Заповедь любви

Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим,

и всею душою твоею, и всем разумением твоим.

Сия есть первая и наибольшая заповедь.

Вторая же подобная ей: Возлюби ближнего твоего, как самого себя.

На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.

(Евангелия от Матфея, 22:37—40)

Одиссея лейтенанта Байдера

Поиски парашютиста

Поиски парашютиста, якобы выпрыгнувшего из сбитого над водохранилищем немецкого самолета, заканчивались безрезультатно. Ну хорошо, самолет ушел под воду и зарылся под слоями всплывшего на поверхность торфа. Его уже не найдешь. Но выпрыгнувший из кабины пилот не мог же исчезнуть без следа! Пусть даже сам он, отцепив стропы, давным-давно добрался по ледяной воде до берега или утонул, но парашют-то должен был остаться на плаву! И потом, кто мог сбить самолет в этой глухомани? Из ПереборДеревня Перебор известна с ХVII века. Свое название она получила из-за того, что пассажирам судов, следующих в Мологу, здесь приходилось перебираться на более мелкие суда, так как Волга с этого места и выше была мелководной. В 1935 году началось строительство Рыбинского гидроузла. В деревню проложили железнодорожную ветку и разместили возле нее приёмный лагпункт и управление лагерями. В настоящее время Переборы — микрорайон города Рыбинска. зенитки не дотянут — слишком далеко. Истребители наши с тех пор, как фрицы дали деру из-под Москвы, больше не дежурят на подступах к Рыбинску. Слишком уж много во всей этой истории неясного и сомнительного. С другой стороны, не пригрезились же сразу трем дояркам и горящий в воздухе самолет, и парящий вдали над водами водохранилища серый купол парашюта?

Лейтенант НКВД, Евгений Иосифович Байдер, предварительно подняв из воды мотор, аккуратно подвел моторку к дверному проему возвышавшейся посередине Рыбинского водохранилища церкви села Городок. Перебрался через борт на покрытый водой порог колокольни. Привязал лодку пеньковой веревкой к торчащему из стены массивному металлическому стержню и заглянул внутрь здания. С правой стороны от входа со стены смотрели на него глаза Николы Чудотворца, все остальные фрески были сметены вместе со штукатуркой взрывом при сносе колокольни. От ведущей на верхние ярусы лестницы уцелели под самым потолком несколько развороченных ступенек, еще удерживаемых какой-то неведомой силой в стене винтового хода. То ли Волгострой взрывчатку экономил, то ли сроки поджимали, но таких полузатопленных церквей над Рыбинским морем вздымалось множество: храмы и постройки Леушинского и Афанасьевского монастырей, колокольня церкви села Роя, церковь села Яна… Для помнивших Шексну и Мологу капитанов они были своего рода навигационными знаками. А может, с этой целью и оставил их Волгострой — когда еще все судовые ходы необходимым количеством бакенов да створ разметят, а по колокольням уже сейчас, хоть и приблизительно, но ориентироваться можно.

Лейтенант считал себя человеком неверующим, атеистом, но, переступив порог затопленного храма, воровато оглянувшись по сторонам, торопливо трижды перекрестился на Николу — вреда не будет, а польза, может, какая и выгорит. Внутри здания вода не доходила выше колен, но была опасность распороть сапоги осколками стекла или гвоздями, поэтому передвигался Евгений Иосифович медленно, с осторожностью. Подойдя к остову лестницы, ухватился правой рукой за свисающую сверху скрученную полоску железа, подтянулся, перехватился чуть выше левой рукой, упираясь ногами в стену, подобрал тело вверх и перебросил на нижнюю ступень лестницы. Из-под бедра выскользнула и осыпалась вниз штукатурная крошка, сверху донесся беспокойный крик чайки. Лейтенант прополз по опасным ступенькам чуть выше, поднялся на ноги. Дальнейший путь наверх не предвещал сложностей. Спустя пару минут Евгений Иосифович поднялся на заваленный обломками кирпичных стен третий ярус колокольни. Взобравшись повыше, чтобы ничто не заслоняло обзора, достал из висевшего за спиной футляра бинокль, приложил к глазам и принялся квадрат за квадратом осматривать расстилавшуюся внизу поверхность водохранилища.

С восточной стороны километров на двадцать море было чистым до самого Пошехонья. Ближе к берегу виднелись небольшие по площади, всплывшие со дна островки торфа, над которыми кружили стаи чаек да выступавшие из воды руины Покровской церкви. Чуть севернее — островок поросшей лесом земли. На северо-востоке взгляд цеплялся за поднимавшиеся над водой голые стволы деревьев и остов колокольни Довшинской церкви. Далеко позади них возвышались над обрывистым берегом крохотные, почти игрушечные избы деревни Измайлово. Еще севернее, почти до того места, где Кондора впадает в водохранилище, вода на много километров вдоль береговой полосы была усеяна плавающими торфяными островами. Левее островов два буксира навстречу друг другу тянули баржи по Восточному судовому ходу. На северо-западе, по 63-му судовому ходу, склонившись на левый борт и выпуская клубы черного дыма, шлепал плицами пассажирский колесный пароход. С западной стороны, километрах в десяти, поверхность вновь была покрыта серой торфяной массой. Лейтенант отвел бинокль несколько южнее, и сердце захолонуло предвкушением удачи и борьбы. Вот оно! Вдалеке от судоходных путей, километрах в тридцати от берега, по воде в северном направлении довольно споро двигался большой бревенчатый плот. Но не сам по себе плот, являющийся довольно объемным незарегистрированным плавающим средством, создающим помехи судовождению, заставил затрепетать сердце молодого чекиста, а возвышающиеся над ним паруса, составленные из секторов темно-серого парашютного купола. Положив корпус бинокля на остов стены, чтобы дрожь в руках не создавала помех наблюдению, Евгений Иосифович навел резкость. Над передней, суженной частью плота вздымалась закрепленная на двух столпах икона Богоматери с младенцем на руках. Под иконой, облокотившись спиной на один из столпов, сидел седовласый бородатый старец, окутанный в черную монашескую мантию. Слева, примостив голову на колени монаха, дремала девушка-подросток, укрытая лоскутным одеялом. Сзади них возвышался покрытый зелеными еловыми ветками шатер с деревянным православным крестом на крохотной маковке. Над входом в шатер две женщины, приставив лестницы, выкладывали из цветов какой-то рисунок. Чуть дальше, облокотившись спинами на составленные в несколько ярусов деревянные ящики, сидели еще несколько женщин разных возрастов. Некоторые из них в монашеских одеждах. Между двух мачт, наполовину сокрытое парусами, проглядывало что-то наподобие кошевыКошева — помещение, маленькая избушка на плоту. Обыкновенно устраивалась для жилья и отдыха плотогонов на последнем в караване грузовом (кошевом) плоту., но гораздо больших размеров. Вплотную к кошеве, сбоку, была пристроена не то длинная жердь, не то труба. За трубой на краю плота лежала перевернутая вверх дном одноместная лодка. В задней части плота двое мужчин мастерили какую-то замысловатую конструкцию из жердей и досок. Один из них, тот, что крупнее и выше, был одет в серую немецкую форму!

Оторвав глаза от окуляров, выпрямившись и убрав бинокль в футляр, лейтенант скатился с груды обломков, сбежал по винтовой лестнице до обрывающихся под потолком первого яруса ступенек и, не мешкая ни секунды, спрыгнул с них в воду. Эх, разве можно быть таким неосмотрительным! Жгучая боль пронзила голень правой ноги. Евгений Иосифович упал, ткнулся лицом в холодную воду, вновь поднялся. Напрягшись всем телом, чтобы не потерять сознание от боли, высвободил ногу из расщелины между обломками стен, стянул порванный сапог, размотал портянку — под ободранной, сочащейся кровью кожей явственно выступала наружу сломанная кость голеностопного сустава. То и дело падая, опираясь руками о дно, он с неимоверным трудом добрался до лодки, отвязал конец пеньковой веревки от стержня и заставил себя перенести тело через высокий борт. Отдышавшись пару минут на дне лодки, превозмогая боль, соединил обломки кости, туго перебинтовал портянкой место перелома и на какое-то время потерял сознание. Очнувшись, оттолкнул лодку от стен колокольни, накинул на промокшее тело прорезиненную плащ-накидку, опустил в воду мотор, завел. И вначале медленно, чтобы не дать мотору заглохнуть на мелководье, потом со все возрастающей скоростью помчался вдогонку за ковчегом.

У него не было конкретного плана действий по задержанию фрица и его сообщников. Конечно, гнаться в одиночку за превосходящим тебя силой врагом не совсем разумно. Разумнее и безопаснее было бы направить моторку в противоположную сторону — в Пошехонье. Там и катер с мотором не чета лодочному, и трех-четырех бойцов можно взять с собой в качестве подмоги. Такой вариант имел свои бесспорные плюсы, и никто не посмел бы осуждать лейтенанта, выбери он его, но был у этого варианта и бесспорный минус — потеря времени. Лейтенант был молод, горяч, поэтому, не задумываясь над последствиями, решил действовать в одиночку. Как? Подскажут обстоятельства, помогут смекалка, воля и жгучая ненависть к фашистской нечисти. Неожиданно с запада на небо набежали тучи. Задул ветер, крепчая с каждой минутой. Пошла волна: не пологая, как в соленых полноводных морях, а обрывистая, крутая. Лодка запрыгала по воде, сотрясаясь от ударов. Дождя не было, но раскаты грома нарастали, почти сливаясь по времени с блеском молний. Несмотря на ухудшающуюся видимость, плот и происходящее на нем были уже отчетливо видны без бинокля. Женщины и старец с девушкой-подростком укрылись в шатре. Немец и его напарник в ожидании грозы спустили паруса и теперь крепили к задней мачте распорки. Расстояние до плота стремительно сокращалось. Оставалось уже каких-то сто-сто пятьдесят метров, как вдруг высоко задранный нос лодки резко накренился к кромке воды, корма поднялась, винт обнажился, мотор взвыл и заглох. Лейтенант снова и снова наматывал на шкив шнур, дергал за рукоятку, подкачивал топливо к форсункам — мотор не подавал никаких признаков жизни. Ветер стал разворачивать лодку лагом к волне. На смену прыжкам по волнам и тряске пришла более грозная бортовая качка, грозящая перевернуть утлое плоскодонное суденышко. Вытащив из кобуры пистолет, лейтенант попытался привлечь к себе внимание звуком выстрела, но оружие давало осечку за осечкой. Бросив пистолет на дно лодки, торопливо отстегнув от пояса кобуру, сняв с шеи футляр с биноклем, Евгений Иосифович наскоро затолкал все под сиденье и, сложив ладошки рупором, закричал в сторону плота:

— Тону, спасите!

Никто не откликнулся. Из высокой трубы, пристроенной сбоку от кошевы, повалили клубы черного дыма, затем донесся звук заработавшего двигателя. Из кошевы вышел старец-монах, перекрестился, подергал на корме какие-то рукоятки, плот дал задний ход и, спустя пару минут, заслонил собой лодку от волн. На краю плота возникла фигура немца (Евгений Иосифович уже не сомневался, что перед ним тот самый вражеский парашютист, которого ранним утром перед восходом солнца видели доярки в небе над водохранилищем). В руках у немца был длинный линь с «грушей» на конце. Широко размахнувшись, он метнул «грушу» в лодку и что-то крикнул на своем тарабарском языке. Впрочем, тут и без перевода все было ясно. Подобрав «грушу», Евгений Иосифович закрепил линь узлом к металлическому кольцу на корме. Немец отрицательно покачал головой, развел руки, показал, что к другому концу линя привязан швартовый канат. Лейтенант, мигом сообразив что к чему, выбрал линь, принял швартовый, привязал к кольцу, подергал с силой, чтобы убедиться в крепости узла. Немец одобрительно поднял вверх большой палец правой руки. Спустя пару минут лодка была пришвартована к борту плота. Немец протянул лейтенанту НКВД руку, приглашая перейти на плот. Евгений Иосифович на миг заколебался — может ли коммунист принимать от фашиста руку помощи, но резкая боль в голени тут же вернула его к действительности. Сейчас не время для противоборства — сила явно не на его стороне. Главное — перебраться на плот, разведать обстановку, определить, кто свой, кто чужой на этом странном ковчеге, а потом уже действовать. Превозмогая боль, он натянуто улыбнулся фрицу и, указывая на сломанную голень, жестами объяснил, что не может самостоятельно передвигаться. Немец прыгнул в лодку, увидел пропитанную кровью портянку, долго не размышляя, подхватил лейтенанта на руки, положил на край плота, выбрался из лодки сам, снова поднял лейтенанта и понес в кошеву. Едва за ними закрылся полог кошевы, как снаружи по ее брезентовой крыше застучали крупные капли дождя.

На ковчеге

Кошева оказалась машинным отделением ковчега. С правой стороны от входа стоял чугунный котел, от которого тянулись трубы к установленному в центре помещения паровому двигателю. Над двигателем на кронштейнах была закреплена перекладина с приборами, центральное место среди которых занимали судовые часы в начищенном до блеска бронзовом корпусе. По бокам двигателя до самого верха кошевы возвышались поленницы дров, оставляя лишь узкий проход для обслуживания агрегата. В кошеве было жарко и тесно. Две женщины в брезентовых фартуках без конца подбрасывали в топку котла березовые чурки. Немец посадил лейтенанта на бревна слева от входа, вышел наружу, тут же вернулся в сопровождении девочки-подростка, спавшей когда-то на коленях старца, что-то сказал ей. Она в ответ согласно кивнула головой. Тот снова вышел. Девочка прошла вглубь кошевы, за двигатель, вынесла оттуда рубашку из мешковины, широкие семейные трусы, прожжённые в нескольких местах ватные брюки, замасленный тулуп — все неимоверно больших размеров, и помогла лейтенанту переодеться. Промокшую одежду положила сушиться на трубы, соединяющие двигатель с котлом, сапоги, перевернув вверх подошвой и надев на деревянные колья, поставила просыхать рядом с трубами. Снова нырнула вглубь кошевы за двигатель и тут же вернулась с ободранным дерматиновым чемоданчиком, который оказался своего рода аптечкой. Размотав мокрую портянку, обработала рану йодом и туго, в несколько слоев, перебинтовала голень широкой марлевой полоской. Достала сверху котла алюминиевый чайник, кружку, бросила в нее горсть каких-то трав, залила кипятком, подала лейтенанту и, не ожидая благодарностей, тут же нырнула наружу за полог кошевы. Спустя какое-то время в кошеву вошел старец-монах. Тоже заварил себе чайку, присел на бревнах спиной к котлу, напротив гостя, и, отхлебывая кипяточек, поинтересовался:

— Что с ногой-то?

— Да вот, прыгнул неудачно.

— И где же ты на своей шхуне так прыгать умудрялся, что ногу сломал?

— Это не в лодке. От матери из Пошехонья возвращался, заглянул из любопытства в Успенскую церковь, что из воды торчит на полпути к Брейтову. Там лестница была сломана, я и прыгнул со второго яруса колокольни на первый.

— Святые, сакральные места зовут к молитве, а ты прыгать вздумал, — с легким укором заметил монах.

— Так я, как и все ныне, Закона Божьего не знаю, неверующий, вот и прыгал.

— Законы Божьи у всякой твари в сердце написаны — их невозможно не знать, — старец закрыл глаза и, помолчав несколько секунд, добавил:

— А про неверующего врешь — кто ж тогда перед Николой кресты клал?

Лейтенант почувствовал легкий озноб в теле — откуда этот седобородый старик мог узнать о Николе? Однако собравшись с духом и сделав вид, что не понял риторического вопроса, стал говорить о своем природном любопытстве к разного рода развалинам.

Старец досадливо замахал на него руками:

— Хватит, хватит! Расскажи лучше: кто ты, откуда родом, где твой дом?

Евгений Иосифович представился колхозником, жителем деревни Филимоново, что на Сити рядом с Брейтово. Рассказал, как в начале марта от рыбы в реке лед ломилсяКогда в 1941 году перекрыли Волгу, то для рыбного населения оказались закрытыми вековечные пути сезонной миграции. Рыба скапливалась перед плотиной метровым слоем, металась по всему водохранилищу. Вот как описывает трагедию на реке Сить, уроженец деревни Никитинское Василий Михайлович Соколов. «Всюду костры, костры! Спускаемся на лед. Заглядываю в первую же полынью. Действительно, в отблеске ближнего костра вижу, как рыба черной массой движется вверх по течению, выдавливая друг друга на поверхность. Люди черпают её из воды кто чем горазд: корзинками, самодельными сачками, мужскими и женскими рубахами, привязанными к палке. Кое-кто острогами бьет крупных щук, окуней. На льду высятся груды скрюченной, замерзшей рыбы. Небывалое, непостижимое зрелище! Отец подгоняет: „Быстрей, Васятко, быстрей!“ Он берет топор, прорубает свою прорубь, а я готовлю „снасть“. Наконец приступаем к делу. Что ни черпак, то несколько килограммов рыбы — в основном плотвы, окуней и ершей… Нагружаем мешками салазки, я помогаю отцу ввезти их в гору, а потом возвращаюсь к проруби. Народ ошалел. Некоторые даже вычерпывают рыбу руками, не снимая рукавиц, есть и такие, кто вытаскивает плотву, окуней столовыми вилками, да ещё не всякую, а с разбором — которая покрупнее. А те из жителей прибрежных деревень, кто поопытней да подогадливей, бьют настоящими острогами щук, налимов…». Нафантазировал, сколько он сам якобы насолил и навялил щук, налимов, плотвы с окуньками. Тут же посулил все эти запасы отдать старцу, потому как самому ему все не съесть, к тому же он нуждается в немедленной врачебной помощи, и старец, разумеется, не откажет доставить его на плоту в Брейтово. Часика два-три потеряет, зато дело доброе сделает и рыбкой для своей команды на все лето запасется.

Старец выслушал лейтенанта со вниманием, снова закрыл глаза и, вздохнув, подытожил:

— Сочинять ты мастак. Профессия обязывает — понятное дело. А что с мотором случилось?

Евгений Иосифович хотел было высказать обиду старцу за недоверие, но почему-то решил, как и в случае с Николой, сделать вид, что пропустил все мимо ушей и промолчал.

— Так что с мотором-то случилось? — повторил свой вопрос старец.

— Заглох. Разбирать надо: форсунки смотреть, свечи…

Старец поднялся с бревен, поставил кружку на котел, вышел из кошевы. Евгений Иосифович, пользуясь моментом, приступил было с расспросами к топившим котел женщинам, но разговора не получилось — монах вернулся. Присел на бревна рядом с лейтенантом, похлопал по плечу:

— Ты, брат, не отчаивайся — все образуется как надо, расскажи-ка мне пока про Алису.

— Кто такая? — удивился лейтенант. — Первый раз такое имя слышу.

— А имя отца Петра из Скорбященской церкви Петербурга тебе ни о чем не говорит? — Я даже и церкви такой не знаю. — Значит, забыл. Если вспомнится, уважь старика — для меня это очень важно. А сейчас засекай время. Дождь через пару минут закончится, и Курт займется твоим мотором — он по этой части мастер. Через часик наденешь свое просохшее белье, и поедете вместе в Брейтово.

— Курт — это который немец?

— Он самый. Хочет передать информацию для наших военных.

— Так он же ни бум-бум по-русски.

— НКВД найдет переводчика. Если на месте знатоков немецкого не будет, запросят из Перебор или самого отправят в Переборы. Твоя задача — втолковать своим коллегам, что Курт — наш человек, антифашист, чтобы к нему не применяли мер особого воздействия. Так, кажется, у вас мордобой называют?

— Откуда мне знать: фашист он или антифашист? И потом, если по дороге что случится, как с этим антифашистом общаться?

— Настя поедет с вами. У нее немецкий слабоват, но других вариантов нет.

— Пусть кто-нибудь мне костыли сделает. Не хочу, чтобы меня немец на руках в НКВД вносил. И потом…

Лейтенант замолк, пораженный внезапно стихшим шумом дождя. Бросил взгляд на судовые часы — прошло ровно две минуты. «Засекай время». В голове замелькали вопросы, требующие незамедлительного ответа. Кто такой этот старец? Как он узнал про Николу? Про профессию, которая «обязывает сочинять»? Каким образом простой смертный с точностью до секунды предсказывает время окончания дождя? А может, он не простой смертный? Тогда кто?

— Ты что смолк? — тронул его за рукав ватника монах.

Евгений Иосифович напряг свою волю, пытаясь найти хоть какое-нибудь рациональное объяснение происходящему, — безрезультатно.

— Что с тобой? — забеспокоился старец.

— Ничего. Так, немного подумалось. Но пока все ясно.

— Да нет. Ты хотел о Курте узнать, как он попал на плот. Да и сам плот, и вся наша компания у тебя под подозрением. Разве не так?

— Мне б до дому да к врачу быстрее, — начал было бормотать Евгений Иосифович, тут же понял, насколько неуклюжи и бесполезны попытки обмануть этого прозорливца, и вдруг, неожиданно для себя, выпалил как на духу:

— Я лейтенант НКВД, Евгений Иосифович Байдер. Ищу по всему водохранилищу немецкого парашютиста, выпрыгнувшего ранним утром из горящего самолета. Это Курт?

— Если ты про тот самолет, что упал в районе ИловныИловна — село, располагавшееся в 30 километрах выше города Мологи, на левом берегу реки Мологи, родовое имение графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. Уникальный дворцово-парковый ансамбль. В настоящее время затоплено водами Рыбинского водохранилища., — он самый.

— А вы, и эти женщины, и тот парень, что с Куртом на корме был, — кто вы все? Откуда взялись? Куда вас несет?

— Ишь ты, как тебя прорвало! Это хорошо. Бог помогает людям понять друг друга, если они искренни в общении. А когда один другого провести хочет, Бог отходит в сторонку — посмеяться или поплакать.

— Не уходите от ответов. Кто вы?

— Иеромонах Серапион, по воле монашествующих принявший на себя крест настоятеля Святоозерного монастыря.

— Не слышал о таком монастыре. Далеко от Рыбинска?

— Стоял в пяти верстах от Мологи, а сейчас — у тебя под ногами.

— Ваш плот — монастырь?

— Истину глаголешь. Как вода начала прибывать, мы кельи и церковь разобрали, бревна, доски, утварь, иконы, книги погрузили с молитвами на плот, сами на него взошли и вот, как Ной на ковчеге со своей семьей, устремились к новой суше. Парня, которым ты заинтересовался, зовут Равиль. По национальности татарин, мусульманского вероисповедания, мастер на все руки, живет при монастыре, молится Аллаху. Мы поддерживаем его, он — нас. А куда нас «несет» — знать для тебя лишнее, потому как по своему служебному долгу обязан будешь указать начальству это место на карте. И тогда наш монастырь постигнет судьба всех российских монастырейВ рамках борьбы с религией в СССР проводилась кампания по массовому уничтожению объектов религиозного культа, в частности монастырей. В 1914 году на территориях Российской империи насчитывалось 1025 монастырей. В 1987 году в СССР их оставалось только 15. На затопленной водами Рыбинского водохранилища территории до революции существовало три крупных монастыря: Мологский Афанасьевский монастырь, Леушинский монастырь и Югская Дорофеева пустынь. В начале тридцатых годов все они были закрыты и разорены.. Потому, уж извини, в соблазн вводить не буду. Не будешь знать — и нас не предашь, и долгу не изменишь.

— Оставим на время монастырь. Как к вам попал Курт?

Старец не успел ответить — в кошеву вошел Равиль с двумя самодельными костылями и подал их лейтенанту:

— Примеряй, как они тебе.

Евгений Иосифович, опираясь на руки Равиля, встал, попробовал поместить костыли под мышки — они давили на мышцы, и перекладина для ладони отстояла от верха слишком далеко.

Равиль сделал мелом на костылях пометки, помог лейтенанту снова сесть, забрал костыли и пошел доделывать.

— Вы не ответили, как попал к вам Курт, — напомнил Евгений Иосифович старцу.

— Бог послал, — ответил тот и пояснил:

— Вчера днем нашим сестрам, то ли по недогляду, то ли из корысти, вместо ткани для парусов подсунули в лабазе обрезки марли, завернутые в шелк. Откладывать отъезд было невозможно по ряду обстоятельств, а марлю вместо шелка на ветер не поставишь — всю ночь молили Матерь Божью, чтобы попросила Сына даровать ковчегу паруса. Утром Равиль на своем намазе обратил взор в сторону Мекки и увидел парящий в небе парашют. Возблагодарил Аллаха за такой подарок, нас будить не стал, спустил лодку, подобрал и парашют, и парашютиста.

— Интересно у вас получается: русские молились своей Богоматери, а отрабатывал молитвы Аллах через татарина, обратившего взор в сторону Мекки!

— Для Бога не существует ни евреев, ни эллиновНет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос (Послание к Колоссянам, 3:11)., ни русских, ни немцев, ни татар, ни мусульман, ни православных, ни атеистов. Если намерения чисты, исполнены любви, Бог устраивает все наилучшим образом. А через кого — через мусульманина, германского парашютиста или лейтенанта НКВД — дело третьестепенное.

— Меня что, тоже к вам Бог послал?

— А как же? Мы приняли от Курта в подарок парашют, и встал вопрос, как его самого в НКВД переправить. Помолились — и ты на лодочке подкатил, предварительно обезоруженный и малость пообтрепанный, чтоб глупостей каких не наделал.

— Ладно, оставим басни. Кто допрашивал Курта? Что он сказал? Как вы так быстро вычислили, что он не диверсант, а антифашист?

— Для тех, у кого «все и во всем Христос», нет ничего сокрытого и не надо никого допрашивать. Курт исповедался после литургии. Господь принял его исповедь. Теперь Христос — его защита.

— Вы что, на плоту службы проводите?

— С утра была полунощница, следом — акафист, потом — часы, литургия, — старец обратил взор к часам. — Через полчаса будем вечерню начинать, за ней — утреня. Службы — главное в монастыре. Нет выше дела на земле, чем служение Господу.

— Ваш немец, коль позволили ему исповедаться, тоже православный?

— Какое имеет значение: православный, нет ли? Христос живет во всех. И в тебе тоже. Он не нудит никого ни в любви, ни в вере — каждый волен от Него отвернуться. А вот Он не отворачивается от тех, кто взывает к Нему. Если не можешь сменить ненависть на любовь, постарайся быть нейтральным к Курту. Не иди против Христа.

— Что вам немец поведал?

— Извини, время поджимает, — старец поднялся, отогнул край полога, позвал Курта и, обернувшись к лейтенанту, пояснил: — Часика через три начнет смеркаться, некогда лясы точить. Настя по дороге в Брейтово расскажет. Что неясно, спросишь через нее у Курта. Случится какая беда — молитесь. Беды Господь попускает ради очищения и возвышения нашего. Преодолевая напасти, человек познает услаждения души. Испытания становятся ступеньками ко Христу. Дай Бог, вам на них не поскользнуться!

Довольно улыбаясь и вытирая промасленные руки ветошью, немец подошел к кошеве, что-то сказал старцу. Тот в ответ дружески хлопнул его по плечу и снова обернулся к лейтенанту:

— Мотор в порядке, можно забираться в лодку. Полагаю, твоя одежда успела просохнуть. Отдай это Курту, — он тронул ладонью надетые на лейтенанте замасленный тулуп и ватные брюки, — а сам переодевайся в свое.

Евгений Иосифович украдкой взглянул на часы — прошло ровно пятьдесят минут, как старец предложил ему «засекать время».

— Батюшка, — послышался голос Насти, и тут же перед ними выросла она сама. — Можно я с собой возьму учебники?

— Как же иначе? — улыбнулся старец. — Ступай, забирай все свое. Я тоже кое-что для тебя припас.

Старец и Настя вышли из кошевы, и тут же внутрь вошел Курт, держа под мышкой костыли. Положил их на бревна, снял с труб и подал лейтенанту просохшую одежду, плащ-накидку, принес сапоги, помог переодеться. Скинул с себя форму, вытащил из карманов документы, завернул в тряпочку. Аккуратно все сложил в узелок. Тут же натянул на тело рубаху из мешковины, тулуп, ватные брюки, став похожим на обнищавшего колхозника. Вот только высокие немецкие ботинки, едва прикрываемые короткими ватными штанами, выдавали в «колхознике» иностранца.

Костыли оказались Евгению Иосифовичу впору. Правда, с непривычки на покачивающемся плоту, он чуть было не упал, когда прыгал на одной ноге по скользким намокшим бревнам к моторке, но немец помог устоять, помог перешагнуть через борт и устроиться на среднем сиденье, сам прошел на корму к мотору. Улучив момент, Евгений Иосифович провел рукой под сиденьем: бинокль, кобура, пистолет — все было на месте.

Подошла Настя, неся в руках довольно увесистый фанерный чемодан с книгами и прочим своим имуществом. Курт указал ей, чтобы садилась с багажом на носовое сиденье напротив лейтенанта. Попрощаться с Настей подошли несколько женщин, Равиль. Они что-то наперебой говорили, у некоторых на глазах блестели слезы. Настя что-то отвечала и тоже тыльной стороной ладони смахивала с ресниц выступавшие капельки слез.

— Но, но, и так кругом воды полно, — раздался голос старца.

Женщины расступились, пропуская его вперед. Он протянул Насте перевязанный бечевой и обернутый пергаментом сверток:

— Передай барину мои тетради с записками. Лично ему, а не через прислугу. Между тетрадей найдешь листовушку и Евангелие — это тебе мои подарки.

Настя приняла сверток, развязала свой мешок и положила сверху.

— Ну, с Богом, — произнес старец, осеняя отъезжающих крестным знамением. Равиль отдал Насте веревку, которой нос лодки был притянут к плоту. Курт отвязал кормовой швартовый, перекинул на плот и оттолкнулся рукой от бревен. Лодка отчалила. Негромко зазвонил колокол, женщины запели какой-то псалом. Курт завел мотор и направил лодку в сторону маячившего на горизонте берега. На плоту началось движение, взмыли вверх паруса, наполнились ветром. Расстояние между лодкой и плотом стало быстро увеличиваться.

Услышанная молитва

То ли псалмы подействовали, то ли слезы провожавших, но в груди Евгения Иосифовича вдруг сжалось что-то от щемящей грусти. А тут еще эта девчонка носом хлюпает, глаз с него не спускает. Возомнит незнамо что, за тряпку примет.

— Что нюни распустила? — набросился он на Настю, чтобы хоть как-то взбодрить себя.

Та молча опустила глаза вниз.

— Комсомолка?

Настя покачала головой и пояснила:

— Комсомольцы на Бога хулу возводят.

— Потому и возводят, что ваш Бог пособник фашистов — уводит народ от борьбы: «возлюби врага», «подставь щеку», «отдай последнюю рубаху» и прочее в том же духе. Послушать вас, так всю страну надо немцам отдать, а самим сапоги у них лизать.

— Неправда! Только с Богом и можно войну выиграть, потому как Бог — это любовь, а фашизм — ненависть. Божественная любовь — в каждом цветке, в каждой росинке, в каждом сердце.

— Сейчас важнее ненависть!

— Нет ничего важнее любви! Жить без любви, жить ненавистью — значит самому становиться фашистом!

— Ох, как батюшка вам мозги в монастыре промыл!

Разогнав грусть, лейтенант решительно нагнулся, пошарил рукой под сиденьем, достал бинокль, пистолет с кобурой. Бинокль на ремешке повесил на грудь, кобуру прицепил к поясу. С трудом перенеся через сиденье ноги, развернулся лицом к корме, так, чтобы Курт был всегда под наблюдением, и нарочито небрежно стал вертеть в ладони пистолет.

Курт, явно обеспокоенный, что-то крикнул Насте.

Она перевела:

— Не играйся с оружием — оно исправно и заряжено. Курт починил. Там какая-то пружинка неправильно стояла.

«Вот те на — пленный охраннику оружие чинит!» Крутанув еще раз пистолет вокруг большого пальца, Евгений Иосифович положил оружие в кобуру, оставив однако ее открытой, и, повернув голову вполоборота, крикнул Насте:

— Давай рассказывай, что знаешь про немца.

— Курта подобрал в море мой брат, — отозвалась девчушка. — Там мелко было. Тот стоял по горло в воде и, увидев Равиля, сразу поднял руки вверх. Безропотно позволил себя связать. Потом, когда Курт на плоту с батюшкой разговаривал, я просто слушала. Расскажу, что запомнила.

— Валяй.

— Вначале Курт, как многие немцы, радовался приходу Гитлера к власти. Радовался, что Германия освобождалась от какого-то ВерсаляВ конце Первой мировой войны в Версальском дворце был подписан договор между странами победительницами и Германией, в результате чего Германия потеряла права на свои колонии, сильно ограничивалась во владении вооружёнными силами и подавлялась экономически через механизм репараций. Унизительные для Германии условия Версальского договора (в том числе огромные контрибуционные выплаты и признание единоличной вины) явились питательной почвой для возникновения нацизма., снова разговаривает на равных с унижавшими ее раньше Англией и Францией. Но равенства Гитлеру было мало. Из униженной Германия по его планам должна стать унижающей, а немцы господами над всеми народами. Гитлер начал войну со всей Европой и с Россией. Курта призвали в армию. Он летал на транспортных самолетах, доставлял разные грузы из тыла на фронт, а обратно покойников и раненых увозил. В основном все молодые ребята. Были и женщины. Курт стал задумываться о том, насколько справедлива эта война.

— Переходи к сути. Лирику можно опустить, — перебил Настю лейтенант и, окликнув Курта, показал ему рукой, чтобы брал левее, шел вдоль берега в сторону Брейтова.

— А это и есть суть, — возразила Настя. — Курт стал антифашистом, потому что любит жизнь. Кто любит жизнь, тот не может быть винтиком механизма войны.

— Это слова Курта?

— Батюшки Серапиона. Курт сначала уговаривал себя быть таким, как все, так как солдат не отвечает за приказы командира. Но совесть не соглашалась. Ее уколы становились больнее с каждой сожженной деревней, разрушенным городом, убитым солдатом. Он сам не жег и не убивал, но без участия таких, как он, убийств и пожаров не было бы. Последней каплей для него была лежащая на обочине дороги русская девочка. Она была одета в розовое платьице, низ платья задрался, обнажая тонкие детские ножки. Левая рука прижимала к груди куклу, защищая игрушку от войны. Голова куклы с голубыми глазами, смотрящими в небо, лежала в грязи, в двух метрах от девочки. Курт подошел…

— К сути! К сути! Это все неважно! — снова перебил Настю лейтенант.

— Я не знаю, что еще важнее…

— С каким заданием он летел над водохранилищем?

— Его направили в распоряжение абвера, и он получил приказ сбросить в тылу врага на парашютах диверсионную группу. Дали маршрут полета. Сначала на большой высоте пересечь линию фронта, двигаясь на северо-восток, потом над водохранилищем повернуть на юг, начать снижение. В том месте над берегом, где речка Юга впадает в водохранилище, сбросить группу, набрать высоту и возвращаться на аэродром.

— Что за группа? С какой целью?

— Три человека. Один говорил с акцентом. Курт решил, что тот — из прибалтийских немцев. Вместе с диверсантами надо было сбросить грузовой парашют. Из разговоров диверсантов между собой он узнал их имена и что группу ждет на земле какой-то Петр, работающий охранником на шлюзах. Вероятно, группа должна была взорвать шлюзы. Когда Курт увидел под крылом самолета громадную чашу водохранилища, представил, как вся эта масса воды хлынет на Рыбинск, сколько детей невинных погибнет, матерей, стариков, он понял, что не сможет выполнить боевое задание. Да, он солдат. Солдат должен беспрекословно выполнять приказы командования. Но прежде всего он человек, а человек должен нести миру радость…

— Где он их сбросил?

— Нигде. Они сидели в салоне. Он выровнял самолет, оставил штурвал, вошел в салон и расстрелял всех. Он впервые в жизни убивал людей. Для него они были такими же немецкими солдатами, как и он сам. Дома, в Германии, их ждали жены, матери, сестры…

— Без лирики! Суть, суть!!!

— Начался пожар. Курт вернулся к штурвалу, развернул самолет в открытое море и выпрыгнул с парашютом.

— Пистолет у него с собой?

— Выбросил в море, когда спускался на парашюте, чтобы никогда и никого больше не убивать.

— Все?

— Все.

— Теперь я хочу задать несколько вопросов твоему немцу. Переводи.

Евгений Иосифович окликнул Курта. Тот повернул к нему лицо. Но разговора не получилось. Лодку сотрясло сильным ударом. Лейтенанта и Курта сбросило на дно. Сидевшая на носу Настя оказалась за бортом. Почти одновременно с ударом под водой что-то лязгнуло, мотор заглох. Неуправляемая лодка по инерции проскользила по воде несколько метров и остановилась, слегка покачиваясь на мелких волнах.

Курт вскочил на ноги и, перешагнув через лейтенанта, прыгнул за Настей.

Через пробоину в лодку хлынула вода. Евгений Иосифович, превозмогая боль в ноге, дотянулся до носового сиденья, достал жестяное ведро с совком. Принялся лихорадочно вычерпывать воду. Но вода продолжала и продолжала медленно прибывать. «Какой глупый, бесславный конец», — подумал он и бросил бессмысленную работу.

Лодка накренилась, над бортом показалась голова Насти, мелькнули руки Курта. Хватая ртом воздух, девчушка перевалилась через борт и, испуганно озираясь по сторонам, села на дно рядом с лейтенантом. Курт зачем-то поплыл назад.

— Что это было? — повернула она лицо к лейтенанту, придя в себя от шока.

— Борисоглеб, — процедил он сквозь зубы в обиде на себя, что не продумал заранее безопасный маршрут, и на весь мир за то, что так неудачно все сложилось.

— Борис и Глеб?