ГОРОХОВЫЙ БУНТ

Старпом «Ворона» пошел на повышение. Его назначили командиром «Сарыча».. А на его место прибыл помощник командира со «Сметливого». Для непосвященных: старший помощник командира и помощник командира — это две большие разницы. Старпому подчиняется фсё и он отвечает за фсё, т.е. он почти командир. А помощнику подчиняется лишь боцманская команда и служба снабжения, а отвечает он за состояние бортов, надстроек, палубы и якорного устройства, т.е. он всего лишь главный боцман.

Вот такой главный боцман и свалился на голову вороновцев. Очевидно, в мечтах он видел себя флагманом, адмиралом во главе эскадры и даже флота. Это было видно по тому, как он старался, стремился и бил копытом в броневую палубу.

Команду он задолбал тренировками, тревогами, учениями по борьбе за живучесть, извел придирками, проверками, нарядами, взысканиями. Народ старпома не взлюбил.

Была суббота. Заканчивалась большая приборка, вернее не заканчивалась, а закончилась, так как дежурный уже скомандовал: «Закончить большую приборку. Медь, железо драить, резину мелом белить. Палубу скатить и пролопатить!»

Приборщики убирали приборочный инвентарь. Бачковые были готовы по команде: «Бачковым накрыть столы», мчаться на камбуз за пищей.

Но вместо этой приятной команды прозвучал сигнал большого сбора. Экипаж построился на юте. Появился старпом. Он прошел к шпилю и стал бросать резкие слова:

«Приборка выполнена плохо! Обед вы не заслужили! Приборка продлевается на час!»

Он весь вытянулся, глаза округлились, головенка гордо вздрагивала. Вот, мол, какой я крутой командир. Он дождался, пока качнувшиеся было шеренги не замерли вновь, и проорал:

«Продолжить большую приборку! Разойдись!».

Небольшой треугольник верхней палубы между носовым окончанием и нулевым шпангоутом был особой территорией. Заходить за нулевой шпангоут могли только годки. Прочей зелени, по неписанному матросскому праву, вход за нулевой шпангоут был закрыт. Годки собирались на своей суверенной территории и сладко обсуждали преддембельные вопросы.

И корабельные — тоже.

Вот и сейчас в передней части бака сгрудились старослужащие. Они о чем-то тихо спорили. Затем, придя к согласию, годки покурили над обрезом и разошлись.

Наконец приборка на «Вороне» закончилась. Дежурный оповестил: «Команде обедать!»

Оповестить-то оповестил, но к камбузу ни за первым, ни за вторым никто не подошел. Старший кок остановил пробегавшего мимо камбуза матроса:

— В чем дело? Где бачковые?.

— А их и не будет.

— Почему?

— Годки решили отказаться от пищи.

— Зачем?

— В знак протеста.

О таком чуде старший кок немедленно оповестил дежурного по кораблю. Тот доложил старпому. Осознав всю серьезность положения, старпом построил бачковых на юте и приказал получить пищу и разместить её по столам. Бачковые приказание выполнили, но к налитому в миски борщу никто не притронулся. Запахло бунтом.

На Черноморском флоте уже был такой случай. На броненосце «Князь Потемкин Таврический». А теперь вот и «Ворон» подсуетился.

Узнав о случившимся, командир послал всех офицеров в низы убеждать матросов прекратить демонстрацию, и сам спустился в третий кубрик. Конечно, морячки послушались бы командира. Они его уважали. И инцидент был бы исчерпан. Но тут крепко подгадили трепачи-сигнальщики.

Когда флагманский связист после вкусного обеда в кают-компании крейсера «Ворошилов» вышел на верхнюю палубу подышать свежим воздухом, он обратил внимание на оживленный разговор между «Ворошиловым» и «Вороном», который стоял у Минной стенки.

Очевидно, сигнальщик с крейсера запросил своего приятеля о том. что происходит на сторожевике. Тот отсемафорил:

— У нас гороховый бунт!

— Не понял.

— Команда отказалась от пищи.

Прочитав семафор, встревоженный флагминский связист немедленно доложил его содержание адмиралу. После чего участь «Ворона» была решена.

Досталось всем. Хорошо, что дело происходило во времена «нашего дорогого Никиты Сергеевича». Никаких расстрелов, никакой Колымы. Просто старпома уволили с флота по пункту «Г», то есть, без пенсии и льгот.

С командира сняли звездочку и перевели на другой корабль. Матросов разбросали по отдаленным точкам. Очевидно, чтобы не было огласки, зачинщиков бунта не отдали под суд.

Досталось и офицерам. Их всех распределили на непрестижные должности. Кого на старые корабли, кого на вспомогательные суда, а кого и на берег.

Политики требовали переименовать «позорный корабль» в какой-нибудь «Комсомол Казахстана». Но адмирал сказал четко: «Корабль ни в чем не виноват. Он — железо. И потом, носить боевому кораблю какую-то пароходную кликуху — не к лицу». И хотя в то время политбоссы были в силе, адмирал отстоял «Ворон».

И правильно сделал. Имя корабля — это не погоняло. Моряки считают, что от имени корабля зависит его судьба, а переименование корабля — к беде.

Историческая справка. На Балтийском флоте революционные комиссары переименовали все эсминцы типа «Новик».

Прекрасные корабли с флотскими именами стали называться следующим образом: «Ленин», «Яков Свердлов», «Калинин», «Карл Маркс», «Энгельс», «Володарский», «Артем». Все они погибли в водах Балтийского моря.

Вполне возможно. что на их судьбу повлияло переименование.

Хотя, с другой стороны, эсминец «Лейтенант Ильин» переименовывался трижды («Троцкий», «Гарибальди», «Войков») и ничего, уцелел, дожил до почетной старости на Тихоокеанском флоте.

На «Ворон» набрали новый экипаж, назначили новых офицеров, поставили нового командира, а «Ворон» как был противолодочным кораблем, так им и оставался вплоть до 1989 года.

.

ЖЕЛЕЗНАЯ ГИЕНА

Офицеры «Ворона». 1960 тод.

Моряки в бога не верят, но очень суеверны. У многих из них есть амулеты, обереги. У кого крестик, у кого иконка, а у маневровщика Аганянца — мраморный белый слоник, память о матери. Моряки верят в приметы и в некоторые, проверенные временем словесные формулы. И уж, конечно, они уверены, что имя корабля влияет на его судьбу. Вот только определить какое имя плохое, а какое хорошее очень затруднительно.

Например, «Пантера». Чем плохое имя? И звучит красиво, да и сам зверь красив и благороден, не чета какому-нибудь шакалу. А вот подишь ты. Не везет кораблю. И в основном с людьми. В прошлом году два котельных машиниста обварились. Нынче по весне матроса разорвало реактивным снарядом. Два человека угодили под суд. Ну что за напасть?

И офицеры тоже страдают. То за пьянку, то за бытовое разложения таскают их на офицерские суды чести, пропесочивают на совещаниях. И так инцидент за инцидентом. Какая-то черная череда.

Некий догадливый человек предложил переименовать корабль. Его послушались и перекрестили «Пантеру» в «Советский Туркменистан». Совсем рехнулись! Понятно, от такого переименования обстановка на корабле лучше не стала. Тогда его взяли и перевели на Каспийское море.

А на «Вороне» все наоборот. Название какое-то смурное. Да и сама птица странная. Вещунья. Горе чует. Тем не менее житье, на корабле было относительно сносное и служба шла, как по маслу. Правда начальство не очень привечало корабль.

По боевой подготовке в передовиках он не значился. Но это совершенно не колебало вороновцев.

По мнению Барсукова на судьбу корабля влияет не его название, а влияет личность командира, ну и, конечно, качество кают-компании. На «Вороне» в этом отношении все выглядело прилично.

Хотя корабль и звался «Вороном» и даже «Вороной» (разг.), командир на нем был орел и жизнелюб (в смысле к дамам очень неравнодушен). У него в каждой бухте имелось по крале.

Где бы «Ворон» не бросил яшку, командир уже на берегу, там его ждет очередная сударушка. Командир любил жизнь и другим давал любить. На большинстве кораблей старпом — это желчная, печально-злобная личность. А на «Вороне» старпом, как и командир — орел, с блеском в глазах. А почему?

А потому, что старпом и командир попеременно сходят на берег. Причем, когда командир остается на корабле, он на корабле не остается.

И верно, что делать орлу на привязанной к берегу коробке. Он ближе к вечеру бросает дежурному по кораблю: «Пойду прогуляюсь, вот номер телефона, если что». И исчезает почти до утра.

На других же кораблях старпомы, как сычи, постоянно сидят на железе, замещая командира. А это ох как деформирует психику. Правда, им и по Морскому уставу рекомендуется большую часть времени проводить на корабле.

Барсуков считал это атавизмом, оставшимся в наследство от парусного флота.

И офицеры на «Вороне»… Ну не орлы, конечно, (где им до командира), но тоже хваткие и интересные ребята. Например, командир БЧ-3. Наверное справедливо отметил А. Покровский, что «минные офицеры — это флотское отродье с идиотскими шуточками». Вот и минер на «Вороне» любил пошутить.

Однажды, когда стояли на заводе, он измазал суриком простыню интендантского ложа, пытаясь изобразить контуры женского тела, а потом звал всех: «Смотрите, Вася-то малярш трахает!». За что чуть не заработал от Васи по физии. При виде женщины он непременно сладостно мечтал вслух: «Запустить бы ей дурака под кожу!» Но специалист был хороший.

Или командир БЧ-1. Фамилию он имел богатую — Князев. И скорее всего не зря. Наверное, что-то у него было побочное от князьев, потому что вел он себя ну очень по-аристократически. И с офицерами и с матросами обращался исключительно деликатно. При его появление личный состав не только материться прекращал, но и громкого разговора не допускал.

Князев любил шахматы и симфоническую музыку. Был примерным семьянином. «Не наш человек», — с сожалением вздыхал минер.

Командир уважал штурмана и полностью ему доверял. В походе Князев всегда точно знал место корабля, невязки у него были микроскопические.

А командир БЧ-5? Весельчак, душа кают-компании. Боксер, черноволосый красавец. Бабы на нем висели гроздьями (поэтому он никак не мог жениться). Стол его был завален книгами по высшей математике и физике. Он рвался в Академию, но начальство упорно накладывало азы на его рапорта. «Его и не отпустят: специалист классный, — резюмировал фельдшер Михаил Петрович. — С флота отпускают только тех, кто флоту не нужен».

Здесь упомянуты в положительном плане только пять офицеров, но и о других офицерах корабля можно рассказать очень много интересного. Один командир БЧ-4 со своей бесконечной возней с радиоаппаратурой и сборкой охрененных приемников чего стоит. И только командир БЧ-2, старший лейтенант Клюев, являл собой серое пятно на красочной палитре вороновской кают-компании.

До службы на «Вороне» он был командиром башни главного калибра на линкоре «Новороссийск». Когда, после мощного взрыва в носу, линкор дал солидный крен, Клюев вылез из башни посмотреть, что творится на палубе.

При свете прожекторов он увидел на юте огромную толпу матросов. В стороне перемещались какие-то не корабельные офицеры. Артиллерист прошел к правому борту, чтобы посмотреть на сколько корпус вышел из воды.

В этот момент корабль стал опрокидываться. Клюев перемахнул через леера и на четвереньках быстро-быстро покарабкался по надвигавшемуся на него корпусу. Краем глаза он увидел как его башня сорвалась с креплений, заскользила по палубе к левому борту и плюхнулась вместе с расчетом в черную воду.

Как он оказался на киле, Клюев не помнит. Там на холодном осеннем ветру он просидел около часа, пока его не сняли спасатели. В госпитале он провалялся более двух месяцев. И не из-за прихватившего его воспаления легких.

Оказывается колено состоит из множества мелких косточек, которые Клюев перекрошил, шустря на коленях по заросшему острыми ракушками днищу «Новороссийска».

Он перенес пять операций пока хирурги не собрали в кучу раздробленные косточки. Хотя они и собрали косточки, но Клюев до сих пор ходил как-то неуверенно. Клюев не увлекался спиртным, не волочился за жнщинами. С корабля он сходил редко, в основном для покупки нужных ему материалов и инструментов.

Смешно, но начальник корабельной артиллерии занимался моделированием. Он в своей каюте создавал модель «Ворона», но не из дерева или кости, а из такого непластичного материала как оцинкованное листовое железо. В каюте постоянно пахло канифолью. Весь пол был засыпан обрезками железа. Приборщик каждый раз чертыхался, выметая кусочки железа из под стола и из углов каюты.

И для профессионального-то металлиста такая работа, даже при наличии нужных инструментов, верстака с тисками и станков, есть довольно трудная задача.

Клюев же все рабочие операции выполнял «на коленке». Конечно, качество работы было не ахти, особенно грубо выглядели швы, да и сама работа продвигалась медленно. Тем не менее корпус был уже спаян и на нем установлена боевая рубка. Модель стояла на полке над столом на деревянных киль-блоках.

Лейтенант Барсуков, командир машинно-котельной группы, решил пошутить, повеселить товарищей. Когда Клюев в очередной раз сошел на берег, Барсуков пробрался в его каюту с баночкой масляной краски и с кисточкой. Черной краской он крупно вывел на борту модели имя корабля: «ГИЕНА» и испещрил корпус черными пятнами.

К огорчению Барсукова, товарищи его шутку не оценили.

Они порекомендовали ему убрать это художество до прихода Клюева. Барсуков поплелся за растворителем, но смыть краску не успел: прибыл Клюев. Время было обеденное. Офицеры собрались в кают-компании. Туда же вскоре ввалился и горе моделист с «Гиеной» в руках. Он был сама злость.

— Кто испохабил мою работу? — прохрипел Клюев.

Со стула поднялся Барсуков:

— Это моя дурь, Володя. Да ты не волнуйся. Я сейчас же все смою.

По всему было видно, что Клюева сдерживает присутствие офицеров и вестовых. Если бы не они, получил бы Барсуков чувствительный удар «Гиеной» по черепушке. Клюев крепко выругался и вышел из кают-компании. Следом за ним вышел и Барсуков: есть ему расхотелось.

Вечером в каюту Барсукова заявился с бутылкой коньяка обиженный артиллерист:

— Алексей, я мириться пришел. Извини, погорячился.

— А мы и не воевали. Я просто дурака свалял с этой «Гиеной».

Моряки уселись за стол, откупорили бутылку, и начался мужской разговор:

— Сорвался. Понимаешь, накопилось. И гибель моего расчета. Они все как один передо мной стоят и как бы укоряют за то что я их бросил в последнюю минуту. И измена жены. И смерть мамы. И бесперспективность службы, и гадкое существование. И последняя капля –«Гиена».

— Да я понимаю.

— Ты знаешь у меня часто возникает желание сойти с трапа и идти, и идти, куда глаза глядят, хоть в тайгу, хоть в пустыню только бы не видеть этого корабля. И любого другого корабля тоже.

— Это нервы Володя. Попей недельку валерьянки. Отпустит.

— Нет, Леша, не отпустит. На железе не жизнь. Ничего не видишь, ни с кем не встречаешься.

— Так ты ж сам на берег не сходишь. — А, что там делать? Пойти в «Севастополь» и напиться?

— Ну это другой вопрос. Были бы интересы, а что делать найдется. Коньяк подействовал. Постепенно напряженность сошла с лица артиллериста. Разговор перетек на более приятные темы.

Уходя, Клюев уточнил:

— Ну так как? Мир?

— На век! Между прочим, чем тебе гиена не понравилась?

— Неприятный зверь. Падальщик и воняет.

— А ты знаешь, что одного из «зверьков"*, построенного в Комсомольске-на-Амуре, окрестили «Гиеной». Правда, служил он мало. Больше был в отстое.

Клюев ушел, а Барсуков подумал: «Нет для кораблей ни хороших, ни плохих имен. Все они непредсказуемые.

До чего ж верно сказано в песне про море и горе.» Конечно, юные морячки-курсанты грезят о морских просторах, о блестящей карьере, поскольку море — это таинственная и романтичная субстанция. которая манила и всегда будет манить неравнодушные к жизни души.

_________________________

*«Зверьками» на флоте называли сторожевые корабли проекта 50 из-за «зверских» имен, присвоенных их первым экземплярам: «Рысь», «Гепард», «Росомаха», «Леопард» и т. п. Относился к «зверькам» и «Ворон», хотя был «птицей».

ГЛАВНЫЙ ГРЕХ

Матросы пили всегда. И гражданские, и военные. По этому поводу во флотском фольклоре полно баек и анекдотов. Флотское начальство смотрело на эту матросскую слабость довольно индифферентно. Правда, про одного адмирала ходил сюжет, что он наказывал напившегося моряка, но только в том случае, если тот рухнул на землю и лежал без чувств головой от корабля. При этом заслуженный флотоводец заявлял: «Сбежать хотел мерзавец!»

Но всё это было раньше, ещё при царе Косаре. Может быть и сейчас в разных там Натах тоже за пьянство не снимают с матроса стружку. Но только не в ВМФ СССР!

Почему-то политработники так обустроили обстановку, что пьянство на флоте стало считаться самым смертным грехом. За случаи распития матросами спиртных напитков корабль лишался звания «лучший», получал минусы в социалистическом соревнование, командир корабля терял в репутации.

Наверное потому политики заостряли внимание на выпивке, что советского матроса больше наказывать было не за что. Он был подтянут, дисциплинирован. Чётко знал и исполнял свои обязанности. Заведение содержал в идеальном состоянии. Но вот выпить любил.

И ещё любил женщин. Действительно, на суровом железе, при четком распорядке дня, при виде одних и тех же физиономий у моряка возникало естественное желание получить порцию теплоты, возмечтать о близости с женщиной. Такие порывы решительно порицались блюстителями нравственности, в роли которых выступали всё те же замполиты.

Тем не менее мечтания имели место быть. Поэтому вторым после пьянства грехом считали политики порнографию. Под порнографией они понимали любую обнажёнку. Изображение женского тела вгоняло их в нервную дрожь.

На флоте существовал порочный по понятиям Барсукова порядок: раз в месяц проводить проверку матросских рундуков. При этом обязательно изымались игральные карты, инструменты для наколок, спиртное, порнография и т. п.

Вот и в этот раз при проведении такой проверки Барсуков обнаружил кое-какую крамолу. И хотя он относился к шмону очень отрицательно и проводил его очень либерально, всё-таки изъял из рундука старшего матроса Чихачёва, лучшего специалиста в команде турбинистов, очень уж откровенную открытку с репродукцией картины Джорджоне «Спящая Венера».

Рассматривая в каюте конфискованную открытку, Барсуков обнаружил на её обратной стороне написанные от руки стишки:

«Девушка обвила тело моряка. Завладела пенисом нежная рука.

Девичья ладошка парню ни к чему. Больше междуножье нравится ему…»

Дальше шли натуралистические подробности и детали. Заканчивалось стихотворение мажорно:

«…И обоим стало сразу хорошо!»

«Так, — подумал Барсуков, — с интеллектом на флоте полный порядок».

Была суббота, а поэтому — и сход личного состава на берег. Увольняемые матросы построились на юте, и старпом давал им последние наставления, больше всего налегая на антиалкогольную тему.

Как уже отмечалось, главное стремление моряка, вырвавшегося на сушу, — заполучить женщину, а если не повезёт, то напиться. Чихачёву не повезло. И потопал он к тетё Капе в «Соки — Воды». Это всем отпускала тётя Капа соки и воды, а морякам ещё и водку из под прилавка, с наценкой, конечно. Чихачёв перебрал, попался на глаза патрулю и оказался в комендатуре.

Комсомольские собрания уже давно превратились в занудную формальность, но это, на котором рассматривался проступок Чихачёва протекало очень активно. И понятно почему. В те времена существовал такой неуставной приём, как лишение увольнения на месяц всего подразделения, член которого попался на распитии спиртного. Вот турбинисты и песочили Чихачёва, но не зато, что напился, а за то, что попался, за то, что пить не умеет. Годок Гатауллин так и сказал: «Не можешь пить водку — пей кефир!»

Годки-то умели пить. Они в увольнении закупали водку, приносили её на корабль и в какой-нибудь шхере в комфортабельных условиях предавались наслаждению.

Чихачёв заверил собрание, что такого с ним больше не повториться. Тем не менее, с подачи бычка, вынесли ему комсомольцы выговор с занесением. Выговор-то ерунда, а вот то, что братцы-турбинисты, оставшись без берега, будут косится на него целый месяц — это очень неприятно.

Барсуков сочувствовал моряку. И специалист отличный, и человек порядочный, и матрос исполнительный. Но вот не повезло. Перебрал. С кем не бвыает? Чтобы подбодрить Чихачёва он вернул ему открытку с Венерой, сказав:

— Я показал открытку замполиту. Он в ней ничего непристойного не нашёл.

— Так я знал, что в ней нет ничего непристойного, поэтому очень удивился, что вы её забрали.

— А стишок-то довольно фривольный, но это не порок. Наши классики и не такое писали.

Страсти улеглись и потекла в БЧ-5 обычная, уставная жизнь с тренировками, занятиями, учениями по борьбе за живучесть, политзанятиями и прочими мероприятиями, направленными на повышение личным составом боевой и политической подготовки.

А мечта о женщине остались. И ничем ту мечту не убьёшь

ПОЛУНДРА, ЛЕЙТЕНАНТ!

Праздник начинается

Корабли Главной базы за 10 дней до Дня Военно-морского флота выделили 30 шлюпок для участия в праздничном представлении. Выделил шлюпку и «Ворон». Командиром парадной шлюпки был назначен лейтенант Барсуков.

Начались тренировки. К концу второго дня горластый кап-два добился приличного равнения шлюпок по шеренгам и в рядах. Затем начались тренировки по слаженному выполнению команд: «Весла на валек», «Рангоут ставить», «Паруса поднять».

Традиционно Севастополь отмечает морской праздник красочно и массово. Без преувеличения можно сказать, что в этот день весь город высыпает на улицы и набережные. Интересно все. И прохождение матросов по проспектам города, и морской парад, и шлюпочная эстафета, и концерты флотских ансамблей, и… Но больше всего привлекает публику праздничное военно-морское представление. Там стреляют, десантируются, выходят из воды, запускают ракеты, погружаются, сходятся в рукопашном бою, ставят дымовую завесу… Там есть много чего интересного. Но самым красивым, самым элегантным номером программы является прохождение мимо трибун шлюпочной эскадры.

Из недр Южной бухты под звуки вальса «Амурские волны», четко держа равнение появляется тридцать шлюпок. Натренированные гребцы слаженно поднимают и опускают весла. Когда первые шеренги шлюпок достигают трибун, звучит команда: «Суши весла!» и шлюпки красиво превращаются в птиц с распущенными крыльями. Затем новый призыв: «Весла на валек!». Блеснув на солнце, вверх взлетают 180 весельных лопастей, а сами весла замирают строго вертикально. Это приветствие. Гребцы приветствуют Командующего, гостей и зрителей. Шлюпки под гром аплодисментов по инерции скользят вдоль трибун. И тут же: «Шабаш. Рангоут ставить!». Через минуту весла уложены, мачты поставлены: «Паруса поднять!». И выход из Южной бухты покрывается белыми хлопьями парусов. Красота несравненная!

Очевидцам этого зрелища приходят в голову строчки: «Бригантина поднимает паруса…», «Паруса над подводною лодкой…»… Короче, над трибунами витает леди Романтика. А гребцы парадных шлюпок, спустив по команде паруса («Паруса долой!») и срубив рангоут отправляются на веслах к своим кораблям.

Отправились домой и вороновцы. Их корабль стоял в Килен–бухте и до него было лопатить и лопатить. До обеда еще было много времени и старшина шлюпки предложил:

— Товарищ лейтенант, давайте пройдемся вдоль берега Примбуля, посмотрим, как люди гуляют.

— Добро, — ответил Барсуков.

Старшина резко переложил руль и направил шлюпку к Памятнику затопленным кораблям.

День разгорался. Солнце стало жарить не на шутку. Экипаж шлюпки одолела жажда. Анкерок был пустой: засуетились и забыли залить водой при отходе от корабля.

— Товарищ лейтенант, вон там какой-то чепок. Давайте подойдем к берегу. Мы выскочим и быстро напьемся.

И верно. Прямо в скалу была вделана дверь, а над ней вывеска: «Соки-Воды».

— Давай, старшина. Рули.

Шлюпка подошла к берегу. Матросы в миг вскарабкались на стенку и порысили к заветной двери.

Лопух-лейтенант не знал, что это был на «какой-то чепок», а хорошо известная каждому матросу точка, где тетя Капа наливала из под прилавка водку. Конечно, с наценкой. Но зато сюда никогда не заглядывали патрули.

Матросы, действительно, быстро обернулись. Они сноровисто попрыгали в шлюпку, плюхнулись на банки и разобрали весла. Старшина оттолкнулся крюком от стенки, скомандовал: «Весла на воду!» и взял курс на Килен-бухту.

Уже минут через десять слаженность в действиях гребцов исчезла. Весла шлепались в воду вразнобой. Сзади сидящие били вальками в спины впереди сидящих. Те матерились и бросали весла. Барсуков растерялся, он не знал, что делать. Старшина приказал грести только баковым и загребным. Те погребли немного и возмутились: «Чего это мы одни ишачим?» и пустили весла по борту.

Правый баковый, веселый армянин Аганянц, с хохотом предложил: «Братцы, давайте грести руками!». «Ура!!!», завопили пьяные братцы и перевалились через планшири. «Господи, — подумал Барсуков, — еще утонут». Он решительно вмешался в процесс:

— Кончай цирк! Разобрать весла!

— Прям чичас? — заерничал Аганянц.

— Аганянц, перестань паясничать!

— Да, пошел ты…

— Аганянц, я тебе морду набью!

— Я сам тебе морду набью!

Бунт на корабле! Зеленый лейтенантик в полной прострации пытался что-то выкрикнуть, но его оборвал старшина:

— Помолчи, лейтенант! Я сам управлюсь. Потихоньку, полегоньку старшина угомонил буянов, те взялись за весла, и шлюпка медленно пошла вперед. Добравшись до корабля, гребцы поднимать шлюпку не стали, а просто приткнули её к пирсу. Они неуклюже выбрались на пирс и слегка покачиваясь поплелись на корабль.

Утром следующего дня, еще до подъема, в дверь каюты Барсукова тихонько постучали. Лейтенант заканчивал бритье. Он смахнул полотенцем остатки пены с лица и распахнул дверь. Перед ним стоял старшина шлюпки: — Здравия желаю, товарищ лейтенант. Выйдите, пожалуйста, в коридор. Барсуков вышел. В коридоре шеренгой стояли гребцы парадной шлюпки. Старшина начал:

— Товарищ лейтенант, мы все просим у вас прощения за вчерашнее. Обязуемся никогда такого не допускать.

— Ну, черти! По скольку вы выпили-то?

— Выпили мы немного. По стакану. Так жара ж. Развезло.

— Ладно, забудем. В жизни всякое бывает.

В дальнейшем ни Барсуков, ни матросы никогда не вспоминали об этом случае, но, тем не менее, между Аганянцем и Барсуковым установились неприязненные отношения. На грязные, тяжелые работы Барсуков непременно назначал Аганянца, а тот отвечал резкостями и обещаниям все это припомнить при случае.

«Ворон» поставили в док. Для офицеров возникли некоторые неудобства, но преимуществ было больше: семичасовой рабочий день, ежедневный сход на берег, отсутствие тревог, учений, тренировок. И матросам лафа: виси в люльке на свежем воздухе и под веселую музыку счищай скребком приросшие к кораблю ракушки.

После удалении с днища наростов и остатков старой краски подводную часть корабля надлежало трижды покрасить. Для этой цели на борт по шаткому трапу затаскивали тяжеленные бидоны со специальной краской.

Барсуков стоял на дне дока. Он оценивал состояние решеток на всасывающих патрубках. Вдруг он услышал истошное:

— Полундра, лейтенант!!!

Сильный толчок в спину резко бросил его вперед и вниз. Он упал и заскользил, вспахивая носом грязь на бетонном дне дока. Сзади что-то глухо ухнуло. Когда он приподнялся и обернулся, то обнаружил сидящего на нем Аганянца, а на месте, где он только что стоял — разбитый бидон, из трещин которого обильно выливалась коричневая краска, образуя густую лужу. «Если бы не Аганянц, — с холодным ужасом подумал Барсуков, — добавила бы моя кровушка в эту лужу теплого, красного колера.»

КСТАТИ, О ПТИЧКАХ

«Сарыч» опасно маневрирукт

Сарыч клюнул. Ворона он клюнул. Ворон — это не муж банальной вороны. Ворон — это крупнейший представитель воробьиннообразных. Длина ворона может достигать 70 см. Хотя он и крупная птица, но не хищник. Сарыч же хищник, поэтому клюнул сильно.

Выбрать имя корабля при его рождении — большая ответственность. Моряки знают, что название корабля каким-то образом влияет на его судьбу. И им очень не нравилось, когда под давлением политиков боевому кораблю давалось такое неуклюжее имя как «Архангельский комсомолец» или «Советский Туркменистан». Представляете: «Врагу на сдается наш гордый „Советский Туркменистан“…».

Или ещё чище: крейсер «Имени ХХII съезда КПСС». Уржаться можно! Как какой-нибудь колхоз.

Что-то наши морские специалисты стали мудрить с названиями боевых кораблей! Наверное, поэтому и аварий на флоте стало случаться все больше и больше. Вот и «Сарыч» клюнул «Ворона», то есть один сторожевой корабль протаранил другой сторожевой корабль. А почему бы и не клюнуть раз ты птица.

Дать кораблю птичье имя — как-то не того. «Белый лебедь» для самолёта краса, а корабль — он же не летает. И вдруг, на тебе — «Ворон».

Хотя, почему «не того», если первый русский военный корабль был «Орлом»? А корветы — «Сокол», «Ястреб», «Кречет»? А канонерские лодки — «Кобчик», «Коршун», «Чайка»? А, подводные лодки — «Гагара», «Лебедь», «Пеликан»?

И всё-таки название «Ворон» воспринималось хуже, чем, скажем, «Сокол», «Ястреб». Всё-таки ворон не орёл. Но, что поделаешь раз окрестили корабль названием такой сомнительной и немного мрачноватой птицы? Придется и на «Вороне» послужить.

Так рассуждал зелёный лейтенантик Барсуков, недавно прибывший на сторожевой корабль. Лейтенантик располагался на корабле в седьмой каюте, где располагались и другие второстепенные офицеры корабля, такие как начальник интендантской службы, корабельный комсомолец, помощник командира БЧ-2.

Находилась каюта №7 в корме корабля. Такие каюты на флоте иронически называют адмиральскими. Ирония заключалась в том, что кормовые каюты — это самые некомфортабельные каюты.

Все командиры боевых частей жили в носовых каютах. Там тихо и спокойно. Над седьмой же каютой всё время грохотали флотские ботинки, а в походе её одолевали вибрация и шум гребного вала, который вращался под самой каютой. Но все обитатели седьмой каюты были юны, жизнерадостны и какой-то там шум их совершенно не волновал.

Обитатели «адмиральской» каюты

А в свое время на парусных кораблях адмиралы и офицеры обретались именно в корме. Там качка мягче и носовой матросский гальюн дальше. Форштевень «Сарыча» врезался в правый борт «Ворона» в районе кормы, там где были расположены 6-й кубрик и седьмая каюта. Хорошо, что никто не пострадал: личный состав по тревоге находился на боевых постах.

А корпусу досталось. Все конструкции были смяты. В борту зияла знатная пробоина. И форштевень «Сарыча» был заметно деформирован. По всему было видно, что придется обоим кораблям встать у заводской стенки и немного подремонтироваться.

Виноват в аварии был «Сарыч», поэтому его командиру отвалится сполна: «За допущенную халатность при управлении кораблём». Но и командиру «Ворона» отвалится тоже: «За непринятие всех мер для избежания столкновения». На флоте командир за всё ответчик.

Оба командира в ожидании своей участи ходили хмурыми. Хмурым ходил и Барсуков. но по другой причине. Нос «Сарыча». кроме борта и палубы «Ворона», вдрызг разнёс магнитофон «Днепр», который Барсуков принайтовал на время похода к столу рядом с иллюминатором.

В те времена магнитофон был большой ценностью. И не из-за его стоимости, а из-за дефицитности. После граммофонов, патефонов, радиол меломаны воспринимали магнитофон как некое музыкальное чудо, которые хотел иметь каждый любитель музыки. Меломанов было много, а магнитофонов — мало. Отсюда и дефицит.

Барсуков приобрел магнитофон сложным путём в результате ухаживания за молоденькой продавщицей из секции радиотоваров местного универмага. И вот это музыкальное чудо раздавил подлый «Сарыч».

Гибель магнитофона опечалила не только Барсукова. Многие офицеры, а артиллерист в особенности, тоже сокрушались по этому поводу. Они любили вечерком посидеть у магнитофона и под хорошую музыку опрокинуть по полстаканчика разведённого спирта и порассуждать о порядках на флоте, о политике и вообще — за жизнь.

В связи с постановкой «Ворона» на ремонт, многих офицеров отправили в отпуск. Получил отпуск и Барсуков.

Ленинград многогранен и необъятен. Все интересно, везде хочется побывать, всё посмотреть. Музеи, театры, парки, встречи с друзьями и подругами, вечеринки, рестораны, танцы в Доме офицеров. Отпуск пролетел почти мгновенно. В конце отпуска Барсуков всё-таки выкроил время и оббежал центральные универмаги. В результате оббега он сделал запланированную покупку — приобрёл магнитофон «Днепр-5».

Когда Барсуков после отпуска прибыл на корабль и вошел в свою каюту, он был удивлен видом нового магнитофона, стоявшего на столе. Оказывается офицеры скинулись и купили Барсукову новый аппарат.

А зачем Барсукову два магнитофона? Кают-компания решила один магнитофон вручить Васе-интенданту в качестве свадебного подарка Он только что расписался с миловидной девчушкой и пригласил офицеров на свадьбу.

Итак, всё завершилось благополучно. Корабль отремонтировали, магнитофон купили, командиров наказали, но очень щадяще: виновнику столкновения — неполное служебное соответствие, а командиру «Ворона» — строгий выговор. Но это замаливаемые грехи. Не то, что, скажем, снижение в воинском звании или понижение в должности.

Правда, теперь личному составу достанется. Оба командира, чтобы замолить грехи замучают матросиков упражнениями, тренировками, учениями. Да и ладно. Это только на пользу пойдет. Это только повысит боеготовность кораблей.

ФЛОТСКИЙ СУВЕНИР

Сторожевик выходит в море

Такого шторма Барсуков еще не испытывал. Плотная, злая субстанция, насыщенная морем, которую и ветром-то назвать было неудобно, могуче кренила и трепала корабли, что стояли в Стрелецкой бухте кормой к стенке. Антенны выли, снасти свистели, вымпелы хлестко трещали. Швартовы напряглись до предела. На море было страшно смотреть. Оно гнало в бухту крутые, лохматые волны.

«Ворон» держался в ветровой тени «Пумы» и «Ягуара», поэтому ему было полегче. Но это мало утешало командира. Через час он будет сниматься с якоря и следовать на противолодочный рубеж, чтобы сменить в дозоре «Рысь». Капитан-лейтенант нервно прикидывал и свои действия и маневры корабля, представляя, как они вместе будут выползать в море из этой клокочущей узкости.

Как только якорь оторвался от грунта, сторожевик, из-за его повышенной носовой парусности, стало разворачивать ветром в сторону противоположную выходу из бухты. Одновременно с разворотом корабль сносило на камни, белевшие в конце Стрелецкой. Первоначально, работая машинами враздрай, командир пытался пересилить ветер и развернуть судно носом на выход. Однако маневр протекал медленно и становилось ясно, что пока «Ворон» развернется, его вынесет на берег.

Командир решил выходить из Стрелецкой кормой. Ну и досталось же корабельному транцу абсолютно не предназначенному для разрезания волн, особенно штормовых. Над кормой вздымались тонны воды. Они мощно бухали в крышки люков, через которые при атаке подводной лодки производится сброс глубинных бомб. На такие ударные нагрузки крышки не были рассчитаны. Одна из них в конце концов не выдержала и погнулась. В результате её деформации между крышкой и корпусом корабля образовалась большая щель. В неё стала активно поступать забортная вода, затапливая пост управления бомбосбрасывателями.

Ниже поста располагалось румпельное отделение с рулевой машинкой, которая по командам с мостика поворачивала баллер руля. Для дублирования, на случай выхода из строя рулевой машинки, там же находилось устройство ручного управления рулем с помощью штурвала. И вот теперь эти два важных агрегата оказались блокированными буйными массами воды, что метались в бомбоотсеке, хлестко ударяясь в борта и переборки. Коллизия! А вдруг рулевая машинка забарахлит. Каково будет командиру в условиях жесткого шторма управлять обезруленным кораблем?

Получив доклад о непорядках в корме, командир приказал аварийный отсек немедленно осушить, а щель заделать. Конечно, и без приказа с мостика командир БЧ-5 должен был принять все меры для устранения течи. Но он медлил. Через корму перекатывались грозные волны и добраться до люка, ведущего с верхней палубы в бомбопост было практически невозможно. Лишь тогда, когда командир развернул корабль так, что море перестало бурно штурмовать корму, на выполнение командирского приказа была направлена аварийная партия во главе с лейтенантом Барсуковым.

Когда в машинном отделении вырубалось освещение, то турбины, вспомогательные механизмы и системы не поглощались тьмой. Вовсе нет. Когда в машинном отделении гас свет, пространство отсека

становилось похожим на внутренность праздничного храма в момент ночного богослужения. Все переборки, турбонасосы, трубопроводы, приборные доски светились голубыми огоничками. Это радиоактивные прямоугольные пластинки-указатели, прилепленные к каждому клапану, вентилю, клинкету, байпасу, переключателю, прибору, излучали разные гадкие элементарные частицы. Такое было сделано для того, чтобы при аварийной ситуации матросы могли ориентироваться в темноте и уверенно обслуживать вверенную им технику.

Cветящиеся пластинки были докукой для офицеров-механиков. Демобилизовываясь, почти каждый моряк стремился унести с собой на гражданку частичку корабля. Конечно, на гирокомпас или там на рынду никто не зарился. Но такая мелочёвка как водомерное стекло, полированный золотник, личная «мартышка» без смущения укладывалась в дембельский чемодан. Но не это беспокоило офицеров, а напрягало их то, что умельцы-годки отколупывали светящиеся пластинки-указатели и к дмб выпиливали из них (кто лучше, кто хуже) силуэт сторожевика — этакий флотский сувенир. Разумеется, таким отколупыванием заметного ущерба боевой части не наносилось, но непорядок был налицо.

На флоте уже начали проводить учения по дезактивации, уже корабли оснастили приборами для определения уровня радиации, но ни штабисты, ни корабельные офицеры, ни, тем более, матросы по настоящему не разбирались в сущности радиации. Поэтому светящиеся пластинки их нисколько не беспокоили. Тем более, что излучение было слабым. Действительно уровень радиации был небольшой. Однако, облучая моряков из вахты в вахту на протяжении нескольких лет коварные пластинки наносили определенный ущерб моряцкому здоровью.

Наконец медики просекли ситуацию. В результате этой просечки появился приказ, предписывавший немедленно снять все светящиеся указатели, упаковать их в резиновые мешки и утопить в квадрате номер таком-то.

Ответственным за выполнение приказа командир назначил самого скрупулезного на корабеле офицера — начальника интендантской службы старшего лейтенанта Васю Панькевича. Вася был родом со Львовщины, а конкретнее, родился он и до поступления на военную службу жил в старинном и красивом городе Стрые, т.е. в самом центре только недавно утихомиренного украинского повстанческого движения. Офицеры удивлялись, как мог Вася при таком раскладе решиться стать советским офицером.

Старший лейтенант Панькевич, зная нравы, процветавшие в Западной Украине, предпринимал определенные меры предосторожности. Уезжая в отпуск, он облачался в «гражданку», сдавал замполиту не только партийный билет, но и удостоверение личности офицера. Взамен удостоверения ему вручалась справка о том, что « В связи с утерей паспорта…». Среди соседей он распространял легенду о своей работе в одной из крымских строительных контор. И все-таки однажды он нарвался на отчуждение земляков.

Вася женился на симпатичной севастопольке, дочери боцмана с «Севастополя». В очередной отпуск он с большим нежеланием, уступая настойчивым просьбам жены, повез её в Стрый знакомить со своими родственниками.

В округе сразу же разнесся слух: «Василь одружувався на совитке». А, это грех и позор! Даже неразумные малята знали, что в Стрые живут самые лучшие дивчины на свете и ни одна погана совитка и мизинца их не стоит.

Утром следующего дня Панькевичи обнаружили на дворе дохлую собаку, а ворота их дома были измазаны какой-то гадостью. Через сутки молодожены покинули Стрый. Но неприятности для Васиной мамы и его двух сестер не закончились. В их хозяйстве все время приключались какие-то беды, а девочки подвергались насмешкам и оскорблениям со стороны сверстников. Маме тоже доставалась изрядная доза ехидства и злословия. Жизнь Панькевичей стала трудной. Бойкот угнетал. Мама не выдержала такого напряжения, заболела и вскоре скончалась. Девочки перешли жить в семью маминого брата. Вася знал кто организовал травлю его семьи и вынашивал планы мести.

Панькевич собрал опасные пластинки со всех боевых частей, сложил их в бумажный мешок из под макарон и отнес его в кладовую мокрой провизии. Молодой кладовщик взмолился: «Товарищ старший лейтенант, за что вы меня так. Я еще детей иметь хочу». Тогда Вася приказал ему поместить мешок в малопосещаемый отсек бомбосбрасывателей, предварительно испросив согласие на это у заведующего отсеком. Неудачное место выбрал Вася. Забортная вода, проникшая в отсека в результате деформации крышки люка, в миг размочалила бумажный мешок и разметала пластинки по всему отсеку.

Аварийная партия быстро вооружила два струйных водоотливных насоса. Эжекторы с всхлипыванием начали заглатывать воду, а вместе с ней и пластинки. Откачав основную массу воды, аварийщики спустились в отсек, законопатили щель и осушили помещение, при этом матросы нашли по зауглам несколько застрявших пластинок и рассовали их по карманам.

Дембелей, сходивших с корабля, всегда провожал командир. Но перед этим торжественным актом демобилизованные вороновцы выстраивались на юте, и кто-либо из офицеров проверял содержимое их чемоданов. В этот раз проверяющим был назначен корабельный фельдшер Михаил Петрович. Он уже давно забил большой болт и на карьеру, и на семью, и на политику Партии и Правительства. Серьезно он относился лишь к своим фельдшерским обязанностям, да к стоящей в его каюте медицинской бутыли со спиртом, разбавленным один к одному дешевым белым вином. Смесь была подкрашена метиленовой синькой и защищена этикеткой «ЯД», приклеенной к бутыли.

Неприятную обязанность досмотрщика фельдшер исполнял формально. Ну что стрясется если матрос увезет домой пакет сурика, или шлюпочный флаг, или гильзу от 37 мм патрона? Но вот Михаил Петрович напрягся. Он увидел, что в одном из чемоданов к аккуратно уложенной форменке был приколот значок, основу которого составляла эллипсообразная синяя плата, с укрепленным на ней белым силуэтом сторожевика. Силуэт был вырезан из радиоактивной пластины.

Фельдшер грозно отчитал матроса: «Ты, что хочешь рак заработать?» и значок конфисковал. Придя в каюту, он показал значок своему сожителю Панькевичу:

— Смотри, Вася, какая красота. Как тонко выточены детали. Жаль, но эту прелесть придется выбросить за борт.

Вася долго рассматривал значок, что-то соображал, а потом попросил:

— Михаил Петрович, подари мне эту штуку.

— А, на что она тебе?

— Нужна для одного дела.

— Да бери. Только в кармане не носи. Стоять не будет.

Вася быстро смастерил маленький ящичек, уложил в него значок с силуэтом сторожевика и письмо-инструкцию дяде, который приютил Васиных сестер. В письме содержалась просьба подарить флотский сувенир соседу — виновнику бед, свалившихся на Панькевмчей. Сдав посылку на почте, Вася вышел на улицу и удовлетворенно произнес:" Пусть носит на здоровье».

СПИРТ — ЭТО ВЕЩЬ

Трёхколлекторный паровой котёл

Как раз к появлению на «Вороне», который стоял на ремонте, зеленого инженер-лейтенанта Барсуков, приспела в БЧ-5 потребность в обработке внутренних поверхностей котлов сметанообразной графитовой массой.

По инструкции графитовая масса для этой операции готовится следующим образом. Во вместительную емкость помещается некоторое количество графитного порошка, в который при постоянном перемешивании вливают этиловый спирт, доводя вязкость смеси до сметанообразной консистенции. Вот и вся процедура.

Рано утром в сопровождении двух матросов, снабженных канистрами, отправился Барсуков, по поручению командира БЧ-5, на склад, имея в кармане накладную на 20 килограммов спирта.

Эманации спирта действуют на русский организм сильно и однозначно. Сначала, при наличии большого количества спирта, организм изумляется: такое добро и рядом, а затем начинает принимать все меры к тому, чтобы этим добром от души удовлетвориться.

Зная это, лейтенант глаз не спускал с канистр, в которые толстый мичман-сверхсрочник заливал спирт. К удовлетворению Барсукова заливка жидкости закончилась быстро. Кладовщик попросил матросов помочь переставить алюминиевую бочку, после чего вороновский спиртовой караван направился на корабль. И только на полпути к «Ворону» дошло до зеленого командира машинно-котельной группы, что его дважды надули.

Во-первых, жирный «сундук» отпустил ему не 20 килограммов спирта, а 20 литров. А поскольку плотность спирта равна 0,85, то даже морскому ежу понятно, что более трех литров спирта пошло в пользу кладовщиков.

Во-вторых, чем ближе подходил Барсуков с матросами к кораблю, тем сильнее мотало из стороны в сторону обоих спиртонош. Очевидно, не без помощи мичмана-кладовщика, матросики умудрились слегка соснуть спиртяшки из бочки.

Крайне раздосадованный двумя такими обидными прохлопами, Барсуков твердо решил спирт по приходу на борт никому не доверять, а сразу же, при личном присмотре, пустить его в дело.

Шкафут был заполнен заинтересованными зрителями, те, кому не хватило места на шкафуте, свешивали головы с ростр. Зрелище было волнующим. Молодой лейтенант на глазах изумленной публики обращал живительную спиртовую влагу в черное, вязкое месиво. Ему помогали несколько матросов. Они, склонившись над обрезами, помешивали деревянными палочками графитовую массу, в которую Барсуков щедро вливал спирт, доводя смесь в обрезах (в соответствии с инструкцией) «до сметанообразной консистенции».

Выплеснув остатки спирта в один из обрезов, командир машинно-котельной группы облегченно вздохнул и приказал старшине котельных машинистов начать графитить немедленно и во всех коллекторах сразу: иначе спирт испарится и смесь загустеет.

Довольный своей распорядительностью, Барсуков переоделся и отправился в кают-компанию, так как наступило время обеда. За обедом командир БЧ-5 поинтересовался у Барсукова, как прошел процесс получения и транспортировки продукта, на что тот кратко ответил:

— Нормально.

— Это хорошо, что нормально. А, где ты складировал спирт?

— Нигде.

— То есть?

— А, я его сразу же употребил по назначению.

— Не понял!

— Ну, размешал его с графитом, с порошком.

У командира электро-механической боевой части брови выгнулись крутыми дугами:

— Как размешал?

— Да, так. Как написано в инструкции. До сметанообразной консистенции.

— Весь спирт?

— Весь.

Командир БЧ-5 отвалился в кресле и с огромным восторженным удивлением воззрился на Барсукова:

— Ну, товарищ инженер-лейтенант, широкая известность тебе на ЧФ обеспечена.

— Я что-нибудь сделал неправильно? — обеспокоился Барсуков.

— Да будет тебе известно, Алексей: ни на одном флоте графит спиртом не разводят.

— А, чем же разводят?

— Конденсатом.

— А спирт куда?

— Ну, ты чудак! Спирт — это валюта. За спирт все, что угодно провернуть можно.

— А, как же инструкция?

— Запомни: эти пространные инструкции пишут заводы, чтобы в случае чего-либо, например, в случае какой-нибудь аварии, прикрыть этими бумажками свой зад. Если все делать по инструкциям, то мы будем вводиться не за 1 час 30 минут, а за все 5 часов.

Командир БЧ-5 помолчал немного, а затем многозначительно закончил:

— Предчувствую, что в ближайший час мы будем наблюдать в низах интересные явления.

Быстро отобедав, Барсуков поспешил в котельное отделение, чтобы проверить, как идет процесс покрытия графитовой массой внутренних поверхностей котлов. Процесс шел хорошо. Над котлами крепко пахло спиртом. Возле каждой открытой горловины дежурил обеспечивающий специалист. Во всех коллекторах мерцали переноски и в их неярком, мутном свете ворочались темные фигуры в комбинезонах. Да, процесс шел хорошо!

А после обеда вся Боевая часть №5 была пьяна в сиську! Сначала Барсуков подумал, что пьяны только котельные машинисты, поскольку при работе они нанюхались спиртовых паров. Но оказалось, что и турбинисты, и электрики, и трюмные, и мотористы исправно блевали по углам и, неуклюже, как лемуры, переваливаясь через комингсы, расползались по укромным местам, большей частью в трюма, под пайолы. Подальше от офицерских глаз.

Если на верхах, у пушек, автоматов, у минно-торпедных устройств, а также в боцманской команде превалировали украинцы, молдаване и кавказцы, то в низах основу БЧ-5 составляли уральцы с заводскими специальностями, шустрые москвичи, образованные прибалты. Для этой сметливой публики решить практическую задачу по отделению спирта от графита было сущим пустяком.

Эта задача и была оперативно решена годками-кочегарами в укромной выгородке за вторым котлом с использованием самодельной центрифуги, снабженной сетчатыми и фетровыми фильтрами.

После трехкратного пропускания через фильтры спирто-графитовой смеси, предварительно разведенной дистилатом, была получена почти прозрачная с благородным стальным отливом жидкость, которую и стали немедленно употреблять по назначению разбитные классные специалисты электро-механической боевой части.

Узнав об алкоголизации всех низов, командир БЧ-5, чтобы избежать неприятностей по службе, велел Барсукову внушить хмельным матросам, что они, якобы, отравились рыбными консервами, которые получили дополнительно к обеду за ночную работу. Корабельный фельдшер, кореш командира БЧ-5, официально подтвердил эту версию. Однако судовой «комсомолец», вертлявый лейтенант, бывший инспектор РОНО, что-то унюхал и доложил замполиту. А этому политпройдохе только дай уцепиться за что-либо жареное — никому спасу не будет. Начнутся разбирательства, проработки…

Но тут пришел приказ! Хороший приказ, согласно которому «Ворону» надлежало в десятидневный срок закончить ремонт, провести швартовые испытания и к 15 июля быть в главной базе.

И сразу же стало не до разбирательств и проработок. Всю команду затрясло в авральном ажиотаже. Активнее заблистали вспышки электросварки, торопливо застучали пневмо-инструменты. По палубам гуще поползли шланги, провода, трубы, засновали рабочие, что-то принося из цехов и тут же это что-то прикручивая к нужному месту. Боцманская команда зашуровала кистями, покрывая краской все, что можно покрыть. Завращались антенны, зашевелились стволы пушек. И, как знак скорого выхода в море, заводчане подкатили к корме «Ворона» большую железнодорожную цистерну с мазутом.

КЛИВЕР РАЗДЁРНУТЬ!

Крейсерская гонка

Молодому плохо на флоте. Что матросу, что офицеру. Первогодка-салагу щемят годки, зеленого летёху торкают во все дырки. Кем только Барсуков не побывал за первый год своего лейтенантства…

И носильщиком гроба на похоронах заслуженного адмирала… Адмирал был действительно заслуженный. Он заслужил славу шутника и юмориста. Многие его хохмы забыты, но одна шутка, наверное, самая удачная, жива до сих пор. Она широко разошлась по флоту и достигла даже Североморска, где её приписывают местному адмиралу:

— Лейтенант, что у вас под носом?

— Усы, товарищ адмирал.

— Это не усы, лейтенант. Это трамплин для мандавошек. (Все ухохатываются).

…И начальником почетного караула при торжественном открытии в Стрелецкой памятника Ивану Голубцу… Памятник всю осень строили береговые сверхсрочники. Они складывали из кирпича что-то похожее на неуклюжий обелиск. После окончания складывания сооружение было оштукатурено бетонным раствором.

Глядя на обелиск, Барсуков предполагал, что он долго не простоит. Свое предположение он обосновывал и несерьезностью проекта, и недолговечностью материала, и криворукостью мастеров. Однако, шли десятилетия за десятилетьями, а памятник не только не разрушался, но, наоборот, прихорашивался, украшался бронзовыми деталями. Он и теперь стоит, сберегая память о героическом матросе, Правда, в наше время мало кто в стране скажет какой такой подвиг совершил моряк, но для севастопольцев-то это не вопрос.

…И старшим команды по сбору яблок в Орловской области… И ответственным за обнаружение спасательных плотиков, разбросанных штормом от Балаклавы до Севастополя… И… да всего не перечесть.

Вот и сегодня его экстренно назначили командиром бригадной призовой шлюпки на завтрашнюю крейсерскую гонку, самую изнурительную из всех видов шлюпочных гонок и самую сложную в смысле морского мастерства. Управляет шлюпкой в такой гонке настоящий мореман с высшим шлюпочным образованием. Такой мореман должен хорошо чувствовать ветер и парус, правильно использовать виды движения, знать течения и господствующие ветры в зоне гонок, разбираться в навигации и еще много чего знать и уметь для того чтобы шлюпка, где на веслах, где под парусом успешно прошла бы 50, а то и боле, миль (1миля равна 1,852 км.).

Барсуков не имел таких знаний и навыков. Всем было понятно, что управлять шлюпкой ему никто не позволит, что он будет выполнять роль болванчика, манекена: положено на шлюпке иметь командира в чине офицера — пожалуйста, вот вам офицер, лейтенант Барсуков. А нарядили его на гонки из-за малого веса, каковой он имел по причине телесной сухости, что на гонках очень существенно. Управлять же шлюпкой будет бригадный шлюпочный ас, глав старшина Фоменко.

На флоте царил культ шлюпки. Её считали визитной карточкой корабля. Мол, какова шлюпка и её команда, таков и корабль. Шлюпку только что стразами не инкрустировали, а так мыли, скоблили, шлифовали, красили, пропитывали, полировали, как некое морское сокровище. И команду подбирали не абы как. Все в команде должны были быть крепкими мужиками (вес 70—90 кг, становая сила более 200 кг.), ловкими и сообразительными. Понятно, что в гребной гонке на 10 кабельтовых (1 каб. равен 185,2 м.) ничего кроме воловьей силы не нужно. Но в таком тонком соревновании, как гонка под парусом без руля, от команды требовалась и ловкость и сообразительность. Верхом же шлюпочного мастерства была крейсерская гонка.

Гребцы призовой шлюпки всегда были на особом положении. Если корабль находился не в море, то они только шлюпкой и занимались. По устному указанию командира в обед они получали двойную порцию. Призовики заметно отличались от команды корабля. Когда они веселые, загорелые, широкоплечие топали босиком к камбузу за добавкой, на ум приходили разные греки, герои-аргонавты.

Гребцов шлюпки, где «командиром» был щуплый Барсуков, господь тоже статью не обидел. Даже просторная рабочая рубаха из белой парусины не могла скрыть ядреность и сбитость их тел. Сейчас они, сидя на банках, разминались перед стартом, который будет очень резвым. По положению первые десять кабельтовых, одинаково одетые участники крейсерской гонки, идут на веслах. Лишь после прохождения этой дистанции в свои полные права вступает командир шлюпки, который в дальнейшем выбирает и вид движения, и форму одежды.

На брандвахте подняли «исполнительный» (прямоугольный флаг с белой и красной вертикальными полосами) до половины. Это приглашение на старт. Шлюпки стали выстраиваться в ряд в соответствии с номерами, полученными накануне при жеребьевке. Исчезли подначки, шутки. Лица озабоченные.

«Исполнительный» поднят до места: до старта осталась одна минута. Все напряглись, изготовившись для первого гребка.

Наконец, «исполнительный» долой, взлетела красная ракета. Старт открыт! Вода возле шлюпок вскипела белыми всплесками, старшины заголосили, задавая темп, шлюпки двинулись вперед, набирая скорость. Крейсерская гонка началась!

Сразу же после прохождения дестикабельтового знака многие шлюпки начали ствить рангоут. Фоменко не последовал их примеру. Он посчитал, что при крутом бейдевинде (ветре, дующим в скулу шлюпки под углом 10—60 градусов к её диаметральной плоскости) идти под парусом невыгодно: и галсы (расстояния, которые проходит шлюпка без пересечения линии ветра, т.е. без поворота) длинные, и на повороты тратится много времени. (Все-таки, молодцы эти моряки, что придумали свой язык, позволяющий одним словом заменить целое предложение).

Хотя гребцы и подустали после преодоления стартовых 10 кабельтовых, старшина решил идти на веслах. Он знал, что скоро ветер начнет отходить к корме и при галфвинде-то идти под парусом это то, что надо. Вот тогда народ и отдохнет. И верно, вскоре ветер изменился в пользу шлюпки и Фоменко подал команды к постановке рангоута. Шлюпка пошла под парусом.

До траверза Качи пришлось совершить несколько поворотов. Только и слышно было старшину: «К повороту оверштаг!»… «Фок стянуть»… «Кливер раздернуть!»… «Кливер на левую!»… «Шкоты на правую!» и т. п. Читатель, чтобы понять смысл этих команд, загляни в книжку «Шлюпочное дело».

В целом, плавание протекало безмятежно. Справа желтели крутые берега Крыма, слева бликовало на мелких волнах, как огромный щит, теплое Черное море. Над головой бездонное небо. Ну, и чайки, конечно, куда ж без них. Лепота!

Шквал ударил от мыса Лукулл внезапно. Опытный старшина всегда почувствует приближение шквала по нескольким признакам. Этот ударил без каких-либо признаков. И именно ударил. Ударил, как кувалда. Шкотовые даже не усели раздернуть паруса. Мачта затрещала, шлюпка резко накренилась и опрокинулась, но не перевернулась. Избежать оверкиля помог рангоут и паруса, удачно легшие на поверхность моря. Люди оказались в воде.

Старшина первым делом пересчитал членов экипажа. Слава богу, все были налицо. Никто ни в снастях не запутался, никого не накрыло парусом. Барсуков удивился спокойствию моряков. Ни тревоги, ни страха, ни, тем более, паники. Гребцы четко выполняли указания старшины по приведению шлюпки в рабочее состояние.

А с какой стати паниковать морякам? Во-первых, они знали, что шестивесельный ял — уникальная шлюпка.

Он абсолютно непотопляем. Он не пойдет на дно, даже если до отказа заполнится водой. Поэтому придерживайся за шлюпку и жди подмоги. Тем более, что вода теплая, а волна невысокая. Во-вторых, за шлюпками наблюдают с обеспечивающих катеров. И там, наверное, уже заметили терпящих бедствие и скоро прибудут, чтобы оказать помощь.

Первым делом нужно было освободить шлюпку от рангоута. Правую вантину отдали быстро, крепление же левой находилось глубоко под водой. Здесь сгодился Барсуков. Он был отличным ныряльщиком. По добыче крабов на самых глубоких крабьих пастбищах ему не было равных.

Не сразу, а только с третьей попытки удалось ему развязать талрепный узел (красивый узел, жаль, что его устно не опишешь), которым вантина крепилась к вант-путенсу. Дело в том, что талрепный узел быстро вяжется, на долго развязывается. Затем Фоменко выдернул нагель и откинул наметку, крепившую мачту к банке. После чего матросы чуть дернули шлюпку и рангоут отделился от неё.

Легко поставив шлюпку на ровный киль, моряки стали голыми руками вычерпывать из неё воду. Разумеется, хорошо было бы залезть кому-нибудь в шлюпку, найти там брезентовое ведро и использовать его как водоотливное средство.

Но это отдавало нереальностью. Хотя шлюпка и была непотопляемой, но плавучесть в притопленном состоянии имела малую. Достаточно было стать человеку на днище или банку шлюпки как она начинала погружаться в воду.

Наконец шлюпку «вырвали» из воды. В неё, как самый легкий, залез Барсуков и начал орудовать ведром, вскоре к нему присоединился матрос и стал работать лейкой. Дело пошло веселее. А тут и катер подоспел.

Узнав, что на шлюпке нет пострадавших и экипажу помощь не нужна, на катере поинтересовались может ли шлюпка следовать в базу самостоятельно. Получив положительный ответ, катер больше не беспокоил команду. Он лег в дрейф и был возле шлюпки до тех пор пока она, подобрав рангоут и паруса, не дала ход.

Моряки (в том числе и Барсуков со старшиной) для сугрева интенсивно гребли милю другую, а, согревшись, поставили рангоут, подняли паруса и резво пошили в полный бакштаг левым галсом в родную Стрелецкую. Здесь галс — не расстояние, здесь галс — это движение судна относительно ветра. Если ветер дует в правый борт, говорят, что судно идет правым галсом. Если в левый, то — левым галсом. Читатель, что такое бакштаг, узнай самостоятельно. Если интересно, конечно.

В Стрелецкой, на сторожевиках заволновались: «Что так быстро? Никак первыми пришли?» «Скажите спасибо, что вообще пришли», — вяло отреагировала призовая шлюпка и пошлёпала под тали для подъёма на борт.

Барсукову морское крещение пошло на пользу. Он стал заядлым шлюпочником и активно убеждал друзей присоединиться к нему, доказывая, что хождение на шлюпке развивает силу, глазомер, смелость и находчивость.

Подъём шлюпки

То, что здесь рассказано, случилось давно, еще в советские времена. Тогда шлюпка была в почете. В наши-то дни ореол шлюпки потускнел. И матрос пошел хиловатый. И срок службы слишком мал для воспитания классного гребца. Да и офицеры не очень-то рвутся в шлюпку. А, ведь шлюпка — это офигенное средство для укрепления здоровья. Как матроса, так и корабля и даже флота. Что же делать, чтобы вернуть шлюпке былую славу. Может быть восстановить советскую власть? (Шутка).

ЛЮДКА БЛЮЗ

Турбогенератор барахлит

«Господа! Вы все бывали в сауне и поэтому считаете, что вы знаете, что такое сухой пар. Нет, господа, вы не знаете, что такое сухой пар. Во-первых, в сауне не пар, а горячий воздух. А, во-вторых, температура в сауне щадящая.

Чтобы узнать, что такое настоящий сухой пар, господа, нужно оказаться в турбинном отделении, когда там происходит разрыв главного паропровода. Сухой, горячий пар, с ревом вырывающийся из трубы, опускается все ниже и ниже, загоняя вахту в трюм. И если моряки не нейдут способа перекрыть пар или покинуть аварийное помещение, они превращаются в вареное мясо.»

Так выступал замотанный вдоль и поперек Барсуков (разумеется, выступал не вслух), который лежал на больничной койки в Гарнизонном госпитале. А лежал он потому, что как раз и оказался в турбинном отделении, когда там произошло разъединение главного паропровода. Начиналось-то все очень лучезарно. В этот раз Барсуков ночевал у известной севастопольской потаскушки Людки Блюз. Такое прозвище она получила от того, что после первоначальных бурных контактов с мужчиной предлагала партнеру потрудиться в ритме блюза, то есть, медленно и с чувством. Она при этом получала наибольшее удовольствие.

В Дом офицеров он закатился с опозданием, когда основной съем уже завершился. Поэтому осталось выбирать из того, что «на небоже..». Хотя была Людка вовсе не «на небоже…», а только немного странная. Они поужинали в ресторане, захватили с собой бутылку Кокура и направились на Корабельную, где Людка снимала маленькую хатку с удобствами во дворе. Наверное Людку зря считали потаскушкой. Просто симпатичная девушка с Кубани любила это дело. От того-то она и замуж никак не могла выйти. Любой холостяк, пообщавшись с ней, считал, что очень пикантно провести с Любкой ночь, но иметь в постели такую зажигалку на постоянной основе — это перебор.

К рассвету любовники угомонились. Алексей поставил будильник на 7 часов, чтобы успеть на корабль, который в 9 часов снимется с якоря и направится в Феодосию, на испытательный полигон.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет