18+
В погоне за миллиардом

Бесплатный фрагмент - В погоне за миллиардом

Серия «Время тлеть и время цвести»

Объем: 460 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Глава первая

Маргарита Чемия больше не задавала вопрос «для чего?» — ни себе и никому другому. Потому что ответ был ей известен: для того, чтобы сохранить жизнь сестре, племяннику и собственному, еще не рожденному ребенку. О себе она не думала — ее существование уже ничего не значило. Покойный профессор Баженов предупреждал, его лучшая ученица Маргарита Чемия не вняла, будущего у нее уже не было.

Во время работы остальные мысли уходили. Сорок три прооперированных ею пациента были ориентированы на безоговорочное выполнение приказов. Что это были за приказы Маргарита не знала и не желала знать — за год до того она сама предложила отделить работу психохорурга от работы психолога, составляющего программу. Шеф это одобрил — врачу необязательно знать, предстоит ли его пациенту в будущем взорвать поезд, украсть информацию или направить самолет в гору. Очень часто программа составлялась психологами на родном языке пациента, которого хирург мог и не знать. Записанная на диске, она внедрялась в мозг оперируемого посредством виртуального воздействия на слуховые и зрительные рецепторы. На заключительном этапе ее следовало активировать с помощью кодовых слов или команд, отданных синтезированным голосом, однако не раньше, чем закончится период реабилитации — на это Маргарита год назад особо указывала, инструктируя сотрудников своей группы. Год назад! Тогда, когда кроме аккуратно выполненной работы для нее больше ничего не существовало. Ей хотелось бы навсегда забыть, похоронить то прошлое, но какой смысл желать невозможного?

В конце марта она готовилась к отъезду в Москву, но неожиданно Васнер попросил ее задержаться — у двух девушек, прооперированных доктором Агаповым, зондиро­вание миндалевидного комплекса спровоцировало появление судорожных припадков. Васнер, не скрывавший своей крайней озабоченности по этому поводу, с кротким видом попросил Маргариту составить отчет с анализом работы ее коллеги:

— Сугубо конфиденциально, конечно, Маргарита, но вам следует изложить ваше истинное мнение в письменном виде — относительно этих двух операций и относительно… гм… работы Агапова вообще. Мы ведь работаем на том уровне, когда ошибки недопустимы, и шеф требует объяснений.

Он с напряженным видом вытянул в ее сторону шею — эта манера, в последнее время появлявшаяся у Васнера в разговоре с ведущим хирургом Маргаритой Чемия и придававшая его лицу заискивающее выражение, всегда вызывала у нее сильнейшее раздражение.

— У меня только одно мнение, и я его уже высказала неделю назад, когда анализировала обе эти операции в присутствии Агапова и других специалистов моей группы, — процедила она сквозь зубы, глядя поверх головы собеседника, — вы, кстати, тоже присутствовали. А составлять письменный отчет — не моя работа, а ваша, вот и напишите: обе операции проведены на достаточно высоком уровне. М-эхо не смещено, асимметрии кровенаполнения реоэнцефалография не выявляет, ЭЭГ в норме, пик-волновые комплексы не наблюдаются.

Ей всегда доставляло удовольствие видеть замешательство, появлявшееся на его лице, когда она пользовалась специальной терминологией.

Васнер происходил из семьи немцев, осевших в России в конце девятнадцатого века. Во время войны его родители сумели каким-то образом доказать, что являются евреями — тем самым им удалось избежать высылки в Среднюю Азию. Сам Васнер окончил медицинский институт в конце шестидесятых и в общей сложности проработал в районной поликлинике пятнадцать лет. Возможно, ему удалось бы даже стать главврачом, или хотя бы заведующим отделением, но его подводила слабая память. В двадцать пять лет он перенес воспаление мозговых оболочек — осложнение после кори — и после этого всегда путал или начисто забывал названия болезней, лекарств и медицинских терминов, а также неправильно заполнял медицинские карты. Это еще было бы полбеды, пациент, он все снесет и стерпит, хуже то, что плохая память стала мешать ему в общественных делах.

Однажды случилось так, что Васнера попросили произнести тост во время юбилея заведующего областным отделом здравоохранения, и он начисто позабыл, как зовут юбиляра. И вовсе отвратительно вышло, когда обсуждался вопрос о приеме его в Коммунистическую партию — из головы от волнения вдруг улетучились не только имя и отчество, но и фамилия Генерального секретаря. Почему-то в памяти вертелись одни инициалы — Л. И. Б. С одним Л. И. Б., понятно, далеко не уедешь, и от ужаса у него начался нервный тик. Ему хотели помочь, начали задавать наводящие вопросы, но он словно уперся и в панике не смог даже вспомнить, с какой целью советское правительство недавно приняло решение ввести войска в дружественный Афганистан.

Кончилось тем, что присутствующие товарищи, недоуменно пожав плечами, сочли Васнера политически неграмотным, недостаточно созревшим в идейном отношении и — возможно даже! — морально не очень устойчивым. Его нелепое фиглярство на партийном собрании оскорбило тех, кто давал ему рекомендацию, а это были немаленькие люди! Васнеру недвусмысленно намекнули, что о дальнейшем продвижении по службе и партийной карьере ему придется забыть. В результате он довольно долго находился в состоянии депрессии и какое-то время втайне даже помышлял о самоубийстве. Помешало то, что этот скромный участковый терапевт панически боялся боли — пока он выбирал для своей цели наиболее безболезненный способ уйти из жизни, ему вновь захотелось жить.

Сразу после неудачной попытки сына пополнить ряды КПСС папа-Васнер подал документы на выезд в Израиль. В середине восьмидесятых семья Васнеров получила, наконец, разрешение покинуть СССР. Разумеется, они не собирались в страну обетованную — приехав в Западную Германию, папа-Васнер извлек на свет давно припрятанные документы и в два счета доказал свою принадлежность к истинным арийцам. В конце концов, Васнеры осели в ФРГ, где полученный в СССР медицинский диплом был недействителен. Папа-Васнер сильно этому огорчался и переживал за сына, но тот и в ус не дул — пятнадцать лет работы участковым терапевтом отбили у него всякое желание заниматься медицинской практикой.

Всего за год Васнер стал другим человеком. Теперь он абсолютно не походил на врача-неудачника, жившего когда-то в Советском Союзе, работавшего в районной поликлинике и панически боявшегося, что кто-то уличит его в болезненной забывчивости. За короткий срок ему удалось втолковать родителям, что на Западе для инициативного человека с хорошими организаторскими способностями всегда есть возможность пробиться в жизни, и не обязательно для этого иметь институтский диплом.

Став гражданином Германии, Васнер прежде всего завел себе органайзер, куда заносил имена и названия — это позволило ему избавиться от комплекса забывчивости. Трижды он женился и разводился, ни о чем в последствии не жалея, и очаровательные бывшие жены Васнера воспитывали четырех его отпрысков. Он обожал своих трех дочерей и сына и всячески заботился об их материальном благополучии. Дети встречались с любящим папой не реже, чем раз в два месяца, и перед каждой встречей он обязательно просматривал свой органайзер, чтобы вспомнить их имена. О работе Васнера родные знали мало, но его банковские счета, будь они выставлены на всеобщее обозрение, могли бы вызвать зависть у обывателей и пристальный интерес Интерпола.

Надо ли говорить, что за пятнадцать лет отсутствия медицинской практики последние медицинские познания начисто выветрились из его головы, но он был хитрым дипломатом и в разговоре со специалистами-медиками ухитрялся с достоинством обходить острые углы — при случае ловко пользовался органайзером, а в безвыходных ситуациях обычно прекращал дискуссию и полагал, что ловко провел собеседника.

Маргарита давно догадалась об этих маневрах Васнера и откровенно забавлялась его изворотами. Обычно ей достаточно было сделать вид, что она собирается начать серьезную полемику по узкоспециальному вопросу, чтобы он, произнеся несколько глубокомысленных стандартных фраз, испарился. Однако нынче ее собеседник проявил настойчивость. Поминутно заглядывая в свой органайзер, он озабоченно возразил, произнося фразы очень медленно, чтобы не запутаться в сложных для него терминах:

— И все же мне хочется в докладе шефу в письменной форме представить ваше мнение по поводу того, что… гм, одну минуту. Да, вот это: биохимические анализы выявили повышенный уровень пролактина и синдром эктопической продукции АКТГ, но медикаментозное лечение результатов не дало.

Маргарита пожала плечами.

— Мое мнение таково, что в дальнейшем следует избегать медикаментозного вмешательства. Думаю, через пару месяцев функции желез внутренней секреции восстановятся в полном объеме, а соматические изменения на клеточном уровне, возникающие после операции, никакого влияния на жизнедеятельность организма не окажут. Их сможет определить лишь посмертная экспертиза, но нас ведь это мало волнует, не так ли? Вы способны сами все это изложить в своем докладе?

На насмешку Васнер не отреагировал, лицо его оставалось озабоченным.

— Советуете избегать лечения? Однако судороги…

— Причиной судорог может быть алкалоз — он иногда возникает после введения ликворина, но ведь в данном случае биохимия не выявляет нарушения кислотно-щелочного баланса, не так ли?

Она ожидала, что теперь-то Васнер уж точно уйдет, но он лишь неопределенно качнул головой, как бы давая понять, что да, кислотно-щелочной баланс не нарушен, и неуверенно заметил:

— Видите ли, шеф уже знает о неудаче Агапова и тоже встревожен. В нашу работу вкладывают огромные средства, и теперь встал вопрос: можно ли доверять Агапову проведение ответственных операций? Ваше мнение тут будет решающим.

Взгляд Маргариты, брошенный ею на сидевшего перед ней человека, был полон презрения.

— Что вам нужно, не пойму? Боитесь нести ответственность за неудачу Агапова? Хотите убрать его из группы с помощью моего письменно изложенного мнения? Не получится, решайте ваши проблемы сами. Ваша основная работа — докладывать шефу о поведении и настроении наших сотрудников. Вот и работайте, составляйте свои доклады, для остального вы недостаточно компетентны.

Оскорбительный тон Маргариты все-таки задел Васнера, он побагровел, но сумел взять себя в руки и, боясь выдать охватившее его бешенство, опустил глаза. Тон его стал еще более почтителен, почти подобострастен:

— Естественно, Маргарита, я не обладаю вашей компетентностью, поэтому и просил вас изложить для шефа ваше мнение. Я всегда был самого высокого мнения о вас, как о психохирурге, и я не устаю об этом повторять. Вы проделали блестящую работу, и мы все вас высоко ценим.

— Ваша оценка моей работы меня мало интересует.

Васнера душила ярость.

«Сука, наглая мерзкая сука! Ладно, пусть с тобой носятся — как же, талант! Но до чего же я тебя ненавижу! Ты даже не женщина, ты — монстр! Что ни слово, так норовишь унизить или оскорбить. Раньше хоть внешне смотреть было на что, а теперь потолстела, на лице какие-то пятна — наверняка ранний климакс. Так тебе и надо, уродина! Дрянь рыжая!».

Однако выражение лица его оставалось доброжелательным и спокойным, он даже сумел наполнить свой взгляд теплом и дружелюбием.

— Простите, я просто не мог удержаться и не выразить вам свое искреннее восхищение.

Маргарита отвернулась.

— Если у вас все, то мне нужно работать.

Васнер, снисходительно улыбнувшись, поднялся с видом любящего родителя, готового снести все грубости любимого дитяти.

— Конечно, не стану больше отнимать у вас времени. Сообщите мне, когда точно вы намерены уехать в Москву — я должен регулярно ставить шефа в известность обо всех ваших планах и намерениях, таково распоряжение.

Плечо Маргариты нервно дернулось, она сердито вскинула голову.

— Я уеду дней через десять и буду отсутствовать месяца два — мою сестру должны оперировать. Если моему отъезду намерены воспрепятствовать…

— Что вы, Маргарита, для чего все сразу воспринимать в штыки! Наоборот, шеф просил передать, что все расходы, связанные с этой операцией мы берем на себя. В какой кардиологической клинике будет оперироваться ваша сестра?

— В Париже или Нью-Йорке — после разговора с ней я решу окончательно.

— Искренне желаю вашей сестре полнейшего выздоровления.

Васнер вышел, сохраняя на лице выражение почтительного сочувствия. Маргарита, глядя ему вслед, гадала, догадывается ли он о ее беременности. Скорей всего, нет — у него для этого слишком слабо развито воображение.

Эта мысль заставила ее усмехнуться и опустить глаза на свой живот — почти семь месяцев, но он небольшой, пока удается утягивать его бандажом, скрывая под складками свободной одежды. Возможно, кто-нибудь из медсестер и заметил бы, но они так робеют в ее присутствии, что не смеют поднять глаз, а с коллегами она старается лишний раз не общаться, утверждая свою репутацию вздорной и нелюдимой бабы.

Ребенок стукнул ножкой — он не любил, когда мама слишком долго сидела на одном месте, и требовал от нее постоянно находиться в движении. Подумав, Маргарита, поднялась, заперла кабинет и по длинному коридору направилась в сторону реабилитационного центра. Миновав его, она открыла преградившую ей путь железную дверь личной магнитной картой и оказалась в пещере.

Слабо флюоресцирующий свет, исходящий от стен, позволял видеть крупные впадины, напоминавшие купели — в них скапливалась теплая вода. Над поверхностью ее клубился густой пар, зеленовато-голубой от наполнявшего пещеру излучения. После операции больные ежедневно принимали здесь ванны — целебные свойства источника позволяли сократить реабилитационный период до двух-трех недель и избежать возможных осложнений.

Люди, подвергшиеся психохирургическим операциям, не должны были встречаться и видеть друг друга — строжайшее правило, не имевшее исключений. Поэтому пациентов Маргариты приводили принимать ванны по одному и каждого в строго определенное время. Рано утром группа контроля делала забор воды для анализа, измеряла ее температуру и температуру окружающего воздуха. Первый пациент в сопровождении медсестры спускался в пещеру в семь утра, последний — в пять дня. Рядом с ними постоянно находился дежурный физиотерапевт, следивший за состоянием больных. После шести вечера железная дверь, отделявшая пещеру от внешнего мира, запиралась, и никто, кроме Васнера и Маргариты Чемия не имел права сюда входить без специального разрешения.

Теперь, в семь вечера, здесь не было ни души. Осторожно ступая, Маргарита шла, обходя покрытые паром впадины. Наконец пещера начала сужаться, и путь ей преградила еще одна железная дверь — она вела к лестнице, по которой можно было спуститься в нижнюю пещеру. Туда стекали воды всех источников, образуя широкое подземное озеро глубиной около двух метров. Теплая поверхность его источала терпкий аромат хвои, и до недавнего времени купание в подземных водах являлось одной из основных реабилитационных процедур в любое время года. Однако год назад молодая американка Дафна Лисовски заявила, что дважды видела на другой стороне озера женщину — та неизвестно откуда являлась и непонятно куда уходила.

Девушка приняла незнакомку за медсестру и, обладая присущей всем американцам нетерпимостью к нарушениям порядка, сообщила дежурному врачу, что медицинский персонал приближается к лечебному водоему, не облачившись в белый халат и не покрыв голову. Она даже описала незнакомку — высокая темноволосая женщина неопределенного возраста с высокими скулами и черными блестящими глазами.

Когда врач доложил об этом Маргарите, та пришла в недоумение: во-первых, никто из обслуживающего персонала и медсестер не соответствовал описанию, во-вторых, ни один человек не мог бы попасть в пещеры, миновав камеры видеонаблюдения у входа. Васнер, узнав об инциденте, отнесся к случившемуся достаточно легкомысленно:

— Возможно, у пациентки были, — он заглянул в органайзер, — галлюцинации. В первые дни после операции так случается, вы же сами это говорили, Маргарита. Посторонний человек попасть в пещеры не может.

Маргарита понимала, что Васнер прав, но ее не оставляла неясная тревога.

— Снаружи — да, но со стороны пещер по подземным ходам? Вы считаете, что нам нужны свидетели?

Тогда Васнер вызвал начальника охраны, и тот, разложив перед ними план внутреннего расположения пещер, заверил:

— Все ходы и проходы вокруг давно перекрыты, пустоты завалены. Пещеры, в которых живут местные аборигены умуды, находятся в сотне километров отсюда. Нет, по подземным ходам попасть к нам в принципе невозможно.

Тем не менее, Маргарита распорядилась закрыть проход между двумя пещерами и озером пока не пользоваться. Васнер пытался возразить:

— Но купание в озере входит в комплекс реабилитационных процедур!

Маргарита отмахнулась:

— Мы не можем рисковать. Представляете, что будет, если хотя бы один из папарацци прознает про нашу работу? А если какой-нибудь местный житель проберется сюда — ну, просто из чистого любопытства? Он может взволновать или даже испугать пациентов. В период реабилитации это крайне нежелательно, вся работа может пойти насмарку. Купание в озере мы заменим назначением дополнительных ванн, — она повернулась к начальнику охраны и приказала: — Перекройте проход, ключ от двери будет у меня.

Васнер не стал с ней спорить.

— Как прикажете, Маргарита. И все же я бы еще раз проверил Дафну Лисовски на предмет галлюцинаций.

— Надеюсь, что сумею разобраться со своими пациентами, — отрезала Маргарита, по привычке глядя поверх его головы, чтобы не портить себе настроение видом его угодливой физиономии, — но в случае чего вы ведь не откажетесь помочь мне советом, не так ли, Васнер?

Ей доставил удовольствие легкий румянец, окрасивший аккуратно выбритые щеки собеседника. Тем не менее, позже она еще раз просмотрела ЭЭГ Дафны Лисовски, прослушала записи бесед девушки с психологом. Дафна была в отличной форме, реабилитационный период подходил к концу, и на галлюцинации она — ни теперь, ни в прошлом — не жаловалась.

За пять лет до психохирургической операции Дафна окончила колледж и преподавала историю в одной из школ Далласа. В случайном разговоре подруга Джейн Келли порекомендовала ей посетить сибирские источники в России — вода их, дескать, благоприятствует росту волос.

— Хотелось бы посмотреть их сайт в Интернете и отзывы, — неуверенно ответила осторожная Дафна.

— Пока еще источники закрыты для широкой публики, поэтому рекламы ты нигде не найдешь. Там идет какой-то спор из-за земли — короче, какие-то неурядицы русских дикарей, я даже не вникала. Но те, кто там побывал, отзывы дают прекрасные. Если захочешь, я подробно узнаю, как туда попасть.

— Спасибо, Джейн, я подумаю.

Волосы Дафны были ее больным местом — сухие, ломкие и сильно секлись. Из-за этого приходилось стричь их очень коротко, а девушке так хотелось иметь длинные пушистые кудри, волнами ниспадающие до плеч!

Желание Дафны стало особенно сильным, когда в ее жизни появился любимый человек. Сенатор Джеймс Фаррел был красивым сорокапятилетним мужчиной, ему прочили блестящую политическую карьеру. Впервые они увидели друг друга в девяносто пятом, когда во время предвыборной кампании сенатор приезжал в колледж, где училась Дафна. Ей, как лучшей студентке, поручили произнести короткую приветственную речь. Фаррел пожал руку хорошенькой отличнице и ласково ей улыбнулся, но глаза его были печальны. Дафна смотрела на него с искренним сочувствием — ей уже рассказали, что жена Фаррела неизлечимо больна, из-за этого он, возможно, откажется выставлять свою кандидатуру на следующих выборах.

Позже, когда Дафна уже работала в частной школе, ее как-то раз вместе с коллегами пригласили на юбилей директора школы. Фаррел был в числе почетных гостей, и хозяйка дома, представив ему молоденькую учительницу, предложила им потанцевать. Фаррел сам не знал, почему ему так хорошо вдруг стало с этой девушкой. Они говорили о выборах, о вечере, об учениках Дафны и много еще о чем — он даже рассказал ей о болезни жены Дианы.

Все у них получилось очень быстро и просто, но отношения приходилось тщательно скрывать — развод с больной женой был немыслим для человека, который собирался выставить свою кандидатуру на президентских выборах двухтысячного года и имел очень неплохие шансы на победу. Дети сенатора Эллис и Роберт понимали отца и неплохо относились к Дафне, поэтому, когда в начале девяносто девятого их мать умерла, ничто уже не препятствовало браку Фаррела с молодой учительницей.

В феврале двухтысячного должен был исполниться год со дня смерти Дианы Фаррел, и вскоре после этого сенатор Джеймс Фаррел собирался вновь сочетаться браком с Дафной Лисовски. Они не считали нужным скрывать своих планов от широкой общественности, потому что не видели в них ничего достойного осуждения. Джеймс Фаррел честно выполнил свой супружеский долг и был рядом с женой до тех пор, пока их не разлучила смерть. Теперь по всем законам божеским и человеческим он имел право обрести счастье в новом браке с любимой женщиной. Поэтому средства массовой информации обсуждали предстоящую свадьбу сенатора вполне доброжелательно.

Одна дама, мнившая себя на короткой ноге с астралом, видела глубокий смысл в том, что оба имени — Диана и Дафна — начинаются на одну и ту же букву. Несколько газет, которым больше не о чем было писать, ухватились за эту тему, и в одной из них даже напечатали фотографии Дафны и покойной Дианы до болезни — в фас и в профиль. Это ударило по самому больному месту мисс Лисовски — у умершей супруги сенатора перед тем, как ей начали делать химиотерапию, были роскошные густые волосы, а у его нынешней молодой невесты из-под реденьких сухих локонов чуть ли не просвечивала кожа. Придя в отчаяние, Дафна решила последовать совету подруги Джейн и посетить сибирские источники.

Вряд ли кто-то мог предположить, что милейшая и искренняя Джейн Келли входила в специальную группу агентов-психологов, и считалась одной из самых опытных сотрудниц. Она свободно говорила на пяти языках, умела убеждать и легко втиралась в доверие к людям — особенно к страдающим комплексами. Дафна Лисовски была одной из тех, кто приехал укрепить свое здоровье на целебных источниках по совету Келли. По своему характеру она была требовательна, практична, перевела деньги на указанный счет и сразу же по прибытии поинтересовалась, когда будет начат курс оплаченных ею оздоровительных процедур. Терапевт объяснил существующие правила: на следующий после приезда день пациенты проходят полное компьютерное обследование, сдают анализы, и только после этого физиотерапевт допускает их к процедурам.

— Водные процедуры в сочетании с приемом минеральной воды внутрь — большая нагрузка, мисс Лисовски, и не для всякого организма допустима, — с улыбкой пояснил доктор. — Бывает, что некоторые леди и джентльмены скрывают свои болезни, чтобы попасть на источники. В таком случае мы возвращаем им деньги и расторгаем договор. Но не волнуйтесь, мэм, я уверен, что с вами все будет в порядке.

Вечером в палату зашла хорошенькая медсестра подала Дафне желтый напиток с запахом ромашки.

— Выпейте, это коктейль из трав, мэм, — он помогает избежать неприятных ощущений при смене часовых поясов.

Коктейль Дафне понравился, хотя запах трав, исходивший от него, показался ей немного приторным. Неожиданно возникло чувство удивительного покоя, сменившееся странным равнодушием ко всему происходящему, а потом нахлынул тяжелый сон.

Рано утром вновь вошла улыбающаяся медсестра со шприцем:

— Простите, мэм, я должна взять у вас кровь на анализ.

Девушка с трудом открыла глаза и послушно позволила ввести себе в вену иглу.

Спустя два часа она с тем же покорным равнодушием села в большое металлическое кресло со специальными держателями — они намертво фиксировали ее голову, шею и плечи. Тонкие браслеты охватили руки и ноги, не позволяя сделать ни малейшего движения.

Женщина с лицом, закрытым прозрачной целлулоидной маской, ловко прикрепила электроды к голове Дафны, надела на нее странные очки, имевшие вместо стекол затемненные экранчики, напоминавшие маленькие телевизоры.

Всего лишь на миг возникло и сразу же исчезло странное чувство щекотки в носу и уголке глаза — опытные руки психохирурга через носовую перегородку ввели зонд в мозг девушки.

— Как вы себя чувствуете, Дафна? — спросила женщина по-английски с легким акцентом. — Думаю, вам у нас понравится. Расскажите, почему вы решили посетить наши источники — у вас ведь была какая-то причина, не так ли?

Маргарита Чемия всегда разговаривала с пациентами во время операции — это было необходимо для того, чтобы речевые центры оперируемого находились в активном состоянии.

Она знала: достаточно задать вопрос, как человек, в мозг которого введен зонд, начинает безудержно и откровенно выбалтывать самые интимные подробности своей жизни. В то же самое время на экранчиках очков, закрывающих глаза пациента, беспорядочно мелькают, сменяя друг друга, вереницы ярких образов, сопровождавшихся отдельными словами и фразами. Этот целенаправленно подобранный специалистами калейдоскоп фраз и изображений не воспринимается сознанием пациента, хотя является источником волны возбуждения в мозгу.

Включался микроскопический лазер, встроенный в зонд, и посылал мощный импульс. Узкий луч создавал центры кристаллизации, вокруг которых начинали формироваться крохотные монокристаллы ликворина. Их рост продолжался в течение нескольких секунд, максимальный размер кристаллитов не превышал ста ангстрем, но они замыкали крохотный контур внутри миндалевидного комплекса, и этот контур не позволял мозгу погасить волну возбуждения.

Таков был механизм, предложенный профессором Баженовым. Он пытался создать искусственный контур возбуждения, экспериментируя на собаках с приматами, но не успел. Правильность высказанной им гипотезы подтвердила его любимая ученица Маргарита Чемия, экспериментируя на людях.

За прошедшие со времени смерти профессора годы наука ушла далеко вперед, а техника операций Маргариты достигла совершенства. Кристаллические вкрапления ликворина в мозговую ткань были малы и не вызывали, как в опытах Баженова, органических повреждений. Пройдя реабилитационные процедуры, пациенты чувствовали себя совершенно здоровыми, Дафна Лисовски не была исключением.

Время, проведенное на источниках, благоприятно сказалось на ее внешности — волосы приобрели шелковистый блеск, исчезла перхоть, кожа сияла перламутровой белизной. Девушке нравился вежливый и предупредительный персонал, хотя удивляла полная изоляция отдыхающих друг от друга. Медсестра с никогда не сходящей с лица улыбкой пояснила, что большинство клиентов желают сохранить инкогнито — для чего, например, широкой общественности знать, что тот или иной деятель страдает экземой или сомневается в своих мужских способностях? Подумав, мисс Лисовски согласилась: это весьма разумно и предусмотрительно. Действительно, если Джеймс Фаррел победит на будущих президентских выборах, то назойливым папарацци совершенно ни к чему будет знать, что первая леди государства когда-то мучилась из-за ломкости волос и сухости кожи.

Дафна покидала здравницу в прекрасном настроении, полная самых радужных планов. В ноябре газеты и телевидение сообщили о бракосочетании мисс Дафны Лисовски и сенатора Джеймса Фаррела, а в декабре разразился грандиозный скандал. Вскрылось участие Фаррела в крупных махинациях, связанных с откатами и лоббированием интересов крупных монополий. Информатором, поставившим крест на политической карьере сенатора, оказалась его молодая жена Дафна Фаррел — именно она дала возможность сотрудникам ФБР получить доступ к оффшорным счетам мужа.

Фаррел был арестован, адвокаты вели переговоры об освобождении под залог. Репортеры пели дифирамбы гражданскому мужеству Дафны, честные налогоплательщики были с ними вполне солидарны. Семьи Роберта Фарелла и Эллис Крамер, детей несостоявшегося президента, укрылись от папарацци, тем не менее, стало известно, что Эллис, бывшая на пятом месяце беременности, потеряла ребенка, а в больницу ее увезли из дома Дафны Фаррел. От подкупленной горничной репортеры узнали, что Эллис, явившись к Дафне Фаррел, назвала ту предательницей и устроила скандал. В результате ей самой же стало плохо, и у нее началось кровотечение, приведшее к выкидышу.

На следующий день после случившегося Дафна отправилась в свой пустующий загородный дом, приняла огромную дозу снотворного и, сев в кресло, включила телевизор. Он работал, когда спустя два дня приехал Джеймс Фаррел, выпущенный на свободу под залог и жаждущий потребовать от жены объяснений по поводу ее непонятного поступка. Он обнаружил тело Дафны, одетой в нарядное белое платье, лежащим на полу рядом с перевернутым журнальным столиком. В помещении было жарко, и в комнате уже чувствовался запах разложения. Установленное полицией время смерти давало бывшему сенатору стопроцентное алиби — в тот момент он еще находился в заключении. Впрочем, налицо были все признаки самоубийства. Папарацци, правда, осторожно муссировали тему причастности к смерти миссис Фаррел детей ее мужа, однако следствие не нашло доказательств, подтверждающих версию убийства.

Маргарита Чемия узнала о смерти Дафны Лисовски из сводки новостей в Интернете — вскоре после своего последнего визита на остров, где на ее глазах погиб Эдди О’Коннор. Она запретила себе думать — об Эдди, Дафне, о сорока трех прооперированных ею зимой пациентах. Потому что это не могло ничего изменить. Однако человек не всегда властен над причудами своей памяти, и теперь Маргарита, стоя возле наглухо закрытой железной двери, как воочию, видела перед собой лицо привередливой молодой американки. Тряхнув головой, она приложила к замку магнитный ключ. Металлические створки медленно поползли в разные стороны, открывая проход в нижнюю пещеру, освещенную исходящим от стен светом. Туман, как пушистое серовато-белое одеяло, стелился над широкой гладью озера, укутывал берег и основание ведущей к воде лестницы.

Маргарита осторожно спустилась по ступенькам и вдохнула идущий от теплой воды запах хвои. Сбросив одежду, она шагнула в клубящуюся белизну и шла, постепенно погружаясь в невидимую из-за тумана жидкость, а когда дно ускользнуло из-под ног, поплыла, широко взмахивая руками. Постепенно туман редел, видны стали очертания противоположного берега. Выбравшись из воды, Маргарита легла на теплую каменистую поверхность и закрыла глаза. Приятная расслабленность овладела ее телом, даже ребенок в животе, в последнее время постоянно брыкавшийся, притих.

— Здравствуй, Маргарита.

Маргарита приподнялась на локте, повернув голову в сторону прозвучавшего голоса.

— Здравствуй, Дара, — ответила она. — Я чувствовала, что ты сегодня сюда придешь.

Черноволосая женщина вышла из тумана и опустилась рядом с ней на камни.

— Озеро хорошо действует на тебя и на ребенка, я вижу, ты в порядке, но не очень весела. Тебя мучают сомнения?

Маргарита покачала головой.

— Сомнения мучают тех, у кого есть возможность выбирать, а у меня выбора нет. Вернее, есть — жить или умереть. Но пока я должна жить.

Дара в раздумье смотрела на Маргариту, и взгляд ее бездонных черных глаз был полон печали.

— Наверху стоит мороз, и гуляет ветер, — негромко говорила она, — а тут тихо и тепло, как летом. Сотни лет это озеро приносило исцеление людям, якуты и эвенки складывали о нем легенды. Сюда приносили раненных охотников, женщины приводили больных детей, чтобы омыть их в целебных водах, а роженицы приходили рожать, потому что верили: если окунуть новорожденного в озеро или просто выкупать в священной воде, то и он, и дети его, и дети детей его будут неуязвимы. В середине этого века тут появились русские. Сначала они тоже пользовались источниками, но потом перекрыли к нему доступ. Почему? Земля принадлежит всем, ее воды тоже принадлежат всем — мы, умуды, так считаем. Но мы не вмешиваемся в ваши дела, мы считаем, что каждый должен сам пройти свой путь, мы только наблюдаем за тем, что происходит.

Губы Маргариты искривились в горькой усмешке.

— Зачем? Вам нечем больше заняться?

— Иногда мы пытаемся помочь — тогда, когда человек стоит на перепутье, где линии его судьбы разбегаются в разные стороны. Позже, конечно, дороги эти сойдутся, и конец у всех один — смерть. Но почему не выбрать более длинный и приятный путь, не насладиться тем, что дарит природа? Помнишь, как мы с тобой впервые встретились?

— Еще бы!

Не обратив внимания на ее саркастический тон, Дара продолжала:

— Ты приняла меня за журналистку и сначала даже не хотела со мной разговаривать, обещала вызвать охрану, если я немедленно не уйду.

В голосе Дары не было ни гнева, ни упрека — словно она всего лишь констатировала факт. Маргарита пожала плечами.

— Но я очень быстро поняла свою ошибку — мне ведь показали план подземных ходов, я знала, что журналистам сюда не пробраться. Нетрудно было догадаться, что ты — умудка. В местных газетах о вас постоянно пишут — называют хозяевами подземных пещер. Вряд ли кто-то сможет помешать хозяевам пещер проникнуть туда, куда они пожелают. Я это поняла, поэтому просто распорядилась перекрыть ход в пещеру.

— До этого я часто приходила сюда и видела тех, кто плескался в озере. Все они были обречены, и не в моей власти было повернуть линии их жизни. Но однажды здесь купалась девушка — американка по имени Дафна, — и ей еще можно было помочь выйти на длинную дорогу. Я пыталась заговорить с ней, но она даже не стала слушать. Она умерла, так ведь?

— Да, и теперь уже ничего не изменить.

— В нашу первую встречу ты была резка со мной, но я не в обиде, — мягко сказала Дара. — Когда же ты пришла сюда осенью, я знала, что ты носишь ребенка и тоскуешь. Умудке достаточно поглядеть на женщину, чтобы понять: она тоскует. Ты стояла на распутье, над тобой висела черная тень, и эта тень крылом своим закрывала не только тебя, но и других людей. Я предложила тебе помощь, я предложила тебе уйти со мной в пещеры, но ты отказалась и выбрала гибельный путь.

— Мой путь уже тогда имел лишь один конец, — угрюмо возразила Маргарита, — как и теперь. Но я хочу, чтобы родился мой ребенок.

Рука Дары, казавшаяся зеленоватой в излучаемом стенами свете, легла на ее руку, и это движение было бесконечно нежным. Белое облако тумана колыхалось и дрожало на водной поверхности. Маргарита закрыла глаза и погрузилась в состояние покоя.

— Сейчас ты опять на распутье, — тихо произнесла умудка. — Пойдем со мной, никто не сможет найти тебя и причинить тебе вред. У тебя еще есть шанс, но после того, как ты отсюда уйдешь, для тебя все будет кончено.

Из груди Маргариты вырвался хриплый болезненный смешок, усилием воли она заставила себя открыть глаза и отстранилась от Дары.

— Для меня уже давно все кончено. Уйти с тобой, бежать, спрятаться? Поздно, от себя не убежишь.

Во взгляде умудки мелькнуло сочувствие.

— Жалеешь?

— Не знаю. Я ненавидела, и это заставило меня перешагнуть черту. Потом уже все стало безразлично, — вытянув перед собой руки, Маргарита разглядывала свои тонкие гибкие пальцы хирурга. — Моральные нормы, гуманность, человеколюбие? Да плевать я хотела! Разве человек, который видел то, что видела я, поверит во всю эту чушь? Повторись все сначала, я бы, наверное, поступила также. Но он…

Ее руки бессильно упали.

— Он — отец твоего ребенка?

— Да. Встреча с ним что-то сломала во мне, — словно кто-то стиснул горло Маргариты, но внезапно в ней вспыхнула ярость. — Не хочу говорить об этом, почему я должна давать тебе отчет? Уходи и не появляйся здесь, иначе… иначе я прикажу взорвать эту пещеру и уничтожить озеро! Уходи!

— Что ж, прощай. Миг распутья миновал, мне уже ничего не изменить.

С этими словами Дара легко поднялась на ноги и, печально взглянув на Маргариту, исчезла в тумане.

Глава вторая

В марте в НИИ Экономики управления проходила предзащита кандидатской диссертации Руслана Керимова. После доклада, как и положено, была развернута небольшая полемика. Докладчик добросовестно прочитал заранее записанные ответы на задаваемые ему вопросы — все роли в этом спектакле были распределены заранее. После заседания всем присутствующим в зале ученым были вручены монография докладчика и приглашения на небольшой банкет в ресторане «Прага» — из слова «небольшой» следовало сделать вывод, что банкет после самой защиты будет просто грандиозным.

Сам Керимов и его супруга на банкете присутствовали совсем недолго — через час они в сопровождении охраны и востроносого молодого человека в очках незаметно покинули зал. Это никого особо не встревожило — ученые мужи, быстро разомлев от изысканных напитков и черной икры, уже напрочь позабыли о недавнем докладе, и лишь некоторые из них изредка вспоминали о докладчике.

— Этот Керимов — кто он такой? — осторожно спросил доктор экономических наук профессор Звягинцев своего соседа по столу академика Егорова.

— А я вот, если честно, даже не знаю, — отвечал тот, аккуратно вытирая рот салфеткой и раздумывая, что еще из выставленных на столе деликатесов можно было бы съесть без вреда для своей язвы, — мне намекнули на перспективу договорных работ, и условия, в принципе, заманчивы — у него свой алмазный прииск.

— Вы о Керимове говорите? — вступил в разговор сидевший справа от Звягинцева член-корреспондент Ильясов. — Судя по нынешней предзащите, работа серьезная, что и говорить. Мне предложили быть оппонентом на защите.

На лице академика Егорова появилось обиженное выражение, и в ответ на слова Ильясова он ограничился коротким «Вот как!». Профессор Звягинцев же внезапно оживился:

— Да?

Накануне ему тоже звонили и предложили быть оппонентом на защите диссертации Керимова. Это имя Звягинцеву ничего не говорило, и он уже совсем было собрался отказаться, но его убедительно просили приехать на предзащиту, подумать и сказать последнее слово после доклада. Что ж, в свете того, что он сейчас услышал за столом, стоило, пожалуй, согласиться.

В том, что ответ профессора Звягинцева будет положительным, востроносый молодой человек, сидевший в гостиной подмосковного коттеджа Керимовых, был уверен.

— Со Звягинцевым еще сегодня поговорят, — деловито говорил он Тане, которая удобно расположилась в кресле-качалке и слегка покачивалась в такт разговору, — думаю, он даст положительный ответ, но, естественно, его следует заинтересовать.

Нервно и изящно стиснув пальцы, она посмотрела на мужа — тот стоял у окна, не вступая в разговор, — и сказала:

— Заинтересовать — не вопрос. Руслан, что ты можешь предложить?

Керимов, подавив вспыхнувшую злость, заставил себя посмотреть на бойкого востроносого экономиста. В течение нескольких последних дней тот добросовестно разучивал с ним доклад — добивался, чтобы диссертант правильно произносил непонятные ему термины в тексте, в нужном месте ставил ударения и не путал последовательность ответов на заранее подготовленные вопросы и реплики из зала. Экономист вел себя с исключительным тактом и доброжелательством, но в прятавшемся за очками взгляде его чуть прищуренных глаз мнительному Руслану Керимову постоянно мерещилась насмешка. Поэтому ответ алмазного магната прозвучал резко, почти грубо:

— Что предложить-то? Все толчем вокруг да около — тем давай, этим давай. Кому сколько надо, так пусть прямо и говорят, а мы уж решим, кому и сколько и за что давать.

Востроносый экономист ничуть не обиделся на грубый тон диссертанта. Все с тем же серьезным и доброжелательным видом он начал объяснять:

— Видите ли, Руслан, не все так просто. Тут есть много нюансов и острых углов, которые нам нужно обойти. Вы представляете себе, что такое оппонент? Оппонент, это ученый, который представляет в ВАК отзыв о вашей диссертации. Если у него солидное имя и хорошие связи в научных кругах, то на основании двух таких отзывов вам присвоят степень кандидата наук. Оппонент будет читать вашу диссертацию и, естественно, захочет побеседовать с вами лично. Поэтому нам нужно заручиться его доброжелательным отношением. Звягинцев и Ильясов нам в этом смысле вполне подходят.

Неожиданно Таня нахмурилась.

— Послушайте, но ведь вы не так давно называли другое имя — не Звягинцев, а Рудаков, кажется, академик. Академик ведь выше должность, чем профессор, разве нет?

Ее собеседник тонко улыбнулся, покачал головой и с прежним терпением продолжил объяснять — теперь уже ей:

— Академик — не должность, а звание. И Рудаков, и Звягинцев имеют одинаковую ученую степень доктора экономических наук, но мы с шефом посовещались, подумали и… как бы вам объяснить… Короче говоря, Рудаков имеет большие связи за рубежом и часто выезжает читать лекции в Германии и Штатах. Сами понимаете, что за это ему платят валютой и неплохо платят. А Звягинцев за границей менее известен, он сидит у себя в институте на профессорской ставке — как и вся наша ученая элита. Конечно, всякие надбавки и прочее, но реально зарплаты профессора едва хватит, чтобы прокормить породистую собаку. А у Звягинцева их целых две. Поэтому ученые сейчас выживают в основном за счет договорных работ.

Таня вновь вопросительно посмотрела на мужа, но Руслан лучше нее понял смысл сказанного и от этого почувствовал некоторое облегчение. Лицо его разгладилось, приняв снисходительное выражение — что ж, можно расплатиться с этими научными дармоедами и таким образом.

— Понятно, — грубовато-добродушно сказал он, отходя от окна и потирая руки. — Я уж и у вас три года пол-института кормлю на этих договорах, мне не привыкать. Ладно, давайте. Можно хоть завтра — зовите всех ваших академиков, а я приглашу нотариуса. Составим быстренько контракты и все подпишем.

Востроносый вкрадчиво улыбнулся и чуть наклонился вперед, что придало его последующим словам некоторую интимность:

— Наш институт — другое дело, вы наш соискатель, у нас совместная работа. С оппонентами же дело обстоит иначе, есть положение ВАКа: у диссертанта и оппонентов не должно быть никаких точек соприкосновения — ни совместных работ, ни общих публикаций. Полагаю, что будет лучше, если контракт подпишете не вы, а кто-то другой из совета директоров вашей компании. Подумайте и решите.

Когда он ушел, Руслан, с досадой пожал плечами и сказал жене:

— Придется просить Гната Ючкина, леший ему в задницу.

Таня всплеснула руками.

— Совсем завертелась с твоей предзащитой и с этим банкетом, забыла — Игнатий утром звонил, сказал, что отец просил его срочно вылететь в Умудск. Он сам не знал зачем, волновался, что что-то с детьми.

— Какого хрена ты не сказала? Коза недоделанная, … твою мать!

Таня поджала губы, как всегда, когда муж срывал на ней свой гнев. Керимов дважды прошелся по гостиной, время от времени останавливаясь и выпуская в сторону жены очередной залп своих излюбленных красочных выражений. Наконец он немного притих, и тогда Таня, утерев слезы, робко заметила:

— Можно факсом…

— Иди ты на х…! — рявкнул на нее муж. — Факсом! Тут надо все делать лично, сама не понимаешь, дура? — он еще немного походил и внезапно успокоился: — Ладно, пойду к Шумиловой, буду с ней договариваться — пусть подпишет эти контракты, х… ей в задницу. Ладно, не реви, иди сюда!

Стиснув хрупкие плечи Тани, Керимов притянул ее к себе и грубо впился губами в ее рот, с удовольствием почувствовав, как она вздрогнула и невольно застонала от боли. Через полчаса, оставив жену лежать на столе с задранной юбкой и разбросанными в стороны ногами, он поднялся и, на ходу застегивая брюки, отправился звонить Лилиане, чтобы договориться о встрече.

Было одиннадцать вечера, но ночной секретарь госпожи Шумиловой соединила их немедленно, и его приятно удивило то, как приветливо и радушно звучал ее голос:

— Руслан, дорогой, я не знала, что ты будешь в Москве, это для меня приятный сюрприз. Решил немного развеяться или проблемы?

— Да нет. Или, может, да. Тут разные личные дела, и я хотел тебя попросить — маленькая услуга, понимаешь. Мелочь, но нетелефонный разговор.

Она засмеялась — словно речка зажурчала — потом негромко и задушевно сказала:

— Завтра с утра, надеюсь, ты мне сможешь рассказать все подробно — я отменю все встречи и буду тебя ждать. У меня к тебе, кстати, тоже есть разговор.

Она действительно ждала его. Стол в кабинете был накрыт, в узкой бутылке переливалась, искрила янтарным отблеском любимая Керимовым старка, закуски поражали разнообразием, но ближе всего к Руслану стояла тарелка с нарезанной ломтиками осетриной — любимым лакомством алмазного магната. Улыбающаяся секретарша поставила на стол хрустальные бокалы и исчезла. Лилиана очаровательно улыбнулась гостю.

— Мы с тобой так редко видимся, Руслан! Давай прежде, чем говорить о делах, выпьем за то, чтобы нам чаще встречаться — не ради бизнеса, а просто так, чисто по-человечески. Я очень рада тебя видеть и готова помочь всем, чем смогу.

После столь проникновенного начала Керимов, который до того все раздумывал, в какую форму облечь свою просьбу, решил объясниться откровенно. Лилиана слушала внимательно, задала пару вопросов и что-то пометила у себя в органайзере.

— Я думал, что если, например, твоя фирма заключит с ними контракты, то я смогу перечислять средства по нашим внутренним каналам, — в голосе Руслана звучало непривычное для него смущение.

Лиля какое-то время задумчиво смотрела на него, потом улыбнулась.

— Это мы уладим. Я рада за тебя, Руслан, очень рада — в наше время престижно иметь ученую степень.

Керимов неловко усмехнулся.

— Не знаю, ты, может, думаешь, что это мне ни к чему, но…

— Я ничего такого не думаю, ты — умный и способный человек, Руслан. Сейчас все министры и политики бросились защищать диссертации, а чем ты хуже их? Чем ты, например, хуже Игнатия Ючкина? Он умеет говорить красивые слова, но, если копнуть поглубже, то это полный ноль. Ноль!

В голосе ее прозвучала неожиданная злость, на лице появилось выражение горькой обиды, и Руслан подумал:

«Эге, да тут у них что-то не то с Гнатом!»

Вслух же он благодушно произнес:

— Что ты, Лилиана, Гнат у нас всегда был самый умный, нам до него расти!

Стремительно вскочив на ноги, Лиля быстро-быстро заходила по кабинету, плотно стиснув губы, словно пыталась сдержать кипевшую внутри ярость, потом упала в стоявшее у окна кресло и с силой сцепила пальцы рук.

— Умный! — негромко, но с презрением процедила она сквозь зубы, словно обращаясь к самой себе. — Только ума не хватает, чтобы жить без папиных указаний. Нужно, ненужно — раз папа велел все бросить и лететь домой, так он обо всем забывает и тут же в самолет.

— Гм! Надо ж вот как, — неопределенно заметил Керимов, пытаясь сообразить, что означает раздражение, звучавшее в интонациях хозяйки «Умудия холдинг»

— Да, вот так! — на лице Лилианы появилось детски-обиженное выражение. — Ты ведь заешь, Руслан, сколько я для него сделала, кем он стал, благодаря мне! А теперь, стоит его отцу сказать слово, так он меня бросает и мчится в Умудск к своей дорогой супруге. И ведь это не в первый раз! Мне надоело, понимаешь, надоело!

Ее полные слез глаза смотрели на алмазного магната, словно в поисках сочувствия, а он внезапно почувствовал себя вольготнее и проще.

«Надо ж! Баба, она и есть баба — хоть президентом холдинга ее ставь, хоть господом-богом! Эта, конечно, с перчиком, но для Гната стара — его супружница и моложе, и посвежей будет. Поэтому он, небось, от этой президентши и бегает при каждом удобном случае, а она и бесится. От меня-то она чего хочет — ждет, чтобы утешил? Что ж, сиськи у нее ничего, а если с этого мне еще перепадет, то я могу, у меня Танька не привередливая. В самом деле, пусть сделает меня президентом вместо Гната. А когда я всю эту тягомотину с диссертацией закончу и кандидатом в науке стану, так у Ючкиных обоих здорово будет в заднице свербеть!»

От всех этих мыслей у Керимова вдруг стало так хорошо на душе, что он белозубо усмехнулся и вкрадчиво сказал сидевшей перед ним поникшей оскорбленной женщине то, что никогда прежде не посмел бы сказать президенту холдинга госпоже Шумиловой:

— Ничего, Лилиана, не надо так горевать! Конечно, Гната тоже понять можно — законная супруга требует, Егор настаивает. Гнат по природе не таков, чтобы открыто против семьи идти. И у них дети к тому же — он их обожает.

— Обожает! А я? Он думает, я буду сидеть и все это терпеть? Я для него забыла о муже, о семье, а он… Зачем тогда было…

Словно в порыве отчаяния она закрыла лицо руками и замерла. Выждав с полминуты, Руслан решил, что пора действовать. Он поднялся, сделал несколько шагов, наклонился и, нависнув над Лилей, сжал своими крупными руками ее плечи.

— Что поделаешь, Лилиана, ты не переживай так. Гната тоже можно понять — он семью никогда не оставит, но он мужчина, а перед тобой любому мужчине трудно устоять. Ты ведь такая… такая…

Пальцы Руслана начали поглаживать, разминать ее плечи, постепенно опускаясь к груди. Он раздумывал, стоит ли уложить ее животом на стол или перенести на обитую кожей софу — многие женщины любят, когда мужчина поднимает их на руки, демонстрируя свою физическую силу. Однако Лиля внезапно оторвала ладони от лица, осторожно отстранила гладившие ее руки и, ловко проскользнув у него под локтем, поднялась. Обойдя письменный стол, она села, указав Руслану на стоявший по другую сторону стола стул.

— Садись, Руслан, не стоит меня утешать — я не позволю так с собой обращаться, я ему за все отплачу! Кончилось мое терпение! Я готова на все, и я хочу, чтобы ты мне помог — для этого я тебя и позвала. Обещаю: в накладе ты не останешься. Согласен?

На щеках ее пылал яркий румянец, глаза мстительно горели. Неловко потоптавшись и не зная, что теперь делать, Керимов, в конце концов, опустился на край сидения и нерешительно произнес:

— Гм… ну… я ведь не знаю, это от разного зависит.

Лиля высоко вскинула голову, и взгляд ее засверкал с удвоенной яростью.

— Да, решено! — судорожно вздохнув, почти крикнула она. — Я отдам тебе то, что хотела дать ему. Я готова даже от чего-то отказаться, чем-то поступиться, но сделать так, чтобы все Ючкины тявкали и ползали у моих ног, понимаешь?

— М-да, ну… я понимаю, конечно, но… это ведь дело житейское. Завтра опять стерпитесь-слюбитесь, а Керимов будет виноват. Потом, глядишь, Гнат дома побудет, своих ублажит и опять к тебе вернется. Так что ты перетерпи, а там видно будет.

Он искоса взглянул на Лилиану и с удовлетворением отметил, что слова его привели ее в несказанное бешенство.

— Никогда! — она звонко хлопнула ладонью по столу, и папка с документами, лежавшая на другом краю, подпрыгнула, словно мячик. — Ты плохо меня знаешь, Руслан, я не умею прощать! Этого никогда не будет!

— Ну-ну, — его широкая ладонь накрыла ее тонкие пальцы с длиннющими кроваво-красными ногтями, и сжала их. — Ты уж… так близко все принимаешь к сердцу. Мужик он и есть мужик. Если тебе что надо, то можешь на меня рассчитывать.

Взгляд Руслана стал недвусмысленным, но Лиля лишь благодарно посмотрела на него и, вроде бы не поняв намека, убрала свою руку со стола.

— Я знаю, Руслан, что смогу на тебя рассчитывать, потому что такие люди, как ты, умеют быть благодарными. Не думай, что я сейчас говорю и делаю сгоряча — я думала обо всем довольно долго и именно поэтому просила тебя прийти. Помнишь, о чем мы говорили на совещании в декабре?

Игривое настроение Керимова мгновенно улетучилось, и весь он превратился в слух.

— Что ж не помнить, — хмуро пробурчал он, — половину из того миллиарда, что выделил американец, перегнать на счета холдинга за счет контрактов со строителями и накладных на оборудование, а половину за счет затрат холдинга на обучение специалистов. Чтобы фонд Капри не возникал, что сумма на обучение нереальна, взять кредиты под залог недвижимости холдинга. Потом мы еще решили пока перевести все деньги на зарубежные счета холдинга, чтобы никто из посторонних к ним не присосался. И тут я с вами был согласен. А вот когда Ючкины предложили, чтобы, выплачивать кредиты за счет продажи алмазов, тут я возражал. И теперь возражаю, потому что процент большой, и получится, что прибыли у меня всего-ничего. Ты уж не обижайся.

— Какая тут обида, — мягко возразила Лилиана, — мыслишь ты правильно, и я на твоей стороне, хотя на собрании промолчала. Понимаешь, тогда у меня с Игнатием еще….

Не договорив, она сделала виноватое лицо и опустила голову. Керимов с досады крякнул:

— Эх, ну что с вами бабами… то есть, дамами делать! Я ведь думал, ты за всем этим стоишь, Ючкиным вертишь. Сейчас даже идти к тебе боялся — думал, недовольна и помочь мне насчет контрактов с этими, как их — оппонентами — не захочешь.

— Что ты Руслан, как ты мог подумать! — Лилиана подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. — Кстати, ты в курсе, что Ючкины договорились с мэром Умудска господином Бобровским, и город инвестирует в холдинг бюджетные средства — из тех, что Москва выделила на президентскую кампанию?

Алмазный магнат был искренне удивлен.

— Из бюджета?

Она кивнула.

— Да. А за это Ючкины, говоря по-простому, до мая прокрутят через зарубежные банки бюджетные деньги города. Эти неплохие дивиденды — годовой бюджет Умудска около трехсот миллионов долларов. Конечно, своих зарплат бюджетникам до мая не видать, но они привыкли.

Бюджетники Керимова беспокоили мало, и план он в целом одобрил:

— Неплохо, но почему я-то ничего не знаю?

Лилиана мило улыбнулась.

— Догадайся сам, Руслан.

Она смотрела на него пристально и многозначительно, словно отвечая своим взглядом на его вопрос. Лицо Керимова, который начинал понимать, постепенно темнело и, наконец, исказилось от ярости.

— Суки! Хотят, чтобы Керимов корячился, алмазы сбывал, выплачивал кредиты, а они дивиденды между собой делили! Правильно я отказался!

— Если честно, Руслан, то ты не знаешь и многих других сделок, которые проворачиваются за твоей спиной. Ючкины намерены постепенно ограничить твое участие в делах концерна и твою долю прибыли от продажи алмазов.

— Так я их выведу на чистую воду — по закону выведу, у меня все прокуроры в городе и районе в кармане.

Лилиана печально покачала головой.

— Боюсь, тебе придется нелегко. Возможно даже, ты будешь поставлен в такое положение, что тебя вынудят продать акции «Умудия даймонд» и уйти в сторону — у них на тебя достаточно компромата и в нужный момент…

— Сволочи! — лицо Керимова потемнело, вскочив на ноги, он широкими шагами заходил по кабинету. — Продать акции? Хрен им с маслом, а не акции, я на алмазах сижу! Пусть сам подохну, но и они у меня свои задницы с чесноком жрать будут!

— Зачем же самому подыхать? — улыбка госпожи Шумиловой превратилась в недобрый оскал. — Нет, Руслан, у меня есть предложение получше. Раз мы с тобой решили играть в одной команде, то для начала ты должен узнать, что задумали Ючкины, а после этого Игнатий со своим папой у нас еще попляшут!

— Ну? — по лицу алмазного магната видно было, что он еще не до конца доверяет Лиле.

— Кредиты взяты под залог недвижимости холдинга, а главная недвижимость компании — земля прииска. Поскольку ты отказался взвалить всю тяжесть выплаты кредитов на «Умудия даймонд», они объявят холдинг банкротом, и прииск пойдет с аукциона. Цена акций после известия о банкротстве холдинга и слухов об истощении месторождения алмазов….

— Что?! Какое истощение?!

— Слухи распустить очень легко, Руслан. Так вот, после всего этого цена акций сразу упадет, и Ючкины через подставных лиц приобретут прииск за бесценок.

Слушая ее, Керимов время от времени тыльной стороной ладони вытирал выступавший на лбу холодный пот, начисто позабыв о носовом платке, который заботливая Таня положила ему в верхний карман пиджака.

— Что задумали, сволочи, а? — бормотал он. — Вот оно, … твою мать! Я-то им, как отцу и брату верил. К Егору всегда с уважением относился, слушал, как он мне постоянно впендюживал: осторожно, мол, никаких документов без меня не подписывай, никаких решений без моего совета не принимай. А сами…. Да на хрен ты мне сдался со своими советами, ты мне кто — отец родной? Еще с тобой советоваться мне надо!

— Это он так тебя постоянно обрабатывал? — Лилиана сочувственно покачала головой. — Да, серьезно они за тебя взялись, как я посмотрю.

— Да пошел он на х…! — взвился Керимов. — Ты меня прости, Лилиана, что я так откровенно при тебе выражаюсь, но обидно, понимаешь!

— Конечно, понимаю! Ты столько сил вложил в алмазный прииск, а в результате останешься ни с чем — ни алмазов, ни денег. Только не волнуйся, я придумала, что делать, ты сядь и послушай.

— А ты-то? Сама, небось, вместе с Гнатом против меня все это крутила!

Опустившись на стул, алмазный магнат мрачным взглядом уперся в лицо Лилианы, и ей осталось лишь с виноватым видом сознаться:

— Ты прав, я должна была сразу тебя предупредить, но Игнатий… он… ты даже не представляешь, что я к нему чувствовала, — она закрыла лицо руками и судорожно всхлипнула. — Я не могла думать иначе, как его мыслями, понимаешь? Я делала все, как он хотел, я не понимала — ведь я женщина, я одна, а мой отец и муж… — ее голос внезапно сорвался, зазвенел слезами и перешел на крик: — Они не хотят меня знать из-за Игнатия! Из-за него я порвала с мужем и рассорилась с родителями! Ты должен мне помочь, Руслан, должен! Если не ты, то кто?

Огорошенный столь горячим призывом Руслан почесал затылок.

— Ну, это уж я не знаю, как тебе помочь. Ладно, ты меня предупредила, и на том спасибо, я им теперь не дамся. Ни хрена они у меня прииск получат!

— Я так виновата перед тобой, Руслан! Но все можно исправить, и я хочу тебе помочь.

Поразмыслив, Керимов немного отошел и решил простить Лилиану.

— Да ладно, чего там говорить, — снисходительно сказал он, — коли бабе мужик голову заморочит, то она для него и Кремль пойдет взрывать. Я на тебя не в обиде, и, тем более, что ты мне сейчас глаза на них обоих открыла. И как ты мне хочешь помочь?

— Послушай, — Лиля опустила руки и подняла к нему залитое слезами лицо, — я хочу ему отплатить за мое унижение, а остальное мне безразлично, понимаешь? Я разбита, мне не нужны деньги, пусть все будет твоим, а я только хочу увидеть, как их растопчут, понимаешь? Всю их семью! — она вцепилась своими тонкими пальцами в крупную руку Руслана, как утопающий цепляется за соломинку.

— Ты конкретно скажи, что предлагаешь, так я не пойму, — он напряженно смотрел на сидевшую рядом женщину, совершенно позабыв свои недавние помышления о сексе с ней.

— Я сделаю с ними то, что они собирались сделать с тобой — пущу их по миру без штанов.

Мысль эта пришлась Керимову по душе.

— Я б на Егорку с Гнатом без портков с удовольствием глянул, — губы его скривила веселая ухмылка, — только как с них эти портки снять?

Лилиана вмиг успокоилась, взгляд ее стал холодным.

— Вместе мы с тобой, Руслан, сможем все. Согласно внутреннему уставу нашего холдинга все коммерческие операции, оплата счетов и перемещение средств могут проводиться за подписью президента и под контролем одного из директоров. Для начала мы начнем переводить деньги со счетов холдинга на твои счета.

— Это как же? — Керимов растерялся от неожиданности. — Меня ж потом вором и мошенником объявят.

— Не объявят. Но для начала ты должен сделать вид, что согласен на предложение Ючкиных — оплачивать кредиты доходами «Умудия даймонд».

— Ни хрена! — во взгляде Керимова вновь появилось подозрение. — Это ты другим будешь лапшу вешать. Не согласен!

— Послушай, — терпеливо объясняла она, — это всего два-три месяца, и выплаты будут не столь высоки — мы реструктурируем долги по кредитам с тем, чтобы основные выплаты начались после того, как ты увеличишь добычу.

— И как же мне ее увеличить? У меня в эту зиму половина туркменов и таджиков на прииске передохла, нужно месяц, чтобы новых завести.

— Ты заявишь на собрании акционеров, что для повышения производительности труда тебе нужно будет закупить американское оборудование. Поскольку ты берешь на себя всю кредитную нагрузку, холдинг не вправе тебе отказать.

Керимов уставился на нее непонимающим взглядом, в глубине души полагая, что у Лилианы Шумиловой явно не все в порядке с головой.

— На х… мне американское оборудование, кто у меня будет на нем работать — туркмены?

— Прекрати ругаться, Руслан, — укорила она и терпеливо начала объяснять, стараясь делать это как можно проще: — Тебе американское оборудование ни к чему, по совершении сделки его сразу перепродадут — в Ботсвану или Конго, будет договоренность. Однако документы о покупке будут основанием для того, чтобы ты перевел деньги холдинга на счета подставных фирм-посредников. После этого ты через этих же посредников сам у себя закупишь крупные партии алмазов и легализуешь деньги. Посредники же самоликвидируются. Если кто-то начнет выяснять, ему просто некуда будет сунуться — фирм нет, а на нет и суда нет. А у тебя все документы в порядке.

— Гм, — Керимов усиленно размышлял, — и на сколько же я смогу закупить этого оборудования?

Лилиана ласково улыбнулась.

— Да на сколько угодно. Покупай, не стесняйся — ветрогенераторы, фронтальные погрузчики, буровые установки с программным управлением. Я сама составлю тебе список, чтобы ты уложился… скажем, в миллиард долларов и восемьсот миллионов.

— Что?!

— Деньги Капри, — она загнула палец, — кредитные деньги под недвижимость холдинга, пятьсот миллионов. Они ведь истрачены лишь фиктивно, а в действительности лежат на зарубежных счетах и приносят дивиденды. Ну и бюджетные деньги, которые решил прокрутить мэр Бобровский.

Неожиданно Керимов оробел.

— Не знаю, — неуверенно произнес он, — Игнатий может догадаться, он умный, а за такое Ючкины с Бобровским с меня три шкуры сдерут.

Лилиана весело рассмеялась.

— Брось, Руслан, какой там он умный! Чтобы ты знал: Ючкин проделал примерно то же самое с деньгами Капри. Однако он в результате не получит ничего, а ты получишь все. Так кто же из вас умней?

— Гм. Ну, а дальше-то как?

— Поскольку в этом деле и у Ючкиных, и у Бобровского рыльце в пуху, никто из них предъявить тебе претензий не сможет. Так что юридически ты чист. А дальше ты все берешь в свои руки — Ючкины останутся ни с чем и вынуждены будут продать тебе свои акции. «Умудия холдинг» станет только твоим.

— Погоди, а ты-то сама?

— Я всего лишь хочу, чтобы ты возместил мне стоимость моих акций «Умудия холдинг» по их нынешней рыночной цене. Чтобы ты окончательно поверил мне, я передам их тебе прямо сейчас — мы теперь же нотариально оформим акт купли-продажи.

Руслан Керимов был настолько ошеломлен, что онемел и не сразу вновь обрел дар слова.

— Как?! Ты продашь мне свои акции? Но ведь у тебя контрольный пакет, ты президент компании! К тому же, я сейчас не в состоянии приобрести твои акции.

Она небрежно махнула рукой.

— Я больше не хочу иметь никаких дел — ни с холдингом, ни с Ючкиными. Бери «Умудия холдинг» в свои руки. После того, как ты приобретешь мой пакет акций, ты сможешь сам диктовать свои условия совету директоров. Естественно, что ты сейчас не сможешь выплатить мне их полную стоимость, поэтому денег я не потребую — только долговое обязательство. После того, как все деньги окажутся в твоих руках, ты его погасишь. Согласен?

Керимов пытался переварить услышанное. Алмазный магнат был деловым человеком, не раз встречался с разного рода подвохами, и сейчас обдумывал ситуацию. Возможно, эта баба его просто дурачит… Но зачем это ей? Не рассчитывает же она, что он просто так и бесконтрольно доверит ей всю операцию. Например, он переведет деньги на счета фирмы-посредника, а та исчезнет до того, как эти деньги попадут на его, Керимова, счет.

— Кто будет контролировать поступление денег на мои личные счета после того, как мы переведем их на счета посредников? — спросил он. — Потому что я должен быть уверен, что…

— Ты займешься этим сам, я не стану вмешиваться. Два офиса фирм-посредников находятся в Воронеже, три в Пскове, один в Саратове и два в Волгограде. Пять зарегистрировано в Астрахани, мой человек в астраханском филиале банка имеет связи в мэрии и обеспечит тебе благоприятную обстановку. К концу мая, как только деньги Капри поступят на счета холдинга, все должно совершиться одномоментно, после этого фирмы-посредники будут сразу ликвидированы. Сегодня же я передам тебе все документы, и мы подпишем договор купли-продажи моего пакета акций. Только сделать это нужно очень тихо, ты понимаешь.

Но Керимов, все еще колеблясь, отвел глаза.

— А американцы? Если люди этого Капри начнут во всем этом копаться… Они ведь имеют право контроля. Там, вроде, главным назначили его сына, этого парня я купить не смогу.

Лилиана слегка подняла бровь и усмехнулась.

— С этой стороны нам опасность грозит меньше всего. Во-первых, все документы, которые мы представляем фонду, юридически обоснованны, а во-вторых…. Во-вторых, есть причина, по которой парнишка Дональд будет к нам лоялен, а возражать ему никто не посмеет. Что тебя еще тревожит, Руслан? Решайся, другого такого шанса у тебя уже не будет. Возможно даже, у тебя вообще больше не будет никаких шансов. Да? Или нет? Союзники?

Она протянула ему руку и ждала ответа. Керимов смотрел на нее и думал:

«Умна, а все же баба, что и говорить! Мужик ее бросил, так она на все готова, чтобы ему напакостить — даже акции свои продает, чтоб планы все его похерить. Что ж, грех не воспользоваться бабьей дуростью. А Гнат со своим папашей — еще те сволочи!».

— Да, — хрипло произнес он, сжимая тонкие пальцы, и резким движением внезапно притянул ее к себе. — А хочешь, я сейчас заставлю тебя забыть эту сволочь Гната?

Лиля улыбнулась и с вежливой улыбкой отстранилась.

— В другой раз, — сказала она, высвобождая руку, — сегодня мне еще нужно много работать. Да и тебе тоже, раз мы играем в одной команде. Займемся делами, к шести подойдет нотариус, и я официально передам тебе свои акции. А завтра утром ты вылетишь в Астрахань — ты должен начинать знакомиться с людьми.

До шести они работали — связывались с офисами производителей горнодобывающего оборудования, рассылали факсы и требования. После того, как нотариус заверил сделку купли-продажи акций, и Керимов стал владельцем контрольного пакета, он немного расслабился и уже почти полностью доверял Лилиане, хотя его немного задело то, что она отказалась скрепить их так внезапно возникшую дружбу близкими отношениями.

«Ладно, пусть отпереживает из-за Гната, а там — посмотрим. Чтоб баба была до конца предана, нужно ее под себя подмять. Пусть посмотрит, что и я тоже не лыком шит и не хуже этого красавчика. Через пару-другую дней вернусь из Астрахани тогда уже…».

В начале девятого Лиля проводила гостя до порога и еще раз дружески пожала ему руку. Потом приказала секретарше вызвать машину, спустилась вниз и сама села за руль, велев охранникам занять заднее сидение. Выехав за пределы окружной дороги, автомобиль понесся по Киевскому шоссе. Минут через двадцать, притормозив на светофоре, Лилиана внезапно повернулась к одному из своих секъюрити и распорядилась:

— Позвони в Саларьево, предупреди, что я скоро буду.

Свернув налево, она проехала развилку, потом повернула направо и вскоре остановилась у двухэтажного коттеджа. Один из охранников вышел из машины и позвонил в дверь, которая немедленно распахнулась, выпустив двоих мужчин. Один из них остался стоять на крыльце с охранником, другой подошел к автомобилю и, наклонившись к окну, доложил Лиле:

— Все в порядке, мальчик в прекрасной форме, поужинал и сейчас смотрит телевизор.

— Хорошо, пусть пока смотрит, — она выбралась из машины, тряхнула головой, поправив рукой волосы, и пошла в дом, на ходу приказав почтительно следовавшему за ней человеку: — Приготовьте кофе, я выпью в кабинете и отдохну, а через полчаса приведете его ко мне.

Когда Мишу Кукуева ввели к ней в кабинет, на лице его был написан испуг. Широко распахнутыми глазами он озирался по сторонам, пока, наконец, не увидел сидящую в кресле женщину в облегающем фигуру блестящем кожаном костюме. Охранник вышел, оставив молодого человека стоять посреди комнаты. Лиля с ласковой улыбкой указала ему на стул подле себя.

— В чем дело, Михаил, у вас такой испуганный вид — с вами здесь разве плохо обращались все это время?

Он осторожно присел и, напряженно вытянув вперед шею, разглядывал Лилиану, которая смотрела на него в ожидании ответа.

— Я… да нет, тут ребята нормальные, я и гуляю, и готовят вкусно. Просто… вы ведь тогда говорили, что поможете заграницу — куда-нибудь в Бразилию. А тут Москва рядом — сиди и жди, что они в любой момент достанут.

Она весело рассмеялась.

— Придет время, и вы поедете в вашу Бразилию. Кстати, почему вам так хочется именно туда — наверное, в последнее время смотрите много сериалов?

Внезапно Мишей овладело бешенство, и, не в силах сдержать себя, он закричал:

— А что еще в этой чертовой дыре делать? Я вам все рассказал, и вы за это обещали мне помочь уехать, а теперь я сижу здесь — целые дни одни и те же рожи, все компьютеры от сети отсоединены, только ящик и смотрю! Три месяца уже ни одной бабы не видел, скоро импотентом стану!

Закинув голову назад, Лиля безудержно хохотала. Потом, немного успокоившись, нравоучительно заметила:

— В вашем возрасте, Миша, воздержание неопасно, вы еще успеете свое наверстать. Я, конечно, могу помочь вашему горю и приказать доставить вам женщину, но… вы, наверное, сами понимаете, что посвящать еще кого-то в наши с вами дела небезопасно. А так — ради бога, хоть в Кремль на экскурсию вас отвезут. Могу вообще вас куда-нибудь отправить — в Москву, к вашей тете в Германию или домой в Воронеж.

От тона, каким это было сказано, Миша вновь почувствовал страх.

— Нет-нет, не надо, вы правы, это опасно. Это я уже тут совсем с тоски спятил, вы тоже меня поймите. Только вы же говорили…

— Я обещала помочь, но вы что — думаете, вас в Бразилии не отыщут? Да они вас даже на Северном полюсе найдут. К тому же, чтобы жить в Бразилии, нужны деньги, это вам не мыльная опера.

— У меня кое-что есть, — хмуро буркнул он, но тут же пожалел о сказанном и опасливо покосился на собеседницу.

— Знаю, — она равнодушно махнула рукой, — то, что вы еще не успели проиграть в карты и припрятали от Скуратти. Так этого вам в Бразилии и на неделю не хватит. К тому же, дорогой мой, помогать вам за ваши прекрасные глаза я не собираюсь — вы должны на меня поработать. Вы изучили то, что я вам оставила?

— Ну… изучил. Так и что?

— Так и то, что вы отчасти сами виноваты в своем нынешнем положении и в том, что вас отследили — не нужно было допускать столько ошибок.

Миша снова взвился:

— А я виноват? Этот программист, который вышел на мой след, конечно, крутой мужик, но восстановил он сожженный сервер, а что дальше? Не получи он информации из базы данных банка, так черта с два меня бы отследили! Я ж не думал, что его допустят копаться в базе — банк этот я и боком не трогал, чего ради они пустили посторонних в свою базу?

— Ладно-ладно, раз вы разобрались в своих ошибках, то в следующий раз, надеюсь, их не повторите, — добродушно сказала Лилиана, откидываясь на спинку кресла. — Вы ведь очень толковый мальчик, и Скуратти прекрасно отзывался о ваших способностях.

— В другой раз? — пролепетал он. — Какой другой раз?

— В ближайшие месяцы вам предстоит выполнить кое-какую работу. Ту самую, в которой вы проявили столько изобретательности. Но не бойтесь, это будет намного легче, так как большую часть информации я вам предоставлю. Начнем уже сегодня — я понемногу буду посвящать вас во все нюансы, и мы обдумаем детали операции. На этот раз ошибок допускать нельзя.

Миша почесал затылок и неожиданно ухмыльнулся.

— Ничего себе! Я вас так вдохновил, что и вы решили увести бабки с чужих счетов?

— Эмоциональная сторона вопроса вас не касается, — она чуть сощурила глаза, и лицо ее неожиданно стало холодным. — Коротко поясняю: вам нужно будет отследить перемещение средств с контролируемых мною счетов, держать под контролем их местонахождение и в нужный момент перекинуть в банк, где работает Скуратти. С ним есть договоренность, он поможет стереть информацию в базе, а после этого вы переправите деньги на те счета, которые я вам назову. Если все пройдет удачно, вы получите чек на два миллиона долларов, заграничный паспорт и билет на самолет до Бразилии. Пока вы будете на территории России, мои люди проследят за вашей безопасностью. Ясно? Или еще что-то нужно объяснять?

— Да… нет, в общем-то, — он нервно вздрогнул, потом судорожно вздохнул. — Только… если вы контролируете счета и работаете в паре с этим Скуратти, то для чего такие сложности? Можно сразу переместить деньги.

— Нельзя, — коротко отрезала Лилиана, — я не хочу, чтобы следы привели ко мне.

— Понятно. Но хозяева счетов могут поднять скандал, когда обнаружат, что деньги исчезли. Они свяжут ниточки и заподозрят прежде всего вас. Конечно, они этих денег уже не найдут, но через вас могут выйти и на меня…

— Не нервничайте и не дергайтесь так, — усмехнулась она. — Хозяин счетов слишком глуп, чтобы связывать ниточки, а скандал поднять в любом случае не сможет — эти деньги ему не принадлежат. Так что лично вам ничто не угрожает.

— Как сказать, — проворчал Миша. — В прошлый раз я вроде тоже вышел на торговцев оружием и решил, что они не станут поднимать бучу из-за «грязных» денег, а оно вот как получилось — сижу здесь, как идиот, и боюсь нос высунуть. Ладно, выхода у меня нет, но только где гарантии, что вы сделаете, как говорите?

— Гарантий, действительно, никаких, вы правы, — с усмешкой подтвердила Лилиана, — но и выхода у вас тоже нет, тут вы тоже правы. Так что придется вам рискнуть и поверить мне на слово. Когда я приеду в следующий раз, мы поговорим более конкретно.

Она вернулась домой уже после полуночи и утром была разбужена Алиной — та с пылесосом в руках пришла убрать спальню хозяйки и растерянно попятилась, когда разбуженная ею Лиля села на кровати.

— Ой, простите, пожалуйста, я не слышала, как вы ночью вернулись — думала, никого нет. Я потом уберу, извините, — она смотрела исподлобья, и во взгляде ее, несмотря на безукоризненно вежливый тон, читалась неприязнь.

— Ничего, убирайте, — Лилиана вздохнула и спустила с кровати ноги, — я уже проснулась. Пойду в ванную.

Стоя под струями душа, она слышала гудение пылесоса и думала об этом взгляде своей домработницы — удивительно неприятная женщина. Валентина Филева, мать Лилианы, всегда любила говорить, что нельзя держать в доме прислугу, которая ненавидит хозяев — это создает негативную ауру. И хотя поначалу, когда Филев удалил из дому всю русскую прислугу, она испытывала сложности при общении с персоналом, но потом была даже рада.

«Российские служанки или хамки или интеллигентки, что еще хуже, — сказала однажды дочери Валентина, — они всегда будут ненавидеть тех, кто богаче их, даже если сумеют это скрыть»

Лилиана полгала, что мать права — эта Алина, бывшая учительница истории, конечно, бесится из-за того, что жизнь ее обломала и заставила прислуживать богатым. И не чувствует никакой благодарности за то, что ее вытащили из нищеты, платят долларами за ту грязь, которую она оставляет после каждой своей неумелой уборки, да еще кормят вместе с ее маленьким ублюдком. Предыдущие домработницы не имели образования и выглядели более добродушными, хотя тоже были не ангелочки — так и норовили почесать своими злыми языками, за что их и послали подальше. Эту Алину тоже бы гнать отсюда поганой метлой, но нельзя — она дочь Таниной гувернантки, а та, похоже, нашла общий язык с Ильей.

«Илья, милый, любимый, единственный, будь со мной! — Лилиана повторяла и повторяла мысленный призыв к мужу. — Пусть сейчас ты приходишь только к Тане, хоть и тайком, но в один прекрасный день вернешься ко мне. У тебя будут миллиарды. Миллиарды! Я все делаю для тебя, мой ненаглядный, мы будем вместе, как в тот день, когда мы поженились. На той фотографии, где мы в ЗАГСе, ты наклонился ко мне и целуешь меня… Я добилась этого, добьюсь и того, что ты вернешься»

Ее начало трясти, и мысли в голове заплясали бешеным роем — так бывало всегда, когда ей представлялось возвращение мужа. Торопливо накинув халат, она вышла из душа и сказала уже почти закончившей уборку Алине:

— Протрите, пожалуйста, альбомы — они заперты в этом шкафу, но тут щели, и они все равно пылятся. Вот ключ. Только не пылесосьте — их нужно протереть сухой тряпочкой.

Она села перед зеркалом и начала накладывать на лицо крем, а Алина послушно достала три больших толстых альбома и начала протирать каждую страницу. Внезапно она застыла, разглядывая фотографию, на которой Лиля и Илья обменивались кольцами в ЗАГСе.

— Это ваш муж? — невольно вырвалось у нее.

Лиля удивленно повернула голову — они с Алиной никогда не разговаривали на темы, не связанные с уборкой квартиры. Тем не менее, она с улыбкой посмотрела на снимок, и взгляд ее засветился нежностью.

— Да, это мой муж. Вы же его видели, когда он приходил к Тане. Не очень изменился, да? Он всегда был удивительно красив, мой Илья, а такие красивые люди мало меняются. Посмотрите, вот здесь он еще школьник, — она забыла о своем макияже и, взяв у Алины из рук альбом, переворачивала страницы, — а это он со своим дядей. Тоже красивый мужчина, правда? Депутат! Они с Илюшей очень похожи, их даже всегда принимали за отца и сына. А это Илья уже взрослый с другом своего детства — они ездили в какой-то спортивный лагерь.

— А… этот друг — кто он? — голос Алины внезапно осип.

— Этот? Это Антон Муромцев. Он сейчас заведует моей клиникой. Очень талантливый врач, между прочим. Вам, кстати, не нужно обследоваться по женским делам? Я могла бы направить вас к нему.

— Спасибо, — хмуро буркнула Алина, с ожесточением проведя тряпкой по фотографии Ильи и его друга детства Антона Муромцева, — мне частная клиника не по карману.

— Да ну что вы, это не ваши проблемы — все мои сотрудницы пользуются услугами клиники, я это оплачиваю. Так что, если хотите, то в любой момент можете туда обратиться и сказать, что я вас направила.

— Благодарю, я подумаю.

Аккуратно уложив альбомы обратно в шкаф, Алина заперла дверцу, повесила ключ на гвоздик и вышла, волоча за собой пылесос. Лилиана отметила странное выражение на лице молодой женщины, но не придала этому значения — мало ли, что может твориться в голове такой неприятной особы.

Осторожно стирая салфеткой остатки крема около глаз, она смотрела на свое отражение. Женщина в зеркале задумчиво улыбалась счастливой и нежной улыбкой, губы беззвучно шептали:

— Илья, мой любимый, мой ненаглядный!

Разбуженные старыми фотографиями воспоминания почему-то поселили в ее душе твердую уверенность, что муж к ней вернется и очень скоро.

Глава третья

Шла сорок третья неделя беременности Кати Баженовой, а у нее еще даже не опустился живот. Антон не стал класть ее в стационар, но почти ежедневно привозил на мониторинг. Его тревожили результаты УЗИ, указывающие на некоторое сокращение количества околоплодных вод, хотя состояние ребенка было нормальным. Однажды, приехав вечером из клиники, он даже пригрозил:

— Не родишь через неделю — буду вызывать искусственные роды. Лентяйка чертова, даже рожать ленится.

Катя испуганно заныла:

— Что ты, Антошенька, это же у меня семейное — мама Юльку в десять месяцев родила, я помню, как она подруге рассказывала. И со мной тоже переходила.

Она была лохматая и кругленькая, как плюшевый мишка, поэтому Антон, взглянув на ее виноватое испуганное лицо, смягчился:

— Ладно, не психуй, все будет нормально. Поужинала?

— Ага. Едем к Ритке?

— Идем пешком, — неумолимо ответил он, — бери зонт.

— Ты меня за время беременности спринтером сделал, я в жизни столько не ходила.

Тем не менее, со вздохом выглянув в окно, Катя пошла одеваться. На улице моросил мелкий дождик, но нужен был ураган, вырывающий с корнем деревья, чтобы брат, отменил их ежевечерний пеший моцион — Антон требовал, чтобы она проходила не менее пяти километров в день.

До новой квартиры Карины и Ильи, где остановилась приехавшая в Москву Маргарита, было по подсчетам Антона два километра. Два туда, два обратно, один в течение дня по магазинам — вот и набежит. Гораздо сильнее его беспокоила Маргарита — она практически не выходила из дому, и спорить с ней было бесполезно.

— Я хожу столько, сколько надо — по дому, по лоджии. Не надо спорить со мной, Антон, дорогой, я сама врач и прекрасно все понимаю. Если я поступаю так, а не иначе, значит, у меня нет другого выхода.

— Я не спорю, — угрюмо отвечал он, — я уже понял, что с тобой бесполезно о чем-то спорить, в чем-то тебя убеждать. Я знаю только одно: все эти месяцы я умирал от тревоги, не зная, как ты, и что с тобой. Я и сейчас ничего не знаю и ни в чем не уверен — что будет дальше со мной и с тобой, что будет с нашим ребенком. Ты не хочешь быть моей женой — наверное, я недостаточно хорош для такой женщины, как ты. И не надо мне рассказывать о каких-то загадочных угрозах — я уже давно сказал тебе, что ничего не боюсь. Но я постепенно начинаю терять терпение.

Маргарита прижимала его руки к своим щекам, и взгляд ее зеленых глаз был так тосклив, что Антон терялся.

— Антон, любимый, дорогой мой, давай подождем, пожалуйста! Хотя бы, пока родится ребенок, а там будем решать.

— Ладно, как хочешь, — он не мог выдержать и сдавался, но не до конца, — однако ты должна рожать в клинике, твои идеи насчет того, чтобы рожать дома, просто абсурдны. Конечно, сейчас некоторые новомодные дамы рожают и дома, и в ванне, но это не твой случай — у тебя первые роды, а тебе не двадцать лет. Осложнения, разрывы, инфекции. К тому же, к новомодным выезжают целые бригады врачей, а ты хочешь, чтобы я принимал роды один.

Она рассмеялась, прижавшись к его плечу.

— Вообрази, что мы с тобой на пустынном острове под пальмами. Не бойся, любимый, все будет хорошо. Анализы у меня хорошие, отеков нет, ребенок лежит правильно. И не бойся, я еще не такая старая.

Антон со вздохом потер лоб и покачал головой.

— Конечно, ты не старая, это я старик — ворчу, брюзжу. Ладно, как хочешь, но только договоримся так: если возникнут осложнения, я тут же везу тебя в клинику.

— Договорились.

После споров они обычно, тесно прижавшись друг к другу, долго сидели в комнате Маргариты. Однажды Катя, зайдя без стука и увидев странные выражения их лиц, смутилась и попятилась, бормоча извинения. Брат и Рита, казалось, даже не заметили ее появления, но по дороге домой она осторожно спросила:

— Как вы с Риткой решили? Когда поженитесь?

— Не знаю, — он говорил именно так, как говорят с человеком, который лезет не в свое дело, но Катя набралась смелости и продолжила расспросы:

— Но ведь как же иначе? Неужели она уедет и заберет маленького? Почему, братик, ведь вы же любите друг друга, я вижу. Ритка всегда была сумасшедшая, не позволяй ей все разрушить, стой на своем.

— Хватит болтать, еще и ты будешь тянуть из меня жилы!

— Ладно, — она послушно замолчала, но, пройдя несколько шагов, все же не удержалась: — Карина тоже очень переживает из-за вас. Знаешь, какой скандал был, когда они покупали эту квартиру?

— Скандал? — Антон недоуменно поднял брови. — Я не знал. Почему вдруг скандал — квартира вполне нормальная?

— Ритка сразу после Нового года позвонила и просила Карину купить четырехкомнатную квартиру в этом районе на имя Жоржика. Она ведь постоянно переводит Каринке деньги, но та их не берет — Илья, понимаешь, гордый и не разрешает. Как же это так, он что, сам свою семью не прокормит и не обеспечит?! Когда ему Каринка сказала про квартиру, он опять полез в трубу — своему сыну он купит жилье сам, но немного позже.

Антон пожал плечами.

— Естественно, что он хотел подождать — Карине скоро должны делать операцию заграницей, и неизвестно, во сколько это обойдется.

— Ритка уже сказала, что сама оплатит операцию, но это тоже ниже его достоинства. Квартиру купить — ему тоже не по нраву, — Катя презрительно сморщила нос. — Ну, мужики! Это ведь родная сестра!

— Он слишком много пережил с Лилианой, когда его покупали и принуждали силой, человек забывает все, кроме чувства унижения.

— Каринка тоже думает примерно так, поэтому она сначала хотела отказаться, но потом подумала… Понимаешь, она решила, что Ритка хочет квартиру в этом районе из-за тебя — рядом твоя клиника, я тоже близко живу, а ты ведь должен постоянно за мной присматривать. Ты ведь сам рассказал Илье, что мы с тобой брат и сестра, и они с Кариной очень близко все приняли к сердцу. Особенно то, что папа перед смертью просил тебя обо мне позаботиться.

— Конечно, ты же у нас грудничок, — проворчал Антон, тронутый словами сестры, и поправил ей капюшон.

— Она все же уговорила Илью — у них чуть ли не до разрыва дошло, но Каринка настояла на своем. Ну, и не так уж плохо получилось — Илье есть, где по ночам на компьютере работать, он же «сова». Два туалета, балкон, лоджия, потолки высокие, воздуха много, а в старой квартире Каринка постоянно задыхалась. И по ночам ей нужно высыпаться, а теперь няня может с Жоржиком ночевать в отдельной комнате. Главное, что комната для гостей есть — Ритка приехала и спокойно живет, никого не стесняет.

Она еще говорила, но Антон, занятый своими мыслями, уже не слушал. Он думал о странной рыжеволосой женщине — такой страстной, гордой и нежной. Она любит его, носит его ребенка, но что и почему мешает им быть вместе? Что за загадочная у нее работа, чем она занимается? Непонятные объяснения урывками, вечная таинственность.

— Рита никогда не говорила тебе о своей работе? — внезапно спросил он у сестры, бесцеремонно прервав на полуслове ее описание новой квартиры Карины.

Катя запнулась, но не обиделась.

— Нет, — мягко ответила она, — Ритка не такой человек, чтобы попусту болтать. Она много лет работала с папой, но мы знали, что их институт засекречен, и никто никогда ни о чем не спрашивал — даже мама. Но тогда мы чувствовали, что они горят, живут работой, а теперь она какая-то… какая-то надломленная. Я знаю, что ей платят большие деньги, но знаю также, что это для нее не имеет особого значения. Возможно, она сама тебе все скажет — ведь должны же вы будете решить, как жить дальше. Когда родится ваш ребенок.

— Да, когда родится, — глухо сказал Антон.

Ребенок родился теплой апрельской ночью. Весь предыдущий день стояла небывало жаркая и душная для апреля погода, и после полуночи Илья, сев работать за компьютер, распахнул настежь все окна. Он слышал шаги Маргариты за стеной — ее комната примыкала к его кабинету, — но не обращал внимания, потому что она часто бродила по ночам и засыпала лишь под утро. Карина сначала пыталась спорить с сестрой по этому поводу, доказывая, что такой режим вреден для ребенка, но потом махнула рукой — Рита отсыпалась днем, и утверждала, что ее организм требует именно такого режима.

На какой-то миг Илье послышался слабый стон, но с улицы долетали смех и повизгивания девчат, обнимавшихся с парнями, поэтому звук вполне мог донестись оттуда. Дожидаясь, пока стихнет шум машин и голоса припозднившейся молодежи, он вспоминал свой утренний разговор с Лилианой.

Она сообщила, что несколько фирм только что отказались от покупки антивирусных программ и расторгли контракты. Причина — рекламации, присланные хозяевами трех серверов, на которых стояли аналогичные защитные программы. Все эти программы оказались заблокированы, вирус проник на серверы и почти полностью уничтожил всю информацию.

— Из-за расторжения контрактов фирма теряет огромные деньги, — сказала Лилиана, и в голосе ее звучало сочувствие, — не говоря уж о компенсации, которую придется выплатить потерпевшим клиентам. Надеюсь, дело не дойдет до суда, и мы договоримся полюбовно. Как вообще программы могли оказаться заблокированы, Илюша?

— Не знаю, — он был растерян и подавлен, — при установке каждой программы мы несколько раз проводили пробный запуск модельного вируса, и он каждый раз сам ее запускал. Даже пользователь программы не сможет самостоятельно ее заблокировать — коды блокировки хранятся у нас на фирме и строго засекречены. Они могут быть востребованы только, если мы получим информацию, что кто-то использует нелицензионную копию программы.

— Кто имеет допуск к этой секретной информации?

— Я, ты, Александр Иннокентьевич. Конечно, информацию при необходимости может получить сотрудник любого филиала фирмы, но только поставив меня в известность и получив санкцию. Никому из них я за последний год подобной санкции не давал.

— А несанкционированное использование информации?

— Не знаю. Все наши сотрудники проверены, мы работаем вместе не первый год. Если кого-то из них и купили, то должны были заплатить солидную сумму. Зачем хулиганам, запускающим вирусы, платить такие деньги за нашу частную секретную информацию? Только в том случае, если это не простые хулиганы — если им целенаправленно нужно было «сжечь» вирусом именно эти сервисы.

Лилиана тяжело вздохнула.

— Н-да, непонятная история, мне очень жаль. Разумеется, материнская фирма постарается не допустить скандала, но о прибыли российскому филиалу, я думаю, придется на время забыть — мне только что сообщили об этом из нашего банка в Швейцарии. Поставь в известность своих сотрудников, что отныне они смогут рассчитывать лишь на зарплату от двухсот до четырехсот долларов, поэтому кто-то, возможно, решит сменить место работы.

Илья похолодел — распустить сотрудников означало фактически ликвидировать фирму. Он спросил нарочито безразличным голосом:

— Ты, надеюсь, понимаешь, что вы делаете? Наша фирма всегда выполняла наиболее сложные и оригинальные заказы, приносила самую большую долю прибыли.

— Не фирма, а ты, мой дорогой, — твоя светлая голова. Но ты зря меня обвиняешь, от меня тут ничего не зависит, делами распоряжается папа. Не волнуйся, лично ты без работы не останешься, я об этом позабочусь.

— Спасибо, конечно, но меня больше тревожат мои люди. Я даже готов продать часть своих акций холдинга, чтобы оплатить их работу. Могу я это сделать?

Лиля рассмеялась:

— Акции холдинга? Ты следишь за курсом, мой милый? Вот уже неделю, как они начали стремительно падать в цене. Возможно, на биржу просочились слухи, что я подала в отставку.

Илья оторопел.

— Ты… что?

— Да, милый, я продала свой пакет акций одному из директоров и неделю назад обратилась в совет директоров с просьбой освободить меня от обязанностей президента холдинга. Тридцатого мая в Москве состоится собрание акционеров — директора примут мой отчет о состоянии дел и выберут нового президента.

— Александр Иннокентьевич об этом знает?

— Папа оставил все на мое личное усмотрение, сказал, что ему хватит своих дел — и т.д., и т.п., — все равно, мол, когда-нибудь все, что он имеет, станет моим. Ты ведь знаешь — обычная музыка, которую он заводит, когда обижается. Выдал мне доверенность на проведение абсолютно всех юридических операций и заявил, что дальнейшее зависит только от моего благоразумия, а он не хочет иметь со мной никаких дел. Конечно, я понимаю, что они с мамой были не в себе, когда я увозила Таню, но ведь наша дочь имеет право постоянно видеть своих родителей, общаться с ними, разве нет?

Последние слова она произнесла многозначительным тоном, на который Илья никак не отреагировал, а лишь сухо ответил:

— Не знаю, тебе виднее. Почему ты не предупредила меня, что продаешь акции?

— Милый, я просто забыла — ведь у тебя их совсем немного. К тому же, у меня возникло столько проблем — я еще и за своих-то не получила денег, а только долговое обязательство. Поэтому я сейчас и не могу ничем помочь нашим программистам. Ты, наверное, не поверишь, но я нищая.

Разумеется, Илья этому не поверил, но теперь, сидя ночью перед компьютером и в сотый раз проверяя надежность блокирующей системы, он все сильнее осознавал сложность своего положения. Раз коды блокировки попали в чужие руки, то скоро могут прийти рекламации от других пользователей, купивших их программы. Это означает, что в ближайшее время он не сможет оплатить операцию Карины, но ждать нельзя — болезнь прогрессирует быстрее, чем вначале предполагали врачи. В последний месяц ей стало трудно даже выходить на улицу, она постоянно задыхается и живет на одних лекарствах, но и они скоро перестанут помогать. Уже есть договоренность с кардиологической клиникой в Париже, но теперь… теперь придется просить денег у Маргариты. Впрочем, она с самого начала заявила, что оплатит операцию, но тогда он, Илья, пришел в негодование — неужели же ему всю жизнь находиться на содержании у женщин?! Теперь, видно, придется спрятать самолюбие в башмак.

Закрыв воспаленные глаза и прикрыв их ладонями, он откинулся назад и внезапно услышал тихий голос за спиной:

— Илья!

Бесшумно вошедшая Маргарита стояла, держась руками за живот, и лицо ее было искажено болью. Сразу позабыв обо всем, он в ужасе вскочил на ноги:

— Ритка, что с тобой? Тебе плохо? — не повышая голоса, она приказала:

— Не шуми, ты испугаешь Карину. Позвони Антону, пусть приедет. Скажи, что у меня начались роды, и все идет нормально, а я пойду прилечь.

Илья вдруг забыл, где находится телефон, а когда вспомнил, то так рванул трубку, что оборвал провод и, в конце концов, дозвонился до Антона по мобильному. Тот приехал минут через двадцать, привез специальный большой чемодан с инструментами и медикаментами. Илье, который с отвисшей челюстью открыл ему дверь, он велел:

— Закрой рот!

— Понял, — Илья послушно закрыл рот, потом проглотил слюну и с завистью добавил: — Мне бы твое спокойствие!

— Я буду волноваться потом, а сейчас я тебе скажу, что делать и что принести, но не вздумай вертеться у меня под ногами и вопить, а то дам по шее. Потом сядешь под дверью и сиди — мне, может, что-нибудь еще понадобится.

Илья послушно выполнил все распоряжения друга и сел в прихожей, сложив руки на коленях, как школьник. Из комнаты до него доносились голоса Антона и Маргариты:

— Идет правильно, дыши глубже.

— Дышу. Не волнуйся, Антон, все хорошо. Говори со мной.

— Больно? Я введу тебе обезболивающее, — голос Антона впервые дрогнул, но Маргарита возразила:

— Нет, не надо. Скоро начнутся потуги, я уже чувствую.

— Головка…

Крохотный мальчик с рыжим пушком на макушке и глазами Антона закричал так громко, что Карина у себя в комнате проснулась и сначала спросонья решила, что это плачет Жоржик. Илья перехватил ее по дороге и не впустил в комнату сестры:

— Входить не велено, если что будет нужно, Антон скажет.

Они ждали, пока Антон их не позвал:

— Входите уж, полюбуйтесь на племянника.

Аккуратно обтертый, плотно завернутый в пеленку мальчик лежал на столе и шевелил головкой. Маргарита вытянулась на кровати, глаза ее были закрыты. Карина упала на колени, уткнулась лицом в подушку сестры и заплакала.

— Не надо, не волнуйся, — ровным голосом произнесла та, не открывая глаз, — все хорошо. Помогите лучше Антону тут все убрать.

Часов в десять утра пришла встревоженная Катя, и у лифта встретила няню с важно восседавшим в коляске Жоржиком. Няня с вечера до утра спокойно проспала рядом со своим питомцем, в девять накормила его кашей и теперь везла на прогулку. Она ничего не знала о том, что произошло ночью, и на расспросы Кати лишь недоуменно пожала плечами.

Открывший сестре Антон приложил палец к губам — Карина, утомленная всем пережитым, под утро заснула в своей комнате. Илья, тихо ступая, вышел в прихожую и, широко зевнув, поспешно прикрыл рот.

— С племянником тебя и нас, — шепотом сказал он Кате.

У той округлились глаза, и она немедленно рванулась в комнату Маргариты, но Антон слегка придержал ее, предупредив:

— Только тихо, не шуми.

Новорожденный мальчик, лежа рядом с матерью на широкой постели, время от времени попискивал, разевая ротик. Маргарита спала, чуть отвернув от него голову, и лицо ее было очень бледным.

— Как она? — испуганно прошептала Катя, стоя на пороге и не решаясь войти.

— Все нормально, можешь посидеть рядом, может, у тебя тоже аппетит разыграется, и ты решишься, наконец, родить, — Антон внимательно оглядел сестру. — Кстати, у тебя живот начал-таки опускаться.

— Это плохо?

— Это хорошо, это значит, что скоро родишь.

Они еще стояли в дверях комнаты, когда Илья, торопливо дожевывая бутерброд, вышел из кухни и взял с вешалки свой пиджак.

— Ребята, мне нужно съездить на работу, вы тут без меня справитесь?

— Вот уж без тебя-то мы точно справимся, — хмыкнул Антон. — Я, кстати, тоже должен съездить на часок в клинику — забрал у них обоих кровь, хочу сделать экспресс-анализ и кое-что привезти. Хотел подождать, пока Карина проснется, но раз Катька здесь, то пусть с ними посидит.

— Я посижу, но только вдруг что-нибудь? — она опасливо покосилась на вертевшего головкой малыша. — Он же такой махонький!

— Если что-нибудь, то разбудишь его маму — она врач, как-никак. Только думаю, ничего не случится, и привыкай — у тебя скоро свой будет. Зря не буди, пусть она поспит, — он бережно усадил сестру в кресло и, собрав свой чемоданчик, вышел из комнаты.

Когда из прихожей донесся тихий стук захлопнувшейся двери, Маргарита внезапно открыла глаза и посмотрела на Катю.

— Я не сплю, Катя.

— Ритка! Поздравляю, моя хорошая, я так рада!

Катя поднесла к губам лежавшую на одеяле руку Риты и поцеловала.

— Спасибо. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Антон сейчас сказал, что живот опустился.

— Что ж, значит скоро, — она судорожно вздохнула, не поворачиваясь к ребенку, протянула руку и дотронулась до его макушки. — Видишь, какой у тебя племянник?

— Как ты его назовешь, уже придумала имя?

— Какая разница? — Маргарита равнодушно пожала плечами, и Катя вдруг решилась:

— Знаешь, много лет назад я все уговаривала Антона, поскорее жениться, даже придумала имя его сыну, мы с ним уже решили, что… конечно, если ты согласна, то… назвать его Максимом. Антон, правда, тогда и не собирался жениться, он все смеялся надо мной, — она запнулась и умолкла.

Лицо Маргариты впервые дрогнуло, она судорожно вздохнула.

— Пусть будет Максим, мне все равно.

— Тебе не может быть все равно — вы же вместе будете его растить.

— Вряд ли, я скоро уеду.

Катя укоризненно покачала головой.

— Ритка, не мучай моего брата, пожалуйста! Он никогда и никого не любил, кроме тебя, он страдает, я же вижу, что на нем лица нет. Почему, объясни мне, ты его отталкиваешь? Лучше него, благородней его я не встречала человека.

— Я знаю, Катя, я тоже безумно его люблю, но… но именно поэтому нам нельзя быть вместе. Прости меня.

С улицы донесся громкий гудок автомобиля, и обе женщины, вздрогнули от неожиданности. Катя запнулась, забыв, что хотела сказать.

— Он не испугается? — она кивнула в сторону ребенка.

— Нет, он еще не умеет слышать. Карину только бы не разбудили — она до утра не спала.

Гудок Карину все же разбудил. Сонно оглядевшись, она внезапно вспомнила о том, что произошло ночью, торопливо поднялась и, на ходу завязывая халат, направилась в комнату сестры. Уже подходя к двери, услышала голос Кати и замедлила шаг.

— Ты хочешь уехать и забрать маленького? Почему? Антон этого не переживет! За что?

— Успокойся, Катя, я уеду, но ребенок останется здесь, я не могу взять его с собой.

Голос Риты был спокоен, Карина, застыв на месте, прислонилась к дверной притолоке, и теперь до нее долетало каждое слово.

— Ты совсем с ума сошла, Ритка? — расстроено говорила Катя. — Я знаю, что ты все всегда переворачиваешь с ног на голову, но не до такой же степени! Нельзя же всегда, извини, заниматься дурью и губить свою собственную жизнь и жизнь других! Зачем ты все это делаешь? Папа много раз объяснял мне, что ты талантлива, не от мира сего, вся в хирургии, и все твои странности от этого большого таланта. Но ведь и талантливые люди имеют право на счастье.

— Преступники не имеют, — теперь тон Маргариты стал резок, — а я преступница.

Катя тяжело вздохнула.

— Ой, Ритка, опять твои невероятные фантазии, как ребенок, право. Папа всегда говорил, что ты не умеешь адекватно оценивать действительность. Я подозреваю, что в твоей работе случались неудачи, и ты, как хирург, приняла их слишком близко к сердцу. Дорогая моя, от этого никто не застрахован, ты не убила, не украла, не ограбила банк. Очнись и перестань себя накручивать. Ты живешь в реальном мире, и не измышляй того, чего нет.

Она умолкла, потому что ребенок негромко закряхтел, его красное сморщенное личико задвигалось. Маргарита мельком взглянула на сына и отвернулась. Мальчик, поворочав рыженькой головкой, затих и вскоре опять крепко спал, причмокивая пухлыми губками. Его мать смотрела на Катю огромными зелеными глазами, вокруг которых легли черные круги.

— Помнишь, Катя, когда в открытой печати появились последние публикации твоего отца? — спросила она.

В глазах Кати мелькнуло недоумение.

— Нет. Ритка, родная, причем тут это?

Ровным голосом Маргарита продолжала:

— Это был восемьдесят третий год, мы выступали на международной конференции нейрохирургов и доложили о своих последних результатах. Госбезопасность тогда обратила внимание на нашу работу, поскольку Максим Евгеньевич указывал на изменения личности, которые возникали после наших операций. Все, связанное с изменениями человеческой психики, в то время бралось под контроль КГБ, на эти работы выделялись огромные средства. Твоему отцу дали целый институт, разрешили самому набрать штат сотрудников. Зарплаты у нас были огромные, мне даже, ты помнишь, дали комнату в общежитии — это при тех-то ограничениях с пропиской в Ленинграде! Естественно, мы все давали подписку о неразглашении и не могли публиковать полученные результаты нигде, кроме как в отчетах для служебного пользования. Тем не менее, в нашем распоряжении было новейшее медицинское оборудование, самые лучшие медикаменты, а для опытов нам закупали любых экзотических животных — от крыс редких пород до приматов. Мы также оперировали — тяжелые случаи злокачественной шизофрении, когда шанс на выздоровление был равен нулю. Обычно после операции наступало улучшение, во многих случаях пациент выглядел совершенно здоровым и мог вести нормальную жизнь. Разумеется, подобное психохирургическое вмешательство применялось лишь в стопроцентно неизлечимых случаях, поскольку оно полностью меняло личность больного и в достаточной степени травмировало мозг — за шесть лет мы прооперировали в общей сложности около пятидесяти человек, часть операций окончилась неудачей. Разумеется, этого было недостаточно для того, чтобы сделать какие-то обобщающие выводы.

— Ритка, — не выдержав, прервала ее Катя, — я помню то время, папа иногда сутками засиживался на работе, весь прямо горел. Мы тогда ничего не знали, ты мне можешь рассказывать и рассказывать — я готова слушать до бесконечности. Но сейчас решается судьба моего брата, твоя судьба, судьба Максимки. Пожалуйста, давай…

— Не перебивай, Катя, дай договорить! Дальше: в восемьдесят девятом нашу тему закрыли, институт разогнали — перестройка, свобода слова. Правозащитники вдруг вытащили на свет, что наши работы связаны с влиянием на психику человека. Какие-то международные организации потребовали прикрыть наш институт, и этот придурок Горбачев пошел у них на поводу. Максим Евгеньевич бился, пытался доказать, что направление института связано с психиатрией, но ему заявили, что наша статистика излечения больных недостаточна, — с губ Маргариты сорвался едкий смешок, полный горечи и злобы. — Ха! Зато теперь у меня статистики через край! За последние годы я прооперировала сотни людей — здоровых, а не больных.

— Что? — Катя стиснула руками свой живот и откинулась назад. — Я… я не понимаю.

Маргарита смеялась — беззвучно, одними губами — и говорила почти весело:

— А что тут не понимать? Я работаю на практичных людей. Макаки, крысы — все это дорого и сложно. Человеческий материал самый дешевый, люди у нас кругом и на каждом шагу — лишние, никому не нужные. К моим услугам самые последние достижения биохимиков и электронщиков, я постоянно совершенствуюсь! Даже твой отец был бы поражен, увидев то, чего я достигла.

— Все еще не понимаю, — в дрожащем голосе Кати звучала растерянность, — что ты делаешь и чем занимаешься? Прости, я тупая, до меня долго доходит.

— Я же говорю: совершенствуюсь. После операций, которые я провожу, личность пациента практически не меняется, лишь одна маленькая особенность: если от него потребуют выполнить определенную работу, то он ее непременно выполнит, но не как робот, а на самом высоком уровне. Крохотный контур внутри мозга в нужный момент превратит его — не скажу в раба, а скорее в идейного сторонника. Жена сочтет своим долгом похитить у мужа секретные документы, свидетель солжет в суде и сочтет это святой обязанностью, а пилот направит свой самолет на жилые кварталы, и страх его не остановит. Потому что после операции пациенты утрачивают инстинкт самосохранения.

— Ты шутишь, Ритка? — Катя с трудом проглотила застрявший в горле ком. — Зачем и кому это надо? Или ты решила начать сочинять фантастику?

— Бог мой, кому надо! Да многим это надо! Другое дело, что не у всех это может получиться, поэтому организацию подобной работы лучше доверять профессионалам. Те люди, на которых я работаю, именно такие профессионалы — они выполняют заказы. От правительств, от политических партий, от частных лиц. Своего рода монополия. Они сами все планируют и организуют, клиенту остается лишь высказать свое пожелание и заплатить деньги, наивные детективы будут удивляться, почему столь несвязанные между собой преступления имеют столь похожий почерк.

— Хорошо, ладно, детективы детективами, но причем тут ты? Я не понимаю тебя, Ритка, какие заказы? Какие профессионалы? Ты можешь говорить серьезно?

Маргарита устало закрыла глаза.

— Я говорю серьезно, Катя, Человеческий материал действительно самый дешевый в мире. Похитить информацию или подготовить ликвидацию какого-либо лидера — сложная и дорогостоящая работа. Но если секретарь, которому безусловно доверяют, согласится стать нашим союзником, а любовница этого лидера внезапно направит машину, в которой они оба едут, в пропасть… Для этого надо всего лишь, чтобы они попали в руки ко мне или к моим коллегам и перенесли небольшую операцию на миндалевидном комплексе. Это очень легкая и быстрая операция, она занимает от пяти до десяти минут, зонд вводится в мозг через носовое отверстие под местной анестезией, и пациент предполагает, что ему проводят обычное обследование носоглотки. Небольшое головокружение и легкая тошнота быстро исчезают. Впоследствии, если все было сделано правильно, ни оперированный человек, ни его близкие даже не подозревают об изменениях в его мозгу — они проявятся лишь в нужный момент. Самое сложное тут, пожалуй, уговорить человека, чтобы он согласился приехать к нам. Но для этого в организации работает целая сеть специально обученных агентов. Ты мне все еще не веришь?

И то, как спокойно говорила Маргарита, внезапно заставило Катю окончательно ей поверить.

— И много? — она с трудом выдавливала из себя слова, стараясь привести в порядок метавшиеся мысли. — И много вас таких… специалистов?

— Не очень, — бесстрастно ответила ее собеседница. — Работа психохирурга или нейрохирурга доступна не каждому, это дар, с которым нужно родиться. Не хвастаясь, скажу, что самую тонкую и ответственную работу поручают лично мне, но у нас есть еще несколько достаточно опытных нейрохирургов. Если же нужно что-то примитивное — например, чтобы человек, обмотанный взрывчаткой, вошел в кинотеатр и нажал на кнопку детонатора, то для этого есть другие филиалы, мы этим не занимаемся. Те хирурги не столь квалифицированны, как мы, во время операции они могут сильно повредить мозг, но ведь от их пациента в дальнейшем особо тонких действий и не потребуется.

— Перестань! — закричала Катя, закрыв лицо руками. — Перестань, я не хочу слушать! Пусть они, пусть, но ты… Ты — самая талантливая ученица моего отца, его гордость. Мне иногда казалось, что он к нам, своим детям, никогда не относился так трепетно, как к тебе. Почему ты связалась с этими людьми?

Маргарита устало вздохнула.

— Им с самого начала было все известно о наших работах в институте — и это несмотря на тот режим строгой секретности, в котором мы провели все эти годы! Сначала они планировали договориться с Максимом Евгеньевичем, но он уже был тяжело болен, и они вышли на меня. Я подписала контракт, начала работать в одной из их лабораторий, но в то время и речи не было о каких-либо экспериментах над человеком.

— Но как? Что заставило тебя согласиться?

Рита молчала какое-то время, потом глухо ответила:

— Ненависть. Ты не знаешь, что я видела, не сможешь понять. Когда на твоих глазах убивают и заживо жгут людей, жизнь человеческая теряет свое значение. Те, кто это делал, в моих глазах не были людьми, и я… Потом, я поняла, что главное — начать. Это так же, как убить — в слепой ярости лишаешь кого-то жизни, а потом понимаешь, что все не так уж сложно. Тем более что я никого не убиваю — мои пациенты живы и здоровы, а что дальше…

Она равнодушно пожала плечами, и от этого простого жеста, Катя вдруг вскипела:

— Ты должна это прекратить, слышишь? Откажись, разорви с ними всякие контракты. Ты талантлива, ты ученица моего отца. Если ты не найдешь работу в России, то тебя с радостью возьмет на работу любая зарубежная клиника — сейчас ведь не восемьдесят девятый год.

— Дура! — гневно, но тихо ответила Маргарита. — Ты просто дура, Катька. У меня, наверное, мозги поехали после родов, или ты меня так достала, что я рассказала тебе все это! Ни Антону, ни Карине — не вздумай никому из них ляпнуть о том, что я сейчас тебе сдуру выложила! Помни, что не только ты, но и любой другой человек, который узнает, будет в смертельной опасности. В смертельной!

Катя оробела от яростного взгляда зеленых глаз.

— Нет, я никому, — испуганно пролепетала она, — но ведь ты не можешь вечно с этими людьми… Ты же сама понимаешь…

— Неужели ты думаешь, что эти люди меня когда-нибудь выпустят? — губы Маргариты с горечью искривились. — Я пыталась, хотела — этой осенью, после того, как я встретила твоего брата и поняла, что жду ребенка. Я хотела порвать с ними, когда на моих глазах разбился самолет — его пилотировал летчик, которому я сделала операцию, и эта авария была сознательно спланирована. В рекламных целях — продемонстрировать заказчику наши возможности.

— Боже мой, Ритка…

— Я хотела, и мне было плевать на то, что будет со мной, но мне откровенно объяснили, что моя сестра была и остается заложницей всех моих действий. Поэтому я скрываю ото всех наши отношения с Антоном, скрываю рождение сына — не хочу давать им еще и других заложников.

— И ты… будешь продолжать? — сдавленно прошептала Катя.

— Придется — пока я жива. Но даже и моя смерть ничего не решит — те, кто работал под моим руководством в последние годы, достаточно хорошо переняли мой опыт. Конечно, они оперируют не столь искусно, как я…

— Да, конечно, даже тут ты не можешь не похвалиться, — всхлипнув, Катя вытерла слезы со щеки ладонью. — Папа, я помню, часто говорил, что в тебе достаточно таланта и честолюбия, чтобы обо всем в жизни позабыть и посвятить себя любимому делу. Бедный папа, сколько надежд он на тебя всегда возлагал, сколько говорил об этой твоей искре божьей! Помню, какой серенькой мышкой я себя всегда чувствовала, когда он говорил о тебе! Бедный, какое счастье, что он умер и не узнал, чем ты сейчас занимаешься!

— Он знал, — Маргарита закрыла глаза, — я все сказала ему, когда приезжала к вам перед его смертью, помнишь? Я тогда была вне себя, я ненавидела все человечество, а он… Что он сказал тебе обо мне, когда я ушла?

Лицо Кати окаменело, она сцепила пальцы рук и прижала их к груди, словно пытаясь сдержать рвущуюся наружу боль.

— Папа ничего мне не сказал, — холодно ответила она, — он уже не мог ничего сказать, потому что… умирал, когда я вошла к нему. Последние слова его были «душа есть», и теперь я понимаю: это было обращено к тебе. Последние минуты его жизни были отданы тебе, а не мне, понимаешь ли ты это? Я с этим уже смирилась, но ты права — ты не сможешь быть ни женой, ни матерью, я не отдам тебе ни брата, ни племянника, слышишь?

Рита приподнялась на локте, глаза ее гневно сверкнули.

— Слишком много на себя берешь, ты не можешь мне что-то отдать или не отдать! Тем более, моего сына!

Впрочем, сразу же успокоившись, она вновь легла на спину и закрыла глаза. Ребенок внезапно заплакал, но Катя, поднявшись с непривычной для ее округлившейся фигурки быстротой, схватила Маргариту за руку.

— Не трогай его, не прикасайся к нему! — внезапно она почувствовала резкую боль внутри и схватилась за живот, но продолжала говорить: — Уезжай, катись к черту! Я заберу Максимку, он будет моим и только моим, ясно?

Две или три секунды обе женщины с вызовом смотрели друг на друга и одновременно вздрогнули, услышав, как Карина открыла дверь и встала на пороге.

— Я все слышала, — тихо и очень просто сказала она, но тут же повернула голову, услышав негромкую трель дверного звонка в прихожей. — Это Антон вернулся, я открою. Не надо ему… говорить.

Когда Антон вошел в комнату, Рита лежала на спине, закрыв глаза. Катя стояла посреди комнаты с испуганно округлившимися глазами, чувствуя, что по ногам стекает какая-то жидкость.

— Ой, у меня… что-то течет! — она недоуменно и с некоторым смущением посмотрела на мокрую юбку.

— Черт, да у тебя воды отходят, надо в клинику, собирайся, — Антон торопливо подошел к сестре и взял ее за локоть, но Катя с внезапно исказившимся лицом дернулась в сторону.

— Подожди, Антоша, подожди — мы должны взять с собой маленького, потому что Рита уедет, и он теперь будет всегда со мной.

— Не пори чушь, — раздраженно произнес ее брат, — мы с Ритой все решим сами, а сейчас пошустри, а то родишь в машине.

— Катя права, — в упор глядя на сестру, неожиданно сказала стоявшая на пороге Карина и на миг прижала руку к груди, где в последние месяцы поселилась сжимавшая сердце тупая боль, — так будет лучше. К тому же, в клинике ребенок будет под наблюдением педиатра. Сделай, Антон, как говорит Катя, а там будет видно. Давай, я соберу его и помогу вам спуститься к машине. Да, Рита?

Маргарита не ответила. Карина быстро расстелила на столе маленькое одеяльце, положила поверх чистую пеленку и, взяв с кровати сестры мальчика, начала его аккуратно заворачивать. Смуглое лицо молодой женщины было неподвижно, длинные ресницы опущены, губы крепко сжаты. Антон, поддерживая Катю, растерянно смотрел на Маргариту. Приподняв голову, она сделала было движение в сторону сестры и ребенка, потом, отвернулась и еле заметно кивнула.

— Пусть будет так.

Глава четвертая

Ведя машину, Антон прижимал к уху трубку сотового телефона и отдавал распоряжения:

— Сейчас подъеду, носилки для роженицы к моей машине. Педиатр пусть подойдет осмотреть новорожденного. Подготовить родильное отделение, я сам приму роды.

Его подчиненные действовали, как всегда, очень четко и слаженно, только молодой дежурный врач растерянно спросил:

— Я не понял, Антон Максимович, это двойня?

Через четыре часа все закончилось, измученную Катю отвезли в палату. Она крепко спала — у нее были сильные разрывы, и Антон зашивал их под общим наркозом. Оба мальчика дремали в своих кроватках, стоявших у противоположной стены. Один, с рыжим пушком на макушке, чувствовал себя в этом новом для него мире уже довольно уверенно, другой — с черной прядкой волос, выбивавшихся из-под чепчика, — был еще багрово красным, как все новорожденные.

Антон, войдя в палату, отослал дежурную няню в коридор, постоял рядом со спящими детьми и опустился на стул рядом с кроватью сестры. Он был измучен душевно и физически, ему хотелось хотя бы на полчаса полностью отключиться от действительности, чтобы ни о чем не думать, однако уже минут через десять в дверь заглянула медсестра. Выражение ее лица было торжественным и почтительным, она шепотом затараторила:

— Антон Максимович, вас Лилиана Александровна к телефону просит. Она звонила к вам в кабинет, ей сказали, что вы в нашем отделении, и она…

Антон со вздохом махнул рукой и поднялся.

— Н-да покой мне, видать, лишь в гробу приснится.

Выйдя в коридор, он взял трубку.

— Здравствуй, Антон, дорогой, — голос владелицы клиники был полон искреннего дружелюбия, — я безумно рада за тебя и от души поздравляю.

— Да? — промямлил он, пытаясь сообразить, с чем именно его поздравляют.

— Я уже знаю абсолютно все. Все! — многозначительный тон, каким она это сказала, ясно давал понять: бессмысленно скрывать от хозяйки то, что происходит в ее клинике. — Хорошо еще, что все так закончилось, но я хочу тебе попенять — почему ты вовремя не положил Катю в клинику? Я же предупреждала тебя, что клиника возьмет на себя все расходы, связанные с ее родами. Бедняжка, когда мне сказали, что она родила одного из детей в машине, я чуть не упала в обморок! Ладно, теперь у тебя родились близнецы, и ты должен быть счастлив. Как их состояние?

— Ну… как бы тебе это сказать… В общем-то все хорошо.

— Ладно, — смилостивилась она, — я понимаю, что ты измучен. Если вдруг потребуются дополнительные расходы, то все за счет клиники, ни в чем не отказывай ни Кате, ни детям. Когда придешь в себя, позвонишь — у меня есть к тебе маленькая просьба.

— Да нет уж, чего ждать, говори свою просьбу прямо сейчас, — буркнул он.

В настоящий момент у него не было сил что-либо объяснять Лилиане, хотя поразила нелепая информация, которая непонятно каким образом распространилась по клинике и дошла до ее владелицы. Лиля небрежно возразила:

— Да это не срочно, одна моя служащая хотела получить консультацию по поводу своих женских проблем, но это подождет. Если не возражаешь, я пришлю ее к тебе чуть позже — когда вернусь, потому что мне прямо сейчас нужно срочно уехать. Дня через два или три. Можно?

— Присылай прямо сейчас, я ее направлю к кому-нибудь из специалистов. Потому что дня через два или три я вообще не знаю, останусь ли жив от всей этой вашей женской чепухи.

— Ну, зачем так мрачно? — засмеялась она. — Ладно, мой шофер попозже ее привезет.

— Договорились.

Повесив трубку, Антон вернулся к Кате. Та уже начала шевелиться.

— Два раза открывала глаза и что-то спрашивала, но я не поняла, — доложила дежурившая в палате нянечка. — Педиатр заходила, сейчас скоро сестра придет пупки обрабатывать. Вы прилягте пока сходите, Антон Максимович, чего вам сейчас тут делать? А то на вас лица нет.

Антон еще раз взглянул на сестру и подумал, что раз она пока спит, то можно съездить к Маргарите. Поднявшись в свой кабинет, он вытащил из стола ключи от машины и уже в третий раз за нынешний день позвонил Карине. Она немедленно взяла трубку.

— У нас все хорошо, Антон, не волнуйся, — голос ее звучал ровно и бесстрастно, — Рита просыпалась, сказала, что чувствует себя прекрасно. Она даже сама вставала в туалет, а теперь опять спит. Илья заезжал пообедать и просил передать Кате его поздравления. Да, знаешь, — она чуть замялась, — Рита просила, чтобы ты сегодня не приезжал, а побыл с Катей и детьми — ей так спокойней.

— Хорошо, раз она просила, то я именно так и сделаю.

Рассердившись неизвестно на кого, Антон швырнул обратно в стол ключи от машины, с шумом захлопнул ящик и прилег на диван, вытянувшись во весь рост. Он хотел всего лишь расслабиться на несколько минут, но когда очнулся, то настенные ходики показывали, что уже прошел целый час. Коротко сигналил селектор на стене, его зеленый огонек отчаянно мигал.

— Антон Максимович, — проверещал из динамика голос секретарши, — приехала дама от Лилианы Александровны. Я хотела направить ее к кому-нибудь из специалистов, но она хочет поговорить лично с вами.

— Хорошо, проведите ее в мой кабинет.

Поднявшись, Антон пригладил волосы и сел за стол как раз в тот момент, когда в дверь постучали. Улыбающаяся секретарша впустила в кабинет пожилую женщину и ушла, плотно прикрыв за собой дверь.

— Ну, здравствуйте… Илья Семенович.

Перед Антоном стояла Лидия Михайловна, и сурово смотрела на него из-под насупленных поседевших бровей. Он вздрогнул, резко поднялся и подошел к окну. Встал спиной к подоконнику, плотно и напряженно сцепил руки, глухо ответил:

— Здравствуйте, Лидия Михайловна. Садитесь, пожалуйста.

Продолжая буравить его взглядом, она опустилась в кресло и плотно оперлась в подлокотники.

— Я недавно все узнала — видела семейные фотографии в шкафу, Алинка мне показывала. И Илью Семеновича настоящего видела, и вас — узнала, кто вы такой в действительности. Сначала хотела прямо тут же с Лилианой поговорить, потом решила все же сперва объясниться с вами. Что за игру вы затеяли?

— Вам-то что? — угрюмо спросил он. — Или вам от меня что-то нужно? Хотите денег?

Старушка выпрямилась и, поджав губы, бросила на него презрительный взгляд.

— Мы, молодой человек, в советское время не приучены были шантажом заниматься, у нас другое воспитание было. Это пусть спекулянты нынче бизнесменами называются, воры в политику лезут, а мы, старые учителя да интеллигенты, как были с честью и совестью, так и останемся! Мне моя Алинка не советовала вмешиваться, говорила, что это вообще не наше дело, но я так тоже не могу — Таню мне доверили, я за нее отвечаю. Теперь я, конечно, вижу, что и зря сюда пришла — только оскорбления выслушивать.

Антон удержал разгневанную гувернантку:

— Простите, Лидия Михайловна, у меня сегодня был кошмарный день, и я сам не знаю, что говорю. Простите, ради бога!

Она немного смягчилась и опустилась обратно в кресло.

— Слышала, слышала — у вас сегодня сыночки родились. Мне Лилиана Александровна рассказала. И вообще она очень хорошего о вас мнения, поэтому я и не понимаю, как такое могло получиться, что вы пошли на этот обман. Что вас заставило? Ведь нельзя же так просто — взять и растравить душу ребенку. Взрослые-то ладно, но обмануть маленькую девочку…

— Я не обманывал Таню! — он выкрикнул это так громко, что сам испугался звука своего голоса. — Она действительно моя дочь, Илья ей не отец — он уверен в этом, поэтому и не хочет ее видеть. Лилиана хотела от него ребенка, чтобы заставить жениться, но не получилось, и она воспользовалась мной. Почему я должен вам рассказывать все эти унизительные подробности? Что вы еще хотите узнать? Как я все эти годы умолял ее хотя бы разрешить мне увидеть моего ребенка? Как я мучился, когда узнал, что девочка тоскует и мечтает увидеть отца? Я зашел к вам в отсутствие Лильки, чтобы всего лишь поговорить с ней и утешить — я даже не подозревал, что она абсолютно не помнит Илью в лицо и может принять меня за него. А когда она назвала меня папой… Скажите, что мне было делать?

Старушка растерялась, но все еще пыталась сохранить суровый — «учительский» — вид.

— Обман ни к чему хорошему никогда не приводит и все равно открывается, — хотя и строго, но уже немного мягче произнесла она, — вы должны были настаивать на своих отцовских правах, требовать, поговорить с ее родителями, в конце концов.

— Ха-ха! — пожав плечами, горько хмыкнул Антон. — Советовать легко, вас, советчиков, всегда хватает, а толку…

Ему хотелось сказать ей еще что-нибудь ехидное, но в это время зазвонил телефон.

— Антон Максимович, — сказала секретарша, — вам Маша звонит из диагностической лаборатории — новенькая лаборантка, помните? Которая вместо Звягиной, что в декрет ушла.

— Соедини! — рявкнул он, внезапно похолодев при мысли, что, вероятно, анализы на наличие стрептококка обнаружили у кого-то из детей инфекцию.

— Антон Максимович, — взволнованно заговорил звонкий девичий голосок, — тут вот несколько человек проходили диагностику на ВИЧ-инфекцию в период «окна» от предполагаемого момента заражения, поэтому они должны были явиться на повторный анализ, а они не явились.

— Не явились, и черт с ними — им же дороже, — с сердцем ответил он, — я-то что должен делать?

— Так они же заранее оплатили повторный анализ, а вы говорили, что мы обязаны выполнять все оплаченные диагностические процедуры.

— Так позвони им, и пусть явятся! Во всех карточках указаны контактные телефоны. Что ты мне звонишь с такой ерундой?

Девушка испугалась чуть ли не до слез, и голос ее задрожал:

— Я… я звонила им, а никто не пришел. Я теперь не знаю — я же обязана отчитаться.

В другое время главврач пожалел бы неопытную и столь ответственную лаборантку, но теперь он был слишком измучен и раздражен, поэтому накричал на нее:

— С такой ерундой к главному врачу клиники лаборанты не обращаются, моя милая, ты должна уметь решать эти вопросы самостоятельно, если хочешь у нас работать. Звони, объясняй, домой к ним съезди по указанному адресу — это все твоя работа. Поняла?

— Д-да. Простите, пожалуйста, конечно.

В сердцах бросив трубку, Антон повернулся к Лидии Михайловне, но телефон тут же зазвонил снова.

— Антон Максимович, вас Катя просила к ней спуститься, если у вас есть время.

Чувствуя сильную неловкость, он посмотрел на восседавшую в кресле учительницу.

— Лидия Михайловна, меня вызывают — такой день. Нельзя ли перенести наш разговор?

— Не знаю уж, как мне вас звать величать теперь…

— Зовите Антоном. Просто… меня сейчас вызывают к родильнице, и я…

— Так вот, Антон, мы должны решить этот вопрос сегодня раз и навсегда. Я не знаю, что мне делать и что говорить Лилиане — жить обманом я не привыкла. Идите, а я спущусь в вестибюль и подожду вас там.

— Что вы, сидите здесь, в моем кабинете. Извините, пожалуйста.

Когда Антон вошел в палату Кати, няни не было. Он поставил стул рядом с кроватью, с усталым видом опустился на него и взял сестру за руку. Катя слабо улыбнулась.

— Я уже в норме, могу отправляться на бал.

— Где няня? Вдруг мальчишки проснутся?

— Они сейчас уже наорались — им что-то дали попить, обработали пупки и перепеленали. Я эту няню твою послала в буфет чай попить и намекнула, что она может там задержаться подольше. Что это ты всем им понарассказывал?

Антон изумленно поднял бровь.

— Я? По поводу чего?

— Как ты объяснил, что привез меня и Максимку и…

— Что значит «объяснил»? Здесь, в клинике, я никому ничего не объясняю, я отдаю распоряжения. Педиатр нашел, что оба мальчика абсолютно здоровы, и я решил поместить их обоих в твою палату, а не в детское отделение — я ведь все время тут, рядом с тобой.

— Ага, а тебе известно, что говорят? Я сейчас выслушала кучу трогательных поздравлений. В общих чертах: я — одна из твоих многочисленных любовниц, которая ухитрилась заманить тебя в сети и забеременеть. Ты отказался жениться, поэтому я от обиды не хотела ехать к тебе в клинику, пока ты не привез меня силой — из-за этого Максимка родился то ли дома, то ли в машине. Теперь у меня, оказывается, два сына-близнеца, представляешь? Няня и медсестра, пока возились с детишками, надавали мне кучу житейских советов и в один голос уверяли, что теперь-то уж ты на мне непременно женишься. Я не знала, что сказать и, как дура, что-то мычала.

Антон почесал затылок и неопределенно хмыкнул.

— М-да, прямо «мыльная» опера. Мне тоже Лилька звонила и плела нечто в этом роде, но я был такой очумевший, что решил с ней не спорить — у нее в мозгах всегда все набекрень.

Катя засмеялась.

— Видишь, как бывает, если окружаешь свою личную жизнь мраком таинственности! Народ не потерпит дефицита информации, он такое насочиняет, что и во сне не приснится — получится роман с продолжением.

— Да, точно сказано — природа не терпит пустоты. Ладно, я со всем этим разберусь и объясню все и всем, чтобы тебя не терзали глупостями.

Катя сжала пальцы брата и заглянула ему в глаза.

— Не надо, — тихо попросила она, — пусть так все и останется.

— Как это «пусть останется»?

— Антоша, послушай, мы утром говорили с Ритой, и она… она сказала, что должна будет все равно уехать. Ребенка она оставит, а я… ты дашь мне справку, что я родила близнецов, и я запишу их обоих своими сыновьями. Ты запишешься их отцом, и поэтому… не нужно объяснять посторонним, что мы с тобой — брат и сестра. Антоша, братик, — она с силой прижала его ладонь к своей щеке, — я буду любить обоих одинаково, клянусь тебе! Я уже сейчас люблю их одинаково, я буду кормить грудью обоих, а если не хватит молока, то буду обоих прикармливать.

— Ты сошла с ума! — он резко выдернул руку и невольно сжал пальцы в кулак. — Ты знаешь, сестренка, я очень тебя люблю, но не лезь не в свои дела! Мы с Маргаритой все решим сами.

— Нет, Антон, братик, нет! Она мне все рассказала о своей работе, и я теперь понимаю, почему она должны уехать. Вы не сможете быть вместе.

Лицо Антона окаменело.

— Не знаю, что тебе такого сказала Рита, — голос его стал каким-то неестественным. — Мне она тоже много чего говорила — еще летом, потому что сейчас я не хотел ее волновать, и мы с ней в ближайшее время этого не обсуждали. Но мы любим друг друга, у нас сын, и никто не сможет помешать нам быть вместе. Ты, кстати, сама не так давно убеждала меня в этом.

— Да, но… тогда я еще не знала…

— Не знала чего? А, понимаю — она наговорила тебе о всяких опасностях. Зря я оставил ее в таком состоянии с тобой наедине!

— Пойми, Антон…

— Не нужно, Катюша, я вполне допускаю, что организация, заключившая с ней контракт, принадлежит каким-нибудь мафиози. Сейчас во всем мире преступники лезут к власти, они владеют больницами и клиниками, и им, естественно, не хочется терять такого блестящего хирурга, как Маргарита, поэтому они давят ей на психику, прибегают к шантажу, угрожают ее близким. Но меня, знаешь ли, не так-то легко запугать, сестренка! — он вскочил, прошелся по палате и встал перед Катей. — Да, когда-то она подписала с ними контракт на десять лет, но мне известно, что срок его не так давно истек, и закон на нашей стороне. Так что веселей, Катюша, твой брат еще поборется за свое счастье.

Катя пристально смотрела на Антона взглядом, в котором читались нежность и боль. Она медленно протянула к нему руку, и он послушно уселся на прежнее место у ее кровати.

— Антон, милый, любимый мой брат, я больше всего на свете мечтала о твоем счастье, но… Ты не знаешь всего.

Его брови сурово сдвинулись.

— А ты знаешь? Если Рита рассказала тебе что-то такое, то ты должна мне сказать и немедленно! Слышишь, Катька? Я не прощу тебе, если из-за твоих глупостей…

Не сознавая, что делает, Антон до боли стиснул ее пальцы. Катя, даже не поморщившись, поднесла его руку к губам, матерински ласково поцеловала и покачала головой.

— Ну вот, теперь, оказывается, это я во всем виновата. Поверь мне, Антоша, Рита рассказала мне все, и я поняла, что она права — выхода нет. Нет, понимаешь, нет! У вас нет общего будущего, для вашего сына будет лучше, если я стану ему матерью, но тебе… тебе лучше не знать всего до конца. Это тот случай, когда бороться и протестовать не стоит — просто прими все, как есть, и смирись с неизбежным. Как смирилась я, когда узнала, что ты — мой брат.

Внезапно она разрыдалась, а потрясенный Антон, вскочив на ноги, беспомощно стоял и смотрел на нее, не зная, что сказать.

— Перестань! Перестань, Катька, ты с ума сошла! Прекрати реветь, а то молоко не придет. Чего ты вопишь, разве я был тебе плохим братом?

Пытаясь успокоиться, Катя улыбнулась сквозь слезы.

— Ты был и останешься самым чудесным на свете братом, но… но когда-то я мечтала о большем. Совсем недолго, но я… я не могу об этом забыть.

Антон растерялся так, как не терялся никогда в жизни. И тут же разозлился.

— Дура ты, Катька, просто неблагодарная дура, — возмущенно сказал он. — Хотя, наверное, это у тебя после родов — у женщин бывают некоторые странности. Что касается меня, то я всегда был счастлив иметь тебя своей сестрой, хоть у тебя и случаются завихрения.

— Это потому, что у меня нет шарма, — с грустной покорностью согласилась уже взявшая себя в руки Катя. — Из таких женщин, как я, выходят хорошие сестры, но от всего прочего мужчины вежливо отказываются. Вот и Стас — трепался, трепался, а в результате поматросил и бросил.

— Ты что… его еще не забыла?

— Антоша, давай не будем ни о чем говорить, я не хочу ни о ком и ни о чем больше думать. Теперь у меня есть дети — Максимка и Женька. Пожалуйста, давай сделаем, как я говорю, Маргарита не станет возражать.

Антон молчал, но на виске его в такт ударам сердца прыгала синяя жилка.

— Я поговорю с ней, и мы все решим вместе, — произнес он, наконец, стараясь говорить, как можно мягче. — Пока поспи.

— Хорошо, — Катя устало закрыла глаза, но тут же их открыла. — Только пока все не решится окончательно, не объясняй им никому — насчет Максимки. Пусть все так и думают, что…

— Да я не собираюсь никому ничего докладывать, пошли все вы, знаешь, куда? Достали! Спи, я пошел — съезжу к Рите прямо сейчас, чтобы успеть вернуться до пятиминутки. Посмотрю, как она.

Однако, подойдя к своему кабинету и уже взявшись за дверную ручку, Антон вдруг вспомнил, что там, внутри, его дожидается гувернантка Тани, и чуть не сплюнул с досады — надо же было этой въедливой старухе припереться к нему именно сегодня. Тем не менее, переступив через порог, он сделал приветливое лицо и вежливо извинился:

— Простите, Лидия Михайловна, что заставил вас ждать — работа.

Она выпрямилась в кресле и слегка поджала губы.

— Ничего-ничего, я все понимаю. Вы — человек занятой. Я бы не стала вас сегодня так терзать, но мне действительно нужна определенность. Алина мне только вчера все сказала. Она у меня, знаете ли, скрытная, и лишний раз даже мне ничего не расскажет, но тут на нее что-то нашло — убирала и вдруг решила показать мне их семейный альбом. Я, как увидела их свадебные фотографии, вас увидела, так мне аж дурно стало — давление до ста восьмидесяти подскочило. Лилиана сегодня днем уехала — сказала, что на несколько дней. Танюшка из школы вернулась, узнала, что матери не будет, и начала приставать: когда, мол, она теперь пойдет гулять с папой — знает же, что вы встречаетесь только во время материных отлучек. И Лилиана это знает — когда приезжает, то по целому часу меня расспрашивает обо всех подробностях. А я теперь и не знаю, что сказать, как объяснить — врать-то мне в моем возрасте…

— А вы не могли бы пока ничего им не объяснять? Видите ли, Лилька очень взбалмошная, и иногда бывает, что ей лучше не знать всей правды — она может… гм… перевозбудиться и совершить что-нибудь эдакое… гм… непредсказуемое.

— Молодой человек, я не могу этого сделать, — старушка горделиво выпятила грудь, — я работаю на нее, и она производит на меня, в общем-то, неплохое впечатление, хотя иногда, конечно… Тем не менее, она — мать, и я просто не имею права.

— Мать матери рознь, — это вырвалось у него в сердцах, и Лидия Михайловна тут же насупилась.

— Не надо, молодой человек, я больше сорока лет с детьми работаю, и много родителей повидала — и отцов, и матерей. Отцы, знаете ли, часто бьют себя в грудь, клянутся, что дороже ребенка у них никого в жизни нет и чуть ли не до потолка готовы прыгать, а потом, — она пренебрежительно махнула рукой, — потом появилась новая любовь, новая семья, и готово — ребенок им уже не нужен. И это еще бывает ничего, а другим ребенок просто мешает — и новая жена ревнует, и алименты нужно платить. Конечно, насчет алиментов у вас с Лилианой не тот случай, но ведь у вас вот сейчас тоже два сына родились, жена, стало быть, есть.

— Причем тут два сына, причем тут жена? Разве я от этого буду меньше любить свою дочь? Я уже десять лет мучаюсь в разлуке с ней, а вы…

— Э, да все мужчины так говорят. У моей Алинки тоже вот мучился — когда она беременная ходила, он ей с самого начала все душу травил: пусть, дескать, аборт делает, он не вынесет, что его ребенок будет расти без семьи, а развестись с женой и оставить детей ему совесть не позволяет. Сколько она, бедная, из-за него в подушку переплакала — все его жалела, бедного. Но и хорошо, что не поддалась — решила рожать и родила. Зато, как ребенок родился, так от его папочки ни слуху, ни духу нет — кончились, видно, его страдания, утешился. Даже и не знает — родила, не родила, кого родила.

Будь Антон не столь измучен, сердитое брюзжание старой учительницы, возможно даже, вызвало бы у него сочувствие. Теперь же он ощутил лишь прилив сильного раздражения и неожиданно для самого себя вспылил:

— Ладно, и что вы тогда от меня хотите — от такого негодяя и мерзавца? Надо же, какие обобщения — просто диву даешься! Один мужик обманул — все мужчины сволочи! Иуда продал Христа — все евреи гады. Русский за границей перепил и упал в бассейн — все русские, стало быть, пьяницы и свиньи. Знаете, у моих знакомых у дочери учительница в школе ставит пятерку за десять долларов. Принесут дети деньги — ставит пятерку, не принесут — тройку. Что мне теперь говорить — что все учителя взяточники?

Возмущенная Лидия Михайловна поднялась на ноги.

— С какой стати вы на меня так кричите, молодой человек? Я пришла, чтобы поговорить с вами по душам, а не оскорбления слушать! Я вам по возрасту в матери гожусь, и взяток в жизни не брала! — она высоко вскинула трясущийся старческий подбородок, но Антон так завелся, что никак не мог остановиться:

— И буду кричать, потому что вы мне итак уже душу вывернули своими нотациями да обобщениями. Чего вы хотите — рассказать все Лильке? Говорите, и увидите, что из этого получится. Говорите!

— Да, я, скорей всего, так и сделаю — сразу же и непременно поговорю. Зря я сюда пришла, всего вам хорошего, — учительница с достоинством вскинула голову, повернулась к Антону спиной и направилась к двери.

Антон подождал, пока в коридоре стихнут шаркающие старушечьи шаги, потом сел в кресло, схватился за голову и просидел так довольно долго — до тех пор, пока часы на стене не пробили половину шестого, а селектор голосом секретарши не произнес:

— Антон Максимович, я эту старушку проводила до машины и отправила. Пятиминутку будете проводить? А то все ждут.

Слушая сообщения врачей из разных отделений, Антон вновь и вновь вспоминал свой недавний разговор со старой учительницей. Отдав последние распоряжения и выключив, наконец, компьютер, он закрыл глаза и откинулся назад, пытаясь привести в порядок метавшиеся мысли — Танюшка… Рита… Рита и их сын.

В том, что касалось Тани, оставалось положиться на судьбу — изменить что-либо было не в его силах. Рита же… Поехать сейчас к ней, чтобы откровенно обо всем поговорить? Нет, пока рано — пускай еще денек отдохнет, у нее должно прийти молоко. Возможно, она именно поэтому просила его сегодня не приезжать — чувствует себя недостаточно крепкой для неизбежного разговора. Ладно, он съездит и просто посмотрит, как она. Возьмет ее за руку и молча посидит рядом, а потом вернется в клинику — к их сыну. Побеседовать по душам можно и завтра — один день погоды не сделает.

Немного расслабившись от этой мысли, Антон вытащил ключи от машины, накинул пиджак и направился к выходу. Он уже включил зажигание, когда, приоткрыв дверцу и ловко проскользнув в машину, на сидение рядом с ним плюхнулся Стас.

— Здравствуй, доктор, я тебя давно уже тут жду.

Антон выключил зажигание и окинул неожиданного гостя хмурым взглядом.

— Давно не виделись. И что ты от меня хочешь?

— Хотел узнать, как Катенька Она ведь сегодня родила?

— Родила. И что дальше? Хочешь ее поздравить?

— Видишь, какой ты сердитый, — Стас со вздохом покачал головой. — Ладно, считай меня бандитом, но ведь я тоже человек. Неужели мы хоть минуту не можем поговорить?

— Говори, я слушаю, — холодно ответил Антон и откинулся назад.

— Я несколько раз звонил в клинику, мне сказали, что у Екатерины Баженовой родились близнецы. Мальчики. Ничего не напутали? Я ведь перед Новым годом к тебе подходил спросить, ты говорил, что ультразвук показал одного мальчика.

— Какая тебе разница, кого родила моя сестра? Ты чем-то недоволен? Хочешь предъявить претензии? Валяй, не стесняйся.

— Какой ты злой, доктор, в чем ты меня винишь? Ты ведь сам не хотел бы, чтоб я остался с Катей и испортил ей всю жизнь. Разве трудно ответить на такой простой вопрос?

— Не трудно, — угрюмо буркнул Антон. — В клинике напутали, Катя родила сына — три девятьсот пятьдесят, рост пятьдесят три сантиметра. Другой ребенок — мой сын от любимой женщины, но это тебя ни в коей мере не касается. Думаю, тебе также не стоит сейчас выяснять, кто из детей есть кто — обоих я запишу своими сыновьями.

— Да, конечно, — Стас судорожно вздохнул и провел рукой по лбу. — Что ж, Катенька будет рада — я всегда знал, что ей больше всего на свете хотелось бы растить твоего ребенка. Если по-честному, то это не она, а я жертва обстоятельств и нужен был ей только так — чтобы было от кого родить. Потому что ты же ей брат, она ведь не могла родить от тебя.

Антон вскипел не на шутку.

— Я выкину тебя из машины, если будешь нести подобную чушь! Твой лимит времени исчерпан, тебе не кажется? Я занят, мне пора.

Стас посмотрел на него и вдруг широко улыбнулся, отчего вокруг рта его неожиданно легли грубые старческие складки.

— Не сердись, Антон, это вы с Катенькой такие чистые люди, что вам ни о чем таком даже в голову не могло бы прийти, а бывает, — он осклабился еще шире, потом махнул рукой и отвернулся, — всякое бывало, что и у меня волосы дыбом вставали. Ты, конечно, очень умный, все знаешь, все читал. Только читать — одно, а воочию, как я, видеть, до чего человек может дойти… Тебе, наверное, такое даже в страшном сне не снилось, и это еще ерунда, когда внуки до смерти трахают собственных бабок, а отцы затаскивают в постель грудных детишек.

— Не думал, что тебя задевают подобные мелочи, — в усталом голосе Антона звучали иронические нотки, и Стас укоризненно покачал головой.

— Эх, доктор, зря ты меня за зверя держишь, мне, может, от всего этого здесь, — он стукнул себя по груди, — в этом месте зябко становится, болит даже. По врачам ходил — ничего не определили, сказали, что здоровье железное. Потом стал думать, что, может, это душа болит, и даже свечку в церковь ходил ставить — не помогло. Может, ты мне скажешь, что там болеть может? Катенька говорила, что ты хороший доктор и сразу одним взглядом можешь болезнь определить.

— Боюсь, ты не по адресу обратился — я специализируюсь в другой области, — хмыкнул Антон и не удержался от того, чтобы съязвить: — Стар, наверное, ты стал, пора менять профессию и уступать место молодым.

Губы Стаса вновь искривила сардоническая усмешка, он кивнул.

— Да, в чем-то молодые лучше нас — работают, как роботы, дело делают равнодушно, чужая боль их не трогает. Думать только плохо умеют, но зачем им думать?

Антон взглянул на него, и неожиданно поинтересовался:

— А сын твоего шефа, которому я ногу лечил, — он тоже такой же робот?

— Лешка-то? Да что ты, он про отцовские дела даже не подозревает. Ребята, что у нас, конченные — три-четыре года большими бабками побалуются, потом или к архангелам, или на иглу сядут, и конец один. А Лешка — он книги читает, учится. Витька семью в свои дела не мешает, они в стороне, поэтому откуда парню знать?

— Так уж он ничего и не знает? Неужели так-таки и не подозревает, кто его папа и чем занимается?

— Да Витька бы умер, если б его парень прознал, он все на свете готов сделать, чтобы мальчишка ни в чем не нуждался. Компьютеры ему, машины, девчонки.

Хмыкнув, Антон с нарочитым пренебрежением заметил:

— Вот парень и вырос бабником. Развратничает, небось, день и ночь?

Стас пожал плечами, с недоумением глядя на собеседника и не понимая, с чего вдруг тот вздумал интересоваться сыном его шефа. Тем не менее, он решил, что если есть тема для беседы, то нужно за нее уцепиться, и пустился в немного пространный рассказ об Алеше:

— Да нет, он мальчик хороший. В последнее время я и девчонок у него не вижу — все занимается, с чертежами своими сидит. Скоро уже диплом защищает в своем институте.

— Ладно, мне это неинтересно, — бесцеремонно прервал его Антон, — у тебя все?

Стас сразу как-то поник и немного даже сгорбился.

— А что еще? Я бы передал Катеньке деньги, но ведь ты не возьмешь.

— Естественно, не возьму.

— За бизнесом ее я слежу — чтобы никто из посторонних в ее фотоателье не вздумал нагадить, пока она не у дел. Если что еще могу сделать, ты только скажи.

— Да что ты можешь еще сделать — разве что цветы ей с поздравлениями послать. Приложи записку — что-нибудь вроде: «Люблю. Жертва обстоятельств».

Стас ответил неожиданно серьезно и печально:

— Ладно, пошлю цветы. До свидания, доктор, спасибо, что поговорил, не побрезговал.

Он приоткрыл дверцу и исчез также быстро, как и появился. Антон посидел немного в машине и снова включил зажигание. Когда он подъехал к дому Карины, было часов девять. Свет в окнах не горел. Антон решил, что Ильи еще нет дома, а Карина и Жоржик с няней уже легли спать. Скорей всего и Маргарита спала — женщины в первые сутки после родов много спят. Он припарковался напротив дома и решил подождать возвращения Ильи — не будить же всю эту компанию сонных дам.

Карина, которой мешала уснуть давящая боль в груди, как раз в это время решила встать и немного походить. Она выглянула в окно и, увидев стоявшую с притушенными фарами машину Антона, пошла к сестре.

— Ты спишь, Рита?

— Нет, просто лежу. Что ты ходишь — сердце?

— Антон приехал, — не отвечая на ее вопрос, сказала Карина, — его машина стоит под окнами. Он, наверное, думает, что мы спим. Позвать его?

— Нет.

Спустив ноги с кровати, Маргарита осторожно поднялась и подошла к окну. Машина была припаркована напротив подъезда, Антон стоял возле нее, пристально глядя на окно Маргариты. Карина бесшумно приблизилась к сестре, и теперь обе они, касаясь друг друга плечами, наблюдали за неподвижной мужской фигурой.

— Он любит тебя, — тихо сказала младшая сестра, — и ты его любишь. Неужели нельзя ничего изменить? Может быть, ты будешь смеяться надо мной, Рита, но если б ты могла поверить в бога, как поверила в него я, когда просила дать мне силы родить ребенка… Ты поняла бы, что бог сможет простить, даже если сам себе откажешь в прощении.

Маргарита повернула к ней бледное лицо, и зеленые глаза странно блеснули.

— Бога нет, — холодно и раздельно произнесла она, — но все на свете имеет свое логическое завершение, и каждый получает, что заслужил. Я не заслуживаю Антона, и незачем тешить себя иллюзиями — нам не быть вместе. Давай, не будем больше об этом. Мне жаль, что ты слышала наш с Катей разговор, но теперь, по крайней мере, мне не нужно тебе ничего объяснять.

— Да, — печально прошептала Карина, опуская голову, — да. Но мне очень грустно — я так надеялась!

— Поговорим лучше о тебе — днем, пока ты возилась с Жоржиком, мне позвонили на мобильный и сообщили, что французский профессор готов принять тебя в любое время. Ему переслали твои кардиограммы и снимки, он тоже считает, что необходима операция.

Карина опустила длинные ресницы и покачала головой.

— Знаешь, Рита, сегодня днем, когда Илья зашел пообедать, он сказал мне, что у него большие неприятности — кто-то сумел похитить секретные коды и заблокировать антивирусные программы. Илюша потратил столько сил и времени на их разработку! А теперь заказчики расторгают контракты, поэтому в ближайшее время мы вряд ли сможем оплатить операцию. Извинись перед французским профессором и…

— Причем тут это? Оплата операции вообще никого из вас не касается, это только мое дело!

— Нет.

Карина произнесла это мягко, но твердо. Маргарита вспыхнула, хотя отказ сестры не явился для нее неожиданностью, и причина его была ей понятна.

— Ладно, давай поговорим откровенно, — сказала она, отходя от окна и опускаясь на кровать. — Сядь, пожалуйста, потому что, как я полагаю, мы будем перепираться достаточно долго. Это из-за того, что ты услышала? Только не нужно притворяться.

— Нет, я не стану притворяться — именно из-за этого, — Карина села на стул у изножья кровати и откинулась назад, чтобы не давить на сердце. — Думаю, тебе лучше прежде решить свои проблемы.

— Я их решу — в свое время. Это не так просто, как тебе кажется. Ты хочешь, чтобы я отказалась работать на этих людей? Я и сама этого хочу, но все очень сложно, и оттого, что я откажусь на них работать, ничего не изменится — там есть другие хирурги.

— Какое мне дело до других, я не могу бороться со всем злом мира, но ты — моя сестра, и я не хочу, чтобы ты…

Она запнулась, ее голос дрогнул — впервые за все время их разговора. Маргарита долго молчала, глядя прямо перед собой, потом со вздохом произнесла:

— Ладно, я сделаю, как ты хочешь.

— Правда?

— Клянусь, Карина, разве я когда-нибудь обманывала свою сестренку? Вспомни, я бывала взбалмошной, грубой, несносной, но я никогда тебе не лгала. Никогда! Но у меня одно условие: ты должна согласиться на операцию. А потом… потом все будет хорошо.

— Боюсь, сейчас ты обманываешь не меня, а себя, — печально возразила Карина.

Маргарита рассердилась.

— Ты понимаешь, что ты делаешь, Карина? Ты губишь себя и тем самым губишь меня.

Наступило долгое молчание, потом, наконец, длинные черные ресницы поднялись.

— Что ж, — тихо ответила младшая сестра, — если следовать твоей логике, то каждый получает, что заслужил.

Лицо Маргариты исказилось.

— Я улетаю завтра рано утром, — сказала она. — Мне больше нечего здесь делать. Поезжу по Европе, отдохну и забуду обо всем на свете. Ты сама так захотела.

— Завтра утром? — испугалась Карина. — Но ведь и суток не прошло, как ты родила.

— Теперь это тебя не касается, я сама решу свои проблемы.

— Но твой сын…

— Скажи Кате, что я оставляю ей своего сына — это то, чего она так добивалась. Передашь Антону… Нет, ничего не передавай. А теперь уходи и прощай — я уеду очень рано, мы вряд ли когда-нибудь еще увидимся.

Карина печально и долго смотрела на сестру, потом вздохнула и поднялась.

— Прощай.

Она бесшумно прикрыла за собой дверь, а Маргарита села, прислонившись к стене, и долго сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Потом она встала и, подойдя к окну, осторожно выглянула во двор — машина Антона по-прежнему стояла напротив подъезда.

«Уезжай, любимый, пожалуйста! Иначе у меня не хватит сил. Твои руки, твои губы, твой взгляд… Больше жизни, больше света белого…».

Наконец, так и не дождавшись Илью, Антон посмотрел на часы и подумал, что уже довольно поздно — не стоит будоражить Маргариту, раз она спит. Ничего страшного, если они увидятся завтра и завтра же на трезвую голову все обсудят и решат. Непонятно, почему ему так тревожно — наверное, из-за Катьки и этого ее придурка Стаса с их дурацкими разговорами.

Вздохнув, он в последний раз бросил взгляд на темное окно и, развернув машину, поехал в клинику.

Глава пятая

Возвращаясь домой после разговора с Антоном, Лидия Михайловна еще в машине почувствовала, что у нее подпрыгнуло давление. Алина, увидев еле державшуюся на ногах мать, рассердилась и испугалась.

— Говорила ведь я тебе, мама, чтобы ты не совалась в эти дела! Господи, да что мне с тобой теперь делать, а?

Она уложила мать на диван в своей комнате, принесла ей адельфан и цыкнула на сынишку, который с громким рычанием, изображая гудение мотора, возил по полу большой грузовик.

— Пусть играет, он мне не мешает, — слабо возразила Лидия Михайловна, ворочаясь на софе, которая поскрипывала при каждом движении ее грузного тела. — Таня придет из школы, ты проследи, чтобы она поела и дописала упражнение — мы вчера начали, но оно длинное — не успели. Попозже я встану.

— Да лежи ты, разберемся! Ты лучше скажи, что ты там узнала — видела этого человека? Что он сказал тебе?

— Если в общих чертах, то получается так, что он и вправду родной отец.

Ей уже стало немного легче от принятого лекарства, и она коротко передала дочери слова Антона. Алина мрачно слушала и презрительно морщила нос.

— Ой, мама, не знаю, зачем ты в это полезла! Сидели бы тихо — наша хата с краю, мы ничего не знаем. Ходит к Тане какой-то и ходит — нам-то что за дело? Теперь эта стерва Лилька всем устроит сладкую жизнь — и этому парню тоже. Я, между прочим, его два раза всего видела, но он очень даже приятный мужик — во всяком случае, производит хорошее впечатление. Неужели ты ей и вправду все расскажешь?

— Естественно, — сухо ответила мать. — Не знаю уж, насколько он там приятный, но только хорошие люди жизнь обманом не устраивают. Не понимаю, почему ты так отзываешься о Лилиане — она работает, занимается бизнесом, а это очень сложно. Она в самое тяжелое для нас время дала нам хорошо оплачиваемую работу, избавила от материальных трудностей.

— Ну да, дала работу! Спасибо — я, преподаватель истории, убираю ее хоромы! Ты, мамочка, как верила в советское время всем газетам, так наивной и осталась. Бизнес, демократия, перестройка! Лилька тебе голову своими долларами задурила.

Лидия Михайловна обиженно поджала губы и потерла виски.

— Милая моя, мне моей пенсии вполне хватало, я пошла в гувернантки, чтобы вас с внуком вытащить. Не хочешь тут работать — ради бога, тебя никто не держит. Но мне доверили ребенка, и от матери я ничего скрывать не могу.

— Ой, ну и пожалуйста, не скрывай, но только потом не удивляйся, когда твоя Лилиана нас отсюда грязной метлой погонит — такой удар! Мы же крайними и окажемся.

— Не кричи на меня, пожалуйста! — сказала Лидия Михайловна, хотя дочь не кричала — просто лицо ее исказила недобрая гримаса.

Старушка внезапно почувствовала такой толчок в голове, что даже охнула, а Алина, махнув рукой, замолчала, и в этот самый момент на пороге появилась улыбающаяся кухарка Оксана.

— Лидь Михална, заболели? Давление? Сейчас отвару вам с пустырником сварю.

— Не надо, не стоит затрудняться, идите на кухню и приготовьте ужин — скоро Таня приедет из школы.

— Да какие там, затруднения — мне в одно удовольствие. Я капитану своему пока варила, так ему все давления на х… были! Пойду, а то у меня все пригорит, б…ь.

По сияющему лицу ее ясно видно было, что она все это время подслушивала за дверью, и ее любопытство было вполне удовлетворено. Старая учительница совсем расстроилась — она терпеть не могла Оксану и в особенности за то, что ее нелюдимая дочь в последние месяцы неожиданно сдружилась с этой разбитной бабенкой.

Почти каждый вечер Алина, уложив Толика спать, отправлялась на кухню, и обе женщины там до полуночи что-то весело обсуждали, но это было бы еще полбеды — главное, что Оксана любила за беседой выпить водки, и Алина не считала особо зазорным составить ей компанию.

— Как ты можешь вообще находиться с этой женщиной в одной комнате, — брезгливо говорила дочери старая учительница, — у нее ведь что ни слово, то мат. Еще ты и водку с ней пьешь.

Алина с усмешкой смотрела на мать и высоко поднимала брови

— А ты нас не слушай, мама, это ты у нас интеллигенция, а я теперь младший обслуживающий персонал.

Лексика Оксаны действительно изобиловала сочными и цветистыми выражениями, которые в литературе называются «ненормативными». На все просьбы Лидии Михайловны не ругаться кухарка лишь удивленно пожимала плечами и добродушно улыбалась, снисходительно глядя на багровевшую от ее язычка старушку.

— Да что вы, Лидь, Михална, я в жизни не ругалась, я просто разговариваю, … твою мать! А как мне еще говорить? Это у меня, б…ь, профессия такая. Да вы не волнуйтесь, а то вас, как моего капитана, удар пи… нет.

Она действительно — просто так разговаривала. Больше двадцати лет Оксана прослужила коком на пароходе дальнего плавания. Работать пошла в восемнадцать лет по окончании кулинарного училища и лишь два года назад вышла на пенсию.

Была она в прошлом коренной ленинградкой, но на одной из встреч с прежними сослуживцами встретила своего бывшего капитана — недавно овдовевшего мужчину лет шестидесяти пяти. Он был одинок, полон ностальгических воспоминаний и после двух часов застолья окончательно и бесповоротно предложил своему бывшему коку стать его спутницей жизни. Оксана подумала и согласилась — капитан имел разные льготы и однокомнатную квартиру в подмосковной Балашихе. Это стало решающим фактором, поскольку для нее самой в то время квартирный вопрос встал особенно остро.

Дело в том, что Оксана имела четверых взрослых детей. Она родила их в первые годы работы на судне, когда еще не научилась как следует пользоваться средствами контрацепции — молодая горячая девчонка-кок готова была распахнуть свои объятия любому затосковавшему морячку, не задумываясь о последствиях. Позже она стала рассудительней, дарила свои ласки с умом и не даром — моряков дальнего плавания государство зарплатой не обижало. Кто были отцы прижитых ею в плавании детей, кока-Оксану волновало не очень сильно. Как и сами дети, впрочем. Воспитание сына и трех дочерей она полностью доверила государству, рассудив, что для этого есть круглосуточные ясли, детские сады и школы-интернаты.

В начале восьмидесятых Оксане, как многодетной матери, выделили четырехкомнатную квартиру возле метро «Парк Победы»». Спустя полтора десятка лет, когда она уволилась с судна и захотела пожить в своем доме на суше, оказалась, что в этой квартире для нее места нет — у каждого из совершеннолетних «детишек» было по своей комнате, и никто из них не желал впускать к себе вернувшуюся из дальних странствий блудную мать.

Выйдя замуж и прописавшись у мужа, Оксана считала, что решила все свои проблемы. Она два года добросовестно ухаживала за капитаном, который страдал гипертонией, и скончался у нее на руках во время очередного гипертонического криза. Спустя неделю после похорон капитана выяснилось, что квартира в Балашихе завещана его любимой внучке, и та собиралась в ней жить. Выгнать Оксану внучка не могла — та была прописана в квартире покойного супруга. Однако бывшему коку и самой не улыбалось ютиться в однокомнатной квартире с наглой девчонкой и ее мужем-рэкетиром. Оксана себя трусихой не считала, но ее бросало в дрожь от одной лишь ухмылки на разъевшейся физиономии новоявленного «зятя».

— Что, бабуля, хочешь с нами жить? Давай, а то нам без тебя скучно будет.

Грамотная соседка советовала судиться:

— Тебе, как вдове и на пенсии тоже доля положена.

Однако Оксана решила не связываться и поискать работу с жильем — хороший повар всегда и везде нужен. Год она работала в сельском интернате, где и жила, потом кто-то надоумил ее послать резюме на московскую фирму по трудоустройству. Шансов было мало — прописка не московская, и большинство клиентов желали иметь приходящую кухарку. Однако госпожу Шумилову резюме устроило — она как раз и хотела, чтобы весь обслуживающий персонал находился в доме постоянно.

Готовила Оксана очень даже прилично, неплохо пекла пироги с мясом и яблоками, а флотский борщ вообще был ее коронным блюдом. Сама-то госпожа Шумилова дома только завтракала и ужинала, но Таня, вернувшись из школы, теперь часто забегала на кухню, откуда постоянно доносились аппетитные запахи.

— Ешь, ядрена вошь! — говорила разрумянившаяся Оксана, подавая девочке большой кусок кулебяки или пирожок с яблоком. — В твоей-то частной школе, они, б…и такие, детей и не кормят, небось, и даром, что мать твоя деньги платит! Е… льники бы им ихние пообрывать!

Таня была в восторге от столь звучных, прежде незнакомых ей слов русского языка, но Лидия Михайловна, с которой она доверчиво поделилась этими восторгами, едва не упала в обморок и запретила своей воспитаннице близко подходить к кухне.

Теперь, лежа на диване и поглядывая на настенные часы, старушка уже в десятый раз повторяла дочери:

— Смотри, как ее привезут из школы, принеси ей ужин сама. Я попозже встану — чуть голова пройдет.

— Мама, да лежи ты, надоела уже! — измерив матери давление, Алина с досадой отмахнулась: — Куда ты встанешь, у тебя сто восемьдесят. Давай, выпей пустырника — Оксана сварила.

При упоминании Оксаны Лидия Михайловна сердито посмотрела на дочь и брезгливо поморщилась, но потом вспомнила, что однажды отвар бывшего кока помог ей и очень даже неплохо помог.

— Ладно, давай.

Отвар действительно снизил давление. Оксана на этот раз положила побольше валерианы, и старенькая учительница не заметила, как внезапно ее сморил сон. Таня приехала из школы около шести, зашла в комнату Алины и тихо постояла рядом, со своей похрапывавшей воспитательницей, с жалостью глядя на приоткрытый рот и сбившуюся на лоб седую прядь волос.

— У Лидии Михайловны опять давление? — шепотом спросила она у Алины. — У бабушки тоже было давление, она какое-то лекарство пьет, но я забыла.

— Какие лекарства твоя бабушка пьет, такие нам и не снились, — хмуро ответила ей Алина. — Иди, поешь и допиши вчерашнее упражнение, а потом ложись спать.

— Я одна буду спать?

В голосе девочки прозвучал испуг — она боялась спать одна, и даже в Швейцарии в ее комнате всегда ночевали гувернантка или няня. Алина пожала плечами.

— А что делать — я с тобой спать не могу, мне надо за Толиком ночью следить, а маму разбужу, так у нее опять давление подскочит.

— Нет, тогда не надо, конечно.

Улегшись в постель, Таня натянула на голову одеяло и постаралась представить себе, что Лидия Михайловна лежит на своей кровати у окна. Однако это ей не удалось — старушка обычно похрапывала, а сейчас в комнате было тихо. Тогда девочка начала воображать, что там, у окна, лежит не старая гувернантка, а мама. Или еще лучше — папа. Папочка, любимый! Теперь, наверное, из-за того, что Лидия Михайловна заболела, они так и не сумеют встретиться — мама сказала, что уезжает всего дней на пять.

Таня всхлипнула, откинула одеяло и увидела, что на ее столике нет графина с чистой водой — ночью ей часто хотелось пить, и Лидия Михайловна сама приносила кипяченую воду из кухни, а Алина, конечно, забыла. Тане вдруг подумалось, что это неплохой предлог для того, чтобы сбегать на кухню — конечно, ведь ей же хочется пить!

Быстро спустив ноги с кровати, она босиком вышла в коридор и по подогретому кафельному полу пробежала расстояние, отделяющее ее комнату от владений Оксаны. Возле ведущей на кухню двери остановилась — прислушалась к доносившимся голосам.

— Во, б…ь, молодец хозяйка-то, а? — говорила Оксана своим басистым добродушным голосом, в котором слышались нотки восхищения,. — Нет, тебе бы, Алинка, так — ведь ох… еть! Родила от этого Антона, вышла за Илью — молодец, … твою мать! Илья потому-то и знать Таньку не хочет — что он, дурак какой пи… нутый? Давай, я тебе еще налью, чего ты на маманьку свою смотришь — она ж старая, ей же разве допереть, как тебе одной тоскливо?

Послышалось звяканье стекла о стекло, потом Алина сказала:

— Этот Антон производит приличное впечатление — врач и очень интересный мужчина. Даже не понимаю, как он мог на такое решиться — прийти под чужим именем, тайно. Нас всех обманул. Конечно, он отец, переживает за Таньку, но… Нет, не знаю.

— Да пошел он на х…й! Приличный! Все они одинаковы — по е… ал и на сторону. Это он к деньгам хозяйки присосаться хочет, один хрен. И правильно, что мамаша твоя хочет рассказать хозяйке — такого х…я в дом впускать нельзя. Танька-то к нему сердцем прилепилась: «Папа, папа», а он вот ей какую е… альню приготовил.

— Но он и вправду ее отец. Я видела, как он на нее смотрел — аж плакать хотелось.

Оксана хрипло захохотала, снова послышался звон стекла, и кухарка сказала:

— Х… с ними со всеми, разберутся. Давай, Алинка, споем.

Она хрипло затянула «Хазбулат удалой», а захмелевшая Алина потихоньку подтягивала. Таня повернулась и пошла в свою комнату. Ей было страшно, но уже не оттого, что в комнате не было Лидии Михайловны — ее папа оказался не ее папой. Нет, он ее папа — Алина же сказала, что это ее настоящий отец. Тогда получается, что Илья Шумилов — ненастоящий? Внезапно в памяти возникла старушка из музея антропологии, и всплыли обрывки разговора:

«Антон, не узнаешь?… Твоя дочка? … На бабушку похожа, на бабушку!».

Вновь забравшись под одеяло, Таня тихо заплакала. Всхлипывая в подушку, девочка думала, что все равно будет любить папу, и пусть он хоть сто раз всех обманывает, но теперь Лидия Михайловна все расскажет маме, а мама не разрешит им видеться. При этой мысли она разрыдалась так громко, что вышедшие за чем-то в коридор Алина с Оксаной услышали и, приоткрыв дверь, заглянули в комнату.

— Чего ревешь — боишься? — укорила ее Алина таким тоном, каким говорят с трехлетним ребенком. — Не стыдно тебе, а? Такая большая!

— Не плачь, Танька, мать скоро приедет, пряник привезет! — громко сказала Оксана и рассмеялась пьяным смехом. — Дай-ка я тебя поцелую.

Она направилась к кровати, но Таня, почувствовав сильный запах перегара, в ужасе натянула на голову одеяло. Алина потянула кухарку из комнаты:

— Пошли, пошли, мамаша к ней приедет — расцелует по полной.

Она закрыла дверь и потихоньку подталкивала Оксану к кухне, а та громко изливала свое возмущение:

— Нет, ну б…ь, а! Тянет меня, на х… куда-то! Я тебя, Алинка, люблю, на х…, но ты не моряк, как я, ты детей не жалеешь, … твою мать!

Кухарка вдруг прослезилась и протянула руки обнять Алину, но та, увернувшись от пьяных объятий приятельницы, втолкнула ее наконец-таки на кухню и усадила на табурет.

— Сиди уж! Добрая какая — своих собственных по интернатам рассовала.

Оксана налила себе еще водки, выпила залпом и немного успокоилась. Покачиваясь из стороны в сторону, она сидела, уставившись мутным взглядом прямо перед собой, и причитала:

— Ты меня не упрекай, кто ты такая, на х…, чтобы меня упрекать! Я — моряк, у меня, б…ь, вся жизнь в море прошла, у моряка сердце широкое. Хозяйка будет звонить, спросит: почему вы, на х…, моего ребенка без меня не пожалели? Я так и скажу ей: это Алинка, б…ь, злая.

Побормотав еще немного, кухарка уснула, положив голову на стол, а Алина, бесшумно поднявшись, направилась в библиотеку и взяла с полки томик стихов Степана Щипачева, но только села за стол и раскрыла книгу, как зазвонил телефон.

— Мне нужна Лилиана Александровна, — мужской голос в трубке показался ей ледяным.

— Она оставляет всю информацию о своем местопребывании у своего секретаря, — сухо ответила Алина.

— Секретарь ничего не знает, начальник ее охраны тоже. Все ее мобильные телефоны выключены. Это звонит ее отец из Швейцарии — она не говорила вам, куда собирается?

— Нет. Возможно, она просто спит.

Про себя Алина с ехидцей добавила: «и не одна».

В голосе отца Лилианы внезапно послышалась какая-то надтреснутость:

— Да, возможно. Дома у вас все в порядке? Танюша здорова?

— Все в порядке, Таня сейчас спит.

Последние слова Алина сказала мягче, чем собиралась — ей почему-то стало жаль звонившего пожилого мужчину, хотя вот уж его, отца Лилианы, жалеть, казалось бы, было совершенно не за что. Звонок этот ее немного удивил — при ней никто из родителей хозяйки еще ни разу не звонил. Кроме того, госпожа Шумилова никогда не исчезала бесследно — секретарша Тата в любой момент могла связаться с хозяйкой, позвонив на один из ее мобильных телефонов, и это всем было известно.

Развалившись в кресле и забросив ноги на журнальный столик, Алина совершенно равнодушно прикидывала возможные причины исчезновения хозяйки — развлекается с любовником, попала в аварию, напилась в стельку. Ее размышления вновь прервал телефонный звонок — на этот раз звонила секретарша Лилианы Тата:

— Алина, я звоню Лилиане Александровне в ее машину, а машина, говорят, стоит в гараже.

— Правильно, — спокойно подтвердила Алина, — шофер сегодня возил на ней мою маму в клинику на консультацию.

— Но почему Лилиана Александровна не предупредила меня, что уедет на другой машине? — недоумевала Тата. — Странно даже.

— А вот это уж я не знаю, я же не секретарь, я уборщица. Возможно, она хочет отдохнуть и побыть подальше от всех.

— Да, конечно, извини.

Алина не ошибалась — госпоже Шумиловой действительно необходимо было провести какое-то время в уединении. В пять часов того дня, когда Лидия Михайловна ездила в клинику к Антону, Лилиана приехала из Москвы в Саларьево, и с этого момента они с Михаилом Кукуевым засели за работу в ее кабинете. С утра до позднего вечера в течение пяти дней оба не отходили от компьютера. Примерно раз в полчаса Лилиана звонила охраннику, и тот приносил им горячий кофе с сандвичами, а после убирал грязную посуду и бесшумно удалялся. На шестой день к полудню работа была окончена. Миша откинулся на спинку стула, закрыл воспаленные глаза и испустил вздох облегчения.

— Чисто — не подкопаться, — он помотал головой и засмеялся: — Ну и напряг был, даже не думал, что так круто выйдет! Сегодня точно мой день — везет.

Лилиана какое-то время рассеяно и устало смотрела в сторону, потом повернула к нему осунувшееся за ночь лицо и кивнула:

— Да, получилось. Невероятно, но получилось.

Взгляд Миши внезапно стал тревожным.

— Короче, я сделал все, что вы хотели, — заискивающе сказал он, — теперь как? Вы обещали мне помочь. Поможете?

Она пожала плечами и с некоторым раздражением в голосе холодно ответила:

— Я никогда не отказываюсь от своих обещаний — вы получите все, о чем мы договаривались. Мои люди помогут вам выехать из России, вот чек, виза, загранпаспорт. Наличные на текущие расходы тоже дам.

Вытащив из стола документы, деньги и чек, Лиля положила все это перед Мишей.

— Ага, ладно, — лицо его разгладилось, он схватил чек, но тут же нахмурился и начал его разглядывать с выражением крайнего недовольства.

— В чем дело? — спросила Лилиана с легким презрением в голосе. — Чек не фальшивый, вы получите по нему пять миллионов долларов в одном из парагвайских банков. Чек на предъявителя, и вам нужно будет явиться в банк лично, но место это вполне цивилизованное, и вы легко туда доберетесь. Там вы проведете пару-другую лет, и клиенты, которых вы так здорово «обули», о вас, я думаю, забудут.

— Ну, забудут, да, — Миша напряженно повертел шеей и дернул плечом, — но вы мне даете, стало быть, пять миллионов, да?

— Мы уговаривались о двух, а я даю вам пять — рассматривайте это, как поощрительный приз за хорошую работу, — она снисходительно улыбнулась.

— А Скуратти вы перевели в три банка по десять миллионов — всего тридцать. Он что, больше моего работал? Я для вас почти два миллиарда так раскидал по банкам, что ни одна собака не найдет, а он…

— Не равняйте себя со Скуратти, — сухо оборвала его Лиля, — эта операция была его идеей, и сумму мы с ним заранее обговорили. Вы же… Нет, если честно, то вас вообще не стоило вытаскивать из всей этой передряги, знаете ли! В прошлый раз, когда вы решили побаловаться самостоятельно, то наследили хуже самого бездарного карманника — вас вычислили элементарно.

— Ну и что? — буркнул он. — Сейчас-то я сделал все чисто.

— Сейчас! — на ее лице появилась саркастическая усмешка. — Сейчас я вам помогла и, можно считать, сама сделала половину работы. Вы получили доступ к серверам, где стояли наши защитные программы, я заблокировала все эти программы, чтобы вы могли полностью уничтожить сервер и замести следы, забыли? Между прочим, моя собственная фирма из-за этого понесла огромные убытки.

— Ага, убытки! Потерять сотни тысяч, чтобы получить миллиард восемьсот миллионов — неплохо! Я бы тоже согласился понести такой убыток.

— Это не ваше дело, я объясняю только, что даю вам больше, чем вы заслуживаете. Не хотите — дело ваше, можете ехать в Южную Америку вообще без денег. Потому что без помощи других вы сами по себе просто ноль.

Не задень она столь язвительно его самолюбие хакера, Миша, возможно, не стал бы лезть на рожон. Вдобавок ко всему напряженная работа последних дней, бессонная ночь и усталость сделали свое дело — взвившись, как норовистый скакунок, он вскочил с места и встал перед Лилианой, уперев руки в бока.

— Ноль? Это я ноль? Ладно, я покажу вам, кто я — ноль или десятка. Не думаете, что этот Руслан Керимов, с чьих счетов мы увели деньги, может узнать, кому обязан? Не боитесь?

Лиля усмехнулась — его ярость ее позабавила.

— Вот уж кого я не боюсь, так это Керимова, — легкое движение, и брошенный Мишей чек оказался в ее руке, — но думаю, что деньги вам давать не имеет смысла.

Она аккуратно и долго рвала чек на мелкие кусочки, а Миша наблюдал за ней с искривившимся лицом, потом желчно хмыкнул:

— Ха-ха! За идиота меня держите, да? Да я вас элементарно достану через все ваши счета — думаете, это ограбление века вам так и пройдет? Еще побежите за мной, денег предложите, чтоб я молчал.

— Дорогой мой, — невозмутимо сказала Лилиана, — вы, кажется, хотите прославиться — вы ведь тоже участвовали в этом вместе со мной. Боюсь только, вам этого никак не удастся доказать — вы ведь сами так хорошо замели все следы. Так что со славой придется подождать — голословные утверждения не примет ни один суд.

— А не голословные? Это видели? Думали, я не сообразил подсоединиться и перекачать все на дискету, когда вы проводили последний этап? — он вытащил из кармана дискету и вызывающе покрутил ею в воздухе. — Ваши банки, реквизиты, счета — все в ажуре. Продается за сорок миллионов.

Внезапно Миша умолк, глаза его округлились, и весь он как-то сразу обмяк, с ужасом уставившись на внезапно появившийся в руке собеседницы револьвер.

— Да, мальчик, ты во время со мной поделился своими планами, — не повышая голоса, произнесла она, поднимая оружие.

— Ой, не надо!

Коротко взвизгнув голосом молодого поросенка и не очень хорошо понимая, что делает, Миша размахнулся и запустил в нее дискету, которую только что с торжеством вертел в руке. Острый металлический уголок рассек Лиле бровь, чуть не вышибив глаз, и от этого выстрел, сделанный ею почти в упор, не достиг цели — пуля пролетела в миллиметре от щеки молодого хакера и застряла в стене. Он бросился под стол, чтобы спрятаться от следующего выстрела, но Лилиана, которой кровь заливала глаза, уже нажала кнопку вызова охраны.

— Возьмите его, — приказала она вбежавшим секъюрити и острым каблуком наступила на лежавшую на полу дискету, стараясь ее разломать.

Возможно, что та счастливая звезда, которая в этот день помогала Мише Кукуеву работать, все еще продолжала светить — с неожиданной ловкостью он проскользнул между охранниками, скакнул в открытое окно и, упав с высоты второго этажа, очень удачно встал двумя ногами на цветочную клумбу. Охранник, прыгнувший следом, оказался не так удачлив — он подвернул ногу и не смог преследовать беглеца, а тот через секунду после приземления уже мчался вдоль ограды, огибая дом.

Второй секъюрити прыгать не решился. Он бросился вниз по лестнице, одновременно вызывая по рации подкрепление и отрывисто давая указания. Миша чудом проскочил мимо двух крепких парней, бежавших ему наперерез, и понесся к главным воротам, надеясь, что их еще не успели запереть.

Внезапно впереди послышались крики, топот бегущих ног, и беглец понял, что его взяли в кольцо. На миг он в смятении остановился, но тут счастливая звезда опять пришла на помощь — прямо за углом дома стоял мерседес Лилианы. Шофер спокойно курил поодаль — шагах в десяти — и как раз отвернулся, стряхивая пепел.

Когда Миша с разбегу плюхнулся на переднее сидение и повернул болтавшиеся в зажигании ключи, мотор завелся мгновенно — госпожа Шумилова требовала, чтобы ее личный транспорт находился в идеальном состоянии. Автомобиль пронесся по покрытой гравием дорожке, круто развернулся и помчался прямо на охранника, запиравшего металлические ворота. Тот с криком отскочил в сторону. Мерседес проехал мимо него и свернул на проселочную дорогу, которая вела к Киевскому шоссе.

Лилиана, стоявшая на крыльце и зажимавшая платком кровоточащую бровь, следила за своим быстро удалявшимся мерседесом. Она повернулась к охранникам, уже выводившим из гаража другую машину.

— Догоните мальчишку и привезите — каждому по тысяче долларов. Живым или мертвым, ясно?

Проселочная дорога, ведущая к Киевскому шоссе, была в отвратительном состоянии, и Миша боялся особо прибавлять скорость. Однако, когда он повернулся и увидел сзади черный форд, его охватила паника — преследователи были уже на таком расстоянии, что еще чуть-чуть и они вполне могли начать стрелять по колесам. Их водитель, не обращая внимания на рытвины и ухабы, делал около ста пятидесяти в час, поэтому Миша решился и тоже нажал на акселератор. Его автомобиль проскочил под самым носом выезжавшего с боковой дороги тяжелого пассажирского автобуса, и тот слегка задел бампер мерседеса. Выровняв машину, Миша помчался дальше, оставив позади грохочущий ржавый икарус, но форд воспользовался этой небольшой заминкой, расстояние между ними существенно сократилось.

Послышался хлопок, потом другой, и Миша сообразил, что сзади стреляют. Впереди маячила автобусная остановка, на которой стояли люди, и у него мелькнула слабая надежда, что преследователи не станут стрелять при свидетелях. Сразу после остановки был поворот на Киевское шоссе, и в тот момент, когда Миша свернул направо, он почувствовал, что правое колесо выразительно «фукнуло» — шину пробили сразу две пули. Мерс подпрыгнул, вылетел на обочину дороги, но к счастью не перевернулся. Миша выскочил из машины и понесся в лес, срезая угол.

Форд, выехав на шоссе, остановился возле осевшего мерседеса. Преследователи выскочили из машины и, не видя уже скрывшегося среди деревьев беглеца, решили прочесать всю окрестность. А Миша мчался, подгоняемый страхом, плохо понимая, куда бежит, но такова уж была в этот день его счастливая звезда — узкая просека вывела его прямо к автобусной остановке. Икарус, что давеча чуть не сшиб его, как раз подъехал и распахнул двери.

Недолго думая, Миша ринулся следом за шустрой старушонкой, которая карабкалась по ступенькам и одной рукой толкала перед собой огромный мешок, а другой волокла следом сумку-каталку. Подхватив каталку, он втолкнул ее в салон вместе с бабкой, сам влетел следом и упал на свободное сидение, хватая ртом воздух. Водитель икаруса, убедившись, что все пассажиры вошли в салон, закрыл двери, и ржавый гигант, вздымая пыль, тронулся с места.

Вновь вошедшие пассажиры рассаживались, споря, куда лучше поставить сумки. На Мишу никто не обращал внимания, и загнанный вид его никого не удивил — если опаздываешь на рейсовый автобус, который ходит с интервалом в четыре часа, то и до смерти себя загонишь. Над Мишей нависла могучая кондукторша с висевшей через плечо кожаной сумкой.

— Отдышался, сынок? Давай, за проезд оплачиваем.

Она схватилась за поручень, потому что автобус как раз начал разворачиваться, выруливая на Киевское шоссе. Миша вжался в сидение и бросил быстрый взгляд за окно справа от себя — форд по-прежнему стоял у обочины, из-за деревьев выглядывал задок просевшего мерседеса, и возле него что-то обсуждали два охранника. Остальных было не видать — они, очевидно, все еще искали беглеца в лесу, а на прогромыхавший мимо автобус никто из них вообще не обратил внимания.

Облегченно вздохнув, Миша выпрямился и сунул руку в карман, но тут же с ужасом вспомнил, что все его деньги находились в куртке, а куртка осталась в коттедже. Затягивая время, он полез в задний карман брюк — если могучая кондукторша решит высадить его из икаруса, то пусть это произойдет хотя бы подальше от преследователей.

— Сейчас найду кошелек, сунул куда-то. Вы пока других вошедших обилечивайте.

— Да ты ищи, я подожду, — добродушно ответила она, — мне обилечивать больше и некого, у меня с этой остановки одни пенсионеры из совхоза на рынок в Москву едут картошку продавать.

Миша медленно вытащил паспорт, сделал недоуменное лицо, словно рассчитывал обнаружить в целлофановой обложке нечто совсем другое, и покачал головой:

— Не понимаю, куда делись деньги — только что лежали в кармане. Выронил, наверное, когда бежал. Слушайте, я вам отдам, честно.

Кондукторша, повидавшая на своем веку бесчисленное множество «зайцев» с их самыми виртуозными изощрениями, равнодушно пожала плечами.

— Ищи, ищи получше. А нет, так возвращайся туда, где потерял и подбери — в десять будет следующий рейс, им и поедешь. Без билета ехать нельзя, не повезу.

— Я не могу вернуться, меня убьют, да вы что! — в ужасе залепетал Миша. — За мной бандиты гонятся, вы видели их машину на повороте? Это они меня в лесу ищут. Вы меня высадите, а они тут же догонят и убьют. Не высаживайте, тетенька, хотите, я на колени встану?

— Бандиты, так это в милицию идти надо, — сурово отрезала она, — а у нас тут общественный транспорт.

— Я тут ничего не знаю, меня привезли в какой-то дом, заперли, а сейчас я убежал.

Старичок, на коленях у которого стояла квадратная сумка с аккуратно упакованными в ряд банками с соленьями, зашевелился и немедленно встрял в разговор.

— А то и верно, может, Петровна, — сказал он кондукторше, которую все в салоне знали, поскольку она уже почти двадцать лет работала на этой линии, — ты не забыла, как еще в девяносто пятом бизнесмен из Москвы тут коттедж отстроил, и нам целый год все обещали, что дорогу отремонтируют? Потом, как Ельцина во второй раз выбрали, так все затихло, и бизнесмен этот куда-то сгинул, а теперь опять, значит, в коттедже кто-то зашевелился, — старичок с любопытством посмотрел на Мишу и деловито поинтересовался: — Насчет дороги-то они ничего не говорили, не слышал? А то президент у нас новый, а дороги все старые, автобус каждый день ломается.

— Вот сломается совсем, будете пешком до шоссе ходить, — отрезала Петровна, — надо, чтобы за билет все платили, тогда и средства будут ремонтировать.

— У нас льготы, — степенно сказал старичок, — мы свое государству заплатили.

— Уймись, Гаврилыч, про тебя никто не говорит, скучно ехать стало? — кондукторша вновь посмотрела на Мишу.– Плати, парень, за проезд или выходи — сейчас остановка будет.

— Слушайте, я вам сразу же все отдам, как в Москву приедем, ей богу, тетенька!

— Я своим племянникам тетенька, мы в Москву не едем, мы в Дудкино едем, там конечная.

— Какое еще Дудкино? Мне не надо в Дудкино, говорили же, что в Москву, — он испуганно посмотрел на старушку, везущую картошку, но та спокойно дремала над своим мешком.

— Не надо в Дудкино, так тем более выходи.

Миша в отчаянии для чего-то раскрыл паспорт и безумно обрадовался — в целлофановом отвороте обложки он увидел купюру в десять долларов, которую еще в сентябре собирался разменять в обменнике, а потом передумал, да так и забыл про нее.

— Нашел деньги, пожалуйста.

Петровна с сомнением посмотрела на портрет президента Гамильтона.

— Такими не беру, мне деньги рублями сдавать.

Миша поднял зеленую бумажку и покрутил ею в воздухе:

— Граждане, помогите человеку, купите десять долларов!

Дремавший у окна мужчина лет сорока поднял голову и деловито поинтересовался:

— Почем продаешь, парень?

— Да ты что, Серега, — благодушно заметил старичок Гаврилыч, — с рук-то по радио столько раз говорили, чтобы доллары не покупать — обманут.

— Да ладно их слушать, дед, своим умом живи. Это сотни фальшивые делают, а десятки подделывать им себе дороже выйдет, невыгодно, — снисходительно пояснил Серега. — Так почем продаешь, парень?

— По курсу, — уклончиво ответил Миша, не успевший накануне узнать курс доллара.

— По курсу я и на рынке куплю, давай по пятнадцать.

Это был столь явный грабеж, что Миша, забыв о положении, в котором находился, вскипел от возмущения:

— С ума сошел?! По пятнадцать на другой день после дефолта продавали. Двадцать пять, как минимум.

— Ну и давай, топай к своим бандитам. Семнадцать мое последнее слово.

— Ну… ладно.

Кондуктор Петровна торопливо сказала:

— Иди ты, Серега, знаешь, куда? Давай, племянничек новый, я сама у тебя по семнадцать куплю, на свои деньги. Сразу и до Москвы билет продам, раз тебе в Москву надо.

— Да вы ж в Москву не идете.

— Идем, только из Дудкина — другим маршрутом. У меня все пассажиры так и едут — до Дудкина, а потом в том же автобусе до Москвы, чтобы с сумками не пересаживаться. Маршрут другой, а автобус тот же — машин на линиях не хватают. Так давай мне свою эту бумажку, — она повертела десятку перед глазами, — не обманешь меня, старуху?

— Не верите — не берите, — угрюмо ответил измученный Миша.

— Да зачем тебе эти доллары сдались, Петровна? — добродушно поинтересовался Гаврилыч. — Ты ж их и не знаешь, с какого конца брать. Жила всю жизнь с рублями, так и живи.

— Чего это мне с рублями — молодежь вся нынче с долларами, и мы тоже не хуже, хочется на старости по-людски пожить.

Петровна вновь посмотрела на изображение президента Гамильтона, сунула зеленую бумажку в нагрудный карман и, оторвав билеты, отсчитала Мише деньги. Он сунул их в карман, закрыл глаза и сразу же уснул, а Петровна, взгромоздившаяся на кондукторское место, начала пересчитывать выручку. Время от времени она доставала десять долларов и разглядывала лицо Гамильтона, который с каждым разом почему-то нравился ей все больше и больше.

Когда автобус уже стоял в Дудкине, и пассажиры дремали, ожидая, пока водитель вернется из диспетчерской, чтобы отправиться по другому маршруту, Петровна отправилась в местный буфет попить чайку. Размешивая сахар, она вновь вытащила из кошелька десять долларов и, глянув на них, вдруг поняла, чем так пленил ей душу остроносый молодой американский президент в кудрявом белом парике — он напомнил ей бывшего одноклассника и друга далекой юности Васю Макарова.

Вася был балагур, забияка, хорошо пел под гитару и объяснялся в любви всем девчонкам подряд. Петровна тоже не устояла перед его обаянием и даже писала ему письма, пока он служил, но, вернувшись из армии, Вася женился не на ней, а на Зойке Мальцевой — та после последнего приезда Васи на побывку ходила беременная.

Ничуть не огорчившись этим воспоминанием, Петровна взглянула на часы и вздохнула — перерыв заканчивался, через семь минут их автобус должен был отправляться в Москву.

Глава шестая

Рано утром секретарь Филева сообщил своему шефу, что в течение ночи так и не сумел связаться с Лилианой.

— Телефоны всех сопровождающих госпожу Шумилову секъюрити тоже отключены. В России первое и второе мая — праздники, возможно, госпожа Шумилова решила немного отдохнуть от деловой жизни, — почтительно предположил он.

— Возможно, — раздраженно проворчал Филев. — Именно сейчас для этого самое подходящее время. Продолжайте работать, и сообщите, как только она появится.

— Что такое, Саша? — спросила Валентина, входя в его кабинет. — Что-нибудь случилось?

Филев положил трубку и повернулся к жене.

— Так рано? — удивился он. — Я ждал тебя только к обеду. Что сказал твой доктор?

— Решила лететь самолетом, — уклончиво ответила Валентина, ездившая в Берлин проконсультироваться со специалистом по поводу своего давления. — Погода мерзкая. Ты мне так и не ответил, что произошло. Что-то с Лилей?

— Черт знает что! — взорвался ее муж. — За последние сутки их фирме пришло около двадцати рекламаций от клиентов, которым они ставили защиту. Кто-то систематически блокирует их антивирусные программы и полностью уничтожает информацию на серверах клиентов. Я вчера дважды говорил с Ильей, и он ответил, что бессилен что-либо изменить. А она, видите ли, решила устроить себе отдых!

Валентина Филева грациозно присела рядом с ним на краешек письменного стола — тонкая, изящная и стройная, как девочка-подросток. Взяв мужа за руку, она сжала его пальцы.

— Не надо так волноваться из-за нее, Саша, пусть отдыхает, и пусть они сами разбираются в своих делах, ты ведь передал эту фирму в их полное распоряжение.

— Я должен хотя бы знать, что мне делать, — вздохнул он. — Мы действуем в системе франчайзинг, их фирма использует наши логотипы. Или они в ближайшие двадцать четыре часа решают свою проблему, и я помогаю им выкарабкаться, или я официально порываю с ними и бросаю их на произвол судьбы. Иначе под ударом окажется имидж фирмы «Филев».

— Но у нас-то на фирме все нормально?

— У нас все в порядке, — подтвердил он, — проблемы у них: кто-то получил доступ к их секретной информации и воспользовался ею. Это только их вина, не принадлежи фирма моим дочери и зятю, я бы сразу разорвал все контракты с такими нерадивыми партнерами.

Голос его жены стал ледяным.

— Что ж, раз так, то и брось их на произвол судьбы. Сами они сумеют выкарабкаться?

— Не думаю.

— Ну и хорошо, наша дочь не умрет с голоду, у нее есть дело — пусть занимается сибирским концерном, раз ты передал ей все полномочия. Пусть занимается клиникой — ты ведь официально отказался от своей доли в ее пользу.

Филев отвел глаза и очень медленно, тщательно выбирая слова, произнес:

— Илья мне вчера сказал — как бы между делом, — что Лилиана подала в отставку с поста президента холдинга и продала все наши акции. Юридически она имела право это сделать, потому что я дал ей доверенность, но могла хотя бы поставить меня в известность. Я больше хотел связаться с ней именно из-за этого, а не из-за дел фирмы — там она мало, что может сделать.

— Не поняла, — чувствуя дрожь в ногах, Валентина отпустила руку мужа и, подойдя к стоявшей у окна софе, села. — Подала в отставку? Она столько сил и энергии вложила в этот холдинг, в этот проект здравницы! Саша, что она решила сотворить на этот раз? Как это все отразится на Танюшке? Где сейчас Таня?

— Вчера вечером я звонил к ним в Москву — горничная, которая у них убирает, сказала, что Таня спит.

— Ты сам звонил или попросил секретаря?

Они посмотрели друг на друга, и он смущенно усмехнулся.

— Сам. Я думал, она дома, но мне не хотелось просить секретаря звонить… туда.

Валентина поняла, что имел в виду ее муж — ему не хотелось просить чужого человека звонить в их московскую квартиру. В квартиру, которую им дали в середине шестидесятых, когда они переехали из Ленинграда в Москву, и с которой было связано столько воспоминаний. Там росла их дочь, а в далекие советские времена собирались друзья и единомышленники Александра Филева. Туда приходили его враги, с которыми он играл и сумел выиграть — выиграть и безнаказанно выкачать из Советского Союза сотни миллионов долларов.

Сознание этого в последнее время приносило Валентине Филевой все больше и больше удовлетворения. В самом деле, не сделай ее Саша в свое время то, что он сделал, все эти огромные богатства достались бы тем ворюгам, что нынче грабят Россию, растаскивают ее по кусочкам, как дикие коршуны. Одержи в свое время победу Сашины враги, она, Валентина Филева, жила бы теперь не на берегу Женевского озера, а в плохо отапливаемой московской квартире и считала бы нищенскую пенсию.

И все же, одно воспоминание порой омрачало ей душу — воспоминание о том, каким ее Саша в шестидесятых приезжал из своих командировок в Ленинград. Он был с ней нежен, хотя во взгляде его порою мелькало чувство вины, всегда привозил дорогие подарки. Нет, его связь с Надеждой Яховой не была для Валентины секретом, и она, как женщина умная, никогда не упрекала мужа. Понимала, что Саша не разрушит их семью — он был слишком практичен и сознавал, каким осторожным должен быть человек в его положении.

Валентине известно было об их с Надеждой поездках к морю, в санаторий, на Кавказ, но она даже самым близким людям никогда не жаловалась на измены мужа. Когда ее Саша возвращался к ней — отдохнувший, загорелый, поздоровевший, — она встречала его не упреками, а лаской и веселыми шутками. Старалась к его приезду тоже отдохнуть и выглядеть неотразимой, поэтому такие встречи для обоих превращались в праздник, и любили они друг друга горячо и страстно.

Можно ли любить двоих сразу? Разумеется, раз Саша любил двоих. Тем не менее, когда пришло время, он сделал свой выбор и не стал ставить жену в унизительное положение. Потому что любовница — всего лишь любовница, пока она не родит ребенка, а тогда это уже будет вторая жена. Надежда забеременела и не захотела делать аборт, поэтому Саша просто забыл о ее существовании. Ему в его положении, окруженному врагами и завистниками, никак нельзя было иметь вторую семью.

Эта дурочка Надежда, возможно, думала, что ребенок привяжет к ней Сашу, но просчиталась. Теперь это уже не имеет значения — и Лиля, и та девочка, дочь Саши, уже взрослые, у них своя жизнь, а самое дорогое, что связывает Валентину с мужем, это внучка Таня. Надежда же, его бывшая любовь, уже много лет, как умерла, и тело ее превратилось в прах. То самое тело, которое любили и ласкали Сашины руки. А ведь она была моложе Валентины, намного моложе.

Внезапно Валентина почувствовала, как горло сжал спазм, и торопливо провела рукой по лбу, желая скрыть от мужа, охватившее ее волнение.

— Знаешь, Саша, — сказала она, — я интуитивно чувствую, что Лиля что-то задумала, и мне страшно. Страшно из-за Тани. Это все ее безумное чувство к Илье, я не сомневаюсь. Мы зря потакали ей, стараясь устроить их брак — ни к чему хорошему это не привело.

Филев задумчиво посмотрел на жену и погладил подбородок.

— Не знаю, Валя, не знаю. По словам Виктории там что-то налаживается, Илья стремится видеться с девочкой, но в отсутствие Лили, — он остановил жену, которая хотела возразить, — подожди, я доскажу свою мысль. Так вот, не знаю, сумеют ли они когда-нибудь снова жить одной семьей, но хотелось бы. Мне надоело, что наша дочь мечется от мужчины к мужчине и придумывает разные аферы, чтобы вернуть мужа. Думаю, после того, что произошло за последние сутки, их фирма развалится, и наш зять останется гол, как сокол. Однако, если он решит вернуться и жить одной семьей с Лилей и воспитывать Таню, я согласен дать ему работу и средства к существованию. Пусть живут и работают в Швейцарии, рядом с нами. Что ты скажешь по этому поводу?

Протянув руку к мужу, Валентина попросила:

— Сядь рядом со мной, Саша. Вот так, — она подождала, пока он опустится рядом, и накрыла его худую руку своей ладонью. — Знаешь, я хочу тебе сказать, что не верю в эту сказку о том, что Илья вдруг полюбил Таню, пусть хоть все со всех сторон мне это рассказывают. Я видела его, когда он жил здесь, помню, какими глазами он смотрел на нее. Так не смотрят на ребенка, которого любят. Что-то за всем этим кроется, но бог с ним, главное, чтобы не пострадала наша внучка. Господи, если б только я могла ее защитить! Сейчас я мучаюсь и думаю, что нам не следовало ее отпускать в Россию, и если б я тогда знала…

Ее голос сорвался, плечи поникли, и Филев почувствовал неожиданную тревогу.

— Знала что? О чем ты, Валя? — он обнял ее за плечи.

— Вчера я повторно сделала анализы — раньше не хотела тебе говорить.

— Не хотела говорить что? — его голос стал удивительно ровным, хотя сердце внезапно сжалось от страшной тревоги.

— Этот немецкий доктор оказался очень приятным мужчиной, и прекрасно говорит по-французски. Он очень поэтично объяснил мне, что человек не может жить вечно, и смерть — всего лишь один из этапов бытия, через который мы все пройдем рано или поздно. Тем более, что мне остается еще около трех месяцев, а три месяца, когда знаешь, что они последние, имеют больше прелести, чем нудно прожитые десять лет. Знаешь, Саша, раньше доктора скрывали от больных этот диагноз — лейкемия. Я прежде тоже всегда считала, что так более правильно, но теперь понимаю — хуже тем, кто остается. Я со вчерашнего дня все думала, как тебе сказать…

— Ерунда! — закричал он, изо всех сил сжимая плечи жены. — Он с ума сошел — этот твой доктор? Он шарлатан, а не специалист, и почему ты поехала к нему, не посоветовавшись со мной? Лейкемия прекрасно лечится, об этом все знают — облучение, пересадка костного мозга, разные препараты и прочее! Завтра же свяжусь с американским профессором и…

— Не надо, Сашенька, я обращалась к нескольким врачам — они не советуют начинать лечение. Понимаешь, бывают такие формы заболевания, которые не поддаются лечению, и тогда нужно просто смириться. Единственно, чего я хотела бы, это увидеть Таню. Скоро в русских школах начинаются летние каникулы, и Лиля могла бы привезти ее к нам — не знаю, конечно, согласится ли она.

— Согласится, — угрюмо ответил ее муж, поднимаясь на ноги и шагая по ворсистому ковру. — Мне бы только найти ее сейчас, чертовку.

Словно отвечая его желанию, телефон, стоявший на столе, внезапно зазвонил, и секретарь, пытавшийся все это время отыскать Лилю, устало сказал:

— Госпожа Шумилова на проводе, господин Филев.

— Да, благодарю, — он бросил быстрый взгляд на жену и переключил телефон в фоновый режим, чтобы она слышала разговор с дочерью.

— Папа? — голос Лилианы звучал устало и удивленно. — Что случилось? Я только что включила телефон и вдруг так сразу…

— Ты в курсе того, что происходит на твоей фирме? Только за сутки более десяти рекламаций, вы фактически разорены.

— Ах, это, — небрежно ответила она. — Да, я знаю, но что я могу поделать? Илья уже две недели со всем этим разбирается, это в его компетенции.

— Что ж, если тебе это безразлично, то мы разрываем контракт с вашей фирмой. Думай сама, что тебе делать дальше — это меня уже не касается.

Лиля игриво засмеялась.

— Ну и прекрасно! Илья останется без работы, но в случае чего ты ему поможешь, не правда ли? Такими специалистами, как он, не стоит разбрасываться — отправишь его в какой-нибудь ваш европейский филиал.

— Думаю, что пока рано загадывать, сейчас тебе придется рассчитаться со всеми долгами и заняться ликвидацией предприятия, — сухо возразил отец.– Теперь второе: что с холдингом? На каком основании ты подаешь в отставку с поста президента, продаешь мои акции, не ставя меня в известность? Я доверил тебе заниматься холдингом, потому что считал, что тебя это привлекает, ты была просто захвачена идеей холдинга, проектом здравницы.

— Я не хотела тебе говорить, папа, но наши сибирские компаньоны ухитрились разворовать почти все средства холдинга — фонды, деньги Капри, кредиты, взятые под залог недвижимости холдинга. Они ухитрились даже провернуть какие-то аферы с бюджетными средствами, выделенными на социальные нужды и президентскую кампанию, а я не желаю быть козлом отпущения и нести за это юридическую ответственность — пусть сами выясняют отношения между собой и с государством.

— Ты поставила в известность Андрея? — растерявшись, спросил Филев.

— Зачем? — усмехнулась она. — Я уже не имею никакого отношения к холдингу, двадцать пятого мая состоится совет директоров, на котором я отчитаюсь, а они выберут нового президента. Оттого, что дядя Андрей узнает или не узнает, в принципе ничего не изменится. Не расстраивайся, папа, думаю, все к лучшему. Руководство холдингом, фирма — все это не для женщины. В последнее время я поняла, что мое призвание — воспитывать ребенка. Я сейчас уделяю много времени Тане и странно, наверное, но мне это нравится.

— Да, конечно, — с горечью проговорил ее отец, — поэтому, наверное, ты исчезаешь так, что тебя сутками не могут найти.

— Папа, не надо упреков! Я попала в аварию, у меня рассечена бровь, и сейчас я еду от хирурга — мне наложили швы. Трубка разбилась, и я только сейчас сообразила включить другую — мне было очень плохо. Как мама?

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.