Бесплатный фрагмент - Жизненный путь Анатолия Туарегова в Кузнецово или в/ч 34270

Предисловие

Рассказанная в данной книге история службы солдата-призывника не является плодом авторского воображения. Она отражает реальность, характерную в прошлом и в настоящем для Российской армии, а также для вооружённых сил многих других стран. Автор книги был непосредственным свидетелем и участником описываемых событий — в большинстве своём горьких, порой ужасных и нечеловеческих, а иногда смешных и поучительных. И хотя эти события происходили в небольших и по большому счету оторванных от цивилизации подразделениях, очевидно, что они отражают повседневную жизнь множества других воинских частей Советской армии, разбросанных по всей стране.

В этой повседневности ярко проявила себя суть сложившихся в армейской среде взаимоотношений: офицерский состав не видел в солдате человека, а для старослужащих молодой сослуживец был в лучшем случае мишенью для насмешек, а чаще — объектом для развлечения и снятия армейского стресса. Почти каждый военнослужащий, отслужив определённый период времени, впитывал в себя эти суровые армейские законы и традиции, и затем применял их к солдатам, которые приходили в армию со следующими призывами. Причём старший призыв старался изобрести в отношении младших ещё более изощрённые и кощунственные методы издевательств, чем те, от которых страдал сам. В некоторых случаях издевательства направлялись и на товарищей своего срока службы, если они были слабее физически или по характеру и поведению были «белыми воронами».

Командование, прекрасно зная о неуставных отношениях среди личного состава, зачастую не только не прилагало никаких усилий, чтобы их искоренить, а напротив, негласно их поддерживало. Слабохарактерные и малахольные личности из числа офицеров и прапорщиков — прямых начальников личного состава, не могли найти лучший способ управлять своими подчинёнными, нежели дедовщина, использовали её, чтобы поддерживать хоть какой-то авторитет среди солдат, доверять им поручения небольшой сложности, особенно хозяйственного характера, а также сохранять повседневный порядок в ротах и боевых точках.

В дискуссиях по этому вопросу армейские чины иногда оправдываются тем, что такие порядки имеются в любых человеческих коллективах, и отличаются они только силой и формами проявлений, но полностью избавиться от них невозможно. А что касается неуставных отношений в воинской среде, то армейское руководство направляет все усилия на то, чтобы их искоренить. Однако утверждения об искоренении дедовщины в современной российской армии имеют сомнительный характер. Искоренить дедовщину можно лишь полностью изменив подход к армейским взаимоотношениям. Во-первых, нужно, чтобы офицеры и прапорщики начали видеть в солдатах людей, а не «механизм, артикулом предусмотренный», и не орудие эксплуатации в личных целях. Во-вторых, нужно, чтобы они научились применять гуманные и правовые способы укрепления своего авторитета и поддержания необходимого порядка во вверенных им подразделениях.

Персонажи данной книги имеют реальных прототипов, но по этическим соображениям имена и фамилии большинства из них заменены вымышленными. Однако автор хочет подчеркнуть, что в суровых армейских условиях были люди, которые не теряли свои человеческие качества, отстаивали честь и достоинство в своих действиях и поступках, и вели себя достойно по отношению к другим. Если могли, то добрым советом и реальными поступками выручали, оказывали необходимую помощь; если же не могли, то, по крайней мере, не принимали участия в издевательствах над сослуживцами. Но таких людей в армии были единицы, и они в знак уважения описаны под их настоящими именами.

Глава I. Путь от призыва
до войсковой части в Кузнецово

Среди множества населённых пунктов Приморья, расположенных на побережье Японского моря или неподалёку от него, есть два десятка деревень и сёл, в которых во второй половине двадцатого века находились точки полка связи войск противовоздушной обороны. В одном из таких населённых пунктов, под названием Кузнецово, и находилась рота, в которой отслужил больше половины своего армейского срока Анатолий Туарегов.

Радиотехническая рота располагалась в двух километрах от фактически брошенной деревни — её население состояло из трёх местных жителей пенсионного возраста, двух прапорщиков, один из которых жил с женой и сыном, а второй без семьи, а также старшего лейтенанта с супругой, которым не нашлось места в доме офицеров, находящемся рядом с солдатской казармой.

Уклад жизни этих людей состоял в службе, а в свободное время — в рыбалке, а иногда и охоте на диких гусей и прочую дичь, а бывало, и на живность покрупнее, например, на кабанов. Местность в этом районе красивейшая. Расположение роты находилось от берега моря в полутора километрах. Берег притягивал солдат, периодически заставляя уходить в самоволку. Соседями справа были пограничники, слева — строительная рота. А до ближайшего более-менее обитаемого населённого пункта, села Усть-Соболевка, было примерно 35—40 километров по непроходимой тайге. В деревню вела разбитая, не особенно пригодная для перевозки по ней людей дорога, по которой мог передвигаться автомобиль «Урал». В весеннюю и осеннюю дождливую погоду по этой разбитой колее, которую называли дорогой, и тот единственный «Урал» проехать не мог. Поэтому в такие периоды военная точка, на которой служили от сорока до шестидесяти солдат, как бы уходила в «автономное плавание», со своими порядками, укладом жизни и распорядком дня военной службы.

Рота в Кузнецове жила своей обычной жизнью и в те дни, когда Анатолий Туарегов только готовился к предстоящей военной службе. В восемнадцатилетнем возрасте в один прекрасный солнечный день Анатолий узнал, что ближайшие два года ему светит отдавать долг перед Родиной. К этому моменту ему уже посчастливилось ознакомиться с азами армейской службы в ДОСААФе. Защита Отечества для Анатолия всегда была честью. Однако он прекрасно понимал, что большинство его ровесников от такой чести не в восторге, и уклоняется от призыва как может. В ходе бесед со сверстниками, доходивших иногда до споров, Туарегов выяснил для себя, что большинство его однокашников, не желающих разделить с ним тяготы службы, разделились на три группы. Первые собирались использовать связи (или взятки) своих родственников или покровителей, вторые просто решили не являться в военкомат, а третьи собрались косить, делая себе липовые документы о непригодности к службе. Сам Анатолий предпочёл исполнить свой гражданский долг — прибегать к сомнительным мерам, на которые так рассчитывали его товарищи, у него не было ни возможностей, ни желания.

Получив повестку о призыве в армию, Анатолий в назначенный день явился в военкомат своего района. Его и прочих кандидатов в ряды вооружённых сил страны встретил майор Мамонтов со своей помощницей прапорщиком Вакуловой, и после некоторых разъяснений всех молодых людей отправили по городу собирать соответствующие документы. Затем требовалось пройти медицинскую комиссию. Осмотр на комиссии был поверхностным, никто и не собирался тщательно проверять состояние здоровья призывников. В это же время в коридорах военкомата крутились деловые люди, серьёзно глядевшие на окружающих. Они устраивали дела своих детей, родственников или, за определённую сумму денег, подопечных — как принято говорить, отмазывали их от военной службы. Был призывник, доставленный в районный отдел призывного пункта под конвоем милицейского наряда, который в открытую заявлял, что убежит по пути в центральный призывной пункт. И когда в Краевом призывном пункте его ненадолго оставили без присмотра, он свою угрозу осуществил. Впрочем, остальным призывникам, и Анатолию в том числе, было понятно, что таким способом юноша вряд ли надолго избавил себя от принудительного призыва в армию.

После всех положенных процедур и собеседования с призывной комиссией призывники были уведомлены, что 12 мая они должны будут отбыть к месту службы. Оставалось чуть меньше недели для того, чтобы попрощаться с привычным подростковым времяпрепровождением, и затем на два года забыть о гражданской жизни. Каждый призывник проводил эти дни, заполняя свой досуг удовольствиями по максимуму. Кто-то напивался алкоголем, кто-то страстно общался с противоположным полом, боясь, что на два года этого лишится. Благо, наступили времена лёгкой, ветреной и свободной любви, когда молодые люди не несли никакой ответственности друг перед другом за свои поступки. Достаточно было приобрести спиртное, которое в это время официально было в дефиците из-за сухого закона и борьбы с алкоголизмом. Несмотря на все запреты, глубокой ночью у таксистов за две или три цены можно было легко приобрести водку или вино в каких угодно количествах, правда, о происхождении и последствиях употребления такого хмельного напитка лучше было лишний раз не думать. А если ещё постараться найти более-менее популярную музыку, и под неё намекнуть понравившейся девушке, что ближайшие два года придётся провести в армии, то она непременно растает и будет дарить любовь столько, сколько пожелаешь.

Абсолютно необходимым для каждого призывника делом было собрать родственников, друзей, и просто желающих в честь его отъезда напиться и повеселиться от души — то есть провести так называемые проводы в армию. Такой праздник для родственников и друзей Туарегов организовал оперативно и на высоком уровне за двое суток до отправки в армию. Поучаствовать в этом ответственном мероприятии он пригласил многих своих друзей и знакомых. Один из знакомых Анатолия пришёл со своей подругой, красавицей по имени Полина. Туарегов догадывался, что Полина давно положила на него глаз, но раньше он все никак не мог найти возможность пообщаться с ней наедине.

В этот день, наконец, судьба ему улыбнулась. Полина немножко выпила, и напросилась потанцевать с виновником торжества. Пока они танцевали, она сказала Анатолию, что он ей давно нравится, просто раньше она не решалась ему признаться. Улучив момент, Анатолий незаметно увёл её в соседнюю комнату, и там, в полном уединении, они обо всем поговорили по душам. Полина ласково шептала, что как фельдшер, она понимает, что такое физиология человека, и каково это — два года служить в армии без женского общества, поэтому она не возражает быть во власти его мужского обаяния. Правда, она не забывала периодически повторять, что её друг очень ревнив. Сам Анатолий был очень рад такому открытому признанию со стороны Полины, он даже и не ожидал, что нравится ей настолько сильно. Когда они вернулись к гостям, то выяснилось, что знакомый даже не заметил пропажу своей подруги, хотя она отсутствовала несколько часов. Он уже был очень пьян, и с трудом говорил что-то непонятное, явно пытаясь убедить других участников застолья в своей правоте. Через некоторое время им вызвали такси, и они с Полиной удалились.

Один из гостей, вызвавшихся проводить их до дому, вернулся обратно в компании трёх девушек. Он объявил, что эти красавицы желают выпить за здоровье защитника Отечества. Гости были в основном подростками и зрелыми мужчинами, к тому же не совсем трезвыми. Глядя на талии, бюсты и прочие формы и прелести молодых девушек, каждый из них не мог удержать себя от попыток приударить за ними. Одна из девушек привлекала к себе самое большое внимание, но знаки внимания от присутствующих она неизменно отвергала, а когда ей порядком надоело, она открыто заявила гостям, что не может принять их мужское ухаживание, потому что из всех присутствующих ей нравится только призывник. К такому повороту событий Туарегов не был готов. После общения с Полиной он не ожидал, что кто-то опять пожелает общаться только с ним. Впрочем, он не был сильно удивлён, потому что всегда знал, что нравится противоположному полу.

Девушку звали Оксана Черненко. Она жила в соседнем общежитии. Вероятно, они с Анатолием могли видеться и раньше, но не замечали друг друга. Они танцевали и страстно общались до самого утра. Оксана обещала, что обязательно напишет ему в армию письмо. Правда, обещание своё она впоследствии не сдержала.

Мероприятие, посвящённое отъезду Анатолия, завершилось только рано утром следующего дня. В целом, вечеринка прошла без особых происшествий, если не считать того, что одного из гостей по пути домой забрали в медицинский вытрезвитель. Оставшиеся два дня на гражданке Туарегов провёл, общаясь с братом и другими родными и близкими, отдыхал и приводил себя в порядок, и даже не заметил, как они прошли.

В назначенный день рано утром Туарегова и его товарищей погрузили в автобусы и повезли в распределительный пункт. Незадолго до этого майор Мамонтов, начальник второго отделения, которое занималось набором и отправкой призывников Военного комиссариата, разыграл комедию перед Романом Туареговым, двоюродным братом Анатолия. Роман предлагал Анатолию оставить дома права на вождение автомобиля, на которые тот недавно отучился в ДОСААФе. Майор, узнав об этом, сразу заявил, что если Туарегов не возьмёт с собой документы, которые позволили бы ему быть водителем в части, то он будет переведён в Строительный батальон как призывник, не имеющий никакой специальности. Он хотел представить дело так, будто бы он лично занимается распределением призывников, и по знакомству может устроить Туарегова в престижный род войск, а в награду, соответственно, он должен получить приз в виде хотя бы одной бутылки армянского пятизвёздочного коньяка «Ахтамар». На самом же деле к окончательному распределению призывников майор не имел никакого отношения, а точнее говоря, доступа.

Надо сказать, что и Роман, двоюродный брат Анатолия, только на словах пытался показать, как переживает за него. На самом деле, он беспокоился сугубо о своём благополучии, так как Анатолий регулярно помогал ему приличными деньгами. Благодаря этому Роман спокойно учился в Медицинском институте, не думая о трудностях жизни. Призыв двоюродного брата лишал Романа регулярной финансовой поддержки, хотя Анатолий перед уходом в армию оставил ему достаточно крупную сумму, чтобы Роман спокойно продолжал обучение.

В итоге, по вине этого майора и своего двоюродного брата, Туарегов попал в регион, который славился жёсткой дедовщиной, в подразделение, затерянное в глубине безлюдной тайги.

Вечером того же дня Туарегов продолжал свой скорбный путь в вооружённые силы Советского Союза, теперь уже в общем вагоне с такими же призывниками, среди которых были и ранее знакомые по ДОСААФу, и товарищи по работе. В этот момент никто из них ещё толком не осознавал, где каждый из них в итоге окажется, и что его ждёт. Сопровождающим был старший лейтенант Угрюмкин, который, в полном соответствии со своей фамилией, был не сильно разговорчив. В течение всего пути больше половины попутчиков Анатолия занимались только тем, что отсыпались. Неудивительно, ведь несколько предыдущих дней только и делали, что пили да гуляли, и до отдыха им дела не было, и теперь они надеялись, что на службе наверстают упущенное, в чем глубоко заблуждались.

К обеду следующего дня поезд прибыл к местечку под названием станция Углевая. Там к обитателям вагона присоединились призывники из других регионов. На станции Туарегова и его товарищей погрузили в автомобили «Урал» и повезли через тайгу. Где-то в ней, в расположении целого батальона войсковой части, располагался сортировочный пункт, где шло распределение в части округа. Здесь Анатолию и другим пацанам, вчера ещё гражданским лицам, пришлось задержаться примерно на неделю. В этом богом забытом месте, в окружении дикого леса, где свободно разгуливали медведи, молодым людям пришлось столкнуться с первыми проблемами реальной армейской службы. Хотя они были ещё гражданскими, а не вояками, им пришлось нести наряды по кухне, на территории, и выполнять прочие распоряжения командования части наравне с постоянными обитателями роты. С утра приходилось заниматься бегом и иными видами армейской тягости. Затем последовало очередное прохождение медицинской комиссии, которая как всегда, была исключительно формальной. В дневное время, если появлялась минутка свободного времени, призывники в основном слушали воспоминания своих товарищей о гражданской жизни, обсуждали между собой, как бороться с так называемой дедовщиной, и рассуждали, как преподнести себя вышестоящему начальнику, что бы тот заметил, и как можно скорее назначил сержантом. А вечером пришлось узнать, что такое прогулка и поверка.

В первую же ночью к Туарегову и его товарищам начали подкатывать служащие в данной части солдаты, успевшие уже отслужить кто полгода, кто год, а кто-то уже полтора, и готовился осенью демобилизоваться. Кто-то пытался пугать их будущими тягостями армейской службы, а кто-то предлагал менять гражданские вещи призывников на дополнительный обед или ужин. Некоторые даже обещали ночью в столовой организовать пир, когда ответственный уйдёт домой к семье. Если призывник не соглашался на обмен, начинались разные хитроумные страшилки, например, что на точке деды всё равно отберут вещи без спроса. В итоге кто-то из новобранцев со страху согласился отдать вещи, у кого-то их украли, а кто-то ухитрился их хорошо спрятать, вёл себя грамотно и ничего не отдал. На следующее утро лица некоторых призывников оказались украшены свежими синяками, которые переливались всеми цветами радуги. По армейской традиции, избитые не выдали своих обидчиков.

В таком ключе прошла целая неделя. Сам Туарегов умудрился и в наряд не попасть, и себя защитить. Однажды ночью к нему тоже подходил один солдат, который уже отслужил год, а потом сбежал из точки. Он пытался уговорить Анатолия обменять его поношенную болоньевую куртку на что-то съедобное, но его уговоры ни к чему не привели. Впоследствии, когда Анатолия перевели в часть и там переодели в военную форму, его гражданская одежда затерялась бесследно. Так он и не смог понять, почему многие хотят пробрести эту старую «болонку»!

А пока Туарегов и его товарищи ждали распределения в сортировочном пункте близ станции Углевая, на месте его будущей службы, в роте в Кузнецово, проходили преобразования. Командир роты старший лейтенант Ракпатов получил очередное капитанское, звание. Он командовал ротой уже два года, и считал, что дедовщина им почти искоренена. Как поговаривали старослужащие, например, начальник склада прапорщик Нофиев, до назначения Ракпатова командиром роты офицеры ходили с оружием, опасаясь буйного пьяного поведения своих подчинённых. А солдаты больше половины службы проводили в самоволках в селе Усть-Соболевка, ставили брагу и свободно её распивали, организовывали в роте разборки. Регулярно привозили в роту девушек из села для тесного общения, ездили к пограничникам в посёлок Светлый, который находился от роты в 120—130 километрах. И конечно, издевались над молодым пополнением: заставляли новичков нести за них службу в кухне, на станции, по роте, искать для дедов сигареты и спиртное. Таким образом старослужащие не служили, а скорее устраивали себе курортные условия жизни, а армейские обязанности исполняли солдаты, которые находились в армии меньше года. Некоторые из них не выдерживали тягостей службы и издевательств старших товарищей, и убегали из точки. Став командиром, Ракпатов медленно, но поступательно восстановил уставной порядок в роте. Однако и при нем не все было так гладко, как ему хотелось думать.

Наконец, настал день, когда старший лейтенант Акиндинов забрал Туарегова и четверых его товарищей из сортировочной части. По дороге, узнав, что один из призывников увлекается историей, Акиндинов затеял разговор о сталинских репрессиях, и начал обвинять одного из подопечных, выходца с Южного Кавказа, в том, что его земляки истребили народ в 30-е годы. Однако сам старший лейтенант в вопросе разбирался слабовато. Прощупав его слабые места, будущий солдат во время всего оставшегося маршрута доказывал офицеру, что тот очень плохо знает историю Советского Союза, особенно двадцатых-тридцатых годов. Не сумев переспорить молодого человека, старший лейтенант, который был не настолько уж и старше оппонента, сдался и заявил: «Согласись хотя бы с тем, что многие действия Сталина и его команды были неоправданно жестокими в достижении поставленных целей». На это призывник ответил, что всему имеется своё объяснение, и историю надо бы исследовать или, в крайнем мере, глубже изучать, а не искажать себе в угоду.

От станции Углевая до Владивостока пятеро призывников и их сопровождающий старший лейтенант Акиндинов, добирались в автомобиле «Урал». В морском порту Владивостока им пришлось несколько часов ждать, пока пассажирский пароход «Любовь Орлова», который возил людей от Владивостока до посёлка Светлый, подойдёт для посадки. Наконец, все пятеро были размещены в общей каюте. Она никак не подходила для того, чтобы завтрашним солдатам можно было отдохнуть и привести себя в порядок. В ней были только сидячие места, в которых новобранцам приходилось и есть, и спать, пока пароход полз до бухты Ольга. Через полтора суток судно доползло до пункта назначения. Там Туарегова и товарищей снова посадили в автомобиль «Урал», и несколько часов они тряслись в кузове, видя сквозь щели в тенте только нескончаемые зелёные леса. В конце концов, они доехали до посёлка Тимофеевка, где располагался полк связи войсковой части 45677. В этом населённом пункте им предстояло пройти шестимесячную учебную подготовку, в которую входил курс молодого бойца, принятие присяги и получение воинской специальности. Затем их должны были распределить в разные точки данного полка, которые были разбросаны по всему региону.

Высадили их у беседки, недалеко от столовой. В момент, когда Туарегов и его сослуживцы высаживались из автомобиля, от места дислокации роты на боевые учения направлялись командированные солдаты из разных точек этого полка для проведения военно-учебных манёвров. Их было примерно 50—60 бойцов, основной костяк составляли «партизаны», как они себя называли, но были и те, которые уже отслужили год или полтора.

Стояла прекрасная солнечная погода. Расположение роты находилось посреди зелёного, и казалось, бесконечного моря тайги, а на востоке был виден краешек водной глади. Прибывшие решили, что это море, но позже выяснилось, что они видели озеро, отделённое от моря небольшой протокой. Вниз, в направлении посёлка Тимофеевка протянулась необустроенная дорога.

Метрах в 250—300 от того места, где были высажены Туарегов с товарищами, на сопке, в окружении густого леса располагалась казарма учебной роты. От одноэтажного здания казармы в разных направлениях расходились лесные тропинки: одна к дому офицеров, другая к посёлку, третья к морю, четвертая к горе. С вершины горы прекрасно были видны пейзажи Японского моря. Прямиком до морского берега было максимум пятьсот метров, но оно было скрыто за высокими сопками. Добираться до него приходилось трудными крутыми тропинками или по дороге.

Условия жизни в казарме были сносными. Удобства, как повелось, находились на улице. Сама казарма состояла из двух частей: в одной располагались место отдыха солдат и канцелярия офицеров, во второй, меньшей части казармы находились учебные классы и малая каптёрка. Большая каптёрка, так называемая «солярка», находилась в другом здании, где были расположены офицерская гостиница и столовая. Также в казарме была одна свободная комната, заваленная разным хламом, которая предназначалась для гостей — родителей солдат, или иных непрошеных посетителей, которые могут неожиданно пожаловать в роту, чтобы воочию увидеть, как служится их отпрыскам. За время службы Туарегова эту комнату трижды приводили в порядок. Первый раз был, когда родители рядового Каско приехали к нему на церемонию присяги, второй раз — когда самого Туарегова посетили брат и его институтский товарищ, и третий раз — когда в эту комнату поселили пять молодых лейтенантов. Их только что выпустили из училища и отправили служить на Дальний Восток, но в офицерской гостинице им места не нашлось, поэтому их временно определили проживать в солдатскую казарму. Через некоторое время четверо из них отправились отбывать службу в разные точки полка, а пятый, армянского происхождения лейтенант Погосян, был оставлен командиром караульного отделения полка. До него, в связи с нехваткой офицеров, этим подразделением командовал прапорщик.

Погода в местности, где находилась рота, отличалась капризами. Утром до восхода солнца было сыро, и стоял туман. После восхода солнца и до обеда обычно было пасмурно. В обед начинались и часа три-четыре шли обильные дожди. А в вечернее время и до самого заката устанавливалась прекрасная солнечная погода. Такого порядка природа придерживалась до середины августа. А в августе дожди закончились, и до конца октября установилась солнечная погода, которая могла бы сделать честь лучшим курортным зонам мира. Осень здесь продолжалась примерно полтора месяца, а затем постепенно вступала в свои законные права суровая зима, без снега, но очень холодная. Новобранцам из разных климатических поясов огромной страны к этой необычной переменчивой погоде ещё надо было адаптироваться. Кроме этого, призывникам надо было опасаться и инфекционных клещей, которых в весеннее время в тайге было несчётное количество.

Первым делом старшина роты прапорщик Сидарчук отвёл пятерых новоприбывших в баню для помывки, подстрижки и переодевания в летнюю солдатскую форму. По правилам новобранцев должны были постричь полностью налысо, но машинки для стрижки под рукой не оказалось. Тогда новеньких постригли как попало при помощи обычных ножниц. Занимались этим солдаты, которые отслужили полгода и больше. В баню к новеньким потянулись старослужащие, подобрать себе что-нибудь из их гражданской одежды, чтобы потом, переодевшись, уйти в самоволку. Они суетливо оглядывались с испуганным видом, следя, чтобы кто-то из офицеров или сам прапорщик Сидарчук не зашёл в баню и не увидел алчность своих солдат, и очень просили не обижаться и не говорить об этом старшине. И объясняли, что одежду все равно заберут и не спросят, а потом все более-менее пригодное для ношения или перепродажи старшина толкнёт через комиссионку и получит хороший навар, а остальное просто-напросто сожгут.

После так называемой помывки Туарегова с товарищами построили. Процедуру повторили несколько раз подряд, дав понять, что новенькие по-армейски строиться ещё не умеют. Затем пятерым новоприбывшим представили в качестве командира отделения рядового Дашкирова, который сам прослужил на полгода больше, а прапорщик добавил, что на днях ему присвоят звание младшего сержанта. Дашкиров повёл их в одну из комнат казармы — в самой казарме для них места не нашлось в связи с учениями. Под его чётким руководством молодые солдаты привезли кровати, навели порядок и стали готовиться к ужину и вечерней прогулке и поверке.

Во время вечерней прогулки примерно минут двадцать надо было маршировать и одновременно стройным хором петь армейские песни, причём так, чтобы слышал весь посёлок. А вечерняя поверка — это особая процедура, проходившая в общей казарме, где собирали всех военнослужащих независимо от призыва. Во время переклички по списку каждый солдат, после того, как дежурный по роте называл его фамилию, чётким голосом должен был ответить «я!», подтвердив, что он находится в строю. Если же кто-то был в суточном наряде, тогда за него отвечали командиры отделения или взвода, тем самым подтверждая, что он в расположении роты. Не дай бог, если кто-то отсутствовал в строю без уважительных причин, например, находился в самоволке или дезертировал. О сне в этом случае и речи не шло — вся рота обязана была искать исчезнувшего. Как заявляли в таких случаях дежурный офицер или сам командир роты, его должны искать до потери пульса.

Во время первого же отбоя выяснилось, что один из товарищей Анатолия из-за лишнего веса не успевает раздеться и одеться за 45 секунд, как требуется по нормативу. И из-за него всем придётся долго тренироваться, так как в армии принцип: один за всех, все за одного.

Со следующего дня для Туарегова и его товарищей начались армейские будни. В шесть часов утра прогремел крик «подъем» — новичков разбудил их наставник, рядовой Дашкиров. У Анатолия осталось ощущение, что они не успели даже лечь, настолько трудным и насыщенным событиями был предыдущий день. Один из новобранцев, Фомин, не успел одеться вместе со всеми, поэтому отделение выполнило команды «подъем» и «отбой» несколько раз. Таким путём, используя принцип коллективной ответственности, наказывали всех, чтобы товарищи сами учили отстающих.

После тренировки подъёма и отбоя солдаты разделись до пояса и вышли на улицу для утренней зарядки. Сначала разминались неподалёку от казармы, а затем спустились вниз по дороге к берегу моря. Однако, то, что они приняли за море, оказалось озером. Море было дальше, от озера его отделял перешеек с идущей по нему грунтовой дорогой шириной четыре метра. Солнца ещё не было видно, вокруг стоял густой туман. На берегу озера отделению попался солдат, который занимался бегом. Невысокого роста, крепыш, он сразу дал понять новобранцам, что прослужил не меньше года.

Внизу, у озера, бойцы отделения снова построилось по росту, наставник скомандовал «бегом марш!», и начался первый в их армейской жизни марафон. По правилам, они обязаны были преодолеть бегом не менее трёх километров. Уже через несколько сотен метров у Туарегова появлялось ощущение, что этот бег никогда не закончится. Так же, скорее всего, думали и другие участники первого, но далеко не последнего в их армейской жизни забега.

Под конец дистанции один из курсантов, Борискин, заявил, что больше бегать не сможет, потому что у него порваны связки на ноге, и ему долго заниматься бегом нельзя. Стали выяснять, как же в таком случае он прошёл несколько медицинских комиссий. Со слов Борискина, врач, который осматривал его, не поверил в достоверность записей в его медицинской книжке. Эскулап заявил, что ничего страшного не видит, а призывник, по его мнению, таким нечестным путём желает откосить от армии, но всё равно будет служить, как все. К концу учебного процесса Борискин уже фактически не мог ходить из-за постоянной хромоты. Несмотря на это, его не комиссовали. Так он и отслужил с хромой ногой все два года.

После бега бойцы вернулись в расположение роты, помылись, позавтракали и начали обучаться армейским премудростям — как правильно маршировать, как отдать честь, то есть правильно приветствовать офицеров, прапорщиков и солдат, которые старше по воинскому званию, как заправить постель, и как за сорок пять секунд успеть раздеться и одеться.

После ужина солдатам полагалось два часа личного времени. За это время можно было написать письмо домой, привести себя в порядок, подшить воротничок кителя, чтобы он был рано утром чистым и белым, почитать (если было что читать), и пообщаться между собой.

Первые два дня новобранцы в свободное время в основном изучали новое место службы и слушали рассказы более опытных старослужащих. Так они узнали, что полк имеет девять точек. Из них Богатырь, Рота связи — самые близкие к части по расстоянию. Есть и дальние базы. Среди них имеются точки мрачные, с грубыми неуставными отношениями — это Валентин, а есть и с относительно лёгкой дедовщиной — Амгу, Каменка, Большой Камень, Терней, Чугуевка. Также есть точка, считающаяся уставной — Кузнецово. В точках с дедовщиной в начале службы, первые полгода, ты «летаешь, как птица в полете, у которой крылья обрезаны». Так образным армейским языком описывается то, как гоняют солдат, которые провели в армии меньше года. А затем, в течение оставшегося времени, ты гоняешь других, и служишь, как на курорте. В Кузнецово же придётся служить все полтора года и всё делать по уставу — сам не летаешь, но потом молодых гонять не имеешь права.

Страшилки о том, что происходит на точках, новичкам рассказывали в течение всей учёбы, продолжавшейся больше шести месяцев. На первых порах эти рассказы казалось молодым бойцам сказкой или бредом сумасшедшего. Но в ходе службы все встало на свои места. Действительно, в некоторых точках уровень дедовщины был таким, что жизнь там протекала в нечеловеческих условиях, и выживали там, как могли. Запросто могли покалечить так, что можно было стать грузом 300, а то и грузом 200. Молодым солдатам нередко приходилось дезертировать, убегая из этих автономных частей, или проситься в другую точку. Те же, кто выдерживали трудные первые полгода, жили затем как у бога за пазухой.

Ещё одной, обязательной частью рассказов бывалых, было описание негласной солдатской иерархии. Солдаты по негласным правилам делятся на четыре группы. От призыва до полугода ты дух, от полугода до года службы ты черепаха, от года до полутора лет ты фазан, а последние полгода перед увольнением — кабан. Происхождение названий объяснялось следующим образом. Солдаты, только попавшие в армию, службы не знают, и никаких заслуг и достижений у них, особенно на фоне других солдат, нет, поэтому они как бы бесплотные духи. Их надо ещё обучать, делать из них настоящих военнослужащих — «оживлять». Через полгода положение молодого солдата немного облегчалось — он уже знал азы и тягости армейской жизни, и превращался из духа в черепаху. Ещё полгода должны были проползти как пресмыкающаяся черепаха, пока солдаты укрепляли свой авторитет и закрепляли военно-полевые знания, полученные от своих старших товарищей. Так несение военной тягости облегчалось для военнослужащего ещё на несколько ступеней. А к годовщине службы солдаты превращались в вольную птицу — фазана. И дальше уже служили, как хотели, если только сами себя не подставляли. Подставляли же себя главным образом тем, что не гоняли молодых сами, и не помогали гонять их своему призыву, не принимали участие в общеротных посиделках с алкогольными напитками, не делились содержимым посылок от родителей, и нарушали прочие неписаные правила, принятые в армейском коллективе.

Последней ступенью службы в тех местах, где служил Туарегов, считался кабан. Солдатам, которые отслужили полтора года, надлежало быть такими же дикими и свирепыми животными, как кабаны — службу они продолжали исключительно формально. Большую часть времени в роте они ходили в гражданской одежде, часто пребывали в самоволке, и делали вид, что для них не существуют армейские порядки. Приказы командиров среди них считались необязательными, а то и вообще, по их мнению, не должны были на них распространяться. Поэтому обычно они приказов не исполняли, или заставляли исполнять других. Также среди них считалось обязательным иметь подружек в посёлке. Питались они отдельно, считая зазорным идти с остальным личным составом в столовую, не ходили в наряды, особенно по кухне, и так далее.

Получение следующего уровня надо было заслужить. При переходе от духа к черепахе и от черепахи к фазану необходимо было пройти торжественное посвящение, с различными иезуитскими испытаниями, которых придумывали деды. В частности, было предусмотрено пятьдесят ударов пряжкой ремня по мягкому месту посвящаемого. Периодически циркулировали слухи, что кто-то погиб от рук своих товарищей во время посвящения. Туарегов не признавал этих ритуалов, и впоследствии не проходил через них.

На словах командование полка боролось с проявлениями дедовщины и сопровождавшими её ритуалами. Но на самом деле неуставные отношения в самом полку и его подразделениях процветали в огромных масштабах, и часто заканчивались трагически. Когда Туарегов только начинал службу, из-за неуставных отношений и гибели солдат от рук своих же товарищей заменили командира полка. Но ротация руководящего состава не привела в этой войсковой части к каким-то видимым изменениям к лучшему.

Во время таких бесед в первые дни службы Туарегова в Тимофеевке один из старослужащих начал с понтом доказывать новичкам, что он крутой и состоявшийся боец, и все командование роты считается с ним при принятии важных решений. На самом деле, он был одним из беглецов, не выдержавших тягот службы и издевательств дедов в точке, где он служил. Там он попытался дезертировать, но его поймали и временно оставили в роте.

Был ещё солдат Качуров, которого из-за физической и моральной слабости, как говорят в армии в таких случаях, зачморили товарищи из его же призыва. Он всегда выглядел неопрятно, и всю работу по хозяйству выполнял безотказно как за себя, так и вместо других. Офицеры роты считали, что во всех своих бедах Качуров виноват сам, не признавая за собой никакой ответственности за его положение. Вместо того, чтобы помочь и защитить его, они и сами могли поиздеваться над ним. Одним из ротных развлечений было заставлять его часами стоять на табуретке на одной ноге, как стоят домашние птицы при холодной погоде. При этом он должен был рассказывать что-нибудь смешное, из того, что его заранее заставили выучить старослужащие. Если же он отказывался, или ему просто не хватало сил выполнять прихоти своих сослуживцев, они его избивали. Чаще всего били по почкам, или другим местам, где удары больнее, но не оставляют следов. Кроме того ему могли не давать спать, и кормили объедками, которые оставались после обеда или ужина личного состава и шли на корм свиньям, принадлежащим семье старшины полка.

Жена старшины полка как раз работала начальником столовой в роте, и была любовницей одного из сержантов, которого когда-то спасла от самоубийства. В своё время будущий сержант Арямнов не нашёл общего языка со своими однокашниками, и они начали периодически мутузить его по полной армейской программе, как это бывает в таких случаях. Не выдержав издевательств товарищей, он начал резать себе вены. Делал он это демонстративно, чтобы об этом узнали и спасли его. Обнаружив попытку суицида, руководство войсковой части отправило Арямнова в санитарную часть полка, чтобы выяснить причину попытки самоубийства: если он делал это, чтобы уклониться от службы, то его дело следовало передать военному суду, если причиной были душевные отклонения, тогда следовало его комиссовать и отправить в соответствующее лечебное учреждение. А если солдат пытался покончить жизнь самоубийством по иным причинам, то следовало найти виновных и наказать по строгости военного закона.

Пока выяснялись обстоятельства дела рядового Арямнова, во время выполнения хозяйственных работах в санчасти он познакомился с Натальей. Уже зрелая женщина, Наталья была супругой старшины роты обслуживания прапорщика Зырянова. Она влюбилась в Арямнова, и, благодаря своим связям в штабе, не только помогла ему избавиться от неприятностей, но и содействовала тому, чтобы его оставили в учебной роте и присвоили звание сержанта. Сам старшина не знал об этом, или делал вид, что не знает о связи жены с солдатом.

Спустя год уже сам Арямнов пытался показать свою власть молодым солдатам, но не преуспел, потому что подробности его истории быстро стали известны. Было заметно, что Арямнов боится других сержантов, которые служат в ротах полка и в точке Богатырь. База Богатырь располагалась в 15 км от расположения полка, на сопке, и её личный состав часто спускался в посёлок для отдыха и развлечений. Кроме него, в роте службу проходили ещё пять сержантов, трое из которых отслужили свой срок и мысленно уже находились на гражданке. Их подготовка к демобилизации тоже проходила довольно своеобразно. Они, уже считая себя гражданскими лицами, продолжали гонять солдат младших призывов, а Арямнов в их присутствии молчал как рыба. По отношению к новобранцам, впрочем, эти сержанты изображали себя милосердными, иногда свысока давая им полезные армейские советы.

В первые дни пребывания Туарегова в роте ею командовал старший лейтенант Сусликов. Кроме него, в расположении периодически появлялись ещё три старших лейтенанта и два прапорщика — старшина роты Сидарчук и командир взвода Лапкин.

Семейную жизнь Лапкина обсуждала вся рота. Порой об этом говорили не только у него за спиной, но и, совершенно не стесняясь, обсуждали при нем самом. «Как вам, товарищ прапорщик, живётся в шведской семье?» — подшучивали над ним. Дело было в том, что его жена привела домой любовника, близкого друга Лапкина — и прямо заявила супругу, что эти отношения больше скрывать не собирается. Любовник будет сожительствовать с ними вместе, пока они не разведутся, а затем они, может быть, уедут из посёлка. Через два месяца, наконец, жена с любовником покинули Лапкина, забрав с собой ребёнка, а он сам подал рапорт о том, чтобы его уволили или перевели из роты. Но пока призыв Туарегова не был распределён по точкам полка, Лапкин так и продолжал службу, и офицеры, а порой и некоторые солдаты, не прекращали подшучивать над ним по поводу его семейной драмы, достойной латиноамериканского сериала.

Спустя три дня после прибытия Туарегова в расположение роты её командиром официально был назначен старший лейтенант Чумаков. Прежнего командира, Сусликова, назначили его заместителем. Личному составу их представил начальник штаба полка майор Лащинский. Все солдаты заметили, что бывший командир очень недоволен понижением до заместителя, но был вынужден подчиниться армейским порядкам.

Новый командир роты был маленького роста, худой и невзрачный. Он всячески старался показать, что более строг, чем его предшественник. По утрам он участвовал в массовом беге с личным составом, демонстрировал, что вроде бы владеет приёмами самообороны, проводил беседы с молодым пополнением (через неделю в роту привезли ещё человек 25 новобранцев). Чумаков стремился доказать коллективу, что командование полка ценит его как грамотного и перспективного офицера. Однако никаких серьёзных изменений после его назначения не произошло. Дедовщина и связанные с ней беспорядки в роте остались, как и были. Порой он и сам негласно поддерживал неуставные отношения, считая, что это помогает поддержать дисциплину в роте. В его присутствии повар сержант Хохлов издевался над солдатом Качуровым, который не был в состоянии защитить себя. В итоге Качуров провёл в таком унизительном состоянии оба года в армии, и, по некоторым сведениям, вернулся со службы глубоко травмированным человеком, нуждающемся в серьёзном лечении.

Через несколько дней один из прикомандированных солдат предложил Туарегову привести его плохо постриженные волосы в нормальное состояние, побрить голову нaлысо. Анатолий был рад этому предложению, так как после прибытия в роту новобранцев постригли как попало. Товарищ тут же предложил ещё и обменяться ремнями — он отдаст Туарегову свой новый ремень из кожзаменителя, а взамен получит его старый кожаный. Анатолий отказался от этого предложения, сказав, что ему собственный ремень ещё пригодится, хоть он и не любитель ценных вещей — ремни из настоящей кожи ценились среди солдат как престижные.

После того как Туарегов побрил голову налысо, привёл себя в порядок и вышел к своим товарищам, те сразу оценили его внешний вид. Вскоре все новобранцы последовали его примеру. Через неделю, когда привели новую партию призывников, прапорщик Сидарчук приказал постричь их точно так же.

В день, когда прибыла новая партия молодых солдат, Туарегова и двоих его товарищей назначили в наряд по кухне. В столовой безраздельно господствовал повар — сержант Хохлов. Себя, впрочем, он считал не поваром, а хозяином кухни. Вокруг себя он собрал такую же шваль, какой был сам, и в их окружении он чувствовал себя свободно, безопасно и был уверен в собственной безнаказанности. В числе его подручных были сержант Арямнов, другие сержанты, которые готовились к демобилизации, и рядовой Чадский, который отслужил полгода и учился на повара. Они издевались над молодыми солдатами, заставляли их работать вместо других, распродавали продукты, которые были предназначены для питания личного состава, распивали спиртные напитки и совершали многие другие незаконные делишки, за которые в итоге не понесли никакого наказания. Им помогала и покрывала их преступные действия начальница столовой, Наталья Зырянова, любовница сержанта Арямнова.

Вечером Туарегов заступил в наряд. С двумя товарищами он нёс службу на кухне. Правда, пока они отбывали наряд, Анатолий задавался вопросом, почему он или его товарищи одновременно должны пойти навести порядок в гостинице, где живут офицеры — какое отношение он и другие солдаты к ней имеют? Тем не менее, свой первый в начале службы суточный наряд он и его товарищи несли достойно, не давая себя в обиду.

Вечером следующего дня в наряд по кухне заступили другие солдаты, уже отслужившие полгода. Им хотелось, чтобы молодые остались после ужина выполнять их работу — мыть посуду, навести порядок в зале, таскать воду из колодца. Поэтому они сразу наехали на Анатолия и его товарищей, угрожая им обычными в таких случаях мерами физического воздействия. Пахать вместо сменивших их солдат Туарегову с компанией бы пришлось до самого отбоя. Поэтому Туарегов и его товарищи решили, что свои обязанности они уже исполнили, сделали вид, что не слышат угроз в свой адрес, и ушли.

Всего через 15 минут один из заступивших в наряд солдат нашёл их, и потребовал, чтобы они вернулись и начали работать за «старших». Для пущей убедительности он стращал их жуткими карами, но никакого действия они не возымели. Однако когда через полчаса к ним пришли снова, и начали угрожать пуще прежнего, товарищи Туарегова начали колебаться. Сам Анатолий твёрдо стоял на своём — работать вместо других он не пойдёт. Наконец, когда им нанесли третий визит, товарищи Туарегова сдались, и пошли ишачить на кухню за старший призыв. Анатолий остался твёрд как скала. Угрозами заставить его выполнять чужую работу оказалось решительно невозможно. Убедившись в этом, старослужащие пригласили Туарегова в «сушилку» для проведения воспитательной беседы. Её проводил «хозяин кухни» Хохлов и двое его подручных. Процесс неуставного воспитания, как обычно, был жёстким и грубым, и Анатолий в конце концов потерял сознание.

Когда Туарегов очнулся, в глазах у него стояла пелена, а тело ныло от побоев. Наконец, сквозь пелену проступили очертания какого-то предмета, похожего на стол. Пелена постепенно прояснялась. Уже можно было различить не только стол дневального, но и склонившегося над ним человека, радостно и взахлёб говорящего что-то в телефонную трубку.

Хохлов действительно был доволен и считал, что имеет все основания собой гордиться. Ведь в казарме он единолично распоряжался судьбой молодых солдат. Вероятно, он как раз рассказывал собеседнику на другом конце телефонного провода о том, как удачно провёл очередной сеанс воспитания строптивого солдата, не замечая, как позади него возносится орудие возмездия.

Внезапный удар табуреткой по спине поверг Хохлова с его воображаемого пьедестала. Он рухнул на пол и стал верещать от боли, как резаный. Жизнь незадачливого повара висела на волоске, но на крик сбежались солдаты, и вырвали табуретку у разошедшегося Туарегова.

Анатолия удерживали, как могли, убеждая, чтобы он не добивал убогого повара, которого всё равно судьба накажет. Больше всех старался его успокоить старший сержант Гаджимуратов, который в роте был фельдшером, а на гражданке — ветеринарным врачом. Гаджимуратов был одним из редких в армии хороших сержантов, который, уже отслужив год, отличался сердечностью в отношении молодых солдат, и много помогал им, за что заслужил среди них доброе имя и авторитет. Надо ли говорить, что другие сержанты его не любили и не признавали, злословя в его адрес, что добряком он выставляет себя из-за слабохарактерности, а на самом деле он карьерист и, возможно, даже осведомитель ротного начальства.

Поняв, что угроза лишения жизни табуреткой миновала, Хохлов постарался хоть как-то сохранить достоинство. Поднявшись, он дико таращил глаза и скалил зубы, как бешеная собака. Но напасть на Туарегова снова так и не решился, даже будучи послан им подальше.

После того, как Туарегов поверг Хохлова ударом табуретки, все осознали, что с ним лучше не шутить. Пусть он маленького роста и худой, но он в состоянии преподать урок любому отмороженному на всю голову старослужащему, а незаконные и неуставные требования исполнять не будет даже под угрозой лишения жизни. Самому Анатолию тоже крепко досталось в «сушилке», из-за чего он потом неделю немного хромал, но главное, что он держал себя достойно, и поэтому считал, что из этой битвы вышел победителем.

Больше в этой части Туарегова в наряды по кухне не ставили. А в нарядах по роте чаще всего работу приходилось выполнять напарнику Туарегова, второму дневальному. Дежурные сержанты бывали очень недовольны, если в их смене попадался рядовой Туарегов — сам он ничего делать не станет, и заставить его невозможно, в отличие от других, поэтому суточную службу приходилось нести самим сержантам. А Хохлов со своими подельниками старался держаться от Туарегова подальше, и обходил его за несколько метров, чтобы больше с ним не столкнуться ни в жизни, ни в наряде.

В нарядах по роте одной из обязанностей дневальных было приведение ночью в порядок плаца роты. Как-то раз Туарегов исполнял обязанности дневального по роте с другим солдатом его призыва, Фурмановым. Когда тот собрался идти убираться на плаце, он внезапно разразился горестными жалобами.

— Каким же я был несознательным! Ведь мои родители не только могли, но и собирались меня отмазать! А я их не слушал. Рвался в этот сумасшедший дом, который армией называется. Дома мне мамин вкусный обед или ужин не всегда нравился — я как дитё капризничал. А здесь приходится питаться, как попало, недоедать. Изжога у меня… Мог с отцом поспорить. Назло ему все делал по-другому. А здесь приходится выполнять поручения всяких придурков, даже их преступные деяния терпеть…

Он обвёл печальным взглядом расположение роты, и напоследок обратился к напарнику с риторическим вопросом.

— Не знаешь, почему люди бывают такими недальновидными и упрямыми? Вот пока на своей шкуре не прочувствуют — к советам других не прислушиваются… — Фурманов тяжело вздохнул, и побрёл убирать территорию, исполняя суточный наряд по роте.

С началом в войсках военно-учебного сезона в роте началось распределение новобранцев по специальностям для получения ими военных знаний и навыков, которые им предстояло применять в дальнейшей повседневной службе. В списке специальностей, которые можно было получить в роте, были радисты, водители, планшетисты, операторы, механики. Имея на руках документы о профессии водителя, Туарегов желал освоить в роте специальность радиста. Без особых осложнений его оставили во взводе, который ближайшие четыре месяца должен был получать знания по данной специальности.

В это время в роту прибыли ещё несколько сержантов для обучения молодого пополнения. Сроки службы этих горе-командиров были разные. Рядовые солдаты разделяли сержантский состав, в зависимости от поведения, на две категории — слабохарактерных и малодушных, которые пеклись только о себе и своём месте в подразделении, и тех, которые стремились н действительности поддержать молодых солдат и помогать им в обучении.

Во время службы в роте на лице некоторых солдат то и дело появлялись следы «воспитательных бесед». В день своего наряда дежурный по части старший лейтенант Акиндинов, который в своё время сопровождал Туарегова из сортировочной части, решил собрать солдат, чтобы поговорить с ними по душам и попытаться разобраться с неуставными отношениями. Ближе к вечеру он собрал личный состав на сопке неподалёку от расположения роты, видимо, рассчитывая, что общение с подчинёнными на природе получится более доверительным.

Акиндинов долго говорил солдатам о дружбе, о единстве, взаимовыручке в армии. Он рассказывал о войсковом товариществе на примере Великой Отечественной войны, не обошёл вниманием и иные славные страницы истории российской и советской армии. Заодно он дал понять, что если в будущем проявления неуставщины будут повторяться, он желает знать конкретные имена тех, кто совершает эти безобразия, а тем, кто поможет раскрыть подобные проявления, он гарантировал полную анонимность.

Разумеется, во время этого собрания Акиндинов ничего от солдат не добился. Нашёл ли он себе осведомителя в дальнейшем, неизвестно. По крайней мере, сам старший лейтенант никого не выдал. Солдаты в своём кругу тоже отыскать стукача не смогли. Даже если кто-то и догадывался о том, что некая личность является стукачом, надёжных доказательств найти не удалось. А в скором времени Акиндинова перевели в другое подразделение полка, и личный состав роты больше о нем никогда не слышал. Прочие же офицеры никаких шагов по искоренению неуставных отношений в роте не предпринимали, наоборот, смотрели сквозь пальцы и даже в какой-то степени культивировали неуставщину среди личного состава.

Из всех прибывших в роту в этот призыв лучше других устроилась на службе первая пятёрка. Каско, который имел талант художника и неплохо рисовал, пристроился лучше всех — в штабе полка. Фомин, как хороший банщик, служил в Богатыре, Туарегов — сначала механиком, а затем оператором в Кузнецово, Мехтиев — водителем в той же точке. Только судьба Борискина осталась туманной. В роте, где прошло больше половины срока его службы, он постоянно хромал из-за порванных связок на левой ноге. Как сложилась его дальнейшая служба на точке в Чугуевке, толком узнать не удалось, было известно только, что его не комиссовали, как он того хотел.

Возможность пристроиться возникала, когда пополнение прибывало в роту, и из штаба полка поступала вводная — выяснить, кто и чем занимался на гражданке из вновь прибывших солдат. В ходе такого опроса рядовой Каско и заявил, что он хорошо умеет рисовать плакаты. Эту информацию передали майору Лащинскому, и он приказал прикомандировать этого солдата к штабу. После этого Каско постоянно торчал в штабе, и даже по воскресениям не желал приходить в роту. Когда он узнавал, что его поставили в наряд на кухню, он специально пачкал руки краской, а если и это не помогало, он докучал своим покровителям просьбами, чтобы они «отпросили» его от наряда. Однако обедать и ужинать он ходил в роту, хотя полковая столовая была у штаба под боком. Старослужащие, которые ненавидели штабных, могли там без всяких причин избить его до полусмерти. Другие штабные солдаты тоже питались и ночевали в роте. А до посёлка, где располагался штаб полка, и было место их службы, было пять-семь километров. Им приходилось преодолевать это расстояние туда и обратно по два, а иногда и по три раза в день. Тем не менее, они всячески старались, чтобы их ненароком не оставили в казарме полка.

Там же, в штабе, служил ещё один сержант, очень маленького роста и худощавый. Он вообще никому ничего лишнего не говорил. Из роты он уходил раньше всех, а обратно проходил специально к самому отбою. По воскресениям он вообще не выходил из казармы. Так он и отслужил оба года.

После завершения первой партией новобранцев Курса молодого бойца состоялась церемония принятия ими присяги. Торжество проходило на площади перед штабом полка. Для наглядности участие в ней принял и сам командир полка, Овечкин. После торжественной процедуры он с напутственными словами выступил перед солдатами и приказал командирам отделений, взводов и иных подразделений сделать этот день для солдат праздничным. Праздник заключался в том, чтобы в этот день приготовить качественный обед, и дать некоторым солдатам увольнительную, а остальных, под пристальным наблюдением офицеров, сводить к берегу моря.

Для командования мероприятие было омрачено тем, что за несколько дней до присяги один из солдат убежал из роты. Так получилось, что во второй партии новобранцев было шестеро призывников из одного города, более того — выросших в одном дворе. Один из них, Николай Шестаков, был человеком спокойного характера, практически пацифистом, не желавшим наравне со своими земляками заниматься вымогательством, употреблением наркотиков и спиртных напитков, и просто не умевшим постоять за себя. А однополчане-земляки, вместе того, чтобы ему помочь, наоборот, сами стали над ним издеваться — периодически коллективно избивали, тушили об его тело сигареты и не давали ему спать, заставляли его отдавать все карманные деньги и приносить ещё, сколько они потребуют, доставать сигареты и спиртное, которое в это время было в остром дефиците. Сержантский состав не только знал об этом, но и принимал в издевательствах непосредственное участие.

Сам Шестаков не был уверен, что из этого ада можно выйти простым путём, и это привело его к мысли дезертировать. Его искали всей ротой, и через пару дней нашли в тайге. Когда беглеца обнаружили, его уже покусали клещи, а пропитание, которое он забрал собой, закончилось. Не зная местности, Шестаков заблудился, растерялся и не знал, что делать и как дальше поступить. Он скорее был рад, что его нашли. По совету фельдшера его отправили в санитарную часть полка. Там у него несколько раз пытались выяснить причины его поступка. По сведениям, которые дошли до роты, он никого из своих земляков не выдал. Также ему обещали, что больше он в роту не вернётся, и после принятия присяги будет отправлен на точку для прохождения дальнейшей службы. В день клятвы его из госпиталя привели к остальным только для принятия присяги.

Правду говорят, что жизнь штука сложная — не знаешь, где потеряешь, а где приобретёшь. Так и случилось с призывником Шестаковым. Получив в первые месяцы службы подлый удар от своих друзей детства, которые в трудные минуты вместо того, чтобы поддержать и помогать своему товарищу, больше всех его прессовали и унижали, он растерялся, и оказался не в состоянии выйти из такой ситуации. Но потом, когда он нашёл своё место на службе, он показал своим бывшим товарищам, унижавшим его, кто из них в жизни является слабохарактерным, а кто действительно чего стоит.

После того как Шестаков вместе со всеми новобранцами принял присягу, его вернули в санитарную часть долечиться, и через неделю отправили в ближайшую точку — Богатырь, где дедовщина была слабой. И там он, как ни странно, за несколько недель нашёл общий язык с солдатами, которые отслужили больше него. К моменту, когда в Богатырь перевели его сверстников, и в том числе троих из пяти его земляков, он уже был признан «отлетавшим» своё, как говорили про тех, кто отслужил больше шести месяцев, и считался на точке старослужащим.

Когда его бывшие товарищи прибыли в Богатырь, один из них, Зиновьев, увидев Шестакова, сразу же попытался на него наехать. И внезапно получил такой удар по низу живота от одного из старых солдат батальона, что тут же упал на пол и валялся после этого, скрючившись, не меньше получаса. Но для него и двух его подельников это было только началом. Шестаков жаждал мести, а его новые друзья тоже горели желанием расспросить с пристрастием, как так получилось, что земляки, вместо того, чтобы помочь товарищу, унижали его и чуть не довели до самоубийства.

Разговор с «друзьями детства» Шестаков организовал в каптёрке, вечером, после ужина. Там он заявил своим однокашникам:

— Что, не ожидали меня увидеть в здравом уме, живым и даже не зачморенным? Наверное, думали, что я упал ниже плинтуса и нахожусь на побегушках у всего батальона? Нет, мои дорогие, я твёрдо на ногах стою. И вам сейчас придётся держать ответ передо мной за унижение моего человеческого достоинства. Тогда вы были в большинстве — а сейчас я имею хороших друзей, которые, в случае чего, мне помогут.

И начал молотить их без разбора, кулаками и ногами, куда придётся. Затем к Шестакову присоединились его друзья-старослужащие. Они стремились придать трёпке назидательный характер, и поэтому задавали воспитуемым неприятные вопросы:

— Почему вы земляку своему не помогали, а издевались?

— Зачем вы дружили с ним, если считали, что он по характеру в вашу компанию не вписывается?

— Ладно, сами решили его коллективно перевоспитывать, но другим-то с какой радости позволили то же самое делать?

Те в ответ бормотали что-то невнятное, и летали от ударов из одного угла в другой.

Наконец, Шестаков перестал избивать своих бывших обидчиков, и попросил своих помощников тоже прекратить экзекуцию. Поколоченных пора было приводить в чувство. Они уже не двигались; ещё чуть-чуть — и совсем бы перестали подавать признаки жизни. Это в планы Шестакова и его союзников не входило, да и устали уже они истязать и избивать. Отдышавшись, Николай стал мочиться на своих бывших мучителей, чтобы привести их в чувство после полученного наказания, и даже заставил одного из них выпить свой натуральный продукт. При этом грозно спрашивал:

— Может быть, и мне начать тушить сигареты об твоё тело, как ты это в своё время делал со мной? Тебе тогда не нравилось, что я вместе с вами других новобранцев напрягать и деньги с них вымогать не хотел. А сейчас мне не нравится, что ты толком ничего ответить не можешь. Есть тебе чем оправдываться?

Затем Шестаков напомнил своим друзьям детства, что до отбоя ещё очень далеко, а там можно и ночью возобновить воспитательную процедуру, и приказал им:

— Ну, пока примите лозу лотоса на табуретке, а мы тут обсудим ваше положение.

Но все-таки Шестаков был гуманнее, чем в своё время его товарищи по отношению к нему. Поэтому к вечерней поверке он снял их с табуреток, и они упали к его ногам со словами:

— Колька, если сможешь, прости нас! Мы всю оставшуюся жизнь на тебя молиться будем. Мы были неправы, мы осознали свои ошибки…

Он их отпустил на этот раз, но в дальнейшем периодически гонял, считая, что продолжает мстить за себя и других, так как окончательного прощения они ещё не заслужили. Тем самым он их учил уму-разуму, чтобы они были добрыми, милосердными и отзывчивыми, а не остались отморозками в армии и в будущей своей гражданской жизни.

В период обучения на радиста в рутинной и повседневной жизни и службы Туарегова произошло несколько ярко эффективных событий.

Однажды вечером в пятницу от начальника хозяйственной части полка майора Гаврилова поступила вводная, что в субботний день часть солдат должна быть задействована в изготовлении банных веников. Желая придать весу своим словам, Гаврилов с серьёзным выражением добавил, что это приказ командира полка, а не его личная прихоть. В бане полка не хватает лечебных веников, а ведь там не только солдаты принимают банные процедуры, там отдыхает от тяжёлых трудовых будней высший офицерский состав. И вызванные этими буднями болезни из организма офицерам выводить, почитай, нечем. А ведь самый лучший способ излечиться от всех недугов — это русские веники, изготовленные традиционным народным способом.

Ротному оставалось только чесать в затылке. Приказ был отдан таким тоном, будто каждый второй солдат-новобранец — специалист в банных вениках, который без проблем может собирать в тайге нужный материал, и наделать из него веников высшего качества. Теперь ротному надо было не только выделить людей для сбора веток, но и найти умельца, который действительно сумел бы сделать веники из собранного материала.

Рано утром следующего парко-хозяйственного дня, как здесь называли субботу, во время развода, часть обучающихся, количеством примерно 30 человек, с двумя сержантами во главе, отправили в распоряжение майора. После его инструктажа солдаты пошли в тайгу, как положено в армии — строем, под чётким наблюдением своих сержантов-наставников. Там младшие командиры разделили их на группы по два-три человека, и поручили выполнять поставленные командованием задачи. Младший сержант Августинов объявил, что каждые полчаса будет перекличка личного состава.

Напарником Туарегова стал Фомин — товарищ, который практически все своё детство и юность провёл в лесу. Он ориентировался в тайге как в родном доме, и прекрасно знал, из чего и как можно делать банные веники. Уйдя глубоко в тайгу, они вместе так увлеклись сбором и обработкой нужных для майора Гаврилова сырья и материалов, что даже забыли о перекличке.

Сделав более сорока веников, Туарегов и Фомин рассудили, что свою работу сделали, и вернулись к основной группе. К удивлению своему, вместо благодарности они услышали от сержанта ругань, крик и угрозы: «Почему ушли? Куда? В самоволку? Мы уже собирались об этом в роту сообщить и начать ваши поиски!». Очевидно, сержант порядком перетрусил, причём в первую очередь — за собственные погоны, и теперь не давал солдатам даже слова вставить в свою защиту.

Наконец, он несколько успокоился, и позволил Туарегову с Фоминым разъяснить, почему они долго отсутствовали. Те продемонстрировали несколько готовых веников, которые принесли с собой, показав тем самым, что они занимались делом и выполнили работу. За остальными вениками пошли все вместе. Увидев более сорока готовых веников, сержант стал извиняться, и теперь уже накричал на других, чтобы те рот не разевали, а забрали готовые веники и доставили их в роту.

После подведения итогов дня стало очевидно, что Фомин с Туареговым добросовестно отработали не только за себя, но и за весь коллектив, сделав больше и качественнее остальных солдат. После этого майор несколько раз пытался забрать рядового Фомина к себе, но ему в этом отказали. Как специалист по баням, он, видимо, был нужен всем.

Через полтора месяца в роту привезли новую партию призывников. Среди них было человек десять из южных регионов Советского Союза, в частности — из Азербайджана, и они вели себя, скажем так, своеобразно. Этому потакали их непосредственные командиры, которые фактически неспособны были с ними справиться, а командир роты, старший лейтенант Чумаков, делал вид, что он всего этого не замечает. В общем, эта группа призывников зажила своей жизнью, а командиры, чтобы хоть как-то поддерживать видимость порядка, негласно дали ей определённую автономию — в частности, их не стали брить налысо, разрешили оставлять усы, а затем их фактически выделили в отдельный взвод, и ни один младший сержант не хотел быть его командиром.

Противопоставляя себя остальным, они, в свою очередь, ругались и между собой тоже. В этой группе было несколько человек с крепким телосложением. Некоторые из них были со спокойным характером, остальные же считали, что их физическая сила решает все вопросы жизни в беседах, ссорах и переговорах, и между собой они не дружили. Вокруг крепышей суетились остальные, резонно рассуждая, что главное — чтобы их в первую очередь свои не гоняли; чужие не смогут их гонять, потому что свои в случае чего помогут. Был среди них и очень слабый по характеру и по физическим данным призывник. Разумеется, над ним вскоре начали издеваться остальные.

У этой группы не сложились отношения с ещё одним выходцем из южных регионов, Мехтиевым, который приехал в роту раньше них, в составе первой партии. Мехтиев жил своей жизнью, и на разборки в этой группе обращал не слишком много внимания, разве что иногда отпускал замечания по поводу их поведения и отношения к своим же более слабым товарищам. Больше всего Мехтиевым был недоволен Надиров. Среди новоприбывших он выделялся хорошим владением русского языка, и считал себя фактическим лидером группы. Его мечтой было найти подход к старшему лейтенанту Кумарьеву, который принимал участие в организации их приезда в учебную роту, и постоянно служил в посёлке Чугуевка, где дислоцировался батальон полка. Надиров надеялся попасть к нему на точку после присяги.

Рядом с Мехтиевым, который тоже неплохо говорил по-русски, и был намного умнее его, Надиров чувствовал себя дискомфортно и видел в его лице серьёзного соперника. Свою злость он срывал на своих подручных — из новоприбывших трое полностью были под его контролем, крутились вокруг него и выполняли разные мелкие его поручения; остальные же из группы его всерьёз не воспринимали. Надиров попытался наехать на Мехтиева, потребовав, чтобы тот, вместо выхода на физзарядку, принял участие в издевательствах над слабым призывником. Получив от ворот поворот, он со своими подручными решил было устроить выволочку самому Мехтиеву, чтобы заставить того принять его условия. Но оказалось, что среди сослуживцев у Мехтиева тоже есть друзья. В общем, Надиров осознал, что ему попался крепкий орешек, и решил взять хитростью.

Во время одного из разговоров с солдатами из прибывшей группы Мехтиев узнал, что один из них, Макс Байрамов — выходец из его родных мест. Они подружились, и затем вместе служили оставшиеся полтора года в точке Кузнецово. Байрамов далеко не всегда вёл себя подобающим образом, хотя Мехтиев иногда мог повлиять на него в лучшую сторону.

Надиров решил, что он может как-то влиять на Мехтиева через Байрамова. Однако и этот план его подвёл. Оказалось, что Байрамов не воспринимал его серьёзно и жил своими видениями жизни. Он прямо заявил Надирову, что с земляком ругаться не желает, и предложил ему искать с Мехтиевым общий язык самому, причём по-хорошему, иначе сам станет Надирову врагом.

Через две недели в роту привезли ещё двоих призывников из южных регионов. Ещё в распределительном пункте станции Углевой они подружились с Байрамовым. После распределения они оказались в разных группах, но по просьбе одного из них, Алярова, их отправили в ту же часть, что и Байрамова. В первый же день сержант Арямнов решил показать новоприбывшим, что в казарме тут он хозяин, но рядовой Аляров послал его очень далеко, куда обычно в армии отправляют. Арямнов пытался повысить голос, но было видно, что он Алярова очень боится.

Свой авторитет Арямнов решил поднять, предоставив солдатам самим разобраться между собой. Перед вечерней прогулкой сержанты отправили всю роту вниз по дороге, в овраг. Там, как они надеялись, в ходе неожиданной «стрелки» все недовольные договорятся, молодые солдаты разберутся между собой, а авторитет и доверие к сержанту восстановятся. Роль посредника и воспитателя в ходе этого междусобойчика предназначалась Арутюнову — солдату армянского происхождения родом из Ростова. Он был большим и здоровым от природы, и говорил, что ему не восемнадцать, как прочим новобранцам, а двадцать четыре. За счёт своего возраста, характера и силы он заставлял солдат проявлять уважение к сержантам в роте и соблюдать порядок в казарме. Теперь сержанты стояли в стороне и ждали, чем закончится воспитательный процесс среди новобранцев.

Инициаторы этого «базара», однако, не учли, что эпоха межнационального мира в СССР осталась в прошлом, и армяне и азербайджанцы в это время уже воевали между собой из-за принадлежности Нагорного Карабаха. «Стрелка» превратилась в разборку, в которой призывники из Азербайджана чуть не убили армянина Арутюнова, но за него оперативно заступились его малочисленные друзья из Ростова. Дело на глазах приобрело широкий размах с непредсказуемым исходом. Сержантам пришлось вмешаться, и они с трудом остановили трагедию в масштабе полка. Им удалось сделать это, не включаясь в замес самим, за счёт дипломатии. Попросту, они стали взывать к здравому смыслу противников, мол, мы здесь одна семья без различия по национальности, мы должны уважать тех, кто отслужил больше нас, но при этом мы не должны не позволять им сесть нам на шею, и так далее. Тех же, кто разошёлся не на шутку, и остыть никак не желал, предупреждали об уголовной ответственности. Заодно не упустили случай напомнить, что неуставные действия, в том числе издевательства над слабыми сослуживцами, попадают под юрисдикцию военного трибунала. Как обычно, за угрозами и воззваниями со стороны сержантов, осознававших, что все происходящее было спровоцировано ими самими, прятался страх за своё положение.

Во время разборки Туарегов был среди тех, кто применял методы дипломатии, и спас Арутюнова от гнева желавших расправиться с ним азербайджанцев. Он разнимал их, и уговаривал не конфликтовать, а договариваться, потому что здесь, в армии, все находятся в одинаковом положении. Впоследствии Анатолий неожиданно для себя подружился с несколькими азербайджанцами, которые попали в роту в последней партии — в частности, с Аляровым, Байрамовым, Агаевым и некоторыми другими.

Первое полугодие службы в армии — это как прогулка по минному полю. Любое неверное, необдуманное действие приводит к конфликту с теми, кто отслужил больший срок. В начале своего срока службы Туарегов старался вести себя дипломатично, искал линии соприкосновения со всеми членами большого армейского коллектива, был в гуще всех событий, искал приемлемые решения для себя и окружающих. Несмотря на это, избежать столкновений и недоразумений было невозможно.

Так у Туарегова произошёл конфликт с Арутюновым, которого он совсем недавно выручал в разборке. Анатолий шёл к казарме со стороны столовой, тут по дороге ему попался Арутюнов, потребовал от него принести из казармы журнал учётов для сержанта. Раздавать поручения у Арутюнова полномочий не было, поэтому Туарегов ответил ему встречным предложением сбегать за журналом самому.

— Ты, свинья, что, обнаглел, что ли? Мои поручения и приказы сержантов исполнять не хочешь? — взвился Арутюнов. Анатолий ответил ему в том же тоне. Арутюнов подскочил и попытался его ударить, Туарегов тут же пробил ему ответный, они схватились, но тут Анатолию неожиданно пришла подмога со стороны. Рядовой Аляров, который был неподалёку, подкатился под ноги Арутюнова, поддел его плечом, поднял вверх над головой и сильно ударил его об землю. Аляров был намного меньше ростом, чем Арутюнов, но в отличие от инициатора драки долгие годы занимался борьбой. Подбежали другие солдаты и разняли дерущихся, но тут на месте конфликта внезапно возник командир взвода старший лейтенант Сусликов. Он тут же увёл рядового Туарегова в канцелярию для допроса и выяснений причин драки. Пока старший лейтенант читал Анатолию мораль, а Анатолий в ответ разъяснял командиру положения устава и читал лекцию о равенстве всех военнослужащих роты перед законом и командованием, Аляров и Арутюнов удалились на близлежащую сопку для выяснения отношений.

Не добившись ничего от Туарегова, командир взвода его отпустил, но предупредил, что в случае повторения внеочередными нарядами он не отделается, дело может дойти и до ареста на гауптвахте, до 45 суток, или даже до дисциплинарного батальона.

Выйдя из канцелярии взвода на улицу, Туарегов увидел как Арутюнов и Аляров ожесточённо размахивают руками, пытаясь друг другу что-то доказать. Товарищи сразу же предупредили Анатолия, чтобы он не вмешивался — стрелка под контролем, пусть сами поговорят, мы следим, чтобы они не перешли от словесной разборки к драке. Разговор между ними завершился нескоро, минут через пятьдесят. В дальнейшем попытки Туарегова выпытать у Алярова, о чем они беседовали, и к какому решению пришли в ходе своих бурных переговоров, ни к чему не привели. Керим дипломатично ушёл от ответа и сказал, что все нормально.

Тех, кто проходил подготовку на водителя, вскоре на два месяца оправили в транспортный полк соседней части — в учебном центре полка не было своего полигона. В эту длительную командировку отправился и Арутюнов. По рассказам служивших с ним товарищей, в учебном полку его несколько раз в воспитательных целях избили старослужащие. Ни до, ни после этой командировки Арутюнов больше с Туареговым не разговаривал. По всей видимости, продолжал на него дуться. Он больше не попытался командовать солдатами своего призыва, и ровно отслужил оставшийся период службы в роте.

Впоследствии, после получения необходимых для водительской специальности навыков, взвод водителей, в составе 25 человек, был распределён по местам постоянной службы. Арутюнова отправили в роту обслуживания полка. Надо сказать, что Арутюнов, как только речь заходила о его национальности, всегда упорно отрицал своё армянское происхождение, несмотря на свою фамилию. А в роте обслуживания служили три армянина, которые держались друг за друга и ревниво защищали свою национальную честь. Появление их сородича, который не желал признать себя армянином, их совсем не обрадовало. Закончилось тем, что они начали издеваться нал Арутюновым, гонять его по нескольку часов, не давать ему спать.

В итоге, за шесть месяцев службы в армии Арутюнов потерял в весе более 15 кг. Если в начале службы выглядел очень здоровым, то уже осенью от его первоначального веса и силы ничего не осталось. За этот же период большинство солдат из его призыва наоборот, набрали в весе, стали более мужественными, крепкими, здоровыми. Этому способствовало режимное питание, пусть далеко не всегда качественное, спорт, и свежий воздух на природе. Все это помогало молодому организму поправляться и расти.

До определённого момента в роте не было почтальона. Считалось, что необходимости в нем нет, так как количество военнослужащих в роте не такое уж и большое. Но с прибытием большого числа новобранцев, которые, естественно, желали писать и получать письма, необходимость в том, чтобы кто-то занимался почтовыми отправлениями, стала очевидной. Почтальоном был назначен солдат Авдеев, который в первые дни хвастался перед новобранцами своим героизмом и твердил, что он в роте до того незаменимый, что офицеры с ним советуются перед принятием важных решений. Он и стал виновником ещё одного происшествия в роте.

Вскоре солдаты стали подозревать, что с их корреспонденцией, в частности, с письмами и посылками от родителей, происходит что-то неладное. Они начали обсуждать этот вопрос между собой, и пришли к выводу, что рядовой Авдеев, который занимается доставкой почты из посёлка в роту, вскрывает почтовые отправления и присваивает все ценное, а иногда крадёт все содержимое посылки, а саму коробку выбрасывает.

Чтобы удостовериться в его виновности, была задумана целая операция. В один из дней солдаты собрали двадцать рублей, положили их в конверт, записав при этом номера купюр, и в посёлке бросили конверт в ящик для приёма писем. Вечером Авдеев привёз это письмо в часть. Организаторы операции тут же при нем распечатали конверт, на котором уже были следы вскрытия, и, разумеется, денег внутри не нашли. В ответ на начавшиеся наезды Авдеев начал строить из себя оскорблённую невинность. Тогда от него потребовали вывернуть карманы, и, как и ожидалось, на свет божий были явлены двадцать рублей. Незадачливый почтальон начал доказывать, что это его собственные деньги. Тут-то ему и предъявили список с номерами купюр, которые в точности совпадали с номерами на купюрах из кармана Авдеева.

Почтальон роты сразу сник, и попытался под шумок улизнуть, но эта попытка была пресечена в зародыше. Обозлённые новобранцы обступили его, и, осыпая градом оскорблений, стали избивать, причём — в основном ногами. К счастью, свидетелем самосуда стал один молодой офицер, который зашёл в каптёрку покурить. Если бы не его вмешательство, новобранцы наверняка убили бы рядового Авдеева. Офицер его увёз, и, как положено в армии, передал информацию о происшествии командиру роты Чумакову и заместителю командира полка по политической части майору Остроумову.

Через два дня всю роту собрали в Ленинской комнате. Новобранцы, красочно описав подробности, рассказали майору, по какой причине чуть не лишили своего товарища жизни. Выслушав всех, майор Остроумов предоставил слово самому рядовому Авдееву. Под давлением неопровержимых улик тот полностью признал свою вину, обещал вернуть все украденные деньги и вещи, и попросил простить его и не выгонять из роты в другую точку.

— А как вы собираетесь вернуть пять сотен рублей? — с сомнением спросил его майор Остроумов.

Бывший почтальон с усилием выдавил из себя:

— Эээ… У родителей попрошу, у друзей… Они мне помогут. Сам покручусь…

— Как это — «покручусь»? Как крутиться собираешься? — наседал майор.

— Нуу… В долг возьму… Из зарплаты потихоньку отдавать буду.

В то время солдатам в армии выплачивали по семь рублей в месяц.

Прощать Авдеева, разумеется, никто не собирался, поэтому ему порекомендовали как можно реже попадаться на глаза сослуживцев. Он вернулся к своим прежним обязанностям кочегара, и до конца службы старался лишний раз из кочегарки не высовываться.

Почтой отныне поручили заниматься сержантскому составу. Старшине роты прапорщику Сидарчуку поручили составить график поездок сержантов в отделение связи посёлка, и проверять доставку корреспонденции солдатам.

После этого случая майор Остроумов каждую неделю посещал роту. К его приезду весь личный состав собирали в Ленинской комнате. Там майор читал солдатам лекцию о текущей политической обстановке. С точки зрения солдат, которые на основе сообщений газет, радио и телевидения имели некоторое представление о ситуации в обществе и в мире, выступления майора не несли в себе никакой новизны. Так, однажды он повествовал, как Саддам Хусейн оккупировал Кувейт, а США предъявили ему ультиматум, а в другой раз рассказывал, что турецкие самолёты нарушили воздушное пространство Советского Союза в районе Аджарской Автономной республики. На вопросы аудитории майор Остроумов отвечать не любил. Тем не менее, многие солдаты относились хорошо к этим посиделкам. Всё лучше, чем маршировать на плацу или пахать на огородах у офицеров, использующих солдат как дармовую рабочую силу. Самые ушлые даже умудрялись выспаться во время лекций майора.

В один прекрасный день в роту нагрянул двоюродный брат Туарегова, Роман, со своим однокурсником Олегом, чтобы посмотреть, как Анатолий проходит срочную службу. Визит был неожиданным — Роман не предупреждал, что собирается приехать, а Анатолий, в свою очередь, не писал ему, насколько трудно добраться в глушь, в которой располагалось место его службы. Туарегов, конечно, понимал, что двоюродный брат хочет лишь показать ему, что якобы он за него переживает и без него скучает, а на самом деле он решил воспользоваться моментом, чтобы отдохнуть от учёбы в медицинском институте, и посмотреть на красоты природы, которые Анатолий описывал в своих письмах.

В день приезда показать гостям местные достопримечательности не получилось. Пасмурная погода и обстоятельства в целом не благоприятствовали, разве что удалось выбить для приезжих комнату во втором корпусе казармы. Командир роты, старший лейтенант Чумаков, дал Анатолию разрешение на то, чтобы тот провёл три дня в компании брата. Однако предупредил, что хотя Туарегову и даются некоторые послабления, но все равно он обязан присутствовать на мероприятиях в соответствии с распорядком дня.

Командир взвода Сусликов, судя по всему, не был поставлен в известность по поводу того, что Туарегову предоставлены поблажки. На второй день пребывания брата в части Туарегов не вышел на утреннее построение. Сразу после завершения построения Сусликов, на правах непосредственного начальника, вызвал его к себе и начал допытывать:

— Товарищ солдат! Почему вы нарушаете устав и армейские порядки? Почему не вышли к утреннему разводу?

Туарегов начал было объяснять Сусликову, что к нему приехал двоюродный брат, но раздражённого комвзвода это не остановило, и он продолжал кипятиться:

— Я это знаю! Его приезд не освобождает вас от несения службы. Вы обязаны соблюдать устав и армейские нормы!

Дождавшись, пока в граде упрёков непосредственного начальства возникнет пауза, Туарегов объяснил, что добро на послабления режима в связи с приездом двоюродного брата ему дал сам командир роты, старший лейтенант Чумаков.

Сусликова этот факт привёл в крайнюю степень раздражения, но авторитет комроты оказался сильнее, и, с трудом сдерживая свои эмоции, он пробурчал:

— А почему я об этом не знаю? Безобразие какое-то… Ладно, иди, но смотри — на послеобеденный развод и вечернюю поверку быть обязательно, в противном случае будешь наказан.

Утром следующего дня однокурсник брата, Олег, явно скучая по комфорту гражданской жизни, изъявил желание помыться, и не так, как принято в армии в обычные дни, а целиком, и лучше всего в ванной. Увы, в роте таких возможностей не было. Тогда Олег решил принять душ «по-солдатски». Они с Туареговым пошли к дежурному сержанту, и попросили его никого не пускать в умывальник в течение 15 минут. В умывальнике Олег разделся и принял весьма своеобразный армейский «душ», после чего заявил, что запомнит это на всю оставшуюся жизнь.

Днём Туарегов начал Роману и Олегу о своей службе и знакомить со своими друзьями, в том числе с солдатами из южных регионов страны. Вечером все они собрались на сопке для доверительных бесед, и пару часов Роман и его одноклассник, которые сами лет 5—6 тому назад были такими же молодыми бойцами, давали Туарегову и его товарищам полезные армейские советы, объясняя и рассказывая, как они сами выходили из разных казусных армейских переделок.

Назавтра Туарегов получил увольнительную на весь день, и решил показать брату окрестности, а если получится — поехать в районный центр, посёлок Ольга. Около десяти утра втроём они покинули казарму и пешком дошли до посёлка Тимофеевка — месту расположения полка, в одной из рот которого и служил Туарегов. Погуляв по Тимофеевке с час, они решили, что все-таки стоит ехать в Ольгу.