Бесплатный фрагмент - Венец Ясности

Пролог

«Ксоот есть не что иное, как живой материал. Живой ксоот по определению — мёртвый ксоот, поэтому следите за ними пристально, не упускайте из виду, слушайте шлепки».

В темноте притаились два еле заметных огонька. Они освещали корневые разветвления, которые были таких невообразимых размеров, что возвышались над деревьями. Десятки уродливых сплетений и отростков расползались в разные стороны на целую милю, а самый тонкий из этих Корней не смогли бы обхватить вместе двадцать взрослых мужчин. Некоторые люди называли это магией, другие божественным вмешательством. Правда была в том, что никто не знал, откуда Они взялись. Одни учёные говорили, что дымка, окружающая Корни, — смертоносная ловушка, хотя для кого была эта ловушка, оставалось загадкой. Другие спорили о том, откуда на Них взялись ещё более странные наросты. Корни выросли на болотах, месте самом заброшенном и безлюдном. Да что уж, даже зверьё там не водилось, а птицы не летали над ним. Там не было ни еды, ни пригодной для питья воды, только старые скрюченные деревья делали удручающий вид не таким унылым. Прошло почти две сотни долгих и одинаковых лет с того дня, как болота выплюнули первый, на тот момент ещё совершенно привычных размеров отросток, и люди начали забывать, что где-то растут какие-то Корни. Или деревья? Никто давно не задумывался об этом. И вовлекающим друг друга в бесконечные междоусобицы королевствам проще было уверять простой народ в том, что это всего лишь выдумка и не более. Вскоре о странных Корнях, давным-давно появившихся где-то на болотах, вспоминали лишь старики близлежащего города. Да и они уже не вполне хорошо помнили, в чём же заключалась суть их полузабытых и перепридуманных баек и историй. Но в мире не было магии, не было злобных монстров. Люди рождались, жили, рожали других людей и вообще занимались исключительно привычными и исключительно обычными вещами. Но, ясное дело, в каждой деревушке или небольшом захолустном городке находилась парочка-другая старух-выдумщиц, треплющихся по поводу и без повода о всевозможных и невероятных происшествиях, случавшихся с ними в молодости. Как известно, любая старая женщина, чей муж давно уже отыграл свою партию в постельных делах, готова развлекать себя любыми известными ей способами. Поэтому они придумывали и придумывали. Сказки про ужасных чудовищ, благородных мужчин и прекрасных девиц, ни в коем случае не всяких ветрогонок. Истории про доблестных королей и их верных подчинённых, готовых в любой названный час отдать жизнь за своего монарха. Но самыми любимыми небылицами, от которых у детей всех возрастов загорались глаза, были рассказы про могущественных магов и волшебников, которые по мановению волшебного посоха или заколдованного ожерелья творили всевозможные чудесные дела. По крайней мере, всем, даже самому степенному и серьёзному землевладельцу или королю хотелось верить в то, что мир приготовил ему что-то позагадочнее, чем родиться и, взгромоздившись на свою давно отцветшую жену, заделать ещё одного такого же невзрачного, как и он сам, пройдоху, которому есть дело только до денег и нескончаемых удовольствий. Но погружённый в безответные грёзы народ забыл о том, что кое-что уж совсем необычное находится прямо у него под боком.

Глава 1. Ксоот

— Подойди, подойди, и я швырну тебя в эту проклятую дыру, — сосредоточенно повторял Содос, зеленоглазый мужчина лет двадцати пяти с лицом, похожим, как ему казалось, на собачью морду. Несмотря на общепринятые стандарты красоты, которые гласили, что он был отъявленно красив, его уши были немного больше, чем нужно, а нос немного шире, чем ему хотелось бы. Непослушные грязно-каштановые волосы торчали в разные стороны. На нём была чёрная куртка с медными пуговицами. Тёплым вечером в ней было жарко, а прохладным утром холодно. Она не защищала даже от дождя, но Содос и не для того её носил. Его шею укрывал растрёпанный тёмно-зелёный шарф, да и вся одежда, впрочем, была тёмных тонов, чего нельзя было сказать про её носителя. Бледная кожа Содоса делала и без того чёрную куртку ещё темнее, если это было вообще возможно.

— Лучше в мешок, мы должны принести ещё одного, — напомнил Рассел, мужчина того же возраста. Он был чуть ниже Содоса, его кожа была темнее, а плечи уже. Рассел стоял неподалёку, прислонившись к высохшему дереву, по коре которого среди маленьких пятнышек лишайника ползали жуки, что не тревожило его ни в коей мере. В руках он держал факел, намеревающийся потухнуть.

— Как будто тех, что мы насобирали, недостаточно.

— Они вроде безвредные, и сбрасывать их не нужно, пусть лежат себе. Не понимаю, чем они так перед тобой провинились? У меня они вызывают скорее сострадание, нежели отвращение.

— Никчёмные создания, и ни к чему им сострадать, — буркнул Содос. Странное существо подошло к нему вплотную и прислонилось головой к его ноге. Это был ксоот. Две короткие ножки подпирали и то и дело встряхивали кожный нарост в области брюха, который задирался и, падая обратно, издавал шлёпающий звук, будто ладонью бьёшь по большому слизняку. Короткие обрубки заменяли ксооту руки. Ноги заканчивались плоскими ступнями без пальцев, плотно прилегающими к земле. Продолговатая голова, обтянутая тонкой, рвущейся от прикосновений пепельно-коричневатой кожей, постепенно сужалась, если смотреть со спины, а на затылке росло несколько редких, но длинных волосков, превращая и без того неказистое существо ещё и в старое. На месте глаз у ксоота были две кожные складки. В общем-то, всё в этом создании вызывало глубочайшее отвращение.

— А ты им нравишься, — усмехнулся Рассел, доставая из небольшой сумки новый факел. — Может, погладишь?

— Мы будем торчать тут до вечера или всё-таки вернёмся? — Содос неуклюже оттолкнул ксоота ногой. На миг он потерял равновесие и, пытаясь не упасть, взмахнул руками, что показалось ещё более неуклюжим и разозлило Содоса ещё сильнее.

— Этот последний, — ответил Рассел, показывая на ксоота, который вяло лежал в стороне, не пытаясь предпринять никаких попыток бегства. — Ну, по крайней мере, более или менее живой.

— Я с самого начала говорил, что это глупая затея. Они бесполезны. Бесполезнее некуда.

— Ксооты заволновались, с чего бы? — спросил Рассел сам себя.

— С того, что я сбросил уже одиннадцать, — отрезал Содос и подошёл к развалившемуся неподалёку ксооту, который, как ему казалось, наблюдал за ним. С недовольным урчанием тот пошевелился.

— Да он, похоже, следит за мной, — неодобрительно хмыкнул Содос.

— Не обращай внимания, в отличие от тебя они дружелюбные, — безразлично отозвался Рассел.

— Дружелюбные или нет, мне они не нравятся.

— Этот последний, — повторил Рассел, показывая на обмякшее в стороне существо.

— Кажется, если я пробуду здесь ещё немного, я сам стану ксоотом. Пахну я уже, как они, — Содос резко опустил голову, потому как ещё один ксоот упёрся головой ему в ногу. Содос задрожал редкой дрожью и побелел от ярости.

— Ну что, может, хоть этого погладишь? — язвительно повторил шутку Рассел. Содос разразился и оттолкнул ксоота ногой так сильно, что тот не удержался и с жалобным писком сорвался в расселину, отозвавшись эхом в Глубине. Ничего отчётливого, но что-то неуловимо жалобное было в вопле этого уродливого малыша. Писк постепенно стихал. Несколько минут Рассел стоял на краю и вслушивался.

— Чтоб тебя! — разозлился он. Его расстроил этот писк, ксооты редко кричали. — Если сбросишь ещё хоть одного, полетишь за ними!

Содос испуганно притих.

— Вот только не надо пустых угроз, — неуверенно произнёс он. Сама мысль, что ему придётся валяться в куче ксоотов, даже будучи мёртвым, привела его в неприкрытое волнение. Содос не любил их и показывал это чаще, чем следовало.

— Мы могли бы уже вернуться, — проворчал он, запихивая ксоота в мешок, но Рассел медлил. Что-то каждый раз удерживало его в этом неприятном месте. И каждый раз, когда он стоял и всматривался в Глубину, какой-нибудь нарост обязательно рвался, и из него выпадали ксооты.

Вдруг в грязи что-то забарахталось и закопошилось. Этот был не похож на остальных, тех, что валялись в полусне и разлагались, не сумев подняться на слабых ножках. Его кожа была заметно светлее, складок оказалось не так много, да и кожный нарост вполне можно было принять за обычный набитый живот. Существо поднялось и поглядело на уставившихся на него чужаков. Из узких прорезей на мордочке отчётливо виднелись глаза с молочно-коричневатыми белками. Вокруг чёрных, как ночь, зрачков тянулась тонкая кровавая полоска. Эти глаза ненавидели, казалось, всё, на что, хоть и впервые, смотрят.

— Да этот уродец не такой уж и уродец, — усмехнулся Содос и подтолкнул ксоота ногой. Тот недовольно заурчал. — Даже глаза видно, правда, они какие-то странные, никогда таких раньше не видел.

— В любом случае мы собрали достаточно, тем более этот вряд ли нам подойдёт, — сказал Рассел устало.

— Как по мне, никакой разницы, — фыркнул Содос, продолжая подталкивать ксоота ногой. Существо поднялось и оскалило пасть. Содос пнул ксоота и отскочил, тот тоже отскочил.

— Ты видел? Видел? У него зубы! — вскрикнул Содос, впивая недоумевающий взгляд в удивлённую физиономию своего приятеля, который тоже это заметил. Рассел очнулся от глухого звука — твёрдый кусок глины, брошенный Содосом, угодил ксооту в затылок, но тот не остановился. На время они застыли, наблюдая за растворяющимся в дымке силуэтом. Повисшую тишину нарушили характерные лопающиеся звуки, после чего ещё несколько телец упали в грязь. Содос, нахмурившись, прошёлся вдоль Корней, где те почти касались земли, и поскрёб ногтями скользкую поверхность. Затем с интересом изучил то, что под ними осталось.

— И долго ещё эта штука будет посылать нам подарочки? — почесав шею, спросил он сам себя. Рассел знал, что вопрос предназначался не ему. А если бы и ему, он бы всё равно промолчал. Рассел не мог быть постоянно всем недоволен.

— Неважно. Возвращаемся, — Содос закинул грязный мешок за плечо. — Сколько у нас? Восемь? Или девять?

— Вроде того.

— Вроде чего? — раздражённо переспросил Содос, — Я спросил, восемь или девять?

— Да восемь, восемь, — устало произнёс Рассел и с усмешкой добавил: — Или хочешь потащить ещё одного? Я могу найти тебе даже парочку, только что новые выпали, — Рассел многозначительно поднял брови и показал пальцем за спину Содосу. Тот скрежетнул зубами и молча потащил мешок, оттолкнув улыбающегося Рассела.

— Знать бы еще, зачем эта штука выросла, — пробормотал Содос спустя какое-то время.

— В смысле Корни? — отозвался Рассел, идущий рядом. — Мы уже это обсуждали.

— А я с тобой это не обсуждаю. Я с собой это обсуждаю.

— Каждый раз мы тащимся сюда и обсуждаем это.

— И каждый раз мы тащимся отсюда и обсуждаем это, — спокойно пожал плечами Содос.

— Вот именно. Уже два года. И каждый раз мы приходим к тому, что…

— Каждый раз мы приходим к тому, что я не представляю, откуда взялась эта здоровенная ветка.

— Это Корни. Ты видел хотя бы одну ветку, которая росла бы из-под земли?

— Ах да, я забыл, мы же с тобой садоводство обсуждаем. Так иди и обруби корешки. Лопатку тебе дать? Это ветка. А эти наросты… Не бывает таких наростов.

Они отошли от Корней на пару миль, но столь же невообразимо огромная тень всё ещё накрывала их, словно не хотела отпускать.

— А на ветках, значит, бывают? — спросил Рассел.

— На ветках это хотя бы объяснимо, — невозмутимо ответил Содос. — Мало ли неизвестных нам видов.

Они притихли. Дымка, застилающая всё вокруг, делалась гуще, ела глаза, забивалась в нос. В свете факела повсюду виднелись тела умирающих ксоотов. Их маленькие трупики разлагались быстрее, чем можно было вообразить. На пустынной равнине изредка попадались старые заброшенные дома, покрытые слоем пыли. Из сгнивших, развалившихся окон за ними, как казалось Содосу, наблюдали ксооты. Чаще всего те просто лежали и поворачивали немые незрячие головы к путникам. Содос представлял, что на него устремлены тысячи безразличных взглядов. Тысячи поблескивающих в темноте глаз с кровавыми колечками вокруг непроглядно-чёрных зрачков. Но в действительности ксоотам не было дела ни до чьего существования, включая их собственное, да и глаз видно не было. Они рождались, спали и умирали, превращаясь в одинаковые холмики из грязи, которая липла к ногам. Только иногда попадались торчащие из земли бледные косточки. Но и их вскоре забирали Корни с отвратительными грязно-молочными наростами, набухающими, не желая сразу сбрасывать вниз то, что пряталось внутри. Выпадая наружу, в смертельном полусне ксооты бродили по окрестностям, уходили дальше и дальше, им было неважно, куда идти, им было неважно, идут ли они.

— Зачем нам вообще тащиться в такую даль? — Содос скорчил гримасу неодобрения. — Чем им не угодили те, что поближе к городу?

— Я откуда знаю, — хмуро отозвался Рассел. — Значит, чем-то не угодили. Не заставляют же они нас таскаться в такую даль каждый месяц просто, чтобы на время от нас избавиться.

— Они могут, — пожал плечами Содос. Рассел расхохотался.

— Да уж, они могут. Я сыт всем этим по горло. Да к тому же все эти пропажи — что они, сами в озере топятся, что ли? Главное, куда мужья смотрят? Их жёны расхаживают у воды, как ни в чём ни бывало, и это после того, как одиннадцать молодых женщин на сносях пропадали куда-то, а потом их в воде у берега находили и живыми ведь, не всех, правда. Куда они девались, а? И почему не расскажут? А теперь они какие-то чудные ходят. То ли спят, то ли ещё чего. Ты видел? Они прямо на ходу похрапывать начинают. Вот ты когда-нибудь спал на ходу?

— Ну не спал.

— Вот и я не спал, а они спят. Но вот что меня действительно волнует, так это зачем нам всё-таки тащиться на эти, так их перетак, болота ради восьми, ты подумай, восьми каких-то сомнительных выродков.

Ночь безоговорочно скрыла Ксоот в своих безмолвных объятиях, но Рассел и Содос и так знали, что город прямо перед ними. Стены, сложенные из булыжников и деревянных подпорок, кое-где покрыл густой мох. Они были такие низкие, что Содос всегда подшучивал, что жители Ксоота не смогут отбиться даже от своры старых повозочников. Город был построен вокруг застланного нерассеивающейся дымкой озера. Стоящие в несколько рядов приземистые домики тянулись вдоль воды. Между городскими стенами и озером оставалось место для Единственной Дороги. Её называли так, потому что она и была одна. У берега, склоняясь к воде, росли ивы и вязы, в некоторых местах настолько близко, что с одного ствола можно было перешагнуть на другой.

Жители Ксоота ловили рыбу. У каждого дома была вбита низенькая свая, к которой привязывалась одна или две лодки. Повсюду, куда ни глянь, виднелись рыбацкие сети, крючки и удочки, а над городом скитались тучи, нашедшие прибежище лишь здесь. Местные лесорубы жаловались, что в такую погоду невозможно валить деревья. Стволы и без того были слишком скользкие и тяжёлые, так ещё и кроны не успевали просыхать из-за моросящего дождя. Отовсюду слышались перебранки. Город не мог жить спокойной жизнью, и когда обессилевшие Содос и Рассел приблизились к грубой каменной кладке, они сразу же поняли, что и в этот раз ничего не изменилось.

Старики сидели у воды, высматривая рыбу и браня погоду. Дети бегали по Единственной Дороге и играли в прятки, хоть, в некотором роде, игра и теряла смысл. Окружённые материнской заботой детки, если и могли выйти из дому в дождь и туман, то только закутанные в тёплые кожаные плащи с капюшонами, скрывающими их лица. Они не отвечали на настоятельные просьбы откинуть свои капюшоны и открыться миру, признав своё поражение. А когда ты не видишь тех, кого нашёл — можешь считать, что не нашёл никого вовсе. Поэтому приходилось догонять, и прятки сами собой превращались в догонялки, хотя все и называли их прятками.

Сегодня дочка старой Марты, молодая Люттерия, вышла-таки на порог своей лачуги, и по тому, как она выглядела, можно было с уверенностью сказать, во что в этом месяце оденется большинство женщин в городе. В этот раз на ней была рубашка из дублёной кожи, застёгнутая на все пуговицы, кроме двух верхних. Лютти была из тех, кто предпочитает оголять верхнюю часть груди при каждом удобном случае. Длинные штаны из чёрного сукна удерживал на хрупкой талии кожаный пояс, как правило, с железной, но в этот раз с латунной пряжкой. Изящные кожаные туфли, сделанные сапожником, а по совместительству её мужем, Оттешем, надёжно оберегали ступни Лютти от непогоды. Она высматривала супруга, который, как всегда, задерживался допоздна в мастерской, не столько потому, что волновалась за него, сколько для того, чтобы все девицы, снующие мимо по своим делам, могли получше рассмотреть её новый, весьма утончённый наряд. И когда Оттеш возвращался, вместо нежных женских объятий и горячих благодарных поцелуев, он получал крепкий удар кулаком в грудь, а дверь его собственного жилища захлопывалась прямо перед его собственным носом. После этого он, как обычно, закуривал трубку, такое происходило почти что каждый день, и укрывался от дождя под крышей веранды. В окнах горели лампы, и в тенях можно было различить соблазнительный силуэт недовольной Люттерии, отчитывающей непослушных детей за проступки их отца. А тем временем Оттеш скромно покуривал полупромокший табак, пытаясь найти в этом частицу удовольствия, отнятого у него неблагодарной, но очень красивой женой. И наконец, после того, как Лютти впускала полусонного мужа, и все засовы были накрепко заперты, она, одобрительно хихикая, подпускала Оттеша к себе, и в городе наступала какая-никакая тишина.

Тогда в Ксооте и появились две фигуры. Одна пониже, а по второй сразу было понятно, что её обладатель, как всегда, страшно недоволен. Угрюмый и мокрый Содос пробирался между тесно поставленных домов, задевая мешком стены, не заботясь о том, что кто-то может проснуться. Иногда Расселу казалось, что Содос делает это не без умысла. Благо домов на пути от городской стены до озера было немного. Одна дверь тихонько приоткрылась, и на пороге показалась сгорбленная фигура. Скрипучий голос разнёсся по озеру:

— Опять ты шумишь, Содос! Боги проклянут тебя за это!

— Здравствуй, Марта, опять ты за своё, — не останавливаясь, откликнулся Содос.

— Запомни, дурень, если ты ещё раз прервёшь мой сон в столь поздний час, я попрошу муженька моей благоверной дочурки выбить из тебя то, что осталось!

— Прошу тебя, Марта. Если добряк Оттеш что-то и сможет выбить, так это ещё одну подушку, которая покажется твоей Лютти недостаточно мягкой. Оставь меня в покое, сварливая дура.

— Лютти! — разгневанно закричала старая Марта.

— Что ещё, мама? — донеслось из окна соседней лачуги.

— Позови-ка мне Оттеша, дорогая.

— Он спит, мама, и не тебе его будить.

— Но Содос назвал меня сварливой дурой!

— Кто? — переспросила Лютти.

— Содос!

— А что ты ему сказала до того, как он назвал тебя сварливой дурой?

— Он стучал у меня под окнами, а я сказала ему, чтобы он этого не делал, — пожаловалась старуха.

— Содос! — крикнула Лютти.

— Да, Лютти? — откликнулся Содос.

— Ты сварливый дурак, вот ты кто. Тебе понятно, Содос?

— Как нельзя понятно, Лютти!

— Всё, мама? Теперь я могу уже, наконец, поспать, чтобы всякие крикливые кошёлки меня не донимали?

Содос и Рассел расхохотались, а старая Марта хлопнула дверью, да так, что даже в самой дальней лачужке зажёгся свет. Раздались заспанные возгласы и просьбы заткнуться. Вскоре Содос и Рассел протиснулись между последними двумя домами и оказались у огромного бревенчатого строения, верфи, которая, конечно, была не единственной в городе. Но Содос любил именно эту верфь, точнее, она раздражала его меньше, чем остальные. У входа их встретил низенький мужичок лет пятидесяти пяти. Его седые, некогда чёрные волосы под капюшоном, из-под которого торчал длинноватый нос, были забраны в хвост, лицо покрывала такая же седая щетина. В руке был фонарь, достаточно тяжёлый, но из-за красивого железного орнамента в виде вьющегося винограда корабел не расставался с ним. Его любовь ко всяким ненужным побрякушкам казалась Содосу глупой, но он сдерживал своё раздражение, когда Карп, так звали корабела, в очередной раз хвастался ему очередной бессмысленной вещицей. Возможно, Карп был единственным человеком в Ксооте, ради которого Содос придерживал при себе ядовитые шуточки, которые приходили к нему в голову ежечасно.

— Здравствуй, здравствуй, Содос. Опять тебе нужна лодка?

— А зачем я ещё мог прийти? — в очередной раз сдержавшись, сказал Содос. — Каждый месяц я прихожу сюда, уже в течение двух лет, и ты каждый раз спрашиваешь, нужна ли мне лодка.

— Ладно, ладно, я помню. Неужели ты думаешь, что я так стар, чтобы не помнить? — добродушно хохотнул Карп.

— Вот именно. Не так уж ты и стар, но каждый раз ты спрашиваешь, нужна ли мне эта проклятая лодка. — Содос выходил из себя. — Конечно, мне нужна лодка! Не думаешь же ты, что я каждый месяц прихожу послушать про твои безделушки?

— Ах, кстати, об этом. Смотри, что я выудил из озера недавно, — спохватился Карп. — Вот. Кольцо, — с благоговением произнёс корабел. — Красивое, правда? На мои руки, жаль, уже не налезет, но на твои… — Карп взял руку Содоса и положил в неё железное кольцо.

— На кой чёрт мне твоё кольцо, старик? — замявшись, спросил Содос.

— Это подарок. На память от старого друга, — улыбнулся Карп. Этому подарку Содос был рад, но он не подал вида и, закатив глаза, хмыкнул, пряча кольцо в карман куртки.

— В любом случае, я пришёл за лодкой.

— Да, да. Лодка. Сейчас, будет тебе лодка.

Корабел ненадолго пропал, после чего последовал шумный всплеск, и Карп появился с канатом в руке, по-прежнему сжимая в другой фонарь.

— Ты что ли их из воды вытаскиваешь? — спросил Содос. — Какой смысл? Всё равно потом сбрасывать.

— Если лодку долго не вынимать из воды, днище портится, — снисходительно ответил корабел. — В старых книгах так пишут.

— Но никто же так не делает, — Содос опять закатил глаза, на этот раз ещё более обречённо. Рассел уже начинал засыпать, прислонившись к стене, когда Содос, наконец, вернулся.

— Ты не спишь ли? — спросил Содос. — А если мешок развяжется, и ксооты удерут? Нам ещё день туда и день обратно топать по твоей милости?

— Куда они удерут? — сонно заворчал Рассел, протирая слипающиеся глаза, но на всякий случай проверил мешки. — Ну что, идём?

— Да, всё готово.

— Проклятая пыль, все глаза чешутся.

— Все? У тебя их много, что ли? Я насчитал всего два.

Рассел неодобрительно вздохнул и потащил мешки за Содосом, который успел взбодриться, пока возился с лодкой в холодной воде, и теперь даже что-то насвистывал.

— «Ксоот, ксоот, мокрый ксоот,

Раз — в мешок, два в мешок», — напевал Содос.

«Ксоот, ксоот, мокрый ксоот,

Три — в мешок, четыре -…»

— Как-то нескладно «четыре — в мешок». Может, «пять — в мешок»?

— А четвёртый у тебя где? — спросил Рассел с усмешкой.

— А мало ли где, — пожал плечами Содос. — Может, нет четвёртого,

Они подошли к лодке и сложили мешки под сидения. Рассел достал трубку и потянулся за табаком.

— Ты чего это? — удивился Содос. — Там покуришь.

Рассел задумался. Не хотелось ему Там курить, но всё же он спрятал трубку.

Глава 2. Курительное помещение

Лодка медленно скользила по густой воде к середине озера. Проваливалась в неё и с трудом выныривала. Иногда на руки гребущим попадала мутная вода. Содоса это раздражало, поэтому он грёб не так уж старательно. Наморщив нос и прищурившись, он всматривался в берег, который сразу пропал из виду. Рассел недовольно косился на Содоса, но ничего не говорил. Он так устал, что не хотел начинать новую словесную перепалку, она точно затянулась бы, а ему хотелось только одного — тишины, недоступной ему нигде, кроме озера. Они гребли уже по привычке, в двадцать четвертый раз не понимая, куда. Вскоре лодка стукнулась о спиральную лестницу, возвышающуюся над озером. Содос неуверенно крикнул:

— Мы здесь!

Ответа не последовало, разве что фонарь зажёгся. Какое-то время они прождали в лодке, всматриваясь в темноту. Послышались шаги, и к подножию лестницы спустились четверо. Один держал в руке фонарь, освещая путь, и гремел ключами. Вид у него был испуганный, по крайней мере, Расселу так показалось, наверное, потому что он и сам был испуган. Остальных было не разглядеть, они шли сзади.

— Сколько? — спросил тот, что гремел ключами.

— Восемь, — громко сказал Содос и добавил про себя: — Как будто ты и сам не знаешь.

Они стали подниматься по скользким ступеням. Содос двигался осторожно. Рассел, напротив, шёл уверенно и ни разу не поскользнулся. Его волновало что-то другое. Содос чувствовал это, но не мог взять в толк, что именно. Рассел редко бывал так сосредоточен. Он как будто заснул, оказался в другом месте, и скрупулёзно его изучал, пока ноги несли его, спящего, вверх по ступеням. Рассел шёл перед Содосом, и тот не видел лица своего приятеля, но не удивился бы, если бы Рассел шёл с закрытыми глазами. Но глаза Рассела были открыты. Что-то должно было произойти этой ночью, но он не знал что. Это он и пытался выяснить, складывая в уме всё, что случилось с ними за два прошедших года. Ксооты, какие-то Корни таких размеров, что ему становилось не по себе, когда он вспоминал про них. Всё, что только мог вспомнить, Рассел собирал в уродливую мозаику, которая всякий раз рассыпалась. Сегодня ровно два года с того дня, как они впервые шли по этой лестнице. Два года, двадцать четыре месяца, сто девяносто два новорождённых ксоота. Они собирали только что выпавших уродцев, другие были непригодны. «Непригодны? Почему другие непригодны?» Мозг Рассела закипал, он никогда об этом не задумывался. По сто медяков за ксоота. Огромными деньгами не назовёшь, но это больше, чем получают торговцы рыбой за два месяца. В конце концов, Рассел пришёл только к одной мысли, которую не раз повторял ему Содос — «Почему именно мы должны тащиться к этим Корням?» Вдруг поток его мыслей оборвался. Они подошли к дверям, которые тихо открылись и впустили их в тёмный коридор. В какой-то момент Содос осознал, что они идут вдвоём. Вдвоём с Расселом. Их сопровождающие, видимо, отстали, а они и не заметили. Теперь и Содосу стало не по себе, обычно их сопровождали до самого конца. Они зашли в помещение, освещаемое настенными лампами. У стен стояли шкафы, небольшие брёвнышки потрескивали в двух каминах, и у каждого стояло по четыре тёмно-красных кресла. В помещении никого не было, только густой дым витал в воздухе. У Рассела заслезились глаза, но вскоре привыкли. Дым был мягкий, чуть ли не уютный.

— Вам как обычно, господа? — раздался бархатный мужской голос. — Вам, господин Содос, двойную порцию с вишней, а вам, господин Рассел, листья смородины?

— Да, — неуверенно ответил Рассел, а Содос просто кивнул в пустоту, потому что не понимал, откуда к ним обращаются. Из-за ширмы, которую Содос никогда не видел, а Рассел заметил впервые, скользнул изящный, довольно высокий и очень худой мужчина. В руках у него были две длинные подставки, наподобие подсвечников. Только вместо свеч в них были вставлены дымящиеся свёрнутые в трубки большие сухие листья. В них была насыпана какая-то смесь из трав. Одна отдавала красным, вторая — зелёным. Красная досталась Содосу, зелёная — Расселу. Содос принюхался и восторженно задержал в себе запах.

— Присаживайтесь, господа, присаживайтесь. У вас один час, — сказал мужчина с бархатным голосом, после чего исчез за ширмой. Содос с нетерпением пошевелил носом, усаживаясь в кресло у ближайшего камина. Рассел сел рядом. Содос достал трубку, забил в неё смесь из своего листа и с упоением закурил. Рассел не торопился забивать свою трубку, вкус смородины успел приесться. Он начал медленно осматривать стены. Кое-где висели картины в полуразвалившихся рамах. Их содержимое оставалось загадкой для Рассела, а Содоса не волновало. На некоторых были изображены сцены рыбной ловли, на других — семейные застолья, в общем-то, ничего необычного, хотя Рассел каждый раз находил новые детали, на которые раньше не обращал внимания. Вот, допустим, в этот раз он заметил, что на одной из картин в руках отца семейства, ужинающего поздним вечером, две вилки. Нож лежал рядом, и либо художник изобразил его запылившимся от времени, либо на самой картине была пыль, хотя на вилках пыли Рассел не заметил.

— А ты чего не куришь? — с удивлением спросил Содос, упоенно причмокивая, когда заметил, что Рассел и не думает присоединяться к нему в его удовольствии.

— Да как-то не хочется, — задумчиво протянул Рассел. — Подожду ещё немного.

— Ты кури, а то такого табака ещё месяц не попробуешь.

— Да знаю я.

— Ты только подумай, вишня… У нас она не растёт, а я даже и не знал, что она мне так нравится. Это твоя смородина всё заполонила. Как по мне, сорняк, — Содос поднял брови и беззаботно посмотрел на Рассела. — Выполоть её и всё, а то для травы уже места не осталось, у нас её и так мало.

Спустя час из-за ширмы вновь появился худой. Он подхватил оба подсвечника одной рукой и унёс их за ширму, видимо, там стоял ещё один шкафчик, в который он и спрятал подставки.

— Ну-с, господа, вы закончили? — спросил он. Рассел сухо улыбнулся в ответ.

— Да, спасибо, — прокашлялся Содос.

— У вас сегодня восемь?

— Восемь, — отозвался Содос, подумав, что хорошо бы им всем уже это запомнить.

— Изумительно. Тогда прошу, вот ваши восемьсот медяков. А они у вас, значит, в мешочках, да? Надеюсь, все живы? — заботливо улыбнулся мужчина, заглядывая в копошащийся свёрток.

— Ну, это вы сами смотрите.

— Конечно, конечно. Я понимаю, издержки профессии, — вежливо улыбнулся худой. Потом встал, слегка поклонился и сгрёб мешки в охапку, после чего пренебрежительно сбросил их за ширму, отряхнув руки.

— Ну, мы пойдём, — кивнул Содос как будто сам себе.

— Подожди, — остановил Рассел, не обращая внимания на то, что Содос подталкивает его к выходу. — Может вы всё-таки расскажете, зачем вам эти уродцы?

— Вам действительно интересно, господин Рассел? — улыбнулся мужчина, складывая руки за спиной.

— Да, очень.

— Что ж, тогда прошу, — худой жестом пригласил приятелей сесть. — Видите ли, господа. Вам покажется это скучным. Я всего лишь пытаюсь изучить этих маленьких, несомненно, весьма прелестных созданий. Знаете, научный интерес, — мужчина широко улыбнулся.

— Не очень-то уж и прелестных, — ухмыльнулся Содос. — Вот видишь, теперь ты, может, наконец, успокоишься? — спросил он у Рассела.

— В таком случае, не смеем вас задерживать, — согласно произнёс тот.

— Ничего, ничего, добрые господа, — махнул рукой мужчина и встал, слегка поклонившись. Они вышли из курительного помещения, и Содос направился по тёмному коридорчику к спиральной лестнице, в этот раз он как никогда хорошо помнил обратную дорогу. Но Рассела что-то заставило обернутся. В закрывающихся дверях он увидел высокого, худого мужчину с бархатным голосом, тот смотрел им вслед. Лёгкая безразличная улыбка не сползала с его бледного лица, а глаза… На миг Расселу показалось, что белки его глаз потемнели, а вокруг зрачков сверкнули кровавые колечки. Двери уже захлопнулись, когда Рассел схватил Содоса за плечо и, прижав к холодной стене, шепнул:

— Подожди-ка, мы ещё не уходим.

Глава 3. Лицни

— Шим! Чёрт тебя дери! — с этими словами черноволосая девушка распахнула двери и вылетела из спальни.

— Дверь, — раздался недовольный приятный голос.

После чего ещё одна девушка, на этот раз полуголая, одеваясь на ходу и смущённо хихикая, выскользнула из той же двери, которую аккуратно прикрыла за собой. Она натянула домотканую рубашку на голое тело и упоительно зажмурилась, а потом прислонилась спиной к двери, прикусив губу и закрыв глаза. Она рассмеялась и убежала, почти не касаясь каменного пола босыми ножками. Из небольшой щёлки в двери показался недовольный взгляд.

— Я же сказал, закрывать проклятую дверь! — на порог вышел растрёпанный стройный красавец лет двадцати восьми. В чёрно-угольных волосах застряло несколько белых пёрышек, в его руке была порванная подушка.

— Дерьмо, — ругнулся он, и подушка полетела в стену. Порвавшись ещё сильнее, она разметала по освещаемому солнечными лучами коридору сотни белых пушинок. Он закашлялся и, отплёвываясь, захлопнул дверь с такой силой, что с потолка посыпалась извёстка. Послышались шаги, и в коридоре появилась знатно одетая женщина. Светлые волосы почти касались плеч, а на свету поблескивала заколка из белого стекла. Женщина сбавила шаг и начала осматривать коридор. И когда она постучала в дверь, перья всё ещё летали в воздухе, прилипая к стенам. Подождав немного, она сильно дёрнула за деревянную ручку.

— Шимус, я знаю, что ты там! Сколько можно говорить? Хватит запираться, ты не в борделе! — властный тон женщины эхом прокатился по коридору.

Дверь резко распахнулась, и Шимус вывалился наружу, споткнувшись о порожек. Увидев, кто же всё-таки стоял за дверью, он горделиво приосанился. А потом, давая понять всем своим видом, что он не намерен обращать на гостью ни малейшего внимания, двинулся к лестнице. Его грациозные движения говорили о высоком происхождении, а каждый шаг был своеобразным произведением искусства. Его походку нельзя было спутать ни с чьей другой. А если кому-то было бы до этого дело, то этот кто-то с уверенностью подтвердил бы, что это так. Плечи Шимуса были небрежно расправлены, ноги ступали по одной линии, от чего бёдра неспешно раскачивались из стороны в сторону. Шимус гордился своей походкой даже больше, чем всем остальным, что унаследовал от родителей. Один из которых, кстати, сердито догонял его, пытаясь сохранить достоинство и приказывая остановиться.

— Стой, я тебе говорю! — не унималась женщина. — Стой!

— Мама, угомонись, — сдержано произнёс Шимус, не оборачиваясь.

— Ты подумал над тем, что я тебе говорила?

— Не подумал и думать не собираюсь. И вообще я не понимаю, зачем ты каждый раз заводишь этот разговор. Ты ещё не так стара, как хочешь, чтобы все думали.

— Ты должен! Рыба сама себя не купит и не сложится в кладовую! Это семейное дело и твой долг, если я вдруг…

— Если вдруг что, мама? — перебил Шимус. — Уйдёшь на покой? Ты сама прекрасно знаешь, что этого не будет.

— Хотя бы подумай над этим! — в отчаянии крикнула запыхавшаяся женщина вдогонку сыну, слетевшему вниз по лестнице, и остановилась отдышаться.

— Да, да, — раздался безразличный удаляющийся голос.

— Прац! — крикнула женщина, остановившись, чтобы поправить причёску.

— Да, госпожа, Лицни? — в коридоре из ниоткуда появился низенький слуга в чёрной одёжке. Чистые рукава были засучены до локтей. Покрытые редкими волосами руки были уважительно сложены за спиной. — Госпожа Лицни? — переспросил Прац, слегка поклонившись.

— Прац, мне нужна новая заколка, — сообщила госпожа Лицни, отчаявшись вернуть причёске былую красоту.

— Конечно, госпожа Лицни. Полагаю, старая вас утомила?

— Она разбилась, — спокойно сообщила госпожа Лицни и швырнула украшение на каменную плиту, от чего то, конечно же, разлетелось на кусочки.

— Да, госпожа Лицни, — одобряюще улыбнулся Прац и исчез так же внезапно, как и появился.

Чёрный ход фамильного особняка осторожно приоткрылся. На какое-то время Шимус задержался в дверях, осматривая поместье своей матери, баронессы Лицни. Сорные травы и некогда благоухающие, а теперь запущенные кусты сирени и можжевельника росли возле забора, сложенного из обтёсанных булыжников, цветом напоминавших крылья седого ворона. Шимус обогнул клумбу и неспешно направился на задний двор. В тени старинных величественных стен спрятался небольшой покосившийся домик. Лишь его двери Шимус открывал с должной бережностью. Внутри стояли садовые инструменты: лопатки и тяпки, грабли и всякое разное было разложено на столиках и полочках. Шимус снял со стены фартук, а начищенные садовые ножницы сами прыгнули ему в руки. Он любил работать в саду. В окружении всевозможных цветов и деревьев, оживающих всякий раз, когда молодой Лицни ступал на заросшую мхом потрескавшуюся дорожку, Шимус чувствовал, что не так уж он и одинок. Его отец, барон Лицни, десять лет назад вышел на вечернюю прогулку, и с тех пор место в кровати рядом с госпожой Лицни пустовало. Но Лицни по-прежнему пользовались большим уважением, хоть и не все члены почтенного семейства снискали расположение соседей. Послышался детский смех.

Идди Лицни, Идди Лицни!

Идди Лицни вся в корице!

Что там снится Идди Лицни?

Нет, не спится Идди Лицни!

Вечно злая Идди Лицни!

Идди Лицни, Идди Лицни!

— А ну-ка вон отсюда! — Шимус услышал, как окно с массивными рамами с дребезгом распахнулось, и из него высунулась девушка. — Я предупреждала вас, маленькие ублюдки!

В следующую секунду из окна вылетел глиняный цветочный горшок и разбился о землю. Но это только подзадорило проказников.

— Идди Лицни, Идди Лицни! — восторженные возгласы не прекращались, и в голову девушки полетели какие-то серые комочки. Окно захлопнулось, и через какое-то время в дверях показалась стройная высокая девица, в её блестящих угольно-чёрных волосах торчал репейник.

— Я вас в озере утоплю! Слышите?! — прокричала она. — Всех до единого!

— Идиодора, — властный материнский тон приковал к месту даже тех, кому не предназначался. Шимусу не нужно было видеть лицо сестры, чтобы понять, что в её глазах промелькнуло навязчивое желание обрушить особняк, сколько бы времени это ни заняло. Она ненавидела своё имя. В городе не было такого ребёнка, который не знал бы про неё хотя бы одну оскорбительную песенку или шуточку. Мало того, госпожа Лицни подливала масла в огонь всякий раз, когда её дочь вступала в перепалку с соседскими озорниками. На секунду Идди забыла о глупой дразнилке и детях, замерших в пугливом ожидании. Возмущённо взвизгнув, она откликнулась срывающимся голоском:

— Мама, они…

— Ты же не думаешь, что я собираюсь кричать тебе из окна своей спальни, которая находится на самом последнем этаже моего особняка? — раздался голос баронессы. — Немедленно поднимись ко мне. Я жду, Идиодора!

Раздались сдержанные смешки, когда Идди неохотно пошагала в дом.

— Мне послышалось, или ты и вправду угрожала этим милым, славным деткам? — спросила госпожа Лицни сладким голосом, когда Идди поднялась в родительские покои.

— Они испортили мне причёску, мама, и они поют эту дурацкую песню!

— Но это же всего лишь дети. Милые маленькие детки, — благосклонно улыбнулась госпожа Лицни. — К тому же, не вижу ничего оскорбительного в той песенке, она мне даже понравилась. Очень остроумно. А репейник появился в твоих волосах, уверена, неспроста. Ты что-то сделала им и получила заслуженное наказание. Умные детки. У них превосходно развито чувство справедливости.

Идди даже не обернулась, когда, выбегая из спальни, сшибла с ног заботливо подслушивающего Праца. Он всё ещё сидел на полу, расставив короткие ножки, когда госпожа Лицни заметила его отражение в зеркале.

— Прац! — позвала она.

— Да, госпожа Лицни, прошу прощения, — Прац торопливо поднялся.

— Прац, мне нужна новая расчёска.

— Конечно, госпожа Лицни. Когда прикажете подать обед?

— Пожалуй, через час.

— Да, госпожа Лицни.

Идди бежала вниз по дороге. Слёзы слетали с её глаз, а маленькие кулачки сжимались всё крепче после каждой уроненной слезинки. Вниз, в портовый трактир Виптига, так звалось это место. Она часто сбегала туда, после очередной ссоры с матерью или обиженная очередной издёвкой. И каждый вечер, пытаясь найти сестру, Шимус слонялся по ночному городу, влезая в драку с очередным пьяницей, или заигрывая с очередной несостоятельной девицей, чью честь не оберегал даже её собственный сторожевой пёс. Всякий раз Шимус натыкался на портовый трактир, но ни разу его не посещала мысль, что милая сестрица может предпочесть общество вонючих кутил мягкой постели и вкусному ужину за беседой со старшим братом.

Лицни прочёсывал городские закоулки гораздо старательнее, нежели свои густые волосы, такие же, как и у Идди. Разница между ними была в том, что к волосам Шимуса были прикованы желанные взгляды девушек, непредусмотрительно избегающих отцовских советов держаться от него подальше, а блестящие пряди его сестры были лишь предметом для насмешек. Немудрено. Такое имечко. Любое достоинство девушки тускнеет, когда из самого верхнего окна раздаётся неучтивый зов матери, требующий отужинать с ней: «Идиодора, Прац подал второе, а ты до сих пор не за столом!» Шимус понимал, что, родись его сестра с другим именем и, возможно, от другой женщины, уже она сводила бы с ума любого, кто бросит на неё смущённый взгляд. Идди, и вправду, была чрезвычайно привлекательной девушкой. Недавно достигшая двадцатилетия, она была прекраснее всякой тёплой ночи, которую Шимусу случалось проводить в саду под звёздами. А он был лишь блеклой тенью той красоты, которую скрывало вечно хмурое и заплаканное лицо Идди.

Хотя никакая красота или благозвучное имя не могут скрасить одинокие дни и ночи, тянущиеся столетиями, когда вместо любящей, пусть даже это и глупо, принимая во внимание возраст Шимуса, простой колыбельной, ты слышишь только собственные сдавленные всхлипывания. Иногда ночью он, как обычно, запершись в своей спальне, отдёргивал плотные занавеси, впуская лунный свет, и плакал, закрыв глаза. Совсем тихо. Так, чтобы никто не услышал его слабости. Шимус вспоминал те дни, когда отец ужинал с ними и неловко смеялся над застольными, не всегда уместными шуточками сына. Когда мать попрекала его за грубость и неуважение, а маленькая сестра робко посмеивалась, опуская голову. Шимус вспоминал семейные ссоры, когда на глаза ему наворачивались слёзы от жалобного воя матери, запершейся в своей спальне. Он вспоминал и слёзы отца, которые давались ему тяжелее всего. Господин Лицни садился под дверью, уговаривая жену выйти к нему, а когда она отказывалась, его лицо темнело, и он в отчаянии закрывал глаза. Шимус вспоминал, что когда-то давно полюбил девушку. Он ненавидел говорить о ней. Но даже Идди понимала, что все её горести и разочарования не шли ни в какое сравнение с тем отчаянием, которое она видела в глазах Шимуса, когда что-нибудь ненароком напоминало ему о самой необъяснимой в его жизни глупости. Идди думала об этом, открывая двери трактира, и каждый миг корила себя, но сейчас она не могла вернуться к брату, как бы ей этого ни хотелось.

Глава 4. Компаньоны

Трактир встретил Идди громкими застольными спорами и непристойными шуточками. В подтекающих дубовых бочках, обитых железными обручами, плескался эль, с нетерпением дожидаясь поцелуя с очередной кружкой. Девица в коричневой кожаной жилетке с не очень-то туго завязанными на груди тесёмками, сновала от стола к столу и улыбалась на всякий жест внимания, будь то шлепок или затасканный комплимент. Идди прошмыгнула между тесно поставленными столиками, увернулась от объятий какого-то пьяного завсегдатая и уселась возле окна. К ней тут же подбежала расторопная девушка услужливо осведомиться, не налить ли посетительнице чего-нибудь. Идди откинулась на стуле, закинув ноги на стол, и в ожидании своей порции стала рассматривать наиболее притягивающих внимание личностей. В центре помещения горел очаг. От ещё мокрых поленьев поднимался белый дым, он нырял в глиняную трубу до самого потолка, и ночной ветер уносил его вдаль. Путаясь в кронах могучих деревьев, дым цеплялся за листья, не желая оставлять весёлое пристанище, и медленно плыл себе туда, куда ему одному заблагорассудится. Идди немного завидовала ему, ведь утром ей придётся вернуться в родительский дом выслушивать упрёки невзволнованной матери и отвечать на расспросы невыспавшегося брата, который, возможно, до сих пор где-то бродит, в надежде случайно на неё наткнуться.

— Заткнись, тебе говорят! — широкоплечий юноша поддел дубовый стол одной рукой и отбросил его в сторону, как какую-нибудь надоедливую кошку, лезущую носом в тарелку. Музыкант, играющий не знакомую никому мелодию, не находил отклика у невнимательных слушателей, потому он без сожалений оторвал пальцы от лютни, чтобы в полной мере насладиться грядущей потасовкой. Портовые забулдыги отодвинули свои кружки, устремив взгляды на Джоя, яростные глаза которого надоедливо щекотали волосы цвета речного песка.

— Да оставь ты их.

Идди показалось, что голос прозвучал совсем рядом.

— Лучше отвали, кто бы ты ни был, — отозвался Джой, не поворачиваясь. Идди увидела, как из-за соседнего столика поднялся и вышел на свет худой паренёк с латунными волосами.

— Я разве мешал тебе делать то, что ты там делал? — спросил он с явным пренебрежением. — Может, я выбрал неудачное место для отдыха? Или девушки тебе не по вкусу? Думаю, и эль для тебя здесь слишком горький.

Эта издёвка напомнила Идди о Шимусе и заставила улыбнуться. Тогда как Джой навряд ли ей обрадовался. С рычанием он рванулся вперёд, но худой проворно отскочил и нанёс несколько точных ударов. После чего проскользнул под рукой Джоя и ударил ещё несколько раз. Он жалил Джоя со всех сторон. Последний удар пришёлся прямо в живот. Джой стал задыхаться. Худой крепко схватил его за шкирку и ударил головой о деревянную необтёсанную балку. Джой сполз на пол и больше не шевелился. Из дальнего угла раздался громкий одобрительный возглас, его подхватили остальные. Две девушки подбежали к победителю и, смущённо хихикая, начали о чём-то расспрашивать. Разочарованный музыкант, ожидавший зрелищной драки, фыркнул и заиграл вновь, и трактир ожил, окунувшись в прежнее веселье. Кто-то радостно затянул застольную песню, её подхватили остальные.

Старик, ты сгорблен и сердит,

Но кто тебя едой снабдит?

Коль ты на всех поднимешь вой,

Добры не будут и с тобой!

Остёр язык и зычен глас,

Но будет короток рассказ!

Коль ты тюфяк, а не добряк,

Не жди иного и от нас!

В горбу зудит, и он стыдит

Других за то, что сам храпит!

Кровать тверда, жена не та,

И так старик твердит всегда!

Старик, спасаясь от собак,

Упал в овраг и там сидит!

Назад никак, и помер так,

Теперь не слышно, как он спит!

Идди заслушалась и не заметила, как Торус, так звали худого, выскользнул за дверь. На дороге было почти пустынно, только изредка попадались облезлые кошки, но и они прятались с недовольным шипением, завидев Торуса, который уходил прочь от трактира. Он завернул за угол и собирался было помочиться, как вдруг здоровый кулак обрушился ему на нос.

— Ты чего?! — вскрикнул Торус, отпрянув назад. — Ты мне нос разбил!

— Ты мне первый разбил! Мы договаривались, что последним будет удар в живот, — отозвался Джой.

— Зато видел, как на меня слетелись трактирные девки? — болезненно рассмеялся Торус, останавливая кровь рукавом. — Ничего, от тебя не убудет.

Джой недовольно хмыкнул и отвернулся. В ночной тишине Торус услышал, как двери трактира негромко хлопнули. На миг близлежащие дома озарил свет, и в нём мелькнули тени чокающихся кружек, разбрызгивающих пену. Две низенькие девушки, смеясь, нырнули за угол трактира.

— А ну-ка, пойдём, — Торус потянул Джоя за плечо. Девушки смеялись и весело обсуждали что-то, когда Джой перегородил переулок в двух шагах перед ними.

— Дамы, как невежливо. А мы ведь с вами договаривались не об этом, — сказал Торус, появившись у девушек за спиной.

— А мы уже хотели идти к вам, — испуганно залепетала одна.

— Ну, в таком случае вы ошиблись с направлением, мы были как раз в противоположной стороне.

— Да? Ах, ну да, да… Мы хотели обойти с другой стороны, чтобы… — девушка не успела договорить. Торус с проворством кошки схватил её за руку.

— Ты чего это? — удивился Джой.

— Всего лишь спасаю нам жизнь, дружище, — улыбнулся Торус, вынимая из пойманной руки блеснувший в лунном свете маленький нож.

— Ах, это просто нож для перьев, — всплеснула свободной рукой девушка. — Я собиралась отправить письмо тёте в…

— Довольно. Попрошу наши деньги, — прервал её Торус, подняв брови.

— Но мы…

— Мы устроили зрелище, вы выудили из карманов пьяных зевак деньги, поэтому отдайте эти самые деньги — и вы свободны.

Девушка закатила глаза и нехотя кивнула своей подруге. Та выудила из сумки несколько неполных тряпичных кошельков, разделила их поровну и отдала одну половину Джою. Девушка, руку которой всё ещё некрепко сжимал Торус, вырвалась и, взяв свою спутницу под руку, гордо удалилась.

— А вот этот, мне кажется, легче, чем те, которые она себе оставила, — недовольно сообщил Джой, взвешивая один из кошельков на ладони.

— Забудь о нём, этого вполне достаточно, — отозвался Торус.

— Ну да, достаточно, но всё-таки для воровок могли бы и потяжелее стащить.

— А вы могли бы говорить и потише для воров, — раздался женский голос, и с крыши одноэтажной деревянной лачуги спрыгнула черноволосая девушка. — Я сразу удивилась, как такой дохляк, как ты, — она ткнула пальцем в Торуса, — мог уложить такого здоровяка, как ты, — она перевела взгляд на Джоя. — Да ещё и так быстро.

— Послушайте, дамочка, кто вы такая вообще? — возмутился Торус, оскорблённый таким описанием, но девушка перебила его.

— Моё имя Идди. Идди Лицни, если угодно, но вы уж, наверно, и сами знаете.

— Отчего же? Не знаем. Уверен, если бы я встретил вас однажды, больше не забыл бы, — игриво напыжился Торус, заметив, что девушка очень хороша собой.

— То есть вы не знаете, кто я?

— Нет, госпожа, к сожалению, не знаем.

— Хм, странно. Я была уверена, что в Виптиге меня все знают.

— Нам очень жаль, госпожа, но мы не отсюда. Мы… — начал было Джой.

— Мы путешественники, — быстро перебил его Торус. — Знаете, дорога милее дома, и всё такое.

— Дорога милее дома? — Идди состроила недоверчивое выражение. — Вы где это вычитали?

— Нигде, госпожа, я сам это придумал, но, в любом случае, прошу нас простить, мы вынуждены продолжить наше…

— Наше путешествие! — закончил смекнувший Джой.

— Путешествие, значит. И куда же вы направляетесь?

— Ну, знаете, куда глаза глядят, госпожа, туда…

— Может, вы прекратите уже? Думаете, я идиотка?

— Конечно нет, госпожа.

— В таком случае я хочу с вами, — отрезала Идди. — Думаю, я любезно возьму треть той суммы, которую вы предлагаете мне за неразглашение ваших грязных делишек.

— Но… — замялся Торус.

— Никаких «но», хотя я, наверное, могу и закричать, чтобы сюда слетелись городские стражники. Жаль, было бы неприятно наблюдать, как ваше путешествие закончится, не начавшись, — девушка убедительно посмотрела на растерянных приятелей.

— Можем ли мы посовещаться одну минутку, госпожа?

— Пожалуйста, совещайтесь. Но поспешите, в это время суток я очень люблю петь мою любимую песню про… — Идди повысила голос, — двух воришек.

— Хорошо, хорошо. Ладно, — испуганно зашептал Торус. — В конце концов, мы давно хотели найти компаньона для наших…

— Грязных делишек? — договорила Идди.

— Ну да, — наморщившись, согласился Торус.

— Вот и прекрасно!

— Но, тем не менее, раз уж мы уже договорились, — улыбаясь Идди самой что ни на есть приветливой улыбкой, Джой взял Торуса за рукав и оттащил его в сторону. — Ты с ума сошёл? — негодующе зашептал он. — Мы даже не знаем, кто она. Какие ещё чёртовы компаньоны?

— Я сам не в восторге, — покачал головой Торус. — Но она же и правда закричит. Ты хочешь попасться стражникам именно сегодня? Для этого у нас будет ещё куча времени. Если что, потом избавимся от неё на дороге, там уж она может кричать, сколько ей вздумается.

Торус понял, что убедил Джоя. И тут они услышали:

— Идди Лицни? Да, я видел её. Она только что вышла из трактира. Направилась куда-то туда.

Идди подбежала к ним и потянула за собой:

— Что ж, поскольку мы договорились, не будем медлить.

И ничего не понимающие Джой и Торус последовали за ней. Они петляли между косых низких домиков, а сзади доносился голос:

— Идди! Ты где, Идди? Сестрёнка!

Но Идди не обернулась, только сжала зубы и зажмурилась так сильно, что непроглядная ночь стала ещё темнее.

Глава 5. За ширмами

— Что значит «ещё не уходим»? — зашипел Содос.

— Здесь что-то происходит, — ответил Рассел взволнованным шёпотом. — Ты глаза его видел?

— Видел. Обычные глаза, ты рехнулся?

— Да послушай ты! Не обычные. Я явственно видел кровавые колечки.

— Какие ещё кровавые колечки?

— Они как…

— Как что?

— Как у ксоота.

— Какого ещё ксоота? Ты точно спятил.

— Да не спятил я, — Рассел тряхнул Содоса за плечи. — Ксоота, у которого были глаза.

— Тут освещение ни к чёрту, тебе показалось.

— Да не освещение это!

— Даже если и не освещение, тебе-то что?

— Что значит «что»? Я думал, мы человеку продаём этих ксоотов, а мы ксооту продаём этих ксоотов!

— Да какому ксооту, Рассел? Что же, теперь всех, у кого глаза не зелёные, ксоотами считать? Он обычный человек. Ну да, худоват. Ну, бледноват немного. Но он высокий. Ты из ума выжил? Ксоот тебе до пояса не достаёт.

— Вот это я и хочу узнать.

— Может, ты в первый раз не расслышал? Ты сбрендил? Давай убираться, пока нас здесь не увидели, вряд ли нам можно задерживаться.

— А почему нам нельзя задерживаться? Ты об этом подумал?

— Нельзя и нельзя, незачем мне об этом думать.

— Вот именно, ты не думаешь, потому что ты выкурил всю чёртову трубку.

— Выкурил, и что с того? Очень вкусный табак. Я же говорил, что твоя смородина дерьмо. Тебе табак не понравился, и сразу заговоры видятся?

— В том то и дело, я не курил.

— Что значит «не курил»? Я видел. Сидел и курил. Я тоже курил. Мы вдвоём курили.

— Да не курил я. Это всё из-за этого табака. Это тебе видится разное. В этот раз я не курил, только картины разглядывал.

— Ты час картины разглядывал?

— Да, разглядывал. Раньше я курил вместе с тобой, но сегодня я не хотел, смородина и вправду приелась.

— А я говорил, сорняк. Выполоть её и всё тут.

— Да ты вообще понимаешь, что происходит? — Рассел ошалелыми глазами смотрел на Содоса.

— Конечно, понимаю. Мы с тобой привезли ксоотов, нам заплатили, и мы уже должны были плыть обратно.

— Проклятье, — Рассел догадался, что Содос ещё под действием этой вишнёвой дряни. — Пойдём.

Он взял Содоса под руку и повёл по тёмному коридору. Обезумевшими от внезапной ясности глазами он выискивал какое-нибудь ответвление, дверь, хоть что-то, куда могли деться их сопровождающие. Содос плёлся рядом.

— Куда мы идём? — спросил он наконец. Рассел не отзывался. Его насторожило, что кусок стены слева слишком уж чёрный. Он уверенно шагнул в темноту, ведя за собой Содоса, и очутился в узком коридорчике. Рассел начал протискиваться вперёд, держа приятеля за руку.

— Почему здесь так тесно? — шёпотом поинтересовался Содос. Рассел не ответил, только ускорил шаги. Он ощущал, что коридор стремительно сужается. Он стал протискиваться настойчивее, не желая признавать, что ошибся. Неожиданно он споткнулся и, скребанув плечами о стены, вывалился из проёма на еле различимый свет. Следом шмякнулся Содос. Рассел беззвучно поднялся и осмотрел помещение. Каменный потолок был настолько низким, что ему не удалось выпрямиться во весь рост, а Содос, резко поднявшись, стукнулся головой и, вскрикнув, опять грохнулся на пол. Рассел зашипел на него. В дальнем углу у стены стоял длинный узкий стол со множеством ящичков. На нём тлел железный фонарь, покрытый слоем осыпающейся ржавчины. Когда глаза Рассела кое-как привыкли к свету, он огляделся. Вокруг стояли старинные ширмы. Их было по меньшей мере десять. Содос сослепу налетел на одну и повалился вместе с ней, сбив какое-то ведро. На пол разлилась мутная вода и побежала по трещинам в каменных плитах. Вдруг свет погас.

— Ксоот — создание весьма любопытное, господин Рассел, — откуда-то послышался дребезжащий голос. — Но, думаю, вы не вполне понимаете, что происходит, хоть и убеждаете себя в обратном.

— Я понимаю только то, что твой табак редкая мерзость, — отозвался Рассел в темноту.

— Неужели вы думаете, что причиной вашего заблуждения является горстка толчёных листьев? Не обманывайтесь, вы не так глупы. Но почему именно вы задумались об этом, а не господин Содос? Я был уверен, что скорее он приведёт вас сюда.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду лишь то, что сказал, господин Рассел. Предполагалось, что именно вы останетесь в неведении, в котором сейчас находится ваш друг. Как же у вас получилось обмануть мои ожидания?

— Табак. Я не…

— Господин Рассел, ваша недальновидность начинает раздражать. Никакой табак тут ни при чём. У вас осталась ещё одна попытка.

Рассел молчал, он силился взять в толк, откуда исходит так знакомый ему голос.

— Что ж, господин Рассел, вы, как обычно, не видите и, как обычно, не слушаете. Впрочем, это не ваша вина. Все люди так делают. Они не видят, они не слушают. Сдаётся мне, вы думаете, что мы с вами уже встречались, но, боюсь, это не совсем так.

— Как это не встречались? Вы принесли нам этот чёртов табак, вы два года платили нам чёртовыми медяками за каждого ксоота из наших мешков! Вы, это вы стояли за ширмой в курительном помещении!

Раздался дребезжащий смех.

— Господин Рассел, вы, как и всякий человек, видите и слышите лишь то, что, как вы думаете, само собой подразумевается. Вы видите человека, и если он вызывает у вас навязчивое подозрение, то именно он и должен оправдать его. Вы живёте рядом с теми, к кому вы привыкли, и именно они, по вашему мнению, будут окружать вас, что бы ни произошло. Вы не видите монстров, господин Рассел, потому что вы хотите видеть людей. Но, боюсь, этим сладостным заблуждениям скоро наступит неизбежный конец.

— О чём вы?

— Господин Рассел, поскольку вы, можно сказать, уже мертвы, вам не обязательно знать, о чём я. И я бы и вам советовал посвящать кого-то в свои планы лишь тогда, когда вы их уже осуществили. Но, боюсь, теперь это не столь важно.

— Слишком уж много чего вы боитесь, — Рассел пытался храбриться.

— Это так, господин Рассел, и именно поэтому я вижу всю эту жалкую картину во всех её ничтожных красках.

В этот момент кто-то сильно ударил Рассела по затылку, и он упал на пол. Последним, что он почувствовал, был запах. Запах мешка, в котором ещё недавно копошились и барахтались, урчали и шлёпали отвратительными наростами.

Глава 6. Повозка

Ночь была безветренной. Стены города почти растворились среди древесных стволов, заботливо скрывающих стройную тень Идди. Торус и Джой плелись следом, задумчивые и растерянные. Из всех возможных переделок, в которых они бывали, эта казалась им наиболее нелепой.

— Может, дать ей по башке и бросить где-нибудь здесь? — предложил Джой. — Не будет же она нас догонять, когда очнётся

— Девушку и по башке? — укоризненно спросил Торус. — Как неучтиво, дружище.

— Позволь напомнить, что эта девушка собиралась выдать нас стражникам. Она просто маленькая дурочка, которой в голову ударили приключения. А у нас-то другая история, если ты забыл. Какие ещё приключения? А если на нас кто-нибудь нападёт? Как ты собираешься отбиваться? Не своим ножичком, я надеюсь? А её кто защищать будет, не ты ли? Я лично не собираюсь подставлять свою шкуру из-за этой выскочки.

— Помилуй, дружище, кто ж на нас нападёт? — Торус хлопнул Джоя по спине. — Завидев твою рожу, собаки и те разбегаются,

— Ты, значит, шибко красивый? — Джой схватил Торуса за куртку и принялся тормошить. — Ты подраться хочешь? Я тебе устрою, не сомневайся! Думаешь, я и здесь разлягусь после твоих детских колотушек?

— Ах, это у меня детские колотушки? — Торус тоже схватил Джоя и начал трясти. Сцепившись, они повалились на траву и стали кататься по земле, осыпая друг друга оскорблениями.

— Остановитесь! — воскликнула Идди, заметив их потасовку. — Я не для того всё это затеяла, чтобы смотреть на ваши дурачества!

— А от дурака ничего другого не жди, — кричал Торус, не выпуская Джоя.

— Я ещё и дурак, маленький ты выродок? — прорычал Джой.

Только плюхнувшись в неглубокий ручей, они расцепились и стали барахтаться в воде, поскальзываясь на обросших мхом камнях. Когда они набили достаточно синяков, чтобы успокоиться, Идди вытолкала их из ручья. И они повалились на спины, тяжело дыша и не прекращая оскорблять друг друга.

— Вы хотя бы костёр развести сможете? — возмущённо спросила девушка.