Трэтеры

GVELA

Трэтеры (1)

СЛЭШ 18+

Книга писалась для души и от души

Женская сказка, фантазия, о мужской любви.

Книга об очередной попаданке в чужой мир, и попытке влиться в него. Смириться. Принять изменения. Встретить друзей, завести врагов. Преодолеть весь путь. И познать истинную любовь.

От автора: Прошу обратить пристальное внимание, что в книге есть жанры: Ангст, Фэнтези, Насилие, Смена пола. А так же присутствуют нецензурные выражения.

Ограничение по возрасту не ниже 18+. И помни, уважаемый читатель, книга написана в жанре СЛЭШ. Если вы не приемлете подобные отношения, не открывайте эту книгу.

Всем остальным храбрецам — приятного прочтения!

1 глава

Никогда не знаешь, когда беда придет именно к тебе. Думаешь, что всё то страшное, что происходит в жизни, тебя не коснется. Живешь, как умеешь, и, как все, стараешься осуждать тех, кто живет иначе. Мечтаешь о лучшей жизни и понимаешь, что ты никогда не достигнешь всего, чего желается. Аппетит приходит во время еды, как известно. Твои дни — серые, похожие один на другой — летят с потрясающей скоростью, старя тебя с самого момента твоего рождения. А ты все барахтаешься, барахтаешься, строя планы… И за суетой забываешь, что ты не бессмертен.

Пока ты юн, тебе кажется, что все дороги открыты, а твой путь легок. В среднем возрасте ты начинаешь осознавать, что многое тебе уже недоступно и молодость никогда не вернется. Чем старше ты становишься, тем злее. Тебя начинает раздражать все и каждый в отдельности: и громкий смех молодых людей под окнами, и слишком яркая помада у соседской дочери… Хуже, когда ты еще, вдобавок ко всему, одинок. Зависть к силе, молодости и здоровью скапливается и скапливается, выливаясь язвительной желчью.

Но больше всего ужасает, когда человека загоняют в рамки определенного поведения. Мне это всегда было непонятно. Зачем?! Зачем мы придумываем себе какие-то моральные принципы, совершенно ненужные в жизни. Нет, конечно, не убей, не воруй, не будь гнидой — все так и должно быть. Но при таких огромных различиях культур в нашем мире мы все равно умудряемся сковывать себя в определённых странах, сословиях, группах какими-то правилами. А оно должно быть одно: живи так, чтобы не вредить другому. И все!

Я так и жила… До этого дня. Дня, когда вся моя жизнь покатилась под откос и потеряла всякий смысл.

День проходил, как всегда. Куча заданий и кипа бумаги. Бегаешь, как бешеный кролик, по этажам, пытаешься успеть сделать все, как будто завтра уже не наступит. Но сегодня я отпросилась с работы пораньше. У сына день рождения! И не абы какой, а восемнадцать лет. Совершеннолетие! Он моя гордость и подтверждение того, что я смогла, вытянула, воспитала сама, без помощи бывшего мужа, твердившего, что я не справлюсь и приползу к нему на коленях. Не приползла. И не собираюсь и впредь!

Моя гордость, мое спасение. Десять лет назад, когда разводилась с мудаком мужем, я думала, что никогда не оправлюсь от его предательства. Но рядом был сын. Мелкий, упрямый и сильный. И в то же время страдающий похлеще меня: он терял родного отца, а я всего лишь очередного мужика, которых в жизни может быть вагон и маленькая тележка в придачу. И как бы хреново мне ни было, я должна была заботиться о сыне и раскисать не имела права.

Удивительно, но я смогла. Без образования — потому что вместо учебы сначала воспитывала ребенка, затем устраивала домашний уют — я все же смогла найти достойное место в этой жизни. Директором крупного предприятия я не стала, да и на министерские кресла не замахивалась, но и того, что имею, мне хватает. Туго. Но хватает.

Витька вырос неизбалованным. Учился хорошо. Звезд с неба не хватал, но подавал надежду, что в колледж он поступит бесплатно. Так и вышло. После девятого класса самостоятельно отдал документы на пищевика. И учился с удовольствием, часто балуя меня шедеврами на кухне.

Нет, не скажу, что он маменькин сыночек, отнюдь. Часто дрался. На дух не переносил вранья и подлости. Но причину своих стычек никогда не озвучивал, всегда говоря, что разберётся сам. Парень он у меня видный: высокий, подтянутый, голубоглазый, светловолосый. Картинка, а не мальчишка. Я им гордилась. Всегда.

Первый слух по двору, что мой мальчик предпочитает парней, прошел еще на его первом курсе. Потом все стихло. Но и синяков у сына прибавилось. Я забила тревогу. Пыталась поговорить. Он отмахивался, улыбался и успокаивал, обещал, что скоро все закончится. Я и верила, и не верила. Дурная надежда, что, правда, все закончится хорошо, так и нудила внутри, мешая здраво рассуждать.

Когда он перешел на третий курс, сердобольная соседка, вечно пахнущая нафталином и куриным супом, приостановив меня в подъезде, с ехидной улыбочкой поведала, что видела моего Витьку, целующегося с каким-то парнем.

— Срамота! Его лечить надо, Маринка. Куда ты смотришь?

— Знаешь, что, баб Надь, шла бы ты отсюда, а? Ходишь, шныряешь, как крыса. Своей жизни не хватает, в другие нос суешь? Пожилая же женщина.

— Сын от матери, как посмотрю, недалеко ушел. Такое же хамло.

— Не хрен нос совать, куда не просят. Нравятся ему парни, тебе-то какое дело? Не поделитесь, в каких позах с мужем любите сексом заниматься? — злость буквально клокотала внутри. Почему, ну почему все лезут туда, куда категорически не хотят пускать посторонних к себе?! Если он не сбрендивший садист и не убийца, то мне все равно, с кем он или она спит! Какая разница, что творят двое за дверьми спальни?! Почему-то к развращающим малолетних детей попам относятся более снисходительно, чем к геям! Не дикость ли?! По мне, так тех, кто прикрывается праведными делами, четвертовать необходимо первыми. Публично.

После такого разговора с вездесущей бабкой душа была не на месте. Но на следующий день намечался праздник совершеннолетия сына, и портить ему настроение своими расспросами, гей он или бабке померещилось сослепу, я не стала. Нутром чувствовала, что соседка окажется права. И что с того? Он мой сын. Я его люблю любого. Было бы лучше, если бы с ним что-то случилось, но зато он предпочитал девушек?! Ну, бред же?! Бред!

Я знала, что вечером Витя собирается отмечать со своими однокурсниками в баре. И именно поэтому пришла домой пораньше, чтобы успеть поздравить первой до того момента, как он уйдет.

Щелкнул дверной замок. И Витька, заскочив в коридор, принес с собой уличную весеннюю свежеть.

— Мам, ты дома? А чего так рано?

— А как же иначе? — чмокнув в щеку предусмотрительно склонившегося ко мне сына, потрепала его по голове. — Я же должна была подарить подарок. Надеюсь, я успела первой?

— Ну… как тебе сказать, — хитро подмигнул, приобняв меня, так и двигаясь в сторону кухни. — Есть хочу, умираю.

— Все готово, все ждет только моего именинника! Ух, вымахал, скоро со стульчиком бегать буду, чтобы в щеку чмокнуть.

— Я тебе персональный выберу, именной, — в шутку поцеловав меня в макушку, шустро увернулся от моего полотенца, которое я решила использовать в качестве оружия и слегонца шлепнуть по взрослой попе.

— Есть хочууу…

— Ой, дитятко не кормлено! — подмигнув хохочущему сыну, быстренько накрыла на стол.

Ничего праздничного устраивать не стала, решив лучше побольше выделить ему денег, чтобы оторвался по полной со своими сверстниками. Большой же. Да и такая дата бывает лишь раз в жизни!

— Ммм… вкусно. Пальчики оближешь. Мам, тебе надо было идти на повара.

— Ешь, обжорка. Какой повар? Я не люблю готовить, сам знаешь. Ты надолго хоть собираешься? Завтра тебя ждать или как? — я с материнской тоской, понимая, что сын вырос, жадно ловила все его жесты и взгляды. А может, не только потому, что боялась в скором времени остаться совсем одна, но и… чувствовала…

— Утром жди. Бухого, помятого и с вонью от перегара. Жди меня, и я вернусь, только очень жди, — выдал он, дирижируя вилкой.

— Фу, — рассмеялась я. — Все девчонки разбегутся от такого красавца.

Он как-то резко напрягся, и я понимающе вздохнула. И спрашивать не надо, так все ясно.

— Знаешь, Вить, если даже и не девчонки… — сын нервно вскинул на меня глаза. — Ты все равно мой сынуля. И любить я тебя буду точно так же, как раньше. Понял?

Он судорожно сглотнул. Отложил вилку и, обойдя стол, опустился передо мной на колени, прижался ко мне. Я привычно погладила белокурые вихры. Сердце неприятно защемило.

— Мама, — выдавил он хрипло. — Спасибо.

Много ли матери надо? Душа, она же не железная…

— Решил волосы отрастить? — взяв себя в руки, постаралась скрыть волнение в голосе, вымучив улыбку. — Бантик куплю.

— Покупай. Если купишь именно ты, я буду его носить.

— Иди, кушай, подхалим ты мой, — взъерошив шелковистые волосы, отправила доедать. — Волнуюсь я что-то, Вить. Ты никогда по барам не ходил, может, лучше куда на турбазу, или у кого дома соберетесь?

— Мам, не заморачивайся. Сейчас так все отмечают, — пожал он плечами, продолжая уминать салат и пюрешку. — Не волнуйся, мам, ты проснешься, а я уже дома. И не заметишь, что блудного сына всю ночь не было.

— Ладно. Действительно, пора уже и привыкать, что ты у меня вырос. Главное, паспорт с собой возьми, если пить собираешься. Мало ли, спросят. И, Вить, не пей много. Еще отравишься. И в ларьках выпивку тоже не покупай. Там всякую гадость продают.

— Мам, ты как наседка. Я все прекрасно понимаю. Ну, не переживай. Честно. Все будет хорошо.

Телефонный звонок. Сын быстро перебросился непонятными фразами с собеседником, подскочил и, дожевывая на ходу, рванул в свою комнату. Переоделся. И уже в коридоре, с улыбкой демонстративно положив паспорт в карман, махнул мне рукой.

— Буду поздно, не жди. Люблю тебя, мам.

— И я тебя люблю. Будь осторожен.

Будь острожен… осторожен… осторожен… Кто же знал?!

Полночи я проворочалась, все не могла уснуть. Ближе к шести утра, плюнув на то, как отнесутся к моему звонку друзья сына, набрала его номер. Телефон сына оказался недоступен. Я набрала еще три раза с интервалом в полчаса. Бесполезно. В душе все нарастала и нарастала тревога. Вроде понимаю, что он может прийти и под вечер, гуляет молодёжь, а успокоиться не могу.

В восемь утра, минута в минуту, раздался звонок в дверь. Руки сами выронили телефон, а в душе что-то оборвалось, образуя пугающую пустоту. На ватных ногах я дошла до двери и, не спрашивая, кто за ней, открыла.

— Гражданка Родожова Марина Михайловна? — два молоденьких полицейских с покрасневшими от недосыпа глазами и мрачным выражением лиц мне совсем не понравились.

— Да, — во рту все пересохло, а в голове зашумело.

— Гражданин Родожов Виктор Сергеевич кем вам приходился?

— Сын. П-приходился?

— Мне очень жаль. Но сегодня после анонимного звонка был найден труп вашего сына…

Пол стремительно завращался, и меня накрыла спасительная темнота…

Пришла в себя от резкого запаха нашатыря. Вокруг суетились врачи и соседи, скривив сочувственные гримасы на лицах… Лживые. Маски. И баб Надя, шумно сморкаясь, тем же платком промакивала мнимые слезы на своей морщинистой физиономии.

Похороны прошли, как в тумане…

Я даже плакать не могла, когда увидела сына. Такой спокойный. Тихий. Красивый… Мой единственный. Мой родной. Словно спит…

На следующий день после похорон я была у следователя. Да. Моего сына убили. А правильнее, забили до смерти. Как доверительно мне поведал следователь, они предполагают, кто это сделал, но доказать ничего не смогут. И он об этом сожалеет.

Сожалеет?! Ха! Да срать он хотел на мое горе! Ведь когда упомянул, что избили за то, что мой мальчик был геем, скривился, не удержался. Чем мой сын хуже соседского?! Того, который ради интереса скидывал котов с седьмого этажа, проверяя, разобьется или нет? Или он хуже того отморозка-гопника, который не погнушается ударить престарелую женщину, чтобы отобрать у нее мизерные накопления? А те, кто его убивали, святые? Так кто хуже?! Не такой?! Да я рада, что он не такой! Был…

Выйдя из участка, машинально поймала такси. И поняла, что, если сейчас не выпущу из себя всю эту боль, просто сойду с ума! Таксист, с опасением и сочувствием поглядывая на траурную черную повязку на моей голове, привез, куда я просила. В поле. За город.

Я, спотыкаясь, отошла как можно дальше от дороги. И заорала… завыла, скуля на одной ноте… Со всей силы выдирая траву из земли, и воя, воя, воя….

Когда пришла в себя, на темном небе вовсю сияли звезды, и я была опустошена и замерзла. Пошатываясь, встала и, понимая, что таксист уехал, видимо, посчитав меня чокнутой, пошла в сторону города. Домой. В пустую коробку, клетку, где, свернувшись калачиком в абсолютной тишине, так хочется сдохнуть с горя.

Неделя тянулась со скоростью улитки. Я плохо спала, мало ела. На работу забила полностью. Каждую секунду ждала, что звякнут ключи и зайдет Витюшка, все так же улыбающийся, обнимет меня и скажет: «Привет, мам. Заждалась?»

Но он не приходил…

В один из вечеров я бездумно кружила вокруг дома и услышала смех и мат от восседающей на скамейках компании подростков. И меня как обухом по голове долбануло. Я должна найти, кто его убил, и наказать.

Появился смысл жизни — месть!

Троих я нашла довольно быстро. Город не миллионник, найти, если знаешь, к кому обратиться, не проблема. Устроив за ними слежку, убедилась: отморозки. Настоящие. Посмотришь на них, и ничего человеческого не видно, хотя им слегка за двадцать.

Исполнить то, что задумала, все не решалась. Убить, оказывается, не так просто, как кажется сначала. Хотя внутри все выворачивает от желания причинить им такую же боль, что испытал мой сын и одарить тех, кто вырастил подобных ублюдков, пожирающей меня тоской и безысходностью. Я же оболочка. Пустая, двигающаяся, бездушная оболочка в один миг из-за чьей-то злобы лишившаяся света жизни.

— Видно, судьба, — все сложилось само и как нельзя более удачно. Эти трое ожидаемо вынырнули из-за гаражей хорошо подпитые. Сидя в машине в полной темноте, я с ненавистью следила, как они выходят на обочину дороги, словно специально подставляясь.

— Пшел отсюда! — неудачно высунувшаяся из кустов облезлая псина, взвизгнув от удара ноги заржавшего одного из уродов, отлетела обратно.

— За тебя, сыночек, — и, понимая, что второго шанса у меня может и не быть, завела машину и вдавила в пол педаль газа…

Домой я вернулась, как сомнамбула. Руки тряслись, и саму колотило, как в лихорадке. Не разуваясь и не включая света, прошла в кухню и, достав предусмотрительно приготовленное успокоительное, выпила сразу две таблетки.

— Соберись, Маринка. Еще не все, — встряхнувшись и вылив из стакана остатки воды, поставила его на стол и мельком глянула на перевязанную траурной черной ленточкой рамку с фото солнечно улыбающегося Вити. — Ничего, сына, мамка у тебя сильная. Успею.

Эти трое, которых, я очень надеюсь, не откачают, были так, шакалятами. Руководил компашкой, как всегда, белобрысый сморчок, неплохо устроившийся за спиной папы-министерской шишки. Добраться до сучоныша, окруженного телохранителями, как грибами в лесу, оказалось нереально. Кроме одного места: бара.

— Мой день, — ухмыльнулась я, глядя на разряженную публику, столпившуюся возле самого элитного клуба нашего города.

С моими доходами в «Цезаре» светило, разве что, заплатив за вход, постоять около чужого стола, любуясь на коктейли и закуску. Стоимость напитков зашкаливала за отметку «Охренеть!» Моя старенькая аудюшка на фоне шикарных джипов смотрелась бы сиротинушкой, привлекая ненужное внимание. Пришлось пройтись пару улиц пешком.

Марафет я навела шикарный, знакомая-стилист помогла. Так что фейс-контроль я пройду без проблем. А остальное — дело техники. Главное, нужная мне мразь сегодня там.

Громыхающая музыка. Пьяные, извивающиеся, полуголые тела. Духота. И жуткая какофония запахов парфюмов. Удачно лавируя среди танцующих, добралась до випов.

— Черт, — пришлось притормозить и свернуть чуть в сторону. Охрану никто не отменял, и два амбала почетным караулом устроились перед лестницей, ведущей в VIP-апартаменты на втором этаже. — Ладно, легко не вышло. План Б.

Что способно посеять панику в клубе, полном под завязку гламурных бабенок? Не вопить же «пожар», толку будет ноль, да и музыку попробуй перекричи, охрипнешь. Делаю проще.

— Идите ко мне, малыши. Придется вам поработать, — белые лабораторные мыши, любезно предоставленные дочерью-школьницей одной из моих знакомых, флегматично отнеслись к путешествию в сумочке. — Приступим.

Наступить на ногу одному парню, указав при этом на спину рядом танцующего, мол, это он, а не я, — завязывается драка. Много ли пьяным надо для скандала. Проходя мимо, положить мышонка на голову особо губастой дамочки и «случайно» толкнуть другую. Метко подкинуть третьей на плечо вторую мышь. И, вуаля!

Если бы я сейчас могла громогласно хохотать, ржала бы, как лошадь. Танцпол взорвался воплями и матом. Мужики дубасили друг друга, втягивая в общую свалку все новые и новые лица. Девки визжали не слабее уличных сирен, отчего я реально опасалась остаться глухой впоследствии. Зато охрану также засосало в круговорот выяснения отношений между самцами, кто из них круче.

И я спокойно прошмыгнула вверх по лестнице, скрываясь за выступом. Достав нож, сделала пару шагов в сторону укрытой от глаз комнатки, жутко сожалея, что в руках не пистолет с глушителем, было бы проще.

А нужный мне ублюдок мирно спал, развалившись на черном кожаном диване. Зависнув над ним с кухонным ножом в вытянутой руке, поняла, что не смогу. Белокурый, худощавый, словно невинный ангелок, он мне напомнил моего Витю. Захотелось зарыться пальцами в эти шелковистые вихры и уткнуться в них носом, надеясь почувствовать родной аромат. Сердце болезненно защемило. Нож звонко брякнулся на кафельный пол, и мозг, не сумевший вынести противоречия мести и такой похожести на любимого ребенка, переклинило. Я рухнула на колени и, раскачиваясь из стороны в сторону, завыла.

Я не смогла…

Зато смог он…

Лезвие ножа вошло в спину легко, как в масло. Резкая боль заставила меня распахнуть в недоумении глаза. Мнимый ангел с циничной ухмылкой дьявола, доставляя лишнюю боль, медленно вытянул из меня нож, жмурясь от удовольствия, слизнул с него кровь.

Меня замутило.

— Нет, вы все такие тупые, а? Думала, я не знаю, кто про меня все вынюхивает? Ты не первая такая дура, мамашка педика. Туда тебе и дорога, нечего рожать уродов. Кстати, спасибо, мне от тех придурков самостоятельно избавляться не придется. Теперь никто ничего лишнего не ляпнет, круто! Слышь, ты, я теперь развернусь! — захохотал он, жестко хватая меня за волосы и вздергивая вверх. — Меня жалеть будут. Прикинь? Хочешь, я тебе кое-что интересное шепну? Я мальчика приглядел. Ммм… сладкий такой. Невинный. Беленький. Люблю светленьких. Психолог говорит, что у меня нарциссизм какой-то. Прикинь? А знаешь, что самое смачное? Эта голубая овечка — любовничек твоего пидораса, прикинь? Не знала? Одуреть! Ты бы видела, какое у него тело… Закачаешься. И глазки какие… Так и хочется их выколоть, чтобы не смотрели так невин…

В голове рвануло. Дать исчезнуть тому, кого любил Витя?! Нет! Никогда! Я не сумела уберечь своего ребенка, постараюсь спасти чужого! Частичку души любимого сына в его мальчике!

Понятия не имею, откуда взялись силы, но пара четких, неожиданных движений, и я, победно оскалившись, удовлетворённо смотрела, как, хватаясь за шею, стараясь перекрыть хлещущую во все стороны кровь, с диким ужасом в стекленеющих глазах оседает на пол последний отморозок из моего списка.

Топот ног за спиной. Не успеют спасти. Не должны успеть! Мне хотелось сказать, что я его проклинаю, выплеснуть всю скопившуюся ненависть на эту мразь, но тело перестало слушаться, перед глазами все закружилось, вдох не получился, и я кулем рухнула на пол.

Надежда, на то, что я умерла, провалилась.

Очнулась с жуткой головной болью и ломотой во всем теле. Попытка дотронуться до головы не удалась. Сознание отметило характерный металлический звук. Дернула вторую руку. Ого! Наручники и на ней. Веселое начало! С трудом фокусируя взгляд, осмотрелась. Солнце не светит, но светло. День. Окно: белые деревянные рамы, кое-где облезшие от краски, стекла с трещинами. Поржавевшая решетка. Грязно-белые потолок и стены. Единственная кровать в комнате — моя. Больничная палата?

Кто-то хорошо позаботился, чтобы я никуда не смогла исчезнуть, предусмотрев все и не надеясь на мое плачевное состояние. Но кто? Вариантов, в общем, немного. Или папаша белобрысого, шишка местного пошиба, приберег меня «на сладкое», либо все же полицаи подсуетились. Исход, все одно, не радужный. По фигу. Какая разница, когда сдохнешь, дорога одна. Слаб организм, раз снова тянет в спячку. А почему бы и нет? Повезет — добьют во сне, и мучиться не придется.

Из персонала я видела одну худощавую неприветливую медсестру, не издавшую ни звука за все те разы, что она ко мне наведывалась. Именно по количеству ее приходов и перерыв на сон я и рассчитала количество дней, проведенных в этом искусственно освещённом склепе.

Через три дня, когда угроза жизни миновала, меня перевезли в одиночную камеру, что удивительно. Понятное дело, подсуетились, создав шикарные одноместные апартаменты, придерживают на сладкое. Знаю, как у нас бывает в следственных изоляторах, как селёдку в бочку натолкают людей в комнатушку три на три, и всем насрать на это. Виновные с невиновными, все в одной куче. Выживешь — повезло, а нет — так бывает. Люди же, как звери, только звери почему-то благороднее людей выходят. Странно, правда?

Каждый день тянулся раздражающе медленно. Прогулка в четыре шага туда и обратно начала давить на психику. Поговорить не с кем. Посетителей нет. Сокамерники отсутствуют. Ни единого постороннего звука, кроме издаваемых мною. С одной стороны, оно и к лучшему. Мало ли с кем поселить могли. С другой, тронуться умом так можно гораздо быстрее. Одно и то же… Кровать, небольшое зарешеченное оконце под самым потолком, как амбразура у дота. Только кусок неба с облаками и видно. Удивительно, что не лишили этой малости. Или… Психологический ход такой? Изощрённо садистский? Видишь, но не достать. Одна отдушина — смена картинки в проплывающих облаках или хмурости погоды. А еще постоянные сны про сына. Выматывающие душу сны. Сына… Веселого, счастливого, живого. Утром, пока еще не понимая, что он всего лишь приснился, пару секунд радости ощутить успеваю. А потом… Два шага вперед, разворот и два шага обратно. И тишина…

По принципу календаря Робинзона Крузо, черточки на стене рисовала с регулярностью, каждый рассвет. Говорят, ожидание — это самое ужасное. Согласна. Я никак не могла понять, почему вокруг меня настолько полна изоляция от внешнего мира? И даже папик белобрысого не рвется добить тварь, убившую его единственного отпрыска. Или я чего-то не понимаю в мотивах родителя, или у них есть свой план? Столько времени, и никаких действий.

Разбавляли будничную тягомотину появления следователя, определенно купленного, как и адвокат, который якобы собирается меня защищать. Да еще уколы три раза в день, делала их одна и та же грозно молчаливая тетка со здоровенными ручищами и замашками палача. Иглу она вгоняла, словно мстила за всех невинно убиенных на земле мне одной. Пару раз появлялся щуплый невысокий врач с большой залысиной в жиденьких волосенках и с совершенно равнодушным взглядом рыбьих глаз. Душу дьяволу он продал еще лет двадцать назад, когда мучения и смерти перестали его задевать. Я видела таких врачей. Их бы, по-хорошему, к пациентам вообще не подпускать, потому что человек, кроме как с куском мяса, у них уже ни с чем не ассоциируется. Но кто же станет это делать? Пока делятся доходами — систему не изменить.

Настораживало другое. Ни один из родителей отморозков так и не появился на горизонте. И ни единого намека на желание встретиться со мной, чтобы хоть плюнуть в рожу, по меньшей мере.

Почему? Почему папаша последнего не спешит мстить? Такая возможность отыграться, закачаешься! Но не использует. Непонятно.

Все разрешилось по моим подсчетам и после подтверждения адвокатом через три месяца, 12 октября. А я и не заметила, как лето пролетело. Люблю, когда тепло и солнышко светит.

Состоялся суд — сплошной фарс и клоунада. Адвокат откровенно смешил, пытаясь лавировать так, чтобы не сильно выставлять меня в добром свете перед людьми, отрабатывая свой гонорар. Вообще удивительно, зачем было приглашать в зал зевак, если и так знали, что посадят и надолго? Мыслями я была не здесь, не в клетке зала суда. Мне постоянно жутко хотелось спать и чтобы побыстрее оставили в покое, забыв о моем существовании. Нервы, они не железные.

Послушать, что рассказывает суду обвинение, стоило. Стало понятно, почему я тогда так просто попала в вип-зону к мажорику. Я действительно дура! Сначала полгорода задолбала расспросами и попытками выйти на всех четверых. И после этого я еще рассчитывала, что никто ничего не узнает. Да у того же «папаши» своих ушей в городе хоть пруд пруди. И дитятко свое он берег неплохо. Знал, сволочь, об увлечении своего отпрыска. Знал и ничего не предпринимал. А, нет! Предпринимал! Отмазывал, сука. Телохранителей нанял.

А я? Я просто сама плыла к ним в руки. Они все спланировали. Ждали. Хотели взять с поличным, чтобы наверняка. Из тех троих, что я раскатала по асфальту, один выжил. Остался инвалидом на всю жизнь, ходить не сможет. Даже не знаю, кому лучше — тем двоим, что окочурились, или ему, теперь полностью зависящему от других.

Как на меня орали и проклинали их матери… Я смотрела на этих женщин и думала: как получилось, что они воспитали таких ублюдков, если настолько сильно любили своих детей? Отцы грозились показать мне кузькину мать и требовали не рассчитывать, что я легко отделалась, мол, меня достанут и в тюряге.

Смотрела я на этот спектакль и не чувствовала совсем ничего. Ни единого сожаления. Если они шли убивать, значит, были готовы, что в ответ могут убить и их. Нельзя отнять жизнь и продолжать жить безнаказанно, точно зная, что чьё-то горе исчисляется всего лишь жалкими годами заключения в ограниченном пространстве, где ты будешь спать, есть, общаться и ждать освобождения. А они вообще посчитали себя бессмертными и способными творить, что душа пожелает. Нет, господа, всегда найдется такой, как я. У которого так же слетят все условности, и он сможет отомстить. Ведь границы человек устанавливает себе сам!

Значит, виновата только я?! А как же мой сын? Как же его жизнь? Моя, сука, жизнь?! Если бы ты украл мешок капусты, я бы заступилась, а убив — преднамеренно, жестоко, — ты жить не должен. Я не мстила — я восстанавливала справедливость! Я спасала других — тех, кто мог подвернуться этим упырям под руку! И я права! Эти нелюди отняли у меня смысл моей жизни, выкорчевали мою душу и хотели продолжать жить, как будто ничего не произошло? Ну, нет, так не пойдет! Не выйдет!

— Теперь мы квиты, — единственное, что я сказала, покидая зал суда. Мне не в чем оправдываться.

Суд закончился вполне ожидаемо. Двадцать пять лет строгого режима. По моим подсчетам, поделив эти года на четверых… Чуть больше шести за каждого? Немного. Будь я извращенцем с маньячным складом ума, вернувшись через всего каких-то сраных шесть лет, убивала бы куда круче и оставляла бы гораздо меньше улик, намотав на ус поучительные истории сокамерников. Нет? Да бросьте! Все так и бывает! И зачем?! Почему жизнь отморозка стоит дороже, чем жизнь обыкновенного законопослушного человека?! Ребенка?!

Здоровенная колымага, грохочущая, как консервная банка, везла меня к месту моего заключения на хренову тучу лет. Громкий грохот, мат водителя и удар по машине, закувыркавшей меня внутри кузова, как в центрифуге, и темнота.

В себя пришла от пощечин. Еле разлепив глаза и стараясь продраться сквозь муть, заволакивающую сознание, с трудом сфокусировала взгляд на силуэте очень толстого мужика.

— Открой свои зенки, сука! — удар был хорош. Я, никогда не умевшая драться, растянулась на полу в позе медузы, то есть «тело желеобразное — одна штука», и молча пересчитывала количество вспыхивающих перед глазами звездочек. Космос!

— Шеф, она так сдохнет, — гулким эхом произнес чей-то голос.

— Хорошо, — злобно выкрикнул второй со знакомыми визгливыми нотками. — Убери от меня эту падаль. Ничего, там ей понравится. Будешь долго помнить меня, тварина!

Пальцы вцепились мне в волосы, заставляя от боли приподнять голову и посмотреть в жирную харю красного от ярости мужика.

Кажется, хватать за волосы — это у них семейное. Естественно, я догнала сразу, чья это рожа. Не выдержал? Как-то долго терпел. Что дальше? Меня сразу убьют или помучают?

— Смотри на меня, сука! — и снова удар по лицу. Нет, легко на тот свет уйти мне не светит. Жаль. Боль я не люблю.

— Пошел ты, — прохрипела я, закашлявшись. Кажется, пару ребер я все же сломала, и рана вновь открылась.

— Что?! — дурниной взревел он, с размаха наступая ногой мне на пальцы. Жуткий хруст и адская боль заставали заорать.

— Шеф, покалечите — полудохлое тело не примут.

— Заткнись! — разошелся боров, и я не успела понять, что произошло, когда запястье прошибла дикая боль. Закричав, срывая голос, я попыталась схватиться за пострадавшую конечность и тряхнула головой, желая убрать муть перед глазами. Надо сориентироваться и попробовать как-то защититься. Звук выстрела, и опаляющая боль в ноге. Скуля на одной ноте, я попыталась сгрести себя в кучу и отползти в сторону.

— Шеф, ваш план сорвется!

— Пусти! Пусти, я сказал! Блядь! — взревел тот.

Новая попытка двинуться привела к все сильнее накатывающей дурноте, перед глазами то и дело становилось темно.

— Шеф?

— Все, я успокоился. Убрал руки! Спокоен я! Спо-ко-ен. Бери эту падаль и отвези, куда я говорил. Смотри, не засветись. Вытаскивать не стану, отправлю первым же рейсом туда же, куда ее везешь. Понял?

— Все сделаю, шеф. Не надо к нему! Все будет в лучшем виде!

Попытка укусить потянувшуюся ко мне конечность ни к чему не привела. Только замутило сильнее. Мою тушку, не церемонясь, закинули на плечо, тело прострелило болью, вскрикнув, я отключилась.

— За-дол-ба-ли, — прохрипела я, придя в себя. Ну, что за гадство?! Опять живая! Чувство такое, что меня катком переехали, и не один раз. Голова трещит, собираясь лопнуть, как перезрелый арбуз, от малейшего неосторожного движения. Грудь сдавлена так, что дышать приходится мелкими глотками. Конечности ноют. Горло дерет, разговаривать невозможно. Язык распух. И перед глазами муть полнейшая. Жопа, одним словом.

Второе подключение к реальности прошло более успешно. Голова уже гудела гораздо меньше. Во рту Сахары не ощущалось. Ярких болезненных вспышек тоже. И зрение слегка улучшилось, но двоиться в глазах не перестало. Грудь все так же сдавлена, и дышать сложно.

Говорят, три раза — это на удачу. Согласна. В третий раз очнулась практически здоровой. Голова не болит, лишь слегка кружится, если резко повернёшь в сторону. Зрение в норме. Повязка на груди стала гораздо слабее. Попытка подняться не удалась. Махом накатила тошнота и жуткая слабость. Сбоку что-то противно запищало. Моментально за дверью послышался топот ног, и в палату влетели несколько врачей. Все бы ничего, врачи как врачи, дяди в белых халатах. Если бы не знакомая физиономия лысеющего эскулапа, приходившего ко мне еще в камере, и два амбала позади него с очень странной для медика амуницией в виде черной дубинки на ремне сбоку.

Неужели меня запихнули в психушку? Жестко. Фантазия у папика не особо богатая, но признать, что не действенная, не получается. Здесь меня быстро превратят в овощ без мыслей и желаний.

— Давайте знакомиться, — с улыбкой голодной акулы врач глянул на прикрепленную в ногах кровати табличку и удивленно хмыкнул. — Третья группа? И кто у нас такой умный, без моего ведома распределять? Выясню. Накажу. Нет, вы только посмотрите?! Такой материал растрачивать попусту! Шестая. Самое лучшее, и все для тебя.

Быстро черканув что-то на дощечке, эскулап занялся мной. Проверил повязки и пульс, посмотрел зрачки.

— Превосходный материал. Я просмотрел данные анализов и по всем показателям ты именно то, что я искал. Я создам лучшее из возможного! Ты будешь великолепна! — всплеск ненормального воодушевления нервирует и откровенно пугает. Куда я попала?! А главное, к кому и для чего?! Обращение ко мне как к «материалу» наводит на очень поганые мысли.

— Рассчитываю на тебя, тридцать первая. Пройди все тесты, и ты станешь вершиной эволюции! Я уже предвкушаю нашу совместную работу.

«Это кем? Инфузорией туфелькой, что ли?»

— Что происходит? — дернулась я, заставив чокнутого врача испуганно отскочить в сторону, а его мордоворотов потянуться к своим дубинкам. А нервы у мужика ни к черту, с чего бы?

— Почему они вечно так?! — голосом обиженного ребенка протянул врач, глядя на своих подчиненных, доказывая мне, что с головой у мужика совсем плохо. А для меня это полный трындец. Таким психам только попади в руки, раскромсают на ленточки в научных целях. Влипла, так влипла! Как выбраться из этого бедлама?!

— Сегодня пусть полежит здесь, а завтра переведешь в шестой сектор, — смена настроения или маски, или передо мной холодное равнодушное нечто. Самый страшный зверь — представитель науки.

— Комната пятого вчера освободилась. Я так долго с ним носился, а он на четвёртом тесте срубился. Как он мог не оправдать моих надежд?! У тридцать первой прекрасные данные. Слышите?! Прекрасные. Стоит попробовать.

Доктор резко замолк, и, погрузившись в какие-то свои раздумья, покинул палату. Телки потянулись следом.

Голову сжало тисками, в висках заломило. До меня отчетливо дошло, куда попала, и мне это совершенно не нравится! Ни на капельки. Опыты, материал, тридцать первая, тесты… Это самая настоящая подпольная лаборатория с подопытными материалом — людьми! Здесь нет даже мизерного шанса выжить. Либо на столе под скальпелем, либо пристрелит после. Если никто не в курсе о таком месте, то тайну местный персонал хранить умеет. А кто это делает лучше всего? Правильно, мертвые. Безопасный враг — это мертвый враг.

— Тварь жирная, чтоб ты сдох! — заорала я, впадая в истерику. Знал, куда упек! Поэтому и мордовать не стал, здесь обо мне позаботятся гораздо изощрённее. Как-то все накатило разом, и меня прорвало. Сколько я орала и бесновалась на кровати, пытаясь освободиться, не знаю. Но на мои вопли так никто и не пришел. Либо стены у них с хорошей звукоизоляцией, либо привычны к подобным концертам, а вероятнее всего, все вместе.

Опустошенная, я заснула, а проснулась не там, где засыпала. И это плохо. Ладно, сделаю скидку на свое невменяемое состояние, а на будущее — надо быть начеку, раз они способны так легко транспортировать мое тело из одного места в другое. С другой стороны, сколько фильмов смотрела, сопротивление в подобных случаях — вещь бесполезная, к сожалению. Здесь только на чудо и на побег стоит надеяться.

Небольшая комнатка, абсолютно белая, с огромным зеркалом во всю правую стену. Для слежки? Узкая кровать. Ни единого выключателя или розетки. И на фоне режущей глаз белизны — алое пятно ткани на краю кровати. Повернув голову в сторону зеркала, не сразу поняла, почему не особо удобно двигаться. А когда дошло, судорожно вцепилась в пластиковый обруч на своей шее.

Подскочив к зеркалу, ошарашенно замерла. Отражение не порадовало, показывая обнажённую женщину с перепуганным взглядом голубых глаз, лишённою вообще каких-либо волос на теле, ни внизу, ни вверху, и со своеобразным собачьем украшении на шее, оригинально мерцающем бегущими в нем зелеными огоньками. Жирная цифра «31» на правом виске, как татуировка для заключённых.

Словно не веря тому, что вижу, нерешительно провела рукой по абсолютно лысой голове. Зачем побрили, сволочи?! Я с таким трудом их отращивала, целое состояние на всякие шампуни, маски и бальзамы перевела, чтобы добиться густоты, блеска и длины до середины бедра. Теперь попробуй догадайся, что настоящая платиновая блондинка была в этой лысой кочерыжке! До номера дотрагиваться не решилась, как будто боясь окончательно поверить в действительность происходящего.

Прикрыв на минутку глаза, чтобы позорно не разреветься, постаралась успокоиться. Ничего уже не исправишь. Сына не вернешь. Месть не отменишь. Но и не жалею. Остается сделать вид, что смирилась, приспособиться и в нужный момент сделать ноги. Не бывает безвыходных положений, только выход не всегда хорош.

— Ничего, Маринка, поплыли?

Ухмыльнувшись своему отражению, вновь остолбенела. А как же раны? Удивленно пощупала свеженькие розовые рубцы от пулевых на руке и на ноге. И, кое-как извернувшись, постаралась разглядеть ножевое на спине. Спина чиста, как у младенца. Непонятно, как так быстро все зажило?! И пальцы…. Сломанные пальцы гнулись, как положено, совершенно не отдавая болью. Как такое возможно?! Я вдохнула полной грудью, уже ожидая, что сломанные ребра тоже не дадут о себе знать. Так и есть. Ничего. Дыши, как пожелаешь! С одной стороны, такая регенерация — это чудо, а с другой… Выносливость позволит экспериментировать надо мной непозволительно долго. Черт! Как же я умудрилась влипнуть в такое дерьмо?! И откуда такой дивный подарочек?

— Не паниковать. Всему есть разумное объяснение. Есть? Есть. В экстремальных случаях иногда организм дает разные реакции: кто-то становится экстрасенсом, у кого-то развивается пирокинез, а некоторые, такие, как я вот, обзаводятся повышенной выживаемостью, — кивнув сама себе, развернулась к единственному яркому пятну в этом белоснежном карцере, решив глянуть, что это.

Алой тряпкой оказался больничный халат, застегивающийся спереди по всей длине на липучку и еле достигающий колен. Больше из одежды ничего не нашлось, как и из обуви.

— Сказать спасибо, что не голой оставили? Да пошли вы!

Любопытство погнало к дверям. Тупо, конечно, надеяться, что я могу слинять отсюда беспрепятственно, просто открыв дверь и выйдя на волю. Но человек — такая зараза — пока не проверит, не поверит. Дернула первую из них, открыть не получилось.

— Ясно. Выход, и он заперт.

За второй оказалось небольшое помещение два на два. Туалет и душ, ничего больше. Ни зеркала, ни зубной щетки, ни полотенца с шампунями. Если здесь и жил номер пятый, то погано ему жилось, совсем после себя ничего не оставил. Или уборщицы в этом заведении на высоте.

— Не стоит зарекаться, — осадила сама себя. Еще неизвестно, сколько и как я проживу в этом санатории, и что останется после меня.

Еле успела выйти из туалета, как дверь в комнату открылась, и на пороге нарисовался здоровенный детина выше двух метров ростом. И свыше ста килограммов весом. Их здесь чем кормят, что такие мамонты вырастают?!

— За мной, — пробасил мужик.

Коридор оказался таким же беленьким, как и моя камера, к тому же довольно узким, так что вдвоём рядком по нему пройти не реально. На всем протяжении сплошные двери, как в общаге. Замки электронные, кодовые, со специальной выемкой для отпечатка пальца, и отнюдь не владельца сомнительного номера люкс, а охраны.

Молчаливый детина, приложив свою сарделину к следующему замку, выпустил на свет парня с номером семь на виске. Тощего, боязливо вздрагивающего, с пустым взглядом, пристроившегося передо мной. Пока шли, охранник добавил еще троих номерных. Двадцать пятого, двенадцатого и двадцать второго. Они показались довольно неплохо развитыми физически, не такими болезненными на вид, как седьмой, но и оптимизмом от них не перло. При всем при этом в нашей веренице я была единственной женщиной. Впрочем, судя по моему номеру, подопытных должно быть гораздо больше. Я надеюсь. Не хочу думать, что из группы в тридцать человек остались только эти четверо. В таком случае жить мне осталось не так уж и долго.

Охранник привел в обыкновенную столовую. И, как все здесь, абсолютно белую. Я начинаю ненавидеть этот цвет. Стойка раздачи, огромные емкости с едой, пара поваров-мордоворотов. Клонируют они их здесь, что ли?

За длинными столами друг против друга сидели молча кушающие люди, объединенные по цвету одежды. Настораживающе тихо. Ни единого шепотка. Ни малейшего проявления любопытства в нашу сторону. Тускло, тухло, обреченно.

Судя по цветовой гамме, секторов всего шесть. Народа немало, считать не рискнула, так и голодной остаться можно. Но не меньше пары сотен — точно. Десяток амбалов, надзирающих за заключенными. И камеры. Во всех углах, на входах и выходах и над столами. Не скрыться, не спрятаться. Веселого мало.

Нашу мелкую группку подвели к раздаче, лично мне охранник всунул поднос в руки и, кивнув на стойку, мол, выбирай, отошел.

Кормили привычно. Суп, второе, попить. Все вкусно и сытно. Я наелась вдосталь. Пока ела, мельком разглядывала остальных. За нашим столом сидело десять человек. Соседний занимали желто-халатные и с номерной тату красного цвета. Неплохо придумано. Различить, из какого ты сектора, не проблема и от метки так просто не избавиться. Думаю, еще и чип какой-нибудь в тело впихнули, чтобы наверняка.