От автора
Это история обычного парня. Судьба обходится с ним не очень хорошо начиная еще с детства, но он борется или по крайней мере пытается бороться со всеми невзгодами, которые с ним происходят. В книге поднимается животрепещущая тема справедливости, вернее ее отсутствия.
Здесь говорится о том, как важно воспитывать ребенка, не плевать на него, а воспитывать; роль родителей очень важна в жизни человека. Именно родители в большинстве случаев закладывают в ребенка большинство комплексов, с которыми человек проводит всю жизнь, с которыми приходится бороться всю жизнь, ну или смириться и жить как-нибудь.
Здесь много о смысле существования человека, вернее о поиске смысла. Все же задавались вопросом о том, зачем вы вообще живете? Главный герой задает себе этот вопрос постоянно. Так же постоянно он ищет ответ, обсуждая эту тему со всеми подряд. Главный герой борется со множеством страхов и тревог, которые заложили в него с детства; иногда даже побеждает.
Да пребудет с вами книга!
Глава 1.
Знакомство
Живу в однушке на краю города, обычный заводчанин; в детстве мне никто не говорил, что я достоин лучшего, и не объяснял, как жить эту жизнь. Все приходилось узнавать самому. Отца не было, он бросил маму, как только узнал, что та беременна; у него была своя семья с двумя детьми, а мать по дурости (по-другому не знаю как; вообще, устройство женщин вызывает много вопросов) даже на алименты не подала — сделала, так сказать, поступок гордой амазонки.
А вот деньги бы нам не помешали (конечно, кому бы они помешали?): мама всю жизнь работала продавцом, денег на базовые потребности хватало, но на хотелки совсем не хватало; жили, в общем, бедно. Моим воспитанием не занималась от слова совсем, ей было некогда; она работала, а приходя домой, вымещала на мне всю злобу, скопившуюся за день, и, возможно, обиду на отца и всех мужчин вместе взятых. Я ее не виню — она делала что могла, исходя из своего понимания, чаще всего неосознанного.
На школьных каникулах мама меня почти всегда отвозила в деревню к бабушке. Деревня глухая, раньше, лет сорок назад, была большой и быстрорастущей, но потом неведомые силы внесли свою лепту и деревня быстро заглохла, почти все поразъехались, и, по классике, остались старики и алкаши, даже магазина нет (ближайший — в пяти километрах). Вот там я и проводил значительную часть своих каникул; было несколько моих почти (на пару лет старше) ровесников, с ними я и проводил большую часть времени. В деревне я постоянно скучал, валялся на диване, купался с корешами в местном пруду, ловил рыбу, занимался с бабушкой хозяйством (куры, гуси, поросята и, конечно, огород (очень большой огород)).
Бабушка была запойной. Часто было: просыпаюсь я утром, выхожу из дома, а ее нет; прошелся по соседям — нигде ее нет, все, трындец, забухала. И тут я отправлялся со слезами на глазах (мне было лет шесть-семь) в странствие на поиски бабули, находил ее, просил вернуться домой и больше не пить; дальше только госпожа Фортуна могла мне помочь. Мама приезжала почти каждые выходные, образумливала бабушку и уезжала, а дальше опять надежда только на фортуну. Вот так я и проводил каникулы.
Вообще, я был закрытым парнишкой, мало с кем общался, друзей было очень мало, подруг тоже; учился спустя рукава, хотя вырос и понимаю, что был очень обучаемым и трудолюбивым, не хватило взрослого наставника (коим должна была быть мать). На подсознательном уровне в двенадцать лет потянулся в спорт, не знаю как, но вот взял и пошел: сначала на борьбу, потом бокс, качалка и т. д. Но друзей или даже знакомых там не приобрел: ходил и занимался все время один, все время молчал.
Глава 2.
Работа
— Доброе утро, Дим! — услышал я знакомый голос сзади. Это была соседка тетя Галя, приземистая тучная женщина лет сорока пяти.
— Доброе утро, — ответил я тихо невыспавшимся, усталым голосом, и мы зашли в лифт.
Она нажала на кнопку первого этажа, и мы поехали.
Всем же знакомо это чувство неловкости в лифте? Вот вы стоите, она меня знает с детства, я ее тоже, но о чем поговорить эти несколько минут? И вообще, стоит ли что-то говорить? Молчание прерывается.
— Как дела?
— Все хорошо, — ответил я.
— На работу?
— Ага.
Выходим из лифта. Она пошла по своим делам, а я поплелся на работу.
Работаю я на большом производстве электриком, обычный работяга с обычной зарплатой. Работа не сказать что нравится, но и не сказать, что она мне противна; работа как работа. Коллектив хороший, все работяги — добродушные мужики; когда обращаешься за помощью, никто никогда не откажет, все всегда шутят; юмор, конечно, весьма специфичный, но мне нравится. Вообще, на производстве всегда добродушная атмосфера: куда ни пойди, к кому ни зайди, везде шутки, везде смеются, но это до тех пор, пока начальники не приходят или не приезжают с большой проверкой большие начальники — тогда все должны ходить по струнке, тише воды ниже травы. Но работяги — мужики суровые, поэтому постоянно происходят конфликты с руководством. Это вообще отдельная тема.
Иногда работяг заставляют что-то делать в обход техники безопасности, потому что соблюдение всех правил требует времени, а простой оборудования идет, а спрашивают про простой не с работяг, а с начальников, вот и получается порочный круг; но работяги не пальцем деланные, на три буквы могут послать как маленького начальника, так и большого, без зазрения совести. Тут и случаются конфликты; работягу никто не тронет: коллектив по большей части везде сплоченный, за одного пойдут все, так что у начальника нет другого выхода, кроме как выбрать сторону работяги. К тому же работяга всегда может обратиться к начальнику выше, сообщить, что его заставляют выполнять работу в обход техники безопасности; тогда того, кто заставляет, еще и премии лишат: техника безопасности — это святое, она кровью написана.
Работаю я в дежурке, то есть по заявкам: что-то остановилось, случилась какая-то авария — звонят нам, дают заявку, и мы идем ее выполнять. Нас в дежурке четыре человека. Колян — парень чуть старше меня, есть жена и двое маленьких детей; хороший парень, всегда с ним много общаемся, сошлись характерами, все время думаем, как заработать денег и куда свалить с комбината. Игорь, сорок шесть лет, мужик-работяга до мозга костей; помимо основной работы занимается, так сказать, шабашками — кроет крыши в частных домах, начал еще с молодости, поэтому нормально заработал денег за жизнь; имеет несколько квартир, которые сдает. Дочери, когда она уехала в другой город учиться, купил там сразу квартиру, но за жизнь кроме работы ничего не видел. Нужна ли такая жизнь? Хороший вопрос. В целом Игорь хороший мужик, не глупый, всегда есть о чем поговорить; добрый вроде. Третий — Юрец, предпенсионный мужичок, дурак дураком; вроде большую часть жизни проработал по профессии, а толком ничего не знает, заторможенный какой-то. Ну и четвертый — я, зовут Дмитрий, двадцать пять лет, молчаливый, закомплексованный парень; не глуп, но и не умен; аналитический склад ума; много проблем и комплексов психологического характера, но их я умело скрываю, так что никто и никогда не видел этих проблем.
Глава 3.
Дом
Возвращаюсь с работы домой. Дома меня, как всегда, никто не ждет: мама уехала жить в деревню пару лет назад — она там родилась и выросла, с возрастом к земле потянуло, и я остался жить один. Дома обычно я ничем примечательным не занимаюсь; играю в игры, читаю книги, ем и сплю — вот стандартный набор моих занятий, из года в год одно и то же.
Игры, когда я был помладше, приносили кучу удовольствия, я играл — и тонул в них с головой, все мысли были об играх, сидел в школе и думал о том, чтобы побыстрее сесть за компьютер. Потом у меня появились пара друзей и даже девушка, которая мне понравилась, и я иногда выходил из дома погулять, кое-как заставлял сам себя оторвать свою пятую точку от стула и куда-то пойти; но с любовью не срослось, и я опять зарылся в игры. Еще я выходил из дома на тренировку; это я делал, не прикладывая усилий, мне нравилось заниматься физическими нагрузками.
Когда я вырос, я понял, что игры это зло, они мешают начать жить в реальной жизни, они ее заменяют, и я все время заменял себя настоящего на персонажа в очередной игре. Но даже когда я это понял, сделать ничего не смог; точнее могу, но как заменить игры реальной жизнью, я понятия не имею. Сейчас я играл от нечего делать; игры не приносят удовольствия, они служат для убийства времени. Играя, я осознавал свою ничтожность: кто-то создает космический корабль, бороздит просторы космоса, прыгает с парашютом, делает очередное открытие, зарабатывает миллион, а я добиваю очередного крипа. Когда думал об этом, мне становилось грустно, но я продолжал играть и душить злость, копившуюся внутри.
Еще играл я потому, что был не один, мы играли группой из пяти человек. Это были мои знакомые-друзья — наверно, основной мой способ общения хоть с кем-нибудь помимо работы; еще иногда мы ходили на прогулки или пили пиво, но бывало это редко. В играх мы даже не сказать, что получали удовольствие; мы играли не против ботов, а против реальных людей в одну известную игру, состоящую из четырех букв и одной цифры; часто (каждый раз) у нас что-то не получалось и кто-то из нас дико горел (психовал), и нередко это был я. Я прямо чувствовал, как мои нервные клетки сгорали внутри меня, но продолжал играть. Но были и хорошие моменты, когда мы побеждали и чувствовали прилив сил, бодрости и мотивации, как будто побеждали на соревнованиях.
К литературе я подхожу весьма прагматично; художественную литературу могу почитать, но скорее от нечего делать, нежели из интереса. Если я трачу время на чтение какой-либо книги, значит из этой книги я должен что-то получить — опыт другого человека или какие-либо знания, которые я могу применить в жизни. Иначе прочитанная книга становится на один уровень с просмотренным бессмысленным фильмом: да, я запомнил главного героя и сюжет, но толку от этого нет, завтра я про все забуду.
Еще я постоянно смотрю один известный видеохостинг, в основном каналы про психологию, мотивацию, саморазвитие, ну и про игры, естественно.
Ну и конечно, я хожу в зал; этого дела я никогда не бросал, это, наверное, единственное, что я делаю с удовольствием, я кайфую от этого. Раньше я фанатично читал журналы, смотрел обучающие видео, соревнования и мечтал быть как дядька с плаката, но потом былая мотивация сошла на нет и я продолжил заниматься просто потому, что мне нравится; я себя не заставляю, а просто получаю удовольствие, выжимая очередную сотку.
Глава 4.
Выход
Выход куда-либо для меня был всегда проблемой: я замкнутый интроверт, поэтому чтобы куда-то выйти, приходилось всегда договариваться с самим собой; иногда, чтобы выйти элементарно в магазин, приходилось около двух часов вести монолог самим с собой, приводя аргументы и факты в пользу выхода в магазин. Что уж говорить о выходе в свет, об изменении места работы, о поиске второй половинки и т. д.; это было невозможно.
Я всегда строил планы по выходу куда-либо, все по пунктам, и если какой-то пункт не сходился, изменялся или вычеркивался, во мне происходила буря эмоций, отрицательных эмоций, сразу возникали какое-то давление, злость, ненависть ко всему миру. Любое изменение плана грозило отменой плана совсем; легче было пересобрать план, чем внести изменения в существующий.
Все новое воспринималось как зло в чистом виде; везде подстерегали неудачи; все люди злые и хотят меня убить, вся вселенная против меня. Все это было в голове перед каждым выходом; все это не то что тормозило меня, это вообще останавливало любые попытки выхода или каких-либо изменений. Ко всему приходилось подготавливаться и договариваться, иначе было нельзя; всегда приходилось много думать, всегда вперед шли логика и какие-то мыслительные процессы, нежели действия.
Действий было крайне мало; любой контакт с незнакомыми людьми — это попытка моего убийства; я сразу съеживался, сразу внутри все сжималось, меня захватывали страх и паника; а контакт с девушками — смерть.
Поэтому подавляющее большинство времени я сидел дома и занимался вышеописанными действиями (игры, еда, сон, книги, тренировки) и, естественно, максимально избегал любого контакта с незнакомыми людьми.
Глава 5.
Я всегда много думал
Я ушел из школы после девятого класса, поступил в местную шарагу, отучился еще четыре года, сходил в армию. В шараге ничего примечательного не было, просто ходил туда просиживать штаны; там нашлись друзья-задроты, и еще один друг, Серега, — это человек, которого я могу по-настоящему назвать своим другом, первым и единственным. Хоть он и жуткий эгоист, но мы как-то нашли общий язык; я неразговорчив, а он может болтать без умолку, вот так и дружили: я молчу, он говорит. А вообще, я ему благодарен за дружбу: он добрый, всегда поможет, единственный, кому я могу что-то рассказать, чем-то поделиться.
В армии было тяжело первые, наверно, два месяца, потом привык, втянулся и уже ощущал себя как дома; там относительно вкусно кормили. Там много было приколов (это же армия, куда без них), там днем сурка был абсолютно каждый день: ничего нового, все по расписанию. Часть была, как говорится, уставной. В увалы я не ходил, мне было некуда (служил за тысячу километров от дома), хотя другие ходили; но не с моей психикой было куда-то ходить: мне и так было грустно всегда, тоска одолевала почти каждый день; единственное, что поднимало мне настроение, это телевизор и местный тренажерный зал, куда я почти каждый день ходил, ну и, конечно, юмор: хоть я и замкнутый интроверт, но пошутить люблю и любил всегда, особенно подколоть кого-нибудь.
Пришел я с армии в двадцать один год; на работу сразу не пошел, месяца два или три ничего не делал, сидел дома, играл в игры и параллельно искал работу. Думать о работе много не приходилось: я сразу знал, что пойду по профессии, так и пошел.
Я всегда много думал, и вот я пришел с армии, все дороги открыты, но какие тут дороги с разломанной психикой? Естественно, никаких. Моя мать уничтожила меня, когда я был маленьким; бабушка меня добила; я даже не знал, как вести себя: меня бабы воспитали, я не знал, как вести себя по-мужски, как реагировать на те или иные ситуации, любая сложность меня ломала сразу, даже до начала действий. Я начинал продумывать план, что-то в голове не сходилось — и все, я впадал в депрессию.
Так я и жил. Были мысли о том, чтобы закончить жизнь; это моя психика рисовала самый простой выход, решение всех проблем; это я маленьким после всех нападок матери усвоил, что мне незачем жить, что я ненужный, противный, бесполезный, что нет никакого меня, что мне лучше умереть.
Но повзрослевший я так не думал; у меня развито аналитическое мышление, за что я сам себе очень благодарен; именно оно мне всегда помогает все преодолевать, именно логическому мышлению я обязан жизнью.
И вот после очередной волны депрессии (были волны, и когда я в них попадал (частенько), мне становилось невыносимо плохо, я будто бы в кому впадал, я ничего не делал, ничего не приносило удовольствия, были мысли о смерти) я решил, что надо что-то менять, надо как-то начинать действовать, предпринимать какие-то движения в сторону изменений. Первым движением решено было обратиться к психотерапевту. У Сереги был опыт взаимодействия с психотерапевтом, я взял у него номер и начал ходить на приемы.
Психотерапевт мне очень сильно помогала: благодаря ей я начал понимать суть своих проблем, начал их решать, раскачиваться, что-то начинать делать по жизни, но все это было долго и трудно; особенно трудно взаимодействовать с эмоциями и чувствами: когда я был маленьким, я все это заблокировал в себе и чувствовать перестал практически совсем; я не понимал, когда мне хорошо, а когда плохо, мне всегда было «нормально»; не понимал, чего я хочу, да и сейчас не очень понимаю. В общем, работы было еще много.
Глава 6.
Опять думаю
И вот мне двадцать пять, работаю на предприятии работягой, четыре года хожу к психотерапевту, меняю себя; все изменения происходят внутри меня, я их чувствую и вижу по своим реакциям на разного рода ситуации; понимаю, что работы еще много, хотя хожу уже немаленький отрезок времени, — но никуда не тороплюсь. Я в принципе неторопливый, даже медленный человек; ну что тут сказать? Таков путь.
Я удивлен, как я не спился и не связался с наркотиками, — с детства я наблюдал за попойками в деревне (там все бухают, читайте выше про бабушку), дома мама тоже приглашала гостей и они выпивали, но надо отдать должное: мать никогда не напивалась, всегда сразу мыла посуду, укладывала меня спать, и в принципе все было тихо и мирно.
Вырос я в неблагополучном районе; много местных знакомых, с которыми общались с детства, сейчас уже отсидели по малолетке и не только; почти все запойные, некоторые уже умерли от передоза. Казалось бы, у меня на лбу написано, что вырасту и буду пить, но нет, я не пью практически совсем (редко, и если пью, то чуть-чуть) и вообще не курю, не курил никогда, запах сигареты вызывает отвращение.
Меня не покидают мысли об изменении жизни: не хочу я вот так всю жизнь просидеть на месте, проходить на нелюбимую работу, провести ее за компьютером и ничегонеделанием.
Но чтобы начать делать что-то в жизни, надо поменять себя в подкорке, чем я, собственно, и занимаюсь. Как что-то делать, если не знаешь что? Нужна идея, мысль, но над смыслом жизни задумываются всю историю величайшие умы, куда мне до них; мне бы хоть маленькую идейку, как свою жизнь поменять хоть чуть-чуть.
Я уже много раз задумывался над множеством идей, но до действий никогда не доходило, все заканчивалось на стадии плана в моей голове: все мне не то и все не так. То знаний не хватит, то смелости, то ловкости, то сил, то чего-нибудь еще, то денег. И так я все время сидел, думал, анализировал, что же делать и чем заняться, но решения не приходило. Я все так же не знал, чем хочу заниматься по жизни. Все время ругал себя за безделье, за то, что ничего не хочется делать, что сижу и опять играю, и от этого становилось еще хуже — я не мог отдыхать, любой отдых превращался в казнь самого себя за безделье.
Читал автобиографии разных людей, смотрел видео о том, как найти себя, цель, смысл, но ничего мне не помогало; я понял одно: у каждого свой путь, и каждый должен искать его сам или он сам тебя найдет; никакой коуч тебе не поможет, если ты сидишь на месте, — сколько книг ни перечитай, сколько видео ни пересмотри, ты так же останешься сидеть на месте.
Глава 7.
Я и три товарища
Как-то в очередной ничем не примечательный день иду в зал, спортивная сумка через плечо, обычный челодой моловек, ничем также не примечательный. И тут, откуда ни возьмись, передо мной нарисовались три товарища немножко бомжеватого вида, то ли немного пьяные, то ли с похмелья, я так и не понял.
— Здорово. Куда направляешься? — спрашивает один из них (я так понял, их главарь).
— Гуляю, — ответил я (мне стало страшно, именно эмоционально страшно, появилась дрожь в руках).
— А ты че такой дерзкий?
— Почему дерзкий? — (страха я не выдал, логическое мышление работало, как всегда, отлично).
— Ты что, дурак? С тобой уважаемые люди разговаривают.
Я молчу: не знаю, кем уважаемые, и не знаю, что ответить. Тут они, скорее всего, догадались, что мне страшно, но я, как вы помните, с двенадцати лет в спорте, обычно ко мне никто из гопоты не подходит: я вешу сотню килограмм, спортивного телосложения, — но была осень, я был в куртке и широких штанах, непонятно было, какого я телосложения, и один из них был на полголовы выше; думали, наверно, что количеством возьмут, страху нагонят и я расплачусь. Но страшно мне стало только эмоционально — как вы помните, с эмоциями я не в ладах (читать выше), — а вот голова ясно работала и выдала решение.
— И **** ты молчишь? Тебе вопрос задали, щенок, — сплюнув, проговорил гопник слева в смешной полосатой шапочке из восьмидесятых.
И тут их главарь что-то хотел сказать, но как только он открыл рот, я втащил ему в зубы, он упал, сразу же я ударил ногой в живот того, кто слева; тот, кто справа, начал что-то говорить по типу «Братан, да мы же просто время спросить, и все». И я ушел; спрятавшись за углом, я проследил, чтоб те двое, которых я уработал, встали, чтоб с ними было все нормально, без увечий, и пошел дальше в зал. Только до зала я не дошел.
Я пошел бродить по городу. Это событие стало для меня знаменательным: я до этого на улице дрался только в школе один раз, и все, а тут до меня докопались на улице впервые, и я их побил. Но мозг был ясен; я понимал, что вступать с ними в полемику нет смысла — я проиграю, у них гораздо лучше развит навык общения, у меня нет шансов ответить именно словами что-то вразумительное; я уверен, что если бы начал говорить, по моему дрожащему голосу сразу было бы понятно, кто тут победитель; зато я знаю, что умею хорошо ударить и неплохо развит физически, а кто наносит первый удар, тот и побеждает (нам так на боксе говорил тренер), так что решение было одно. Я, правда, не знаю, что им было нужно, но могу предположить, что деньги.
И вот я бродил и думал; эмоции просто зашкаливали, но я не понимал какие: был и страх, что теперь они меня будут искать и поджидать в том районе (а жил я в соседнем дворе), и радость, что я красавчик, могу за себя постоять, следовательно и за девушку смогу (интересно, за какую?), был какой-то прилив сил, была тревога и еще куча всего, что я не могу даже сейчас распознать, сборная солянка; примечательно, что плохие эмоции сливались с хорошими и я вообще не понимал, что во мне творится.
Задумался в очередной раз и над смыслом жизни: вот какой он у них? Набухаться, найти затюканного очкарика и за счет него втроем самоутвердиться? Вот они получили отпор; интересно, какие у них сейчас мысли? Подумают ли они, что были неправы? Или, наоборот, попытаются сегодня отыграться и найти не одного, а двух очкариков? Какой смысл самоутверждаться за счет тех, кто слабее тебя? Но я думаю, что все эти вопросы их не интересуют — они, скорее всего, проклянут меня до десятого колена, купят бутылку сивухи, и все начнется по новой.
Глава 8.
Гриша Терминатор
Собрались мы с друзьями пива попить. Я человек очень пунктуальный, прихожу, естественно, вовремя; ко времени приходят Русик, Вася (который абсолютно всегда опаздывает, но сейчас пришел вовремя, чем мы все были удивлены), Игорь и Гриша Терминатор. Спросите, почему терминатор? Все очень просто: однажды мы отмечали какой-то праздник в бане, не помню какой; Гриша — любитель попариться; мы уже собирали вещи, чтоб пойти по домам, но Гриша в свойственной ему манере сидел в парилке. Мы решили приколоться, собрали все его вещи и пошли на ресепшен расплачиваться с милой девочкой-администратором, и тут Гриша выходит в одних плавках (а там еще люди сидели) и просит отдать его одежду. С тех пор Гриша стал не просто Гришей, а целым Терминатором; больше из нас ни у кого кличек не было.
Сидим пьем пиво. Сидели в обычном баре, мы в него уже лет пять ходим; среди нас алкашей не было, все мы пили по чуть-чуть, и все нас здесь знали.
Разговоры у нас, как и у всех, обо всем и ни о чем одновременно. Большинство слов — о работе, играх и о мировых новостях. Но тут Гриша завел тему про зарплату и смысл жизни:
— Вот я сейчас получаю тридцать пять тысяч. Вот получал бы я сто пятьдесят — и был бы счастлив, ничего в жизни мне было бы не нужно больше.
— Гриш, ну ты понимаешь, что ты говоришь исходя из своих сегодняшних потребностей? Когда ты начнешь получать сто пятьдесят, у тебя и потребности поменяются, тебе сто пятьдесят будет мало, ты тогда о трех сотнях говорить начнешь, — возразил я.
— Да, Гриша, это ты сейчас сто пятьдесят раскидал у себя в уме, а если бы ты их начал получать, то и телефон захотел бы покруче, и квартиру побогаче обставить, и за границу в отпуск съездить, — ответил Игорь.
— Нет! — возражает Гриша. — Куда больше ста пятидесяти тратить? Телефоны мне не нужны, в отпуск я могу к тетке в Алушту съездить; жена еще тридцать зарабатывает, большего и не надо.
— Это ты сейчас так говоришь. Дай тебе эти сто пятьдесят на руки — сразу по-другому запоешь: сначала будешь жить как в раю, а через полгода мало станет, — уже немного с раздражением парирует Игорь.
— Неправы вы; это вам сколько ни дай, все мало, а мне бы ста пятидесяти с головой хватило; скажи им, Русик.
— Я согласен с ребятами: чем больше ты начнешь получать, тем выше станут потребности у тебя и у твоей жены. Вот почему олигархи тратят много денег на еду, а ты мало? Потому что могут себе это позволить; а ты тратишь мало, точнее не мало, а сколько можешь позволить исходя из своего бюджета; а получал бы сто пятьдесят — тратил бы на еду не десять, а тридцать тысяч.
— Да ну вас. Какой смысл тратить на еду тридцать тысяч? Что надо такого съесть, чтобы сожрать тридцать тысяч?
— По ресторанам начнешь свою водить, — внезапно проснулся Вася.
— Куда ей рестораны? Жирно будет. Она у меня знаете как сама вкусно готовит? Никаких ресторанов не надо.
— То есть для твоего счастья нужно лишь начать зарабатывать сто пятьдесят тысяч вместо тридцати пяти? — спросил я Терминатора.
— Ну да.
— Легко тебе. А я вот не знаю, что мне делать, чтобы стать счастливым или хотя бы приблизиться хоть на дюйм к счастью.
— Баб вам надо всем найти, — громко, басом пропел Терминатор.
К слову сказать, Гриша Терминатор был единственный из нас женат, да и в принципе с девушкой; остальные мы двигались на ручной тяге. Он говорит, что счастлив в браке, это его первая и единственная девушка; глядя на него, думаю, что он говорит правду. Он ограниченный человек, игры и пиво — это все его интересы, больше он ничем не интересуется; нашел себе в интернете несколько таких же задротов и наслаждается их обществом, они вместе играют. С нами он тоже играет, но мы не настолько игроманы, как он, — он играет все свободное время; даже не знаю, что делает все это время его жена.
— Да пошел ты со своими бабами, — резко отвечает Вася.
Вася — женоненавистник. Не знаю, откуда это в нем, может какая-то детская травма или еще чего хуже; никто из нас не знает; мне кажется, даже сам Вася не в курсе.
— А что это ты так резко? Ты что, нетрадиционной ориентации? — весело смеется Гриша.
Шутки про заднеприводные машины у нас в обиходе используются часто, и вообще мы любим жесткий юмор.
— Пошел ты, — как отрезал Вася.
— Не ругайтесь, девочки; лучше продолжим про смысл жизни, — сказал я. Я всегда почти у всех интересуюсь, зачем они живут, каков смысл их существования. Скорее всего, пытаюсь что-то для себя подчеркнуть, за что-то зацепиться.
— А что тут говорить? — начал свой монолог Терминатор. — Вот у меня есть работа, как и у всех вас; не шик и блеск, конечно, но терпимо, работать можно, зарплата средняя по региону; жену люблю, она любит меня, скоро будет ребенок; в играх у меня целая жизнь, есть друзья (те, с кем он играет, и мы). Что еще для счастья нужно? — подытожил Гриша.
— А ты не хочешь жить как олигарх? Нет стремления заработать больше твоих тридцати пяти или даже ста пятидесяти? Одеваться не на рынке, а в дорогих бутиках? Ездить не на автобусе, а на представительской машине? — спрашивает Игорь.
— Нет. Связей у меня нет, денег на бизнес тоже; меня и так все устраивает. Я же говорю: дай мне зарплату в сто пятьдесят тысяч, и я буду самым счастливым на свете, — отвечает Гриша.
И тут все задумались. Гриша навеселе задал какой-то пресловутый вопрос про игры, и тема зашла про них; до конца вечера мы про деньги и смысл жизни не говорили.
Так, значит, в жизни главное — семья? Лично я так не думаю; я рад за Гришу, если он действительно обрел смысл жизни и для его счастья так мало нужно — всего лишь побольше зарплату. Но я совершенно понятия не имею, что надо для моего счастья. После монолога Терминатора я увидел на лицах парней некую задумчивость или даже зависть; мне кажется, они тоже подумали, что смысл жизни в семье, и позавидовали Грише; но я смотрю глубже: для меня семья не смысл жизни, он где-то глубже зарыт и его надо откопать. Как бы я хотел, чтоб все было так просто: завел семью — и все, ты счастлив! Но у меня, к сожалению, так не работает.
Глава 9.
Суровость
Проснувшись утром, сделав все утренние процедуры после пробуждения, я поплелся на работу. Встаю я в пять утра, в полшестого выдвигаюсь. Погода была хорошая; поздняя весна, тишина и безмятежность; мне нравится идти утром на работу, путь мой недалек, но я успеваю им насладиться. Особенно зимой: тишина, никого нет, людей нет, машин нет, ветра нет, только снег лежит, и полная безмятежность; что-то вроде медитации происходит со мной во время пути.
На остановке меня ждет Игорь — он недалеко живет; садимся и едем вместе, правда, не разговариваем: я все время в наушниках.
— Дарова, Димон! — весело говорит Игорь.
— Дарова, Игорь! — отвечаю ему.
Дальше стандартные вопросы: как дела, как настроение, чем занимался — и все, дальше путь в наушниках, ничего интересного.
Обычно я сплю в пути; ехать около часа, я надеваю наушники, включаю музыку или книгу и засыпаю; просыпаюсь как по часам ровно на той остановке, где мне нужно выходить; не знаю, как это работает, но меня этот механизм подводил всего два раза, и тогда меня будил Игорь — он редко спит в пути.
На работе Игорь жаловался на Юрца, в очередной раз. Юра — затупок редкостный; не знаю, как он до своих лет дожил. Опять куча непонятных вопросов, которые плавят мозги и которые он повторяет из раза в раз; хоть ты ему объясняй, хоть нет — он ничего не поймет и переспросит одно и то же раз пять минимум. Игорь нетерпеливый человек. Коля на Юрца внимания не обращает, отвечает сухо и дает понять, чтоб от него отвалили.
Так получилось, что я на этом месте самый опытный, и, соответственно, я старший в смене, спрос с меня, хотя я, получается, самый здесь молодой и с наименьшим общим стажем работы. Пошел к начальству просить, чтоб Юру перевели в другое место либо в другую смену, на что получил стандартное «посмотрим».
Вообще, с начальниками я редко разговаривал, я их, можно сказать, побаивался, но после проделанной с психотерапевтом работы очень много страхов пропало, я понял, что я — мужчина и надо отстаивать свою точку зрения, а не быть послушным животным.
— Убери Юру из моей смены, иначе я его приведу к тебе в кабинет и здесь оставлю, отберу ключ от нашей дежурки, и будет он здесь у тебя сидеть, — к своему удивлению, поставил ультиматум я.
— Ты что себе позволяешь? Ты не имеешь права увольнять или брать кого-то себе, тебе дали человека — с ним и работай, — строго пробасил начальник.
— Я тебе сказал: я с ним работать не буду! И ребята мои с ним работать отказываются; он уже три месяца у нас, но ни черта не знает и знать не хочет, к самостоятельной работе не допущен, ходит за нами хвостом; мне такой работяга не нужен! — повышенным тоном сказал я.
У начальника не было выбора, кроме как послушать меня, тем более если бы он не послушал, я бы Юру действительно привел и оставил у него. По закону я не имею права выбирать, с кем работать, но по моральному праву — имею полностью. Через неделю Юру убрали на другой участок; больше мы с ним не контактировали.
Это был один из тех редких случаев проявления мужественности, хоть и мелкой, но мужественности; я даже это увидел в лицах Коли и Игоря — некое уважение ко мне, что не стал терпеть, а пошел к начальнику и поставил ультиматум. Жалко ли мне Юру? Нет. И к чему жалость? К тому, что мы жестко с ним обошлись? Он сам виноват в своей тупости.
Наверное, предприятие и мужики, с которыми я работаю, дали мне какой-то ориентир, как должен действовать мужчина: они там все работяги; работа тяжелая, условия тяжелые, все мужики суровые, грубые, но все какие-то одновременно добрые шутники. В первую очередь меня в этом плане, конечно же, закалил спорт, к которому я приучил себя с детства; но именно на работе я увидел эту мужскую суровость в жизни: как они ругаются с начальниками, не боятся их на три буквы послать, отстаивают свое мнение у руководства, — и я понял, что мне этого не хватает, и начал перенимать их опыт, смотреть, наблюдать, анализировать и применять к себе.
Глава 10.
Внешность
Очередной обычный, ничем не примечательный день. У меня выходной, большую часть которого я, конечно же, провел за компьютером, но вечером мы договорились встретиться и погулять с моим другом Серегой.
Встретившись, мы поехали по торговым центрам выбирать Сереге обновки. Я к вещам относился никак; мне было все равно, в чем ходить и то, как я выгляжу, главное — быть чистым; а из вещей у меня были штаны, джинсы, пара футболок и куртка; обувь тоже разнообразием не отличалась — одна пара кроссовок. Серега же к своему гардеробу подходит основательно, у него должно быть все; он работает менеджером, хорошо зарабатывает (хотя распоряжаться деньгами не умеет от слова «совсем», все время весь в долгах), ему нужно выглядеть представительно как для работы, так и для жизни, ему не все равно, как он выглядит, в отличие от меня.
— Димон, а может, и ты себе чего-нибудь присмотришь, померишь? — с сочувствием глядя на меня, произнес Сергей.
— Да мне-то зачем? Мне и так нормально. — Естественно, а как могло быть по-другому?
— Ну просто ты молодой парень, спортом занимаешься, не страшный. Я, конечно, понимаю, что, скорее всего, ты ответишь что-то типа «Да мне и так нормально», но хоть футболку померь — вон у тебя плечи какие широкие, руки здоровые, почему ты их не подчеркиваешь?
И тут я задумался. Конечно же, я слышу это не первый раз — про то, что хожу в чем попало, — но только в этот момент я как будто осознал этот факт. Подойдя к зеркалу в примерочной, я даже немного ужаснулся: стоит молодой парень, вроде не страшный, но в каких-то обносках; такое чувство, что я мертв внутри, а зачем мертвецу одежда?
Произведя анализ в своей голове, я пришел к выводу, что надо менять внешность; но одновременно я понимал, что я понятия не имею, как это сделать: вкуса нет, опыта тоже, но есть Серега, который всегда поможет.
В следующий раз мы отправились по торговым центрам, но уже за одеждой для меня. Я был этому рад, что-то внутри меня радовалось и ждало этих изменений.
Естественно, я там играл роль манекена, почти все выбирали Серега и продавцы, а я просто надевал что дадут, подходил к зеркалу и кивал головой или максимум говорил «да» или «нет». Мне было стыдно, хотелось иногда убежать; что мне нравится, я не то что сказать не мог, я даже себе в своей голове не мог ответить, нравится или нет, — мне все было «нормально».
— Ну, теперь хоть выглядеть как человек будешь, теперь с тобой и ходить рядом не стыдно, — произнес со смехом Серега.
Я улыбнулся и сказал, что это мне теперь с ним стыдно будет ходить; продавщица посмеялась.
Настало время поменять прическу. К изменению внешности я подошел основательно и просто на одежде решил не останавливаться, записался в барбершоп. До этого я всю жизнь стригся под одну насадку в одной и той же парикмахерской за одну и ту же цену.
Пришел в барбершоп, и мне опять стало стыдно: какие-то красивые девочки сидят и обсуждают последние новости моды, барберы занимаются своей работой; все ребята красивые, бородатые, модно подстриженные, а тут появился я, в затертых штанах (новые почему-то не надел), с угрюмой гримасой (я всегда хожу с таким выражением лица, как будто готов достать нож и всадить в горло любому). Опять захотелось убежать, но тут встала одна из девочек:
— Вы по записи?
— Да, — как отрезал, произнес я.
— Ваш барбер — Александр. Проходите сюда, — она указала на кресло в углу.
Хорошо, что в углу, а не посередине зала, иначе я бы точно сгорел от стыда — сидеть перед всеми.
— Здравствуйте, Дмитрий, — произнес вкусно пахнущий, красиво подстриженный, бородатый, в общем, весь ухоженный (я завидую) барбер Александр.
— Здрасьте, — немножко с тревогой и страхом произнес я.
— Как вас подстричь?
— Понятия не имею. Вы сами как думаете? Я тут первый раз, вот решил внешность поменять.
Он произнес название стрижки, которое я сразу же и забыл, показал в журнале; я сказал свое легендарное «нормально», и он приступил.
Стриг он мастерски, сразу видно — профессионал; потом брил, не хуже, чем стриг; клал полотенца на лицо, сначала горячее, потом холодное; потом чем-то брызгал, что-то втирал, — в общем, мне понравилось, хоть и было стыдно.
Вышел я в приподнятом настроении; мне все понравилось, все лицо и волосы у меня пахли и благоухали, было приятно все это вдыхать. Теперь, думал я, я выгляжу действительно как человек.
На следующий день все, с кем я контактировал, сразу же заметили изменения, и все оценки были положительными; мне, как всегда, было стыдно. В первый день я минут сорок пялился в зеркало; не мог привыкнуть к новой прическе с зачесом, не мог понять, идет мне или нет, но все говорили, что идет. Со временем я привык, и понял, что мне действительно идет, и отрастил вдобавок бороду.
Глава 11.
Седой
Примерно два-три раза в месяц я езжу в деревню. Машина у меня своя, подержанная, но вполне достойная иномарка; мне очень нравится водить машину — за рулем я ощущаю свободу, уверенность, контроль, ехать готов до бесконечности. Сама деревня радости не приносит после пережитого в детстве, а вот дорога до деревни — это то, ради чего я езжу туда; ну и ради поддержки и помощи матери, конечно же. Туда я и отправился на выходные.
Немного обманул: еще в деревне мне нравится природа, она там чистая, нетронутая. Созерцание этой безмятежности приносит мне чувство покоя и умиротворения; я готов часами стоять перед прудом и просто смотреть вперед, думая обо всем на свете, анализируя свою жизнь, разговаривая с самим собой, погружаться в воспоминания, мечтать о будущем. Но, к сожалению, все это бесполезно: какой смысл так много думать? Какая разница, сколько я простою в своих мечтах, если все это бесполезно? Я могу хоть сто лет простоять на месте и все время думать, но ничего в жизни не поменяется; а ведь главное что? Действия. Только действия приводят к результатам.
— Здорово, Димон!
И тут я очнулся. Передо мной стоял мой друг детства Женька Седой (в детстве у него умерла мать, от переживаний клок волос посидел, за это он и получил прозвище), небольшого роста, коренастый, обычный деревенский парень, родился и вырос здесь; он единственный из молодежи, кто остался в деревне; работал в колхозе, ну и, конечно же, любил выпить.
— Здорово, Жень, — отвлеченный от глубокого погружения в мысли, ответил я.
— Чего это ты тут бормочешь стоишь?
— Да так, анализирую свою жизнь.
— А-а-а. Я тут молока взял у соседей, иду домой, а тут смотрю — у пруда какой-то мужик стоит, а потом пригляделся и думаю: да это же Димон! Пойдем хряпнем по стакану, я тебе там все проанализирую.
— А почему бы и нет?
Обычно я от таких предложений отказывался, но тут подумал, что причин для отказа нет: матери я во всем помог, домой ехать хотел чуть позже, так почему бы не посидеть? Интересно, чем живет Седой один тут, в глухомани. И мы отправились к нему домой.
— Ты выходной?
— Да. В колхозе сейчас времена непростые: опять приехали городские, соседние поля выкупили, пытаются наш колхоз себе забрать; в соседней деревне выкупили колхоз, разорили и закрыли, наш один в округе остался, держится еще, потому что наш хозяин бывший бандит, городские его боятся.
И тут мы подошли к его дому. Дом ухоженный, сарай тоже, хозяйство имеется; Седой молодец, все сам делает, очень работящий, и огород успевает обрабатывать — все в одиночку.
Мы зашли в дом. Дома все чисто, убрано, в углу икона; Седой с детства был набожным человеком; а я, кстати, с детства атеист, не верю ни в какую религию, часто в детстве с Седым по этому вопросу доходило до драки.
— Так о чем ты там думал? — наливая в рюмки самогон, спросил Женька.
— Жень, ты же знаешь, я не пью, да и за рулем я, ехать сегодня собирался домой.
— Да, я помню, что ты не пьешь. Да ты хоть просто чокнись со мной, с детства же дружим.
— Ну, чокнуться не вопрос. А думал я над смыслом своего существования.
— И что надумал? — Седой опрокинул первую рюмку и сразу же налил вторую; в вопросах опрокидывания рюмок он был профессионал.
— Да нет его у меня. Постоянно обо всем думаю, все анализирую, а в чем смысл моего бытия, непонятно.
— Это все оттого, что ты слишком много думаешь. Вот мне думать некогда — у меня хозяйство, дом, огород, работа в колхозе; у меня мысль одна: как бы спать побыстрее лечь, а перед сном хряпнуть пару рюмок. Мне бы жену, и вот тогда я был бы счастлив, а то скучно вечерами, особенно зимой, когда дел по хозяйству нет.
— У тебя же была женщина; ты же ее бил, она же от тебя еле ноги унесла.
— Да, бил, так поделом же бил: почему я пришел с работы, а она жрать мне не приготовила?
— Так я ж откуда знаю?
— Вот за это и бил. Негоже, когда мужик домой приходит, а жрать дома нечего и по хозяйству ничего не делала — видите ли, ей тяжело. А когда подзатыльник получала, так сразу бежала все делать, сразу не тяжело становилось. Это я ее воспитывал.
— Ну, за такое воспитание тебя и посадить могут.
— Да пускай попробуют, — уверенно сказал уже изрядно охмелевший Женька.
— Так тебе для счастья нужна только работящая жена?
— Да. Только именно работящая, чтоб за хозяйством следила; пусть даже не работает, чтоб огород обрабатывала, жрать готовила и в постели меня ублажала, больше мне ничего не надо.
Дальше Женька рассказал, как его раздражают городские (кроме меня — для него я был другом), как ему тяжело и тоскливо живется в одиночестве. Но потом сказал, что жизнь свою не променял бы на другую; что когда он утром встает, выходит во двор и смотрит на свой дом, свое хозяйство, свой сарай, когда кормит скотину, разговаривая с ней, когда косит спозаранку траву, — в эти моменты он счастлив. И я ему верю. В его глазах я видел правду; единственное, что он по-настоящему тяжело переживал, — это одиночество, но к нему он привык, и я не думаю, что оно ему особо мешало; в целом Седой жил достаточно счастливо.
Вечером я отправился домой, медитируя под немецкий панк-рок в машине.
Через некоторое время (забегая вперед) Седой нашел себе женщину и даже женился; не знаю, осчастливила ли она его, но женщина оказалась с весьма нехорошим прошлым. Однажды, вернувшись домой, Седой увидел у себя дома бухающую группу людей во главе со своей возлюбленной, попытался их выдворить из своего дома, и в результате двое из друзей его возлюбленной зарезали Женьку прямо у него дома. Тех двоих посадили, Женьку похоронили; родственников у него не было, имущество досталось его жене; все имущество она продала за бесценок колхозу и укатила в закат, больше ее никто не видел и ничего о ней не слышал. Женьку, конечно, жалко; он, хоть и был иногда жесток, но, по сути, добрый и простой деревенский парень, не заслужил он такой короткой жизни и такой хреновой смерти. Все это произошло буквально в течение двух месяцев после наших с Седым посиделок.
Глава 12. Справедливость.
Вернее, ее отсутствие
В своих вечных раздумьях я анализировал много тем, но к одному стопроцентному выводу я пришел точно, в одной теме я уверен не на сто, а на миллион процентов; эта тема — про справедливость: я уверен на миллион процентов, что справедливости в нашей жизни нет. Ее просто не существует.
Справедливость меня волнует очень давно и очень сильно; у меня с детства, как мне объяснила психотерапевт, повышенное чувство справедливости, я ее ищу во всем, и нахожу я ее крайне редко; я думаю, что со справедливостью может только повезти. Вот тебе везет — получай справедливость; но большинству редко везет, поэтому большинство только слышали о справедливости, но никогда ее не видели.
Все решения я принимаю с учетом справедливости, все свои мысли строю с учетом справедливости; все ситуации, рождавшиеся у меня в голове, были со справедливостью. Но, к сожалению, в жизни ее нет; если тебе не повезет, ты ее никогда не увидишь.
Тема справедливости всегда рождала во мне эмоциональный фейерверк; я был очень рад, когда видел ее в кино, и очень разочарован отсутствием ее в жизни; серьезно, я не могу вспомнить ни одной ситуации в своей жизни, где восторжествовала бы справедливость или где бы она хотя бы показалась хоть на одно мгновение.
Возможно, это моя обида на жизнь, на судьбу, на себя, на весь мир. Почему кто-то находит смысл жизни или занятие по душе просто так? Живет и находит чисто случайно, то есть ему везет; а тут прочитаны десятки книг про смысл жизни, сотни статей разных умных людей, просмотрены сотни часов всякого рода коучей; кто-то не задумываясь спотыкается об свою судьбу, а я тут уже глаза сломал в поисках; где справедливость? Почему кому-то нужно для счастья всего лишь жену или мужа, кому-то — побольше зарплату, кто-то просто счастливым родился, кому-то вообще мелочи нужны; где справедливость или где моя часть везения?
Кто-то родился в богатой семье и сидит в телевизоре, весь покрытый золотом, объясняет мне, что счастье не в деньгах; ты (плохой человек (хочется сказать матом)) попробуй поработай на моей работе, весь в грязи, пыли, и сдохни, не дожив до пенсии. Тебе, конечно, легко говорить: ты на машине миллионов за двадцать ездишь, а люди на автобусах передвигаются; ты жрешь всякие яства заморские (чтоб ты подавился), а я гречку жру; ты пьешь вина, которым по пятьдесят лет, а я пью пиво, кислое пиво. Все это ему досталось просто так; где справедливость? Почему я покупаю подержанную иномарку, а какой-то чинуша и одновременно владелец компании «Алмаз-Нефть-ДеньгиЖриЗадницей-Газ» (или как они их там называют) покупает яхты, да за такие суммы, что если я даже пойду на панель задницей торговать и одновременно продам обе почки, то мне все равно не хватит?
Я не раз задавался вопросом, откуда у меня столько злости; как только тема заходит про справедливость и ответа у меня нет, — возможно, насмотревшись всех этих богачей, которые учат жизни, и проводя параллель касательно моей жизни, видя эту разницу, я чувствовал грусть, переходившую в обиду и затем в злость. Возможно, это все из детства: я смотрел, как других детей в садике или школе родители любили, все им покупали, а мне ничего не покупали, деньги были только на еду и одежду; мне становилось грустно; я видел, как родители говорили другим детям, что они их любят; мне же такого никогда не говорили, более того, неосознанно я ловил от своей матери сигналы, что мне лучше умереть. У других детей были отцы, которые их водили в зоопарки, кино, парки развлечений; меня же никуда не водили, я всегда сидел дома. Было обидно до слез слушать рассказы про то, куда мои одноклассники ездили на каникулах, как им было весело с родителями, как о них заботились. Я же ездил в деревню, где работал, скучал, искал запойную бабушку, голодал (готовить было некому; если бабушка пила, то я голодал). Все же знают истории, что если отправить внука или внучку в деревню, то они приедут раскормленными? Я всегда приезжал похудевшим.
Возможно, все это в совокупности дало такой результат, и теперь я, хочу я того или нет, везде пытаюсь найти справедливость или сделать все по справедливости.
Глава 13.
Любовь и Лиза
Любовь — сложная штука, особенно для меня. Вообще, отношения с девушками для меня очень непонятны. Скорее всего, это идет из детства; у меня не было здорового опыта взаимодействия с противоположным полом, да и в принципе взаимоотношений с девушками как таковых; из девушек у меня было две или три знакомых, на этом круг общения с девушками заканчивался. Я все время терялся, если вдруг надо было как-то взаимодействовать с девушками, появлялись какой-то страх и тревога; даже в самых простых ситуациях, когда надо просто поздороваться, что-то взять и уйти, я чувствовал себя крайне некомфортно.
Но несмотря на все это, у меня была девушка, еще до армии, недолго правда — около трех месяцев мы встречались, — но инициатором этого процесса была она, я скорее просто согласился, и все. У меня не было никаких чувств к этой девушке, хотя она была хорошей и милой девочкой; инициатором расставания был я, хотя причину я уже забыл. В общем, там не было ничего занимательного, встретились и разбежались. Я даже не воспринимаю это как опыт взаимодействия с девушками: там все для меня было очень туманно, непонятно и я толком ничего не запомнил.
Однажды, когда я ехал от мамы домой — а ехать до деревни около ста километров, как и назад, — я подобрал голосовавшую на дороге девушку; обычно я никого не подбираю, но тут почему-то решил остановиться.
— Здравствуйте, до города не подбросите? Или куда-нибудь в ту сторону?
— Садись, я туда и еду.
— Меня Лиза зовут, — протянув руку и положив сумку на заднее сиденье, сказала она.
— Дима. — Я слегка пожал руку. Лиза была красивой девушкой, и руки у нее были нежными, и вся она была нежной и милой.
Мне было не по себе: рядом сидела девушка, вернее красивая девушка, что-то писала в телефоне; я сразу словил страх и стеснение. Надо ли что-то говорить? Или ехать и молчать? Тогда она подумает, что я кретин; надо что-то сказать, как-то завести разговор; а зачем заводить разговор? Неужели ты, Дмитрий, думаешь, что она тебе даст? Ты же боишься, и ты обычный работяга; у таких красивых парни при деньгах всегда и на хороших машинах, а что ей могу дать я? Тут я сразу же словил обиду на самого себя. Почему я ей должен что-то давать? Неужели нельзя просто так поговорить? А что, собственно, говорить? У меня в голове целая вселенная, а что сказать, я не знаю. Какую тему надо заводить? Про погоду? Про еду? Про работу? Про то, откуда она едет? Это уже вмешательство в личную жизнь; тогда она точно подумает, что я дебил. Миллиард вопросов и миллиард ответов крутились в голове, эмоции и чувства были смешанными, но скорее плохими; да, точно плохими.
— Откуда едешь? — прервала мои мыслительные процессы Лиза.
— От матери.
Ну вот и поговорили. Она опять уткнулась в телефон, а я опять чувствую себя дураком. Надо ли продолжать разговор? Если продолжать, то что говорить? Тогда попробую зеркально спросить ее о том же:
— А ты откуда едешь?
— Я к подруге ездила, у нее был день рождения. Мы отмечали, а сегодня я автобус проспала; завтра на работу, вот и решила ехать автостопом. Вышла на дорогу, и ты мне попался, как раз до города мне и нужно.
Что теперь мне сказать? Таких развернутых ответов я давать не умею, я максимум тремя словами отвечаю, но это максимум — обычно одним или двумя.
— Какая у тебя машина классная: удобная, тепло и тихо.
Я молчу и не знаю, куда себя деть, чувствую себя полным болваном. Вот что ей ответить? У меня в голове пустота; точнее, там не пустота, но что ответить, я не понимаю, слова как будто все забыл.
— Почему ты молчишь? Ты не хочешь разговаривать? Я могу молчать всю дорогу.
Мне кажется, если бы я посмотрел на себя со стороны, то, скорее всего, сдох бы от стыда. Сидит здоровый детина весь напряженный, смотрит ровно перед собой, руки напряжены; мертвой хваткой держусь за руль, если брошу, то сразу упаду в пропасть, если шевельнусь — тут же получу пулю в лоб; посмотреть в ее сторону я, конечно же, не мог, для меня это смерти подобно. Так и хотелось себе подзатыльника отцовского дать. Нет, так нельзя; тут я решил немного расслабиться и сказать все как можно правдивее:
— Нет, у тебя красивый голос (как это я решился на комплимент?), просто я неразговорчивый; я не знаю, что ответить; я больше слушатель, чем рассказчик.
И тут я немного расслабился; сел поудобнее, начал немного шевелить головой, руки расслабил, голову расслабил, даже почувствовал некое облегчение во всем теле.
— Понятно; а я вот очень разговорчивая. Но ты должен гордиться своим навыком: в нашем мире так много рассказчиков и так мало слушателей, все непременно жаждут рассказать о себе, а вот слушать никто не хочет.
Тут она была права: в современном мире каждый хочет кого-то облапошить, срубить побольше бабла и уехать на дорогой машине в закат; все хотят непременно поведать всему миру о каждом, даже о самом мелочном поступке; естественно, о хорошем — о плохих тебе никто не расскажет.
— Да, тут ты права: каждый хочет, чтоб его выслушали, каждый тянет одеяло на себя (ого, ничего себе, больше трех слов сказал!).
— Чем ты занимаешься в жизни?
— Мне казалось, что это ты тут разговорчивая, а заставляешь меня говорить, — немного с усмешкой сказал я.
— Хах (смех очень милый), надо же тебя тренировать, а то так и будешь съеживаться при виде каждой девушки.
Тут мне стало очень стыдно. Я, конечно, подозревал, что все мои волнения видны невооруженным глазом, но когда она это проговорила, я подумал, что лучшим вариантом для меня сейчас будет нажать на педаль акселератора, свернуть в кювет и сдохнуть.
— Что, прям сильно видно? — с улыбкой сказал я. Но в этот момент я почувствовал, что мне стало гораздо легче; не знаю, с чем это связано, но после того как я узнал, что она видит все волнения (которые не заметить было просто невозможно), мне стало сильно легче.
— Конечно сильно. Ахах, я думала, что ты от напряжения сейчас лопнешь.
— У меня всегда так: если надо взаимодействовать с красивой девушкой, я впадаю в ступор, веду себя глупо, все время молчу и не знаю, что сказать, перебираю миллионы вариантов в голове. — Почему-то, неожиданно, мне захотелось немного открыться Лизе; это странно, так как я ничего и никогда никому не рассказывал, кроме моего друга Сереги.
— Может, надо меньше думать и больше делать? — (Это я слышал миллион раз, подумал я.)
— Это я слышал миллион раз, — в ту же секунду проговорил я и сам себе удивился: мысли сошлись с языком. Обычно я обдумываю все, что хочу сказать, а тут сказал не думая.
— А делать пробовал?
— А делать не пробовал. Ты шаришь в психологии? Что-то мне подсказывает, что да.
— Я работаю воспитателем в детском саду, училась на учителя начальных классов, поэтому немного разбираюсь.
— Понял. А я книжки читаю, в том числе и по психологии, и видео всякие обучающие смотрю.
Тут я опять словил тупик. Что дальше говорить? Или она продолжит? Почему я должен думать над тем, что сказать? Почему она на меня смотрит? Опять становится не по себе, опять ловлю стыд.
— Ты не могла бы не смотреть на меня? А то мне стыдно, — улыбаясь, сказал я.