Екатерина Манойло: в литературном агентстве меня назвали казахским Стивеном Кингом и не взяли

Екатерина Манойло стала абсолютной победительницей шестого сезона премии «Лицей», заняв с романом «Отец смотрит на Запад» первое место в номинации «Проза» и получив специальную номинацию Rideró «Выбор книжных блогеров». Книжная активистка и член блогерского жюри Евгения Власенко назвала роман «по-настоящему феминистской прозой, в которой поднимаются сложные вопросы, касающиеся патриархальных традиций в современном обществе, проблем сексуальных домогательств и домашнего насилия». Мы попросили Евгению поговорить с Екатериной специально для Rideró, получился откровенный разговор о национальной идентичности, сильных женщинах и ранах, из которых произрастает проза.

— Катя, ты родилась в Орске в русско-казахской семье и выросла на границе с Казахстаном. Расскажи о своем культурном и национальном самоощущении, и как это влияет на твое творчество?

— Иногда мне кажется, что у меня вообще нет культурного кода, что он просто стерт, и сейчас я много над этим работаю. Забавно, что и моя работа связана с построением идентичности виртуальных систем. У меня мама русская, отец казах, и сколько я себя помню, в семье всегда было двоебожие. Приходили родственники-казахи на Пасху, ели яйца, а потом отводили в сторонку и говорили: «Ну ты же понимаешь, что Бог один? Ты посмотри на себя, ты не русская». И я действительно не чувствовала себя русской, особенно когда приезжала к бабушке по материнской линии и очень отличалась от других детей, не вписывалась в дворовые игры. Для бабушки по отцу я была слишком эмансипированной: много себе позволяла, громко разговаривала. У них дома на стене висел кнут, и мой дед часто говорил: вот выйдешь замуж, я твоему мужу подарю этот кнут и он тебя будет бить. А я отвечала, что не выйду замуж и что еще неизвестно, кто кого будет бить. Так что для них я тоже была не совсем своей. И в целом постоянно ощущала себя ни там, ни тут. Собственно, это ощущение я и подарила своей героине.

— Ты подарила своей героине не только это, но еще свое имя и девичью фамилию. Расскажи, где в романе проходят границы автобиографического и фикшена?

— 15 лет назад умер мой отец. Последние два года его жизни мы не общались, а расставаясь, пожелали друг другу смерти. Когда он умер, на похороны я не поехала. Его братья и сестры проводили его по местным обычаям и закопали. Не было ни вскрытия, ни свидетельства о смерти. Спустя какое-то время мы столкнулись с бюрократическими сложностями, потому что по документам он был все еще жив. Встал вопрос об эксгумации и установлении причины смерти, ведь нигде не было сведений, чтобы он серьезно болел, ему был всего 51 год. В итоге все разрешилось, но мысль о том, что тело отца выкопают и достанут из земли его мертвые кости, поселилась в моей голове, и я подумала, что напишу про это историю.

Еще моей героине Кате досталась моя рана — у родителей был мальчик, который умер до моего рождения. И я помню, как однажды сказала в присутствии матери, что если бы он был жив, мы бы вместе играли, а она ответила, что если он был бы жив, то меня бы не было. Это настолько врезалось мне в память, что потом еще не раз проникало в прозу. Ну и так как я — девочка и единственный ребенок в семье, на мне по сути заканчивается род. Отдать героине свое имя и фамилию — отчасти попытка его продлить.

— «Отец смотрит на Запад» читается как феминистская проза. Главная героиня с раннего детства вынуждена заботиться о себе (и не только о себе) самостоятельно, она несколько раз проходит через потерю близких людей, раз за разом оставаясь один на один с недоброжелательным миром. Все сильные персонажи в романе — женщины, в то время как мужчины — сплошь абьюзеры. Причем абьюзивное поведение описано как нечто обыденное, как часть культуры взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Как сформировалась подобная оптика?

— Я так написала, потому что это правда. Я выросла в такой среде. Моя мама — очень сильная женщина, сильней я не встречала. Оборачиваясь назад, вспоминая все, через что ей пришлось пройти с моим отцом, я думаю, а вывезла бы я? Когда нет помощи ни от кого, надо растить дочь, дать ей образование. Я не знаю таких примеров среди мужчин. Поэтому в романе я отображала тот мир, который сама видела, ничего намеренно не усиливала.

— Почти все героини романа сталкиваются с домашним насилием. Насколько это большая проблема там, откуда ты родом?

— Самая большая проблема в том, что там, откуда я родом, как и много где в России и не в России тоже, это не считается проблемой. Домашнее насилие считается нормой — вот в чем настоящая проблема. Когда я росла, то женщины в поселке регулярно ходили с фингалами, и это не воспринималось как что-то ненормальное. Еще в моем детстве часто рассказывали истории, что вот ходила девочка в короткой юбке и ее убили. В 90-е действительно было много криминала, в Орске была очень высокая преступность, но эти истории с убитыми женщинами всегда подавались в назидание с акцентом на юбку, формируя искаженную причинно-следственную связь. Плюс в моем случае накладывается еще и национальный фактор — в семье практиковалось некоторое восточное служение мужчине. Например, к приходу отца с работы в доме должно быть чисто, женщины и дети должны быть причесаны и разогрета еда. Со мной кое-что осталось до сих пор. Только если сейчас это мой осознанный выбор, то в детстве за нарушение подобных правил можно было получить выбивалкой для ковров. И так было повсюду: меня бьют, мою подругу бьют и одноклассницу тоже, и мы не знали, что может быть по-другому.

— В современном Казахстане до сих пор похищают девушек с целью принуждения к браку?

— К сожалению, подобное все еще происходит. История Айнагуль в романе, что называется, основана на реальных событиях. Такое случилось на самом деле: девушка вышла в магазин, ее схватили, затолкали в машину и увезли. Закончилось все не так, как в романе: когда мать парня поняла, что девушка недавно родила и кормит грудью, ее вернули обратно. 

Еще один из моих родственников украл себе невесту, они прожили пару лет и разошлись.

— Как от подобного защититься? Это ведь по сути похищение человека. Помогает ли полиция разбираться с подобными ситуациями? Или это исключительно семейное дело? Можно ли подать в суд?

— Сейчас это возможно. Я как раз работаю над вторым романом, в котором снова поднимаю тему домашнего насилия и описываю работу женского кризисного центра. Собирая материал, я вижу, что того, что делается сегодня, все еще недостаточно. Особенно, если речь о маленьких поселках. В таких местах зачастую полностью искажена норма: девочку украли, а она может необъективно оценивать происходящее. Плюс страх позора, что скажет семья. А иной раз вмешательство кризисного центра оборачивается проблемами для самого центра.

— Когда читаешь роман, чувствуется, что его написала женщина, обладающая опытом материнства: ты очень откровенно пишешь о физической и эмоциональной исчерпанности, о том, что ребенок не всегда приносит радость. Один из самых сложных персонажей в романе, на мой взгляд, это Катина мать, которая бросает ее и уходит в монастырь. Через эту противоречивую героиню мы можем увидеть такой социально-осуждаемый поведенческий паттерн, как отказ женщины от главной (по мнению патриархального общества) роли — матери. В финале ты даришь ей счастье самопринятия, самореализации и дочернее прощение. Можно ли сделать из этого вывод, что тем самым ты говоришь: не каждая женщина должна/может быть матерью? Потому что можно считать и по-другому — что бросить ребенка может только чокнутая фанатичка. 

— На миг стало страшно, что кто-то может так это прочитать. Нет, я хотела сказать, что материнство — очень неоднозначная вещь и далеко не всегда позитивная. Это каждый день гордость и разочарование, и это очень тяжело. И уж точно женщина не обязана становится матерью, хотя именно этому нас учат с детства. В детских садах девочки до сих пор играют в свадьбу: женятся друг на друге и потом качают пупсиков. А что, если не навязывать это на уровне игрушек, чтобы каждая девочка могла сама выбрать, во что она хочет играть и чем хочет заняться, когда вырастет? Девочки точно так же могут хотеть стать космонавтками и президентками. Так как сейчас у меня три дочери, мне для них больше всего хочется свободы.

— Каждый человек отчасти состоит из прочитанных им книг. Писатель, в этом смысле, зависим от суммы прочитанного гораздо сильнее. Из каких книг состоит писательница Екатерина Манойло? Творчество каких авторов повлияло на тебя как на писательницу?

— Я училась в русской школе, и школьная программа по литературе давалась мне легко. Моя старшая дочь сейчас в 8-м классе, и она не очень понимает, зачем читать классику. А я помню, что очень много в детстве читала. Правда, круг чтения у меня был довольно стихийный. Это были как раз 90-е, когда по подъездам ходили люди и продавали странные книги. Так у меня появилась «Энциклопедия для девочек», там были инструкции, как плести косы и как правильно замачивать сковородку. Еще «Словарь русской фени», криминальные детективные романы Владимира Шитова, собрание фантастики Василия Головачева, бульварные романы Констанции О’Бэньон. Помню, что прочитала ее «Пирата и русалку» и принесла в школу. После этого учительница вызвала маму. Еще я читала «Книгу магии» Натальи Степановой. Иногда мне хочется вернуться в прошлое и хорошенько проредить свою библиотеку.

Если говорить об авторах, которые повлияли на меня как на писательницу, то их я прочитала гораздо позже, уже в Литинституте — это Владимир Сорокин, Михаил Елизаров и Ольга Славникова. Я много просидела над их текстами в попытках разобраться, как они устроены, чтобы потом попробовать повторить.

Из писателей своего поколения я очень люблю Евгению Некрасову — читала, наверное, все ее книги, и Оксану Васякину. Когда я слушала «Степь», то видела много пересечений: знакомые пейзажи и ее отец, как и отец моей героини, дальнобойщик. Я плакала, когда слушала. 

— Твой роман «Отец смотрит на Запад» уже опубликован в 5 и 6 номере журнала «Новый мир», а также в издательстве «Альпина.Проза» готовится к выходу книга. Расскажи, как все так быстро закрутилось?

— Я сейчас заканчиваю Литературный институт имени А.М. Горького и в качестве дипломной работы предоставила повесть «Улбосын» — по сути это одна из сюжетных линий романа «Отец смотрит на Запад». Я показала ее своему преподавателю, мастеру Павлу Валерьевичу Басинскому, и он сказал, что это «неплохо», и предложил послать ее в «Новый мир». Его рекомендация определила судьбу журнальной публикации — насколько я знаю, по-другому начинающему автору, не имеющему литературной репутации, в толстый журнал не попасть. 

На «Лицей» я решила подаваться сама. Решила, что буду обязательно вбегать в последний вагон уходящего поезда, потому что мне 34, а премия до 35.

— Какова была твоя мотивация поступить туда и действительно ли можно научиться быть писателем?

— Нет (смеется). Кажется, что самый простой ответ, и как будто бы он самый распространенный, — это прийти за неким комьюнити. Потому что не каждый может развиваться, когда варится исключительно в собственном соку. Но я и не могу сказать, что это всем помогло: на первых курсах на семинарах все очень вежливые, а к третьему курсу просыпаются сволочи-критики и мы просто рвем друг друга. Я прошла весь этот путь и на старших курсах полностью ушла в роман.

— Но твоя история как раз демонстрирует, что комьюнити Литинститута оправдывает свое предназначение: ты получила возможность показать текст напрямую Павлу Басинскому, и это дало толчок твоей писательской карьере.

— Это правда. С другой стороны, может ради этого не стоит отдавать Литинституту шесть лет. Есть и более короткий путь: писательская резиденция в Переделкино, форум для молодых писателей в Липках. Я туда, кстати, ездила в 2011 году, и будь я тогда посильнее в прозе и посмелее, может смогла бы прямо там завести необходимые связи и показать текст мастеру.

— В какой момент ты получила предложение от издательства? После того как роман попал в короткий список премии «Лицей» или до?

— До, я тогда только заключила договор с «Новым миром». У меня еще было небольшое приключение с одним литературным агентством. Изначально я подалась туда, но с ними ничего не вышло. И об этом тоже важно рассказать, чтобы не сложилось ложного представления, что вот я пришла и меня сразу везде взяли. В литературном агентстве, прежде чем дать ответ, возьмут или нет, делается экспертиза текста. Я думала, ну сколько она может занимать, ну неделю. Я ждала 80 дней — за это время можно облететь вокруг света! В итоге меня не взяли. Назвали казахским Стивеном Кингом и предложили доработать текст. Я тогда очень разозлилась, даже хотела все бросить, но потом продолжила рассылать рукопись.

— Кстати про Кинга. Я заметила, что все мистическое в романе в конечном итоге имеет рациональное объяснение, в том числе и в финале. Ты сознательно не хотела уходить в Кинга или просто побоялась?

— Сознательно. У меня есть склонность к мистике и к грубому натурализму, я это за собой знаю, поэтому при работе с текстом стараюсь строго за собой следить, чтобы не уйти совсем во что-то жанровое.

— То есть ты не хочешь называться казахским Стивеном Кингом?

— Стивен Кинг крутой. И, если уж на то пошло, он ведь не только про мистику и ужасы, он затрагивает темы домашнего насилия: в «Розе Марене», например, муж кусает и бьет жену, доводит до выкидыша. Но мы начали этот разговор с моей работы над собственной идентичностью, мне важно быть собой, Екатериной Манойло.