«Табуллярий» прямо и без затей назван в подзаголовке «историческим романом» — и это, бесспорно, сущая правда. Сейчас все больше распространяется жанр докуфикшна, а также постмодернистские квазиисторические эксперименты над прошлым и его интерпретациями; «Табуллярий» же по своей форме — книга жанрово традиционная, даже классическая.
Что нужно сделать, чтобы исторический роман был достойным? В первую очередь — выдержать баланс между этнографической достоверностью и современной подачей. Чтобы, с одной стороны, не уйти в трудночитаемый историзм, а с другой — не отпугнуть читателя заигрыванием с экспериментами. Чтобы книга одновременно звучала актуально и при этом — без прямолинейных лобовых аналогий. Автору это вполне удается: он тщательно выписывает византийский (и не только) быт, его тезаурус точен, описания и пейзажи — убедительны. При этом без утяжеления языка: герои Летуновского запросто употребляют такие слова, как «дельце», «ополоумел», «работенка», и это не вызывает никакого отторжения — почему бы, собственно, и нет.
Соблюдено и еще одно условие: чтобы исторический роман стал заметным, желательна или новая трактовка общеизвестного исторического события, или это самое событие широкому читателю должно быть мало знакомо. Случай «Табуллярия» — второй.
Наконец, наличествуют в повествовании и родовые приметы жанра: таинственные знамения, предательства, хитроумные интриги и козни (вот уж где уместно подзабытое сегодня слово «византийщина»), а также извечная злосчастная геополитика. Разве что автор жалеет читателя и избегает натуралистических описаний крови, смерти, нечистот и всякой излишней физиологии вообще, чем жанр, бывает, грешит.
Роман построен на сопряжении двух повествовательных пластов — частного и исторического. Герои частного повествования – чиновник Леонид, его друг, брат, возлюбленная, а также народ Константинополя во всех его проявлениях. Герои исторической линии — сплошь фигуры первого порядка, власти: Иоанн Дамаскин, епископ Константин, патриарх Герман, наконец, византийский император Лев Третий — правитель жестокий и расчетливый. Основное место действия — Константинополь, который переживает не самые спокойные времена (а когда были другие?). Уже сформировалась и оформилась магометанская угроза – неумолимая, безжалостная. Неспокойно и внутри царства.
Император и безвестный чиновник Леонид Филантропин — не только романные антагонисты, но и своеобразные двойники, отражения друг друга. Недаром они носят, по сути, одно и то же имя — Леонид переводится с греческого как «потомок льва» или «подобный льву». Как линии Анны и Левина в «Анне Карениной», их истории, внешне большая и малая, добрую часть романа идут параллельно друг другу — император-воин чиновника, увлекающегося литературой, ценит, но к себе не приближает. Именно на этом «несоприкосновении» и держится внутренняя структура книги, ее напряжение. Когда же пересечения все-таки случаются, они становятся судьбоносными. В первую очередь, для Леонида — после первой встречи он возвышен, после второй — обречен. Но и для Льва тоже — по-пилатовски отстраняясь от табуллярия, он окончательно теряет возможность выправить ход истории, идущей неправедным путем.
Почему неправедным? Дело в том, что ключевая тема романа — иконоборчество. По ряду причин эту ересь в той Византии поддерживали почти все — император, большая часть духовенства, сановники. Даже народ, поначалу возмущающийся, смиряется. Но единогласного потворства неправедному просто не может быть — и главным противником ереси (и императора как ее воплощения) неожиданно становится Леонид. Человек, не только относительно низко стоящий в социальной иерархии, но и, по его собственному признанию, не слишком разбирающийся в теоретических вопросах веры. Но твердый и последовательный — и этого по итогу оказывается достаточно.
Так роман обретает еще одно измерение — притчевое. С одной стороны, персонифицированная в фигуре императора самодовольная система, которая может при помощи ученой софистики оправдать что угодно, даже уничтожение икон и сожжение храма; с другой — чиновник, маленький человек, имеющий смелость отстаивать истину. Это ли не вариация на тему притчи о фарисее и мытаре?
Наконец, интересна в романе и фигура нарратора, рассказчика. Повествование идет от третьего лица, но назвать это лицо всезнающим и тем более бесстрастным не поворачивается язык. Нарратор тревожится, сочувствует, переживает, и это напряжение передается читателю:
«И хотелось бы улыбнуться, сказать первому встречному: «Христос Воскресе!», но сердце щемило от сомнений: а вдруг нет? Из года в год «воскресе», а сейчас… Что же тогда будет, если Бог не воскреснет? Конец?»
В качестве постскриптума хочется напомнить: от момента действия романа до раскола единой христианской церкви на православную и католическую ветви оставалось всего около трех веков. А там рукой подать и до падения Константинополя.