Откровение Ангела

Откровение Ангела

Самая удивительная история

Непроглядная тьма и не светит ни один фонарь. «Черт бы побрал эти коммунальные службы», — выругался сквозь зубы Юрка. Сокращая путь, он стал пробираться через оставшийся от недавней стройки овраг. По дороге прокручивал в голове подробности вечерней летучки на работе. Юрка имел привычку анализировать прошедший день до возвращения домой. Сегодня главред, как шакал-подпевала вьющийся между лапами руководства, снова пытался надавить на коллективное чувство вины и припугнуть свою команду репортеров лидирующего городского печатного издания лишением ежеквартальной премии. «Рейтинги-рейтинги», ненавижу рейтинги», — опять то ли мысленно пронеслось в голове у Юрки, то ли вырвалось вслух. Вероятно, он все же произнес эти последние слова вслух, потому как они будто отрезвили его, отвернув внимание от бесконечных недовольств поведением начальства и указав ему другое направление. Словно молния пронзила Юркино сознание, осенив его новой идеей: «Женька-Ёжик! Точно! У него всегда есть какой-нибудь выход! Если повезет, он может быть еще и не спит. Поздновато, конечно, беспокоить человека в первом часу ночи. Ну да ладно, условности это не про нас. Только бы добраться скорее до дома», — на этой мысли Юрка споткнулся, не заметив выросшую из темноты кочку, но вовремя подставил вторую ногу, перепрыгнул препятствие, и, миновав, наконец, овраг, побежал в сторону освещенных дворов.

Женька был Юркиным одноклассником. Прозвище Ёжик он получил в старших классах за свою уникальную способность радоваться жизни в любых обстоятельствах, а иногда находить из них такой выход, какой никому в их компании и в голову не мог прийти. Да что там в их компании! Ни одному человеку на свете, казалось, не могли прийти в голову такие схемы движения жизни, как Женьке! Его имя склоняли: Женька-живика, Ежевика, ЕжЕнька, Ёженька. И, в конце концов, осталось просто Ёжик. Так и говорили тем, кто хотел решить какую-то задачу и, выбившись из сил, начинал искать совета у друзей: «А ты у Ёжика спроси! Он все может!» После школы друзья разбрелись каждый своими путями, но об этой Женькиной способности никто не забывал. Он и работу себе нашел под стать — продюсер федерального информагентства. По всему миру он выискивал необычные истории. Искатель и исследователь удивительных явлений — называл он себя поначалу. Юрка не обращался к другу уже несколько лет. Кроме формального «как дела» и поздравлений с праздниками, им почему-то не о чем было поговорить. Окунувшись в журналистскую практику, Юрка отдался карьере и совершенствованию журналистских навыков. Но все чего-то ему не хватало. И он никак не мог нащупать чего же.

— Женька-Ёжик! — радостно крикнул Юрка почти в час ночи по Москве в трубку мобильника.

— Юрка, хай! — Женька отреагировал бодро, кажется, ничуть не удивившись позднему звонку друга, — Ты почему не спишь? Полуночник, ты эдакий. Ну ладно я на другом конце света, у меня белый день в самом разгаре, а ты-то?!

— Женька! Выручай! Сто лет тебя не просил, а теперь мне твоя ежевика нужна! — Юрка смущался, когда ему приходилось кого-то просить о помощи, но Женьку он любил как-то особенно, кровно, по-братски. И знал, что если придется, в нужный момент, сам сделает все, что будет в его силах, чтобы отблагодарить его.

— Что случилось? Рассказывай! Сейчас как раз немного времени есть, — Женька заинтересовался.

— Да, все как обычно, брат, рейтинги падают, начальство ругается, в общем, нужна тема. Такая, чтобы бомба, понимаешь!

— Понимаю. Юрка, есть у меня одна бомба. Хотел ее в одно издание пристроить, сам еще не проверял, хочешь, тебе первому отдам?

— Женька! Конечно!

— Только тебе самому ее тестировать придется. Из моих туда на разведку еще никто не ходил. Насколько она реальна, никто не знает. Так что может выгореть, а может, и нет. Будешь брать?

— А, давай! — махнул рукой в трубку мобильника Юрка, — мне терять нечего!

— В одной из женских колоний за Уралом, я тебе адрес скину, работает человек, она бабушка уже, в преклонном, как говорится, возрасте. Так вот ее весь криминальный мир ангелом называет. Гликерия Константиновна Радулова.

— Ёооож… — протяжно с ноткой огорчения в голосе произнес Юрка.

— Да ты слушай, по-братски тебе рекомендую. Пятнадцать лет я собираю факты, которые бы удивляли, поражали воображение и чувства людей, заставляли бы вывернуться наизнанку, по-хорошему наизнанку, понимаешь?.. Ты знаешь, я не спец по фрикам. Так вот я понял за эти годы — нет ничего более увлекательного, чем человеческие истории. Круче невозможно выискать. У жизни такая фантазия, братик, что только успевай! Успей записать ее, не пожалеешь!

— И что там с этой бабой Глашей? — Женька попытался сделать вид, что дает этой истории шанс.

— Гликерия, она. Гликерия Константиновна. Более 40 лет она разнорабочая в женской колонии. Попала туда еще подростком, то ли мать ее там родила, а потом вышла на волю, а девчушку туда что-то позвало, то ли влюбилась она там в кого-то. Темная история. Но только она не сидела никогда, никого пальцем в жизни не трогала, наоборот. По доброй воле всю жизнь в тюрьме сидит. Поговаривают, якобы собиралась актрисой стать, в театральном училась, и что-то с ней произошло, о чем она никому не рассказывала, но это заставило ее бросить театральный, приехать в колонию и устроиться там на работу. С тех пор она там и живет. Не мужа, не своих детей у нее нет. Считается, большой удачей, если осужденную отправляют в эту колонию. Говорят, тетка Гликерия там как мать. Каждой, кто захочет, она, словно новое рождение дарит.

— Так я понял, — перебил Юрка, — присылай адрес, будем переходить к челстори.

— Добро! — расплылся на другом конце света Женька, — расскажи потом, что получилось!

— Обязательно! — Юрка выключил мобильник и с сознанием выполненного долга и предвкушением новых приключений отправился в кровать, позволив новому дню, в конце концов, прийти в мир во всей своей рассветной красе.

Командировку Юрке оформили легко. С колонией договорились, пропуск выписали. Только сказали, что Гликерии Константиновне говорить о его приезде не будут. Мол, не захочет она никого принимать. Вот если журналист приедет на место, встретится с ней и сможет сам уговорить ее побеседовать с ним, тогда да. А на нет и суда нет. Придется разворачиваться и уезжать ни с чем. В общем, сказали, что все в Юркиных руках. И через три дня он сидел в скором поезде, который уносил его в северо-восточные дали, одинокие, малолюдные, с налетом многовекового оттенка отшельничества, от которого при одной только мысли у Юрки съеживалось где-то в груди и начинало сосать под ложечкой.

Дорога пролетела как один день. И вот он, сам не понимающий как оказался здесь, двадцатипятилетний подающий надежды репортер, Юрий Серчин.

Зоны тянулись длинной путаницей колючей проволоки на высоких оградах. Фонари. Вышки. Снова фонари. «Как же тут найти жизнь, Ёжик?» — мысленно обратился к другу Юрка, идя вдоль бетонных стен. «Одни колючки, а не жизнь», — преждевременно рисовал он себе неприглядные картины. Но таково человеческое восприятие — все, кажущееся в первую секунду потенциально способным причинить боль, оно стремится записать во враги и не подпускать к себе никогда.

Юрке дали сопровождающего, который повел его длинными переходами в самую глубину предприятия для исправления. Темные коридоры сменялись хорошо освещенными, дальше шли столовые, комнаты отдыха, и вот, наконец, перед ними возникла дверь. Сопровождающий легонько постучал по ней костяшками пальцев.

— Да-да, — раздался из-за закрытой двери молодой женский голос.

— Гликерия Константиновна, можно к вам? — сопровождающий все так же стоял у закрытой двери, чуть наклонившись к щели, чтобы не повышать голос.

— Входите, что же вы там до сих пор стоите? — голос был мягким, чуть насмешливым и даже отдавал каким-то ребячеством.

— Здравствуйте, Гликерия Константиновна, вот посетителя к вам привел, — улыбнулся Юркин сопровождающий, — приехал издалека, очень стремится с вами познакомиться.

— Здравствуйте, — Юрка смущенно вышел вперед, не зная, что сделать для того чтобы расположить к себе свою будущую героиню.

— Ну, я пока оставлю вас, меня ждут, — мужчина кивнул Гликерии и, обернувшись к Юрке, добавил — у вас три часа, потом я приду за вами, а вам нужно будет покинуть здание колонии.

Юрка пожал ему руку и повернулся к Гликерии Константиновне, не зная с чего начать. В комнате было светло и довольно уютно. На подоконнике стояли горшки с цветущими растениями. За ширмой прятался небольшой диванчик, у окна расположился деревянный стол, аккуратно застеленный белой льняной скатертью. Гликерия Константиновна, хоть возраста была преклонного, сохранила красоту и обаяние. Даже Юрка, который, по сути, был еще совсем мальчишкой, отметил для себя эту неброскую неяркую, но в то же время обволакивающую красоту всего ее облика. У нее почти не было морщин. Не высокая и не низкая, в простом платье по фигуре чуть ниже колена, эта женщина на самом деле производила впечатление какого-то неземного человека. Мягкий взгляд, наполовину седые струящиеся локоны до плеч, играющая на губах детская улыбка — все это так притягивало любого, кто однажды увидел Гликерию, и так не соответствовало месту, которое она выбрала для своей жизни, что Юрка, как и любой другой бы на его месте случайно занесенный сюда, попал в тупик. В ступоре он уставился на Гликерию Константиновну, не зная, как промолвить слово.

— Хотите чаю? — улыбнулась Гликерия, уже заливая кипяток в маленький заварочный чайник, — вы любите овсяное печенье? Я сама его делаю. Вот это перед вашим приходом испекла. Угощайтесь.

— Спасибо, — Юрка присел к столу.

— С чем же вы к нам пожаловали? — снова улыбнувшись, спросила Гликерия.

По пути в колонию, в поезде, Юрка много раз прокручивал в голове и продумывал, как он заговорит с Гликерией, как объяснит ей цель своего приезда, как попросит ее рассказать о своей жизни, но теперь. Теперь все это вывалилось из головы. «Это полный провал», — думал Юрка, опустив глаза под стол. Нужно было либо импровизировать, чего Юрка очень боялся, либо вообще отказаться от идеи этого интервью, чего Юрка не мог себе позволить. Поэтому он решил пойти ва-банк:

— Я хочу написать самую удивительную человеческую историю! — опешив от собственной храбрости, выпалил он.

— И какую же? — мягко спросила Гликерия, разливая чай в чашки.

— Я хочу написать о вас! — снова, как робот, выпалил Юрка, — и это будет история об ангеле, ведь вас так все называют!

— Люди всегда дают друг другу разные имена, — ласково поддержала его Гликерия, — кто-то ангелом кличет, кто-то демоном. Бабка моя говорила: хоть горшком назови, только в печь не ставь, — засмеялась она, и, посерьезнев вдруг, продолжила:

— Только обо мне не надо писать, сынок.

— Пожалуйста! Гликерия Константиновна, я проехал чуть меньше десяти тысяч километров, чтобы встретиться с вами! Помогите мне!

— Нет в моей жизни никаких особенностей, о которых людям нужно было бы знать, — отрезала Гликерия.

— Пожалуйста! — Так иногда бывало, когда герой, как рыба вдруг срывался с крючка, и Юрка понимал, что уговорить Гликерию Константиновну не сможет, материала не будет. А он его уже видел, и может быть, даже видел вышедшим в печать в своих фантазиях. А может быть, даже слышал похвалы начальства и предвкушал премиальные. И вот все летело в тартарары.

— Нет, мальчик. И не проси.

— Что же мне делать? — удрученно спросил, будто и не у Гликерии, а сам у себя Юрка.

— Что ты надеялся здесь найти? Правда, ангела? –насмешливо произнесла Гликерия, — это женская колония. Попадая сюда, люди проклинают всех и вся. А ты говоришь «история ангела»… Любой осужденной задай вопрос: Есть ли здесь, по ее мнению, ангелы…

Юрка совсем сник.

— Что же делать? — журналистская спесь совсем спала с Юрки, он будто бы превратился в мальчика, который просил помощи у своей бабушки, не зная, как достать мяч, который случайно залетел на крышу.

— Ты думаешь, ты первый приезжаешь сюда с этой просьбой? — Гликерия говорила строго, но совсем не зло и не сердито, — каких ангелов вы ищете? Где?

— А где их искать, Гликерия Константиновна? Где? Расскажите мне! — поняв, что все провалилось, и, ощутив абсолютную безысходность, Юрка почувствовал себя легче и вдруг задал такой вопрос, который совсем не входил в его планы. Как будто это и не он спросил, а вопрос проговорил за него сам себя его голосом. Гликерия, смотревшая до этого на свой цветущий сад на подоконнике, развернулась к Юрке. В ее взгляде промелькнуло нечто, похожее на искру. Она медленно вернулась за стол и взяла печенье.

— Хорошо. Я расскажу тебе три истории. Три истории обыкновенных людей, таких же, как мы с тобой. Это истории о трех женщинах, с которыми в разное время мне посчастливилось встретиться здесь, в этой колонии. И ты сам решишь, где искать ангелов.

Не помнящий себя от счастья Юрка, закивал, как сумасшедший, быстро достал диктофон, блокнот, карандаш и приготовился слушать.

Часть 1. Судьба Первая

ЕСЛИ КРЫЛЬЯ ДАНЫ ПРИ РОЖДЕНИИ, КАК БЫ ТЫ НИ ПАДАЛ, ВСЁ РАВНО БУДЕШЬ ПЫТАТЬСЯ ВЗЛЕТЕТЬ ВНОВЬ.

Глава 1

Милене было двадцать два с хвостиком, когда она наконец-то окончила Дальневосточный институт советской торговли.

Этот день был самым ярким, праздничным, насыщенный радостными надеждами и ожиданиями, потому что он дал ей билет в новую самостоятельную жизнь.

Искренне радуясь диплому, цветом, как и её юная, бурлящая кровь, она словно красочная, порхающая бабочка, воодушевленная мечтами, не чуя ног, слетела, цокая чепрачными каблучками босоножек, по ступеням своего бывшего ВУЗа.

Покружилась в радужных эмоциях этого торжества на прилегающей площади, и полетела, не чуя ног, в новую, взрослую жизнь.

Точно так же окрыленная этим событием, вмиг повзрослевшая Милена примчалась домой, чтобы разделить эту радость с бабушкой.

Бабушка Милены, Василиса Евдокимовна, с которой внучка провела практически все детство и юность, работала когда-то товароведом в большом универмаге и неплохо разбиралась в вещах, наполняя ими дом, будто полную чашу: «У нас все должно быть, как у людей» — любила повторять бабушка.

— Бабуля! — кричала Милена, стучась в дверь, — у нас всё, как у людей!!!

Дома, кроме кота, встретившего её громким мурлыкающим приветом, никого не оказалось. Бабушка ушла за тортом и чуточку не поспела вернуться. Милена, переполненная эмоциями, чмокнула Тимофея в мокрый носик. В честь такого события она распахнула холодильник, отрезала ломоть колбасы, и угостила пушистика, — ешь, скорее, пока бабуля не вернулась, — а сама принялась любоваться собой, разговаривая с зеркалом.

Она, ликуя, показала зеркалу диплом, развернула его, покрутила со всех сторон, и, хвастаясь, сказала: «Ну, видело, что скажешь, правда, я — хороша!?»

Старое, с потрескавшейся амальгамой, бабушкино зеркало, будто ответило ей согласием, отразив в полный рост Милену в своем потускневшем от древности стекле, и ещё больше подчеркнуло смугловатость и бархатистость девичьей кожи, придавая ей особый шарм.

Милена улыбнулась. Отражение, вторя ей, растянуло губы, засмеялось, обнажив белоснежные зубы, и оценив себя, ответило, — очень хороша!

— Ой, — сама себе удивилась Милена, и, отпрянула на миг от трюмо, чтобы обернуться, и вновь посмотреть в свои глаза. Зеркальное отражение колыхнулось, слегка вытянув и без того, тоненькую фигурку. Глядя на себя, Милена, вдруг почувствовала своё тело невероятно гибким и изящным, она кокетливо изогнулась, приподняла с плеч струящиеся рыжие локоны руками вверх, и её ярко — зеленые глаза с поволокой, томно уставились в свои же зрачки.

Воображение Милены так разгулялось, что, словно кисть художника, быстрыми, умелыми штрихами яркой акварели, дорисовало и без того прекрасный образ. И образ, преображаясь, стал становиться более женственным, утонченным, и своим контуром походить на гибкий ствол рябинового дерева, которое под палящими солнечными лучами вспыхнуло копной густых, огненно-каштановых волос, будто развивающихся на ветру, и загорелось так, что глаз невозможно было оторвать от этой красоты. Она блеснула в образе девушки маленькой искоркой и покатилась разгораться жгучим пламенем самой яркой звезды на небосклоне.

Милена сама себя в этот миг не узнала, ведь на самом — то деле она, несмотря на броскую яркую внешнюю оболочку, всегда была неулыбчивой, замкнутой и молчаливой девушкой.

Из–за своей застенчивости Милена всегда сторонилась ровесников и одинокими вечерами, которых было в переизбытке, скрашивала досуг тем, что упиваясь, читала любовные романы.

Это было так ново и интересно, что тексты, переполненные красивыми словами, пламенной страстью и неземной, такой, какая бывает только в книжках — любовью — оживали. И тогда в неуёмном воображении Милены буквы приобретали образы и захватывающим потоком фантазий наполняли душу нежностью и томлением, питающим сердце, и она с тревогой ожидала любви, которая когда-нибудь непременно случится с нею в реальном, а не в вымышленном мире.

Чтение так, бывало, увлекало Милену, что она могла представлять себя на месте главной героини. Фактически перевоплощаясь в её облик, она переживала события чужой судьбы и тогда уверенными шагами Милена ходила по каменистым мостовым средневековья. Там, в этих закоулках загадочной жизни, Милена примеряла скрывающую глаза маску, кружась в пышном, глубоко декольтированном бальном платье, среди вальсирующих рядом пар, плыла по роскошному мраморному залу, и принц обхватывал её за талию сильной рукой, прижимая к себе. Ах, как в такие моменты, вздымалась её грудь, готовая выпрыгнуть из тугого охвата корсета, и румянец брызгал в щеки, и сердце бешено колотилось, и хотелось продолжения. Милена, отгоняя прочь сон, читала, читала, читала, и, как всегда, чтение книги заканчивалось тем, что молодая героиня проваливалась в сон, а истории, прочтенные на ночь, проникали в её сознание цветными насыщенными картинами. И тогда она, путешествуя в лабиринте чужой судьбы, глубокой звездной ночью, замирала от предвкушения встреч с тайным возлюбленным и потом, вырываясь из его цепких рук, уворачивалась от поцелуев, задыхаясь в крепких и сильных мужских объятьях.

Конечно же, в реальной жизни свои чувства и свою утонченную натуру девушка никогда и никому не показывала, пряча её за строгими консервативными линиями платья. Оденься она по-другому, в родной семье её бы попросту не поняли. Там чувства и изыски в одежде были не в чести. Родители Милены, в своем образе жизни далекие от светской жизни, активно занимались повышением благосостояния и, работая геологами, часто отсутствовали дома, пребывая в экспедициях.

Компенсируя дочери своё частое отсутствие, они всегда привозили ей из дальних поездок какой-нибудь подарок, торжественно вручая его на семейном ужине.

Милена, получая дары, улыбалась родителям, но, не ценя дороговизны подарков, не особо радуясь им, убирала объемные коробки в шкаф к бабушке на хранение, и сразу же забывала о них.

Как-то так получилось, что подруг у нее не было, друзей тоже, а уж друга и подавно. Возможно потому, что образ предстающих пред ней парней намного отличался от навеянного книжками статного красавца — принца.

Мать Милены, зачастую грубовато и мужеподобно говаривала дочке: «И чего это парни на нашу красоту совсем не смотрят? Вроде не уродина, и не дура».

Эти слова ранили девушку, задевая за самое живое, и словно острой, раскаленной иглой, кололи в больное место. Стараясь промолчать, ничего не отвечая на словесный укор матери, Милена хоронила обиду в себе, тайно мечтая скорее вырваться из — под этого надоевшего до тошноты контроля старших и в мгновение ока попасть в такую, манящую радужными красками, взрослую жизнь.

Вот он, наконец, этот счастливый день! День, в котором, вместе с дипломом Милене вручили направление на работу в один из городов Приморского края.

Шли далекие восьмидесятые годы двадцатого века и, согласно строгим законам того времени, Милене предстояло молодым специалистом отработать на новом производстве не менее двух лет, и эти перемены давали ей шанс начать свою самостоятельную, взрослую жизнь.

Даже от одной мысли, что над ней больше не будет довлеть всевидящее око родственников, и не будут звучать их поучения, Милена почувствовала, как женщина начинает расцветать в ней. Именно эту женственность она и увидела в отражении серебристой зеркальной глади и теперь, прощаясь с зеркалом, с которым она так много общалась, Милена прижалась к нему, как к лучшему своему молчаливому другу. Остановившись у двери, Милена взяла на руки кота, прижала его к себе, расцеловала и, отпустив его, помахала рукой, стоя на пороге, вглубь комнат.

Так вдохновенно и восторженно прощаются с прошлым, видя перед собой светлые дни. Легким радостным взмахом руки. Точно таким же взмахом, каким она взмахнёт волнующейся и наставляющей её советами бабушке, милой Василисе Евдокимовне, которая еще долго будет стоять после на вокзальной железнодорожной платформе и, смахивая слезы большим клетчатым платком, смотреть вслед удаляющемуся скорому поезду, уносящему её маленькую девочку в дальнее, неизвестное путешествие по жизни.

Поезд мчался быстро, монотонно отстукивая ритм тяжелыми колесами по накатанному рельсовому полотну железной дороги. В купе к девушке еще никого не подсадили. Но Милене, привыкшей фантазировать, скучно одной никогда не было. Попивая свежезаваренный чай, она погружалась в девичьи грезы и, витая где-то между реальной жизнью и жизнью, навеянной романами, подхваченная своими крылатыми мыслями, почти весь путь следования просмотрела в окно, шторку которого, присборив, перевязала попавшейся под руку, длинной полоской ткани.

Вид преображенного окна навеял ей эпизод из недавно прочтенной книги. Под мерное покачивание поезда Милена представила себя в образе знатной царской особы, следующей в своё имение в роскошной, украшенной резными узорами и вензелями, карете. Окошко, сквозь которое дама из романа поглядывала на мир, было занавешено тончайшим гипюровым полотном и точно так же, как вагонная шторка в купе Милены, перехвачена атласной, в мелкую оборочку лентой. Милене так отчётливо представился этот эпизод, что она даже слухом уловила, что будто под ней стучат не колеса поезда, а стальные подковы маститых жеребцов отбивают ритм её странствия, и зашоренные кони мчатся сквозь ночь и день, вздымая вокруг себя клубящуюся дорожную пыль, стремглав унося из виду золоченую карету знатной госпожи.

— Да! — подумала Милена, и вслух произнесла, — я и есть госпожа, королева! С таким — то дипломом и такой профессией мне все пути открыты!

В таких радужных мыслях, окрыленная мечтами, она не успела заметить, как быстро промелькнул отрезок пути, и она, уже привыкнув к мысли, что весь мир теперь покорится ей, важно вышла на перрон большого города. Морской ветер, встречая Милену, приветливо дунул ей в лицо, и это легкое, наполненное свежестью дуновение, наполнило её радостью. И с излучающим счастье лицом девушка отправилась в Горторг, согласно своему рабочему направлению, свято помня наставления бабушки о том, чтобы сразу же попросить для себя подъемные.

И хотя бабушкины речи, всегда говорящие о деньгах, её раздражали, сейчас о них Милена вспомнила и взяла себе в толк на вооружение мудрые слова семидесятилетней Василисы Евдокимовны: «Будут деньги — будет всё!».

На новом месте ее встретили приветливо, радушно, разговаривали обходительно, как будто ждали появления нового работника. Подъемные, о которых так беспокоилась бабушка, выписали незамедлительно, выделили койко-место в общежитии, но, вопреки ожиданиям молодого специалиста, дали должность обычной продавщицы.

Милена сразу сникла от такого оборота вещей.

— Я специалист! — возмутилась она, я, как минимум — товаровед! И мысленно, как будто сомневаясь сама себе тихонько напомнила, — королева, госпожа….

— Сейчас у нас только эта вакансия, — окончательно сбив корону с юной головы, сказала заведующая предприятия Горторга, Спиридонова Надежда Николаевна, грузная женщина, возрастом под полтинник со странной груше подобной фигурой и большой, пышной грудью. Кроваво красными напомаженными мясистыми губами она доброжелательно улыбнулась Милене:

— Как появится что-то получше, мы вас сразу переоформим, — Надежда Николаевна говорила тихим, ласковым, вкрадчивым голосом, почти сравнимым с полушепотом, но ее цепкие глаза были похожи на два буравчика, которые сверлили Милену, и подобно лапкам паука, что сидел рубиновой брошью на вороте блузы Надежды Николаевны, прощупывали её нутро.

Тяжелый, приторно сладкий аромат духов, который теперь ассоциировался с начальницей, несоответствие ласковых и тихих интонаций общему облику Надежды Николаевны, понятно, что женщина она была властная и волевая, и то, как она быстро поставила на место Милену, приняв ее на низкооплачиваемую работу, все вместе эти факторы вызвали у девушки неосознанную внутреннюю неприязнь к начальнице.

Надежда Николаевна, напротив, поняла, что новая сотрудница не скандальная, поддается влиянию, и, судя по манерам, девушка тихая, да, и простушка, если по одежке смотреть.

— Дело сладится, — думала Спиридонова, -видно же, человек ведомый, покладистый.

Милена, быстро поддавшись паучьему обаянию начальницы, наивно полагая, что действительно для неё скоро освободится вакантное место, покорно вышла на работу, встав за прилавок небольшого продовольственного магазина, в ассортименте которого преобладали соки, мороженое, сигареты и прочая мелочь.

Первым посетителем магазина, в котором главной достопримечательностью отныне стала красивая, изящная, похожая на грациозную фарфоровую статуэтку Милена, был добродушный старичок. Он понуро и почти машинально прошаркал подошвами сандалий путь к прилавку и, будто увидевший сияющего ангела, замер. Дедушка, будто ослепленный попавшим на него светом, прищурил глаза, вгляделся, потом, словно привыкнув, осмотрелся, расплывшись в улыбке. Тончайшая, словно пергаментная бумага, кожа его губ обтянула улыбкой уже давно обеззубевшие десны. Дедушка облизнулся, пристально посмотрев на Милену и, немного подумав, нарыл в закоулках своей памяти, заброшенные туда за ненадобностью слова, чтобы теперь рассыпаться ими в комплиментах перед этой, возникшей из ниоткуда, красотой:

— Гибкая, спелая виноградная лоза, налей мне сладчайшего сока из своего кувшина…

Милена, не привыкшая к такому рода обращению к ней, раскраснелась, почти дрожащими руками налила напиток из кувшина в стакан и, протянула его старику. Он обхватил её ладонь шершавыми, до тошноты теплыми пальцами обеих рук и, удерживая руку Милены, продолжил словесную атаку.

Щеки Милены от неожиданности и непонимания происходящего ещё больше вспыхнули малиновым огнем. Пытаясь высвободить свою ладонь, она пристыдила старика:

— Что Вы себе позволяете?

— Ну-ну, Михалыч, ты это брось, — видя замешательство Милены, подоспела ей на помощь напарница и тут же, выхватив ладонь Милены из цепких старческих лапок, приободрила коллегу:

— Первый посетитель мужик — это хороший знак, хоть и бесы у него в ребрах, а все ж, примета есть примета — приживешься здесь.

И, словно в подтверждение этих слов, с пробуждающимся новым днем закипела, засновала туда — сюда людская толпа. Милена только и успевала брать деньги, отсчитывать сдачу, да выдавать необходимый товар.

Так за проворной работой Милена и не осознала даже, как день проскочил, и вечерние сумерки, сгущаясь, поползли на город, подгоняя к завершению время рабочего дня.

Милена готовилась к закрытию магазина и по наставлению напарницы считала дневную выручку. Большие купюры она положила одна к одной и, убрав их в кассу, высыпала мелочь на прилавок, начав быстро отсчитывать монеты. В этот момент высокий брюнет с вьющимися волосами и живыми пронырливыми глазами появился в дверном проеме. Он оглядел Милену снизу доверху долгим оценивающим взглядом так, как её еще никто и никогда не рассматривал. Она сконфузилась под этим взором темных глаз. Какая-то непонятная, не знакомая ей, дрожь пробежала по телу.

— Ты новенькая что ли? — улыбаясь и не отводя от неё своего ощупывающего взора, спросил парень. Милена кивнула.

— Как тебя зовут?

— Милена.

— А где Даша? — поинтересовался он девушкой, которая была её сменщицей.

Напарница Милены, Галина, вновь наблюдая замешательство коллеги, молниеносно подоспела на помощь.

— Она придет завтра, а вот ты и совсем бы здесь не появлялся, катись давай отсюда ко всем чертям! Не засоряй эфир.

— Ух, и злая ты Галка, как голодная чайка, заклевать готова!

— Иди, давай, умничать тут будешь, наш радар от тебя сильно фонит.

Милена, молча хлопая глазами, смотрела на их перебранку.

Парень нахмурился, задумчиво почесал в затылке, словно обдумывая свои дальнейшие действия, стоял, мялся с ноги на ногу, но уходить не торопился.

— Давай — давай, — подгоняла его к действиям Галина, — нечего тут впустую ошиваться.

Галина даже вышла из — за прилавка, кидаясь на парня грудью, как на амбразуру.

— Ну-ну, крокодильчик, успокойся, — отстранил он от себя Галину, — не к тебе зубастик, я пришел.

Он обогнул растерявшуюся продавщицу и вновь заговорил с Миленой.

— Анатолий, — сказал он, протянув ей свою руку.

Милена слегка пожала его теплую ладонь.

Молодой человек задержал на мгновение хрупкую девичью ладошку в своей ладони, потом быстро, так, что девушка не успела опомниться, подтянул её к своим губам и поцеловал.

Этот внезапный поцелуй, своим касанием, словно обжег руку Милены, и она от неожиданности вскрикнула, отдернув руку.

Анатолий томно прищурил веки и слегка шевельнул губами, как бы показывая Милене жестом, что он её целует. Вместе с этим воздушным поцелуем от него пошли такие сильные токи, которые Милена сразу же почувствовала, разливающейся по телу негой.

Милена смотрела на него, как на сверхчеловека, внезапно появившегося неведомо откуда, принеся с собой мужской шарм, непредсказуемость, стать, красоту и сажень в широких плечах, о которой она так много слышала, но, пожалуй, до этого дня, не встречала среди своих знакомых.

Анатолий посмотрел на монеты, лежащие на прилавке, и попросил:

— Одолжи на пиво до зарплаты?

Милена, не зная, что сказать, посмотрела на Галину, стоявшую в некотором оцепенении и наблюдавшую за ними. Повисла пауза. Не дождавшись ответа, новый знакомец сгреб с прилавка звенящую медь и, торопясь, вышел из магазина, бросив на ходу: «Спасибо, девчонки!»

Милена не знала, как реагировать. Даже не поняла, не успела осознать, что произошло: то ли её так лихо обокрали, то ли у нее появился друг?

— Ты сума сошла что ли? — вывел её из ступора голос Гали, — так ведь и проторговаться можно.

— Да, — согласилась с ней Милена, — даже не знаю, что на меня нашло, как дар речи потеряла.

— Ложи теперь в кассу свои кровные, да впредь повнимательней с деньгами будь, здесь таких проходимцев — пруд пруди, а ты, как я посмотрю, будто кролик к удаву, сама в горло ему лезешь…, даже не узнав, кто он.

— А кто он? — полюбопытствовала Милена.

— Местный забулдыга, — подытожила беседу Галка, — даже и смотреть не стоит в ту сторону, забудь и о нем, и об одолженных деньгах тоже — забудь.

Всю ночь Милене не спалось.

Девчонки — соседки по комнате — весело шушукались и тихонько смеялись на соседних койках.

А она, притворившись спящей, накрывшись одеялом с головой, и, обнимая подушку, думала о нем, об Анатолии, о его мужской красоте и о руках, сильных мускулистых руках, в объятиях которых, как нарисовало её воображение, она могла бы очень даже хорошо себя чувствовать. Девушка даже ощутила внутри себя, наверное, сердцем, что он тоже сейчас не спит и думает о ней. И в своих фантазиях с силой прижимает её к своей груди, и долго, страстно целует, дышит Милене в лицо горячим дыханием, и она, податливая ему, тоже нежно обнимает его и дарит в ответ, миллионы прикосновений своих сладких губ.

Думая так об Анатолии, Милена бесконечно целовала свою руку в то место, где до сих пор ощущала горящий отпечаток милых губ.

Глава 2

Весь следующий день, который был выходным, Милена посвятила покупкам. Ей хотелось украсить себя так, что бы Анатолий смотрел бы только на нее. Самая красивая из всех, только так она должна была выглядеть. Помада, карандаш, тени и тушь для ресниц были куплены незамедлительно. И, конечно, одежда, самая модная и красивая теперь появились у нее в шкафчике. А та, в которой она приехала, отправилась в дальний угол, как не модная и пригодная к носке.

Теперь на работу Милена собиралась, как на самый яркий, большой праздник. Красивая и нарядная, она встала за свой прилавок, и хотя белый халат продавца скрыл глубокий вырез прозрачной крепдешиновой рубашки, верхние пуговки которой она умышленно не застегнула, все равно, подведенные брови и стрелки на веках в обрамлении густо накрашенных ресниц сделали своё волшебное дело. И на посетителей магазина в этот раз смотрела уже не вчерашняя школьница с рыжим хвостиком на голове, а прекрасная роза, распустившаяся во всей своей красе, огненная, благоухающая нежным ароматным шлейфом.

Анатолий появился в магазине с утра, принес деньги, поблагодарил, и хотел было уйти, но никак не мог оторвать взгляд от Милены и, будто прикованный ее красотой, простоял четверть дня у прилавка, внимательно разглядывая и наблюдая за ней. Всё в ней было таким милым, слаженным, красивым. Всё — от кончиков тоненьких пальчиков, до рыжих, длинных локонов волос. И голос у Милены, был такой звонкий, льющийся, что он, забыв обо всём, слушал и слушал её, как самую прекрасную, поющую птицу.

Резкое преображение девушки, очень сильно взволновало Анатолия, он почувствовал новые эмоции, вторя ей, даже стал надевать рубашку и галстук, вместо заношенного свитера. Он больше не просил у неё взаймы денег, а наоборот, сам старался угостить её разными сладостями, принося с собой то шоколад, то ягод и даже однажды принес ей цветы.

Как — то само собой их общение стало легким и непринужденным, освоившись в обществе друг друга, они весело болтали обо всём, что только приходило на ум. Милена умудрялась и покупателей обслужить, и Анатолию внимание уделить. А он, по-доброму расположившись к ней, рассказал, что живет с матерью, так как личная жизнь никак не складывается, всё что — то не склеивается, что-то не получается. Работает экспедитором в том же Горторге, к которому относится и магазин, познакомивший их, и работа у него сдельная — то есть она, то нет её, поэтому иногда и шатается он по округе без дела.

Болтовня между делом, как — то сблизила их, сроднила. Анатолий стал частым гостем, кружившим подле Милены, он говорил, что ему с ней было легко, спокойно и тепло.

У Милены также поднималось настроение, когда она издали, сквозь витражное стекло магазина, видела идущего в её сторону Анатолия.

— Привет, крошка! — улыбаясь, говорил он.

Милена что-то радостно отвечала. Он подходил поближе, почти вплотную. Всегда смотрел в глаза и не отводил взгляда от её прекрасных, необыкновенно зеленых глаз.

Это был твердый взгляд мужчины, которого так жаждала душа Милены, и она, теряя самообладание перед ним, с трудом сдерживала волнение, нежность и разливающуюся волну чувств, сладко поднывающую внизу живота.

Незаметно для себя Милена так вспыхнула любовью к Анатолию, что в его отсутствие, нервничала, не находя себе места, и сама себе она много раз убедительно сказала: «Уже ради только одного знакомства с Толей стоило приехать в этот город». И она была искренне и наивно уверена в том, что Анатолий — это он, тот самый мужчина!

Однажды заболтавшись с Миленой до самого закрытия магазина, Анатолий вызвался её провожать.

Они шли не спеша, и Анатолий нашел повод поддержать Милену под руку, по широкому тротуару, густо усаженному благоухающими кустарниками, такими же ярко цветущими, как и шедшая по аллее пара. Птицы заливались в этот вечер, пели одна краше другой, и Анатолий с Миленой часто останавливались и слушали их щебет, и от чувств, которые нахлынули на них, Анатолий обнял Милену, прижал к себе и крепко поцеловал. А потом еще и еще…

Не в силах больше отпустить друг друга, они счастливые, прогуляли всю ночь, и с трудом расстались под утро.

«Это любовь!» — думала Милена.

«Какая она сладкая!» — думал Анатолий.

В общежитии, Милена, которой хотелось поделиться своим счастьем со всем миром, не удержалась и рассказала о своих чувствах к Анатолию, сменщице Дарье, которая жила по соседству, в комнате напротив.

— Что-то я с трудом верю, что Анатолий мог в тебя влюбиться, на него это совсем не похоже.

— А почему бы и нет? — удивилась Милена, — я что, пятаком не вышла или что у меня не так, а? вроде всё на месте. И тут — потрогала она себя за грудь, и тут — её руки, демонстрируя наглядно товар, скользнули к ягодицам, и тут тоже не хуже, чем у всех, — постучала она кончиками пальцев по своему лобку.

— Миль, да я не о том тебе хотела сказать. Конечно, ты красивая, может даже и не чета ему.

— Ладно, Дашка, я тебе как подруге, рассказать хотела, как мы с ним всю ночь напролет целовалась, да тебе видно самой не на кого глаз уронить, раз ты мне позавидовала.

— Я тебе позавидовала? Очнись, Миля, чему? В нашем общежитии не найдется подола, под который твой кавалер не попытался заглянуть.

— А ну повтори, что ты тут несешь! — разозлилась Миля.

— А он со всеми целуется, — усмехнулась хохотушка Дарья и добавила, — если поставить ему бутылку коньяка, он и переспит с любой, одна Света из винного чего стоит, он только там и пасётся!

— Ты что такое несёшь, зачем ты клевещешь на Толю, он почти всё свободное время проводит рядом со мной!? — возмутилась Милена, — я больше ничем с тобой делиться не буду и об этом разговоре, давай-ка, лучше забудем — сплетница ты!

Весь свой выходной, а потом и следующие друг за другом рабочие дни Милена места себе не находила. Ни спать толком, ни есть не могла. Сказанное Дашей об Анатолии, больно ранило её и нервным комком ревности поселилось в душе. Сильно хотелось плакать, спрятаться от всех любопытных глаз и плакать. А ещё хотелось встретиться с милым и спросить у него напрямую, выяснить всё. Хотелось, чтобы он развеял закравшиеся в её девичье сердце сомнения и тревоги. Чтобы снова страстно обнимал, целовал, ласкал только её и нашел для неё самые важные, самые нежные, самые главные слова, которые сумеют убедить её в том, что она одна, она единственная на всей большой земле. И нет отныне для него никого ближе и дороже, и только свет её любви нужен ему в этой жизни.

Так хотелось Милене, но Анатолий в её магазине перестал появляться, отсутствуя уже которые сутки, и тревога, переплетаясь со жгучей ревностью, росла в её душе, кипела, укреплялась, пуская корни, и душа Милены от этого рвалась на части и плакала, как и небо, льющее в эти дни на землю дождь, своими бесконечными потоками схожий с горючими девичьими слезами.

Глава 3

Осень пришла в город внезапно, давая о себе знать, сгущающимися на небосклоне тучами, и дождливыми, ненастными днями.

И вот в один из таких хмурых, дождливых вечеров Милена после долго тянущегося рабочего дня, раскинув над головой пестрый зонтик, медленно шла по улице в общежитие.

В её походке и понуром виде читалось полное безразличие ко всему. Как-то машинально передвигаясь, она смотрела по сторонам и, проходя мимо винного магазина, через большую стеклянную витрину заметила Толину куртку. Милена остановилась и стала разглядывать через стекло, он это или не он? И увидела то, что лучше было бы ей и не видеть.

Анатолий целовался с продавщицей.

— Да как он посмел? — со злостью покричала Милена, а слёзы потоком, ещё сильнее, чем прежде хлынули из её глаз.

Милене хотелось убежать от этого места подальше, чтобы больше не истязать свое влюблённое сердце такими невыносимыми страданиями, чтобы больше не видеть этого кошмара, но ноги её стали, будто ватными, непослушными и словно вкопанные стояли на месте. И Милена, застывшей статуей, продолжала стоять и смотреть на целующуюся пару.

Утирая рукавом плаща крупные слезы, бесконтрольно льющиеся по щекам, Милена ревниво сравнивала себя и девушку из винного отдела: Её соперница, гораздо полнее ее и выше ростом. Сильно вытравленные перекисью белые посеченные волосы неаккуратными прядями спадали на круглое, раскрасневшееся от принятого спиртного, лицо соперницы. «Как же так? Я намного красивее, намного милее её? Не может Толя ее любить больше, чем меня!»

По дождливой улице из какого-то кафе лилась музыка. Милена из темного ничем не высвеченного пространства наблюдала за мелькающими за окном фигурами Анатолия и его пассии, как за актерами немого кино. И на этом импровизированном, высвеченном ярким фонарем экране, бесконечно мелькала бутылка, рюмки, объятия и поцелуи.