18+
Узнай, что значит быть мной…

Бесплатный фрагмент - Узнай, что значит быть мной…

Мир создан так, чтобы в нём удобно было большинству. Мне неудобно — значит, я умру?

Объем: 178 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Во многом я такой же, как и ты,

И поэтому мне хочется думать, что ты меня поймёшь,

Если больше узнаешь обо мне, и о том,

Почему мне печально от твоего смеха или смешно от твоих слез.

Во многом, я не такой, как ты,

Узнай, что значит быть мной.

Пролог

Я уже дол­го хо­жу по бес­ко­неч­ной лен­те ста­рого пот­ре­пан­но­го ков­ра. Ров­но пять ты­сяч ша­гов в од­ну сто­рону и ров­но пять ты­сяч в дру­гую. Та­кой точ­ности уда­лось до­бить­ся не сра­зу. Пом­ню, как пер­вый раз у ме­ня по­лучи­лась цифры семь ты­сяч во­сем­надцать и шесть ты­сяч де­вять­сот два. Так быть не мог­ло. Ведь ес­ли ты сде­лал в од­ну сто­рону од­но ко­личес­тво движений, то и об­ратно ты дол­жен сде­лать столь­ко же? Как же мо­жет быть ина­че? Над ре­шени­ем этой за­дачи я бил­ся поч­ти два ме­сяца, по­ка не до­стиг чёт­кой раз­ме­рен­ности, под ритм дет­ской счи­талоч­ки: «раз, два, три, че­тыре, пять, я иду те­бя ис­кать».

Ко­вёр под но­гами да­леко не но­вый и я вы­учил каж­дую его по­тер­тость, каж­дую ли­нию из­ги­бов си­них цве­тов на его бор­до­вой лен­те. И сте­ны вок­руг из­учил, до каж­дой тре­щины. Ещё тут на них бы­ли две­ри, че­рез каж­дую ты­сячу ша­гов — пять де­ревян­ных по­лотен с од­ной сто­роны. Спер­ва я учил­ся счи­тать ша­ги, по­том за­поми­нал ли­нии цве­тов, по­том тре­щины на пус­той сте­не, по­том на той, что с дверь­ми. На­вер­ное, уже приш­ло вре­мя изу­чить са­ми по­лот­ни­ща. Воз­можно, ког­да я их по­луч­ше ис­сле­дую, то да­же от­крою каж­дое из них. Что за ни­ми? Те же сте­ны и ко­вёр? Бы­ло бы хо­рошо, ес­ли за каж­дой дверью бы­ли имен­но они. Сте­ны и ко­вёр — вот мои сим­во­лы ста­биль­нос­ти и по­коя в этом мес­те.

А что ес­ли это не так? Ес­ли за ни­ми всё сов­сем ина­че? Я за­мер на мес­те и по­чувс­тво­вал, что те­ряю ритм счи­талоч­ки, он выс­каль­зы­ва­ет из мо­ей го­ловы. На­до ус­по­ко­ить­ся! Сроч­но! На­до вер­нуть этот пульс мо­его спо­кой­ствия! Я встал и рас­ки­нул ру­ки, как пти­ца рас­прав­ля­ет свои крылья. Ей они нуж­ны, что­бы ле­теть. Она не по­летит, по­ка их не рас­пра­вит. Я то­же мо­гу разметать ру­ки и мо­гу ими ма­хать. Вверх — вниз, вверх- вниз. Я знаю, что я не пти­ца! Я — уверен, что не по­лечу! Прос­то вер­ну на­зад свою по­терю и пой­ду даль­ше. Впе­реди ещё три ты­сячи де­вять­сот де­вянос­то шесть ша­гов. «Раз, два, три, че­тыре, пять…»

— Что ты де­ла­ешь? — раз­дался то­нень­кий дет­ский го­лосок по­зади ме­ня. Это бы­ло не­ожи­дан­но и неп­ри­ят­но.

Я ско­сил гла­за в сто­рону го­лоса и уви­дел ма­лень­кую де­воч­ку. Она сто­яла воз­ле пер­вой две­ри и смот­ре­ла на ко­вёр изу­чая на нем мои цве­ты. Хоть она и не смот­ре­ла мне в лицо, бы­ло по­нят­но, что от­вет под­ра­зуме­вал­ся от ме­ня. Мо­жет по­тому, что я тут один, а мо­жет по­тому, что она раз­гля­дыва­ла цве­ты в том мес­те, где были мои тапочки?

— Пы­та­юсь по­лететь — ска­зал я яв­ную глу­пость, пол­ностью по­вора­чива­ясь к ней.

— Лю­ди не ле­та­ют. — она слег­ка нах­му­рила тон­кие, свет­лые бро­ви — Лю­ди ведь не пти­цы, крыль­ев у них нет.

— Я знаю и даже более — только что думал об этом. Я вроде как шучу. Лю­ди на­зыва­ют это иронией… Не­важ­но. От­ку­да ты приш­ла сю­да?

— От­ту­да. — она рез­ко мот­ну­ла го­ловой в сто­рону две­рного проема, от­че­го её свет­лые куд­ряшки всколыхнулись и запрыгали по ху­день­кой спи­не об­ла­чен­ной в бе­жевую ткань платья. Да­же его сво­бод­ный пок­рой не мог скрыть её ху­добы.

— А­ааа.

Мы нем­но­го по­мол­ча­ли гля­дя на ис­кусные си­ние раз­во­ды у на­ших ног.

— Ты мо­жешь ей по­мочь? — спро­сила она ме­ня, пос­ле то­го, как изу­чила всю мою под­ножную оран­же­рею.

— Воз­можно. — от­ве­тил я: — Ес­ли ты не бо­ишь­ся при­нимать по­мощь от нез­на­ком­цев.

— Она бо­ит­ся. — её от­вет проз­ву­чал очень прос­то и буд­нично, как буд­то она го­вори­ла о том, что не лю­бит по ут­рам есть ман­ную ка­шу. Хо­тя, на­вер­ное, это ве­щи рав­нознач­ные. Я не лю­бил это месиво и пу­гал­ся раз­го­вари­вать с нез­на­ком­ца­ми аб­со­лют­но с оди­нако­вой си­лой. Прав­да с ней вес­ти раз­го­вор бы­ло не страш­но — она ре­бёнок. В ней не бы­ло ни­чего жут­ко­го и по­это­му наша беседа не приносила силь­ных от­ри­цатель­ных эмо­ций.

— Она это кто? — мне в го­лову вдруг приш­ло осоз­на­ние, что ребёнок по­вес­тву­ет о ком — то ещё. А вот это ме­ня дей­стви­тель­но ис­пу­гало.

— Де­воч­ка. Вот она пе­ред то­бой. — ма­лют­ка сно­ва ско­сила гла­за в мою сто­рону. Я же ис­пу­ган­но за­вер­тел го­ловой, од­на­ко ни­кого не уви­дел.

— Де­воч­ка — это ты? — За стра­хом приш­ло об­легче­ние. Ну ко­неч­ное. Она ещё очень ма­ла, лет пять — шесть, не боль­ше. Я то­же, ког­да был её воз­раста, го­ворил о се­бе в треть­ем ли­це.

— Ты мо­жешь ей по­мочь?

— Чем? — я решил, что поп­ро­бую сыг­рать в эту стран­ную дет­скую иг­ру.

— На­до раз­бить стек­ло!

— Ка­кое стек­ло? За­чем? Я не бу­ду ни­чего бить! — па­ника сно­ва сдавила моё гор­ло.

«Раз, два, три, че­тыре, пять…» — сно­ва за­бились в ма­хе ру­ки.

— Ей на­до раз­бить стек­ло! Ей на­до раз­бить стек­ло! Ей на­до раз­бить стек­ло!

Мы так и сто­яли в ты­сяче ша­гов друг от дру­га. Я с ру­ками рас­ки­нуты­ми, как у пти­цы и она пов­то­ря­ющая мо­нотон­ным го­лосом свой воп­рос — прось­бу.

«Раз, два… Ты мо­жешь… Три, че­тыре… Ей… Пять… По­мочь… Я иду те­бя ис­кать…» — эхо нес­ло по ко­ридо­ру сло­ва.

— Там то­же есть ко­вёр. С та­кими же цве­тами. — она вдруг перестала заунывно повторять одно и тоже и последние слова произнесла уже в другом ключе, от чего мне сразу ста­ло лег­че. Настоль­ко, что я по­шёл к ней, да­же не счи­тая свои ша­ги.

— За­чем те­бе раз­би­тое стек­ло?

— Она хо­чет раз­гля­деть мир за ним, а че­рез не­го это слиш­ком слож­но.

— За­чем он те­бе ну­жен? Чу­жой и нез­на­комый?

— Там ма­ма, па­па и млад­ший брат. Она их пол­ностью не ви­дит. По­нима­ешь, это та­кое стек­ло стран­ное. Точ­нее оно не од­но, их два. Имен­но они не да­ют ей уви­деть всех до кон­ца. Де­воч­ка все вре­мя ви­дит толь­ко ка­кие-то час­ти. То глаз и ухо от­ца, то ма­мину ще­ку и как дви­га­ют­ся её гу­бы, то чел­ку и лоб бра­та. На что­бы она не смот­ре­ла — целого изображения нет.

— Раз­ве те­бе это­го ма­ло? — я её сов­сем не по­нимал, в мо­ём ко­ридо­ре не бы­ло ни­чего по­доб­но­го.

По­дошёл к ней и опас­ли­во заг­ля­нул за её пле­чо. Зря бо­ял­ся, та­кие же сте­ны и та­кой же ко­вёр. Толь­ко дей­стви­тель­но два ок­на в кон­це. Смот­реть в них я не то что­бы не хо­тел! Я не мог!

— У меня не выйдет раз­бить их. Тут нет ни­чего, чем я мог бы это сде­лать, а мои ру­ки слиш­ком сла­бы.

— Тог­да да­вай по­ищем в дру­гих ком­на­тах, мо­жет быть там есть то, что по­может? — её го­лос бес­по­ко­ил ме­ня да­же боль­ше, чем смысл произносимых ей слов. Он был то­нень­ким и хруп­ким, за­пол­нял всю мою го­лову. Как мож­но ду­мать, ес­ли ты за­пол­не­н чу­жим го­лосом?

— По­ищем? Да­вай по­ищем? — эти зву­ки, сло­жен­ные ей в сло­ва, про­ника­ли в ме­ня. «Стой! Хва­тит! Ку­да ещё!» — кри­чал я мыс­ленно: «Что бу­дет, ког­да ты за­пол­нишь со­бой всё прос­транс­тво в мо­ей го­лове? Я ведь за­буду всё! Сколь­ко ша­гов на­до сде­лать, и цве­ты, и тре­щины.»

Пос­ледняя мысль так ис­пу­гала ме­ня, что я пос­лушно шаг­нул за ней:

— По­ищем! Пош­ли по­ищем!

Мы по­дош­ли ко вто­рой две­ри. О бо­же, я сно­ва не счи­тал ша­ги. От­крыть её бы­ло страш­но, так — что я по­думал: «От­крою и ум­ру».

За дверью бы­ли те же сте­ны и ко­вёр.

— Сла­ва бо­гу! Ви­дишь? Все то­же са­мое! — сказал я ей.

— Нуж­но дой­ти до кон­ца! Вдруг там есть то, что смо­жет те­бе по­мочь рас­ко­лотить эти жут­кие, ис­ка­жа­ющие ок­ру­жа­ющих лин­зы!

— Там нет ни­чего по­доб­но­го. Сама погляди. — моя ру­ка ука­зала в глубь ком­на­ты.

— Ин­те­рес­но сколь­ко тут ша­гов? — сно­ва этот ко­сой взгляд на ме­ня.

— Хо­рошо. Я пос­чи­таю. А ты иди мол­ча, по­жалуй­ста.

Мы шли по ков­ру, и я при­выч­но вел свой учёт, бор­мо­ча счи­тал­ку и раз­гля­дывая узор. На ка­кое — то мгно­вение мне да­же по­каза­лось, что ни­чего не бы­ло. Я сно­ва в сво­ём при­выч­ном ко­ридо­ре и все хо­рошо и ста­биль­но.

— Смот­ри — крик мо­ей ма­лень­кой спут­ни­цы вы­вел ме­ня из сос­то­яния по­коя: — Вот! Ле­жит в уг­лу.

Она по­бежа­ла ту­да и так быс­тро, что толь­ко бо­сые пят­ки за­мель­ка­ли из-под длин­но­го по­дола.

«Ты ме­ня не собь­ешь с тол­ку.» — по­думал я и уп­ря­мо про­дол­жил свое за­нятие.

В кон­це пу­ти ме­ня встре­тили её вы­тяну­тые ру­ки с во­рохом лис­тков.

— Ну и что это? — мой вор­чли­вый го­лос, по­вышен­ный от вол­не­ния, гро­мых­нул вдоль стен, на­пугав её и ме­ня. Ми­нуту мы сто­яли за­мерев друг на про­тив дру­га, смот­ря упор­но на все те же бес­ко­неч­ные си­ние цве­ты.

— Это ри­сун­ки. Ин­те­рес­ные та­кие. Кто их соз­дал, а по­том ос­та­вил тут?

— Мне то от­ку­да знать?

Я взял лис­тки из её рук.

— Пос­той, это же мои ри­сун­ки! Вот это моя семья — по­казал я на са­мый вер­хний. На нем ров­ным стол­би­ком бы­ли на­писа­ны бук­вы. И от них шли та­кие же вет­ки, то­же в ви­де букв: И — ма­ма, её зо­вут Ира. Ма­ма Ира. В — Ви­тя. Па­па. А — Аня. Ба­буш­ка. С — Са­ша. Брат. В — я. Ва­лерик. Я — сын, брат и внук — Ва­лерик. М — Ми­ла. На­ша ма­лень­кая бо­лон­ка, с кос­ма­тыми бо­ками и хо­лод­ным чёр­ным но­сом. Я его не тро­гал — это неп­ра­виль­но прикасаться у чу­жому носу. Но у здо­ровых со­бак он всег­да хо­лод­ный. Не обя­затель­но трогать, что­бы ощу­тить то, что мож­но прос­то знать.

— Мо­их род­ных зо­вут так же. — вон­зи­ла свой дис­кант в ме­ня ма­лыш­ка.

— Ну да. А те­бя — Ва­лерик. — я да­же за­хохо­тал.

— Над чем ты сме­ёшь­ся? Не по­няла те­бя!

— Те­бя зо­вут Ва­лерик? Да?

— Де­воч­ка! Её де­воч­ка зо­вут! — го­лос мо­ей со­бесед­ни­цы зад­ро­жал от оби­ды.

Мне ста­ло стыд­но, ведь я сам не по­нимал чу­жого сме­ха. За­чем лю­ди сме­ют­ся? На­до мной, над со­бой? Что они этим хо­тят вы­разить?

— Те­бя Але­на зо­вут, я знаю. Не знаю толь­ко от­ку­да. Не пом­ню. Не хо­чу вспоминать! Смот­ри, а на этом ри­сун­ке Иисус. С ико­ны ба­бы Ани. Я его на­рисо­вал прос­то так, ког­да мы с ма­мой си­дели в боль­ни­це. Там бы­ло мно­го на­роду, и они все очень мно­го го­вори­ли. Сто­ял та­кой ужас­ный гул, как буд­то мча­лась в тон­не­ле элек­три­чка. Чух-чух-чух-та-та-та. И тог­да я по­думал, что мне по­может бог. Ба­буш­ка го­ворит, что он доб­рый и он всем по­мога­ет. Глав­ное поп­ро­сить. Она всег­да мо­лит­ся воз­ле его изоб­ра­жения на сте­не. И я на­рисо­вал его то­же, что­бы поп­ро­сить.

— Он те­бе по­мог? — её тон­кие ру­ки бес­прес­танно те­реби­ли обор­ки на ру­кавах тёп­лой коф­ты на­кину­той по­верх платья.

— Да. Все, кто там был тут же за­мол­ча­ли. А я мо­лил­ся очень гром­ко и кла­нял­ся, как ба­буш­ка у икон. Прав­да го­лова моя при этом все вре­мя силь­но би­лась об стол. Ма­ма тут же уве­ла ме­ня до­мой. Она ис­пу­галась и ду­мала, что мне боль­но. Раз­ве боль­ — это пло­хо? Хуже ког­да гул в го­лове и ес­ли чем-то можно зат­кнуть его — это хо­рошо!

— Это что? — взгляд на тре­тий ри­сунок.

— Ко­вёр.

— Он та­кой же, как тут. Те же цве­ты, я их уз­наю.

— Точно. Мне все вре­мя ка­залось, что я их где — то ви­дел.

— По­чему сле­ду­ющие лис­ты пус­тые?

Она пе­реби­рала даль­ше чис­тую стоп­ку, бу­маж­ку за бу­маж­кой.

— Я боль­ше ни­чего не ри­совал.

— По­чему?

— Ма­ма пе­рес­та­ла ме­ня дер­жать за ру­ку.

Я ак­ку­рат­но сло­жил бумажную стопку в угол. И по­шёл на­зад — к вы­ходу. «Раз, два, три, че­тыре, пять» — счи­тал я и де­воч­ке ни­чего не ос­та­валось, как проследовать за мной.

Мы сно­ва выш­ли в ко­ридор. Впе­реди ос­та­вались ещё три две­ри. До каж­дой ров­но ты­сяча ша­гов.

— На­вер­ное там есть, то что ей по­может. — сно­ва завела свой разговор моя спут­ни­ца. Од­на­ко тут же за­мол­ча­ла и да­ла мне спо­кой­но от­счи­тать наш путь к цели назначения.

Тот же ко­вёр, цве­ты, сте­ны. «Всё-та­ки хо­рошо, что я от­кры­ваю эти две­ри» — по­дума­лось мне: — Бу­ду знать, что ни­чего за ни­ми не­обыч­но­го нет. И тут же спот­кнул­ся о со­бачий по­водок, ко­торый ва­лял­ся, пор­тя сво­им ви­дом сим­метрию ри­сун­ка на ков­ре. Хо­тя она бы­ла ис­порче­на и ещё чем-то бе­лым. Приг­ля­дев­шись я по­нял, что это шерсть, та­кая же, как бы­ла у нашей со­баки. Бо­лон­ка силь­но ли­няла и дома у нас всё было усыпано такими же пря­дями. Моё нас­тро­ение вдруг по­выси­лось и ста­ло сов­сем хо­рошим. Всё при­выч­но, всё как до­ма. Сей­час ма­ма ска­жет, что мы пой­дём с Ми­лой гу­лять и даст мне по­водок. И па­кетик с пе­чень­ем. Бо­лон­ка бу­дет вы­пол­нять на­ши за­дания, и я бу­ду да­вать ей ла­комс­тво. Это бы­ло не ин­те­рес­но, за­то ста­биль­но и при­выч­но. Глав­ное — сов­сем не страш­но. По­том мы вый­дем к вок­за­лу, не с той сто­роны где мно­го лю­дей и жут­кий гвалт, а с той где идут ли­нии рельс и едут по­ез­да. Это бе­зум­но за­вора­жива­ет, ког­да боль­шой ку­сок ста­ли сли­ва­ет­ся в од­ну ли­нию и мчит впе­рёд. Я всег­да смот­рел толь­ко в ту сто­рону, от­ку­да они едут и ни­ког­да не пе­рево­дил взор ту­да, где они за­мед­ля­ют свой бег и ос­та­нав­ли­ва­ют­ся. В сто­ящем пред­ме­те нет ни­чего ин­те­рес­но­го, а зна­чит и вре­мя тра­тить на не­го ни к че­му. И мои спутники наблюдали вместе со мной. Ма­ма дер­жа­ла ме­ня за ру­ку, а я со­баку за по­водок. Я не люб­лю, ког­да ко мне при­каса­ют­ся, но тут допускал подобное. Это ведь как-то пра­виль­но, ког­да те­бя дер­жит за ру­ку ма­ма. Ей мож­но до­верять.

По­том, ког­да мы шли на­зад, она да­вала мне ещё один па­кет с пе­чень­ем для ме­ня. «Люб­лю пе­ченье. И ма­му люб­лю. И Ми­лу.» — по­думал я.

— Смот­ри — тут по­водок, плас­тмас­со­вая ми­соч­ка с во­дой и па­кетик с пе­чень­ем. — де­воч­ка за­гово­рила, вер­нув ме­ня из вос­по­мина­ний.

— Ми­ла. — поз­вал я. Лишь эхо от­ка­тилось от сте­ны, заставив меня вздрогнуть.

— Её тут нет. — ска­зала ма­лыш­ка: — Эх, эти ве­щи не по­могут те­бе раз­бить стек­ло.

— Те­бе! Те­бе не по­могут! — зло от­че­канил я каж­дое сло­во: — Мне не нуж­на по­мощь! Мне наплевать на твои ду­рац­кие стек­ла! Мне нуж­ны ма­ма, и па­па, и ба­ба Аня, и Ми­ла! И Са­ша… Хо­тя нет, это уже невоз­можно…

— Где же они? — де­воч­ка уро­нила поводок на пол.

Сроч­но, сроч­но нуж­но счи­тать, нуж­но ме­рить ша­ги и смот­реть на ко­вёр. Толь­ко не тут где есть со­бачья шерсть, а со­баки нет!

Ни­чего не вы­ходи­ло, я не мог вспом­нить сло­ва сво­ей счи­тал­ки. От хо­роше­го нас­тро­ения не ос­та­лось ни сле­да. Мы поч­ти бе­жали, с этой его­зой, к вы­ходу. И ес­ли бы я до­бежал пер­вый, то зак­рыл бы её в ком­на­те с эти­ми ве­щами и испорченным ковром. Толь­ко про­вор­ная ма­ляв­ка выс­ко­чила из комнаты быс­трее ме­ня. Ко­неч­но, ведь бе­гать я от­вык. Тог­да я при­нял ре­шение! Я не бу­ду от­кры­вать ещё две две­ри! Не бу­ду ей по­могать! Мне не нуж­но раз­би­вать стек­ла, мне необходимо счи­тать.

Тут она за­пела…

Она шла и напевала пес­ню, ко­торую я уже слы­шал в детс­тве. Дош­ла до чет­вёртой две­ри, от­кры­ла её, сто­ит и по­ёт. И мне вспом­ни­лось, как па­па го­ворил, что в лю­бой си­ту­ации, в лю­бой иг­ре нуж­но прос­то вы­учить пра­вила. Ес­ли им сле­довать, то мож­но пе­режить со­бытие поч­ти без­бо­лез­ненно. Сей­час пра­вила прос­тые — прой­ти все ком­на­ты и дать по­нять этой пе­вице, что в них ни­чего нет, что ей по­может. Тог­да она уй­дёт. Как ина­че? Ведь ес­ли я ни­чего для неё не смо­гу сде­лать — смыс­ла быть ря­дом прос­то нет!

— Хо­рошо, пош­ли даль­ше. — я впер­вые пос­мотрел ей пря­мо меж­ду глаз.

— Да. — од­на­ко, по­ка я не за­шёл пер­вым в ком­на­ту, она не сде­лала ни ша­га. Я то­же за­мер у по­рога, не ве­ря сво­им гла­зам. В ком­на­те не бы­ло ков­ра.

— Ну что же ты, иди! Она топ­та­лась сза­ди. Ды­шала мне в спи­ну. Ды­хание бы­ло та­ким го­рячим, что ко­жу между лопаток боль­но жгло. «На­вер­ное у ме­ня те­перь там бу­дет ожог.» — по­думал я.

Даль­ше хо­да не бы­ло:

— Как ты не по­нима­ешь- я не мо­гу! Тут сте­ны дру­гие! Те бы­ли бы, с при­выч­ны­ми тре­щина­ми на шту­катур­ке — тут же — зо­лотис­тые обои.

— Ты бо­ишь­ся?

— Бо­юсь. А раз­ве ты нет?

— Она очень — очень бо­ит­ся. Ина­че бы не про­сила те­бя.

Но я пе­реси­лить се­бя не мог. Я да­же не хотел смот­реть ни на бу­маж­ную по­золо­ту, ни на ко­рич­не­вую крас­ку по­ловой дос­ки. Я не знал, что это за ком­на­та. И вы­шел из неё. А она заш­ла, и зак­ры­ла за со­бой дверь. Уш­ла, вот так прос­то и лег­ко, как и не бы­ло её.

«Все так и дол­жно быть, она дол­жна бы­ла ис­чезнуть, я дол­жен был ос­тать­ся. Од­нажды од­на де­воч­ка так же уш­ла, бро­сив ме­ня.» — ус­по­ка­ивал я се­бя, упор­но впи­тывая при­выч­ный ри­сунок ков­ра, каж­дой сво­ей клет­кой: — Мне на­до счи­тать ша­ги и за­поми­нать ли­нии. Пять ты­сяч ту­да и пять ты­сяч — об­ратно. Все ос­таль­ное глу­пос­ти!

Я рас­ки­нул ру­ки, как крылья. Взмах, дру­гой.

— Да, я не пти­ца, и я не взле­чу. И я знаю это да­же луч­ше, чем те, кто смот­рит на ме­ня со сто­роны, че­рез по­толок мо­его ко­ридо­ра. Они все ду­ма­ют, что я су­мас­шедший!

«Раз. Да, мои гла­за ви­дят мир час­тя­ми и ни­ког­да не уви­дят его це­ликом. Я ни­ког­да не пой­му эмо­ций и же­ланий лю­дей, ведь я не ви­жу их пол­ностью. Нет в ми­ре пред­ме­та, ко­торый ра­зобь­ет это стек­ло.

Два. Да, я ри­сую мир, как мо­гу толь­ко я. Я его так ви­жу! Он внут­ри ме­ня и кус­ка­ми сна­ружи. И с этим мож­но жить! Прос­то нуж­но чтобы кто-то дер­жа­л ме­ня за ру­ку!

Три. Я умею лю­бить! Ес­ли мне по­мочь осоз­нать вас всех! И этот мир! И дать мне что-то ин­те­рес­ное в нем для ме­ня! Ведь это так прос­то и основано на вза­им­ности — вы лю­бите ме­ня — я по­люб­лю вас! И да­же смо­гу об­щать­ся с ва­ми!

Че­тыре. Мне важ­но знать, что в ми­ре есть ста­биль­ность. Мои сте­ны, мой ко­вёр, мои пять ты­сяч ша­гов! Не на­до это у ме­ня от­би­рать!

Пять. Вы ме­ня бро­сили. Ре­шили, что я без­на­дёжен, раз бо­юсь че­го-то но­вого, не­понят­но­го. Это пло­хо, ког­да нет по­нима­ния и люб­ви. Мне — плохо! Всег­да ме­ня бро­са­ют воз­ле чет­вёртой ком­на­ты, не по­могая пе­рей­ти в пя­тую. Что в ней? Мне ни­ког­да не уз­нать.

Я иду те­бя ис­кать… Пять ты­сяч ша­гов, че­тыре ты­сячи де­вять­сот де­вянос­то де­вять, че­тыре ты­сячи де­вять­сот де­вянос­то во­семь…

— Опять ша­ги счи­та­ет? — док­тор смот­рел на хруп­ко­го бе­лесо­го маль­чи­ка, че­рез ок­но, рас­по­ложен­ное под са­мым по­тол­ком.

— Да. — кив­ну­ла мо­лодень­кая мед­сес­тра — прак­ти­кан­тка: — Он сошёл с ума, по­тому что семья от не­го от­ка­залась?

— Го­вори­те вся­кую ересь! — док­тор хму­ро поп­ра­вил оч­ки и су­нул ей в ру­ки де­ло па­ци­ен­та из седь­мой па­латы: — От­не­сите док­то­ру Ги­ри­ян по­жалуй­ста, она ждет.

«Си­дор­ков Ва­лерий Вик­то­рович. Двенадцать лет. А­утизм.» — проч­ла мед­сес­тра и сно­ва пос­мотре­ла в окош­ко.

— Че­тыре ты­сячи во­семь­сот семь­де­сят один — до­нес­лось из па­латы ин­терна­та для осо­бых де­тей. Ва­лерий сде­лал кро­шеч­ный ша­жок и ус­та­вил­ся в пол: — Че­тыре ты­сячи во­семь­сот семь­де­сят…

глава 1

Почему-то люди любят говорить: «Я тебя слышу». Поймут ли меня если я скажу: " Я тебя считаю»? Не конечное. Никогда не понимали. Сколько себя помню, не понимали. А я себя помню…
Вот надо мной склоняется мамина щека, она такого нежно-розового цвета, который бывает в садах весной, когда цветет миндаль. От тонкой кожи даже идёт мягкий свет. Так приятно смотреть на нее. И совсем не страшно. Гораздо ужаснее смотреть в безбрежные водоемы глаз. В одном большом темно синем круге, расплываются бирюзовые круги, уже поменьше. В них мерцают циановые искры — вспышки, которые всегда сопровождает громкий смех. Ужасно громкий. Он так грохочет, что искры сливаются в бешеный танец вокруг антрацитового круга, в котором тонет маленький мальчик. Он нечаянно попал в это море и барахтается в нем, без права на спасение. Какой он крошечный и нелепый в этом адовом водовороте. Очень страшно понимать, что он обязательно утонет! И никто! Никто его не спасёт. Чтоб не сойти с ума, надо смотреть на лучезарную кожу. Что я и делаю. Все время, пока мама меня вертит в своих руках, а вокруг громыхает громом смех. Смотрю, пока синева глаз не начинает стекать по щекам, а раскаты хохота переходят в ещё более ужасный звук — вой водопада слез. Единственный плюс которого — меня кладут в кровать и больше я не вижу, как тонет этот несчастный ребёнок.

— Он не видит меня! Он совсем! Меня! Не видит! Что это? Я родила слепого? Почему мне врачи ничего не говорят!? — мама кричит оглушительно громко и заполняет этим звуком всего меня, с пяток до макушки. Ещё не много и я растворюсь в этом невыносимом оре. В страхе я открываю свой рот и её вопль выходит через меня. Через мои глаза, залитые водой, через моё горло, судорожно сокращающееся в жутких попытках исторгнуть нутро. 

— Боже! Да, когда ты заткнешься! Опять ты его довела! Теперь он будет орать так час! Или больше! Сколько он ревел в прошлый раз? — мужчина злобно кривит полные губы, выталкивая наружу своё недовольство. Он высокий и статный, как столп возвышается над женой и сыном, краснеет от гнева, но не делает никаких попыток самому утешить ребенка. Женщина, у которой на коленях рыдает младенец, сама заходится в истерике и неистово ломает кисти рук, пытаясь разодрать кожу пальцами, с отрезанными под корень ногтями:

— Виктор! Неужели тебе не страшно? Ты посмотри! Ну взгляни же на него! Он же не видит ничего и не слышит! Я показываю ему предметы, но он не интересуется ими. Я смотрю на него! Я! Его мать! Но он и на меня не хочет глядеть! Мне кажется, что когда я его кладу в кроватку он испытывает облегчение!!! Кого я родила?!

— Тише, тише. Что вы тут так раскричались? И Валерик плачет, и Ирочка плачет. Пойдём, доченька, я накапаю тебе валерьянки. Ты просто устала, не отошла еще после родов, вот тебе и кажется все странным. — женщину уводит из комнаты другая, старая и блеклая, как тень.

— Раньше бабы в поле рожали! — несется им в след голос отца.
Этого я не вижу. Зато нечто другое простирается перед моим взором — много-много ярких линий. Они мечутся среди стен, ударяются об них и от этого меняют своё направление. Одни из них закручиваются в яркие спирали, другие рассыпаются при столкновениях с друг-другом, образуя лучистые шары. Комната начинает вертеться и искриться вокруг все быстрее, активнее. До тех пор, пока передо мной не проступит большая грифельная доска, на которой начинаю бежать цифры.
Мой отец, физик с известным именем, быстро пишет на ней формулы, решая сложные уравнения и проговаривая их вслух. Это так интересно, что я забываю о миндальном саде и синем море, с тонущем в нем мальчике. Отец уносит меня из этой пляски молний, которые образовали их крики, в свой кабинет. Пока он решает свои задачи, я смотрю на цифры и слушаю то, что он говорит. Каждое одно его слово взаимосвязано с другим. Чёрная доска в кабинете заполняется белыми цифрами. Логическими, правильными. Которые не вертят хоровод вокруг меня, поэтому я вполне могу их и разглядеть, и даже запомнить.

Позже, все лихорадочные завихрения шипастых шаров и ломаных линий, я научился считать. Как и многое другое. Практически все. Буква А — цифра один, Б — два, В — три. Каждое слово, сказанное мне, получало свою формулу и своё решение. Нельзя сказать, что я тогда научился слышать людей вокруг, я научился их считать. И я складывал все. Сколько раз увидел розовую щеку и сколько букв в слове мама, сколько капель воды войдет в стакан, если хочется пить и сколько горошинок можно положить на тарелку. Все что нельзя было посчитать, перестало входить в мой рацион. От чего мама ещё больше плакала. Однако капала мне воду, иначе я не мог пить, даже если меня мучала жажда. Говорят — люди — такие как я, не имеют чувств, и от того нам никого не жалко. Однако разве так сложно понять, что мне невозможно впихнуть в себя, то что я не посчитал? Разве меня кто-то пытается понять, что я тоже хочу жить? И неужели так сложно осознать, что любовь можно измерять не поцелуями и игрой в гляделки, а счётом горошка на моей тарелке? Счёт горошка — это тоже любовь. Жаль мама не смогла меня услышать, хоть я ей и говорил об этом. Точнее выражал тем, что считал каждую горошинку вместе с ней. Только она не смогла разрешить себе это понять и принять. Человек, который не слышал меня, не смог мне простить того, что и он не находит отклик во мне. Хотя он просил меня утонуть, а я его сосчитать. Нам было одинаково сложно сделать то, что доказало бы наши теплые чувства к друг-другу. Мы не справились оба. Но именно про меня, когда прошло время, сказали — он не способен на любовь… 
— Ты не представляешь, Ирусик! Я носил Валерку к своим студентам на урок. И он рассчитывал упражнения, которые я вкладывал в головы этих охламонов целый год! Взрослые ленивые лбы, смотрели разинув рот, как трёхлетний ребёнок решает то, что они не могут! — мужчина был очень возбуждён и не замечал, как смотрела на него женщина.
Она стояла, тяжело облокотившись на кухонный стол и утопив невидящие глаза в его тарелке.

— Что ты так смотришь? Очень вкусный борщ вышел. Да разве это важно? Ты слышишь, о чем я тебе говорю? Наш сын гений! — он перестал махать руками и отправил в рот багряное содержимое ложки.
Борщ обжег горло вкусом уксуса и чеснока и мягко провалился в желудок. Мужчине захотелось немного водочки, да под ломоть чёрного хлеба с розовым салом.
Пока он сооружал себе этот бутерброд и рюмочку, жена продолжала смотреть на остатки бурой жижи в его тарелке. — Ну, за то, что мой сын гений! — провозгласил тот тост и опрокинул содержимое рюмки в себя.

— Твой сын — аутист. — невыразительно произнесла женщина, уронив эти слова прямо в миску борща. Расплескав ими остатки её содержимого по бежевой скатерти, заляпав его белую рубашку и полосатый галстук. Закрыв глаза она съехала по стене зайдясь в беззвучном плаче, чтоб сын не услышал и не начал считать её слёзы. Это было невыносимо, так же как лицо мужа сейчас.

Глава 2

В тот мо­мент, ког­да ма­ма рас­ска­зыва­ла от­цу про наш по­ход в дет­скую по­лик­ли­нику, я смот­рел муль­ти­ки. Я тог­да их невероятно лю­бил. В за­ле сто­ял те­леви­зор с двд и в нем спе­ци­аль­но для ме­ня был ос­тавлен диск с муль­тфиль­мом «Кош­кин дом». Са­ма эк­ра­низа­ция шла двад­цать де­вять ми­нут и пят­надцать се­кунд, по­том дей­ствие на­чина­лось сна­чала. Так про­ходи­ли ча­сы. Мне ка­залось, что всё про­ис­хо­дящее на эк­ра­не — ре­аль­ность. Та­кая же веч­ная и ста­биль­ная, как и вся на­ша квар­ти­ра. Вот сто­ит стол, вот ди­ван и два крес­ла. Над ди­ваном ви­сит ко­вёр. На сто­ле находится ва­за с кон­фе­тами. На ниж­ней пол­ке шка­фа, нап­ро­тив мяг­кой ме­бели — те­леви­зор. В нем разворачивается действие, в котором го­рит дом у кош­ки. Всё так бы­ло и дол­жно бы­ло быть всег­да.

Ма­ма стро­го сле­дила, чтоб я не тро­гал тех­ни­ку. Од­на­ко в тот ве­чер я был один в ком­на­те.

— Ти­ли-ти­ли-ти­ли-бом, за­горел­ся кош­кин дом. — зву­чал го­лос со стороны шка­фа.

— За­горел­ся кош­кин дом. — сог­ла­шал­ся я с уви­ден­ным.

— Бе­жит ку­рица с вед­ром, по­лива­ет кош­кин дом.

— По­лива­ет кош­кин дом.

Дей­ствие на эк­ра­не раз­во­рачи­валось во всю. Ког­да Те­тя Кош­ка с прив­ратни­ком Ва­сили­ем пош­ла про­сить­ся на ноч­лег к свинье, я по­дошёл к те­леви­зору и про­тянул ру­ку, ко­торая не­ожи­дан­но встре­тила прег­ра­ду в ви­де хо­лод­но­го стек­ла. Ме­ня в ла­донь уда­рили ис­кры, ко­торых я не ожи­дал. Это бы­ло по­хоже на то, что ме­ня от­тол­кну­ли от шка­фа на­силь­но. Ма­мы не бы­ло в ком­на­те, од­на­ко по­пасть ту­да ку­да я хо­тел не выш­ло. До­ма сра­зу ста­ло неп­ри­ят­но и сум­рачно. Кто-то, ко­го я не ви­дел, уда­рил ме­ня по ру­ке! Да ещё и осоз­на­ние то­го, что на том мес­те, где рас­тут де­ревья и си­дят по­рося­та у ло­хани, рас­по­ложе­на не­понят­ная твердь, не до­бави­ло то­му ма­лышу, ка­ким я был, удо­воль­ствия. При­выч­ная доб­рая ком­на­та ста­ла вдруг не­понят­ной и чу­жой. А вдруг я кос­нусь ди­вана, а он то­же ук­рылся за стек­лом? И стол? Весь мир стал дру­гим, чу­жим, где нет ни­чего при­выч­но­го. Поди и кон­фет больше нет в ва­зе? По сте­чению об­сто­ятель­ств, ка­раме­лек на их обыч­ном мес­те дей­стви­тель­но не ока­залось.

Вы ког­да-ни­будь ви­дели, как ру­шит­ся кар­точный дом? Возь­ми­те ко­лоду из трид­ца­ти шес­ти карт и дол­го скла­дывай­те её в ви­де до­мика. Я так де­лал в детс­тве. Пос­ле, ког­да осоз­на­ете, как хо­рошо у вас выш­ло, пусть сквоз­няк рас­пахнет фор­точку и ве­тер рас­ки­да­ет труд ва­ших рук по ком­на­те. Вам это пон­ра­вит­ся? Вот ле­тят сте­ны, кру­жит­ся по­толок, пол не­сёт­ся пря­мо вам в ли­цо. От та­кого мож­но и сой­ти с ума, правда? Вот что бы это­го не про­изош­ло — я на­чал ло­вить пол ли­цом, ведь мой дом ока­зал­ся так же не­совер­ше­нен, как и иг­рушка, соб­ранная из плас­ти­ка для пре­феран­са.

— Что за чушь ты ме­лешь? Ну вот че­го те­бе не хва­та­ет? За­чем ты тас­ка­ешь его по ду­рац­ким вра­чам? — нес­лись го­лоса с кух­ни.

Пол — ли­цо…

— Вик­тор, они не ду­рац­кие, они обык­но­вен­ные. И мне при­ходит­ся к ним хо­дить, по­тому что толь­ко ты мо­жешь не за­мечать, что про­ис­хо­дит с тво­им сы­ном! — шум на­рас­тал.

Пол — ли­цо…

— Кро­ме то­го, что он ма­лень­кий ге­ний, ни­чего с ним не про­ис­хо­дит! — гро­хочет гром.

Пол — ли­цо…

— Мо­жет быть он и уме­ет счи­тать урав­не­ния, да вот толь­ко боль­ше он не уме­ет ни­чего! Он же до сих пор не поль­зу­ет­ся гор­шком! Ему уже поч­ти че­тыре! Не пи­сать­ся в его воз­расте — нор­маль­но!!! Ос­во­ить ту­алет, а не ре­шать урав­не­ния!!! — свис­тят уль­траз­ву­ком мол­нии.

Пол — ли­цо…

— Зна­чит ты — ду­ра! Раз не смог­ла ре­бён­ка на­учить. Я смог обу­чить слож­ным фор­му­лам, а ты эле­мен­тарно­му не су­мела! — рас­кат. Еще рас­кат.

Пол — ли­цо…

Гро­за пе­реме­ща­ет­ся с кух­ни в ком­на­ту. Где я при­леж­но счи­таю, сколь­ко раз в моё ли­цо уда­рил­ся пол. Кровь из раз­би­того но­са за­лива­ет­ся мне в рот, но ни её вку­са, ни да­же бо­ли, как та­ковой — я не чувс­твую. За­то ро­дите­ли оба за­мол­ка­ют и прек­ра­ща­ют унич­то­жать друг дру­га.

Ме­ня на­силь­но под­ни­ма­ют с по­ла и на­чина­ют ле­чить, об­ти­рать ще­ки и под­бо­родок. Ма­ма пла­чет, и я ма­шиналь­но счи­таю её сле­зин­ки. В прош­лый раз их ска­тилось по мин­даль­ной ще­ке трид­цать во­семь ка­пель. Мне нуж­но точ­но знать бу­дет ли их столь­ко же сейчас? Ес­ли бу­дет, то зна­чит все так же, как и бы­ло. Ес­ли их мень­ше или боль­ше, то что это бу­дет зна­чить? Что-то страш­ное про­ис­хо­дит? Счи­таю я вслух, гром­ко ста­ратель­но, с тем же ув­ле­чени­ем, с ко­торым толь­ко что вел учёт уда­рам об пол. Ску­ла, ис­черчен­ная влаж­ны­ми ли­ни­ями, дер­га­ет­ся и ис­че­за­ет из по­ля мо­его зре­ния.

— Это не­выно­симо. Ему не боль­но са­мому и не жал­ко ме­ня. Сов­сем. Он счи­та­ет мои сле­зы! — вспы­хива­ет оче­ред­ной раз­ряд.

— Он — му­жик рас­тёт! — рас­кат ре­аги­ру­ет мгно­вен­но.

— Ты прос­то не мо­жешь при­нять, что твой сын — де­бил! — вспыш­ка, вспыш­ка, вспыш­ка. Де­вять слов, трид­цать во­семь букв.

Ма­мины ру­ки от­пуска­ют ме­ня и пе­рес­та­ют ле­чить. Это хо­рошо, она те­перь не сби­ва­ет ме­ня с рит­ма мель­те­шени­ем сво­их длин­ных паль­цев.

Смысл слов, ко­торые ро­дите­ли го­ворят, я уже не по­нимаю, слиш­ком за­нят ана­лизом их ору­дий на по­ле сло­вес­ной бра­ни.

— Ах ты, дрянь! Пар­шивка та­кая! — муж­чи­на, с ис­ко­вер­канным яростью ли­цом, бь­ёт на­от­машь жен­щи­ну по гу­бам. Как буд­то это зас­та­вит её заг­ло­тить сло­ва в себя на­зад или хо­тя бы зат­кнуть рас­пахну­тый в кри­ке рот.

— Он де­бил! Де­бил! Де­бил! — она да­вит­ся ры­дани­ями, ико­той и его жёс­ткой ла­донью.

На эк­ра­не ки­нес­копно­го те­леви­зора тё­тя Кош­ка и прив­ратник Ва­силий про­сят­ся на ноч­лег к ко­тятам…

Пос­ле то­го, как я уз­нал, что про­ис­хо­дящее в те­леви­зоре это не та ре­аль­ность, ко­торую мож­но пот­ро­гать ру­кой, а лишь сказ­ка, ко­торая идет за стек­лом, я за­болел. Всю ночь я про­лежал на ди­ване, пе­рес­матри­вая муль­тик раз за ра­зом, не раз­ре­шая ни­кому его вык­лю­чить. По­ка не про­валил­ся в не­дол­гий сон…

— Я за­беру этот диск! Пусть смот­рит, что-то дру­гое! Сил нет слы­шать этот ти­ли-бом! — жен­щи­на бег­ло взгля­нула на вжа­тое в ди­ван тще­душ­ное тель­це сы­на. Диск с муль­ти­ком был из­вле­чён и спря­тан в шкаф, а на его мес­то был пос­тавлен дру­гой, то­же хо­роший и по­учи­тель­но — доб­рый, про ко­та Ле­ополь­да. Пос­ле че­го она вер­ну­лась в крес­ло и зад­ре­мала, поль­зу­ясь ми­нутой ти­шины. Её раз­би­тые гу­бы ше­вели­лись во сне, от че­го ран­ки на них кро­вили и алые кап­ли впе­ремеш­ку со слю­ной сте­кали на шею…

Ког­да я оч­нулся, эк­ран те­леви­зора был тём­ным. Ма­ма спа­ла в крес­ле. За ок­ном чернь но­чи уже рас­тво­рялась в бе­лёсом рас­све­те. Я вклю­чил кноп­ку вос­про­из­ве­дения на двд, и пол за­качал­ся под мо­ими но­гами из сто­роны в сто­рону. Что про­ис­хо­дит я не по­нимал. Там по­казы­вали дру­гой муль­тик! Тот ко­торый я не знал. Осоз­на­ние то­го, что мо­ему у­ют­но­му ми­ру при­шёл ко­нец, на­чало вли­вать­ся в ме­ня тон­кой, невы­носи­мо го­рячей стру­ей. Спер­ва в этой жи­же пог­рязли мои бо­сые пят­ки, по­том тон­кие щи­колот­ки, ко­лени с мно­гочис­ленны­ми сса­дина­ми, дет­ские тру­сики с са­моле­тика­ми, бе­лая май­ка с пят­ном на гру­ди от ут­ренней ка­ши, ко­торую я не хо­тел есть. В ме­ня её впи­хива­ла ма­ма, а я вып­ле­вывал вяз­кое ме­сиво на­зад. От­сю­да и пят­но. Страх до­полз по уз­ким клю­чицам до шеи. Хлы­нул в гор­ло, в гла­за, уши. Нак­рыл ме­ня все­го, вмес­те с не­пос­лушным куд­ря­ми на са­мой ма­куш­ке…

— Я боль­ше так не мо­гу… Я боль­ше так не мо­гу… Я боль­ше так не мо­гу. — жен­щи­на в крес­ле прос­ну­лась, но не сде­лала ни еди­ной по­пыт­ки встать с не­го, чтоб ус­по­ко­ить сы­на, ко­торый с по­терян­ным ви­дом кру­жил­ся на од­ном мес­те. Од­на­ко маль­чик не стал кри­чать и пла­кать, как это было обычно. Его ру­ки без­жизнен­но упа­ли вдоль те­ла. А вско­ре и сам он бо­ком лег на ди­ван, не­лов­ко пе­рег­нувшись и ос­та­вив но­ги сви­сать на пол.

— Сла­ва бо­гу! — жен­щи­на зак­ры­ла гла­за, пе­рек­рести­лась и сно­ва про­вали­лась в сон…

Ма­ма спа­ла поч­ти сут­ки, по­ка отец не при­шёл с ра­боты и не раз­бу­дил её. Я же, как го­вори­ли, про­болел поч­ти не­делю.

Глава 3

Пос­ле то­го, как ме­ня ли­шили мо­его при­выч­но­го муль­ти­ка, моя жизнь уже не мог­ла ос­тать­ся преж­ней. Кста­ти, «Кош­кин дом» я так ни ра­зу боль­ше и не пос­мотрел с тех пор. Ма­ма всерь­ёз за­нялась мо­им вос­пи­тани­ем и обу­чени­ем. Ей очень хо­телось вер­нуть ме­ня ми­ру. То, что мне она не за­хоте­ла вер­нуть мою ста­биль­ность и по­кой, в рас­чёт не бра­лось. Отец, по-преж­не­му свя­то ве­рив­ший в мою ге­ни­аль­ность, то­же стал уде­лять мне боль­ше вре­мени. Прав­да, как уз­копро­филь­ный учё­ный, он шёл сво­ей «уз­кой» до­рогой. В на­шем до­ме ста­ли по­яв­лять­ся раз­личные учеб­ни­ки по пе­даго­гике — ма­мины учеб­ни­ки. И раз­личные иг­ры-го­лово­лом­ки — па­пины иг­ры, ко­торые я со­бирал очень охот­но. Ку­бик Ру­бика во­об­ще был при­думан для лю­дей а­утис­тов, как мне думается. В свои че­тыре го­да я поч­ти не вы­пус­кал его из рук. Отец был нес­ка­зан­но горд тем, что я со­бираю его нам­но­го быс­трее всех из­вес­тных ему взрос­лых. Все лю­ди, ко­торые при­ходи­ли к нам в гос­ти, дол­жны бы­ли сложить эту го­лово­лом­ку, а пос­ле выс­лу­шать вос­торжен­ный рас­сказ про­фес­со­ра, про мои дос­ти­жения в этой сфе­ре. Спер­ва па­па про­бовал са­дить ме­ня пе­ред гос­тем, чтобы я со­бирал ку­бик при нём. Но слиш­ком мно­гие из них, пы­тались заг­ля­нуть мне в гла­за, пот­ре­пать за ще­ки или вих­ры. Мне это не нра­вилось, и я бил их иг­рушкой по ру­кам. По­это­му отец пе­рес­тал вы­водить ме­ня на пуб­ли­ку.

Ма­ма же, всё ча­ще бы­ла ещё бо­лее не­пере­носи­ма, чем все гос­ти вмес­те взя­тые. Она ре­шила сде­лать ме­ня «нор­маль­ным». Что та­кое «быть нор­маль­ным» она чер­па­ла из но­вых глян­це­вых книг, ко­торые чи­тала мне за­по­ем вслух. Не­воль­но мой мозг вби­рал в се­бя это наг­ро­мож­де­ние ин­форма­ции и ког­да мне ис­полни­лось че­тыре го­да, я мог сам рас­ска­зать лю­бому взрослому про то, ка­ким дол­жен быть ребёнок.

По­мимо все­го это­го, в на­шем до­ме по­яви­лась ба­буш­ка, вмес­те со сво­ей со­бакой. Последняя бы­ла ма­лень­кой, с бе­лой, сва­ляной мес­та­ми шерстью и блес­тя­щим чёр­ным но­сом. А ба­буш­ка — су­хонь­кой блед­ной ста­руш­кой, всег­да в чёр­ном платье и со стро­гим пуч­ком си­них во­лос на за­тыл­ке. Я очень дол­го не мог при­вык­нуть к ней, так как ма­ма проч­ла мне кни­гу про Бу­рати­но, где бы­ла де­воч­ка с си­ними во­лоса­ми. Я сто раз про­сил ма­му перечитать мне эту кни­гу. Прав­да она сог­ла­силась все­го лишь на два проч­те­ния. Од­на­ко я точ­но за­пом­нил, что Маль­ви­на бы­ла де­воч­кой, а не ба­буш­кой. «Зна­чит она пос­та­рела и при­еха­ла жить к нам». — в кон­це кон­цов сде­лал я вы­вод. И тог­да мне ста­ло лег­че сми­рить­ся с её при­сутс­тви­ем в на­шем до­ме.

Вмес­те с но­выми жиль­ца­ми в до­ме по­яви­лись изоб­ра­жения бо­га на ико­нах. Ба­буш­ка чи­тала мне биб­лию и учи­ла раз­ным мо­лит­вам. Ма­ло кто из лю­дей, еще кро­ме ме­ня, зна­ет, что в сла­вос­ло­вии свя­той во­де — пять­де­сят три сло­ва.

Так в свои че­тыре го­да, я ре­шал слож­ные ма­тема­тичес­кие урав­не­ния, знал на­изусть поч­ти весь мо­лит­вослов и про­шёл де­сят­ки пси­холо­гичес­ких тес­тов. Ме­ня не учи­ла тог­да ни­чему толь­ко бо­лон­ка Ми­ла. И то, толь­ко по­тому, что ма­ма ещё не прив­лекла её к это­му де­лу. Нем­но­го поз­же, со­бака то­же плот­но вош­ла од­ним из звень­ев в про­цесс прев­ра­щения а­утис­та в нор­маль­но­го че­лове­ка. До той по­ры, по­ка её в воспитание не включали, я поч­ти не за­мечал это жи­вот­ное. Ме­ня ру­гали, за то, что мог встать на неё, ес­ли мне нуж­но бы­ло что-то взять со сто­ла или отод­ви­нуть её в сто­рону, ког­да она мне ме­шала.

— Гос­по­ди! Ма­ма, он убь­ет твою со­баку! Ну по­чему он так де­ла­ет? Он са­дист?!

— Ти­ше, ус­по­кой­ся, до­рогая! Я се­год­ня всю ночь мо­лилась и все­выш­ний нас ско­ро ус­лы­шит!

— Ва­лера! Пос­мотри на ме­ня! За­чем ты нас­ту­пил на Ми­лу? — ма­ма спра­шива­ет ме­ня об этом бес­ко­неч­ное чис­ло раз. В тех кни­гах, что она мне чи­тала, на­писа­но, что нор­маль­ные де­ти лю­бят жи­вот­ных. «Ты — не­нор­маль­ный!» — го­вори­ла она. От стра­ха, что со мной что-то не так, я це­пенел и пе­рес­та­вал слы­шать её речь. Смот­рел и ду­мал от че­го она без­звуч­но дви­га­ет гу­бами: хлоп — хлоп.

Мои вос­по­мина­ния о ле­те 1987 го­да, по­тому и от­ры­воч­ны, что боль­шую его часть я про­водил в вих­ре мол­ний и под­сче­те слов. Од­на­ко очень хо­рошо я пом­ню ок­тябрь это­го го­да. Один­надца­тое ок­тября — день мо­его Рож­де­ния…

К праз­дни­ку моя ма­ма го­тови­лась ос­но­ватель­но.

Не мо­гу ска­зать, что ей очень хо­телось от­праздно­вать сам факт мо­его появления на свет. Од­на­ко, ис­хо­дя из на­писан­но­го в её кни­гах, нор­маль­ные де­ти бы­ли бе­зум­но счас­тли­вы от гос­тей, по­дар­ков и кло­унов. Имен­но по­это­му мне го­товил­ся боль­шой сюр­приз. Вот с тех пор я их и не люб­лю. Ме­ня до сих пор му­ча­ет воп­рос: все ли дет­ские праз­дни­ки про­ходят так, как про­шёл мой? На­до ска­зать, что боль­ше мы не от­ме­чали эту да­ту ни­ког­да.

Пе­ред са­мим тор­жес­твом ма­ма ста­ла спра­шивать ме­ня, что я хо­чу по­лучить в по­дарок. Мне пред­ла­гались раз­ные ва­ри­ан­ты иг­ру­шек от ме­гаконс­трук­то­ров, до тех­ни­ки на ра­ди­оуп­равле­нии. За­чем мне всё это я не осоз­на­вал, как в про­чем и сей­час не по­нимаю. Для че­го за­пус­кать в квар­ти­ре под по­толок вер­то­лёт? Не­уже­ли ко­му-то это ин­те­рес­но?

И вот этот день нас­тал…

Ут­ром я прос­нулся, по­тянул­ся бы­ло сбро­сить оде­яло и нат­кнул­ся на не­обык­но­вен­ную раз­ноцвет­ную ку­чу. Это ме­ня на­пуга­ло настоль­ко, что я не сра­зу смог ох­ва­тить её всю гла­зами. Ря­дом со мной, на мо­ём ди­ван­чи­ке, сто­яли две боль­шие ко­роб­ки и од­на плос­кая. Обер­ну­тые в не­выно­симо блес­тя­щую бу­магу. Каж­дую крыш­ку вен­чал боль­шой пыш­ный бант. Спер­ва имен­но эта об­вязка бро­силась мне в гла­за, про­тас­ки­вая за со­бой всю ос­таль­ную гру­ду внутрь ме­ня. На мой крик в ком­на­ту при­бежа­ли все чле­ны на­шей семьи.

— Ну что же ты, Ва­лероч­ка? Раз­ве ты не хо­чешь пос­мотреть, что это тут у нас? — слы­шал я сквозь свои за­выва­ния.

— Вну­чек, а да­вай мы с то­бой сей­час пос­мотрим. А что это та­кое ин­те­рес­ное в ко­робоч­ках? Ой, да это же по­дароч­ки — Ва­лери­ку на День Рож­де­ние.

— Да­вай рас­пустим лен­точку, ну же взгля­ни.

— По­дар­ки… А, кто у нас та­кой боль­шой… Ну что же ты, раз­вя­жи бан­тик… — их го­лоса сли­вались в один боль­шой гул. Уби­рать с мо­его ди­ван­чи­ка эти — страш­ные для ме­ня ко­роб­ки, ник­то и не ду­мал.

— Вот од­но сло­во жен­щи­ны! Вдво­ём од­но­го ре­бён­ка ус­по­ко­ить не мо­гут! — Пя­тиде­сяти­лет­ний про­фес­сор свёл кус­тистые бро­ви к пе­рено­сице.

— Ви­тя, все де­ти ра­ду­ют­ся по­дар­кам! И толь­ко он не­дово­лен! — Раз­дра­жён­но от­би­валась от его об­ви­нений же­на.

— От­крой вну­чек. Ну по­радуй свою ба­булю. Ма­му с па­пой. — Ста­руш­ка су­ет­ли­во дёр­га­ла бан­ти­ки, рас­пу­тывая лен­ты и не­лов­ко прит­во­ря­ясь, что их раз­вя­зал сам ре­бёнок. В ре­зуль­та­те её ма­нипу­ляций на свет по­яви­лись ро­бот, вер­то­лёт, и но­вень­кий мод­ный кос­тюмчик — брюч­ки, ру­баш­ка, жи­лет­ка и да­же гал­стук — ба­боч­ка.

Я же ус­по­ко­ил­ся толь­ко тог­да, ког­да жут­кие ящи­ки в обертке из фоль­ги бы­ли уб­ра­ны, на их мес­то при­нес­ли при­выч­ный мне зав­трак. Ког­да я ма­кал пе­ченье в мо­локо, мне по­каза­ли ро­бота и вер­то­лёт в дей­ствии. Чу­до элек­тро­ники, мар­ши­ру­ющее от сте­ны к сте­не с од­ной и той же фра­зой: «Я — ро­бот», мне да­же пон­ра­вил­ось. Моя иг­ра с ним — при­мири­ла ма­му со мной. Од­на­ко, это ни сколь­ко не при­мири­ло ме­ня с те­кущи­ми со­быти­ями. Как толь­ко я до­ел, ме­ня ста­ли втис­ки­вать в но­вый кос­тюм. Не­удоб­ный, с ца­рапа­ющи­ми пу­гови­цами, ку­са­ющим во­рот­ни­ком и да­вящим по­ясом. Я не прос­то кри­чал. Я ка­тал­ся по ков­ру у ног взрос­лых, пы­та­ясь вы­лез­ти, вык­ру­тить­ся, вы­вин­тить­ся из этой тек­стиль­ной ло­вуш­ки. В тот мо­мент, ког­да я орал и бил­ся на по­лу, ко мне подъ­еха­ла моя но­вая иг­рушка. Ро­бот зас­трял меж­ду мной и сте­ной, при­гова­ривая од­ну и ту же свою фра­зу. Гля­дя на не­го, я ус­по­ко­ил­ся. К то­му же мне вы­дали ещё од­ну, до­пол­ни­тель­ную пор­цию лю­бимо­го ла­комс­тва.

По­ка я ел, ста­ли при­ходить гос­ти. Ма­ма приг­ла­сила за­чем-то очень мно­го лю­дей. Квар­ти­ра на­пол­ни­лась шу­мом, хлоп­ка­ми, гро­хочу­щими зву­ками. Они про­сочи­лись в мою ком­на­ту, зак­ру­жили ме­ня, по­тащи­ли в во­дово­рот рук и лиц. Ро­бот ку­да-то ис­чез, а на его мес­те об­ра­зова­лась мрач­ная, пу­га­ющая сво­ей глу­биной ды­ра. В стра­хе, что могу упасть в неё, я выр­вался из за­пад­ни сво­ей ком­на­ты и в по­пыт­ке най­ти убе­жище от все­го про­ис­хо­дяще­го, убе­жал в зал, где и спря­тал­ся под стол.

— Где же ваш име­нин­ник? Ироч­ка, где ви­нов­ник тор­жес­тва?

— Ой, Маш, он та­кой стес­ни­тель­ный рас­тёт.

— Как и по­ложе­но всем де­тям — ге­ни­ям. Зна­ете, за сколь­ко он со­бира­ет ку­бик Ру­бика? Уже не доль­ше трёх ми­нут! Ма­ша, за сколь­ко ты со­берешь? Ну вот за сколь­ко? За час?

— Ви­тя, да ты что? Маш­ка и за день его не со­берёт!

— Илья, как те­бе не стыд­но так на­гова­ривать на свою же­ну? Я ведь мо­гу и оби­деть­ся на те­бя!

Воз­ле взрос­лых, кру­жились их де­ти, ве­дя свои не хит­рые раз­го­воры:

— Смот­ри ка­кой ро­бот. Он сам хо­дит и да­же го­ворит.

— Да по­дума­ешь, у ме­ня то­же есть та­кой до­ма. Толь­ко нам­но­го луч­ше!

— А ты ви­дела, ка­кой ди­кий этот Ва­лерик? Я с ним иг­рать не бу­ду! Пусть ма­ма ме­ня не зас­тавля­ет да­же!

— Он прос­то ма­лень­кий, ка­ких — то че­тыре го­да. Мне вот уже шесть.

— И мне. Ты то­же идёшь в шко­лу на сле­ду­ющий год?

Под сто­лом бы­ло тем­но и пус­то. Ког­да мои гла­за при­вык­ли к тем­но­те, я на­чал счи­тать нит­ки на бах­ро­ме длин­ной ска­тер­ти. За­бирая их в ла­дош­ку — од­ну за од­ной.

— Кло­ун, уже при­шёл. Ма­ма, ну и где же этот ре­бёнок?

— Та­неч­ка, до­чень­ка, а где Ва­лерик?

— Я не знаю.

— Раз­ве вы не вмес­те иг­ра­ли?

— Ира, он мо­жет в ту­алет убе­жал? Или по­пить? Ку­да он из квар­ти­ры де­нет­ся.

— Бим-бом, динь-ди­линь. Это я кло­ун — Динь! Кто у нас тут маль­чик Ва­лера?

Бах­ро­ма пе­репол­ня­ла мою ла­донь, а её ещё бы­ло так мно­го. Я по­тянул­ся в бок за сле­ду­ющей горстью ни­тей и ска­терть, вле­комая мо­ей ру­кой, то­же по­тяну­лась вслед за мной. А по­том я упал, на­валив­шись всем те­лом на склад­ки тка­ни, пу­та­ясь в них и ув­ле­кая на пол то, что сто­яло на сто­ле. Всё что я за­пом­нил во вре­мя это­го гран­ди­оз­но­го па­дения, так это ос­трый за­пах еды и бес­ко­неч­ный звон бь­юще­гося стек­ла. Я до сих пор слы­шу хрус­таль­ный звон и вонь жа­реной ку­рицы, ког­да за­ходит раз­го­вор про лю­бой день рож­де­ния. По­няв, что про­изош­ло сов­сем пло­хое со­бытие, я, ус­тавший от го­рес­тей это­го дня, при­нял­ся ко­лотить се­бя по ли­цу ру­ками…

Ска­терть от­кры­ла изум­ленным гос­тям, то, что так тща­тель­но скры­вали чле­ны этой семьи от всех. В том чис­ле и от са­мих се­бя. Ис­пу­ган­но за­мер ве­сёлый кло­ун. Его на­мале­ван­ное ли­цо пе­рес­та­ло со­от­ветс­тво­вать про­ис­хо­дяще­му вок­руг. Ве­селая на­рисо­ван­ная улыб­ка об­рамля­ла, ра­зину­тый от удив­ле­ния, рот. Да и кто бы ис­крен­не ра­довал­ся, ви­дя, как ру­шит­ся иде­аль­но нак­ры­тый праз­днич­ный стол? Как рас­плы­ва­ют­ся на ков­ре лу­жи из сме­си жар­ко­го и раз­личных на­пит­ков. Как го­ры за­кусок об­ра­зу­ют по верх этой ка­ши из­ло­ман­ные рель­ефы пес­тря­щих бе­ло-жел­то-зе­леным ос­тро­вов. Как — вер­хушкой тра­гедии — боль­шой кра­савец торт встре­ча­ет пол «ли­цом к ли­цу». В бе­жевом кре­ме то­нут че­тыре тон­кие све­чи, ко­торым ни­ког­да уже не го­реть.

— За­чем он бьё­т се­бя? — удив­ле­но воп­ро­ша­ет кло­ун у при­сутс­тву­ющих.

Ма­лень­кий ре­бёнок в об­ла­кото­вой ру­баш­ке, брюч­ках и жи­лет­ке, смот­рит не­видя­щим взгля­дом в сте­ну и с ожес­то­чени­ем хле­щет сам се­бя ла­дош­ка­ми по ли­цу. Его длин­ные со­ломен­ные куд­ри мо­та­ют­ся из сто­роны в сто­рону вслед за го­ловой, а гал­стук — ба­боч­ка мел­ко дро­жит на ху­день­кой шее в такт уда­рам…

— Ма­ма! Пойдём до­мой, этот Ва­лерик сошёл с ума! — Звон­кий дет­ский го­лос одного из маленьких гостей воз­вестил о на­чале кон­ца тор­жес­тва в мою честь.

— Этот ад не за­кон­чится ни­ког­да. Я ро­дила не­нор­маль­но­го иди­ота. — жен­щи­на, бор­мо­чет сло­ва ско­рого­вор­кой, ста­ратель­но не смот­ря ту­да, где все ещё ле­жит ме­сиво из уго­щения: — Гос­ти уже уш­ли. Сра­зу же. Ис­пу­гались за сво­их де­тей. Ко­неч­но! У них они нор­маль­ные! Вы­рас­тут, пой­дут в шко­лу, бу­дут по­беж­дать в со­рев­но­вани­ях и олим­пи­адах, же­нят­ся, по­дарят ро­дите­лям вну­ков и скра­сят их ста­рость. Что ждёт нас с Ви­тей? Позор на всю жизнь? Сме­на под­гузни­ков вы­рос­ше­му де­тине? Его она­низм, слю­ни на по­душ­ке, мы­чание иди­ота?

«Где и в чем я ошиб­ся, взяв в же­ны эту жен­щи­ну? Ка­кие мои ин­стинкты не сра­бота­ли, что я сде­лал неос­то­рож­ный шаг и же­нил­ся на ней? О ка­ких су­мас­шедших в сво­ём ро­ду она про­мол­ча­ла пе­ред свадь­бой? И, что? Что мне те­перь с этим де­лать? Ко­неч­ное же он — мой сын! И он — ре­бёнок — ге­ний! То, что моя кровь в нем есть — этот факт неос­по­рим. Дос­та­точ­но уви­деть, как он счи­та­ет, пи­шет. Тот же ку­бик. Ос­таль­ное же прос­то кап­ри­зы и дур­ное вос­пи­тание! Воз­можно — и её ге­ны! Что мне с этим де­лать? Раз­вестись?» — муж­чи­на во­рочал­ся в сво­ей пос­те­ли. Спать он пред­по­читал от­дель­но от же­ны. В этот день сон впер­вые за мно­го лет к не­му не шёл, нес­мотря на из­рядную до­зу вод­ки, ко­торую он вы­пил, си­дя один у се­бя в ка­бине­те, по­ка же­на про­щалась с гос­тя­ми и ук­ла­дыва­ла сы­на.

— Ми­лосер­дный Гос­по­ди, Отец наш не­бес­ный, прос­ти на­ши ду­ши греш­ные. По­моги ре­бён­ку, мне то­бой да­ден­но­му, ра­бе божьей, до­чери мо­ей Ири­не. За­щити её. Убе­реги. Дай ей бла­годать для рас­ка­яния и сам не взы­щи с неё, но прос­ти… — Ба­буш­ка Ва­лери­ка бо­ялась лезть с раз­го­вора­ми к зя­тю и до­чери и по­тому об­ра­щалась к то­му, с кем при­вык­ла го­ворить всю свою дол­гую и не­лёг­кую жизнь.

Ре­бёнок спал. Его ос­тро­носое, вы­тяну­тое, как у мы­шон­ка — бу­розуб­ки ли­чико да­же во сне бы­ло от­ре­шен­ным от все­го ми­ра…

До сих пор я не мо­гу по­нять это­го мо­мен­та — за­чем лю­ди праз­дну­ют день сво­его по­яв­ле­ния на свет? Ник­то не пом­нит, как имен­но он по­явил­ся на свет. Па­мять не хра­нит плас­ты вос­по­мина­ний о том, что каж­дый из нас ду­мал или чувс­тво­вал при этом. Ско­рее все­го, при встре­че с ми­ром, лю­ди ис­пы­тыва­ют та­кую же боль, как та, что поз­дра­вила ме­ня сво­им по­яв­ле­ни­ем во вре­мя то­го праз­дни­ка. Так и за­чем всё это — по­дар­ки, пи­роги, све­чи? Для че­го? Ко­неч­ное на мно­гие эти воп­ро­сы я знаю удоб­ные от­ве­ты. Это тог­да, ма­лень­ким, я прос­то не смог пе­ренес­ти оби­лия впе­чат­ле­ний. Пос­ле ок­ру­жа­ющие до­нес­ли до ме­ня ин­форма­цию о том, что по­дар­ки да­рить на­до обя­затель­но и им на­до ра­довать­ся. Да­же ес­ли они те­бе не нра­вят­ся, то все рав­но на­до вы­ражать бла­годар­ность и приз­на­ние. Ведь ина­че — пло­хо и неп­ри­лич­но. Гос­тей на­до звать, по­тому что это то­же неп­ре­лож­ная тра­диция. Они с удо­воль­стви­ем при­дут, ведь их на праз­дни­ке бес­плат­но на­кор­мят. От­ка­зывать­ся нель­зя, та­кое по­веде­ние оби­жа­ет. Не хо­чешь огор­чить че­лове­ка — сог­ла­шай­ся прий­ти к не­му на праз­дник, ког­да он зо­вет. Я дав­но и на­изусть вы­учил все эти по­ложе­ния. Кто вы­думал их не знаю. Од­ни пси­холо­ги де­ла­ют ссыл­ку на дру­гих, те в свою оче­редь от­сы­ла­ют к треть­им. Спер­ва я пы­тал­ся в этом ра­зоб­рать­ся, те­перь уве­рен в том, что знаю единс­твен­ный пра­виль­ный от­вет — боль­шинс­тво. То са­мое боль­шинс­тво, для ко­торо­го и соз­дан весь этот мир. Это для них важ­ны гос­ти, по­дар­ки, пи­роги. Это они соз­да­ют пра­вила и обя­зыва­ют мир сле­довать им. Что же де­лать тем, для ко­го это не нуж­но, не важ­но и да­же страш­но!? Ког­да я ис­кал от­вет на этот воп­рос я да­же при­думал сов­сем ко­рот­кий сти­шок:

Мир соз­дан так, чтоб в нем удоб­но бы­ло боль­шинс­тву.

Мне неудоб­но, зна­чит я ум­ру?

Глава 4

Пос­ле мо­его дня рож­де­ния ро­дите­ли ста­ли слишком час­то ссо­рить­ся. Мно­го скан­да­лов бы­ло по раз­ным пус­тя­кам вро­де не вов­ре­мя при­готов­ленно­го обе­да или пло­хо от­гла­жен­ной ру­баш­ки.

Так как они при этом ужасно гром­ко кри­чали, я от­клю­чал­ся от смыс­ла их ре­чи и прос­то счи­тал сколь­ко слов они друг-дру­гу ска­жут. Обыч­но, вне ссо­ры, ма­ма го­вори­ла ча­ще и боль­ше. Сло­ва ли­лись из неё неп­ре­рыв­ным по­током. Отец же был на­обо­рот мол­ча­лив и ожив­лялся толь­ко на те­мы на­уки или по­лити­ки. Во вре­мя скан­да­лов — бы­ло всё на­обо­рот. Ма­ма боль­ше мол­ча­ла и пла­кала, па­па про­из­но­сил длин­ные ре­чи. Я нас­чи­тывал за всё вре­мя мо­ноло­га от­ца не ме­нее пя­тисот слов. Ма­ма в от­вет го­вори­ла не бо­лее пя­тиде­сяти. По­нять, о чем они го­ворят я не мог. Мой мозг ав­то­мати­чес­ки от­клю­чал при­ём зву­ков, ес­ли они пре­выша­ли до­пус­ти­мую для не­го гром­кость. Ес­ли учесть, что я и так каж­дый звук слы­шал на уров­не взры­ва в двес­ти де­цибел, то ещё до то­го, как они ус­по­ка­ива­лись, зву­ковая вол­на ва­лила ме­ня на ди­ван­чик. Она омы­вала мою го­лову при­лива­ми го­лов­ной бо­ли и тем­пе­рату­ры, вы­мывая из нее пос­ледние ди­ато­меи жиз­ни.

Но один их раз­го­вор я ус­лы­шал и за­пом­нил от на­чала до кон­ца, по­тому — что в этот раз они не кри­чали. И да­же го­вори­ли на рав­ных — поч­ти оди­нако­вое ко­личес­тво слов. Отец про­из­но­сил каж­дый звук чёт­ко, раз­ме­рен­но и негром­ко. Ма­ма пла­кала, но не как обыч­но нав­зрыд, а без­звуч­но. Сто­яла мол­ча, нап­ро­тив крес­ла в ко­тором си­дел отец, гло­тала слё­зы впе­ремеш­ку с соп­ля­ми и ком­ка­ла в ру­ках но­совой пла­ток, за­бывая прик­ла­дывать его к ли­цу. Я в это вре­мя рас­кла­дывал на ди­ване кар­точки ал­фа­вита — стро­го по по­ряд­ку и в ров­ную ли­нию.

— Мне сов­сем не по­нят­но — во что прев­ра­тил­ся мой дом и моя семья. — це­дил сло­ва отец: — Ког­да я брал те­бя за­муж, я рас­счи­тывал на до­маш­ний у­ют и на­лажен­ный быт. Раз­ве я не сде­лал со сво­ей сто­роны всё, чем муж­чи­на дол­жен до­казать жен­щи­не, что он это­го дос­то­ин? Я дал те­бе свою фа­милию. И не прос­то ка­кую-то там, а из­вес­тную. Ты ни в чём не нуж­да­ешь­ся. За­хоте­ла ре­бён­ка? Ро­дила. Луч­шая боль­ни­ца и все мои свя­зи бы­ли те­бе пре­дос­тавле­ны. Сын ро­дил­ся здо­ровым?

— Раз­ве ты сам не пом­нишь? — от­ве­чала ма­ма.

— Ре­бёнок ро­дил­ся здо­ровым?

— Ви­тя, он был аб­со­лют­но нормальным.

— В год он мог ска­зать нес­коль­ко пред­ло­жений, хо­рошо ел и не ры­дал по вся­кому по­воду. Вов­ре­мя по­полз, вов­ре­мя встал и по­шёл. В два с по­лови­ной го­да он уже ре­шал вмес­те со мной урав­не­ния и знал весь ал­фа­вит. Но ка­жет­ся, уже тог­да, ты на­зыва­ла мо­его сы­на иди­отом и де­билом? Я что-то не знаю о тво­ей род­не?

— Ви­теч­ка, ты всё вре­мя был так за­нят.

— За­нят чтобы ус­лы­шать о том, что у те­бя кто-то в семье име­ет оп­ре­делён­ный ди­аг­ноз? Из тех что ста­вит пси­хи­атр? По­верь, я бы на­шёл вре­мя ус­лы­шать твой рас­сказ на эту те­му. — отец ни ра­зу не по­высил го­лос, го­воря эти фра­зы: — Итак, что же ты от ме­ня скры­вала?

Мне нра­вил­ся его спо­кой­ный тон. Я иг­рал и слу­шал, не по­нимая то­го, что он не прос­то раз­го­вари­ва­ет с ма­мой, а об­ви­ня­ет её во лжи. По прав­де го­воря, я бы это­го и сей­час не по­нял. Дру­гие лю­ди, как-то уме­ют раз­ли­чать ложь и прав­ду, мне это­го не да­но. Не­воз­можно по­нять, хо­чет ли че­ловек те­бя об­ма­нуть или он прос­то оши­ба­ет­ся. Вво­дит ли он те­бя в заб­лужде­ние, ру­ководс­тву­ясь злым умыс­лом, или сам на­ходит­ся в не­веде­нии?

— Ви­тя, в на­шей семье все всег­да бы­ли здо­ровы. Кро­ме вот Ва­леры… Ты был за­нят, что­бы уви­деть те ме­лочи, с ко­торы­ми я стал­ки­валась все вре­мя. Да он ре­шал с то­бой урав­не­ния и да­же на­учил­ся пи­сать ме­лом на дос­ке. Но при этом, он пи­сал­ся в шта­ны и ни­ког­да не про­сил­ся на гор­шок. Пи­сал и пи­сал­ся! Пи­сал­ся и пи­сал! — ма­ма рас­сме­ялась мгно­венным смехом и тут же про­дол­жи­ла: — Сло­ва, ко­торые он го­ворил в год, ис­чезли из его ре­чи пол­ностью к пол­уто­ра го­дам. Ви­тя, он до сих пор не го­ворит.

— Маль­чи­ки очень поз­дно осваивают речь. Я и сам еле лепетал до че­тырёх лет. Сей­час — я про­фес­сор.

— У не­го слишком мно­го стран­ностей. Он ни­ког­да не бу­дет есть, ес­ли кто-то возь­мет хоть ку­сочек с его та­рел­ки.

— Я то­же брез­глив. Прос­то ник­то не ест, сла­ва бо­гу, с мо­ей та­рел­ки!

— Да и те про­дук­ты, что он пот­ребля­ет, мож­но пе­рес­чи­тать по паль­цам. Пе­ченье, ко­торое он обя­затель­но ма­ка­ет в мо­локо. От­дель­но друг от дру­га он эту пи­щу не вос­при­нима­ет. Огу­рец приз­на­ет за еду толь­ко ес­ли он по­резан­ный на че­тыре ров­ные час­ти. — ма­ма про­дол­жа­ла мо­нотон­ным го­лосом, как буд­то не слы­шала до­водов от­ца: — Ма­каро­ны, так толь­ко с кап­ля­ми кет­чу­па, при этом нуж­но обя­затель­но го­ворить: «Топ-топ». Ка­пать со­ус на та­рел­ку и «то­пать». Ещё по­ловин­ку сва­рен­но­го вкру­тую яй­ца. По­нима­ешь, я ведь да­вала ему це­лое. Он не стал его есть. Смот­рел так, как буд­то я да­ла ему жа­бу и зас­тавляю её це­ликом прог­ло­тить. Сто­ило толь­ко по­резать яй­цо по­полам и од­ну по­лови­ну уб­рать, как он с удо­воль­стви­ем съ­ел вто­рую.

— Я не счи­таю стран­ным из­би­ратель­ность ре­бён­ка в еде. Те­бе не хва­та­ет вре­мени по­резать ему огу­рец или яй­цо? Или у те­бя нет де­нег на эти за­мор­ские до­рогие про­дук­ты?

— Ты не по­нима­ешь…

— Нет. Это ты ме­ня, Ири­на, не по­нима­ешь. Ли­бо я отец ге­ния, ли­бо я не отец. Ес­ли маль­чик к че­тырем го­дам хо­рошо ос­во­ил уни­вер­си­тет­ский курс фи­зики и ма­тема­тики, ес­ли он об­ла­да­ет фе­номе­наль­ной па­мятью и иде­аль­ным слу­хом. — это го­ворит толь­ко о том, что он сов­сем не тот ду­рачок или де­бил, ка­ким ты его пы­та­ешь­ся мне пред­ста­вить. Тут ли­бо ты име­ешь в анам­не­зе сво­его ге­не­ало­гичес­ко­го де­рева пси­хов, ко­торых вы с тво­ей ма­машей скры­ли от ме­ня, ли­бо ты сво­ими глу­пыми сло­вами пы­та­ешь­ся прик­рыть свои ог­ре­хи в вос­пи­тании. Вто­рое пред­почти­тель­нее пер­во­го. Я все по­нимаю, с под­ружка­ми за­бол­та­лась, в бас­сейн два ра­за в не­делю, в ки­но, в ка­фе, к ма­ме, ку­да тут вос­пи­тание ре­бен­ка вмес­тить. Вот и упус­ти­ла сы­на. Од­ну те­бя не ви­ню, сам глу­пец — слиш­ком мно­го во­ли дал жен­щи­не.

— Ви­тя. Да у меня подруг-то нет…

— Ири­на… Ещё раз… Вни­матель­но вслу­шай­ся в мои сло­ва. Ес­ли мой сын — де­бил и ты что-то пы­та­ешь­ся от ме­ня скрыть…

— А­утист. Врач ска­зала…

— Ши­зоф­ре­ник, нев­расте­ник, псих, а­утист, при­дурок — мне пе­речис­лить все ди­аг­но­зы, ко­торых у мо­его ре­бён­ка не мо­жет быть?!

Отец встал с крес­ла и по­тянул­ся. В до­маш­нем три­ко на­тяну­том поч­ти до под­мы­шек и май­ке, об­тя­гива­ющей тол­стую во­лоса­тую грудь, он был очень боль­шим и ав­то­ритет­ным.

— Ири­на, ты дол­жна приз­нать, что ты упус­ти­ла сы­на и за­нять­ся сроч­но про­бела­ми в его вос­пи­тании. Ина­че я бу­ду вы­нуж­ден по­дать на раз­вод.

— Раз­вод… — ма­ма по­чему-то пе­реш­ла на шё­пот.

— Бо­же, ка­кой раз­вод, де­ти! — В ком­на­ту вош­ла ба­буш­ка, всплес­ну­ла ру­ками и за­су­ети­лась вок­руг ро­дите­лей: — Ви­тень­ка, что ты та­кое го­воришь? Ну как мож­но да­же ду­мать об этом? Ироч­ка, прос­то де­воч­ка сов­сем. Неопыт­ная. За­мужем не бы­ла, с дру­гим муж­чи­ной не жи­ла! Ты же её пря­мо от мо­ей юб­ки отор­вал. Она на­учит­ся, ис­пра­вит­ся. Ужо она и книж­ки по вос­пи­танию чи­та­ет, и с внуч­ком за­нима­ет­ся. Ужо она и его лю­бит, и те­бя силь­но лю­бит.

— Раз­во­да не бу­дет. — Ма­ма об­ня­ла па­пу и приль­ну­ла к его пле­чу: — Я всё осознала, Ви­тень­ка.

Я не знаю, что по­няла тог­да ма­ма, она мне об этом ни ра­зу не рас­ска­зыва­ла. А вот я прочувствовал всё. Во всех гром­ких ссо­рах, в мол­ни­ях и во­дово­ротах — ви­новат я. Нор­маль­ный ре­бёнок не дол­жен есть пол яй­ца и пи­сать в под­гузни­ки. Есть огу­рец толь­ко по­резан­ным — не дол­жен, и пе­ченье — не дол­жен ма­кать в мо­локо. Тог­да ма­ма с па­пой пе­рес­та­нут кри­чать друг на дру­га и не нас­ту­пит ни­какой раз­вод. Толь­ко ес­ли кто-то ду­ма­ет, что а­утист, осоз­нав, что он не тот, ка­ким его хо­тят ви­деть близ­кие, при­ложит уси­лия и пе­рес­та­нет быть са­мим со­бой, то он оши­ба­ет­ся. Осоз­нав свое не­совер­шенс­тво и не­со­от­ветс­твие ро­дитель­ским ожи­дани­ям, я стал ещё бо­лее бо­ять­ся что-ли­бо де­лать. Мне сроч­но нуж­ны бы­ли инс­трук­ции, как пос­ту­пать в том или ином слу­чае. Ес­ли до это­го я ел сам, то сей­час бо­ял­ся да­же под­нести ку­сок ко рту. Ма­ме при­ходи­лось брать ме­ня за ру­ку и по­могать мне дер­жать лож­ку. Я ждал по­мощи от взрос­лых, чтобы они под­ска­зали как это — пра­виль­но. Ма­ма и ба­буш­ка мое по­доб­ное по­веде­ние рас­це­нили, как рег­ресс.

— Ири­ноч­ка, те­бе нуж­но по­казать его вра­чу. Мо­жет таб­ле­точ­ки ка­кие-то про пи­шут?

— Ма­ма, ес­ли Ви­тя уз­на­ет, что мы хо­дим по вра­чам, он дей­стви­тель­но пот­ре­бу­ет раз­во­да.

— Без вра­ча нам не спра­вить­ся, до­чень­ка.

— Врач бу­дет нас­та­ивать на приз­на­нии ди­аг­но­за. Тог­да мы все рав­но при­дем к то­му, что он, все та­ки, не ге­ний, а ду­шев­но боль­ной.

— Да­вай схо­дим к час­тно­му вра­чу, ко­торый под­ска­жет — как нам вос­пи­тывать маль­чи­ка? — ста­руха пе­реш­ла на быс­трый ше­пот: — Пос­лу­шай! Лад­но сей­час, Ви­тя сам зап­ре­тил те­бе от­да­вать Ва­лер­ку в дет­ский сад. Но ему ведь при­дёт­ся пой­ти в шко­лу. Тут вряд ли твой муж ос­та­вит его си­деть до­ма.

— Шко­ла… Да, тут ты пра­ва. Нам на­до сде­лать с ним что-то до шко­лы. С боль­ным ре­бён­ком на ру­ках, в со­рок лет, ко­му я бу­ду нуж­на, ес­ли Ви­тя нас вы­гонит… В кон­це — кон­цов дрес­си­ру­ют ведь как-то жи­вот­ных?

Так на­чалась эпо­ха боль­шой лжи в на­шей семье. Я уве­рен, что ма­ма прос­то пы­талась спас­ти свой брак от раз­во­да. Хо­тя они все рав­но по­том раз­ве­лись… Со мной.

Глава 5

Окон­ча­тель­но на наш ви­зит к тай­но­му вра­чу ма­му спод­вигнул ещё один сов­мес­тный праз­дник — Но­вый год. В этот раз спе­ци­аль­ных сюр­при­зов осо­бо не пла­ниро­валось, од­на­ко для ме­ня лю­бая не­ожи­дан­ность бы­ла по­доб­на вне­зап­но ра­зор­вавшей­ся бом­бе.

Од­ним де­кабрь­ским ут­ром я прос­нулся и вы­шел из ком­на­ты в зал. То, что от­кры­лось там мо­ему взо­ру, зас­та­вило ме­ня улепётывать на­зад в свою ком­на­ту. С учё­том то­го, что я тог­да ещё и хо­дил — то за­пина­ясь но­гой об но­гу, а тут по­бежал, мож­но по­нять, с ка­кой си­лой ме­ня гнал страх. Как ма­ма не уго­вари­вала ме­ня вый­ти и рас­смот­реть по­луч­ше при­чину мо­его ис­пу­га, я упи­рал­ся, орал и не да­вал за­тащить ме­ня в гос­ти­ную. В кон­це кон­цов ма­ма прек­ра­тила свои уго­воры, и под­хва­тив ме­ня на ру­ки, вы­нес­ла ту­да, где те­перь ца­рило — это.

Оно бы­ло боль­шое настоль­ко, что я не мог ох­ва­тить взгля­дом да­же од­ной чет­вёртой его час­ти. Оно бы­ло опас­ное, по­тому что из то­го кус­ка, что по­падал в сфе­ру мо­его об­зо­ра тор­ча­ли игол­ки. Тон­кие, тем­но — зе­лёные, за­ос­трён­ные на кон­чи­ках. Оно пах­ло ули­цей и ещё чем-то тос­кли­во-аро­мат­ным. В об­щем мне не пон­ра­вил­ся ни за­пах, ни внеш­ний вид то­го, что ро­дите­ли на­зыва­ли ел­кой…

Лес­ная де­ва сто­яла пос­ре­ди ком­на­ты, вы­тянув ак­ку­рат­ные, поч­ти сим­метрич­ные ла­пы во все сто­роны. Гла­ва се­мей­ства рас­ста­рал­ся и де­рево ему дос­та­лось не ста­рое с обод­ранны­ми бо­ками, а пу­шис­тое, с гиб­ки­ми уп­ру­гими вет­вя­ми, гус­то усы­пан­ны­ми аро­мат­ной хво­ей. То тут, то там, сквозь зе­лень прог­ля­дыва­ли шо­колад­ные, хо­рошо прос­мо­лён­ные шиш­ки. До­бав­ляя к за­паху мо­роза и све­жес­ти ещё и тер­пкие дре­вес­ные нот­ки. От неё так и ве­яло зи­мой, но­вогод­ни­ми праз­дни­ками, ве­сель­ем и лес­ной сказ­кой. Жен­щи­на яв­но лю­бова­лась ей, пог­ру­жа­ясь в вос­по­мина­ния сво­его детс­тва: о том, как они с от­цом хо­дили в лес, вы­бира­ли мо­лодень­кое де­рев­це и он, по­терев о шта­ны зас­ко­руз­лые ла­дони, в два ма­ха то­пором пе­реру­бал тон­кий ствол. Пос­ле че­го клал ёлоч­ку на са­ни, по­вер­ху са­дил дочь и вёз их до­мой. На­порис­тый, чуть горь­кий аро­мат вил­ся над са­лаз­ка­ми, а из сру­ба со­чилась смол­ка, ко­торая зас­ты­вала ян­тарны­ми ка­пель­ка­ми. До­ма де­воч­ка от­ко­выри­вала её и скла­дыва­ла в де­ревян­ную шка­тул­ку, ко­торую то­же ей вы­тесал пап­ка. Ири­на пос­мотре­ла на мать, та хло­пота­ла, ук­ра­шая пред­вес­тни­цу Но­вого го­да, в раз­личные бу­сы и ми­шуру. «Вспо­мина­ет ли она его?» — по­дума­лось ей: — «Па­па умер двад­цать лет на­зад, а ма­ма так и ос­та­лась жить од­на. Ни­кому бо­лее не нуж­ная. Ес­ли бы не слож­ности с Ва­лер­кой, то и я вряд ли взя­ла бы её из де­рев­ни к се­бе. Все та­ки семья — это муж, же­на и ре­бёнок. Нор­маль­ный ре­бёнок!»

Жен­щи­на обер­ну­лась к ди­вану, ку­да по­сади­ла сы­на, но там его уже не бы­ло. Зим­ний праз­дник по­хоже ма­ло его ув­ле­кал.

— Ви­тя би­леты при­нёс на ёл­ку в клу­бе. — Об­ра­тилась она к ма­тери с раз­го­вором.

— Схо­дите, тан­цы — де­ло мо­лодое.

— Ма­ма! На ут­ренник, а не на ого­нёк. Это с Ва­лерой ид­ти на­до. Страш­но мне, ещё день рож­де­ние не за­былось.

— А где он кста­ти? Ва­лерик…

— Да, кто его зна­ет. Ви­дишь не си­дит тут, не пон­ра­вилось ему де­рево на­ряжать.

— Не пой­дёшь зна­чит?

— Нет.

Но ве­чером муж при­нёс боль­шой свёр­ток, в ко­тором ле­жало кра­сивое ис­си­ня-чёр­ное платье с лю­рек­сом. То са­мое, что она прис­мотре­ла на­мед­ни в ГУ­Ме и в тон ему изящ­ные ту­фель­ки ло­доч­ки. На­ряд бе­зус­ловно нуж­дался в вы­гуле, на ве­черин­ки про­фес­сор же­ну не во­дил и кро­ме как детского ут­ренни­ка, ей бы­ло нег­де его по­казать. Вмес­те с плать­ем ле­жал и кос­тюмчик из бе­лого плю­ша. Сы­ну бы­ла пред­пи­сана роль зай­чи­ка. Ири­на ре­шилась и в наз­на­чен­ный день на­рядив се­бя и прих­ва­тив сы­на в од­ну ру­ку, а па­кет с одеж­дой для не­го в дру­гую, по­еха­ла в клуб. Од­на­ко дет­ский на­ряд в тот день так и ос­тался не­вос­тре­бован­ным, Ва­лера не поз­во­лил на­деть его на се­бя. Имен­но там, сре­ди все­об­ще­го дет­ско­го го­мона и ве­селья жен­щи­на без­воз­врат­но осоз­на­ла, как её ре­бёнок не по­хож на его сверс­тни­ков. С по­терян­ным ли­цом и ог­ромны­ми зап­ла­кан­ны­ми гла­зища­ми — он смот­релся чу­жес­тран­цем сре­ди всех этих крас­ных ша­почек, ли­сичек и муш­ке­теров. От то­го и она са­ма се­бе ка­залась то­же чу­жой для всех. «Без­ра­дос­тный Но­вый год.» — ду­мала она: — «И впе­реди бес­прос­ветная тос­кли­вая жизнь»…

Она да­же не за­меча­ла, нас­коль­ко все де­ти раз­ные. И что в од­ном уг­лу пла­чет ма­лень­кий Пь­еро, ко­торо­му не по ду­ше шум­ное сбо­рище, а в дру­гом крош­ка бе­лоч­ка, раз­дра­жен­но вы­рыва­ет­ся из рук сво­ей ба­буш­ки, не же­лая во­дить хо­ровод. Ири­на ви­дела толь­ко об­лик сво­его ре­бен­ка, и он был не та­ким, ка­ким ей хо­телось. Изящ­ные, тон­кие чер­ты его ли­ца пор­тил све­ден­ный в по­лосу рот. Бе­лые длин­ные куд­ри ви­лись поч­ти до плеч, де­лая по­хожим его на дев­чонку. Но подс­тричь Ва­леру бы­ло де­лом не­ре­аль­ным, при ви­де нож­ниц он пря­тал­ся во все ще­ли квар­ти­ры, от­ку­да вы­тащить его юр­кое и бо­лез­ненно ху­дое те­ло не пред­став­ля­лось воз­можным по­том ча­сами. Что бы не стричь ног­ти, ма­лыш сгры­зал их под корень, от че­го его паль­цы бы­ли изу­родо­ваны за­усе­ница­ми и кро­вото­чащи­ми ран­ка­ми. До­пол­нял кар­ти­ну взгляд в прос­транс­тво, как бы сквозь люд­ей и пред­ме­ты. Что он ви­дел? О чем он ду­мал? По­нять бы­ло не воз­можно и от то­го вдвой­не страш­но. Так лю­дям вну­ша­ют ужас лю­бые стран­ности, осо­бен­но ес­ли есть по­доз­ре­ния, что они гра­ничат с пов­режде­ни­ями пси­хики…

Тот единс­твен­ный в мо­ей жиз­ни ут­ренник я поч­ти не за­пом­нил. Хоть это для ме­ня не­обыч­но, так как про мно­гие мо­мен­ты из сво­ей жиз­ни мо­гу рас­ска­зать так, как буд­то всё бы­ло вче­ра. То­ли мне бы­ло сов­сем уж пло­хо, то­ли как-то зап­ре­дель­но скуч­но. А вот ёл­ку в на­шей гос­ти­ной я пом­ню, как сей­час. Че­рез лет пять я про­чёл в кни­ге, что смо­ла её на­зыва­ет­ся жи­вицей. Гус­тая и вяз­кая, она слу­жит жи­вым плас­ты­рем для де­рева. От то­го у неё та­кой ле­карс­твен­ный, слад­ко­ватый аро­мат. До пос­ледне­го, уже на по­роге ги­бели ствол ле­чит се­бя и жиз­не­ут­вер­жда­ющий за­пах хвои сме­шива­ет­ся с тлет­ворностью над­ви­га­юще­гося за­сыха­ния. Не ду­маю, что у ели есть ду­ша, но ды­шать тру­пом да­же ес­ли это ос­танки рас­те­ния все рав­но неп­ри­ят­но. Сре­зан­ные цве­ты так же пах­нут тле­ном. От то­го и мер­твых бу­кетов в ва­зах я не люб­лю, не по­нимаю, от че­го их на­зыва­ют «жи­выми». Мно­гим лю­дям нра­вят­ся, как сос­но­вые, так и цве­точ­ные аро­маты уже за­губ­ленных ор­га­низ­мов, не всем да­но слы­шать ве­яния про­щаль­ных то­нов ухо­дящей жиз­ни.

Всю но­вогод­нюю ночь я, не же­лая на­ходит­ся в за­ле, проп­ла­кал в сво­ей ком­на­те. На том праз­дни­ки в на­шей семье и за­кон­чи­лись, а ма­ма окон­ча­тель­но при­няла ре­шение от­везти ме­ня к вра­чу. Хо­чу ли я? А ме­ня не спро­сили. Поз­во­лит ли па­па? А ему не ска­зали. Ма­ма пос­ле раз­го­вора о раз­во­де, при­нима­ла та­кие ре­шения са­мос­то­ятель­но.

Глава 6

— Я знаю по­чему вы приш­ли ко мне. — Не­высо­кая жен­щи­на в мод­ных для то­го вре­мени джин­сах и во­долаз­ке под са­мое гор­ло, смот­ре­ла на свою со­бесед­ни­цу с го­тов­ностью на­чать слу­шать её рас­сказ. Вра­ча пре­дуп­ре­дили, что на при­ём при­дёт же­на из­вес­тно­го про­фес­со­ра с не сов­сем обыч­ным ре­бён­ком. В чем его не­обыч­ность дет­ский врач — пси­хи­атр Лю­бовь Эду­ар­довна Ги­ри­ян по­няла сра­зу же. Очень зна­комым бы­ло по­веде­ние маль­чи­ка, ко­торый пред­по­чел не за­метить её при­ветс­твия, об­ра­щен­но­го к не­му. Она уса­дила ма­лыша на пол, к ко­роб­ке с иг­рушка­ми, ко­торые он тут же на­чал дос­та­вать и рас­швы­ривать вок­руг. Наб­лю­дая по­пут­но за его по­веде­ни­ем, врач приг­ла­сила при­сесть мать па­ци­ен­та на ди­ван. В ви­ду осо­бого ис­клю­чения и плот­но­го кон­верта с пеш­ке­шем, при­ём вел­ся у неё на до­му, для соб­лю­дения обя­затель­но­го ус­ло­вия — пол­ной кон­фи­ден­ци­аль­нос­ти.

— Зна­ете ли вы, что про­ис­хо­дит с ва­шим сы­ном? — на­чала раз­го­вор Лю­бовь.

— В по­лик­ли­нике мне ска­зали, что у Ва­лери­ка возможно а­утизм. Но врачу, который нас смотрел, да и мне самой — ма­ло что из­вес­тно о дан­ном за­боле­вании. Од­на­ко те кро­хи информации, что я наш­ла в кни­гах на­шей го­род­ской биб­ли­оте­ки — го­ворят — вра­чи не ошиб­лись!

— Я сог­ла­шусь. По мно­гим приз­на­кам, его по­веде­ние дей­стви­тель­но вы­да­ет в нем чер­ты ре­бен­ка из а­утич­но­го спек­тра.

— Как это ле­чит­ся?

— Вы ду­ма­ете это прос­то бо­лезнь, как корь или вет­рянка?

— Я не хо­чу раз­во­да! — Ири­на нер­вни­чала, гля­дя, как сын с пус­ты­ми гла­зами вер­тит ко­лесо у не­боль­шо­го иг­ру­шеч­но­го гру­зович­ка, от то­го и от­ве­чала нев­по­пад: — Муж пос­та­вил мне ус­ло­вие — ли­бо я ре­шаю воп­рос адек­ватно­го по­веде­ния сы­на, хо­тя бы в пре­делах на­шего до­ма, ли­бо он ему не отец.

— Вам при­дёт­ся при­ложить очень мно­го уси­лий. — вра­чу не нра­вилось по­веде­ние ма­тери ре­бён­ка го­раз­до боль­ше, чем по­веде­ние её сы­на. Пу­гал взгляд, пол­ный от­вра­щения, ко­торым она наг­ражда­ла его ма­нипу­ляции с иг­рушка­ми. Од­на­ко день­ги бы­ли нуж­ны, свя­зи и то­го бо­лее. Нуж­но бы­ло от­ра­баты­вать го­норар. «Од­на­ко, как они по­хожи. Жен­щи­на и ее ре­бенок.» — от­ме­тила про се­бя Лю­бовь: «Оба свет­ло­воло­сые, го­лубог­ла­зые, и то­го те­лос­ло­жения, ког­да все уз­кое и длин­ное тор­чит во все сто­роны.»

— Ваш сын не ста­нет та­ким как те де­ти, которых вы в основном видите. Сам он, по сво­ей при­роде сов­сем дру­гой. Я поп­ро­бую объ­яс­нить вам, что про­ис­хо­дит — пред­ставь­те, что вы при­еха­ли за гра­ницу и не зна­ете язы­ка, обы­ча­ев и куль­ту­ры…

— Мы бы­ли с Ви­тей за гра­ницей на кон­фе­рен­ции, там бы­ло ин­те­рес­но. — прер­ва­ла её со­бесед­ни­ца.

— Вы по­нима­ли речь мес­тных жи­телей?

— Мы ос­та­нови­лись в хо­рошей гос­ти­нице, там бы­ло мно­го рус­ских и Ви­те был вы­делен лич­ный пе­ревод­чик.

— Пред­ставь­те, что вы уш­ли из гос­ти­ницы и по­теря­лись. С ва­ми ря­дом нет ни­како­го тол­ма­ча. Вы не зна­ете, что мож­но, а что нель­зя де­лать в чу­жой стра­не. Объ­яс­нить, ска­зать — не­воз­можно. Бы­ло бы вам у­ют­но и хо­рошо?

— Я не ду­маю, что эта си­ту­ация бы­ла бы во­об­ще воз­можна.

— И все же. Как бы вы изъ­яс­ня­лись с мес­тны­ми жи­теля­ми?

— Ско­рее все­го жес­та­ми. Мож­но всег­да же объ­яс­нить, по­казать.

— По­веде­ние ва­шего сы­на, те же са­мые жес­ты. По­нево­ле он ока­зал­ся по­терян­ным в чу­жой стра­не и пы­та­ет­ся сей­час най­ти до­рогу ту­да, где его бу­дут по­нимать.

— Хо­рошо. — Ири­на Си­дор­ко­ва яв­но то­милась эти раз­го­вором: — Вы вы­пише­те нам ле­карс­тво?

— А­утизм не вы­лечить пи­люля­ми. Есть ко­неч­ное пре­пара­ты, ко­торые мо­гут снять аг­рессию и са­мо­аг­рессию, если они присутствуют, од­на­ко — это не па­нацея от, как вы го­вори­те «бо­лез­ни».

— Т.е. таб­ле­ток вы мне не да­дите? А мне вас ре­комен­до­вали, как хо­роше­го спе­ци­алис­та. — Ири­на вста­ла с ди­вана и по­дош­ла к ок­ну, обой­дя сво­его ре­бён­ка, как од­ну из ве­щей ин­терь­ера: — По­моги­те мне!

— Я и не от­ка­зыва­юсь вам по­мочь. Толь­ко вам при­дёт­ся мно­го за­нимать­ся с ним.

— Ес­ли это единс­твен­ный ва­ри­ант, то мне де­вать­ся не­куда.

— Другого нет. Рас­ска­жите мне о нем. С са­мого его рож­де­ния…

Я очень ску­чал. Квар­ти­ра ку­да мы приш­ли, бы­ла чу­жой, жен­щи­на, ко­торая раз­го­вари­вала с мо­ей ма­мой, бы­ла мне нез­на­кома. Иг­рушки, ко­торые мне да­ли не сто­или мо­его вни­мания. Рас­смат­ри­вать их бы­ло не ин­те­рес­но, что еще с ни­ми де­лать я не знал. Рас­ки­дывая на­пол­не­ние ко­роб­ки вок­руг се­бя, я прес­ле­довал толь­ко од­ну цель — привыкнуть к нез­на­комой мне об­ста­нов­ке. Зная, что ес­ли при­дать ве­щам мой по­рядок, то сра­зу ста­нет лег­че, я имен­но этим и за­нимал­ся.

Раз­го­вор взрос­лых ме­ня не за­ин­те­ресо­вал. Хо­тя я спер­ва, вы­кинув из ящи­ка все иг­рушки, нем­но­го пос­лу­шал его. Как всег­да, ког­да мне скуч­но, страш­но или пло­хо, на ум при­шел счет. В этот раз я стал считать шер­стин­ки на ков­ре.

В ком­на­те бы­ло ков­ро­вое пок­ры­тие с вы­соким вор­сом. Я лег на бок и на­чал пе­реби­рать его ру­ками. Ле­жал до то­го вре­мени, по­ка пе­редо мной не по­яви­лось незна­комое мне жен­ское ли­цо. Ста­ло тре­вож­но и я выс­та­вил впе­рёд ру­ки, ста­ра­ясь не дать ему приб­ли­зить­ся ко мне сов­сем близ­ко. Его хо­зяй­ка немного помедлила и за­гово­рила.

— Что ты де­ла­ешь?

— Ты уме­ешь ри­совать?

— Смо­жешь соб­рать вот эту пи­рамид­ку?

— Он не раз­го­вари­ва­ет. И воз­можно вас не слы­шит. — Бы­ло вид­но, как раз­дра­жа­ет Ири­ну молчание сы­на.

— Да­вай­те нач­нём с тех за­нятий, о ко­торых мы сей­час по­гово­рили. Про­яви­те тер­пе­ние. По­ка что вы нач­не­те соб­лю­дать ре­жим и ус­та­нови­те по­нят­ный для Ва­лерия рас­по­рядок дня.

— А таб­летки? Хо­тя бы от аг­рессии? Вы да­же не пред­став­ля­ете, как час­то он бь­ёт­ся в ис­те­рике. На свой день рож­де­ния он и вов­се из­бил сам се­бя ла­доня­ми по ли­цу!

— Я не мо­гу про­писать вам ни­каких мик­стур в до­маш­них ус­ло­ви­ях. — схит­ри­ла Ги­ри­ян: — Ес­ли вы хо­тите пить ле­карс­тва, вам сле­ду­ет прий­ти ко мне на при­ём в боль­ни­цу.

— Я не мо­гу. Вы же прек­расно всё зна­ете. Мы при­едем зав­тра? В смыс­ле к вам до­мой, а не в ле­чеб­ни­цу.

— Да, бу­ду ждать вас. На бу­дущее я сос­тавлю оп­ре­делен­ный гра­фик на­ших встреч.

— Ва­лерик, иди ко мне. Оде­вать­ся, Ва­лера! Ва­лер­ка, ты ме­ня слы­шишь? — не доз­вавшись сы­на, мать по­вер­ну­лась к док­то­ру: — Ну во как это по­нимать? Слух у не­го мы про­веря­ли. Он слы­шит. По­чему он не идёт? Что это? Кап­риз? Про­тест? Мстит за что-то? Речь не по­нима­ет?

«Она об­ра­ща­ет­ся к не­му, как к со­баке.» — от­ме­тила про се­бя жен­щи­на не прес­та­вая сом­не­вать­ся, пра­виль­но ли она сде­лала, взяв та­кого па­ци­ен­та. С са­мим маль­чи­ком не пред­ви­делось слож­ности, а вот с его ма­терью. Врач не пер­вый раз стал­ки­валась с от­ри­цани­ем ди­аг­но­за ро­дите­лями, но та­кая неп­ри­язнь удив­ля­ла да­же её.

— Он уме­ет слы­шать. Од­на­ко не всег­да мо­жет сос­ре­дото­чить­ся. Сей­час он сосредоточен на иг­ре с мо­им ков­ром. Нас с ва­ми нет в спек­тре его внимания.

— Дру­гие де­ти не та­кие! Ну не­уже­ли прав­да, что от это­го нет ле­карств?

— Вот вы раз­во­да бо­итесь. А ведь мно­гие жен­щи­ны жи­вут од­ни и де­тей са­ми на но­ги под­ни­ма­ют.

— Дру­гие мо­гут хоть на лу­ну ле­тать. Мне то ка­кое до это­го де­ло? К че­му вы это?

— Он бы то­же вам так ответил, ес­ли бы мог. Пос­лу­шай­те, ну вы же не про­сите у ме­ня пи­люлю от стра­ха? Пред­ставь­те, как бы­ло бы хо­рошо. Вы­пили её и со­вер­шенно не бо­итесь раз­во­да.

— Есть та­кая? Тог­да — про­шу — дай­те мне две!

— Что же ты де­лал с мо­им ков­ром? — Спро­сило у ме­ня чу­жое ли­цо.

— Счи­тал

— От­ве­тил! — Вос­клик­ну­ла у ме­ня за спи­ной ма­ма.

Глава 7

Вок­руг ме­ня рас­прос­терлась бес­ко­неч­ность. Ку­да не пос­мотришь свет — чис­тый, неж­ный. Ни на­до ни­куда ид­ти, ни на­до ни­чему про­тивить­ся. Ещё немно­го и мир при­мет ме­ня та­ким, ка­кой я есть. Та­ким ка­ким ро­дил­ся. Я — один! Воз­дух вок­руг ме­ня по­лон обе­щани­ем, что ник­то не прит­ро­нет­ся ни к мо­им ру­кам, ни к дру­гой ка­кой-ли­бо час­ти мо­его те­ла. Мож­но смот­реть и не на­тыкать­ся на чьи-то гла­за. Один — но не оди­нок. Сей­час весь мир при­над­ле­жит мне и толь­ко мне. Мож­но выб­ро­сить ру­ки в сто­роны, и они не встре­тят прег­рад. Пти­цы уме­ют ле­тать, лю­ди нет. За­то они мо­гут рас­ки­дать в сто­роны ко­неч­ности. И это при­ят­но. Мне как буд­то да­на га­ран­тия, что ни чей го­лос ни вор­вется в моё прос­транс­тво, чтобы я не сде­лал. Все гро­мы и мол­нии ра­зог­на­ны по тём­ным уг­лам лёг­ким ве­тер­ком. Он прос­то по­дул на ме­ня и опус­тил зас­лон неп­ри­кос­но­вен­ности. Так ин­те­рес­но сей­час де­лать то, что хо­чу имен­но я. А я — жаж­ду друж­бы! Мои друзья, вы то­же со мной в этой бес­ко­неч­ности? Ну конечно — я вас ви­жу! Я вас слы­шу! Мне с ва­ми ни­чего не страш­но!

1351351313513513 — сту­пень за сту­пенью мож­но чер­тить циф­ры на дос­ке и сой­тись в циф­ре 44.

1262462412624624 — мир зву­ков ос­та­новил­ся в циф­ре 2. За­сом­не­вал­ся? По­шел даль­ше?!

7252452472524524 — в ито­ге 20.

1351351313513513 — и сно­ва 44.

1263663613636636 — 17?

1262462412624624 — ко­неч­но 2!

Циф­ра 4 — ста­биль­ность и за­щищен­ность, циф­ра 2 — прос­то­та и чис­то­та. Сов­сем ско­ро я смо­гу быть тем, кто я есть. Сов­сем ско­ро… Ина­че бы этот свет не при­шёл бы ко мне, та­ким чувс­твом, ко­торое пред­ве­ща­ет что-то хо­рошее — ва­ниль­ный зе­фир из ма­миной ко­роб­ки, сколь­же­ние ме­ла по па­пиной дос­ке, ти­хая мо­лит­ва ба­буш­ки в уг­лу ком­на­ты.

Муж­чи­на уви­дел от­кры­тую дверь в ка­бинет и ра­зоз­лился: «Кто пос­мел? Не­уже­ли Ир­ка?!» По­дой­дя бли­же, он ус­лы­шал зна­комую му­зыку Ба­ха.

— Пре­людия и фу­га до ма­жор. Хо­рошо тем­пе­риро­ван­ный кла­вир. — ли­цо его раз­гла­дилось, и он ос­то­рож­но заг­ля­нул в дверь. На ков­ре в ка­бине­те си­дел че­тырех­летний маль­чик и рас­ки­нув пе­рема­зан­ные бе­лым ру­ки слу­шал бо­жес­твен­ную ме­лодию. Ря­дом с ним ле­жала ис­пи­сан­ная ме­лом дос­ка.

— Сов­сем как я. Как мы с ним по­хожи. Иде­аль­ный слух и лю­бовь к точ­ным на­укам. — рас­тро­гано про­из­нёс про­фес­сор и ти­хонь­ко ото­шёл от две­ри: — Пусть слу­ша­ет. Пой­ду — по­ем. Чуд­ное жар­кое ос­та­лось пос­ле обе­да… Прав­да на­до Ир­ке ска­зать, чтоб ста­вила ему кон­церты клас­си­ки в за­ле. Вмес­то муль­ти­ков. По мо­ему ка­бине­ту шас­тать не к че­му все же. Ма­ло ли ку­да за­лезет.

Ког­да отец вер­нулся в ка­бинет, его сын уже спал, под­ло­жив ла­дош­ки под ще­ку, пок­ры­тую бе­лесы­ми маз­ка­ми.

— Ира, уне­си его на ди­ван. — поз­вал про­фес­сор же­ну.

— Весь из­ма­зал­ся ме­лом! Его на­до умыть и пе­ре­одеть. — по го­лосу жен­щи­ны бы­ло слыш­но, что она не раз­де­ля­ет уми­ление от­ца сы­ном.

— Не на­до! — влас­тным жес­том муж­чи­на пре­дот­вра­тил её по­пыт­ку раз­бу­дить ма­лыша.

Ког­да ка­бинет опус­тел, Вик­тор под­нял с по­ла дос­ку. Там не бы­ло ни од­ной из из­вес­тных фор­мул. «Ну не мог же он чер­тить прос­то циф­ры.» — от­ме­тил про­фес­сор: " Он их зна­ет с двух лет. Тут дол­жно быть то-то еще. Ге­ни­аль­ное!». Ночь дав­но опу­тала их дом, а он все си­дел над ис­пи­сан­ной дос­кой.

— Ир­ка! Вста­вай! Ну да­вай-да­вай, про­сыпай­ся!

Жен­щи­на ис­пу­ган­но от­ки­нула оде­яло, ша­ря од­ной ру­кой под кро­ватью в по­ис­ках та­почек, а вто­рой по тум­бочке в по­ис­ке ча­сов.

— Ви­тень­ка, что слу­чилось? Что-то про­изош­ло? Ты так кри­чишь, что раз­бу­дишь весь дом.

— Слу­чилось? Ха-ха-ха! Еще как! Ой да слу­чилось!

— Ты сде­лал ге­ни­аль­ное от­кры­тие? — су­хими вет­ка­ми рав­но­душия трес­нул го­лос суп­ру­ги. В жер­ло рас­цве­та не от­ра­жая его кра­соты, смот­ре­ли её сон­ные гла­за. По го­лосу му­жа она уже по­няла, что в их дом не наг­ря­нула бе­да, а смот­реть в пять утра на кор­чи его ве­личия ей на­до­ело. Суставную головку в нижней челюсти повело во вре­мя кон­вуль­сий зе­воты и те­перь че­люсть ло­мило, но это, хотя бы не да­вало ей рух­нуть на­зад в теп­ло пос­те­ли.

«Ко­неч­но, он си­дел в сво­ём ка­бине­те всю ночь, сей­час из­му­ча­ет ме­ня и за­ляжет спать на весь день, а я бу­ду ма­ять­ся.» — ду­мала она, рас­ти­рая че­люсть ру­кой.

— Вот пос­мотри, пос­мотри сю­да! — муж­чи­на, тря­сущи­мися ру­ками ты­кал ей ме­ловой дос­кой, пря­мо в све­ден­ный в подавлении зе­воты рот, нис­коль­ко не за­мечая это­го.

— Что тут на­писа­но? — она взгля­нула на дос­ку те­ми же гла­зами, что бы­ли бы и у сам­бу­ров в Ке­нии, ес­ли бы её по­казы­вали им.

— Се­год­ня мой сын слу­шал Ба­ха, пер­вую пре­людию на­чаль­но­го то­на. И за­писал её циф­ра­ми! Я дол­го! Под­черки­ваю — дол­го! Ду­мал, над тем, что он тут на­писал. И зна­ешь к че­му при­шёл?

— К че­му, Ви­тень­ка? — по­кор­но спро­сила Ири­на.

— К че­му. — пе­ред­разнил её муж: — Ты, тёт­ка трид­ца­ти вось­ми лет не зна­ешь. И не уз­на­ешь ни­ког­да! По­тому что моз­гов бог не дал. А ре­бёнок че­тырёх лет смог не толь­ко ус­лы­шать! Но и за­писать! В че­тыре го­да — му­зыку — циф­ра­ми!

Про­фес­сор был так ув­ле­чен от­кры­ти­ем, что не уви­дел, как алый цвет за­лил ко­жу щек же­ны после этих его слов. Ну или пред­по­чел не уви­деть.

— В му­зыке, чтобы ты зна­ла, есть та­кое по­нятие — ус­той­чи­вые сту­пени. Имен­но на них стро­ит­ся то­ничес­кое трез­ву­чие: пер­вая, третья и пя­тая сту­пень. Ес­ли их но­мера сло­жить в каж­дом пол­ном так­те, то мож­но за­метить ту за­коно­мер­ность, что и за­фик­си­ровал мой сын! — он воз­зрил­ся на же­ну свер­ху вниз, пос­ле этих слов, ожи­дая её ре­ак­ции.

— Луч­ше бы го­ворить на­чал. — лишь вздох­ну­ла та, фо­куси­руя взгляд на его воз­бужден­ном ли­це.

— Ту­пая ба­ба! — прос­то­нал муж­чи­на: — Ес­ли он слу­ша­ет му­зыку, зна­чит он слы­шит. Зна­чит он дол­жен за­гово­рить. До по­луто­ра лет он не мол­чал. За­нимай­ся боль­ше ре­бён­ком!

Муж дав­но ушёл спать. Ут­ро пол­ностью всту­пило в свои пра­ва, а жен­щи­на все смот­ре­ла на ме­ловую дос­ку, ос­тавлен­ную на её кро­вати. По­том сжа­ла дву­мя паль­ца­ми край де­ревяш­ки, слов­но бо­ясь ис­пачкать­ся о за­писи и унес­ла её в ка­бинет му­жа. Ко­жа рук нес­терпи­мо го­рела от же­лания сте­реть все на­чис­то с чер­но­го по­лот­на.

«Вот прям взять и вы­тереть её ла­донью!» — ду­мала она: — «Чтоб вмес­те с эти­ми циф­ра­ми, ис­чезло из мо­ей жиз­ни — и это ут­ро, и этот сто­ящий на по­роге день, и эта прес­ло­вутая жен­ская до­ля, о которой так любит упоминать матушка.»

Од­на­ко, сот­во­рить такое ко­щунс­тво она не рис­кну­ла. В гне­ве муж был не воз­держан ни на язык, ни на ру­ку.

В сво­ей ком­на­те зап­ла­кал Ва­лерик. Тре­вож­но и про­тяж­но, буд­то по­чувс­тво­вал, что сей­час мо­жет про­изой­ти что-то не­поп­ра­вимое.

— Чтоб те­бя. — жен­щи­на зак­ры­ла дверь в ка­бинет, ос­тавляя там ве­ликую му­зыку, раз­ма­зан­ную по ас­пидно­му гри­фель­но­му пря­мо­уголь­ни­ку ме­лан­жем чёрно — белых то­нов.

Глава 8

Пос­ле то­го, как я стал счи­тать му­зыку, отец пот­ре­бовал от ма­тери, чтоб я за­гово­рил. Ма­ма тут же зап­ро­сила у вра­ча таб­летки от не­моты.

— По­чему он не го­ворит? Муж от­ме­ча­ет у не­го иде­аль­ный слух! Мозг, как вы­яс­ни­лось, у не­го то­же есть! Что же тог­да? — Ири­на ата­кова­ла воп­ро­сами Ги­ри­ян при каж­дом на­шем к ней ви­зите.

— Вы ста­вите ему клас­си­чес­кую му­зыку, как поп­ро­сил вас ваш муж?

— Ежед­невно! Вы ду­ма­ете это по­может?

— Это не сде­ла­ет ху­же. Есть да­же спе­ци­аль­ная му­зыкаль­ная те­рапия для ау­тис­тов. На­уч­но до­каза­но, что этот вид ис­кусс­тва впол­не спо­собен с под­вигнуть к ре­чи. Я мо­гу дать вам ещё мно­го со­ветов, ко­торые по­могут ес­ли им сле­довать. Вам по­надо­бит­ся мно­го сил и тер­пе­ния.

— Ес­ли есть оп­ре­делён­ные тех­ни­ки, мо­жет быть вы по ним и на­учи­те его го­ворить?

Врач ус­лы­шав это пред­ло­жение лишь го­рес­тно вздох­ну­ла, она все вре­мя удив­ля­лась прос­то­ватой наг­лости этой жен­щи­ны и её упор­но­му не­жела­нию за­нимать­ся сво­им сы­ном.

— Мы вам зап­ла­тим. — по сво­ему ис­толко­вала вздох вра­ча Ири­на.

— Вы сов­сем не лю­бите его?

Сло­ва пси­хи­ат­ра, упа­ли пол­ным бес­си­ли­ем меж­ду ни­ми.

— Что бы вы по­нима­ли. — обоз­ли­лась её со­бесед­ни­ца: — Мне уже трид­цать во­семь лет. До трид­ца­ти трёх я ни­как не мог­ла вый­ти за­муж. Мы с ма­мой жи­ли вдво­ём. Муж­чи­ны ни­ког­да не уде­ляли мне вни­мания, не зва­ли на сви­дания. Ма­лень­кая, блек­лая, пло­хо оде­тая, ко­му я бы­ла нуж­на? По­ка не по­явил­ся Вик­тор — про­фес­сор со свя­зями, ав­то­моби­лем и сво­ей квар­ти­рой. Без же­ны и де­тей в прош­лом. Сколь­ко сил мне сто­ило при­ложить, чтоб стать его суп­ру­гой! Да не кра­савец, да не мо­лод, да груб. За­то те­перь я про­фес­сорша. Этот ре­бёнок дол­жен был ук­ре­пить мой брак, а он его пол­ностью раз­ру­ша­ет! И ведь я меч­та­ла о ма­лыше! Толь­ко о нор­маль­ном, а не об этом.

— Со все­ми деть­ми не прос­то. Мы всег­да ви­дим в меч­тах кра­сивые кар­тинки с ро­зово­щеки­ми мла­ден­ца­ми. Они ред­ко со­от­ветс­тву­ют ре­аль­нос­ти. Ко мне при­водят раз­ных ма­лень­ких па­ци­ен­тов и ваш слу­чай не са­мый тя­жёлый.

— Это прос­то сло­ва! Вот вы — хо­тели бы ро­дить та­кого ре­бён­ка?

Жен­щи­на, к ко­торой бы­ли об­ра­щены эти сло­ва, вздрог­ну­ла услышав их и зяб­ко по­жала пле­чами.

— У мо­ей до­чери а­утизм.

— Да вы что? — про­тяну­ла Ири­на, не ду­мая о том, при­ятен ли этот раз­го­вор её со­бесед­ни­це: — Сколь­ко ей лет?

— Ви­ке — 10 лет.

— И она та­кая же? — же­на про­фес­со­ра кив­ну­ла в сто­рону сво­его сы­на, ле­жаще­го на ков­ре пос­ре­ди ком­на­ты.

— Нет.

— В чем же у них раз­ни­ца? Она го­ворит?

— Ви­ка го­ворит, ри­су­ет и очень мно­го за­нима­ет­ся му­зыкой.

— Да, что вы… Ну ко­неч­ное, ей вы на­вер­ное таб­ле­точ­ки вы­писы­ва­ете.

— Да я ре­гуляр­но ка­паю ей вол­шебные кап­ли. — улыб­ну­лась врач и тут же осек­лась под тя­желым взгля­дом со­бесед­ни­цы: — Я её люб­лю.

— Хо­рошо, я то­же его по­люб­лю. Раз от это­го не ку­да де­вать­ся. Да­вай­те сю­да свои ме­тоди­ки. Что на­до де­лать? Кар­точки по­казы­вать, му­зыку вклю­чать, книж­ки чи­тать?

— Я на­пишу вам все ре­комен­да­ции.

— Все та­ки жаль, что вы не мо­жете са­ми его на­учить. Ког­да мы бы­ли у вас в пер­вый раз, я впер­вые ус­лы­шала его речь за нес­коль­ко лет. Зна­чит вы мо­жете его раз­го­ворить. Доч­ку вон свою, то­же обу­чили. Она же у вас — го­воря­щая.

Лю­бовь меч­та­ла всу­чить этой жен­щи­не её сы­на, зак­рыть за ней дверь и вы­нув лед из мо­розил­ки про­тереть им вис­ки. Од­на­ко в слух ска­зала:

— Я рас­пи­шу вам все. При­ходи­те зав­тра.

Ког­да ви­зите­ры по­кину­ли её дом, она по­дош­ла к трю­мо в ко­ридо­ре и сня­ла труб­ку с те­лефо­на.

— Ма­моч­ка, при­вет. Как там вы? Я ско­ро при­еду и за­беру Ви­ку.

Слу­шая от­ветные за­вере­ния, что всё у её собеседницы хо­рошо и она мо­жет не бес­по­ко­ит­ся, Лю­бовь Ги­ри­ян чувс­тво­вала, как ль­дин­ки в ее ру­ках, ти­хонь­ко та­ют, рас­плав­ля­ясь от соп­ри­кос­но­вения с обож­жённой чу­жой бес­так­тностью ко­жей.

— Раз у вас всё в порядке, я, по­жалуй, сов­сем нем­но­го пос­плю. — от­ве­тила она и еще пять ми­нут слу­шала из труб­ки ко­рот­кие гуд­ки. После вста­ла, дос­та­ла плю­шевый клет­ча­тый плед и ма­лень­ко­го иг­ру­шеч­но­го мед­ве­жон­ка. Ви­ка толь­ко сов­сем не дав­но на­учи­лась по­кидать дом без не­го.

— А ведь про­фес­сор­ская же­на мне по­зави­дова­ла. — проб­ра­лась к ней сквозь гас­нувшее соз­на­ние мысль. И по­тух­ла, рас­тво­рилась вмес­те со все­ми ос­таль­ны­ми в дым­ке жи­витель­но­го сна.

На сле­ду­ющий день она вы­дала Ирине длин­ный спи­сок ре­комен­да­ций и за­даний, объ­яс­нив, как и что вы­пол­нять. Та хоть и кри­вилась от грядущих пер­спек­тив, од­на­ко слу­шала вни­матель­но, бы­ло вид­но, она нас­тро­ена им следовать. Да и в об­щем Си­дор­ко­ва бы­ла се­год­ня бо­лее соб­ранная и да­же лас­ко­вая, по от­но­шению к сво­ему сы­ну.

— У вас что-то про­изош­ло? — Ос­то­рож­но по­ин­те­ресо­валась врач, в кон­це их встре­чи.

— Да! Да! Я бе­ремен­на! По­ка ни­чего не ска­зала му­жу, бо­юсь он ре­шит, что вто­рой ре­бёнок нам сов­сем ни к че­му и от­пра­вит ме­ня на аборт.

— А вы хо­тите ро­жать?

— Очень хо­чу! Это моя воз­можность, по­лучить нор­маль­но­го сы­на! Мой единс­твен­ный шанс. Отец го­ворил: «Ли­су в од­ну и ту же ло­вуш­ку дваж­ды не пой­ма­ешь.» — от­ве­тила ей та и вдруг цеп­ко схва­тила ру­ку док­то­ра чуть вы­ше лок­тя:

— Прав­да? Ведь вер­но, что я не мо­гу ро­дить вто­рого та­кого же?

— Мне боль­но! — вскрик­ну­ла Ги­ри­ян и от­тол­кну­ла от се­бя спра­шива­ющую:

— Мо­жете ро­дить обыч­но­го ре­бен­ка, а мо­жете осо­бого. Вся­кое бы­ва­ет. Иног­да в семье рас­тут и два, и три а­утис­та. Га­ран­тий вам ник­то не даст. Бо­лее то­го сог­ласно ис­сле­дова­ни­ям, есть оп­ре­делен­ные рис­ки, ко­торые вы­ше в тех семь­ях, где уже есть по­доб­ные ма­лыши. Вы мо­жете ро­дить вто­рого с та­ким же ди­аг­но­зом!

— Ну что же, зна­чит я рис­кну. Ва­лерий дол­жен за­гово­рить к то­му вре­мени, как бу­дет поз­дно де­лать аборт. Ви­тя счи­та­ет, что сын — ге­ний. Его толь­ко сму­ща­ет, что он до сих пор мол­чит.

— Не при­чини­те маль­чи­ку вре­да. — толь­ко и смог­ла поп­ро­сить Ири­ну врач.

— Не де­лай­те из ме­ня монс­тра! Ва­лерий, ко мне! Иди ко мне! Оде­вать­ся!

Я слы­шал ма­му, но не хо­тел вста­вать с ков­ра. Мне тут бы­ло сей­час хо­рошо. Она же хо­тела ме­ня сно­ва втис­нуть в бо­тин­ки и шу­бу. По­тащить на хо­лод­ную, шум­ную ули­цу. За­сунуть в люд­ный трам­вай, в ко­тором я ехать очень бо­ял­ся. Ма­ма всег­да са­дила ме­ня к ок­ну, за­гора­живая вы­ход. Там за стек­лом, на­чина­ли мель­кать лю­ди, до­ма и де­ревья. От это­го ста­нови­лось страш­но. Ведь я не дви­гал но­гами, а си­дел. Как же тог­да дви­галось всё вок­руг?

Вспом­нив про пред­сто­ящую по­ез­дку, я весь сжал­ся в ко­мок, зак­рыв ли­цо ру­ками. Все мои обе­щания са­мому се­бе стать «нор­маль­ным» ре­бён­ком по­тону­ли в нах­лы­нув­шем стра­хе.

— Смот­ри что я те­бе дам. — Воз­ле мо­его ли­ца по­явил­ся ма­лень­кий свет­ля­чок. Он го­рел мяг­ким неб­роским све­том, в­бирая в се­бя мои, еще не про­литые слё­зы. Не да­вая прис­ту­пу зах­ва­тить ме­ня все­го.

­ — Что вы ему да­ли? — Ири­на про­тяну­ла ру­ку взять у сы­на све­тящий­ся ша­рик, но он креп­ко сжал его в ку­лач­ке.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.