Тёмная сторона

Ночная Сила среди нас. Остерегайся произносить заклятье — оно может сработать и призвать Тех, кто не понимает шуток. И тогда красавица превращается в чудовище, а обычные подростки из русской глубинки оказываются в центре разборок вампирских кланов. Но для кого-то переход на Тёмную Сторону означает единственную возможность начать настоящую жизнь взамен привычного прозябания…

ПРОЗА

Овраг

— Ну, а она что? — спросил Родион.

— А что… стояла рядышком да хихикала, — Сказав это, Петя уставился в щербину на асфальте, похожую на озеро Байкал.

Родион вдумчиво затянулся, и, обнаружив, что дососал сигарету до фильтра, отправил её в урну.

Оба замолчали. Мимо скамейки, на которой сидели двое парней, пробежала стайка девушек в разноцветных спортивных костюмах, и тогда Родион заговорил:

— Ну и кого ты хочешь наказать? Его, её или обоих?

— Наказать?

— Ну да. А для чего ж ты мне эту волнительную историю рассказал? Не просто же так, в жилетку поплакаться…

История, которой Петя поделился с другом, была стара, как мир. Не нужно быть Пифагором, чтобы предсказать события в любовном треугольнике, вершину которого занимает яркая красавица, а в углах при основании — скромный юноша умеренного телосложения и, напротив, нахальный агрессивный бычара, магистр кулачного права.

Преодолевший шок первого в жизни университетского семестра, выживший в горниле сессии, первокурсник Петя набрался храбрости влюбиться в Каролину, первую красавицу потока. Тонкое породистое личико, серо-голубые глазищи, которым позавидовала бы героиня японского мультика, роскошные пепельные кудри, ниспадающие до середины спины, скульптурные пропорции пловчихи — тут было отчего потерять голову даже искушённому донжуану. А Петя — мальчик из интеллигентной семьи, в свои восемнадцать видевший голых женщин только в порнофильмах — был просто нокаутирован. Когда Каролина не отвергла его робкие ухаживания, ему показалось, что его живым взяли в рай. Увы, для Каролины всё было гораздо прозаичнее. Она, в отличии от своего кавалера, с блаженными иллюзиями рассталась раньше, чем с девственностью, которую утратила ещё в одиннадцатом классе. Отношение к противоположному полу у неё было чисто потребительское. Всех мужчин, с которыми имела связь, она мысленно раскладывала по полочкам: этот — для карьеры, этот и этот — спонсоры, вот этот — для удовольствия, а этот… Хмм… Ну просто так: что за королева без свиты спермотоксикозных пажей? Каролина милостиво позволяла выводить себя в рестораны и на концерты, принимала не самые дешёвенькие подарки, разрешала оплачивать свой мобильный и три раза допустила верного пажа до своего тела. …Впрочем, самый первый раз не считается, поскольку она лишь позволила Пете ублажить её языком.

Но после того, как Петя стал её любовником по-настоящему, он обратил внимание на некоторые нехорошие странности в поведении своей королевы. Она могла, например, отменить уже намеченную встречу, или внезапно унестись с половины свидания по каким-то невероятно важным делам. Как-то раз он сказал ей, что отгонять его на пять метров, когда ей кто-то позвонил — по меньшей мере невежливо. Ответом было презрительное фырканье и испепеляющий взгляд серо-голубых льдинок. Ценой униженных извинений он смог вернуть себе расположение Каролины, но стало ясно: что-то в их отношениях разладилось.

А как-то раз, проходя по Чистопрудному бульвару (аппетиты Каролины росли, да и самому Пете дополнительные деньги не мешали, и он подрабатывал курьером), он увидел свою ненаглядную: она сидела на скамейке с каким-то типом, и они только что не трахались. Сперва он не поверил своим глазам, потом — «чуть не убил обоих». Так он рассказывал Родиону, глядя перед собой в щербину на асфальте, похожую на озеро Байкал. В действительности соперник, которого он неосмотрительно толкнул в плечо, подорвался со скамейки и коротким страшным ударом в солнечное сплетение нокаутировал его. А потом в сочных выражениях высказал всё, что думает о Петиной родне, и посулил ему все «радости» однополого секса в случае, если увидит его ещё раз.

— Его, — не задумываясь, ответил Петя. — Чёрт с ней. Она для меня и так умерла.

— Молоток! — кивнул Родион. — Сучек на нашу жизнь хватит. Хватило бы нормальных девок. Верно я говорю? — Петя кивнул. — У тебя на того урода какие-нито зацепки есть или как?

— Есть, — сказал Петя. — Нас там сразу менты арестовали. — Родион фыркнул при неуместном слове «арестовали»: наивность его приятеля в теневой стороне жизни искренне забавляла его. Но вслух ничего не сказал и продолжал слушать. — Каролинка стала орать, что я напал на её молодого человека, что я псих… Нас всех троих отвезли в отделение. Там всех переписали и выгнали. А я тайком списал данные этого… Вот, посмотри…

— Ты просто гений, Петруха. Ты Штирлиц, — бормотал под нос Родион, читая бумажку, которую дал ему Петя. — Руслан… чебурек, что ли? Руслан Александрович Онуприенков. Так, нашенский, москаль — значит, живёт, скорее всего, по месту прописки… То есть регистрации. Ага, ага, магазин «Лотос», старший менеджер торгового зала. Круто, Петро! Почти готовое досье! Он наш! — Родион нехорошо улыбнулся.

— Я не хочу его убивать, — серьёзно сказал Петя.

— И правильно, — кивнул Родион. — Всех подряд глушить — жить будет некому. Можно и не бить особо. Но шугануть так, чтобы потом до смерти в постель ссался и просыпался с криком. Есть одна идейка. Нетривиальная. Киношная немного, в смысле слишком красивая, но в этом свой смак, понимаешь…

— Родик, — выдавил Петя, — если ты поможешь с ним разобраться, я… я всё для тебя сделаю! Клянусь!

Родион хлопнул его по плечу:

— Брось, Пьеро, какие между нами счёты? Я ведь тоже тебе кое-чем обязан…

Это была правда. Парни познакомились в начале первого семестра, когда вдвоём выполняли одну лабораторную работу. Разговорившись тогда, они обнаружили много общего. Хотя на первый взгляд трудно вообразить более непохожих друг на друга людей. Петя был типичный «домашний ребёнок» из небогатой интеллигентной семьи: неуклюжий, тощий и рыхловатый одновременно, притом пребывающий в заблуждении, что нет ничего привлекательнее стиля эмо. Но чёрные одеяния невыгодно подчёркивали его неспортивное сложение, а чёлка цвета воронова крыла, кончиком достигающая подбородка, не столько украшала, сколько мешала. Рослый и мускулистый Родион на фоне аксолотля-Пети казался былинным витязем. Он носил мартенсы, оливковые штаны с накладными карманами и такого же цвета свитер с погончиками, который в тёплое время сменяла футболка-безрукавка — и отнюдь не производил впечатления чахлого подростка, вырядившегося «в военное». Петя часами рубился в компьютерные стрелялки, превосходно разбирался во всех направлениях великого искусства аниме и посещал косплейные вечеринки. Родион ходил в качалку, куда он протоптал дорожку ещё в предвыпускном классе, занимался кикбоксингом и практической стрельбой, а после того, как однажды снялся в рекламном ролике, втайне лелеял мечту играть в боевиках. Причём непременно в ролях «плохих парней».

После первого знакомства они, конечно, не стали друзьями-не-разлей-вода. Просто общались друг с другом чуть больше, чем с теми сокурсниками, кого знали только по имени. Так продолжалось до того дня, когда наши орлы, отправившись погулять по Арбату, оказались замешаны в массовую драку и попали в милицию. Кто с кем дрался, осталось покрыто мраком неизвестности, но один труп и несколько серьёзно покалеченных бойцов не сулили оставшимся невредимыми драчунам ничего доброго. Даже тем, кто, подобно нашим героям, оказался случайно втянут в водоворот бестолкового побоища. Родион уже прикидывал в уме, долгими ли будут нежданные «каникулы», но приключение закончилось быстро и благополучно. Петя позвонил отцу, а тот, поразительно быстро для интеллигентного человека оценив ситуацию, связался со своим двоюродным братом. А поскольку двоюродный Петин дядя был членом Общественной палаты, его приезд в ОВД произвёл на личный состав такое же действие, какое неожиданно включённый свет оказывает на привольно гуляющих по тёмной кухне тараканов. Через час Петя и Родион были на свободе и, съёжившись на заднем сидении скромного «ситроена» дяди-общественника, выслушивали подобающую нотацию. Впрочем, все понимали, что худшее позади, и дядин спич, в патетических местах приправленный перцем, нельзя назвать даже ритуальной поркой.

После этого случая их дружба разительно окрепла. Родион по-новому взглянул на сокурсника: хлипкий компьютерный гик, прежде ни разу не бывший задержанным, справился с паникой и спас обоих. Это дорогого стоило. Петя, в свою очередь, сделал вывод, что непобедимому эльфу восьмидесятого уровня следует улучшить форму в реале, и по совету товарища купил абонемент в тренажёрный зал. Два месяца упорных занятий не превратили его в живое подобие Аполлона, однако детский жирок стал сходить, освобождая тело не слишком мощного, но нормально сложенного парня. Перемены, происходящие с физическим телом, отразились и на духовной сущности: его манера выражаться стала чётче, взгляд — резче, поступки — решительнее.

Если бы решимости было достаточно для победы, он бы, наверное, всыпал от души сопернику и гордо удалился бы, оставив изменщицу Каролинку тормошить его бесчувственное тело. Но в жизни не всегда торжествует справедливость.

* * *

— А что, крутой гитлербункер! Как думаешь, Петруха?

Подготовка к адскому возмездию заняла две полных недели. За это время друзья пропасли объект, выявили его график и маршруты перемещения. Объект работал в магазине на окраине с понедельника по пятницу, в рабочие дни возвращался домой около полуночи. Родион больше всего боялся, что будущая жертва заметит Петю и заподозрит неладное, но объект был то ли туп, то ли беспечен, и во время слежки они ни разу не спалились. Одновременно с этим они проделали куда более трудоёмкую и важную работу: оборудовали то, что Родион обозвал «гитлербункером». Притащить в глухой овраг в подмосковном лесу бочку с крышкой и обрезком водопроводной трубы, врыть эту бочку в откос под углом в сорок пять градусов, так чтобы скрылась с краями и осталось бы ещё сантиметров тридцать — это был тринадцатый подвиг Геракла. Особенно, если заниматься этим вдвоём, причём один из участников предприятия по объективным причинам может оказывать скорее моральную, чем физическую помощь…

Но вот самая нудная часть работы осталась позади. Впереди — самый ответственный этап.

— От я лосятина! — воскликнул Родион. — Груз нужен. Хороший. Сотку, не меньше, чтоб с гарантией. Есть идеи?

— Можно гири купить, — предложил Петя.

— Можно-то можно, а как их сюда переть? — вздохнул Родион. — Они же тяжёлые, суки.

* * *

День у Руслана не задался. Сперва эти долбозавры, «менеджеры зала», потеряли дорогой пылесос, который уже был оплачен. Самое интересное, что пылесос числился по базе, но вот беда — клиенту нужны была техника, а не буковки и циферки из эксельной таблицы. Руслан орал на этих тупорылых, мало глотку не сорвал, заставил ползать по всем подсобкам, так что через полчаса их белые рубашечки были в говнище, но толку ноль: пылесос как корова языком слизнула. Потом он позвонил той ссыкухе из университета, хотел пригласить в субботу на хату на пару палок, а она его обломала: типа с друзьями собралась за город. Он хотел было её послать, но сдержался. Пусть ещё разок поработает ротешником, а потом можно и пинок под сраку выписать. Потом уже по дороге домой у него два раза глохла тачка. Короче, домой приехал злой, как пёс. «И фонарь, сука, не горит», — отметил он, идя к подъезду.

Он увидел, что от подъезда к нему шагнули два каких-то штриха, и напрягся. Ну, а кто бы на его месте не напрягся!..

— Онуприенков? Рустам Алексеевич? — спросил один из этих.

— Руслан Александрович, — машинально поправил Руслан. — Чё на…

— Да мне хоть Магомет Иосифович! — хохотнул тот кекс… и тут Руслану в голову слева прилетело что-то тяжёлое.

* * *

— Подхватывай его, ты!.. — яростно шипел Родион. Пока Петя держал на весу нелёгонькое тело недруга, Родион завёл его руки за спину. — Сейчас браслеты наденем… и будешь ты у нас, дядя, арестованный!

Петя только завистливо вздохнул. Как же легко у Родьки это получается!

— Всё, готово, понесли!

Бесчувственное тело отнесли в «бычок». Как выяснилось на заключительном этапе подготовки к спецоперации «Аццкая мстя», достать грузовоз без водителя потруднее, чем с наличием такового. Но они справились. А значит, справятся и со всем остальным. Подтащив «клиента» к машине, Родион нахлобучил ему на голову мешок из-под картошки, обмотал ноги скотчем и в таком виде зашвырнул в грузовой отсек.

— Как сказал Гагарин, «Поехали»!

Петя молчал. («Пока этот козёл при нас — молчи, не говори ничего! — строго-настрого велел ему Родион. — Если что, я буду говорить. Я для него чужой дядя, а тебя он может по голосу опознать. Тогда проблемы будут.») Ему было страшно, по-настоящему страшно. Он понимал: то, что они уже сделали, описывается несколькими статьями уголовного кодекса. Если что-то пойдёт не так — тут никакой дядя из Общественной палаты не поможет. Может, отступиться, пока не поздно? Завернуть во дворик потемнее, вытряхнуть этого придурка из машины, надавать пинков и уехать, а? Он уже своё получил… Нет. Нельзя позволять себя обижать. Нельзя позволять себе прощать неотомщённые обиды. Нельзя быть малодушным. Тебе больно и страшно — а ты сожми зубы и терпи. Ты мужчина. Оставайся им. Если ты не являешься женщиной, но ведёшь себя не так, как подобает мужчине — значит, ты слякоть.

Вот осталась позади Москва, вот они свернули с шоссе на просёлок, вот поворот на лесную дорогу, похожую на возомнившую о себе просеку. Им везло: машина ни разу не пыталась заглохнуть, их не тормознули ни на одном из постов ДПС, они не сбились с пути. Такое везение бывает редко. Обычно судьба так балует тех, кому готовится нанести сокрушительный удар. Клиент ворочался и мычал под бутафорскими мешками, набитыми стружками. Живой. Скоро он пожалеет, что у его папы встал на его маму, а не на соседскую козу…

Родион остановил машину возле приметного дерева с тремя засечками. Вздохнул, ухмыльнулся, достал из кармана две резиновые маски-черепа. Надел свою и протянул другую Пете, весело зыркнув на него из глазниц.

— Пошли, брат мой замогильный. Мне что-то отлить захотелось.

* * *

Сознание постепенно возвращалось к Руслану, хотя лучше бы не возвращалось. Потому что окончательно вернула его в мир живых тёплая струя, ударившая в лицо. Он чихнул и закашлялся. Ему ссали в рот. Нет, не может быть… да как же не может! Он лежит на земле, руки скованы за спиной браслетами, и ему ссут в рот, в две струи!

— Эт чё за прикол, э!

Сверху хохотнули, потом включили фонарик… и тут Руслан сам намочил штаны. На него смотрел череп.

— А-а-а… — простонал он.

— У-у-у!.. — передразнил его мертвяк. — Оклемался, чудило?

— Д-да…

— Тогда вставай! Stand up and fight!.. — заорал мертвяк, добавив кое-что по поводу своеобразия сексуальной ориентации Руслана. Тот счёл за лучшее не спорить и поднялся. Со скованными руками, с гудящей от сотряса башкой это было не самой простой задачей, но он справился.

Не бывает безвыходных ситуаций. Из любого дерьма можно вылезти. Если знать, как ты в него вляпался. Кому он перешёл дорогу? С братвой никаких непоняток нет. Он вообще с братвой никак не пересекался. То есть он иногда намекал, мол, если чё, за него братва подымется — но это чтобы какого-то лоха тёплого пугануть. Из всех его корешей только Федька Длинный тянет на братву. Но к нему Руслан всегда с уважухой относился, несколько раз лавандос на общак отдавал — ну, он-то понимал, что ни на какой не на общак, а Федьке на карман, но помалкивал. Ещё Борька, Боряба Соловей, герычем барыжит на районе и с братвой общается. Но его услугами Руслан пользовался раза два или три и платил по чесноку, тут чисто. Может, хозяин решил наказать за воровство? Теплее: за последний месяц Руслан с помощью разных мутных схем облегчил хозяйскую кассу в свою пользу на десять тыр, но это ж семечки! Да и на кой хозяину такой голимый цирк мутить? Ему проще из зарплаты вычесть. Подчинённые, что ли? Рабы восстали и решили отомстить зверюге-надсмотрщику? Тоже мимо — не те они животные…

Пока он думал, кто-то за спиной обмотал его запястья цепью. Что-то глухо брякнуло. Это второй «мертвяк» — Петя, бывший тут «без речей», как помечали в старинных пьесах — взгромоздил на волокушу из стального листа четыре гири. Её-то и должен был тянуть на цепи главный участник странного представления.

Первый «мертвяк» (Руслан понял, что это не мертвяки, это какие-то черти натянули маски с черепушками, но всё равно было жутко) надел на шею пленника ошейник с пристёгнутой цепью.

— Шагай за мной, — сказал он и дёрнул цепь.

Руслан шагнул и чуть не клюнул носом в лесную подстилку. Он собрал все силы и сделал шаг. Казалось, он тянет за собой скалу.

Таких шагов ему предстояло сделать тысячу четыреста девятнадцать. Эту цифру он запомнил. Тысячу. Четыреста. Девятнадцать.

* * *

… –Падай, дохлятина, — равнодушно проговорил «мертвяк», и Руслан исполнил его слова в точности. Он ничего не видел, не слышал и не соображал. Перед глазами крутились багрово-чёрные колёса, сердце выпрыгивало из груди, в ушах стоял гул.

— На, попей, — донёсся голос издалека, и чьи-то руки сунули ему ко рту флягу. Не задумываясь, он выхлебал её большими глотками. Холодная вода. Говорят, для сердца вредно, если перенапряг был. Туфта. Зато сразу полегчало. Какой же кайф — просто лежать на земле, ничего не делать, ни о чём не думать…

Но по мере прояснения сознания мысли снова лезли в голову. Зачем это всё? Если он кому-то реально должен — почему до сих пор не предъявили?

— Алё, пацаны… — кажется, голос звучал слабо, но нормально. Должны понять, что он не борзота, но и не ссыкун последний. — В чём проблема, эу? Или вы так прикалываетесь?.. Я прикол оценил, если чо… давайте теперь по-взрослому, что ли, пообщаемся…

— И то верно, — сказал «мертвяк», рывком поднимая пленника. — Вон видишь норку? — луч фонарика, которым он освещал дорогу, упёрся в жутковатую чёрную дыру в земле. — Полезай туда живенько. Это — твоя могила, чувак.

— ЧТО? НЕЕТ! НЕ ХАЧУУУ! НЕ НААДААА! — заорал что было мочи Руслан. Он дёрнулся бежать, но «мертвяк» ловкой подсечкой уронил его на землю. Он выл, брыкался, но двое полных сил палачей легко преодолели сопротивление скованного пленника. Уже не бьющимся животным, а тварью дрожащей запихали его в чёрное чрево «гитлербункера».

Над ним склонился «мертвяк».

— Слушай внимательно, тварь! — Его слова ударяли, точно молот, и вколачивались в истерзанный страхом мозг Руслана, точно гвозди. — Это — твоя могила. Ты будешь сидеть здесь, пока не сдохнешь. Но и потом ты будешь здесь торчать. Пройдут годы, пройдут века, а твой труп будет тут. Ты сгниёшь тут, и никто тебя никогда не найдёт. Никто никогда о тебе не вспомнит. Тебя уже нет.

— Нет… нет… не надо… — лепетал пленник, скорчившийся в бочке.

— Я тебя не слышу. Тебя нет, — сказал «мертвяк». Он с лязгом приладил крышку. Что-то поставил на неё. Потом Руслан услышал самый страшный звук на свете: шорох земли, бросаемой на его могилу. Потом наступила тишина.

— Выпустите меня, — тихо попросил Руслан. Слова рассыпались на шорохи. Внезапно его скрутил приступ суеверного ужаса. Ему мерещилось, что мерзкие гнилые твари тянут к нему свои склизкие лапы. Он понял, что готов претерпеть любой позор, любую муку — только бы не этот кромешный мрак… — ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ! ВЫПУСТИТЕ! ГАДЫ, СВОЛОЧИ! ПОЖАЛУЙСТА! ТВАРИ! ВЫПУСТИТЕ! МИЛЕНЬКИЕ, ХОРОШЕНЬКИЕ! ПОЖАЛУЙСТА, ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ! А-А-А!!!

Это — твоя могила.

— НЕТ!

Ты будешь сидеть здесь, пока не сдохнешь.

— НЕТ!

Пройдёт годы, века.

— НЕТ!

Тебя уже нет.

— НЕТ! НЕТ! Нет…

— Меня нет, — выговорил он. И от осознания безысходности он завыл, потом захохотал, потом снова завыл — дико и обречённо.

* * *

— Он не задохнётся? — спросил Петя, когда друзья усаживались в машину.

— Да нет, — ответил Родион. — Я же крышку пробил и сквозь неё трубку провёл. Трубка параллельно земле. Кое-какой воздух поступает. Лишь бы пердеть со страху не начал! — он хохотнул и закрутил баранку, выводя машину на обратный курс.

— Вечерком подъедем, раскопаем могилку, выпустим болезного, — продолжал Родион. — Ни хрена с ним не случится. Хотя страху нахватается на всю оставшуюся жизнь.

— Слушай… а если его до нас раскопают? — повернулся к нему Петя.

— Ты… это, друг Пьеро, во-первых, черепушку сними, а то увидит кто — со страху ласты склеит, — серьёзно заметил Родион. — Никто его не раскопает. Вот сам подумай: идёт кто-то по лесу и слышит вой откуда-то из-под земли: «Выыыпустите меняаа! У-у-у! А-а-а!» Да девять из десяти бежать будут без оглядки, если замертво там же не лягут!

— Да уж, — согласился Петя. — Мне тоже было жутковато всё это слышать, когда уходили. А если кто не знает, в чём дело, то… как в анекдоте будет: «Мужик пошёл в лес пописать… заодно и покакал!»

— Ага! — кивнул Родион, и они расхохотались. Утирая набежавшие слёзы, Петя думал, как всё-таки хорошо быть крутым, сильным и смелым. Ты всегда знаешь, что делать, мир принадлежит тебе, и никто не смеет встать на твоём пути. Нет, он, конечно, ещё не настолько крут, как хотелось бы… но он станет таким! Непременно станет!

* * *

— Петька, ты меня лучше слушайся. Я тебя в этом деле хоть раз подвёл? Нет. Ну вот. Надо надеяться на лучшее, но ожидать худшего. Худшее — это если его до нас раскопали, и сейчас там вместо синичек менты сидят на ветках, злодеев поджидают. Если ты там засветишься — всё, конец. Тебе не отвертеться. У тебя же мотив прямой! А у меня легенда такая: шарился по лесу, услышал вопли, решил спасти человека…

— А может, его лучше тогда… не откапывать? — несмело предложил Петя.

— Ну ты комик, Пьер Ришар! Тогда на хрена мы столько мучились? Проще было ему у подъезда по башке тюкнуть посильнее — и привет! Нет уж, пусть живёт… хе-хе, плохо, но недолго! Короче, Петруччо, будь на связи, как тока — так сразу, и если чё — ну ты понял!

Дав другу эти ценные указания, Родион отправился по ставшему привычным маршруту «Москва — Гитлербункер». Дорога общественным транспортом заняла больше времени, нежели поездка на авто по ночному шоссе, и чем ближе была цель, тем сильнее он мандражировал. Лес показался ему не по-весеннему молчаливым и мрачным. Ему чудилось, что кто-то злорадно следит за каждым его шагом. Что греха таить — не раз бесстрашный Родион был близок к тому, чтобы повернуть назад. И каждый раз, обругав себя, Петьку, Руслана, Каролину, лес и всех лесных тварей техническими терминами, продолжал путь.

Вот и овраг. Прежде чем спускаться в него, Родион обошёл его по периметру. Нельзя превращаться в параноика, но фантазийная засада, которую он расписал Петьке, всё-таки может быть. Теоретически. Ничего подозрительного он не заметил и спустился к «могиле». Вот набросана белёсая лесная земля, прикрытая листьями. Вот, еле заметный, торчит кусок воздуховодной трубы. Оттуда, разумеется, не доносилось ни звука. Ну не будет же он орать сутки напролёт! Родион вздохнул, заковыристо помянул чью-то мать и принялся вскрывать могильник.

Вот отброшена в сторону прошлогодняя листва, вот Родион отрыл из-под рыхлой земли и отставил в сторону гири. Вот и крышка с кажущейся нелепой трубой. Родион крякнул, ухватился за трубу и решительно откатил крышку в сторону.

* * *

— Всё в порядке, Петро. Поверь мне, пожалуйста — всё в полном порядке.

— Да как же я тебе поверю, что «всё в порядке» если на тебе лица нет? Что там было на самом деле?

— Что было — то было. Забудь эту историю, и дело с концом. Я тоже забуду. Да, и ещё. Держись подальше от этого оврага.

Никогда — ни прежде, ни после — Петя не видел друга таким. Так мог выглядеть человек, спустившийся за картошкой в подвал и ненароком заглянувший в ад.

Он понял, что расспрашивать Родиона бесполезно, и не стал упорствовать, а тот сам так ничего и не рассказал.

Впрочем, долго ломать голову над этой загадкой ему не пришлось. Через полмесяца началась сессия, во время которой Петя сдружился со смешливой толстушкой из параллельной группы, а летняя практика стала для них обоих форменным медовым месяцем. Неудавшийся роман с Каролиной и все связанные с нею треволнения стали забываться.

Наверное, Родион и сам когда-нибудь забудет то, что ему довелось увидеть: полурассыпавшийся скелет в истлевшем деловом костюме, со скованными за спиной руками, с черепом, челюсти которого распахнуты в безмолвном крике.

Скелет человека, которого он закрыл там — живого и здорового, пусть перепуганного до полусмерти — меньше суток назад.

«Это — твоя могила. Ты будешь сидеть здесь, пока не сдохнешь. Но и потом ты будешь здесь торчать. Пройдут годы, а твой труп будет тут. Ты сгниёшь тут…» Так и случилось. За двадцать часов Руслан истлел как за двадцать лет.

Родион постарается это забыть.

Главное — держаться подальше от лесного оврага, лежащего над разломом земной коры, по которому из центра Земли струится смертоносное излучение. От оврага, который нет-нет да назовут по старинке Марьянкин Лог. Где в незапамятные времена там ворожили угрюмые служители Мораны, Богини Смерти. Где копится мрачная Сила, послушная словам проклятий, ждущая того, кто вольно или невольно призовёт её к действию.

Превращение

Циклон, который вот уже неделю заклинали шаманы Гидрометцентра, наконец пришёл в наши края. Я понял это, глянув поутру в окно: привычную бледную лазурь сменила низкая, плотная серая пелена.

Манечка еле слышно посапывала, лёжа зубами к стеночке. Ну, она и в лучшие времена любила поплющить мордашку, так что утренний кофе стабильно варил я. А сейчас, когда на неё накатила эта странная сонная одурь, раньше полудня её из постели не вытащить. Последние три дня она и позавтракать норовит не вставая с кровати, а поздний завтрак плавно перетекает в обед. Хорошо, хоть в туалет вставать не ленится. И ещё: последнюю неделю у неё постоянно текут слюни, как у бульдога. Засыхая, они становятся похожи на паутину — полупрозрачные, лёгкие и прочные волоконца, чешуйки и пластинки. Они повсюду: на полу, на стульях, на подоконниках. Я выметаю их и жгу в печке. Днём она ещё следит за собой, зато ночью — просто караул. Подушка заскорузла от её слюны, а ведь мы только вчера натянули новую наволочку.

Она явно нездорова, хотя ни на что не жалуется. Это само по себе странно. В прежние времена натёртая в туфельке пяточка означала трёхчасовое нытьё. Что-то происходит с Манечкой, и что-то очень нехорошее…

Я тряхнул головой, прогоняя тяжёлые мысли, и отправился колоть дрова.

На дворе разительно потеплело. Всю предыдущую неделю столбик термометра не поднимался выше пятнадцати градусов мороза, сегодня же скакнул до пяти. С неба сеялся реденький снежок, и это было не то чтобы замечательно: если он пойдёт погуще, мы окажемся отрезанными от цивилизации. Что, в свою очередь, не смертельно — еды и дров хватит до весны, скважинный насос бодро качает воду, а ветровой генератор позволяет не бояться обрывов проводов — однако нежелательно.

Особенно — учитывая состояние Манечки…

Через десять минут я вернулся с охапкой наколотых чурок, затопил печь, ещё хранившую остатки тепла после вечерней топки, сварил кофе и сделал пару бутербродов с козьим сыром. За завтраком я просматривал новости с мобильника. Депутат нашей Госдумы предложил запретить рекламу на асфальте (конечно — это же какие бабки пролетают мимо карманов державников!). А вот его киргизский коллега предложил выгонять из страны тех, кто не знает национальный эпос «Манас». Ну да, близость к Чуйской долине даёт о себе знать! Кортеж французского министра в Палестине забросали ботинками. Боснийского мусульманина, офицера времён югославских войн, приговорили к десяти годам за пытки и убийства сербов в 1995 году. РЖД просит дополнительные бюджетные субсидии (хм, а лицо не треснет?). Словом, жизнь кипит.

Окончив завтрак, я включил ноутбук, вошёл в почту и принялся сортировать заказы, присланные с сайта фрилансеров. Отбросив несколько беспонтовых предложений, я выбрал три: пару флеш-баннеров и интернет-магазин, в котором требовалось подправить витрину и движок. Баннеры были простенькие, с магазином предстояло потрахаться по настоящему, но доведение этого унылого говна до состояния конфетки оценивалось в десять тысяч.

Я отрисовал оба баннера в какие-то полчаса и выслал заказчику. Вскоре я получил уведомление, что работа принята и оплачена. Мы стали богаче на тысячу рублей. Это меня здорово воодушевило, и я с удвоенной энергией набросился на интернет-магазин. Работа спорилась, я отрывался только затем, чтобы подкинуть дров в печку или сварить кофе. Я был бы не против, чтобы Манечка проспала хоть до следующего утра, но ничто хорошее не длится вечно. Уже в половине третьего, отчаянно зевая, она пришла ко мне.

— Ста-а-си-ик! Кара-а-си-ик! Что у нас можно заточить? — Голос, да ещё это идиотское «Стасик-карасик» — вот и всё, что осталось от прежней Манечки (и ещё татуировка на пояснице — дерущиеся драконы). За полтора месяца стройная красавица превратилась в оплывшее нечто, в человекообразную медузу. Она жрёт постоянно, помногу и неряшливо. У неё дрожат жиры на боках и на бёдрах, а пузо выпирает дальше сисек, хотя я голову прозакладываю, что она не беременна. У неё отяжелели веки, впору вилами подымать, и изо рта капает слюна. Вдобавок она завела привычку шляться по дому в одной ночнушке или голышом, и это, поверьте, ни капельки не соблазнительно. Хотя днём она и не пытается меня соблазнить. По обоюдному молчаливому решению, мы занимаемся сексом только ночью, погасив свет. Днём у неё другие интересы.

— Есть чё пожрать, говорю?

— Залезь в холодильник. Вчера было, наверное и сейчас есть. Если ты ночью во сне не стрямкала.

Манечка фыркнула (это изображало смех) и пошлёпала на кухню.

Через полтора часа, чувствуя песок в глазах и туман в голове, я понял, что пора сделать кофе-брейк, и тоже вышел на кухню. Манечка сидела, облокотившись на стол с остатками обильной трапезы. В руке у неё был мобильник. Она смотрела на него так, будто несчастный кусок пластика с микросхемами задолжал ей сто рублей с прошлого лета.

— Вот сука! — приветствовала она меня.

— Что-то случилось?

— Маманя звонила, братишка обурел совсем, — пожаловалась Манечка. — Ни хрена не работает, целыми днями на компе гамает, а на той неделе какую-то деваху притащил. Где он её только нашёл, он же по три дня из дома не вылазит…

— Так и не обязательно вылазить. В интернете сейчас познакомиться проще, чем в реале, — заметил я.

— Наверное. Девка — такая же овца бестолковая. Тоже не работает, не учится. Теперь у них медовый месяц: жрут и сношаются, и в игрушки режутся на пару. Маманя их содержит, двух обалдуев. А они даже посуду за собой помыть не могут.

От злости она даже немножко проснулась.

Я был в курсе этой семейной драмы. Младший братишка Манечки в четырнадцать лет запал на «Quake II» и за последние три года превратился в законченного геймера. Хуже всего было то, что, в отличие от обычного раздолбая, сжигающего глаза ради собственного удовольствия, он мечтал победить в «World Cyber Games» и сорвать банк в казино жизни. Его не останавливало, что подобные мечты лелеют тысячи задротов, считающих себя «киберспортсменами», и лишь единицы выигрывают что-то по-настоящему ценное. Остальные получают в качестве поощрительного приза посаженное зрение, ожирение (и ещё кое-какие сопутствующие расстройства), потерянные годы и отсутствие элементарных жизненных навыков. Упёртые блоггеры и геймеры чаще других соответствуют своему стереотипному образу. Дети тепличной цивилизации, позволяющей оставаться невзрослыми неограниченно долгое время, аксолотли несчастные…

— Аксолотли несчастные, — вслух сказал я.

— Кто? — Манечка подняла бровки.

— Аксолотли. Представляешь, что такое головастик? — Манечка фыркнула. — Личинка лягушки, так скажем. Вот в Америке есть амфибия, которая всю жизнь остаётся головастиком. Живёт, размножается, подыхает, и так до конца и не взрослеет. А если аксолотля вытащить из тёплой воды да пересадить в сухой холодный климат, он разовьётся в нормальную амфибию.

— Во-во. Точь-в-точь мой братец. Кто бы его пинком под зад на мороз выгнал… — проворчала Манечка и снова погрузилась в полузабытье.

Я взял с тарелки ломтик сала, кусок ветчины, положил их на хлеб и съел, закусывая маринованным огурцом. Снег за окном пошёл погуще. После кофе-брейка надо будет сходить расчистить двор. Заодно и разомнусь.

— Тебе сварить кофе? — спросил я.

— Угу, — пробормотала Манечка.

Когда я вернулся «к станку», меня ожидал удар. Потому что станка не было. Нет, ноутбук стоял там же, где я его оставил. Вот только он был мёртв.

Потратив некоторое время на бесплодные попытки реанимировать машинку, я понял, что, хочешь не хочешь, а придётся ехать за новым аккумулятором. Что проблема в нём, я был уверен на все сто — он давно уже начал дурить. И он накрылся в самый неподходящий момент. Как будто когда-то аварии случались по расписанию!

— Манечка, придётся тебе часика четыре одной покуковать. Мне надо отъехать. Не забоишься одна?

— А зачем, что случилось? Вроде продуктов пока хватает.

Тьфу ты, кто о чём!..

— Аккум сдох.

— КТО-О?

— Аккумулятор у ноутбука накрылся, а у меня вся работа на этой машинке. Надо ехать новый покупать.

— Ну, езжай, — пробормотала моя любимая, ковыряясь в банке со шпротами. — Купи салатов развесных, ну, ты знаешь, где. Винегрету хочу, а самой делать в лом.

Разве я мог вообразить, что это последние слова, которые я услышал от неё…

Я выехал налегке, загрузив в машину ноутбук, чтобы сразу проверить его с новым аккумулятором, да ещё лопату — на случай, если по возвращении придётся расчищать дорогу. В том, что лопата очень даже может потребоваться, я убедился, как только выехал на шоссе. С каждой минутой снег шёл всё гуще. Машины еле ползли — отчасти из-за нулевой видимости, отчасти из-за снегоуборщиков, перекрывавших то одну, то другую полосу. Быстро темнело.

Я вспоминал другой вечер. Это было больше месяца назад, когда снег только-только выпал. Я сидел с Артёмом за столом молодёжной пивнушки. Там было шумно, темно и накурено, и лучше было бы встретиться в заведении классом повыше, но мы выбрали это.

— Чёрт знает, что с Манькой происходит, — рассказывал я. — Ничего не хочет, спит на ходу, только лопать стала в три горла.

— Может, залетела? — резонно предположил Артём.

— Вот уж вряд ли, — ответил я. Причину своей уверенности я раскрывать не стал. Незачем всем и каждому рассказывать, что у твоей жены функциональное бесплодие, особенно если ты в этом отчасти виноват. — Врачи ничего толком не говорят. Говорят, ложитесь на обследование. А у самих в глазах тоска и безнадёга, потому что понятия не имеют, что искать.

Артём задумчиво хмыкнул.

— Слушай, может, вам просто развеяться надо? Ни в какую Турцию-Будурцию не мотаться, а уехать на месяцок куда-нибудь, где чистый снег и белки по деревьям скачут.

— …А до ближайшего телеграфа триста вёрст, а воду нужно из проруби носить, а самогон на куричьих говнах настаивают, шоб пробирал, а за слово «фэйсбук» можно от порядочного пацана в рыло выхватить, — продолжил я.

— Ну, не так сурово, — засмеялся Артём. — Вода там, положим, из-под крана, имеется ванна и тёплый клозет, электричество есть, телефон ловит, а людишек вокруг почти что никого. Ну, а если забредут плохие парни, ты уж с ними разберёшься. Но вообще-то охрана нормальная.

— Это где же такой земной рай?

— В нашем дачном посёлке. В моём домике вполне можно зимой жить, я бы и жил, только на работу далеко ездить. Решайся, Стас! Воздухом подышите, на лыжах походите, в баньке попаритесь и через месяц-другой вернётесь.

Какие к дьяволу лыжи, какая в топку банька, подумал я, но через три дня мы с Манечкой переехали в дачный посёлок. Артём не соврал — в его доме можно было зимовать с полным удовольствием. Вот только состояние моей супруги не имело ничего общего с полным удовольствием. С каждым днём она становилась всё более медлительной и сонной. И это было ещё полбеды. Время от времени она замирала без движения, глядя прямо перед собой немигающими глазами, и её лицо, неуловимо изменяясь, складывалось в страшноватую маску. Стоило мне её окликнуть или тронуть за плечо, как она, вся обмякнув, возвращалась в своё обычное состояние полудрёмы.

А как-то раз она меня всерьёз напугала. Я проснулся ночью и увидел, что она не спит. Она лежала, повернувшись ко мне, и смотрела на меня немигающими глазами.

— Скоро. Уже скоро, — ясным голосом произнесла она, и чёрт меня возьми, если её зрачки не вытянулись, как у змеи, и глаза не загорелись тусклым жёлтым светом! Утром я встал с головной болью и за весь день не выполнил ни одного заказа. Я не мог прогнать образ тусклых жёлтых глаз, глядящих в упор.

Жёлтые глаза!

Я увидел их прямо перед собой. В следующее мгновение я увидел тёмную тушу, громоздящуюся позади них, и понял, что какой-то дурак вылетел на своей фуре на встречную полосу. Я лихорадочно выкрутил руль, машину закрутило, потом наступило прекрасное и страшное мгновение свободного полёта, а потом сильный удар погасил для меня вселенную.

И только жёлтые глаза, парящие в первозданном мраке, продолжали смотреть на меня.

* * *

— Ну вот, мы и очнулись, — пробухтел низкий, но бесспорно женский голос. — Открой глазки-то, не бойся, теперь можно.

Я открыл глаза. Передо глазами плясал белый потолок, чуть ближе вились какие-то шланги. Обладательница голоса была поблизости, но вне зоны видимости, а вертеть головой не хотелось.

— Я давно в больнице? — Я решил не размениваться на банальности вроде «Где я?» и «Что со мной?».

— Сегодня перевели из реанимации, — ответила медсестра. Я повернул голову и увидел её. Это была пышечка лет тридцати с небольшим, с простым, но довольно приятным лицом.

— А в реанимации?

— Сутки продержали, для очистки совести. У тебя ничего серьёзного. Вообще везунчик — машина всмятку, а у самого — небольшое сотрясение, пара ссадин, ни ран, ни переломов. На той неделе уже домой пойдёшь. Тебе утку подать?

— С яблоками, — сострил я. Бабенция хихикнула, кто-то за пределами зримой области поддержал её хриплым смехом, похожим на кашель.

Когда «сестричка» вышла, я употребил «утку» и закрыл глаза. А что мне ещё оставалось делать? Конечно, мне было тревожно за Манечку, оставленную одну в пустом доме, мне было жаль упущенного хорошего заказа, а уж от мысли о пропавших автомобиле и ноуте просто становилось плохо. Но я понимал, что, если стану вопить «выпишите меня немедленно!», соседи по палате расскажут мне много интересного о моей половой жизни и прошлом моих родственников — только и всего. И будут правы. Прежде, чем что-либо предпринимать, надо оклематься. Хотя бы немного.

Прошло несколько дней, прежде чем лечащий врач согласился выписать меня. За это время я вытребовал из кладовки мобильник и по двадцать раз на дню пытался дозвониться до Манечки, но с тем же успехом я мог звонить Ленину в мавзолей. С каждым неотвеченным звонком моя тревога нарастала. Конечно, можно было позвонить кому-нибудь из знакомых, тому же Артёму, объяснить ситуацию и попросить съездить проведать Манечку в нашей берлоге. Я так и сделал. И узнал, что те немногие, кому можно доверить такую деликатную миссию, страшно далеки от меня. В прямом смысле. Артёма занесло аж в противоположное полушарие.

Я утешал себя мыслью, что Манечка просто отключила телефон, чтобы никто не мешал ей кушать и дремать, дремать и кушать. Последнее время это были её основные занятия.

Но насколько же нужно уйти в свои туманные грёзы, чтобы не заметить, как человек, обещавший вернуться через четыре часа, пропал на несколько дней! За всё время моего пребывания в больнице она ни разу мне не позвонила!

…На автовокзале меня ждал неприятный сюрприз: по случаю окончания дачного сезона ни один автобус до посёлка не шёл. Ближайшая к посёлку остановка отстояла от нашего дома на пятнадцать километров. Так себе дистанция, если её приходится преодолевать в снегу по колено, если тебя тошнит от голода и последствий сотрясения, а плечо оттягивает сумка с новым ноутбуком!

Выбирая, на что потратить последние деньги на карточке, я предпочёл завтраку — орудие производства. Будет «станок» — будет и еда.

Однако неудачи преследовали меня в тот день. Сойдя с автобуса, я некстати решил срезать угол, пройдя через заросшую бурьяном и кустарником пустошь, но из-за поднявшейся метели перепутал тропинки и упёрся в болото. Пытаясь обойти его, я два раза провалился по колено в ледяную воду. Ветер задувал всё сильнее, и снег валил всё гуще. Страх пробежал липкими лапками по спине. Окрестности дачного посёлка я знал плохо, а потому мог заплутать в метель среди пустошей и перелесков. И замёрзнуть в лучшем виде. Промокшие ботинки к тому располагали.

Я погладил «осу» в подмышечной кобуре, и прикосновение к испытанному девайсу меня немного подбодрило. Посёлок где-то рядом. Значит, главное — дойти до него, а там залезу в чью-нибудь халупу и переночую в ней, а утром найду наш дом (за это время я привык считать его «нашим»). Не до весны же будет пуржить!

Ведьма-вьюга бросила мне в лицо заряд мокрого снега. Я остановился и поделился своими соображениями по поводу её пристрастия к необычным формам любви.

Ветер на минуту притих, и сквозь негустые ветки берёзового перелеска тускло блеснули железные крыши посёлка.

* * *

Увидев машину возле нашего дома, я сразу всё понял. И дело даже не в том, что это была обшарпанная «буханка», на которой Артём или кто-то из его друзей не стал бы ездить и под угрозой расстрела. И не в том, что она стояла мордой к выезду на улицу — так, чтобы в случае чего быстро улизнуть. Просто в экстремальных ситуациях у некоторых людей включаются мощнейшие защитные механизмы. Просыпается дар предвидения, телепатия и прочие малоизученные способности, которые позволили нашим предкам выжить в бесконечной войне с окружающим хищным миром.

У других же ничего подобного не просыпается — они пополняют собой невесёлую статистику пропавших без вести и неопознанных трупов.

Я закинул сумку с ноутбуком за первый попавшийся забор — заберу потом, когда разберусь с этой проблемой. Если только она не разберётся со мной. К дому я подобрался окольными путями, и вьюга, которую я недавно разругал, изрядно мне помогла: незваные гости меня не заметили. Я подкрался из-за угла к крыльцу. Снег на нём был истоптан несколькими парами сапог, дверь была полуоткрыта. Изнутри дома доносились приглушённый говор. Слов было не разобрать, но голоса звучали спокойно. Добрый знак. После убийства или группового изнасилования даже самые тупые гоблины бывают несколько взволнованы.

Надо было действовать быстро и чётко. Я скинул перчатки, взял в левую руку «осу», в правую — нож. Рывком распахнул дверь. Тому, который торчал прямо перед входом, я всадил нож в брюхо. Прикрываясь его тушей и не обращая внимания на рёв, я сделал два выстрела. Урод в синем пуховике, который тащил туго набитый чужим добром мешок, получил резинкой в лоб и отлетел к стене. Его дружок с перекошенным рылом кинулся на меня с топором, но я подставил ему свой живой щит, и щит стал неживым, а я воспользовался драгоценной секундой, чтобы выстрелить грабителю в физиономию. Пулька скользнула и вырвала у него кусок щеки. Этого было достаточно, потому что он выпустил из рук топор, которым немедленно завладел я.

И без колебаний развалил ему череп.

Не ты — так тебя. Закон древний, как сама жизнь.

— Чё там, э? — послышалось из комнаты.

— Сеня! Братуха! Вали этого гада! — орал «синий пуховик». Он поднялся на ноги, но лезть в драку опасался. Я на секунду переложил топор в левую руку и запустил в этого крикуна табуреткой. «Пуховик» взвизгнул и закатился под стол. Кажется, он достаточно деморализован, чтобы оставить его в тылу. Я бросился в комнату…

…и едва успел отшатнуться от выстрела в упор.

Четвёртый (сколько же их всего?) грабитель встретил меня с обрезом в руках. Я видел его считанные мгновения, но запомнил хорошо. Он был не очень высокий, но крепкий. И он меня нисколько не боялся, в отличие от того шакала в синем пуховике. Несомненно, он был главным в этой шайке. Я кинулся на лестницу, ведущую на чердак. Подняться по ней, толкнуть люк, вывалиться на пыльную тростниковую циновку и прихлопнуть люк снова — всё это заняло у меня секунд пять. Я растянулся на циновке, наслаждаясь короткой передышкой.

— Э, а этот где?

— Слы, тут лестница, он наверх щеманулся!

— Э, мужик! Слышь, хорош ночевать, эу! Давай сюда, э! Поговорить надо!

Разговорчивый какой, подумал я. Следователи таких любят. И скоро ты с ними пообщаешься… Я хотел достать телефон — и чуть не заорал от боли в правом плече. Чёртов главарь гоблинов всё-таки зацепил меня, а я в горячке и не заметил раны! Тэк-с… положение меняется… к худшему. У меня остался один заряд, а потом придётся отмахиваться одной левой. Надежда только на то, что любители лёгкой поживы не станут устраивать тут штурм Измаила, а поспешат убраться. Они уже достаточно нашумели, чтобы привлечь внимание охранников. Если только охранники не в доле… да и вообще живы. И если грабители не ошалели от жажды мести настолько, что позабыли про осторожность…

Эти мысли стремительно пронеслись в моей голове, как вдруг я услышал над головой странный шорох. Явно его производило некое живое существо. Немаленькое, судя по всему. Я посмотрел наверх и увидел продолговатый серый кокон, прилепившийся под самым коньком крыши. Судя по размером кокона, бабочка, вышедшая из него, была бы не меньше телёнка.

Шорох повторился. Кокон шевельнулся, и на меня упало несколько прозрачно-серых продолговатых чешуек. Секунды две я смотрел на них, соображая, что же они мне напоминают. Потом понял, и мне стало не по себе. Я даже ненадолго забыл про грабителей, покрикивающих снизу.

Слюни. Засохшие слюни Манечки, которые я собирал по всему дому. Мысли наскакивали друг на друга, и я уже не пытался ухватить их за хвосты, чтобы выстроить более-менее внятное объяснение. Слюни… кокон… лопала всё это время как на убой… жёлтые глаза… скоро… Неожиданно пришёл на память аксолотль, который всю жизнь может прожить головастиком, но при смене условий превращается в полноценную амфибию. Во что же ты превратишься, Манечка?

Раздался негромкий треск, и на меня посыпалась полупрозрачная шелуха. Я понял, что сейчас ЭТО свалится на меня, и настолько проворно, насколько позволяла раненая рука, подхватился с пола и спрятался за печную трубу. Я понимал, что поступаю глупо, но ничего не мог поделать. Ублюдки внизу представляли серьёзную опасность — тем более серьёзную, что я их изрядно потрепал и тем самым разозлил до крайности. Но это всё же были обычные люди, такие же, как я… А вот существо, готовящееся покинуть исполинский кокон, вселяло в меня запредельный ужас.

Раздался треск, как будто сломалась огромная пенопластовая коробка, и на циновку, устилающую пол чердака, со скрежещущим визгом шлёпнулась тварь, которая с тех пор навсегда поселилась в моих кошмарах. Некоторое время тварь лежала на полу, затем поднялась на задние лапы. Чердак был для неё явно низковат. Под коньком крыши свободно мог стоять человек моего роста, но это существо было выше двух метров. Оно треснулось башкой о стропила и издало недовольный писк, затем согнулось так, чтобы не задевать крышу. Задние лапы у твари были длиной в полтора метра, передние, прижатые к груди, были немного короче, но очень мускулистые, а короткие пальцы заканчивались крепкими когтями. Тело было покрыто чешуйками, игравшими всеми цветами радуги в скудном свете, льющемся из окна. Вдоль тела чудовища, от основания тонкого стреловидного хвоста до кончика носа, щетинился жёсткий гребень из скруглённых шипов разной высоты. Коротенькие внизу, они постепенно увеличивались при продвижении кверху. На макушке существа они достигали длины ладони, затем резко уменьшались и цепочкой бугорков сбегали к носу, над которым торчал полуметровый изогнутый рог. Такие же шипы, только поменьше, окружали пасть, ноздри и жёлтые глаза с вертикальным чёрным зрачком.

Это была законченная машина убийства. Всё в ней было приспособлено для борьбы, для нанесения ран и увечий. Только горб на спине выбивался из общей картины — но лишь до того времени, пока я не узнал его истинное назначение.

— Слыш, крутой! Пообщаемся?! Давай слезай, эу!

Голос звучал совсем близко. Очевидно, говоривший поднялся по лестнице и стоял под самым люком.

Кошмарная тварь, заставившая меня забыть все сегодняшние перипетии, мяукнула и уставилась на люк.

— Слыш, короче, я иду! Молись, сука!

Крышку люка отбросило сильным ударом. Чудище пискнуло и отскочило в противоположный от меня конец чердака. Главарь высунулся из люка, готовый в любую минуту кинуться вниз. Первое, что он увидел, были топор и «оса», которые я бросил, спасаясь от чудовища, готового упасть мне на голову.

— О! И пукалку свою бросил! И топор! Так-та-ак! — Он проворно вылез из люка и стоял, поводя обрезом из стороны в сторону. — Ну чо, ныкаться будем? Раз-два-три-четыре-пять — иду фраера искать! Палыч, давай сюда, чо ты, в натуре, как этот!

На зов откликнулся «синий пуховик». Лезть на чердак ему явно не хотелось, но ослушаться главаря он не смел. Кряхтя и сопя, он вскарабкался на чердак, но так и не посмел распрямиться во весь рост. Так и стоял, согнувшись, как орангутан, и всматривался в полумрак чердака.

— Слыш, Сень, походу фигня нездоровая, — сказал он, наконец.

— Да ты чо! — хохотнул главарь.

Это были их последние слова.

Чудовище, стоявшее у них за спиной, нетерпеливо пискнуло. Оба налётчика синхронно развернулись. Сдвоенный вопль ужаса потонул в боевом визге атакующего дракона. Когтистая лапа накрыла лицо главаря. Другая снизу кверху располосовала его живот и грудь. Я услышал треск ткани и чавкающий звук разрываемой плоти. Чудовище с наслаждением погрузило морду в трепещущее мясо. Сверлящий визг взметнулся и погас.

«Синий пуховик» остолбенело наблюдал расправу над главарём. Но стоило ему сделать шаг, как чудовище оставило свою трапезу и ударило его рогом. «Синий пуховик» истошно закричал, пронзённый насквозь. Чудовище тряхнуло мордой и сбросило его на пол. Он пытался уползти, но силы скоро оставили его. И всё же он оставался жив, когда кошмарная тварь пожрала тело его товарища и подковыляла к нему. Я помню вопль, который он издал, когда дракон перекусил его ногу пополам и принялся заглатывать тёплое мясо.

Наверное, нужно было что-то делать. Не ради этих несчастных ублюдков, которые, сложись всё немного иначе, не оставили бы меня в живых — ради спасения своей шкуры. Но я не смог. Мой запас мужества оказался исчерпанным. От душераздирающих криков, от запаха людской крови и содержимого вскрытых животов мне стало так дурно, как никогда не было ни прежде, ни потом. Меня начало мучительно рвать, хотя со вчерашнего вечера у меня во рту не было ни крошки. Колени подогнулись, и я рухнул на пол лицом вниз. Мохнатые бордовые колёса завертелись передо мной, увлекая в бездну, и я провалился туда, где во мраке светились безжалостные жёлтые глаза с чёрными вертикальными зрачками.

* * *

Жёлтые глаза!

Ну и привидится же такое! Наверное, я всё ещё в больнице. Кто-то настойчиво тормошит меня. Туман забытья неспешно расступился, но безжалостные жёлтые глаза никуда не исчезли. Я нетерпеливо сморгнул. Из полумрака выплыла морда существа, похожего на помесь крокодила и хамелеона. Жёсткие роговые пластины были выпачканы кровью, а на скруглённых шипах, окаймлявших ноздри и глаза, висели волокна мяса.

Тут я очнулся окончательно. Я вспомнил всё, начиная от разговора с Артёмом в молодёжной пивнушке и заканчивая кошмарным преображением Манечки.

— Манечка, — еле слышно произнёс я. — Вот ты какая теперь… Тебе идёт! Ну, здравствуй, что ли!

Манечка смотрела на меня, поворачивая голову, как собака. Чужая душа — потёмки, особенно, если это душа дракона. Но мне кажется, что в те минуты последние отблески человеческого сознания удержали её от того, чтобы поддеть меня на рог, располосовать когтями, вонзить зубы…

Я осторожно поднялся, не отрывая глаз от дракона. Хищная тварь смотрела на меня. Внезапно она издала пронзительный визг, от которого у меня кровь застыла в жилах, и раскинула огромные кожистые крылья. Сперва правое, потом левое — точно попугай, который потягивается в клетке. Каждое крыло было не меньше двух с половиной метров в длину.

Оказывается, я крылья принимал за горб. Лишь бы теперь эта тварь не приняла меня за ходячий бифштекс!

Несколько шагов, отделявших меня от люка, стоили мне нескольких седых волос. Каждую секунду я ожидал нападения дракона. Но дракон сидел смирно и только неотрывно смотрел на меня. Спуститься по лестнице мне удалось почти без потерь. Ну, подумаешь, споткнулся и слетел кубарем, набил шишку да сломал пару пальцев на левой руке! Мне повезло больше, чем кому-либо из людей в этом доме. По кухне и комнатам были разбросаны огрызки бедолаг, которых я завалил при входе: восковая кисть руки с синими разводами татуировок, обглоданная голова, кишки, болтающиеся на люстре, окровавленное тряпьё. Кровь заливала пол, как на бойне. Всё это не вызывало у меня никаких сильных чувств. Я тоже мог бы оказаться на их месте. Просто мне повезло, а им — нет.

Я вышел на крыльцо. Смеркалось. Ветер улёгся, но снег валил пуще прежнего. «Буханка» злополучных грабителей, изрядно припорошенная, стояла на прежнем месте. Хорошо. Конечно, вряд ли они оставили ключи в замке зажигания, но это не беда — заведёмся по методу голливудских угонщиков, двумя проводками.

Ночевать в этом доме мне почему-то не хотелось.

Я открыл дверцу, и в это время со стороны дома послышался визг: пронзительный скрежет на грани ультразвука. Огромная крылатая тень метнулась от крыльца ко мне, заложила вираж над моей головой и, хлопая кожистыми крыльями, с победным воплем унеслась в небо.

Возвращение Ильзы

Наверное, Соноко не следовало без спроса лезть в платяной шкаф, но её ужасно хотелось посмотреть, как сидит на ней подаренная Пашей комбинация. Зеркало в прихожей было маленькое, а в том, что в шкафу, она увидела бы себя во весь рост. Она одёрнула полупрозрачное кружевное чудо и распахнула дверцы.

И заорала.

Паша бросился к ней, отнёс на кровать, обнял и гладил по голове, пока Соноко не успокоилась немного.

— Ну, Сонюшка, ну что ты, маленькая, ну чего ты испугалась, ведь не кусается же! — говорил Паша и целовал солёные от слёз скулы девушки.

— Пошли, посмотришь ещё раз и поймёшь, какая ты дурочка..

Соноко отчаянно замотала головой.

— Сони-тян, не психуй, — с меньшей нежностью (потому что жёсткие волосы Соноко больно хлестнули его по глазам) сказал Паша. — Ты испугалась, потому что не ожидала это увидеть. Но тут ничего страшного. Надо посмотреть ещё раз, уже спокойно. Иначе ты с ума сойдёшь от страха.

Он подтащил Соноко к шкафу и заставил отнять ладони от глаз. И Соноко увидела то, отчего только что едва не грохнулась в обмок. Сахарно-белые оскаленные зубы. Чёрные провалы глазниц. Клетку рёбер. В шкафу стоял и бессмысленно скалился скелет.

Паша был, конечно, прав. Ничего страшного в скелете не было. Соноко уже с любопытством рассматривала его. Скелет был чуть выше или одного с ней роста. Она заметила коричневые каёмочки зубного камня на дальних зубах (куда не доставала зубная щётка, подумала Соноко), утолщение на ключице, где кость была когда-то сломана и срослась. Глядя на скелет, Соноко вдруг подумала о своей смерти, которая неминуемо ждёт её, как и этого человека, который когда-то сломал ключицу, чистил зубы, не доставая до дальних, и едва не заплакала от тоски.

— Паша… зачем это? — спросила она.

Паша был видимо смущён.

— Ну… знаешь… Ты слышала про «скелет в шкафу»? Есть такая английская поговорка. Она означает какую-то грязную семейную тайну. Ну вот, а у меня настоящий скелет в шкафу, прикольно? — начав неуверенно, под конец он отважился улыбнуться.

— Вовсе нет, — сказала Соноко. — Я пойду, Паша.

— Так быстро? Я-то думал, мы ночку вместе проведём… Да куда ты спешишь, Сонюшка, ведь завтра воскресенье!

— Мне… надо. Ты прости, мне надо кур-со-вую писать, — говорила Соноко, без спешки, но целеустремлённо собираясь.

— Ты что… из-за ЭТОГО? — Паша мотнул головой в сторону шкафа.

— Да. И из-за этого тоже, — сказала, подумав, Соноко.

— Сонюшка! Глупышка косенькая, я понимаю, что суеверия неистребимы, но уж мне-то поверь — она не кусается!

— Она?

— Да, она. А ты посмотри, — он снова подвёл Соноко к шкафу, — плечи узкие, таз широкий. Это женщина. Была, — добавил он.

— А-а! — Соноко впервые с той минуты, как сунулась в шкаф, улыбнулась. — Ты Синий Борода, Паша? Это скелет твоя жена, да? Ты опасный, Паша. Я буду бояться к тебе ходить.

— Тебе нечего бояться, Сонюшка, — Паша тоже улыбался. — Ты умница, хорошая девочка, и я тебя люблю. …И борода у меня не синяя!

— А-а… ты её красил, да, боль-шой бородатый Паша? — Соноко запустила пальцы в Пашину бороду и слегка подёргала.

— Может, останешься всё же?

— Не-т… извини, милый… Чере-з не-де-ря, то есть через неделю, да, Паша? Сайанара!

— Сайанара, малышка!

* * *

Через неделю они встретились на смотровой площадке на Воробьёвых горах. Он ждал её с большой чайной розой. Соноко, радостно смеясь, бросилась в объятия своему «большому бородатому Паше». Он целовал её губы, нос, глаза, щекотал розой нежную шейку, отчего Соноко охватывала сладкая дрожь. Он повёз её домой и по пути, одной рукой держа руль, другой обнимая Соноко, читал ей рубаи Омара Хайяма о девушках, вине, розах и соловьях, рассказывал забавные, но по большей части непристойные истории. Соноко хихикала и предвкушала упоительный секс-марафон.

…Она первая шагнула в прихожую, взвизгнула от неожиданности и шарахнулась назад.

В прихожей, упираясь руками в стены, стоял скелет. Череп как-то ехидно ухмылялся, будто он был рад какой-то удачной шутке.

— Паша… это не смешно! Зачем? Ты же знаешь, я боюсь немного… — чуть не плача выговаривала Соноко. Паша неуверенно оправдывался.

— Это… Это против грабителей, Сони-тян.

— Против…

— Против грабителей. Воров. Работает не хуже кодового замка.

Соноко недоверчиво посмотрела на Пашу, потом на скелет.

Череп ехидно ухмылялся и смотрел чёрными дырами прямо ей в глаза.

— Паша, убери его… её! По-жа-ру-с-та! — от волнения она заговорила хуже, чем обычно.

Паша подхватил скелет на руки («Как девушку», — подумала Соноко) и отнёс в комнату, где водворил в шкаф. Соноко слышала, как брякнули кости, потом щёлкнул замок, и немного успокоилась.

* * *

Уикэнд, подбитый на взлёте, постепенно набрал обороты. Ночь они провели вместе и заснули, когда небо за окном уже стало сереть.

Соноко спала, умостив головку на Пашином плече, но несколько раз просыпалась в холодном поту. Ей снилось, что щёлкнул замок, дверца шкафа отворилась, скелет вылез оттуда и идёт к ней, побрякивая. Но всё было спокойно. И на следующую ночь Соноко осталась у Паши, а поутру он отвёз её в университет. Вечером он встретил её и повёз к себе — вместе со спортивной сумкой, которую Соноко нагрузила самыми необходимыми предметами обихода.

Несколько дней пролетели как в сказке… но всё портил проклятый скелет.

Он завёл привычку появляться в самых неподходящих для скелета местах. Дважды он встретил их при входе, точно его не касались клятвенные заверения Паши впредь применять что-нибудь менее экстремальное для борьбы с ворами. Случалось Соноко обнаружить скелет на кухне… за чашкой кофе, с сигаретой в зубах или между костяшками пальцев. Или в кресле перед включённым телевизором — с пультом в костяной руке. А как-то раз Соноко увидела скелет «нежащимся» в ванне, налитой горячей водой.

— Паша, зачем это? — допытывалась Соноко. — Пускай стоит в шикафу, никто не трогает. Зачем так шутишь? Не надо, Паша, хороший мой! Это не смешно! Вовсе не смешно!

Паша отвечал невпопад, а то и вовсе не отвечал, только курил сигарету за сигаретой, хотя прежде курил мало, и смотрел в окно. Но чаще Соноко перехватывала его украдкой брошенный взгляд на шкаф, в котором прятался её мучитель.

— Я не могу, Паша. Выброси эту дрянь! Или я хуже скелета?

Дверца шкафа шевельнулась. Соноко закричала.

* * *

Эта была их первая ночь без секса. Не то чтобы они действительно крупно поссорились (хотя, запирая некстати приоткрывшуюся дверцу шкафа, Паша сломал ключ и обозвал Соноко узкоглазой истеричкой, да и похуже того). Просто не хотелось и всё.

Оба, впрочем, догадывались, что с этого и начинается распад любовного союза.

Среди ночи Соноко вдруг проснулась от сильного толчка собственного сердца — за полсекунды до того, как щёлкнул замок на дверце шкафа.

Дверца плыла в воздухе, всё больше открывая то, что таилось внутри.

Соноко, в первый момент оцепеневшая от ужаса, юркнула под одеяло и зажмурилась. Она подумала, что не взглянет ни за что. Ни за какие сокровища мира, ни за спасение души — ни за что она не посмотрит на то, что брякает всё ближе и ближе.

Паша издевательски-спокойно всхрапывал во сне. Он ничего не слышал.

…ИЛИ ДЕЛАЛ ВИД, ЧТО НЕ СЛЫШАЛ…

Бряк-бряк.

Что-то коснулось одеяла и заскребло по нему. Соноко тихо провалилась в беспамятство.

* * *

Она пришла в себя, когда Паша, отчаявшись разбудить безжизненную, с посеревшей кожей подругу, собирался уже вызывать «скорую». Не сказав почти ни слова, Соноко оделась, сжевала булку, запила соком; принялась было запихивать одежду в спортивную сумку, но бросила это занятие, схватила лишь дамскую сумочку с косметикой и кошельком и выбежала из квартиры.

— Тебя подбросить? — успел спросить Паша.

— Нет! — крикнула она, хлопая дверью.

* * *

Соноко вскочила с кровати. Нет! Здесь, в бывшей её комнате, ещё хуже, здесь отовсюду веет пустотой и заброшенностью! Кажется, что ты осталась в мире одна; выгляни в окно — увидишь ковыляющие туда-сюда скелеты, жалких и жутких обитателей мира вечного ужаса и тоскливого одиночества. Но куда податься? На занятия идти нет ни малейшего желания. Хорошо бы Ирочка Воронина, соседка по блоку, была дома — но чудес не бывает. Она если не на занятиях (что маловероятно) то шляется по магазинам, либо отправилась «по делам».

Соноко улыбнулась. Вспомнила, как пару лет назад, увидев Ирочку, собирающуюся куда-то в семь часов вечера, поинтересовалась — куда направляется соседка. «Так… по делам», — уклончиво ответила соседка (она ехала на вокзал встречать младшую сестру из провинции). Соноко просияла. «О, у русских это называется „по делам“! А я послезавтра тоже пойду „по делам“!» Недоразумение скоро разрешилось, но с того раза «пойти по делам» на жаргоне двух соседок означало «отправиться на свидание».

«Куда же мне пойти?» — спрашивала себя Соноко. Так и не придумав ничего, она решила идти куда глаза глядят, и открыла дверь в коридор.

И попятилась от надвинувшейся оттуда тёмной фигуры.

Незнакомец был похож на «человека-невидимку» из фильма. В сапогах и джинсах, в наглухо застёгнутой куртке, без шляпы, правда, но зато с капюшоном. Лицо закрывали бинты и зеркальные чёрные очки, руки были в перчатках.

Соноко от страха не пыталась сопротивляться — лишь пятилась.

Захлопнулась дверь. Знакомо щёлкнул замок. Прежде, чем незнакомец снял перчатки, Соноко уже поняла, кто ворвался к ней в комнату.

Но не хотела об этом думать.

До последнего.

Брякнули на пол очки. Разлетелись по углам перчатки. Серпантином слетели бинты. Осели на пол куртка и джинсы. Таяла и рассыпалась личина «человека-невидимки», высвобождая скелет.

Похабно покачивая тазом, скелет шагнул к Соноко. Он не щёлкал зубами. Не тянул к ней руки. Просто шагнул. Раз. Другой. Это было жутко.

Пятясь к окну, Соноко больно ударилось коленом обо что-то. Это был железный стул, наподобие тех, на которых сидят перед инструментом пианисты. Короткая боль выдернула девушку из панического ступора. Соноко схватила стул и пошла с ним на скелет. Скелет замялся и попятился. Соноко, задохнувшись от прилива адреналина, метнула в него стул.

С грохотом, будто высыпали из мешка тысячу бильярдных шаров, повалился на пол скелет. Стул рухнул с глухим звоном, угасшим в несколько секунд. Соноко лихорадочно высматривала какой-нибудь подходящий предмет, чтобы надёжно оглушить худышку, если он (ОНА!) надумает вдруг встать… Скелет не ворочался. Он так и лежал — неестественно вывернув обе ноги, разбросав руки, с отпавшей и непонятно как держащейся челюстью. Глазницы смотрели в потолок бессмысленно и жалко.

ЖАЛОСТЬ, которую Соноко неожиданно ощутила, именно ЖАЛОСТЬ к этому кошмарному созданию, изумила её. Но это чувство, возникшее внезапно, оказалось столь же сильным и властным, как недавний парализующий ужас и спасительный боевой азарт. Соноко медленно приблизилась к беспомощно раскинувшемуся скелету — такому жалкому, особенно жалкому по контрасту с ужасом, который он только что внушал ей. Она опустилась на колени рядом с ним и принялась исступлённо целовать безжизненные кости. Тёплые слёзы капали на их грязно-жёлтую поверхность.

Внезапно голые кости покрылись плёнкой сухожилий, обросли мышцами и гладкой розовой кожей, в чёрных провалах засияли синие осмысленные глаза, и пухлые горячие губы ответили на поцелуй Соноко.

* * *

Мир стал на дыбы и небо перемешалось с землёй. Голая Соноко лежала, раскинувшись, на кровати. Её тело, разгорячённое ласками Ильзы, гудело, как готовый взорваться трансформатор.

Белокурая бестия, которую Соноко нечаянно воскресила из мёртвых, сидела на кровати и поглаживала крепкие смуглые бёдра своей воскресительницы.

Соноко мучительно пыталась склеить осколки взорвавшейся действительности. Слишком много потрясений испытала она в один только последний час, и едва ли не самым сильным было то, что произошло между нею и Ильзой. Белокурая ведьма вывернула всё её существо наизнанку.

— Что ты со мной сделала! — вздохнула Соноко.

Ильза легла рядом, обняла Соноко за шею и поцеловала.

— Гораздо меньше, чем я должна тебе, милая. — Ильза говорила с несильным, но ощутимым немецким акцентом. — Ты меня не просто спасла. Ты меня воскресила. Я ведь была хуже мёртвой. Милая моя, любимая, если бы ты знала, на что я готова ради тебя…

Её рука коснулась поочерёдно обеих грудок японочки и скользнула к низу живота. Соноко чуть не замурлыкала от удовольствия, но потом, неожиданно для себя, оттолкнула руку Ильзы и села на кровати.

— И-ри-за! — всхлипнула она. — Я не знаю! У меня в голове… как это по-русски… карусель! Это… что мы сейчас де-ла-ри… не так, не надо! Зачем это, И-ри-за? Зачем? — она жалобно взглянула в глаза Ильзе, словно та могла помочь ей выразить мысль, на которую у Соноко не хватало запаса русских слов.

Ильза села рядом с ней.

— Это судьба, девочка, — сказала она. — Судьба нас с тобой свела навеки. Слушай, что я тебе расскажу. Я и Паша — мы любили друг друга. Так сильно, что, когда он заподозрил меня в измене — убил. Нет, не убил, конечно. Он не знал, что меня нельзя убить.

— Нельзя убить? — Соноко вытаращила глаза.

— Да. Старинное семейное проклятие. Я — урождённая баронесса фон Крафтберг из старинного курляндского рода. Моя семья сумела сохранить чистоту благородной крови даже после большевистского переворота. И всё-таки во мне есть чуждая примесь. Мою пра-пра-прабабку изнасиловал Ночной князь. Высокородный вампир, чтобы тебе было понятнее. Он влюбился в неё и похитил с брачного ложа. Мой приёмный пра-пра-прадед убил его, но его жена уже приняла в себя семя Ночного народа. А мой настоящий пра-пра-прадед, Ночной князь, перед смертью изрёк проклятие, которое должно было проявиться в седьмом поколении.

— Откуда ты это знаешь?

— Люди не верят в генетическую память… но я-то не человек! — усмехнулась Ильза.

Она закусила губу. Снова и снова она переживала это воспоминание, преследующее её с отрочества. Луна, ухмыляющаяся сквозь редкие облака и чёрные ветки. Невыразимо страшное и прекрасное бледное лицо — близко-близко, и горящие глаза, и блестящие в лунном свете зубы. Сырой холод от земли и собственная девственная кровь, стекающая горячими ручейками по безжалостно раздвинутым бёдрам. И сладкая боль внизу живота. Потом — конский топот, крики, выстрелы, и многодневное беспамятство, и известие о беременности, повергшее её в ужас…

— Паша, сам того не желая, сделал меня немёртвой. Я оставалась живой для него, но для всех остальных я была мерзким мертвяком.

Это было страшно. В тот проклятый вечер, когда он ударил её в висок, а она через пять минут открыла глаза и пожаловалась на головную боль, он рыдал у её ног, вымаливая прощение. Да и её глаза были на мокром месте. И в ту ночь у них был умопомрачительный секс… А на следующий день он, ничего не подозревающий, привёл в гости свою сестру, и та упала в обморок, увидев сидящий в кресле скелет в шортах и майке. Чудо, настоящее чудо, что Ильза в тот момент не ворохнулась — жутко представить, что бы случилось, если бы она пошевелилась или, хуже того, заговорила. Это уже потом они узнали, ЧТО все, кроме Паши, видят на месте Ильзы.

— Да, он любил меня, — говорила Ильза. — А потом, когда появилась ты… я понимаю, наверное, он устал жить с таким чудовищем, но я-то ни в чём не виновата! Зачем он это сделал? Я боялась, что он бросит меня, и я, никому не нужная, окончательно превращусь в мертвяка!

Соноко наморщила лобик:.

— Ты… ты живая то-ри-ко для того, кто тебя любит? — робко спросила она. — Осата-ри-ные видят си-ке-ре-та?

— Да! — выкрикнула Ильза. — Чёртов пра-пра-прадедушка и чёртова сука пра-пра-прабабушка, будь они прокляты со своими шашнями! Чёртово проклятие, из-за которого все видят вместо меня — чёртов суповой набор!

Урождённая баронесса фон Крафтберг и Ночная княжна уткнулась в грудь Соноко и по-девчоночьи разревелась.

Соноко обняла её и стала гладить по голове — и вот тут в замке заскрежетал ключ. Девушки замерли в ужасе. Соноко вообразила реакцию Ирочки Ворониной, которая увидит её голую, обнимающуюся со скелетом — и ей сильно поплохело. Сходные чувства испытывала и Ильза.

— Конишуа, Сони-тян! — прочирикала Ирочка. — Ты дома?

Соноко что-то придушенно пискнула.

— Всё в порядке?

Дверь в общую прихожую была приоткрыта, и Ирочка, движимая смутным беспокойством, решила заглянуть в комнату соседки.

«Цок, цок, цок», — простучали каблучки.

Ильза и Соноко замерли.

Дверь открылась.

— Сони, что у тебя слу… — На пороге стояла Ирочка, хлопая глазами в крайнем изумлении.

«Сейчас заорёт», — обречённо подумала Соноко.

И она удивилась, увидев на лице соседки блудливую ухмылку.

— Ни фиг-га себе! — сказала Ирочка. — Девки, вы бы дверь закрывали, а?

— Что ты видишь? — спросила Ильза.

Ирочка фыркнула.

— Двух чокнутых лесбиянок, — сказала она, развернулась и поцокала к себе.

— И-йййесс! — закричала Ильза. Вскочив с кровати, она подхватила Соноко на руки и закружилась с ней по комнате.

— Сони, ты что, не понимаешь, что случилось? Ты сняла проклятие! Не знаю, как у тебя это получилось, но ты это сделала!

* * *

Погожим вечером неделю спустя они стояли перед подъездом, который был им обеим очень хорошо знаком.

— И-ли-за, зачем нам… воз-в-р-ащаться… к Паше? — недоумевала Соноко.

Ильза заговорщически улыбнулась.

— Затем, что там будет лучше. Нам обеим. Воскресшей мертвячке и её кавайной подружке… м-м-м, кошечка, просто не могу удержаться, чтобы тебя не потискать! — она прижала к себе Соноко и с удовольствием облапала везде, где захотела.

— Тьфу ты, сучки бесстыжие! — прошипела ковыляющая мимо сухонькая старушонка.

— Вали отсюда! — прикрикнула Ильза. — Тебя-то я трахать не стану, не навязывайся!

— Ты как со мной разговариваешь, а, лесбиянь вонючая?!. — Старушонка замахнулась на Ильзу клюкой.

— Прфщщ! — по-кошачьи фыркнула Ильза, и старушонка, бормоча «Нечистая сила!», поспешила прочь. Она явственно увидела у белобрысой сучки клыки подлиннее волчьих и багровое пламя в глазах.

Всё-таки Ильза была достойной пра-пра-правнучкой своего пра-пра-прадедушки!

— По-жди, И-ли-за, а как же Паша? Как мы его… делим?

— Мы его порррвём! — страстно проворковала Ильза на ухо подруге. — И с-с-ъедим!

Запах справедливости

We must secure

the existence of our people

and a future for white children

Когда это случилось — точно не помню. Во всяком случае, вскоре после того, как Джимми Картер въехал в Белый Дом, а Джек Финнеган заступил во владение кабачком, доставшимся ему в наследство от дядюшки, тоже Джека Финнегана. Того хватил удар, когда двое его сыновей связались с хиппи и, и он, уже стоя одной ногой в могиле, успел проклясть своих высерков и завещать дело племяннику — сыну старшего брата. О том, правда, все в городе говорили, что он до сих пор не в тюрьме только потому, что у него в голове не навоз, как у большинства гопников, а мозги. Но старый Джек Финнеган рассудил: парень не дурак — а это в бизнесе главное. Значит, не пропьёт дело и не подастся на Средний Запад с компанией волосатых говнюков и немытых шлюх, как некоторые. А что до его бандитских замашек — так это не беда, он всё-таки ирландец и Финнеган, а у всех Финнеганов были напряги с Дядей Сэмом. Отец Джека-старшего и дед Джека-младшего во времена сухого закона возил из Канады такую газировку, после которой добрые христиане начинают валить на землю фонарные столбы, принимая их за гулящих девок.

Джек и вправду был умный малый и бизнес не пропил, хотя дела у него как-то сразу пошли хреновато. Но в то время, когда случилась эта история, у него была ещё довольно симпотная забегаловка с ещё более симпотными девицами-официантками, и он ещё не оставил надежду купить бар «Бухой леприкон» на Оак-стрит…

В тот вечер заведение «У Джека Финнегана» было заполнено народом меньше чем наполовину. Полдюжины работяг с ближайшей лесопилки (тогда ещё она не закрылась), трое дальнобойщиков (в тот год федеральную трассу, проходящую через наш город, ещё не перенесли на тридцать миль к северо-западу), стайка школьников, шифровавшаяся в самом дальнем и тёмном углу зала (через пару лет Джеку суждено было крупно вляпаться, когда шестнадцатилетняя Сюзи Гроув, племянница мэра, впишется на папочкиной машине в столб, за полчаса до того выпив в заведении «У Джека» скотч стрэйт). У стойки примостились на высоких стульях пара смазливых девчонок — из тех, которые расцарапают вам рожу, если вы назовёте их шлюхами, а за кружку-другую пива подарят свою любовь и триппер в придачу. Ещё с десяток разного народу — вот и всё.

Я потягивал пиво из кружки, которую поставила на столик передо мной блондяшка Вики (Его Величество Джек Финнеган никогда не выходил из-за стойки, а посетителей в зале обихаживали официантки) и посматривал на окружающую меня публику. Через пару столов от меня сидел Билл Лебурже, туча-тучей, и сосредоточенно пил бурбон. Случайно встретившись взглядом со мной, он поспешно отвёл глаза. Франк Хайд и Джереми Мак-Кормик тоже были здесь. Они тоже сосредоточенно пили и дымили, зажигая новую сигарету о бычок только что докуренной, и делали это с таким холодным видом, точно их минуту назад достали из рефрижератора — однако я знал, что они чувствуют себя так же, как револьвер со взведённым курком. Потому что я сам чувствовал себя так же. Отчасти потому, что я с ночи не видел Тэда Нортона, и это обстоятельство заставляло мои нервы скрипеть и визжать.

Но вот дверь открылась, и вслед за двумя парнями вошёл старина Тэд. Если Билл Лебурже напоминал собой тучу, то выражение лица Тэда напоминало о ядерной зиме.

Шагая неестественно-чётко, он прошёл от двери к стойке, отодвинул локтем пьянчужку в «варёной» джинсовой куртке и потребовал выпивку. Ну и голосок у него был, доложу я вам! Говорят, что в самой середине торнадо всегда тихо и спокойно. Так вот, в голосе Тэда было то самое жуткое спокойствие. Но Джек подал ему стакан, не поведя и бровью, а потом второй. С третьим Тэд, поискав в зале свободное место и не найдя, приземлился ко мне.

Мы сидели друг напротив друга и чувствовали себя ни много ни мало как перед дуэлью. Несколько раз я пытался заговорить с Тэдом и каждый раз чувствовал, что не могу раскрыть рта.

Помню, меня передёрнуло, когда в заведение завалился одноногий Джеффри Сакс, потерявший конечность во время железнодорожной катастрофы. Он славился тем, что всегда первым узнавал самые душещипательные новости. Никто не знал, откуда он всё узнаёт — должно быть, у него в подчинении была целая банда сорок, таскавших ему информацию на хвостах… И сейчас в его глазах был горячечный блеск. Он подковылял к стойке, скрипя протезом, опрокинул стакан и обратился к публике:

— Слышали новость? Какие-то отморозки убили чёрного Тома Буллфайтера и его семью!

Публика оживилась.

— Давно? — откликнулся Дик Кэмпбэлл. У него на ферме однажды появился двуглавый цыплёнок: все думали, что он сдохнет, но он выжил и вырос в здоровенного петуха, кукарекавшего дуэтом.

— Этого не знает даже шериф Лепен, — сказал Джеффри. Он устроился на высоком стуле со стаканом бурбона в одной руке и сандвичем в другой и вещал, балдея оттого, что снова оказался в центре всеобщего внимания. — Он случайно завернул на ферму к мистеру Черномазому и нашёл там трупы хозяина и хозяйки. Честно говоря, я не удивлён, что чёрного Тома наконец-то хлопнули. Я удивляюсь другому — почему этого наглого засранца не пришили раньше. И смотрите, что получается: всем известно, что Джонни, наш дорогой шериф — расист, что твой генерал Натан Форрест, а ведь будет рвать задницу от усердия, чтобы раскопать эту делюгу — очень уж хочет стать губернатором штата, он говорил, это его голубая мечта…

Джеффри ораторствовал и не заметил, что в заведение вошёл шериф Джон Лепен собственной персоной.

— Всё-то ты знаешь, Джеффри, — усмехнулся Джон, проходя к стойке, где Джек уже сбивал его любимый коктейль «Кровь из носа» — водка, томатный сок и яичный белок, и всё это сдобрено солью, перцем и жгучим перцем. — Может, ты даже знаешь, кто грохнул чёрного Тома, а? Если узнаешь, шепни на ушко, а я уж, когда стану губернатором, сделаю тебя своим пресс-секретарём или чем-нибудь в этом роде.

— Эй, мистер шериф, это правда, что пришили всю семью Буллфайтеров? — спросил один парень из рабочих… вечно забываю его фамилию. Белобрысый, коротко стриженный — он, кажется, вскоре свалил из города.

— Хотите устроить пресс-конференцию, господа? — Джон потянул соломинкой «Кровь из носа», усосав разом половину стакана. — Разве мистер Сакс рассказал вам не всё? Эти парни работали с выдумкой. Они застрелили жену Тома и старшую дочь, а самого Тома сожгли, посадив в «стакан» из покрышек. Том так скорчился перед смертью, что был похож на огромную корягу, а запах палёной резины смешался с запахом пригоревшего жаркого, и…

Две девицы, которые торчали тут же у стойки, точно сговорившись, позеленели и блеванули на пол.

— Мой помощник поступил так же, — невозмутимо заметил Джон. Он вовремя успел отодвинуться, чтобы на него не попало, а тот пьянчужка в джинсовой куртке оказался облёван с ног до головы. Он сбивчиво выругался, но затевать драку в присутствии шерифа не посмел и предпочёл убраться. — Не знаю, зачем этот слабонервный пацан пошёл на такую работу. Мне, кстати, интересно, эти выдумщики стояли и смотрели или бросили спичку и сбежали?

— Я бы посмотрел, — подал голос Мартин Солейль — здоровенный парняга с копной иссиня-чёрных кудрей. Он привольно облокотился на стойку и прихлёбывал пиво. — Прикольно. Жаль, меня там не было.

— Ты уверен, что тебя там действительно не было? — спросил шериф.

Парень выдержал его взгляд.

— Эту ночь мы с Фредди провели в обществе трёх сучек, и если бы ты видел хоть одну из них, мистер шериф, у тебя бы ширинка треснула.

— Ну-ну, Мартин, — спокойно сказал шериф, — может, я и поверю тебе на слово. А может, и нет. Все знают, что ты не любишь чёрных.

— Нет, а какие проблемы? — голос Мартина звенел от возбуждения — и от страха. Шериф мог тут же взять его за шкирку и свезти в офис по «обоснованному подозрению» — кажется, так это у них, у лягавых, называется. — У нас свободная страна, каждый может любить или не любить что пожелает…

— А откуда они вообще взялись в Америке, эти ниггеры? — вступил в разговор один из шоферюг. — Понимаете, у меня кузина замужем за одним парнем в Новом Орлеане, и там этих чёрных — как грязи, больше чем белых, в натуре! Почему индейцев вырезали, а чёрных оставили?

Многие странно посмотрели на этого парня, но острить не стали — он совсем не казался безобидным агнцем, со своими почти семью футами росту, ручищами-брёвнами, длинными патлами и щетинистой физиономией.

— Парень, а ты вообще учил в школе историю? — как бы между прочим спросил шериф.

— Какого хрена? — хмыкнул парень. — Я старший сын в семье, а когда моя мамаша родила шестого ребёнка, папаша понял, что перестарался, и сделал ноги, а ваши друзья лягавые его так и не нашли, и я с четырнадцати лет вкалывал, как проклятый, чтобы кормить семью, а не занимался всякой хреновиной, так-то, мистер Макаронник.

— Очень жаль, мистер Волосатый, — спокойно сказал Лепен. — Очень жаль, что вы не ходили в школу, так что не можете отличить лягушатника от макаронника и не знаете, откуда в Соединённых Штатах взялись негры. Их привезли сюда полтысячи лет назад, чтобы они работали на плантациях. Они были здесь рабами, просекаешь, парень? Сотни лет. Много поколений. А это вредно для генофонда.

— Для чего? — вытаращился парень.

— Ох, прошу прощения, сэр — я и запамятовал, что имею честь беседовать с высокообразованным джентльменом! Это вредно для потомства, понятно? Если из человека долго и упорно выбивать всё человеческое и делать из него рабочую скотинку — ему это не пойдёт на пользу. А если это делали с его папой и мамой, бабушками и дедушками и так далее…

— Вы расист, шериф? — вклинился в разглагольствования шерифа Тимоти Гулдиман — чернявый нервный типчик, который преподавал в средней школе (уж не знаю что, наверное, онанизм).

Шериф смерил его странным взглядом.

— Не тряситесь так, мистер Гулдиман, — бросил он, — а то ваши очочки не удержатся на шнобеле. Я не расист. Я тут излагаю в доступной форме прогрессивное учение Дарвина. Знаете, с некоторых пор в Америке можно изучать происхождение животных и человека не по Ветхому Завету, а в соответствии с теорией эволюции. У вас в школе об этом не слышали, а, мистер Гулдиман?

— Я слышал, что ваш троюродный брат — член нацистской партии, — дрожащим от злости голосом проговорил Гулдиман. — А ещё я слышу, что вы сейчас покрываете убийц, линчевателей, и в открытую подговариваете этих людей поддержать ваши грязные намерения…

— А я слышу, что вы сейчас занимаетесь клеветой в адрес представителя власти, то есть меня, и подстрекательством к неповиновению, — внушительно заметил Лепен. — И потому из всех присутствующих вы — наиболее вероятный кандидат на то, чтобы покинуть это заведение вместе со мной. Эти парни, которые застрелили жену и дочь Буллфайтера и сожгли самого Тома — убийцы, и они должны быть наказаны. А ещё у Тома Буллфайтера остались двое маленьких сыновей, которых теперь нужно будет кормить из средств нашего национального бюджета. Они вырастут в сознании, что их родителей и старшую сестру убили за то, что они чёрные, и такие как вы, мистер Гулдиман, постараются настроить их против всех белых людей. Они вырастут за наш счёт и станут врагами нашей страны, расистами. Правда, не белыми, а чёрными… если для вас это критично.

Шериф допил «Кровь из носа» и на некоторое время замолчал. Молчали и остальные.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Нация требует подвигов.

— Нация ждёт героев, щель рожает ковбоев, — отозвался, судя по голосу, совсем молодой паренёк.

— Таких, как ты, — сказал, не оборачиваясь, Лепен.

Дверь за ним захлопнулась.

* * *

Знаете, всё это было до ужаса просто. Никаких жутких клятв, белых балахонов, горящих крестов… Просто Тэд Нортон пришёл ко мне, когда я чинил ворота, и думал над тем, что скажу при встрече своему сыночку, от которого получил телеграмму, что его выперли из колледжа, и он собирается завербоваться в морскую пехоту — и спросил:

— Знаешь, Тимоти, Тома Буллфайтера?

— Этого парня цвета ваксы, который купил ферму у наследников старого Франка Миттерана?

— Его, — сказал Тэд. — Этот сукин сын приставал к моей жене.

— Говнюк! — сказал я. — Его надо проучить!

— Он пытался её изнасиловать, Тимоти. Слушай, как это было. В этот уикэнд она ездила к тёще. Одна. У меня были дела, не терпящие отлагательства. Она возвращалась и решила проехать просёлком, хотя это, как я знаю, не короче, но она уверена, что срезает несколько миль. Недалеко от Соколиного леса у неё заглох мотор. Ничего серьёзного, но моя Кристи не отличает карбюратор от аккумулятора. Она открыла капот, как будто что-то понимает в технике, и любовалась на мотор пятнадцать минут, и тут подъехал этот ублюдок Том на своей беспородной таратайке. Она попросила его помочь, а он сказал, что сейчас поможет, только нужно кое-что прочистить. Она спросила — что, а он говорит: вашу дырочку, мэм, у меня как раз есть поршень нужного размера — и снимает штаны. Она сбежала от него. Через лес. Она ведь в детстве облазила все окрестные леса и болота, точно пацан какой-нибудь. Она даже вырвала у этого пидора из рук штаны и бежала с ними, как со знаменем.

Я вообразил Крис Нортон, бегущую через лес, поддёрнув для скорости юбку и размахивая штанами, и гонящегося за ней чёрного Тома, которого больше волнует судьба его порток, чем потребность спустить лишнюю жидкость из яиц, и едва удержался, чтобы не засмеяться. Картинка была забавная, но, боюсь, Тэд бы меня не понял.

— Он отстал от неё где-то после линии электропередач, — продолжал Тэд. — С нашей машиной всё в порядке, он только вытащил из неё свечи и порвал проводку в нескольких местах. Можно сказать, защитил от угонщиков. — Он на некоторое время замолчал, и мы вместе выкурили по «кэмэлу».

— Я уже говорил об этом Франку Хайду и Джереми Мак-Кормику, — продолжил он. — Они готовы мне помочь.

Ты, надеюсь, понимаешь, что это за помощь, говорил его взгляд.

— У меня за сараем валяются старые покрышки, — сказал я.

— Это то, что надо, — кивнул Тэд.

В пол-одиннадцатого вечера Тэд заехал ко мне. Мы погрузили покрышки в его «додж» и двинули по шоссе на север. У перекрёстка, где отходит дорога на Вендиго-Виллидж, нас встретил Франк Хайд. Он присоединился к нам без лишних слов. Дальше через милю мы погрузили Джереми Мак-Кормика, потом — Билла Лебурже. У всех участников экспедиции были при себе какие-то длинные предметы в брезентовых чехлах.

Тэд вёл машину по каким-то полузаброшенным просёлкам. Машина прыгала по кочкам, и мы подпрыгивали на задницах, и, сколь я помню, ни словом не перемолвились о том, что собираемся сделать. Точно мы уже всё давно обговорили. Наверное, в тот вечер нами овладел коллективный разум, указывавший каждому, что ему делать.

Полчаса спустя после выезда мы были у ворот фермы старого Франка Миттерана. Дом смутно темнел в полусотне ярдов от въезда. Тэд отогнал «додж» в ивовые кусты и заглушил мотор.

— Приехали, джентльмены, — сказал он, будто мы и так не понимали.

Мы вылезли из машины и расчехлили ружья.

— Всякое может случиться, — сказал Тэд. — Не в наших интересах устраивать здесь канонаду, как в битве при Шило. Надо предохраниться.

— И как же? — поинтересовался Билл Лебурже.