Вельяминовы. Время бури

Часть книги была написана на Villa Sarkia,

в городе Сисма (Финляндия).

Автор благодарит Nuoren Vioman Liitto,

Ассоциацию писателей Финляндии,

за приглашение.

Пролог

Германия, май 1945

Нойхаус

Над колесом старинной, водяной мельницы, порхали ласточки.

Ручей разлился, всю прошлую неделю шли дожди. Кусты жасмина и шиповника, в маленьком садике, еще не расцвели, но черная, влажная земля дышала теплом. Прислонившись к стене, красного кирпича, обросшей мхом, Грета покуривала папироску. Сняв разбитые, древние ботинки, бывшая капо выстирала в ручье чулки. Женщина, блаженно, шевелила пальцами. На белокурых волосах играли лучи утреннего солнца.

Грета провела ночь в заброшенной, мельничной комнатке, среди запаха муки и голубиного помета. Неделя обещала быть жаркой, она спала, не укрываясь жакетом.

Гражданскую одежду Грета получила у американцев, в Шверине. Город остался почти нетронутым, крупных предприятий здесь не было. Военная администрация сидела во дворце герцогов Мекленбург-Шверинских, на острове, посреди озера. Уцепившись за руку капо, Гертруда раскрыла рот:

— Какой красивый замок! Нас только в Берлин на экскурсию возили. Больше я ничего не видела… — Грета усмехнулась:

— Нойшвайштайн, в Баварии, на него похож. Я навещала здешние места, — она повела рукой вокруг, — задолго до войны. В Баварии была, в Австрии, по всей стране ездила… — Гертруда кивнула: «Как медсестра». Грета смотрела вдаль: «В общем, да».

— Он хотел выступить на Олимпиаде… — Грета старалась не думать о муже, — но к тридцать шестому году все стало понятно. Даже раньше, к тридцать пятому, когда у него отобрали первую медаль. Потом, задним числом, и все остальные. Он тогда ушел из команды, и я тоже… — Грета никогда не ходила на матчи мужа:

— Иначе я выбегу на ринг, и начну сама драться… — весело говорила она Иоганну, — других пусть бьют, а тебя я тронуть не позволю… — бои мужа обслуживала другая медицинская бригада:

— Хватит и того, что мы в приемном покое познакомились, — добавляла Грета. В поездках с командой она увидела всю Германию, была и в Венгрии, и в Париже с Миланом:

— Иоганн и Америку навещал, — вздохнула Грета, — в Олимпийских играх участвовал. Летом тридцать второго года. Осенью мы познакомились… — серебряную олимпийскую медаль нацисты у мужа отозвать не могли:

— Прав таких у них нет, — мрачно сказала себе Грета, — надеюсь, что Иоганн не продал награду… — она знала, что муж бы такого никогда не сделал:

— Он говорил, что хочет с мальчишками заниматься, когда из спорта уйдет. Может быть, он свой зал открыл, в Швеции… — Грета верила, что муж жив.

В Шверине толкались бывшие заключенные, возвращавшиеся домой, из польских лагерей. За пять лет в Равенсбрюке Грета научилась немного болтать, по-французски. Она поговорила с людьми, но о Иоганне никто, ничего, не слышал.

— О чем я… — окурок дымился в пальцах, — цыган с французами и бельгийцами не держали. Их, как евреев, отправляли на селекции налево. Из Равенсбрюка всех цыганок в сорок втором году на восток увезли… — по улицам Шверина бродили толпы людей. Город, казалось, снялся с места. Ходили слухи, что через месяц союзники передадут территорию под советский контроль. Ждать русских никто не собирался, бюргеры увязывали узлы, набивая багажом телеги. Автомобили американцы реквизировали, для нужд армии.

Над шверинским замком развевался флаг США. Во дворе, под рукописной табличкой: «Помощь беженцам», выдавали продуктовые посылки и подержанную, гражданскую одежду. Гертруда наотрез отказалась вставать в очередь:

— Я не могу, фрау Грета… — девушка всхлипнула, — нельзя обманывать… — Грета объяснила замотанному американскому сержанту, что опекает племянницу. Интендант бойко объяснялся на немецком языке, правда, с сильным акцентом:

— Она стесняется… — Гертруда, мышкой, укрылась в углу двора, — она со мной в лагере сидела… — Грета предъявила истрепанную бумажку, полученную в Анкламе, за подписью майора Холланда. Документ удостоверял ее пребывание в Равенсбрюке. Она, мимолетно, вспомнила британских военных:

— Капитан тогда с Гертрудой остался. Ерунда, он бы ее не тронул. Не похож он на такого человека… — сержант повертел удостоверение:

— О племяннице здесь не сказано, фрау Кампе… — Грета уперла руку в бок:

— Ошибка вышла, вот и все… — сержант взглянул в сторону Гертруды:

— Хорошенькая у вас племянница… — Грета хмыкнула:

— Не отвлекайтесь, герр офицер… — юноша, зардевшись, вернулся к учетной книге выдачи пособий.

Они получили хлеб, банки с тушенкой, сахар, и одежду. Местные бюргеры не пускали на постой беженцев, но Грета, решительно, распорядилась:

— Католическая церковь здесь есть, я видела. Я лютеранка, но ты католичка. Тебе в храме помогут… — Грета не хотела, чтобы девушка отправлялась на запад, в Шварцвальд, одна. Она видела, что Гертруду разглядывают американские солдаты. По дороге в Шверин их обгоняли военные грузовики. Ребята свистели, размахивая руками:

— Они не мне махали. Мне тридцать шесть, и у меня морщины… — Грета выбросила окурок в ручей, — надеюсь, что девочка добралась домой… — услышав о церкви, Гертруда едва ни расплакалась:

— Фрау Грета, я не могу. Надо будет исповедоваться… — она помотала светловолосой головой. Грета подумала:

— Я не знаю, что она до Равенсбрюка делала. В Нойенгамме служила… — девушка рассказала ей о лагере под Гамбургом, — но вдруг она не во всем призналась… — Гертруда рыдала, повторяя:

— Не могу, не могу… — Грета, мягко, погладила ее по голове:

— У вас тайна исповеди, чего ты боишься… — она уговорила девушку обратиться к священнику. Святой отец нашел Грету в церковном саду. Женщина покуривала, на скамейке, разглядывая клумбу с маргаритками. Священник присел рядом:

— Вы не волнуйтесь… — тихо сказал он, — фрейлейн Моллер мы отправим домой, с монахинями. Никто ее не тронет… — Грета зорко посмотрела на святого отца. Он развел руками:

— Ваша подруга исповедовалась. Всей Германии сейчас надо каяться, фрау… — он замялся. Грета поднялась:

— Фрау Кампе. И она не моя подруга… — у рта, неожиданно, залегла жесткая морщина, — она работала надзирательницей в лагере, где я сидела… — священник тоже встал:

— Простите меня, пожалуйста… — Грета отмахнулась:

— Ничего страшного. В Шварцвальде она должна к оккупационным властям явиться, и она явится. Просто позаботьтесь о ней, на ее пути… — святой отец кивнул: «Обязательно».

На солнце было совсем жарко, Грету разморило:

— Двадцать первое мая… — женщина зевнула, — три недели дорога заняла. Надеюсь, Гертруда дома, родителей увидела. И я завтра буду дома… — до родного города, Киля, Грете оставалась всего пара десятков километров.

До войны горожане ездили в Нойхаус на выходные. Деревенька стояла недалеко от моря, на тихом притоке Эльбы, речке Осте. Грета подумала, что могла бы и быстрее добраться до Киля:

— Но тогда бы пришлось в Гамбург заходить, тратить деньги. В городе не переночуешь… — она подозревала, что от Гамбурга осталось немного. В Шверине, кроме продуктов, американцы снабдили ее небольшим пособием, в рейхсмарках. На купюрах стоял лиловый штамп армии США. Грета поняла, что цены взлетели вверх:

— Я в последний раз в магазине была пять лет назад, Иоганну в дорогу провизию покупала. Может быть, он в Киле, ждет меня… — Грета не хотела думать, что на возвращение мужа надежды мало:

— Все равно, — разозлилась она, — в Киле я обращусь в Красный Крест и поеду его искать. В Данию, в Швецию, куда угодно… — она провела рукой по зеленой, свежей траве:

— Славное лето на дворе… — тело пронзила тоска, — все цветет. Мне осенью тридцать семь, и я в лагере три зуба потеряла. Хорошо, что не впереди… — Грета вспомнила клумбы в городке охраны, в Равенсбрюке:

— Говорили, что Гиммлер настаивал на цветах в палисадниках, на черепичных крышах. Чтобы все было, как дома. Гиммлер на крысу смахивал… — при визитах рейхсфюрера в лагерь, серую массу женщин выстраивали на огромном плаце:

— Он к нам не подходил, но лицо я хорошо рассмотрела… — мельница стояла на крохотном островке, у берега Осте. Протока, после дождей, поднялась. Вода почти касалась деревянного, влажного моста. Ласточки, щебеча, улетели. Грета прислушалась.

— Осталось немного, — сказал уважительный голос, с берлинским акцентом, — не думаю, что попадутся еще патрули. Документы надежные, как мы убедились. Передохнем, направимся в место рандеву… — Грета сидела в палисаднике, кусты надежно отделяли ее от мостика:

— Здесь нет никого, — до нее донеслись шаги, — место заброшенное… — Грета, очень осторожно, придвинулась ближе к жасмину. Она мгновенно узнала его лицо:

— Он в гражданской одежде, сбрил усы, но это он. Пенсне он не снял… — его сопровождали двое мужчин, тоже в штатских костюмах, но с военной выправкой:

— Рандеву… — Грета дождалась, пока они исчезнут внутри мельницы, — они с кем-то встречаются. Скорее всего, на побережье… — она замерла:

— Эсэсовцы, наверняка, при оружии. Если они меня увидят, меня застрелят, и тело в реку швырнут. Я никогда не найду Иоганна… — Грета сжала зубы:

— Он подписывал приказы о ликвидации цыган. Иоганна могли убить, по такому распоряжению. Зло не должно остаться безнаказанным… — больше всего она боялась, что заскрипят рассохшиеся доски моста. Прокравшись на цыпочках на берег, держа ботинки, Грета оглянулась:

— Кажется, ничего не заметили… — даже не надев обуви, женщина побежала в деревню.

Люнебург

Над мостом Браусбрюкке, над тихой речкой Ильменау, разносились удары колокола церкви святого Иоанна Крестителя.

Люнебург не бомбили. Ганзейские, средневековые, красного кирпича дома, блестели нетронутыми, чистыми стеклами, в мелких переплетах. Три недели назад, в деревеньке Вендиш-Эферн, на краю Люнебургской пустоши, северные силы вермахта подписали безоговорочную капитуляцию, перед маршалом Монтгомери. На пустоши разместили закрытый лагерь, для пленных офицеров вермахта и СС. Город наполнили военные полицейские, медики, и переводчики. Британские и американские издания срочно прислали сюда журналистов.

Май стоял теплый, хозяева кабачков вынесли столы на улицы. Ребята, из британских войск, владеющие немецким языком, добродушно соглашались, за кружку пива, написать на досках названия блюд.

В чистой Ильменау водилась отличная рыба. В ресторанчиках подавали лабскаус, молодую баранину, от овец с пустоши, и крепкое, местное пиво. В Люнебурге исправно работали все городские пивоварни. Город разбогател в средние века, разрабатывая соляное месторождение. Ганзейские купцы гнали соль, на лодках, по реке Ильменау, к Эльбе:

— Из Гамбурга соль расходилась дальше… — майор Холланд потянулся за корюшкой, — по Балтийскому морю. Отсюда и с Англией торговали, и с Россией… — Джон усмехнулся:

— Мы с тобой сидим на земле «Клюге и Кроу». В те времена, они были просто Клюге, а Воронцовы с Вельяминовыми жили в Москве, не думая, что все так обернется… — корюшку обваливали в ржаной муке и обворачивали тонкими полосками бекона.

Они с полковником Кроу заказали седло барашка, с молодой картошкой. Джону баранина напоминала уэльскую или пикардийскую. В тех местах овцы тоже паслись на соленых пустошах, только приморских.

В деревянных ящиках, на подоконниках бюргерских квартир, ярко цвела герань.

В увольнительных, британские солдаты рассаживались на берегах Ильменау с удочками, или брали напрокат лодки. Девушки Люнебурга оживились. Каждые выходные в городке устраивали танцы. Портреты Гитлера и нацистские плакаты с улиц давно убрали. Британцы ухаживали за девушками, на узких улицах городка вечерами слышалась музыка и веселый смех. В местный кинотеатр привезли голливудские фильмы. В темноте зала пахло духами и табаком. Крутили новую ленту, «Долину решимости». Влюбленная пара, Григ Гарсон и Грегори Пек, преодолев недовольство семей, забастовку на сталелитейном заводе, и стычки с полицией, в конце фильма обменивалась поцелуем. Титры шли под томный голос покойной мисс Фогель. Имя певицы обвели черной, траурной рамкой.

— Последний ее фильм, перед гибелью… — отпив пива, Джон заметил полковнику Кроу:

— Летите осторожнее, и здесь, и над морем… — кузен отозвался:

— Ты веришь в слухи, о Фау, спрятанных под землей? Ты говорил, что здешние места вы прочесали… — Люнебургскую пустошь Люфтваффе использовало, как полигон. На пустоши, действительно, ничего не нашли. Джон хмыкнул:

— Не верю, разумеется. Журналисты, ради сенсации, чего только не придумают. Но, видишь, ли, танкисты Паттона, действительно, нашли подземные цеха, на заводах «Шкоды», такие же, как в Доре-Миттельбау. Лагерь американцы по кирпичам разнесли, под руководством нашего кузена, единственного генерала в семье, — при упоминании имени Мэтью, Стивен помрачнел.

Майор Холланд читал сведения о зимнем инциденте, в Лондоне:

— Стивен напился, с кем не бывает. С его лицом, он Лизу ревнует, и будет ревновать. Мэтью ничего плохого не хотел. Он пригласил Лизу на танец, по-родственному. Он ее кузен, видел ее в Мурманске… — кусая корюшку, Джон добавил:

— Но, в отличие от Доры, на заводах «Шкоды» повышенный уровень радиации. Как в Хайгерлохе, где стоял реактор Гейзенберга, как в Ордруфе, где они… — Джон махнул на юг, — видимо, испытывали экспериментальное взрывное устройство… — на допросах Гейзенберг утверждал, что ничего не знал об ордруфских инициативах, как выражался физик:

— Программу курировал обергруппенфюрер Каммлер, приятель фон Рабе… — Джон, незаметно, дернул щекой, — Каммлера видели в Праге, в начале мая… — сведения пришли от русских.

Десять дней назад танкисты Красной Армии взяли в плен генерала Власова. Глава РОА ехал в Плзень, в расположение американских частей, обговаривать условия капитуляции. В отличие от казаков, власовцы не считались частью вермахта, и подлежали передаче русским. Джон не сомневался, что многие коллаборационисты осядут на западе:

— Арестованные в прошлом году во Франции коллаборационисты, сейчас кофе со сливками пьют, по тюрьмам. Власову американцы, наверняка, предлагали особое обращение. Слишком он много знает. Например, где сейчас Гиммлер или Борман… — нацистских бонз, как и главу гестапо, Мюллера, пока не нашли. Болтали о пластических операциях, о тайной дороге, через католические монастыри, в Баварию, Австрию и Италию:

— Франко самолет за Власовым высылал, был готов предоставить убежище. После войны нам с Меиром придется навестить Испанию, как в старые времена. Только Мишеля с нами не будет, и Стивену в Мадриде нечего делать… — полковник Кроу покуривал, щуря на солнце единственный глаз. Джон сдул пену с пива:

— В общем, единственное, что мы получили от русских, подтверждение Власова, о встрече с Каммлером в Праге. Где сейчас бонза, неизвестно, как неизвестно, куда делась тяжелая вода, с цехов «Шкоды» … — Джон подозревал, что емкости с тяжелой водой находятся рядом с обергруппенфюрером Гансом Каммлером. Гейзенберг настаивал, что понятия не имел об опытах, в подземных цехах «Шкоды». Джон не очень верил в правдивость герра Вернера, но нельзя было пытать нобелевского лауреата:

— Впрочем, он все равно в руках американцев, как и фон Браун… — кузен Стивен помолчал: «Думаешь, под Прагой держали тяжелую воду?»

Джон велел кельнеру: «Баранину, пожалуйста!». Откинувшись на спинку деревянной, резной скамьи, он кисло заметил:

— А иначе зачем танкисты Паттона побили все рекорды скорости? Они оказались на «Шкоде», когда русские еще топтались под Прагой. Они презрели ялтинские договоренности, залезли в будущую советскую зону оккупации, но все равно, остались ни с чем… — Джон заставлял себя не думать об Эмме и Воронове:

— Она ему не жена, венчание было фарсом. Он не посмеет ничего сделать. Максимилиан мне солгал. Эмма жива, жива… — после окончательной капитуляции Германии отряд коммандо, во главе с Джоном, вернувшимся из Берлина, обыскал побережье Северного моря, в британской зоне оккупации. Никаких подводных лодок они не нашли. Гросс-адмирал Дёниц, сидевший в люнебургском лагере, на допросах клялся, что ничего не знает о планах Гиммлера или Бормана.

— Ваша светлость… — Дёниц, упорно, пользовался титулом Джона, — я военный моряк. Я не влезал в дела СС, зверей, головорезов… — Дёниц поморщился, — мое членство в НСДАП чисто номинальная вещь… — то же самое говорили и остальные офицеры.

Джон ожидал, что на юге, у американцев, Геринг тоже настаивает на своей непричастности к преступлениям нацизма:

— Они все свалят на мертвецов, — угрюмо подумал Джон, — на Гитлера, Бормана, Гиммлера. То есть только Гитлер мертв, а остальные неизвестно где… — по набережной бродили журналисты, с камерами. Кельнер поставил перед ними блюдо с бараниной, Джон заметил:

— Меир сейчас Геринга допрашивает. Нацистский бонза, наверное, и не предполагал, что сдастся в плен еврею… — вчера Джон получил письмо от Питера. Кузен досрочно выписывался из госпиталя, и ехал на запад, в Рур:

— Мы организовываем союзный совет, по управлению экономикой, в зоне британской, американской и французской оккупаций. Думаю, работа затянется до осени. Нам надо встретиться, обсудить семейные дела… — семейными делами были Уильям и Констанца. Джон внес в блокнот имя майора Журавлева, из СМЕРШа. Написав Меиру, на юг, сообщив о берлинском знакомстве, он вспомнил:

— Кепка. Меир с ним встречался, в Тегеране. Еще бы узнать, как его зовут. Он, наверняка, какой-то крупный чин, с Лубянки… — пристально взглянув на кузена, Джон велел:

— Не только в полете будьте осторожнее, но и в Лондоне, и на базе тоже… — полковник Кроу получил отпуск, на месяц. Он вез в Британию капитана и миссис Мозес. Абрахам и Мирьям ждали самолета в Ганновере. Они обвенчались, у армейского капеллана, но не хотели проводить медовый месяц в Германии:

— Я бы тоже не захотел, после Равенсбрюка, — со вздохом, подумал Джон.

Разрезая нежную баранину, Стивен удивился:

— В Британии чего бояться? На базе безопасно. Абрахам и Мирьям у нас поживут, покажем им Лондон. Навестим дядю Джованни и миссис Клару, с малышкой… — капитан Мозес с женой возвращался в США. Япония пока не капитулировала. Абрахама переводили на Гавайи, сражаться против императорской авиации:

— Русские тоже войну Японии объявляют, — Джон жевал баранину, — но хорошо, что Стивен в СССР не просится. Понимает, что там ему показываться нельзя… — майор не хотел распространяться о предполагаемом кроте, в британской разведке:

— Я тебе говорил, — наставительно сказал Джон, — мы понятия не имеем, где сейчас твоя свояченица, миссис Анна. Ясно, что русские ее ищут, пытаясь выйти на Лизу. Они знают, кто такая Лиза, и знают, кем, на самом деле, был полковник Воронов. Не забывай, мистер Степан у них, с Констанцей. Никуда из Британии не двигайтесь. На Тихий океан тебя не посылают, будешь внутри страны летать… — Стивен садился за штурвал личного самолета короля Георга:

— Я и Черчилля собираюсь возить, — заметил полковник, — по его просьбе… — Джон отодвинул блюдо с бараньими костями:

— Вози, но не дальше Шотландии… — майор Холланд понимал, что, по официальным каналам, русские никакими сведениями о Констанце не поделятся:

— Уильям ребенок. Его русские отпустят, для чего им малыш? С Констанцей дело обстоит сложнее… — от Авербаха, из Польши, пока никаких известий не приходило. Бреслау находился на территории, оккупированной русскими:

— Звезда рискует, — невесело сказал себе Джон, — советские органы, как они это называют, арестовывают командиров Армии Крайовой. Из Польши тоже все на запад бегут… — в Люнебург тянулись бесконечные колонны беженцев с востока.

Пока советская администрация не препятствовала переходу из своей зоны оккупации в союзную, но, как выражался Джон, скоро лавочку должны были прикрыть:

— Русские проведут границу, запретят местному населению покидать Восточную Германию. А Берлин? — спросил он себя:

— Они не разделят Берлин, столицу страны… — принесли хорошо сваренный, крепкий кофе, и булочки с корицей. Джон разломил свежую выпечку, на набережную выехал штабной виллис, с военными полицейскими. Лейтенант, из люнебургского лагеря, приподнявшись, помахал:

— Вам пакет, майор… — Джон улыбнулся:

— Видишь, не дадут и булочки доесть. Вообще американцы более щедры в званиях. Меир полковник, Мэтью генерал, а я хожу майором, правда, с орденами, задним числом… — он скосил глаза на свои нашивки. Джону достались два ордена «За выдающиеся заслуги». На той неделе пришло письмо от дяди Джованни. Мистер ди Амальфи, как гражданское лицо, удостоился креста короля Георга:

— Дети очень рады, что побывают во дворце. Кажется, король решил меня наградить только затем, чтобы Клара прекратила упрямиться и сшила себе новое платье… — Джон услышал сухой смешок дяди:

— Мы обжились в особняке. Инге съездил в Мейденхед, и привез пчелиный рой. Пока мы все ходим с укусами, но к следующему году Инге обещает свой мед. Малышка начала улыбаться, хотя ей всего две недели. По крайней мере, мне так кажется. Клара написала матери, в кибуц. Когда девочка подрастет, мы непременно поедем в Израиль, всей семьей. Крещение мы перенесли на осень. Надеюсь, к тому времени, семья соберется в Лондоне… — Джон не сомневался, что дядя называет Палестину Израилем, под влиянием жены:

— Ночная кукушка дневную перекукует. Клара им вертит, как хочет, на шестом десятке лет. Ей сорока не исполнилось, она ему и ребенка родила. Молодец, не растерялась, обеспечила и свое будущее, и детей. Дядя Джованни богатый человек. Когда он Лауру потерял, ему одиноко было, Клара подвернулась под руку. Но пусть едут в Палестину. Дядя опасности не представляет, а Клара, тем более… — вскрыв пакет, Джон закатил глаза:

— Кофе я все-таки допью… — полковник Кроу хохотнул:

— Кто сейчас, Борман или Мюллер… — каждый день Джону сообщали, что на побережье, или у датской границы, видели людей, похожих на пропавших, нацистских бонз.

Джон зевнул:

— К нам везут Гиммлера, не больше и не меньше… — прозрачные глаза, на мгновение, нахмурились: — Старая знакомая. Уголовница, что с нее взять? За наградой гонится… — сунув конверт в карман кителя, Джон велел: «Еще кофе!».

Люнебурский лагерь для пленных офицеров вермахта разделили на две части.

В закрытой зоне, под строгой охраной, содержали генералитет. Здесь сидел бывший гросс-адмирал Дёниц, с штабом, и члены временного правительства рейха, спешно организованного, после самоубийства Гитлера. Одним из последних приказов, фюрер назначил Дёница своим преемником. До этого Гитлер подписал распоряжения, исключающие из НСДАП Гиммлера и Геринга. Бывшие главы Люфтваффе и СС лишались постов, и предавались суду:

— Объявлялись врагами народа… — саркастически буркнул себе под нос майор Холланд, — как Сталин объявил врагом народа покойного Горского. Задним числом, так сказать… — Джону пришло в голову, что Сталин, на пороге смерти, тоже может устроить партийную чистку:

— Хотя дядюшка Джо на удивление бодр, для своих лет, — хмыкнул майор, — он долго на посту продержится… — кроме пакета, лейтенант привез сегодняшнюю почту. Майор изучил очередное письмо от дяди за чашкой чая с молоком:

— Теодор прислал телеграмму, из Америки. Он пока работает на западном побережье, выполняет задания правительства… — Джон почесал карандашом в коротко стриженых, светлых волосах:

— Нет, ерунда. Американцы не отправят Теодора в СССР, нелегально. Слишком он заметный человек. До войны его фото в светской хронике печатали, по обе стороны океана. Он не станет тайно переходить границу. А легально… — Джон задумался. Разведки союзников считали, что СССР, после войны, начнет вербовку агентов, в эмигрантской среде:

— Лубянка воспользуется моментом. Многие эмигранты воевали в Сопротивлении. Родина их простила, Москва ждет их возвращения… — Джон усмехнулся:

— Кое-кто на такое клюнет. Может клюнуть и Теодор, для вида, конечно. Хотя вряд ли ведомство Даллеса пошлет его в Россию. Теодор человек горячий. В разведке такой характер не годится… — Джон предполагал, что кузен продолжает работу с русскими коллаборационистами. Кроме новостей от Теодора, пришла весточка и от Тессы. Кузина оставалась в Непале, работая врачом в глухой деревне, на высокогорье:

— Тесса ездила к новому далай-ламе, в Лхасу. Он еще ребенок, и обычно не встречается с посетителями, но для Тессы сделали исключение, в знак ее заслуг перед Тибетом. Она собирается в Бомбей, на встречу руководителей Индийского Национального Конгресса… — Махатму Ганди и Джавахарлала Неру держали в тюрьме третий год:

— В июне они на свободу выходят… — Джон свернул письмо, — не сомневаюсь, что Тесса первой окажется у ворот, с цветами и надеждой на министерский пост, в будущем индийском правительстве… — в Уайтхолле понимали, что Индии не миновать независимости. Джон знал о планах разделить страну, отколов от нее мусульманскую часть.

— Устраиваем себе головную боль, на будущее… — он курил у окна, рассматривая пустынный лагерный плац, — понятно, что мусульмане немедленно начнут войну с Индией, за северные и западные территории. Впрочем, пусть Индия беспокоится о своих границах, если они хотят самоопределения. И евреи пусть сами с арабами разбираются… — Джон вспомнил упрямые глаза Авербаха:

— Они разберутся. Сталин пошлет в Палестину военных советников, под видом нелегальных иммигрантов, начнет снабжать еврейские отряды оружием, через кавказские коридоры. И вообще, будет вербовать агентов. Например, Авраама. Он правый, но отец его был коммунистом. Как доказывает дело Штерна, евреи кому угодно продадутся, за обещание независимости. Хоть нацистам, хоть коммунистам… — Джон подумал о Ционе:

— Русские примутся за тамошнюю молодежь. Скажут, что только они, на войне, позаботились о евреях. Мы, и вправду ничего не делали, хотя знали, что происходит в лагерях… — в разговорах с Авербахом, Джон избегал упоминаний о Польше:

— И с Меиром мы тоже ничего не обсуждали, — герцог почувствовал злость:

— Моей вины здесь нет. Вернувшись из Бирмы, я настаивал на атаке Аушвица и железнодорожных путей, в Польше. Меня не послушали, а что я должен был сделать? Сам поехать в оккупированную Европу и дать себя арестовать… — он выпустил дым:

— Авраам добровольно в Аушвиц отправился. Но Авраам еврей… — Джон ждал коллегу, капитана Сильвестра.

Закрытый лагерь для генералитета отделили от основной территории оградой, с колючей проволокой и вышками. До Люнебурга здесь было всего пять километров. У ворот главного лагеря торчали машины с корреспондентами. Журналисты и фотографы бросались снимать любой автомобиль, заезжающий в ворота:

— Они думают, что мы нашли Бормана или Гиммлера… — Джон понял, что соскучился по хорошему чаю, — или что сюда Геринга привезут… — британцы и американцы пока держали пленных бонз в строгой изоляции. Джону надо было поехать в американскую зону оккупации, где сидел в тюрьме старый знакомец, бывший бригадефюрер Шелленберг. Джон хотел добиться от высокого чина СС сведений о местопребывании группенфюрера фон Рабе.

Убрав письмо, он полистал папку, с машинописными листами. Союзники вели учет арестованным офицерам СС. Джону не нравилась сложившаяся сейчас, в конце мая, картина:

— Максимилиан словно компанию себе подобрал, — невесело подумал майор, — Барбье пропал, Рауфф исчез, Мюллера никто не видел, Каммлер будто испарился, с тяжелой водой. Менгеле нет, и вообще, многих врачей недосчитались… — оставалось непонятным, куда делись фон Рабе и Воронов:

— Марта тоже пропала. Питер видел ее в Рётгене… — Джон сообщил кузену, что семейный пистолет Кроу окончательно потерян, — однако церковь бомбили. Она могла погибнуть, с ребенком… — Джон захлопнул папку:

— Ладно, во-первых Шелленберг, а во-вторых, может быть, найдут Мюллера… — на предполагаемого Гиммлера он не надеялся. Джон повертел солдатскую книжку, на простом, голом столе:

— Сержант Генрих Хитцингер, сорока двух лет… — Гиммлеру сейчас было сорок пять. Хитцингер, уроженец баварской деревушки, служил в интендантских войсках на севере. Из данных предварительного допроса следовало, что сержант, после капитуляции Германии, возвращался домой. Хитцингер даже не был членом партии. Снимком книжки не снабжали, но Джон не сомневался, что перед ним простой служака:

— Он не обязан являться в оккупационную администрацию. Он не принадлежал к НСДАП, не член СС, не работал в лагерях. Его бы и не взяли в СС, до стандартов не дотягивает… — Хитцингер был лишь чуть выше самого Джона.

— Гиммлер сделал для покойного Генриха исключение, — вспомнил Джон, — из-за его талантов. Надо найти выживших участников заговора. Они подтвердят роль Генриха и графа Теодора. Гитлер велел объявить, что они в автокатастрофе погибли… — Джон попросил привести Хитцингера на особую территорию, больше для очистки совести:

— Никакой это не Гиммлер. Можно даже не предъявлять его Дёницу и остальным… — в дверь постучали, Джон крикнул: «Вводите арестованного!».

— Сержант Хитцингер, майор… — капитан Сильвестр откозырял. На пороге стоял невысокий, легкий, темноволосый человек, в пенсне, и потрепанном, гражданском костюме. Несмотря на теплый конец мая, сержант носил шинель вермахта, со споротыми нашивками. Хитцингер, довольно неловко, улыбнулся.

— Оставьте нас одних, — наконец, сказал Джон.

Рейхсфюрер СС видел только черно-белые фотографии британца, но много раз читал его словесное описание:

— Волосы светлые, глаза светло-голубые, невысокого роста, телосложение крепкое, военная выправка… — в начале войны его светлость, служил танкистом:

— Для танков такой рост хорош. В СС бы его не взяли. Хотя могли, по личному представлению, в порядке исключения. В хозяйственное управление, к инженерам, во внешнюю разведку, к Вальтеру. О чем это я… — Гиммлер не сомневался, что Холланд его узнал:

— Сучка, проклятая сучка… — бессильно подумал он о бывшей заключенной, — и не поймешь, кто она такая… — его арестовали прямо на мельнице. До побережья, где ждала подводная лодка, оставался какой-то десяток километров. Гиммлер помнил громкий голос женщины, из соседней комнаты, в маленькой ратуше Нойхауса, где размещалась оккупационная администрация. Женщина, немка, говорила с северным акцентом:

— Пойди, найди ее теперь, — разозлился рейхсфюрер, — наверняка, она левая, или религиозница. Или уголовница, польстилась на объявленную награду, за мою голову… — он видел плакаты с собственными фотографиями. Искали и его, и Бормана, и Мюллера. Не желая рисковать, Гиммлер и его эскорт не брали в дорогу рацию:

— Но радио работает, — Холланд, молча, разглядывал его, — Геринг арестован американцами… — они слышали передачи станций, контролируемых союзниками. Судя по акценту, у микрофона, сидели американцы и англичане. Гиммлер понимал, почему на радио не выступают немцы:

— Некому выступать. Людей, работавших в сфере идеологии и пропаганды, обязывали записываться в НСДАП. На радио не допускали без членства в партии и проверки арийской родословной… — союзники не собирались предоставлять эфир бывшим служащим ведомства Геббельса:

— Левых журналистов не осталось, — хмыкнул Гиммлер, — они все либо бежали из Германии, либо сгнили в лагерях. Но русские, наверняка, успели притащить на восток коммунистов, из тех, что к ним уехали. Перед войной Сталин нам передал несколько десятков мерзавцев… — немецкие коммунисты, оказавшиеся в советских лагерях, поехали прямым поездом в лагеря рейха:

— Но мы получили не всех левых… — вздохнул Гиммлер, — и, кроме того, наши пленные, в СССР, начали коллаборационистское движение. Комитет Свободной Германии, какая низость. Боевые офицеры, генералы, польстились на обещания славянских варваров, большевиков… — на лодках имелся список тех, кого стоило навестить, с дружеским визитом, как говорил Гиммлер. Рейхсфюреру хотелось внести туда и проклятую бабу:

— Должно быть, она уголовница. Орала, как торговка, на рыбном рынке. Акцент у нее здешний. Наверное, портовая проститутка, с асоциальным винкелем ходила… — женщина утверждала, что узнала Гиммлера:

— Я его видела, в Равенсбрюке… — за стеной что-то зашуршало, — я пять лет отсидела в лагере. Вот справка… — как Гиммлер ни прислушивался, имени женщины он не разобрал. В Равенсбрюке сидело еще сто тысяч заключенных. Найти уголовницу не представлялось возможным.

Холланд, ни говоря ни слова, щелкнул зажигалкой.

Гиммлер думал о флотилии, в Бремерхафене, о трюмах, с панелями Янтарной комнаты и шедеврами европейских музеев, о средневековой папке, в укрепленном сейфе, о тяжелой воде, из подземных цехов «Шкоды», и особом грузе, в бронированном чемодане:

— Максимилиан знает, что делать, если лодка, со мной на борту, не даст сигнала о выходе к основной флотилии. Макс осторожный, расчетливый человек. Он не рискнет будущим рейха. Он уведет лодки на промежуточную базу, на последний плацдарм. Фюрер возродится, в своем наследнике. Офицеры СС воспитают мальчика, в арийском братстве. Максимилиан найдет 1103, у нас появится настоящее оружие возмездия… — по глазам Холланда Гиммлер видел, что англичанин знает, кто перед ним.

— Если бы не он, все обошлось бы. Здешние британцы не разобрались, кто я такой. Эскорт ничего не скажет, они верные люди. Нас бы отпустили, мы добрались до побережья, до лодок… — Гиммлер не хотел умирать:

— Геббельс и Магда, фанатики, отравили детей. Я бы на такое никогда не пошел. Я увижу свою дочь, увижу малышей… — оружия у рейхсфюрера, конечно, никакого не было:

— Только капсула, в челюсти, с цианистым калием… — на деревянной стене комнаты тикали резные часы, с кукушкой. Гиммлер понял, что под лагерь приспособили военный городок Люфтваффе:

— Инженеры, что здесь работали, теперь у союзников подвизаются. Я больше, чем уверен, что Гейзенберг и фон Браун тоже продались американцам, за кофе и сливочное масло… — по плацу ветер гонял лепестки ромашек. Окно закрыли, но Гиммлеру показалось, что до него донесся аромат цветов:

— На пустоши вереск растет… — он, тихонько, вздохнул, — здесь красивые места, дикие. Словно в Мон-Сен-Мартене, Максимилиан рассказывал о тамошних горах… — рейхсфюрер, мимолетно, подумал, что можно поторговаться с Холландом:

— Нет, я не имею права предавать будущее немецкой расы. Они уничтожат груз лодок, Германия лишится наследника великого дела… — Холланд взял со стола его солдатскую книжку. Гиммлер вздрогнул от сухого, холодного голоса:

— У него безукоризненный акцент, берлинский. Он математик, Кембридж заканчивал… — рейхсфюрер читал записи допросов предателя, Генриха фон Рабе:

— Они с давних времен знакомы. Встретились юнцами, девятнадцати лет, на математическом семинаре, в Геттингене. Холланд приехал в Германию по студенческому обмену. Проклятый Генрих, сколько он водил нас за нос. Но Макс доказал свою верность, защитил фюрера своим телом, не пощадил ни отца, ни брата… — Холланд, скрипуче, сказал: «Я знаю, кто вы такой, сержант».

В пенсне Гиммлера поблескивали отсветы яркого, майского солнца.

— Летом сорок четвертого Генрих говорил, что многие бонзы поставили в зубы капсулы, с цианистым калием… — Гиммлер, не двигаясь, смотрел вдаль, — и Эмма о таком упоминала, во Франкфурте. Надо узнать у него, где Максимилиан, где Эмма… — Гиммлер вспоминал уверенный голос группенфюрера, из наушника рации. Последний сеанс связи состоялся в штабе Дёница:

— То есть Дёница там не было. Он поехал сдаваться британцам, проклятый предатель… — услышав о капитуляции, на севере, Максимилиан помолчал:

— Я знаю, рейхсфюрер. Мы поймали передачу союзного радио, в Берлине… — до Гиммлера донесся голос ребенка. Он уловил улыбку, в тоне Максимилиана:

— Покрути рычажок, Адольф. Я закончу разговор с рейхсфюрером и покажу тебе рубку. Потом тетя Эмма тебя покормит… — по словам Макса, его младший брат погиб, в бегстве из Берлина:

— Но груз мы спасли, — успокоил его группенфюрер фон Рабе, — и нашли моего племянника. Его мать тоже, к сожалению, мертва. Оберштурмбанфюрер Воронцов-Вельяминов находится на пути в Швейцарию, так что все в порядке… — флотилия ждала лодку с Гиммлером до двадцать пятого мая.

— Сегодня двадцать третье… — на стене, под часами, висел отрывной календарь, военного выпуска. Холланд повторил:

— Я знаю, кто вы такой. Я вам предлагаю… — светло-голубые глаза блеснули льдом, — обоюдно выгодное… — герцог поискал слово, — предприятие. Вы мне говорите, где сейчас находится группенфюрер Максимилиан фон Рабе, и вас, сержанта вермахта Хитцингера, отпускают на все четыре стороны… — если бы кто-то узнал о судьбе Гиммлера, Джона ждал военный трибунал и эшафот, за измену Британии:

— Но я не могу иначе… — сердце ныло, — я должен найти Эмму, и малыша. Она жива, Максимилиан ее увез. Я не могу их потерять, не могу допустить, чтобы Эммы коснулся Воронов, а нашего ребенка воспитывали нацисты… — Гиммлер вспомнил о безопасной дороге на юг:

— Бавария, Австрия, Северная Италия. В Генуе перевалочная база, я получу южноамериканские документы, сяду на корабль, до Буэнос-Айреса. В конце лета я окажусь в Патагонии… — он, незаметно, покачал головой:

— Один, без верных офицеров, без золота, без тяжелой воды. Без будущего наследника фюрера. Я выживу, спасусь, ценой предательства. Мюллер бы не колебался… — рейхсфюрер предполагал, что глава гестапо сейчас на пути в южное полушарие, — но Мюллер никогда не разделял идеалов нашей борьбы. Он и в партию вступил поздно, перед войной. Он циничный карьерист, награбивший золото и драгоценности. Я не могу думать только о себе, в моих руках будущее Германии… — Джон заметил упрямый огонек, в бесстрастных глазах рейхсфюрера СС:

— Он тоже понял, кто я такой. На Принц-Альбрехтштрассе имелись мои фотографии… — Джон подошел ближе к Гиммлеру. Они были одного роста:

— Без усов он на свои снимки не похож, — мимолетно подумал Джон, — верно папа говорил, усы и борода меняют человека. Но уголовница его узнала. Наверное, воровка, они все очень внимательные, как Максим покойный… — Джон повторил:

— Подумайте, как следует, сержант Хитцингер… — Гиммлер облизал губы:

— Я не знаю, о чем идет речь. Я служил в интендантской части… — Джон вспомнил о покойной сестре:

— Максимилиан, по приказу Гиммлера, убил Тони. Как я могу, что я делаю… — он, зло, встряхнул рейхсфюрера СС за плечи:

— Ты мне все скажешь, сволочь! Я свои предложения во второй раз не повторяю. Скажешь и отправишься на скамью подсудимых, рядом с личным помощником, мерзавцем Максимилианом… — Джону показалось, что Гиммлер улыбается. В голове загудело, он не смог сдержаться:

— Я бы его убил, прямо здесь… — глава СС, коротко вскрикнув, схватился за челюсть. Джон уловил какой-то хруст. Гиммлер резко, смертно, побледнел. Джон вдохнул знакомый запах миндаля:

— У него капсула стояла, в месте, куда я ударил. Господи, какой я дурак… — рейхсфюрер СС, обмякнув, свалился на затоптанные половицы. Шинель полетела к столу, он корчился, широко раскрыв рот. Оказавшись рядом, Джон схватил его за горло:

— Где? Где Максимилиан… — пенсне покосилось, на губах Гиммлера показалась белая пена:

— Вы встретитесь… — он опять улыбался, — тебя навестят, Холланд. Жди гостей… — дернувшись, он затих. Стоя на коленях, Джон опустил голову в ладони:

— Дурак, какой я дурак. Но я найду Эмму, обязательно… — заставив себя подняться, он снял трубку внутреннего телефона. Джон должен был известить начальство о смерти, в британском плену, рейхсфюрера СС Гиммлера.

Интерлюдия

Стокгольм, июнь 1945

Охранник резиденции британского посла при дворе его величества короля Густава Пятого, откровенно скучал.

Роскошную виллу построили через год после начала первой войны, в тишайшем районе Остермальм, по соседству с Нобелевским парком. Рядом стоял особняк американского посла. Дома разделяла высокая, кованая ограда. В открытое окно будки охраны доносился запах жареного мяса. По пятницам американцы выносили на лужайку решетку, и разжигали угли. Персонал посольства США устраивал, как говорил посол его величества, сэр Виктор Маллет, варварские развлечения.

Сэр Виктор, крестник покойной королевы Виктории, разумеется, никогда бы не позволил себе есть сосиски, с картонных тарелок, или играть в бейсбол, чем тоже занимался персонал американской резиденции.

День выдался теплым. Охранник, с удовольствием, думал, что завтра, в субботу, можно посидеть с удочкой. Его перевели в Стокгольм из Праги, семь лет назад. Британское посольство в Чехии закрылось после аннексии, не дожидаясь начала войны. Охраннику в Стокгольме нравилось, хотя зимы здесь были холоднее континентальных:

— И пива, такого, как в Праге, от шведов не дождешься… — он слушал радио, — и женщины местные, откровенно говоря, больше похожи на лошадей. Но зато в стране спокойно, безопасно… — в конце лета сэр Виктор уезжал в Мадрид, представлять интересы его величества при правительстве диктатора Франко. Посол забирал в Испанию персонал резиденции. Охранник ожидал средиземноморского солнца, хорошего вина и загорелых испанок: