18+
Турбулентность

Бесплатный фрагмент - Турбулентность

Серия «Время тлеть и время цвести»

Объем: 484 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Дорогой читатель!

Перед вами последняя заключительная книга серии ВРЕМЯ ТЛЕТЬ И ВРЕМЯ ЦВЕСТИ. О том, что ранее происходило с ее героями, можно узнать, прочитав предыдущие книги серии: АХИЛЛЕСОВА ПЯТА, КРУШЕНИЕ НАДЕЖД, ИСТИНА УБИВАЕТ, ДНИ КРУТЫХ и В ПОГОНЕ ЗА МИЛЛИАРДОМ.

Глава первая

Лоренс Тэкеле неподвижно сидел у открытого окна большой московской квартиры, бывшей коммуналки, — как раз там, где когда-то стояла кровать бабы Доси. Он вслушивался в шум оживленных столичных улиц и следил глазами за непрерывным потоком спешащих куда-то людей. Смутными и хронологически не связанными между собой обрывками в его памяти вставали воспоминания почти сорокалетней давности.

В то время и сам юный Лоренс, студент Университета дружбы народов, был частью подобной толпы — спешил на лекции и семинары, зубрил медицинские термины, от которых ныла голова, толкался по утрам в жуткой транспортной давке и мерз на остановках, ежась под белыми хлопьями снега. Ночами же его, озябшего от непривычного для уроженца Малави холода, согревали горячие объятия Веры Трухиной. И происходило это, как ему помнилось, в соседней комнате, где теперь возбужденно спорили его родственники.

До него отчетливо доносилось каждое слово, и он внезапно подумал, что баба Дося также хорошо могла слышать, как они с Верой занимались сексом. И еще баба Дося наверняка слышала, как однажды он, Лоренс, в отсутствие Веры и ее матери привел сюда веселую белобрысую девчонку с пухлым задом. Та три часа весело кувыркалась с ним на диване и, не стесняясь, громко повизгивала от удовольствия. При этом воспоминании крупнейший меценат африканского континента господин Лоренс Тэкеле с гордостью улыбнулся — тогда, много лет назад, горячие русские девчонки млели от его прикосновений. Когда же белобрысая толстушка ушла, и он вышел на кухню попить воды, баба Дося с хитринкой в глазах угостила его огурчиками собственного засола. И какие же это были огурчики — в самых знаменитых ресторанах Парижа, Лиссабона и Нью-Йорка Лоренс никогда не едал ничего подобного! Он был просвещенным человеком, но порою в мозгу нет-нет, а мелькала мысль: наверняка русская старуха была колдуньей — потому и знала неведомый остальному миру секрет засолки огурцов.

Тэкеле закрыл глаза, и внезапно во рту у него возник неповторимый вкус, а комнату наполнил сводящий с ума запах солений и маринада. Ощущение было столь потрясающе острым, что он вдруг подумал:

«Интересно, разболтала потом баба Дося Вере о блондинке или нет? Скорей всего, разболтала, но Вера не стала устраивать скандала — она в то время уже была беременна, наверное, надеялась, что Лоренс женится на ней и останется в СССР»

Хотя с какой стати ей было на это надеяться — уже достаточно пожилой белой женщине? Ему, Лоренсу, совсем еще молодому человеку, нужны были горячие девчонки, Вера и сама это понимала. Она не стала упрекать его и тогда, когда он решил ехать на родину. А ведь можно было забрать с собой и ее, и маленького Тедди — почему это пришло ему в голову только теперь? Наверное, из-за присущих европейцам нелепых взглядов на брак, которых он, Лоренс Тэкеле, сам придерживался в далекой юности. Увез бы Веру с Тедди, а в Малави потом взял бы себе еще двух-трех молодых жен. Вера была прекрасной женщиной, она не стала бы из-за этого поднимать шум, как сучка Дениза. Проклятая Дениза, почему она встретилась на его пути?

При мысли о своей первой жене Лоренс Тэкеле, как всегда, ощутил бешеную ненависть. Тварь — она сумела настроить против него даже его любимого младшего сына Родерика! Полгода назад Тэкеле просил юношу приехать к нему в Лиссабон — он считал, что Родерику следует продолжить образование, чтобы потом вместе с отцом и старшим братом Теодором возглавить семейный бизнес. Однако Родерик отказался ехать и, чувствовалось, что он сильно напуган. Наверняка Дениза, которая имела большое влияние на юношу и его мать, внушила им, что Лоренс хочет расправиться с младшим сыном так же, как расправился со старшими.

Чтобы смягчить отказ, Родерик послал отцу почтительное письмо, объяснив, что в настоящее время не сможет приехать из-за болезни матери. К письму была приложена фотография Родерика с двумя младшими сестрами на фоне их малавийского коттеджа. Одна из девчушек лукавым взглядом и хорошенькой оживленной мордашкой чем-то напоминала Лизу, но Тэкеле даже не помнивший имен своих дочерей, был так разгневан отказом сына, что разорвал письмо и швырнул фотографию в мусорную корзину. Именно тогда он решил лишить Родерика наследства и составил новое завещание, в котором все свое имущество оставлял Теодору и любимой внучке Лизе.

Своего внука Геннадия, старшего брата Лизы, старик не выносил — мальчишка был ленив, туповат и ко всему прочему, полагая, что дед совершенно позабыл русский язык, называл Лоренса в его же присутствии «черной задницей». Тэкеле ни разу не подал виду, что понял, но внес в завещание условие: из той доли наследства, что Теодор получит от отца, он не сможет оставить старшему сыну ни единого цента. Конечно, Тэдди был еще довольно молод, но и ему предстояло когда-нибудь отойти в мир иной, поэтому Лоренс Тэкеле полагал, что по естественным законам природы все его имущество когда-нибудь станет принадлежать Лизе. Неожиданная трагедия перечеркнула все планы старого мецената, и теперь ему нужно было решить, что делать с долей наследства погибшей внучки.

Продолжая смотреть в окно, Лоренс начал перебирать возможные варианты, и лицо его в этот момент своей неподвижностью напоминало высеченное из черного мрамора изваяние. Задумавшись, он не услышал, как тихо отворилась дверь. На пороге стоял Теодор Трухин-Тэкеле и смотрел на отца тревожным взглядом.

— Папа, прости, что я тебя беспокою, но ты сидишь здесь один уже больше двух часов, — осторожно сказал он по-английски, — не хочешь пройти к нашему столу и побыть немного с нами? Или, может, мне посидеть с тобой?

Лоренс слегка повернул голову в сторону сына, но выражение лица его не изменилось.

— Садись, если хочешь, — сухо бросил он.

— Возможно, мы сделали что-то не так, — с горечью заметил Теодор, присаживаясь за небольшой круглый столик, уставленный закусками, — это было желание Полины — накрыть столы во всех комнатах и отворить входную дверь, чтобы любой, знакомый или незнакомый, мог зайти в квартиру и помянуть нашу девочку. Я теперь жалею, что согласился — получилось, что родственники сидят в одной комнате, одноклассники Лизы где-то тусуются, а ты тут вообще один. Горе должно соединять, а вместо этого… — голос его неожиданно задрожал. — Я знаю, как ты любил свою внучку.

Глядя на сидевшего перед ним красивого смуглого мужчину, Лоренс Тэкеле неожиданно подумал, что из всех его сыновей Теодор — если, конечно, не считать светлой кожи — больше всего на него похож. Больше даже, чем чернокожий Родерик, поверивший этой шлюхе Денизе и отвергший отцовскую любовь. И какое вообще значение имеет цвет кожи, когда с каждым днем все лучше и лучше понимаешь, как коротка жизнь? Он угрюмо кивнул:

— Я любил твою дочь, да. Никто и ни в чем не мог с ней сравниться. Я гордился ее талантами и ее красотой. Но каждому отмерян свой путь от рождения до смерти, и Лизе не суждено было долго нас радовать. Теперь нам остается только чтить ее память, и если б она покоилась в земле, я поставил бы ей прекрасный памятник. Но вы с женой решили иначе — что ж, ваше право.

Теодор в смущении посмотрел на отца.

— Ты прежде не говорил нам, что ты против кремации, папа, поэтому я не стал спорить с Полиной. Да и понять ее можно — машина загорелась, и Лиза… ее тело сильно пострадало. Хотя жених Лизы тоже настаивал на погребении — плакал, умолял нас. Но он молод, время залечит его раны, а Полина — мать, она желает всегда иметь рядом с собой урну с прахом дочери. Кроме того, Полина… Видишь ли, я не хотел тебе пока говорить, но наши с ней планы на будущее не совпадают — она, скорей всего уедет жить в Штаты, и…

Лоренс нахмурился, и в глазах его мелькнула досада.

— Ее планы мне известны, — резко перебил он сына, — этот американец Корнер, с которым она открыто живет, даже не постеснялся приехать сюда — на похороны вашей дочери.

— Папа, не надо! Он хороший человек и имеет серьезные намерения, а наш брак уже два года как фактически прекратил существование. В конце концов, именно я первый встретил другую женщину и решил связать с ней жизнь, а Полина повела себя в этой ситуации очень деликатно. Почему же теперь я должен ей мешать? Она еще молода и тоже имеет право на личную жизнь.

Старый Тэкеле пренебрежительно качнул головой и проворчал:

— Если бы ты жил со мной в Малави, то мог бы иметь кучу других жен.

— Папа, опомнись, пожалуйста, — мягко укорил его сын, — мы не в Малави, мы в Европе. Полина и я — цивилизованные люди и считаем, что теперь нет причин оттягивать развод.

— Теперь?

Неправильно истолковав возглас отца, Теодор испуганно заторопился:

— Нет-нет, это никак не связано с гибелью Лизы, что ты! Мы еще месяц назад начали всерьез обсуждать развод. Полина не возражает — она сама сказала, что мы были совсем детьми, когда поженились, и все осталось в прошлом. К тому же, после того скандала с ее племянником ей не очень приятно работать в нашем банке, хотя ее никто ни в чем не обвиняет. Корнер предложил ей работу у себя на фирме, и они, возможно, поженятся. Что же касается нас с Бертой, то… Видишь ли, Берта ждет ребенка, а поскольку нам хорошо друг с другом, и мы планируем будущую семейную жизнь, то самое лучшее именно сейчас узаконить наш брак.

Складки на лбу Лоренса разгладились — о том, что происходило в личной жизни сына и невестки, старого бизнесмена давно информировали его осведомители в Германии, но сообщение о будущем внуке оказалось приятной новостью.

— Так у тебя будет ребенок, — с довольным видом сказал он, — мальчик или девочка? В наше время ведь это можно проверить.

— Еще слишком рано — маленький срок. Берта пока неважно себя чувствует — тошнота, рвота. Из-за этого она и не смогла приехать на похороны. Но я вас познакомлю, когда ты будешь в Германии — она очень милая девушка, работает журналисткой. Мы познакомились два года назад на одном брифинге.

— Гм, понятно. Но скажи, на каких условиях жена согласна дать тебе развод? Она выдвинула какие-то требования?

— Требования? — удивился Теодор. — Но что она может требовать? Все, чем ты доверил мне распоряжаться, принадлежит тебе, а не мне. Конечно, у каждого из нас за годы работы в Германии появились какие-то средства, но тут мы практически равны. Наша единственная общая собственность — эта квартира. Она достаточно дорого стоит, но до сих пор вопрос об этом не вставал, поскольку здесь жила Лиза. Геннадий, наверное, тоже имеет право на какую-то долю, но я еще ничего не узнавал.

— Квартира? — старый Лоренс специально повысил голос, чтобы сидевшие за стеной Полина и Геннадий могли слышать его слова. — Почти все комнаты в этой квартире, если ты помнишь, выкупил я и сделал дарственную на твое имя. Не знаю, что по вашим российским законам могут требовать от тебя жена и сын.

Приглушенные голоса за стеной смолкли, и Теодор, поняв, что слова отца были услышаны, смущенно покачал головой и поднялся.

— Папа, успокойся, давай сейчас не будем об этом. Ты не хочешь пройти со мной? Хватит тебе сидеть здесь в одиночестве.

— Я в порядке, иди один, — хмуро буркнул старик и отвернулся к окну.

Смущенно потоптавшись, Теодор вышел в коридор и тихо прикрыл за собой дверь. Он немного постоял, прислушиваясь к тому, что делалось в доме. В большой гостиной сидели соседи с верхних и нижних этажей — малознакомые и те, кого он помнил чуть ли не с рождения. Они что-то громко обсуждали, перебивая друг друга, и по их возбужденным голосам было понятно, что, по крайней мере половина выставленного на столы спиртного, уже выполнила свое предназначение.

В дальней комнате, где собрались одноклассники Лизы, дверь была открыта. Юные голоса спорили чуть ли не до крика, потом послышалось громкое рыдание, и Теодор поспешил в ту сторону.

Широкоплечий юноша лет семнадцати плакал навзрыд, закрыв руками лицо. Другой, обнимая его за плечи, твердил:

Все, Артем, все! Все!

Рыдавший отнял от лица руки и посмотрел на окружающих его друзей мутным взглядом.

— Она была, как цветок, — горестно сказал он, — разве это возможно? Почему так должно было случиться?

— Выпей, — парень, державший Артема за плечи, поднес к его рту стопку водки, — выпей и успокойся.

— Петька, ты с ума сошел, — с укором заметила одна из девушек, — он ведь уже не в себе, а ты ему еще наливаешь. Мальчики, не надо больше пить, пожалуйста. Гоша, Петя, давайте уже пойдем — Ярцеву плохо, его нужно отвести домой.

Артем Ярцев всхлипнул и утер рукавом глаза.

— Ты хорошая девчонка, Лена, все наши девчонки всегда были самые лучшие. А Лиза… Она была, как песня, как солнце. Почему не пришла Настя, почему? Ведь они всегда так дружили!

Уткнувшись лицом в стол, он вновь зарыдал.

— Перестань, Тема, — пыталась утихомирить его Лена, — родители Лизы в соседней комнате, они услышат. Нехорошо, им тоже тяжело.

— Действительно, почему не пришла Настя? — хмуро спросил Гоша и плеснул себе еще немного водки. — Ты ей звонила?

— Не звонила и не собираюсь, — Лена вдруг вспыхнула, — да если у нее совесть есть, она сюда и носа не покажет! Вы забыли, как она кричала Лизе в тот день, забыли? Проклинала, и по-всякому, и «чтоб ты сдохла», и чего только не наговорила! Лиза вышла из школы и через два часа погибла.

Внезапно наступило молчание, потом Соколов неуверенно произнес:

— Хватит, Ленка. Это ерунда, не надо об этом, они сто раз на день ссорились и мирились.

Лена плакала и, вытирая рукой слезы, говорила:

— Я видела, какое у нее было лицо, когда она смотрела на Лизу! Об этом, кстати, уже говорят и пишут — доказано, что есть люди, которые могут наводить порчу, а у Насти вообще дурной глаз. Помните, как она Лерку Легостаеву всегда не любила? Я уверена, что с Леркой из-за ее дурного глаза и случилось какое-то несчастье — она ведь так и не объявилась. И с Лизой то же самое, я точно знаю. Настя пожелала ей смерти, и Лиза погибла! — тут взгляд Лены упал на стоявшего в дверях Теодора, она испуганно ойкнула и извинилась: — Ой, извините, пожалуйста!

Тот устало кивнул, не сказав ни слова, повернулся и пошел в комнату Лизы, где, продолжая что-то обсуждать, за столом сидели Полина со своим другом, Геннадий, Дима и две старые родственницы Трухиных. Полина тихо спросила:

— Он так все и сидит там?

— Пусть побудет один, ему так лучше, — столь же тихо ответил ей муж, но Геннадий раздраженно заметил:

— Конечно, лучше! И о чем вы там говорили? Насколько мой слабый английский позволяет понять, эта черная задница что-то вопила насчет квартиры.

— Гена! — с укором воскликнула мать, а Теодор, покосившись на родственниц, сердито осадил сына:

— Об этих делах мы поговорим потом, сейчас не время.

— Конечно, не время! Как же — ведь эта черная задница страдает!

— Гена!

— Ладно, мама, ты же сама, когда нам сообщили, на весь дом кричала отцу: «Если б твой отец, этот старый негр, не подарил нашей дочери ту проклятую машину, она была бы жива!»

Неожиданно Полина разрыдалась.

— Лучше бы он вообще никогда здесь не появлялся! Лучше бы мы никогда не уезжали в эту Германию, не оставляли бы ее здесь! Вся моя жизнь из-за этого негра пошла наперекосяк! Тебе-то что, — она гневно взглянула на мужа, — ты уже утешился.

— Поля, не надо, нехорошо так, — Теодор вздохнул и отвернулся, родственницы начали хором говорить, перебивая друг друга, а Корнер, ни слова не понявший из разговора, сочувственно погладил плечо Полины.

— Папа, не заступайся за этого старого педераста, — рявкнул внезапно побагровевший от выпитой водки Геннадий, — он еще смеет тут что-то вякать насчет моей квартиры! После того, как по его милости погибла моя сестра!

Дима испуганно указал на стену, за которой сидел старый Лоренс:

— Здесь все слышно.

— Да мне плевать! К тому же эта черная задница ни бельмеса не смыслит по-русски.

— Простите.

Поднявшись из-за стола, Дима взглянул на висевший на стене портрет Лизы в траурной рамке — Полина распорядилась увеличить несколько фотографий дочери и повесить их во всех комнатах. Стремительно выскочив в коридор, юноша толкнул дверь в соседнюю комнату. Он хорошо помнил то, что не раз говорила ему Лиза: старик прекрасно понимает по-русски и хорошо слышит, но любит притворяться глухим и непонимающим. И еще он помнил нежность и теплоту, с какими его погибшая невеста всегда отзывалась о своем дедушке.

Когда Дима приблизился к Тэкеле, по непроницаемому и величественному лицу черного бизнесмена невозможно было определить, дошел ли до его сознания смысл сказанного в соседней комнате. Его полуопущенные веки приподнялись, и черные глаза какое-то время неподвижно смотрели на смущенного молодого человека.

— Садись, — почти приказал он по-английски и указал рукой на стоявший поодаль стул. — Ты жених моей покойной внучки? Мы так с тобой и не познакомились по-настоящему.

— Она не успела нас познакомить, — тихо ответил Дима по-португальски, осторожно присел на краешек стула, и вдруг решился — торопливо вытащив из кармана смятую газетную вырезку, протянул ее Тэкеле: — Прочтите это, и вы поймете.

Старик, нахмурившись, надел очки и начал читать. Неожиданно лицо его помрачнело, и рука судорожно сжала бумагу — в отличие от Антона Муромцева он понял все сразу.

— Мне следовало вспомнить этого хлыща, конечно же, — пробормотал он. — А ведь я ее даже предупреждал, помнится. Н-да, моя внучка была беспечна — совсем как я в молодости.

— Если она узнала, что инфицирована, то, возможно, решила не ждать и покончить со всем сразу, — сказал Дима. — Если бы вы на подарили ей этот автомобиль, она нашла бы другой способ. Я говорю это, чтобы вы не мучились и не считали себя виновным в… ее смерти.

— Самоубийство, — взгляд Тэкеле потяжелел. — Однако, ты не можешь быть в этом уверен.

Дима пожал плечами.

— Это было в ее характере. Я и сам хотел поступить также, когда узнал, но потом подумал о родителях и… Маме стало плохо, когда я сообщил им о гибели Лизы — из-за этого они с отцом даже не смогли приехать на похороны.

— Следовательно, ты тоже…

— Да, я тоже обречен.

Он сказал это удивительно спокойным голосом. Лоренс Тэкеле не спускал с него глаз, напрягая память, чтобы вспомнить, кого же так сильно напоминает ему этот русский мальчик — жених Лизы. Наконец, кивнув, он прервал молчание.

— Понятно, она тебя заразила, и тебе нужны деньги на лечение. Сколько ты хочешь, чтобы я заплатил за молчание?

— Что? — губы юноши дрогнули от неожиданности. — Какое молчание?

— Я не желаю, чтобы эта информация попала в лапы газетчикам — особенно в Лиссабоне, где все еще толкуют об этом Хуаресе. Мой бизнес может серьезно пострадать. Сколько ты хочешь?

Дима растерялся.

— Я… я просто хотел поставить вас в известность. Чтобы вы знали: никто ни в чем не виноват, это было ее собственное решение. Что касается меня, то никакие деньги мне уже не помогут — вы прекрасно знаете, что СПИД неизлечим, — он хотел было встать, но Тэкеле остановил его.

— Подожди, я еще не все сказал, — старик наконец-таки вспомнил, на кого так походил Дима, и лицо его внезапно оживилось, — выслушай, что я скажу. Если б ты женился на моей внучке, то был бы богат — я собирался завещать ей половину своего состояния, а со временем она унаследовала бы и капитал своего отца. Но судьба распорядилась иначе — ты ничего не сумел получить и к тому же заразился тяжелой болезнью. Однако ведь ты еще не болен — как я слышал, от времени заражения до начала болезни при правильном лечении может пройти много лет. Я готов дать тебе деньги на лечение и еще много-много денег, чтобы за оставшиеся тебе годы ты получил от жизни все самое лучшее — все что, может дать человеку богатство.

Молодой человек горестно усмехнулся и покачал головой.

— Меньше всего на свете хочется наслаждаться жизнью, когда знаешь, что обречен.

— Напрасно! Посмотри на меня — я уже немолод, и неизвестно, кто из нас раньше сойдет в могилу. Ты ведь еще полон сил, ты можешь насладиться властью, какую дают деньги, жить в роскоши и каждый день покупать себе новых женщин. Можешь жениться и иметь детей, если пожелаешь. Хочешь, я отдам тебе в жены свою младшую дочь? Я не помню ее имени, но видел фотографию — она очень похожа на Лизу, хотя у нее черная кожа. Но ведь ты любишь женщин с «шоколадом», Лиза тоже была не белая.

Диме стало не по себе от слов старика и взгляда его блестящих черных глаз — на какой-то миг он решил, что горечь утраты лишила старого джентльмена рассудка.

— Вашу дочь? Вы шутите? Вы забыли, что я инфицирован? — осторожно спросил он.

Тэкеле равнодушно махнул рукой.

— Это ничего не значит — говорят даже, что больные СПИДом получают удовольствие, заражая здоровых людей. Возможно ты меня переживешь, а если пожелаешь жениться на моей дочери, то я завещаю тебе те деньги, которые хотел оставить Лизе. Если же ты умрешь раньше, то деньги получат твои дети — я слышал, у больных родителей потомство бывает здоровым.

— Простите, — поднявшись, пролепетал Дима, — я подумаю над тем, что вы сказали, а сейчас… сейчас мне нужно отойти ненадолго, извините.

— Сядь! — вновь произнес старик так властно, что юноша в растерянности опустился обратно на стул. — Я понимаю: ты решил, что я выжил из ума и болтаю неизвестно что. Нет, я предлагаю сделку и считаю, что ты получил от меня блестящее предложение, разве не так? Подобного шанса тебе никто и никогда больше не предоставит.

— Сделку? Извините, наверное, я не очень хорошо понял, мой португальский недостаточно…

— Ты прекрасно говоришь и понимаешь по-португальски. Ты долго жил в Лиссабоне?

— Десять лет. Я даже учился одно время в португальской школе — мои родители хотели, чтобы я знал язык в совершенстве.

— Поэтому ты, думаю, поймешь все, что я скажу, — Лоренс вытащил из бумажника и протянул ему фотографию красивой чернокожей женщины средних лет. — Это моя первая жена Дениза.

Дима осторожно повертел в руках снимок и вернул Тэкеле.

— Интересная женщина, — неуверенно заметил он.

Лицо старого малавийца исказила кривая усмешка, во взгляде мелькнуло отвращение.

— Грязная шлюха, — речь его стала похожа на отрывистый собачий лай. — Никогда не могла обходиться без мужчины. Даже теперь — ей уже под шестьдесят, а она все еще покупает себе любовников. Обожает белых мужчин. Прежде меняла их, как перчатки, но лет пять назад купила себе мальчика в Париже и с тех пор постоянно держала его при себе. Он считался ее секретарем и трахал свою хозяйку в любое время, когда ей становилось невтерпеж — хоть днем, хоть ночью.

— Извините, — смущенно пролепетал оторопевший Дима, — это ваши семейные дела, и мне как-то неловко…

Не слушая его, Лоренс гневно стукнул кулаком по подоконнику.

— Она постоянно держала его под боком — не стеснялась ни сыновей, ни внуков. Он получал за свое усердие хорошие деньги, но все же скучал — понятно, что молодому парню тоскливо рядом со старухой. Поэтому однажды она решилась отпустить его в Европу — немного развлечься. Лиза рассказывала тебе, что мои сыновья с семьями погибли в авиакатастрофе? Француз Денизы летел в том же самолете. Все жалели несчастную Денизу, потерявшую детей и внуков, но в действительности она убивалась не столько из-за сыновей, сколько из-за своего жигало. Потом у нее, естественно, были другие любовники, но ни к кому она так не привязывалась, как к этому французу, — Тэкеле внезапно наклонился вперед и впился хищным взглядом в лицо сидящего напротив него молодого человека. — Ты очень на него похож — только внешне, естественно, потому что француз был необразован и груб. Дениза вертела им, как хотела — сделала наркоманом, чтобы полностью подчинить своей воле. Ты ей понравишься, — закончил он без всякого перехода.

От неожиданности Дима даже подпрыгнул на стуле.

— Я?!

— Она дьявольски осторожна — даже француза заставляла надевать два кондома. Ты приедешь в Малави по какому-нибудь делу — это я сумею устроить — и постараешься войти к ней в доверие. Будь спокоен, она тебя не пропустит. Заберись к ней в постель и сумей заразить ее СПИДом — это и есть мое условие. После этого можешь взять в жены мою дочь, и я официально сделаю вас и ваших детей моими наследниками.

Смысл сказанного Лоренсом Тэкеле не сразу дошел до сидевшего напротив него собеседника. Какое-то время юноша оторопело смотрел на малавийского бизнесмена, потом в замешательстве почесал затылок.

— Помилуйте, я правильно понял? — неуверенно спросил он. — Вы предлагаете мне в жены вашу дочь, хотя я инфицирован? Оставив все прочее, неужели вы думаете, что она согласится?

— Ты думаешь, ее кто-то будет спрашивать? — удивился старик.

— Да, но, кроме того, вы хотите, чтобы я предварительно заразил ее мать СПИДом.

— Ах, это, — Тэкеле небрежно махнул рукой, — нет, Дениза не мать девочки — это моя дочь от младшей жены, — неправильно истолковав странное выражение, появившееся на лице жениха своей покойной внучки, он добавил: — Если ты боишься, что я тебя обману, то мы завтра же вылетим в Лиссабон, чтобы вместе с моими юристами составить договор. Лоренс Тэкеле всегда был честен с партнерами и не нарушал соглашений — ни письменных, ни устных. В чем дело, что тебя не устраивает?

— Да нет, все нормально, — поднявшись, со вздохом ответил Дима, — но я думаю, что вам лучше побыть какое-то время в спокойной обстановке и отдохнуть. До свидания, — он вежливо кивнул и направился к двери.

— Эй, в чем дело? — с недоумением окликнул его встревоженный Тэкеле. — Тебя не устраивает мое предложение? Тогда назови свои условия.

Юноша обернулся, и во взгляде его была бесконечная усталость умудренного жизнью столетнего старца. С фотографии в черной рамке, очаровательно склонив голову влево и мечтательно щуря глаза, весело смеялась Лиза — прелестная, нежная и живая. Дима тоже улыбнулся и мягко ответил ее деду:

— Зачем вам знать мои условия? Вы не поймете меня, а я вас. Отдохните, у вас сегодня был трудный день.

Он вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь и, дойдя до конца коридора, прислонился к стене у входной двери — ему стало душно. И горько, оттого, что в этот день рядом не было ни одного близкого человека. Даже Антон Муромцев и Катя не пришли на похороны, хотя Лиза была крестной матерью их сына. И Насти, любимой подруги детства, тоже не было.

— Дима! — торопливо вошедшая в распахнутую дверь Настя обняла его за шею и заплакала.

— Тихо, тихо, хорошо, что ты пришла, — он погладил ее по голове и поцеловал в мокрую от слез щеку, но вдруг вспомнил и, вздрогнув, резко отстранился.

Настя неправильно истолковала его жест и, горько всхлипывая, начала оправдываться:

— Я знаю, я должна была прийти на кремацию, и мама тоже очень хотела. Она плачет, не переставая, с тех пор, как узнала, а когда одевалась, так расстроилась, что ей стало плохо. Она потеряла сознание, я испугалась — не знала, что делать. Пока вызывали врача, пока приехала «Скорая». И папы тоже нет — его вчера срочно вызвали в Швейцарию, — она снова заплакала.

— Пойдем в комнату, — Дима погладил ее по коротким колющимся волосам и, подняв голову, неожиданно встретился глазами со смущенно топтавшимся на месте пожилым мужчиной.

Настя тыльной стороной ладони вытерла слезы и, повернувшись к мужчине, взяла его за руку.

— Дядя Петя, пойдемте, чего вы стесняетесь.

— Хозяева недовольные не будут? — его лицо вдруг искривилось, глаза замигали, и он показал рукой от пола: — Я же Лизоньку такой вот махонькой знал. Приеду за Настей в школу, а они обе за ручки возьмутся и бегут мне навстречу. Любил ее.

Дима, узнав Петра, водителя Воскобейниковых, мягко взял его за локоть.

— Лиза тоже вас любила. Идемте, посидите за столом. Идем, Настя.

Он повел их в Лизину комнату — туда, где сидели Трухины и их родственники.

— Мне пить-то особо нельзя, я за рулем, — вздыхая, говорил дядя Петя. — Помянуть только Лизоньку — пригублю маленько.

Когда они вошли, никто, казалось, не обратил на них внимания — только Теодор вежливо и равнодушно поздоровался.

— Здравствуйте, — робко произнесла Настя, крепясь изо всех сил, чтобы вновь не заплакать, — мама передает вам свои соболезнования. Она очень хотела сама, но ей стало нехорошо.

Полина заплаканными глазами без всякого интереса посмотрела на нее и Петра и, слабо кивнув, заучено произнесла:

— Садитесь, помяните с нами нашу девочку.

Петр опустился на стул рядом с немолодой родственницей Трухиных. Настя села рядом и незаметно огляделась — никого из их с Лизой одноклассников в комнате не было.

— Ваши, кажется все в дальней комнате, хочешь пройти к ним? — тихо спросил Дима, угадав ее мысли. — Пойдем, я тебя отведу.

Боль захлестнула, сдавила горло — дальняя комната! Та, в которой они с Алешей были так счастливы. С трудом сумев преодолеть спазм и вдохнуть воздух, Настя поднялась, а Лиза озорно улыбалась со стены, и от этой улыбки прелестные ямочки круглились на ее смуглых щечках. В коридоре стоял запах табака — в комнате, где собрались соседи, кто-то курил, две женщины там громко спорили о чем-то совершенно постороннем, от этого колени Насти вдруг затряслись.

— Дима, почему? Почему, Дима?

Опять не хватило сил сдержать слезы, хотя ей было стыдно за то, что она своим плачем причиняет страдания жениху погибшей подруги — ведь ему в десять раз больнее. Однако лицо его оставалось удивительно спокойным.

— Тише, тише, пойдем к твоим друзьям, там тебе будет легче.

Толкнув дверь, за которой слышались голоса одноклассников, Настя встала на пороге, и ее поразило внезапно наступившее молчание. Артем Ярцев, пристально глядя на Настю, поднялся. Возле рта его неожиданно пролегли глубокие морщины, сделавшие мальчишеское лицо почти старым.

— Настя? Ну, здравствуй, Настя, здравствуй, как поживаешь?

Обычно крепкий юношеский басок Артема звучал приветливо и дружелюбно, но теперь Настя услышала в нем столь явную неприязнь, что растерялась.

— Темочка, ребята, я просто не смогла прийти раньше, вы извините!

Губы Артема скривились в усмешке.

— Ничего, куда тебе спешить. Да и Лизы уже нет на свете, ненавидеть тебе больше некого. Смерти желать тоже больше некому.

— Темка, ты что, — Гоша смущенно потянул его за рукав, но Артем внезапно взмахнул локтем и оттолкнул приятеля с такой силой, что тот еле удержался на ногах.

— Тема, зачем ты так? — пролепетала Настя и неожиданно отчетливо припомнила все то, что в порыве ярости при всех наговорила Лизе. — Я даже не помню того, что наболтала тогда, я не хотела! Неужели ты думаешь, я действительно хотела…

— В ту минуту ты этого действительно хотела, — с горечью возразил он, — ты бы видела тогда свои глаза! Я стоял с тобой рядом и кожей чувствовал.

— Зло и проклятия приносят несчастья, — глядя в сторону, ничего не выражающим голосом проговорила Лена, — особенно проклятия близких друзей. Потом можно хоть сто раз пожалеть, но сказанного…

— Не надо, ребята, к чему все это? — резко прервал ее Соколов. — Слова это только слова. Настя, иди, садись с нами за стол.

Насте невыносимо было смотреть в полные боли глаза Артема. Опустив голову, она тихо сказала:

— Я и тогда не хотела, Тема, клянусь тебе! Мне больно, мне стыдно, мне никогда в жизни не будет покоя из-за моих слов, но это не могло случиться из-за этого, ты сам не веришь в то, что говоришь.

Артем смотрел куда-то поверх ее головы, глаза его затуманились, он забормотал, как бы говоря сам с собой:

— Лиза была, как цветок, а цветы не могут противиться ненависти и злу — они погибают.

Петя Соколов поморщился.

— Артем, хватит, очнись! Ленка, ты тоже — кончай его заводить. Настя, садись — помянем Лизу, и не надо больше обо всем этом, — он наполнил и подал ей маленькую стопочку водки. — Садись.

— Правда, ребята, пожалуйста, — очень мягко заметил до сих пор молча слушавший их Дима, — не знаю уж, как и почему, но не надо здесь сейчас устраивать разборок.

Махнув рукой, Артем опустился на свой стул и, заплакал. Лена виновато взглянула на Диму:

— Правда, Дима, прости нас, не стоило при тебе начинать этот разговор, — она вдруг закрыла лицо руками и продолжала говорить уже сквозь рыдания: — Просто мы все очень любили ее, и так больно… Хотя, конечно, каждый сам себе судья.

Поставив стопочку с водкой на стол, Настя повернулась и пошла прочь. Выйдя через кухню на широкую веранду, она села на длинную гладкую скамейку, которую еще полвека назад смастерил из старых досок и поставил здесь кто-то из жильцов большой коммунальной квартиры. Ни Насти, ни Лизы, ни даже ее отца Теодора в то время еще не было на свете, а соседи, душными летними вечерами забивавшие на веранде «козла», вряд ли подозревали, что где-то в знойной Африке на берегу озера Ньяса ловит рыбу худенький подросток Лоренс Тэкеле.

Настя вспомнила, что прежде тут еще стоял массивный, грубо сколоченный стол. Он занимал много места и полностью загораживал угол веранды. В первом классе, когда Инга, скрепя сердцем, отпустила дочь к Лизе на день рождения, Настя играла с ребятами в прятки и решила спрятаться между столом и стеной. Пол там был завален барахлом, которое жильцы в течение десятилетий жалели выбрасывать, Настя легла лицом вниз на старый тюфяк и плотно вжалась в него животом, а зад ее остался на всеобщее обозрение Разумеется, ее немедленно обнаружили. Лиза, уперев руки в бок, весело хохотала:

«Малявка! Нос спрятала, а попа торчит! Шестилетка, чего вы хотите!»

Остальные ребята покатывались со смеху вместе с ней, а потом Лиза принесла тряпку и начала счищать паутину с нарядного Настиного платья. Ей в тот день исполнилось восемь, а Насте, самой младшей в классе, еще не было и семи. Как-то учительница в разговоре с медсестрой во всеуслышанье назвала малышку Настю «шестилеткой», и это слово надолго стало ее прозвищем, приносящим неслыханные душевные муки — даже тогда, когда ей уже исполнилось семь, а потом и восемь лет. Антон Муромцев, которому она однажды с горечью поведала о своих обидах, развеселился:

«Не горюй, ребенок, молодость — единственный недостаток, который со временем исправляется сам собой, — и шутливо добавил: — Твоя Лиза уже станет глубокой старухой, а ты еще будешь девицей на выданье»

«А что такое девица на выданье?»

«Девица, которая созрела для замужества. Короче, невеста»

На следующий день, когда Лиза до начала урока в очередной раз обозвала Настю «шестилеткой», та высунула язык на такую длину, на какую только смогла, и скорчила рожу:

«А ты, Лизка, старуха! Я буду невестой, а ты уже умрешь от старости!»

Лиза от удивления разинула рот, потом по всему классу колокольчиками рассыпался ее заразительный смех.

«Я?! От старости? Я никогда не умру от старости!»

Она так развеселилась, что хихикала даже во время урока, учительница дважды делала ей замечание, а на третий раз поставила в угол.

Теперь, сидя на длинной старой скамейке и печально глядя на кружившийся в воздухе тополиный пух, Настя вдруг подумала, что в одном Лиза оказалась права: ей не суждено было умереть от старости. Ее лицо на фотографиях навечно останется юным и прекрасным, и таким его будет помнить Алеша. Он не пришел на похороны — наверное, ему никто не сообщил о ее гибели.

Легкий ветерок принес запах улицы. Настя, прислонившись спиной к прогретой солнцем каменной стене веранды, закрыла глаза, не замечая, что по щекам ее катятся слезы. Она не слышала, как сзади подошел Дима.

— Вот ты где, не помешаю? А то там твой дядя Петя все спрашивал, куда ты делась.

— Ты тоже хочешь, чтобы я ушла? — с горечью спросила Настя и поднялась. — Я уйду.

Дима устало пожал плечами и довольно сухо ответил:

— Да нет, не бери в голову. Ребята много выпили, они расстроены и несут чушь. Пройдет время, и все забудется, но я хотел бы по этому поводу кое о чем тебя спросить. Сядем.

Настя, чуть помедлив, вновь села, и Дима опустился рядом.

— Спрашивай, — тихо и покорно сказала она, видя, что он медлит.

— Как я понял, перед тем, как Лиза погибла, вы с ней крупно поцапались. Из-за чего?

Настя опустила голову.

— Теперь это уже не имеет значения.

— Если б не имело, я бы не спрашивал. Хорошо, ответь только «да» или «нет». Это было из-за твоего парня? Только честно — да или нет?

Багрово вспыхнув, она отвернулась.

— Чего ты от меня хочешь?

— Раз ты не можешь ответить, значит да. Она с ним спала?

Побледневшая Настя хотела вскочить, но Дима удержал ее за руку.

— Ты… ты… Что ты хочешь, зачем это теперь, Дима? Зачем? Ее больше нет! Нет!

— Выслушай меня, Настя, и очень внимательно: я любил Лизу, хотя всегда знал, что к сексу она относится… как к игрушке. И еще: хотя она никогда этого не показывала, но я всегда интуитивно чувствовал, что ее тянет к твоему Алеше. Хотя тоже никогда ей об этом не говорил — зачем? Она всегда делала то, что хотела, и никто не мог ей помешать. Поэтому она вполне могла бы с ним… гм… немного развлечься.

Настя, кусая губы, взглянула на него исподлобья.

— Глупо. Теперь, когда ее нет, ты решил начать ревновать? Я даже не хочу…

Дима мягко поднял руку, и она осеклась.

— Дело в том, что прошлым летом Лиза заразилась СПИДом. Поскольку она не любила, когда ее партнер пользовался кондомом, то все, кто мог бы заниматься с ней сексом на протяжении этого года — и я в том числе — обречены. Ты и твой партнер должны провериться — возможно, он и не успел тебя заразить. Ты меня понимаешь?

Настя смотрела на него, широко открыв глаза. Когда смысл сказанного Димой, дошел до ее сознания, она начала дрожать.

— И Лиза… Она это знала?

— Думаю, узнала — возможно, совсем недавно. И это так ее потрясло, что она решила покончить с собой.

— Покончить… Ты хочешь сказать…

— Когда узнаешь об этом, то мысль о смерти приходит первой, знаю по себе. Если б рядом со мной не было моих родителей, то и я… Хотя даже не знаю, что было бы лучше.

— Дима, что ты говоришь, опомнись!

Он ее не слушал и, глядя в сторону, продолжал рассуждать:

— Скорей всего, она сдавала анализы, чтобы получить медицинскую справку для поступления в университет, и… Она погибла около пяти, а незадолго до этого, наверное, получила результаты. В одиночестве такое вообще трудно вынести, а Лиза… Ты ведь знаешь, какая она всегда была — стремительная, порывистая. Если б, конечно, она не была в тот момент одна…

— Одна, — горестно повторяла Настя, стискивая руки. — Одна! Если б мы тогда не поссорились! Если б только мы не поссорились!

Дима печально усмехнулся.

— Ладно, это все, что я должен был тебе сказать, а дальше уж думай сама, — он провел ладонью по лбу и поднялся. — Прощай. Не знаю, когда мы еще с тобой увидимся и увидимся ли вообще.

«Алеша, — думала она, оставшись одна и глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами, — он умрет, как умерла Лиза. Потому что в тот день, когда я, как дура, ждала его три часа, они были вместе. Он был с ней, а я его ждала. А до этого? В тот день в прихожей, когда мы с ним поссорились из-за Дональда, он обнял ее так… по-хозяйски. Да, они были вместе и раньше, значит, он меня заразил, и я тоже скоро умру. Но без Алеши мне жизнь и не нужна, хотя он меня обманул. Интересно, если загробная жизнь все же существует, и мы там встретимся, то о чем будем говорить друг с другом? Прощают ли люди в загробной жизни предательство, совершенное в этом мире? — на миг эта мысль ее даже позабавила, но тотчас же накатила холодная волна ужаса: — Когда мама и папа узнают… Нет, нельзя, чтобы они узнали, нельзя! Лучше мне сейчас уйти далеко-далеко и никогда больше не возвращаться. Да, надо уходить и поскорее. Скорее!».

Мысль эта заставила Настю внезапно сорваться с места и броситься прочь из квартиры Трухиных. Миновав Чистопрудный бульвар и Покровку, она свернула к Земляному валу и уже минут через двадцать оказалась у Курского вокзала. Старушка, тащившая тяжелую сумку-каталку, оглянулась и попросила:

— Помоги с платформы стащить, внученька.

Настя помогла ей спустить сумку с первой платформы, а затем, перетащив через пути, поднять на вторую — туда, откуда отправлялся электропоезд на Серпухов. Подошла опаздывающая электричка, и рванувшаяся на посадку толпа внесла в вагон и Настю. Старушка с сумкой помахала ей рукой:

— Внученька, иди сюда, я тебе место заняла! У окошка!

Она вдруг решилась и, пробравшись к старушке, села у окна.

«Сесть и уехать вот так — далеко-далеко. И навсегда».

Прислонившись головой к стеклу, Настя сначала задремала под перестук колес, а потом уснула так крепко, что не слышала, как подошедший контролер потребовал у нее билет.

— Да есть у нее билет, мил человек, есть! — уверяла пожилого мужчину в форме сидевшая напротив Насти старушка. — Вместе в одной кассе брали, поверь уж мне, старухе. Не буди, пусть поспит. Молодые нынче устают — и учатся, и работают. Не буди.

Контролер поверил старушке, решив, что приличная на вид красивая девочка в дорогом платье из темного шелка вряд ли станет ездить «зайцем», поэтому он махнул рукой и пошел дальше, не став будить Настю. Растормошила ее все та же неугомонная старушка:

— Внученька, мне уж выходить, сейчас Щербинка будет, не проспишь свою станцию? Или тебе до конца?

— До конца? — сонно переспросила Настя, не сообразив со сна, чего хочет старушка, но та приняла ее вопрос за ответ и успокоилась:

— А, ну раз до конца, то спи, спи.

Старушка вышла на Щербинке, но сон к Насте уже не вернулся. Тем не менее, он восстановил ее силы и немного успокоил. Так хорошо было слушать перестук колес и смотреть в окно на мелькавшие березки и лесные просеки, что она решила пока не думать о плохом, а лишь вспоминать о приятном.

Года два назад Антон Муромцев дал ей почитать сборник мыслей и афоризмов античных и средневековых философов. Многие высказывания в этой книге тогда показались четырнадцатилетней Насте абсолютно устаревшими, но теперь у нее в памяти вдруг всплыло рассуждение:

«В нашей жизни есть место радости и горю, и всему приходит свой черед. Воистину счастлив лишь тот, кто сумеет вкусить дарованное небом время радости, забыв о неизбежных бедах. Когда поведут тебя на казнь, закрой на миг глаза, порадуйся ласкающему твое лицо лучу солнца, и поверь: в этот миг на свете не будет человека, счастливей тебя».

Громкий и тягучий женский голос заставил Настю вздрогнуть и прервал ее размышления.

— Помогите, люди добрые, мужа похоронить, подайте кто, сколько сможет!

У входа в тамбур стояли повязанные черными платками женщина лет пятидесяти и молодая девушка с грудным ребенком на руках. Сидевший напротив Насти пожилой мужчина сердито проворчал:

— Уже полгода они тут ходят — все на похороны собирают. Покойник у них уже десять раз сгнил!

Женщина у входа все тем же звучным голосом рассказывала свою историю, достойную стать бестселлером: ее дочь (подразумевалась стоявшая рядом девушка с ребенком) полюбила молодого парня. Его забрали в армию, не дав молодым времени расписаться, а потом отправили в Чечню и убили, а у его беременной невесты от горя помутился рассудок. Потом у нее родился ребенок, но льгот маленькому сыну погибшего воина, не было положено, потому что его молодая мать не успела стать законной женой. Ее родители вместе с дочерью поехали в Москву добиваться справедливости, но сердце отца не выдержало хождения по инстанциям, и он умер в приемной министра от разрыва сердца, дожидаясь своей очереди. Теперь его жена и больная дочь с грудным ребенком просили милостыню, чтобы похоронить главу семьи и купить себе билеты на обратную дорогу.

Настя, никогда прежде не ездившая в электричках, с изумлением и ужасом оглядела равнодушные лица дремавших вокруг нее пассажиров. Сумочка ее осталась в машине, но в карманчике шелкового платья лежало десять рублей — Инга просила дочь после поминок заехать в церковь и поставить свечку за упокой души Лизы. Естественно, что, выбежав вне себя из дома Трухиных, Настя напрочь забыла и о свечке, и о десятке.

Она достала деньги, чтобы отдать женщинам, и оцепенела — помешанная девушка, до сих пор молчавшая, неожиданно начала петь, и было в ее сильном и чистом голосе нечто такое, отчего дремавшие люди вдруг зашевелились и начали доставать деньги. Казалось, весь вагон был захвачен нежным и страстным пением:

Невеста была в белом платье, венок был приколот из роз.

Она на святое распятье взирала сквозь радугу слез.

Закончив петь, девушка прижала одной рукой к груди ребенка и медленно двинулась вперед, протягивая людям детскую корзиночку, куда со всех сторон падали монеты и бумажные деньги. Мать ее шла сзади, время от времени кланяясь и повторяя:

— Спасибо, люди добрые, да сохранит вас бог.

Когда процессия поравнялась с Настей, она приподнялась, чтобы дотянуться и бросить в корзиночку свою десятку, но взглянула в лицо девушки и в ужасе ахнула:

— Лера!

Безразличный взгляд Леры Легостаевой скользнул по лицу Насти.

— А, Настя-миллиардерша! — сказала она таким тоном, словно в их встрече в электричке не было ничего особенного. — Что ж ты мне так мало подаешь, миллиардерша?

Не став задерживаться, Лера тут же двинулась дальше. Настя, опомнившись от изумления, вскочила с места и бросилась следом, но проход ей загородил толстый зад «мамаши» Леры, не давая пройти вперед.

— Пропустите! — сердито крикнула она, но женщина притворилась, что не слышит, и Лера скрылась в тамбуре.

Поезд начал замедлять ход и остановился. Настя случайно глянула в окно и увидела Леру, идущую с ребенком по платформе в толпе других пассажиров. Она бросилась к выходу и, рискуя быть прихлопнутой железными створками закрывавшейся двери, выскочила из вагона.

Лера стояла, прислонившись к металлической ограде возле вывески с надписью «Весенняя», подбежав к ней, Настя дотронулась до ее плеча.

— Лера, ну что ты убегаешь от меня? Ты же меня узнала.

Лера резко обернулась и сердито вскинула голову.

— Тебе чего? — грубо сказала она. — Что ты ко мне привязалась?

— Я… я ничего плохого, — испугалась Настя, — ты только не убегай сразу, давай хоть немного поговорим, ладно? Это чей ребенок, твой?

Лера равнодушно посмотрела на восковое личико спящего младенца и, пожав плечами, уклончиво ответила:

— Там таких навалом.

— А-а! — ничего не поняв, Настя осторожно коснулась пальцем ребенка. — Крепко спит, да? Даже не слышно, как дышит.

— Дали ему порошка лизнуть, вот и дрыхнет. Ладно, я пойду уж.

— Погоди! — Настя вцепилась ей в руку, но Лера, сморщившись, болезненно вскрикнула:

— Чего хватаешь, больно же! У меня тут синяк не проходит, — она завернула длинный, несмотря на жару, рукав, и Настя с ужасом уставилась мелкие точки, покрывавшие руку ее бывшей одноклассницы. Возле одной такой точки расплывался огромный желтый кровоподтек, и Лера, потерев его двумя пальцами, пояснила: — В вену один раз не попала, так теперь маюсь. Чего смотришь? Да, колюсь. Ну и что?

Она опустила рукав. Настя мягко спросила:

— Как ты живешь, Лерка? Тебя ведь все искали — милиция, в школе.

— Чего меня искать — живу себе. Днем работаю по электричкам — мне деньги позарез нужны.

— На… героин? — Настя отвела глаза, чтобы не видеть неестественно узких зрачков Леры. — Нельзя так, тебе нужно лечиться.

— Зачем? Мне нормально, только бы голос не сел — пением я хорошо зарабатываю.

— Но ведь наркоманы долго не живут.

Лера холодно пожала плечами.

— А мне долго и не надо — зиму бы еще перекантоваться. Ладно, поговорили, а теперь иди себе. Как это тебя твой папа-депутат и муж-миллиардер отпустили по электричкам шастать? Езжай домой.

— У меня больше нет дома, — с горечью ответила Настя, — вообще никого и ничего нет. Я больна СПИДом и скоро умру. Может даже раньше, чем ты.

У Леры от изумления вытянулось лицо.

— У тебя? СПИД? Во, дает! — она недоверчиво потрогала шелковое платье Насти. — Платье больно хорошее, ты на бездомную не очень смахиваешь.

— Я только недавно узнала. Домой не пойду и вообще не хочу никого больше видеть и слышать. Тебе говорю просто потому, что у тебя еще есть надежда — СПИД неизлечим, а от наркомании можно вылечиться.

— Было бы зачем. Конечно, если вовремя дозы не достать, то начнет колбасить, но я сейчас себе зарабатываю. Вколешь в вену и кайф, а без этого что? Кругом одно дерьмо, идти мне некуда — матери я не нужна, она меня, хоть я и вернусь, теперь в квартиру не впустит.

— Как это не впустит — не может не впустить, это ведь и твоя квартира.

— Она меня уже выписала, как отсутствующую, мне тут один знакомый узнавал, у него везде ходы-выходы. Я одно время надеялась, что может она мне мою долю выплатит, потому что пока я по электричкам не навострилась ходить, мне бабки позарез были нужны, мне без героина никак — колбасит по-черному. Так тот знакомый ей позвонил, а она аж орать начала: какие деньги, я ей ни копейки не дам, и прав у нее никаких нет. Раньше она совсем другая со мной была, это ее муж новый против меня насобачил. По закону, конечно, она должна выплатить, но какой тут закон — я наркоманка, а у нее новая семья, она с пузом ходит и вот-вот родит. Конечно, все суды за нее будут.

— Где же ты живешь?

— В Бутово. Там дома старые — деревянные. Где поближе к станции, там грузины и армяне снимают, а подальше одни развалюхи на снос стоят, и нас там много народу перебивается. Зимой, конечно, тяжело, а сейчас ничего — даже постирать есть где. Но если до следующей зимы дотяну, то там не останусь — буду где-нибудь перебиваться. Может даже к Лизе на недельку попрошусь, у нее квартира большая. Она мне в последние ночи все снится и снится — зовет к себе в гости.

— Лиза погибла, Лера, — голос Насти дрогнул, — разбилась на машине несколько дней назад, сегодня ее хоронили.

— Погибла, — ахнула Лера.

Она положила ребенка на скамейку, вытащила из кармашка сигареты с зажигалкой и закурила, закрыв глаза и глубоко втягивая в себя дым.

— А можно мне… туда к вам? — нерешительно спросила Настя. — Хоть переночевать эту ночь, а потом…

Лера открыла глаза и уставилась на нее мутным взглядом, который постепенно прояснился, и в нем мелькнула какая-то мысль.

— А что бы и нет? — с неожиданно деловым видом она оглядела Настю. — По электричкам со мной ходить будешь?

Настя испугалась.

— А что там нужно делать — в электричках?

— Будем петь на пару. Эта Бомба, с которой я хожу, еще та тварь — вся выручка от меня идет, а она норовит себе две трети забрать — на ребенка еще, видите ли. А ребенок вообще не ее — там раньше у них одна из Тамбова кантовалась, а потом сбежала, и ребенок от нее остался. Ест один хлеб — водой размочить и дать ему. Дурью его напичкают, чтобы не орал, так он целые дни спит — что ему особо надо?

— Но ведь он погибнет так, — Настя с ужасом глядела на неподвижно лежавшего на скамейке младенца.

— Да он и так не жилец — мать, говорят, всю беременность пила да кололась. Неизвестно, зачем он вообще живет — развернешь, так вся кожа коростой покрыта. Ему, думаешь, сколько — месяц-два? Год, а он даже голову не держит.

Протянув руку, Настя осторожно дотронулась до крохотного тельца.

— А как его зовут?

— Зовут? — удивилась Лера. — Да кому он нужен — звать его. Все равно скоро помрет. Так походишь со мной по электричкам?

Настя растерялась.

— Но я не умею петь, у меня и голоса-то нет.

Лера покровительственно махнула рукой.

— Будешь подтягивать, я тебе покажу. Мордашка у тебя ничего, мужики после получки поедут — обязательно что-нибудь подадут. Что ты есть-то будешь, если не заработаешь? Ты ведь от своего СПИДа еще не скоро помрешь?

— Н-не знаю, — испуганно пролепетала Настя, потрясенная убийственной рассудительностью своей бывшей одноклассницы, — наверное, не скоро.

— На вид ты здоровая. Меня вот скоро колотить начнет, я уже чувствую. Зря курила, мне от этого дерьма только хуже бывает, — Лера выбросила сигарету, вытерла руки о свою кофту и с деловым видом пощупала Настино платье.

— Дорогое. И туфли у тебя тоже фирменные. В таком наряде просить — смех один. Ладно, потом к одной моей знакомой в Подольск съездим — она в бутике работает. Даст что попроще, а барахло у себя на работе сбудет — за такое с руками-ногами уцепятся, — она вдруг поежилась и, переступив с ноги на ногу, прижала руку к животу. — Невмоготу уже стоять, желудок сводит. Скорее бы Бомба обернулась. Или… ты погоди, постой тут. Постоишь?

Нервно оглянувшись, она проворно перекинула ноги через перила металлической ограды и, соскочив с платформы, юркнула в кусты, а растерянная Настя осталась стоять рядом со спящим на скамейке ребенком, не зная, что делать. Когда она уже совсем отчаялась и решила, что Лера просто-напросто сбежала, бросив ее на произвол судьбы, та вынырнула из гущи зашевелившихся веток и ловко забралась на платформу. Лицо ее было оживленным, глаза блестели.

— Стоишь? Бомба не появлялась еще? Ладно, сейчас на встречной электричке приедет.

— А где эта твоя… Бомба?

— Она тебя в вагоне хотела отвлечь и не успела выйти — вперед уехала. Да она мне уж осточертела, глаза б ее не видели. Так ты поняла, да? Сегодня мы с ней вместе в последний раз выручку сдадим, и я скажу Монголу, что мы теперь с тобой вдвоем будем ходить.

— Кто это — Монгол?

— Мужик один — он у нас за главного. Мы ему выручку сдаем, он и распределяет, кому сколько. Героин своим сам по нормальной цене достает, потому что если куда в центр ехать, то там столько запросят, что никаких бабок не хватит. Он и с ментами договаривается, чтобы нас не трогали, и следит, чтобы на нашей территории чужие не работали — мы от Щербинки до Львовской ездим, а от Царицыно до Текстильщиков, например, уже не наша территория, мы туда не лезем. Нас уже и контролеры знают — не трогают.

— Он что — монгол?

— Да нет, натуральный русский, это прозвище такое. Нормальный мужик, не бойся. Меня сначала другому продали, так тот меня чуть не до смерти замучил — сам трахал и с другими заставлял, да еще бил. А потом у него с Монголом какие-то дела были, и он меня ему за долги отдал.

— Лерка, — горестно воскликнула Настя, — да ты что, почему ты не вернулась домой? Или бы пришла к кому-нибудь из нас, или в школу хотя бы.

— Смеешься? Мне бы мать или ты героин доставали? Нет уж, мне без этой дури теперь никуда. А Монгол не злой, мы все за ним, как за каменной стеной. Он меня, как я прихожу к нему в дом выручку сдавать, всегда спрашивает: «Тебя никто не обижает? Если что не так, то сразу приходи и говори».

— Он разве в другом месте живет?

— Сдурела? Станет он в нашей развалюхе жить! У него дом в два этажа — с отоплением и горячей водой. Правда, он не один там живет — там еще какой-то его напарник с семьей. Я зимой его детям задачи по математике решала и английский переводила, так они меня за это мыться пускали, дубленку старую подарили и платок пуховый на горло, а то в морозы бы точно голос пропал. Так что зиму как-то перекантовалась. Мне ведь главное, чтобы голос не сел — тогда уже точно будет крышка, и никто не поможет.

— Лерка, я… Я не знаю, как тебе помочь. Тебе нужно лечиться.

Не договорив, Настя закрыла лицо руками и заплакала от охватившего ее чувства жалости и сознания собственного бессилия. Лера недоуменно пожала плечами — она только что в кустах ввела себе очередную дозу и чувствовала себя великолепно, поэтому слезы Насти лишь позабавили ее и вызвали снисходительную усмешку.

— Дура ты, зачем мне лечиться? И помогать незачем — я нормально живу. Думаешь, в другом месте я кому-то нужна? Везде одно дерьмо, да еще давят со всех сторон, а тут хоть свобода. Сколько проживу — столько проживу. Все мое.

Подошла электричка на Москву, и в толпе переходивших пути пассажиров Настя узнала повязанную платком Бомбу. Неторопливо приблизившись, та смерила обеих девушек неприязненным взглядом.

— Чего ребенка положила? — грубо спросила она у Леры, полностью игнорируя Настю.

— Вот бери сама и с ним ходи, раз ты на него долю требуешь, — тем же тоном буркнула Лера и, взяв Настю под руку, потянула за собой. — Пойдем. Сегодня больше не хочу работать, поехали к Монголу выручку сдавать.

— Эта нам зачем, куда ты ее тащишь? — Бомба через плечо качнула головой в сторону Насти.

— Она теперь со мной будет работать и жить у нас будет, пусть Монгол ее увидит.

Монгол, которого Настя почему-то представляла себе похожим на алмазного магната Керимова, оказался невзрачным мужичонкой лет пятидесяти с жиденькой бородкой и маленькими игривыми глазками. С удивлением оглядев Настю, он недоверчиво хмыкнул:

— Так ты чего — по электричкам работать хочешь?

Бомба, стоявшая тут же, поджала губы, и в глазах ее зажегся недобрый огонек.

— В этом прикиде ей подадут, как же! Да и в электричках работать — уметь нужно. Думаешь, вы обе задницей повертите, так вам и подадут? Задницей в других местах вертят, а к народу подход надо иметь.

Лера, даже не повернув к ней головы и глядя на Монгола, возразила:

— Платье ее я завтра с утра обменяю. Ей некуда идти, ее из дома выгнали.

— Ясно, — потрепав Настю по щеке, Монгол ухмыльнулся и еще раз окинул ее взглядом. — Колешься?

— Она не колется, у нее СПИД, — пояснила Лера.

Монгол отдернул руку и торопливо вытер ее о брюки, а Бомба даже взвизгнула от возмущения:

— И куда ж ты ее со СПИДом к нам хочешь? Она же всех перезаражает!

Лера презрительно сморщила нос и фыркнула:

— Нариков наших что ли? Да они и без того скоро подохнут.

— Ага, — лицо Бомбы зло скривилось, — кто бы говорил!

— Ну и что? Ну и я подохну, но с тобой больше ходить не стану — посмотрим, сколько ты со своим дохлым пацаном наработаешь, если я не буду петь.

Монгол добродушно усмехнулся.

— Ладно, — решил он, — пусть девчонки вдвоем походят — посмотрим. А ты, Бомба, с дитем в Подольске в переходе постоишь — у нас там с ментами договоренность, чтобы не трогали.

— В переходе! — ахнула та, бросив на Настю полный ненависти взгляд. — И что ж теперь — эта со СПИДом, выходит, у нас будет ошиваться?

Монгол махнул рукой.

— Раз она не колется, то и неопасно. Пусть остается, у вас свободного места много. Будет работать.

Много или мало свободного места в старом доме на снос, куда Лера привела Настю, понять было трудно — в темной комнате люди лежали на полу вперемешку со сваленными в груду тряпками. В воздухе стоял тяжелый запах немытого тела, из угла доносился сочный храп, порой переходящий в свист. Лера уверенно пробралась к стене.

— У нас тут у каждого свое место, так что всегда придешь и спокойно ляжешь, — шепотом поясняла она Насте, расстилая на полу старую дубленку. — Монгол порядок любит, он не велит, чтобы у нас из-за места шум был. Видела, как Бомба позеленела, когда он ей в переходе велел стоять? Она ведь там и четверти не заработает того, что мы с ней из электричек приносили! Но с Монголом не поспоришь, у него разговор короткий. Так ей и надо, заразе, но только она тебя ненавидеть будет, как кошка собаку, так что ты в первое время поближе ко мне держись. Ладно, ложимся. Только платье сними, чтоб не загадить, а то потом в бутике не возьмут. Надень мое старое, я его вчера постирала. А обувь пока не снимай — так спи. А то уснем, и сопрет кто-нибудь, тут все горазды.

Лера вытянулась на дубленке и тут же забылась глубоким тяжелым сном, полностью отключившись от всего, что ее окружало. Настя прикорнула рядом с ней, но, несмотря на усталость, долго ворочалась, мучаясь от духоты и вони и вздрагивая каждый раз, когда храп набирал силу. В конце концов, она уснула, и ей приснилась глубокая яма в заброшенном алмазном руднике. Рядом с ней сидел чеченский профессор-поэт Эли Умаров, и отблеск лунного света падал на его лицо.

«Страдание приходит к нам в мире живых и каленым железом выжигает живую душу, — говорил он, — но когда к мысли о смерти привыкаешь, она перестает пугать. Мы знаем, что нас ждет зимой, но… пока еще лето».

Послышался шорох, потом тихое шипение. Они знали, что это в яму течет под давлением ядовитый газ, несущий смерть, но почему-то продолжали сидеть неподвижно. Неожиданно Насте стало нечем дышать. Она не сразу очнулась от мучительно-тяжелого сна и сообразила, что ее куда-то несут, завернув с головой в грубую мешковину.

— Ст-т-трашно, — заикаясь, сказал надтреснутый мужской голос. — Т-т-трогать-то ее страшно.

— Через мешок зараза не пройдет? — спросил другой человек — тот, что держал Настю за ноги.

Женщина, в которой Настя по голосу сразу же признала Бомбу, сердито зашипела:

— Заткнитесь, падлы, чего рты разинули! Хотите, чтобы Монгол узнал?

Настя, почувствовав, что задыхается, начала извиваться, но державший ее ноги мужчина был достаточно силен, он так сдавил ей щиколотки, что сознание у нее на миг помутилось от боли. Послышался звук, похожий на треск.

«Кости трещат, он сломал мне ноги»

Однако это всего лишь стукнула о камень слетевшая с ее ноги туфля.

— И к-к-куда мы ее т-теперь? — спросил первый голос, когда они отошли подальше.

— Камнем легонько пристукнуть, — пробурчала Бомба, — и на рельсы — через час скорый поезд пойдет. Сразу за поворотом положим, тут не видно, и машинист не заметит — помните, как осенью тут грибников электричкой зарезало?

— Я камнем не стану, — поспешно возразил второй мужчина, — коли не так попадешь, то кровь брызнет. Я боюсь — кровь у нее заразная.

— М-м-монголу х-х-хорошо, у н-н-него д-дом. А к-к-к нам ее ж-ж-жить п-п-прислал. Р-р-разводит к-к-как л-л-лохов, чт-то н-н-неопасно.

— Думает, он на ней много бы заработал по электричкам, — зло заметила Бомба. — Она ж не ходила никогда. Другое дело — на стройку бы ее к азербайджанцам продал, но со СПИДом кто ее купит? Только чтобы вы под кайфом помелом своим об этом никому не трясли, ясно? Если он узнает, что мы ее…

— Да мы ж еще не совсем с крантов сошли, — успокоил ее второй. — Мы ничего не знаем — ушла она себе и ушла. Переходила через рельсы, и поезд ее сшиб — нам-то какое дело?

— Ладно, разрули базар! — прикрикнула Бомба. — Ты лучше думай, как ее присобачить — надо ведь оглушить, она сама на рельс не ляжет. Дура, не соображает — все равно ведь ей подыхать, а так хоть меньше бы мучилась.

«Правду говорит, — подумала Настя, — так, наверное, было бы лучше всего».

И неожиданно даже для самой себя начала сопротивляться с новой силой. Она вырывалась, крутилась и потеряла вторую туфлю, кончилось тем, что они, протащив ее еще метров двести, уронили на землю. Второй мужчина, придавив коленом к земле поясницу Насти, сказал не зло, а даже с некоторой тоской в голосе:

— Эк, бьется — тоже жить, небось, хочет. Да коли б ей не все равно помирать, то жалко, конечно, было бы девчонку.

— Жалко! — рявкнула Бомба. — А не жалко, когда она всех у нас перезаражает? Не хочешь камнем, так придуши под мешком.

Сильные руки сдавили шею Насти, а она, задыхаясь, еще боролась и билась под грубой мешковиной.

Неожиданно душивший ее человек разжал руки, послышались крики и топот убегающих ног. С Насти стащили мешок, над ней склонились чьи-то лица.

— Кажется, дышит. Да, жива.

— Осторожно — посмотрите, не сломал ли он ей шею.

— Нет, цела, несите ее в машину.

Хорошо знакомый голос с бесконечной нежностью произнес по-английски:

— Настья, радость моя.

В предрассветных сумерках она узнала маячившего над ней, как в тумане, Дональда и потеряла сознание, когда он поднял ее на руки.

Когда Настя очнулась, она лежала на своей кровати в особняке, а Дональд сидел рядом и держал ее за руку.

— Дон, это ты? Как я сюда попала? — она вдруг все вспомнила и резко выдернула руку из его пальцев.

Он внимательно вглядывался в ее лицо.

— Ты в порядке? Посмотри на меня.

— Как я тут оказалась?

— Расскажу позже, а сейчас, раз ты очнулась, нужно вызвать врача — он рекомендовал провести полное обследование, как только ты проснешься.

— Не хочу никакого обследования, со мной все в порядке, — хмуро возразила Настя, садясь и натягивая на плечи простыню, поскольку была раздета. — Почему ты привез меня сюда? Я тебя об этом не просила.

— Ты бы предпочла быть приконченной теми бродягами? — резко спросил Дональд. — Печально слышать, что ты меня до такой степени ненавидишь, однако ты могла бы подумать о своей матери прежде, чем пуститься в это путешествие.

— Бедная мама, — Настя смотрела прямо перед собой устало и печально. — Нет, ты ошибаешься, Дон, я тебя не ненавижу. Как ты меня нашел?

Тон его слегка смягчился.

— Могу рассказать подробно, если хочешь. С тех пор, как твой отец разрешил тебе ходить везде, куда и когда ты пожелаешь, за каждым твоим шагом по моему приказу следят. Мой секретарь нанял очень опытных людей, прежде они, кажется, работали в российских спецназах. Но и они потеряли твой след, когда ты неожиданно выскочила из поезда следом за какой-то нищенкой. Расспросили других попрошаек и выяснили, что ты могла пойти с этими женщинами в район Бутово. Когда мне сообщили, я сам бросился туда тебя искать. Думал, мы найдем тебя быстро, но это оказался очень большой район. Хорошо, что один из этих спецназовцев знаком с местными милиционерами — я хорошо заплатил им, и один из них показал нам трущобы, где живут бродяги. Я искал вместе со всеми, в одной из развалюх увидел твое платье. Узнали от бродяг, что тебя привела девушка, рядом с которой лежало платье. Она никак не просыпалась и не могла нам ничего сказать — была под действием какого-то наркотика. Недалеко от развалюхи, если двигаться в сторону железнодорожного полотна, лежала одна твоя туфля. Мы прошли в том направлении, нашли вторую, услышали шум и увидели душившего тебя мужчину. Увидев нас, бродяги испугались и убежали, а я убедился, что твой позвоночник цел, и привез тебя сюда. Врач при поверхностном осмотре не обнаружил никаких повреждений, и мы решили подождать с обследованием. Потом я сообщил Инге, что ты жива и нашлась. Она здесь, в соседней комнате — спит. Ей было очень плохо, и доктор ввел ей успокаивающее средство. Ты удовлетворена моим рассказом или хочешь знать что-то еще?

Настя заплакала, вытирая слезы простыней, а Дональд сидел неподвижно и смотрел на нее, не пытаясь успокоить. Наконец она сумела взять себя в руки.

— Дон, ты, наверное, считаешь, что я должна быть тебе благодарна, но лучше бы ты оставил все так, как есть.

— Тебе не за что меня благодарить. Ты не можешь простить мне, что я насильно сделал тебя своей законной женой. Что ж, пусть будет так. Ты сердишься на родителей, которые действовали со мной заодно — ладно. Из-за этого ты хотела уйти из дома? Из-за этого ты желаешь умереть?

— Нет, Дон, нет, — голос ее прозвучал так тоскливо, что у Дональда дрогнуло сердце. — Это все уже в прошлом. Но я действительно скоро умру, и чем раньше, тем лучше.

— Перестань! Я понимаю: тебя потрясло все, что ты пережила за такое короткое время — умерла жена твоего брата, погибла Лиза. Мне самому печально — эта была прелестная девушка, и такая нелепая смерть!

— Нет, Дональд, за прошедший год я видела столько горя, столько страшного, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь, но я все равно хотела жить. А теперь мне нужно только одно — смерть.

Он усмехнулся и покачал головой.

— Если ты так настроена, не стану спорить. У меня есть деловое предложение: раз тебе не нужна жизнь, продай ее мне — целиком и полностью. Совершим маленькую сделку, Настья, стань моей душой и телом. Сколько ты хочешь за свою жизнь?

Настя подняла на него свои огромные голубые глаза, и от невыразимо печального взгляда их Дональд смутился.

— Я могла бы заключить с тобой такую сделку Дон, — горько усмехнувшись, ответила она. — Но только ты сам не захочешь этого, когда узнаешь. У меня СПИД.

Дональд высоко поднял брови и иронически усмехнулся.

— Серьезно? Как ты это решила, Настья?

Его недоверие неожиданно ее возмутило.

— Если не веришь, могу рассказать подробно.

— Да, я очень хочу послушать, — с улыбкой согласился он.

— Хорошо, но не вздумай предъявлять мне какие-то претензии, потому что когда вы насильно потащили меня в мэрию, я предупреждала: я люблю другого человека.

Дональд помрачнел и гневно сверкнул глазами.

— Муромцева? Да, я об этом слышал.

— Какой только придурок вбил тебе это в голову? — вздохнула Настя. — Антон всегда был мне другом и братом, я была бы, наверное, гораздо хуже, если б он с детства не был рядом со мной. Но люблю я не его.

К ее удивлению лицо Дональда прояснилось.

— Что ж, это намного лучше. Мне гораздо приятней знать, что ты могла бы трахаться с каким-то парнем, чем платонически любить этого человека.

— Опомнись, Дон! Ты так не любишь Антона? Тебе легче знать, что у меня есть любовник? Да ты сумасшедший!

— Я это слышал, — лицо его стало каменным. — Я не раз слышал, как врачи в разговоре с отцом упоминали аутизм и шизофрению. Очевидно, ты в это тоже веришь, раз так настойчиво отказываешься быть мне настоящей женой.

Настя смутилась.

— Прости, но я не это имела в виду, и я не верю твоим врачам. Ты совершенно нормальный человек, Дон, но я еще прошлой весной полюбила одного парня. Мама всегда следила за мной, поэтому мы встречались тайком — у Лизы. Потом, когда я уже жила здесь, мы опять начали встречаться, но я не считаю себя виновной в чем-то — ты никогда не был мне мужем, и ты не имеешь права требовать от меня верности.

— Вы встречались у Лизы? — прищурившись, протянул Дональд. — Что ж, значит, я допустил ошибку, когда позволил тебе бывать у нее. Но странно, что никто из моих людей его не увидел — значит, служба моей охраны плохо работает. Придется их наказать.

— Это уж твои проблемы, — хмыкнула Настя. — Но мы старались соблюдать предельную осторожность, потому что я, если честно, просто боялась твоих охранников — боялась за Алешу.

Неожиданно Дональд широко и ласково улыбнулся.

— Чего же тебе было бояться? Они всего лишь выполняли мои приказания и охраняли тебя. Ты могла убедиться, что я не насильник, так неужели ты считала меня убийцей?

— Нет, — просто ответила она, — но я не могла рассуждать — я слишком его любила.

— А сейчас? — тихо спросил он, отметив, что она говорит в прошедшем времени.

— Сейчас я просто хочу умереть, Дон, только умереть.

— Ты обещала рассказать, что случилось. Ты не предохранялась?

— Он был у меня единственный, и говорил, что кроме меня у него никого нет, так зачем мне было предохраняться? Лиза доставала мне таблетки, чтобы не забеременеть, а остальное…

— Понятно, — мягко сказал Дональд, — не продолжай. Значит, он тебя обманул?

— Не знаю, — Настя опять заплакала, — я ничего не знаю! Я не сказала ему, что ты… что я…

Он усмехнулся.

— Ты боялась сказать, что у тебя есть законный муж?

— Ты мне не муж, Дональд, — с достоинством возразила Настя, — и я ничего не боялась. Но я не хотела вмешивать Алешу во все эти дрязги. Я рассчитывала, что ты дашь мне развод, и я смогу выйти замуж за любимого человека. Я просила его немного подождать, и он согласился, но как раз в тот день ты примчался к Лизе со своей нелепой ревностью к Антону. Конечно, Алеша слышал весь наш разговор, и мне пришлось объясняться. Мы поссорились, а потом… Потом папа сказал мне, что он согласен — если я люблю другого человека, он добьется развода.

— Твой отец тебе так сказал? — изумился Дональд. — Но мне и моему отцу он этого никогда не говорил, он утверждал, что ты окончишь школу, и он сделает все, чтобы наладить наши с тобой отношения.

— Дональд, я не знаю, что говорил вам папа. Мне он сказал то, что я передала тебе. После этого я позвонила Алеше и предложила встретиться, чтобы все обсудить. Я ждала его три часа, но он не пришел.

— В прошлый понедельник в метро? Да, мне сообщили об этом.

Она слабо улыбнулась.

— Значит, твоя разведка не так уж плохо работает. Но это все в прошлом. В четверг Лиза сказала мне, что в тогда Алеша был с ней. Я ждала его, а он был с ней! Она улыбалась, когда говорила это, а я… я была в таком состоянии… Это было в школе после экзамена. Я стала кричать на нее, проклинать, пожелала ей умереть. Хотела ее ударить, но ребята схватили меня за руки. Лиза вышла из школы и погибла. Помнишь Артема Ярцева — тот мальчик, который на концерте играл на гитаре? Он был влюблен в Лизу, хотя она на него не обращала внимания. Когда он увидел меня на поминках, то наговорил такого… Он обвинил меня в гибели Лизы, и все так на меня смотрели, что я сама чуть не поверила в свою вину. Потом Дима, жених Лизы, подошел ко мне и сказал, что у Лизы был СПИД, и что она покончила с собой. Он сказал, что тоже обречен. Что Лизе всегда нравился мой Алеша, и они иногда… Она ведь была очень красивая, если ей чего-то хотелось, никто не мог устоять. В тот день, когда мы поссорились, она сама призналась мне, что была с ним. И она никогда не позволяла своим партнерам пользоваться презервативами. Значит, она заразила Алешу, и я тоже заразилась. Я только сейчас осознала, что такое быть зараженной СПИДом, Дон — даже бомжи не захотели терпеть меня рядом с собой, даже они боялись дотронуться до меня иначе, как через мешок. И теперь я понимаю, почему Лиза не захотела жить.

Дональд протянул руку, приподнял голову Насти за подбородок и заглянул ей в глаза.

— Ты не должна так думать, ведь ты даже еще ничего точно не знаешь.

— Я знаю точно, Дональд, чувствую. Все наши с тобой споры уже позади, все кончено. Мы должны тихо оформить развод, и ты, если можешь, отправь меня куда-нибудь, где я никогда и никого не смогла бы увидеть — ни маму, ни папу, ни Антона. Никого из знакомых. Я хочу тихо умереть. Но если тебе противно иметь со мной дело, то просто отпусти меня — я уйду.

Дональд долго и пристально смотрел на нее, потом вдруг улыбнулся и, поднявшись, начал быстро раздеваться. Настя в недоумении смотрела, как он, весело насвистывая, скинул футболку и начал расстегивать джинсы.

— Ты что? — робко спросила она. — Что ты делаешь?

— Я? Раздеваюсь, чтобы лечь рядом со своей женой. Ты ведь пока еще моя жена.

— Ты не понял? Я сказала, что у меня СПИД.

— Я понял все, что ты мне сказала, — раздевшись донага, Дональд лег рядом с Настей и обнял ее, — но есть вероятность, что СПИДа у тебя нет. Как ваша русская рулетка, знаешь? Сыграем в русскую рулетку?

— Перестань! — закричала она, чувствуя, что он поднимает ее рубашку и прижимается к ней всем телом. — Прекрати, я… я кричать буду!

— Кричи, кого это обеспокоит? Сюда даже войти никто не посмеет — я у себя дома, в постели со своей законной женой.

— Я не хочу, это насилие!

Внезапно на Настю накатила слабость. Дональд крепко сжал ее руки и начал страстно целовать.

— Теперь это не насилие, теперь это всего лишь русская рулетка, — он лег на нее сверху и с улыбкой посмотрел ей в глаза.

— Ты же погибнешь, Дон, ты же умрешь!

— Значит, умрем вместе, — Дональд погрузился в нее так внезапно, что Настя вскрикнула, а потом глаза его помутнели, движения стали грубыми и резкими, и он, казалось, даже не замечал, что она извивается и стонет от боли.

Когда все кончилось, Дональд не сразу пришел в себя, и руки его продолжали с силой сжимать плечи Насти, оставляя на них багровые пятна. Она уже не сопротивлялась, а только неподвижно смотрела в полоток и тихо плакала.

— Дональд, зачем ты так? Дональд!

— Не плачь, — хрипло произнес он и прижался лицом к ее мокрой щеке.

— Зачем? Ты понимаешь, что ты наделал?

— Молчи, — он отпустил ее и лег на спину рядом с ней. — Ты моя жена, я мог давно это сделать, но я не хотел. Пойми, мое чувство к тебе — не каприз сумасшедшего. Мне не нужна жизнь без тебя. Умрешь ты — умру и я, — голос его вдруг стал резким: — Где у тебя таблетки?

— Таблетки?

— Противозачаточные. Где ты их хранишь? Я сегодня же выкину все твои таблетки, ты их больше не станешь принимать — у нас должен быть ребенок.

Настю затрясло от ужаса, стиснув зубы, она сказала:

— Ты меня изнасиловал, ты требуешь, чтобы я рожала тебе детей — ладно, это психология варваров-поработителей. Но ты, наверное, забыл, что мы оба теперь заражены. Я начинаю верить, что ты действительно безумен.

На этот раз Дональд не обиделся. Он приподнялся на локте, посмотрел на нее и внезапно рассмеялся — так весело и звонко, как не смеялся никогда в жизни.

— Теперь мне это уже безразлично, мне все теперь безразлично, и ты можешь говорить все, что хочешь. Ты моя, Настья, ты моя! И я опять тебя хочу.

Настя уже не сопротивлялась — она лишь старалась расслабиться, чтобы его грубые движения причиняли ей меньше боли. Дональд брал ее опять и опять, а когда его силы иссякли, и он лежал лицом вниз, уткнувшись в Настино плечо, селектор на стене внезапно сказал голосом его секретаря:

— Сэр, звонит ваш отец. Перевести звонок в комнату мадам Анастасии?

— Не нужно, зайдите сюда, Мейсон, — ледяным тоном приказал Дональд.

— Сюда? Ты сошел с ума? — испуганно вскрикнула Настя, но он с улыбкой укутал ее одеялом и, обняв, приподнялся на локте навстречу вошедшему секретарю.

Мейсон был слишком хорошо вышколен, прекрасно владел лицом и слишком дорожил своей работой, чтобы выразить словами или мимикой даже малую толику удивления. Но над глазами своими он был не властен, и Дональд, встретив его изумленный взгляд, испытал удовлетворение.

— Передайте моему отцу, — сказал он, — что я перезвоню ему чуть позже. А сейчас я занят в постели со своей женой.

— Да, сэр. Да, мадам, — почтительно пролепетал секретарь и смущенно отвел глаза. — Мне можно идти, сэр?

— Идите. Да, вот еще, — в спину ему тем же ровным тоном произнес Дональд, и Мейсон немедленно остановился, всем своим видом выражая готовность повиноваться, — в этом доме сейчас находятся две женщины для разного рода услуг. Эти услуги больше не понадобятся, отошлите их отсюда — все, что мне нужно, я получу от своей жены.

— Да, сэр.

Помедлив с секунду, словно ожидая, не будет ли еще каких-либо указаний, Мейсон повернулся и вышел. Спустя десять минут после этого Бертраму Капри позвонили по его личному телефону. Миллиардер выслушал сказанное невидимым собеседником, и лицо его внезапно просияло. Окончив разговор, он нажал кнопку селектора и приказал Кейвору:

— Немедленно свяжитесь с господином Воскобейниковым. Скажите ему, что произошло недоразумение, которое меня самого сильно потрясло. Я очень об этом сожалею, все будет улажено в кратчайшие сроки. Передайте, что я с нетерпением ожидаю его визита.

Кейвор усмехнулся и подумал, что, возможно, самым потрясающим в сложившейся ситуации было не происшедшее недоразумение, а то, что Бертрам Капри выказал сожаление — старик не имел привычки извиняться.

По правде говоря, для извинений перед российским депутатом были все основания. Воскобейников прибыл в Швейцарию за два дня до описанных выше событий по личному приглашению Капри, переданному его секретарем. Однако едва самолет Андрея Пантелеймоновича приземлился, его встретил офицер местной полиции и самым любезным образом попросил проехать в прокуратуру, чтобы ответить на несколько вопросов. Депутату пришлось последовать за представителем органов власти, на все его попытки по дороге связаться с Бертрамом Капри секретарь миллиардера приятным голосом отвечал, что «господину Капри пришлось уехать по неотложному делу, и в данный момент он недоступен. Как только господин Капри вернется, с господином Воскобейниковым немедленно свяжутся»

Прокурор вежливо приветствовал российского депутата, сказал несколько слов переводчику, и тот начал переводить:

— Рад, что появилась возможность побеседовать с вами лично, господин Воскобейников, поскольку возникли серьезные проблемы. Представитель фонда Капри высказал ряд претензий к российскому концерну «Умудия-холдинг» по поводу контрактов и соглашений, заключенных на территории нашей страны в соответствии с нашими законами. Он подозревает, что деньги, предоставленные на благотворительные цели, были израсходованы не по назначению.

— Я не являюсь акционером «Умудия-холдинг», — спокойно ответил Воскобейников, — и не занимаюсь бизнесом. Я — депутат, сфера моей деятельности — политика.

— Тем не менее, вы выступали гарантом того, что средства будут использованы именно на нужды вашего электората, а не в корыстных целях. На всех документах рядом с подписью президента холдинга стоит ваша, поэтому вы несете полную юридическую ответственность. Кроме того, хочу напомнить, что вы, как депутат, пользуетесь неприкосновенностью лишь в России, а в Швейцарию вы прибыли, как частное лицо.

Лицо Андрея Пантелеймоновича, когда он дослушал переводчика, осталось безмятежным.

— Я должен понимать это так, что меня арестуют?

От прямого ответа прокурор уклонился:

— Пока в этом нет необходимости, мы проводим расследование, но я попросил бы вас в течение нескольких дней не покидать Швейцарию и информировать нас о ваших возможных перемещениях — может возникнуть необходимость срочно с вами связаться. Видите ли, господин Воскобейников, речь идет о значительной сумме — миллиарде долларов.

Спорить с прокурором смысла не было — Андрей Пантелеймонович знал, что у представителей фонда на руках имеются все доказательства. Но он также понимал, что начать процесс Капри пока не решил — иначе прокурор говорил бы не о подозрениях, а об утверждениях и тон его был бы совершенно иным.

— Я все понимаю, господин прокурор, и не имею к вам никаких претензий. От души рад был бы помочь, но информацией о проведенных холдингом финансовых операциях и о совершенных им сделках я не владею.

— А кто владеет?

— Моя племянница госпожа Шумилова. Попробую е связаться с ее отцом господином Филевым, могу я это сделать?

— О, вы даже можете его навестить в Лозанне, вы свободны перемещаться внутри страны. Только вряд ли господин Филев сообщит вам что-то интересное. Мы уже допрашивали его, но юридически он не принимал на себя никаких обязательств, поэтому никакой ответственности перед законом не несет. Он старый человек, отношения его с дочерью весьма натянутые, и у нас нет оснований не доверять его словам.

Андрей Пантелеймонович позвонил Филеву, хотя и не уверен был, что тот захочет с ним говорить. Однако голос Александра Иннокентьевича звучал устало, но приветливо:

— Андрей? Очень рад вас слышать, когда вы собираетесь к нам? Ждем с нетерпением, Валя очень хочет вас повидать.

Воскобейников понял, что Лилиана не сообщила отцу о том, что произошло у него в депутатском офисе. Скорей всего, она вообще перестала делиться с родителями информацией о своей жизни. Подождав еще немного звонка от секретаря Капри, но не дождавшись, Андрей Пантелеймонович отправился в Лозанну.

Филев, встретив его, сразу предупредил, что Валентине неизвестно об исчезновении Тани.

— Постарайтесь избегать этой темы, — попросил он, — я сказал Вале, что Лилиана с Таней уехали отдыхать, и наша дочь по своей беспечности не оставила никаких координат. Конечно, притянуто за уши, но…

Андрей Пантелеймонович знал, что Валентина Филева тяжело больна, но только увидев ее, понял, что жить ей осталось считанные дни. Полулежа на софе в маленькой гостиной, она со своей обычной светской непринужденностью улыбнулась ему и протянула руку.

— Рада вас видеть, Андрей, очень и очень рада! Как Инга с Настей?

— Более или менее — то цветут, то чахнут, как и полагается.

— Это нормально, — засмеялась она и изящным движением руки указала на себя: — А у меня, как видите, процесс идет только в одну сторону.

— Вы прекрасно выглядите.

Ему не составило особого труда сказать это совершенно искренним тоном, в ответ Валентина шутливо погрозила ему пальцем:

— Бросьте, бросьте, вы привыкли лицемерить у себя в Госдуме, я слежу за тем, что творится в России, — и тут же она без всякого перехода спросила: — Вы давно видели мою внучку?

От неожиданности Андрей Пантелеймонович на миг смутился по-настоящему, но тут же весело улыбнулся.

— Вы же сами сейчас намекнули на мой род занятий. Каюсь, но я даже родную дочь не вижу месяцами.

— Саша ничего не сообщает мне, — она в упор смотрела на мужа, — но мне известно, что Таня исчезла. Хочу, чтобы вы сообщили мне подробности.

— Дорогая! — воскликнул Филев, и лицо его выразило глубочайшую растерянность.

— Я хочу, чтобы Андрей рассказал мне все, что ему известно, Саша. Надеюсь, ты не станешь возражать?

— Я? Нет, конечно, нет.

— Итак, Андрей, я жду от вас правды. Таню похитили?

Андрей Пантелеймонович смущенно отвел глаза.

— Не думаю, что это настолько серьезно, — он старательно выбирал слова, — не так давно мы с Лилианой виделись, и она сообщила, что Таня убежала из дома. Ее ищут и, скорей всего, скоро найдут — я взял это под контроль. Думаю, ничего страшного с ней не случится — у детей бывает период, когда они удирают из дома.

— Только не Таня, — прижав руки к груди, возразила Валентина. — Моя внучка всегда была доброй и рассудительной девочкой, очень спокойной. Что об этом известно вашему племяннику? Ведь он, насколько я знаю, часто виделся с ней в последнее время.

— Мой племянник…

Внезапно Андрей Пантелеймонович махнул на все рукой.

«Черт с ним, расскажу им все, — решил он, — пусть знают и сами разбираются со своей ненаглядной дочкой, а то начнут вешать на Илью всех собак»

Филевы слушали его, онемев от изумления, и в течение какого-то времени состояние их можно было охарактеризовать, как шоковое. Валентина пришла в себя первой.

— Андрей, вы уверены в том, что говорите? Хотя, конечно, я глупости спрашиваю. Так значит, ваш племянник…

Андрей Пантелеймонович лишь пожал плечами.

— Именно так. Илья не отец Тани, да Лилиана и сама не отрицает, что отцом вашей внучки является Антон Муромцев. Но я поверил бы Антону, даже не подтверди она этого, — Таня необычайно похожа на… на его мать.

— Боже мой, боже мой! — она стиснула тонкие пальцы и покачала головой. — Зачем она это сделала, зачем? Саша, я все больше и больше прихожу к убеждению, что у нашей дочери не все в порядке с психикой. Антон Муромцев — чудесный мальчик, они с Лилианой дружили и прекрасно ладили. Я помню, как он заботился о Лиле, когда родилась Танюшка. Я еще тогда почему-то подумала… Ведь у них могла быть нормальная семья, он любит нашу внучку.

— Да, мне он тоже всегда нравился, — угрюмо согласился Филев.

— Будем надеяться на лучшее, — сочувственно начал Воскобейников, и в это время в кармане у него зазвонил сотовый телефон.

Извинившись, он отошел к окну и, поднеся трубку к уху, выслушал сказанное Кейвором. На лице его при этом не дрогнул ни один мускул, лишь во взгляде мелькнула тревога — ему почудился подвох.

— Господин Капри с нетерпением ожидает вашего визита, — жизнерадостно закончил Кейвор.

— Я рад, что господину Капри так быстро удалось закончить свои неотложные дела, — сухо ответил Андрей Пантелеймонович, — но вряд ли в ближайшее время мне удастся его повидать. Сейчас я нахожусь в Лозанне у господина Филева, завтра утром меня ждет прокурор. Если результаты расследования окажутся неблагоприятными, возможно, власти запретят мне свободно перемещаться.

— Бросьте, с фондом все улажено, — Кейвор понизил голос и интимным тоном добавил: — Кстати, вы, возможно, еще не в курсе: мадам Анастасия и господин Дональд поладили между собой. Через два дня они вылетают в Италию, оттуда на один из островов Капри — господин Дональд Капри хочет, чтобы именно там прошло их торжественное бракосочетание. Господин Бертрам Капри ждет вас, чтобы обсудить все детали предстоящего события.

Депутат Воскобейников сумел ничем не выказать охватившей его радости.

— Я постараюсь увидеть господина Капри, как только появится возможность.

Чтобы произнести это с достоинством, ему пришлось предельно напрячь силу духа и призвать на помощь всю свою гордость. При этом в памяти его отчетливо встал тот день, когда юному пионеру Андрюше Воскобейникову повязывали пионерский галстук — тогда, с горящими глазами произнося клятву верно служить делу Ленина-Сталина и с презрением думая о живущих за океаном проклятых буржуинах, он испытывал примерно такое же чувство.

Спрятав телефон, Андрей Пантелеймонович вернулся к Филевым, которые что-то тихо обсуждали, и неожиданно для самого себя спросил:

— Признайтесь, господа, кто из вас помнит, как его принимали в пионеры?

Супруги изумленно переглянулись и, приняв слова гостя за шутку, засмеялись.

— Как давно все это было, даже не верится, что жизнь так быстро прошла, — с печальной и усталой улыбкой ответила Валентина, — но я надеюсь, Андрей, что вы погостите у нас подольше. Тогда я, возможно, сумею припомнить интересные эпизоды из своего пионерского детства.

— И поверьте, что мне доставит искреннее удовольствие о них послушать. Сегодня я, к сожалению, должен уехать, но в ближайшие дни надеюсь покончить со всеми неотложными делами, и тогда не забудьте о своем обещании.

Он поднялся, Валентина протянула ему на прощание тонкую руку.

— Будете говорить с Ингой и Настей — передайте им от меня привет. Скажите, что мне не хватает их общества. Прошлым летом, когда они гостили у нас, я… — голос ее задрожал, — я была счастлива, оттого, что мы все вместе — Саша, вы, Инга, Настя, Танечка.

Она умолкла, не в силах справиться с волнением. Андрей Пантелеймонович бережно пожал исхудавшие пальцы.

— Не надо мучить себя, дорогая моя, все будет хорошо, скоро мы все опять будем вместе.

Когда Филев, проводив гостя, вернулся в гостиную, Валентина лежала неподвижно, и глаза ее были закрыты.

— Сядь, Саша, нам нужно поговорить, — не открывая глаз, тихо попросила она и положила руку на колено мужа.

— Сейчас тебе лучше отдохнуть, — он ласково провел ладонью по ее пальцам, — знаю, ты сердишься, что я скрывал от тебя исчезновение Тани, но давай мы обсудим это позже.

— Сержусь? — она открыла глаза. — Нет, я не сержусь, я понимаю. Ты многое в жизни скрывал от меня, думаешь, я этого не знаю? Просто я никогда не задавала вопросы, если заведомо знала, что не услышу правды — не хотела слышать лжи.

— Дорогая моя, бывали ситуации, когда мне не хотелось тебя лишний раз волновать.

— Знаю. И тогда, когда у тебя родилась дочь от той женщины — Надежды, — ты тоже не хотел меня волновать? Я это хорошо понимаю.

— Валя! — его поразили слова жены — никогда прежде она не пыталась упрекать его за ту давно закончившуюся связь.

— Знаю и то, что ты сейчас скажешь: это было и прошло, и ты, в конце концов, остался со мной, а не с ней. Но в то время ты и не мог поступить иначе — слишком много у тебя было врагов, они воспользовались бы, подай ты на развод.

— Я никогда не собирался подавать на развод, и когда пришло время, покончил с этим без всяких колебаний.

— У тебя осталась дочь. Ты иногда думал об этом ребенке?

— Это было ни к чему — я не мог быть ей отцом по тем самым причинам, о которых ты только что говорила. Я порвал окончательно и бесповоротно, а мои чувства тут роли не играли — я всегда умел держать их под контролем.

— Я это знаю, Саша. Будь ты другим, тебе не удалось бы преодолеть столько препятствий, ты не получил бы того, что имеешь. Того, что мы имеем. Но в глубине души…

— В глубине души я никогда не терзался совестью. Ты ведь это имеешь в виду? — резко спросил он. — Надежда хорошо зарабатывала, она была прекрасным специалистом, и я уверен, что девочка имела все необходимое.

— Кроме отца, — печально возразила Валентина.

— В чем дело, Валя, чего ты сейчас хочешь? — в голосе Александра прозвучало раздражение, которое он, несмотря на все свои усилия, не мог скрыть. — Ты сама не допустила бы, чтоб я имел вторую семью, так к чему эти упреки? Скажу тебе одно: эта девочка материально не нуждалась, а остальное я — увы! — изменить не мог. Родить ее было решением Надежды, не моим.

— Не сердись, Саша. Мне известно было, что она не нуждается — разве я допустила бы, чтобы твой ребенок нуждался? Я говорю сейчас не об этом, я… Помнишь, Саша, какой в детстве была наша Лиля? Она была такая маленькая, такая прелестная и умненькая, — чужие люди оборачивались на улице и не могли оторвать от нее глаз, а мы с тобой восхищались, что она рассуждает, как взрослая. Почему же так все сложилось, почему мы несчастны, Саша? Я знаю, что ты сумел мне дать все, что муж может дать жене, но… Почему мы сидим здесь в одиночестве, наша любимая внучка бродит где-то одна среди чужих людей, а нашу дочь свела с ума эта ее нелепая любовь, которая разрушила всем нам жизнь?

— Все будет хорошо, Валя, поверь мне, — беспомощно проговорил он, не зная, что еще можно сказать, — все будет хорошо.

— Нет, Саша, хорошо не будет, — она вытерла глаза и отвернулась. — ты не веришь в бога, а вот я в последнее время думаю и думаю: если бог есть, то не послано ли все это нам в наказание из-за этой девочки — твоей дочери, которую ты оставил?

— Валя, одумайся, что ты говоришь? Это было так давно! Миллионы мужчин имеют детей на стороне, и многие об этом даже не знают.

— Давно или нет — какая разница. Прошлое идет за нами по пятам, лишь на пороге смерти начинаешь это понимать. И мы не знаем, кого и как наказывает бог — большинство людей даже не понимают, откуда берутся их беды.

— Теперь я уже ничего не могу изменить, дорогая моя, давай просто забудем об этом. Девочка давным-давно выросла. Она, скорей всего, замужем, у нее семья, дети, и вряд ли для нее сейчас имеет значение, кто был ее биологическим отцом.

— Так ты даже не знаешь, где она и что с ней?

Филев равнодушно пожал плечами.

— Каюсь, никогда не интересовался. Даже не знаю, как ее зовут. Случайно узнал, что Надежда умерла — лет пять или шесть тому назад.

Валентина опять закрыла глаза, и Филев решил, что она заснула. Это его обрадовало — не хотелось продолжать неприятный разговор. Но стоило ему пошевелиться, как Валентина вздрогнула, и веки ее поднялись.

— Не уходи, Саша.

— Нет-нет, дорогая, я здесь. Хочешь соку?

— Я не хочу соку, мы не договорили, — увидев досаду на его лице, она заторопилась, — не останавливай меня, Саша, я должна сказать. Я знаю, где твоя дочь. Ее зовут Ольгой, она сейчас живет в Париже, у нее двое детей — мальчик и девочка. Год назад в автокатастрофе погиб ее муж, и она до сих пор очень страдает. Прошу тебя, умоляю: сразу же после моих похорон поезжай в Париж, найди Ольгу — в моем компьютере есть вся необходимая информация.

Он недовольно поморщился.

— Для чего, Валя? Что я смогу ей дать?

— Абсолютно ничего, ты ей не нужен — она богата и молода, у нее своя жизнь, а ты стар, не очень счастлив и скоро будешь одинок. Но, у меня есть предчувствие, — она подняла высохшую руку, но тут же бессильно ее уронила, — я чувствую: если ты встретишься с ней, признаешься в том, что ты ее отец и попросишь тебя простить… Если после этого она скажет, что не держит на тебя зла, тогда… тогда с нашей дочерью и с нашей внучкой все будет хорошо. Поклянись мне, что ты это сделаешь!

— Милая моя, — измученным голосом возразил ее муж, — неужели ты сама себе веришь? Я, совершенно чужой и незнакомый человек, приду к той женщине и начну выпрашивать у нее прощение — это же нелепо!

— Это моя предсмертная просьба, Саша, — Валентина лежала вытянувшись и неподвижно смотрела вверх застывшим взглядом. — Поклянись мне ее выполнить.

— Ну… — он помедлил, потом со вздохом произнес: — Хорошо, я клянусь.

— Я знала, что ты поклянешься, — голос ее звучал еле слышно, — ты хороший муж. Но я знаю и другое: ты слишком рациональный и трезвомыслящий человек Саша, для тебя нет ничего святого, ты ни во что не веришь. Я не сомневаюсь, что ты будешь рядом со мной до последней минуты и закроешь мне глаза. Я уверена также, что ты будешь тосковать обо мне до конца своих дней, но я не уверена, что ты сдержишь данную мне сейчас клятву.

Филев смутился.

— Зачем же ты так, Валя, как ты можешь…

— Могу — я слишком хорошо тебя знаю. Поэтому я предупреждаю: тот, кто нарушит клятву, данную умирающему, может навлечь несчастье на своих близких.

— Я выполню все, что ты хочешь, — торопливо сказал он, — только не надо больше говорить о смерти, ладно? Когда она придет — тогда и придет, а пока поговорим о другом.

— Нет, я лучше пока немного посплю, я устала, — прошептала Валентина. — Ты тоже иди и отдохни перед ужином.

Вздохнув с облегчением, Александр Филев поднялся и, поцеловав жену, вышел из гостиной. Прислушиваясь к его удаляющимся шаркающим шагам, она думала, что сделала все, что могла — есть вероятность, что ее рационально мыслящий «Сашенька» выполнит данную умирающей жене клятву. Сама Валентина Филева всегда мыслила не менее трезво, чем ее муж, а уж вера в предчувствия была ей абсолютно чужда. Но она знала, что даже отъявленные атеисты становятся суеверными, когда речь идет об их близких. И еще она прекрасно понимала, что их с «Сашенькой» дочь Лилиана не из тех, кто способен скрасить остаток жизни отца, а Ольга Лаверне, согласно полученной ею информации, оказалась мечтательной, доброй и чуткой женщиной. Вполне возможно, она не откажется пойти на сближение, и «Сашеньке» будет не так одиноко на закате своих дней.

На то, что Таня жива, Валентина не надеялась — слишком много страшного писали и рассказывали о послеперестроечной России. Теперь она с нетерпением ждала свидания с любимой внучкой в иной жизни, и ожидание это смягчило черты ее лица, сделав его спокойней и моложе. Губы Валентины Филевой тронула слабая улыбка, и с этой улыбкой она встретила свою смерть.

Глава вторая

Едва майор Кайгородцев приехал в управление и вошел к себе в кабинет, как на столе его задребезжал телефон местной связи.

— Зайди ко мне, — коротко приказал подполковник Чеботков и бросил трубку.

Майор, прекрасно разбиравшийся в интонациях начальства, насторожился и не зря — в кабинете Чеботкова, бесцеремонно развалившись в кресле, почесывал густую бороду человек, несколько часов назад отправленный Кайгородцевым в камеру предварительного заключения за нападение на дорожного автоинспектора.

— Садись, — махнул Чеботков, не дожидаясь, пока Кайгородцев отрапортует о своем прибытии, — в чем дело?

Майор пожал плечами и, опустившись на стул, ответил, не глядя на бородатого:

— О происшествии на дороге автоинспектором составлен рапорт. На основании рапорта данный гражданин был отправлен в камеру предварительного заключения для дальнейшего расследования обстоятельств дела. К сожалению, ничего другого я сделать не мог — ему инкриминируется нападение на сотрудника милиции…

— Слушай, майор, — зловещим тоном перебил его Чеботков, — какого черта? Ты мог просто отдать распоряжение пропустить его машину — ведь они тебе звонили и спрашивали.

— Мне проблем на голову не надо, — угрюмо буркнул Олег, — если девочка в машине подняла крик, то он должен был сам договориться с теми ребятами, не нужно меня вмешивать в проблемы с киднэппингом. И надо быть вообще идиотом, чтобы напасть на автоинспектора.

Бородатый, до сих пор молча слушавший их разговор неожиданно вспылил:

— Слушайте, Кайгородцев, я не собираюсь разыгрывать тут с вами клоуна. Где девчонка?

Майор развел руками и посмотрел на Чеботкова.

— Говори, — кивнул тот.

— Я собирался утром передать девочку инспектору по делам несовершеннолетних. К сожалению, по дороге мне пришлось остановить машину и выйти. За это время девочка непонятным образом исчезла.

— Исчезла? — Чеботков побагровел. — Составишь рапорт.

— Я как раз и составлял рапорт, — в голосе Олега слышалась чуть ли не насмешка.

Наступило молчание, потом бородатый, неожиданно успокоившись и даже повеселев, сказал:

— Что ж, каждый из нас порою совершает промах, и майору не в первый раз ошибаться, насколько мне известно.

Последние слова его прозвучали немного зловеще, но Кайгородцев и ухом не повел.

— Разрешите идти закончить рапорт, товарищ подполковник? — спросил он.

— Идите, — отвернувшись, буркнул Чеботков.

Когда Кайгородцев вышел, бородатый спокойно заметил:

— Все так, как я и думал — тот, на кого работают двое ребят, что постоянно крутились у меня под ногами, сумел с ним договориться. Один из этих парней «косил» под бомжа, другой его подстраховывал и постоянно катался где-то рядом на своей синей волге.

— И где теперь искать девочку?

Бородатый задумчиво почесал покрывавшую лицо щетину.

— Жарко как у вас. Будем рассуждать так: вашему майору был звонок из Москвы — там остались все его связи. Звонил тот, кто хорошо его знает — знает, что вашего Кайгородцева можно купить и перекупить. Полагаю, майор связался с ним сразу же, как только девочка оказалась в его руках. Вряд ли у ребят, что искали ее здесь, на руках была та сумма, которую потребовал Кайгородцев. Чтобы доставить деньги нужно время, а без денег он девчонку не отдал бы, это однозначно. Деньги ему так быстро могли доставить только самолетом. Судя по наглому выражению лица майора, он их уже получил и вполне удовлетворен, а девчонку сейчас в той же синей волге везут прямиком в Москву. Если рассчитать все по времени, то в данный момент они проезжают Липецкую область. Конечно, возможны другие варианты, но этот самый приемлемый.

— Хорошо, догоняйте их с моими ребятами. Я свяжусь с Елецким управлением — там у меня свои люди, — попрошу дать ориентир всем постам. Номер машины вам известен? Тогда без проблем — их задержат в районе Ельца под предлогом проверки документов.

Скорей всего в районе Ельца синюю волгу, на которой Антон Муромцев вез свою дочь в Москву, и задержали бы, но через полчаса после того, как машина отъехала от загородного дома Кайгородцева, у Тани опять начались сильные боли в животе. Несколько раз они останавливались, и Антон выводил дочь из машины, но понос у девочки не прекращался, ее мучила жажда, губы потрескались, поднялась температура.

— Давай, командир, свернем к Рамони — есть тут такой поселок, — сочувственно сказал Антону один из парней Григорьева, назвавший себя Денисом Жаровым, — до Москвы мы так ее не довезем.

— Может, таблеток каких купим от живота — поселок большой, там аптека точно есть, — подержал его сидевший за рулем напарник Гриша Оганов.

Антон подумал и кивнул.

— Сворачивай, ничего не поделаешь.

Дорога на Рамонь была местами размыта во время недавнего ливня, и минут через десять их волга забуксовала на крутом подъеме. Они вылезли и огляделись — вдали виднелись небольшие деревянные домишки, а прямо перед ними на пригорке высилось одноэтажное строение из красного кирпича. Антон отвел Таню в сторону — у нее опять прихватило живот, — а Денис отправился к кирпичному зданию и вскоре вернулся:

— На фасаде большими буквами написано «БОЛЬНИЦА», на окошках белые занавесочки и тишина — похоже, там еще все спят. Может, узнаешь, командир, сходишь? Мы пока с Гриньком машину попробуем вытянуть.

— Папочка, я с тобой, — Таня испуганно вцепилась в рукав отца, и по ее осунувшемуся личику потекли слезы.

— Конечно, со мной, родная моя, конечно.

Усадив дочь на скамейку у крыльца, Антон долго и безрезультатно барабанил в запертую дверь, пока не догадался обойти здание и стукнуть пару раз в приоткрытое окно. После этого внутри послышалось какое-то движение, замок щелкнул, и на пороге появилась полная заспанная женщина в белом халате.

— И чего хулиганишь? — суровым басом спросила она. — Викентий Михайлович ясно распорядился, чтобы спирта никому не выдавать, чего ломишься?

— Простите, — вежливо извинился Антон, — я не за спиртом. Мы ехали в Москву на машине, и моя дочь приболела — понос, температура. Нам хоть что-нибудь, что есть. Энтеросептол, антибиотики — тетрациклин или ампициллин во флаконах.

Он трезво смотрел на вещи и не рассчитывал, что в маленькой сельской больнице можно будет найти дорогие импортные препараты. Женщина, уже осознавшая свою ошибку, хмуро проследила за рукой Антона, вложившей в карман ее халата пятьсот рублей, потом перевела взгляд на Таню и пожала плечами.

— Это я не знаю, лекарствами наш доктор Викентий Михайлович распоряжается, а он еще только к девяти подойдет, сейчас рано. Раз невмоготу, так я ее пока в бокс положу, а он придет и распорядится.

Антон занервничал оттого, что медсестра никак не желала его понять.

— Я не хочу ее класть, вы понимаете? Мне нужно только довезти ее до Москвы, я сам врач. Вы можете нам дать хоть какие-нибудь препараты?

— Я ж русским языком сообщаю: препараты у него в сейфе заперты. Вообще все препараты. И спирт тоже. Он приходит и сам распоряжается, кому что давать.

— Как это заперты? А если больным ночью что-то требуется принимать?

— У нас ночью ничего никому не требуется, у нас ночью все по своим домам спят, а прием с девяти часов. Хотите — ждите, а хотите — положу ее в бокс до его прихода.

— Папочка, — слабо позвала Таня и заерзала на скамейке, — я опять в туалет хочу.

— Пошли со мной, — медсестра крепко взяла ее за руку и повела внутрь кирпичного здания, на ходу кинув растерянно шедшему следом Антону: — А вы подождите в коридоре, папаша, — она завела Таню в палату, достала из шкафа чистый горшок и сурово приказала: — Садись.

Антон, не выдержав, приоткрыл дверь и заглянул в щель.

— Простите, я…

— Идите, папаша, не мешайтесь, идите — тут бокс и посетителям не положено. Идите в приемную, а я сейчас приду и карту на нее заведу.

— Но я сам врач и…

— У нас один врач — Викентий Михайлович, — отрезала медсестра таким тоном, словно говорила: «Бог один, и других нам не надобно», — идите и ждите. Сейчас я ее переодену в чистое и приду. Ждите.

— Если не возражаете, я выйду ненадолго — предупрежу товарищей, что мы немного задержимся.

Он спустился к ребятам Григорьева, все еще возившимся с машиной, и сообщил, что им придется подождать врача. Решив немного передохнуть, они сидели на бревне, дымя сигаретами. Выслушав Антона, Денис махнул рукой:

— Ничего страшного, шеф, чуток передохнем.

Антон вернулся и вошел в небольшую комнатку, над дверью которой красовалась вывеска «ПРИЕМНАЯ — ПРОЦЕДУРНАЯ».

Прямо перед ним на железном столе стоял громоздкий допотопный стерилизатор, над ним висела большая аптечка с красным крестом и надписью «МЕДИКАМЕНТЫ».

У стены слева стояли металлический сейф и старенький шкаф, у стены справа — деревянный стол и два стула. Антон осторожно опустился на краешек одного из них и стал ждать медсестру. Она появилась минут через двадцать и, разместившись всей своей солидной статью на втором стуле, достала бланк медицинской карты.

— Давайте, папаша, данные мне сообщите о вашем ребенке. Фамилию вашу сначала скажите.

Антон слегка растерялся.

— Мою фамилию?

— Не мою же, мою я знаю. Год рождения ребенка, чем болела.

Поколебавшись, Антон назвал свою фамилию, год и месяц рождения Тани, но с некоторым смущением сообщил медсестре, что не знает, чем болела девочка:

— Видите ли, она постоянно проживала с дедушкой и бабушкой.

Толстая медсестра окинула его презрительным взглядом, но не особо удивилась.

— Отцы, ну что сказать! — изрекла она, пожав могучими плечами, и закрыла заполненную карту. — Ладно, ждите, пока придет Викентий Михайлович.

— Я только взгляну на нее, не возражаете?

Сестра, памятуя о лежавших у нее в кармане пятистах рублях, возражать не стала, и он осторожно ступая по скрипящим половицам, прошел в бокс. Таня, переодетая в чистое белье, дремала на белоснежных простынях, сквозь накрахмаленные занавески в уютную палату пробивался луч утреннего солнца.

— Папочка, — ресницы девочки слегка дрогнули, и она протянула к отцу руку, — ты меня тут оставишь, да?

— Как же я могу тебя оставить маленькая? Полежишь немного, потом поедем. Главное, чтобы температура упала, и животик прошел.

— Сейчас ромашки отварю, пока Викентий Павлович придет, — строгим басом сказала вошедшая за Антоном в палату медсестра и с гордостью добавила: — У нас тут не хуже, чем в Москве. Я как-то давно ездила к родственнице — она ногу сломала, — так у вас там в палату зайти противно — грязь, вонь. Идите, папаша, не волнуйтесь.

Антон решил, что ромашка вреда не принесет и, поцеловав Таню, отправился посмотреть, как идут дела у ребят Григорьева.

Они уже вытащили машину из грязи. Оганов курил, облокотившись на капот, а Денис Жаров сидел внутри и ел шпроты прямо из открытой консервной банки. Антон, вздохнув, сообщил им, что доктора пока нет, все еще нужно ждать.

— Как прикажешь, командир, — пожал плечами Жаров и, подцепив ножом рыбинку, аккуратно отправил ее в рот, — наше дело тебя охранять, а уж дальше ты сам решай. Садись пока с нами и позавтракай — у нас тут галеты, минералка. Открыть тебе баночку шпрот?

— Нет, спасибо, у меня сейчас кусок в горло не полезет, — у него, действительно, было такое состояние, что даже мысль о еде вызывала тошноту. — Наверное, мне все же нужно спросить у медсестры, где живет этот доктор, и сходить его разбудить — ждать полтора часа рискованно.

Оганов отбросил окурок и кивнул:

— Сходи. Лучше, конечно, нам поторопиться — ведь черт его знает!

Доктору Викентию Михайловичу на вид было лет шестьдесят пять. К моменту прихода Антона он не спал, а энергично приседал на крыльце своего дома, резко выбрасывая вперед руки и шепотом отсчитывая число приседаний. Появление незнакомого человека его ничуть не смутило и не заставило остановиться.

— Тридцать восемь, тридцать девять, сорок. Сорок приседаний — моя норма, — сказал он, и подмигнул Антону. — Занимайтесь гимнастикой смолоду, молодой человек, если хотите дожить до моего возраста. Знаете, сколько мне? Семьдесят восемь!

Антон посмотрел на него с искренним восхищением.

— Честное слово, никогда бы не дал! Разрешите представиться: ваш коллега доктор Антон Максимович Муромцев из Москвы. Извините, что прервал, но у меня по дороге возникли проблемы.

— А вот сейчас вы мне за завтраком и изложите ваши проблемы.

— Простите, но я не…

— Никаких «не»! — проворчал старик. — Вижу же, что еще не завтракал, по лицу вижу. Давайте, давайте, а то у вас там, в Москве, ни экологии, ни режиму. Утро — надо завтракать. Садитесь.

Антон попробовал вежливо отказаться:

— Нет-нет, спасибо, вы завтракайте, я подожду.

Викентий Михайлович возмущенно замахал руками.

— Это еще что, коллега? Неужели мне одному завтракать? Жена к внуку уехала, так я две недели мучаюсь — одному за столом в горло кусок не идет. А тут, понимаете, повезло — увидел человека, да еще коллегу, а он… Яички у меня свеженькие — свои. Молоко парное с утра принесли, творог, сметанка. Ешьте и рассказывайте, что у вас.

Антон сам не понял, как оказался за большим круглым столом, покрытым чистой скатертью и внезапно почувствовал, что просто умирает с голоду. Оставив стеснение, он принялся за еду и попутно постарался объяснить, по какой причине побеспокоил хозяина. Викентий Михайлович его слушал, шевелил бровями, иногда останавливал и задавал вопросы.

— Дома я, конечно, я отправлю анализ на посев, — говорил Антон, — но на дизентерию не похоже.

Старый доктор кивнул:

— Вы правы, коллега, полагаю, это стафилококк — он у нас и Воронежской, и в Липецкой областях имеется, в основном только маленькие детишки болеют — пять-семь лет. Это уж ваша, видно, ослабла, переутомилась. Зимой-то на селе народу мало — одни бабки и деды остались, так никто особо и не тревожится, а летом ко всем начинают родственники с детьми из города приезжать, так постоянно в больницу бегут — то понос, то рвота. Я, конечно, сразу всех на посев отправляю, но дизентерию до сих пор не находили, от тифа или вибриона холерного тоже бог миловал.

— А стафилококк?

— Стафилококк чтобы определить, у нас в райцентре диагностики нет. Конечно, если б эпидемия была с летальными исходами, то они бы быстро все организовали, а так… — Викентий Михайлович махнул рукой. — Стул у вашей дочки мне, конечно, надо посмотреть, тогда я сразу скажу. Я уже на глаз определяю, и сам лечу. Травку мою попьет — за недельку на ноги встанет. Я всех детишек тут травками отпаиваю — у меня свои рецепты.

— Видите ли, мы торопимся, — тактично возразил Антон, — и если бы вы были так добры одолжить нам из вашей аптечки левомицетин или что-нибудь из тетрациклинового ряда…

Старик рассмеялся.

— Разве вам Матильда не сказала? Постеснялась, видно. Нет у нас, дорогой, коллега, никаких антибиотиков — даже пенициллин в прошлом месяце не привозили. Фталазол только могу дать — еще немного осталось. Да у нас и больных-то в больнице никого нет — кому операцию делать, тех в районный центр отправляю, а от мелких травм, от изжоги или от живота, скажем, травами все больше лечу. Спирт вот присылают — для дезинфекции. Так в тот день, как пришлют, трактористы с утра пораньше начинают к Матильде ломиться — налей, мол, сто грамм. Она их гоняет — одно удовольствие послушать.

Антон вспомнил, как встретила его Матильда, и улыбнулся.

— Да, она у вас строга, сочувствую вашим трактористам.

— Мне и самому их жаль, — лукаво блестя глазами, согласился Викентий Михайлович, — прежде им бабка Евдокия самогон варила, а теперь, как ей за сотню перевалило, вздумала замуж выйти. Ездила на рынок картошкой торговать, ну и познакомилась на рынке с одним кавказцем, лет тоже за девяносто, а где-то через месяц свадьбу сыграли — весь район пировал. Но только зря веселились — кавказец тот, оказывается, прежде прокурором работал и строго-настрого запретил ей варить самогон. Теперь все село страдает. Что у вас такое удивленное лицо, молодой человек, что вас так удивляет? — с нарочитой строгостью спросил он, увидев, что у гостя от изумления расширились глаза. — Вы считаете, что только вы, молодые, имеете право на счастье? Нам вот с женой уже под восемьдесят, у нас пятеро детей, десять внуков и пять правнуков, а мы себя еще стариками не считаем, и я ей всегда говорю: если со мной, мол, какой несчастный случай или что, так ты вдовой не майся, сразу замуж выходи! Так что не делайте такие широкие глаза, юноша!

— Нет, отчего же, — попробовал вывернуться Антон, — я совсем не удивляюсь! Я вот только хотел спросить — откуда у вашей медсестры такое романтическое имя? Матильда!

— Ничего странного — у нее отец в войну партизанил где-то во Франции, и была у него там любовь. Договорились они после войны пожениться, а он как вернулся в Союз родителей повидать, так и закон вышел — запретили браки с иностранцами. Так и пришлось ему на нашей Катерине, а не на Матильде жениться, но старшую дочь он все же в честь своей прошлой любви назвал. Молока вам налить, юноша? Парное.

Увидев, что съел больше половины того, что стояло на столе, Антон смутился.

— Спасибо, немного чаю, если можно.

Старик довольно усмехнулся.

— Вот ведь как я вас заговорил, а? И поели, а то нет, да нет. У меня старший внук с детства такой же — пока я ему байки за столом не начну рассказывать, так он и в рот ничего не возьмет. Это к нему сейчас жена поехала, в Воронеж. На месяц — у него третий сын родился, так помочь надо. Она у меня педиатр, а в травах лучше меня разбирается. В городе-то врачи чуть что, так сразу антибиотиками травят. Ладно, пойдем смотреть вашу девочку.

В больнице, внимательно изучив и понюхав содержимое горшка Тани, Викентий Михайлович безапелляционно изрек:

— Стафилококковое отравление. Сырую воду пила? Ела что? Мясное небось? — добродушно спросил он Таню, и она застенчиво пролепетала:

— Мы тушенку ели, а водой из речки запивали.

— Что же вы так? — старый доктор укоризненно посмотрел на Антона, — вы же сами врач, коллега.

Антон не стал объяснять и лишь виновато вздохнул, но Танечка тихо погладила его руку и возразила:

— Папа не виноват, это я сама. Но сейчас мне уже лучше.

— Лучше-то лучше, а температура под тридцать девять. С такой температурой я бы в любом случае не советовал вам ее трогать с места коллега. Пусть полежит у нас пару недель — тут тихо, воздух у нас хороший, больных кроме нее нет — Матильда даже скучает. Да, Матильда?

Глаза Тани налились слезами.

— Папочка, не оставляй меня, папочка! Я хочу с тобой!

— Что ж ты — такая большая и боишься? — укорила ее Матильда, стоявшая все время рядом с доктором и имевшая при этом вид солдата, ожидающего приказаний.

Антон достал мобильный телефон, но, увидев, что на дисплее высветилась надпись «Нет сети», торопливо сунул его в карман и спросил:

— А что, если все же попробовать антибиотик? Я попрошу товарищей, с которыми мы ехали — они отвезут в мою клинику записку и завтра к вечеру привезут мне все препараты. Я пока побуду с дочерью — где-нибудь поставите мне на ночь в ее палате раскладушку.

Викентий Михайлович равнодушно пожал плечами, а лицо Матильды выразило глубочайшее презрение — по всему было видно, что из-за хронического отсутствия антибиотиков в этой больнице к ним выработалось определенно скептическое отношение.

— Попробуйте, конечно, отчего же, — сказал доктор. — А ночевать — милости прошу ко мне, дом пустой.

— Нет, что вы, спасибо. Но нельзя мне отсюда как-нибудь связаться по телефону с Москвой? Я оплачу переговоры, — он достал из бумажника деньги, при виде которых в глазах Матильды мелькнул восторг, но старик отмахнулся.

— Что вы, коллега, от нас и с райцентром связаться проблема. Я в Воронеж жене пробовал дозвониться пару дней назад — слышимости никакой.

— А я скоро поправлюсь? — Таня немного успокоилась и крепко вцепилась в указательный палец отца.

— Пару недель — не меньше, — Викентий Михайлович погладил ее по голове и повернулся к Антону. — Только хочу вас предупредить, коллега, что, как показывает практика, еще в течение двух недель после выздоровления переболевшие дети являются бациллоносителями, так что если у вас в доме есть грудные дети…

Антон подумал и решил: раз судьба распорядилась таким образом, придется им с Таней на пару дней задержаться в этой больнице. Прежде он собирался сразу по приезде в Москву отвезти дочь к Кате, но теперь было ясно, что делать этого никак нельзя. Он вышел из здания больницы, спустился к терпеливо ожидавшим его спутникам и объяснил им ситуацию. Денис Жаров кивнул:

— Проблем нет, ты напишешь, что надо, я смотаюсь. А Гринек пусть с тобой здесь останется — покараулит тебя на всякий пожарный.

— Чего меня караулить, — удивился Антон, — тут тихо, я буду все время с дочкой. Езжайте оба. Кто-нибудь один пусть потом привезет мне лекарства — в Москве зайдите в клинику и передайте записку моей секретарше, она выдаст все, что нужно.

Денис переглянулся с Огановым, и тот кивнул.

— Мы сначала должны связаться с Григорьевым — отсюда с мобильного нет соединения. Выедем на шоссе, и оттуда свяжемся — так он велел. Ты не тревожься, командир, возвращайся в больницу и лечи дочку, остальное — наша работа. Постарайся только до нашего возвращения никуда не выходить.

Оганов сел за руль, подождал, пока Антон вернется в здание больницы, и включил зажигание. Они выехали на шоссе, но связь с Москвой восстановилась лишь километрах в двадцати от Ельца. Денис облегченно вздохнул, увидев на дисплее высветившуюся надпись, но сумел дозвониться не сразу.

— Где вы, черт побери, пропадаете? — рявкнул ему в ухо Артем. — Докладывай обстановку!

Как раз в тот момент, когда Жаров заканчивал докладывать, Гриша Оганов свернул налево и увидел машину автодорожной инспекции.

— Слушай, шеф, — сразу же прервав доклад, сказал Денис, — тут поста нет, а нас патруль собирается тормознуть. Остановиться?

— Остановись — может, случайно. Перезвонишь.

Они предъявили дорожному автоинспектору документы, но тот не собирался их отпускать и, отойдя к машине, что-то сказал сидевшему там товарищу, а потом с кем-то связался по рации. Жаров немедленно перезвонил Григорьеву.

— Слушай, Артем, нас тут, кажется, ждали и ждали с нетерпением. А, вот и две машины с воронежскими номерами — они, видать, по нашу душу. О, а вот и наш друг собственной персоной!

Действительно, в одной милицейских машин с воронежскими номерами сидел бородатый Степан Владимирович. Он вылез первым, а следом за ним из обоих автомобилей высыпали люди в милицейской форме.

— Скажи номера машин, быстрее, — потребовал Артем и, записав номера, добавил: — Не сопротивляйтесь, дальше я сам разберусь. Когда отпустят, гоните прямо в Москву.

Велев обоим сыщикам выйти из машины и завести руки за голову, воронежские милиционеры тщательно обыскали их и обнаружили в кармане Оганова пистолет.

— На оружие имеется разрешение, — спокойно объяснил Гриша, — посмотрите в машине. Там же найдете наши удостоверения. Мы — частные детективы, действуем в рамках закона.

— Обыщите машину, — буркнул один из оперуполномоченных и, отвернувшись, отошел.

Бородатый, вплотную приблизившись к Жарову, сквозь зубы процедил:

— Где девочка?

— Девочка? — Денис с притворным недоумением поднял брови.

— Я знаю, что Кайгородцев передал ее тебе, где она? Учти, если ты мне не скажешь, в твоей машине сейчас найдут несколько пакетов героина. И тогда твое удостоверение частного сыщика тебе не поможет.

— Шутишь, начальник, — весело усмехнулся стоявший рядом с Денисом Оганов, — без понятых обыск незаконен. К тому же мы только что сообщили своему шефу ваши номера, и он сейчас звонит в соответствующие инстанции. Так что ничего ты нам не сделаешь.

Подошедший лейтенант, услышав слова Гриши, внезапно размахнулся и с силой ударил его по лицу.

— Сука! Сейчас я покажу, кто тебе чего сделает!

Оганов вытер кровь и спокойно пожал плечами, а Денис возмущенно воскликнул:

— Мы не понимаем, чего вы хотите — мы работали, выполняя задание клиента. Мы зарабатываем деньги, начальник.

— Куда ты дел девчонку? Это ведь ты в Воронеже шлялся по бомжовнику, чтобы ее разыскать! — бородатый схватил Дениса за волосы и отогнул ему голову назад. — Она была у вас, где она?

— Была да сплыла, — прикрыв глаза и напрягая шею, говорил Жаров. — Мы передали ее клиенту еще на рассвете, он с ней уже, наверное, подъезжает к Туле — посмотри на время и посчитай, начальник. А нам с приятелем торопиться некуда — мы после выполнения задания имеем право на отпуск, поэтому немного развлеклись в Воронеже с девочками. В Москве ведь накладно развлекаться, там цены заоблачные, а у вас тут дешево и чисто.

Бородатый выпустил его волосы и, выругавшись, отошел. Лейтенант поднес к уху запищавшую рацию, выслушал сказанное ему Чеботковым и повернулся к бородатому:

— Чеботкову сейчас звонили из Москвы насчет этих двоих. Что будем делать?

— Ладно, отпускайте, — махнув рукой, угрюмо буркнул Степан Владимирович и отошел.

У него не было оснований сомневаться в словах Жарова, и он лихорадочно раздумывал, кем может быть тот загадочный клиент, которому сыщики передали девочку — ему было доподлинно известно, что Григорьев и его люди работают не на Воскобейникова и не на Лилиану Шумилову.

Не дождавшись людей Григорьева с антибиотиками, Антон в течение трех дней изнывал от тревоги за дочь и больше ни о чем не мог думать. К счастью, Викентий Михайлович не зря гордился своим умением лечить травами и прочими народными средствами — через три дня температура у Тани упала, стул нормализовался. Успокоившись, Антон задумался о том, как им добраться до Москвы — никакой транспортной магистрали поблизости не было, ни автобусной, ни железнодорожной, а пешком тащиться с еще не оправившейся девочкой до шоссе было совершенно невозможно.

— Чего вы волнуетесь, коллега, — благодушно увещевал его Викентий Михайлович, очень довольный тем, что у него в отсутствие жены появился собеседник, — воздух у нас прекрасный, молочко свежее, сметанка. А природа? В вашей Москве вы разве увидите такую природу?

Все было бы правильно, и Антон с удовольствием расслабился бы, но его ждали в клинике, и тревожила мысль о Кате с малышами. Таня, чувствуя его тревогу, беспокоилась:

— Папочка, мы скоро поедем? Я уже хорошо себя чувствую.

— Подождем немного, все будет хорошо.

Однажды она робко спросила:

— Папа, я теперь всегда буду с тобой? Ты не отдашь меня маме?

— Ты будешь со мной, пока сама не захочешь уйти.

Антон знал, что сделает все возможное, чтобы сдержать свое обещание. Засмеявшись, Таня погладила его руку и весело сказала:

— Ну, куда же я могу захотеть уйти? Тетя Оксана, конечно, была добрая, и она меня всегда защищала, но когда пила водку, то так кричала! Мне даже было страшно. А в тот раз она опять выпила и заснула, и тот человек с бородой меня увел.

Антон подумал, что бородатый человек скорей всего подмешал что-то в водку, но не стал высказывать этого вслух.

— Забудь обо всем этом, теперь защищать тебя буду я. Пока ты не найдешь себе защитника помоложе и покрасивее, чем я, — пошутил он.

— Смешной ты, папочка, кто же может быть красивее тебя? А где мы будем жить, у тебя дома?

— Да, — сказав это, Антон вспомнил, что его квартира уже продана, и поправился: — Вернее, мы будем жить у моей сестры — твоей тети Кати. Только предупреждаю, что там будет все не так, как у твоей мамы или у дедушки в Швейцарии — у тебя не будет отдельной комнаты. У тети Кати два крохотных мальчика — твои братья. Она будет с ними в одной комнате, а мы с тобой — в другой.

Глаза Тани полыхнули восторгом.

— Папочка! Это же так хорошо, я так всегда боялась спать одна! В Швейцарии со мной всегда ночевала одна из горничных, а в Москве — Лидия Михайловна. Но с тобой спать — лучше всего на свете! Я так люблю тебя, папочка! Только… — лицо ее вдруг омрачилось, — это, наверное, будет нельзя, да? Викентий Михайлович говорит, я буду заразная, а там маленькие мальчики.

Прижав дочь к себе, Антон поцеловал ее и погладил по голове.

— Ничего, родная, — он неожиданно подумал о Диане, которая удивится, но все же наверняка будет рада приютить на несколько дней его дочь. — Ты пока остановишься у одной моей знакомой. Только тебе нужно будет вести себя очень тихо — там коммуналка.

— А что это такое?

Дочери Лилианы Шумиловой, внучке Александра Филева, выросшей в особняке на берегу Женевского озера, неведомо было, что такое коммунальная квартира, и ее отец попытался в силу своих возможностей это объяснить:

— Это когда много семей живут в одной квартире. У них все общее — кухня, ванная, туалет, коридор.

Таня задумалась.

— Все здесь так странно, да, папа? Когда бабушка один раз лежала в больнице из-за своего сердца, у нее была палата из двух комнат — спальня и кабинет. Когда мы навещали ее, то сидели в кабинете. А в этой больнице нет даже ванной комнаты, и туалет на улице.

— Дым отечества, — усмехнулся Антон, — ничего, дочка, главное, что ты со мной. Как только появится возможность, вернемся в Москву, и все опять у тебя будет.

Возможность попасть в Москву появилась у них лишь через десять дней. Внук Викентия Михайловича — тот самый, которому за столом кусок в рот не шел без дедушкиных баек, — ехал в командировку в Тулу и по дороге завез домой свою бабушку, супругу доктора.

— Вот ваш вопрос сам собой и решился, — говорил старик, не спуская с жены сияющего взгляда, — видите, как хорошо? Малыш вас довезет до Тулы, а там уже до столицы-матушки рукой подать. Такси возьмете или на машине кто из знакомых поедет. Как же я рад, что моя бабуля приехала, а? Теперь и без вас не так тоскливо будет. А говорят, что бога нет!

— Это ты так говоришь, Кеша, — проворчала его жена, — а я тебе всегда говорю: съезди в райцентр в церковь, поставь свечку за упокой души родителей. Мне хоть в это время дома убраться можно будет, а то ты турникетов везде понавешал, а пыли на них — вагон и маленькая тележка. Гости вон были в доме, а у тебя грязь, — она повернулась к Антону и извиняющимся тоном попросила: — Вы уж простите нас, если что не так, а то правду говорят: без хозяйки дом сирота.

— Я был счастлив познакомиться с вашим супругом, — Антон низко поклонился ей и поцеловал крохотную сморщенную ручку.

Старушка просияла.

— Смотри, Кеша, какой, а? Вот поеду в райцентр, найду себе молодого — как бабка Евдокия.

— Ничего себе — молодого! — весело воскликнул ее внук, которого в честь деда назвали Викентием, а старики называли «малышом», — этому прокурору уже за девяносто!

— Так, ей-то уж за сто! — не сдавалась его бабка.

Викентий-младший, крепкий мужчина лет тридцати пяти, хлопнул Антона по плечу.

— Ладно, парень, не слушай стариков, собирайся, а то мне некогда.

— Помните, коллега: первое время диета, диета и диета, — прощаясь, говорил старый доктор.

До Тулы доехали без приключений. Таня всю дорогу дремала, положив голову отцу на колени, а Викентий, оказавшийся не меньшим говоруном, чем его тезка-дед, без умолку рассказывал о своем старшем сыне — чемпионе области по шахматам среди юниоров. В Туле Антон еще раз проверил содержимое своего кошелька, поблагодарил Викентия и договорился с таксистом, который набирал пассажиров для поездки в Москву.

До дома Дианы они добрались часам к восьми вечера. Она, как и ожидал Антон, сначала обрадовалась, потом удивилась:

— Я даже не знала, что у тебя есть такая взрослая дочь.

— У меня проблемы, — хмуро ответил он, — хочу оставить ее у тебя дней на десять, можно? В квартире маленьких детей больше нет?

Диана просияла.

— Конечно, оставляй! Какие у нас дети — два деда и три бабки, все сейчас на своих участках копаются. Так что квартира пустая, ванная свободна. Правда, горячую воду на месяц отключили, но я согрею в котелке и ее помою. И для тебя тоже согрею — помойся и иди ужинать.

— Ничего, мы привыкли без горячей, — отмахнулся Антон, — я только позвоню Кате.

Он несколько раз набирал номер телефона квартиры Баженовых, но в трубке слышались лишь долгие длинные гудки. За это время раскрасневшаяся от радости Диана отвела Таню в туалет, принесла ей в ванную чайник с горячей водой, и пока мыла девочку, они успели подружиться. Выйдя на кухню, Таня в полном восторге разглядывала облупившиеся от плесени стены и ободранный пол.

— У вас такая интересная кухня! Я никогда еще такой не видела.

— Ремонт никто не хочет делать, — равнодушно объяснила Диана, — у стариков денег нет, а я что — на свои буду ремонтировать? Тем более, что меня тут сто лет не было — пока муж живой был, я у него жила.

— Мне очень нравится! — Таня указала на отошедший от стены и нависший над одной из плит кусок грязно-зеленой краски. — Только вдруг он упадет в суп?

— Леший с ним, это не моя плита, моя возле окна. Сейчас мы с тобой быстренько картошки отварим, а суп у меня уже готов. И вообще, детка, я поняла, что быт и прочее — ерунда. Главное — другое. Хотя, конечно, все в жизни связано.

— А что главное?

— Чтобы было не одиноко. Но ты маленькая, тебе этого еще не понять.

— Нет, я понимаю, — тихо возразила девочка.

Антон вышел из комнаты и подошел к ним.

— Никак не могу дозвониться до Кати, и аккумулятор в телефоне у меня сел — не работает.

— Наверное, гуляет с детьми — погода хорошая, — предположила чистившая картошку Диана, однако ее оживление при упоминании о Кате немного угасло.

— Да, наверное. Я хочу к ней съездить — проверю, как дети, и машина моя тоже у ее дома во дворе припаркована. Ничего, если Таня побудет здесь без меня?

— Конечно, — Диана вновь оживилась.

— Конечно, поезжай, папочка, — поддержала ее Таня, понимавшая, что сюда-то уж за ней отец точно вернется.

Машина Антона стояла там же, где он ее оставил перед отъездом, но гуляющей Кати с детьми нигде поблизости видно не было. Войдя в подъезд, Антон направился к лифту и вздрогнул от неожиданности, когда на плечо его легла чья-то рука.

— Погоди, — негромко сказал Артем Григорьев, — войдем в квартиру вместе.

— Что? — став белей стены, Антон, покачнулся. — Что с Катей, где мальчики?

— Я виноват — понадеялся на своего приятеля с Петровки, рассчитывал, что этот гад пробудет в КПЗ месяц-другой. А он выбрался оттуда через два дня. Позавчера Катя и дети исчезли.

Антон бросился вверх по лестнице и, открыв дверь своим ключом, ворвался в пустую квартиру.

— Катя! — его безумный взгляд скользнул по кровати, на которой были разбросаны детские вещи, и уперся в синюю «близнецовую» коляску. — Катя! — безнадежно повторил он и, упав на диван, закрыл лицо руками.

Григорьев, вошедший следом, тихо притворил дверь и опустился рядом.

— Мои ребята дежурили около квартиры по очереди, — негромко начал он. — В тот день один из них ждал, пока она выйдет с детьми гулять — она всегда выходит в половине одиннадцатого. Его оглушили и сбросили в лестничный пролет. К счастью бомжи расстелили под лестницей старый матрас, парень отделался переломом руки и сотрясением мозга средней тяжести. Когда пришел в себя, связался со мной и отправился в больницу — его стало рвать, кружилась голова. Я приехал, расспросил бабок у подъезда — одна видела, как Катя вынула детей из коляски и села с ними в какую-то машину. Я поднялся в квартиру — здесь была та девушка, что помогает Кате по хозяйству, Таис. Она вся тряслась: ей позвонили и велели забрать домой коляску. Звонивший мужчина сказал: если она обратится в милицию, то Кате и детям не жить. Я велел ей идти домой и обо всем молчать, а сам со своими парнями здесь дежурю — жду тебя. Гришу с Денисом по дороге в Москву задержали, потом отпустил, но сели им на хвост. Поэтому я не велел им за тобой возвращаться — два дня назад хотел сам поехать за вами, но теперь вот из-за Кати… Как вы добрались, где Таня? Очнись, Муромцев, сейчас не время расслабляться!

Судорожно вздохнув, Антон отнял от лица руки и слегка потряс головой,

— Нас подвезли добрые люди, Таня в надежном месте. Слушай, Григорьев, наверное, стоило бы обратиться в милицию, а? Как ты считаешь?

Артем пожал плечами.

— Тебе решать, я не хотел ничего делать без твоего согласия.

— Ты точно уверен, что это Стас?

— На все сто. А милиция… Раз он так просто выбрался из КПЗ, то на милицию ему плевать с высокого потолка. Могу, конечно, связаться со своим приятелем с Петровки, но искать они будут долго и не факт, что найдут. А за это время… Так что, звонить мне в милицию?

— Ясно, — буркнул Антон, — подождем. Ты хоть знаешь, где его логово?

— Там, где он постоянно обитает, Кати нет, мы проверили. У тебя мобильник работает? Может, ей удастся позвонить или прислать сообщение.

— Черт, он же у меня разряжен!

Антон торопливо отыскал зарядное устройство и включил в сеть, но едва телефон подзарядился, как начал пронзительно верещать, и на дисплее высветилось «Илья»

— Старик, ты где пропадаешь? — голос Ильи звучал устало и расстроено, — я уже поставил вас всех на дозвон — и тебя, и Лилиану. Она тоже куда-то исчезла — время от времени присылает секретарше сообщения, что находится на отдыхе, а потом исчезает с концами. Тебе что-нибудь о ней известно?

Меньше всего в эту минуту Антона интересовала Лилиана.

— Ты так жаждешь ее слышать? — язвительно поинтересовался он. — Ничем не могу помочь, лично мне ничего о ней неизвестно.

Илья не стал обижаться, видно, был слишком издерган.

— Звонил Александр Иннокентьевич, умерла ее мать, — объяснил он, не называя имени тещи, которую недолюбливал (как, впрочем, и она его), — похороны состоялись еще на той неделе, но до Лилианы так и не смогли достучаться. Возможно, конечно, она получила сообщение, но просто не захотела приехать — с нее все станется.

— Да, возможно. Ты был на похоронах?

— Нет, дядя Андрей сейчас в Швейцарии — он передал соболезнования от нас всех. Мама не захотела поехать, она из-за чего-то обижена, а Инга не смогла — ей нужно было заниматься Настей. Ты ведь знаешь, что Настя с Дональдом помирились? Пару дней назад они уехали на один из островов Капри — в августе собираются торжественно отпраздновать бракосочетание.

— Нет, я ничего этого не знал, — ответил пораженный Антон. — Это с ее согласия?

— Я ее видел, мы с ней говорили. Она была не очень весела, но держалась спокойно, сказала мне, что это ее собственное решение, никто ее ни к чему не принуждал. Я звонил тебе, но ты куда-то исчез — Катя объяснила, что уехал по делам. А последние два дня звоню — она тоже не отвечает. Хотел сегодня даже зайти. Ты у нее? У вас все в порядке?

— В порядке, как же! — иронически процедил Антон, однако тут же опомнился. — Ладно, старик, я позвоню Филеву и выражу свои соболезнования, но помочь найти Лилиану не могу — сам только что приехал и ничего не знаю.

Закончив разговор, он положил перед собой телефон и сел, уставившись на маленький приборчик таким взглядом, каким смотрят на последнюю надежду.

— Подождем до завтрашнего утра, мы с ребятами сейчас пробуем проверить еще две их московские явочные квартиры. Хотя, думаю, из Москвы он их увез, — сказал Григорьев и поднялся, — ее квартирный телефон мы поставили на прослушивание. Я пойду, а ты, если что…

Его слова прервал звонок домашнего телефона. На миг оба застыли, и висевший на стене аппарат настойчиво дребезжал, пока Антон не протянул дрожащую руку и не поднес к уху трубку.

— Привет, доктор, — весело прокричал Стас, — приехал, наконец? И Григорьев с тобой рядышком? Привет передавай и мои наилучшие пожелания — от меня и от Катеньки.

Внезапно Антон осип.

— Где… где Катя? — сделав над собой усилие, прохрипел он, а Григорьев торопливо протянул руку и щелкнул переключателем режимов телефона, после чего голос Стаса громко зазвучал на всю комнату:

— Чего-то голос твой так дрожит, доктор? Не слышу, не слышу в нем былого полета, Антон! Прежде ты со мной иным тоном говорил, даже когда я тебя под пушкой держал — все свысока. Где ж твоя прежняя гордость?

— К черту гордость, Стас, послушай, Стас! Хочешь — я перед тобой на коленках поползаю? Хочешь — сальто-мортале сделаю, хочешь — задницу твою поцелую. Только отпусти Катю и детей. Я сам к тебе приду и один — можешь в меня стрелять, сколько хочешь.

Стас засмеялся своим особым смехом — тихо и ласково.

— Поздно, доктор, ты мне больше не нужен — Малеев в любом случае уже не простит, что я тогда с тобой и Григорьевым обложал. Так что я собираюсь от него отойти. К тому же, он теперь дохлый, и еще год будет приходить в себя со своим сердцем. Я с ребятами отделяюсь, буду работать самостоятельно, и мне нужна семья. Катенька мне подходит, мы с ней поладили, у нас сын, будут еще дети. Твой, конечно, нам был не нужен, и я ее в этом убедил. Но я ведь тебя об этом заранее предупреждал, так что ты морально готов.

Как ни странно, ужасные слова Стаса немного успокоили Антона, и он достаточно ровным голосом ответил:

— Ты врешь, Стас, моя сестра никогда и никому не позволит причинить вред моему сыну. Скажи, чего ты хочешь — денег? Я отдам тебе все, что у меня осталось, продам еще и Катину квартиру.

— Денег? Ты шутишь, доктор? — удивился киллер. — Да я тебя смогу купить вместе со всеми твоими потрохами и квартирами — я ведь не доктором работал все эти годы, даже хотя бы и в частной клинике. Нет, я звоню только сказать, что у нас с Катенькой все хорошо, мы решили создать семью. Она ведь очень ласковая и семейная, ты же знаешь. К тому же интеллигентная — профессорская дочка! А насчет твоего пацана, так ты пока прав — она мне еще не сказала, кто из них есть кто. Но скажет — чего только женщина не скажет в постели своему мужу. Или мне надоест ждать, и я сам определю — сейчас ведь есть всякие экспертизы и прочее. Так что скажи уж лучше сам — конец все равно один, только ты меньше будешь мучиться. Так кто — темненький или рыженький?

— Мразь, — с трудом выговорил Антон, вытирая выступивший на лбу холодный пот, — если что-то случится с детьми или с Катей, то…

— А ты мне не грози, Антон, не надо, я не боюсь, — продолжал смеяться Стас. — Посиди спокойно, подумай о жизни, а через часок-другой я, может, разрешу Катеньке позвонить и с тобой поговорить — почему же нет, мы ведь с тобой теперь родственники.

Он отключил связь, а Антон посмотрел на Григорьева глубоко запавшими глазами, вокруг которых пролегли черные круги.

— Он сумасшедший, садист, он потерял контроль над собой, и невозможно даже предположить, что он сделает дальше.

Сыщик позвонил куда-то, поговорил и огорченно вздохнул:

— Он звонил с мобильного, но номер не высветился — антиопределитель. Давай я посижу пока с тобой — если он действительно позволит тебе поговорить с Катей, она, возможно, что-то сообщит. У меня было впечатление, что этот тип в сильном напряге.

Закончив разговор с Антоном, Стас какое-то время сидел неподвижно, потом провел рукой по лбу и, широко улыбнувшись одной из своих самых обаятельных улыбок, пошел наверх. Поднявшись по лестнице, он набрал код на дверном замке и вошел в небольшую светлую комнату.

На диване лежали, весело суча ножками, одетые в тонкие ползунки Максимка и Женька. Дверь в ванную комнату была открыта, а Катя, сняв очки, стояла, наклонившись над раковиной, и сцеживала молоко. Увидев Стаса, она смущенно опустила футболку и выпрямилась, близоруко щуря глаза.

— Извини, Стас, мне после кормления нужно сцедить молоко.

— Неужели ты меня стесняешься, Катенька? — вкрадчиво и ласково спросил он.

— Нет, но… мужчине, наверное, неприятно на это смотреть.

Он подошел к ней, обнял за плечи и, коснувшись губами ее уха, тихо шепнул:

— Но ведь я не посторонний для тебя мужчина, нет? У нас есть сын, неужели для тебя это ничего не значит?

Катя мягко отстранилась.

— Нет, конечно, нет. Но все это немного странно — мне, во всяком случае, так кажется. Ты сбежал, как только я сообщила тебе о своей беременности, от тебя столько месяцев не было ни слуху, ни духу. Вдруг в один прекрасный день я выхожу с детьми гулять, а тут появляются какие-то люди, принуждают меня сесть с детьми в машину и везут куда-то загород, а тут ты. Почему ты не мог прийти ко мне домой, если ты хотел меня видеть?

Стас отошел от нее и встал рядом с диваном, на котором лежали мальчики.

— Сцеживай свое молоко, Катенька, я отвернусь, чтобы тебя не смущать. Ты говоришь, я сбежал. Я не сбежал, обстоятельства вынудили меня исчезнуть — я был в опасности и не мог рисковать тобой и ребенком. А знаешь ли ты, сколько раз за это время я говорил с твоим братом и виделся с ним? Он рассказал тебе, как я переживал, когда ты должна была родить? Как он запретил мне даже приближаться к тебе? Нет, об этом он тебе не говорил, я вижу. И теперь ты даже не хочешь сказать мне, кто из этих мальчиков мой родной сын! Неужели тебе это так трудно? Плохой я или хороший, но я мужчина, а каждому мужчине хочется прижать к сердцу свою плоть и кровь. Скажи мне, Катенька, умоляю тебя! Которого из них родила ты?

Катя, надев очки, вышла из ванной и в смущении остановилась рядом с горестно смотревшим на детей Стасом.

— Не надо так, Стас, — ласково сказала она, — зачем? Оба мальчика — мои сыновья, и не имеет значения, кого из них я родила.

— Пусть для тебя это и не имеет значения, — страстно воскликнул он, — но для меня это важно, пойми! Где мой сын? Этот? У него волосы темные, как у тебя, хотя темней, чем у меня. Этот, да?

— Смотри, не ошибись, — улыбнулась Катя, — мой отец был темно-рыжего цвета, и ты не знаешь, какие волосы были у женщины, родившей от моего брата. Давай прекратим эти загадки в наследственность, я сказала: оба мальчика — мои сыновья, и никто никогда не узнает, кого из них родила я. Я заменю мать моему племяннику, мой брат заменит отца моему сыну — мы обещали друг другу, что никогда не станем делать между ними различий.

— Твой брат! С какой стати он должен стоять между нами, почему он должен быть отцом моему сыну? Отдай ему его ребенка, а мы с тобой будем вместе растить нашего. В моей жизни сейчас многое изменилось, я больше не хочу быть чужой тенью, я буду работать сам. И мне нужна семья — жена, сын.

— Но ты ведь говорил, что женат, у тебя есть сын, — удивилась Катя.

— У меня больше никого нет, одна ты! Я дам тебе все, что захочешь — деньги, украшения, выстрою дом на берегу Адриатики. Ты родишь мне еще сыновей. Только отдай своему брату его ребенка, чтобы он не стоял между нами. Который? Я хочу знать!

Катя опустилась на диван рядом с детьми, взяла сначала Максимку, потом Женьку. Прижала их к груди и начала тихо покачивать.

— Я уже сказала: оба мои сыновья. И я, кажется, не давала согласия стать твоей женой.

— А как ты представляешь себе свое будущее? Твой брат сделал из тебя няньку для своего ребенка, а сам наслаждается жизнью и развлекается с бабами. Почему он не женился на матери своего сына?

— Это тебя не касается, Стас. Скажу одно: если кто-то предложит мне выйти за него замуж, и я соглашусь, то он должен будет принять обоих моих сыновей. И мы обговорим все это вместе с Антоном.

— С Антоном! — язвительно хохотнул Стас. — Да ты просто влюблена в своего брата, Катенька, вот и все. Так бывает — сестры, влюбленные в своих братьев.

Катя вспыхнула.

— Ты сумасшедший!

— Ничуть. Ты готова ради него и его ребенка пожертвовать своей личной жизнью, отказаться от семьи, от мужа, от секса, наконец. Дура!

Последнее слово он выкрикнул так громко, что Женька испугался и заплакал. Катя вновь покачала его, чтобы успокоить, положила детей, поднялась, стоя лицом к лицу со Стасом, тихо попросила:

— Пожалуйста, Стас, говори тише, если можешь — ты испугаешь мальчиков.

— Извини, извини, милая, — обняв Катю за плечи и сняв с нее очки, Стас внезапно впился в ее губы долгим затяжным поцелуем. Она пыталась высвободиться, а он шептал ей на ухо: — Ты ведь все помнишь, правда? Я чувствую, что ты тоже меня хочешь — ведь я весь горю от желания. Иди ко мне, моя Катенька, радость моя. Я хочу, чтобы мы сейчас были вместе, я хочу еще одного сына.

Катя уперлась руками в его грудь, чуть отведя назад голову.

— Подожди, Стас, подожди. Сейчас у нас с тобой в любом случае ни сына, ни дочки не получится — я кормлю, а когда кормят, то не беременеют. Кроме того, у меня были тяжелые роды, и врач запретил раньше, чем через три месяца, понимаешь?

Внезапно помрачнев, Стас разжал объятия, тон его стал резок:

— Кто принимал у тебя роды — твой брат?

Словно не замечая перемены в его настроении, Катя с нарочито простодушным видом затараторила, стараясь при этом говорить как можно тише:

— Принимал Антон, но потом меня наблюдал другой врач — молоденький, но такой ответственный! Он расписал мне режим на год вперед, представляешь? И вообще мне в клинике надавали кучу советов — даже смешно! Никто ведь не знал, что я — сестра Антона, и все решили, что я его любовница, на которой он не хочет жениться. Тем более, что он записал детей на себя. Забавно, да? Все, кому не лень, давали советы — как его охмурить, чтобы заставить оформить отношения.

Стас стиснул ее плечи и встряхнул так, что она охнула.

— Три месяца, говоришь? Ладно, я подожду. Мы отпразднуем три месяца со дня рождения нашего сына, а потом ляжем в постель и продолжим праздник, и ты опять будешь моей — как прежде.

Катю испугали звучавшие в его голосе истерические нотки.

— Хорошо, Стас, хорошо, ты не волнуйся, ладно? Когда ты разрешишь мне позвонить Антону? Я ведь говорила тебе: он уехал по важному делу, и я тревожусь — от него давно не было известий. Я даже не знаю, вернулся ли он.

— Твой брат сегодня вернулся, но позвонишь ты ему лишь для одного: сообщить, что остаешься со мной. Пусть забирает своего сына и оставит нас в покое. Ты согласна или нет?

В вопросе его звучала неприкрытая угроза, и Катя растерянно пролепетала:

— Я… я не знаю, ну… хорошо, я скажу, но…

— Не советую тебе меня дурить — это может плохо кончиться, очень плохо. А теперь говори и побыстрее: который мой? Я жду.

Хотя Стас ясно объяснил ей причину своего желания знать, кто из мальчиков его сын, в его настойчивости было что-то неестественное. Опустившись на диван рядом с детьми, Катя взглянула на них и нежно улыбнулась.

— Оба мои.

Киллер тоже улыбнулся.

— Я бы, конечно, мог найти экспертов, Катенька, но у меня нет времени. Мог бы выбрать наугад — этот, не этот. Тогда я рискую всю жизнь прижимать к груди отродье твоего братца. Поэтому, если ты не скажешь, для меня остается один выход: я уничтожу обоих.

Когда смысл его слов, сказанных спокойно, почти ласково, дошел до Кати, ее начала колотить мелкая дрожь.

— Ты… ты действительно сумасшедший, Стас? Хочешь убить собственного сына?

Его улыбка стала еще очаровательней.

— Ты родишь мне других — ты еще молода, да и я не стар. Неужели ты думаешь, что я тебя когда-нибудь отпущу? Ведь нам было так хорошо, и твое тело это прекрасно помнит. Так что выбирай: или мы будем жить с нашим сыном или… без нашего сына.

Вскочив на ноги, Катя резким движением протянула ему обоих детей.

— На, убивай! — вне себя закричала она. — Убей их и меня тоже, потому что теперь я понимаю, с кем связалась, Антон предупреждал меня.

Проснувшись, пронзительно завопил Максимка, вслед за ним закричал Женька. В руках Стаса блеснул пистолет, и Катя в ужасе уставилась в черное дуло.

— Который из них мой, говори, Катенька, если не хочешь стать убийцей своего ребенка! Ну? Считаю до трех: раз, два…

Упав на диван, Катя прижала к себе детей и закрыла глаза.

— Оба, — с трудом выговорила она посиневшими губами, — оба мои. Стреляй.

Стас спрятал пистолет и смерил ее холодным взглядом.

— Даю тебе время подумать до завтрашнего дня, — сказал он и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.

— Господи, — прошептала Катя, прислушиваясь к его удалявшимся шагам, — Господи, помоги мне! Антоша, братик, где ты?

Спустившись вниз, Стас вытащил мобильник и вновь набрал номер телефона Баженовых. Когда аппарат на стене затрещал, Григорьев задержал рванувшегося было к трубке Антона:

— Говори с ним спокойно — его заводит, когда ты психуешь.

— Что, доктор, сидишь и ждешь моего звонка? — весело поинтересовался Стас. — Правильно, жди. А я хотел сообщить тебе радостную новость: мы с Катенькой уже назначили день свадьбы, так что скоро сможешь нас поздравить. Она сама тебе об этом скажет сегодня вечером и объяснит, что твой пацан в нашей семье будет лишним — ведь мы решили, завести еще парочку. Так что, доктор, мои детки будут жить и цвести в этом мире, а твой — увы! Сейчас Катенька готовит ужин, а как поужинаем — жди звонка. Чего молчишь, доктор, скажи что-нибудь хорошее.

Антон угрюмо усмехнулся.

— А что хорошего я могу тебе сказать, Стас? Разве что пожелать приятного аппетита.

— С юмором у тебя порядок, доктор, хвалю, — Стас засмеялся в трубку. — Ладно, пока до свидания.

Он отключил телефон, и Григорьев, сочувственно вздохнув, одобрительно кивнул.

— Молодец, ты хорошо держался. Немного успокоился? Правильно, держись.

— Просто понял, что он врет — Катька совершенно не умеет готовить. Но мне хреново, я…

Раздавшийся в прихожей звонок прервал его и заставил обоих подскочить на месте. Григорьев поднялся, вытащил пистолет и встал у двери, спрятавшись за косяком.

— Открой, Антон, но если кто-то из знакомых, то постарайся его побыстрее спровадить — нам сейчас не до гостей.

— Может, Таис?

Антон поспешно открыл дверь и, невольно отшатнувшись, отступил — перед ним стоял Алеша Малеев. Приняв шаг Антона назад за приглашение войти, юноша переступил порог и протянул руку.

— Здравствуйте, Антон Максимович, я так рад, что нашел вас! Где Настя?

— Настя? — вне себя закричал Антон. — Ты имел наглость сюда явиться и спрашивать у меня, где Настя?

Протянутая рука Алеши упала вниз, лицо стало расстроенным.

— Понимаю, и вы, и она возмущены — я так внезапно исчез. Но это не моя вина, я… Короче, не думайте, что я оправдываюсь — просто меня ввели в заблуждение. Я уехал, но вернулся, как только смог. Я еще даже домой не звонил — прямо из аэропорта приехал сюда. Потому что везде звонил и ни с кем не смог связаться, чтобы узнать про Настю — в клинике вас нет, позвонил вам домой, а мне сказали, что вы там больше не живете, ваш мобильник отключен, и Лиза тоже не отвечает. Я помнил этот адрес, взял такси и прямо…

Антон чувствовал, что кровь отливает у него от головы, слова Алеши доходили словно издалека, но имя Лизы внезапно вызвало прилив бешенства. Схватив юношу за воротник, он отшвырнул его к стене с такой силой, что тот едва устоял на ногах.

— Убийцы! — даже голоса своего Антон почти не слышал, хотя от его крика зазвенели стоявшие в буфете хрустальные бокалы. — Что вы сделали с Лизой? Где Катя? Где мои сыновья?

Оскорбленный и недоумевающий Алеша выпрямился, но все же сумел сдержаться. Глядя на Антона, как на полоумного, он поправил воротник своей рубашки и постарался говорить спокойно:

— Вы здоровы, Антон Максимович? У вас что-то случилось? Какие убийцы, вы меня, наверное, не узнали? Вспомните, я — Алеша Малеев, друг Насти.

Григорьев крадущимся кошачьим шагом вышел из-за двери и направил на Алешу пистолет.

— Сын Виктора Малеева? — взгляд его загорелся яростью. — Что ж, приятно познакомиться. Не двигаться, стой, где стоишь, а то я сейчас твои мозги по стенке размажу, и ничего мне за это не будет, бандитский сынок.

Лицо Алеши вспыхнуло, не обращая внимание на нацеленное на него оружие, он шагнул к Артему.

— Как вы смеете оскорблять моего отца!

Антон, уже пришедший в себя, поспешно вклинился между ними.

— Не надо, — сказал он, — пусть уходит, Стас говорил мне, что он ничего не знает.

— Чего я не знаю? — Алеша гневно скрипнул зубами.

— Ладно, — проворчал Григорьев, пряча оружие, — пусть убирается, — он повернулся к юноше. — Уходи. Передай папаше, что я до него доберусь. Иди, иди, пока цел!

Однако Алеша стоял неподвижно, переводя взгляд с одного на другого.

— Не уйду, — резко возразил он, — когда вы разговаривали с дядей Стасом?

Антон вновь вспылил.

— Когда? Тогда, когда он пришел убить меня по приказу твоего отца! Так же, как они убили Лизу — подругу Насти. Видно я совсем сошел с ума, когда своими руками устраивал Насте встречи с сыном бандита.

— Убили… Лизу? — потрясенный Алеша прислонился к стене. — Лизу? Лиза умерла?

— Ее убил твой отец, — угрюмо подтвердил Григорьев. — Ты вообще-то знаешь, что твой отец — профессиональный киллер? Или ты думаешь, что ваш особняк и ваши машины куплены на зарплату оперативного работника?

— Это… этого не может быть, вы ошибаетесь. Я бы знал.

— Ты много чего не знаешь, мальчик, — со смешком заметил сыщик, — отец тебя обожает и оберегает, этого у Малеева не отнимешь. Даже не сообщил, что болен — боялся, примчишься.

— Отец… болен?

— По моим данным его уже выписали, можешь особо не волноваться. Правда, работать он еще долго не сможет, поэтому Стас решил от него отколоться и работать самостоятельно. И начал с того, что похитил Екатерину Баженову, сестру господина Муромцева, вместе с детьми.

— Катя — ваша сестра? — Алеша растерянно посмотрел Антона. — Но Настя мне…

— Катя — дочь моего отца, — устало кивнул тот, — мы на эту тему особо не распространяемся, поэтому Настя ничего не знает. Сейчас ее похитил этот тип, которого ты называешь дядей Стасом. Ладно, Алеша, я был расстроен и вспылил, но ты действительно ни в чем не виноват, извини. Поэтому иди — у нас и без того проблем хватает.

— Нет, — взгляд юноши внезапно стал суровым, и лицо окаменело. — Вы можете мне рассказать все подробно? Возможно, я сумею как-то помочь. И еще — я хочу знать все о гибели Лизы. Можете говорить — я успокоился, и никаких эмоций не будет, обещаю.

Григорьев, переглянувшись с Антоном, пожал плечами.

— Ладно, пошли в комнату и поговорим — время есть. Если ты действительно хочешь помочь.

Алеша сдержал свое обещание, и слушал Григорьева так спокойно, что Антон подивился выдержке паренька, которому было чуть больше двадцати. И голос его звучал ровно, хотя, может, даже чересчур:

— Мне все ясно, больше можете ничего не говорить. Теперь о деле: нужно определить, где Стас прячет Катю.

— Это нам и без тебя понятно, — буркнул Артем, — вопрос в том, как это сделать. Если можешь, припомни все явочные квартиры и прочие резиденции твоего отца — Стас может прятать ее с детьми в одной из них.

Подумав с минуту, Алеша предложил:

— Можно сделать так: позвоню ему на мобильный и назначу встречу. Все номера его у меня есть.

— С какой стати он придет на эту встречу? — удивился Антон. — Если он собирается порвать с твоим отцом, то на кой черт ты ему нужен?

— Постараюсь его заинтересовать — с учетом того, что дядя Стас очень любит деньги. А о его намерениях я ведь знать не обязан, правда?

Григорьев вздохнул.

— Ладно, звони, попытка — не пытка.

Стас ответил Алеше почти сразу, и в голосе его слышалось изумление, смешанное с недоверием:

— Алексей? Ты откуда? Что случилось?

— Дядя Стас, — с обидой в голосе произнес юноша, — я в Москве, только что прилетел. Сразу говорю: этого обмана я вам с отцом не прощу. С ним я вообще говорить не желаю, даже видеть его не хочу. Передай ему сто тысяч, что он мне дал, и скажи, что мне от него ничего не нужно. Пусть не ищет меня. Никогда. Я сам разберусь со своей личной жизнью.

— Гм, — киллер слегка растерялся, но тут же взял себя в руки, — брось, Лешка, не дури. Ты говорил с шефом?

— И не собираюсь. Так ты встретишься со мной, возьмешь у меня деньги? Или мне их сразу на помойку нести?

— Эй, погоди, парень, не суетись! — торопливо воскликнул Стас. — Ладно, встретимся, а там будет видно — поговорим. Ты сейчас где?

— Какая разница? Сможешь минут через двадцать подъехать куда-нибудь на МКАД в районе особняка? Теперь уже поздно, пробок нет.

Стас слегка смутился.

— Через двадцать минут? Не успею — я не дома.

— Ладно, я сам к тебе подъеду, только скажи, куда.

— В том-то и дело, что я не в столице и, главное, не один. Понял, да?

Алеша понимающе усмехнулся:

— Понятно, не буду мешать твоей личной жизни. Давай тогда встретимся рано утром, потому что потом я уезжаю. Говори куда, и я подъеду. Только не вздумай сообщить отцу.

Стас по-отечески добродушно засмеялся.

— Ладно, с Витьком будешь сам разбираться, а я только хочу убедиться, что с тобой все в порядке. Сможешь подъехать в Пушкино часам к шести утра? Мне, понимаешь, не хочется надолго отлучаться — тут у меня серьезно.

— Ладно, подъеду. Строй личные отношения, удачи тебе.

Отключив телефон, Алеша наморщил лоб и потер пальцем бровь.

— Это уже что-то, — с надеждой в голосе воскликнул Антон, — я сейчас еду прямо в Пушкино и буду ждать.

— Ладно, предположим, он в шесть приедет в Пушкино — если еще придет, конечно, — вслух размышлял Григорьев, — но я не успею до того времени собрать моих людей — они на заданиях в разных местах, — а этот гад наверняка будет не один, его так просто не взять. Если проследить… Нет, одному мне вряд ли удастся его выследить. Почему ты так рано назначил встречу?

— Я вычислял, — пояснил Алеша, — если Стас говорит, что не сможет добраться до места, чтобы получить сто тысяч, значит он физически не в состоянии этого сделать. Стало быть, он не в Москве. И еще: ему наверняка не хочется надолго оставлять Катю, поэтому он назначил встречу на Ярославской дороге. Теперь я уверен: Катя в охотничьем домике моего отца. И мы не будем ждать утра, мы освободим ее этой ночью.

— Втроем? — изумился Григорьев. — Там наверняка его парни с пушками, а у нас даже бронежилетов нет.

— Боишься? — стиснув кулаки, закричал Антон. — Я поеду за своей сестрой один, мне никого не нужно!

— Совсем спятил, — вздохнул сыщик и похлопал себя по карману, где лежал пистолет. — Пушка у нас на всех одна, маловато. Ладно, была не была. Только учти, Муромцев, если начнешь пороть горячку, я тебе первому шею сверну.

— Антон Максимович, правда, успокойтесь, — мягко сказал Алеша, — Хотя, конечно, я понимаю ваши чувства.

Глава третья

Около двух часов ночи они свернули с шоссе и остановились. Григорьев вытащил сигарету и закурил, настороженно вглядываясь в темноту.

— Далеко еще?

— Где-то километр-полтора. Я схожу на разведку, — Алеша открыл дверцу и предупредил: — Только, пожалуйста, сами ничего не предпринимайте — вы не знаете местности и можете напортачить. Антон Максимович, очень вас прошу — меня не будет, наверное, полчаса, и вы за это время…

— Ладно, иди уж, пристыдил, — хмуро буркнул Антон и отвернулся.

Алеша вернулся ровно через полчаса и сообщил:

— Дом закрыт, возле него два автомобиля. Внизу горит свет, там Стас и его люди.

— Много их? — быстро спросил Григорьев.

— Человек семь. Катю я не видел.

Антон опять занервничал.

— Может, ее и нет здесь.

— Думаю, она в кабинете отца наверху — там очень хорошая звукоизоляция и все удобства. Чтобы попасть в кабинет, нужно пройти через боковой коридор и подняться по лестнице. Так вот, обычно дверь, что ведет в коридор, распахнута, сейчас она закрыта. Наверняка Стас поместил Катю с детьми в кабинете и для надежности еще и запер внизу дверь в коридор.

— Похоже, ты прав, — согласился Григорьев, — он не стал бы держать ее далеко от себя, а здесь надежней всего. Чем они заняты?

— Одни что-то обсуждают, другие пьют чай.

— Что ж, пока они чувствуют себя в безопасности, попытаемся вломиться в дом через окна и застать их врасплох — другого выхода нет.

Алеша покачал головой.

— На всех окнах решетки. Ворваться через двери тоже не получится — на входной кодовый замок, на тех, что ведут на лестницу и в кабинет, где Катя, тоже. Коды я, предположим, знаю, но чтоб открыть каждый замок нужно минуты две, вывести Катю мы не успеем. К тому же Стас и Макс Прошкин бывшие спецназовцы, их так просто врасплох не застанешь. Предлагаю сделать по-другому. Сказать как? Или вы мне не доверяете?

— Говори, — кивнул сыщик.

— Рядом с домом небольшая пристройка, ее никто не охраняет — там мы обычно готовим, когда приезжаем на охоту, потому что папа… отец не любит запахов в доме. Мы устроим там небольшой взрыв с пожарчиком, они выскочат из дома и бросятся тушить — побоятся, что пожар перекинется на дом. Мы будем стоять наготове и сразу же заскочим внутрь. Пяти минут Антону Максимовичу хватит, чтобы подняться наверх и вывести Катю, а мы подстрахуем внизу. Машину сейчас нужно подвести поближе к двери. Если успеем — получится.

— Ну, а если не успеем?

Алеша развел руками.

— Другого плана у меня нет. Не успеем — придется действовать по обстоятельствам.

— Хорошо, — поразмыслив, согласился Григорьев. — Тогда начнем сначала: как ты собираешься устроить взрыв? У тебя есть взрывчатка?

— Это уже мое дело. А сейчас, Антон Максимович, пустите меня за руль.

Он подвел машину к дому так бесшумно, что Григорьев восхищенно пробормотал:

— Класс!

Выбравшись из машины, Алеша оставил дверцу приоткрытой и сделал знак своим спутникам следовать за собой. Стараясь не шуметь, они обогнули дом и добрались до пристройки. Набрав код, Алеша открыл железную дверь и включил свет.

Кухня представляла собой достаточно широкое помещение, на железном столе стояли две большие микроволновки и электрическая плита с двумя конфорками, в углу лежал мешок с древесным углем, вдоль стен тянулись антресоли, а у самого потолка чернело отверстие вентиляционной трубы.

— Можете разговаривать, здесь хорошая звукоизоляция.

Сказав это, Алеша открыл дверцу антресоли, вытащил мешок с мукой и чихнул от попавшей в нос мучной пыли. Поставив на пол мешок, он проверил, работают ли микроволновки — включил их на полную мощность и тут же выключил. Потом повернул рычажок у вентиляционного отверстия и удовлетворенно кивнул, услышав негромкое гудение и шипящий звук движущегося воздуха. Антон не выдержал:

— Эй, парень, ты пироги собрался печь?

— А как же, Антон Максимович, непременно, — улыбнулся Алеша. — Поедим и с новыми силами в бой.

— Не мешай парню, Муромцев, — пробурчал сыщик, — раз он решил взять организацию на себя, то не лезь под руку.

— Ладно, молчу, — Антон вздохнул и отвернулся.

Безжалостно распотрошив обе микроволновки и вытащив их них нагревательные элементы от гриля, Алеша соорудил устройство с отходящими от него проводами, потом открыл мешок с мукой и поставил его на полку прямо перед вентиляционной трубой. После этого он выключил свет и сунул Антону в руки карманный фонарь.

— Посветите, Антон Максимович, мне тут нужно поколдовать с проводкой.

Наконец и Артем Григорьев не выдержал:

— Может, ты все-таки объяснишь свои действия?

Алеша, возившийся с проводами, стал объяснять:

— Сейчас мы выйдем, и я включу вытяжку в обратном направлении — воздух пойдет в помещение и начнет распылять муку. Через несколько минут по всему объему помещения образуется более или менее однородная взвесь из частиц муки. Достаточно небольшой искры, чтобы произошло возгорание, а еще лучше, если возникнет электрическая дуга. Сейчас я подсоединю к реле, замыкающему цепь, небольшое устройство, и замыкание произойдет, когда я пошлю сигнал со своего мобильника.

Григорьев пожал плечами.

— А не слишком ли сложно? Если ты хочешь выманить их из помещения, устроив пожар, то не проще полить пол в пристройке бензином и поджечь?

— Во-первых, с бензином шутить опасно: температура горения высока, и огонь может перекинуться на дом до того, как мы выведем Катю с детьми — там деревянные перекрытия. Во-вторых, нам нужен не столько пожар, сколько взрыв — звук взрыва будет неожиданным и достаточно мощным. Они ничего не поймут — услышат, потом увидят огонь и бросятся наружу выяснять, что происходит.

Сыщик нахмурился.

— Воображаешь, Стас поддастся на эту уловку?

— Уверен, что не поддастся, но его я беру на себя. Вы останетесь снаружи, будете следить за остальными, а вы, Антон Максимович, откроете дверь на лестницу, подниметесь, откроете дверь кабинета и выведете Катю. На обеих дверях, я уже говорил, кодовые замки, придется вам хорошо заучить оба кода.

— Они могли поменять коды, — возразил Григорьев, — что тогда?

Алеша отрицательно качнул головой.

— Этого никто, кроме меня, не сумеет сделать — всей электроникой и охранной системой здесь занимаюсь я. Главное — запомнить, не перепутать и не медлить. Иначе все пропало.

— Может, тогда лучше за Катей подняться тебе? — нерешительно спросил Антон. — У меня и в собственной квартире с замками всегда проблемы.

— Катя меня не знает, видела лишь однажды, вдруг она не захочет со мной идти? Времени объясняться не будет. К тому же, на мне Стас.

Артем Григорьев вздохнул и протянул ему свой пистолет.

— Ладно, раз ты решил взять на себя этого ублюдка, то держи, — увидев, что Алеша растерянно откачнулся, он насмешливо вскинул брови. — Неужели отец не научил тебя обращаться с огнестрельным оружием?

Юноша смутился.

— Я хорошо стреляю по мишеням, но по людям… Мне даже в птицу трудно выстрелить, и я не знаю… Постараюсь справиться с ним в рукопашную. Вы не вмешивайтесь, ваша задача — предупредить нас, когда они будут возвращаться.

Усмехнувшись, Григорьев сунул пистолет обратно.

— Как угодно. Убеждать тебя сейчас, что этот гад не человек, нет времени — нужно действовать, пока не рассвело. Итак, начинаем.

Прогремевший взрыв и отразившиеся в стеклах отблески полыхнувшего пламени подняли всех находившихся в доме на ноги. Дверь распахнулась, но Стас, поначалу метнувшийся было за остальными к пристройке, тут же вернулся в дом и, оглянувшись, положил руку на рукоять пистолета.

— Привет, дядя Стас.

— Лешка?

Алеша бросился на него, не дав времени вытащить пистолет, и они покатились по полу, сшибая попадавшиеся по дороге стулья. Антон в это время уже открыл первую дверь и бежал по лестнице, перескакивая через ступени. Когда он ворвался в кабинет Малеева, Катя в ужасе вскочила на ноги, прижимая к себе пронзительно кричавших детей, разбуженных взрывом.

— Антоша!

— Шевелись! — взяв у сестры одного из мальчиков, он буквально поволок ее вниз.

Они уже сбежали с лестницы, когда боровшиеся Алеша и Стас на миг отскочили друг от друга, но киллеру вновь не удалось достать оружие — руки Алеши стремительно метнулись вперед и стиснули его локти мертвой хваткой, не давая шевельнуться. Внезапно Стас прекратил сопротивление и, подняв обе руки, ласково, почти любовно расхохотался:

— Волчонок! Молодой, сильный! Так ты, значит, связался с этими, — он неожиданно сложил губы и, пронзительно свистнул особым свистом, одновременно сделав Алеше подсечку и сбив его с ног.

Вбежавший Григорьев крикнул:

— Скорее! Они бегут сюда, — он направил на Стаса пистолет, но замешкался, боясь попасть в Алешу, — Лешка, в сторону!

Мгновенно развернувшись к нему, Стас выстрелил. Григорьев тяжело рухнул навзничь у самых ног Кати, на груди его быстро расплывалось красное пятно. Покачнувшись, Катя в ужасе закричала:

— Антон!

Алеша прыгнул вперед и на лету ударом ноги выбил оружие из руки киллера. Пистолет, описав дугу в воздухе, отлетел к лестнице, и Алеше первому удалось до него добраться.

— Стоять! Руки! — лицо его исказилось от ярости, не спуская глаз с замершего на месте Стаса, он наклонился, нащупал на полу выскользнувший из руки Григорьева пистолет и выпрямился.

— Черт! Артем, ты жив? Катя, возьми мальчика, дай пеленку, — Антон сорвал с кричавшего малыша пеленку и, передав его сестре, рывком разорвал рубашку на груди Григорьева.

Ворвавшиеся в помещение бандиты окружили их полукольцом. Алеша, сжимая по пистолету в каждой руке, стоял под наведенными дулами, заслонив Катю с детьми, Антон, не обращая ни на кого внимания, пытался остановить хлеставшую из раны сыщика кровь — при столь сильном кровотечении медлить было нельзя.

— Сволочь, достал он меня все-таки, — слабея, сквозь зубы прошептал Григорьев.

— Герой, — насмешливо произнес Стас, похлопав в ладоши, — ладно, концерт окончен. Макс, забери у этого волчонка оружие, чтобы не кусался. Будет рыпаться — пристрели.

Алеша в бешенстве ощерился.

— Назад! Попробуйте подойти ко мне!

Макс в недоумении переглянулся с остальными.

— Ты спятил, Стас? Это же Лешка.

— Какого черта, ну и что, что Лешка? Теперь вы будете работать на меня!

Пожав плечами, Макс опустил свой пистолет.

— Такого уговору у нас еще не было, — возразил он, — и ссориться с Малеевым я не собираюсь.

— Идиоты! — закричал Стас, увидев, что двое других его людей последовали примеру Макса, а остальные стоят в нерешительности. — Вы кого боитесь? Малеева? Да он конченый, его девчонка так затрахала, что он теперь с инфарктом лежит!

— В последний раз нам платил он, а не ты, — угрюмо возразил худой жилистый парень и шагнул в сторону, освободив Алеше проход к двери. — Пусть уходит. Уходи, Леха.

— Я не один, — Алеша качнул головой в сторону Кати и Антона, которому удалось наконец с помощью двух пеленок стянуть грудь сыщика и остановить кровотечение. — Со мной мои друзья.

Стас незаметно сунул руку в карман, где лежал второй пистолет.

— Я заплачу вам прямо сейчас, договоримся, — спокойно сказал он, — но не выпускайте их. А тому, кто пристрелит этого щенка, пять штук баксов.

Окружающие, переглянувшись, придвинулись ближе, однако Макс остановил их движением руки и холодно повторил:

— Мы с тобой пока еще ни о чем не договорились, Стас, а ссориться с Малеевым не стану и никому не советую.

— Сейчас договоримся.

Стас действовал молниеносно, пистолет, направленный дулом на Макса появился в его руке словно ниоткуда, но Алеша на долю секунды его опередил. Вскрикнув и выронив оружие, Стас схватился за пробитую пулей руку, Макс направил на него свое оружие.

— Ты хотел меня убить, сука?

Однако смуглый мужчина со шрамом от ожога схватил его за руку:

— Тихо, Макс, тихо, разойдемся спокойно! Кто хочет — пусть вернется с тобой к Малееву, а мы останемся со Стасом, если он заплатит, как обещает.

— Хорошо, — недовольно проворчал Макс, — но Лешка и его компания пусть уходят.

— Пусть уходят, — пряча пистолет, согласился смуглый, остальные тоже убрали оружие.

— Какого черта! — лицо Стаса исказилось от бешенства.

— В чем дело, шеф? — ухмыльнулся смуглый мужчина. — Мы авансом работать не будем, если у тебя есть деньги, то прямо сейчас нам и заплати. Тогда, если прикажешь, догоним их и прикончим, а пока пусть идут.

Антон, внимательно прислушивавшийся к разговору, затянул наконец на груди Григорьева последний узел и тихо сказал:

— Возьмись за мою шею, я тебя подниму. Вот так, молодец, виси на мне, не бойся. Голова закружится — ничего страшного. Катя, рядом!

Выпрямившись, он поднял бессильно повисшего на его плече Артема и мельком оглянулся на сестру, качавшую плакавших детей.

— Держитесь за моей спиной, — бросил Алеша и боком двинулся к двери.

Стас застонал от бессильной ярости:

— Не выпускайте хотя бы бабу, слышите?

— Мы за ней пришли и без нее не уйдем, — стиснув пистолеты, угрожающе рявкнул Алеша. — Только попробуйте кто-нибудь помешать!

Смуглый, продолжая ухмыляться, не двинулся с места.

— Ты, Стас, не надрывай себе душу, — весело утешил он Стаса, — сейчас мы с тобой сядем и спокойненько все обговорим. Как заплатишь, так мы их догоним и ее отберем.

— Иди, Лешка, иди, никто вас не тронет, — сказал Макс. — К тому же с меня причитается — не ты, так он мне бы точно мозги вышиб, так что я вас прикрою. Только сразу после тебя я отсюда тоже уберусь, а как уж он с ними договорится, мне неизвестно. Так что поспешите.

— Скорее, — бросил Алеша своим спутникам, — к машине.

— Сын шлюхи! — на бледном лбу Стаса выступил холодный пот, и он, морщась от боли, процедил сквозь зубы: — Чтобы ты кончил, как и твоя мамаша!

— Что?! — весь напрягшись, Алеша на мгновение застыл на месте.

— А ты не знал? — с неестественно веселым хохотом закричал киллер. — Ты не знал, что твоя мамаша была алкоголичкой-проституткой? Малеев подстерег ее, когда она однажды ночью пьяная шаталась по улице, и переехал машиной. Ты не знал?

— Сука, садист, зачем ты говоришь это мальчику? — в бешенстве закричал Антон, подаваясь вперед.

Не виси на плече у него обессилевшее тело раненого Григорьева, он бросился бы на Стаса, но Алеша отодвинул его плечом и ледяным тоном повторил:

— К машине.

Сжимая пистолеты, он стоял в дверях и ждал. Антон подтащил к машине и уложил на заднее сидение потерявшего сознание Григорьева, Кате велел сесть на пол между сидениями и передал ей детей.

— Сиди и не высовывайся, они могут начать стрельбу, — сев за руль он развернул машину, медленно проехал вдоль дома и, притормозив около крыльца, приоткрыл дверцу. — Алеша, заскакивай!

Однако Алеша заскочил в машину с другой стороны и бесцеремонно потеснил Антона с водительского места.

— Извините, Антон Максимович, но поведу я.

Обгоняя тяжелые трейлеры, они мчались по шоссе на такой скорости, что Антон не выдержал и взмолился:

— Слушай, может, сбавишь, а? У нас, как-никак, пассажиры.

— Пока нельзя, подъедем к МКАДу — приторможу.

Дети, на которых быстрая езда подействовала успокаивающе, притихли, и Катя робко подала голос:

— Антоша, можно я распрямлюсь? У меня уже все затекло.

— Сиди уж. Посмотри, Артем дышит? Пощупай пульс.

Катя, высвободив руку, осторожно дотронулась до запястья Григорьева, и он, слабо простонал:

— Муромцев, мы где?

Повернувшись, Антон окинул его внимательным взглядом и с облегчением вздохнул:

— Раз пришел в себя, значит, жить будет. Слышишь, Артем? Жить будешь. Рана сквозная, так что ничего страшного — главное, что удалось остановить кровотечение. Ничего, сейчас приедем в клинику, я тебя продиагностирую на аппаратуре, введу антибиотик и позвоню знакомому хирургу — он приедет и тебя осмотрит.

— Ты сошел с ума! — в ужасе произнес сыщик и сделал попытку сесть. — Останови машину, я выйду. Останови сейчас же!

Впрочем, он тут же бессильно откинулся назад.

— Что с тобой, Артем? — удивился Антон. — Катя, он бредит, держи его, чтобы не свалился.

— Я не брежу, — простонал Григорьев, — я… Ты хочешь держать меня у себя в клинике рядом с беременными женщинами? Не поеду, поворачивай. Поворачивай, я сказал! — собравшись с силами, прохрипел он.

— Артем, успокойтесь, пожалуйста, — Катя ласково придержала раненого, поглаживая его руку, — у моего брата в клинике есть диагностическое отделение, там обследуют и мужчин. Никто вас не заставит лежать с беременными женщинами.

— Не понимаю, что ты имеешь против беременных женщин, Артем? — весело спросил Антон. — Они милейшие создания.

— Дурак! — Григорьев затих, чувствуя, что от слабости у него опять начинает холодеть в голове, и перед глазами бегают мурашки.

Въехав в Москву, Алеша сбавил скорость. Дороги в этот ранний час были свободны, и до клиники они добрались довольно быстро.

— Открывай ворота! — высунувшись в окно, крикнул Антон заспанному охраннику.

Тот заглянул в машину и обомлел, увидев окровавленного главврача.

— Антон Максимович! Вы ранены?

— Звони на фирму, пусть пришлют военизированную охрану. На территорию клиники никого из посторонних не впускать без моего личного разрешения. Личного!

Остановив машину у главного корпуса, он помог Кате с детьми выбраться наружу и сказал выбежавшим медсестрам:

— Санитаров с носилками к машине, возьмите у Кати детей и поднимитесь с ней в мой кабинет, а этого юношу, что на водительском месте, отведите в кабинет секретарши — пусть умоется и выпьет кофе.

Алеша вздрогнул и начал вылезать из машины.

— Спасибо, Антон Максимович, но я не…

Антон повелительно поднял руку.

— Все, не возражай, здесь распоряжаюсь я. Дай мне, пожалуйста, спокойно заняться Артемом, а потом у меня с тобой будет серьезный разговор.

В кабинете брата Катя, умывшись и покормив детей грудью, легла на диване, обняв мальчиков, и только теперь до нее начал доходить весь ужас пережитого. Она заплакала, заснула, проснулась и снова начала плакать. Вошедший в кабинет Антон наклонился над ней и легонько дотронулся до ее щеки. Вздрогнув, Катя подняла на брата распухшие от слез глаза.

— Антоша, ты не представляешь…

— Успокойся, все хорошо, приди в себя.

— Он хотел убить детей — обоих! Он угрожал пистолетом — хотел, чтобы я сказала, кто из них его сын. Он готов был убить собственного сына, если я не скажу! — она села, спустив ноги с дивана, и судорожно вздохнула. — Как Артем?

Антон поцеловал сестру и ласково провел рукой по ее волосам.

— Все в порядке, но большая потеря крови — задет крупный сосуд. Если б мне не удалось вовремя остановить кровотечение, он не дотянул бы до Москвы. Через час приедет хирург, и мы решим, есть ли необходимость переливания. Диагностика не выявила никаких серьезных повреждений внутренних органов. Ладно, спи, а я пойду к Алеше — мне нужно с ним поговорить.

Катя вскочила, расправляя мятый халат.

— Подожди, я найду на полке для него какую-нибудь рубашку — у него свитер порван.

Ожидая Антона, Алеша умылся, но вид у него все равно был не слишком респектабельный — от уха до виска тянулась длинная ссадина, на скуле темнел кровоподтек, а легкая летняя водолазка была изодрана в клочья. Медсестра, принесшая кофе с бутербродами, с любопытством покосилась на него, но ничего не посмела спросить и лишь сказала:

— Антон Максимович велел вам закусить, пока вы его ждете, — и вышла.

При виде еды его замутило от голода, но горло внезапно сдавил спазм. В памяти встал давно забытый эпизод далекого детства — пожилая женщина с затравленным взглядом пронзительно кричит его отцу:

«Убийца! Это ты убил мою дочь!».

Откинувшись на спинку кресла, Алеша закрыл глаза, но видение никак не уходило. Вошедший Антон решил, что он задремал и остановился, однако ресницы Алеши дрогнули, и взгляд, устремленный на Антона, на миг сделал юное лицо бесконечно старым.

— Как ваш приятель? — сдавленным голосом спросил он.

Глядя на его синевато-бледные щеки, на которых ссадина и кровоподтек казались неестественно яркими, Антон покачал головой:

— Все хорошо, через месяц будет, как новенький. Вот тебе чистая рубашка, выброси свой свитер на помойку. Почему не ешь?

Алеша криво усмехнулся и начал стягивать водолазку.

— Спасибо. Я рад, что все обошлось.

— Давай, поедим немного, я с ног валюсь. Сейчас сварю свежий кофе, я без кофе совершенно дохлый. Ты ешь, ешь, — Антон приглашающим жестом указал на тарелку и полез в стенной шкаф за чашками. — Черт знает что, это кабинет моей секретарши, у нее здесь найти что-то — с ума сойдешь. А, вот где у нее посуда.

— Я ничего не хочу, спасибо. О чем вы хотели поговорить?

Антон поставил на стол две чашки свежесваренного кофе и только тогда, сев напротив Алеши, серьезно сказал:

— Ты пришел ко мне, чтобы узнать о Насте. Так вот, она уехала с Дональдом несколько дней назад. Меня не было в Москве, но человек, которому я верю, сказал, что это было ее собственное решение, никто ее не принуждал. Не знаю, что заставило ее так поступить — возможно, отчаяние или обида. Знаю одно: она любила тебя и любила безумно. Она ждала тебя, но ты не пришел, а потом исчез.

— Вы передали ей мое сообщение? — угрюмо спросил юноша.

— Так получилось, что сразу не смог, а потом попросил Лизу, но не знаю, успела ли она его передать. После мне пришлось срочно уехать, и я вернулся в Москву только вчера утром. Прости.

Алеша слегка побарабанил пальцами по столу, потом поднялся.

— Что ж, спасибо и на том, — он криво усмехнулся, — вы всегда были очень любезны, Антон Максимович, и я не хочу быть неблагодарным.

— Сядь, пожалуйста, — очень вежливо попросил Антон, — я еще не закончил.

Пожав плечами, Алеша послушно сел.

— Хорошо, я слушаю. Хотя не думаю, что нам есть смысл еще что-то обсуждать. Возможно, и к лучшему, что Настя решила порвать наши отношения — людям с моей наследственностью не следует любить, иметь семью и детей. Вы ведь сами назвали меня сыном бандита.

— Стоп! — Антон поднял руку. — Не надо ничего смешивать. Я действительно виноват, что не передал твое сообщение, но как раз в тот день умер очень близкий мне человек, и я просто был выбит из колеи. Еще раз прости.

Алеша устало кивнул.

— Хорошо, я вас не упрекаю.

— Что касается моих слов, то упрек был адресован не тебе, а скорее мне самому — возможно, что многих бед удалось бы избежать, если б я… Ведь я давно понял, чем занимается твой отец, очень давно!

— И, тем не менее, вы помогали нам с Настей встречаться? — из груди Алеши вырвался жесткий издевательский смех, похожий на рыдание. — Да вы после этого настоящий преступник, Антон Максимович!

Чтобы заглушить боль, он громко захохотал, но внезапно умолк, и плечи его поникли.

— Перестань, Алеша, — мягко сказал Антон, — ты мне всегда нравился и нравишься, я всегда симпатизировал вашим с Настей отношениям, и мне жаль, что так получилось. Ничего не понимаю, я сам бесконечно удивлен: она так боролась за вашу любовь и вдруг… Может, это глупая ошибка? Тогда я сделаю все возможное, чтобы…

Стиснув побелевшие кулаки, Алеша его прервал:

— Не надо! Время ничего не изменит — завтра я буду тем же, кем был вчера. И сегодня, и завтра, и послезавтра я останусь сыном своего отца.

— Сейчас ты слишком потрясен и расстроен, поэтому я не стану с тобой спорить и объяснять, что ты — это ты и никто другой. Мир устроен так, что людям порой приходится нести ответственность за поступки своих близких, но я не хочу, чтобы страдали невинные — ты, например, или жена твоего отца.

— Тамара? — брови Алеши удивленно поднялись. — А причем здесь она?

— Лиза Трухина была ВИЧ-инфицированна.

Алеша провел ладонью по лицу, и почувствовал озноб.

— Лиза! — звук собственного голоса гулким эхом отдавался у него в ушах. — У Лизы… у нее был СПИД?

— Говоря медицинским языком, она была не больна, а лишь инфицирована. Инфицирована в течение нескольких месяцев и все это время являлась источником заражения для тех, кто мог бы вступить с ней в незащищенный половой контакт.

— Дима, ее жених, — он знает? И он… тоже? Думаю, да, раз вы не отвечаете. Это точно?

— К сожалению.

— Боже мой! Боже мой! — на лбу Алеши выступили капли холодного пота, перед глазами его встала поляна, на которой догорал костер, лица Боба, Ванюшки, плачущая Ксюша, обиженное лицо Наташи и смущенно прячущий глаза Сергей. — Она ведь не предохранялась!

— Эй, парень! — в глазах Антона внезапно мелькнула тревога. — У тебя с ней…

— Нет, — Алеша тряхнул головой, чтобы прийти в себя, — к сожалению. Лучше бы я один, лучше бы… Боже мой, они ведь все… А Наташка беременна!

Торопливо поднявшись, Антон достал из настенного шкафчика капли и, накапав в стакан, заставил Алешу проглотить пахнувшую валерианой жидкость.

— Приди в себя и говори! Ничего не скрывай и ничего не стесняйся, слышишь?

Юноша с трудом разлепил веки и посмотрел на него воспаленными глазами.

— Это я во всем виноват — она приехала туда из-за меня. Я ей нравился, она хотела меня, а я… я просто не мог — Настя меня словно околдовала, я просто не мог думать ни об одной другой женщине. А когда я отказался, она в отместку мне устроила оргию. Все наши парни были пьяны, никто уже ничего не соображал. После этого один из них изнасиловал девчонку, которая приехала с нами, а другой — мой близкий друг — женат, его жена ждет ребенка. Это было в начале июня — мы с друзьями собрались, чтобы отметить защиту дипломов. Антон Максимович, что делать, что мне теперь делать? Я виноват, я всех их погубил!

Антон со вздохом покачал головой.

— Не надо так уж себя винить, каждый должен иметь свою голову на плечах. Не всегда контакт с инфицированным партнером ведет к заражению, но всех твоих друзей в любом случае нужно немедленно предупредить.

— Они должны будут сдать анализы?

— К сожалению, в течение полугода вирус может и не быть выявлен. Тем не менее, контакт с любым из них представляет опасность для партнера, а жене твоего приятеля необходимо принять меры профилактики, чтобы ребенок родился здоровым. В любом случае, чем раньше начинается лечение, тем дальше отодвигается начало заболевания.

— Я сам предупрежу их всех.

— Это нужно делать грамотно, — возразил Антон, — дай мне их координаты, я договорюсь со специалистом. И не спорь, ты думаешь, это так просто — прийти и поставить человека в известность: так, мол и так. Реакция людей может быть непредсказуемой: одни впадут в депрессию, другие решат покончить с собой, третьи бросятся заражать всех подряд назло человечеству.

Алеша провел рукой по лбу, потрясенный пришедшей ему в голову мыслью.

— Заражать всех подряд? Может быть, Лиза… может быть, она узнала и поэтому тогда так себя вела?

— Точно мы уже никогда не узнаем, — угрюмо ответил Антон, — но Лиза вообще легкомысленно относилась к сексу. Что касается твоего отца, то сознательно или нет, но она расплатилась с ним сполна. Предупреди свою мачеху, если… если еще не поздно.

— Тамара… она с младшей сестрой была в Италии, а отец… он ведь сейчас тяжело болел, поэтому… — Алеша смущенно отвел глаза. — Я не буду им звонить — поеду прямо туда. Можно я закажу такси из клиники? — он встал и, увидев свое отражение в большом настенном зеркале, ужаснулся: — Ну и рожа! Рубашку вы мне дарите, как я понял?

— Да, конечно, — Антон тоже поднялся и, встретившись взглядом с Алешей, внезапно шагнул к нему и крепко стиснул его плечи. — Лешка, парень, всегда рассчитывай на меня, если что. Не потому что долг или благодарность, или что-то там еще — просто, я тебя люблю.

Водитель такси всю дорогу поглядывал на Алешу с некоторым подозрением и опаской. Высадив своего пассажира возле коттеджа и получив деньги, он развернулся и рванул с места с такой скоростью, что вздыбил облако пыли. Чихнув и поморщившись, Алеша повернулся к двери, набрал код и, подождав, пока створки железных ворот медленно раздвинутся, шагнул через порог.

— Мама! Лешка приехал! — навстречу ему по тропинке бежала сияющая Маринка в спортивном костюме, следом за ней из дома выскочила растрепанная Ниночка и, отталкивая сестру, с визгом повисла у брата на шее.

Радостно протягивая к нему руки, вслед за девочками спешила Тамара.

— Алеша! Макс мне сказал, что ты приехал, но мы ничего не поняли. Почему ты не позвонил? Кто тебя поцарапал? Ужас! И синяк на щеке!

— Макс? — лицо Алеши помрачнело, и он провел рукой по исцарапанному лицу.

Тамара и сестры не стали больше расспрашивать его о ссадинах — негласные правила, которые Малеев ввел в своей семье, запрещали женщинам приставать к мужчинам с расспросами, если те не желали отвечать.

— Макс приехал рано утром, они в кабинете отца — до сих пор разговаривают, я даже отнесла им завтрак.

— Что говорят отцу врачи? — поцеловав мачеху, угрюмо спросил он.

— Кто тебе сказал, что он болен? Он нарочно не велел сообщать — чтобы ты не сорвался сюда из Лондона. Ладно, сейчас будем завтракать, разговоры потом. Марина, ты закончила свою пробежку? Тогда умывайся и к столу, — недовольно кивнув в сторону дочери, Тамара пожаловалась: — Все бегает — худеет. Лучше б в школе так усердно занималась, а то три тройки в аттестате.

Маринка отмахнулась:

— Ой, мам, да кого в Англии будет интересовать мой аттестат? Леш, а мы теперь, раз ты приехал, с тобой вместе полетим в Лондон? Увидишь, в каком я буду прикиде — отпадешь!

В столовой на огромном столе, покрытом белой скатертью, стояли тарелки с бутербродами, салатницы, кувшинчик с молоком и изящный заварной чайник, привезенный в прошлом году из Турции — Тамара любила, чтобы стол был накрыт красиво и со вкусом. У Алеши защемило сердце от того, каким здесь все казалось родным и знакомым. Мачеха накладывала ему в тарелку салат, сестры спорили, кому налить ему чай:

— Уйди, Нинка, не мешай.

— Сама уйди, тебе мама сказала идти переодеться.

— Правда, Марина, переоденься и умойся, — строго заметила Тамара, — лицо все потное.

— Мам, дай мне отдохнуть, а? Я в Англии буду по десять раз в день переодеваться. Там к обеду переодеваются, к ланчу переодеваются, к ужину переодеваются — жуть. Мне вообще надо свой гардероб пополнить, а то я там буду бомжом смотреться и позорить родину, да, Леш?

— Ремня тебе надо, — сердито сказала мать, — одни тряпки на уме. Ты, между прочим, в Англию учиться едешь. И вообще — не лежит у меня сердце тебя отправлять. Как там условия, Алеша? Я смотрю, ты похудел, осунулся — одни глаза остались. Йод дать?

От того, что она так тактично не повторила своего вопроса относительно его царапин, а лишь предложила йод, Алеше стало неловко.

— Йод? А, это я перед отъездом в небольшую аварию попал, — небрежно ответил он, проведя ладонью по лицу. — Ничего страшного. Вы с Ниночкой давно вернулись?

— Отец нас сразу вызвал, как заболел. Ты ешь, ешь, — Тамара подложила ему на тарелку еще салату. — Да мне и не очень там понравилось, я даже жалею, что мы поехали. Маринка тут без нас совсем распустилась — биологию на тройку сдала. А на выпускной такое платье себе купила — у меня от стыда аж мороз пошел, как увидела! Ладно, что спереди норовит все свое хозяйство оголить, так она еще и половину попы открыла. И мне, главное, не показывает, а я у отца в больнице, мне не до того. Я это безобразие увидела, только когда она уже на свой бал одевалась. Хотела ее заставить зашить разрез, а она такой крик подняла — ни в какую! Так в школе до утра и протанцевала с голой задницей. У меня уж сил никаких не стало с ее характером одной справляться — тебя нет, отец больной лежит, я его беспокоить не хочу.

Маринка усмехнулась, бросив на мать взгляд, полный снисходительного превосходства, и махнула рукой.

— Все, поехала. Еще подгузники «Либера» на меня надень. Как хочу, так и одеваюсь.

Алеша, очищая яйцо, терпеливо слушал их перебранку.

— Так что, все-таки, говорят отцу врачи? — спросил он, когда обе на минуту умолкли.

Тамара пожала плечами.

— Сначала, как я приехала, Стас меня встретил, и сказал инфаркт. Потом отец с недельку в клинике полежал, и кардиограмму сделали — инфаркта вроде бы нет. Анализы тоже хорошие. Врач сказал, это спазм был от напряжения — работа-то ведь у него нервная.

— Дядя Стас тоже куда-то делся, — ввернула Маринка, — я его уже две недели, наверное, не вижу.

— Он меня как привез в больницу, так сразу и уехал, — подтвердила Тамара, — и все, даже звонки мои ему не доходили. Потом, как отцу полегчало, он сам до Стаса дозвонился и на таких повышенных тонах с ним говорил, что я никогда не слышала. Я потом только заикнулась спросить, а отец сразу так на меня зыркнул, что я больше и боюсь спрашивать. Ты смотри — я ничего тебе не говорила, ты от меня ничего не слышал.

— Да, конечно, — Алеша поднялся и вытер рот салфеткой, — спасибо, Тамара, я поднимусь к отцу.

— Иди, иди, а то Макс уже три часа там сидит. Витя-то ведь только два дня как после больницы, ему врач не велел переутомляться, а я ведь и слова не скажи, сам знаешь.

Макс действительно все еще разговаривал с Малеевым, но когда Алеша, постучав, вошел в кабинет, оба вздрогнули и умолкли. Малеев поднялся с дивана, лицо его выражало смущение, смешанное с радостью. Он шагнул к сыну, и руки его поднялись, чтобы обнять Алешу, но тут же упали, повиснув вдоль тела.

— Лешка, сынок!

— Здравствуй, папа, я рад, что тебе уже лучше.

Макс тоже встал и Алеша, встретившись с ним глазами, понял, что отцу уже известно о том, что произошло в охотничьем домике.

— А, Лешка, привет! Ладно, шеф, я пошел, не буду мешать,.

Дверь за Максом тихо закрылась, отец и сын еще какое-то время стояли, потом Виктор вновь опустился на диван.

— Я… я думал, ты не придешь, — внезапно дрогнувшим голосом произнес он.

— Почему же, — мягко возразил Алеша, присаживаясь на край стола, — как же я мог не прийти, ведь я твой сын.

— Ты… уже завтракал? — хрипло спросил Малеев таким тоном, словно вопрос о еде являлся в данный момент самым насущным.

— Тамара покормила меня, спасибо, папа.

Вежливое спокойствие, прозвучавшее в голосе сына, вывело Виктора из равновесия, и лицо его на миг исказилось, а в глазах мелькнул гнев.

— Я не собираюсь ни в чем перед тобой оправдываться, слышишь? Не смотри, не смей смотреть на меня так! — крикнул он, изо всех сил стукнув кулаком по валику дивана. — Все, что я делал, я делал ради тебя! Она могла испортить, отравить тебе все детство, всю жизнь! А потом… потом я стал делать ту работу, какую научился в Афгане делать лучше всего. Я просто работал — работал, чтобы у моей семьи было все, чтобы вы ни в чем не нуждались.

— Разве я в чем-то упрекаю тебя, папа? Я сижу и молчу, не надо так кричать.

Малеев понизил голос.

— Я просто работал, и моя работа нужна была тем, кто имеет деньги, чтобы оплатить заказ — политикам, бизнесменам, депутатам. Таким, как отец твоей девчонки, Насти. Ведь ты из-за нее примчался сюда из Лондона?

— Теперь это уже не имеет значения, — угрюмо проговорил Алеша.

— Этот депутат «заказал» мне тебя через своих людей в ФСБ. Чем он лучше меня? Чем они все лучше — эти скоты, которые заправляют Россией? Как говорится, пока есть спрос, будет и предложение — не я, так другой делал бы для них то же самое. Но я должен был сделать все, чтобы спасти тебя, ты — самое дорогое, что у меня есть. Мне плевать на весь мир, если это касается тебя, и я себя ни за что не осуждаю, ты понял? И это обсуждению не подлежит, тебе ясно?

Алеша пожал плечами, лицо и взгляд его были по-прежнему спокойны и печальны.

— Я не осуждаю тебя, папа, не собираюсь с тобой спорить или что-то обсуждать — это бесполезно, и убедить друг друга в чем-то нам вряд ли удастся — мы по-разному смотрим на жизнь.

— Да, — смягчившись, подтвердил Малеев, — ты другой. Поэтому я всегда старался держать тебя в стороне, хотя теперь вижу, что в тебе моя кровь — ты горячий и быстрый. Я рад, что ты проучил эту сволочь Стаса, но нужно было стрелять в голову, он нам еще попортит кровь. Только не понимаю, для чего ты ввязался в это дело с сестрой Муромцева?

— Муромцев — мой друг, папа, человек, которого я бесконечно уважаю и люблю. Мне было бы неприятно, если б с ним случилось что-то плохое. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать, папа? Учтешь это в дальнейшем?

Малеев сердито сдвинул брови и, неопределенно хмыкнув, проворчал:

— Романтик! Ладно, учту, хоть ты и молод еще. Хорошо, о чем еще ты хотел говорить?

— Ты помнишь Лизу Трухину, подругу Насти, папа? Ты должен ее хорошо помнить.

Вздрогнув от неожиданности, Малеев в бешенстве привстал, и взгляд его потемнел от ярости.

— Я же тебе сказал, — процедил он сквозь зубы, — чтобы ты этого не касался! Чего ты от меня хочешь? Муромцев — ладно, но эта девчонка была в охотничьем домике, она слишком много о тебе знала. Стоило ей где-нибудь открыть рот, стоило этому депутату что-то заподозрить, как они от тебя бы мокрого места не оставили — им нужен был сынок миллиардера, а эта твоя Настя из-за тебя потеряла голову. Ты им мешал, и даже я не смог бы тебя защитить — ведь ты сам лез на рожон, а когда в деле вертятся такие деньги…

— Папа, — прервал его Алеша, — не нужно мне объяснять, я все это знаю и не собираюсь тебя упрекать, я ведь уже сказал. К тому же, что было, то было, и прошедшего не изменить.

Бросив на сына недоуменный взгляд, Виктор пожал плечами.

— Тогда к чему ты начал разговор о девчонке?

Алеша легко соскочил со стола, подойдя к отцу, опустился рядом с ним на диван и накрыл своей ладонью отцовскую руку.

— Стас — достаточно ловкий и хитрый человек, папа, ты это, наверное, признаешь.

— Зря ты его не добил! — глаза Малеева сверкнули бешенством. — Ублюдок!

— Однако он достаточно проницателен и о многом сумел догадаться, папа. Ты и Лиза….

Они смотрели друг на друга, и под мягким спокойным взглядом сына Малеев впервые в жизни почувствовал себя неловко, как нашкодивший школьник — потому, возможно, что Алеша коснулся вопроса, в котором разбирался гораздо лучше отца. Впрочем, чувство неловкости тут же сменилось гневом — никто, даже любимый сын, не смел говорить с ним на недозволенную тему! Лицо его побагровело.

— Мальчишка! Да как ты…

— Папа! — ладонь сына, придержав сжавшуюся в кулак руку, словно притушила вспышку, Виктор отвел глаза и сконфуженно пробурчал:

— Я не насиловал ее, она сама предложила, а я…

— Верю, папа, верю — в этом она была гораздо опытней тебя.

Алеша, продолжая задумчиво смотреть на смущенное лицо отца, неожиданно подумал, что тот еще совсем молод — в восемнадцать лет ушел в армию, он, Алеша, родился меньше, чем через год. Отслужив в армии, отец по собственному желанию решил отправиться в Афганистан, и не раз с гордостью об этом рассказывал. Мог не ехать на войну с моджахедами, но все-таки поехал, а вернувшись, решил избавиться от матери своего сына, ставшей алкоголичкой за время его отсутствия.

Потом Алеша вдруг вспомнил, как отец купил ему велосипед и учил кататься — словно мальчик носился по двору, придерживая раму, чтобы сын не упал. Один раз споткнулся, оба они вместе с велосипедом грохнулись в лужу и так заразительно хохотали, что даже сидевшие у подъезда старушки начали смеяться. А потом Виктор внезапно помрачнел, и лицо его стало каменным. Зажав под мышкой велосипед, он взял за руку сына и повел его домой, неподвижно глядя прямо перед собой и не ответив на шутливый вопрос старенькой соседки.

Тогда они еще жили на Первомайской улице, а когда переехали в коттедж, Тамара велела увеличить и поставить на столе Алеши портрет его матери. Она заботливо следила за тем, чтобы на рамке не скапливалась пыль, а Виктор лишь однажды мельком взглянул на безмятежно смотревшее с фотографии юное лицо с тонкими, как у Алеши, чертами. В тот момент взгляд его стал таким же, как тогда — когда он с велосипедом под мышкой вел сына мимо доброжелательных соседок. Возможно, в то время они еще смогли бы понять друг друга, теперь — нет. И, словно подтверждая это, отец, которому в словах сына почудилась насмешка, вновь гневно вспыхнул и грубо сказал:

— Хватит! Какая теперь разница — что было, чего не было! Или у тебя с ней тоже что-то прежде было? — он прищурился. — Ну и забудь эту б…ь, она того не стоит.

Алеша на мгновение прикрыл глаза, и голос его прозвучал слишком уж ровно:

— У меня с ней никогда ничего не было, дело не в этом. Дело в том, что, как конфиденциально сообщил мне Муромцев, Лиза Трухина была ВИЧ-инфицирована. Папа, ты понимаешь, наверное, что это означает? Это означает СПИД. В таких случаях незащищенный секс приводит к заражению партнера.

Пытаясь что-то произнести, Малеев откинулся назад, из горла его вырвался хриплый болезненный стон.

— Я… — он поднял руку к груди, боясь почувствовать прежнюю боль, но боли не было, лишь сердце его бешено колотилось.

— Ты спрашиваешь, зачем я начал этот разговор? Чтобы предупредить тебя, папа.

Виктор глубоко вдохнул воздух, и внезапная мысль озарила его радостью.

— Да, но меня только что обследовали в больнице и ничего не нашли. Я здоров!

— Нет, папа, нужно время, чтобы можно было выявить вирус в крови — около полугода. Мне очень жаль. В любом случае тебе придется через какое-то время вновь сделать анализы. Как объяснил мне Антон Муромцев, от момента заражения до начала болезни может пройти достаточно много времени — сейчас существуют разные препараты. Так что не надо сразу отчаиваться.

Они долго молчали, потом Малеев сдавленно произнес:

— Сука, она, конечно ведь, знала.

Алеша поднял брови и слегка усмехнулся.

— Я же говорил тебе, папа: мы сегодня обойдемся без упреков. Во всяком случае, уж не тебе в чем-то винить Лизу.

— Ладно! — резко оттолкнув руку сына, Малеев в бешенстве стукнул кулаком по дивану и, вскочив, начал ходить по кабинету. — Ты рад! — крикнул он, остановившись перед Алешей. — Считаешь, я это заслужил, думаешь, мне крышка, поэтому так спокойно со мной и говоришь — в другое время начал бы спорить.

— Папа, успокойся, — Алеша поднялся, встал перед отцом и положил руки ему на плечи. — Я ничего не думаю, я просто устал думать и принимаю все, как есть. Споры уже никого и ничего не изменят — ни тебя, ни меня, ни того, что я твой сын. Поэтому, чтобы ты ни сделал, в тяжелую минуту я обязан быть рядом с тобой.

— Спасибо, — Малеев отвернулся.

— Я подписал контракт на три года — с первого июля, но теперь думаю…

— Нет, — перебил его отец, — вы с Маринкой на этой неделе отправитесь в Англию, как я и решил. Я знаю, что твоя девчонка уехала, тебя здесь что-нибудь еще держит?

Алеша угрюмо качнул головой.

— Нет, папа. Но ты…

— Обо мне сейчас разговора нет. Что-нибудь еще?

Алеша смутился.

— Мне неловко говорить об этом с Тамарой, папа, но она должна знать — ты понимаешь, о чем я. Человек, инфицированный ВИЧ, опасен с момента заражения, и вы должны соблюдать осторожность. Надеюсь, еще не поздно.

— Я сам ей все расскажу, не волнуйся, — сердито насупившись, Виктор резко отстранил сына, подошел к дивану и тяжело опустился на него, откинувшись на спинку. — Я что-то устал. Ты тоже иди к себе и отдохни, — тон его слегка смягчился: — Макс рассказал мне, какая у тебя была ночь. Смажь царапины йодом, и, если можешь, выполни мою просьбу: никуда из коттеджа пока не выходи.

Устало пожав плечами, Алеша кивнул.

— Постараюсь. И как долго ты хочешь, чтобы я находился под домашним арестом?

— Думаю, дня три-четыре, не дольше — нужно решить кое-какие вопросы. Иди.

Проводив глазами сына, он встал и, подойдя к зеркалу, пристально посмотрел в глаза высокому широкоплечему мужчине с упрямым взглядом.

…. Моджахеды знали, что Виктор спрятался где-то среди камней и ждали, что он не выдержит — выдаст себя. Голос Сережки надрывал душу.

«Витька, умоляю, застрели меня! Застрели! Витька, друг! Я не могу больше!»

Они хладнокровно жгли зажигалками его тело, выкололи глаза, потом со смехом сорвали одежду и стали резать половые органы…

Виктор прислонился лбом к зеркалу, и холод гладкой поверхности пронзил его, казалось, до самых пят.

«Эта болезнь делает то же самое, — думал он, — калечит тело, заставляет гнить все органы. Только я буду умирать долго — намного дольше, чем Серега. Под конец тоже, наверное, не смогу удержаться от крика. И каждый будет знать, и каждый станет смотреть на меня с превосходством, а все только оттого, что в моем теле завелась эта гадость. А Тамара? Конечно, она меня не бросит, будет ухаживать до самого конца, но она побоится даже дотронуться до меня, когда узнает. А ведь она моя жена! Моя! Когда я умру, она снова выйдет замуж — почему нет? Она еще молода и красива. Очень красива! А возможно даже, она заведет любовника еще при моей жизни»

Достав из ящика стола свой пистолет, Виктор неподвижно смотрел на него и напряженно размышлял. Потом лицо его разгладилось, смятение во взгляде улеглось и сменилось удовлетворенным выражением. Он усмехнулся и спокойно положил оружие на место.

Глава четвертая

Среди штатных сотрудников клиники не было специалистов узкого профиля — Антон предпочитал заключать срочные контракты. Своего бывшего однокурсника хирурга-травматолога Леонида Тараненко он высоко ценил — тот не раз помогал, когда речь шла о сохранении беременности у женщин, получивших при авариях травмы различной степени тяжести, а однажды буквально вытащил с того света рожавшую бизнес-леди, чью машину по дороге в клинику обстреляли завистливые конкуренты.

Сам Тараненко всегда был рад оказать помощь клинике, поскольку постоянно нуждался в деньгах. Неудивительно — его жена в течение многих лет страстно мечтала иметь дочь, но пока ее заветное желание осуществилось, она успела родить троих сыновей. Леониду приходилось метаться очертя голову, чтобы прокормить четверых детей и сидевшую с грудным ребенком жену, поэтому вызов в клинику его обрадовал. Когда ему предложили осмотреть не беременную даму с ушибом или переломом, а мужчину с огнестрельным ранением в грудь, он никакого удивления не выразил, но все же Антон решил пояснить:

— Это частный сыщик, мне пришлось оказать ему срочную помощь.

Тараненко, приехавший в клинику с ночного дежурства, устало отмахнулся:

— Твои проблемы, я у тебя лишь консультант на подхвате. Слушай, Муромцев, ты не думаешь переорганизовать свою клинику в многопрофильное лечебное учреждение? Если да, то имей меня в виду — я с удовольствием осяду на одном месте, надоело метаться из стороны в сторону.

— Устаешь?

В голосе Антона слышалось сочувствие — за последние десять лет талантливый хирург, прежде веселый балагур и любитель «соленых» анекдотов Ленька Тараненко превратился в сгорбленного, рано облысевшего мужчину с постоянно воспаленными от недосыпания глазами.

— Не то слово, — вздохнул Леонид, шагая рядом с ним по коридору, соединявшему главный корпус с диагностическим отделением, — дома крик, на работе гоняют. Уже до чего доходит — терапевт отказывается на вызов идти, так меня главврач посылает.

— Если клиника будет перепрофилироваться, что-нибудь придумаю, — пообещал Антон, — но это не от меня зависит, я тут не хозяин.

Осматривая Григорьева, Тараненко мгновенно забыл обо всех своих невзгодах и полностью переключился на пациента — еще одна особенность, которую Антон в нем ценил.

— Микроциркуляция не нарушена, цвет конъюктив бледно-розовый, — отрывисто сказал он, просматривая поданные медсестрой результаты проведенного обследования. — Серьезных внутренних повреждений не нахожу, а объем крови восстановится в течение нескольких суток — гиповолемия незначительна, хотя при подобном ранении… гм, можно было ожидать большей кровопотери. Вот, что означает вовремя поданная медицинская помощь, а? Можешь ограничиться переливанием коллоидного раствора или плазмозаменителя. Кто накладывал первичную повязку — ты?

Антон скромно кивнул.

— Я. Только не ругай меня очень сильно.

Леонид весело подмигнул и усмехнулся.

— Наоборот, если потеряешь работу, могу предложить тебе пойти ко мне в травматологию медбратом.

От осветившей его лицо улыбки он на миг вновь стал похож на Леньку-студента, и Антон неожиданно припомнил, как Тараненко перед экзаменами с утра до вечера строчил в библиотеке шпаргалки, высунув от усердия язык. При этом он заучивал тему почти наизусть и после экзамена искренне досадовал, что шпаргалки ему так и не пригодились.

Артем Григорьев почему-то сразу почувствовал к Тараненко доверие и слабым голосом попросил:

— Доктор, вы не могли бы забрать меня к себе в больницу? Я не могу находиться в женской клинике рядом с беременными.

— Ко мне? — изумился Тараненко. — Голубчик, да у меня больные с ушибом мозга в коридоре лежат, а тут комфорт. Чем вам у Муромцева не нравится? Я бы сам здесь с месяц повалялся — вместо санатория. Муромцев, пристрой меня тут где-нибудь рядышком, а? Можешь даже положить ко мне в палату хорошенькую беременную дамочку — я не стану возражать.

— Смешно, да? — сыщик насупился и с безнадежным видом отвернулся.

Проводив Тараненко, Антон позвонил Диане и удивился, услышав важный и тоненький голосок дочери:

— Я вас слушаю.

— Танюшка? Почему ты подходишь к телефону — разве никого больше нет дома?

— Папочка! — обрадовалась она. — Ты не приехал, а тетя Диана сказала, что ты, наверное, занят. Но я все равно боялась.

— Чего ты боялась, родная? Ненужно ничего бояться, у меня действительно появились кое-какие проблемы, но все уже хорошо. Так ты не ответила — ты одна?

— Тетя Диана ушла на работу, а вчера она сделала вкусный пирог с вишней, и я его весь день ем. И еще я ем рисовый суп и кисель, а живот у меня совсем не болит, ты не волнуйся. Когда ты приедешь?

— Как только смогу, но возможно, что только завтра. Не тревожься, моя радость, я тебя там не оставлю, — он подумал, сказать ли ей о смерти бабушки, потом решил пока не говорить и как можно веселее добавил: — Ты пока отдохни после всех наших приключений, но никуда не выходи. Соседи тебя не беспокоят?

— Тут в соседней комнате живет очень старенький старичок, он попросил меня утром сходить в киоск за газетой, ничего?

— Ничего, но больше не выходи. И тете Диане скажи, что я просил подержать тебя дома. Не хочу тебя пугать, но мало ли что — ты еще не забыла того человека с бородой, о котором ты рассказывала?

— Нет, папа, — она слегка вздрогнула, — конечно, я больше никуда не выйду.

— А где сейчас тот старичок, что просил тебя сходить за газетой?

— Сидит на улице и ждет пенсию. Странно, папочка, ему столько же лет, сколько моему дедушке, а он такой дряхлый — еле ходит. От чего это зависит?

— Разные условия жизни, детка. Твой дедушка не живет в коммуналке.

— Да? А мне тут так нравится — напоминает старинный замок в Бургундии. В ванной такие интересные стены — тетя Диана сказала, что это плесень, потому что никто не хочет ремонтировать, и на кухне краска со стен летит, приходится суп закрывать, чтобы в него ничего не попало. Папочка, мы с тобой тоже будем жить в коммунальной квартире? Это так романтично!

— Постараемся этого избежать, детка, — засмеялся он, — это не столь романтично, как кажется на первый взгляд. Ладно, родная, так мы с тобой обо всем договорились?

— Да, папочка, я никуда не выйду до твоего приезда.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.