ПРЕДИСЛОВИЕ

Начало

На мой взгляд, судьба этого сборника — попасть в руки к очень узкому кругу читателей. Ни один автор в мире не станет говорить так про свои рассказы, потому что он потратил на них время своей жизни, и мечтает, чтобы кто-то это оценил. Но как покойникам не суждено переворачиваться с боку на бок, так и многим книгам не суждено быть открытыми. Не я это придумал и не мне объяснять, почему этот закон сохраняется испокон веков.

С ранних лет я обожал жанр ужасов, где события непрерывно связаны с убийствами, паранормальной силой, тайнами и феноменами. Само понятие ужасов для меня представлялось в двух видах. В более тяжелом, когда действия происходят внутри сознания человека. Ему что-то снится, кажется, он что-то предчувствует и так далее. И, в более легком, когда действие происходит вокруг его сознания, благодаря какой-либо потусторонней силе — вампиров, оборотней, демонов.

Мое детство было насыщено фильмами ужасов старого американского производства, вроде «От заката до рассвета», «Фреди Крюгера», «Пятницы», «Секретных материалов» и «Баек из склепа». Все эти фильмы — представители второй категории, не внушающие особого страха, но благодаря своей откровенной фантазии, они мне были безумно интересны. Я питал вдохновение от кошмаров так же, как русские поэты питали вдохновение от любви к своим женщинам. В те годы, набравшись впечатлений именно из фильмов, а не из собственной жизни или воспоминаний друзей и знакомых, я начинал писать короткие рассказы, которые были простыми и безвредными для настроения любого, кто их читал.

Так как в то время моя читательская публика состояла всего из двух человек, мне доставляло огромное удовольствие писать истории, совершенно не беспокоясь о том, как их будут понимать. Чуть позже я осознал одну из причин, почему они никогда не выйдут из моего дома на длинную прогулку, и их аудитория никогда не расширится до размеров средней улицы.

Дело в том, что тот язык, коим я писал первые рассказы, был намного страшнее и корявее, их содержания. Я не знаю, все ли начинающие писатели владели настолько плохим стилем речи, потому что мне никогда не приходилось читать рассказы с самых низов, еще не просмотренных и не подвергнутых первоначальной корректуре. И я предполагаю, что хуже меня в этом мире еще никто никогда не писал, а если и писал, то тщательно это скрывает, понимая, насколько это ужасно.

Шло время и мои родители, мучаясь над текстами, и, вникая в содержание, ровно настолько, насколько позволяли ошибки, каждый раз задавались вопросом, о чем он. Меня это сильно задевало, потому как мой мозг во время сочинения на девяносто пять процентов погружался в ход событий и лишь на пять на отслеживания различного рода запятых, тире и правил русской речи. Работа над улучшением собственного письма привела к тому, что на корректуру мне приходилось тратить гораздо больше времени, чем на само сочинение. С приходом компьютера часть нагрузки легла на автоматическую программу, но, как бы то ни было, когда я перечитывал уже проверенный текст, я замечал в нем кучу ошибок. И мне каждый раз становилось за них стыдно, потому что текст уже читали мои родители, а, следовательно, они уже споткнулись на той кочке, которую я мог бы заметить и раньше. Но не заметил.


О названии

Название любого сборника рассказов, причем, не важно, одного ли автора или нескольких, обычно притягивает к себе особое внимание. Почему так происходит ответить не сложно. Название и обложка — это первое что видят люди, когда берут книгу в руки. Насколько притягательней звучит название, настолько же данная книга хочет, чтобы ее прочитали. Исключение составляет лишь тот факт, что иногда прыгнуть в руки читателя помогает имя автора. В свою очередь, там, где имя автора абсолютно глухое, должно произойти что-то невероятное, чтобы люди им заинтересовались. Название может и не помочь…

Из своей практики я знаю, что, обычно, сборник нарекают именем одного из изложенных в нем рассказов. С одной стороны — так легче. Так не требуется объединять направленность всех текстов, и не нужно привязываться к одной теме. Проще говоря, нет необходимости вообще думать о названии. Самое главное, правильно раскидать рассказы, потому что каждый из них дает свою энергетику. Но есть еще один нюанс. Рассказ, чьим именем наречен весь сборник, чаще всего, обращает на себя наибольшее внимание, а, следовательно, по задумке автора или составителя, должен содержать в себе нечто такое, ради чего вся книга увидела свет.

Сборник рассказов, который Вы держите у себя в руках, появился примерно по такому принципу. Его большая часть была написана много лет назад, и некоторые истории я включил сюда, как дополнительные вагоны к поезду. Главный рассказ, чье содержание пусть и не хвастается откровенной динамикой событий и для кого-то вообще может показаться скучным и бессюжетным, я оставил напоследок.

Почему я назвал сборник «Взаимосвязи»?

Потому что «Взаимосвязи» — единственный рассказ, олицетворяющий существование многих из нас. Его не стоит понимать буквально, так как это не пересказ жизни Дэвида Коперфилда, где каждое событие снабжено убеждением «плохо» или «хорошо». На «Взаимосвязи», как и на любой другой рассказ, написанный из переживаний за прошлое и будущее, следует смотреть с возвышенности и как бы вскользь. Иначе никто и никогда не поймет корень проблемы, которая уже давно существует, но довольно хорошо скрыта.


Об объеме книги

Сам я не люблю читать сборники, где количество рассказов слишком велико. По этой причине, даже питая интерес к таким писателям, как Рэй Брэдбери или Эрнест Хемингуэй, я не переносил держать в руках книги по четыреста-пятьсот страниц, названные «Собранием сочинений» или чем-то вроде, потому что составители просто мешают в них все подряд. Дабы избежать плохой участи и пожалеть силы читателя, мне пришлось вырезать половину из того, что я поместил в сборник первоначально, и оставить только то, что боле менее подходит под энергетическую схему. Вагоны в своем поезде историй я распределил так, чтобы смешать хорошее с плохим и веселое с грустным. Возможно, все получилось не идеально, и у каждого всегда найдется мнение, в чем меня упрекнуть, но книга уже написана и менять в ней что-либо уже поздно.

Со стороны читателя буду рад услышать любые дополнения и комментарии по адресу

bashkarev.mc13@gmail.com

или здесь

id63556706

или в разделе «комментарии» под книгой, там, где вы ее скачали.

Мне важно знать ваше мнение!

В ту ночь он страшно хотел спать

Глубокой ночью, когда на полную луну устали смотреть и дворовые собаки и домашние гуси, в комнате детского лагеря скрипнула дверь.

Пронзительный звук трелью пронесся по коридору, и его слышали все божьи твари, годами разъедающие стены и потолки этого здания. Даже комары, отсиживающие на ярких табличках аварийных выходов, тучей всколыхнули со своих мест, испугавшись отвратительного эха. Все живое, за исключением детей, крепко спавших на старых двухъярусных кроватях, слышало, как скрипнула дверь.

Чуть позже дверь скрипнула снова и…

…его глаза резко открылись. Он вскрикнул, увидев перед собой нечто, движущееся по потолку. Где я? Что со мной? Он почувствовал, как дыхание становится тяжелым и, наконец, проснулся. В голове еще сидел осадок сновидения, но его очертания постепенно растворялись.

«Это всего лишь тени», — осознал мальчик. — Тени играющие на потолке». Реальность не так страшна, как сон, а тени от покачивающихся на ветру деревьев, безжизненны и не причинят никакого вреда. Они не могут его коснуться. Они просто бегают по потолку, затеяв замысловатую игру, которая точно не даст никакого результата и прекратится с приходом первых солнечных лучей. Как он мог испугаться?

Успокоив себя, мальчик подложил руки под голову и попытался уснуть. Но тут, он понял, от чего проснулся.

Несколько минут Тим пролежал на боку с открытыми глазами, погружаясь в предстоящее безумие. Он никогда не ходил ночью по зданию. Его, как и всех детей, пугала темнота. Он не боялся засыпать один в комнате с выключенным светом. Этот страх он преодолел уже давно. Закутавшись под теплое одеяло, он старался подумать о чем-нибудь хорошем. Например, о солнце или мультиках. И страх исчезал. Но сейчас была совсем другая ситуация. Глубокая ночь, незнакомое помещение, темный коридор. Тим вздрогнул, когда мочевой пузырь вновь напомнил о себе. На этот раз он знал, что другого выхода у него просто не остается. Весь низ живота напрягся. На лбу выступили крошечные капельки пота. О чем бы он ни думал, все сходилось к дурным мыслям, где его обижали, обзывали и пугали.

«Я не боюсь темноты», — прошептал он.

Спящий на нижней койке сосед перевернулся с одного бока на другой и кровать качнулась. Тим посмотрел вниз. Он привык спать наверху двухъярусной кровати и частенько смотрел вниз, интересуясь, чем занимается сосед. Сейчас сосед сладко спал, и в отличие от него не хотел вставать в туалет среди ночи. Тим перекинулся на живот и еще раз попытался заснуть, пока его не разбудила ужасная мысль. А что, если ему снова приснится кошмар, и он обделается в кровати? Утром, когда все увидят на простыне пятно, с него начнут смеяться. А ему уже восемь лет и такого оскорбления он не потерпит! Особенно от ребят, которые подшучивали над ним, из-за кучерявых волос, не поддающихся ни одной расческе. Выслушивая обидные слова, Тим никогда не оставался в стороне. Он шел на конфликт кулаками, и метод мгновенно давал о себе знать. Всегда получал либо он, либо обидчик. Больше всего Тим не любил терпеть насмешек от девчонок, потому что папа и мама запрещали ему их колотить.

Тим оперся на левую руку и сел. Легкая дрожь от ночного холода заставила его накинуть простынь. «Я не боюсь», — мысленно проговорил он.

Лунный свет слабо освещал комнату, но Тим видел все четыре угла, две кровати, столик, шкаф и дверь. Он отлично помнил, как закрывал дверь, перед тем, как все ребята легли спать. Сейчас, по какой-то причине, дверь оказалась открыта. Окна, выходившие на сторону моря, тоже были открыты. В комнату проникал ветер. Слабый, почти не ощутимый, но прохладный с запахом моря и сосен. За окнами было светло, и не вставая с кровати, Тим мог разглядеть часть территории детского лагеря, куда родители отправили его на целых семь дней. Столь долгий период уже казался мальчику вечностью. В следующий раз, если папа покажет ему путевку на море, вряд ли он воспримет ее с радостью. Он никогда сюда больше не приедет.

Тим спрыгнул на пол. Босые ноги тут же почувствовали холодный паркет, и мальчик вздрогнул. По телу побежали мурашки.

Тим нащупал под кроватью тапочки.

Избавившись от резкого холода, он снова почувствовал напряжение внизу живота. Из окна комнаты Тим увидел мириады звезд, нависших над морем, и вспомнил, как когда-то папа рассказывал ему о небе. И Тим верил ему, а еще больше он верил в то, что под полной луной перерождаются волки, и в это время суток люди боятся их.

Тим повернулся к двери. Его глаза уставились в прямоугольные очертания темного коридора. Тим боялся. Но еще страшнее было представить, как он обмочит кровать, и утром все будут тыкать в него пальцами. Он посмотрел на свою простыню, потом на друга и пошел к двери. Тапочки поползли по полу. Каждый его шаг был короче предыдущего. Мысль, о том, что его ждет, когда он выберется из комнаты, сводила с ума. Он посмотрел на часы — начало второго. Все его друзья, даже те, которые считали себя слишком взрослыми, чтобы ложиться спать в девять часов вечера, давно пребывают в своих кроватках. Уж они-то точно не боялись темноты, сырых подвалов, крыс и прочих тварей, бегающих ночью в поисках наживы. «Господи! Да этот лагерь кишит пауками», — вспомнил Тим слова брата, и по телу пробежала дрожь.

«Они такие жирные и мохнатые, потому что кормятся обойным клеем и земляными жуками. А ночью, в полной тишине, можно услышать скрежет, словно кто-то трет зубами. Это они бегают по стенам!»

«Я не боюсь, я не боюсь. Я не боюсь!» — почти закричал Тим и, вдруг, понял, что может разбудить смотрящую.

И днем и ночью с ними всегда оставался кто-нибудь из взрослых. Смотрящие следили за порядком и успокаивали неугомонных детей. Тим в это подразделение не входил, потому что за подобные выходки детей наказывали дополнительными работами в лесу. Сегодня за смотрящую была Линда. Что знал про нее Тим? Линда была красивой и злой. За любое нарушение правил, она кричала так громко и долго, что детям самим хотелось идти в лес. А еще Линда не любила бдить по ночам, и, как подозревал Тим, в эту тихую ночь она сладко спала на кушетке в холле.

Тим миновал кровати, стол, шкаф и вплотную подошел к двери.

Как же он не хотел идти в туалет ночью, где даже играющие на потолке тени причиняли ужасный дискомфорт. Тим трясся от страха. Его зубы стучали, а руки потели. И вдруг, как молния сквозь черное небо, он вспомнил: «Эй, а еще ночью по старым домам бродят крысы. Их норы уходят глубоко в землю, где черный грунт не дает им замерзнуть холодной зимой. Они тоже любят есть… и иногда питаются мертвыми пауками…»

Тим почувствовал тошноту. В голову лезли мысли, от которых его начинало лихорадить.

Он выглянул из комнаты и увидел длинный темный коридор. Ни одного признака жизни. Только лунный свет проникал сквозь окна, и от его отторгающего оттенка мальчик испытал очередное чувство неловкости. Глубиной своего сознания он не мог описать, насколько сильно хотел остаться в своей комнате. Но куда ему справить малую нужду, не прибегая к крайностям? Он посмотрел налево, потом направо, словно выглядывая приближающиеся машины, и шагнул в коридор. Медленными шажками Тим двинулся в сторону туалета. Мальчик часто оглядывался назад. Он не слышал никаких шагов, не видел падающей тени, но ему казалось, что кто-то идет за ним. Образ таинственного человека не пропал даже, когда мальчик миновал весь коридор.

Тим прошел мимо одной двери, второй, третей, четвертой. Все они были распахнуты, а коридор смотрелся, как библиотечный зал, истыканный бесконечными стеллажами. Окна в комнатах тоже были раскрыты. Через дверные проемы сочился лунный свет. Занавески вздымались и опускались. Тим осторожно ступал на паркет, стараясь идти как можно тише. Его до смерти пугало эхо. Особенно раздающееся не по его вине. Он вздрагивал при каждом малейшем шорохе.

Его глаза привыкли к темноте, и он смог различить на полу ковер. Идя по мягкому покрытию, звук шагов был почти не слышен. Так он пробирался к двери туалета, пока в ночном безмолвии не раздался громкий хруст. Тим вскрикнул, ощутив под ногой движущийся предмет. Руки зажали рот. Он постарался сделать все, чтобы не издавать посторонних звуков, но что-то грубое все же отозвалось в его животе. Тим почувствовал отдышку.

«Это реальность! — раздался леденящий голос. — Это не сон. Ты видишь то самое насекомое, которое обитает здесь десятки лет, питаясь обойным клеем и земляными жуками…»

Бугорок хрустнувшей массы неподвижно лежал на ковре.

«Паук, огромный паук, огромный ядовитый паук, — успокаивал себя Тим. — Я раздавил паука, и теперь он мертв!»

Но, вдруг, бугорок шевельнулся. Его движение сопровождалось непрерывным гудением, словно насекомое заводило мотор. Правая часть затрепетала.

«Крыло? Но пауки не летают!?»

Тим, забыв об испуге, подобрался поближе к неопознанному объекту, в котором разглядел крупного коричневого жука. Одно крыло, скорее всего, сломанное, едва трепеталось, а второе работало, как пропеллер. Жук полз, пытаясь взлететь, но постоянно сносимый вправо, забился под плинтус.

Майский жук! Тим облегченно вздохнул. Я наступил на майского жука и так испугался!

Тим уверенно пошел дальше. Он не обращал внимания ни на какие звуки и не смотрел себе под ноги.. Дойдя до туалета, Тим понял, что сейчас обмочит себе все, что находится ниже пояса, и бросился к кабинке.

Он справил малую нужду, но не стал смывать, решив, что это спровоцирует лишний шум. С чувством выполненного долга мальчик вышел из кабинки и, вдруг, услышал приближающиеся шаги. Тим замер. Сердце бешено забилось в груди. По вискам побежал пот. Шаги из коридора раздались уже совсем близко. Тим вернулся в кабинку, закрыл дверь и уставился в щель.

Неизвестный гость приближался. Эхо его шагов разносилось по всему этажу. У мальчика не возникло сомнений, что он идет именно сюда.

Через маленькие окна туалета луна отчетливо освещала кафельный пол и белые стены. Под окнами, вдоль стен, стояли чистые сверкающие умывальники. Но под ними, в местах плинтусов, чернели дыры, откуда вытекала грязь, торчали деревянные перекрытия, и вырывался чудовищные запах.

Прошло еще несколько секунд, перед тем как Тим перевел взгляд с умывальников на входную дверь. Шаги прекратились. Кто-то остановился возле туалета. Мальчик прислушался, но застывшую тишину прерывали только капли воды, падающие в раковину из незакрученного крана. Тим хорошо видел дверь, перед которой притаилась тень. Кто-то стоял в коридоре, не решаясь войти.

Мальчик отошел вглубь темной кабинки, когда из дыры под вторым умывальником вылезла огромная серая крыса. Даже на картинках в книжке про Буратино Тим не встречал ничего подобного. По своим размерам крыса превышала годовалого щенка, и он искренне верил, что при желании, она могла бы откусить два пальца на ноге спящей Линды. Настолько она была огромна.

Крыса выползла на середину туалета и замерла. В это мгновенье в полутемном помещении она настолько слилась с полом, что Тим подумал, может это вовсе не крыса, а чей-то ботинок. Но его сомнения вскоре рассеялись. Из противоположного угла раздался писк. В ответ крыса дернула ухом. Писк повторился, и тут в туалет ввалился мужчина. По форменной одежде, Тим узнал человека, который если и появлялся в здании детского лагеря, то именно здесь, в туалете. Однажды Тим был свидетелем, как пара ребят из соседней комнаты сунули в унитаз тряпку, и около суток весь этаж ходил в туалет в другой корпус. А разбираться с проблемой пришел человек в зеленом комбинезоне. Никто не знал его имя, но кто-то прозвал его Пип. С тех пор Пип появлялся темными вечерами с одной задачей в голове — вычистить очередной забившийся унитаз.

Пип осторожно закрыл дверь туалета и, шатаясь, двинулся к умывальнику.

Тим почувствовал, как в его голову лезут плохие мысли. Он боялся пьяниц, и его страх был далеко не детским. Все самое ужасное, что могло произойти при встрече с пьяными, он знал от родителей. «Бежать, сломя голову, — говорил Тиму отец и стучал кулаком по столу. — Если дьявол есть на земле, то он сидит в них».

Сейчас, в темноте, когда кроме их двоих, в туалете никого не было, страх пропитывался двойной силой. Мальчик забыл о крысе, луне и прочих тонкостях ночи и смотрел на Пипа, моля Бога о том, чтобы тот его не заметил.

Пип увлекся своей нуждой и не видел ничего, кроме поблескивающего в лунном свете умывальника. Он открыл воду и умылся.

Крыса по-прежнему не двигалась с места. Она заворожено смотрела на стенку, и шевелила усами, принюхиваясь к незнакомцу. Раздался третий писк из-за угла, и крыса развернулась.

Пип не замечал ее. Он повис над раковиной, и, как казалось, должен был вызволить из себя все, что недавно ел и пил. Видно в этот раз, водка совсем не пошла ему на пользу. Почувствовав первые позывы рвоты, он выгнулся и вытянул шею. Раздалась громкая отрыжка. От ее звука мальчик зажмурился. Пип попробовал еще раз вызвать рвоту тем же способом, но и эта попытка оказалась тщетной. И, тогда, в надежде избавиться от своих мучений, он сунул в рот два пальца, надавил на язык и, вдруг, в зеркале туалета увидел отражение крысы. Изможденное лицо поприветствовало находку улыбкой. Зубы у Пипа были точь-в-точь, как и его работа — черные и гнилые. Он еще раз умылся, чтобы проверить, не мерещится ли ему это.

Крыса оставалась на месте.

— Тварь, — сквозь зубы процедил он.

Крыса шевельнула усами.

Тим не знал, видит ли она его или нет. Ее глаза смотрели вперед, в щель кабинки, где сидел маленький мальчик. Пип был ей абсолютно не интересен. Видимо, пахло от него по-другому, и настроен он был не так дружелюбно. Тим видел, как Пип обернулся, как он прикрыл кран, как сделал шаг в сторону и начал искать дыру, в которую крыса могла бы сбежать. Он отлично знал грызунов. Норы, вылазки, повадки, способ передвижения, он все просчитывал наперед и не раз ловил тварей без мышеловок, растаптывая их ботинками.

На этот раз он отошел чуть левее своего умывальника, и отрезал жертве путь к спасению. Пип оставался при своем мнении. Он был уверен, что это единственный выход, куда тварь могла ускользнуть.

Когда нора оказалась за его спиной, Пип остановился, обдумывая дальнейший план.

— Теперь ты от меня не спрячешься, — пробормотал сантехник, качая головой — надо же, как тебя здесь раздуло. Целый дирижабль, по сравнению с остальными.

Со стороны казалось, будто на мушке у Пипа застыл длинношерстый кабан. Настолько кровожадно смотрелись его глаза при попытке приблизиться к крысе. На этот раз его ботинки двигались медленно и бесшумно. Они скользили по сырому полу, продвигаясь все ближе и ближе к цели.

— Мерзкое животное, — шептал он. — Грязные сортиры — твое единственное место обитания. Но сегодня я сделаю для тебя исключение. Все будет тихо и быстро. Как в сказке.

Ехидная улыбка не стиралась с его лица. Он настолько увлекся работой, что Тим подумал, если бы сейчас он вышел из кабинки, вымыл руки и удалился из туалета — у него был бы огромный шанс остаться незамеченным.

— Скоро твоя душа будет на небесах, а тело вечно гнить в дерьме! — предположил Пип, не сводя глаз с цели. — Я даже сделаю для тебя великое одолжение. Я могу похоронить твое тело в сливном бочке. Давно хотел позабавить славных детишек!

Последнюю фразу он произнес с такой искренностью, будто давал матери клятвенное обещание, что больше не будет пить.

Он сократил расстояние до метра и, видя, что крыса не двигается, поднял ботинок. Тим поймал себя на мысли, что так же поднимают молоток перед тем, как опустить на гвоздь. С радостным криком Пип перенес центр тяжести на другую ногу, но успел наступить лишь крысе на хвост. Грохот, словно взрыв, лег на этаж. Крыса с писком сорвалась с места, а кончик ее хвоста так и остался под ботинком Пипа. Окровавленный остаток описал на белом кафеле змейку.

Крыса бросилась к норе.

— Ах ты тварь! — Закричал Пип и кинулся за ней.

Он за секунду пересек туалет и нагнал убегающую жертву, но, пытаясь раздавить ее, поскользнулся и упал.

Крыса юркнула в нору, откуда послышался сопутствующий писк. От отчаяния Пип вскочил и с разгону ударил в рушившийся низ стены. Деревянная конструкция провалилась, и нога вошла внутрь, ломая перегородки. На мгновение на лице сантехника мелькнуло восхищение. Оказывается, нора не представляла из себя непроходимую крепость. Ее перемычки были столь мягкими, что Пип без проблем пробивал их ногой. Но внутри было множество ходов. Может два, может три, может сто. Никто не знал, сколько крыс обитало под зданием. На пьяную голову Пип этого не понимал. Увидев злополучную цель, большая часть его мозга отключалась. Из его рта капала слюна. Глаза горели огнем.

Пип лег на бок и лихорадочными движениями стал долбить стену, пока дыра не углубилась, а нога не пролезла полностью, по самую ягодицу.

— Ну где же ты?! Иди ко мне! Мы ведь еще не закончили! — Кричал он, запихивая ботинок в дыру.

Вдруг, он остановился.

— Эй! Что за черт! — Пип попытался высунуть ногу, но у него ничего не получилось. — Чертовы крысы!

Он с кряхтением задергался. Однажды он обернулся к кабинкам, и Тим подумал, что он заметит его. Но вместо этого Пип охнул. Его рот скривился в болезненном оскале и он почувствовал такую боль, какую еще не испытывал раньше. В ноге вспыхнуло пламя. Зуд, словно кость распиливали, разошелся по всему телу. Раздался хруст похожий на бьющуюся яичную скорлупу, и Пип закричал. Его крик был резким и обрывистым. Лицо налилось кровью.

— Помогите!!! Помогите мне!!! — Кричал Пип. — Крысы! Они там! Они оторвут мне ногу!

Он бил в стену, пока не размозжил в кровь руки. Один из умывальников соскочил с болтов и опрокинулся. Пип не в силах удержать его, повалился на пол. Умывальник лег сверху, как огромная каменная глыба, и Пип забился в истерике. Тим видел, насколько безжизненными выглядят его движения, но околдованный страхом и собственной беспомощностью, он вцепился в дверь туалетной кабинки и… ничего не делал.

Пип чувствовал, как дробятся его кости, но придавленный умывальником, не мог даже закричать. Его стон был настолько слаб, что даже распахнутые окна, едва пропускали мольбы о помощи за пределы здания. Сейчас его слышал лишь восьмилетний мальчик, в одной из кабинок детского туалета. Его руки оцепенели, а глаза не могли оторваться от черноты. Они видели все: как Пип хотел убить крысу, как он оторвал ей хвост, и сейчас видели, как ногу пьяницы словно затягивало в дыру. Пип цеплялся руками за липкий пол, но пальцы скользили и слабели.

Вскоре молящие стоны человека медленно стихли. Пип потерял сознание, и его голова бесшумно легла на бок. Глаза закрылись.

И тогда Тим увидел, как из норы вылезла та огромная черная крыса. Она осторожно подползла к луже крови и начала пить. Ее черные глаза смотрели в темноту, будто ожидая увидеть еще одного гостя. Они смотрели в ту щель, где прятался маленький мальчик. Утром Тима нашли в крохотной кабинке детского туалета. Его остекленевшие глаза так и не закрылись в эту ночь.

Женщина и мальчик

Алина работала в маленьком магазинчике ритуальных услуг, который располагался рядом с кладбищем на самом краю села. Место было глухое и темное, а оживление наступало здесь только тогда, когда случались очередные похороны.

То, что рядом находится кладбище, никогда не вызывало у Алины страха. Во всяком случае, до этой истории. И частенько, подходя к окну и наблюдая один и тот же пейзаж, она начинала скучать и грустить. Никого вокруг; только покойники, сопровождаемые толпой родственников, раз в неделю проезжали мимо, да еще те, кому требовались товары из ее магазина, изредка нарушали тишину этого места. К своей работе она давно привыкла и любила ее так же, как любят нудную книжку.

Алине шел сорок второй год, она была в разводе и воспитывала пятнадцатилетнюю дочь — красавицу, как бы назвали ее учителя, но не слишком умницу. Девочка действительно была хороша собой. Высокая, хрупкая, длинноволосая, она всегда выделялась на фоне своих одноклассниц. Года три назад Алина заметила, что дочь стала расти не по дням, а по часам, и школа интересовала ее куда меньше, чем общество ребят, с которыми она проводила время. Как только Алина приходила в магазин и погружалась в атмосферу рабочего места, беспокойство за дочь силилось вырваться наружу. В такие моменты она думала, что лучше бы устроилась на завод, где шумно и много людей. Там есть с кем посоветоваться. Здесь же она советовалась только сама с собой. Окруженная гробами, могильными плитами и траурными венками, Алина чувствовала себя так убого, что каждая мысль, о ком бы она ни была, звенела, словно колокол.

В тот день она сидела в своем магазине, читала статью о Диане Шурыгиной, представляла на ее месте свою дочь, и молила Господа, только бы подобное никогда не коснулось ее семьи. Срам и позор. Ее сердце выскакивало из груди при мысли, как глубоко может опустится молодая девочка, если родители в свое время не постарались дать ей воспитание. В магазин зашел старик, глянул на продавщицу, уткнувшуюся в газету, взял понравившийся венок и вышел за дверь. Алина его даже не заметила. Где-то вдали от захватывающей статьи она услышала, как хлопнула дверь, и подняла голову. Но в магазине уже никого не было. Она посмотрела на кучу венков и заметила, что верхние из них подрагивали, словно их теребил сквозняк. Вскоре последнее дрожание успокоилось и венки застыли.

— Странно, — прошептала Алина и посмотрела на дверь.

Ручка не шевелилась.

Она отложила газету, потому что захотела в туалет.

В магазине не было уборной, и бежать по нужде приходилось в общий туалет на западной стороне кладбища. Несмотря на то, что вокруг не было ни души, и она могла справить свои дела хоть перед центральными воротами, Алина еще не утратила благоразумие. Она не позволяла себе ходить по маленькому даже за углом кладбища. Все-таки какой-нибудь сторож или блудный бомж раз от раза попадались ей на глаза, но случалось это очень редко. И все-таки, она помнила о приличиях. А приличия говорили ей, что если ты хочешь в туалет, то не стоит поступать как животное. Пусть мужчины делают это как собаки. Женщины должны уединяться в уборных, в каком бы положении они ни находились. И этим правилом Алина пользовалась с тех пор, как мама перестала держать ее на руках.

Она вышла из магазина, одернула юбку и посмотрела по сторонам. Алина и не ожидала кого-нибудь увидеть. Для траурной процессии было уже поздно, и в шесть часов вечера к ней редко захаживали клиенты. Но все же она закрыла дверь на замок, положила ключи в карман пиджака и быстрым шагом пошла к воротам кладбища. Когда она свернула на дорожку к туалету, ее встретил сильный ветер. Алина с трудом прижала юбку к ногам и усмехнулась.

На холмах всегда гуляет ветер, но почему-то именно на кладбище ей казалось, что ветер ее щупает.

Дорожка вела на срез. Через пару минут она вышла на вытоптанную площадку, огороженную сломанным забором, за которым простиралось поле. Кладбище осталось за спиной. Ни души, ни единого голоса. Ни птиц, ни собак. Глухо и пусто. Лишь зеленые веточки туи напоминали ей о жизни.

На всякий случай Алина оглянулась. Пусть туалет и был разделен на мужской и женский, но двери в нем отсутствовали. Более того, в нем не было и перегородок. Внутреннее пространство ограничивалось кирпичной стенкой и уголком, закрывающим женщин от кладбища. И то в определенном месте можно было заглянуть внутрь. За одиннадцать лет Алина так и не поняла, с какой целью строители оставили этот прогал. Может быть, чтобы женщины могли следить за своими детьми, а может быть, чтобы мужчины могли следить за своими женщинами.

Так или иначе, Алина еще раз убедилась, что вокруг никого нет, зашла в туалет и присела над первой дыркой, как раз в том месте, откуда сквозь прогал в заборе виднелся край поля. Она наклонила голову, вдыхая смрадные запахи сельского туалета, и мысли о Диане Шурыгиной снова пришли ей на ум. Она закусила губу и попросила Господа, чтобы он уберег ее дочь от такой беды. В следующий момент, когда она подняла голову, чтобы посмотреть на далекое поле и почувствовать себя одинокой, Алина увидела перед туалетом мальчика.

От неожиданности она чуть не подпрыгнула.

Мальчик стоял в том самом прогале между угловой стеной, закрывающей вход в туалет с торца, и лицевой стороной, где находились заколоченные окна. Секунду назад она видела там другой конец поля… и вдруг появился этот мальчик! Он смотрел на нее с таким же интересом, с каким на уроках биологии дети разглядывают разноцветных бабочек. От неловкости у Алины пропал дар речи. Она застыла, даже не пытаясь прикрыться, и первое слово, которое вырвалось из нее, было:

— Уйди!

Почему-то она не сказала ему «отвернись» или «как тебе не стыдно». Чуть позже Алина подумала, что возраст мальчика едва ли приблизился к тому, когда нужно начинать стыдиться. На вид ему было лет пять. Может, шесть. Но глазенки, смотревшие на нее, казались намного старше. Им она бы дала лет пятнадцать.

Мальчик продолжал стоять и с интересом смотреть на нее.

Тем временем Алина пришла в себя и, прежде чем натянуть трусы, предприняла еще одну попытку.

— Мальчик! — выкрикнула она. — Отвернись!

Никакой реакции. Мальчик не сдвинулся с места. Он ничего не говорил и, как показалось Алине, даже не дышал. Его тело напоминало блеклую восковую фигуру, но удивительно четкую на вид, вплоть до ссадин на коленях и мелких царапин на лице.

— Ты меня слышишь? — Алина повысила голос. Туалет аккомпанировал ей, как гитарная дека. — Отвернись! Иди к своей маме!

«Как я его могла не заметить?!» — проклинала себя Алина. Каким бы маленьким ни был этот засранец, он не имел никакого права стоять и смотреть на нее в таком виде. Она взрослая женщина, и кое-чего стесняется. Даже глупый бы понял, что сейчас самое время прикрыть глазки и дать ей привести себя в порядок!

Но никакой реакции не последовало. Тогда Алина сжала кулаки и выдохнула.

— Ну, ладно, — процедила она сквозь зубы.

Она встала, натянула трусы так, что резинки врезались кожу, одернула юбку и спрыгнула на пол. На мгновение лицевая стена туалета загородила прогал.

— Сейчас ты у меня получишь! — пробормотала она. — Чему мамочка тебя не научила, научит чужая женщина!

Она вышла из туалета… и увидела привычную картину кладбища. За забором начиналось поле, с остальных сторон ее окружали могилы, оградки и редкие деревья.

— Эй! — выкрикнула она и побежала к мужскому туалету. — Ну-ка, иди сюда! Мальчик!

Перед входом она остановилась. Не будет же она вламываться в мужской туалет из-за какого-то невоспитанного мальчишки! Какой бы сильной ни была ее злость, она должна оставаться порядочной женщиной.

— Хорошо, — сказала себе Алина. — Я подожду, — добавила она совсем тихо. Лишь ветер дернул ее за юбку, и забор заскрипел, как старое дерево.

Алина вернулась на площадку перед туалетом. На Пасху и в родительские субботы здесь собирается куча народу. И, несмотря на то, что женский туалет мог принимать по четыре женщины одновременно, к нему всегда была очередь. В этом она немного завидовала мужчинам. Но не более того.

На площадке Алина простояла непозволительно долго. Она не спускала глаз со входа в мужской туалет, пока ее терпение не лопнуло.

— Маленький мерзавец, — произнесла она, а ветер, точно отвечая за мальчика, толкнул ее в спину.

Алина схватилась за юбку.

— Решил поиграть со мной?

Но кое-что ее удивило. Поблизости не было взрослых. Мальчик пришел своим ходом неизвестно откуда. За то время, пока Алина топталась на площадке перед туалетом, ее ноги успели окоченеть от апрельского ветра. Она больше не хотела ждать. В шесть тридцать заканчивается ее рабочий день. Чуть раньше приедет хозяин за выручкой, коей сегодня нет, а до этого она должна вернуться за прилавок, чтобы не выглядеть полной дурой и не объяснять сорокалетнему мужику, куда она пошла и из-за чего бросила магазин.

Алина подошла к туалету и заглянула внутрь. Мужская часть ничем не отличалась от женской. Тот же прогал между угловой и лицевой стенкой, откуда виднелось первые две дырки. Правда, окна здесь не были заколочены. Свет лился через рамы, и внутри было светло, как днем.

— Эй, если ты думаешь, что я уйду, то ты ошибаешься! — пригрозила она.

Ответом ей был только тихий свист ветра. Каким-то образом, видимо, через дыры, ветер умудрялся закручиваться в выгребную яму, и каждый раз, присаживаясь по нужде, Алина чувствовала, как потоки воздуха поддувают снизу. Но свист исходил не оттуда. Из выгребной ямы вообще не доносится никаких звуков. Ветер свистел в крыше, словно грозил оторвать ее. И иногда туалет вздрагивал, если порыв достигал определенной силы.

Алина уже хотела войти, и тут спросила себя:

«А если там будет мужчина?»

Мурашки пронеслись у нее по коже. Она почувствовала стыд и отошла от туалета. Еще несколько минут она проторчала на площадке, не спуская глаз со входа. Потом глянула на часы. Шесть пятнадцать.

— Черт побери! — шепотом выругалась она.

Если она хочет отругать мальчика, то действовать нужно немедленно. Иначе есть риск пропустить приезд хозяина.

Алина снова подошла к мужской половине и остановилась.

«Я взрослая женщина, — сказала она себе. — Откуда такая неуверенность в себе?»

Из туалета не доносилось ни шороха. Только ветер гудел под балками крыши. Она сцепила кулаки и приблизилась к дверному проему. Навстречу ей, словно отпугивая, бросилась тошнотворная вонь. Алина прикрыла нос. «Как ни отмывай мужской туалет, там все равно будет вонять, — подумала она. — Даже если бы дырки здесь были метровыми, мужик все равно промахнется!»

Алина поморщилась, но больше терять время не стала. Если малолетний проказник и был там, то он давно уже сделал свои дела. Столько не сидят даже женщины.

Алина подобралась к дверному проему и заглянула внутрь.

Обратно она шла еще быстрее, чем в туалет. Ее гнали злость и ветер, который теперь толкал в спину и словно смеялся над ней. Во-первых, она не понимала, как мальчишка мог скрыться, пока она натягивала трусы. Во-вторых, она была рассержена на свою глупость. Простоять рядом с туалетом столько времени ради того, чтобы заглянуть туда и не увидеть ничего, кроме обделанных стен и кучек говна рядом с дырами? Более загаженного туалета она никогда в жизни не видела.

Алина вернулась к магазину, и через несколько минут подъехал хозяин. Произошедшее быстро растворилось в ее памяти. Хозяин проверил пустую кассу, покачал головой и сел на одну из могильных плит, выставленных на продажу.

— Пора закрывать этот бизнес, мать его.

— Пал Палыч, апрель…

— Апрель, май, июнь — какая разница! Ты загляни на это кладбище. Кругом одно старье. Памятники по восемьдесят лет! Неужели люди не хотят почтить память своих родных, установив новую мраморную плиту?

Он провел пальцами по холодному камню.

— На такой памятник приятно смотреть. Он выглядит, как настоящая реликвия. А тот хлам, что занимает большую часть кладбища, давно пора вывезти на свалку.

Алина промолчала. Пал Палыч тяжело поднялся и кинул взгляд на кучу венков.

— Если так продолжится еще пару месяцев, я думаю, придется все распродавать и искать другую работу. Терпеть больше сил нет. Я даже не могу купить дочке на день рождения сотовый телефон.

Она пожала плечами.

— Дерьмо, а не работа! — С этими словами он вышел, а Алина стала собираться домой.

Ей было жаль хозяина магазина, потому что она знала его, как человека доброго и понимающего. Он не раз выручал ее деньгами, давал зарплату с доплатами за всякую мелочь. Отпускал с работы домой раньше времени, когда у ее дочери были проблемы со школой. Она помнила много моментов, за которые была ему благодарна, но всему приходит конец. И терпение Пал Палыча рано или поздно тоже закончится.

Дома, переодеваясь перед зеркалом, Алина вновь почувствовала на себе чей-то взгляд. «Это нервы, — сказала она себе. — Я не могу почувствовать себя женщиной, потому что у меня нет мужчины, зато есть бессмысленная работа и беспокойство за дочь».

Перед тем, как снять юбку, она посмотрела в окно. Темнело; в лучах заходящего солнца была хорошо видна дорога. На другой стороне улицы резвилась детвора. Алина подошла к окну и задернула шторы.

— Не хватало, чтобы еще какой-нибудь мальчишка увидел меня полуголой, — усмехнулась она и вдруг поняла, что закрытое окно не лишило ее ощущения взгляда со стороны.

Она провела ладонью по волосам и повернулась к зеркалу. Да, ей уже за сорок, но она не плохо выглядит. В меру пышное тело, совсем немного морщинок, крепкие волосы. Такой женщине никто не даст настоящий возраст. Она казалась моложе. Алина стянула юбку и пошла в душ. Дочь она ждала только к ужину.

Алина уже не раз замечала, что желание пойти в туалет возникало у нее перед обедом и в конце рабочего дня. Скучная работа в магазине приучила организм работать, как часы: обед в двенадцать, два перерыва на чай и, конечно, прогулка в туалет. Иногда появление клиентов нарушало отлаженный механизм, но уже через пару дней все восстанавливалось. Алина читала газету или любовный роман до десяти утра, потом выпивала кружку чая и к одиннадцати тридцати чувствовала знакомую тягу в знакомое место. Сегодняшний день не стал исключением. В одиннадцать тридцать Алина вышла из магазина, заперла дверь и пошла к воротам кладбища.

На площадке перед туалетом она остановилась.

«За мной подглядели впервые за сорок лет жизни, — усмехнулась она. — И теперь это превращается в фобию».

Кладбище было светлым и безлюдным. Ветер дул с запада, волосы женщины путались, по ее плечам бежали мурашки, и она с трудом верила, что снова вспоминает вчерашний случай.

«Откуда взялся тот мальчик?» — недоумевала Алина. Так стыдно ей не было еще ни разу в жизни.

Она отошла к дороге и заглянула за густую тую — единственное место, где можно было спрятаться в непосредственной близости от туалета. За туей она увидела свежую могилу, украшенную парой венков. Рядом никто не сидел, но для надежности она прошла дальше, к большим гранитным памятникам. Потом ее повело еще глубже, к кустам можжевельника, и она наткнулась на длинный ряд старых железных гробниц. Так Алина углубилась настолько, что потеряла туалет из виду. Наконец она решила, что ребенок способен спрятаться где угодно и искать его бесполезно. Взрослый же человек прятаться не будет из принципа. Это несерьезно. Подглядывать за сорокалетней женщиной в туалете — не позволительно для уважающего себя мужчины. Алина вернулась на дорогу и пошла к туалету.

На этот раз она не стала присаживаться на том же месте. Вид бесконечного поля хоть и помогал ей расслабиться, но за одиннадцать лет надоел. Алина углубилась в туалет и присела над последней дыркой. Она не торопилась и ругала себя за глупые мысли, которые не выходили у нее из головы.

— Забудь ты о нем! Забудь! — убеждала она себя.

Ветер дунул снизу, обдав голые ноги женщины холодом. Алина вздрогнула. За столько лет она опробовала все четыре дырки, и из каждой ветер дул с одинаковой силой. Она облизала губы и посмотрела в проход.

От увиденного ее ноги одеревенели, а колени прижались друг к другу. Наглый мальчишка вновь наблюдал за тем, как она писает, только на этот раз он не остался за угловой стенкой. Причина была ясна: сейчас Алину не было видно через прогал, потому что она сидела в глубине туалета. Маленький засранец зашел внутрь и остановился у входа, словно ожидая, когда она освободит место.

— Ах, ты… — у нее перехватило дыхание.

От злости Алина надулась и покраснела. Ей надоело оказываться в идиотском положении. Она вскочила, натянула трусы и с задранной юбкой спрыгнула на пол. Мальчик не стал ждать, пока злая тетка схватит его за шкирку, и выбежал из туалета. Алина кинулась за ним, едва не поскользнувшись у входа. Но снаружи она не увидела ничего, кроме двух фантиков, которые ветер гнал от могил к забору.

Женщина в недоумении озиралась по сторонам.

«Как такое может быть? — размышляла она. — Я выбежала из туалета ровно через секунду. За это время физически невозможно добежать до ближайших могил!»

Она потопталась на месте. Сердце судорожно билось в груди. Как только благоразумие к ней вернулось, она заметила, что край юбки непристойно задрался и видом ее трусов наслаждается часть разрушенного забора. Алина исправила недоразумение и прямым шагом направилась в мужской туалет. Сегодня ее не волновали грани приличия. Она зашла внутрь, как к себе домой, и увидела те же самые грязные стены и кучи на полу возле дырок. В остальном мужской туалет был пуст.

— Я… — Алина не знала, как продолжить фразу.

Происходящее не умещалось в ее голове. Мальчишка исчез среди бела дня, словно его сдул ветер. Она дважды обошла туалет, заглянула за забор, вернулась к туе, осмотрела несколько ближайших могилок. Чем дольше Алина искала мальчишку, тем больше понимала, насколько это абсурдно. В конце концов, она выругалась и поспешила к магазину.

Домой она пришла поздно и без настроения. Дочь гуляла, в холодильнике было пусто, где-то на линии отключили свет, и момент полного одиночества, испуга и обреченности заставил ее расплакаться. Она вновь подумала о том, какую роль играет в семье мужчина, и вновь обвинила себя в том, что поторопилась с разводом. Не такой уж плохой он был. Все можно стерпеть, но когда ты приходишь домой, а здесь так пусто, остается только поплакать.

Минут через десять она взяла себя в руки, собралась с мыслями, но, прежде чем переодеться, сходила в магазин и купила к ужину макарон. Пока они варились на маленьком огне, Алина вернулась к шкафу, стянула с себя все, кроме нижнего белья, и по привычке глянула на окно.

На улице уже сгущались сумерки, а детвора продолжала бегать, прыгать, смеяться и кричать. При виде детей душа Алины разжалось, и она подумала, что детство — самое лучшее время в жизни. Только в детстве ты по-настоящему счастлив, потому что твоей судьбой управляет кто-то другой. С годами руль переходит к тебе в руки, и все идет наперекосяк. Так случилось с ней и со многими другими женщинами, не один год живущими в одиночестве. Сейчас она молилась, чтобы по ее стопам не пошла дочь. А та уже становилась упрямой, и в ее компании появились не самые надежные молодые люди.

Алина задернула занавески. Ей ужасно хотелось есть, а потом лечь в кровать и посмотреть сериал про любовь.

На следующий день она пришла на работу раньше времени. Заварила себе крепкий кофе и принялась за новую статью, посвященную Диане Шурыгиной. На этот раз ее сравнивали с историей Ирины Сычевой. Статья полностью поглотила Алину: около часа пролетело незаметно, и кофе остыл нетронутым. Она еще не закончила читать, когда в магазин вошла женщина примерно ее лет.

Женщина подошла к прилавку и обратилась:

— Здравствуйте, — послышался тихий печальный голос. — Я бы хотела заказать табличку…

— Здравствуйте, — отвлеклась Алина.

Она отложила газету и указала на стенд с табличками самых разных видов.

— Мне нужен портрет средних размеров на могилку. Надписи с датами, наверное, лучше сделать позже, вместе с памятником.

— Обычно берут вот такие. — Алина сняла со стенда небольшую овальную табличку. — Или такие. — Она показала на квадратную.

Женщина вздохнула. Алина подумала, что если она заплачет, в магазине есть холодная вода, чай и успокоительное. Есть телефон, чтобы вызвать скорую помощь — такое тоже случалось за ее практику. Но женщина лишь всхлипнула и коснулась одной из табличек.

— Мне понадобится фотография, — сказала Алина.

— Да, конечно, — ответила женщина и полезла в сумку.

Она перевернула все, что было внутри, и, наконец, вытащила кошелек, а из него — маленькую фотографию.

— Вот. — Она протянула фото Алине. Та положила его в конверт, а сверху написала сегодняшнюю дату, тип и размер таблички.

— Срок исполнения заказа — одна неделя. В следующий четверг табличка будет готова.

— Спасибо, — почти шепотом произнесла женщина.

Она поправила на голове черную повязку и удалилась из магазина.

Алина видела таких прежде. Женщина была еще не в том возрасте, чтобы привыкнуть к подобного рода потрясениям. Скорее всего, у нее умер отец или мать. Умер недавно, потому что она до сих пор носила повязку и при каждом упоминании была готова расплакаться. Родители Алины были еще живы. Маме она звонила два раза в неделю. С отцом почти не разговаривала. Но, случись что с ними, Алина не представляла, в каком состоянии будет находиться сама.

Ей хотелось хотя бы кому-нибудь рассказать, как ей надоело жить одной, работать одной и все тяготы переносить одной. Когда она попыталась объяснить это дочери, та даже не отвлеклась от телевизора.

Алина вернулась к газете, отхлебнула холодный кофе, несколько минут пыталась погрузиться в события статьи, но ничего не вышло. Она думала о женщине, и ее терзала странная уверенность, что этот случай выходит за рамки. Алина отложила газету и вернулась к прилавку. Вытащила конверт с фотографией, но, перед тем как открыть, вспомнила одну вещь. Хозяин запрещал распаковывать конверты. По правилам их должен был открывать только мастер, выполняющий заказ на табличку.

«Что чувствует человек, когда действует не по правилам?» — подумала Алина.

Под столом лежала стопка новых конвертов. Их никогда не пересчитывали, чтобы сравнить с количеством заказов. Нужно было выбросить порванный конверт и переложить фото в новый. Все просто.

Алина посмотрела на время. В десять часов начинался кофейный перерыв. На всякий случай она закрыла дверь на замок, не желая, чтобы кто-то поймал ее с поличным, особенно если той женщине вдруг захочется вернуться обратно. Алина взяла ножницы, отрезала торец конверта. Фотография выпала и легла лицевой стороной на стол.

— Ты не хочешь, чтобы я на тебя посмотрела? — со смехом спросила она.

Неожиданно за ручку двери кто-то дернул, и от испуга Алина вздрогнула. За ручку дернули второй раз, после чего кто-то выругался у порога и пошел прочь.

«Если хозяин узнает, что я без причины запираюсь в десять часов утра, мне устроят нагоняй», — подумала она и покачала головой.

Алина подождала еще с полминуты. Ручка двери не дернулась, и тогда она перевернула фотографию. Ком встал в горле, когда она поняла, что со снимка на нее смотрит тот самый мальчишка, которого она видела в туалете. Он был в рубашке, аккуратно застегнутой на самую верхнюю пуговицу. Алина не сомневалась, что в той же рубашке он стоял перед туалетом и смотрел на нее, как на муху, запутавшуюся в паутине.

Дрожь пробежала по ее рукам. Алина сунула фотографию в новый конверт, запечатала его и бросила под прилавок. «Мне страшно», — сказала она себе и сделала последний глоток кофе. Чашка едва не выпала из ее рук.

Через несколько минут испуг улегся. Алина отомкнула дверь. Вернулась за прилавок, но не смогла вернуться в тихий, спокойный уклад своей жизни. Она знала, что в одиннадцать тридцать она пойдет в туалет и снова увидит мальчишку-мертвеца. Ее хватит удар, если он приблизится к ней. Ее сердце уже выпрыгивало из груди, как только она вспоминала его лицо. А время клонилось к обеду, и сегодня Алина впервые сделала то, чего не совершала очень давно. Она не пошла в туалет перед обедом, а осталась в магазине.

После двенадцати прошли две похоронные процессии. Благодаря им Алине удалось продать полтора десятка венков. Люди развеяли ее страх, и часов до трех она не вспоминала о мальчике. Но потом ей захотелось в туалет, и она поняла, что от неизбежного не уйти. Можно было бы обойтись кустами или укрыться за тыльной стороной магазина, но старая фобия и там заставит ее подумать, что за ней подглядывают. Эта болезнь появилась у Алины после развода. С тех пор она закрывалась даже дома, в своем собственном туалете.

В пять тридцать она вышла из магазина и заперла дверь. Через две минуты она стояла перед туалетом и озиралась по сторонам. Тот же ветер и пустота вокруг. Качались деревья, скрипел забор. С холма виднелась трехэтажная школа.

— Я знаю, что ты меня слышишь, — сказала она кладбищу. — Оставь меня в покое!

Алина не пошла вглубь туалета и уселась на первой дырке. Она ждала мальчика, сама не зная, зачем. Она смотрела на вход, и ей казалось, что на стене качается чья-то тень. Она дрожала, а ветер свистел в крыше и дул из дырок в полу. В этот момент Алина вспомнила свежую могилу за туей, где она искала мальчика. Тихая музыка заиграла в ее голове, когда она поняла, что он не придет. Он уже сделал все, что хотел. И тень на стене у входа — лишь плод ее воображения.

Она оправилась, одернула юбку и вышла из туалета. Ее встретила та же пустота. Алина пересекла площадку по направлению к туе и углубилась в заросли.

Прогалы между могилками были вытоптаны, но кое-где осталась прошлогодняя трава — сухая, желтая, но крепкая, как леска. Чтобы подобраться к могиле, ей пришлось вернуться и обойти тую с другой стороны. Она убедилась в том, что не ошиблась. Куча венков, цветы, ленты и большой деревянный крест. На кресте, наполовину скрытая траурными лентами, висела фотография.

На обратном пути Алина несла с собой упругий комок боли и страха. Она думала о детях.

Дети бывают плохими и хорошими, ленивыми и трудолюбивыми, простыми и сложными. Дети бывают упрямыми и безответными, как ее дочь. И какими бы их ни считали родители, они все равно останутся любимыми и неповторимыми — если бы Бог всем, без исключения, давал шанс вырасти и повзрослеть.

За воротами кладбища Алина повернулась и прошептала: «Мы начинаем играть в рулетку с самого рождения, а никто этого до сих пор не понимает».

В пять сорок пять приехал хозяин и забрал выручку. В шесть Алина заперла магазин и пошла домой. В шесть двадцать она стояла в прихожей и расстегивала сапоги. Дочь смотрела телевизор. Она не заметила, в каком подавленном настроении пришла ее мать с работы, и не поднялась с дивана, чтобы хотя бы поставить на огонь чайник. Она вообще не посмотрела в сторону матери, и лишь вздох последовал с ее стороны, когда Алина сказала «Привет, дочка!» и пошла к себе в комнату.

Дневник Ксюши

Ксюша не спала. Она сидела на кровати в своей комнате с занавешенными гардинами, прижимая к груди мягкую игрушку. Из соседней комнаты доносился скрип. Ксюша знала этот звук. Не так давно ей исполнилось двенадцать, а впервые она услышала его около трех лет назад. Тогда ей казалось, что мама просто не может заснуть и ворочается на ржавой пружинной кровати, подыскивая более удобное место для сна.

Папа погиб, когда Ксюше было восемь. Он чинил лифт в многоэтажном доме и, когда кабина внезапно поехала вниз, не успел вылезти из шахты. Обе половины его тела хоронили в закрытом гробу: одну из них кабиной лифта раздавило почти в лепешку, другую отдирали от пола на восьмом этаже. Мама никогда не рассказывала Ксюше подробностей. Девочка узнала их сама, подслушав разговор мамы с другими мужчинами. После этого жизнь пошла иначе.

Они жили на шестом этаже в тесной двухкомнатной квартире, окна которой выходили на север. День в квартире был короткий, а ночь — длинной. Зимой было холодно, как в погребе, летом — жарко, как в аду. Ко всем условиям такого существования они привыкли давно, но было одно «но»: Ксюша не любила ночь. И если бы они жили в каком-нибудь другом доме, не таком дряхлом и убогом, в какой его превратили жители (в том числе и ее мать), ночь воспринималась бы ею совсем иначе. Но они жили там, где темное время суток никогда не проходило в тишине. Едва солнце пряталось за верхушки других многоэтажек, наступал вечер — час, когда к маме приходили странные мужчины. А едва заканчивалось их время, и свет окончательно гас в квартире, на полу появлялись тараканы. Мама ничем не могла вытравить этих тварей с тех пор, как из жизни ушел отец. Тараканы бегали только по ночам, и если в комнате внезапно включить свет, то можно было полюбоваться, как они разбегаются по сторонам, точно сбитые шаром кегли.

Чтобы не ходить ночью в туалет, Ксюша сидела до десяти часов вечера с книжкой, а потом шла в душ. Она мылась, чистила зубы, справляла все необходимые нужды и возвращалась в постель. Так было всегда. Но однажды ее режиму суждено было рухнуть.

Ксюша терпела изо всех сил. Она так сильно хотела в туалет, что позабыла обо всем на свете. В ту ночь Ксюша не включала свет. Она бежала, наступая на пол только кончиками пальцев. Два таракана хрустнули под ее ногами перед самым туалетом. Ксюша подпрыгнула и едва успела добежать до унитаза.

«Они страшные, — говорила себе девочка, возвращаясь назад. — Я их убила. Все страшное нужно убивать!»

И она потопталась по другим тараканам в туалете. Давка тараканов принесла ей столько удовольствия, что Ксюше понравилось ходить в туалет ночью. Только ступни после этого становились грязными и липкими, особенно между пальцами. Девочка вытирала их об ковер или об занавески. А когда мама спрашивала, что за пятна появляются на гардинах в ее комнате, Ксюша отвечала, что не знает. Она врала. Если бы мама узнала правду, если бы она поняла, что родная дочь портит и без того паршивые гардины, она бы отходила ее ремнем. Она бы не пожалела ее, выпорола до слез, а то и до крови. И все потому, что мама — не папа. Папа ее любил и жалел. А мама только ругала. К тому же, какими бы грязными ни были гардины, она все равно не стала бы их стирать. Такая работа ее не привлекала.

И все же после смерти отца мама стала для Ксюши самым дорогим человеком на свете — пусть она била ее ремнем, ругала за все на свете и часто выражалась плохими словами, пусть она курила, возвращалась с вечеринок пьяной и была не лучшей матерью за долгие годы. Она родила Ксюшу в семнадцать. И со временем, взрослея, девочка поняла, что ее жизнь принадлежит случаю. Пусть. Но, несмотря на все это, Ксюша любила свою маму. За что? Наверное, за близость. За уничижение. За желание всегда быть собой, которое ее губило. И Ксюша видела, как это происходит.

Она была совсем маленькой девочкой, когда впервые увидела маму с мужчиной в одной кровати. Это случилось после смерти папы. Мама не работала, но ей всегда требовались деньги, поэтому пришлось искать место, где можно было их достать. Сперва мама пробовала устроиться официанткой в местном ресторане, расположенном на пересечении двух крупных городских улиц. Получилось. Но, проработав неделю, она уволилась из-за слишком маленькой зарплаты. Появился другой вариант, и мама устроилась официанткой в баре далеко от дома. Ей понравилось. Платили не намного больше, но зато там была громкая музыка, темнота и богатые клиенты — все, как она любила.

Ксюша ходила в школу, когда скромный заработок мамы вдруг подскочил под потолок. Она больше не скупилась на красивую одежду и косметику. Она хотела быть красивой и каждый день, собираясь на работу, надевала разные вещи. Не обязательно цветные, но деловой черно-белый цвет в ее гардеробе никогда не присутствовал. Она брала с собой маленькую сумочку, подчеркивающую ее элегантность, под цвет ей надевала туфельки и красила ногти. Мама носила коротенькие юбки, чтобы длинные ножки всегда были на виду у мужчин. Она обожала блузки с глубоким вырезом. Ксюша знала, что говорят парни про таких женщин. Они говорят, что они «очень аппетитные». Эту фразу она несколько раз слышала от старшеклассников. Мальчишки ее возраста этим еще не увлекались. Даже самые продвинутые и любопытные, которые уже старались заглянуть девочкам под юбки, еще не употребляли таких слов.

Однажды Ксюша вернулась из школы после обычного дня и сразу отправилась на кухню, где застала маму, прикрытую легким халатом, и мужчину с длинными волосами и огромными мускулами. Прежде она видела такие мускулы только по телевизору. Сейчас двойник Арнольда Шварценеггера сидел у нее перед глазами и, как ей казалось, слегка улыбался. Мама стояла у окна. Ее волосы были распущены, в вырезе расстегнутого халата виднелась голая грудь.

— Это моя дочь, Антон, — произнесла она, застегивая халат. — Ей девять лет.

— Уже хорошенькая. — Антон покачал головой.

— Иди в свою комнату, Ксюша, — велела мама.

Обычно таким тоном мама говорила ей убраться в доме второй раз, если первый раз дочь убрала плохо.

Ксюша ушла. Села на кровать в своей комнате и задумалась. Мама даже не предложила ей покушать. Девочка отсидела шесть уроков, лишь попив чаю на второй перемене, а теперь, когда она ужасно хочет есть и немножко передохнуть, мама велит ей идти в свою комнату. И этот человек… Внешне он хорош. Его мускулы выпирают из-под футболки, волосы до плеч, холодный взгляд. Антон ей очень понравился. Но даже ради такого, как он, мама не должна была отправлять ее в свою комнату!

Тот случай она запомнила надолго, но с мамой о нем никогда не говорила. В девять лет она мало что понимала в отношениях между мужчиной и женщиной, а Антон был старше ее лет на тридцать и казался настолько недоступным, что Ксюша предпочла просто оставить это воспоминание для своего дневника.

Свой личный дневник она начала вести в тот же день, когда Антон неожиданно из уличного гостя превратился в горячего друга.

«Я увидела его со спины, когда он стоял в душе, — писала Ксюша. — Он мылился моей мочалкой и часто тер ею то место, которое у женщин не такое, как у мужчин. Его мышцы выпирали, когда он слегка наклонялся вперед и напрягал руки. Потом он тер ноги, и я видела, как огромная штука качается у него между ног. А эти ноги были величиной со ствол рябины в нашем огороде, и на них тоже вздувались мышцы».

Ксюше понравилось писать личный дневник. Он отбирал негативные эмоции и защищал душу от шока. Другого определения своему состоянию девочка не находила. Шок вселился в ее тело. А когда она зашла в душ после мужчины и почувствовала его запах, то ощутила отвращение к собственной мочалке. Она не хотела ее касаться. Она смотрела на мочалку, как на отрубленную руку, с которой стекала кровь.

«… кровь, — воспоминание о субботе, — капала с нее. Антон вышел из душа и пошел на кухню курить. Я заскочила следом и увидела, как с мочалки стекала жидкость и густыми темными каплями падала на пол. Я помылась маминой мочалкой. Мне было противно мыться своей, потому что она пахла…»

Поздно вечером Ксюша написала еще кое-что про маминого друга. И после этого стала прятать дневник, чтобы мама случайно не наткнулась на него.

«… он не закрывал дверь, когда ходил в туалет. Я слышала, как он писает, и по моему телу бежала дрожь и возбуждение. Я хотела увидеть его за этим занятием, но страшно боялась, что когда-нибудь он увидит за этим занятием меня…»

Спустя неделю Антон стал приходить к ним домой почти каждый день. Приходил вместе с мамой вечером, а уходил утром. Мама ничего не рассказывала, а Ксюшу просила обращаться к нему с приставкой «дядя». Но Ксюша никогда не называла его дядей. Она вообще никак его не называла. Для нее Антон был человеком-погремушкой. Он легко общался, но таил в себе что-то дурное и непредсказуемое, чего Ксюша боялась.

«… я видела, как он оставил маме пачку денег. Это был не конверт. Он просто вынул из кармана несколько зеленых бумажек и бросил на стол. А мама улыбнулась и поцеловала его, закинув руки на шею. Она любит его?»

Это воспоминание было последним перед той ночью, когда Ксюша услышала эти постыдные звуки в маминой комнате. Ей показалось, что за окнами выли собаки. Но спустя мгновение звуки перестали походить на вой. Они больше напоминали плач и всхлипы. Звуки то прерывались, то снова возвращались в ее комнату. Девочке больше не хотелось спать. Она таращилась в темноту и не могла понять: мама плачет? Мама плачет, потому что ее избил Антон? Или обидел?

Она должна была это увидеть.

И вот, когда стоны в очередной раз вернулись в ее комнату, Ксюша поднялась с кровати и пошла к маминой комнате. Было очень темно, чтобы что-то разглядеть. И она поклялась, что опишет в своем дневнике все до последней мелочи, например то, как она поднялась с кровати и раздавила таракана. Большой палец на левой ноге прилипал к полу. В трусиках и тоненькой майке ей было холодно, но сейчас Ксюша не замечала ни того, ни другого. Она смотрела в проем приближающейся двери. Когда стоны прекращались, она слышала скрип кровати. Резкий и внезапный, словно на ней кто-то прыгал. У Ксюши тоже была сетчатая кровать, и она любила на ней попрыгать, но не в три часа ночи. Днем. И когда мамы не было дома.

А потом она вновь услышала стоны и шепот. Мама стонала, а Антон шумно дышал. По крайней мере, ей так казалось. Мама точно не плакала, это Ксюшу успокоило. Но то, что происходило за приоткрытой дверью, заинтересовало ее еще сильнее. Если не плач, то что? Сквозь темноту Ксюша поняла, что они целуются. Она много раз видела, как папа целовал маму. Ничего сверхъестественного в этом нет, но тогда ей казалось, что поцелуй приносит большое удовольствие. Теперь она понимала, что это не так. Возможно, они не только целовались, но и делали что-то еще. Например… Ксюша чуть не вросла в пол от этой мысли. Вдруг Антон пытается ее задушить, а мама сопротивляется? Страх накатил на девочку новой волной, и Мама словно заговорила с ней.

«… я почувствовала, как она кричит мне: спаси, спаси! Он задушит меня! Дочка, помоги мне! У меня не осталось сил… Я распахнула дверь и увидела…»

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет