Танцы с бряцаньем костей

Крещенские морозы

Меня до сих пор «умиляют» люди, говорящие, что лучшим стимулом для жизни является любовь. Бред собачий! Какая такая, нахрен, любовь? О чём вы вообще? Любовь в этом мире — всего лишь очередной опиум. Люди всегда выдумывали сотни причин, чтобы оправдать своё никчёмное бытиё. Этому богу наплевать на вас. Я даже больше скажу. Того бога, в которого верите вы, не существует. Ведь ваша вера опирается на моральные принципы, которые вы сами же постоянно попираете.

Скажете, я рассуждаю так, словно с луны свалился? Нет, я тоже родился в этом мире, родился естественным образом, то есть, вылез откуда надо и как надо, заорал от страха и боли, а потом, так же как и все, прильнул губами к тёплому соску своей матушки. Готов согласиться, что мне тогда было хорошо, хотя, к сожалению, не помню даже тех впечатлений.

Однако человеком я себя не считаю, просто потому, что весьма сильно отличаюсь от общей массы населяющих эту планету. Да и знали бы вы, во что я превратился теперь, слышали бы мой голос. И вообще, сложно назвать пропитый и прокуренный сип и хрип таким красивым и романтичным словом. Иногда мне кажется, что со стороны он звучит, как двигатель старого «Запорожца». Именно поэтому большую часть времени я молчу. Да и не с кем мне в настоящее время беседовать.

Да и не о чем.

Да и не хочется.

Единственное близкое существо — это мой пёс Пират, — понимает меня и так, без слов. Он просто знает, что нуждается во мне, а я в какой-то степени в нём. И эту нашу маленькую идиллию способна разрушить только смерть. Подозреваю, что Пират уйдёт первым. Собачий век всё же недолог и куда короче человеческого. К тому же с некоторых пор я склонен считать себя бессмертным. Не буквально, конечно. Хотя, как знать, дамы и господа!..

Чёрт! Смешно. Я сам себя развеселил, изливая вам душу. А может быть, настроение подняла очередная бутыль дешёвого коньяка.

Кто бы мог подумать, что я закусываю его варёной картошкой и квашеной капустой собственного приготовления. И кто бы мог знать, что когда-нибудь это занятие будет доставлять мне такое искреннее удовольствие. Капустка весело похрустывает на остатках моих зубов, а картошка просто сама проскальзывает внутрь!

Каждую осень я собираю со своего маленького огородика шикарный урожай, и уже который год стараюсь понять, в чём скрыта причина. Быть может, всему виной натуральные удобрения, по весне стекающие в огород из-за кладбищенского забора. Наверное, эта теория самая очевидная. Хотя я где-то слышал о том, что современные трупы до отказа напичканы какой-то дрянью вроде формальдегида. Но это лишь слухи. Да и, в конце концов, зачем запрещать червям поедать то, что для них и оставлено?

Опять смешно.

С тех пор, как я продал квартиру в Зеленогорске и переехал сюда, на самую окраину Голого Камня, меня менее всего интересует внешняя жизнь. Я взял с собой кучу книг, которые тогда, в другой реальности покупал целыми чемоданами. Но все они пошли на растопку. Нет, не потому, что мне нечем топить печь. Просто сейчас, новыми глазами я вижу в них только фальшь и какие-то дешёвые неправдоподобные рассуждения на тему жизни и смерти. Ну как, мать вашу так, человек может писать о смерти, не попробовав её на вкус? Да и жизнь. Что вы о ней знаете? Только то, сколько стоит хлеб в ближайшей булочной, и что ваши трусы начнут вонять, если вы не будете менять их несколько дней?

Думаю о вас, и мне снова становится весело. Нет, всё же вина в этом не конька. В морозы я выпиваю его особенно много. Иногда перехожу на водку, когда остатки пенсии начинают покидать мои карманы. Я закупаю спиртное впрок, потому что переться до ближайшего магазина почти час.

Телевизор я выбросил. На кой ляд сдался мне этот грёбаный ящик, где постоянно кто-то ноет о политике, или о проблемах с перхотью, или с кариесом, или менструацией? А радио у меня не было, и нет. Мне вообще ничего подобного не надо.

Такого типа как я вполне устраивает вид из окон дома. Сейчас там сугробы и тёмные разлапистые ели, засыпанные белым снегом. Но кое-где всё же виднеются торчащие могильные плиты и старые кресты. Да-да, я живу рядом с кладбищем, практически впритык. От моей калитки до ближайшей оградки всего каких-нибудь десять метров.

Только не подумайте, что я извращенец. Никогда их не понимал. Глядя на могильные плиты, я не испытываю восторга, или какого-то священного трепета. Нет. Мне просто здесь спокойней среди них.

Среди мёртвых.

С некоторых пор мир живых отверг меня своей демонической жестокостью и неоправданной злостью. Именно поэтому каждый январь, когда начинаются крещенские морозы, я ухожу в лютый запой.

Спросите, зачем я пишу вам всё это? А чёрт его знает! Иногда возникающее желание сложно объяснить. Это что-то всплывающее глубоко изнутри, как пузырь газа со дна гнилого болота. И мне необходимо, чтобы он поднялся на поверхность и лопнул. А какие уж там будут последствия, одному богу известно. Хотя лично я не верю в бога. По крайней мере в того, в которого верите вы.

Сегодня я хорошенько протопил печь, потому что морозы ударили с новой силой. Пирата закрыл во дворе, чтобы он не слонялся ночью по кладбищу, а под утро не начал выть под воротами. К этому времени я, скорее всего, буду уже валяться в беспамятстве на кровати, храпеть, сопеть и пускать слюни. И вряд ли я услышу сквозь пелену хмеля и вой ветра за окном его поскуливанья и вытьё. В прошлом году Пират так и просидел всю ночь возле ворот, отморозил себе оба уха. Вот уже год ходит, словно бойцовская псина, которой «заботливые» хозяева отрезали к чёртовой матери уши, чтобы они потом не помешали в схватке с другим тупым и свирепым рабом человечества.

Что-то я отвлёкся. Подождите, выпью.

Ну вот. Чувствую, снова начинаю хмелеть. По телу так и разливается это искусственное тепло. Но стоит только посмотреть за окно, как воспоминания накатывают вновь, и мне становится так холодно, что на зуб не попадает.

Ладно, пожалуй, хватит демагогии. Пока ещё в состоянии держать в руках карандаш, я буду писать. Хотя даже сейчас почерк выдаёт моё нетрезвое состояние. Ну и по херам. Простите старика.

Хотя постойте! Какого лешего я снова прошу у вас прощенья? За что? Это вы всем миром должны попросить прощения у того, кто лицом к лицу столкнулся с вашей поистине ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ натурой. Вы думаете, у меня мания величия? Белая горячка? Второе ещё возможно, но вот первое — это вряд ли. Послушайте мою «весёлую» историю для начала. А уж потом и будете делать выводы. Впрочем, мне плевать, если вы решите подтереться моим посланием. Верно говорят: «бумага всё стерпит». Она и терпит.

Чёрт, опять смешно.

В общем, начну.

Когда-то у меня был друг. Пожалуй, я не буду называть его истинного имени. Не зачем ворошить прах могильный. От того, что я назову его как-нибудь по-другому, смысл не изменится. Как же его назвать?

Пускай, будет Володя.

Так вот, с этим Володей мы дружили практически с детства: вместе окончили школу, вместе поступили в зеленогорское железнодорожное училище, вместе потом пошли в армию. Мы были не разлей вода. Всюду и везде он таскался за мной, как хвост. Шагу без моего совета сделать не мог. А я никогда не отказывал, потому что жалел. Было в нём что-то такое беззащитное и слабое, что лично меня, как настоящего мужика, всегда заставляло поступать с ним, как с маленьким ребёнком. Иной раз стоило дать ему хорошего подзатыльника, но, сука, даже руку поднять не мог. Наверное, примерно так же чувствовал себя и Майк Тайсон, когда любимый голубь испускал из клоаки дерьмо на рукав его рубашки. Вроде бы и пакость сделал, но голубку-то оно простительно. Вот так и с Володей.

Однажды в подворотне двое бугаёв лупили его как боксёрскую грушу. А груша из него, сами понимаете, совсем никудышная. Он просто летал между ними, как волан меж ракетками бадминтона, лишь иногда издавая глухие жалобные «ойк». И если бы не я, да пара моих мозолистых пролетарских рук, похоронили бы Володю ещё тогда, и не случилось бы потом ничего подобного.

Но я спас его. Просто взял и без разговоров въехал одному из них в челюсть, а второго заставил слегка ускориться в сторону обшарпанной кирпичной стены. Наверняка парень почувствовал то же самое, что и автомобиль на тест-драйве. Только роль бампера здесь сыграло его удивлённое лицо.

Наверное, это тоже судьба.

Хм, судьба. А ведь действительно. Не случись многих вещей ещё тогда, в молодости, и жизнь пошла бы совсем по-другому сценарию.

В общем, всего и не упомнишь. Много было, и плохого и хорошего. Иногда ссорились, конечно, но у нас это было не всерьёз. Мы всегда быстро мирились, потому что друзей у него больше не было. Володя никогда не пользовался спросом у девчонок, поскольку был, мягко говоря, не очень симпатичным парнем. Да и в пацанские компании его не допускали по той же причине, чтобы, как говорил Васька Железнов, амуры не распугивал. А мне его было жаль. Вот и нянчился на свою голову, помогал, что называется, не увязнуть в болоте.

Как то весной на танцульках в одном зеленогорском молодёжном клубе я познакомился со своей будущей женой. Назову её Ирина. Эта девушка сразила меня сразу и наповал. В отличие от остальных городских дурёх она не слонялась ночами в поисках приключений на свою задницу, а прилежно училась в педагогическом институте. Да и отличалась от них разительно: маленькая, скромненькая, в очёчках и старомодном платьице в горошек. Каким чудом этот кусочек райского сада оказался поздно вечером в городском гадюшнике, я узнал позже. Одна из её сокурсниц таким образом решила отметить свои именины, вот и пригласила всех на танцы, поскольку дома устраивать балаган ей было категорически запрещено сердобольной мамашей.

И вот иду я, а сквозь мелькающие тела вижу это маленькое домашнее чудо, явно чувствующее себя здесь не в своей тарелке. Да и это платьице в горошек казалось таким же неуместным, как полевая ромашка на грядке пионов и хризантем. Она скромно стояла в уголке, такая маленькая и потерянная, что мне тут же захотелось её обнять, прижать к себе и защищать, оберегать от всего враждебного мира. Прямо сердце сжалось в комок.

Помню, как потом подружки угощали её вином. Нет. Это надо было видеть! Ирина брала бокал обеими руками и подносила его к губам так, словно ей предлагали выпить, по меньшей мере, цианистый калий, потом собиралась с духом и делала такой маленький-премаленький глоток, только губы мочила. Но и этого ей хватало, чтобы поперхнуться и закашляться. Подружки дружно гоготали, а один из парней ржал, как молодой, раненый в жопу конь. И первое, что мне тогда хотелось сделать, это сломать ему нос и выбить зубы, причём провернуть эту операцию одним надёжным апперкотом.

Я подождал, пока её оставят в покое, и Ирина снова ретируется в своё убежище, полутёмный угол зала, куда глаза отдыхающих смотрели реже всего. Вот тогда я и решился подойти к ней.

— Привет, — сказал я.

— Здравствуйте, — она даже голову как-то втянула в плечи, да и сама сжалась, словно я подошёл к ней не за знакомством, а для того, чтобы убить.

— Тебя как зовут? — спросил я.

Она представилась. Я тоже.

Разговор явно не клеился, но причину этого я определил сразу. Передо мной стояла такая девушка, которую не то чтобы трахать, даже целовать никто не собирался. Хотя, этот маленький цветочек был очень миловиден. Просто уж слишком затюканной она всем казалась. А мне её стало жаль. И вот на этой жалости построилась вся наша дальнейшая совместная жизнь. С одной стороны — некрасивый физически слабый друг, с другой — маленькая боязливая заучка.

Помню, как в первый раз подарил ей цветы, а она разбила вазу, когда ставила в неё букет, потому что руки от волнения тряслись, как у меня теперь после двухнедельного запоя. Помню, как целовал её, обнимая одновременно, а Ирина дрожала. Хотя какое там «дрожала»? Чёрт возьми, её била самая настоящая лихорадка!

Ну, а потом как-то всё устаканилось, как это обычно в жизни и бывает. Я работал на заводе по производству колёсных пар. Она была сначала учительницей в общеобразовательной школе, затем завучем в новой гимназии, потом директором. Быстро ползла по служебной лестнице. Чего не скажешь обо мне. Иногда думаю, что женщинам действительно всё даётся гораздо проще в этой жизни. Толи мы, мужики, слишком много на себя берём и потому ни хрена не успеваем, толи просто они легче относятся к жизни, и потому поставленные цели всегда кажутся легкодостижимыми. А может, и то, и другое одновременно.

Но постепенный разрыв в социальных статусах не мешал нам крепко и по-настоящему любить друг друга. Я ласково называл её «моей маленькой мышкой». Она любила гладить ладонью мой небритый подбородок, целовала меня в нос и звала «котиком».

Целовала в нос.

В нос.

Да.

Что-то сильно захотелось выпить и покурить. Простите, я отвлекусь. Предупреждаю сразу, дальше почерк станет ещё более неразборчивым. Меня уже и так штормит. Кривой, как турецкая сабля. И кстати, какого хрена я опять извиняюсь перед вами? Пошли вы все.

Ну ладно. Тайм аут. Дайте мне пять минут.

И вот, я снова с вами. Посмотрел за окно. Там темно и метель. И холодно. Охренеть, как холодно. Настоящие крещенские морозы, будь они сто раз прокляты. Хотя погода тут не причём, если разобраться. Во всём виноват, как его там, человеческий фактор.

Володя заходил к нам довольно часто. Своей семьи у него не было, что лично меня нисколько не удивляло. Представьте себе тощего и узкогрудого типа ростом сто шестьдесят, с длинным и кривым носом, маленькими, глубоко посаженными глазками цвета щебёнки, и узким, почти обезьяньим лбом. Представили? Вот, это и есть Володя. И кстати, я ни сколько не утрирую. Он и вправду был таким. Все нормальные женщины обходили его стороной.

Ну, и, в общем-то, по этой причине я был спокоен, даже если он приходил в моё отсутствие, когда Ирина дома была одна.

Теперь для меня начинается самое сложное. Чтобы описать дальнейшие события, мне необходимо мысленно пережить всё это заново. А я не хочу и боюсь. Но газовый пузырь со дна моего гнилого болота так и рвётся наружу. Мне его уже не удержать. Жутко хочется опрокинуть очередной стакан. Однако если я сделаю это сейчас, то писать не смогу уже физически. Надо бы попридержать коней.

Чёрт! Что-то Пират залаял. Я выглянул из окна, но там — хоть глаз выколи. И что, я собственно хотел там увидеть? Двух призраков, с тоской смотрящих на меня из массива занесённых снегом надгробных плит? Наверняка это просто чья-то заблудившаяся дворняга играет на нервах моего четвероногого друга. Но мне уже неспокойно. Проклятые морозы.

И проклятые мертвецы.

Пожалуй, я всё же выпью. Чуть-чутью

С течением времени я стал замечать за своей маленькой мышкой какие-то едва уловимые перемены. Она всё так же целовала меня в нос и играла пальчиками с моими подбородком и членом, но делала это как-то не так. Не так, мать вашу, как раньше! Я не мог понять, в чём именно загвоздка, не мог уловить её на словах, или на деле. Но те, кто прожил с одной женщиной хотя бы три года, понимают, что я имею в виду. Ты чувствуешь её настроение даже тогда, когда она молчит, лёжа к тебе спиной. Ты можешь видеть, когда её что-то тревожит, даже если она улыбается, или вяжет носки, или смотрит какой-нибудь сериал.

В одну из ночей я прямо таки ощутил леденящий холод и испугался, поняв, что он исходит от женщины, которая стала для меня самым дорогим в этой жизни. Даже теперь, спустя столько времени, мне больно и страшно вспоминать об этом. Ощущение такое, словно кусок твоего сердца отрезали и выбросили на помойку.

С тех пор я почти не сомневался в том, что у Ирины появился кто-то другой. И этот любовник не был из разряда тех, перед кем женщины иногда раздвигают ноги, чтобы разнообразить наскучившую семейную жизнь новыми ощущениями. Нет, чёрт возьми! Она его реально любила, если конечно, такое понятие как любовь всё же существует. Если же нет, то просто принадлежала ему. Ему, а не мне. И как с этим было мириться?

Поначалу я ходил сам не свой: замкнулся в себе, стал частенько вечерами заворачивать в кабак и прикладываться к рюмке. Но потом какой-то зверь проснулся внутри. От постоянно растущей обиды и горечи в душе не спасало ничто. И я решился.

Хорошо помню тот день. За окном стояло морозное январское утро. Иней на стёклах рисовал свои причудливые узоры. А с неба на землю неторопливо спускались огромные белые снежинки. Ирина собиралась на работу, что-то укладывала в свою сумку, параллельно наводила марафет. Я подошёл сзади и прямо так, напрямую сказал:

— Ирин, ты мне изменяешь?

Готов поклясться, что в тот момент она вздрогнула, словно её поразил разряд в двести двадцать вольт. Но всего через секунду она смогла взять себя в руки и повернулась ко мне. Бледная тень мгновенно сползла с её лица.

— Пить меньше надо, — сдержанно сказала она. — Тебе с бадуна уже невесть что мерещится.

Она ушла на работу, оставив меня в замешательстве. Каблуки стучали по подъезду, удаляя от меня человека, которого я любил. Если, конечно, любовь существует.

Вроде ничего так состояние. Можно выпить ещё. Сейчас только подложу закуски. Картошка уже остыла, а подогревать лень. Перебьюсь капустой. И что за хрень я пишу?

С трудом прочитал уже написанное, да и то пришлось закрыть один глаз, потому что двумя не получилось. Буквы и так корявые, а тут и вовсе начали плясать как пьяные казаки после сечи.

Пират опять залаял. А за окном по-прежнему мрак и вьюга. И так будет до утра.

Нельзя в этом мире доверять никому, даже самому близкому человеку. А я вам скажу так, ТЕМ БОЛЕЕ, самому близкому человеку. Обычно именно к нему ты стоишь незащищённым местом, своей ахиллесовой пятой, и всегда находишься в смертельной опасности. Потому что если этот человек решит воткнуть тебе нож в спину, то ему не помешает ничего.

В один из вечеров, я как всегда возвращался с работы, голодный, уставший и замёрзший. На улице стоял трескучий мороз, и вьюга едва не валила с ног. Возле подъезда была припаркована старая «волга» Володи. И почему-то в тот момент меня не смутил этот факт. Какого хрена он делал в такой мерзопакостный вечер у нас дома?

С порога меня встретила Ирина, одетая в своё праздничное платье с блёстками, накрашенная и с завитыми волосами. В квартире витал аромат свежеприготовленных салатов и шампанского. Я слегка ошалел от неожиданности, но жена обняла меня и поцеловала в нос.

В нос.

Поцеловала.

— Что с тобой? — смутился я.

Она улыбнулась, и на какой-то момент мне показалось, что я снова вижу перед собой ту самую девочку в очках и платьице в горошек, скромно стоящую в углу зеленогорского молодёжного клуба.

— Мы так отдалились в последнее время друг от друга, — сказала она. — Что я решила устроить нам с тобой маленький праздник. Почему бы и нет? Ведь так?

У меня прямо от сердца отлегло. Столько месяцев напряжённых мыслей, подозрений и недомолвок; столько горечи и душевных терзаний, и наконец-то этому пришёл конец. Тогда я в первый и последний раз поблагодарил бога. Того бога, в которого верите все вы, и ничего не подозревая, вошёл в комнату.

В зала стоял журнальный столик, который мы вместе покупали на распродаже в первый год нашей семейной жизни. На нем теснились несколько салатниц с закусками, пара бокалов и уже открытая бутылка шампанского.

— Ты извини, я немного торопилась, — сказала она. — Сделала что успела.

Я почувствовал, как к горлу подступил мерзкий комок стыда. И вместе с тем внутреннее напряжение, мучавшее меня в последнее время, спало. На глаза сами собой навернулись слёзы.

— Прости меня, — только и смог выдавить я, и добавил: — Моя маленькая мышка.

Она обняла меня снова, и я, уткнувшись ей в грудь, расплакался как ребёнок. Говорят, что мужчины не плачут. Враньё это всё. Ещё как плачут. Только это табу, святая святых для всех, кроме одного человека, той самой женщины, от которой мужчине скрывать нечего.

Ирина усадила меня на диван, наполнила бокал шампанским, который я тут же с жадностью осушил. Во рту всё пересохло.

— Бедненький мой, — проворковала она, наполняя мой бокал снова. — Совсем уже извёл себя этими подозрениями.

Я начал мало-помалу успокаиваться и вроде бы приходить в себя. В голове вдруг зашумело. Наверняка от нервного потрясения. Шутка ли, пережить такое? Ах, если бы я знал тогда, что мне ещё предстоит.

Дерьмо. Какое дерьмо. Холодной картошкой закусывать коньяк ещё противней, мать вашу так! Хотя запахов я не чувствую уже давно, зато вкус обострился и компенсирует вдвойне все нюансы аромата сивушного пойла. Пить без закуски я так и не научился, хотя сегодня могу вправе и с полной уверенностью назвать себя алкашом. Чёрт! Надо хоть покурить, чтобы перебить этот вкус. Жаль, если он сейчас не полезет. Я что-то внезапно начал трезветь. А для того, чтобы закончить эту историю, мне предстоит изрядно нажраться.

Слишком поздно я понял, что с шампанским что-то не так. Внезапно в глазах начало темнеть, а ноги и руки стали ватными и словно чужими. Я завалился на диван как безвольная тряпичная кукла, словно из другой вселенной наблюдая за тем, как Ирина встаёт, а в комнату входит Володя, мой друг, тот самый, за которого я всю жизнь заступался, сдувал с него пылинки, жалел его и поддерживал как мог, когда тот приходил поплакаться в жилетку. Вижу, как он обнимает мою жену за талию, как они сливаются в долгом и страстном поцелуе. И странным кажется, что его длинный уродливый нос совсем не мешает им делать это.

Она что-то говорит ему, а он отвечает. Но смысл сказанного я уже уловить не в силах. Внезапно становится плевать на всё. Хочется умереть прямо здесь и сейчас.

Ах, если бы.

Не знаю, как они выволокли меня на улицу и погрузили в машину, но приходить в себя я начал только тогда, когда Володя открыл багажник и, кряхтя от натуги, вытащил меня наружу. Тело всё ещё было ватным и словно чужим. В голове стоял страшный гул, словно я находился в здании железнодорожного вокзала. Вокруг было темно и холодно. В небо возносились темнеющие пики сосен и елей. Ирина стояла рядом, кутаясь в норковую шубу. Я не злился. Она купила её сама, потому что моей зарплаты не хватило бы даже не воротник.

Володя тяжело дышал. Моё тело было слишком тяжёлым для его миниатюрных мускулов. Я почувствовал спиной холод снега.

— Кончай его, — сказала она.

Володя явно заколебался, но всё же вытащил из кармана дублёнки длинный кухонный нож. Я видел, как его ручонки предательски дрожат, видел, как в темноте блестят его крысиные глазки. Он тоже хотел убить меня, но природная трусость не позволяла этого сделать.

— Долго мне ещё ждать тебя? — раздражённо бросила она. В тот момент я сильно засомневался, что это действительно Ирина. Моя маленькая мышка не могла говорить таким холодным и жестоким голосом.

Володя медлил, а я чувствовал, что с каждой секундой силы возвращаются в моё тело. Несмотря на холод, пальцы двигались, подчиняясь внутренним усилиям. Ещё немного, и я бы смог встать. Нет, жить мне по-прежнему не хотелось. Но ещё страшнее казалась мысль быть зарезанным ночью посреди леса. Где-то в глубине души я надеялся, что всё происходящее со мной — не более чем ночной кошмар, и скоро я проснусь дома на своей постели, а рядом будет посапывать моя маленькая уютная домашняя мышка.

Нож в руке Володи задрожал ещё сильнее. Я понял, что он окончательно сдался и не сможет заставить себя вонзить его в ещё тёплое тело старого друга.

Но понял это не я один.

Вроде пошло. Ещё полбутылки осталось. Я думаю, этого вполне хватит, чтобы надраться в хлам, а перед этим закончить мою нечеловеческую историю. Тем более, что всё уже подходит к концу. Осталось только написать самое сложное. Пузырь уже вот-вот вынырнет из пучины гнилого болота.

Но перед этим я должен собраться с силами и покурить.

И выпить.

Мои каракули всё ещё можно разобрать. Так что читайте и наслаждайтесь. Вот все ваши моральные принципы, ваша вера, и ваша любовь. Откуда берутся такие как она, спросите вы? Я бы хотел узнать это у вас, мои дорогие люди. Я-то уже давно отказался от столь высокого права называть себя человеком. Нет уж. Я всего лишь старый и покалеченный зверь. В моей голове устроено всё намного проще. Убиваю только тогда, когда в этом есть необходимость. Ну, или когда понимаешь, что по-другому просто нельзя. Да и то, так я могу поступить только по отношению к крысам. Порой они действительно не оставляют мне другого выбора. Но это крысы. Убить себе подобного я бы не смог.

И когда «моя маленькая мышка» выхватила нож из рук Володи, я понял, что уже попал в ад. Может, потому и не было так больно, когда холодный клин стали по самую рукоятку погрузился мне в живот. Мой неверный друг в страхе отшатнулся в сторону, а жена с неистовым блеском в глазах вытащила нож и всадила его снова.

— Сука! — взревела она. — Сука, как же я тебя ненавижу! Двадцать лет жизни коту под хвост! Сука! Сука!

— Хватит! — неожиданно заорал Володя. — Хватит! Ты же видишь, ему конец! Перестань!

Трусливое ты дерьмо, подумал я, проклятая гнида, уродец и предатель. В тот момент он почему-то показался мне ещё худшим монстром, чем Ирина.

Она вроде бы успокоилась, даже сделала шаг назад, к дороге. Я видел, что нож по-прежнему в её руках. С лезвия на снег капала кровь. Моя кровь. За что, любимая? За что?

Володя двинулся к своей «волге», трясясь так, будто его собирались убить следующим.

— Никто больше не помешает нашему с тобой счастью, зайка, — голосом зомби сказал он.

— Никто, — эхом откликнулась она, и неожиданно, зашипев как змея, бросилась на меня снова.

То, что она сделала потом, ставит крест на всём вашем грёбаном человечестве, ибо если один особь может совершить подобное, то и в каждом из вас есть склонность к таким вещам. Кто-то из ваших древних мудрецов сказал однажды, что все люди на каком-то плане связанны между собой, что на самом деле человечество — это одно большое единство, этакий конгломерат, сплавленный из миллионов и миллиардов судеб, умов и душ. Истинно так! Только я, похоже не из вашего числа, потому что на подобные вещи и поступки ну никак не способен.

В моём доме, кстати, нет ни единого зеркала. Зачем они мне? На что там смотреть? На убогое создание, изуродованное и едва не убитое только за то, что оно своим присутствием помешало чьёму-то счастью? Конечно, вы спросите меня, почему бы ей просто не подать на развод? Я вам отвечу: потому что я бы не дал ей этого сделать, поскольку любил её очень сильно, и потому, что представить себе не мог своего дальнейшего существования без «моей маленькой мышки».

Не знаю, как уж у них там закрутилось с Володей, с чего всё началось, и что они такого сногсшибательного нашли друг в друге. Но одно ясно точно. Я бы не дал ей уйти от меня. Просто бы не смог. Даже если бы они и сбежали на край света, я бы посвятил свою жизнь тому, чтобы найти их. Я бы все силы отдал на то, чтобы вернуть её обратно. Ирина это понимала, их отношения крепли, а я был помехой. И год из года ненависть ко мне превращала её в демона. Она копилась в закромах её души, сгущаясь, как тучи перед грозой. В конце концов, это должно было выплеснуться наружу.

И выплеснулось дьявольским потоком бездонной жестокости, когда она дважды вонзила в моё тело нож, а затем в порыве безумной ярости отрезала мне нос и стала с остервенением втаптывать его в снег, верезжа и стеная, как будто ей в задницу засунули раскалённую кочергу. И так бы и орала, наверное, без конца, или не успокоилась бы, пока не разрезала меня на куски, но Володя тут внезапно проявил мужество, сгрёб её в охапку, втолкнул в салон своего авто и увёз к их безоблачному счастливому будущему. А я лежал на снегу, глотая собственную кровь и думая почему-то о салатах, которые она весь вечер делала специально, чтобы впоследствии отрезать мне нос. Нос, в который меня целовала на протяжении двадцати лет.

Как же он ей осточертел.

Пират снова залаял. Может, звук вьюги напоминает ему вой зверя? Чёрт его знает! Мне сейчас плевать, даже если эти двое, теперь уже в обличье призраков припёрлись по мою душу. Позвольте мне хлопнуть ещё рюмашку, и я закончу свою историю. Простите, рюмашку и покурить? Можно? И какого хрена я перед вами опять извиняюсь?

Да ну вас.

Подождёте.

Вас, конечно, сейчас мучают два вопроса: Как я умудрился выжить, и как я их обоих отправил на тот свет. Вы жаждете мести? Крови? Ну, я же говорил, что все вы такие же, как она. Вы все — единое целое. А я не такой. Я не способен на убийство из мести. Во мне нет жестокости, которая переполняет ваши сердца через край. Сначала вы ловите убийцу и осуждаете его за кровожадность и жестокость, а потом сами с остервенением начинаете рисовать картины его пыток, и готов спорить, будете слюни пускать от удовольствия, если ваши желания осуществят. Каждый из вас в душе насильник, педофил и потрошитель. Просто одним хватает смелости это реализовать, а другим — нет. Но в любой момент какая-нибудь ситуация, или событие развяжет руки демону, до того мирно дремлющему внутри.

Лицемеры чёртовы! Как же я вас ненавижу! И вас, и вашего фальшивого бога!

Ещё коньяка! Пират! Перестань лаять! Ты уже действуешь мне на нервы! Ей богу! Спиваюсь я, а белая горячка, похоже, пришла к моему бедному псу.

Пойдёт — не пойдёт! А, чёрт с ним, всё равно выпью!

Пошло вроде.

Ладно, отвечу я на ваши вопросы, чёрт с вами! Хотя это уже банально и неинтересно. Любой из вас хотел бы кровожадной мести, хотел бы, чтобы концовка моей истории была такой, что я выжил, отыскал их и перерезал обоим глотки. Я знаю, что вы этого хотите, но готов разочаровать. Моя история заканчивается здесь, в небольшом доме на окраине кладбища. А их я не убивал, и даже больше скажу, что не собирался.

Знаете, почему я возненавидел крещенские морозы? Да только потому что благодаря им, я тогда выжил в лесу. На холоде кровь останавливается очень быстро. Так случилось и со мной. Какое-то животное желание выжить любой ценой двигало мною тогда. Не знаю, быть может, так и должно было быть, но в тот час с порезанными кишками, без носа, я смог двигаться и нашёл в себе силы, чтобы выползти на дорогу, где меня вскоре подобрала проезжающая мимо машина.

Потом пять дней реанимации, операции, реабилитация, инвалидность и прочая скучная и неинтересная жизнь.

Ирина и Володя погибли в тот момент, когда врач анестезиолог вводил мне в вену иглу. Они неслись на своей «волге», стараясь смыться от четырёх милицейских «уазиков». Но зимняя дорога такая дрянь. Особенно эти чёртовы снежные заносы на крутых поворотах.

Говорят, моя маленькая мышка вылетела через лобовое стекло и, ударившись головой об железное заграждение, мгновенно умерла. До сих пор представляю, как её хрупкое маленькое тельце, тонкие пальчики, что играли с моим подбородком, быстро остывают на заснеженной дороге. И сердце сжимается от боли. Мне жутко её жаль. Правда. А вы чего ожидали? Я всё равно её люблю. Не смотря ни на что. Если, конечно, любовь существует.

Ну вот, и конец истории. Морали выводить будете сами. Вы же так любите это делать. А для меня всё закончено в вашем обществе. Пузырь газа таки выскочил из болотной пучины. На душе стало легче. Теперь, пожалуй, напьюсь. Сильно напьюсь. И пусть вьюга за окном воет, а от морозов трещат ели. Мне уже наплевать.

Кукла

Понедельник

Жанна проснулась в половине седьмого утра. В будни она всегда вставала так рано: нужно было успеть позавтракать и нанести дежурный макияж. На дорогу уходило минут пятнадцать, — благо магазин, в котором она работала, находился довольно близко. Правда, весной более короткий путь через Центральный парк приходилось менять на более длинный — по улице Пришвина. Там, по крайней мере, асфальт не был столь избит, да не было таких огромных луж и куч мусора.

На завтрак как всегда: горячие бутерброды с сыром и ветчиной, да ещё пару чашек крепкого кофе без сахара и сливок. С вечера готовить было лень, а утром просто время поджимало. Да Жанна и не страдала по этому поводу: что ещё нужно одинокой женщине? Всё равно в десять вся бухгалтерия садилась гонять кофеи. А там уже и булочки с посыпкой, и пирожное с белковым кремом, от которого так великолепно разрастается задница, и на ляжках появляется целлюлит. Сколько раз она пыталась заставить себя сесть на диету — но всё безрезультатно. Толи сила воли оставляла желать лучшего, толи просто Жанна не видела в этом никакого смысла.

А и действительно, на кой чёрт ей стройная фигура? Всё равно за ней закрепилась слава злобной и фригидной бабы. Продавцы, заведующие, грузчики, все улыбались ей в глаза, а за спиной начинали неодобрительно шушукаться. Конечно, сорок пять лет — и всё ещё одна. Старой девой она, очевидно, осталась по причине своей нереальной стервозности, и уже «мхом заросла в промежности», как выразился один молодой грузчик. Она подслушала этот разговор случайно, но раздувать ничего не стала. В принципе, этот малый был в чём-то прав.

Жизнь научила её кое-каким полезным вещам. Например, таким, что не стоит быть злопамятной, а обиды превращать для самой себя в хохму. Мхом, конечно, она ещё не заросла, но вот мужчины у неё действительно не было давно. Да и стоило ли? В наши дни в Зеленогорске трудно найти спутника жизни, такого, чтоб не пил все выходные напролёт, да не использовал матерные словечки, как они выражаются, «для связки слов». Сколько таких обалдуев шатается по городу? Тьма тьмущая. А хорошие мужики или с работы не вылезают, или сидят дома под боком жены-ревнивицы.

В жизни Жанны было несколько мужчин, но любила она только один раз, и любила по-настоящему. Все остальные приходили и уходили, как гости. С кем-то она спала, кого-то просто временно снабжала деньгами. Но рано или поздно наступал такой момент, когда она понимала, что больше не хочет терпеть этого человека рядом с собой, не хочет видеть его утром в своей квартире, прогуливающегося по кухне в трусах и с сигаретой в зубах. Сначала они говорили «доброе утро» и целовали в щёку, готовили завтрак и варили кофе, выносили мусор и временами что-то ремонтировали в вечно ломающейся сантехнике. Ну а потом забывали бриться и чистить зубы по утрам, становились вялыми и ленивыми. В будни они зевали во весь рот, собираясь на работу, и курили свои вонючие сигареты, а в выходные неизменно валялись на диване, тупо пялясь в экран телевизора и посасывая своё проклятое пиво, запах которого Жанна переносила хуже всего.

В один прекрасный день, избавившись от очередного сожителя, Жанна решила, что отныне больше никого не пустит в свой дом. Какой смысл в таком возрасте пытаться создать семью? Рожать уже поздно, да и было бы ещё от кого. А секс… что ж, женщины переживают его отсутствие куда легче мужчин. Катись оно всё! У неё есть работа и квартира, старая мать, живущая на окраине города, да пара племянниц от старшего брата — будет кому позаботиться о ней, когда придёт время пенсионного возраста.

Глядя на себя в зеркало, Жанна улыбнулась:

— Не так уж ты и стара, «мох в промежности».

Она тихонько рассмеялась. За спиной что-то звякнуло, словно вторив её смеху. Жанна обернулась и посмотрела на старый бабушкин комод, на котором стояла небольшая кукла с фарфоровым личиком.

— Ах, это ты, радость моя! — Она умилённо улыбнулась, подошла к ней и погладила по маленькой головке.

Этой кукле было уже чёрти знает сколько лет. Кажется, ещё первый мужчина Жанны дарил её на какой-то праздник. На ней было белое кружевное платьице и серебристые туфельки. А внутри находился механизм, наподобие тех, которые ставят в музыкальных шкатулках: поворачиваешь ключик несколько раз — и кукла начинает медленно раскачиваться из стороны в сторону, поднимая руки и качая головкой, а из её механического тела доносится звонкая мелодия марша Мендельсона. С тех пор немало воды утекло, и Жанна из наивной девочки превратилась в твёрдую и практичную женщину. Но куклу она любила по-своему, и потому даже мысли не допускала, чтобы с нею расстаться.

— Хочешь мне поднять настроение? — спросила Жанна.

Но кукла молчала, глядя на неё в упор своими огромными голубыми глазами.

Наверное, пружина внутри совсем ослабла, подумала Жанна. Иногда кукла ни с того ни с сего «оживала» и делала короткое движение, издавая при этом пару нот заложенной в ней мелодии. Жанна поцеловала её в фарфоровый лоб и начала одеваться.

Апрельское небо затягивали тучи. Вчера ещё светило солнце, а сегодня погода хмурилась. Дул прохладный ветерок, насвистывая грустные песни в голых ветвях кустов. В Центральном парке не было ни души, словно в выходной день. Скамейки пустовали. Рядом с бетонными урнами валялись окурки и смятые банки из-под пива.

Надо было идти по улице Пришвина, подумала Жанна. Ведь она так и собиралась сделать ещё утром, но по дороге на работу задумалась о чём-то и машинально пошла привычной дорогой. Теперь сворачивать было поздно.

Она вздрогнула от неожиданности, когда в сумочке задребезжал мобильник.

— Алло? — сказала она, после того, как добрая минута ушла на то, чтобы отыскать эту настырную вещицу среди косметики. И кому взбрело в голову звонить в такую рань?

Ага! Начальник!

— Здравствуйте, Илья Сергеич!

— Доброе утро, — вяло отозвался тот. — Вы не забыли?

— Платёжки я забрала ещё вчера… — начала она.

— Да нет, — перебил Илья Сергеич. — Я о том, что сегодня к нам нагрянет чёртов СЭС!

— Ну?

— Ну, а Варвара Юрьевна в Высокогорске. Получается, в магазине вы за старшую.

Это чертовски замечательная новость, — раздражённо подумала Жанна.

— Вы уж проследите там, Жанна Степановна, чтобы всё в порядке было. На заведующих у меня нет никакой надежды. Вся надежда только на вас. Встретьте их, как полагается: коньячок, бутербродики с икоркой — всё как всегда; да на всякий случай проследите, чтобы грузчики разобрали все коробки, дворник хорошо вымел возле центрального входа, а охраннику скажите, чтобы гнал подальше бомжей.

— Хорошо, Илья Сергеич, — сказала она.

— Ну, всё, удачи! Если что — звоните мне.

Опять вчера пьянствовал, решила Жанна. Не трудно это понять по его осипшему голосу. Такой же мужик, как и все прочие: типичный пьяница и разгильдяй. Наверняка всю ночь «зажигал» в каком-нибудь кабаке с малолетними проститутками, пока его свинообразная жена мирно посапывала дома.

Она убрала мобильник обратно в сумочку и зашагала дальше. Стук каблуков эхом отдавался в пустынном парке. Только ветер тихонько подвывал в голых ветвях акации.

— Девочки, — строгим тоном заявила она, заглянув в кабинет заведующих. — Сегодня у нас СЭС! Проследите, чтобы во всех отделах было всё тип-топ, ясно?

Толстая краснощёкая женщина с нелепой химией на голове кивнула. Это была Вера Андреевна, зав. гастрономией и молочного отдела. Не раз Жанна сама себе задавала вопрос: «Неужели эта свиноматка, страдающая гипертонией и диабетом, думает, что завив свои жидкие волосы в химию и выкрасив их в вишнёвый цвет, станет привлекательнее?»

— Сроки… — пробубнила она.

— Что «сроки»? — уже не скрывая раздражения, спросила Жанна.

— Сроки на варёные колбасы поджимают.

Жанна пожала плечами:

— Уберите, значит, с витрины.

Маленькие глазки Веры Андреевны, вечно покрасневшие от гипертонии, уплыли куда-то в сторону. Наверняка она боялась, что главбух, временно исполняющая обязанности управляющей, заметит в них ненависть. Мне плевать, подумала Жанна, на то, что вы все обо мне думаете. Она развернулась на каблуках, намереваясь отправиться в свой кабинет, но остановилась, вспомнив ещё одно важное указание Ильи Сергеевича.

— Икра есть?

— Что? — спросила Вера Андреевна.

— Надо к их приходу сделать бутерброды с икрой, и думаю, с какой-нибудь сырокопчёной колбасой.

— А, понятно! — заведующая плотоядно улыбнулась. — Господа из СЭС как всегда, голодные?

Жанна снова пожала плечами.

— И, наверное, коньяк какой-нибудь не очень дорогой. Можно ещё мартини и сок. «Риогранд», думаю, подойдёт. В прошлый раз они затребовали именно его.

— Хорошо, Жанна Степановна, — сказала Вера Андреевна. В голосе её так и сквозила неприязнь.

Мне плевать, — снова подумала Жанна. — Вы все здесь меня ненавидите.

Вечером она вернулась домой, уставшая и немного злая от того, что весь день приходилось выполнять чужие обязанности. Пока начальник отлёживался дома после гулянки, а его заместитель непонятно что делала в Высокогорске, она ублажала представителей СЭС в кабинете, бегала по всему магазину туда и сюда, стирая ноги до мозолей. Тупых грузчиков приходилось подгонять раз двадцать, прежде чем они удосужились наконец-то навести на разгрузке порядок. Дворник вообще явился на работу чуть ли не в обед, когда возле центрального входа мусора накопилось как на городской свалке.

А ну их всех!

Жанна приготовила себе кофе и поджарила на сковороде пару полуфабрикатов-котлет. Не бог весть, какой ужин, но всё же лучше чем ничего. Да и на готовку чего-то существенного уже просто не оставалось сил. Она приняла душ и, накинув халат, приготовилась сесть в кресло. Минут через двадцать должен был начаться «Дом2».