувствовать, что сквозь ваши стихи проступает ваш голос, ваше дыхание. Я хотел бы на этом остановиться. Сейчас у нас в литературе одновременно присутствуют много поколений: от восьмидесятилетних (Кушнера, Чухонцева) до ребят, которые буквально в восемнадцать лет сразу попадают в журналы. Это какая-то очень ранняя литературная зрелость, в кавычках, конечно.

Евгений, как вам кажется, чтобы молодому поэту найти свой голос, ему нужно открыться этому миру, то есть публиковаться, подавать свои стихотворения на премии (на тот же «Лицей», например) или оставаться в уединении и вслушиваться, искать… Какой путь кажется вам более продуктивным?

ЕД: Мне кажется, что молодому поэту необходимы две составляющие. Во-первых, выработка поэтического вкуса за счет чтения, за счет общения, за счет всецелого погружения, желательно маниакально-фанатичного. Во-вторых, выработка версификационных навыков, то есть набитость руки. Вот тогда и появятся хорошие стихи.

А вот про эту индивидуальность… Скажу на своем примере: и мне конкретно, и многим моим друзьям мудрые седовласые старцы питерские говорили, что не стоит жить только поэзией. Не надо ей бредить, живите жизнь, влюбляйтесь, расставайтесь! Живите жизнь, и тогда стихи будут настоящими, искренними. Мы как-то этому не верили, потому что хочется же какой-то жертвы, поэтической борьбы!

Мне приятно было оказаться в финале «Лицея» именно с этой подборкой, потому что каждое из этих стихотворений было написано в первую очередь с терапевтической целью. Мне нужно было выговориться: выговориться на фоне тех обстоятельств, ситуаций, которые со мной происходили за последний год, полтора, может быть. Но я уже выговаривался с определенными навыками, вкусом.

Эти стихотворения написаны не для премии «Лицей»… Мы с вами знаем, да и я думаю, все пишущие знают, что, когда пишешь, возникает желание заглянуть в какое-то метапространство, оттуда взять что-нибудь и преподнести своему читателю, как бы пафосно это не звучало. Так и с этой подборкой, хотя, конечно, в первую очередь это была терапевтическая цель, то есть цель, чтобы мне стало просто полегче.

Цель была выговориться, отдать бумаге, отдать словам наболевшее, выстраданное. То есть жить, жить жизнь, и в то же время не уходить из поэзии. И это должно помочь написать искренние, настоящие, без пафоса, подлинные, истинные стихи при наличии, опять же, навыков.

Когда ты используешь глагольную рифму или какую-то банальную (любовь-кровь, слезы-морозы, слезы-розы), то ты делаешь это специально, чтобы решить собственную художественную задачу. Если это алкогольно-кухонное стихотворение, то изящная или виртуозная составная рифма будет лишней.

голосом Дроздова Николая
обстановочку не накаляя
я скажу:
вот пепельница-ёжик
солнечный зайчишка на стене
серенький волчок меж табуретных ножек
белочка во мне

ВГ: Евгений, вы упомянули, что ходили в ЛИТО. Есть ли поэт, который был для вас учителем?

ЕД: В 2009-2010 годах я познакомился с петербургским поэтом Михаилом Ивановичем Вэем, который меня заразил, зарядил поэтической, настоящей, богемной, что ли, такой романтикой, энергией. Он не учил нас, как писать стихи. Речь шла о самоощущении, самоопознании, самоидентификации себя как поэта. Позже, где-то с 2015−16 годов, я стал ездить в Липки, АПИР был потом. Больше всего мне дал Юрий Викторович Казарин. Я был у него на трех или даже четырех онлайн-семинарах. Были семинары у Рейна, Волгина, Куллэ. Но больше всего мне дали Алехин и Казарин.

ВГ: Спасибо, Евгений. Вы упомянули, что эти стихи выросли из очень, скажем, травматичных ситуаций в вашей жизни, но, как я заметил в рецензии, в ваших стихах есть лёгкость, а не легковесность. Мы видим сильный контраст между формой и содержанием – легкость и горечь.

ЕД: Наверное, эта лёгкость, то, что вы называете лёгкость, наверное, это и есть то самое поэтическое вещество, я надеюсь, по крайней мере, о котором многие говорят.

На мой взгляд, в стихах надо не рассказать, а показать что-то – в стихах словам должно быть тесно, а мысли просторно. Если же подбирать какую-то метафору, описывающую хорошее стихотворение, то мне на ум приходит такая: и волки сыты, и зайцы целы. Это почти невозможно.

Те, кто давно занимается поэзией, видят белые нитки, видят стихотворные швы. Может быть, какую-то секунду мы восхищаемся, а потом мы понимаем, как это сделано. Очень сложно добиться ощущения нерукотворности.

ВГ: Александр Переверзин заметил, что вы переосмыляете опыт ОБЭРИУ. Это сознательная установка?

ЕД: Не знаю, честно говоря… На самом деле, мой лирический герой, если так говорить, это человек, который снял с себя ответственность. И, конечно, я как-то закрываюсь, прикрываюсь иронией, использую ее как жаропонижающее, чтобы снизить пафос. Меня стихи громкие, высокопарные отталкивают.

Недаром же все большие поэты сейчас используют слово стишки. Это показатель того, что после всех классиков (от Пушкина до Бродского), претендовать на что-то вечное, огромное, грандиозное и писать об этом так же напрямую – это как минимум не выигрышно, а может быть, и проигрышно. У меня поэзия повседневности с добавлением щепотки абсурда, парадокса, немножко цитирования, немного небрежности, а не неряшливости. Вот чем отличается небрежность от неряшливости? Тоже это вопрос хороший. Все-таки небрежность со знаком плюс, по-моему, а неряшливость – со знаком минус. Когда трехдневная щетина мужчину красит, а когда трехдневная щетина говорит о том, что он себя запустил? Вроде одна и та же трехдневная щетина, а вот иногда это одно, а иногда – другое.

У меня сейчас волна интереса к конкретизму. В первую очередь это Лианозовцы: Холин, Сапгир, в меньшей степени Некрасов, Сатуновский. Очень интересен минимализм в верлибрах: Ахметьев, Александр Самойлов из Челябинска. Мне близки эти вещи, не претендующие быть незыблемой классикой.

В гостях я – ну точно философ,
при помощи умненьких слов,
на тысячи разных вопросов
ответы даю будь здоров.

Но водка кончается вроде,
темнеет и слышу вопрос:
«Тебя кто-то встретит, проводит?»
… и сразу мурашки, мороз…

ВГ: Насколько я понимаю, это был последний год, когда вы могли участвовать в «Лицее». Что вы почувствовали, когда получили номинацию «Выбор блогерского жюри» от издательского сервиса Ridero?

ЕД: Я очень за эту номинацию благодарен. У меня было ощущение, что я сам на себя навесил ярлык слэмового поэта, когда, например, родионовский слэм выиграл. Но мне хотелось признания от аудитории, которая глазами читает стихи. Я считаю, что моя эта подборка вполне народная, а ведь эта номинация, как мне показалось, более народная, чем основные номинации.  Поэтому я очень рад, правда.