Часть первая (более или менее реальная)
I
Все началось, как водится, с небольших странностей.
«М-да-а, странный нынче народный герой у нас пошел. Ну, бандит — ладно. Модно, конечно, но кому нравится, кому нет. А ки-иллер… киллер нравится всем. В его взгляде столько мертвенной страсти — это для дам-с. Оружие всегда в полном порядке. За это любят офицеры и прапорщики. А банковские клерки надеются, что завтра придет черед их босса. Известного негодяя. Ну и — ореол таинственности, конечно. Этакий романтический Зорро с винтовкой вместо плетки. Ах-х, нравится как! А все от чего? От недостатка адреналина, да от серости нашей будничной. Есть у тебя свой шесток, выше не моги, быстро укоротят. Где-то ТАМ (многозначительно) все уже поделили и на всех наплевали. Бунтовать-то у нас кишка тонка, вот и оттягиваемся, глядя в телевизор. Когда там очередной Зорро покрошит всех Плохих. Ты уж не подведи, родимый! Ты только стреляй, стреляй, стреляй!…
Эх, господа-господа! Страшно далеки вы от жизни. И от смерти. За попаданием пули следует прекращение физиологических процессов. В жизни, не в кино. Там артист подрыгал ногами, и камера уехала. В жизни и на свинью страшно смотреть, когда забивают. Ноги тяжко раскорячены, железистый запах…. А в глазах-то понимание…».
Сергей выключил телевизор и отложил «дистанционку». Встал с дивана. Потянулся и поймал себя на мысли, что вместо плодотворного поиска работы по «бегущей строке», опять час с лишним пялился на бессоновского «Леона». Остросюжетный, типа, фильм. В чем только остросюжетность? Сейчас уже в каждом фильме по пять-семь Плохих падает на одного Нашего. И однако е-есть, есть она. Острая сюжетность.
Взглянул на листок с выписанными названиями фирм. Негусто. Конечно, искать филиал Микрософта в нашей глуши просто глупо. Путних фирм и на свете-то — раз-два обчелся. Ладно, доверимся интуиции и переберем, что имеем. «Квинта-телеком», «Директ-плюс» — фу, какая пошлость. Да еще — «требуется программист без вредных привычек». Смешно просто. Fat-UMM — «работа квалифицированным программистам», просто и со вкусом. К тому же что-то мне подсказывает…. Ну конечно — фатум, судьба. Позвони, мол, судьба, типа! Если веришь….
В судьбу Сергей верил свято, несмотря на то, что получал от нее в основном пинки. Все просто — он был оптимистом. Только оптимист мог во времена рыночной экономики и повального менеджмента поступить не куда-нибудь, а на РТФ. Который и закончил с красным дипломом. Чтобы потом уйти в риэлтеры — продавать квартиры, потом вернуться к «первой любви» — компьютером, потом…. В общем, безработный он теперь.
«Что имеем…. Работа квалифицированным программистам — звучит заманчиво. Но это или очень много, или очень мало. Квалифицированный программист… под это определение и хакер подходит. А в хакеры нам не надо. Как-то… нечистоплотно все это. Да и слабость у нас есть — чтим мы УК РФ. Ладно, чего думать, звонить надо. Три-два-два… два-два-три…».
— СКТ Фат-ум, здравствуйте.
— Девушка, здравствуйте. Я по объявлению в «бегущей строке», по поводу работы….
— Да, мы набираем сотрудников в филиалы. Ваши данные, пожалуйста.
— Хижняк Сергей Анатольевич,1977-й, высшее, Windows 98 и дальше, 1С от ЧП до корпорации, создание сайтов….
— Достаточно. Завтра собеседование с десяти до двенадцати утра на Героев Гражданской, 16….
— Секундочку — запишу, десять утра, Героев Гражданской, 16, какой офис?
— Мы занимаем второй этаж. Пожалуйста, не опаздывайте.
— Да, конечно. До свидания.
— Всего хорошего.
Ye-e-e. Надо верить, надо всегда верить — у фортуны есть не только спина. Интуиция, батенька, великая вещь. Итак, завтра. «Уи а зе чемпионс, май фре-енд…».
Завтра была среда.
Итак, вот и пришел он — этот день. И скоро придет этот час, стрелка на часах висит в районе девяти часов. Так, внешний вид. Пиджачок-то в пограничном возрасте, вот-вот из моды выйдет. Вот галстук, галстук — да. Всегда умел выбирать, не боясь странных сочетаний цветов. А может, напрасно это все — пиджак, галстук? Ну кому это надо, в самом-то деле?
Стоп. Тихо. И мысли даже такой не допускай. Ты — круче всех. Помни об этом, и — вперед. Еще доехать надо, время жмет.
Героев Гражданской,16.
«Ничего себе зданьице, наверное, приятно снимать здесь этаж», — Сергей мельком взглянул на часы. Без четырех. «Правду говорят, точность — вежливость королей. А мне с моей и в министры не попасть. Ладно, пара минут есть». Однако, забегая вперед, скажем, что целая череда событий уже выстроилась в очередь, чтобы помешать нашему герою попасть в заветную фирму.
Событие первое. «Лех-ха».
И ведь вот оно, близко совсем, заветное крыльцо здания Героев Гражданской, 16, «фирма занимает весь второй этаж», вот оно уже….
— Лех-ха, — из павильона рядом вывалился какой-то препьяный субъект, протягивая Сергею растопыренную ладонь. Обдавая запахом свежего коньячного перегара пополам с «орбитом». Без сахара, разумеется.
— Очень приятно, я спешу, извините…, — не подавая руки в ответ, Сергей попытался обрулить субъекта справа. Но — скажем в скобках — субъект был раза в полтора больше нашего героя и одним полушагом снова перегородил ему дорогу.
— Представляешь, цветок не дала. Мне — серьезному человеку — и не дала. Да не за так, в долг. Я ей визитку даю, а она — ни в какую. Один, один какой-то занюханный цветок пожалела, — Лех-ха был безутешен.
— Извините, я в самом деле очень спешу…, — и только старым баскетбольным финтом — показав рывок вправо, а уйдя влево — Сергею удалось вырваться от этого навязчивого любителя флоры.
Капля. Точнее, потек на рукаве пиджака. Издевательское карканье сверху.
— Ах ты ж, ХХХХ…, — юноша задрал голову и увидел самый конец схватки наглого ободранного кота и вороны, чье гнездо на тополе тот лез разорять. Битва закончилась вничью. Кот успел дернуть из гнезда какой-то черный несуразный комок, но тут же был поражен несколькими ударами мощного клюва и перешел в оборону. Комок в процессе битвы попросту выпал у него из пасти. Еще какую-то секунду назад наш герой смотрел — отстраненно на драку и брезгливо на кляксу на рукаве, а тут…. Вороненок вдруг замедлился в полете. Если сначала он летел — ветка-вторая-третья, то теперь — ветка… вторая… третья…. И стало даже видно, что падает он бестолково растопырив лапы-крылья. И совершенно еще не имеет понятия, что же это такое на самом деле — летать. Ветка… вторая… третья…. Сергей спокойно выставил руку и поймал черный комок.
Вторая клякса — теперь уже в руке.
— Тьфу ты, пропасть…, — не литературно, конечно, но так всегда ругалась бабуля. Когда имела в виду что-то несуразно-противное. Вороненок в ответ пребольно клюнул Сергея в руку.
— Ах ты, гад…, — нет, ну конечно, он любил животных. Абстрактно, как все мы. И совершенно не сталкивался с ними вблизи. Так что его можно понять. Довольно небрежно посадив гордую птицу на газон, бросился скачками — через ступеньку, к цели этого утра. А может — и всей жизни.
Минута — тридцать две до звонка.
«В любом городе сразу можно понять — комфортно или нет живется его обитателям. — Ремарк. Все зависит от количества туалетов и… жриц любви, скажем так. А у нас? Где вот в этом долбаном здании М/Ж искать? Пардон, мадам… о, нон мадам, мадмуазель…», — влетев с разгона в коридор и озираясь в поисках туалета, Сергей буквально столкнулся с одной молодой особой. Одетой почти по-мужски.
«Вау, какой „прикид“. Пиджачок, галстучек, прямо леди-джентльмен. Но как хитро все подогнано, приталено», — пропустив на повороте девушку вперед, наш герой шел теперь за ней сзади. Ощущая свойственные молодым безработным программистам импульсы к особям противоположного пола. Девушка вдруг обернулась, видимо импульсы были слишком уж явные.
«А вот взгляд-то у нас нехороший, да-а, нехороший. Тяжелый уж больно взгляд…». Незаметно для себя он, оказывается, поднялся на второй этаж, так и не найдя туалет. Да, в общем и времени уже не было. Глянув на рукав — пятно он почти затер платком — Сергей с удивлением понял, что Особа шла туда же, куда и он. И, видимо, с той же целью. А второй этаж в это утро являл собой сборище самых разномастных кандидатов в программисты. Тоскливое предчувствие надвинулось мексиканским идолом, сурово улыбаясь каменными глазами без зрачков.
«Если это все кандидаты на мое место, то — кердык. Кто-то из нас не пройдет. Кто-то останется безработным. А с 1С у меня, между прочим, не очень. И эта лоховская вещь может ведь перевесить серьезные знания, нужные проггеру…. А эти задохлики сплошь завернуты сейчас на экономике…». Кандидаты, действительно, за редким исключением были тощими и длинношеими, многие в очках. Так себе — новая поросль. Кроме той…. Она, кстати, о чем-то тихо говорит с секретаршей. Тоже стильной штучкой. «А когда двум стильным штучкам по дороге, они горы могут свернуть. Берегись тогда все остальные…».
На этом месте размышления Сергея прервал маленький, невзрачного вида человечек в очках. Очень похожий на ежа, что ощетинился колючками. Одной ногой уже стоя в коридоре, он продолжал что-то раздраженно говорить сидящим в кабинете. Быстро закончив фразу, Еж прихлопнул за собой дверь и решительно направился к лестнице.
«Яблоко отобрали. Прямо с колючек сняли».
За ним из кабинета вышел средних лет господин — полная противоположность Ежу — высокий, чуть медлительный и с большим носом. В смешном галстуке, к тому же.
— Так, Лена, что у нас сегодня? — барственно вопросил у секретарши.
— Сегодня двадцать семь, и вот еще молодой человек вошел последним, не представился. Тоже, видимо, сюда.
— Ясно. Нам нужно троих. Будьте любезны, Вы… Вы… и, пожалуй, Вы, пройдите со мной.
Из всей массы претендентов, Босс выбрал одного «ботаника», судя по пушку на щеках — только что из школы. Юношу поплотнее с преданно-честным взглядом серых глаз. И, наконец — Ту-самую-девицу. Выражение лица которой, правда, при виде Босса разительно изменилось. Из деловито-холодного оно стало романтически-влекущим. Плюс туманная улыбка.
Снова — не взяли.
Его не взяли, и что тут ранило больнее — трудно сказать. То ли, что пришлось тащится на другой конец города, напялив ненавистный галстук. Да-да, в самом деле — имея вкус к галстукам, умея носить их — это тоже почти искусство, носить их Сергею было некуда. Отсюда — ненависть. Или то, что опять пришлось корчить из себя сметливого паренька, знающего кнопку RESET, а остальное намеревающегося изучить в ближайшее время. А вернее всего то, что опять была растоптана надежда. На то, что где-то есть фирмы, которые ценят «мозги». Что «мозги» кому-то в этом долбаном бизнес-мире нужны. Ведь каждая такая растоптанная надежда делает человека немножко неудачником. А когда их много, этих надежд? Такая мысль почему-то очень рассердила Сергея. К тому же терять здесь ему было совершенно нечего.
— И это все?! — встав в позу римского трибуна, громко, на весь коридор, вопросил он. — И на это вот…, — он потряс рукой, как бы не находя определения этому фарсу, — вот на это планировалось два часа с десяти до двенадцати?!
«Задохлики», как и он не прошедшие отбор, нервно зашевелились. В их взглядах забрезжила надежда на отмщение. Большеносый, а он уже повернулся уйти в кабинет, удивленно оглянулся. Та-самая-девица посмотрела на Сергея, как на одушевленный предмет. А он продолжал громить….
— Это вот этим…, — снова потряс рукой, оказывается эффектный жест, — этим выявляются лучшие головы для работы в компьютерном бизнесе?! Вот этим, так называемым, тестом-собеседованием?! Да кастинг на порнофильмы и то дольше идет!
И это была точка. Жирная черная точка.
Кандидаты трепетали в волнении. Не роптали, конечно, ропот в наше время вызвать гораздо труднее, чем в октябре 1917-го. Но нервничали явно. Девица — она, оказывается, похожа на миледи из «Трех мушкетеров» — смотрела уже с явным интересом. Большеносый снисходительно улыбнулся и бросил:
— Вы тоже… приняты.
Так Сергей стал штатным программистом.
II
93-й день.
Для Кузьмина Александра Викторовича сегодня — 93-й день. Странно, будильник как звонил в первый день — противно и нудно — так и сейчас звонит. Нисколько не приятнее. Ну никак не прививается ему энтузиазм честного труженика. А может, все встающие по будильнику делают это с отвращением?
Иэ-эх, от судьбы не уйдешь, все одно — вставать. И как это раньше на «скорой» он подскакивал ванькой-встанькой в любое время суток? Пристегнуть «ногу», культя что-то отекла, много чаю, видно, вечером выпил. А что еще делать одинокому мужчине долгими осенними вечерами? То-то и есть, что чаи гонять.
Из зеркала в ванной на него глянуло лицо чеховского врача. Короткая седая бородка, не мешало бы немного подбрить. Чуть набрякшие веки, ох уж этот чай. Нос среднерусского типа, не «картошкой», чуть поменьше. Глаза и нос не красные, что важно. Почти здоровый вид почти не ленивого врача. Бывшего врача. «Да-с, милостивый государь, 93-й день».
Поразительно неуютно по утрам на кухне. Как-то удручающе действуют светлые пятна на обоях, там, где был гарнитур. Хотя гарнитур — громко сказано, просто такие шкафчики. Клара забрала, уходя. Также забрала сына Витьку, стиральную машину и часть его, Кузьмина, жизни. Теперь то место в душе, где была эта часть, болела фантомной болью. Почти как отсутствующая нога. У любого брака ведь два конца — развод или смерть. И неизвестно, что еще хуже.
Чай и бутерброды. Тот же чай, те же бутерброды. Только раньше — с женой — они были гораздо вкуснее. Но…. Важно во всем видеть систему. Можно ведь вполне обойтись и без этого ритуала по утрам. Перехватить чего-нибудь по дороге на работу, всухомятку. Только сейчас ему нужна система, его опора в этом мире. И пусть тот же чай в тысячный раз — противен и горек, в самой этой противности есть что-то сцепляющее с жизнью. Чувствуешь — гадость, ах, какая гадость, значит жив.
— Здравствуйте, Анна Сергеевна! — дворничиха с утра сражается с опавшими листьями. С переменным, надо сказать, успехом.
— И Вам доброго здоровья, — Анна Сергеевна охотно перестала мести и встала, приготовившись поболтать о том, о сем. Видимо, последний собеседник проходил уже давно. — Вот ведь погода-то!
Но Кузьмин, не останавливаясь, ковылял мимо, впрочем, приветливо улыбаясь.
— Да, подбросило Вам работы, — железный график — 17 минут до остановки. Отступать от него нельзя.
— Да это чего еще! Вот года четыре тому, от была осень — слякоть, дожди бесперечь, денег не платют. Ужас какой-то…, — у всех людей есть любимая тема, на которую они могут говорить часами. У тети Ани таких тем было множество.
— Вы извините, меня пациенты ждут, — вот тут доктор Кузьмин врал. Уже больше трех месяцев его ждали не пациенты, а такие же бедолаги-пенсионеры как т. Аня. Приходящие в аптечный киоск, где он сидел продавцом, за дешевыми каплями и, хоть небольшим, но все-таки человеческим вниманием.
— Да-да, конечно, работы Вам сейчас, Лексан Викторыч, тоже невпроворот — осень. Все болячки у людей наружу прут. Ну, всего Вам…, — это она уже ему в спину. Мрачноватая с виду шестидесятипятилетняя дворничиха являла собой уникальный случай в мировой медицинской практике. Работая в любую погоду с раннего утра метлой и лопатой, она никогда не спрашивала у Кузьмина советов — как что лечить, имела до сих пор все (!) свои зубы и, похоже, даже насморком никогда не страдала. Дай-то ей Бог!
Доктор Кузьмин шагал с размеренностью и четкостью метронома, это тоже было частью системы. Шагал, переваливаясь с протеза на здоровую ногу, и невольно любовался осенью. Как она снова трагически заламывала руки, полагая, что умирание и тлен — навсегда. Конечно, этим траве и листьям уже не увидеть лета. Как же спокойно и умиротворенно они уходят! Люди так не могут, людям смерть дика и страшна. А еще страшнее, что вот эти — другие люди, сидящие рядом, и стакан воды, стоящий на тумбочке, и засохший цветок в вазе — все это останется, а их не будет. Да, началось все с красот осени, а закончилось как всегда. «Никак не могу привыкнуть, что уже не доктор. Осень-осень, «унылая пора — очей очарованье…". Когда по утрам не хочется на работу, а по вечерам — домой, начинаешь замечать то, что в промежутке».
Вот и остановка. Непросто ковылять по грязи на одной-то ноге, ох, непросто. Тетка со знакомым лицом продает свежие сплетни, лежащие на скамье под полиэтиленом.
— Газету не забыли купить? — спросила сердито. «Взрослые ведь люди, а как дети, ей-богу. Не напомнишь — и забудут, точно».
Купил, конечно. Как не купить, ведь и это тоже — часть системы. И чего только не навидаешься, путешествуя по российским городам и весям! Я, конечно же, не имею в виду архитектуру. Тут еще долго тов. Хрущева будут поминать добрым словом. Просто каждый Город, городок и поселок имеет свои какие-то небольшие особенности, характерные только для него. Особенностью нашего Города были и есть очереди к маршрутным такси. Причем, такси еще может и не быть, а очередь уже есть. Стоит такая людская змейка, перпендикулярно дороге. Подошел, занял очередь. Окутанная запахом непереваренного бензина, подошла маршрутная «Газель». Ядовито-желтого цвета. Очередь слегка колыхнулась, и этого «слегка» хватило, чтобы очаровательно-предприимчивая студентка просочилась вперед Кузьмина. Ну просочилась и просочилась. Бывает. Подошла ее очередь. Оборачивается с милой улыбкой:
— Пропустите вон ту девушку. Я за нее заплатила.
Сзади прошмыгнула еще одна сикалка и заняла последнее свободное место. Кузьмин быстро, не дожидаясь пока «Газель» уедет, отошел от очереди. Почувствовав колючий комок где-то над бронхами, а также жгучее желание, прямо потребность, обматерить обеих девиц. Спешащих за знаниями. Был у них санитар Витюня, матерился неподражаемо. Вот уж он-то нашел бы подходящие к случаю слова и обороты. Нормальному же человеку это совершенно не к лицу. Не-ет. Если он, конечно, на самом деле нормальный человек. Адекватно на все реагирующий. Умеющий владеть собой в любой ситуации.
Приехал, в итоге, 15 минут одиннадцатого. К его ларьку уже выстроилась небольшая очередь. Видно, чтобы доказать себе, что настроение совсем не испортилось, Кузьмин решил пошутить.
— Можно, я только пластырь куплю, — обратился он к старухе, закрывавшей собой вход, делая характерное движение лезущего без очереди хама.
— Мне тоже только пластырь, — старуха, не глядя, парировала локтем наглый выпад и придвинулась вплотную к двери.
— Ой, да пропусти, кто лекарствы-то отпускать будет! — это остальные пенсионерки. Кто-то из них, похоже, знал Кузьмина в лицо. Так ему и удалось проникнуть на рабочее место. Ну конечно, бабка наврала, не нужен ей был никакой пластырь. А нужны были таблетки от стенокардии, из недорогих, и покалякать о здоровье.
Ни одного. И с кого только киношники рисуют эти образы — седовласый (-ая), с хитринкой во взгляде, с благородной осанкой, старичок (старушка), говорящие сплошными афоризмами. Нет таких. Старость приходит, а где же, позвольте спросить, мудрость? Что-то запаздывает. Но тут, как всегда проснулся внутренний голос: «Кхм-кхм, я извиняюсь, что вмешиваюсь, думаете Вы в их годы лучше будете? Сомневаюсь. Более того, Вам еще и невроз обеспечен. Подсознание только первую половину жизни — копит, потом отдает. Так что не особо тут…». Вот так. За весь день только… несколько, мало, в общем, молодых лиц. Молодым родителям — капли от живота ребенку. Какому-то нервному юноше в прыщах — презервативы. Молодой изнуренной женщине — витаминный комплекс. Остальной контингент — бабки/дедки. Наслушаются по радио рекламы и идут за чудо-препаратом каким-нибудь. Один за одним. Потом в той же последовательности — обратно, не помогает. Кто бы сомневался. Да…. 93-й день.
Вечером неожиданно для себя Кузьмин выбился из системы. Зашел в кафетерий недалеко от дома. Взял чай с пирожным «Муравьиная горка». Чай из пакетика — горький, «горка» сухая. Три столика вдоль стены в ряд. Он сидел за вторым, за третьим примостился какой-то студент, скромно одетый, но с дорогим «мобильником». Пил студент кофе. Растворимый, из такого же, как у Кузьмина коричневого одноразового стаканчика.
«Ты-то что здесь делаешь? Тебе бы с девчонкой какой-нибудь в кино сидеть. Или куда вы там сейчас ходите — в клубе. Веселился бы, пока молодой. Гуадеамус игитур…. Тоже одинокий, на лице написано».
Он попытался отвлечься от студента и сосредоточится на какой-то серьезной мысли. Не зря же он отпустил сегодня вожжи системы. Вот сейчас бы самое время понять, что с ним происходит. Все философы делали свои умозаключения в одиночестве. Все великие…. Но мысли не приходили. Видимо, философы обладали еще какой-то степенью свободы. «А я? — подумал Кузьмин. — Ведь все признаки свободы налицо. Захочу, даже на работу завтра… просплю», — все-таки он не подумал «не пойду». Это было бы все-таки неправдой. Да и без этого он все равно — вот такой, предоставленный сам себе — не был свободен. Удивительным образом семья и куча обязанностей предполагали больше свободы, чем было у него сейчас.
Чай горький.
«Муравейник» сухой. Да и вообще это не муравейник, пародия какая-то.
Студент допил свой кофе, кому-то дописал SMS, получил «доставку» и ушел. Грустно вздохнув. Мир вокруг Кузьмина сузился до размера двух пограничных столиков. Спереди и сзади.
93-й день. Завтра будет 94-й.
III
«Да-а-а…».
Сергей, теперь уже полноценный штатный программист, вяло перебирал случившиеся с ним за последнее время события. Взяли на работу — хорошо. Офис, как уже упоминалось, — прохладный и чистый. Вставать надо ни свет ни заря — плохо. И мчаться на «маршрутке» через полгорода к месту работы. Питаться на обед, опять же, чем придется. Нередко пресловутой «китайчанкой». Да и сама работа серьезно отличалась от того, чем должен заниматься программер в его — Сергея — представлении. Вместо установки клиентам нового программного обеспечения, или на худой конец починки старого, они целыми днями должны были висеть в Сети. Разглядывая сайты местных Пупковых-магнатов, записывая их плюсы-минусы. Пупковы же, в большинстве своем, не представляли, что значит в наше время грамотно сделанная страница. Предпочитая по старинке вбухивать деньги в плакатную живопись гигантских размеров. Сайты их были однообразными и скучными, изюминки не было ни в одном.
А за окном…. Еще каких-то пару недель назад здесь было лето. Лето — это «рваный монтаж».
Утомительное это дело — лето в большом городе. И вдруг все исчезло. Лето обрушилось за горизонт. Асфальт перестал быть обжигающим, бензин — таким вонючим, прохлада — несбыточной. Солнце стало усталым и тихим, а город — домашним и пыльным. М-да, осень….
За окном была осень. А места у окна-то Сергею, между прочим, не досталось. Первый день их Большеносый Босс, которого на самом деле звали Виталием Сергеевичем Соколовым, начал с расстановки персонала. Рассадки, если быть точным.
— Занимайте свои места, — гостеприимно распахивая дверь в кабинет, предложил он. Четыре абсолютно одинаковых машины на четырех абсолютно одинаковых столах. «Оперативно работают, собирались брать троих, а „компа“ уже четыре», — подумал наш герой и бухнулся за стол прямо посередине кабинета. Путь к окну все равно был отрезан Задохликом. Последний, как и предсказывалось, осторожно сел у окна. Преданный, похоже, был в полной растерянности и явно предоставлял право выбора даме. Наиболее странно повела себя, кстати, именно она. Взглянув на Сергея с явным неудовольствием, вопросила:
— Молодой человек, Вы именно здесь хотите сидеть?
Скрыв недоумение («вот не думал, что кто-то еще позарится на такое дурацкое место») наш юноша ответил:
— Да, только я собирался не сидеть здесь, а работать…, — и все это с такой отечески-обольстительной интонацией…. Но пуля, летевшая — минимум — в «девятку», по какой-то необъяснимой причине сорвалась с траектории и сгинула в «молоке». Хотя, почему необъяснимой? Этот взгляд отбивал и не такие пули.
«Кхг-м, несгибаемая девушка…».
Уже какое-то время спустя новоиспеченные сотрудники узнали, что это был хитрый психологический тест, придуманный Ежом. Им на погибель. Ежа, кстати, звали Валерием Владимировичем. Так вот — тест. Задохлик, забегая вперед скажем, что он носил гордое имя Данила, занявший самое выгодное в плане разгильдяйства место, был тут же разоблачен. «Попал» также и Преданный, звали его Сергеем, как и нашего героя. Открывающаяся дверь почти полностью закрывала его стол. А значит и Сергей-2, и Данила могли без потерь уйти с порносайта до опасного приближения ББ к их столу. Выгоднее всех — на всеобщем обозрении уселся наш герой. И, больше того, сознательный выбор такого места означал, что ему нечего скрывать. А это весьма похвально. Впрочем, наша Мисс Тяжелый Взгляд, оказавшаяся Натальей, тоже не прогадала. Входящий в кабинет мог сразу лицезреть ее романтический профиль и лишь потом видел вкалывающих под палящим солнцем негров. Шутка. Про негров.
«И потянулись серые будни». Какая замечательная фраза-клише! Редкий автор удержится от искушения воткнуть куда-нибудь такую прекрасную мысль. А между тем — будни были именно серыми. То ли осеннее настроение сказывалось, то ли беспредметность их работы. Хотя по работе-то как раз они должны были регулярно отчитываться.
Утро. Открывается дверь. На пороге — ББ в очередном аляповатом галстуке.
— Ну-с, господа и дамы, что мы наработали за истекшие сутки? — в его произношении «господа и дамы» звучало обвинительно, как у какого-нибудь красного комиссара. — Наташа…
— Да, Виталий Сергеевич, — романтически-интригующая улыбка. Кто бы мог подумать!
— …, зайдите в мой кабинет.
Заметим в скобках, что чаще и охотнее всего ББ проверял наработки именно у Натальи. Что безусловно характеризовало его, как вполне нормального человека. Все остальное в нем было от жуткого зануды. Просто — жуткого.
Еж, по паспорту Валерий Владимирович Ефремов, появлялся в конторе крайне редко, но до чрезвычайности метко.
Утро (и снова…). Дверь распахивается. На пороге — Данила в образе загнанного марафонца. Буквально — на губах пена, ноги полусогнуты, во взгляде — легкое безумие пополам с волей к победе. Еж стоит у его стола, задумчиво «кликая» одним пальцем по клавиатуре. На часах восемь минут девятого.
— Валерий Владимирович, на Челюскина пробка, бежал четыре остановки….
— Пробка, — Еж словно сомнамбула, задумчиво повторяет понравившееся слово. — Пробка….
Сергей незаметно от него подносит руку с вытянутым указательным и оттопыренным большими пальцами к виску. «Гуд бай, эврибади, айв гот ту гоу…».
— Так не надо было бежать. Шел бы спокойно. К обеду, глядишь, добрел бы, — в глазах Ежа сосуды наливаются красным.
— Валерий Владимирович, я….
— Никакие оправдания не принимаются!
/Трах-тарарах-тах-тах!!!\
— ……
— Мешают пробки на дорогах, езди в метро!
— Так не прорыли его еще, Вале….
— Да его еще, может, десять лет не пророют, — выделенной разрушительной энергии хватило бы на пять Ежей. — Работа фирмы не должна зависеть от того, что в городе не прорыто метро! Непрофессионал!
В кулуарах поговаривали, что дедушка Ежа, будучи в Советской России министром пороховой промышленности, засекал лошадь насмерть кнутом. Наследственность — упрямая вещь.
А что же наши ОМ? Для начала они, как это принято в туповатых американских фильмах, постарались украсить свои столы приятными личными мелочами. Данила поставил на стол фото Евгения Касперского в деревянной рамке. «Мой кумир», — говорил он, любовно протирая ее рукавом. Под скептическими взглядами коллег. У Натальи тоже стояло на столе чье-то фото, но никто не знал чье. Она не демонстрировала, а спрашивать в наше неспокойное время не принято. Сергей-2 рядом с черной китайской кружкой всегда ставил простую алюминиевую сахарницу, образца середины семидесятых. «От бабушки осталась», — грустно поведал он. От бабушки так от бабушки. Круче всех опять оказался наш герой. На его столе на проволочной подставке красовалась модель штурмовика ИЛ-2. Грозная машина, известная своей феноменальной живучестью, была раскрашена в стиле «реалити». — Пробоины в крыльях и фюзеляже, закопченный огнем хвост, звездочки по числу размолоченных фашистских колонн. Проволочная подставка была замечательна тем, что позволяла придавать ИЛу разные углы полета. Что Сергей и делал, в зависимости от настроения. Мрачными дождливыми днями штурмовик круто пикировал, в солнечные — с виражом уходил вверх.
Когда же это началось? Сейчас уже трудно сказать. Еще труднее вспомнить — с чего. Может быть…, да нет. Вряд ли. Или…. В общем, нашему герою зачем-то понадобился маркер-выделитель. А надо сказать, на столе его всегда царил художественный беспорядок. Или, попросту — бардак. Степлеры-ручки-карандаши-бумага представляли такую дикую мешанину, что… в общем, у ББ не было слов. Зато, как говорил Сергей, «так я всегда найду то, что нужно в данный момент». Так было во все дни, кроме понедельника. Итак, это началось в понедельник.
— О-о-о, я не верю в это! Ай кэнт билив ит! Опя-ять! Света, ну зачем Вы…. Ну ведь так все у меня было тут…. Как можно вообще вот так вот… запросто…. Это же, как
чужую жизнь влезть мимоходом….
— Нет, Сергей, и это вместо «спасибо»! Да у тебя же ужас что здесь творилось! Да я только немного навела здесь порядок, тут половину выбросить надо….
А все дело было в том, что в понедельник Света — техничка, мывшая пол, и неизвестно за что полюбившая нашего героя — наводила ему на столе образцовый порядок.
— … хоть денек за нормальным столом поработаешь!
И целый день Сергей, как рыба, выброшенная на берег, беспомощно перебирал руками (в случае рыбы — это плавники), не находя ни-че-го из своих вещей. «Нужных в данный момент».
— … нет, ну я не могу так! Тут вот наработки мои были, сейчас ББ придет, что я ему скажу? «Извините, уважаемый Boss, мне Света тут порядок навела. Приходите через недельку».
Тут наш герой, конечно, преувеличивал. Уже к вечеру понедельника ему удавалось вернуть стол в привычный вид. Радующего глаз бардака.
— … да к вечеру будет такой же беспорядок! И чтобы я хоть раз еще…. Сколько раз я зарекалась, Сергей…. Но теперь — все….
В этом месте Света обычно обижалась и до конца недели ничего не трогала. В следующий понедельник все повторялось сначала. Коллеги-очевидцы в таких случаях деликатно отмалчивались, зная по опыту, что на чьей бы стороне они не выступили, виноватыми все равно быть им.
Ну так вот. Что-то там где-то там на каком-то сайте оч-чень заинтересовало нашего юношу, и в своих заметках он решил это «что-то» выделить. Маркером. Хлоп рукой по столу, не глядя, а маркера нет. То есть — вообще нет, и где искать — неизвестно. Он даже заерзал на стуле от нетерпения, вскинул руку вверх, щелкая пальцами.
— Полцарства за маркер! — отчаянная попытка, что и говорить. Тем более, что полцарства у Сергея, конечно, не было…. В следующую секунду он почувствовал чье-то присутствие рядом. Чье-то очень сильное биополе. И — оторвав глаза от монитора, едва не столкнулся лбом…. Если читатель мужчина, если он достаточно молод или хотя бы таковым был, он поймет легкий столбняк, охвативший нашего героя. Серо-бежевые глаза Натальи, совсем близко. «Опасная у Вас манера общения, мада… мадмуа…».
— Маркер, — какими низкими бывают женские голоса.
— Спасибо. Забавные вещи тут нахожу….
Но она уже вернулась за свой стол, и видно было, что…. Глубоко, в общем, фиолетово ей — кто там что находит.
В следующий раз, ближе к концу месяца, в коллективе ОМ зашел разговор на объединяющую тему.
— Эх, скорей бы денег дали. А то работаешь тут, работаешь…. Интересно, сколько будет бонусная проплата? — все это Данила произнес, лениво растягивая слова.
— «Рублей» бы тридцать неплохо было бы…, — мечтательно посмотрел в потолок Сергей-2.
— Тридцать «рублей» — примерно «штука» баксов. По европейским меркам — ниже средней зарплаты, — Данила любил щеголять познаниями в области экономики и финансов.
— Еще бы начальство было настроено на европейский лад, — Сергей-2 был сторонником осторожных прогнозов.
Скажем по секрету, на «штукарь» баксов не нарабатывали ни тот, ни другой. Судя по вороватым лицам, половину, а то и больше рабочего времени оба проводили, общаясь в «аське». Или же шлифуя навыки в раскладывании пасьянсов. Наш герой, конечно, не озвучивал свои наблюдения перед начальством, да того и не требовалось. После визитов к ББ оба возвращались красные, как вареные раки. Нет, врать не будем, Сергей-2 красный, а Данила — зеленовато-бледный. Но так уж у нас в стране принято, наработал — не наработал, а получать — вынь да положь.
— «Тогда, милый Шура, нам с вами не по дороге. Мне для счастья нужно пятьсот тысяч. Причем, желательно сразу», — совершенно автоматически процитировал Сергей.
— «А может, все-таки, возьмете частями?» — Наталья до этого не участвовала в разговоре.
— «Я бы взял частями…», — расшалившись, наш герой глянул на нее и чуть не поперхнулся. Те же пепельно-серые глаза смотрели так…. Гарпун, которым в стародавние времена били китов, весил меньше. — «…, но мне нужно сразу», — все таки нашел силы продолжить. Уже в пустоту. И так было во всем. Если она к чему-то проявляла хоть малейший интерес, на любое встречное движение следовал удар. Словом ли, взглядом — удар. Люди для нее были, словно в другом измерении. В итоге младшие научные сотрудники вообще не рисковали обнаруживать свое присутствие. И лишь Сергей время от времени «подбрасывал соломинки под этот бульдозер». Определение Сергея-2, сделанное в отсутствии Натальи. В такие моменты — «подбрасывания соломинок» — ИЛ-2 всегда стоял на одном крыле.
Парадокс был в том, что все это мало-помалу раззадоривало нашего героя. И неизвестно, что бы еще он предпринял, если б однажды не увидел, как Наталью со стоянки перед их зданием забирает серебристый джип. Внушительных размеров.
«Понятно. И здесь — деньги. Большие деньги, они, как известно, не оставляют места чувствам. «Ай воз бо-он ту ло-ов ю. Виз э-эври сингл бит оф май ха-ат…».
IV
107-й день.
Грязь.
С неба сеет мелкий серый дождик. Поливая эту землю, что, похоже, вообще никогда не бывает твердой. Всегда она представляет собой жидкое месиво.
Мерзко.
Кузьмин шел, а вернее сказать — брел по улице… не важно какой в середине рабочего дня. Из чего следовал неизбежный вывод, что с работы он ушел.
Ушел. 107-й день.
Над ним угрюмо нависали дома XIX-го века. Раньше бы он радовался их спокойной архитектуре, на которой глаз отдыхает от всех этих урбанистических шедевров, будь то балаганный шатер гипермаркета, или многоэтажная «элитка» с вертолетной площадкой на крыше. Раньше…. Сейчас и они не радовали, в общем. Подслеповато глядели окнами ему в спину, словно безнадежно больные старики, взгляд которых уже над временем. Да и вообще, надо всем.
Безнадежно.
Он отметил, что на улицах, несмотря на самое рабочее время, довольно много народа. Он совсем отвык от города днем. Даже еще раньше, чем стал «аптекарем», как иногда называл сам себя с грустным юмором. Из окна «скорой» город выглядит совсем иначе. И все люди — по ту сторону. А по эту — ты и какой-то еще неведомый человек, к которому ты едешь, иногда даже на «красный». Ехал. А если идти, оказывается, в городе очень много людей.
— Слушай, я тут качнул себе….
— Э-э, дура, это уже старое. Я уже три дня, как скинул….
— Да ладно, реальная вещь. Сбрось мне….
Стайка подростков, что-то весело гомонящая о скачанных рингтонах для мобил, прошла навстречу. Один из них, вроде бы посторонясь, но не до конца, довольно
чувствительно задел Кузьмина.
«… не стоит обращать внимания. Они молоды, глупы, подвержены возрастным депрессиям. — Депрессиям?! Ха-ха, вы сказали „депрессиям“, коллега? Да эти изменения гормонального фона через пять минут дадут им эйфорию. „Депрессия“! — Да, в чем-то Вы правы. В одном, если быть точным. Их депрессия не смертельна, ну может, только в одном случае из тысячи. А вот когда взрослый, трезвомыслящий вроде бы человек впадает в… не люблю, кстати, это слово… доходит до какого-то угла…. Вот это опасно. Да еще эта осень. Время, когда принято стреляться и пить снотворное лошадиными дозами…».
107-й день. Закурить. Одна сигарета в час. По системе. Раньше было, конечно, чаще. Вообще как попало было раньше. Как русский человек рассуждает, хорошо тебе — покури, плохо — с горя курни, делать нечего — нет способа лучше. Когда «старая гвардия потихоньку ушла со «скорой», а она почти вся курила, Санчес, как называл его санитар Витюня, стал вдруг одним из немногих курящих. И, соответственно, Александром Викторовичем. Теперь уже он был в глазах молодой поросли «старой гвардией». И только Витюня все так же называл его Санчесом. Да-да, Витюня, загадочная душа, несмотря на свою алкоголическую сущность, бредил когда-то Кубой и до сих пор еще мог запросто петь революционные песни на испанском. Да…. В комнате ожидания вызовов курил теперь один Кузьмин, настежь распахнув фрамугу. Так было и в тот день. Молодежь весело галдела на кухне. Кузьмин курил и наслаждался ничегонеделаньем. Хотя оно уже начинало тяготить. Уж лучше бы,… так, где-то раз в час-полтора съездить…. К какому-нибудь пенсионеру-страдальцу. Уж лучше бы съездить.
— Вторая бригада, на выход, — пробубнил из-под потолка динамик громкой связи. Ну вот, чего-то пришло. Да оно и хорошо. Сидеть все равно всю смену не высидишь.
Что же это вспомнилось вдруг? А-а, все просто. Это же тот перекресток. Угол улицы им. Французского революционера и главного проспекта Города. Он еще удивленно посмотрел тогда на адрес в талоне. Угол улиц…. Может, авария, еще подумал.
Но это была не авария. Полусгоревший «Лендкрузер-100» казался огромным. В мире, где отсутствуют полутона вещь, еще недавно бывшая роскошной, но ставшая рухлядью, смотрится особенно уродливо. И запах…. Коротко стриженые люди, с какой-то общей печатью на лице, поднесли к их бело-красному «Соболю» что-то. Через секунду это что-то истошно, страшно закричало, перекрывая шум машин, и стало кем-то. Вот надолго ли.
— Да, повезло Михалычу, подрывник неопытный попался…. Если бы под бак заложил….
«Значит, теперь это называется повезло…».
Сейчас очень трудно поверить, что когда-то этот… да, точно, вот этот уголок, вот еще кафе «Марина», это здесь — был островком небытия в кипучей жизни Города. Город обтекал его, не прекращая жить, двигаться, кипеть. Но это был островок. Сгоревший «Крузер», их «скорая» и метра три в радиусе.
Страх.
Они заставили его испытать СТРАХ. Причем, никаких угроз произнесено не было. Никакой ругани. Ничего. Только один подошел со стороны, в неизмазанном сажей костюме.
— Док. Он выживет.
Именно так. Утверждение, а не вопрос. Четыре лица со следами сажи, одно чистое. И Нечто, продолжающее издавать нечеловеческий вопль. Лица — и не лица. Он мог бы в три минуты рассказать им Теорию ожогов кожных покровов, мышечной ткани, костей, наконец. Аргументировано доказать, что при поражении семидесяти процентов тела ожогом второй-третьей степени уже не живут в принципе. Даже если сейчас, прямо сейчас — минуя дорогу — его положить в стерильную палату Ожогового центра, еще большой вопрос — вытащат ли там. А там умеют лечить ожоги, и техника у них есть…. Все это было бы бес-смыс-лен-но. Это не лица, его окружали глаза Бессмысленной злой силы. Их нечто все равно умрет, а те секунды, что остались ему в этом мире, это такая страшная пытка, что жизнью их не назовешь. Но они готовы требовать от доктора чуда ценой его, доктора, жизни. И не остановятся перед тем, чтобы отнять ее. Это он особенно остро понял в тот момент.
Машина. Все эти мысли, все это у него в голове как бы не успевало за происходящим на самом деле. Они, оказывается, уже вовсю неслись по главному проспекту города, пугая сиреной зазевавшихся пенсионеров.
— … XXX твою кобылу, ну хоть одну бы, хоть одну! — Витюня пытается найти у Нечто вену, чтобы поставить систему и везде натыкается на обгоревшее месиво. — Хоть одну бы вену, и как ты не преставился-то еще, ХХХ тебя в печенку!
Кузьмин, оказывается, тупо сидит перед своим чемоданчиком, держа в руках приличных размеров шприц. В чемоданчике — сломанные ампулы морфия. Лучшее средство от отека легких. Единственное средство. Со времен, когда Булгаков был доктором, ничего не изменилось. Ему, Кузьмину, не нужна вена. Можно и внутримышечно. Он вгоняет свой морфий.
— Санчес, давай я ему под язык поставлю, все равно рот все время открыт. Нарки так делают, когда вены прячутся. А?
— Тихо. Сейчас… катетер в подключичную… и все нормально…
— Вот, ХХХ тебя конем, и чо я сам…, — Витюня подсоединяет систему к катетеру и почти поет. — Сейча-ас, сейчас мы тебя, сто ХХХ вашей маме….
«Тяни, тяни, хоть какой, но до приемного покоя дотяни. Они — в приемном — не видели этих лиц. Ты, главное, до них продержись…».
И до сих пор, стоит только Кузьмину вспомнить все это, во рту появляется мерзкий приторно железистый привкус. Вкус страха. Они с Витюней тогда совершили невозможное (высокопарная фраза, но здесь к месту) — сдали Нечто живым в приемный покой. И братки, а они все это время ехали сзади на «Глендвагене», исчезли из жизни Кузьмина. Но все равно вспоминать это ему было мерзко. До тошноты мерзко.
Главный городской проспект вдруг раздался вширь, обнажив памятник Великому полководцу и — за ним — главный городской храм. Предаваясь воспоминаниям, Кузьмин
отмахал три четверти Проспекта и не заметил как. Памятник Великому полководцу выдавал в нем любителя комфорта и домашнего уюта. Несвойственных, в общем-то, воякам качеств.
Храм.
Кузьмин открыл огромные двери и оказался внутри. Изогнутый подковой, храм и снаружи выглядел внушительно со своими колоннами темного мрамора и позолоченным фронтоном. Внутри же был настолько громаден, что казался продолжением улицы, только под крышей. От входа до алтаря идти целую вечность. Темный мрамор пола, темные с золотом колонны. Отделано с варварской роскошью. Неудачная цитата. Откуда у варваров роскошь?
Хор.
Он возник откуда-то сзади и взлетел к потолку, высоко…. Высоко. В начале своей траектории полета звук как бы подхватил Кузьмина…. Но — нет. К потолку поднять не смог. Слишком тяжелой стала душа доктора. Простым «Иже херувимы» ее не поднять. А ведь когда-то…. Когда-то ему было гораздо хуже. Он тогда, помнится, только-только учился ходить на протезе, и это было неудобно, страшно неудобно. Упрямый пластик не мог и на сотую долю заменить живую ногу. И временами Кузьмину хотелось рыдать, настолько тяжело было понимание. Понимание того, что он потерял. Он извел тогда всю семью нелепыми, справедливыми на первый взгляд, но все же нелепыми придирками. Под которыми прятал свое неприятие ТАКОЙ жизни. Тут все разом пришло — и то, что по работе не продвигался, считал главным свое умение определить, как и чем спасать вот именно этого больного. Который иногда и сам не знал где и что болит и от чего его спасать. И впадал в кому. А ведь будь он даже просто участковым терапевтом, и для него бы ничего не кончилось. Ну и что, что нет ноги? Сиди себе на приеме, не вставая. Нужны-то в основном что — глаза/ уши, мозг, руки. Ноги почти никогда. А врач «скорой» не может без ног. Вот когда ему пригодилось умение пить медицинский спирт. Зачастую даже разведенный не в «золотой» пропорции. Той, что подарил миру Д. И. Менделеев.
Днем. Один.
Жена на работе, Витька в школе. Выпить грамм триста, чтобы притупилась боль внутри и снаружи. Потом бродить, почему-то один он не мог сидеть дома. Даже выпив. И отправлялся бродить, ценой саднящей и временами стертой в кровь культи. Отдыхая иногда в метро, иногда на лавочке в каком-нибудь парке. Остаток спирта брал с собой в мягком контейнере, что используется для переливания крови. Удобно, лежит этот контейнер себе, приняв форму кармана. Достал украдкой, отпил. И бродить.
Хор за спиной медленно растворился в полумраке. Исчез. Кузьмин подошел к большому столу, стоявшему при входе, купил у печальной женщины тоненькую свечку. Нужно поставить. Только вот кому? Святых он почти не знал. Знал только Николая, Ксению и еще пару. Где-то о ком-то вычитал: «Обычный человек, со своей слабенькой верой…». Вот и все мы так. Вроде верить хотим, а святых не знаем. Поставлю богородице. Чтобы всем — здоровья. Витьке, жене….
То, что Клара уйдет, он понял почти сразу. Она была из того разряда людей, с которыми хорошо, когда все хорошо. Обвинять ее в том, что она такая было бы просто глупо. Бывший доктор пил, наверное, еще и от этого. И, по-видимому, его красные глаза, и нетвердый хромой шаг по вечерам только укрепляли ее в решении уйти. То есть — замкнутый круг. Один из девяти, какой, интересно? И вот так вот, раскачиваясь, будто матрос после четырех месяцев в море, Кузьмин однажды выбрел на небольшой окраинный храм. Встал на паперти, не решаясь войти. Пьян к тому времени он был уже изрядно. Как говорил Витюня: «Плотно на кочерге». Нищие, собиравшие свой урожай, неприветливо косились на него, пытаясь распознать — кого принесла нелегкая, конкурента или просто рабочего забулдыгу. Судя по одежде на конкурента не похож, а вот запах и походка…. В Храме шла какая-то праздничная служба. И, странное дело, слыша сквозь дверь только обрывки хора, чувствуя слабенький запах ладана, стоя среди этих алчных калек и убогих…. Что изменилось, что могло вообще измениться в его жизни в эти секунды? Ничего. Жена одной ногой за порогом, сын шарахается от пьяного папы, работы нет, что еще? Все так же. Но почувствовал он вдруг вселенскую благодать! Тем более странную, что без причины. Все, все было в его жизни плохо, а ему было хорошо. Словно что-то где-то на генном уровне поднялось-проснулось…. Сколько раз потом он пытался пробудить в себе это чувство. Всегда заходил в храм, если оказывался поблизости. И ничего. И жена ушла. И Витьку забрала. Ничего. Хотя…. Сегодня ведь 107-й день. 107-й. Без спирта, без водки, портвейна, что там еще было. Без всего… этого. Значит, что-то осталось.
«Богородице дева радуйся…». Его свечка неохотно разгорелась. Маленький желтый язычок огня. Ну и пусть. Не каждый же день…. Эдак на всех никакой благодати не хватит. Пусть. Пусть все будут просто здоровы.
V
«…это что же такое? Где я, граждане? И что это вообще…? Много как вопросов. Так еще бы. Как говорили в одной передаче: „Зовите санитаров. Несите препараты“. Смешно, вроде, а смеяться не хочется…».
Сергей, одетый по-зимнему, но достаточно легко, сидел в странном месте в странной компании. Замкнутый объем, много металла, громкий шум «за кадром». Двигатель? И что это вообще, метро, вездеход, самолет? Да, о компании. Четыре человека. «Толстый», «шнырь», «кощей» и — ба, знакомые все лица! — Наташа. Она сидела напротив-наискосок от него, между «шнырем» и «кощеем». А четко напротив него сидел «толстый» и жлобски разглядывал нашего героя. Бывает такой взгляд, иначе и не назовешь. Именно — жлобский. Наталья смотрела прямо перед собой, сквозь все предметы. «Шнырь» что-то жевал, ага, какой-то шоколадный батончик. До чего глаза неприятные…. «Кощей», очень высокий и очень худой, скучающе посматривал в круглое оконце в борту. Точно, самолет. Судя по грохоту, старый добрый «кукурузник» АН-2. Ну и куда летим?
«Странный какой подбор персонажей. Может, кто-нибудь что-нибудь скажет уже? Прояснит, так сказать, картину?».
Проще всего, конечно, было бы обратиться к Наталье с каким-нибудь невинным вопросом. «Какой поисковик победит, если подерутся, Яндекс или Рамблер?» Но почему-то Сергей знал, что обращаться к Наталье ему нельзя. Больше того, именно то, что она здесь ТАК сидит, грозит ему какими-то неприятностями. Пока неясными, но от этого не менее неприятными. Может даже более. И если бы ее здесь не было…. Что же это за бред, в конце-то концов? И кто эти приятные молодые люди?
Грохот усилился. Похоже, их летательный аппарат снижался. Прилетели, елки-палки. «Толстый» грузно склонился под лавку, на которой сидел, достал оттуда… его, Сергея, сноуборд. Кинул ему. Нет, не кинул, скорее толкнул.
— Надевай.
Час от часу не легче. Это чего, их в Саяны занесло, или на Алтай куда? Ближе-то снега нет еще. Сергей наклонился, на ногах — ботинки для сноуборда. Поверил шнуровку, правый надо бы перешнуровать….
«Никакой это не самолет, граждане. Вертолет это. Пробежки не было, а уже приземлились. Да и двигатель шумит сверху, как выяснилось. А эти, значит, — добрые волшебники собрались здесь. Ранней осенью меня на доске покататься вывезли… куда-то. Совсем иначе я их себе представлял, если честно…».
— Быстрей.
Так. Стрэпы застегнуть. Задние. Передние. Подогнать.
— Вован, открой дверь.
«Шнырь» как-то слишком разболтанно, пытаясь передвигаться рационально и мягко, но слишком разболтанно, подошел и отодвинул в сторону дверь. Со второй попытки.
— Ну, давай, — это уже «толстый» Сергею.
Наш герой встал, пружинисто пропрыгал по резиновому полу к дверям, и…
…только усилием воли заставил себя не отшатнуться назад. Их вертолет стоял, не глуша двигатель, на самом краю почти отвесного обрыва. Редкие белые языки снега с серой рябью камней.
— Чо задумался? — «толстый» был доволен произведенным эффектом. Очень доволен. — Ты же у нас, хэ-хэ, крутой сноубордист! Дак давай, съедь отсюдова!
Сергей повернулся, держась одной рукой за отодвинутую дверь. «Толстый» неожиданно рассвирепел.
— А ты че там сидишь, припухла? «Кощей», веди ее сюда.
«Ага, и правда Кощей, значит…».
«Кощей» взял Наталью за локоть, но она вырвала руку, встала и сама неловко подошла к двери. В момент, когда ее лица не могли видеть «толстый» сотоварищи, на нем мелькнула беспомощность. Это было так неожиданно, Сергей мог бы поклясться, что никогда не видел у нее такого выражения лица.
— Ну че? Вот такой он тебе понравился, крутой горнолыжник, да? Так, что и мужа, блин, забыла, да? А че-то не может он съехать отсюда-то. Че-то, видимо, не совсем
крутой!…
«Толстый», произнося эту обвинительную речь, заводил постепенно сам себя, причем было видно, что это его отработанный прием. Даже злой румянец появился на лице.
— … А горка-то, тьфу, какая. Я в детстве на портфеле с таких гонял….
— Прекрати! — лицо Натальи опять стало прежним. Лицом человека с сильным характером. И «толстый» сразу успокоился. Только вот спокойствие у него было такое… э-э, странное. Сунул руку за спину, вынул.
Пистолет.
«Да, это в корне меняет дело. Что-то мне подсказывает, что призывы к уравновешенности тут не помогут…».
Черный глаз ствола смотрел на него из другого мира. Большой калибр. Значит не пневматик, ТТ-шник что ли?
— Короче, поехал, — «толстый» явно издевался. По такому склону альпинист не
каждый спустится, какая уж там езда. Чего же ты добиваешься-то? Чтобы в ножки тебе поклонились? Унизить в ее глазах — самому подняться, это понятно, но ЧЕГО ты добиваешься? А, «толстый»?
— Прекрати немедленно.
«И почему девушки с сильным характером выходят замуж за подонков?».
— А вот не прекращу. Да ты стой, щас шоу будет. Только у нас, только сегодня на арене Мистер Камнепад-на-доске….
«Ну и гнида ты,…. А ведь не поверит, что зря это все. Вот хоть кол на голове теши. Да я уже и сам не верю, может, и правда у нас с ней что-то было? Но как бы я тогда забыл совсем?».
Тут кто-то снизу стукнул в дверь. Звук был настолько неожиданным…. Сергей глянул вниз. Внизу стоял и ободряюще улыбался Колька. Вот — чего-то говорит, из-за шума винтов не слышно, но и так понятно.
— Давай. Не дрейфь. Покажи ему. Получится, точно.
«Толстый», видимо, что-то почувствовал. Все-таки убийство в его планы не входило. Унизить — да, убить — это уже серьезно.
— Ну че ты, крутой, долго тормозить будешь? Или сомневаешься? А ты не сомневайся, — с этими словами «толстый» выстрелил ему в правую ногу.
«Все-таки — пневматик. Ногу отсушило, а крови нет…».
Еще он успел услышать короткий Наташин вскрик и задним сальто выпал из дверей на ближайший снеговой «язык». Краем глаза успев заметить растерянное лицо «толстого»….
«… Ту мач лов вил кил ю иф ю кэнт мэйк ап ё ма-а-айнд. Торн битвин зэ лавер энд зэ лав ю лив бихайнд…».
И голос переводчика Володарского «за кадром»: «Так много любви сразу убьет тебя, детка»….
…………
Проснулся на вдохе.
Шесть утра. «Это сон. Это сон! Это сон!!! Какое, блин, счастье, ф-фу…. Нет, ну надо такому присниться! И как по правде ведь все. Ну „Кощей“ со „Шнырем“ образы собирательные, подсознание шутит. А „толстого“ я точно никогда не видел. Такую мерзкую рожу я бы запомнил. Да-а…».
С последней мыслью Сергей решил встать со своего дивана, чтобы…. И чуть не свалился на пол — правая нога онемела до полного бесчувствия.
«Оп-па, сон в руку. Отлежал, однако, ногу. Как, все-таки, мозг подгоняет сюжеты четко. И как это бы ты, интересно, спускался по этой стене без «передней» ноги? В левой
стойке? А все гордыня человеческая, нет бы упасть на пол и зарыдать: «Не виноватый я-а! Она сама пришла!» В том мире ты погиб, Вася. Сто баллов. Вот причем тут Колька?..».
Растирая онемевшую ногу, Сергей еще пару минут задумчиво смотрел в окно. Потом встал и пошел на кухню ставить чайник.
Служба встретила его как обычно — тихой прохладой и синтетическим светом люминесцентных ламп. Острота сна уже немного сгладилась, отчасти потому, что пришел новый день, отчасти… маршрутные такси хорошо возвращают к жизни, не замечали? Особенно по утрам.
«Тэк-с, все в сборе, или… ага, мистера Данилу забрали на расстрел. В Претории казнят по утрам, как известно, не дожидаясь начала рабочего дня. А что ж наша Железная леди? Сидит за монитором. Работает. Все как всегда. Такие же нахмуренные брови. Сосредоточенность, плавно переходящая в холодность. Но что-то не так. Что-то…». Теперь, когда Сергей знал, что она может быть беззащитной, помнил тот ее взгляд, все выглядело совсем иначе. И, самое интересное, он как будто всегда ожидал от нее чего-то подобного. Почему-то ее обособленность от мира СКТ Фат-УММ не обманывала его. «Мы ранимы. У нас большое доброе сердце. Из стихов мы любим Цветаеву, Есенина-лирику и… что-нибудь экзотическое. Хайяма, например. А колючесть наша — от жизни. Била, била нас жизнь, похоже…».
Тут Сергей-2, беспокойно возившийся все это время, не выдержал.
— Пойду покурю, — после выноса тела Данилы обычно забирали его.
— Варикоз, — ну как наш герой мог остаться безучастным?
— Чего?
— Я говорю, кроме всего прочего, курение ведет еще и к варикозному расширению вен. Узлы такие страшные на ногах, может быть видели?
— Ну-у….
— А Вы не «нукайте», юноша, не запрягли еще. И если учесть, что большую часть времени мы проводим сидя, то наши ноги и не-скажу-что еще — прямые кандидаты. На варикоз.
Сергей-2 выслушал эту тираду, застенчиво улыбаясь. Но, конечно же, путь свой к дверям не изменил. С пачкой каких-то легких сигарет в руке.
— Варикозу больше женщины подвержены, когда вынашивают.
«Вот и мы вступили. И, как всегда, твердо, незыблемо правы. Но сегодня это почему-то не раздражает».
— Да, правда, — наш юноша попытался поймать ее устремленный в монитор взгляд. Сейчас не видно цвета ее глаз, но он знает, что они — серо-бежевые. — Вообще не помню случая, чтобы ты была не права. А ведь это так здорово — временами быть неправым. Да еще и настаивать на своем, — всю эту чушь Сергей выпалил, лишь бы только отвлечь ее от компьютера. Удалось.
— Что же в этом хорошего?
— А что хорошего в том, чтобы ездить на джипе? Когда в деревне Гадюкино тракторист Сидоров пропил последнюю соляру?
— В Африке есть районы, где люди целиком зависят от дождя. Если засуха — они голодают. Нельзя сделать всем сразу хорошо, — она ускользает! Сейчас снова уткнется в Сеть и поминай, как звали!
Ох уж эти мне беспредметные разговоры между особями противоположного пола! Разговоры, содержащие больше смысла в интонациях, чем в словах. Разговоры, кажущиеся такими значительными для самих говорящих. И — полным бредом для окружающих. И ведь есть у нас золотое правило любой беседы: «Не знаешь о чем говорить — молчи». Есть, но здесь оно не проходит.
— Тебя так увлекает задание ББ? — снова наш герой в атаке. Если Сергей-2 курит легкие быстротлеющие сигареты, то время уже на исходе. Надо бы ему сигару подарить.
— Кого? — сосредоточенное недоумение.
— Виталия Сергеевича, Валерия Владимировича, не суть. Босса. Тебе вообще нравится то, что мы делаем?
— Это работа, — ее лоб чуть разглаживается. — Выполняешь ее в рабочее время — тебе платят.
— Оператор гильотины тоже получает зарплату, — ну выходи, выходи из своего окопа. Вперед, вперед!
Она коротко рассмеялась низким смехом.
— Удачное сравнение. Бывает работа гораздо более бессмысленная. На самом деле…
— … на самом деле здесь невозможен какой-то конечный результат. В принципе. Если мы занимаемся созданием сайтов, то должна быть «голова». Кто-то, кто умеет это делать, используя нашу черновую работу, — наш герой положил ИЛ-2 в крутой вираж.
— Может, это Виталий Сергеевич?
— Скажи еще Валерий Владимирович. Они лишь администраторы. Один получше, другой похуже.
— Может, соседние отделы? — ему все-таки удалось заинтересовать ее. Хоть лицо и сохраняет ироничное выражение, но….
— Зачем прятать конечный результат? Везде, кроме ЦРУ, игра командой подразумевает видимость цели. Это бодрит — «мы строили-строили и, наконец, построили», — ИЛ-2 пошел в «мертвую петлю».
— Ты не доиграл, что ли, в детстве? — она улыбается.
— Наверное. Уходим от темы. При твоем аналитическом складе ума, скорее мужском, кстати, поразительное нежелание соединять причины и следствия! Я вот поставил эксперимент…
В этот момент в облаке никотиновых смол вернулся Сергей-2. Видно было, что от сигареты ему нисколько не полегчало.
— … запустил один и тот же вопрос по Яндексу и Гуглу.
Облачко легкого недоумения на лице Натальи сменилось понимающей улыбкой. Конечно, МНС-ов не стоило посвящать в тайны дворцовых интриг.
— Ну и кто победил? — с деланным равнодушием в голосе осведомилась она.
— Да никто. Дружба. Яндекс, используя ключевые слова, выдал кучу глупостей. А Гугл решил посоветовать свой вариант. Который мне вообще — никуда, — Сергей выудил из кучи мусора перед собой два исписанных листка, добавил к ним чистый и написал на нем сверху: «Абсолютно одинаковые замечания по двум разным сайтам. Вплоть до запятой. Их никто не читает — Соколову понравились». — Да вот, сама посмотри.
И перекинул листки на Натальин стол.
Как раз в этот момент открылась дверь, и на пороге возник Данила. Именно — возник. С лицом нежно зеленого цвета и, вроде не шел он даже, а парил в воздухе. «Аки дух бесплотный».
— Тебе сказал, — это Сергею-2, будто тот не знает, чья очередь… ну, вы понимаете куда идти. — Оставь сигарету.
Тяжело вздохнув, Сергей-2 взял со стола исписанный мелким почерком лист, сунул Даниле сигарету и пошел. Воплощением известной истины о судьбе и тех, кто пытается ее избежать. Следом за ним — в курилку — отправилась и тень Данилы, все так же, не касаясь земли.
Наш герой, не теряя времени, обошел свой и Натальин столы и склонился у нее из-за плеча.
— Вот смотри. Это N-ая угольная компания. Вот: «… тра-ля-ля, плохая навигация, непонятно как переходить к поставкам-продажам, адреса-телефоны тоже надежно спрятаны, скучное оформление ets.», — Сергей взял второй листок. — Наш любимый Гигант Цветной Металлургии, по нему все работали. Переписываю все один в один, добавляю только «давно не обновлялся». И — пролезло. Так чем мы тут занимаемся? — он вдруг — на пике своей гневной речи увидел, что на фото в рамке — мальчик лет семи. С Натальиными сросшимися бровями и серо-бежевыми глазами.
— Ну, может быть, мы делаем наработки на будущее. Так бывает, начальство думает запускать новый отдел….
Ее лицо опять совсем близко. Слишком близко. И конечно, конечно что-то должно случиться…. У Сергея вдруг где-то внутри возникло ощущение полета. Легкое посасывание под ложечкой и отсутствие всякой опоры на ближайшие три-пять километров вниз.
— Ты открыла мне глаза, — с идиотичной серьезностью сообщил он.
И тут произошло странное. Этот адепт святой инквизиции, по ошибке помещенный в женское тело…. Она вдруг коротко дунула в лицо нашему юноше и сразу отвернулась, пряча шаловливую улыбку.
В дверном проеме — двери, оказывается, были не закрыты — возник Данила. Немного порозовевший.
— Вот и пойми, что хуже — Яндекс или Гугл, — громко риторически провозгласил Сергей, возвращаясь к своему столу.
И почти сразу вернулся Сергей-2. Бордово-красный, по обыкновению.
— Чего там? — спросил наш герой. Вопрос был, несмотря на кажущуюся простоту, очень многоплановый. Содержащий в себе подвопросы:
— в добром ли настроении ББ;
— нет ли там, паче чаяния, Валерия, так его, Владимировича;
— и много чего еще.
— А-а-а…, — аналогично, видимо, отвечала Елена Станиславовна Боур на вопрос дворника-хама о Витьке, гадюке семибатюшной. Если помните: «Ах, я не знаю. Ничего я не знаю».
— Ладно, пора и мне, — наш юноша пошел к дверям. — Если не вернусь, считайте хакером.
Сомнительная шутка. Вообще, вы не замечали, чем дальше от нас Отечественная война, тем больше люди шутят над вещами, которые тогда были вне-. И если кто-то шел в атаку и писал: «Если погибну, считайте меня коммунистом», то раньше это было почти свято. Но, наверное, теперь другие времена, другие понятия о святости. А мы в своем детстве еще играли в войну. Великую Отечественную.
— Можно, Виталий Сергеевич?
— Заходите, Сергей, — ББ со всеми подчеркнуто на Вы.
— Вот материал. Все, что удалось наработать за два дня.
— Угу. Хорошо. Давайте сюда, — как и положено Боссу, даже разбирая самые идиотские задания, ББ сохраняет серьезность.
Наш юноша с наглостью, присущей его возрасту, сел нога-на-ногу и принялся осмысливать последний жест Наташи. Значил ли он что-то? Или это была обычная дразнилка, слегка видоизмененная? От этой особы с равным успехом можно ожидать и того, и другого. Хотя — семья, ребенок. Нет, ни к чему это все….
— Так. Ясно, — ББ коротко пробежал глазами творчество нашего героя, посмотрел на него. Пристально так. — Один вопрос напрашивается. Чем отличается Пентиум от Целерона? — и все это без тени улыбки на лице. Спроси он, когда произошло восстание Спартака, Сергей, наверное, удивился бы меньше.
— Ну, Целерон — это, фигурально выражаясь тот же Пень, только с малым «кэшем». И, соответственно, обработка данных — никуда вообще….
— То есть, говоря человеческим языком, это Пентиум с ограниченными возможностями. Делая ту же работу, напрягается в разы больше.
— Можно поинтересоваться, чем вызван, собственно, вопрос? Мы, вроде, «железа» в своих исследованиях не касаемся.
— Охотно поясню. Проводя аналогию с людьми, есть индивидуумы с возможностями того и другого процессора. Вот Вы, к примеру, — Пентиум. Некоторые Ваши товарищи и на Целерон не тянут. Но самое забавное — Вы искусственно урезаете свои возможности. Становитесь Целероном. Или же сознательно вводите всех в заблуждение. Думаете, одинаковые фразы в каждом Вашем отчете никто не читает? Вся эта «плохая навигация, трудно найти контакты со сбытом» и т. д. и т.п.? Ошибаетесь. Читают.
Сергей молча таращил глаза. «Что же теперь будет-то, е-мое?» — как бы говорил весь его вид.
— М-да. Но я-то знаю, что Вы Пентиум. С того самого провокационного заявления. Кстати, Вы в самом деле проходили кастинг на порнофильмы? Просто любопытно.
Сергей молча покачал головой.
— Угу. Тем более похвально. Быстро в критической ситуации найти яркий живой образ — это зачастую спасти все дело. А весь этот разговор у нас с Вами к тому, что в Вашем отделе назрела необходимость апгрейда. Целероны выполнили свою миссию
недорогой рабочей лошадки. Будем их обновлять. Так что настоятельно рекомендую — используйте свою кэш-память в полном объеме. Идите.
Коридор. Дверь Соколова. Спасение.
«Вот, значит, как все обстоит. Воистину сказано — хочешь рассмешить Всевышнего, расскажи ему о своих планах. Сидят там, думают о бонусах. Наивные. Быстро как все в этой компании меняется…», — с этой мыслью Сергей вошел в свой кабинет.
Пентиумы и Целероны. Целероны и Пентиумы. Как странно все-таки устроен человек. Еще вчера оба этих оболтуса раздражали, и даже сильно. И то что висят в «аське» постоянно, и то что самомнение — выше крыши, а способности — ниже нуля, все в общем. А сегодня все вызывает если не жалость, то сочувствие точно. Вот — Данила, совсем зеленый юнец, оказывается, пацан просто. Когда сосредоточивается, высовывает кончик языка. И курит, ясное дело, чтобы взрослее казаться. Двоечник. Сергей-2 вообще нормальный парень. Ну, в недалеком будущем — точно. И не врет особо. И какое-то уважение к окружающим есть. Пооботрет жизнь слегка и получится хоть куда парень. Да. Пооботрет….
— Ну че там? Не сильно дрюкали? — вопросил Данила с гадким выражением в глазах (чуть ранее отдрюканного) и хихикнул. Тоже противно.
— Да, хэ-хэ, чего? — не отрываясь от монитора, поддакнул Сергей-2.
«Мыши из „Кота Леопольда“. Толстый и тонкий».
— Да все в порядке. Спасибо зарядке. Увольняют вас, — нет, конечно, последние слова наш юноша только подумал. Хотя соблазн был велик. Настолько захотелось вдруг, чтобы эти паразиты на теле общества оторвали свои носы от «компов» и заморгали с дурацким видом. И поменяли цвет лица в разные стороны спектра. Один в зеленый, другой — нежно фиолетовый. Тьфу ты, пропасть!
V (a)
Колька….
Сергей бродил по своей единственной комнате, разыскивая свежие, извините, носки. Цитируя одного его бывшего однокашника, жившего в общаге: «Они где-то здесь, я знаю, они не могли далеко уйти». Запас времени, приброшенный до выхода на работу, медленно истекал. Носки не показывались.
Колька. Опять снился. Только теперь непонятно как и где. И даже не сам снился, просто ощущалось присутствие. Как у Булгакова в пьесе «Александр Пушкин». Парадоксальная, надо сказать, пьеса. Герой всегда за кадром. Или только уехал, или проходит в задних комнатах. А как еще писать про гения?… Да, редко теперь. Уже редко.
А ведь когда-то…. Колька любил «Queen». И привил свои вкусы Сереге, как любой старший брат. Мелкому тогда еще совсем, можно сказать пионеру. Сергей просек эту музыку раз и навсегда. Тем более, что английский знал лучше брата, и в песнях Меркьюри схватывал не только мелодику, но и содержание. А оно было там, не в пример многим англоязычным группам. Было, было…. Сейчас, по прошествии семи лет, Сергей снова обрел способность слушать «Queen». Трудно было, но — обрел. И даже, как в старое доброе время, опять начал втыкать цитаты из их песен в подходящих жизненных случаях. Либо вслух, либо мысленно.
Семь лет. Семь лет.
Он надел носки. Которые оказывается никуда и не уходили, а спокойно лежали себе на обычном месте под батареей. Вышел на площадку. Оп! — сквозняк захлопнул дверь. Ох уж мне эти «английские» замки, когда-нибудь точно ключи оставишь. Вышел во двор, зябко поежился и пошел на остановку.
Да, уже семь лет. Многое теперь можно вспомнить. Раньше было больно. Сейчас — так, грустно. Сейчас на многие вещи опять можно взглянуть объективно. При всей своей серьезности, например, Колька был очевидный лентяй. И по жизни его могло заболтать только так. Но что-то такое было в нем…. Однажды нелегкая унесла его отмечать Новый год в гости. В семью одной девицы, строившей на него определенные планы. Напрасные, очевидно, потому что была она на редкость некрасивой. Но — человек замечательный. Мужикам же, мерзавцам, до человеческих качеств некрасивых женщин…. И вот, наутро Колька, невыспавшийся и с похмелья, потащил младшего брата бегать по красивой горной дороге, до которой пешком еще пилить было около часа. В тот раз это было нечто. Потом они бегали там почти три года. Бегали в любую погоду, включая мороз около двадцати и проливной дождь. Кстати, дышится в дождь изумительно, когда привыкнешь. Колька давал Сереге фору, как молодому, до первого поворота, потом бежал вслед. Догонял, дыша словно безумный лось — он только недавно бросил курить — и перегонял. А потом еще долго оглядывался назад, проверяя, все ли в порядке с братаном….
Однажды, как раз в пору всеобщего развала, уже пробежав свою «четверку», они полчаса проторчали на остановке — разгоряченные и мокрые — пока не поняли, что автобуса просто не-бу-дет. Да, так просто. Потому что ходит он теперь час утром, час вечером. И все. Они перли пешком в сгущавшихся сумерках, и Сергей скулил, что понес их черт по холоду, что простыть теперь — нефиг делать…. А Колька тащил его на пределе сил, как мог быстро, чтобы разогреться, и так остыли на остановке. И тыркал зло, чтобы не отставал, и говорил, что все они, молодняк, задохлики, только столкнутся с чем потруднее — и сопли развесят. А надо идти, и бороться. Что сейчас, в общем, одно и то же. И не было тогда для Сергея человека противнее и злее, чем брат Колька….
Маршрутка №85. Его номер. Садимся. Да, последний год бега мир их, конечно, уже не брал. Сергей как раз вступил в ту фазу переходного возраста, когда авторитетов нет вообще. И среди близких в том числе. А Колька все пытался ему что-то втолковать. На что младший брат заносчиво отвечал: «Надоел ты со своими моралями». Наверное, они бы разошлись по жизни. Да, точно. Неизвестно насколько, может потом опять пришли бы к детской дружбе, но в тот момент разошлись бы. Или чуть позже….
Некоторое время Сергей просто смотрел в окно. Маловыразительный городской пейзаж. Люди на остановках. Дома неброской архитектуры. Совсем неброской. Может, это осень? Осень действует так, что начинаешь вспоминать давно, казалось бы, забытые вещи? А какая-то часть души помнит.
Потом, семь лет назад, он сидел, запалено дыша, на траве у обочины той самой дороги и…. Он заставил, переломил себя и заставил пробежать ту самую «четверку» по той самой дороге, и вот теперь сидел и думал, что сходит с ума. Он точно знал, что за поворотом бежит Колька, что вот… нет, вот сейчас… через пару секунд он покажется вдалеке. И в то же время так же точно знал, что — не покажется. Никогда. И вот это раздвоенное знание так ударило тогда…. Он встал, толком не отдохнув, и побежал, покачиваясь, в сторону дома. Хотя обычно они шли домой не спеша, отдыхали, трепались о чем-то…. Потом он забросил эту дорогу. Забросил.
Вот и Челюскинцев, его остановка. Все, прочь, прочь мысли эти. Впереди рабочий день и только от тебя зависит, каким он будет. «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла…».
«Уи вил, уи вил рок ю Уи вил, уи вил рок ю…». Сергей открыл дверь в кабинет и…
…впал в легкий столбняк. Дело в том, что у технички Светы была внучка Даша, создание очень подвижное и непосредственное. У дочери Светы — мамы Даши — были перманентные сложности с личной жизнью, работой и садиком для Даши. Поэтому она частенько подбрасывала девочку бабушке в самый неожиданный момент. Предполагалось, что Даша спокойно подождет, пока бабушка быстро помоет полы, и они вместе отправятся домой. Практически так не бывало никогда. Ребенок находил себе самые разные занятия. Начиная с умных вопросов тете Наташе. А почему она одна работает с дядями, а не с другими тетями (а действительно — почему)? И почему носит брюки, а не красивое теплое платье, как баба Света? Еще Даша могла баюкать куклу Катю, распевая колыбельную так, что перекрикивала музыку в наушниках Сергея. И вот сейчас, пока наш юноша не появился на горизонте, Даша уже почти совсем добралась до ИЛ-2…. Она лезла к нему через весь стол, высунув язык от напряжения. Еще чуть-чуть и…. Одного полета до пола самолету хватило бы, чтоб отлетаться навсегда….
— Даша, — как можно мягче, сжав все свои рвущиеся наружу эмоции в кулак, произнес Сергей, — разве мама не говорила тебе, что брать чужие вещи нехорошо?
— Ой, — Света, стоявшая со шваброй в другом конце кабинета, сразу подошла и сняла внучку со стола. — Вы извините, Сергей, я не поняла сразу, чего она притихла….
— Мама говорит, что чужое плохо брать, когда тебя кто-то видит, — сообщила между тем Даша, болтая ногами на стуле.
— Кхгм-м, — ничего другого наш герой сказать на это не нашелся. Только переставил чудом спасенный аэроплан на середину стола.
Что делать! Дети — цветы жизни, истина общеизвестная. Как и то, что цветы бывают разные. Бывают нежные фиалки, бывают ромашки и одуванчики, а бывает и репей. Тоже цветок. И если первые две категории заставляют окружающих умиляться и говорить: «Ути-пути…» и подобный ласковый вздор, то репейник или, страшно сказать, чертополох вызывают, в лучшем случае, холодное недоумение. А ведь это тоже цветы! И притом гораздо более жизнеспособные, чем какие-то там фиалки. Цветы. Но любить их трудно.
Такие или примерно такие мысли на время отвлекли нашего юношу от разговора с Соколовым. Но вот — самолет спасен, ребенок удален на безопасное расстояние и все вернулось к настоящему моменту. Пентиумы и Целероны. Целероны и Пентиумы. Не будем кривить душой, нашему герою ни Сергей-2, ни Данила особо не нравились. И все равно, находиться рядом и знать, что их скоро выгонят, вот-вот причем, на днях, было… неприятно. Кстати, интуиция у парней отсутствует напрочь. Сидят себе в «аське» и в ус не дуют. В любое другое время это бы слегка раздражало, сейчас — нет. Общий враг, как известно, заставляет сплотиться. А ББ как раз был сейчас таким общим врагом. Хотя, сообщая свои планы Сергею…. Вот зачем, зачем сообщал-то? Сделать ничего не сделаешь, только изведешься весь. В общем, сидеть и спокойно смотреть, как Целероны медленно, но верно движутся к своему «апгрейду», наш герой не мог.
— Пойду-ка куплю «китайчанки», — ни к кому конкретно не обращаясь, возвестил он.
Бредя по коридору такого знакомого здания — Героев Гражданской, 16, 2 этаж — Сергей думал о чем-то, в общем, грустном. И хотя сам себя он пытался убедить, что все это как у графини Ростовой в эпилоге «Войны и мира» просто от осенней хандры, которая сама подбирает себе пищу, а пища эта порождает новую хандру…. Получалось слабо. Вот и выход.
«Унылая пора. Очей очарованье…». Что-то уже становится прохладно, даже днем. До остановки, где стоит ларек, торгующий контрафактной лапшой, два шага. Вы спросите, конечно: «Неужели бывает контрафактная лапша?! Неужели и здесь нас обманывает гидра масс-медиа?!». Еще как бывает. Узнать ее просто. Она, как любой контрафакт, гораздо вкуснее обычной.
— Ну купи-и-и-и! Ба-ба-а! Ну купи же! — чей это такой до боли знакомый визг? Оказывается, девочка Даша с бабушкой вышли на полминуты раньше и двигались теперь в том же направлении. Сергей даже замедлил шаг, бессознательно выискивая причины не подходить к остановке. Пока не подходить. Вот посмотрел на грязно желтеющие тополя. Вот в кармане порылся. На ощупь определил две «десятки» и «полтинник». Как раз на лапшу и пиво хватит. Шутка (про пиво).
— Ну ладно, Даша… Даша! Хватит кричать! Все! Куплю, куплю тебе твой «Киндер-пингви». Постой… ну-ка… спокойно можешь постоять? — Света спустила Дашу с рук, установив на обе опорные конечности, и полезла в сумку за кошельком.
«Вот так вот деточки-конфеточки могут вырвать у вас из горла… да что угодно. Все что ни попросят — дашь, лишь бы не орало дитятко», — нет, ну конечно Сергей не испытывал открытой неприязни к Даше! Вы только не подумайте! Просто своих детей у него еще не было и поэтому все, что у обычных родителей вызывает понимающую улыбку, повергало его в ужас.
Даша тем временем, нога за ногу лениво так отошла к самому концу козырька, что спасал остановку от дождя. А Света начала утомительный процесс обмена денег на товар. С придирчивым разглядыванием, с вопросами, типа: «А он для зубов как? А шоколад настоящий?». С долгими поисками мелочи в кошельке, чтобы получить более выгодную сдачу. Даша же, увидев ободранную бродячую кошку, отошла еще чуть….
И вот здесь…. Солнце продолжало, как будто бы, также умиротворенно светить…. Только разве что…. Ветерок. Довольно противный, но все же обычный осенний ветерок…. Вдруг превратился в ядовитый. Как у Тютчева: «Дыхание малярии». Смертоносный его порыв вдруг обнял тополь, что стоял рядом с остановкой. Тот скукожился и уронил последние листья. Которые веселым хороводом окружили нашего героя. Так бывает, большей частью правда летом, бродят по улицам такие маленькие смерчи…. Но наш-то ветерок не простой…. И хоровод тоже непростой. Сергей, ему вдруг стало как-то не по себе, пригляделся повнимательнее к листьям, что закруживали его…. Каждый стебелек этих листьев был перекручен и имел в середине такой… как бы сустав. Будто он уже пытался в этом месте распуститься в лист, но не сумел. И дальше перекручивался, и…. Наш герой аж зажмурился, чтобы прошло наваждение. Помогло. Когда открыл глаза, хоровода листьев-мутантов не было. Зато совсем рядом он услышал голос, который определенно раньше где-то слышал.
— Да ты… ты пойми, я солидный человек, мне ничего не стоит вот этот дом купить! Не веришь? Мне — ты не веришь?!
Ну конечно, это тот самый Лех-ха, что повстречался Сергею в его первый визит на будущую работу. В этот раз Лех-ха атаковал какого-то спешащего по своим делам мужичка, и, кстати, был он теперь не свеже пьяным, а с глубокого жуткого похмелья. Одет, впрочем, так же безукоризненно. «Живет он, что ли, где-то рядом?».
— Во, да вот он знает меня, — и как решающий аргумент для своего собеседника поневоле, которому похоже было совершенно наплевать — солидный человек перед ним или нет, Лех-ха вдруг ткнул толстым пальцем в нашего героя, имевшего неосторожность остановится рядом. — Да ты же помнишь, — это он уже Сергею, — я цветок тогда покупал, ты еще на работу боялся опоздать… устроиться….
Напрягшись от слов «вот он» и «помнишь», наш юноша благоразумно решил отойти и, таким образом, последние слова Лех-хи прилетели ему уже в спину.
«Дает же Бог людям память. По роже видать, что каждый день калдырит, а все в таких подробностях помнит! Даже про работу…». В этот момент взгляд Сергея сфокусировался на чем-то необычном, и он сразу увидел Его.
Человек как человек. Одет в обычную кожаную куртку. Аккуратно стриженный, выбрит чисто. И лицо, в общем-то, как у всех людей. Густые сросшиеся брови, острый подбородок…. Человек сидел в машине с открытой дверцей, высунув наружу ноги. На лице его была такая улыбка… одними губами. И он будто что-то говорил — губы шевелились. Если добавить сюда близоруко прищуренные глаза, то все вместе — улыбка-глаза-шевелящиеся губы — рисовало облик удава. В человечьей шкуре. И плевать бы нашему герою десять раз на него. Вот только обращался Удав и руку протягивал как раз к Даше, у которой папа, как случайно знал Сергей, «вернулся в свой чурбанистан долбаный». И вообще родственников мужчин НЕТ. «В бабьем царстве девчонку растим». А в руке Удава был тот самый «Киндер-пингви», будь он неладен.
Даша делает шаг, пока несмело.
Удав ставит ноги в машину — это «японка», руль справа — и заводит мотор, держа руку с шоколадкой протянутой к Даше.
Даша шагает второй раз… третий….
…«где звуки?»…
Сергей делает мощный спринтерский рывок и, не сбавляя скорости, со всей дури пинает по открытой дверце, защемляя руку Удава, из которой падает батончик. Удав очень плавно и медленно переводит взгляд со своей остановившейся улыбкой на Сергея, и…
…машина его резко срывается с места. Тут же исчезает в плотном потоке машин. Их всегда в это время много здесь.
Наш герой секунду обалдело стоит, переводя дух и пытаясь прогнать с глаз остановившуюся улыбку Удава. А Мир остановился в том же положении, что был до его рывка. Света забирает сдачу из окошка ларька. Даша делает четвертый шаг и дергает Сергея за рукав.
— А почему дядя мне хотел шоколадку дать и уехал? Я же уже подошла, — она показала на лежащий на асфальте «Киндер».
— А? — наш герой тоже увидел батончик и с остервененим растоптал его каблуком. — Никогда… а-кгм-кхгм…, — голос его пресекся, — никогда не подходи к незнакомым дядям и не бери у них НИЧЕГО ВООБЩЕ! Поняла меня?!
— Сергей? — подошла Света. — Что тут у вас?
— Да… нет. Ничего. Не отпускайте Дашку от себя далеко. Пока.
— Что случилось, Сергей? — в голосе Светы появилась запоздалая тревога.
— Ничего. Ничего. До завтра, — он вдруг почувствовал сильное, огромное просто желание спрятаться где-нибудь в темной комнате и не разговаривать ни с кем. И не видеть, не видеть людей, и вообще никого….
Но людей видеть пришлось. Потому что до конца рабочего дня было еще так много времени. А придумать какой-то беспроигрышный вариант, чтобы отпроситься пораньше, он не смог…. Служащие фирмы как-то странно посмотрели на него по возвращении, но ему было не до их взглядов. И ведь — никакой он не герой, нет. Совсем не в его стиле таким парящим Бэтменом вонзаться в толпу негодяев. Просто… да не было выбора у него просто. Это сейчас мозг запоздало пытается найти какое-то объяснение. Мозг ведь очень рационален. И будьте уверены, если вам случится когда-нибудь встретить привидение, ну там… в старом шотландском замке, то мозг до последнего будет не верить глазам и талдычить: «Это игра света и тени, луна — сквозь слуховое окно…» и тому подобный вздор. Так и здесь. Ну кто это мог быть? Известный филантроп, что как в песне поется, раздает детям по пятьсот эскимо ежедневно? Или какой-нибудь разведенный отец, которому запретили встречаться с ребенком и он таким способом лечит приступы сентиментальности? Или….
Нет. Удав это был. И ты прекрасно это знаешь. Вот только знать — не значит верить. Как в Бога. Кто-то знает, а кто-то верит.
— Ну как там на улице? Сильно похолодало? — Данила вдруг без особой причины обратился к нашему герою.
— На улице? — Сергей тяжело оторвался от своих мыслей и нехотя вернулся в реальность. В ту ее часть, что его сейчас окружала, прохладную и светлую. Где люди не улыбаются от уха до уха, готовясь проглотить жертву. Если это люди…. — На улице? Да я как-то не понял, — нет, он все еще слишком далеко отсюда.
— И лапши что-то не видно. Раскупили, что-ли, всю? — опять Данила. Иногда МНСы тоже позволяли себе пошутить. В разрешенных пределах, конечно.
— Да аппетит пропал. Что-то, — говорят, через голос можно понять состояние человека. Все в кабинете недоуменно посмотрели на бесцельно перекладывающего бумаги Сергея. Даже Наталья перестала строчить на клавиатуре и посмотрела протяжно и серьезно.
Впрочем, расспрашивать его больше не стали, и кое-как наш герой дотянул до конца рабочего дня. Пережив и короткий яростный набег Валерия Владимировича, когда под его огонь попал весь персонал отдела, «бездарный по определению». И занудную пародию на совещание, устроенную уже в конце дня Виталием Сергеевичем. Все это, словно обшарпанная и сильно убыстренная кинохроника, пронеслось перед глазами нашего юноши. И только вечером, когда Сергей-2 и Данила под предлогом: «Мы покурить» слиняли на десять минут раньше, он достал из верхнего ящика стола полоску медной фольги, пару раз тиранул ее об джинсы для придания блеска, и клеящим карандашом приклеил ИЛу с правой стороны под мотор. Придал штурмовику неестественный угол.
— Какое-то новое украшение? — Наталья слегка улыбнулась. Вообще, при ее взгляде любая улыбка смотрелась коварно.
— Это не украшение, это огонь. Меня сбили, — встал и очень сосредоточенно пошел на выход. Дверь-коридор-лестница-крыльцо. Остановился, поднял воротник ветровки. Ощутил забытое желание — затянуться какой-нибудь крепкой «народной» сигаретой без фильтра. Сто лет уже как бросил, а поди-ка, легкие помнят.
— Сергей…, — он удивленно обернулся, — ты забыл, — Наташа протягивала ему его «мобильник». — На столе оставил. Что-то случилось? — очень осторожно спросила она. Время у нас, к сожалению, такое, что не принято лезть в душу.
— Да нет, ничего. Ты не задумывалась…. Впрочем, тебя ведь сейчас должны забрать?
— Кто?
— Большой серебристый джип. Я полагаю, муж.
— Бывший муж. Его сегодня не будет. Ты куда сейчас?
— На остановку.
— Я тоже. Пойдем?
И они пошли сквозь мутные сумерки осеннего вечера. С запахом холодной прелой листвы. Временами разгребая эту листву ногами.
— Тебе куда вообще ехать? — Сергей первым нарушил молчание. Спросил скорее автоматически, все еще пребывая в странном состоянии Человека-который-смотрит-кинохронику. Теперь на экране был сильно убыстренный листопад.
— На Краснофлотскую.
— Мне примерно туда же. Лучше на Челюскинцев идти. Там 85-й ходит.
— Да, наверное.
А до Челюскинцев нужно было пройти пару лишних кварталов. Зато «маршрутка» №85 привезет и нашего героя, и Наталью к холодному ужину гораздо быстрее. И дело именно в этом. Я хочу сказать, что Сергей совершенно не преследует никакой посторонней цели. Подольше побыть рядом с нашей героиней, например. Он, похоже, вообще не замечает, что рядом идет стройная девушка, чьи длинные светло-русые, чуть вьющиеся волосы треплет промозглый осенний ветерок. И несмотря на то что от ее взгляда вянут недобитые заморозками цветы на газоне, а может — благодаря такому взгляду, она… красива. Он не видит. Он занят разрешением очередной загадки эволюции.
— Страшное, все-таки, какое страшное место….
— Что?
— Город вообще. Много, очень много людей в одном месте. Никто никого не знает.
— Ну…. Мне кажется, трудно здесь всех знать. Да и ни к чему, наверное.
— Да…. Конечно. Но вот только представь себе — навстречу… убийца какой-нибудь идет…
— Фу, не хочу. И так в жизни полно негатива.
— …, и убийцу этого никак не распознать. Это только в кино у него руки по локоть в крови и глаза бегают. А в жизни…. Представь, он в двух шагах пройдет, вот по этим же, — Сергей для убедительности постучал ботинком по брусчатке, — кубикам, а ты и знать не будешь!
— Так говоришь, как будто сам узнаешь?
— Да нет, конечно. Я же не экстрасенс какой-нибудь. Так вот и бродят они среди нас….
— Слушай, если обо всем этом думать, с ума можно сойти.
— Да, точно. Не думать надо, а пистолет покупать.
Она рассмеялась своим низким смехом.
— Неожиданный вывод. Только любое оружие… как бы сказать, оно притягивает к себе неприятности. Оно же сделано, чтобы стрелять. Вот и выстрелит, раз — и убил кого-то. А на этом «ком-то», сам говорил, не написано, что он убийца-маньяк. И посадили — тебя, и жизнь сломали.
Права, она, ах как права. На все сто, просто. Но что ж, блин, делать-то? Что? Сидеть и ждать? Сегодня Удав промахнулся. Завтра…. А завтра его, Сергея, рядом просто не будет. И некому будет остановить пружинистый бросок рептилии. И сама она не остановится, потому как чтобы жить, ей нужно ГЛОТАТЬ!
— М-м-м, — он аж застонал сквозь зубы. Бессилие!
— Да что с тобой? — Наташа снова участливо поглядела на него.
— А? — словно лунатик откликнулся тот. — А-а, ногу стер. Ботинки переодел вчера, всегда стираю.
— Надо заклеить….
Это…. На что-то это сильно похоже. На что-то…. Точно. Однажды, в глубоком детстве…. В садике был сончас. Все нормальные дети, как и положено по режиму, спали. И только Сережа лежал под простыней съежившись, весь сжавшись в комок, и…. Что-то шептал, и складывал пальцы каким-то особым образом, и даже что-то похожее на судорогу крутило его. Так это увидела со стороны воспитательница, пришедшая на его шепот. Перепугалась, позвала нянечку, подняли мальчика. «Что с тобой? Что случилось? Сережа, отвечай». А Сережа переминался с ноги на ногу, стоя в трусах и майке перед двумя тетями, и мямлил: «Нет…. Ничего…. Не болит….». Не мог же он, в самом деле, рассказать тетям, что почувствовал странный осязаемый ком внутри себя. Ком сжатой энергии, как уже много позже, в сознательном возрасте он назвал это. И этот комочек, выросший в огромный ком, как-то умещался — такой большой — в маленьком Сереже. Но почему-то тот знал, что в любой момент ЭТО может вырваться из него. И тогда вот эти большие кубики, из которых дети их группы строили дома в свой рост и корабли, большие тяжелые деревяги, лежавшие рядом с его «раскладушкой» брызнут жалкими спичками. Стоит только ЭТОМУ вырваться.… И он напрягался изо всех сил, и стискивал зубы, и складывал пальцы особым образом…. Почему-то он был уверен, что ЭТО, вырвавшись изо рта, обязательно должно будет пройти сквозь пальцы…. И шептал: «Не-е-е-ет…. Не-е-е-ет…». Шептал и чувствовал, что сжатыми зубами ему ЭТО не удержать. Не у-дер-жать….
— … я вот всегда с собой ношу, летом особенно, лейкопластырь. Так, босоножками сотрешь, и ходить не можешь, — Наташа заканчивает мысль, начала которой Сергей не слышал.
— Пластырь? Зачем? — наверное, у нашего юноши был вид полного «дауна».
— Ну, ты говорил — ногу стер, — с недоумением. — И на той лестнице, как бы ты, интересно, меня поймал?
— На лестнице?
— Ну да. На той дурацкой лестнице из арматуры. Я иду, каблуки проваливаются, а ты говоришь: «Если ты упадешь, я тебя поймаю». Стоя внизу.
— А, да. Ну поймал бы. Наверное.
Наташа опять странно посмотрела на него. В который уже раз за вечер. Так и дошли они до остановки. И разъехались на разных «маршрутках». И, кажется, еще что-то незначительное говорили друг другу. И еще кажется, она уже отстранилась, постаралась отодвинуть от себя и Сергея, и его прибабахи. Ну в самом деле, мир ведь огромен, и проблемы у всех в этом мире разные. Свои проблемы. И тараканы в голове у каждого свои. И стоит ли тащить на себя еще чужие, чужие проблемы? Определенно, не стоит. А что же наш герой? Думаю, можно простить ему провалы во времени и пространстве. Не каждый день и не каждому открывается дверь на темную сторону жизни. Да, не каждый и не каждому.
VI
Утром 112-го дня Кузьмин, как обычно, поехал на работу. Новенькая «маршрутка» являла собой яркий образец городского типа автобусов. Это значит — стоячих мест много, сидячих — по пальцам перечесть. Какая-то отечная тетка встала рядом. В руках — тяжеленная сумка, и вся она — воплощенный укор совести: «Сидишь, да? Здоровый мужик, э-эх!».
— Садитесь, — Кузьмин встал на очередном дорожном ухабе, маскируя свою одноногость. Чуть прошел по проходу, чтобы не нависать. Тетка тут же уселась с озабоченным видом. Благодарность? За что? Через остановку случайно встретилась взглядом с Кузьминым.
— О, я думала Вы сходите, — так, между делом. А «спасибо»? Да нет, к чему эти условности. Он про себя усмехнулся. «Вот так вот думаешь — проявлю себя молодцом. Ан нет. Ну уступил место, и что? Орден тебе на грудь вешать? И все равно — молодец».
А в автобус, меж тем, проник новый персонаж. С целым шлейфом энергетических запахов, если можно так выразиться. Даже пассажиры на передней площадке недоуменно заозирались, настолько сильным был этот запах. Чего-то неопределенного, но… мерзкого такого. А всего-то вошел плюгавый юноша с двумя крайне некрасивыми девицами. И, вроде, поначалу ничего особенного он не делал, но от всего его вида — приплюснутый нос, жидкая белесая бороденка, глазки маленькие бесцветные — веяло таким самодовольством, а ко всем окружающим — таким презрением, что…. Возникало непроизвольное желание не просто выбросить его прямо на ходу, но еще и придушить слегка. Бывает такое. Вдруг понимаешь, что рядом — грязь. Но все молчали. Не отходили, конечно, и Кузьмин не отошел, когда тот нес себя мимо, но и не выбрасывали. А уж тот куражился! И кондукторше-то деньги сунул, будто лично ее облагодетельствовал. И девкам-то своим гнусил, морща свой недоделанный нос: «Ну как на таком за… ном автобусе ехать?». Так, чтобы все слышали. И целлофан-то от мороженого, что как раз доела одна из девиц, засунул не просто между сидений, а в люк на крыше. На виду то есть. И вот уже… вот совсем уже у Кузьмина терпение лопалось, вот совсем он собрался уже достать этот целлофан и засунуть плюгавому за шиворот модной кофтенки, и только прикидывал — на сколько опоздает на работу, если свяжется с этой…. Да вот вышел он, гадина, напоследок еще вякнув что-то. И, конечно, всем в салоне сразу стало легче. Несказанно просто! Вот только целлофан в люке торчал вызывающе посреди чистого салона. А бывший доктор всю дорогу не мог избавиться от ощущения гадливости. И хотя понимал прекрасно, что решиться выбросить это… существо непросто и тоже, в своем роде, — поступок, но…. Но поступок — это если ты решился и выбросил. А так напрашивается вопрос — была ли она? Решимость?
В общем, на работу он приехал хоть и заранее, но с испорченным настроением. Хотя какое кому дело до его настроения? «Приехал — работай», — как говорил «хозяин» этой и еще нескольких аптечных точек Александр Алексеевич Купченко. Вот и он, кстати, легок на помине. Приехал с Васей, монтером-сантехником-грузчиком, привез товар до начала рабочего дня. Чтобы потом не отнимать на приемку драгоценное торговое время.
— Заноси, заноси, аккуратнее, — Купченко довольно потирал руки, прямо-таки лучась всем своим хохляцким обликом. Сам Александр Алексеевич товар таскать не мог в силу почтенного возраста. Вася тоже мог не всегда, правда, в силу совсем других причин. Пил он безбожно, по-черному, чем и был выгоден. Когда очередной запой кончался, Васю страшно мучала совесть. Он мог и делал все, что угодно, благо знал и электричество, и сантехнику в совершенстве. Исправить мог ВСЕ, и свет отключить, и воду перекрыть, во всем ориентируясь на ходу. Когда не пил. Когда пил, все это хозяйство стояло и ждало своего часа. Потому что час этот был неизбежен, как Второе пришествие.
Итак, по лицу Купченко разливалась довольная улыбка хохла, сторговавшего олию по цене дегтя. И рассчитавшегося «старыми» рублями. «Не к добру», — еще подумалось Кузьмину.
— Давай-ка, Василий Инокентьич, еще коробок пять — сюда, да дальше поедем, — в моменты доброго расположения Купченко всех называл по имени-отчеству. Вася, это был его период повышенной трудоспособности после запоя, довольно быстро таскал от «Газели» коробки без опознавательных знаков.
Кузьмин, уже давно приготовивший журнал учета пришедшего товара, вопросительно смотрел на шефа. А тот будто и не замечал. Вася еще чуть подсуетился, и в углу их загородки образовалась приличная горка из коробок. Без опознавательных знаков. И только тогда Алексеич подвинул к столу вторую колченогую табуретку и, осторожно присев, доверительно зашептал:
— Видишь, Лексан Викторыч, нечаянное везение какое. Через… человека одного, не буду называть, ни к чему тебе, партию контрафактных лекарств получили. Они таможню не прошли. Ну, контрабанда, понимаешь, — его маленькие глазки задорно блестели. И в то же время опасливо косились на Васю. Не потому что тот мог что-то подслушать и кому-то передать, а просто чтобы поддержать, так сказать, ощущение конфиденциальности. Вася же, теребя «беломорину», явно мучился в этом замкнутом пространстве. Да еще рядом с шефом, который помнит на память все его грехи.
— Только вот документов никаких нету на него. Их и не было. А что мы с тобой можем сделать? Ну выгодное дело-то! Так что, надо бы обработать это все, Лексан Викторыч, понимаешь? Главное — расписать где чего сколько, а цену потом прикинем….
«Вот старый орангутанг, — думал Кузьмин, глядя на алчно бормочущего босса. — Никакой это не контрафакт. Коробки-то чистые. Если кто фирму не задекларировал или… конфисковали там, упаковка все равно фирменная. Должна быть. Дошли, значит, докатились, допрыгались…».
— … Ну а что мы еще сделаем с тобой? Только так, я считаю.
— Что сделаем? Да есть выход. Просто не брать ВСЕ ЭТО. И не продавать, соответственно.
— Нет, ты, по-моему, не понимаешь! — переход от благодушного к агрессивному состоянию у Алексеича всегда был легким. И аргументы он при этом приводил самые неожиданные. — За ЭТО ВСЕ, как ты выражаешься, деньги плачены, и деньги немалые! И те люди, что продали нам товар, деньги эти уже не вернут. А их и нету уже, этих людей!
«То есть я должен посочувствовать тебе. Тебя, то есть, практически кинули на деньги. И один только У НАС С ТОБОЙ выход — продать этот прессованный тальк, да подороже…».
— То есть, если возникнут претензии по качеству этих препаратов, мы будем крайними. Дальше-то предъявлять некому, если этих людей нет? Так выходит?
— Да какие претензии? — Алексеич перешел на свистящий полушепот. — Какие, кто предъявит? Эти бабки-дедки, что ли? Да они привыкли уже, что их все и везде дурят, куда они пойдут жаловаться?
«Во как загнул. А ведь самому не так далеко до этих бабок-дедок по возрасту. И не приходит ведь в голову, что когда-нибудь сам купишь отраву в аптеке! „Контрафакт“…. И даже нет, не отраву! Не надо травить! Просто не подействовать при том же гипертоническом кризе. Остальное — дело ударного скачка давления. Так что прессованный тальк тоже может быть убийцей…».
— В общем, давай поспокойнее. Горячиться не будем, — Алексеич будто услышал мысли Кузьмина про давление. Настолько неожиданно успокоился. Такие перемены всегда поражали бывшего доктора, а ныне аптекаря по найму. Воистину, «Алексеича на месте не у… шь, перетаскивать надо», как высказался однажды в пьяном обличительном порыве Вася. Алексеича при этом рядом не было.
— А кто горячится? — пытаясь вернуть себе всегдашний флегматичный вид, Кузьмин отвернулся к витрине.
— Ну вот и хорошо, хорошо, — с некоторым еще подозрением в голосе отозвался Купченко. — Уф-ф, ладно, надо нам еще с Васей в пару мест бы…, — и с неожиданным для его возраста проворством, как-то боком, он просто выскочил из их загородки, увлекая за собой Васю.
«Вот так. Короткая бессмысленная грызня. И никакого проку. Ни-ка-ко-го. Ушел, а вечером спросит — почему не оприходовал. По умолчанию выходит, что мы на этом сошлись», — Кузьмин поставил на окошко табличку «Технический перерыв 15 минут» и отодвинулся от своего импровизированного прилавка вглубь.
«М-м-м… Ну почему нельзя просто работать! Ну почему надо постоянно изворачиваться, чего-то ловчить, чего-то кому-то лизать!..». Что верно, то верно. При том, что и по записям, и по деньгам у Кузьмина всегда был образцовый порядок, Купченко относился к нему с прохладцей. Видимо, такие как Вася нужнее. Они всегда «на крючке». А теперь еще и это….
Он сидел, бессмысленно сжимая-разжимая кулаки. И думал, что хорошо бы разрыдаться и опрокинуть к чертям собачьим все их стеклянные витрины с товаром, и уйти отсюда к тем же чертям. Ведь нельзя так, елки-палки, нельзя с людьми ТАК! Ведь это чья-то жизнь! В прежние времена ему случалось проигрывать. Но. Он всегда лучше или хуже, боролся. Пусть — профессиональный цинизм, пусть — закоснелость какая-то в своем деле. Боролся. И не его вина, что смерть временами была сильнее…. А сейчас…. Ухмылка — судьбы «вилка». Хочешь — оставайся и прими правила игры. Не хочешь — уйди и отраву будет продавать кто-то другой, не такой принципиальный.
И была ведь, была спасительная зацепка, такой пунктик в его системе. Настроение и эмоции не должны падать ниже определенного уровня. Этот уровень, конечно, не назовешь радостью, но это и не холодное отчаяние. Когда-то, уже худо-бедно адаптировавшись к потере ноги, он переоценивал ценности, и решил для себя, что плохих событий в жизни и так слишком много, а хороших — до обидного мало. Поэтому первые следует, по возможности, амортизировать, а вторые — замечать чаще, даже в самых незначительных мелочах. Опять же — по возможности. Но сейчас это не работало.
«М-м-м…. Зарыдать бы», — он сидел и медленно раскачивался на своем стуле. Плакал доктор Кузьмин в сознательном возрасте только один раз. Его отец и мать развелись, когда Саше было двадцать лет. Отец был уволенным из армии по сокращению военврачом, так что Кузьмин был доктором во втором поколении. Справедливости ради скажем, что на выбор профессии Кузьмин-старший повлиял лишь отчасти, в основной же и большей части это была заслуга великого Пирогова. Правила гражданской жизни отец так и не принял. Может, потому что привык постоянно кочевать и проще чувствовал себя во временном жилище. Которое — знаешь, что не твое, и не бережешь особо, и не привыкаешь сильно. Ведь через год-два переедешь еще куда-нибудь. Куда Родина пошлет. А Родина выплюнула его. Просто сократили госпиталь. И как-то так вышло, что в прошлом остались настоящие друзья, настоящая работа и настоящая жизнь, а в настоящем — только спирт, благо здоровье у отца было богатырское. И выпить, соответственно, он мог немеряно. Практически не закусывая. После чего начинались поиски виноватых в его вселенском горе. В этой роли оказывалось, как правило, ближайшее окружение — семья. Постоянное балансирование на шаткой грани между пьяными выкриками и дракой изматывало так, что…. В общем, это были страшные годы.
А потом он ушел. Попробовал создать новую семью, начать все с начала с той, кто как он думал, его понимает. И Саша с матерью вздохнули с облегчением. С деньгами, правда, было не очень. Но это было такой мелочью, ерундой по сравнению с огромной всеобъемлющей свободой, что вдруг обрушилась на них. Свобода — это когда ты не слушаешь по ночам лифт, определяя по времени хода, что он идет на твой этаж. Папаша обладал странной особенностью — с любой пьянки, ночь-полночь, он как самонаводящаяся ракета всегда возвращался домой. Туда, где он уже давно не жил, а только всех мучил. Пытал. А теперь лифт ехал не к ним. И это было счастье! Отношения отца с Сашей потом проходили несколько стадий. Они были то лучше, то хуже, но никогда не улучшались дальше определенного предела. Слишком жива была память о лифте. В какой-то момент отец вспомнил, что является совладельцем их 2-х комнатной квартиры, из которой когда-то на удивление легко ушел. А теперь потребовал свою долю. Разменять же «двушку» на сколько-нибудь пригодные для жилья «квадратные метры», можно было только с гигантской доплатой. Которой у отца, конечно, не было. Зато потом, если бы Саша организовал обмен, ему по наследству досталось бы 2-е однокомнатные квартиры. В чем он, правда, сильно сомневался. Учитывая теплые отношения отца со спиртом. Что с годами только улучшались. Ну, в общем, был скандал и полный разрыв.
Потом они не виделись до того самого дня. Отец сидел на лавочке, склонившись на бок, в холодных лучах осеннего заката. И лицо его было бледно той самой восковой бледностью, какой не бывает у живых. И Саша вдруг понял, сидя на корточках здесь же во дворе частного дома, дома отца и его жены, и прикуривая одну сигарету от другой, понял вдруг, что НИЧЕГО НЕ ЧУВСТВУЕТ. Все это время, пока милиция составляла протокол, и осматривала пистолет, валявшийся черной игрушкой возле лавочки, и маленькую ранку на виске у отца, и задавала дежурные вопросы, хотя было ясно, что…. В общем, все ясно и так было. НИЧЕГО. И дело не в том, что к тому времени Саша успел уже поработать и в «анатомичке», и с живыми пациентами, нет. Не в том было дело. Просто…. Отец шел медленно и верно к разрыву со всем, что составляло его прошлую жизнь. Со всем и со всеми. Даже еще до этих двух лет молчания. И Саша пытался себя стыдить за то, что так вот вышло — два года они не виделись и не разговаривали. И, выходит, последними словами, которые он слышал от отца, была ругань. А в глазах его при последней их встрече колыхалось прозрачное безумие. И не возникло у младшего Кузьмина за эти два года никакого желания даже позвонить. И отцов брат с сыном, выходит, были сейчас ближе отцу, чем он. И сигареты — просто воздух, в котором ни никотина, ни…. И даже когда он в морге подсовывал отцу под рубаху бумагу с написанными второпях данными, фамилия-имя-отчество-дата смерти, и почувствовал, что тело еще теплое…. НИЧЕГО. Только сказал какие-то глупые чужие слова: «Как же это так, батя?». Для чего? Он и батей-то отца никогда не называл. НИЧЕГО.