Бесплатный фрагмент - Ярко-серый

Глава 1. Его рождение

…Я предусмотрела все возможные исходы. Ещё несколько месяцев назад мы с Киновером выбрали имена: и для девочки, и для мальчика. Когда ситуация определилась, остались только мужские имена.

Мысли мои расплывались, набегали друг на друга, путались под действием наркотика, но это гораздо лучше, чем испытывать страдания. О чём я?.. Ах да, имена. Имена, имена. Рассчитываю я, разумеется, использовать какое-нибудь красненькое имечко, но не банальный Кратер или Рубирт. Мы с Киновером сошлись на имени Рушель (или Рушельта, если будет девочка, но это уже не актуально).

Если оранжевенький, то Апфель (не Фоксер же, право слово). А если уж жёлтый… От этой мысли я слегка дёрнулась. Но нельзя отвергать и такой возможности. В глубине души я понимала, что жёлтого тоже буду любить, ведь я всё-таки его мать, и это мой священный долг! Что ж, жёлтого назовём Гелбертом. Да-да, Гелби — неплохое имечко для неплохого ребёнка.

Единственное, о чём я сейчас волновалась — это цвет. Ведь здоровье ребёнка можно исследовать ещё в утробе, но цвет остаётся загадкой до последнего мгновения. Однако мне, пожалуй, не о чем волноваться: весь срок я питалась исключительно пищей тёплых оттенков, принимала солнечные ванны… Ой, а вот это немного больно. Лишь иногда смутные ощущения возвращали меня в реальность, а в остальное время я хоть и чувствовала, как что-то сжимается, сочится и иногда даже рвётся, всё происходило будто не с моим телом.

В следующий раз из грёзы, вызванной обезболивающим, меня вырвал встревоженный голос Киновера, всё это время преданно державшего мою руку:

— Почему вы так смотрите?! С ним всё в порядке?!

Я сфокусировала зрение, чтобы разглядеть лицо врача, маячащее возле койки жёлтым пятном. Оно выглядело встревоженным, рябые щёки неприятно лоснились.

— Да-да, малыш здоров. Какой интересный оттенок… Никогда не видела ничего подобного…

— Какого он цвета?! — почти выкрикнула я, приподнявшись и вцепившись ногтями в кисть Киновера.

— Проклятье, дай ему хотя бы начать дышать! — непривычно грубо осадил меня тот.

— И-из-за вашей оранжевой крови сложно понять. Кажется зелёный… Или с-синий… — она посмотрела на меня, состроив мерзкую виноватую мину.

— Синий!.. — со стоном воскликнула я, бессильно повалившись навзничь.

Послышался шлепок. Первый крик. И спустя какое-то время — второй крик, на этот раз, доктора. Я снова присела, вгляделась в младенца, которого она аккуратно обтирала дрожащим руками: голого, сморщенного… Серого!

Сначала я подумала, что у меня помутилось в глазах от потери крови, что у меня бред из-за обезболивающего, всё что угодно, только не…

— Вы… Хотите от него отказаться? — осторожно спросила женщина-врач, — я могу принести необходимую форму.

— Нет, — твёрдо ответил Киновер.

— А Вы, леди Каро?

— Й-я?.. — я растерянно заозиралась, словно надеясь найти в этой слепяще-белой комнате хоть какую-нибудь подсказку, — Н-наверное тоже нет…

— Вот и хорошо! — ободряюще улыбнулась акушерка, — тогда можете взять Вашего малыша.

Она поднесла ко мне вплотную эту странную, неестественную человеческую личинку и вложила её в мои ослабевшие руки. Я окончательно убедилась, что кожа ребёнка была не зелёной и даже не синей, а серой. Как бетон, как пыль, как снеговые тучи. Это было уже слишком! Моё поле зрения заволокла предобморочная серая пелена (вот ещё одно отличное сравнение!) и сознание временно покинуло моё тело.

Очнувшись, я с ужасом убедилась, что всё произошедшее не было просто кошмаром. Акушерка уже пристраивала это маленькое чудовище к моей груди и настойчиво предлагала выбрать имя. Имя! Я горько усмехнулась. Взглянула на Киновера. Тот развёл руками, показывая, что и у него нет никаких идей. Понятливая акушерка уже смекнула, что к чему:

— Не хотите ли воспользоваться генератором имён?

— Да, пожалуй, — вздохнул Киновер. Доктор принесла небольшой планшет, навела его камеру на ребёнка и нажала на кнопку. Затем подала гаджет Киноверу. Муж, также не произнеся ни слова, передал его мне. Квадратные чёрные буквы на светло-пепельном экране сложились в слово «Внекаст». Какая злая, злая ирония!

Не выдержав, я отбросила генератор в угол, где он со стеклянным звоном разбился, и зарыдала, орошая слезами сморщенное лицо младенца. Какая жизнь ждёт это существо? Лично я предсказывать не берусь!

***

Мои нервы были взвинчены до предела, и я хваталась за локоть Киновера при малейшем шорохе. Не удивительно, ведь я никогда раньше не забредала в кварталы низших каст. Здесь было грязно, закоптело, темно, и каждая улица окатывала нас волной новой вони. К счастью, Внекаст спал на руках отца (с ним он почему-то всегда вёл себя спокойнее, чем со мной) и не привлекал к нам лишнего внимания. Киновер то и дело поправлял респиратор и очки, скрывавшие его красное лицо, а я волновалась, не смазался ли с кожи слой жёлтой пудры. К счастью, тут многие скрывали свои лица.

Наконец мы добрались до этой дыры — центра изменения цвета. Разумеется, это незаконно, но что только не сделаешь, чтобы улучшить судьбу собственного ребёнка. Заведение с первого взгляда вызывало недоверие и неприязнь: представьте себе обшарпанный полуподвал с заколоченными окнами и изрисованными стенами. Тесную комнатушку, в которой столпились подозрительные, издёрганные, неряшливо одетые люди.

Они сидели на единственной колченогой скамейке или стояли, переминаясь с ноги на ногу, и ожидали одного — когда откроется грязно-белая дверца и врач, если его можно так назвать, начнёт приём. Мы с Киновером встали в уголке и тоже стали ждать, украдкой разглядывая других посетителей. Зелёные и сине-зелёные, пришедшие сюда в надежде преобразиться и примкнуть к тёплой части спектра. И глубоко-фиолетовые, пришедшие сюда, очевидно, лишь за тем, чтобы перестать быть таковыми.

Мы прождали добрых полтора часа, прежде чем приём начался, и ещё столько же — пока до нас дошла очередь. И в ту минуту, когда я уже затаила дыхание и протянулась к ручке двери, в приёмную с криками ворвалась какая-то женщина, почти кубарем скатившись по лестнице. Её волосы неопределённого цвета были растрёпаны, вульгарные сетчатые чулки порваны, а один из высоких тонких каблуков отломан. Она рванулась ко входу в кабинет под возмущённый ропот очереди, и когда кто-то попытался остановить её, жутко и нечленораздельно рыкнула что-то, ударив его по рукам. Даже сквозь толстый слой карминно-красной пудры было заметно, что с кожей женщины что-то не так.

— Кто там шумит? Сейчас пойдёте вон отсю… — начал было ворчать «доктор», высунув из кабинета крючковатый жёлто-зелёный нос. Но тут-то истеричная персона и загробастала его своими облупленными руками.

— Мерзкий шарлатан! Криворукий алхимик! Посмотри, что наделали твои примочки!! — голосила она, стирая пудру с лица полуоторванным рукавом неприлично короткого платья. Мы с Киновером оказались к ней ближе всех, поэтому тут же разглядели уродливые бесформенные пятна, — красные на жёлтом лице, — и сочащиеся гноем длинные язвы.

— Ты… Ты убил меня! — возопила женщина и мучительно закашлялась, зажимая рот платком, заскорузлым от красно-жёлтой крови.

— Мы уходим, — бросил Киновер, — отворачиваясь прочь от умирающей девки, яростно брызгающего слюной аптекаря и его пропахшего химикатами кабинета и делая несколько решительных шагов к лестнице.

— Но постой! — взмолилась я, — ведь это его последний шанс на…

— На что, Каро?! На жизнь? Ты так говоришь о нём, как будто он смертельно болен!

— На нормальную жизнь! — простонала я.

— У нашего сына будет нормальная жизнь, если мы будем нормально к нему относиться, — твёрдо ответил Кин, — единственное, за что мне стыдно — что я позволил тебе уговорить меня притащить Внекаста в эту мерзкую клоаку.

Больше мы не делали попыток изменить цвет Внекаста. Но я не могла примириться с его обликом, как бы ни старалась.

Глава 2. Первый урок

Он снова, снова кричал. Прокля́тый, прóклятый ребёнок! Я неохотно вылезла из постели, на цыпочках вышла из спальни и прошла в детскую.

— Что на этот раз? Опять голодный? — проворчала я, доставая четырёхмесячного Внекаста из кроватки. Наверное, я никогда в жизни не привыкну к его коже цвета золы. Крошечные тёмно-серые пальцы в полумраке казались совсем чёрными, отчего походили на пиявок, и всё елозили по моей коже, словно вот-вот вопьются. Чёрный провал беззубого серого рта влажно поблёскивал.

Я с отвращением оторвала от себя ребёнка и долго держала его на вытянутых руках. Он снова закричал. Какой же мерзкий! Невыносимо! Я почти швырнула его на кроватку и, не осознавая, что делаю, стала пытаться заткнуть рот простынёй. Когда крик Внекаста уже перешёл в придушенное сопение, а ручки перестали молотить воздух, я наконец поняла, что творю.

Я не могу жить в одном доме с этим ребёнком, но, Святые Радуги, он не заслуживает смерти! Кое-как успокоив Внекаста («тише, тише, милый, прости, что я тебя ненавижу, больно больше не будет, сынок» — почти неосознанно шептала я, укачивая его), я положила его обратно в кроватку и принялась печатать на записном экране прощальную записку.

В ней я подробно и аргументировано объяснила, почему должна уйти (не забыв упомянуть и сегодняшний случай), обещала исправно платить алименты и несла ещё какой-то бред, а на глаза между тем наворачивались слёзы. И было из-за чего — какая-то чудовищная несправедливость! Пусть я и не такая красная, как Кин, зато я всю беременность следовала советам по определению цвета, и в роду у меня не было никого ниже жёлтого… Да-да, наверняка это у Киновера в предках была какая-нибудь зелёная профурсетка! Зелёный да красный — вот и вышел этот тошнотворный серый оттенок.

Проклятье, лучше бы он просто родился фиолетовым, и я бы с чистой совестью отказалась от него! Наверняка бедный Кин не найдёт себе новой жены, пока Внекаст не вырастет: кому охота жить под одной крышей с этаким уродцем, а тем более быть его приёмной матерью!

Лихорадочно собирая вещи, я уронила что-то в темноте, и мне показалось, что Киновер проснулся. Так или иначе, остановить меня он не попытался. С того дня моя судьба и судьба Внекаста разделились, как я надеялась, навсегда.

***

В это утро я причёсывался и завивал волосы куда тщательнее, чем обычно. Долго гляделся в зеркало, корча самому себе скептические гримасы: всё мне казалось, что белая рубашка подчёркивает мою серую кожу. Несколько месяцев назад мне исполнилось двенадцать лет, а сегодня пришло время поступать в Академию. Отец настоял на том, чтобы в Предакадемию я не ходил, потому что боялся, что меня будут там притеснять. У меня нет претензий к начальному образованию, которое он дал мне, но по моему мнению, лучше бы меня отдали в Предакадемию пять лет назад, хотя бы на пробу…

Чтобы я уже знал, с чем столкнусь.

Сказать по правде, я испытывал просто космическое волнение, хотя, разумеется, не показывал виду. Так как я «спорный случай» мне предстоит для начала встреча с директором Академии, которая и определит, в какой класс я попаду. Отец говорил, что примет любой результат, но для меня не секрет, что он прочит мне Тёплую Часть спектра. Хотите знать, что я сам об этом думаю?

Мне всё равно.

Кабинет директора оказался примерно таким, как я его представлял: высокий потолок, тёмные панели благородных пород дерева, всюду бархат цвета сладкофрукта, суперсовременный голопроектор, стилизованный под старину, и ни одного острого угла.

— Лорд Киновер, Внекаст, — поприветствовал нас директор.

— Милорд, — я почтительно прищёлкнул каблуками, как учил отец. Директор, лорд Пиропус, необычайно уродливый, не смотря на свою несомненную красноту, благосклонно улыбнулся одними глазами.

— Лорд Киновер, с одной стороны, ваш сын показал безукоризненные результаты на вступительном испытании, — он выдержал почти торжественную паузу, — с другой, я не имею права бросать тень на репутацию Академии. Считаясь с вашим общественным положением и достижениями в науке, мы его принимаем. Скажите, положа руку на сердце, на какой класс вы претендуете?

Веко отца дрогнуло в нервном тике.

— Вы знаете, я всегда рассуждаю логически. Поскольку мы не можем определить цвет Внекаста, справедливо отнести его в середину спектра. Раз мы имеем шесть цветов, значит получается где-то между жёлтым и… Зелёным. Принимая во внимание результаты экзаменов, я склоняюсь к Тёплой Части Спектра. Но… Если вы так рассудите… Можно и к зелёным, с возможностью последующего перехода.

— Что ж, я предполагал подобное. А ты сам, Внекаст, в какой класс бы хотел?

— Прошу простить за грубость, но мне наплевать, — буркнул я.

Винно-красная щётка директорской брови поползла вверх.

— Очень интересно… Что ж, будет не вежливо с моей стороны мучить вас долее, потому что я вместе с советом школы уже принял решение. Внекаст начнёт обучение с фиолетового класса, но в конце каждого года ему будет дана возможность перейти на один цвет теплее.

— Благодарю, — бросил отец, с трудом сдерживая свою ярость, и добавил, обращаясь ко мне: — пойдём, тебе выдадут учебники в библиотеке. Потом тебя проводят… В класс… И ты начнёшь заниматься.

«Выдадут учебники? — удивлённо подумал я, — в смысле, бумажные?.. Я, разумеется, знал, что передовые технологии не сразу доходят до низших каст, но чтобы настолько…».

В библиотеке отец оставил меня на попечение хмурой зелёной женщины (крупной, мускулистой и одетой по-мужски), а сам ушёл, сказав, что будет ждать меня дома. Проводив меня до нужного класса, библиотекарша вздохнула, сочувственно оглядев мою торжественную одежду, и даже, кажется, осенила меня знамением радуги, после чего приоткрыла дверь в класс.

Войдя в помещение, я рефлекторно поморщился: душный класс насквозь пропах потом и пылью. Когда глаза привыкли к тусклому болезненно-жёлтому освещению, я увидел без малого тридцать пар уставившихся на меня фиолетовых глаз. Только сейчас я осознал, что гул, который я слышал на подходе к классу, полностью прекратился. Да они же в шоке! Пялятся с недоумением на мою белую рубашку, завитые волосы, а главное — оловянно-серую кожу.

Преподавательница громко выговаривала что-то, как будто ругалась, но, вслушавшись в её слова, я разобрал:

— …Ваш новый одноклассник! Он будет учиться с вами в этом году! Основа класса у вас уже сформировалась, но в этом году много новеньких, так что всё должно пройти гладко. Смотрите у меня, а то мало не покажется!

Я непроизвольно сделал маленький шаг назад, к допотопной неэлектронной доске. Я не мог понять, что было в их глазах: неприязнь, презрение, насмешка?

— … Его зовут… Мальчик, представься.

— Меня зовут… Внекаст.

Прошла томительная секунда, и аудитория взорвалась глумливым хохотом.

— В-внекаст!.. — подвывал кто-то, — родители с юмором!

— Внекаст-педераст!!! — донеслось с последней парты. Тут уж класс просто застонал от смеха. И тщетным был грозный хриплый крик преподавательницы, от которого у меня тряслись поджилки, как будто бы она орала на меня одного.

— Что ты встал как пень! Сядь на место! — наконец, рявкнула она.

И я вынужден был войти в эту смердящую, давящуюся от смеха, одетую в нелепую одежду (кажется, такие тряпки называются толстовками и футболками) толпу. И состояла она сплошь из сливовых, аметистовых, пурпурных и баклажановых тел.

Глава 3. Вкус обучения

Мой первый в жизни настоящий урок закончился. Так думал я, услышав трель звонка, похожую на пожарную тревогу. Как же я ошибся!

Выйдя из класса и пройдя несколько шагов по коридору, я оказался напротив приоткрытой двери в пустой класс. Две пары сильных рук вцепились в меня и втащили внутрь, оставив несколько сальных пятен на рубашке. Один из фиолетовых привалился спиной к двери, остальные окружили меня. В полумраке (автошторы были закрыты, световая панель на потолке — разбита) я видел их не по-детски суровые лица. Эти ребята не носили подтяжек для носков — должно быть, носки к ногам и так отлично прилипают, если не менять их неделями. О рубашках, а тем более о галстуках, здесь, похоже, вообще не слышали. Волосы у всех, даже у девочек, были подстрижены так коротко, что просвечивала кожа, поэтому я не сразу разглядел, что двое из шести — представительницы прекрасного пола. Хотя… Я бы не назвал их прекрасными: исцарапанные носы, разбитые губы, грязные руки с отбитыми костяшками. А ведь тут были, в основном, мои ровесники!

— Куда. Вообще. Припёрся? — с расстановкой процедил высокий пурпурный парень, граблеподобной рукой обхватывая моё горло, — ты. Понимаешь. Где. Находишься?

— Шейчаш лищико подправим! — прохихикала пухлая девочка с выбитым зубом. Я приготовился защищаться…

…Не скрою, защита мне удалась не вполне. Хотя посреди экзекуции в тёмный класс и ворвалось двое дюжих преподавателей, разогнав шайку обидчиков, домой я вернулся с расквашенным носом, прореженными вихрами, а одежда и вовсе походила на лохмотья.

— Святые… Радуги… — только и выдохнул мой отец, — Касти! Я сейчас же вызову врача!

Он быстро подошёл и порывисто прижал меня к себе, что раньше случалось редко.

— Ты мог хотя бы предупредить меня, что они из себя представляют, — прошмыгал я. Голос предательски, по-детски дрогнул.

— Прости меня… Я думал, они ещё дети! У тебя ничего не сломано? Ты зашёл в мед пункт? Проклятье… Ты мог позвонить мне, чтобы я забрал тебя!

Я молча вывернул единственный оставшийся целым карман, из которого с лязгом высыпались на пол детали дорогого киберкоммуникатора.

— Мне не нужен доктор, отец, не переживай, — мы с лордом Киновером ещё в моём детстве договорились, что я буду называть его «отец», а не «папа», — я просто хочу побыть один и отдохнуть.

Оказавшись в своей комнате, за закрытой дверью, не пропускающей наружу ни единого звука, я несколько секунд простоял молча и неподвижно, словно не понимая, где вообще нахожусь. Потом будто со стороны услышал сдавленный всхлип, сам собой вырвавшийся из горла, почувствовал на щеках едкие горячие слёзы и судорожно закрыл лицо руками. Немного придя в себя, я с ужасом и брезгливостью сорвал с себя остатки рубашки, изодранной в клочья фиолетовыми руками и яростно затолкал в мусорную корзину. После этого я почувствовал себя каким-то ослабшим, совсем бессильным, не разуваясь забрался под одеяло и, наконец, дал волю рыданиям. Мне казалось, что хуже уже просто не может быть, и спасения нет, и завтра не наступит.

…А оно взяло и наступило. К такому повороту событий я не был готов. Хотя я позавтракал и натянул новую одежду и причесался с деланным спокойствием, заверил отца, что я в порядке и даже долетел с ним до школы, обменявшись парой фраз о всякой ерунде, заставить себя зайти в здание Академии я не смог. Вместо того, чтобы подойти к изрисованному граффити входу в сине-фиолетовый корпус, я спрятался за чахлым кустом и бессильно наблюдал, как холодноспектровые (кроме зелёных, которым посчастливилось учиться в другом корпусе) нехотя бредут на уроки.

Замусоренный двор опустел, прошли даже опоздавшие. Я в последний раз исподлобья покосился на корпус Академии: какая невероятная пропасть лежала между этим обшарпанным сараем и фантастическими спиральными башнями красно-оранжевого корпуса, с его ажурными мостами и гигантскими панелями из прозрачнейшего цветного стекла. Даже жёлто-зелёный корпус, весь такой кругленький, простовато-домашний, был куда привлекательнее. Этот же больше походил на тюрьму, и у меня не было никакого желания больше здесь оставаться.

Я вышел за ворота Академии и вздохнул с облегчением. Конечно, меня угнетало то, что я нарушил правила, зато теперь я весь день предоставлен самому себе. Все три корпуса находились совсем рядом и были соединены крытыми переходами. Вся Академия размещалась среди квартала, населённого, в основном, жёлтыми, чтобы всем (но в особенности высшим кастам) было недолго до неё добираться. Раньше я никогда не гулял в этих местах, да и вообще нечасто спускался на поверхность. Дело в том, что красные и оранжевые в основном гуляют в залитых солнцем скверах, разбитых на крышах. Наш город, как и остальные, по структуре походит на лес: кому-то посчастливилось жить на верхних ярусах, а остальные довольствуются сумраком подлеска. Хотя настоящих лесов на Виоленсии не то что мало: я не знаю даже, остались ли они вообще.

Я слонялся по улицам, пока не устал. Потом определил своё местоположение по новенькому кибкому, и оказалось, что я ходил кругами и зашёл не так уж далеко. До дома пришлось добираться пешком и подъём искать самому: счёт за Аэро-терра-такси мог вызвать у отца подозрение. Воспользовавшись одним из многочисленных лифтов для слуг, я оказался на своём ярусе и вскоре был уже дома. Там я врубил голопроектор и хотел просто расслабиться и посмотреть мультики, как легко мог сделать всего пару недель назад. Но в голову лезли ненужные мысли — сам того не желая, я обдумывал план о возвращении в Академию.

Нужно как-то выкрутиться из сложившейся ситуации: не получится же прогуливать вечно! Может, рассказать директору, и он переведёт меня на класс повыше… При встрече мне он показался не злым и очень рассудительным человеком. Но сначала придётся рассказать отцу, а значит, признаться в своей слабости… Да пропади оно всё пропадом!

***

За пару недель я уже привык к вольной жизни. Правда, посмотрев на людей из разных каст, я прикинул одну идею, но возвращаться в Академию в любом случае не хотелось. Моя уютная комната, стилизованная под каюту космического лайнера, давала всё, что нужно для счастья.

Я был глубоко увлечён голографической игрой, когда в комнату коротко постучали. Я прервался и вышел в гостиную, поздоровался с отцом, только что вернувшимся с работы и поймал его озадаченный взгляд.

Коротко кивнув в знак приветствия, он подошёл к фортепиано и запустил метроном.

— Ты что-то давно не практиковался, — задумчиво проговорил он, — не разучился ещё?

— Разумеется, нет. Только можно без этой штуки — она только нагнетает.

— Метроном не нагнетает, а помогает. Дисциплинирует. Иногда это необходимо, тебе не кажется?

Я понял, что что-то идёт не так, но, тем не менее, сел, занёс пальцы над клавишами и сыграл последнюю вещь, которую успел выучить, а потом немного поимпровизировал. Отец слушал явно в пол уха, а через несколько минут и вовсе прервал меня. Но метроном не выключил. Под раздражающее тиканье машинки мы несколько секунд сидели молча, словно ожидая взрыва бомбы. Я взорвался первым:

— Да, да, я не ходил в Академию всё это время! Я понимаю, что это плохо! Но ты точно не понимаешь, каково это, когда фиолетовые приперают тебя к стенке только за то, что ты, по их мнению, не так одет!

— Ты знаешь, что проблема не в одежде, — медленно выдохнул он, — пусть ты не виноват в этом, люди всегда будут смотреть на тебя с опаской. Потому что ты другой.

— Да, но нормальные люди хотя бы держат себя в руках!

— И как ты решил эту проблему?! Какой у тебя план, Внекаст? Или ты планируешь вечно убегать?!

— Если ты забыл, мне всего двенадцать. И я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Но мне кажется, я придумал кое-что получше, чем лезть на рожон. Мне нужен парикмахер. И новая одежда.

— То есть… Хм… Хорошо, мне пойти с тобой в торговый центр? — удивлённо ответил отец, немного сбитый с толку переменой темы.

— Н-нет… Можешь попросить меня сопроводить кого-нибудь из младших сотрудников своей компании? Желательно, зелёного…

— Я не держу холодноспектровых даже курьерами, — ответил тот, — и куда сопроводить, скажи на милость?

— На рынок низших каст.

— Не-ет… Нет, Внекаст, ты не будешь покупать одежду фиолетовых и тем более носить её! Где твоё чувство собственного достоинства?!

— Не знаю, его как-то затмил инстинкт самосохранения, — хмыкнул я, — я не собираюсь больше провоцировать фиолетовых и получать от них.

— Скорее мы переедем в соседний сектор, где ты поступишь в другую Академию, чем ты будешь ходить в фиолетовых тряпках! — воскликнул отец, теряя терпение.

— Отличная идея, а пока я пойду побрею голову. И закуплюсь футболками.

Из тех денег, что дал мне отец на покупку одежды, я потратил только десятую часть — на рынке низших каст всё было сверхъестественно дёшево. По большому счёту, эта одежда была не такой плохой: ткань приятная, фасон очень удобный — сойдёт и за спортивную форму. Да и с волосами теперь не надо морочиться через каждое утро. Я оскалил зубы своему двойнику в пыльном потускневшем зеркале (парикмахер, у которого я обычно стригусь, отказался брить меня под фиолетового, и я пошёл в «стригальню» хол-спектра). Теперь я, как мне кажется, выглядел взрослее. Правда, голова стала круглой, как грублоко.

***

На следующее утро я вошёл в класс за три минуты до начала урока, но учителя ещё не было. Я знал, что они все вшестером стоят позади меня, рассматривают мою причёску, если её можно так назвать, новую одежду. И ближе всех — тот здоровенный тупой пацан, что первым ударил меня, и потом молотил не очень метко, но с каким-то вдохновенным ритмом.

Так близко, что я чувствовал его дыхание на своём выбритом затылке. Не дожидаясь, пока он сделает какую-нибудь пакость, я привскочил со стула, одновременно отклонившись назад. Удар головой пришёлся ему в челюсть.

— Что уставился, влюбился? — бросил я, не оборачиваясь.

— Ы? — удивлённо охнул тот, — Шо?

— Ам влюбился во Внекаста! — захрюкал кто-то, — Ам, ты что, дальтоник?!

— Ы, теперь нормальный чел, — подал голос Ам, вытирая рукавом толстовки кровавые слюни, — а не мормышка летальская.

— Имя. Бы. Придумать, — изрёк давешний дылда. Позже я узнал, что он не пытается придать своим словам внушительности, просто у него такой дефект речи.

— Да-а… Внекашт — долгое. Шоштаришща, пока шкажешь. Может, «Ка»?

— Не, красное очень.

— Что. Сказал. Ла?

— Ка — красное имя, — удивлённо повторил здоровяк.

— Нет. До этого.

— Я сказал только «не». А-а-а! Ви, ты гений! Конечно, он Не!

Вошёл преподаватель, кое-как успокоил фиолетовых и начал перекличку. Даже он называл фиолетовых этими нелепыми двухбуквенными сокращениями, в которые они исковеркали свои имена. Дойдя до моего имени, он запнулся, поглядел на меня выжидающе.

— Не, — уверенно подсказал я.

Так началась моя новая жизнь. Не буду врать, утверждая, что фиолетовые «дноклы» (да, сленга я нахватался с лихвой) с тех пор ни разу меня не побили. Драк было много: и один на один, и с шайками из более старших классов, пару раз даже с синими сцеплялись. Но я утешал себя тем, что это всего на один год. А также, не стоит забывать, что у меня была и вторая жизнь, после школы, когда я приходил домой, за несколько минут делал сверхпростые фиолетовые уроки и мог отдыхать, играть, читать или заниматься музыкой, дожидаясь отца с работы, есть нормальную еду и одеваться в нормальную одежду.

Глава 4. Судьбоносное похищение

Меня отдали в Предакадемию только со второго года обучения, в класс фиолетовых. Родители мои, как любые уважающие себя оранжевые, разумеется, умоляли администрацию нашей местной Академии зачислить меня к красным, но… Предательский малиновый оттенок моей кожи находился точняком между фиолетовым и красным, одинаково далеко от нормы.

Что ж, мне было вовсе не плохо в этом классе. Видимо, маленькие фиолетовые ещё не до конца осознали, что они фиолетовые, и что это для них значит. «Дноклы» называли меня «Ма» или «Ли», и я даже успела подружиться с некоторыми из них. Но мне не дано знать, во что бы это в итоге вылилось, потому что проучилась в Предакадемии я всего полтора месяца.

Возвращаться домой мне позволяли самостоятельно, потому что дорога занимала минуты три даже на моих коротеньких детских ножках. Уже на подходе к дому невзрачный аэро-терро-мобиль перегородил мне дорогу. Я попыталась обойти его, но дверца распахнулась прямо у меня перед носом, сильные зелёные руки втащили меня в салон, заткнули рот пропитанной чем-то тряпкой…

Дальнейшие я помню смутно. Очевидно, ткань была пропитана летучей снотворной жидкостью, которой я, испуганно хватая ртом воздух, тут же надышалась. Руки (длинные, покрытые густым волосом, как у мормышки — мельком отметила я) захлопнули дверцу, немного повозились с ремнём безопасности, пристёгивая меня, а потом взялись за рычаги управления.

Я запрокинула голову, чтобы разглядеть лицо преступника, и в этот момент АТ-мобиль взмыл в воздух. Из-за всего этого кровь отлила от головы и зыбкий ледок моего сознания окончательно проломился.

Прийти в себя и начать соображать было нелегко — я будто выбиралась из холодного омута. Как долго, интересно, я была в отключке? Из-за каши в голове я даже не смогла как следует испугаться, увидев, что мы летим уже не в АТ-мобиле. Этот транспорт был похож на рейсовый корабль, на котором мы с мамой и папой однажды летали на отдых на Леталику, только был гораздо меньше и обшарпаннее.

Рот у меня больше не был заткнут, зато на руках остались пунцовые следы от верёвки. Видимо, преступники перестраховались, когда перемещали меня из машины в корабль. Зато теперь они совсем расслабились: зелёный едва обратил на меня внимание, когда я, пошатываясь, встала и подошла к иллюминатору. Сквозь толстенный слой стекла я разглядела бисеринки звёзд и быстро удаляющуюся гигантскую пёструю тарелку — поверхность Виоленсии.

— Она там очухалась? — раздался ворчливый голос из соседнего помещения, видимо, кабины управления.

— Угу, — ответил зелёный, не отрываясь от своего кибкома.

— Наконец-то, а то я уж думал, ты её угробил. Сколько сомнолита вылил? Десять кубиков? Ты бы ещё напоил её им!

— Ну, я это… Чтоб наверняка…

— «Наверняка» — в своих кишках найдёшь червяка! — передразнил голос из рубки.

— Мы летим на Леталику? — спросила я, не дожидаясь, пока они окончат перепалку.

— Нет, размажь тебя по спектру, в другую галактику! Мы что, по-твоему, похожи на космических первопроходцев? Разумеется, на Леталику, куда же ещё. Это единственная планета, до которой человечество пока добралось!

— Расслабься, Шарафарант, ей же лет семь от силы! — примирительно прогнусавил зелёный.

— Меня зовут Шафрант, идиот! Если ещё хоть раз прибавишь лишние слоги к моему грёбанному имени, я тебя не сбавляя скорости выброшу в открытый космос!

— Ишь какие мы нервные… — протянул зелёный так, чтобы его приятель не услышал, и прибавил, обращаясь ко мне: — хочешь маркофельной лапши? Быстрорастворимая.

— Нет, спасибо, — вежливо отказалась я, — я бы предпочла… Попасть домой…

— Да попадёшь, попадёшь, Шафратант уже позвонил твоим родителям и потребовал выкуп. Тебя как звать хоть?

— Ма, то есть, Маджелика. Только выкуп за меня вряд ли заплатят…

— Это ещё почему?! — взревел коренастый мёдово-жёлтый парень, входя в каюту. Корабль он, очевидно, поставил на автопилот.

— А ты посмотри на меня внимательно. Я же странная. И меня сдали в фиолетовый класс. Мама с папой очень разочарова…

— ТЫ ЧТО СЮДА ПРИТАЩИЛ?! — взревел Шафрант, — я тебе сказал на чистом виоленском: красный ребёнок из семьи не ниже оранжевой касты, единственный в семье. За такого леди и лорды отвалили бы целое состояние! А это что за мутант?

— А по-моему, красная…

Они ещё долго ругались, если точнее, все три дня полёта до Леталики.

***

Прибыв на Леталику, похитители вновь позвонили моим родителям (наверное, у них были особые кибкомы, добивающие до Виоленсии), но те сказали, что у них нет требуемой суммы. Шафрант долго торговался, снизил цену, кажется, в восемь-десять раз, но они так и не согласились. Похоже, они были даже рады, что избавились от меня. Тем более у меня есть два старших брата, в чьей красноте точно никто не усомнится. Думаю, зелёный похититель следил за мной недавно, потому и не знал о них. Слушая этот унизительный торг, я беззвучно плакала от обиды.

— Да брось ты, эти крохи уже не покроют даже расходы на топливо, — махнул рукой зелёный и попытался отобрать киберкоммуникатор у жёлтого, который уже прямо-таки пеной брызгал, лаясь с моими родителями.

— И кто же в этом виноват, Грюнтер, а?! Что нам теперь сделать с этой мелкой…

— Можем продать её Ханни.

— Так ей же лет восемь, сам говорил.

— Побудет полотёршей, пока не найдётся любитель, — махнул рукой Грюнтер. Я с тревогой прислушалась. Что ещё ха Ханни? И любитель чего должен найтись?

— Всё равно, зачем ей такая уродина?

— Что как маленький, у них знаешь, как гримируют! Я однажды видел, как они своими косметиками размалевали зелёную под оранжевую! И не догадался, пока не увидел кожу под одеждой. Так что немного красной пудры, и ягодка будет хоть куда…

Я поняла, наконец, своим наивным детским мозгом, что возвращать домой меня эти люди не собираются. И бочком стала приближаться к выходу из корабля. Пока милая чета припиралась, я успешно преодолела кессон, нажала на кнопку, открывающую наружную дверь, вылезла, стараясь не касаться ещё не остывшей обшивки… И оказалась посреди джунглей Леталики. Весьма логично, ведь бандиты не могли себе позволить посадить краденый корабль без номеров в каком-нибудь городе.

— А ну стой, мерзкая маленькая метиска! — донёсся из кессона рык Шафранта. Я нажала на кнопку закрытия люка и, обжигая ноги об расколённую почву, выжженную посадочными двигателями, бросилась бежать. За мной последовал Грюнтер — жёлтый всегда посылал его выполнять пыльную работёнку.

Стоило мне углубиться в лес на несколько десятков шагов, как среди стрекотания бесчисленной живности я различила ритмично кричащие голоса и барабанный бой. Зелёный перестал преследовать меня, подчинившись Шафранту, голосящему:

— Стой, стой, придурок, там летойцы! Они тебе кишки выпустят и съесть заставят! Быстрей на корабль, кретин!!

Затаившись в зарослях, я видела, как закрылся люк корабля, слышала усталый гул стартовых двигателей. Через несколько минут я, восьмилетняя девочка, осталась одна в гуще первобытных джунглей Леталики. Точнее, наедине с толпой агрессивно настроенных аборигенов, которые, к счастью, пока меня не обнаружили.

Как я узнала, выглянув из своего укрытия (густых зарослей кустарника, обрамлявшего просторную поляну), дикари были слишком заняты, чтобы заметить меня: они проводили странный, пугающий ритуал. Группа из трёх-четырёх десятков человек выстроилась в нестройные ряды по периметру поляны, кричала что-то, похожее на ритмичные речёвки спортивных фанатов, и приплясывала. В центре утоптанного пространства возвышался толстый столб, изукрашенный резьбой и пёстрыми узорами. К нему двое дюжих одетых в пончо парней (синий и оранжевый — вот странно!) привязывали отчаянно сопротивлявшегося подростка, голого по пояс и… Я даже сначала не поняла, чем меня смущает его тёмно-фиолетовый оттенок, и только через несколько секунд осознала, что он не фиолетовый, а чёрный!

Мальчишка рычал, как дикий зверь, и пытался даже укусить своих мучителей, но его движения были хоть и сильны, но до странности неловки. Я с ужасом ожидала, что они будут мучить его или сразу убьют, но соплеменники, убедившись в крепости верёвок, завершили свой обрядовый танец и убрались восвояси.

Оставшись один, подросток тихо заплакал, вяло дёргаясь в своих путах. Я мучительно колебалась между тем, чтобы броситься бежать, куда глаза глядят, и тем, чтобы выйти на истоптанную поляну и подойти к привязанному человеку. В конце концов я рассудила, что не зря всё племя привязало его там — может быть, он просто напросто заразный или сумасшедший, а если и не несёт опасности сам по себе — никто не обещал, что участь, грозящая юному дикарю, не перекинется на меня, если я к нему приближусь.

Эта мысль не оформилась в моём восьмилетнем мозгу, а существовала скорее в виде смутных ощущений, но, подчиняясь ей, я развернулась и сделала несколько торопливых шагов прочь, с трудом и брезгливостью раздвигая руками колючие липкие заросли. Мы никогда не узнаем, что случилось бы, уйди я от него тогда (думаю, с большой вероятностью, я бы просто погибла), но в этот момент откуда-то сверху перед моим носом опустилась гусеница. Не подумайте, в своём родном секторе на далёкой Виоленсии я вовсе не боялась насекомых. Но это чудовище было размером с мою руку от кисти до локтя, тело его покрывало множество длинных волосовидных шипов, и на нити толщиной со шнур зарядки оно подпрыгивало, словно марионетка.

Для моих и без того потрёпанных нервов это стало последней каплей. Рыдая, я выскочила на поляну, подбежала к ритуальному столбу и вцепилась в ногу угольнокожего дикаря. Тот вскрикнул в не меньшем ужасе, чем я, и завертел головой.

— Я здесь! Внизу! — сквозь слёзы прокричала я, — сейчас я тебе помогу!

Топчась на цыпочках, подпрыгивая, обламывая ногти, я провозилась добрых полчаса, прежде чем смогла освободить одну из его рук. Вторую руку и ноги незнакомец со сверхъестественным проворством освободил сам.

Спрыгнув на землю, он устало опустился на колени возле меня, но как-то вполоборота.

— Я… Меня зовут… Маджелика, — почти шёпотом представилась я.

— Не Ку Ро, — охрипшим, полным отчаяния голосом ответил летоец, тщательно разделяя слова.

— Некро? Это твоё имя?

— Не. Ку. Ро…

— Прости, я не поняла, — я снова начала нервничать. Тревога чуть не превратилась в панику, когда парень, продолжая смотреть в сторону, вдруг начал щупать моё лицо. Только поймав его отсутствующий взгляд, я наконец-то всё поняла: радужки глаз летойца были такими же чёрными, как и его кожа, но не блестящими, как у всех нормальных людей, а будто подёрнутыми пылью.

— Теперь поняла. Ты же совсем слепой, да?

Глава 5. Неприкрытая шутка

Шёл мой второй год обучения в Академии. В конце первого класса я с лёгкостью сдал и фиолетовые и синие экзамены, и был без возражений зачислен в синий класс. Здесь было не так плохо: я имею в виду не только самих учеников, но и отношение к ним. Может быть, фиолетовые такие тупые и агрессивные не от природы, а потому, что их воспитывают, как животных? Еда в низшекастовой столовой — будто собранная на помойке, учебники вот-вот рассыплются в труху, учителя не видят ничего зазорного в том, чтобы кричать на них, публично унижать, настраивать друг против друга…

Хотя синие, кажется, действительно посмышлёнее. Например, они с малолетства знают… Где достать выпивку и наркотики. Во втором классе это, конечно, ещё не очень распространено, но я не раз видел, как тринадцатилетки вроде меня украдкой докуривают стреляные сигареты. Что ж, их лёгкие — не моё дело. По крайней мере, общаться с синими куда приятнее, а главное, есть о чём. Например, мне очень нравится их музыка, не то, что фиолетовое губошлёпство без мелодии и смысла.

Здесь не заставляют бриться почти на лысо, поэтому синие часто носят длинные волосы (но, к сожалению, редко моют голову и причёсываются, лишь иногда собирая свои патлы в хвост), ирокезы или ещё что-нибудь безумное. Кстати, что мне особенно нравится, они частенько красятся в разные цвета, иногда даже в красный.

В новом классе у меня изменилось даже имя: дегенеративное «Не» удлинилось до расслабленно-фамильярного «Касти». Многие синие сокращали свои имена подобным образом, к примеру, Инди — мой новый приятель. Все немного дичились первые пару дней, но он первый подошёл ко мне (развязная походка, руки в карманах, крашеные в чёрный сальные волосы рассыпаны по плечам, на одежде множество нашивок) и предложил закурить.

— Не, — по-фиолетому ответил я, но тут же на всякий случай поправился, — спасибо.

— Что так, бро?

— Эм… У меня астма, — я решил выдумать уважительную причину, чтобы ему не к чему было придраться. Но он, очевидно, и не собирался.

— А, сорри, чувак. Тебя как зовут?

— Не… Внекаст.

— Касти, значит. Окей, — он дружелюбно улыбнулся неожиданно белыми зубами.

После уроков (с чёрно-белыми, но всё-таки электронными досками и учебниками) выяснилось, что нам с Инди домой по пути. Мы разговорились, и я ощущал себя странно, но очень приятно: казалось, его совсем не смущает мой цвет кожи. Боясь довериться этому чувству, я осторожно подвёл к этому разговор и задал волнующий меня вопрос, с замиранием сердца.

— Не парься, бро! — рассмеялся Инди, — серый, синий, оранжевый — нам пофиг, если чел норм. Пусть засунут свой спектр себе в задницу вместе со всей святой радугой.

— Хм… Такой подход мне нравится!

— Конечно! Даже песня такая есть в новом альбоме «Космохардз». Не слышал? Сча… — Инди быстро вставил мне в ухо один (единственный работающий) из своих потрёпанных наушников.

— Качает?

Я не был уверен в значении этого слова, но зачарованно кивнул.

— Так-то вот, это тебе не фиолетовый бубнёж и не ваши красные арии-фигарии. Это рок-к-к! Мы с ребятами даже хотели группу создать, но школьные инструменты для низших каст уж очень хреновые, а на свои пока копим… — он вздохнул, впервые за весь наш разговор приуныв.

— Да ты что! Это же круто! — воодушевлённо воскликнул я, — я попрошу у отца денег на нормальные инструменты, и у нас будет группа! Я и сам умею играть. На фортепиано. Могу на синтезаторе, в рок-группе же может участвовать синтезатор?

— Конечно, бро. А это тема!

Я бы хотел ещё поболтать с Инди, но парень остался на ближайшей остановке и запрыгнул в подошедший терробус. Как я позже узнал, в Академию ему приходилось пилить через пол сектора.

***

— Нет, — тоном, не допускающим возражений, ответил отец, даже не дослушав меня, — ты не будешь играть музыку синих перед всей Академия.

— Ну, мы же не обязательно будем устраивать концерты в Академии…

— Тем более! Перед незнакомцами! Мой сын, горланящий дикие синие вопли — предоставить страшно.

— Нет-нет, это действительно хорошая музыка! Давай я тебе что-нибудь включу… Или подберу на…

— И речи быть не может. Так и быть, можешь слушать эту вульгарную варварскую мерзость в наушниках, но не вздумай включать дома. А тем более играть перед кем-то.

— Сноб, — буркнул я.

— Прости, что?

— «Нет-нет», ничего. Просто заметил, что в вашем мышлении, отец, присутствует не вполне здравая субьективность, что, возможно, вызвано вашей кастовой принадлежностью и общественным положением.

— По крайней мере, ты заговорил наконец нормально, — вздохнул отец, не заметив моего сарказма, — тем не менее, моё решение остаётся прежним.

***

Как ни странно, Инди не обиделся на меня из-за того, что затея с инструментами провалилась. Наша дружба продолжилась и лишь укрепилась со временем. Он провёл меня на концерт местной рок-группы на заброшенной заправке (меня невозможно было отличить от синих в разноцветном слепяще-мигающем освещении сумрачного зала), а я его — в экспериментальный музей космокомпьютерных технологий. Инди, как и я, интересовался математикой и программированием и, с его собственных слов, хотел стать «либо рокером, либо хакером». Я знал, что синие чаще всего становятся водопроводчиками, слесарями, таксистами или продавцами, но не говорил этого, потому что не хотел рушить его мечты.

В атмосфере класса синих я чувствовал недоступную никогда раньше свободу, будто и вправду возможно всё, что душа пожелает. Но это было не праздное мечтание — меня распирала жажда действий. Последней каплей, крошечной, но определившей всю мою дальнейшую жизнь, была та странная грёза… Но лучше обо всём по порядку.

Проснувшись, я обнаружил себя в странной комнате, которая была вроде бы очень знакомой, и даже моей, но в то же время абстрактной. Огромная двуспальная кровать, тусклый сумеречный свет сочится в окно. Я не понимаю, вечер сейчас или утро. Мне хорошо и спокойно, но я с трудом контролирую движения — тело тоже словно чужое. Я рассматриваю свои руки. Они большие и покрытые сеткой вен, но красивые, а главное… Тёмно-алые. Я стал красным? Как это возможно?

— Касти? Не? Ты в порядке? — окликнул тихий женский голос.

Что?! Я здесь не один?! Я повернулся на другой бок и встретился взглядом с девушкой. В первый миг я со страшной отчётливостью видел её блестящую аметистовую ражужку, каждую исчерно-фиолетовую ресницу, но в следующий момент её лицо слилось в смутный лиловый овал: она приблизилась вплотную ко мне, и зрение расфокусировалось.

— Что-то не так? — настойчиво повторила она, одновременно с лаской и насмешкой в голосе. Я сглотнул осторожно — сердце застряло где-то в горле. Красный и фиолетовый?! Немыслимо! Белая ночная рубашка тончайшего шёлка — на фиолетовом теле. Аромат дорогих высшекастовых духов — от фиолетовый кожи. А впрочем… Что такого?

— Нет. Всё так, как и должно быть, — уверенно ответил я, беззвучно рассмеявшись от облегчения, обмирая от чувства вседозволенности. Я со странным, дотошным наслаждением следил, как мои красные пальцы пробегают по фиолетовым ключицам, целовал тёплые пурпурные плечи, шею… Сильно дальше моего воображения не хватило, поэтому я вскоре проснулся, и почти весь остаток ночи пролежал без сна. Всё моё тело мелко дрожало, как в лихорадке, а рассудок туманился. В конце концов я не выдержал, вскочил с постели, выудил из рюкзака свой к-коммуникатор и попытался выискать в хитросплетениях киберпаутины хотя бы бледное подобие того, что увидел во сне. К огромному разочарованию, мне это не удалось.

Я достаточно доверял Инди, чтобы рассказать ему о моём давешнем сне. Только вот, не знал, как подвести к этому разговор:

— Слушай, бро…

— М? — откликнулся тот, не переставая жевать. В тот момент мы находились в школьной столовой, общей с фиолетовыми. Как не парадоксально, именно среди этого скопления людей можно было без опаски болтать о любых секретах — в таком шуме никто наверняка ничего не услышит.

— Короче, мне тут один сон приснился, странный. Но интересный… Там был я, ещё какая-то девушка…

— А, ну, с этого и надо было начинать! — усмехнулся Инди.

— Да не в этом дело, в это сне я был красным, бро!

— Ну, с кем не бывает! Насмотревшись на супергероев из комиксов, порой мы все…

— …А девушка — фиолетовой! — нетерпеливо перебил я его.

— Воу! Вот это мощно, чувак! — на его лице отразилось смешанное чувство.

— Так вот, не знаешь, где такое можно найти? В плане, ролики, фото или хоть арты.

— А что, воображения не хватает повторить?

— Не-е, я просто задумал одну штуку, просто потрясную, но для этого мне нужна пикча.

— Такое вряд ли найдёшь, — Инди с сомнением покачал головой, — подростки, однополые, карлики, мормышки — пожалуйста. Но за такое сразу банят, а сам контент выпиливают. Самое жёсткое, что я видел на своём веку (а я повидал немало!) это синий с оранжевой.

— О, отлично! Надеюсь, сохранил? Можешь скинуть мне, а я уж подправлю, как надо. И ещё кое-что: не знаешь, в какой касте ещё не прошли в этом году половую систему?

— Зелёные, скорее всего, не прошли. Они дотошные. А ума не больше, чем у нашего брата.

— Зашибись!

— А что задумал-то, Касти?

Я вкратце изложил ему свой план.

Как всегда, в классе у зелёных тишь да гладь, хотя урок только начался. Никто не возится, не перешёптывается, все чинно сидят и смотрят в рот преподавателю или на экран, чтобы, не дай Спектр, не пропустить ни единого слова.

— Выделительную мы закончили на прошлом уроке, но самостоятельной сегодня не будет, — вещает старенькая оранжевая учительница ровным голосом, — эта система, вместе с половой, будет в одной большой контрольной.

Класс одобрительно кивает.

— А сегодня мы начинаем половую систему.

Электронная доска в пол стены включается, выставляя на всеобщее обозрение обработанную мною фотографию. Я обрезал её по пояс, чтобы ничто не отвлекало от основного замысла. На ней, благодаря моим стараниям, красовалась кораллово-красная девушка (почти девчонка, плосковатая и с тёмными пятнышками веснушек на лице и груди) и откровенно фиолетовый парень, лица которого было не видно: пара слилась в страстном поцелуе. Мне понравилась фотография, присланная Инди, не только за подходящие цвета, но и за язык тела: здесь явственно читалось удовольствие и даже, возможно, что-то вроде любви.

По рассказам я знаю, что в классе зелёненьких воцарилась жутчайшая тишина, потом поднялся шум, кого-то стошнило, кто-то расплакался — в общем, впечатление было сногсшибательным, я и не рассчитывал на такое. Я также не был удивлён, когда шокирующая новость расползлась по всей Академии. Не все зелёные оказались такими пай-мальчиками и девочками, какими желали казаться. Судя по замыленным фото, присланным мне восторженным Инди, несколько камер кибкомов из-под парт всё же успело сработать, пока несчастная преподавательница сражалась с доской, пытаясь выключить её. Разумеется, никто не рискнул запостить такое, но по личным сообщением картинки разлетелись мгновенно.

И, уж не знаю как, автор сей затеи тоже не остался анонимным. Через пару дней я стал ловить на себе многозначительные взгляды (в большей концентрации, чем обычно). Может быть, они сами догадались, может, Инди случайно сболтнул, но мне это только льстило. По крайней мере, в лице синих я обрёл преданных фанатов.

Единственное, что меня не радовало во всей этой истории — встреча с директором. Стоя в директорском кабинете под перекрёстным огнём взглядов лорда Пиропуса и отца, я готов был провалиться сквозь пол, хотя по-прежнему верил, что не сделал ничего предосудительного.

— Внекаст, — веско начал директор. Тон его был спокоен, хотя вены и шрамы от угрей вздулись и побагровели, — ты ведь и сам понимаешь, что поступил мерзко, не так ли? Поступил низко и грубо, продемонстрировав людям подобный… Контент. И кому?! Своим сверстникам, будущим одноклассникам!

— Вряд ли там было что-то, чего они не видели. Всего лишь лёгкая эротика, — ответил я, и сам был шокирован своей дерзостью. Директор поперхнулся от возмущения, отец резко выдохнул и пробормотал что-то сквозь зубы. Горячая кровь стучала у меня в висках, мешая соображать.

— Не строй из себя идиота! Ты прекрасно понимаешь, о чём я!! — наконец прорычал лорд Пиропус. Никогда не видел, чтобы красный настолько потерял самообладание, — и то, что тебя до сих пор не вышвырнули из Академии — исключительно заслуга лорда Киновера. И, разумеется (!), проявление моей безграничной лояльности. Надеюсь, я не ошибся, принимая такое решение. Ты меня слышал, Внекаст?!

— Да, милорд, — покорно ответил я, глухо щёлкнув подошвами кроссовок, — подобное больше не повторится.

И то была чистая правда, потому что следующая моя акция была бесподобной.

Глава 6. Теплоспектровый приём

Я уж и не помню, когда одевался так в последний раз. Настроение было довольно тухлое, потому что парадная одежда навевала стойкие ассоциации с первыми фиолетовыми побоями. К тому же неприятный осадок остался от серьёзного разговора с отцом. Всю неделю он держался сухо и отстранённо, а сегодня признался, что думал даже не брать меня на светский приём, хотя за участие уже уплачена крупная сумма.

— Но тебе уже почти четырнадцать, Внекаст, а ты ни разу не был в обществе высших каст. На этом вечере соберутся многие видные представители со всего нашего сектора, в том числе молодёжь, и я не собираюсь давать им повод считать, что я стесняюсь тебя. И ты не смей думать, что не достоин находиться среди них!

Казалось бы, ничего обидного, обвиняющего, но тем сильнее мне было стыдно за свою недавнюю шутку, за неоправданное доверие ко мне. Что ж, вместо того чтобы описывать, какие мормышки скреблись у меня на душе, перейду к описанию приёма. Это была, по сути, масштабная вечеринка, только для аристократии. По современной системе истинно высшими кастами считаются только красные и оранжевые, а жёлтые за участие в подобных мероприятиях обязаны платить (поэтому отец и заплатил за моё приглашение. Как для жёлтого мещанина). Никто не называет жёлтых лордами и леди, кроме фиолетовых, которые обязаны величать так всех представителей Тёплой Части Спектра. Тем не менее, богатые жёлтые семьи могут быть весьма влиятельными.

Торжественный вечер проходил в загородном особняке одного из богатейших людей нашего сектора, а возможно, и всей Виоленсии, — лорда Стробериуса, директора Фармуки. То была просто гигантская корпорация, производящая и продающая лекарства, косметику, медицинские услуги, да и вообще всё, что связано с медициной. Компания моего отца, Кибмед, тщетно пыталась конкурировать с ней уже долгие годы.

Самого хозяина поместья я видел только мельком: гостей было так много, что никто не считал необходимым представлять лично каждого. Отец представил меня нескольким своим знакомым, имена которых я не потрудился запомнить, а потом присоединился к кружку своих друзей-учёных, а мне предложил «наладить контакт с молодёжью» и звонить ему, если что.

Я чувствовал себя, как говорится, не в своём цвете среди всех этих разряженных лордов и леди, хотя и сам был разодет не хуже. Несколько минут я слонялся по залам и пробовал разные закуски, надеясь встретить знакомые лица из Академии. Вскоре мне это удалось: в диванной находились две девушки из жёлтого класса, мои сверстницы. Как я вскоре узнал, они были сёстрами, не то погодками, не то близняшками, и одну из них звали Ауру́мия. Узнать её имя было легко: она сама ко всем подходила и знакомилась, причём довольно навязчиво.

— Добрый вечер, я леди Аурумия, а вы, должно быть, Внекаст? — она протянула мне бархатистую обнажённую руку, и я её пожал. На смазливом лице девушки отразилось неудовольствие и недоумение, которые она, впрочем, тут же замаскировала золотистым заливистым смехом. Только тут до меня дошло, что Аурумия ожидала, что я поцелую ей руку. Неплохого же она о себе мнения! Подобное приветствие используется только для леди… Каковой она, кстати, себя и назначила. А я, за неопределённостью цвета, просто Внекаст? Интересная точка зрения.

Я без интереса послушал несколько секунд её пустопорожнюю болтовню, изредка ловя в её глазах стеклянный блеск любопытства. Она так и скользила взглядом по моей коже, очевидно, не видя во мне ничего кроме серого цвета. Ещё её явно подмывало расспросить или хоть намекнуть на мою проделку с презентацией для зелёных. Я всё думал, как бы тактичнее от неё избавиться, но тут в поле зрения этого светского львёнка возник Фруктис — идол нашей Академии, а по совместительству солист Академической Музыкальной Группы Тёплой Части Спектра (как он сам любил себя величать). Аурумия мгновенно забыла обо мне, я вздохнул с облегчением и огляделся.

В углу, в полумраке, в кресле, таком глубоком, что подлокотники скрывали её по плечи, сидела ещё одна девушка, которую я мельком видел в Академических коридорах, когда проходил через корпус средних каст по пути к кабинету директора. На ней было бледно-голубое платье высшекастового покроя, которое ей, если честно, не шло, делая её болезненно бледной. Вырез был слишком открытый, при том что открывать-то было особо нечего, и, возможно, именно это заставляло её чувствовать себя некомфортно. Хотя вряд ли она вообще может чувствовать себя в своём цвете на подобных мероприятиях: закрытая поза и взгляд, прячущийся в кибкоме, показывали, что ей не нравится находиться среди такого количества людей. Зачем, интересно, её вообще сюда затащили? Как и меня, чтобы дать обществу её «обнюхать»?.. Стоит ли мне подойти к ней, или этим проявлением дружелюбия я лишь усилю мучительную неловкость?!

— Добрый вечер… Хотя кутёж весьма тухловат, вы не находите? — развязно проговорил я и поёжился, уж очень неестественно прозвучало. Явно не лучшее начало разговора. Девушка вздрогнула, резко отложила кибком и испуганно уставилась на меня припухшими глазами.

— О, здравствуйте… Л-лорд Внекаст, кажется?

— Да ладно вам, можно просто Внекаст, — с улыбкой ответил я. В отличие от её сестры, эту робкую девчушку наоборот хотелось приободрить.

— Очень приятно, а я Лаймия.

— Счастлив познакомиться с вами, леди Лаймия, — ответил я, быстро притянув к лицу её холодную кисть и галантно коснувшись губами. Я надеялся, что этот жест будет выглядеть милой шуткой, но Лаймия, очевидно, совсем запаниковала. Она задышала мелко и часто, на глазах блеснули слёзы, и я испугался, что у неё что-нибудь вроде астматического припадка.

Я метнулся к общему столу за стаканом воды. Лаймия пила крошечными глотками, походя при этом на мелкого зверька.

— Вы плохо себя чувствуете? — участливо спросил я, поднимая с пола кибком, который она случайно смахнула со стола.

— Нет, я в порядке, спасибо за беспокойство. Просто небольшая аллергия на пудру.

— Так, может, не стоит её наносить? По-моему, у вас прекрасная кожа.

Лаймия смущённо улыбнулась. Поздравляю, Не, первая неплохая фраза за вечер. Только в следующий раз, прежде чем сделать адекватный комплимент, постарайся не доводить девушку до полуобморока!

— Ну, может, вы и правы. Только вот немного зелёная. А свет тут такой беспощадный.

Не знаю, что она имела в виду: освещение или общество, но я не выдержал и рассмеялся.

— Святые Радуги, это такая ерунда! Посмотрите на меня: вообще как мормышка летальская, и не парюсь! — проклятье, что за фиолетовые фразы проскальзывают в моей речи, когда я волнуюсь! Зато можно без обиняков выразить то, что думаешь.

— Хорошо, что вы воспринимаете это так спокойно, но большинство, к сожалению, придерживается иного мнения. Поэтому некоторые из кожи вон лезут, чтобы казаться на четверть тона теплее. Идеальное средство, конечно, синтетелий от Фармуки, но стоит как космический корабль! Ваш отец, лорд Киновер, вроде бы тоже владеет медицинской корпорацией, не знаете, не работают ли там над чем-нибудь подобным?

— Хм… Вряд ли, компания моего отца специализируется больше на киберпротезах. Если честно, я пока не силён в биологии, — смущённо пояснил я, — так что даже не знаю, что такое синтетелий…

— Да вы что? Этой технологии уже лет двадцать! Впрочем, простите, я упустила из виду, что никто не обязан увлекаться тем же, чем я.

— Всё в порядке! — поспешил заверить её я, — а вы любите биологию?

Лаймия совместила утвердительный кивок с чихом. Похоже, ей всё же было не очень хорошо.

— А я больше люблю математику. И музыку. Не хотите пойти на террасу, там не так душно?

— Да, пожалуй, — с благодарностью ответила она, вставая с кресла, — музыку? Это здорово! Вы играете?

— Да, на фортепиано.

— А я — на скрипке. Надеюсь, в следующем году вы перейдёте в жёлтый класс. Тогда вы могли бы играть с нами.

— Неужто вы в группе Фруктиса? — я прыснул от смеха, вспомнив ванильные завывания этого сноба.

— Разумеется, нет, просто в школьном оркестре. Взял бы он меня!.. Да и, если честно, я не горю желанием стать частью его гаре… Ансамбля, — она бросила на меня испуганный взгляд, решив, что шутка получилась слишком откровенной. Но я просто задумался.

— Как-нибудь я покажу вам музыку, которая вам точно зайдёт, — пообещал я, ещё смутно представляя, что имею в виду.

— К-куда зайдёт? — удивилась Лаймия.

— Оу, извините: синее словечко, — спохватился я, — это значит «очень понравится». Может, даже «вызовет катарсис». Вам лучше?

— Да, гораздо. Всего-то и нужно было — побольше свежего воздуха. Когда-нибудь я вообще мечтаю улететь подальше от всех этих секторов, небоскрёбов, АТ-мобилей, кибкомов…

— Улететь? — я думал, что ослышался, — Вы имеете в виду, на Леталику?

— Именно. Кстати, можете обращаться ко мне на «ты», не такая уж я важная особа.

— Я просто пытался быть вежливым…

— Ага, нелегко это, должно быть, когда влился в низшие касты! — бесцеремонно прервал наш разговор чей-то гнусавый тенорок. А обернулся и увидел Фруктиса, собственной персоной. Тощего, разодетого в пух и прах и причёсанного по последней моде парнишку окружила небольшая толпа приспешников и поклонниц. Она всё продолжала прибывать, и в большинстве своём состояла из учеников нашей Академии. И с чего их, размажь их по спектру, потянуло именно на эту террасу?!

— И вам доброго вечера, лорд Фруктис.

Тот, не обратив внимания на то, что его буквально ткнули носом в собственную бестактность, продолжал гнуть свою линию:

— Ты же тот самый сын лорда Киновера, который якшается с фиолетовыми?

— Я Внекаст, — сдержанно ответил я. Иногда я всё же люблю своё имя за его ироничность. Но идол Академии был слишком увлечён своей ролью, чтобы вникнуть в мой каламбур.

— О, милый мой, боюсь, это не повод для радости и гордости! Всё наше общество, к сожалению или к счастью (нам не дано судить) состоит из каст, а быть вне общества, вне человечества, — это всё равно, что попасть в открытый космос. Бесконечное одиночество, холод (душевный, я имею в виду) … Ну и, разумеется, смерть от удушья в конечном итоге.

Вот это речь! Интересно, как долго он репетировал перед зеркалом?

— Милый мой, не стоит грести всех под одну гребёнку, кто-то наоборот задыхается в многомиллиардном скоплении людей, ведь они быстро используют весь кислород. Что ж, что касается «душевного холода», доставляемый им дискомфорт, по-моему, сполна компенсируется простором для разума. А любые рамки, разумеется, подразумевают некоторую ограниченность…

— Что?! Кого ты только что назвал ограниченным?! — вскинулся Фруктис, агрессивно тряхнув жабо.

— Прошу простить, просто оговорился. Я хотел сказать «некоторые ограничения», — с ледяной вежливостью поправился я, — впрочем, не я начал эту дискуссию. Внекаст — это моё имя. Рад познакомиться с вами.

Я дружелюбно протянул руку, и его холёная клешенка с отполированными ногтями рефлекторно дёрнулась в ответ. Но в следующую секунду Фруктис спохватился и замаскировал свой жест, поправив и без того идеальную причёску. Поняв, что я не оценил должным образом его великолепие, но и в дебаты вступать не собираюсь, он потерял ко мне интерес и направился к укромной, увитой плющом скамейке в конце открытой террасы. За ним хвостом последовала Аурумия и ещё стайка девиц: красных и оранжевых.

Мы с Лаймией тоже собирались посидеть там, но не стали пытаться обогнать их компанию и пошли в другую сторону.

— Не обижайся на него, Внекаст. Я не знакома с лордом Фруктисом лично, но он, кажется, всегда такой. Так что это всё не со зла.

— Что ты, я и не обижаюсь, — отмахнулся я, — смешной тип.

Хотя я и не воспринял болтовню Фруктиса близко к сердцу, я надеялся, что контактировать с ним в этот вечер больше не придётся. Но мои надежды не оправдались. Уже глубокой ночью (расходиться никто не собирался) нас обоих позвали в главный зал.

— Вне… Лорд Внекаст, мы наслышаны о вашей великолепной игре на фортепиано, — проворковала какая-то леди, настойчиво подводя меня к инструменту, — уверена, с великолепным голосом лорда Фруктиса вы составите очаровательный дуэт!

Уж не знаю, почему она была в этом так уверена, но это тоже делалось из добрых побуждений, да и отказаться было бы невежливо. К чести хозяина дома, инструмент оказался просто отличным. Мне предложили сыграть что-нибудь из классики. Фруктис тут же назвал арию главного героя из одной оперы, написанной лет двести назад. Скорее всего, это тоже была проверка, но благодаря урокам отца я неплохо разбирался в классической музыке, поэтому не ударил лицом в грязь. Я даже добавил к простенькому мотиву кое-что от себя. Если честно, я безумно нервничал, думая, что это всё чья-то шутка, что все буравят взглядом мою спину, ожидая, когда я облажаюсь.

Впрочем, музыка быстро вытеснила все посторонние мысли, и я заиграл свободно и вдохновенно. Во второй раз за вечер мне было действительно приятно находиться здесь, разве что, мяуканье Фрукти немного портило эстетическое удовольствие. Даже Инди, с его преждевременно сломавшимся из-за курения хрипловатым голосом спел бы лучше. Я решил, что добьюсь у директора Академии разрешения для группы Инди играть на высшекастовых инструментах.

У Фруктиса вскоре перестало хватать дыхания, и он сконфуженно замолчал. Я доиграл до конца, отдёрнул руки от клавиш и вскочил с крутящегося стула, словно он вдруг раскалился, и повернулся к благородной публике, готовый отвечать на агрессию, иронизировать, язвить, пропускать мимо ушей… Огромный зал купался в полумраке и блаженном молчании. Послышались отдельные хлопки. Сначала одиночные, размеренные — это аплодировал мой отец. Затем к ним присоединились хлопки Лаймии: быстрые, как трепетание птичьего сердца, доносящиеся из самого тёмного угла. И вот, заглушая бешеный стук крови в ушах, обрушилась лавина аплодисментов и криков «браво».

Я понимал, что это далеко не означает всеобщее признание, тем более, к этому моменту девяносто девять процентов взрослых были далеко не трезвыми. Может, поэтому они так восторженно приняли мою игру.

«Им зашло! Размажь меня по спектру, им зашло!» — перекрывая сомнения, билась в моей голове восторженная ультрамариновая мысль.

Глава 7. Цвет боли

Я стоял на мосту для терробусов, над рекой Скитс, где-то в глубине низшекастовых кварталов. Снова. Мой взгляд бесцельно скользил по сырому зимнему небу цвета мокроты, длинным кривым параллелепипедам домов фиолетовых, грязной реке, лениво несущей дроблёный, похожий на осколки костей, лёд.

Из-под моста медленно и торжественно выплыла «санитарная баржа». В тот год среди низших каст гуляла очередная эпидемия, и на фиолетовых, как всегда, не тратили медикаменты. А денег, чтобы самим купить лекарства, у них не было. Да и не верили они в могущество медицины: предпочитали прикладывать к язвам травы, пропылённые выхлопными газами, глотать вымоченные в желчи угольки, пить отвар из короньих костей. И умирать.

Трупы фиолетовых собирали, погружали на санитарные баржи и грузовики и отправляли в пункты переработки, производя дешёвое мыло и отличные органические удобрения. Что ж, по крайней мере их смерть пойдёт обществу на благо, чего не скажешь о моей, если я сейчас залезу на перила и перенесу вес тела вперёд. Забавно будет прыгнуть не в ледяные воды Скитса, а на эту баржу. Лежать поверх рваного брезента, чувствуя сквозь него ненавязчивое тепло гниющих тел, и пялиться в медленно уезжающее назад небо. Белое, как моя кожа.

Я перевёл взгляд на свои руки. Раздражения от кислотных ванн, язвы от щелочных. Шрамы. Вот сюда она пыталась привить кусочек оранжевой кожи (боюсь представить, где она его раздобыла), но он не прижился. Думаю, если б ей дали волю, она бы всю шкуру с меня содрала и обклеила новой, спектральной. Хоть самой что ни на есть фиолетовой, но цветной. Я и сам мечтаю иметь другую кожу, но пожалуйста, пусть она будет налеплена поверх моей, а не вместо, только бы не было так больно!

Моё внимание привлекла стая корон — больших чёрных птиц, падальщиков с мощными клювами. Интересно, за что их так назвали? Может быть, за звук, который они издают: «Кор-р-р! Ко-р-р-р!», или всё-таки за зубчатый кольцевой хохолок из перьев на голове?.. Птицы дрались между собой за места у дырок в брезенте. Хоть этого стараются не допустить, чтобы предотвратить дальнейшее развитие эпидемии, короны всегда так или иначе добираются до лакомства.

Сначала я не поверил своим глазам: одна из корон была не аспидной, а грязно-белой! Я даже думал, что это другая птица, но она издала характерный крик. Это умное существо прошлось по краю баржи, нашло, где брезент был закреплён неплотно и откинуло большой кусок полотна. Даже с моста я увидел путаницу фиолетовых тел и отвернулся, стараясь подавить рвотный спазм. Моё внимание привлекло обратно и буквально приковало надсадное сердитое корканье: чёрным собратьям не понравилось поведение белой короны, и они набросились на неё, отгоняя от удобного места кормёжки и вообще от баржи. Ей бы улететь по добру по здорову, но белая корона вступила в неравный бой.

Птица дралась с такой безумной злобой, которая, как я думал, присуща только людям. В конце концов аспидные птицы всё же заклевали её, и белый трупик поплыл наравне с санитарной баржей, по-ангельски раскинув крылья, и вскоре затерялся в мешанине льдин.

Тут бы и мне, наконец, нырнуть вслед за ним, но почему-то я убежал, рыдая, с моста и вовсе из фиолетового квартала. В дом, где никогда не чувствовал себя дома, к женщине, которая всё пыталась исправить меня, перекроить на свой лад. Больше я никогда не возвращался на берега Скитса.

Учиться в жёлтом классе (меня определили туда из соображений, что белый максимально похож на жёлтый, к тому же, жёлтой была моя мать) было легко, но я чувствовал, что получаемых знаний недостаточно, чтобы вырваться из этой клоаки. Так что примерно с двенадцати лет я проводил за самообучением ночи напролёт. Для этого приходилось уходить из дома. В тёплое время года я нередко ночевал на улице. Всё лучше, чем находиться под одной крышей с этой сумасшедшей, я имею в виду мою тётку. Она была единственной моей родственницей, оставшейся в живых: мать умерла при родах, а отец покончил с собой, увидев, что она произвела на свет.

Возможно, было бы лучше, если бы меня отдали в детский дом. У тётки были не все дома, и опекунша из неё была никакая: как она только не изголялась, чтобы сделать меня «нормальным». Я уже рассказывал про кислотные, щелочные и соляные ванны? Как несколько месяцев подряд я пил исключительно подкрашенную воду, пока не попал в больницу? Как она где-то вычитала, что для усиления пигментации можно применять электрошок?.. Думаю, от всего этого у меня самого немного съехала крыша, но я всё же осознавал, что будь я детдомовцем, мне бы светил только фиолетовый класс, и тогда бы я точно завяз навсегда. Не то чтобы правительству на пёрпов вообще плевать, но как-то я подсчитал, что финансирование одного фиолетового ребёнка за всё нелёгкое детство равно недельному обеспечению одного красного. Я вообще любил узнавать подробную информацию о разных кастах, хотя и не думал, что она мне когда-нибудь пригодится.

Мне было без малого пятнадцать, когда я в очередной раз проснулся в холодном поту из-за кошмара о белой короне. Этот случай крепко врезался мне в память, что и говорить. Я был уверен, что если бы смышлёная птица была чёрной, её бы превознесли за идею откинуть брезент. Вот если бы она искупалась в битумной луже, и её перья были покрыты тончайшей чёрной плёнкой… Вы будете смеяться, но я думал об этом всю ночь.

С тех пор плёнка на коже стала моей идеей фикс. Я и раньше увлекался анатомией и медициной и всегда преуспевал по биологии больше всех в своём жёлтом классе. Только, разумеется, не афишировал свои успехи из боязни быть заклёванным. Я втёрся в доверие к преподавателям биологии и химии, они оценили моё рвение и позволили пользоваться школьной лабораторией даже в их отсутствие. После того как мой проект выиграл в какой-то местной олимпиаде, мне позволили работать в лаборатории высших каст.

Я называл этот концепт «биомаск». Только потом он получил название «синтетелий», когда я начал стажировку в компании «Фармука». Уже тогда она была крупнейшей фармацевтической корпорацией. Я очень хотел сам податься туда со своим изобретением, но уж очень боялся быть отвергнутым: жёлтых туда брали только на низшие должности, вообще не связанные с наукой. Но, пройдя собеседование с самим лордом Стробериусом, я стал младшим лаборантом. Даже тётка одобрила моё новое начинание: хотя денег мне не платили, я по крайней мере бывал дома ещё реже.

Я занимался своей обычной работой — обрабатывал спиртом и мыл пробирки и другую лабораторную посуду. Все сотрудники из этого корпуса уже разошлись по домам, а мне было некуда спешить. Вдруг в дверь кабинета негромко постучали.

— Да-да… — откликнулся я.

— Альбрутус? Я так и знал, что застану тебя здесь. Похвальное трудолюбие! — в лабораторию вошёл директор Фармуки собственной персоной: невысокий кирпично-красный старичок с птичьей шеей, — я как раз закончил изучать все материалы твоего проекта и весьма заинтересовался. Я и сам несколько лет назад работал в этом направлении, но не смог решить проблему с комплексом гистосовместимости и заморозил проект. У тебя же она решена. Если тебе ничто не мешает, не хотел бы ты стать полноценным сотрудником Фармуки?

— Это моя мечта, милорд! — воскликнул я.

— Ты можешь работать в соавторстве со мной. Только я бы предпочёл взять название «синтетелий», оно лучше отражает суть. А биомаск звучит как изобретение суперзлодея из комиксов, — он улыбнулся, поправляя массивные квадратные очки, — а тебя я буду называть Брутто, если не возражаешь.

— Как вам угодно, лорд Стробериус, — я прищёлкнул каблуками потёртых ботинок. Меня немного трясло от радости, потому что мой организм не знал, как реагировать на эту неведомую эмоцию. Впервые в моей жизни всё складывалось так удачно!

Как я узнал, порывшись в архивах Академии и киберпаутине, люди неспектральных цветов рождались и раньше. Их ещё иногда называют тусклыми. Их существование не афишируется, всё связанное с ними стараются всячески замять, а им самим чаще всего даже не разрешают пройти нормальную стажировку. Обычно для тусклых обучение заканчивается после четырёх лет основной Академии, а если они уж очень рвутся к высшему образованию — неспектральных отправляют в самые непрестижные и труднодоступные места: к полюсам или вовсе на Леталику.

Однако меня ждала другая судьба. Когда я рассказал лорду Стробериусу, куда меня собираются отправить, он был крайне возмущён и сам договорился с директором моей Академии о том, что год стажировки я пройду в Фармуке. Для меня это было как нельзя кстати — ведь я мог продолжать как ни в чём не бывало работать над проектом!

Я всё больше времени проводил в лабораториях Фармуки, в основном один или наедине с директором. Единственное, что меня тяготило — необходимость каждый день возвращаться к тётке, тратить большую часть денег на лекарства для неё, а большую часть свободного времени — на уход. Старуха совсем развалилась, и к тому же почти выжила из ума. Вместо того, чтобы поблагодарить меня за помощь или хотя бы молча принимать как должное, раз уж я ей так омерзителен, она постоянно кричала на меня, и нередко даже распускала руки.

В один из рабочих дней, после ночи, когда тётка особенно разбушевалась, лорд Стробериус заметил, как я маскирую синтетелием порез на щеке от осколка разбитой тарелки.

— Брутто? Ты не в порядке? Я вижу, у тебя очень тяжёлая обстановка в семье, — он рассматривал меня долгим и пристальным взглядом.

— Да, ерунда. Просто сумасшедшая тётка. О ней некому позаботиться кроме меня.

— Как, у тебя нет родителей?! — воскликнул директор, — почему ты не рассказывал мне этого раньше?

— Вы не спрашивали, — пожал плечами я.

— Я бы не хотел, чтобы ты маскировал свои шрамы, — неожиданно заявил он, — всё-таки они неотъемлемая часть тебя. Твоя особенность, уникальность, как и белая кожа. Мне так жаль, что из-за неё ты подвергся стольким несчастьям…

С этими словами лорд Стробериус несмело протянул руку и стёр слой синтетелия с моего лица (тогда это было сделать легко, крепление препарата к коже было ещё не совершенным). Я удивлённо отпрянул.

— Прости, я сам не понимаю, что творю, — проговорил учёный, кашлянул и отвернулся, — если бы я только мог забрать тебя оттуда! Ведь эта психованная, похоже, просто сживает тебя со свету! Ты был бы не против переселиться ко мне?

Честно говоря, я растерялся, услышав такое неожиданное предложение.

— Я… Разумеется, нет… Милорд.

— Но тогда мне придётся усыновить тебя, — вслух размышлял лорд Стробериус, — надеюсь, мне удастся сделать так, чтобы у твоей тётки отобрали опекунские права. Через суд… Боюсь, эта канитель растянется больше чем на год… Но я обещаю сделать всё, что в моих силах!

— Спасибо, милорд. Но, возможно, бедная женщина и не протянет столько.

Моё предположение оказалось верным. Тётушка скончалась в ту же ночь от несчастного случая: подушка упала ей на лицо, зажала дыхательные пути и не отпускала до тех пор, пока сумасшедшая карга не перестала дёргаться. Что ж, никто не застрахован от превратностей судьбы.

Глава 7. Музыка бунта

Разумеется, лорд Пиропус не допустил группу Инди до игры на хороших инструментах Ансамбля Тёплой Части Спектра. Карманные деньги у синих долго не задерживались, поэтому даже Инди уже отдавал себе отчёт в том, что затея провальная. Я, в первую очередь, просто хотел помочь своему другу, но в глубине души понимал: идея этого протеста гораздо глубже. Впрочем, я отложил выполнение своей затеи на несколько месяцев: экзамены зелёных были уже не так просты, а я совсем забросил учёбу в последнее время, пришлось навёрстывать упущенное.

Середина учебного года. Я учусь в классе зелёных, но общаюсь в основном с Инди и ещё, иногда, Лаймией. Зелёные то ли по природе своей не очень общительны, то ли просто стараются избегать проблем. В общем, занудные ребята, к тому же с отвратительным музыкальным вкусом (притворяются друг перед другом, что слушают классику, как высшие касты, а на деле — не слушают ничего). Что ж, по крайней мере, они не агрессивные. Единственная их привычка, которая действительно раздражает — удлинение имён. У зелёных распространён стереотип, что чем выше каста, тем длиннее имя, поэтому они постоянно пихают лишние буквы и слоги, куда ни попадя.

Впрочем, не стоит судить всю касту по одной мерке. Зельнер (именующий себя обычно Зеленелером) — довольно милый и дружелюбный паренёк. У нас с ним что-то вроде приятельского симбиоза: он помогает мне писать дурацкие сочинения и доклады по истории Виоленсии, а я объясняю ему математические и информатические задачи.

— П-привет! — вспомнишь лучик, вот и солнце. Как раз думал о Зельнере, когда услышал его запинающийся голосок.

— Минус бэ, плюс-минус корень из дискриминанта, делить на два а, — машинально ответил я. Скорее всего, он опять забыл именно эту формулу.

— Нет, я не об этом хотел спросить, Внекактус…

Нет. Ну это уже выше моих сил! При всей моей симпатии к скромняге Зельни я вспылил почти всерьёз.

— Внекактус у тебя в штанах! Сколько раз повторять, хватит прилеплять к моему имени то, чего в нём нет. Когда ты наконец поймёшь, я не Внекаспер, не Внекастро, не Внекаспиан, и даже не Внекассиопея, — вам-то смешно, но я слышал пару раз и такой вариант, — просто: ВНЕКАСТ. Как «без рамочек». Понял?!

— Ага… — смущённо кивнул Зельнер, — а я просто спросить хотел… Тебе ещё нужен бас-гитарист для твоей группы?..

— Ну да, нужен. Так-то я даже ударника нашёл. Ла.

— Какое-то фиолетовое имя…

— Так он и есть фиолетовый, — я с удовольствием подметил, как Зельнер вздрогнул, — подхожу я к нему и говорю: «Не хочешь играть на ударных в рок-группе?», а он такой: «Ы?». Ну, я и объяснил: «БА-РА-БА-НИТЬ. Е-Е-Е, РОК-К-К!». Он понял, вроде бы.

— Но, при всём уважении, зачем ты взял именно фиолетового?!

— Во-первых, у парня прекрасное чувство ритма, это я понял ещё… При первой нашей встрече. Во-вторых, так впечатление будет полнее. Ты ведь знаешь, что мы затеяли? И не боишься?

— Н-нет… Вообще да, но всё равно готов.

— А ты в курсе, что остаться анонимным не удастся? Нам, скорее всего, не дадут даже закончить. Тебе могут прилететь неприятные последствия. Из Академии, конечно, не исключат, но… Зачем тебе всё это, если не секрет?

— Вообще секрет… Только я… — в своей манере замямлил он, сбивчиво и торопливо, — в общем, знаешь двойняшек из жёлтого класса? Одна из них, она… Она мне, ну… Ради неё я не побоюсь рискнуть даже местом в Академии!

— Да понял я, не идиот, можешь себя не мучить, — улыбнулся я. Вот уж не ожидал от зелёного такого смелого романтического порыва, тем более от Стесняшки-Зельни, — Лаймия, да? Она действительно классная, могу тебя с ней познакомить. Мы хорошие друзья.

— Лаймия? Не-е-ет… — мечтательно протянул тот, прикрыв глаза.

— Аури? Хм, странный выбор, — разочарованно фыркнул я.

— Мой выбор, — ответил Зельнер, второй раз подряд удивив меня твёрдостью в голосе.

***

— Размажь тебя по спектру, Инди, ты что, вообще не различаешь нот?! Ещё раз повторяю, слушай внимательно, — я пропел две строчки из припева, которые моему другу никак не давались.

— Да я стараюсь, Касти! Но, по-моему, это бесполезно. Почему бы тебе, с твоим абсолютным слухом, самому не спеть?

— Я пою как второклассница в душе, — хмуро отрезал я, — у тебя самый подходящий голос для рока.

— Знаешь, не очень-то хочется быть фронтменом нашей группы, исходя из твоего плана…

— Об этом не переживай. Камера будет в основном на моих руках, да и в любом случае достанется в основном мне — им же только повод дай. Проклятие, этот низшекастовый синтезатор такой короткий! Они бы ещё сделали всего семь нот, как в детском пианино. Ну, ничего, мы им покажем.

— Они не оси-и-илят нас, перестанут притесня-я-ять нас!.. — пением откликнулся Инди.

— Вот-вот, бро! И кстати, прекрасно получилось! Думаю, на сегодня хватит, а то Зетьни стёр все пальцы об струны, да и с Ла семь потов сошло. Ла, тебе бы помыться… Так вот, ещё пара репетиций, и мы будем готовы.

***

— Итак, в какой-то момент ионов накапливается столько, что запускается потенциал действия. Это цепная реакция — теперь на протяжении всего аксона сигнал ничто не остановит. Всем видно?

— Леди Апфелия, доска выключилась! — подал голос кто-то из класса. Преподавательница испуганно обернулась: она уже знала, чем это черевато. Изображение исчезло, зато из динамиков заиграла музыка. Она явно исполнялась на прекрасных высшекастовых инструментах, и сначала леди Апфелии пришло в голову, что это группа лорда Фруктиса решила дать внезапный концерт. Но тут инструментальное вступление приобрело более агрессивный характер, а потом в барабанные перепонки ударил хриплый синий голос. Это же варварская синяя музыка! Та самая, под которую свершаются кровопролитные массовые беспорядки! Преподавательница попыталась выключить доску и динамики, но они ей больше не подчинялись: похоже, кто-то взломал школьную систему медиа-оповещения, так что им оставалось только наслаждаться представлением. Святые радуги, а эти слова… Только один человек мог сочинить такую безумную песню:

— ВНЕ-Е-КАСТ!! — в отчаянии и бессильном гневе вскричала бедная оранжевая леди и грохнулась в обморок. Ученики бросились приводить её в чувства, но так и застыли от изумления: белый шум на экране сменился видео-трансляцией. На экране в полстены громадные серые руки летали над клавишами дорогущего синтезатора, с которого клавишник группы Фруктиса сдувал каждую пылинку (хотя играл крайне посредственно).

Изображение стало поступать с другой камеры: губы цвета индиго поют в навороченный микрофон, с которым Фруктис чуть ли не целовался на выступлениях. С бас-гитарой — зелёный, такой же, как они… Да это же Зеленериус! А за ударной установкой… ФИОЛЕТОВЫЙ! Это немыслимо, чудовищно, неестественно, отвратительно!.. Но почему же тела подчиняются этому бешеному ритму, как загипнотизированные? Почему разум жаждет выкрикивать мерзкие, запрещённые, непростительные слова?!

Безумие охватило всю Академию: в классы фиолетовых было страшно зайти — ученики восторженно вопили, танцевали на партах, вторили ритму оглушительным топотом и ударами. Синие выбегали из кабинетов, образовывая в коридорах потоки, бурлящие и непреодолимые, как горные реки. Зелёные и жёлтые наконец наплевали на приличия и впервые в жизни срывали уроки. Некоторые оранжевые и красные пытались сбежать из здания Академии, затыкали уши и жаловались, что эта НЕмузыка оскорбляет их эсетическое чувство, но большинство, как не удивительно, тоже прониклись её духом и уже на втором припеве начали подпевать. Внекасту, с его виртуозной игрой на синтезаторе, удалось соединить элементы рока и классики, так что высшие касты тоже подпадали под влияние его музыки, как только хоть немного пытались понять её.

— О-о-о, мой синтезатор! — стенал Краттер, клавишник, — он лапает его своими мерзкими серыми клешнями!

— А-а-а, мой микрофон! Мои фанаты! Моя популярность!! — вопил в истерике Фруктис, брызгая от ярости слюной, — тебе это с рук не сойдёт, Внекаст!!!