За что менты убивают своих

Я был известным на всю область журналистом. Меня узнавали на улицах. Со мной здоровались за руку чиновники и другие известные на всю область люди. Но на моем материальном благополучии моя слава никак не сказалась. Даже наоборот — электриком в Электросетях я зарабатывал больше, чем в иные месяцы своей журналистской работы. Я был даже немного разочарован, потому что до этого всю жизнь считал, что слава и богатство — неразлучные братья и всегда ходят рука об руку.

В Южно-Сахалинске я не имел собственного жилья и вынужден был скитаться с одной съемной квартиры на другую. Точнее даже, я снимал не квартиры, а комнаты. На большее не хватало средств. Можно было бы, конечно, жить в родительском доме в Корсакове, но ездить каждый день из одного города в другой было бы еще дороже, чем снимать квартиру.

В Корсаков меня постоянно тянуло. Там были мои родные и друзья. Я хватался за малейший повод, чтобы поехать туда в командировку, чтобы хотя бы проезд мне оплатила редакция. Корсаков всегда был богат криминальными новостями, но специфика взаимоотношений тамошних силовиков с прессой была такова, что журналистов — хоть местных, хоть областных, хоть федеральных — коротко и ясно посылали на все четыре стороны.

Однажды я поехал в Корсаков, чтобы рассказать нашим читателям о подростке, который из хулиганских побуждений пробрался в городской морг и отрезал голову у трупа. С этой головой он разгуливал по улицам, пока его не забрали в милицию.

— И чтобы без фотографии той головы не возвращался, — напутствовала меня моя руководительница, выдавая мне командировочные.

За несколько часов я сумел пообщаться с работниками морга, нашел дом, где живет шкодливый подросток, составил о нем мнение по словам словоохотливых старушек у подъезда. Сам пацан был под домашним арестом и отказался со мной даже разговаривать через дверь. Уж тем более фотографироваться. Оставалось только добыть фотографию в милиции. И это было самой сложной задачей.

Функции пресс-службы Корсаковского РОВД были возложены на информационный отдел. В отделе сидела очень милая барышня, с которой я несколько минут с удовольствием поговорил о погоде, устанавливая личный контакт. Когда я понял, что контакт установлен, я перешел к делу, спросил, как мне найти следователя, который ведет дело об отрезанной голове.

— А такими делами у нас дознание занимается, — все также просто ответила барышня. — Но у нас не принято, чтобы журналисты напрямую общались со следователями и дознавателями.

— Но я все-таки попробую нарушить вашу традицию, — я раскланялся и выскользнул из кабинета.

В отделе дознания сидели еще более милые и совсем молоденькие девочки.

— Вот так отдел дознания! — громко ахнул я, разглядывая сидевших за столами и работавших с документами барышень. — Вас сюда на конкурсе красоты отбирали?

— А как же! — чуть ли не хором ответили девушки. Комплимент им очень понравился, и они уже были мои.

Я поговорил с ними об их красоте, о том, какое это сильное оружие в работе с правонарушителями, и пожелал им беречь себя. Ведь наверняка очень сложно оставаться такими красивыми, когда мимо тебя каждый день проходит столько негативной информации.

— Ой, не говорите нам про негативную информацию, — сделав печальные глаза, сказала блондинка Юля. — Если бы вы знали, какими делами приходится заниматься.

— Так вы же в дознании работаете, у вас тут хотя бы трупов нет, — поддержал я начатый Юлей разговор.

— Вы так уверены!? — не унималась Юля.

— Конечно, уверен. Трупами прокуратура занимается. Вам самое страшное — это средней тяжести побои перепадают.

— А вот и нет! Хотите, я вам сейчас кое-что покажу, — и Юля вынула из папки, лежащей у нее на столе, фотографию отрезанной головы.

— Какой кошмар! — восхитился я. — Бедные девочки! Как же вам тяжело здесь работать! Сейчас я только один разочек щелкну, — бормотал я, доставая фотоаппарат и укладывая фотографию на стол…

Но номер не прошел. Девочки опомнились и вырвали из моих рук фотографию. Две остальных при этом шипели на Юлю за то, что она совсем бдительность потеряла и показывает материалы дела кому попало. Я начал уговаривать девочек, стал рассказывать про злющего редактора, который уволит меня с работы или лишит зарплаты, если я ему не принесу фото.

— Он у вас что, извращенец? — удивилась шатенка Катя.

— Даже не представляете, какой! — грустно сказал я.

— Ну увольтесь и пойдите работать в другую редакцию.

— В другой редакции еще хуже.

Девочки сочувственно хлопали глазами. Гнев в мой адрес прошел, и его место заняла жалость.

— Но мы честно-честно не можем дать вам эту фотографию, — чуть не плакала Юля. — Нас тоже уволят. Может быть, вы придете завтра? Завтра будет начальник отдела Татьяна Фаридовна, может быть, она даст? Мы без нее никак не можем. Честно-честно. Неужели вы думаете, что нам жалко?

— Я не могу завтра. Мне нужно сегодня. Ну девоньки, ну давайте. Никто не узнает. Ведь я мог теоретически оказаться в морге в тот день и сфотографировать.

— Нет. Никак мы не можем, — чуть не плакала Юля. — Может быть, к Козлову сходите? Если он разрешит, мы дадим.

Я пошел к начальнику РОВД полковнику Козлову. Приемная его не произвела на меня впечатления. Я ожидал большего, зная о состоянии этого человека. В его автопарке было несколько очень дорогих автомобилей. Два из них я видел своими глазами — роскошная «Тойота Кроун» и столь же роскошный «Лэнд Круизер». По слухам, Козлов был одним из самых богатых людей не только в Корсакове, но и на Сахалине. Он контролировал промысел трепанга в озере-заповеднике Лагуна Буссе, ему якобы принадлежало несколько рыболовецких судов. Ну и кроме того, корсаковская милиция успешно конкурировала с бандитами в крышевании бизнеса.

Козлову доложили обо мне, и он меня сразу принял. Кабинет его вполне соответствовал его материальному благосостоянию. В нем была дорогая мебель и много дорогих безделушек, которые обычно дарят друг другу руководители такого масштаба, как он. Козлов сидел в кресле в милицейской форме, лицо его было загорелым и румяным. Это была именно та полнота, которая бывает не от недугов, а от сытой и красивой жизни.

— Видите ли, молодой человек, — вальяжно и спокойно начал Козлов. — Оперативно-следственные органы занимаются очень важной работой, от которой зависит общественная безопасность и ваша безопасность в том числе. Если все кому не лень начнут ходить к нам, читать наши документы, рыться в уголовных делах, снимать копии с материалов уголовных дел, то у нас такой беспорядок получится…

— Но…

— Не перебивайте меня. Я еще не закончил! Так вот, я попрошу вас покинуть здание и впредь больше не докучать нашим сотрудникам своими просьбами. Если у вас есть какие-то вопросы, задавайте их пресс-службе ГУВД. Если нет, то закройте дверь с той стороны и как можно скорее следуйте к выходу. Если вас еще раз увидят в нашем здании, мы вас задержим на трое суток для установления личности и посадим в такую камеру, в которой вас писать отучат.

Я вернулся в редакцию без фотографии. Статью проиллюстрировали адресным планом здания морга.

Однажды со мной произошла история, которая в корне изменила мои взаимоотношения со следственными органами города Корсакова. Эта история началась с обычного телефонного звонка в редакцию. Звонила женщина. Спросила меня и, когда я взял трубку, очень обрадовалась. Говорила сбивчиво, волнуясь и запинаясь. Рассказала, что ее сын работал в Корсаковском РОВД оперуполномоченным уголовного розыска, что его застрелили в его рабочем кабинете, что сделали это его коллеги, инсценировав самоубийство, что у нее есть доказательства. Я записал телефон женщины и побежал докладывать главному редактору.

— И ты что поверил? — снисходительно засмеялась Оксана Евгеньевна. — Ты что, первый день работаешь?

— Думаешь, что она сумасшедшая?

Оксана больше, чем все остальные сотрудники газеты, знала о жизни сумасшедших людей, потому что больше времени проводила в редакции. Более половины звонков и писем в редакцию поступало от людей, явно неадекватных психически. Причем осенью и весной количество обращений резко увеличивалось.

— Деня, ну ты сам рассуди. Мента убивают на рабочем месте! Это же новость федерального масштаба! Тут бы уже «энтэвэшники» давно бы всех на уши поставили.

— Так она и говорит, что оформили как самоубийство.

— Да даже если самоубийство. Ты ходишь каждую неделю в пресс-службу ГУВД и читаешь сводку. Ты бы такое пропустил? Или ты туда только водку пить ходишь?

— Так что мне тетке этой сказать? Она моего звонка ждет.

— Да забей. В первый раз, что ли.

Я забил. Но на следующий день женщина позвонила снова. Я сказал, что у нас сейчас не хватает журналистов, и я никак не могу поехать в командировку. Она сказала, что приедет сама, но я ответил, что так сильно завален работой, что не смогу уделить ей даже пяти минут. Попросил ее перезвонить через месяц — в надежде, что через месяц или она забудет, или пройдет обострение после того, как выпадет первый снег.

Через месяц женщина позвонила снова. Она говорила, что ей угрожают, а ее смерть будет на моей совести, если я и на этот раз откажу. Она умоляла меня приехать, и мое сердце дрогнуло.

— Ну и пусть она окажется сумасшедшей, — аргументировал я Оксане Евгеньевне. — Люди любят читать о сумасшедших. Изложу версию тетеньки, возьму комментарий в ГУВД, и будет интересная статья.

— Скажи честно, что хочешь к своим корсаковским дружкам за казенный счет скататься.

— Дружки для меня это бонус. Я переживаю, а вдруг тетка не врет?

— То есть ты мог самоубийство мента в здании РОВД в сводке прошляпить?

— Мог. Если в сводке не было написано, что он — мент. В сводке каждый день куча самоубийц. «По адресу такому-то обнаружен труп гражданина такого-то года рождения такого-то со следами насильственной смерти, предварительная версия — самоубийство». Не буду же я каждый случай расследовать.

— Ладно. Поезжай. Без материала не возвращайся!

Вера Павловна встретила меня очень тепло: первым делом накормила борщом и напоила чаем с печеньем. Она совсем не была похожа на сумасшедшую. Даже напротив, она была хорошо образованна и очень умна.

— Честно говоря, я уже и не надеялась, что вы решитесь браться за это дело, — начала она.– Да я бы вас и не стала строго судить вы человек молодой, у вас жизнь впереди. Мне самой очень неловко вас подвергать такой опасности, но мне ничего не остается. Мне больше не к кому обратиться. Если бы дело было только во мне, но у меня дочка. Ей 22 года всего. Они ведь и ее не пожалеют.

— Вера Павловна, вы меня простите, что я вам тогда отказал месяц назад. Я ведь отказал не потому что испугался, а потому что принял вас… К нам знаете сколько сумасшедших звонит! Такие небылицы рассказывают! Вы уж простите, не принимайте на свой счет, но я подумал, что вы — одна из них. Уж очень у вас история невероятная. Давайте уже перейдем к делу.

Вера Павловна принесла картонную коробку, в которой было множество бумаг, аудио и видеокассет, папок и документов. Она взяла папку, которая лежала сверху. Открыла, вынула из нее фото и, заплакав, протянула фото мне.

— Вот мой Миша. Сейчас ему было бы 27.

У меня хлынула к вискам кровь. Я очень хорошо знал это лицо. В голове, словно кадры из кинопленки стали прокручиваться эпизоды из жизни. Их было всего три, но этого было более чем достаточно, чтобы принять близко к сердцу смерть этого человека.

Первый раз я увидел его на пороге своей квартиры. Мне тогда было 17 лет. Я проснулся после ночного загула от настойчивого звонка в дверь. Было часов 11 утра. Я открыл. На пороге стоял он. Юный совсем пацан, невысокий, русоволосый, в китайском пуховике, вязаной шапке и с какой-то папкой под мышкой.

— Здгавствуйте! — сказал он, слегка картавя. — Я вам хочу несколько вопросов задать по поводу девушки…

— До свидания! — сказал я, закрывая дверь.

Но закрыть дверь мне помешала нога парня. Я инстинктивно занес кулак, чтобы врезать ему, но подняв глаза от его ноги, уткнулся в красное милицейское удостоверение. Кулак разжался.

— Стажер? — спросил я, сопоставляя юное простодушное лицо и милицейскую ксиву.

— Оперуполномоченный уголовного розыска. У вас тут ночью девушка пропала — продавец из ночного ларька. Вы с ней знакомы были?

— Из какого ларька?

— Вы что, не в курсе!? — Брови опера сдвинулись от удивления, как будто весь дом должен уже знать все подробности о пропавшей девушке. — Вы уже дадите мне войти?

— Нет. Я не хочу, чтобы вы входили. Я полночи бухал и вот сейчас я сплю, а вы тут ко мне со своими девушками.

— То есть вы меня не впустите в квартиру?

— С ордером придешь, впущу. А без ордера нет.

— Тогда выходите в подъезд. Мне нужно вас допросить.

— Мне нечего рассказывать. Если есть еще какие-то вопросы, вызывай повесткой. Я пошел спать, — и я захлопнул дверь.

Девушку-продавца нашли в 200 метрах от нашего дома весной, когда растаял снег. Тех, кто убил ее и ограбил ночной ларек, так и не нашли.

Вторая наша встреча произошла спустя три года. Я был на дне рождения у друга детства. Брат именинника за несколько месяцев до этого освободился из мест не столь отдаленных. Кроме него, в компании было еще несколько судимых ребят. На этот момент все уже встали на путь исправления и с криминалом завязали. Мы гуляли очень шумно и весело, никому при этом не мешали, потому что соседи гуляли вместе с нами. Раздался звонок в дверь, я оказался ближе всех и пошел открывать. На пороге стоял уже знакомый мне мент. Но за прошедшие три года он сильно возмужал. И одет был в модную по тем временам дубленку. В общем, это был уже конкретный такой парняга с волевым взглядом. Он вошел в дверь. Препятствовать на этот раз я ему не стал, потому что я не был здесь хозяином, да и перемены в нем меня впечатлили.

— Гуляете! — окинув уверенным взглядом помещение, констатировал он. — Вы уж не обессудьте, я вас немного отвлеку. — Он сел за стол.

— Выпьешь? — предложил ему Саня, имевший за плечами две судимости.

— Нет. Спасибо. Я на работе.

Незваный гость рассказал, что днем рядом с домом, в котором мы находились, какие-то малолетки отняли у старушки сумку. Он стал расспрашивать присутствующих о том, кто из шпаны в этих краях отирается и вообще чем живет Семерка. Меня очень удивило то, как спокойно и доброжелательно отнесся к непрошеному милиционеру Саня. К милиции он относился крайне неприязненно.

— Санек, ты с каких пор начал со следствием сотрудничать? — пошутил я, когда милиционер покинул квартиру.

— Дурак ты, — оскорбился он. — Это же Миша Пальчиков! Из всех корсаковских мусоров — единственный порядочный человек. А этих отморозков, которые у старушек сумки отнимают, я бы сам порвал, если бы они мне в руки попались.

— А чем он лучше других ментов?

— Он просто человек. Со всеми поступает по-человечески. Виноват — посадит, не виноват — отпустит. Никогда никому чужих дел не шьет и никого на допросах пальцем не трогает.

Я вспомнил, что имя Миши Пальчикова я уже слышал не раз от людей из криминальной среды и все отзывались о нем только с положительной стороны. Третья моя встреча с этим легендарным в определенных кругах человеком не была встречей в привычном смысле этого слова. Один мой товарищ Вовка Сечнев рассказывал мне, как его чуть не посадили ни за что ни про что.

Вовка гулял в кабаке с сестрой и ее подружками. Поддали, пошли плясать. Вовкиной сестры стал грязно домогаться какой-то пьяный отморозок. По замашкам как будто блатной, но явно неадекватный. Вовка его оттолкнул. Слово за слово, стали выяснять отношения. Пошли на улицу. На улице отошли за угол. Танцор на Вовку кинулся, а Вовчик ему очень хорошо вломил. И тут откуда ни возьмись — патрульно-постовая служба. Обоих повязали, доставили в отдел. Танцор сразу сделался больным, стал косить на сотрясение мозга и притворяться потерпевшей стороной. Его увезли в больницу. К счастью, заявление он писать не стал, потому что понимал, что свидетелей много было, что он сам на Вовку в ресторане нападать начал. Но Вовку все равно не отпускают. А потом пришел опер и увел в кабинет.

Опер рассказал, что накануне в это же самое время в том же самом месте, где Вовку повязали, был избит и ограблен человек. Вовке предложили сознаться в этом преступлении. «Мол, сегодня тебе не дали дело до конца довести, но всем понятно, что ты на том пятачке промышляешь». Вовка, конечно, сознаваться в том, чего не было, отказался, и его стали бить. Опера привязали Вовку к стулу и стали его пытать. Сначала током, потом решили поиграть в «слоника». Надевали на голову противогаз с перекрытым воздухозаборником и держали, пока он не начинал терять сознание от удушья.

— Если ты не сознаешься, — приговаривали опера, — мы тебя вывезем на море и рыбам скормим. Нам ничего не будет. Так что колись по-хорошему. Отсюда тебе только две дороги — в тюрьму или на тот свет.

— Короче, сдался я после слоника, — выдохнул Вовчик. — Они когда противогаз из сейфа доставали, я чего там только не увидел. Граф Дракула наверное содрогнулся бы от такого инструментария. Пишите, говорю, ваша взяла. Они стали протокол заполнять, что, мол я, такой-то… А тут им позвонили и куда-то срочно вызвали. То ли там какое-то преступление, то ли задержание.

Опера передали Вовку вместе с документами в соседний кабинет, где сидел Миша Пальчиков, мол, оформи товарища по вчерашнему грабежу на Портовой. А сами убежали. Пальчиков прочел то, что уже успели написать, и спрашивает:

— А куда вы дели документы Кузьменкова?

— Какого еще Кузьменкова?.

— Которого вы ограбили.

— Да откуда я знаю, куда их девают обычно. Сочиняйте сами.

— Что значит сочиняйте! Рассказывайте, как было. Где документы? Их нужно вернуть.

— Да не видел я никакого Кузьменкова!

— Так зачем вы сознались?

— В «слоника» друзья ваши поиграли со мной, вот и сознался.

Вовка рассказал Пальчикову свою историю — про то, как гулял в кабаке, как вступился за сестру, как врезал по морде нахалу, как его привезли в отдел и начали колоть на вчерашнее ограбление. Пальчиков покраснел, как будто сам виноват перед Вовкой, порвал протокол и проводил до крыльца РОВД.

Я смотрел на фотографию Миши Пальчикова и не мог поверить, что все это правда. Это именно он — молодой красивый, честный и порядочный милиционер, которых так не хватает в наших органах, — и его больше нет.