Бесплатный фрагмент - «Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только
Том VII. Финал «времени незабвенного, времени славы и восторга», или «Дорога» в Бессмертие!
Слова и мысли Наполеона (и не только его) или, приписываемые ему:
«До этого вас довело ваше немыслимое честолюбие!» (Ожеро — при встрече Наполеону направлявшемуся на о-в Эльба)
«Это будет остров отдыха» (Наполеон — об о-ве своей ссылки, Эльбе)
«…Бурбоны явятся, и бог знает, что последует. Бурбоны — это внешний мир, но внутренняя война…» (Наполеон — о Первой реставрации Бурбонов)
«Они ничего не забыли, но и ничему не научились» (Талейран — о вернувшихся на французский престол Бурбонах и франузской армистократии)
«Бурбоны и не исправились, и неисправимы» (Император Александр I — о посаженных им на престол Франции Бурбонах)
«Если вы, сир, хотите, чтобы армия была с вами, оставьте ей трехцветное знамя» (Военный министр Франции при Бурбонах маршал Гувион Сен-Сир ее королю Людовику XVIII)
«До Гренобля я был авантюристом! В Гренобле я стал правящим принцем!! Через десять дней я буду в Тюильри!!!» (Наполеон — о своем триумфальном возвращении во Францию с о-ва Эльба)
«Никто не должен нарушать данное слово. Я презираю предателей. Ней обесчестил себя» (Резюме Наполеона — о полководческих и моральных качествах маршала Нея)
«Народ и армия привели меня в Париж. Это все совершили солдаты и младшие офицеры, народу и армии я обязан всем» (Наполеон — о своем триумфальном возвращении в Париж)
«Французы! Я прибыл к вам, чтобы восстановить свои права, которые являются одновременно вашими правами» (Наполеон — в своем первом публичном обращении к нации после прибытия в столицу Франции)
«…Я старею. В сорок пять лет человек не тот, что в тридцать…» (Наполеон — о себе в беседе с известным писателем и политическим публицистом Бенжаменом Констаном)
«Я никогда не буду королем Жакерии!» (Наполеон на призывы свитских поднять народ на Священную войну против агрессоров- европейских монархов, как в 1814 г., так и после возвращения с Эльбы и, в том числе, после поражения при Ватерлоо)
«Ему бы следовало выйти на батарею и погибнуть в бою!» (Ожеро — о Наполеоне, вернувшемся с о-ва Эльба)
«Было несколько человек, которых я чересчур возвысил, подняв их выше уровня, соответствующего их уму» (Наполеон — о некоторых из своих маршалов)
«Эжен — умелый администратор и человек высоких достоинств. Однако он, конечно, не гений. Ему не хватает твердости характера, которая отличает великих людей» (Наполеон — о своем экс-пасынке)
«Солдаты 5-го полка! Признайте своего императора! Если кто-то хочет меня убить, то вот он я!» (фр. Soldats du 5e! Reconnaissez votre Empereur! S’il en est qui veut me tuer, me voilà!) (Наполеон после высадки во Франции и марша на Париж)
«Вам предстоит спасти мир» (Напутствие Александра I Веллингтона перед началом Бельгийской кампании 1815 г.)
«Тогда во мне уже не было предчувствия конечного успеха, не было прежней уверенности, и я сознавал, что во мне чего-то не хватало!» (Наполеон — о себе времен Бельгийской кампании 1815 г.)
«Солдаты… Для каждого француза, сердце которого горит отвагой, настал момент победить или умереть!» (Призыв Наполеон своей армии перед началом Бельгийской кампании 1815 г.)
«Через 20—30 дней все будет решено…» (Реакция Наполеона на известие о предательстве генерала Бурмона, выдавшего союзникам его планы на Бельгийскую кампанию)
«Прусская армия погибла, если вы будете действовать решительно — участь Франции в ваших руках!» (Приказ Наполеона Нею перед сражением при Катр-Бра)
«Боюсь, что сегодня „Старину-Вперед“ крепко поколотят!» (Предсказание Веллингтона своей свите об участи Блюхера перед сражением при Линьи)
«Наполеон уже не тот — результаты победы (у Линьи) потеряны» (Вандамм после битвы при Линьи)
«Так проигрываются кампании! Франция погибла, если вы сейчас же не настигнете со всей кавалерией вражеский арьергард и не навяжете ему бой!» (Наполеон — генералу Друэ д`Эрлону после «ничейного» сражения Нея с Веллингтоном при Катр-Бра)
«Ну, теперь эта проклятая „нация лавочников“ у меня в руках!» (Наполеон перед битвой при Ватерлоо)
«Противник численно превосходит нас более чем на четверть. Тем не менее, в нашу пользу примерно 90 шансов, да и остальные десять — не против нас» (Наполеон — Сульту и свитским генералам перед началом битвы при Ватерлоо)
«Он вас разбил! Вот, вы и поете ему дифирамбы! Мёсье Вилэнтон дерьмовый генерал и англичане — дерьмовые солдаты! Их побить не труднее, чем проглотить этот завтрак!» (Наполеон — Сульту перед сражением у Ватерлоо)
«Если мои приказы будут точно выполнены, — сегодня вечером мы заночуем в Брюсселе!» (Наполеон — свите под Ватерлоо)
«Утром у нас было девяносто процентов шансов, теперь остается уже шестьдесят!» (Наполеон — на новость от появлении на поле сражения при Ватерлоо корпуса пруссаков Бюлова)
«Ней вел себя, как безумец; он заставил меня уничтожить кавалерию…» (Наполеон — Коленкуру об безумно-безуспешной кавалерийской атаке всей его конницы на плато Мон-Сен-Жан)
«Все очень просто: стоять до последнего солдата!» (Установка Веллингтона своим войскам в канун Ватерлоо)
«…Держаться до последнего человека!! Пусть дадут себя убить!!!» (Лаконично-доходчивый ответ Веллингтона на все просьбы о подкреплениях)
«Tout le monde en arriere!» («Все за мной!») (Лаконичный как выстрел, призыв Наполеона ко всего лишь нескольким батальонам Средней гвардии перед последней атакой на плато Мон-Сен-Жан в финале битвы при Ватерлоо)
«La Garde meurt, mais (et) ne se rend pas» (Камбронн… Лепэж-Дорсенн… Мишель… Камбасерес???)
«Несмотря ни на что я уважаю Груши и именно поэтому называю его добродетельным врагом» (Наполеон)
«Что особенно сердит, так это мысль, что Веллингтону предстоит такое же бессмертие, как и Наполеону Бонапарту. Ведь сохранилось таким же образом имя Понтия Пилата рядом с именем Иисуса Христа!?» (Генрих Гейне)
«…Веллингтон — заурядный человек. Он был благоразумен, и ему повезло. Но он отнюдь не гений… Фортуна поработала на него больше, нежели он на нее.» (Наполеон — о Веллингтоне)
«В наше время, в прошлые века и в любые времена вообще — Наполеон»! (Ответ Веллингтон — на вопрос, кто величайший полководец всех времен и народов)
«Блюхер очень храбрый солдат, хороший рубака… Он упорен, неутомим и ничего не боится, но как генерал он лишен таланта» (Наполеон)
«Марш Блюхера к Вавру — вспышка гения, на которую способны только великие полководцы…» (Наполеон)
«…Ватерлоо сотрет память многих моих побед!» (Наполеон)
«Нужно, чтобы я умер здесь… Если бы Иисус Христос не умер на кресте, он не был бы Богом.» (Наполеон)
«Какой все-таки роман моя жизнь!» (Наполеон на о-ве Св. Елены)
«Штыками можно сделать все, что угодно; только нельзя на них усидеть» (Наполеон)
«Большие батальоны всегда правы» (Наполеон)
«Кавалерия полезна до, во время и после сражения — но без дерзости она бесполезна!» (Наполеон)
«Великие сражения выигрываются… артиллерией!» (Наполеон)
«Если хочешь добиться решительного результата — собери всю артиллерию в массу» (Наполеон)
«Возможно, для спокойствия человечества было бы лучше, если бы ни Руссо, ни меня никогда бы не было на свете» (Наполеон)
Моему главному консультанту по Жизни — супруге Галине Владимировне, посвящаю…
Свет показывает тень, а правда — загадку
(Древнеперсидская поговорка)
Человек растет с детства
(Древнеперсидская поговорка)
Мы живем один раз, но если жить правильно, то одного раза достаточно…
(Древнеперсидская поговорка)
Все дело в мгновении: оно определяет жизнь
(Кафка)
Мой долг передать все, что мне известно, но, конечно, верить всему не обязательно…
(Геродот)
…Кто умеет остановиться, тот этим избегает опасности…
(Лао-Цзы)
Часть Первая
Между двумя Реставрациями «желанных» Бурбонов или, последний взлет «кометы» с острова Эльба!
Согласно общедоступному «академически-фактологическому» изложению «полет на бреющей высоте» прошел вот так…
<<…По Парижскому мирному договору между главными участниками шестой антифранцузской коалиции (Россией, Великобританией, Австрией и Пруссией), с одной стороны, и Людовиком XVIII — с другой, подписанному в Париже 30 мая (18 мая по старому стилю), Франция за незначительным изменением осталась в границах, существовавших на 1 января 1792 г. Ей возвращалась большая часть колониальных владений, утраченных ею за годы наполеоновских войн. Франции позволили сохранить все захваченные ею предметы искусств, за исключением трофеев, снятых с Бранденбургских ворот в Берлине и похищенного из венской библиотеки. Уплачивать контрибуцию ее не обязали.
Наполеону Бонапарту было предложено выбрать своё место ссылки между островами Корфу, Корсикой и Эльбой. Наполеон выбрал Эльбу неподалёку от родной ему Корсики.
Британские представители отказались подписать соглашение, так как оно признавало легитимность применения к Наполеону императорского титула, тогда как король Великобритании рассматривал его в качестве узурпатора. Кроме того, по мнению британского правительства, остров Эльба не подходил в качестве места ссылки, поскольку находился слишком близко к берегам Франции и Италии, где Наполеон располагал значительным количеством сторонников.
3 мая 1814 г. на британском военном корабле он прибыл на остров, который получил в своё полное распоряжение. 14 мая к нему присоединился генерал Камбронн с частью Старой гвардии, пожелавшей отправиться за своим императором. Также на острове были и другие генералы, в частности, Бертран и Друо.
Он проживал в особняке в долине Сан-Мартино, однако из-за жаркого климата император жил там только зимой. Ему было позволено иметь не более 400 солдат, однако это ограничение он фактически игнорировал. Все у него под рукой оказалось 1.649 солдат: шесть рот Старой гвардии, из них три роты егерей и три роты гренадер, общей численностью 610 человек; корсиканский батальон (150 чел.); батальон Эльбы (649 чел.); лёгкая кавалерия в составе шести эскадронов егерей и пяти эскадронов польских улан, общей численностью 120 чел. и артиллерийская батарея (120 чел.).
Помимо этого у него имелся небольшой флот из восьми кораблей. Три из них были вооружены для охраны побережья от пиратов, два корабля были сугубо торговыми судами и ещё три предназначались для увеселительных прогулок по морю. Вооружёнными кораблями были: 25-тонный авизо «Каролина» с одним орудием на борту, 83-тонный шестиорудийный шлюп «Этуальe» и 300-тонный 18-пушечный бриг «Инкостант».
Наполеона посещали разные люди, в частности, у него побывала Мария Валевская с сыном. Именно здесь ему сообщили о смерти Жозефины. Однако Мария-Луиза с сыном ни разу его не посетили.
Наполеон получал известия как из Франции, где зрело недовольство реставрацией монархии Бурбонов, так и из Вены, где проходил Венский конгресс, на котором ведущие державы Европы договаривались о будущем мироустройстве.
Людовик XVIII не стремился к крутой ломке: и все же, экономические интересы множества лиц оказались затронуты.
Земли, конфискованные революцией, но почему-либо ещё не проданные, были возвращены вернувшимся эмигрантам. Стало ясно, что последние хотят добиться возврата и всех других, потерянных ими имуществ, хотя они перешли в руки новых владельцев.
Большое практическое значение имело также удаление со службы или перевод на половинный оклад значительного числа (свыше 20 тыс. чел.) наполеоновских офицеров (мера эта была необходима по финансовым соображениям, чтобы сократить расходы на армию). Оставшиеся на службе офицеры и вся армия чувствовали, что новое правительство относится к ним с пренебрежением.
Неудовлетворённой была и наполеоновская придворная знать, которая, хотя и была принята к новому двору, но чувствовала там себя скованной. Недовольство охватило даже крестьян, которые опасались восстановления феодального права, даже в неполную силу.
Кроме того, во внешней политике уже не было того единства союзников, которое было во времена Шестой коалиции. Англия и Австрия решительно не желали усиления России на европейской арене, были сильные разногласия по вопросам судеб Польши и Саксонии.
Все эти факторы, как во внутренней, так и во внешней политике давали Наполеону основания считать, что Франция готова к его возвращению.
В ночь на 25 февраля 1815 г. бриг «Инконстант» с Наполеоном на борту в сопровождении ещё шести кораблей отплыл во Францию. Со стороны моря остров Эльба патрулировали французские и английские корабли. Один из них — французский «Зефир» под управлением капитана Андриё — заметил флотилию, идущую с Эльбы, и даже перекинулся несколькими словами с капитаном брига Наполеона, но не обнаружил ничего подозрительного.
Таким образом, Наполеон и его маленькое войско достигли берегов Франции в три часа дня 1 марта 1815 г. и высадились в бухте Жуан.
Его личный деспотизм был забыт и его приветствовали как представителя революции, шедшего освободить страну от тирании Бурбонов. Прибывшая таможенная стража только приветствовала императора. Пополнив запасы провианта в Каннах, оставив четыре орудия на берегу и распечатав листовки со своим воззванием в Грасе (оба города признали власть вернувшегося императора без какой-либо попытки сопротивления), Наполеон решил идти на север через провинцию Дофине. Не задерживаясь в таких городах, как Динь и Гап, 7 марта 1815 г. он вышел на Гренобль, столицу провинции.
В отличие от многих городов, которые встречались на его пути, ворота Гренобля оказались закрыты для Наполеона. К Греноблю были стянуты правительственные войска: полк гусар и два с половиной линейных пехотных полка с артиллерией.
Встреча отряда Наполеона и правительственных войск произошла в местечке Лаффре. Командование королевскими войсками не захотело слушать парламентёров Наполеона, тогда он сам подъехал к королевским войскам и произнёс свою знаменитую фразу: «Солдаты 5-го полка! Признайте своего императора! Если кто-то хочет меня убить, то вот он я!» (фр. Soldats du 5e! Reconnaissez votre Empereur! S’il en est qui veut me tuer, me voilà!). В ответ прозвучала команда капитана правительственных войск: «Огонь!», вместо исполнения которой войска закричали: «Да здравствует император!».
Наполеон взял Гренобль, как и остальные города, без боя.
После Гренобля во главе уже шести полков и с артиллерией Наполеон двинулся на Лион. 11 марта Наполеон принимал там парад дивизий, присланных Людовиком для подавления Наполеона. В своем декрете 12 марта Наполеон упразднил палату пэров, дворянство и назначил новых судей.
После падения Лиона в распоряжении у Наполеона уже было 15 тыс. солдат, к нему примкнули солдаты 5-го, 7-го, 11-го линейных полков, 4-го гусарского и 13-го драгунского полков. Эти небольшие силы двинулось на Париж.
В местечке Лон-ле-Сонье армию Наполеона ожидал с войсками маршал Ней, которого послали навстречу вырвавшемуся на свободу «корсиканскому чудовищу». Ней был одним из тех, кто перешёл на службу к Бурбонам после отречения императора в Фонтенбло, но и по слухам активничал в «бунте маршалов», предшествовавшему отречению Наполеона от престола весной 1814 г. Он обещал привезти Наполеона в Париж в железной клетке и предотвратить гражданскую войну, но в его рядах царила паника.
Ней ожидал подкрепление из Шалона, однако вместо этого пришло известие, что солдаты готовы повернуть свои пушки против него самого. Армия Нея расположилась на дороге из Лон-ле-Сонье к Бурку.
Тем временем Наполеон вышел из Лиона и занял Макон, чьё население с радостью приветствовало императора. Среди правительственных войск уже действовали агенты Наполеона, агитируя перейти на его сторону. Эмиссары Наполеона доставили письмо Нею, в котором ему было обещано, что его примут «так же, как он был принят императором на следующий день после битвы под Москвой». Посланники Наполеона убедили Нея, который не был искушён в политике, что не все иностранные державы поддерживают Бурбонов, что англичане специально отвели корабли от Эльбы, дав Наполеону сбежать. Все это было ложью, но на Нея произвело впечатление. В результате, он выпустил прокламацию, в которой призывал солдат перейти на сторону императора.
Именно в те дни на Вандомской колонне появился рукописный плакат «Наполеон — Людовику XVIII. Король, брат мой! Не присылайте мне больше солдат, у меня их достаточно. Наполеон».
Маршал Ней присоединился к Наполеону с войсками 17 марта 1815 г.
19 марта король с семьей бежал из Парижа в сторону Бельгии.
20 марта 1815 года, через двадцать дней после высадки Наполеона на французское побережье, пройдя 325 км через Антиб, Грас, Сен-Валье-де-Тье, Кастеллан, Динь-ле-Бен, Систерон, Гап, Кол Байард, Корпс, Ла Мур, Лаффре, Гренобль, причем, в некоторых местах дорога была труднопроходима, он преодолевал ее на мулах, Бонапарт без единого выстрела вошёл в Париж и опять встал во главе Франции.
Правда, всего лишь на «Сто дней»: с 20 марта по 7 июля 1815 г.
…Кстати, принято считать, что само выражение «Сто дней» оказалось в ходу после приветственного адреса, с которым префект департамента Сены Шаброль обратился 8 июля к вернувшемуся из «бельгийской эвакуации» в Генте Людовику XVIII: «Сто дней миновали, как Ваше величество было вынуждено покинуть свою столицу посреди слёз и стенаний Ваших подданных»! Верноподданнический политес («умение лизнуть первым и, как можно глубже…») актуален во все времена…
Наполеон понимал, что Франции нужен мир. Он обратился к главам европейских держав с предложением о мире и обещал, что Франция не будет переходить свои границы.
Стремясь внести разлад в стан союзников, Наполеон переслал Александру I документы, которые остались после Бурбонов, свидетельствующие о секретном договоре Франции, Англии и Австрии против Пруссии и России. Однако это не помогло.
13 марта, ещё до вступления Наполеона в Париж, союзники объявили его вне закона, а через несколько дней началась мобилизация союзных армий. К 10 июня Наполеон имел в своём распоряжении 198 тыс. чел., из которых только 128 тыс. можно было использовать в предстоящей кампании. В то же время союзники сразу выставили 700 тыс. чел. и планировали довести их число до миллиона.
У Наполеона был только один шанс на победу — постараться разбить союзные армии по частям, до окончания их мобилизации.
Наполеон решил нанести упреждающий удар в Бельгии и 14 июня двинулся туда. 15 июня 1815 г., когда Армия Севера (фр. Armée du Nord) форсировала реку Самбре, началась его последняя Бельгийская кампания, продолжавшаяся с 15 июня по 8 июля 1815 г.
Ему противостояли две армии очередной (Седьмой) коалиции союзников: прусская и условно говоря, «британская». Во главе первой стоял Блюхер, а второй командовал герцог Веллингтон.
15 июня Наполеон направил Нея сдерживать англо-нидерландскую армию герцога Веллингтона у Катр-Бра, а сам в тот же день, стремясь не допустить ее соединения с прусско-саксонской армией Блюхера (св. 90 тыс. человек, 216 оруд.) со своими главными силами (75—80 тыс. чел., 210 оруд.) перешёл реку Самбр с целью разгромить последнего. Его действия несколько осложнились из-за измены генерала Бурмона, который бежал к пруссакам и выдал его планы.
16 июня у Линьи в Бельгии, он атаковал Блюхера, главный удар наносился по его правому крылу. Начав атаку лишь в 14:30, французы захватили Сент-Аман и часть Линьи. Но затем Блюхер вернул себе Сент-Аман, но последние, в свою очередь, потеснили его правый фланг.
К 18 часам ни одна из сторон успеха не добилась.
Пришлось Блюхеру направить часть войск на помощь своему правому флангу, тем самым ослабив свои позиции непосредственно у Линьи. Воспользовавшись этим, Наполеон атаковал Линьи и прорвал центр пруссаков. Все попытки Блюхера исправить положение не увенчались успехом. В кульминационный момент он даже лично возглавил кавалерийскую атаку, но потерял коня и едва не погиб, причем, армия некоторое время не знала, где он и что с ним. Прусские войска отступили не везде организованно, вплоть до того, что несколько тысяч новобранцев дезертировало.
Пруссаки потеряли около 20 тыс. чел. и 40 орудий, французы ок. 11 тыс. чел. Блюхер был разбит, но не разгромлен. Однако и Наполеону не удалось в точности исполнить свой план: остаться один на один с Веллингтоном.
Примечательно, что в тот же день и чуть ли не в тоже время маршал Ней (со своими 44 тыс. чел.) вступил в бой у Катр-Бра с войсками Веллингтона. При этом сильный французский корпус генерала Друэ д’Эрлона из-за путаницы с приказами весь день простоял между двумя сражениями, не приняв участие ни в одном из них и отчасти, тем самым, прусская армия Блюхера избежала разгрома, а битва при Катр-Бра, произошедшая в тот же день, окончилась ничьей.
Наполеон был уверен, что Блюхер окончательно разбит и более не представляет угрозы, поэтому, послав за ним маршала Груши с корпусами дивизионных генералов Вандама и Этьен-Мориса Жерара, уже полностью переключился на Веллингтона.
Примечательно, что в том сражении особенно отличился другой дивизионный генерал Жан-Батист Жирар, командир одной из пехотных дивизий. Наполеон присвоил ему титул герцога Линьи и даже вроде бы собирался произвести в маршалы Франции, но столь доблестный генерал вскоре после сражения скончался от ран.
Несмотря на поражение, Блюхер сумел-таки привести свои войска в относительный порядок и направить большую их часть на соединение с англо-нидерландской армией, чего Наполеон от него не ожидал. К Блюхеру, к тому же, подошел сильный корпус генерала Бюлова, который составил его авангард. Благодаря этому прусская армия, даже частично разбитая, всё же успеет к заключительной фазе следующего — решающего — сражения при Ватерлоо и сыграть там очень серьезную (ключевую?) роль.
В один день с битвой при Линьи — 16 июня и примерно в тоже время — войска Нея атаковали у местечка Катр-Бра (ныне Бельгия) армию Веллингтона.
В распоряжении Нея было 18 тыс. пехоты, 2 тыс. кавалерии с 32 орудия (к концу сражения он уже располагал 24 тыс. солдат) — всего по три пехотных и кавалерийских дивизии: II-й пехотный корпус Рейля (3 пехотных и одна кавалерийская дивизии), резервный кавалерийский корпус Келлермана (две кавалерийские дивизии, из которых на поле боя находилась одна), легкая гвардейская кавалерийская дивизия Лефевр-Денуэта и I-й пехотный корпус д’Эрлона, который к месту сражения в силу ряда причин так и не прибыл.
В 10:30 силы Нея расположились так: у Франа встали 5-я пехотная дивизия Башелю, кавалерия Пире и Лефевра-Денуэта; в Ломбюкском лесу — дивизии Жерома Бонапарта (под фактическим командованием начальника штаба дивизии Гильемино) и Фуа; в резерве осталась — кирасирская дивизия Леритье из корпуса Келлермана.
Согласно приказу Нея Башелю — следовало занять высоты за Женапом, Фуа — двигаться за ним к Бонтерле, Гильемино — дойти до Катр-Бра, Келлерману — одну дивизию расположить в Либертье, другую — во Фране, Лефевру-Денуэту — оставаться во Фране. Тогда как д’Эрлон должен был отрядить одну дивизию к Марбе, с остальными тремя и кавалерией дойти до Франа и соединиться там с Пире.
А вот этого-то он так и не сделал, поскольку в это же время Наполеон присылал ему приказы двигаться на соединение с ним в Линьи. В результате сильный корпус д’Эрлона не принял участие ни в одном из двух сражений, судьбу любого из которых он мог решить.
К началу битвы у принца Оранского было в наличии всего лишь 7—8 тыс. чел. (5 батальонов Нассау или бригада Бернгарда Саксен-Веймарского; 4 голландских батальона или бригада Байланда), включая 50 прусских гусар и 16 пушек (лишь к концу сражения его силы возрастут до 20 тыс. солдат.
В 14:00 артиллерия Нея открывает сильный огонь по позициям противника. Бригада Жамена выдвигается вдоль шоссе против центра голландцев, 5-я дивизия охватывает левый фланг. Дивизия Башелю занимает Пьермон и ферму Лераль. Дивизия Фуа захватывает Жимонкур и отбрасывает на левый берег ручья занимавший ферму батальон голландской милиции. Атакованные лёгкой кавалерией Пире голландцы в беспорядке отходят к лесу де-Боссю. Ответная атака двух голландских батальонов резерва против бригады Жамена не приносит успеха. Ключевые пункты центра и левого фланга союзников остаются за французами.
В 15:00 Ней подкрепляет Фуа бригадой Готье и приказывает принцу Жерому Бонапарту овладеть лесом де-Боссю. Вся артиллерия II-го корпуса готовит атаку. Бригада Суа быстро овладевает фермой Большой Пьерпон и опушкой леса, внутри которого завязывается упорный бой. Батальоны Нассау медленно отходят к Катр-Бра, потеряв при этом три орудия. Пять батальонов Готье усиливают бригаду Жамена и положение принца Оранского становится критическим.
И тут к нему подходят долгожданные подкрепления: голландская кавалерийская бригада Ван-Мерлина (1.100 сабель и 6 орудий), дивизия Томаса Пиктона (7.226 штыков и 12 орудий) и большая часть брауншвейгской дивизии (3.000 штыков и 800 сабель).
В 15:30 дивизия Пиктона разворачивается между Катр-Бра и прудом, что близ дороги Сар-Дам-Авелин. Для облегчения этой задачи Ван-Мерлин, построив 6-й голландский гусарский полк в первую линию и 5-й бельгийский драгунский во вторую, атакует дивизию Фуа у перекрестка рядом с Жимонкуром. Легкая кавалерия Пире успешно контратакует и бригада Жамена отходит к Катр-Бра. Но и у союзников уже рассеян батальон голландской милиции и уничтожена бельгийская батарея Стивенара. Лишь появление на поле боя брауншвейгской дивизии останавливает наступление французов. Герцог Фридрих Вильгельм строит брауншвейгцев перед Катр-Бра, высылает эскадрон кавалерии для обеспечения правого фланга, а бригада Байланда (из дивизии Перпончера) уходит в резерв в тылу брауншвейгцев.
К 16:00 Жером Бонапарт одной бригадой занимает лес де-Боссю, другая — сосредотачивается перед Франом. Тогда как дивизия Фуа, Башелю и кавалерия Пире оттесняют голландцев до дороги Нивель-Намюр. Свежая часть II-го корпуса — бригада Бодуэна — становится между шоссе и лесом де-Боссю и французы переходят в наступление по всему фронту.
Оставив 108-й линейный полк в резерве, Башелю направляет дивизию в обход левого фланга врага. Однако французское наступление останавливается проворно-прицельным залповым огнём сразу шести батальонов дивизии Пиктона. А атака бригады Кемпта и вовсе заставляет французов отходить в Пьермон. В свою очередь, встреченные картечью и атакованные кавалерией Пире англичане отходят на прежние позиции.
С появлением бригады Бодуэна генерал Фуа тремя колоннами теснит брауншвейгцев к Катр-Бра. Во время кавалерийской контратаки брауншвейгцев погибает Фридрих Вильгельм. Легкая конница Пире прорывает каре 42-го шотландского полка и вырубает целый батальон ганноверцев. Бригада Байланда и только что прибывшие батальоны Нассау Крузе все же останавливают Фуа.
К 17:00 у Нея уже не остается резервов, и он вынужден ограничиваться одной лишь канонадой.
В это время по Нивельской дороге к союзникам подходит 2-я дивизия Альтена (6 тыс. чел. и 18 орудий). Британская бригада Колина Алкета разворачивается перед Катр-Бра между лесом и шоссе, а ганноверская бригада Кильманзегга усиливает дивизию Пиктона. У Нея единственной свежей частью является лишь кирасирская бригада Гитона, подошедшая из Франа.
Именно эта бригада Гитона (8-й и 11-й кирасирские полки — всего ок. 800 всадников) спешно выстраивается в эскадронную колонну и несется в атаку между Жимонкуром и Катр-Бра. Она сходу вырубает тяжелыми палашами 69-й пехотный полк (берет его знамя), затем — батальон 33-го пехотного полка и батарею вместе с прислугой, прорывает каре брауншвейгцев и взлетает в победном угаре на Катр-Бра. Однако расстреливаемые со всех сторон англо-голландской пехотой, кирасиры все же останавливаются, а затем и вовсе отходят назад.
Вскоре после 18 часов атаки французской кавалерии прекратились.
Зато Веллингтон ок. 18:30 получает новые подкрепления: два брауншвейгских батальона, три батареи из Нивеля и гвардейскую дивизию Кука. С ними он начинает наступление на правом фланге, а затем и общую контратаку.
Около 19:00 гвардейская бригада Мэйтланда выбивает части принца Жерома из леса де-Боссю, однако взять ферму Большой Пьер-Пон ей взять так и не удалось. В свою очередь, дивизии Башелю и Фуа отходят на высоты севернее Франа. Тогда как союзники выстраиваются по линии Большой Пьер-Пон-Пьермон-Тиль.
Повторимся (!), что при этом сильный французский корпус генерала Друэ д’Эрлона из-за путаницы с приказами весь день простоял между двумя сражениями, не приняв участие ни в одном из них, Отчасти, тем самым, прусская армия Блюхера избежала разгрома. Тогда как битва при Катр-Бра, произошедшая при практическом равенстве сил, в тот же день, окончилась ничьей.
Причем, обе стороны в ней потеряли почти поровну: французы — ок. 4 тыс., союзники почти 4.8 тыс.
Напомним (!), что в этот же день в битве при Линьи Наполеон разбил пруссаков, но не разгромил их, преследования в тот же день (вернее, ночь) не организовал, а двинулся на соединение с Неем.
17-го числа наполеоновская армия остановилась на отдых.
Французский император поручил своему новоиспеченному маршалу Груши по сути дела треть своей армии — 35 тыс. чел. (III-й 17-тысячный корпус, дивизионного генерала Вандама, IV-й 16-тысячный корпус дивизионного генерала Жерара, II-й кавкорпус, дивизионного генерала Экзельманса) и велел преследовать Блюхера, отступившего в неизвестном направлении. На самом деле он будет гоняться за самым малочисленным (17-25-тысячным; данные сильно разнятся) III-м прусским корпусом — фон Тильмана и не поспеет к полю боя на Ватерлоо.
Сам Наполеон двинулся на север, на Брюссель — не предупредив, однако, об этом Груши.
На большой дороге из Шарлеруа у селения Ватерлоо ему преградила путь англо-голландская армия герцога Велиингтона, занявшая выгодную позицию на высотах Мон-Сен-Жана. 18 июня здесь произошло сражение, которое в Пруссии называлось сражением при Бель-Альянсе, а у французов — при Мон-Сен-Жане.
Всего у французского императора в тот решающий день было в наличии 69 тыс. чел. (48 тыс. пехоты, 14 тыс. кавалерии и 250 орудий с 7 тыс. артиллеристов).
I-м корпусом командовал дивизионный генерал граф д’Эрлон (16 тыс. пехоты и 1.500 кавалерии) — 1-я дивизия бригадного генерала Кио дю Пассажа, 2-я дивизия дивизионного генерала барона Донзело, 3-я дивизия дивизионного генерала барона Марконье, 4-я дивизия дивизионного генерала графа Дюрютта и 1-я кавдивизия дивизионного генерала барона Жакино.
II-м корпусом руководил дивизионный генерал Рей/Рейль (13 тыс. пехоты и 1.300 кавалерии) — 5-я дивизия барона Башлю, 6-я дивизия принца Жерома Бонапарта, его заместитель — дивизионный генерал Гильемино, 7-я дивизия барона Жирара, 9-я дивизия дивизионного генерала графа Фуа и 2-я кавдивизия дивизионного генерала барона Пире.
VI-й корпус возглавлял Жорж Мутон, граф де Лобау (10.300 чел.) — 19-я дивизия дивизионного генерала барона Семе, 20-я дивизия дивизионного генерала барона Жанена.
1-м кавкорпусом командовал дивизионный генерал, граф Пажоль (3-я кавдивизия дивизионного генерала барона Домона, 5-я кавдивизия дивизионного генерала барона Сюберви).
3-й кавкорпус оказался под началом дивизионного генерала графа Франсуа Келлермана (11-я кавдивизия дивизионного генерала барона Леритье и 12-я кавдивизия дивизионного генерала барона Руссель д’Юрбаля).
4-й кавкорпус возглавлял дивизионный генерал граф Жан-Батист Мийо (13-я кавдивизия дивизионного генерала Ватье графа де Сен-Альфонса и 14-я кавдивизия дивизионного генерала барона Делоржа.
В резерве были: императорская гвардия дивизионного генерала граф Антуана Друо (гренадерская дивизия — дивизионные генералы граф Луи Фриан и граф Роге — два полка Старой гвардии и два полка Средней гвардии; егерская дивизия — дивизионные генералы граф Моран и граф Мишель — два полка Старой гвардии и два полка Средней гвардии; Молодая гвардия дивизионных генералов графа Дюэма и графа Барруа — две бригады по два полка; дивизия тяжёлой кавалерии дивизионного генерала графа Гюйо — две бригады по одному полку; дивизия лёгкой кавалерии дивизионного генерала графа Лефевр-Денуэтта; гвардейская артиллерия дивизионного генерала барона Дево де Сен-Мориса; гвардейские инженеры дивизионного генерала барона Аксо).
Начальником штаба — маршал Сульт, его замом — дивизионный генерал Байи де Монтион. Дежурными генералами — дивизионный генерал граф Бертран, бригадный генерал граф Лабедуайер и бригадный генерал граф Флао.
По очень разным данным у Веллингтона могло быть ок. 67 тыс. чел.: 50 тыс. пехоты, 11 тыс. кавалерии и 150—159 орудий (с 6-тысячной обслугой). Принято считать, что в его армии было 24 тыс. британцев и 6 тыс. солдат из Королевского Германского Легиона. Причем, 7 тыс. британцев были ветеранами войны в Испании. Остальная часть его армии — это 17 тыс. голландцев, 11 тыс. ганноверцев, 6 тыс. брауншвейгцев и 3 тыс. нассаусцев.
I-м корпусом командовал принц Вильгельм Оранский: 1-я дивизия Джорджа Кука (1-я бригада Перегрина Мэйтленда, 2-я бригада Джона Бинга и артиллерия Стивена Эдье), 3-я дивизия Карла фон Альтона (5-я бригада Колина Хэллкета, 2-я бригада фон Омптеды и 1-я ганноверская бригада фон Кильмансегге), 2-я нидерландская дивизия графа Седлницкого (1-я бригада фон Биландта и 2-я бригада Бернхарда Саксен-Веймарского), 3-я нидерландская дивизия Давида Хендрика Шассе (1-я бригада Фредерика Детмерса и 2-я бригада Александра Д’Обрема).
II-й корпус возглавлял Роланд Хилл (2-я дивизия Генри Клинтона, 4-я дивизия Чарльза Колвилля и 1-я нидерландская дивизия).
Кавалерийским корпусом руководил Генри Энглси, граф Аксбридж (5-я дивизия Томаса Пиктона и 6-я дивизия).
Помимо этого имелся еще и Брауншвейгский корпус убитого под Катр-Бра Фридриха Вильгельма Брауншвейг-Вольфенбюттельского
Силы обеих армий, очевидно, были примерно равны (почти по 70 тыс. чел. с обеих сторон), причем, в силу ряда объективных и субъективных обстоятельства заметное превосходство французов в артиллерии (чуть ли не на сотню стволов: в генеральном сражении — это очень весомо!?) так и не сыграет решающей роли в предстоящем сражении.
Зато появление в самый нужный момент для Веллингтона на «авансцене» армии Блюхера (по очереди, трех из четырех прусских корпусов — IV-го фон Бюлова в 32 тыс. чел., I-го фон Цитена в 32.500 чел. и II-го фон Пирха I в 33 тыс. чел.) «поставит крест» на полководческой карьере «генерала Бонапарта» или, хуже того, «забьет последний гвоздь в крышку его гроба».
А ведь после сражения при Линьи и боя при Катр-Бра Наполеон считал себя достаточно защищённым со стороны пруссаков, отброшенных, по его предположению, к реке Маас и преследуемых маршалом Груши. Поэтому он решился, не имея серьезного численного преимущества, воспользоваться разрозненностью сил союзников и разбить армию Веллингтона (англичане, голландцы, брауншвейгцы, ганноверцы и «прочие» -«прочие») до соединения её с пруссаками.
В свою очередь, Веллингтон, очистив позицию у Катр-Бра и получив твердое обещание от Блюхера (Слово Офицера!) соединиться с ним на следующий день, решился-таки на сражение на позиции у Ватерлоо (повторимся на Мон-Сен-Жанском плато), по обеим сторонам брюссельской дороги (шоссе), от селения Мерб-Брен до фермы Лавалет.
Принято считать, что оно началось 11:35 (хотя есть сведения будто бы Веллингтон рапортовал, что это случилось на 30 минут раньше) 18 июня атакой французской армии на Шато-Угумон (Гугомон) — большую, расположенную у основания откоса дороги на Нивель сельскую ферму (замок?), и окружающий его сад/парк/лес.
Этот штурм принято считать одним из ключевых моментов ватерлооского сражения.
Перед битвой сам Угумон, расположенный на правом фланге союзной армии, был торопливо укреплен.
По некоторым данным его гарнизон состоял из 1-го батальона 2-го пехотного полка Нассау, подкреплённого отрядами егерей и ландвера из 1-й ганноверской бригады генерал-майора графа Фридриха фон Кильмансегге, лёгкой роты 2-го батальона Колдстримской гвардии под командой подполковника Генри Уиндхема, лёгкой роты 2-го батальона 3-го гвардейского полка подполковника Чарльза Дашвуда, лёгких рот 2-го и 3-го батальонов 1-го гвардейского полка подполковника Александра Фрезера. Причем, все подразделения гвардии состояли во 2-й гвардейской бригаде генерала Джона Бинга и находились под общей командой подполковника Джеймса Макдоннелла.
А ведь эта атака была запланирована лишь как отвлекающая, с целью заставить Веллингтона переместить сюда резервы из центра, чтобы нанести решающий удар по центру, расположенному у фермы Ла-Э-Сент. Однако так получилось, что на самом деле она отвлекла больше французских войск, чем рассчитывал Наполеон.
Весь день французы будут штурмовать Угумон, защищаемый британскими гвардейцами, ганноверскими егерями и нассаусцами. Обе стороны будут нести большие потери.
Первое нападение на Гугомон совершила 1-я бригада генерала Пьера-Франсуа Бодуена из 6-й пехотной дивизии Жерома Бонапарта II-го корпуса генерала графа Оноре-Жозефа Рейля. Ей удалось-таки вытеснить ганноверцев и батальон Нассау из небольшого лесного массива на юге от Гугомона. Правда, разрушительный огонь неприятеля из-за стен фермы вынудил их отступить, причём, сам генерал Бодуен был убит.
Вторую атаку под прикрытием артиллерийского огня повела 2-я бригада генерала Суа. Она атаковала южную стену фермы, заняла небольшую часть сада, но не смогла укрепиться. Тогда 1-й лёгкий полк под командой полковника Деспана-Кубьера совершил обходной маневр с запада и напал на северные ворота. Бывшему сапёру суб-лейтенанту Легро удалось разбить ворота топором, после чего французы с криками «Vive l, Empereur!» ворвались во внутренний двор и вступили в отчаянную схватку с английскими гвардейцами. После того, как подполковник Макдоннел с группой офицеров и капралом Джеймсом Гремом умудрились-таки снова их захлопнуть, то оставшиеся внутри 30 карабинеров 1-го лёгкого во главе Легро были перебиты в рукопашной схватке.
По легенде в живых остался (либо его оставили в живых!?) один лишь юнец-барабанщик.
Около полудня наполеоновский брат Жером предпринял третью попытку овладеть Угумоном — на этот раз французы обошли ферму с восточной стороны, заняли сад и попытались снова атаковать северные ворота, но были отброшены контратакой двух рот 3-го гвардейского полка.
Тогда французы выдвинули на опушку леса батарею из гаубиц, которая приступила к интенсивному обстрелу внутреннего двора фермы (разрушению подверглись все здания, кроме часовни). В ответ гренадёрская рота 3-го гвардейского полка попыталась нейтрализовать вражескую артиллерию, но была отброшена французами, которые на плечах отступающих ворвались в сад, но были остановлены контратакой 2-го батальона 3-го гвардейского и откатились на прежние позиции.
Четвёртая попытка французов провалилась около 2 часов дня.
В последующих атаках принимали участие части 5-й пехотной дивизии генерала барона Башлю, 9-й пехотной дивизии генерала графа Фуа из корпуса Рейля и кавалеристы III-го корпуса генерал Келлермана, причём и Фуа и Башлю оказались ранены.
Видя отнюдь нерадужное развитие событий вокруг Угумона, Наполеон приказал приостановить атаки и продолжить поджигать все его постройки гаубичным огнем зажигательными снарядами. Вскоре все уже горело. Правда, это не помешало английским гвардейцам по-прежнему оставаться на своих постах и отражать любые вражеские нападения.
К этому моменту в помощь защитникам прибыли 1-я бригада Королевского Германского Легиона полковника Дю Пла, 3-я Ганноверская бригада подполковника Хью Халкетта и 71-й пехотный полк 3-й бригады генерал-майора Фредерика Адама из состава 2-й (англо-ганноверской) пехотной дивизии генерал-лейтенанта сэра Генри Клинтона.
На некоторое время вокруг Угомона установилось затишье, поскольку эпицентр сражения переместился в центр позиции. Только ближе к вечеру после того как линию обороны Веллингтона оттеснили назад своими неистовыми атаками кавалеристы Нея, французам снова удалось выбить защитников из сада. Правда, их наступление было остановлено яростным огнём Колдстримской гвардии и штыковой контратакой 3-го гвардейского полка.
После того как падет ферма Ла-Э-Сент, французы снова атакуют восточную часть сада/леса/парка, захватят её/его, но как и прежде будут вытеснены контратакой английской гвардии.
В общем, весь день вокруг Угумона велась кровавейшая резня.
Причём, значение имел не столько сам замок (в нём не помещалось большое количество солдат), сколько окружающий его лес/парк/сад и ведущая от него на север дорога. Она позволяла выйти в тыл британских позиций.
В связи с этим Веллингтон придавал большое значение Угумону, считая, «что у его ворот решалась судьба сражения». Именно поэтому Угумон защищали части британской гвардии и Королевского Германского легиона, одного из лучших соединений британской армии. Здесь была сконцентрирована и значительная часть британской артиллерии.
Вот и переходил Угумонский лес (и парк) из рук в руки — не раз.
В общем, задуманная как отвлекающая, атака на Угумон превратилась в кипевшее до вечера ожесточённое сражение. Наполеон ясно видел Угумон в подзорную трубу и осознавал его значение, и весь день пересылал туда соединения и резервы. Но и Веллингтон делал то же самое для его обороны, и даже передвинул сюда несколько батарей артиллерии, и это несмотря на штурм, которому подвергался его центр.
Всего в течение дня здесь резали друг друга ок. 12 тыс. британцев (21 батальон) и ок. 14 тыс. французов (33 батальона). Линейным французским войскам так и не удастся опрокинуть элитные части британцев, в чём последним немало помогало каменное здание замка и окружавшие его каменные стены, выдержавшие несколько обстрелов вражеской артиллерии.
В итоге, защитники Угомона смогут отразить отчаянные атаки превосходящего противника и удержать свои позиции, внеся значительный вклад в общую победу.
А вот атаки на британский центр начались то ли в 11:50 (по воспоминаниям лорда Хилла — командир 2-го корпуса), то ли лишь в 13:30, либо и вовсе «около 14 часов»!?
Известно только, что это случилось уже после того, как Наполеон и его свита заметили появление прусской армии на горизонте у Шапель-Сен-Ламбер, и к нему уже успели привести пленного прусского солдата, который подтвердил подход к полю боя корпуса Бюлова. Теперь у Наполеона оставалось два (или три) часа времени. Он направил против Бюлова втрое меньший по численности всего лишь 10-тысячный VI-й корпус графа Лобау. После чего для разгрома 67.660 солдат Веллингтона у него осталось всего лишь 64 тыс. штыков и сабель.
И всё же, он считал, что его шансы «60 против 40».
Бонапарт провёл мощный артобстрел позиций противника — однако эффект от него оказался не столь эффективным как предполагалось. Принято считать, что причиной была мягкая рыхлая земля, сильно размокшая после проливного дождя, шедшего почти сутки. Она не давала ядрам рикошетить (а это было специфической особенностью именно французской артиллерийской «науки»), а при взрыве бомб «съедала» энергию осколков и поглощала ударную волну.
Так или иначе, но после в целом малоуспешной артподготовки в атаку пошли 16 тыс. чел. Кио, Донзело, Марконье и Дюрютта. Все генералы кроме Дюрютта применили уже не столь популярное у европейских противников Наполеона очень плотное построение пехотных батальонов, что мешало им в решающей стадии атаки перестраиваться и вообще осложняло атаку. Считается, что Наполеон видел-таки этот «казус», но не отменил его по каким-то сугубо своим соображениям. Дивизия Кио шла первой и первая бросилась на противника. Защитники садов вокруг фермы Ла-Э-Сента отступили внутрь здания, когда французы обрушились на них превосходящими силами. Тогда собственно бригада Кио попыталась занять ферму, но Ла-Э-Сент окружали каменные стены, а артиллерийская поддержка в лице мобильных конных батарей отсутствовала. Тогда как оборонявшиеся успешно отстреливались из укрытий.
Примерно в 13:30 Д’Эрлон послал вперёд остальные три дивизии, т.е. ок. 14 тыс. человек на фронте в километр против левого фланга Веллингтона. Им противостояли всего лишь 6 тыс. чел.: 2-я голландская дивизия (Ван Биландта) в первом ряду и англо-ганноверские войска Томаса Пиктона во втором ряду, схоронившиеся за хребтом холма.
Атака французов опрокинула солдат Ван Биландта, которые покинули поле боя, потеряв почти всех офицеров. Противник поднялся было на хребет и… попал под залп в упор солдат Пиктона. Однако французы все же выстояли и тоже ответили стрельбой. Левое крыло Веллингтона было близко к разгрому, Пиктон погиб и его части стали постепенно отходить.
Правее наступающего Марконье дивизия Дюрютта теснила части принца Бернхарда Саксен-Веймарского у фермы Папелотт. А Дюрютт уже отбросил ганноверцев, когда на поле сражения на полном ходу вылетела британская тяжёлая кавалерия.
В ситуации, когда британская пехота держалась из последних сил, граф Аксбридж (Эксбридж) бросил в бой бригады тяжёлой кавалерии Эдварда Сомерсета и Вильяма Понсонби. Первая бригада состояла из полков лейб-гвардии и гвардейских драгун, вторая — из английского, шотландского и ирландского тяжёлых драгунских полков. Штатно их должно было быть 2.651, но по факту — лишь 2 тыс.
Западнее брюссельской дороги бригада Сомерсета напала на кирасиров Тревера и обратила их в бегство. Восточнее этой дороги бригада Понсонби атаковала пехоту, которая отступила, за раз потеряв 3 тыс. пленными. Кавалеристам удалось захватить двух французских «орлов». Только дивизия Дюрютта успела-таки перестроиться в каре и отбить атаку шотландцев. Увидев, что противник отходит из Ла-Э-Сент в Папелотт, бригада азартного Понсонби увлеклась атакой и опрометчиво бросилась рубить французские батареи.
А ведь после того, как она лихо опрокинула не успевшую полностью встать в каре неприятельскую пехоту, бригада уже утратила свой боевой порядок. В пылу победной атаки она толпой понеслась к вражеским позициям, не обращая внимания на все усилия офицеров остановить её, и принялась рубить саблями артиллеристов и колоть лошадей вражеской батареи.
Наполеон отреагировал мгновенно, бросив в контратаку кирасирские бригады Фарине и два полка лёгкой кавалерии Жакино. Стремительного удара пиками польских улан во фланг они не выдержали и на своих выдохшихся, измождённых предыдущими атаками конях кинулись назад, причем, серьёзно пострадав при беспорядочном отступлении к британским позициям от вражеских пик. Британская кавалерия понесла тогда тяжёлые потери. Сам генерал-майор Уильям Понсонби погиб от пики рядового улана, будучи заколот в спину, а его родственник Фридрих Кавендиш Понсонби получил 9 (!) ранений пикой, остался на поле боя, пережил много злоключений, был доставлен в английский походный госпиталь, прооперирован и остался жив. Погиб полковник Фуллер, командир королевских драгун.
Лишь 1-й лейб-гвардейский полк, сражавшийся на правом фланге атаки сохранил-таки свой строй и пострадал не так сильно. Контратака британских и голландских лёгких драгун и гусар на левом фланге, а также голландских карабинеров в центре заставили французскую кавалерию вернуться на исходные позиции.
В этой динамичной фазе сражения участвовало в общей сложности до 20 тыс. чел. Французы потеряли 3 тыс. пленных и, что самое главное, потеряли драгоценное время — прусская армия была уже близко.
Незадолго до 16 часов Ней заметил движение в центре армии Веллингтона, которое он (?) ошибочно принял за отступление (Правда, до сих пор нет ясности, кто именно принял манёвры англичан за отступление и принял ли вообще!?). Французский маршал решил нанести удар по центру, но у него почти не осталось пехотных резервов.
Тогда Ней решил сломить центр Веллингтона силами одной только кавалерии. А ведь обычно не было принято использовать кавалерию — одну (!) — без поддержки пехоты, против твердо стоявшей на своих позициях пехоты.
Почему это тогда случилось!?
Даже англичане были удивлены тем, что огромные массы кавалерии бросили в широкомасштабную атаку туда, где не справилась пехота — одну!?
Для этой атаки был выбран кирасирский корпус Мийо и дивизион лёгкой кавалерии Лефевр-Денуэтта из императорской гвардии — что-то ок. 4.800 тяжелых палашей и лихих сабель. Позже будет добавлен корпус Келлермана и Гийо, и общее число всадников достигнет 9 тыс. — всего 67 эскадронов!
Эта атака была явной ошибкой, и Наполеон впоследствии винил в её проведении то Нея, то Мийо.
А ведь именно в это время (ок. 16 часов?) колонны Бюлова, под командованием Хиллера и фон Лостхина, и часть прусской кавалерии принца Вильгельма, уже пересекли долину реки Лан и приближались к Парижскому лесу, что был на правом фланге Наполеона.
Заметив приготовления Нея к массированной кавалерийской атаке, вся наличная в центре пехота Веллингтона сразу перестроились в каре. Причем, каре одного батальона (500 чел.) имело не более 18 метров в длину. Артиллеристам было приказано бросить орудия и укрыться внутри каре, чтобы вернуться к ним уже после конца атаки.
Кирасиры пошли в атаку медленной рысью. Батареи перед позициями Хэллкета успели-таки дать залп с сорока шагов, сразу же положив половину передовых эскадронов. Хотя оставшиеся и ворвались на позиции Веллингтона, но разбить каре не смогли. Они захватили орудия, но уничтожить их не могли, поскольку заклепочных молотков с собой не имели. Кирасиры понесли серьёзные потери от ружейного огня, после чего граф Эксбридж контратакой своей кавалерии заставил их отступить. И они отошли вниз, в долину, где Ней перестроил их и повёл в новую атаку.
Именно в этот момент с правого фланга раздались выстрелы… прусской артиллерии: это вступил в бой запыхавшийся от многочасовой гонки к полю сражения корпус Бюлова.
Вторая атака Нея, как показалось, опрокинула-таки британцев. Их артиллерийская обслуга опять бросила свои орудия и отошла в пехотные каре, а кирасиры снова прорвались вглубь британских позиций. Именно тогда вперёд кинется последний кавалерийский резерв французов — конница Келлермана и Гийо.
Теперь уже ок. 9 тыс. всадников поскакали в третью атаку!
Тут их встретила шотландская батарея Мерсера.
Последний также получил приказ бросить орудия и отойти под прикрытие брауншвейгской пехоты, но он решил, что на этот раз пехота не выдержит атаки, и его артиллеристы остались «работать» у своих орудий до последнего выстрела. По сути дела именно эта батарея в одиночку отразила третью атаку французской кавалерии.
В азарте боя она опять перегруппировалась и двинулась в четвёртую атаку.
Как потом с восхищением вспоминал в своих мемуарах все тот же Мерсер: «Это была не яростная атака галопом, а расчётливое наступление мерным шагом, словно они были полны решимости добиться цели. Они надвигались в глубоком молчании, и среди общего грохота сражения единственным звуком, исходившим именно от них, были громоподобные содрогания земли от одновременной поступи огромной массы лошадей. С нашей стороны также царила сосредоточенность. Все твёрдо стояли на своих постах, с орудиями наготове, заряженными картечью поверх ядер; запалы — в запальных шахтах; запальные шнуры зажжены и потрескивали за колёсами…»
Французские кавалеристы опять попали под убийственный залп вражеской артиллерии. Потери были столь велики, что тела погибших не позволили пройти остальным — атака захлебнулась.
На часах было ок. 18 часов.
И надо же такому случиться, что именно в этот момент из рядов Веллингтона дезертировала (!?) нидерландская кавбригада Трипа и ганноверский полк. Они поскакали назад в Брюссель, сея панику на своём пути, по крайней мере, так сообщают некоторые источники.
Но и Ней потерял треть своих солдат и лошадей. Многие офицеры были убиты. Впрочем, и потери Веллингтона тоже были серьёзны.
У обеих сторон кавалерия стала практически небоеспособна.
После потери почти всей кавалерии и появления Бюлова у Планшенуа у Наполеона уже были все основания для отступления.
Правда, вместо этого он приказал Нею штурмовать ферму Ла-Э-Сент, что стояла прямо перед центром армии Веллингтона. Ней двинулся на нее с одной лишь дивизией Данзело. Ферму защищал майор Баринг и 378 человек. У ее защитников осталось всего по 3—4 патрона на ствол. Французы топорами сломали ворота, ворвались на ферму и перебили почти весь гарнизон, спаслось только 42 бойца. Наполеон сразу велел переместить к ферме артиллерию. Так Веллингтон потерял важную позицию в центре своей армии. В это же время Дюрютт выбил-таки принца Бернхарда с фермы Папелотта.
А что же Груши, отправленный Бонапартом еще утром 17 июня с тремя корпусами (всего ок. 33 тыс. чел. с 80 орудиями — треть всех сил Наполеона!) догнать и уничтожить отступающего побитого Блюхера, ушедшего куда-то в направлении бельгийских городов Вавр и Лималь!?
Напомним, что в проигранной битве под Линьи прусский главнокомандующий Блюхер, возглавляя кавалерийскую атаку, был ранен и на какое-то время сложил с себя полномочия командующего армией. Начальник штаба прусской армии фон Гнейзенау принял их на себя. Он приказал немедленно собрать все оставшиеся боеспособными прусские части у Вавра.
Повторимся, что утомлённый битвой Наполеон не отдал-таки приказа об организации немедленного преследовании противника, т.е практически упустил прекрасную возможность покончить с прусской армией.
Принято считать, что педантичный Груши, совсем недавно ставший последним наполеоновскими маршалом, выполнял приказ слишком буквально. Его войска преследовали войска пруссаков, как потом оказалось самый малочисленный (всего лишь 17—25 тыс. чел. — данные заметно разнятся и 48 орудий) из всех их корпусов — Иоганна фон Тильмана (одного из саксонских героев кавалерийских атак на Курганную батарею на Бородинском поле!), которому было приказано уводить Груши подальше от Ватерлоо, слишком медленно. Они подойдут к Вавру только на следующий день — 18 июня, когда сражение при Ватерлоо уже начнется.
Тогда как Блюхер двинулся со своими основными силами из Вавра по труднопроходимым дорогам в сторону Ватерлоо еще в 11 часов утра 18 июня. На тот момент Груши ещё был в Валене.
Где-то в 11:30 он услышал первые выстрелы — это начался штурм Угумона, но Груши по одному ему известным (понятным: историки до сих пор спорят каким?) причинам не отменил своего наступления на Вавр. Генералы (Вандам и в особенности Жерар) предлагали «идти на пушки» (на звук стрельбы), но по некоторым данным Груши не был уверен в правильности этого хода и не знал намерений Наполеона на свой счёт.
В полдень авангард корпуса Бюлова еще находился в Шапель-Сен-Ламбер (6 км от Планшенуа и 4 км от фермы Папелотта). Цитен со своим корпусом двигался примерно тем же путём — из Вавра в Оэн.
Ок. 13:00 Блюхер был уже в Шапель-Сен-Ламбер и примерно через полчаса двинулся через болотистую долину на Планшенуа.
В 16:00, когда битва под Ватерлоо была уже в полном разгаре, Груши наконец приблизился к Вавру и получил письмо Наполеона, помеченное 10 часами утра (!), в котором Наполеон одобрял движение к Вавру. Груши убедился, что поступает в соответствии с планами Наполеона.
В это же время началась перестрелка под Вавром: это генерал Вандам, слыша уже многочасовую отдалённую канонаду под Ватерлоо и стремясь пробиться на помощь основным силам Наполеона, без приказа поднимет одну из дивизий на штурм хорошо укреплённых прусских позиций самого слабого в прусской армии корпус Тильмана, оставленного Блюхером, по сути дела как «приманка на живца», для войск Груши.
Тем временем, передовые бригады корпуса Бюлова, под командованием Хиллера и фон Лостхина, а также часть прусской кавалерии принца Вильгельма, (повторимся!) пересекли долину реки Лан и приближались к Парижскому лесу. Корпус Лобау ждал их у Фришермона. К тому моменту у Парижского леса Блюхер еще не успел собрать все свои силы, но действовать надо было немедленно — уже началась атака французской кавалерии на позиции Веллингтона — убийственная по свой сути для нее, но об этом еще никто не ведает. Категоричный Блюхер велел-таки наступать, и его войска (фон Лостхин и Хиллер) двинулись по обе стороны дороги на Планшенуа. Прусская батарея открыла огонь по солдатам графа Лобау: в основном для того, чтобы сообщить союзникам о своём появлении и поддержать их, в первую очередь, морально, а затем и практически.
10 тыс. пехоты Лобау пошли в атаку на прусские бригады. У него были свежие, ещё не задействованные в бою войска, и им по началу удалось-таки отбросить усталых от многочасового тяжелого марш-броска солдат Бюлова. Но тут к ним подошли остальные части, и теперь уже Бюлов имел в руках подавляющее — трехкратное превосходство — 30 тыс. против 10 тыс. Лобау, которому пришлось отступить.
Ок. 17:00 Груши, штурмующий позиции Тильмана, получает срочное письмо (помеченное 13:30!) с категоричным приказом немедленно спешить на соединение с Наполеоном, но он уже втянулся в бой под Вавром. У него были все шансы разгромить Тильмана, который предупредил об этом Блюхера. Рассказывали, что ответ командующего прусской армией был по-военному весьма доходчив: «Пусть генерал Тильман защищается, как только может. Его поражение в Вавре не будет иметь значения, если мы победим здесь». Действительно в сражении при Вавре прусский арьергард был атакован намного большими силами неприятеля. Обе стороны потеряли тогда по 2.5 тыс. убитыми и раненными. И все же, поражение пруссаков было не напрасным. Проиграв битву при Вавре, они отвлекли силы французов от главного театра военных действий на тот момент — Ватерлоо, где решалась судьба «Ста дней» Наполеона, как оказалось последних дней его повторного «пришествия» на французский престол.
Между тем, Бюлов все же вытеснил Лобау из Планшенуа и одно из прусских ядер даже упало недалеко от Наполеона. Он тут же отправил генерала Дюэма вместе с Молодой Гвардией (две бригады — 4.2 тыс. чел. и 24 орудия) немедленно вернуть деревню. Кавалерия, находившаяся поблизости от Планшенуа, была вынуждена развернуться и встретить пруссаков.
И действительно эти силы заставили Бюлова отойти.
Тем временем, когда в центре Веллингтон потерял Ла-Э-Сент, а ситуация под Планшенуа временно стабилизировалась, Наполеон решился-таки ввести в бой свой последний аргумент — резерв, императорскую Гвардию. Эта атака, предпринятая уже под вечер — в 19:30 — должна была прорвать центр Веллингтона, и отбросить его назад, не давая соединиться с Блюхером.
Это один из самых известных («раскрученных» художниками, писателями, кинематографом, «акробатами от Её Величества Истории» и интернет-играми) фрагментов военной истории.
Считается, в той полулегендарной атаке участвовали только несколько батальонов Средней Гвардии — но не гренадеры и не егеря Старой Гвардии. Недаром сам Ней потом с горечью вспоминал: «… я видел прибытие четырёх полков Средней Гвардии (жирный курсив — мой, Я. Нерсесов). Этими силами Наполеон хотел <<>> прорвать центр противника. Он приказал послать их вперёд; генералы, офицеры и солдаты демонстрировали величайшее бесстрашие; но эти части были слишком слабы, чтобы справиться с противостоящими силами противника.»
У оставшихся батальонов Старой Гвардии были свои неотложные задачи: Планшенуа, охрана ставки Наполеона в Ла-Кэйу, «исправления ошибок» и резерв на случай… ретирады с поля сражения. Они так и остались сзади и в атаку на центр Веллингтона так и не пошли.
Наполеон лично обратился ко всего лишь нескольким батальонам Средней гвардии с лаконичным как выстрел призывом. «Tout le monde en arriere!» («Все за мной!») и сам пошёл впереди них в смертельную атаку. Он вёл их до Ла-Э-Сент, затем уступил место маршалу Нею и укрылся в гравийном карьере, по крайней мере, так повествуют некоторые источники.
Батальоны двигались эшелоном.
1-й батальон 3-го полка гренадеров вёл маршал Ней, во главе также ехал генерал Фриан. Слева за ними шли 4-й полк гренадеров и 1-й и 2-й батальоны 3-го полка егерей, которые постепенно сливались в одно подразделение. И наконец, слева маршировал 4-й полк егерей. Принято считать, что их могло быть от 2.500 до 3.000 матерых бойцов (данные сильно разнятся), правда, без кавалерийской и артиллерийской (мобильными конными батареями) поддержки, чего, конечно, было, безусловно, недостаточно для опрокидывания вражеского центра навзничь.
Тридцать орудий противника открыли по ним огонь двойной шрапнелью. Пятая за время сражения лошадь Нея тут же погибла от этого обстрела. Пройдя шквал шрапнели и пуль, поредевшие батальоны Средней Гвардии прошли западнее Ла-Э-Сент и разделились на три колонны. Первая колонна, из двух батальонов гренадеров, ударила по британским (Хэллкет), брауншвейгским и нассауским (Крузе) войскам.
И тут настал черед известного в военной среде Европы той поры, как «генерал-байонет, т.е. штык», голландца Давида Шассе — штыковая атака была его излюбленным приемом на поле боя, ранее много лет прослужившего в наполеоновской армии. Если многие из его коллег по ремеслу проявили щепетильность и остались на стороне Наполеона (например, Дирк ван Гогендорп) или ушли перед Бельгийской кампанией французского императора в отставку (Ян Виллем Янсенс), то Шассе, как типичный «пёс войны» (!?), перешел на сторону союзников и при Ватерлоо сражался за Нидерланды, т.е. — Веллингтона. Именно его голландская дивизия встала на пути первой штурмовой колонны гренадер Средней Гвардии и приданная Шассе артиллерия открыла огонь им во фланг. Это не остановило французов, и тогда Шассе приказал своей первой бригаде ударить в штыки. Только так он смог остановить среднегвардейцев.
Чуть западнее полторы тысячи британских гвардейцев Перегрина Мейтленда залегли в густой (с человеческий рост) ржи. Когда на них двинулись 1-й и 2-й батальоны 3-го полка егерей, Веллингтон лично приказал что-то типа: «Настал Ваш черед Черти Мэйтленда! Встать!! Огонь!!!». Они вскочили и встретили Среднюю Гвардию убийственным залпами почти в упор. Обескровленные егеря остановились в замешательстве, около 300 из них погибло в первые же секунды. Пользуясь их заминкой Веллингтон бросил своих гвардейцев в штыки. Оставшиеся в живых егеря дрогнули и попятились назад.
И тут к ним на помощь подошла третья колонна — свежий 4-й егерский батальон Средней Гвардии. Пришла очередь начать отступать британской пехоты, но как раз в этот момент на фланге французов развернулся 52-й лёгкий пехотный полк, который открыл по ним залповый огонь сбоку, а затем бросился в отчаянную штыковую атаку. Под этим яростным ударом обескровленные огромными потерями всего лишь несколько батальонов Средней Гвардии стали отходить.
Видя их разгром, волна паники прошла по рядам французской армии. Она только усилилась, когда именно в этот момент на пехоту Дюрютта обрушились с востока прибывшие на поле боя прусские части фон Цитена. Раздались крики: «La Garde recule!» («Гвардия бежит!»). «Nous sommes trahis!» («Нас предали!»), «Sauve qui peut!» («Спасайся, кто может!»).
Пользуясь случаем, Веллингтон встал на стременах и взмахнул шляпой, давая сигнал к общей атаке. Его армия двинулась вперёд. Это было медленное и трудное наступление, измотанные боем солдаты еле шли, по колено в грязи или в воде, плохо построенные в линии. Та грязь и вода, что мешала наступать французам, теперь мешала продвижению пехоты Веллингтона.
Прибывшие части Цитена помогли преследовать французов.
Прусские войска Бюлова тем временем продолжили наступать на правом фланге французов, в основном в деревне Планшенуа. Имея подавляющее численное превосходство, они, все же, захватили ее и обратили французов в бегство
Остатки императорской гвардии перегруппировались в три батальона (или четыре?) возле Ла-Э-Сент.
…Рассказывали, что вроде бы тут английский полковник Хэллкет крикнул: «Храбрые французы, сдавайтесь!», на что якобы последовал знаменитый ответ дивизионного генерала Пьера Камбронна, командира 1-го полка пеших егерей Старой гвардии: «Merde! La garde meurt mais ne se rend pas!» («Дерьмо! Гвардия умирает, но не сдаётся!»). Существует версия, что он произнёс только первое слово, а фраза «умирает, но не сдаётся» придумана уже существенно позже. После этого ответа гвардейский полк Камбронна якобы был сметён картечью в упор…
…Кстати, потом много и по-разному интерпретировали эту эпохальную фразу: «Гвардия умирает, но не сдаётся!» (фр. La Garde meurt mais ne se rend pas!) Авторство фразы впоследствии оспаривалось и даже явилось предметом судебного разбирательства. Также вызывала дискуссии точная форма фразы. По некоторым версиям, Камбронн (повторимся!) просто ответил «Дерьмо!» (фр. Merde!) или же начал ответ с этого слова, которое (как эвфемизм) иногда упоминается как «слово Камбронна». Начнем с того, что на памятнике Камбронну в Нанте, где тот родился, воздвигнутом в 1848 г., на постаменте — знаменитая фраза звучит как «La garde meurt et ne se rend pas». 20 марта 1815 г. Наполеон произвёл своего верного соратника Камбронна в дивизионные генералы, но тот из скромности отказался от этого звания. Тогда 13 апреля император вернул ему должность командира 1-го полка пеших егерей своей гвардии, т. е. Старой Гвардии. Именно с этим полком ему предстояло войти в историю, хотя некоторые источники и называют его ошибочно командиром дивизии. В конце рокового дня 18 июня, когда участь французов с подходом прусской армии Блюхера уже была решена, Камбронн построил в каре 2-й батальон своего полка и, будучи окружён со всех сторон неприятелем, на предложение сдаться ответил резким отказом. Залпами английских пушек и ружей батальон был уничтожен почти полностью. Сам Камбронн был ранен пулей в голову и в бессознательном состоянии взят в плен. Ставшая легендарной фраза была в первый раз напечатана неделю спустя после битвы, в газете Journal général de France за 24 июня 1815 г. как «La garde impérial meurt et ne se rend pas» («Императорская гвардия гибнет, а не сдаётся»). Следует отметить, что ставшее крылатым в русском языке «…но не сдаётся» отличается от французского оригинала. Французский союз et переводится и как соединительный «и», и как противительный «а» в зависимости от контекста. Иногда цитируемое по-французски «…mais ne se rend pas» («но» вместо «а») является, вероятно, позднейшим обратным переводом с английского или русского. Сам Камбронн узнал о своей моментально ставшей знаменитой фразе уже в плену. В разговоре с другими офицерами он сказал, что не припоминает такого ответа. По его словам, приближавшиеся англичане кричали по-французски «Сдавайтесь, гренадеры, сдавайтесь!» (Rendez-vous, grenadiers, rendez-vous!). На это он им ответил не про гвардию, а «кое-что другое». При этом он никогда не отрицал, что отвечал на крики приближающегося противника и не собирался добровольно попадать в плен. На банкете в Нанте в 1830 г. на вопрос о знаменитой фразе Камбронн ответил: «Я сказал кое-что менее блестящее, быть может, но более по-солдатски энергичное» (фр. J’ai dit quelques mots moins brillant peut-être, mais d’une énergie plus soldatesque). Позднее французские журналисты произвели собственное расследование и установили, что автором исходной статьи в Journal général de France был Бализон де Ружмон, но тот настаивал, что ничего не додумывал при её написании. В любом случае фраза, как выражение мужества и чести французской армии, уже начала своё независимое существование. Её распространению способствовали и популярные литографии Николя Шарле, особенно его «Гренадер Ватерлоо» (1817). Собственное мнение Камбронна никого уже не интересовало, и на воздвигнутом ему в 1848 г. памятнике (повторимся!) были выгравированы знаменитые «La garde meurt et ne se rend pas». Но на этом дело на закончилось! После открытия памятника сыновья генерала Мишеля подали в суд, заявив, что именно их отцу принадлежат эти слова, и предоставили показания свидетелей. Их отец, Клод-Этьен Мишель, командовал дивизией Старой Гвардии и в битве при Ватерлоо погиб. В 1848-м, однако, расследованию не был дан ход. В 1862 г. был опубликован знаменитый роман Виктора Гюго «Отверженные». В описании битвы при Ватерлоо у Гюго Камбронн кратко и ёмко отвечает «Дерьмо!» («Merde!» — том II, кн. I, гл. XIV). Уточним, что в XIX веке «Merde!» воспринималось гораздо грубее, чем в современном французском, и примерно соответствовало русскому «Пошли на …!». Со стороны автора было тогда большой смелостью включить подобное слово в литературное произведение. Публикация романа вызвала новый всплеск интереса к эпохе Наполеона I. В тот же год сыновья генерала Мишеля подали повторный иск, требуя признать их отца автором фразы о гвардии, которая не сдаётся. В ходе последовавшего расследования на крайнем севере Франции, в деревне Вик был найден доживающий свой век бывший наполеоновский гвардеец Антуан Дело. Вызванный как свидетель, он был допрошен 30 июня 1862 г. префектом Лилля в присутствии приглашённых свидетелей: маршала Мак-Магона, генерала Мэссиа и полковника Бореля. Дело подтвердил, что в день битвы Камбронн несколько раз произнёс «Гвардия умирает, но не сдаётся», и что этот призыв был подхвачен стоявшими поблизости гвардейцами. После показаний Дело вопрос о словах и об их авторстве юридически был окончательно закрыт. В тоже время не все так просто. Во-первых, по архивным записям было установлено, что Антуан Дело служил во 2-м батальоне 2-го гренадерского полка и по плану развёртывания должен был находиться в 1500 шагах (или 450 метрах) от 2-го батальона 1-го егерского полка, где находился Камбронн. Впрочем, события происходили на исходе битвы, когда все построения уже были смешаны и уцелевшие солдаты собирались у немногих центров организованной обороны. Во-вторых, нельзя исключить ложные воспоминания и эффект психологического давления у 72-летнего старика, перед которым стояли несколько высших офицеров и официальные лица префектуры. Впрочем, этот аргумент как не опровергаем, так и не проверяем. В XX веке вопрос о словах Камбронна снова поднимался среди широкой публики несколько раз по двум основным причинам. Во-первых, периодически появляются наследники и потомки генерала Мишеля, настаивающие на его авторстве. Во-вторых, время от времени ставится под сомнение… героизм Камбронна и всей ситуации!? Появляются «свидетельства», что Камбронн ничего не говорил, а просто сдался англичанам. Или же, ещё более изощрённо, сказал свои знаменитые слова и после этого сдался английскому офицеру (в некоторых вариантах — английскому мальчику-барабанщику). В общем, что-то типа «подвига Зои Космодемьянской или 28 панфиловцев»!? То ли быль, то ли небыль, либо и вовсе героическая сказка из-под пера очередного «журналюги-борзописца»! Впрочем, на войне так бывает, когда не обойтись без солдатских баек…
Съехавшись у фермы Бель-Альянс, союзные главнокомандующие решили дальнейшее преследование неприятеля поручить пруссакам. Преследование это велось с необычайною энергией и быстротой целых три дня, на расстоянии 150 километров (до Лаона), и привело французскую армию в окончательное расстройство. Наполеону к этому времени удалось собрать (кроме корпуса Груши) не более 3 тыс. чел. — силы, с которыми нельзя было ни защищать столицу, ни продолжать войну.
Принято считать, что французы потеряли в сражении при Ватерлоо 240 орудий, 2 знамени, весь обоз, от 24—25 до 26—27 тыс. убитыми (генералы — Мишель, Жамен, Дюэм и Дево де Сен-Морис) и ранеными, и от 6 до 7—8 тыс. пленными, 15 тыс. пропавших без вести, т.е. 41 тыс. чел.
Союзники потеряли гораздо меньше — 22—24 тыс. чел.: Веллингтон — 17 тыс. чел. (3.5 тыс. убитыми — генералы Томас Пиктон и Уильям Понсоби; 10.200 ранеными, 3.3 тыс. пленными/пропавших без вести?), Блюхер — 7 тыс. (1.2 тыс. убитыми, 4.4 тыс. ранеными и 1.4 тыс. плененными/пропавших без вести?), из которых 810 человек потерял один только 18-й полк 15-й бригады.
Всего на поле боя с обеих сторон было убито 15.750 человек.
Потерпев катастрофу под Ватерлоо, Наполеон прекрасно понимал, что страна уже истощена и не может больше воевать. 21 июня 1815 г. он созвал министров, которые предлагали ему разные варианты развития событий — от объявления диктатуры до роспуска Национального собрания. Его палата, узнав об этом, под руководством Лафайета объявила себя «нераспускаемой».
Однако Наполеона поддерживали рабочие предместья Парижа, они требовали продолжения борьбы против захватчиков. Впоследствии Наполеон говорил, что «…ему бы хватило одного слова, чтобы толпа перерезала бы всю палату». Ничего этого не было сделано. Наполеон всегда опирался на крупную буржуазию, он никогда не был трибуном рабочих. Именно крупная буржуазия отказала ему в поддержке, паника на бирже была этому явным доказательством.
В 9 часов вечера 22 июня 1815 г. он отрёкся от престола в пользу своего сына. Он уехал в Мальмезон, но ещё вплоть до 25 июня многие не хотели мириться с отречением. Все прекрасно понимали, что состоится новое пришествие Бурбонов, которых многие ненавидели. Наполеон же был единственным, кто мог противостоять этому, но он уже не поменял своего решения.
28 июня он выехал из Мальмезона в Рошфор с намерением уехать в Америку. На протяжении всего пути и в самом городе его восторженно встречали. 8 июля он вышел на двух фрегатах в море, но дальше острова Экс он пройти не смог — английская эскадра блокировала Францию с моря. Французские моряки одного из фрегатов предложили вступить в самоубийственный бой с англичанами, чтобы император смог уйти в море под шум боя на другом корабле («Заале»).
Но Наполеон уже решил свою судьбу.
15 июля 1815 года он сдался англичанам на корабле «Беллерофон», которые затем выслали его на остров Св. Елены.
Так с острова Эльба «комета» генерала Бонапарта проследовала на остров Св. Елены…>>
А вот в «беллетризированной» версии «100 дней генерала Бонапарта» все гораздо героичнее и намного… банальнее…
Часть Вторая
Последний поход «маленького капрала»!
Глава 1. «Полет орла» еще не закончен!
Союзники отказались признать права сына Наполеона на французский престол (о закулисной роли в этом вопросе Талейрана не писал лишь ленивый) и потребовали полного отречения. Бонапарт был отправлен на крошечный остров Эльба (площадью в 222 кв. км с населением в 10 тыс. чел.) в Тирренском море. Императора французов превратили в императора всего лишь средиземноморского островка. Ему обещали пенсию в 2 млн. франков в год из французского казначейства. Однако он так и не получил денег и к началу 1815 г. оказался в сложном финансовом положении. Было позволено взять с собой батальон его любимой Старой Гвардии, но… супруге и сыну не разрешили последовать за мужем и отцом. Правда, вопрос о том, насколько желала этого сама Мария-Луиза остается дискуссионным.
…Кстати, ровно три года назад, весной 1811 г. Наполеон, будучи в зените славы и могущества, (по крайней мере, так считал он сам) в беседе с подчинявшимся ему в ту пору баварским генералом Вреде весьма высокопарно заявил, что через три года, он — Наполеон Бонапарт — будет «властелином мира»! Прошло три года после той «исторической фразы» и Наполеоне ди Буонапарте действительно оказался «властелином» маленького кусочка суши посреди Средиземного моря.
Таковы Гримасы Судьбы или, как принято говорить: «от великого до смешного — один шаг»…
Прибыв туда 4 мая 1814 г., он лаконично, но не без иронии, высказался по поводу своего нового статуса: «Это будет остров отдыха». На самом деле вряд ли он рассчитывал оставаться там до конца своих дней. Один из его заклятых врагов — знаменитый Шатобриан — очень четко охарактеризовал суть произошедшего: «Да может ли такой человек примириться с положением властителя овощной грядки?!» И действительно все бурное прошлое Наполеона восставало против бесконечного прозябания на острове, откуда он пристально следил за событиями во Франции. Последнему Демону Войны было всего 45 лет… и он еще не сказал своего последнего слова: не наигрался в «солдатики», причем, в настоящие, а не «оловянные». «…Бурбоны явятся, и бог знает, что последует. Бурбоны — это внешний мир, но внутренняя война…»
В Вене собрался конгресс государств — участников войны с Наполеоном. Францию вернули в дореволюционные границы. Была восстановлена на троне династия Бурбонов, свергнутая в 1793 г. Сам старый подагрик Людовик-Станислав-Ксаверий, волею судеб превратившийся в Людовика XVIII, будучи человеком глупым, но безобидным, большой опасности для страны не представлял. Зато его главный советник и брат, граф д’Артуа — человек крайне мстительный и злобный — начал так «рулить» страной, что «всем мало не показалось». Францию наводнили вернувшиеся дворяне, которые не желали понять, что к прежней жизни возврата нет: «они ничего не забыли, но и ничему не научились». Эти слова принадлежат человеку, который прекрасно знал французское дворянство изнутри — выходцу из старинного дворянского рода Шарлю-Морису де Талейрану — «дьяволу» политической интриги рубежа XVIII/XIX веков. Ему вторил и российский император: «Бурбоны и не исправились, и неисправимы». И это говорили люди, которые посадили их на трон — опять посадили. Одной из самых тяжелых ошибок стало пренебрежение наполеоновским маршалатом, в частности, колкости в отношении их жен, например, Аглаи Ней, чей муж, несмотря на смену режима, оставался лучшей шпагой Франции и встреча с ним однозначно приводила к смертельному исходу.
Их заносчивость играла на руку опальному императору. Проведя более четверти века в изгнании, они не могли «найти опору в изменившемся национальном сознании» французского народа и совершали ошибку за ошибкой, отчуждая от себя широкие слои населения (как крестьянство с их землей, так и буржуазию с ее частной собственностью), стремясь вернуть себе все утраченные ими в годы революции привилегии и богатства, а также примерно наказать «бунтовщиков». Абсолютное большинство французов воспринимало их как лакеев европейских монархий, в частности, главного среди них «наполеононенавистника» — российского императора.
Страсти накалились до предела, когда подвергся «чистке» святая святых наполеоновской армии — ее офицерский корпус. Вернее, то, что от него осталось после ужасных по потерям кампаний 1812, 1813 и 1814 гг. — людей, прошедших-проскакавших с боями всю Европу вдоль и поперек, терявших товарищей по оружию и получавших раны и увечья во Славу Франции!
…Между прочим, не секрет, что «бунт маршалов» -«мужской разговор по душам» сыграл-таки далеко не последнюю роль в решении императора отречься от престола. Увидев тогда, что от него отвернулись даже его ближайшие сподвижники, он решил-таки отказаться от продолжения борьбы и примириться со своей участью. Освобожденные от присяги императору маршалы тут же покинули его и перешли на сторону Бурбонов, прибывших в столицу Франции в обозе иностранных армий. При новой власти маршалы, как и предполагали, сохранили все свои чины, титулы, поместья и замки. Правда, ежегодной ренты, которую они получали со своих номинальных владений (герцогств), находившихся за пределами Франции, они лишились. Словом, при новом режиме военная элита Наполеона, за немногим исключением, устроилась совсем неплохо, обретя долгожданный покой и полный комфорт. Однако свое влияние в армии она начала быстро терять. Между нею и армией образовалась глубокая трещина, которая с каждым месяцем все более увеличивалась. Своей армии Бурбоны не имели и были вынуждены довольствоваться бывшей наполеоновской, хотя и сильно сокращенной. Ее солдаты, в основной массе бывшие крестьяне, не желали возвращения дореволюционных порядков, а заслуженные боевые офицеры, прошедшие сквозь огонь многих сражений, были оскорблены тем, что теперь ими командовали воевавшие против Франции бывшие эмигранты или же не нюхавшие пороха родовитые юнцы — дети эмигрантов. Те и другие с пренебрежением относились к боевым заслугам и традициям республиканской, а затем императорской армии. Назначенный военным министром прагматичный маршал Гувион Сен-Сир советовал королю: «Если вы, сир, хотите, чтобы армия была с вами, оставьте ей трехцветное знамя». Но для Бурбонов и окружавших их ультрароялистов такое было неприемлемо. Не для того они «страдали» чуть ли не четверть века, чтобы теперь, после победы, встать под знамена «бунтовщиков-цареубийц». Все, что было связано с Революцией и Империей, у них вызывало чувство отторжения и глубокой ненависти. Они ничего не забыли и нечему не научились…
А ведь с военной кастой — основой всех авторитарных режимов — так поступать нельзя! Толковые политики всех времен и народов вплоть до сего дня (!!!) этого всячески избегают! А если вдруг забывают об этом, то потом об этом горько сожалеют, как например, «пенсионер союзного значения» сиволапо-бородавчатый мужлан Микитка Хрущ!
…Многие из отставников-ветеранов, чью израненную грудь украшал белый эмалевый крест Почетного легиона, в жестких условиях инфляционной экономики, голодали. Их демобилизовали и приказали «не путаться под ногами». Все были недовольны. Во все времена и во всех странах, срочно демобилизованные военные с трудом вживались в весьма непривычную для них мирную жизнь. Не стали исключением и французские солдаты. Около 12 тысяч офицеров — старых, заслуженных фронтовиков, оказавшихся в лучшем случае на половинном жалованье — изливали свое возмущение в кафе, где они собирались, чтобы почитать парижские новости, прихлебнуть стаканчик красного во славу их «маленького капрала» и поскорбеть о «добрых старых временах» (Итальянской кампании, Египетской экспедиции, Маренго и Аустерлице, Фридлянде и Ваграме), о личных встречах с самим Отцом Солдат! Время шло, и стали забываться смерть, страх, усталость, грязь, голод и боль наполеоновских войн (чума испепеляющего сирийского похода, снежные бураны безрезультатно-кровавого Эйлау, ужасы испанской «герильи», невероятные потери ничейного Бородино, жуткая ретирада из спаленной Москвы и трехдневная «мясорубка» под Лейпцигом), оставались лишь прекрасные воспоминания о Великой Славе, добытой ими под началом их любимого «стриженного малыша» в скромной треуголке и потертой длиннополой серой кавалерийской шинели конных егерей…
А рассказы гвардейцев о сцене прощания Маленького Капрала с его сильно поредевшей, но прославленной Старой Гвардией, целованием ее прострелянного, но непобедимого знамени (а значит и со всеми солдатами и офицерами Великой армии!) и вовсе моментально превратились в героическую легенду, от скупых нюансов которой перехватывало горло абсолютно у всех вояк — независимо от возраста и чина…
Вполне, естественно, что они только ждали, что Отец Родной вернется к своим профессиональным головорезам и снова поведет их в поход… хотя бы против тех, аристократов, которые не нюхали пороху, а всю их Великую Эпоху отсиживались по европейским закоулкам!
А Францию тем временем будоражили упорные слухи, о возможном удалении ее опального императора с о. Эльба куда-нибудь подальше в океанскую «глушь». Предупреждал ведь об этом Богарне своего экс-отчима. Были и другие «сигналы» на эту тему. Существовала и прямая угроза убийства «генерала Бонапарта» со стороны роялистов и французских властных структур. По крайней мере, на эту щекотливую тему весьма активничала британская пресса. И наконец, Людовик XVIII отказался платить «императору Эльбы» оговоренную ему в Фонтенбло ежегодную пенсию в два млн. франков, а так же немалые суммы всей его многочисленной родне. Союзники попытались было пожурить всем обязанного им Бурбона, но сами воздержались взвалить на себя «эту непосильную ношу».
Так бывает, причем, во все времена…
Глава 2. «Дьявол сорвался с цепи!!!»
…25 февраля 1815 г. со всей своей «армией» (генералами Бертраном, Друо, Камбронном, тысячью солдат (700 гвардейцев, польскими уланами и четырьмя пушками) «эльбский узник» (коим он никогда не был) покинул на бриге «Энкостан» («Непостоянный») о-в Эльба. По пути во Францию ему повстречался французский дозорный фрегат «Зефир», чей капитан сквозь туманную мглу поинтересовался о здоровье Наполеона, получив в ответ от… него самого, что лучше не бывало!
Корабли разошлись разными галсами и «побег-полет корсиканского орла» продолжился.
…Кстати сказать, кое-кто из историков предполагает, что для истории был бы предпочтительнее переезд-«побег» Наполеона в любой франкоязычный город в… США, например, в Новый Орлеан. Там, он, наверняка, стал бы фигурой номер «Раз!!!». Недаром ведь, после Ватерлоо у него была весьма здравая мысль ретироваться за океан к своим американским соотечественникам, но он явно опоздал с этим «марш-броском через океан»…
1 марта генерал Бонапарт со своей «бригадой» высадился на юге Франции в бухте Жуан, неподалеку от мыса Антиб, где он когда-то провел полмесяца в каземате небольшого форта в ожидании… гильотины. Через четыре дня об этом знали в Париже, а спустя еще пять — в Лондоне! «Полет корсиканского орла» продолжился: конечная точка его полета — шпиль Собора Парижской Богоматери!
…«Маленький капрал» считал, что еще может повернуть колесо Фортуны вспять, пустившись в свою последнюю, решающую игру. Ему было нечего терять — ему казалось, что он может выиграть все! И он обратился к французам с прокламацией:
«Солдаты! Находясь в изгнании, я услышал ваш голос и прибыл к вам через все препятствия и опасности. Ваш командующий, взошедший на трон по воле народа и поднятый вами на щит, возвратился. Сорвите это отвергнутое нацией знамя, под которым в течение двадцати пяти лет собирались все враги Франции. Наденьте снова трехцветную кокарду, которая была на вас в дни великих событий…
Солдаты! Встаньте под знамена вашего командующего. Победа будет продвигаться вперед с быстротой атакующих войск. Орел с национальным знаменем будет лететь от колокольни к колокольне, и так — до самых башен Собора Парижской Богоматери. И тогда вы сможете гордо показывать ваши шрамы и рассказывать о том, что вы совершили, — вы станете освободителями Родины. А в старости, когда окружающие вас сограждане будут почтительно внимать рассказу о ваших подвигах, Вы сможете с достоинством сказать им: «Я был в той самой Великой Армии, которая дважды брала Вену, входила в Рим, Берлин, Мадрид и Москву и которая избавила Париж от позорного клейма, оставленного предательством и пребыванием врага»»…
Пораженная Европа оцепенела от страха — «дьявол сорвался с цепи»!
Наполеон сам идет во главе своих солдат, опираясь на палку, иногда спотыкаясь на заледеневшем камне или снежном бугре. «Ни одного выстрела, — отдает он приказ, — ни одной капли крови!»
Причем, он намеренно идет на Париж окольным, горным путем — прямая дорога через роялистским настроенные области могла сулить ему малоприятные последствия. Действительно, по началу местные жители встречали его достаточно напряженно. Массового энтузиазма и всенародной поддержки явно не наблюдалось: обескровленная генералом Бонапартом страна не хотела больше воевать, но и Бурбоны с дворянством ее уже успели «достать по полной программе»! Одни были потрясены случившимся, другие — встревожены, и лишь третьи — обрадованы.
Правда, уже первая встреча с солдатами короля показала, кому в действительности принадлежит армия.
Одна из многочисленных версий этого судьбоносного для Франции и Европы события гласит следующее.
7 марта у селения Лаффре близ Гренобля, прикрывавшего вход в ущелье, рота саперов и батальон 5-го линейного полка преградил дорогу отряду «генерала Бонапарта». Батальонному командиру майору Делессеру (Делассару) был дан строжайший приказ немедленно «вести огонь на поражение», если мятежный император не остановится. Наполеон пошел на сближение с королевскими войсками и, казалось, начавшийся 1 марта «полет корсиканского орла» над просторами Франции будет прерван на узкой пролегающей в ущелье альпийской дороге.
Нам известно, что дальнейшее развитие событий проходило примерно так.
«…Оказавшись в поле видимости правительственных солдат, Наполеон отдал приказ гвардейцам своего маленького отряда переложить ружье из правой руки в левую. Наполеон умел рисковать: его солдаты приблизились к королевской армии, в сущности, безоружными, держа в левой руке ружье, опущенное вниз.
Два батальона стоят лицом к лицу. Солдаты, возможно бившиеся плечом к плечу под Маренго и Аустерлицем, Прейсиш-Эйлау и Ваграмом, Бородином и Лейпцигом, настороженно смотрят друг на друга. Малейшая неосторожность — и прольется кровь. Стоит тягостное молчание…
Не сбавляя шага, смертельно бледный Наполеон спокойно идет навстречу нацеленным в него ружьям. Жестом руки остановив своих «ворчунов», сняв свою потертую, обкуренную порохом всех армий Европы и продутую всеми ветрами (от Мадрида до Москвы и от Брюсселя до Милана), знаменитую треуголку, он пошел к противнику один, без охраны, и, подойдя на расстояние пистолетного выстрела, намеренно медленно расстегнул свою старую серую длинную шинель гвардейских конных егерей, так чтобы был виден орден Почетного легиона и голосом, в котором ничто не выдавало внутреннего волнения, сказал: «Солдаты 5-го пехотного полка, узнаете ли вы меня? Кто из вас хочет стрелять в своего императора? Я становлюсь под ваши пули. Цельтесь лучше в своего „маленького капрала“…»
Это был верно рассчитанный ход!
…Впрочем, кое-кто утверждает, что на самом деле никакой тягостной тишины не было! По приказу Бонапарта было развернуто знамя французской республики — триколор, а гвардейский военный оркестр заиграл музыку под которую 20 с лишним лет назад революционные французы шли умирать за Отечество, которое оказалось в Опасности — легендарную «Марсельзу», при первых звуках которой французы и сегодня встают и… поют ее, как государственный гимн Франции! Если все — так (о «Марсельезе» и триколоре пишут редко), то «генерал Бонапарт» тогда применил три очень сильнодействующих на солдатскую психику «маневра»: «обезоружил» своих гвардейцев, «прикрылся» национальным трехцветным знаменем блестящих побед предыдущей эпохи борьбы со всей монархической Европой, воздействовал звуком — берущую за душу музыку великих перемен. По всему получается, что Наполеон, вернувшись во Францию, наглядно всем показал: «клыки его были все еще крепки, а зубы — остры»…
А ведь если бы тогда пуля французского солдата поразила Наполеона, то это была бы не просто по театральному «красивая точка» в его фантастической карьере, а по истине Легендарная Смерть! Но никто никогда (кроме, пожалуй Александра Македонского!?) не оказывал такого поистине мистического влияния на солдатские умы, как Наполеон.
…Кстати, сегодня на месте этого исторического события разбит небольшой парк с памятным знаком и мемориальной доской с крайне доходчивыми словами «маленького капрала» своим «детям-солдатам»…
…Гробовое молчание повисло над ущельем, участникам этого невероятного события, особенно с наполеоновской стороны, оно показалось длиною в вечность.
«Огонь! — еще пытается скомандовать какой-то офицер-роялист. Все напрасно. Солдаты, расстроив ряды, бросились к Наполеону. Они плакали от восторга, падали на колени, целовали его руки. Для солдат он всегда оставался «стриженным малышом», которого они любили с грубоватой и наивной нежностью…
…Кстати, этот драматичнейший момент в ярчайшей на события военно-политической биографии Последнего Демона Войны очень емко, лаконично и доходчиво запечатлен в лучшей исторической киноленте посвященной Наполеону Бонапарту — во все том же легендарном «Ватерлоо» С. Ф. Бондарчука, снятом давным-давно — полвека назад…
«Да здравствует император!» — вопили в восторге королевские (вернее, уже бывшие!) солдаты, и батальон в полном составе перешел на сторону Наполеона. Припадок массового умопомешательства был столь силен, что не скоро удалось успокоить солдат, построить и повести на Гренобль…
По дороге к войскам французского императора присоединился 7-й линейный полк, отправленный было на подкрепление гарнизона Гренобля, но его полковник Лабедуайер перешел на сторону «маленького капрала», дав, правда, при этом тому очень доходчивый совет: «…Вашему Величеству следует отказаться от завоеваний и стремления к чрезмерному могуществу, составившему несчастье Франции и Ваше собственное». А ведь переход на сторону «корсиканского орла» будет стоить молодому Лабедуайеру после краха «Ста Дней» очень дорого…
…Потомственный граф, участник наполеоновских войн Шарль-Анжелик-Юше де Лабедуайер (17 апреля 1786, Париж — 19 августа 1815, там же) поступил на военную службу в 20 лет. В 1806—07 гг. участвовал в войнах с Россией в Польше и Пруссии и был назначен адъютантом к маршалу Ланну. В 1808 г. он сражался в Испании и был ранен при Туделе. Выздоровев, в 1809 г. находился в штабе Эжена де Богарне и за отличие был назначен командиром 112-го линейного полка. В 1813 г. отличился при Люцене и Бауцене и был ранен при Кольберге. После Первого Отречения Наполеона и реставрации Бурбонов Лабедуайер снова вступил в армию: ему был пожалован орд. Святого Людовика и он был отправлен в Гренобль командовать 7-м линейным полком. После того, как в марте 1815 г. Лабедуайер примкнул к нему с частью своего полка к вернувшемуся с Эльбы императору и своим примером увлёк всю армию, его назначили бригадным генералом и включили в число пэров Франции. В битве при Ватерлоо он будет сражаться в качестве генерал-адъютанта императора.
…Кстати, в очень профессионально снятом советско-итальянском художественном фильме «Ватерлоо» (1970, режиссёр С. Ф. Бондарчук) образ Лабедуайера создал французский актёр Филип Форке…
Затем он поспешит в Париж, где на заседании палаты пэров 22 июня будет резко возражать против Бурбонов, отстаивая наследственные права сына императора — Наполеона II. После Второй Реставрации Лабедуайер намеревался бежать в Америку (министр полиции Фуше выдал ему паспорт, чтобы он выехал в Швейцарию), однако вернется в Париж, чтобы участвовать в заговоре против Бурбонов. 2 августа 1815 г. генерала арестуют, передадут военному суду и, несмотря на яростную защиту известным писателем и политическим публицистом Бенджаменом Констаном, осудят и расстреляют. При расстреле потомственный аристократ, как и многие из его приговоренных перепуганными событиями «Сто дней» Бурбонами к смерти «братьев по оружию» -бонапартистов, проявит необычайную твёрдость. Ему было всего лишь 29 лет и 9 из них он отдал армии, пройдя за этот срок путь до бригадного генерала. Его похоронили на знаменитом генеральском участке кладбища Пер-Лашез. Наполеон не забудет одну из своих многочисленных без лести преданных шпаг и завещал детям казенного Лабедуайера 150 тыс. франков…
Гренобль был взят без единого выстрела.
«До Гренобля я был авантюристом! В Гренобле я стал правящим принцем!! Через десять дней я буду в Тюильри!!!» — говорит своей ошеломленной случившимся маленькой свите счастливый Бонапарт. Позднее он писал, что это был один из самых запоминающихся моментов в его феерической жизни.
Теперь уже и народ встречал своего императора ликованием. Он как бы олицетворял для них революцию двадцатипятилетней давности со всеми ее новациями и в первую очередь, ощущением свободы. Понятно, что его возвращение — возвращение героя — стало захватывать их воображение все сильнее и сильнее. Старые солдаты с радостью вливались в ряды наполеоновского войска. Они же приводили новобранцев.
Становилось понятно, что остановить «генерала Бонапарта» уже невозможно. События развивались словно снежный ком — стремительно и неукротимо!
Форсированным маршем маленькая наполеоновская армия быстро продвигалась на север. Страна пришла в величайшее смятение. Ненависть к Бурбонам, прокладывала дорогу Наполеону на Париж, на стенах которого по ночам стали появляться все более и более угрожающие надписи: «Долой дворян! Смерть роялистам!! Сансон, вспомни свое ремесло!!! Бурбонов — на эшафот!!!».
…Между прочим, при каждой остановке Бонапарт очень умело обращался с речами к местным жителям, весьма искусно применяясь к их разным вкусам. Крестьянам — одного из самых недовольных Бурбонами, готовящимися возвратить вернувшимся на родину дворянам их земли, сословий населения Франции — он гарантировал владение их землей, доставшейся после революции 1789 г. Горожанам — финансовые реформы.
И, наконец, самое главное — для всех — он не хочет войны, теперь Франция будет миролюбивой! В общем, всем говорил то — что надо!
Пользоваться особенностями момента Наполеон умел…
Наступил момент истины и для «легатов» генерала Бонапарта, т.е. его маршалов.
Некоторым из них, оказавшимся на службе у Бурбонов, выпала нелегкая честь попытаться остановить «стремительный полет корсиканского орла»! Ставкой стала их дальнейшая судьба: на кого поставить и не прогадать!?
Первым из них на пути у Последнего Демона Войны оказался самый из них… хитроумный и дальновидный — старина Массена, командовавший 8-м военным округом в Марселе — тем самым, на территории которого высадился бежавший с о-ва Эльба Наполеон. Он очень ловко сманеврировал: пропустил «вражескую» колонну (небольшой отряд!) вперед (на север — на Париж) и только потом начал преследование, вернее, «топтание на месте» — ссылаясь на то, что новобранцы не столь хороши на маршах, как их «отцы», которых «генерал Бонапарт» положил костьми по всей Европе — от Лиссабона до Москвы. При любых раскладах у него получалось почти идеальное алиби: для короля — он… не успел, для императора — он тому… не противодействовал. Он дает также советы герцогу Ангулемскому, пытавшемуся организовать на юге Франции сопротивление «узурпатору», но сам проявляет полную пассивность, демонстративно оставаясь в стороне от тогдашних бурных политических событий. Правда, такое явно двусмысленное поведение Массене впоследствии не простят ни роялисты, ни бонапартисты.
Удино, командовавшему в Меце, повезло еще больше: его офицеры откровенно предупредили своего маршала, что если он вякнет перед строем «Да здравствует король!», то услышит в ответ громогласное: «Виват, император!!!» Бесстрашный гренадер все понял как надо и… сдал командование.
10 марта бывшему наполеоновскому маршалу Макдональду, до последнего служившего своему императору в 1814 г., пришлось спасаться бегством из Лиона, где он по королевскому приказу совместно с королевским братом, графом д`Артуа попытался было организовать сопротивление стремительно двигавшемуся на Париж «генералу Бонапарту». Гробовым молчанием на призыв «Да, здравствует король!» солдаты доходчиво объяснили маршалу, что против своего «маленького капрала» они не пойдут.
От этой новости в Версале начался переполох.
Против «сорвавшегося с цепи дьявола» во главе сильной армии был брошен один из самых прославленных полководцев Франции — маршал Ней. Тот самый, который так многим обязанный своему императору, потом столь энергично подталкивал его к отречению в роковые дни весны 1814 г.
А теперь его и вовсе занесло!
Без колебаний он принял это назначение. Прощаясь с королем, бывший славный генерал революционной армии подобострастно поцеловал монарху руку и заверил, что самым счастливым днем его жизни станет тот, когда он докажет его Королевскому Величеству свою преданность. В припадке верноподданнических чувств «республиканец-перевертыш» Ней клянется Людовику XVIII, что выполнит его приказ и привезет Наполеона, как канарейку в железной клетке (J, amenerai l, usurpateur dans le carreau de fer!). Благоразумный король был потрясен рвением одного из любимцев Наполеона и когда тот вышел за дверь, иронически заметил: «Ну и канарейка!»
Обе армии шли навстречу друг другу. Армия Нея могла остановить Наполеона: она была неизмеримо сильнее.
Но Наполеон хорошо знал «Храбрейшего из храбрых №2», чью жену совсем недавно оскорбила придворная камарилья. Он «сделал ход конем»: переслал тому записку с многозначительными словами «Я приму Вас так же, как на следующий день после bataille de Moskova!» Как известно, после того самого страшного из всех больших сражений Бонапарта, Ней публично весьма нелицеприятно высказался о полководческом настоящем императора французов! Тому, естественно, об этом донесли, но он мудро пропустил остроту своего маршала мимо ушей, поскольку прекрасно знал, что Ней всего лишь маршал, а он главнокомандующий и в дальнейшем вел себя с ним, как ни в чем не бывало. В ответ Ней передал свою записку: «Если вы будете править тиранически, то я ваш пленник, а не сторонник!» Ознакомившись с посланием, Наполеон иронично усмехнулся и, покрутив пальцами у виска, задумчиво бросил своей свите: «Похоже, что наш „Les Brave des Braves“ совсем спятил!» Парадоксально, но в чем-то он был прав: то, как безрассудно будет воевать Ней, какие он совершит непростительные для маршала Франции ошибки — все это роковым образом скажется на исходе последней военной кампании «маленького капрала». Но все это будет потом и ни один лишь маршал Ней станет причиной окончательного фиаско «генерала Бонапарта», а пока у Наполеона не было иного выхода, как любыми способами перетянуть одну из легенд французского оружия на свою сторону.
Когда 14 марта обе армии встретились у Осера, Ней, забыл про присягу Бурбонам и громкое обещание поступить с Бонапартом «по-свойски», без колебаний выхватил саблю из ножен и воскликнул: «Офицеры, унтер-офицеры и солдаты! Дело Бурбонов… погибло навсегда!» Когда Людовику XVIII доложили об измене Нея, он с негодованием воскликнул: «Презренный! У него, стало быть, нет больше чести!» Если это и была измена королю и присяге, то она, по всей вероятности, произошла не из-за вероломства его характера, а скорее всего из-за отсутствия такового. Недаром потом — уже на о-ве Св. Елены — Наполеон весьма однозанчно высказался о Нее: «Никто не должен нарушать данное слово. Я презираю предателей. Ней обесчестил себя». Давая там же, оценку Нею как военачальнику, Наполеон высказался так: «Ней — храбрейший человек на поле битвы, но вот и все». Можно, конечно, предположить, что маршала увлекли его подчиненные и он не смог устоять в сложившейся ситуации. «Словно плотина прорвалась, — оправдывался же потом Ней, — я должен был уступить силе обстоятельств». Когда кто-то из про-роялистски настроенных офицеров попытался было упрекнуть маршала в нарушении королевской присяги, то услышал в ответ: «Разве я могу остановить движение моря своими руками!?»
…Кстати, когда Наполеон с Неем встретились, то маршал попал в неловкую ситуацию. Вернувшийся император полушутливо-полуехидно спросил «Les Brave des Braves №2»: «Я думал, что вы сделались… эмигрантом?» Ответ, как и в момент отречения Бонапарта весной 1814 г., был достойным и твердым: «Мне следовало бы им стать, но сейчас это — слишком поздно!» «Это верно, — добавил Ней, — что я обещал королю привезти вас в Париж в железной клетке. Но дело в том, что я уже тогда решил присоединиться к вам, и я считал, что не смогу сказать ничего лучше, чтобы скрыть мои намерения». «Не нужно извинений, — парировал император, — я никогда не сомневался в ваших истинных чувствах». Судя по тому, как развивались дальнейшие события, оба тогда кривили душой. «Храбрейший их храбрых №2» потом публично озвучил главную причину своего перехода на сторону «генерала Бонапарта»: «… я больше не хочу, чтобы меня унижали… Только с таким человеком, как Бонапарт, армия сможет добиться уважения». Вернувшиеся Бурбоны «так ничего и не поняли». Покинув белое знамя Бурбонов и снова встав под трехцветное, а также сыграв решающую роль в повторном возвращении Наполеона на престол, Ней тем не менее не обрел его полного доверия. У императора еще слишком свежи были воспоминания о том апрельском дне 1814 г., когда Ней, изменив своему воинскому долгу и присяге, открыто и при том в довольно грубой форме потребовал от него отречения от престола. Недаром ведь Наполеон прямо высказался о Нее: «У него есть наклонность к неблагодарности и крамоле. Если бы я должен был умереть от руки маршала, я готов бы держать пари, что это было бы от его руки». И вот теперь, когда не прошло и года, маршал снова изменил присяге, на этот раз — королю. Поэтому сразу возникал вопрос — как можно верить такому человеку? Да и сам Ней, по всей видимости, осознавал всю незавидность своего положения, потому после повторного воцарения Наполеона сразу же отошел от дел и удалился в свои поместья…
Теперь уже могучий, неудержимый поток двигался на Париж, и ничто ему не могло противостоять. Рассказывали, что Наполеон даже послал Людовику издевательское письмо: «Дорогой брат, не шли мне больше солдат. У меня их хватает!» (На самом деле таков был весьма остроумный огромный плакат, вывешенный на Вандомской площади!)
Изрядно перетрухнувший непотребно тучный Людовик XVIII, решил не рисковать и 19 марта вместе со всем своим двором кинулся в бега (или, как выражается современная продвинутая молодежь — «ударил по тапкам») к бельгийской границе. Это было единственно правильное решение, когда королевская армия дивизия за дивизией, полк за полком, батальон за батальоном, эскадрон за эскадроном под громоподобные кличи «Виват, император!!!» переходила на сторону маленького плотного человечка в потертой треуголке и видавшей виды серой длиннополой кавалерийской шинели конных егерей.
…Между прочим, за королем по долгу службы последовали Мармон, Макдональд, Мортье и Бертье. Правда, трое последних на самой границе покинули своего короля, причем, под весьма разными предлогами или причинами. Невозмутимый Макдональд, подобно бесстрашному Удино, предпочел отправиться в свое поместье и уже оттуда наблюдать за дальнейшим развитием событий. Мортье развернул коня в сторону… «генерала Бонапарта», чтобы разделил с ним все перипетии «Ста дней». Но в боях самой краткосрочной Бельгийской кампании «корсиканского орла» наш герой уже участия не принимал. Как только наполеоновская армия начала движение вперед к бельгийской границе Мортье внезапно занемог (его скрутил ишиас?). До сих пор трудно сказать чего было в его неожиданной «болезни» больше: «дипломатии» или… Не исключено, что на смену первоначальной солдатской прямоте все же пришла политическая целесообразность. Бертье под предлогом необходимости проведать свою семью направился в Бамберг и… выпал из окна верхнего этажа своей квартиры, стремясь разглядеть со стула проходившую мимо колонну вражеских войск. Историки до сих пор гадают: то ли Бертье рухнул со стула, то ли сам оттуда сиганул, то ли ему кто-то в этом помог!? Так или иначе, но гений штабной работы теперь уже навсегда покинул своего давнего благодетеля. И лишь самый старый приятель Бонапарта Мармон, совсем недавно сведший к нулю шансы Наполеона оставить свой престол своему малолетнему сыну, не стал испытывать судьбу, отправился вместе с королем в Гент. Как показало время, по началу Мармон крупно выиграл от этого «маневра», вознесшись очень высоко при Бурбонах, но затем все закончилось его личной трагедией — он станет изгоем среди последних еще живых наполеоновских маршалов. Правда, это уже другая история — история маршалов «генерала Бонапарта» — реальных и «виртуальных»…
Парижские газеты весьма симптоматично освещали поход Наполеона на Париж!
Согласно мемуарам свидетеля той поры маршала Макдональда это выглядело так: «Тигр вырвался из своего логова!»; «Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан!»; «Бандит прибыл в Антиб!»; «Людоед идет к Грассу!»; «Захватчик занял Гренобль!»; «Генерал Бонапарт вступил в Лион!»; «Наполеон приближается к Фонтенбло!»; «Император сегодня проследует в Тюильри!» и наконец «Его Императорское Величество ожидается сегодня в своем верном Париже!»
Впрочем, есть и несколько иные трактовки этих лозунгов.
Не прошло и года с момента исторического прощания «маленького капрала» со своими «старыми ворчунами» во дворе Белой лошади, а он уже снова был в Фонтенбло. А затем был Париж — на въезде в который, толпа отставных офицеров подхватила «маленького капрала» на руки и понесла в Тюильри под крики «Да здравствует император!!!» Такого рева Тюильри не слышал никогда! Очевидцы уверяли потом, что под потолком закачались люстры!
В течение 20 дней Наполеон действительно покорил Францию без единого выстрела!
Все очень просто: Бурбоны всем надоели, и во время их правления об императоре вспоминали только хорошее, причем, каждый — свое. Создавалось впечатление, что вернувшийся генерал Бонапарт уже одержал свою величайшую победу или заключил вечный мир с поверженными врагами.
…Кстати, во всей Франции так и не нашлось человека, который решился бы одним выстрелом остановить «полет корсиканского орла»! А ведь возможностей было предостаточно, хотя бы у офицеров-роялистов! Но руки способной нажать на курок так и не нашлось! Солдатскому любимцу «Маленькому Капралу-Стриженному Малышу» был уготован иной конец — банальный, в постели, от тяжелой продолжительной болезни…
Такого триумфа он еще не знал!
«Народ и армия привели меня в Париж, — говорил он в те дни. — Это все совершили солдаты и младшие офицеры, народу и армии я обязан всем». Растроганный Наполеон предельно лаконичен и доходчив в своем обращении к соотечественникам: «Французы! Я прибыл к вам, чтобы восстановить свои права, которые являются одновременно вашими правами».
…Между прочим, вернувшись в Париж, Наполеон прекрасно понимал, что править страной так, как он это делал прежде — нельзя. Деспотия — это уже прошлое. Взять влево к якобинцам — это было не для него. «Я никогда не буду королем Жакерии!» — говорил он тогда и потом, уже после фиаско при Ватерлоо, когда некие горячие головы предлагали ему поднять знамя национально-освободительной борьбы против англо-прусско-австро-русской интервенции. Предстоял путь ограниченных либеральных реформ, пройти который ему вместе с французами уже было не суждено…
Так на волне патриотического подъема начались невероятные, легендарные «Сто дней» (20 марта — 22 июня 1815 г.) правления императора Наполеона.
Казалось, капризная Фортуна решила еще раз повернуться лицом к своему любимцу: дала последний шанс повернуть вспять ход европейской истории! Правда, в «мирного» «генерала Бонапарта» как-то никому не верилось, а кое-кто из наиболее прозорливых полагал, что лимит везения он уже выбрал…
…Между прочим, среди женщин, которых он в свое время облагодетельствовал в прямом и переносном смысле, приветствовали его возвращение очень немногие (Валевска, Фуре, Жоржина, Дюшатель и его падчерица Гортензия). (См. том III, моей книги «Свет и Тени» «генерала Бонапарта»: «Первый диктатор Европы». ) Все остальные либо не хотели рисковать своими состояниями и социальным положением либо активно его осуждали и даже выступали против, причем — агрессивно, как например, де Водэ и Бургуа. (См. там же.) У слабого, но когда надо очень сметливого пола, «от любви до ненависти — один шаг» и, как правило, он — очень короткий, а месть его и вовсе — ужасна, беспредельна и… непредсказуема. «Се ля ви». А после краха под Ватерлоо с ним останутся только две женщины: его мать и его падчерица! Первая по вполне естественной причине, этой был ее гениальный сын, а вторая — в память о ее безвременно усопшей матери, которую он несмотря на все ее «бабские глупости» любил и сделал императрицей, пока не принял рокового решения о династическом браке…
Если до рокового похода 1812 г. все им восхищались, то теперь его магия уже ослабела. Страх перед ним исчез, налицо стали проявления физической слабости того, кто совсем недавно был полубогом. Он растолстел, его жесты стали медлительны, походка — тяжелой. Признавал это и он сам. «…Я старею. В сорок пять лет человек не тот, что в тридцать…» — говорил он в беседе с известным писателем и политическим публицистом Бенжаменом Констаном. Более того, он все чаще начнет сомневаться с принятием своевременного решения, в том числе, на войне… на поле боя!
Чего раньше за ним — Последним Демоном Войны — не водилось!!!
Возродившемуся императору французов пришлось столкнуться с трудностями при формировании своего правительства: почти всех пришлось уговаривать, а кое-кого даже принуждать к сотрудничеству. Многие не хотели рисковать, предчувствуя нехорошие последствия для них лично. И хотя внешне все было похоже на времена могущества империи, но людей вокруг стало меньше и их поведение изменилось. Его воздействие на людей уже не было столь мощным: никто не понимал — по какому пути он пойдет…
Время эйфории и восторгов закончилось очень быстро…
Их сменило волнующее и тревожное ожидание…
Предвестник горьких разочарований?
Так или иначе, но «полет корсиканского орла» продолжился!
В Вене в ту пору проходил Венский конгресс, где решались территориальные вопросы в «обновленной» Европе. Вечером 7 марта в императорском дворце был бал, данный австрийским двором в честь собравшихся государей и представителей европейских держав. Вдруг в разгар празднества гости заметили какое-то смятение вокруг императора Франца: бледные, перепуганные царедворцы поспешно спускались с парадной лестницы, и вообще создавалось впечатление, будто во дворце внезапно вспыхнул пожар. В одно мгновение все залы дворца облетела весть, заставившая всех собравшихся в панике покинуть бал: только что примчавшийся курьер привез шокирующее известие: «Дьявол сорвался с цепи!!! И прямой дорогой идет на Париж!!!»
Потрясенные происшедшим европейские монархи, среди которых не было и не могло быть единства после свержения «корсиканского выскочки», вынуждены были объявить Наполеона врагом человечества. Правда, сначала эта новость вызвала среди них… смех… горький смех! Так или иначе, но всем приходилось снова воевать с «генералом Бонапартом»!
Сам Бонапарт прекрасно это осознавал: «Возможно, для спокойствия человечества было бы лучше, если бы ни Руссо, ни меня никогда бы не было на свете».
…Между прочим, Наполеон весьма оригинально относился к Жан-Жаку Руссо. Вскоре после переворота 18 брюмера он бросил вскользь своей свите: «Он был безумцем, ваш Руссо. Именно он завел нас туда, где мы сейчас оказались». Впрочем, не все с этим согласны, поскольку, как известно, «о вкусах — не спорят»…
Уже 13 (25) марта Россия, Великобритания, Австрия и Пруссия, еще до появления Наполеона в Париже, образовали для борьбы с наполеоновской угрозой новую, седьмую по счету, коалицию, а всем европейским государствам предлагалось присоединиться к ней. Заклятый враг Наполеона Англия — «эта нация лавочников», как ее раздраженно называл Бонапарт — уже пообещала трем великим державам, армии которых должны составить костяк коалиции на борьбу с «корсиканским чудовищем» колоссальные деньги — 5 млн. фунтов стерлингов, еще 3,5 миллиона выделялись для тридцати германских государств, которые были готовы поддержать их своими воинскими контингентами.
Против Франции опять ополчилась вся Европа, чьи общие людские и материальные ресурсы были неодолимы.
Глава 3. «Предматчевые расклады»: за и против… (начало)
К началу лета Наполеон почти полностью контролировал положение во Франции, не считая восставшей Вандеи, возродившей движение шуанов, куда ему пришлось послать для стабилизации ситуации от 15 до 25 тыс. солдат под началом генерала Ламарка, который в целом справился с поставленной ему задачей. Впрочем, это совершенно «особая песня» и она лежит «за кадром» нашего «наблюдения» о перипетиях судьбы «Генерала Бонапарта» в формате Full HD, 4 К, 6К… или, «доступно всем обо всём».
Франция снова должна была воевать. Деньги на войну у Франции были — 40 млн. золотом, но соотношение сил было явно не в ее пользу: союзники могли выставить до миллиона солдат (сразу же — ок. 775 тыс. и через несколько месяцев еще примерно 300 тыс. резервистов)! На этот раз ей навязывали войну, и она не могла от нее уклониться. Снова пришлось объявлять полную мобилизацию, хотя император колебался целых три недели, прежде чем объявить ненавистный призыв в армию: огромное большинство населения явно не желало войны.
В результате под ружьем оказалось 232 тыс. чел.
Зато в самой армии Наполеона обожали до умопомешательства. Все понимали, что на этот раз это действительно «последняя война». За долгие годы революционных и наполеоновских войн мужские ресурсы Франции оказались исчерпаны. На нее шли последние солдаты — остатки обстрелянных юнцов кампаний 1813—1814 гг. вместе с закаленными, но израненными ветеранами.
…Кстати сказать, если качество французской кавалерии участвовавшей в кампаниях 1813 — 1814 гг. оставляло желать лучшего после катастрофы 1812 г.. когда «генерал Бонапарт» похоронил свою замечательную конницу по дороге в Москву и во время ретирады из нее, а также на Бородинском поле, то теперь у него под началом оказалась несомненно отменная кавалерия (в частности, кирасирские полки), располагавшая лучшим за последние два года конским составом. Дело в том, что придя к власти, Бурбоны не поскупились и закупили по всей Европе большое количество превосходных коней, тем самым, вернув французской кавалерии ее боеспособность. Тем более, что из плена и госпиталей вернулось много бывалых всадников. К тому же, под знамена «генерала Бонапарта» снова встало немало многоопытных ветеранов из числа полковых и эскадронных командиров. Единственным иностранным подразделением во французской армии оказался эскадрон польских улан императорской гвардии, вернувшийся с Наполеоном во Францию с Эльбы. Другое дело, что «вновь испеченный» император французов на пару с Неем бесцельно положит весь ее цвет — в первую, очередь, кирасиров, карабинеров и гвардейских конных гренадер — сначала на перекрестке у Катр-Бра, где «решалась судьба Франции», а затем и на склонах плато Мон-Сен-Жана, когда «генерал Бонапарт» весь день безуспешно «ломился в закрытые ворота» британских позиций Веллингтона! Но «на войне — как на войне»…
В каком-то смысле это была лучшая армия, которую выставляла Франция за все последние годы после аустерлицкого триумфа. Боевой дух этой последней армии Бонапарта был весьма высок — она снова, как когда-то почти четверть века назад — готовилась защищать свое Отечество от ополчившейся монархической Европы.
…Впрочем, не все во французской армии было в порядке. Несмотря на то, что среди солдат и низшего командного состава в ней царили неподдельный восторг и невероятное воодушевление (они снова под началом своего обожаемого «маленького капрала»! ), среди среднего и высшего командного звена царила подозрительность и недоверие. Те, кто оставались верны своему императору до последнего (и во времена его поражений и в изгнании) не могли простить шкурничества и предательства, тем, кто изменил присяге императору и пошел служить ненавистным Бурбонам, а теперь снова собирался вместе с ними — не на словах, а на деле «верными до гроба» «есть жесткий и горький солдатский хлеб». В ситуации когда «низы не доверяли верхам», сплоченности и боевого братства уже не могло быть. Наполеоновская армия 1815 года была более порывистой, более возбудимой, более рвущейся в схватку, чем все его предшествовавшие и даже героико-патриотически настроенные революционные армии Франции 90-х гг. XVIII века! Такая армия могла быть хороша в постоянном наступлении, когда удача придает ей все новые и новые силы, но не в обороне, когда надо терпеть и стоять насмерть…
К тому же, рядом с Наполеоном не оказалось очень многих из его маршалов: кто-то уже ушел в свой Последний Солдатский Переход — Бессмертие, а тех кто еще был жив известие о высадке Наполеона в бухте Жуан и его движение на Париж повергло в шок. (Кстати, очень показательно, что никто из тех, кто был еще «на коне», так и не приехал посетить его на Эльбу!) Дело в том, что возвращение императора (как известно, державы-победительницы сохранили за Наполеоном его титул) ставило их в весьма щекотливое положение. Теперь каждый из них оказался перед выбором: с кем быть? А выбор этот был крайне ограничен — изменить королю и встать на сторону Наполеона или же сохранить верность королю и пойти против Наполеона, а значит, против армии и против всей Франции, которые восторженно приветствовали возвращение императора.
И тут пути маршалов разошлись.
Всем обязанные Наполеону Мармон и Виктор — храбрецы, но мерзавцы (по мнению многих «коллег по ремеслу») уже стали ярыми роялистами и предателями старых товарищей по оружию. Они остались с королем и вместе с ним покинули Францию.
Верные своим хрестоматийным принципам Макдональд, Удино и Сен-Сир не стали изменять воинской присяге Бурбонам. Они предпочли удалиться в свое имение (или остаться в столице) и наблюдать за развитием событий.
Другие сказались больными и заняли выжидательную позицию, чтобы затем примкнуть к победителю. Они остались во Франции и даже приветствовали возвращение императора, но от предложения вновь поступить к нему на службу под разными предлогами уклонились, не желая воевать ни за короля против Франции, ни за Наполеона против новой коалиции европейских держав.
Порядком израненный кондотьер и богохульник Ожеро попытался было заслужить доверие Наполеона, но столкнулся с крайне холодным к себе отношением.
Вернувшийся император явно не забыл, что среди изменивших Наполеону и перешедших на сторону Бурбонов его маршалов, Ожеро был одним из первых. Кроме того, по дороге на о-в Эльбу низвергнутый император встретился с ним. Произошло это недалеко от Валанса. Ожеро поспешал в Париж, чтобы засвидетельствовать свою лояльность Бурбонам. Наполеон тогда еще не обвинял маршала в предательстве и вступил с ним в довольно спокойную беседу. Очевидцы той короткой случайной встречи были буквально поражены наглостью, которую проявил маршал по отношению к своему бывшему императору. Он не только не снял шляпу перед вышедшим к нему навстречу Наполеоном, но, проявив вызывающую бестактность, сразу же стал обращаться к нему на «ты». Со стороны могло показаться, что идет разговор просто двух давних знакомых.
На самом же деле «лионский изменник» Ожеро, ответил на приветствие императора очень холодно. «До этого вас довело ваше немыслимое честолюбие!» — заявил Ожеро. Когда же Наполеон снял свою треуголку, герцог Кастильонский этого не сделал, а продолжал угрюмо стоять, сложив руки за спиной. Это был вызов. Быть может, он вспомнил ту маленькую, но впечатляющую сцену, которая вроде бы разыгралась в Ницце восемнадцать лет назад, когда Наполеон, бывший на голову ниже своих дивизионных генералов, с самого начала подчеркнул свое старшинство, сперва сняв шляпу, а затем тотчас же надев ее? После обмена колкостями император и старый бретер и бабник расстались навсегда. Отъезжая бывалый вояка и дуэлянт Ожеро произнес весьма мудрую фразу: «Ему бы следовало выйти на батарею и погибнуть в бою!» С точки зрения финальной точки в фантастической эпопее Бонапарта это была бы красивая точка — не так ли!?
В общем, тогда никогда не питавший особых симпатий к Наполеону, но вынужденный повиноваться ему на протяжении многих лет, Ожеро, получив благоприятную возможность, не смог отказать себе в удовольствии уязвить самолюбие своего бывшего повелителя и тем самым как бы поквитаться с ним. Он полагал, что звезда Наполеона закатилась навсегда и с ним можно больше не считаться.
И вот теперь в своей первой же прокламации, обращенной к войскам французской армии, он объявил Ожеро предателем. «Мы были побеждены, — писал император, — из-за двух человек — Ожеро и Мармона. Оба они перешли на сторону врага, предав наши лавры, свою страну, своего сюзерена и благодетеля».
Объявленный одним из «главных виновников проигрыша кампании 1814 года», Ожеро (наряду с другими «христопродавцами» «в маршальских „лампасах“» Бертье, Мармоном, Виктором, Келлерманом-старшим и Периньоном) был исключён из списка маршалов Франции приказом от 10 апреля 1815 г. и остался… дома. Он уже устал от войны и действительно не хотел никого поддерживать.
Такую же позицию заняли и «стрелянные воробьи», но никогда «не хватавшие звезд с неба», Периньон, Серюрье с Монсеем.
Лефевр, как и большинство маршалов, считал возвращение «генерала Бонапарта» гибельным для Франции шагом. Но когда Наполеон вступил в Париж, то одним из первых в тот же день поспешил поздравить его с возвращением. Правда, 11 мая 1815 г., сославшись на расшатанное здоровье, маршал Лефевр, которому шел 60-й год, все же, подал в отставку и через несколько дней получил ее. Налицо было стремление сына мельника умыть руки и уйти в сторону. Тем не менее, Наполеон возвел отставного маршала в пэры Франции (2 июня 1815 г.).
…Кстати сказать, Палата пэров была образована Наполеоном во время «Ста дней» (июнь 1815 г.) вместо распущенной им королевской. В ее состав были включены 10 наполеоновских маршалов, включая и Лефевра. Они участвовали в разного рода торжественных, но ни к чему не обязывающих мероприятиях. К примеру, 1 июня 1815 г. на Марсовом поле в Париже состоялся грандиозный парад возрожденной императорской армии, перед которым вновь сформированным полкам были вручены новые орлы. На этой торжественной церемонии, проходившей при громадном стечении народа, присутствовали 11 наполеоновских маршалов (Даву, Груши, Журдан, Лефевр, Массена, Монсей, Ней, Серюрье, Сульт, Удино и даже вычеркнутый из списка маршалов империи Келлерман). Еще 3 маршала (Брюн, Сюше и Мортье) не успели тогда прибыть в столицу из провинции…
А вот другой герой былых времен — 53-летний Журдан, чья популярность в народе была немалой, демонстративно отказался присоединиться к вернувшемуся императору: прохладно относящийся к нему Наполеон всегда его «придерживал», «задвигая» на самые бесперспективные роли, и теперь Журдан отплатил ему «звонкой монетой».
Для всех них, еще совсем недавно особо приближенных к особе французского императора, «полет корсиканского орла» уже давно закончился.
Бертье — командира Королевской лейб-гвардии, Келлермана-старшего, Мюрата и тех же Мармона с Сен-Сиром, которым он уже не доверял, Наполеон не позвал сам: «Было несколько человек, которых я чересчур возвысил, подняв их выше уровня, соответствующего их уму».
О Бернадотте, тем более, не могло идти и речи.
Несколько сложнее оказалась ситуация с Массеной. После того как Наполеон установил свою власть на территории всей Франции, занимавший все это время выжидательную позицию Массена признал законность произошедших в стране перемен. Правда, сделал он это с большим запозданием (через 3 недели после вступления Наполеона в Париж). 10 апреля появилось его — командующего 8-м военным округом в Марселе — воззвание к марсельцам: «Событие, столь же счастливое, сколь и необычайное, вернуло нам избранного нами государя, великого Наполеона. Этот день должен стать днем ликования для каждого француза…»
18 апреля Наполеон вызвал Массену в Париж, и тот не замедлил явиться на его зов. Император принял маршала без промедления, как будто ничего между ними за последние годы и не произошло: император являл собой воплощение душевности, маршал — воплощение преданности. И вдруг в ходе разговора, как бы мимоходом, Наполеон неожиданно спрашивает собеседника: «Так вы, Массена, хотели сражаться против меня под началом герцога Ангулемского?» — «Сир, — слышит он в ответ, — вы отлично знаете, что моим знаменем всегда было знамя моей страны. Если я заблуждался, то это произошло помимо моего желания». — «Помимо вашего желания? Так, так! Вы бы сбросили меня в море, дай я вам время собрать ваши войска?» — «Разумеется, сир, до тех пор, пока я был убежден, что вы не были призваны во Францию большинством французов». Вот такой диалог произошел между старыми боевыми соратниками во время первой их встречи после длительной разлуки.
1 июня 1815 г. в числе других маршалов Массена участвовал в грандиозном торжестве на Марсовом поле в Париже, а на следующий день получил звание пэра Франции. Но активно воевать: то ли он уже не был готов — сказывались хвори и горечь неудач в борьбе с Веллингтоном в Португалии и Испании, то ли его и не позвали, то ли он и вовсе проявил старческую прозорливость — внутренний голос искушенного вояки безошибочно подсказал ему: «Полет корсиканского орла уже закончился!» Так или иначе, но в активную фазу (в военной кампании!) последней авантюры «генерала Вандемьера-Бонапарта» он ввязываться не стал.
…Между прочим, после фиаско Наполеона под Ватерлоо и его Второго отречения Временное правительство назначит 22 июня 1815 г. Массену командующим 50-тысячной Национальной гвардией Парижа. На заседании палат французского парламента Массена поддержал маршала Нея, категорически заявившего, что защищать Париж невозможно и не имеет смысла. Решительно также выскажется он и против установления регентства при малолетнем сыне Наполеона. 3 июля Массена по совместительству станет еще и военным губернатором столицы. Париж в этот момент окажется наводнен множеством дезертиров и разного рода личностей с сомнительным прошлым. То, что Массене удалось сохранить в эти смутные дни общественный порядок и спокойствие в столице, станет его безусловной заслугой. Но должность военного губернатора Парижа Массена будет занимать всего лишь 5 дней. С возвращением Бурбонов он сразу же будет отстранен от всех занимаемых должностей…
…Впрочем, «генерал Бонапарт» не питал иллюзий на счет своих маршалов. Он их прекрасно понимал и у него в сердце уже не оставалось места ни гневу, ни презрению. Наполеон отдавал себе отчет, что маршалы были верны ему только до тех пор, пока его поддерживала армия — солдаты и младший командный состав. Ни что не вечно в этом лучшем из миров…
На призыв встать под его знамена и пойти с ним в последний бой откликнулись лишь пятеро: Даву, Сульт, Сюше, Мортье и Ней. Трое первых всегда считались лучшими из лучших (!), четвертый был с Бонапартом до конца Французской кампании 1814 г. вплоть до его вынужденного отречения (правда, вскоре его скрутит ишиас и он выйдет из строя!), а последний во всех ситуациях оставался «храбрейшим из храбрых №2», правда, с ментальностью гусара либо… мальчишки-барабанщика, что еще хуже!
Не стал присоединяться к своему экс-тестю «без лести преданный» ему экс-пасынок Эжен де Богарнэ, у которого, очевидно, были свои веские резоны остаться в стороне.
Напомним, что только после полученного им в апреле 1814 г. в Италии, где он в целом успешно противостоял австро-англо-неаполитанским войскам, известия о падении 19 (31) марта Парижа и отречении 6 апреля Наполеона от власти, он прекратил борьбу на Итальянском фронте, поскольку сражаться дальше уже было бессмысленно. 16 апреля он заключил перемирие. По соглашению с союзниками французские войска покидали Италию и возвращались на родину. 19 апреля Итальянская армия оставила свои оборонительные позиции на Минчио и По, которые тут же были заняты австрийцами и неаполитанцами. А за два дня до этого, 17 апреля, она простилась со своим главнокомандующим, передавшим командование армией (ок. 40 тыс. чел. и 77 оруд.) командиру 1-го корпуса генералу П. Гренье, который повел их на родину. В начале июня 1814 г. войска бывшей Итальянской армии прибыли во Францию, где сразу же — 20 июня — были расформированы.
На этом боевое поприще Эжена де Богарнэ, продолжавшееся 20 лет, закончилось. 27 апреля он покинул Италию, выехав в Мюнхен, где находилась его семья. В июне 1814 г. Эжен де Богарнэ на короткое время (в связи с кончиной матери) прибыл в Париж. Король Людовик XVIII и союзные монархи приняли его благосклонно. Они сохранили за ним все чины и титулы, а в лице русского императора Александра I Богарне нашел даже покровителя.
На Венском конгрессе (сентябрь 1814 г. — июнь 1815 г.) союзные державы-победительницы решили судьбу приемного сына ссыльного императора Франции. За потерю (отказ от своих!?) Итальянских владений он был «помилован» и ему было выдано денежное вознаграждение в сумме 5 млн франков. За эти деньги его тесть баварский король предоставил Богарне княжество Эйхштедтское и 14 ноября 1817 г. даровал титулы принца Баварского, герцога Лейхтенбергского. После отъезда из Италии бывший вице-король Италии Эжен де Богарне отошел от всех государственных и политических дел, уйдя в частную жизнь.
…Между прочим, с 14 января 1806 г. он был женат на принцессе Агнессе Амалии фон Виттельсбах (1788—1851), дочери короля Баварии, от которой имел семерых детей: Жозефина-Максимильена-Эжени (1807—1876), супруга наследного принца Швеции и Норвегии Оскара I-го Бернадотта; Эжени-Гортензия-Августа (1808—1847), супруга принца Гогенцоллерн-Хехингена; Огюст-Шарль-Эжен-Наполеон (1810—1835), женатый на Марии II-й, королеве Португалии; Амалия-Августа-Эжени (1812—1873), супруга императора Бразилии Педро I-го; Теоделина-Луиза-Эжени-Августа (1814—1857), супруга графа Вюртемберга Максимилиана-Иосифа, Каролина Клотильда (1816); и Максимилиан-Жозеф-Эжен-Огюст-Наполеон (1817—1852), который спустя 15 лет после кончины отца, в 1839 г. женился на дочери российского императора Николая I Великой княгине Марии Николаевне, положив начало русской ветви герцогов Лейхтенбергских. Этот род просуществовал в России ок. 80 лет, до падения династии Романовых после октябрьского переворота большевиков в 1917 г., причем, ряд его представителей служили в царской армии…
Во время «Ста дней» Наполеона Богарне уже не было рядом с императором. По всей вероятности, он не верил в успех предпринятой Наполеоном попытки восстановить империю и не пожелал рисковать своим положением. Не исключено, что свою роль сыграло и его новое окружение (баварский король, баварская жена, баварский королевский двор), удержавшее принца от опрометчивого шага. Вполне возможно, Богарне мог затаить обиду на своего приемного отца, отвергнувшего 5 лет назад его мать, которая скончалась 29 мая 1814 г. в Мальмезоне, будучи еще далеко не старой женщиной (в возрасте 50 лет). Но, как бы там ни было, среди боевых сподвижников Наполеона в его последней роковой и скоротечной кампании 1815 года Эжена де Богарне не оказалось. Доблестно сражавшийся за дело императора в заведомо обреченном на неудачу 1814 году и оставшийся верным ему до конца, он в 1815-м, как и большинство маршалов, уже не пожелал встать под его знамена.
По своему происхождению Богарне принадлежал к старинному и титулованному французскому дворянству, в среде которого воинская профессия считалась традиционной. Получив хорошее военное образование и соответствующее воспитание, он посвятил себя службе на военном поприще, сначала под знаменами Республики, затем — под императорскими орлами. Безусловно, это был храбрый, без экзальтации, воин, отважный генерал и одаренный военачальник крупного масштаба. В этом качестве он неоднократно проявлял свои выдающиеся военные способности.
Военная карьера этого благороднейшего рыцаря своей эпохи все время шла по восходящей. Пройдя школу полководческого мастерства под началом близкого ему по духу генерала Макдональда, быстро став надежным, профессионалом без слабых мест, очень молчаливый, предельно серьезный и крайне внимательный к любому поручению Эжен участвовал во всех кампаниях Наполеона. Как полководец Эжен де Богарне вырос буквально на глазах Наполеона. Начав службу при нем юным лейтенантом, он уже в 21 год становится полковником и командиром конных егерей консульской гвардии Наполеона, а в 23 года получает чин генерала. В 27 лет Богарне назначается командующим армией, заняв, таким образом, должность, которую Наполеон доверял только маршалам, да и то далеко не всем.
Конечно, нельзя сбрасывать со счетов такой само собой разумеющийся факт, который сыграл решающую роль в его столь стремительной военной карьере, как родственная близость с Наполеоном. Но при всем этом нельзя отрицать и того, что без наличия соответствующих дарований сделать ее вряд ли бы было возможно. Император был прежде всего прагматиком и ценил людей главным образом по их способностям и конкретным делам. Все остальное в расчет не принималось. Примеров тому более чем достаточно. Например, своего младшего брата Жерома Бонапарта (короля Вестфальского) Наполеон без колебаний отстранил от командования в самом начале Русской кампании 1812 года, как только убедился в его полной военной бездарности. Тяжелую руку императора испытали на себе и многие маршалы.
Умный, смелый, энергичный, надежный в бою, быстро и умело реагирующий на любые изменения в обстановке, он пользовался полным доверием не только Наполеона, но и большим авторитетом в предводимых им войсках. Этому во многом способствовали его личные качества: равное и доброжелательное отношение к людям разного общественного положения, доступность и простота в общении с подчиненными, благородство характера, честность и порядочность, полное отсутствие аристократической спеси и надменности, великодушие и удивительная скромность. Даже в ту бурную романтическую эпоху такие люди являлись большой редкостью. Это был прежде всего человек долга и чести в полном смысле этого слова. О его внимании к нуждам войск свидетельствует хотя бы такой факт. Первое, что интересовало Богарне по прибытии в ту или иную часть, — как организовано питание солдат. И только убедившись, что снабжение войск организовано на должном в данной обстановке уровне, он переходил к решению других вопросов. Он в совершенстве владел уникальным даром прямого воздействия на войска. В случае крайней необходимости Эжен де Богарнэ, не задумываясь, мог увлекать их личным примером на решение, казалось бы, крайне рискованных или вообще невыполнимых задач, как это имело место на полях сражений при Бородино или под Малоярославцем, а также неоднократно в ходе кампании 1813 года в Германии и Итальянской кампании 1813—14 гг.
Мужество возглавляемых Эженом де Богарнэ войск и его личная храбрость не раз позволяли вырвать победу из рук противника, когда, казалось бы, никаких шансов на успех уже не было.
Например, в сражении под Малоярославцем он овладел позицией противника, которую некоторые из маршалов считали неприступной, а потому предлагали Наполеону отказаться от попыток ее атаковать. «Я вчера сражался с восьмью дивизиями противника с утра и до самого вечера, и удержал свою позицию; император доволен», — лаконично сообщал Богарне своей матери на следующий день после сражения. Блистательную храбрость и непоколебимое мужество Богарне проявил под Духовщиной, когда, оказавшись в безвыходном положении, он с честью вышел из, казалось бы, тупиковой ситуации, когда был лишь один выход — капитуляция.
Эжен — один из очень немногих высших военачальников Великой армии, кто в Русском походе 1812 года от начала и до конца демонстрировал несгибаемое мужество, особенно, во время гибельного отступления из Москвы, когда он разделял со своими солдатами, не делая для себя никаких исключений, все тяготы и лишения, выпавшие на их долю.
Именно 31-летний экс-пасынок мужественно возглавил остатки некогда «Великой Армии» на пограничном Немане, после того как там их самовольно бросил полностью деморализованный Мюрат. В начале 1813 г. он спас вышедшие из России жалкие остатки некогда Великой армии, брошенные на произвол судьбы Мюратом, собрал, организовал и привел их в боеспособное состояние.
Из трагического для французов Русского похода 1812 года де Богарнэ вернулся во Францию со славой уступающей лишь славе Мишеля Нея — в тяжелых арьергардных боях, прикрывавшего бегство Наполеона из Москвы.
В 1813—1814 гг. именно ему пришлось прикрывать с юга своего отчима в его кровавой войне с союзниками на территории будущей Германии, а потом и во Франции. Он возглавлял Итальянскую армию, во главе которой в течение 8 месяцев успешно сдерживал натиск значительно превосходившего его в силах противника. Ведя активную оборону, широко применяя маневр силами и средствами, действуя смело и решительно, он по существу парализовал активность противника до самого конца войны и не позволил ему воспользоваться своим преимуществом.
В общем, в наиболее ответственные моменты, когда боевая обстановка накалялась до предела, железная выдержка и завидное хладнокровие никогда не покидали де Богарне. Его решения всегда были обдуманными и всесторонне обоснованными.
Как военачальник Эжен не был лишен дара оперативного предвидения и умел просчитывать свои действия на несколько ходов вперед, преугадывать возможные трудности, которые могли возникнуть в ходе реализации принятого решения, и планировал проведение необходимых мероприятий, направленных на нейтрализацию таковых в случае их возникновения.
В этом он выгодно отличался от многих наполеоновских маршалов.
Эжен де Богарне остался верен Наполеону до конца и предпочел безусловное исполнение своего воинского долга самым заманчивым посулам врагов Франции.
Так, рассказывали, что когда тесть Эжена, король Максимилиан I-й Баварский (1756—1825) как-то прислал было к нему князя Августа Турн-и-Таксиса с предложением перейти в лагерь союзников, то Эжен де Богарнэ остался-таки верен экс-отчиму: «Я скорее пожертвую своим будущим счастьем и благоденствием моей семьи, нежели нарушу данную клятву». Он прекратил борьбу только после падения Наполеона, а войска его армии непобежденными вернулись на родину, не склонив свои боевые знамена перед врагом.
С падением империи его приемного отца закончилось и боевое поприще Богарне, которому он отдал большую часть своей жизни. В событиях «Ста дней» 1815 года участия он, как отмечалось выше, по ряду веских причин уже не принимал.
Последние годы жизни наполеоновский пасынок провел на своей новой родине, в Баварии. Большую часть времени он проводил в своих новых владениях и в Мюнхене, где в построенном им дворце основал картинную галерею, собранную в Италии. Кроме картин в ней имелось и много других уникальных произведений искусства.
…Кстати сказать, как и все наполеоновские маршалы, Эжен де Богарнэ, не будучи им, все же, являлся обладателем высших наград наполеоновской империи, в частности орд. Почётного Легиона (Кавалер — 4 декабря 1803 г., Коммандор — 4 июня 1804 г. и Великий Крест/Большой Орёл — 2 февраля 1805 г.; Высший Крест ордена Железной Короны (1805 г.). Помимо этого у него имелся и ряд высших иностранных орденов…
Эжен де Богарнэ продолжил быть человеком Наполеона и после того как миф о непобедимости его отчима развеялся окончательно. Его преданность своему экс-отчиму никогда не вызывала сомнений. Безусловно, после Даву это был самый верный Наполеону военачальник. Пасынок умер 21 февраля 1824 г. в Мюнхене (и похоронен там же) после падения империи своего великого отчима достаточно молодым — лишь на три года пережив своего легендарного отчима — в 43 года от апоплексического удара (инсульт) и только благодаря заступничеству своего тестя короля Баварии в относительной безбедности.
Не секрет, что приемный сын императора занимал особое место в военной иерархии империи Наполеона. Не являясь маршалом Франции, он на последнем этапе полководческой карьеры своего экс-отчима входил в число его ближайших военных сподвижников. Уже с 27 лет (!) Богарне командовал одной из наполеоновских армий, и надо сказать, довольно успешно, не в пример некоторым из маршалов империи, обладавшим куда более внушительным по сравнению с ним боевым опытом.
Анализируя военную деятельность Эжена де Богарне, можно сделать вывод, что он не был лишен таланта полководца. Подтверждением тому является проведенная им самостоятельно последняя из его кампаний — (вышеупомянутая) Итальянская кампания 1813—14 гг. Оказавшись перед противником, обладавшим двойным, а затем и тройным превосходством в силах, он своими умелыми действиями сумел нейтрализовать его.
Только за одну эту кампанию де Богарне имел полное право претендовать на жезл маршала Франции. У него было почти все для того, чтобы стать маршалом: талант (хоть и не блестящий, но немалый!), безупречная репутация преданного служаки и, наконец, родственные связи — как-никак пасынок (потом экс-пасынок) самого императора. Этот умный и здравомыслящий выпускник очень престижного Сен-Жерменского военного училища, вошедший в историю как один из наиболее доблестных боевых сподвижников Наполеона, считался и считается одним из возможных претендентов на маршальство.
Впрочем, у Наполеона, по всей видимости, просто не хватило времени, чтобы удостоить своего приемного сына этого высшего знака воинского отличия Франции. Обтянутый бархатом и украшенный золотыми орлами символ маршальского достоинства его экс-пасынок так и не получил.
Возможно, здесь сыграла свою роль одна, казалось бы, на первый взгляд, не такая уж значительная, но весьма существенная с монархической точки зрения деталь (а к такого рода условностям император всегда относился очень щепетильно). Дело заключалось в том, что в соответствии с существовавшими во Франции историческими традициями звание маршала принцам королевского дома давно уже не присваивалось, так как подобное пожалование считалось умалением достоинства правящей династии. Смог ли бы Наполеон преодолеть эту условность? — неизвестно. Вопрос остается открытым. На решение этого деликатного вопроса история ему времени не отпустила. Сам же император на сей счет никаких комментариев не оставил.
Зато доходчиво и ёмко характеризовал своего пасынка: «Эжен — умелый администратор и человек высоких достоинств. Однако он, конечно, не гений. Ему не хватает твердости характера, которая отличает великих людей».
Маршалом Франции этот кристально честный, доброжелательный ко всем независимо от их социального положения людям, хладнокровный всегда и везде, храбрый не напоказ, а тогда, когда надо, сын виконта и казненного генерала, экс-пасынок императора Франции так и не стал: его бывший отчим потерял власть…
Так и остался Эжен де Богарне в памяти современников человеком благородной души и высоких нравственных качеств, как говорится, настоящим рыцарем без страха и упрека, чье имя выбито на Триумфальной Арке площади Звезды…
Зато из туманного прошлого времен революции снова вышли на историческую авансцену некоторые уже забытые фигуры: неистовый маршал Брюн («Генерал Трибуны» по определению Бонапарта), жить которому оставалось всего чуть-чуть и легендарный Лазарь Карно — сам предложивший свои услуги, вернувшемуся императору Франции.
Хотя убежденный республиканец Карно никогда не был в «обойме Бонапарта», но именно его принято считать Организатором Побед французского оружия во время революционных войн и в данный момент его бесценный опыт мог бы пригодится в правительстве, в частности, в роли министра внутренних дел. Признавая заслуги известнейшего деятеля революции двадцатилетней давности, Наполеон уважительно изрек: «Если Карно предлагает свои услуги, то он будет служить верно».
* * *
И Организатор Побед не подкачал, как впрочем, и Генерал Трибуны.
Глава 4. «Генерал Трибуны» и «Организатор Побед»
Они не входили «в обойму» генерала Бонапарта, они не были всецело (либо чем-либо) обязаны императору Наполеону. Зато, когда сверхамбициозный «корсиканский авантюрист» попытался было «Повернуть Ход Истории Вспять», они не стали юлить или склочничать.
Оба Встали Под Его Мятежные Знамена: если одному этот рискованный шаг стоил Забвения, то другому и вовсе… Жизни…
Вот их предельно краткие, но весьма ёмкие и крайне доходчивые биографии!
…Маршал Франции (19 мая 1804 г.), граф империи (2 июня 1815 г.) и пэр Франции (2 июня 1815 г.) Гильом-Марк-Анн (Энн) Брюн, прозванный «Спасителем Батавской Республики» (Le sauveur de la Rеpublique Batave) (13.03.1763, Брив-ла-Гайард, Лимузен, департ. Коррез — 2.08.1815, Авиньон, департ. Воклюз) был личностью яркой, умел производить запоминающееся впечатление и делать результат, правда, в меру своих возможностей.
Сын адвоката Этьена (Стефана?) Брюна и его супруги Жанны де Вьельба (Вельбан) из мелкопоместных дворян, он окончил Гуманитарный колледж в Бриве, учился на юридическом факультете Парижского университета, изучал право. В связи с разгульным образом жизни и возникшими в связи с этим финансовыми трудностями оставил учебу и порвал с семьей. Поступил рабочим в типографию, вел жизнь типичного парижского люмпен-пролетария.
С началом Французской революции знакомится с Маратом, подружился с Демуленом и Дантоном, занялся журналистикой, затем основал журнал, издававшийся до народного восстания 10 августа 1792 г., завершившегося свержением монархии. Вступил в Национальную гвардию Парижа, где быстро выдвинулся благодаря своим организаторским способностям и ораторскому таланту, был избран капитаном.
Имел репутацию одного из наиболее радикальных и решительных парижских санкюлотов. Зажигательным речам высокого с пылающим взором брюнета, гневно клеймившего спекулянтов и богачей, призывавшего народ к самой беспощадной борьбе с «приспешниками тирании», восторженно внимали уличные толпы. Снискал славу пламенного народного трибуна.
Был одним из предводителей знаменитой народной демонстрации на Марсовом поле в 1791 г., которая была расстреляна войсками по приказу генерала Лафайета, а сам Брюн арестован и брошен в тюрьму. Когда среди народа распространился слух, что враги революции решили уничтожить Брюна и его жизнь в опасности, в дело вмешался Дантон и помог добиться освобождения Брюна.
После этого Брюн сблизился с Дантоном и стал одним из самых активных его сторонников, был одним из основателей и наиболее влиятельных членов клуба Кордельеров. В славные сентябрьские дни 1792 года (первая победа французской революционной армии над объединенными силами интервентов в сражении при Вальми!) благодаря протекции Дантона получил 7 сентября место Главного комиссара военных передвижений в Военном министерстве, был направлен Конвентом в Северную армию и уже в октябре произведен сразу в полковники.
Затем некоторое время находился в Нормандии, где республиканские войска вели борьбу с роялистскими мятежниками, возглавляемыми генералом Пюизе. После их разгрома 6 августа 1793 г. возвратился в Северную армию. Произведенный 18 августа 1793 г. в бригадные генералы, отличился в сражении при Ондскоте (7—8 сентября 1793 г.), в ходе которого объединенные силы Северной и Арденнской армий разгромили англо-австрийских интервентов.
Осенью 1793 г. Комитет Общественного Спасения поручил Брюну подавить контрреволюционный мятеж в Жиронде. Это поручение он выполнил чрезвычайно жестко и быстро.
В декабре 1793 г. назначен членом Военного комитета Конвента, фактически выполнявшего функции Военного министерства.
Когда Дантон был арестован, то сторонники Робеспьера опасались, что Брюн бросится на выручку своего друга и покровителя, но тот даже и не подумал об этом, попросту отвернувшись от своего вчерашнего кумира. Переметнувшись на сторону Робеспьера, Брюн благополучно пережил кровавые дни якобинского террора.
После переворота 9 термидора (июль 1794 г.), положившего конец якобинской диктатуре, Брюн сразу же присоединился к победителям, отмежевавшись от своих друзей-якобинцев.
С 13 апреля 1795 г. служил в 17-й дивизии в Париже и под командованием генералов Барраса и Бонапарта участвовал в подавлении роялистского мятежа 13 вандемьера (5 октября 1795 г.),
30 октября 1795 г. совместно с Луи-Мари-Станисласом Фрероном был направлен с карательной миссией на юг Франции — в Марсель, чтобы арестовать роялистских убийц (107 революционеров были убиты «Ротами Солнца» в тюрьме Сент-Жан в Марселе 5 июня и в Экс-о-Провансе 11 мая), а затем помог Директории подавить волнения в Гренельском лагере.
28 сентября 1796 г. переведён в Итальянскую Армию, командуя бригадой в составе дивизии генерала Массена отличился при штурме Вероны, в сражениях при Арколе и Риволи, 17 апреля 1797 г. произведён в дивизионные генералы, 24 апреля 1797 г. возглавил дивизию генерала Массена, а 17 августа 1797 г. — дивизию генерала Ожеро, заменив его на этом посту поскольку тот убыл в Париж.
После заключения Кампоформийского мира (17 октября 1797 г.) назначен 11 января 1798 г. послом в Неаполь.
С 27 января 1798 г. командовал объединёнными Итальянской и Рейнской Армиями, вторгшимися в Швейцарию. Не встретив особого сопротивления, они овладели Берном. Оккупировав Швейцарию, Брюн основал там Гельветическую республику. Вскоре выяснилось, что он «забыл» составить опись захваченных его войсками в этой стране трофеев.
Назначенный затем командующим Итальянской армией Брюн подавил восстание в Риме и волнения в Северной Италии, заключил мирный договор с Сардинией, принудив сардинского короля уступить французам Туринскую цитадель (3 июля 1798 г.).
9 января 1799 г. возглавил французские войска, расквартированные в Батавской Республике (Голландия), перед которыми стояла задача отразить вторжение англичан и русских туда. 17—19 сентября 1799 г. разгромил объединенную англо-русскую армию при Бергене и заставил герцога Йорка в октябре 1799 г. очистить Нидерланды.
Победоносная Голландская кампания 1799 года принесла Брюну широкую известность и выдвинула его в число наиболее прославленных полководцев Французской республики.
Тем временем к власти во Франции в результате государственного переворота 18 брюмера (ноябрь 1799 г.) пришел генерал Наполеон Бонапарт. В числе других командующих армиями Брюн приветствовал его приход к власти. 27 ноября 1799 г. сложил с себя командование, возвратился в Париж и 25 декабря 1799 г. назначен членом Государственного совета.
Вслед за тем 14 января 1800 г. последовало назначение Брюна командующим Западной армией, во главе которой он подавил ряд очагов сопротивления роялистов в Вандее и положил тем самым начало к прекращению многолетней кровопролитной гражданской войны, разорившей до предела эту мятежную провинцию. Через некоторое время его поменяли на Бернадотта.
После Вандеи 13 августа 1800 г. он заменил генерала Массену на посту командующего Итальянской армией, который возглавлял ее с 24 июня 1800 г.
Дело в том, что Первый консул пересмотрел свое решение. Все очень просто: став главнокомандующим, Массена без зазрения совести принялся набивать свои карманы всем, чем только было можно. Мало того, что он занялся разворовыванием казенных армейских денег, так еще не гнушался и грабежами и мародерством.
Действия Брюна в Италии были в целом успешными.
В декабре 1800 г. Брюн перешел реку Минчио (Минчо), разбил в ряде боев австрийцев, овладел Виченцей и Роверето, а затем развернул наступление на северо-восток на австрийские войска фельдмаршала Бельгарда, к австрийской границе, но действовал при этом крайне осторожно. 16 января 1801 г. в Тревизо заключил с австрийцами перемирие, по которому несколько крепостей, еще удерживаемых австрийцами в Северной Италии, переходили под контроль французов, чем способствовал заключению Люневильского мира.
По заключении в 1802 г. этого мира возвратился в Париж, участвовал в работе Государственного совета, где представил на утверждение мирный договор с Неаполем.
В том же году (11 сентября) назначен послом в Турцию, где вначале успешно противодействовал английскому влиянию, но затем допустил ряд промахов и 17 декабря 1804 г. был отозван.
Наполеон, став императором, высоко оценил заслуги Брюна перед Францией, наравне с другими видными военачальниками осыпал его почестями и наградами. Еще в 1803 г. Брюн был награжден орденом Почетного легиона. В 1804 г. Наполеон пожаловал ему Командорский крест орд. Почетного легиона, 19 мая 1804 г. произвел в маршалы Франции (в списке удостоенных этого высшего воинского звания имя Брюна стояло 9-м, после Сульта) и, наконец, удостоил высшей награды наполеоновской Франции — Большого креста ордена Почетного легиона (февраль 1805 г.).
По возвращении из Турции Брюн некоторое время (с 2 сентября 1805 г.) занимал должность начальника Булонского лагеря, где шло сосредоточение армии, предназначенной для вторжения в Англию.
С началом кампании 1805 г. назначен командиром I-го резервного корпуса (сентябрь 1805 г.). 15 декабря 1806 г. Наполеон назначил Брюна генерал-губернатором Ганзейских городов со штаб-квартирой в Гамбурге. С конца апреля 1807 г. командовал наполеоновскими войсками (Наблюдательным корпусом Великой Армии), действовавшими против шведов в Померании. Нанеся им ряд поражений, Брюн в сентябре 1807 г. принудил к капитуляции последний оплот шведов в Померании — крепость Штральзунд. Шведы были вынуждены подписать соглашение об эвакуации своих войск из Германии.
С целью урегулирования некоторых положений этого соглашения Брюн имел продолжительную встречу со шведским королем Густавом IV, во время которой последний без каких-либо обиняков предложил маршалу предать своего императора и перейти на сторону Бурбонов. Брюн ответил отказом, но способ, которым он отклонил это экстравагантное предложение, вызвал подозрение Наполеона.
Еще до этого случая большое недовольство императора вызвало недостаточно строгое соблюдение Брюном условий континентальной блокады (снисходительное отношение к английской контрабанде и другие попустительства).
Одновременно на его стол лег компромат на маршала, уличавший его в потворстве казнокрадам. Не случайно вскоре после этого генерал-губернатор Ганзейских городов был упомянут Наполеоном в числе других военачальников и крупных чиновников, названных им «ненасытными грабителями».
И, наконец, император просто пришел в ярость, когда ему доложили, что, составляя конвенцию по условиям которой Швеция эвакуировала свои войска из Померании и передавала французам о-в Рюген, Брюн упомянул лишь французскую и шведскую армии в качестве договаривающихся сторон без всяких ссылок на «его (т. е. Наполеона. — Авт.) императорское и королевское величество», т.е. вел переговоры от имени «Французской республики», а не «Его Императорского Величества» (Sa Majestе Impériale)! В этом Наполеон усмотрел сознательное умаление Брюном его достоинства как главы государства и верховного главнокомандующего.
В итоге, всех этих своих весьма неоднозначных «телодвижений» Брюн попал в немилость и 27 октября 1807 г. был снят со всех занимаемых им постов. Обиженный маршал уехал в Париж и подал в отставку. Его просьба без промедления была удовлетворена Наполеоном.
Оказавшись не у дел, Брюн ушел в частную жизнь, на целых 7 лет уединившись в своем поместье Сен-Жюст, незадолго до этого подаренном ему императором. В Париж, ко двору, он приезжал только в дни официальных празднеств и обязательных визитов.
После падения Наполеона в 1814 г. он перешел на сторону Бурбонов, но был принят ими довольно прохладно. Пожаловав ради приличия Брюну орден Св. Людовика, король Людовик XVIII, тем не менее, в приеме на службу ему отказал.
Когда в 1815 г. Наполеон возвратился с о-ва Эльба, Брюн примкнул к нему. Император принял его на службу, назначив 16 апреля командующим 8-м военным округом (Марсель) и военным губернатором Прованса.
С началом кампании 1815 г. (17 апреля) Брюн вступил в командование IX-м Варским Наблюдательным корпусом (Обсервационный корпус на реке Вар), прикрывавшим границу с Италией. Активных боевых действий в ходе этой кампании возглавляемый Брюном корпус не вел, и маршал ничем особенным как военачальник себя не проявил.
Правда, во время этого кратковременного правления Наполеона он преследовал роялистов с той же энергией и беспощадностью, как и в те времена, когда был ярым якобинцем. За что был 2 июня пожаловал в графы империи и пэра Франции.
После Второго отречения Наполеона объявил себя сторонником короля, но долго медлил со сдачей Тулона, где, как и в Марселе, поддерживал строгий порядок и жестко пресекал любые попытки противников Наполеона дестабилизировать обстановку. Это возбудило против него ненависть пророялистски настроенных слоев общества.
В конце июля 1815 г., сложив командование войсками, Брюн отправился из Тулона в Париж. 2 августа он прибыл в Авиньон, который уже полмесяца находился во власти бесчинствующей черни, симпатии которой находились явно на стороне роялистов. Узнав о прибытии в город маршала, возбужденная толпа собралась у постоялого двора, где он остановился отдохнуть. Ее возбуждение еще более усилилось, когда разнесся пущенный роялистами слух о причастности Брюна к «Сентябрьской резне» (Massacres de septembre) 1792 г., в частности, в убийстве принцессы Мари-Терезы-Луизы де Ламбаль (это была провокация, т. к. на самом деле Брюна в Париже тогда не было). Но на этот раз маршала все же не тронули, и он смог поехать дальше. Однако, как только его карета миновала городскую заставу, следовавшая за ней толпа заставила кучера повернуть обратно в город. Когда Брюн с 2 адъютантами покинул карету и вошел на постоялый двор «Пале-Рояль», его ворота были сразу же закрыты. Но толпа продолжала прибывать, она требовала расправы над маршалом. Войск в городе не было, но префект и мэр с опасностью для собственной жизни в течение почти 5 часов тщетно старались спасти Брюна, уговаривая толпу разойтись. Наконец, ближе к ночи наступила развязка. Разъяренная толпа, подстрекаемая роялистами, выломала ворота, несколько человек ворвались в комнату, где находился маршал, и расстреляли его в упор.
Трижды орденоносцу ор. Почетного Легиона (Кавалер — 2 октября 1803 г., Высший Офицер — 14 июня 1804 г., Большой Орёл — 2 февраля 1805 г.) было 52 года и почти четверть века из них он отдал служению Отечеству и армии, пройдя путь до генерала всего лишь за 4 года, а до маршала Франции (причем, первого призыва, т.е. в числе 18) — за 15 лет.
Свою смерть Брюн встретил достойно, как и подобает старому солдату.
Тело маршала подверглось надругательствам. Беснующаяся толпа протащила его по улицам, а затем обезображенный до неузнаваемости труп сбросила с моста в реку Рона. В 20 км ниже по течению реки тело маршала выбросило на берег. Его нашли случайные прохожие и присыпали песком. Через 2 месяца труп обнаружил один садовник и похоронил в находившейся неподалеку канаве.
Лишь через 3 года вдове Брюна удалось получить останки мужа. Но похоронить их она не решилась, так как злоба роялистов была настолько велика, что уберечь могилу от надругательств не представлялось возможным. Поэтому многие годы тело маршала пролежало в одной из комнат замка Сен-Жюст.
Оно было предано земле только в 1829 г., когда скончалась жена маршала и тогда супруги вместе обрели вечный покой на местном кладбище.
В 1841 г. в родном городе маршала ему был воздвигнут памятник.
* * *
Неистовый якобинец и любимец парижских санкюлотов, Брюн посвятил себя делу защиты Революции с первых же ее дней. Отважный и предприимчивый офицер, а затем генерал революционной армии, герой сражений, он особенно прославился в годы Революционных войн Французской республики, когда командовал бригадой в Северной, а затем — в Итальянской армиях.
Неплохо Брюн проявил себя и как командующий армией, особенно в Голландской кампании 1799 г., которая принесла ему заслуженную славу. Эта победоносная кампания явилась звездным часом в его военной карьере. Благодарная Франция тогда по праву наградила его почетным титулом «Спаситель Батавской республики».
Достаточно успешно Брюн командовал армиями также в Швейцарии, Италии и Вандее.
Вместе с тем необходимо отметить, что на завершающем этапе Итальянской кампании 1800—01 гг. он допустил непростительную для полководца оплошность, поставившую его армию на грань поражения. Избежать этого удалось только благодаря пассивности обескураженного ранее понесенными поражениями противника, который упустил возможность воспользоваться выгодным моментом и разгромить армию Брюна, разбросавшего свои силы по частям, а также помогла оперативность подчиненных Брюну генералов, прежде всего Пьера Дюпона (печально знаменитого «Байленской капитуляцией» в 1808 г.), которые своевременно исправили ошибку своего главнокомандующего.
Правда, эта ошибка Брюна не ускользнула от пристального внимания Наполеона, который сразу же после завершения этой кампании под благовидным предлогом отстранил Брюна от командования и больше никогда уже не доверял ему командовать армейскими объединениями.
И тем не менее, свою боевую репутацию Брюн не запятнал ни одним поражением, ни одного крупного сражения он не проиграл: случай, везение, счастливое стечение обстоятельств и т. п. — это уже другой вопрос, но факт остается фактом.
И все же, Наполеон, всегда ревниво относившийся к чужой славе, не особенно жаловал Брюна как военачальника, хотя тот и был одним из его сподвижников еще во времена Итальянского похода 1796—97 гг., когда Наполеон впервые заявил о себе как полководец. Более того, Наполеон вообще был весьма невысокого мнения о военных способностях Брюна. Уже будучи на о-ве Св. Елены, он дал ему такую характеристику: «Брюн имел известные заслуги, но в общем был скорее генералом трибуны, нежели внушающим страх воином».
Думается, что такая оценка не совсем объективна, тем более что там же, на о-ве Св. Елены, Наполеон, коснувшись в одной из бесед личности Брюна, высказался уже в несколько ином плане. А именно он высказал свое сожаление, что не поручил этому человеку поднять в 1814 г. на борьбу с подступившим к столице врагом рабочих парижских предместий.
Если это — так, то Брюн способен был сделать то, что было не под силу другим военачальникам. Поднимать и увлекать за собой массы — это тоже искусство, которое дано далеко не каждому.
В годы империи большой полководческой карьеры, в отличие от многих других наполеоновских маршалов, Брюн не сделал. Этому, по всей вероятности, помешал излишний демократизм бывшего якобинца, не сумевшего приспособиться к новым условиям, и прохладное к нему отношение самого Наполеона. Хотя, надо отметить, в первые годы своего правления Наполеон относился к Брюну вполне благожелательно. Свидетельством тому являются те высокие посты, которые он доверял Брюну, награды и почести, которых был удостоен этот военачальник, и которые по своему достоинству были ничуть не ниже полученных другими сподвижниками Наполеона. В числе других маршалов империи Брюн получил в командование один из корпусов Великой армии, во главе которого успешно действовал в 1807 г. в Померании. Эта кампания, несмотря на недостаток сил (главные силы Наполеона в это время находились в Восточной Пруссии и Польше), была проведена Брюном успешно и завершилась завоеванием французами шведской Померании (эту заслугу Брюн разделяет с маршалом Э. Мортье).
Однако присущая Брюну беспринципность, когда он с легкостью и не раз менял свои политические убеждения и пристрастия, привела, в конце концов к девальвации его моральных принципов.
В годы Революционных войн Брюн слыл строгим блюстителем республиканской морали. Известен случай, когда он приказал расстрелять перед строем солдата только за то, что тот в отсутствие хозяев зашел в дом, чтобы напиться воды.
И вот через какой-то десяток лет этот пламенный революционер и убежденный демократ, бравирующий своей неподкупностью, становится, по всей вероятности, небескорыстно злостным покровителем всякого рода проходимцев, казнокрадов и контрабандистов. Такое нравственное перерождение бывшего сподвижника вызвало взрыв негодования даже у Наполеона, обычно весьма снисходительно относившегося к человеческим слабостям.
Приговор императора был суров, но справедлив. Не исключено, что на примере Брюна он решил преподать урок всем другим высшим военачальникам, склонным к подобного рода поступкам. А в качестве «козла отпущения» им был избран маршал, менее других ему симпатичный.
В целом же как военачальник Брюн был ничем не хуже и не лучше других наполеоновских маршалов, во всяком случае, большинства из них. Вместе с тем необходимо отметить, что опыта командования армейскими объединениями и самостоятельного решения крупных оперативно-стратегических задач у него было значительно больше, чем у многих из них.
Это в полной мере учитывал и Наполеон, поручавший Брюну, как правило, командование на самостоятельных операционных направлениях (Вандея в 1800 г., Италия в 1800—01 гг., Померания в 1807 г. и, наконец, итало-французская граница в 1815 г.). И каждый раз поставленную перед ним задачу Брюн выполнял успешно.
Однако проявить свои воинские дарования в рядах Великой армии под предводительством самого Наполеона Брюну не довелось ни разу. Поэтому в исторических трудах, посвященных эпохе наполеоновских войн, имя Брюна в сравнении с другими, более знаменитыми маршалами Наполеона, встречается довольно редко, но в анналах военной истории оно сохранилось и занимает свое место.
Недаром, один из парижских бульваров, увековечивших память о героях великой эпопеи Первой империи, носит имя маршала Брюна.
Это, так сказать, «фактологически-аналитическая версия» биографии маршала Брюна-«Генерала Трибуны». Тогда как «развернуто-беллетризированный вариант» позволяет оценить некоторые ключевые моменты сквозь призму «света и теней»«Спасителя Батавской Республики».
<<…Несмотря на то, что дядя будущего маршала Франции Брюна был военный, а крестный отец являлся братом губернатора Дома инвалидов, отец — Этьен Брюн, работавший в городском суде, надеялся, что сын все-таки пойдет по его стопам и станет чиновником городского магистрата.
Когда мальчик подрос, его направили на учебу в Париж.
Поскольку французская столица заслуженно слыла в ту пору центром общеевропейского соблазна и разврата, то наш юнец быстро осознал, что терять времени даром в его возрасте, когда все в новинку, «море кажется по колено» и тестостерон бьет по мозгам нет смысла. Зубрежка параграфов классического права осталась далеко в прошлом, а Гильом стремительно превратился в бонвивана, прожигающего жизнь в злачных местах Парижа. Он целыми днями сидел в кабаках со своими новыми друзьями или наведывался в притоны, познавая нюансы женской анатомии и «науку телесной любви» с помощью «ночных бабочек» на любой вкус, каждый раз открывая «что новое».
Но «матерь городов французских» во все времена отличалась дороговизной широчайшего ассортимента предлагаемых ею «услуг» и удовольствий. Такой образ жизни, требующий, естественно, много денег, привел к тому, что долги молодого повесы Гильома росли со скоростью звука. Естественно, что очень скоро нашему любвеобильному провинциальчику кредиторы «включили счетчик».
Возвращаться в томительную глушь родного городка, а вернее, стремительно бежать, в лоно семьи, он не пожелал, поскольку прекрасно знал, какое впечатление такое его легкомысленное времяпровождение произведет на отца. А потому, он стал лихорадочно обдумывать, что же предпринять.
Наш бонвиан или, как сейчас говорит продвинутая молодежь, «клевый по жизни» (что-то «нарицательное» типа «федоровбондарчуков» или «ксюшсобчаков» — запредельно ушлых и падких до самопиара и наживы), пошел по иному пути. Он резко прекратил все общение с «предками» и принимает нестандартное решение: пошел… работать в типографию. Все зарабатываемые деньги, он спускал на красивую жизнь, без которой он теперь уже не мог обходиться.
Казалось, жизнь Брюна стремительно несется в тартарары.
Однако все деньги, получаемые за свою работу, тратились им на все те же удовольствия и развлечения.
Но «нет худа — без добра», работая в типографии, пылкий и энергичный Брюн, настолько увлекся литературой, поэзией и изящными искусствами, что возжелал увидеть отпечатанное шрифтом на бумаге… свое имя. Заниматься писательством (графоманией) в ту пору было очень модно — на дворе стоял Век Просвещения — и бумагомаранием занимались все, кому не лень! Вот и гуляка, и острослов Брюн «скатился на эту дорожку» и публикует некое «Красочное и сентиментальное путешествие по западным провинциям Франции». И хотя произведение осталось незамеченным, Гильом уже почувствовал «вкус пера», посчитал себя не много, ни мало — литератором, вследствие чего, Гильом решил вплотную заняться журналистикой поскольку именно она его истинное призвание.
Если бы в это время ему предсказали, что он станет маршалом Франции, он расхохотался бы и послал бы к черту этого предсказателя.
Но «горы и тонны» эпических стихов и высокопарных эссе, дождем вылетавших из-под бойкого пера нашего «журналиста» сходу отвергались издателями. «Литературный гений» Брюн неистовствовал, но все было напрасно.
Но тут очень вовремя грянула революция и наш герой находит себе новое применение: он «уходит в революцию»!
Во все времена у определенной части молодежи это было очень модно и престижно. Не стал исключением и Гильом Брюн, очень импозантный и находчивый двадцатишестилетний сын юриста. Молодой Брюн с головой окунается в политические баталии, чтобы своими выступлениями и сочинениями прославить свое имя.
Охотно и сознательно разделяя идеи начавшейся революции («Свобода! Равенство! Братство!»), он становится под их знамена, вступает в Национальную гвардию, став сразу капитаном. В парижских салонах и на митингах все чаще звучат имена Дантона, Робеспьера, Марата и других восходящих народных вождей.
Не теряет времени даром и наш неудачливый журналист Гильом Брюн. Он с головой кидается в политику, примыкает к Дантону. У нашего «журналиста» репутация одного из самых решительных санкюлотов. Зажигательным речам высокого брюнета с пылающими темными глазами восторженно внимают толпы простолюдинов. Он быстро становится кумиром масс!
Но, несмотря на это, потуги на графоманство в области эссе и эпического стихосложения не оставляют нашего пламенного революционера и он высказывает свои соображения по этому поводу своему другу Дантону. И тот находит выход из сложившейся дилеммы: весьма мудро переориентировав литературную энергию бывшего журналиста на тему… войны, тем более, что она не за горами.
Это очень злободневно: ведь всем ясно, что монархическая Европа не смириться с фактом свержения власти одного из ее родственников (все короли Европы были в какой-то степени между собой родственниками!), а затем и его гильотинирования. Она обязательно сообща пойдет войной на оплот «революционной заразы». Английские «океанократы» отправили свои флоты к французскому побережью. Австрия с Пруссией уже примкнули штыки, обнажили сабли с палашами и расчехлили пушки! Да и «Северная Мессалина» (блудливая «до гроба доски» российская императрица-мужеубийца Екатерина II) тоже подумывала не бросить ли ей на крамольников своего «Русского Марса» победоносного «Ляксандра Васильча», благо он рвался отточить на них после турок и бунташных поляков Тадеуша Костюшко свое полководческое мастерство!
«На нас идут короли всей Европы! Мы же вызовем их на схватку, бросив им под ноги голову короля!!» — ревел с трибуны неистовый Дантон. Его клич подхватил знавший силу слова, адвокат Камиль Демулен, агитационно-провокационно бросив в заведенную толпу всего два магнетических слова: «К оружию!!!»
А ведь после «Хлеба и Зрелищ!» — это главное — что завсегда л`юбо Быдлу (Кумачевой сволочи!)!
Озаренный гением Дантона и доходчивым призывом Демулена наш герой, не долго думая, разразился трактатом по вопросам… военной тактики! Затем одна из парижских прелестниц (а он был очень большой «ходок»! ), весьма ехидно отозвалась о его шедевральных военных записках: «Ах, Брюн! Если бы сражались перьями, то вы стали бы знаменитым генералом!» Как известно, порой «женскими устами глаголет истина» и пламенный народный трибун Гильом-Мари-Анн Брюн вдруг ощутил себя… военным человеком!
И вот когда по всей Франции стали создаваться отряды Национальной гвардии, Брюн решил сменить перо на ружье и вступает в ее ряды. При выборах офицеров, он неожиданно становится капитаном. Обстановка благоприятствует такому патриотическому решению — «Patrie en danger!» («Отечество в Опасности!») — враги подступают к границам революционной Франции со всех сторон. Он вновь идет к своему другу Дантону и просит его предоставить ему должность в одной из волонтерских частей, которые в большом количестве формировались в это время. И вскоре он уже майор 2-го батальона волонтеров департамента Сена и Уаза.
Так Брюн вступил на дорогу славы или, вернее своей очередной славы, на этот раз военной!
Уже через год он становится полковником, а 18 августа 1793 г. бригадным генералом. Участвуя в боевых операциях, Брюн проявил большую личную храбрость в сражении при Ондскоте. Благодаря своим радикальным взглядам и дружбе с Дантоном, Брюн становится вскоре членом Военного комитета Конвента.
…Между прочим, 2 сентября 1795 г. не обошли стороной «дела семейные» и нашего пламенного революционера и большого поклонника альковных игр: за Брюна вышла замуж некая Анжелика-Николь Пьер (1765—1829). Эта уже тридцатилетняя «девица» из весьма скромной семьи работала полировщицей. По сути дела этот брак лишь оформил давно завязавшиеся отношения парижанки с бывшим провинциалом, не пожелавшим возвращаться в свое захолустье. Одна из самых осведомленных (в том числе, по интимным делам среди маршалата и генералитета наполеоновской империи) и язвительных женщин наполеоновской эпохи жена генерала Жюно, более известная как Лаура д’Абрантес признавала, что маршальша Брюн — «простая и добрая». Другие не столь завистливые (очень характерная черта подавляющего числа представительниц слабого пола, чья «„мстя“ ужасна, непредсказуема и бесконечна»! ) женщины даже называли Анжелику Николь очень красивой. Она была отличной хозяйкой, но матерью Бог и Природа ей стать так и не дали (по крайне мере, в ту пору было принято «сваливать» бездетность на… женщин!). Зато она посвятила себя воспитанию двух приемных дочерей. Сила души и характера этой мужественной женщины в полной мере проявились в трагические дни гибели ее мужа…
В 1796—97 гг. Брюн участвует в Итальянской кампании Наполеона Бонапарта, командуя бригадой в дивизии Массена. В боевых действиях он проявляет неустрашимость, решительность и революционный пыл, но и не более того. В своем очерке о том знаменитом походе Наполеон не упоминает о Брюне, кроме одного раза. Однако это единственное упоминание очень точно характеризует молодого бригадного генерала. После Тальяменто, дивизия Массена была направлена к Тарвису, где столкнулась с войсками эрцгерцога Карла. «Бой был упорный, — пишет Бонапарт. — С той и другой стороны чувствовалось понимание важности победы… Генерал Брюн, впоследствии маршал Франции, командовавший бригадой в дивизии Массена, вел себя здесь с величайшей доблестью».
Правда, Брюн, участвуя в боевых действиях, пришел к пониманию, что оказывается война — это не только махание саблей и стрельба, но и возможность неплохо подзаработать в финансовом отношении. В промежутках между боями он с беззастенчивостью воришки стал набивать свои карманы. Направленный во главе армии в Швейцарию, он ловко опустошает швейцарскую казну ради финансирования Египетской авантюры 1798—99 гг. амбициозного генерала Бонапарта.
Правда, на восток Брюна не взяли, но вскоре наступил его звездный час! Он одержал свою единственную громкую победу, сыгравшую очень важную роль в истории республиканской Франции.
Пока Бонапарт «покорял» Восток, «Туманный Альбион» предпринял очередную попытку ликвидировать «революционную заразу» в континентальной Европе. Англия спонсировала новую антифранцузскую коалицию, в которую вошли Австрия, Россия, Неаполитанское королевство.
В тоже время готовившийся к высадке в конце августа 1799 г. в Голландии экспедиционный англо-русский корпус (по весьма разным данным от 25 до 33 тыс. штыков и сабель) брата английского короля Георга III, посредственного военачальника, герцога Фредерика Йоркского (1763—1827) вот-вот должен был вторгнуться во Францию с северо-востока.
Французское правительство приказало Гильому-Мари-Анн Брюну возглавить так называемую Батавскую (франко-голландскую) 22-тысячную армию и свести на нет все усилия союзников. В ситуации, когда яростно разметавший армии Макдональда и Моро в Северной Италии неистовый старик Souwaroff, собирался с юго-востока через Швейцарские перевалы прорваться навстречу к русскому корпусу генерала А. М. Римского-Корсакова для совместного с австрийцами броска во Францию, Брюну предстояло сыграть роль одного из Спасителей Отечества.
Забегая вперед, скажем, что она ему удалась.
Тем временем британская эскадра в составе 55 военных кораблей всех классов и транспортный флот из 180 судов отплыли из Англии. Узнав о приближении вражеской эскадры, Брюн решил не торопиться и выяснить намерения противника, ограничившись направлением дивизии генерала Дэндельса к Гельдеру — самому важному пункту его участка.
Эта передовая французская дивизия не смогла воспрепятствовать высадке у Гельдера на берег британской дивизии генерала Ральфа Эберкромби (1734—1801) и была отражена. Зато Брюн, сумел разгадать все намерения противника и уже всеми силами выступил навстречу англичанам.
Три его дивизии двигались тремя компактными колоннами: Дэндельса — справа, Дюмонсо — в центре и слева — Вандамма, кстати, одного из лучших французских пехотных генералов не только той поры, но и грядущих наполеоновских войн.
Видя, что противник не очень-то и силен, Брюн решил нанести удар первым.
10 сентября на рассвете он начал наступление шестью колоннами. Однако с самого начала все пошло не так, как планировал французский генерал. Не имевшего переправочных средств Вандамма, союзники задержали у Алькмаарского канала и он не смог переправиться через него, а две другие дивизии тоже принялись топтаться на месте. Получивший отпор Брюн не полез на рожон, понапрасну теряя силы, а умело «сел в крепкую оборону», возведя укрепления, в ожидании обещанных ему подкреплений.
В середине сентября на побережье высадился герцог Йоркский — собственной персоной — со 2-й английской дивизией и 11-тысячным русским корпусом генерала от инфантерии Ивана Ивановича Германа (1744—1801). Того самого, между прочим, Германа, которого по началу крайне мнительный российский император Павел приставил было следить за Суворовым в Италии, но затем передумал и направил в помощь англичанам, готовящимся к высадке на северо-восточном побережье Франции.
18 сентября русско-английские войска перешли в наступление: генерал Эберкромби двинулся против правого фланга французов; генерал Дэндельс — на центр, а генерал Герман атаковал левое крыло Брюна. После ожесточенного боя союзники смогли захватить деревню Берген. Однако генерал Вандамм не дал им закрепиться и развить успех, своевременно ударив в штыки. Деревня оказалась возвращена обратно, а войска Германа разгромлены, причем, в плен попал и сам Иван Иванович и на этом полководческая карьера этого незадачливого саксонского наемника на русской службе закончилась. Его, правда, потом выменяли на плененных под Нови французских генералов Периньона и Груши, (будущих, кстати, маршалов Франции), но прожил он после этого «конфуза» не долго. Герцог Йоркский, удрученный поражением Германа, отвел все свои изрядно потрепанные войска в тыловой лагерь.
Несмотря на первоначальный успех, Брюн не стал торопиться с контрударом, продолжив укреплять свои позиции, в ожидании подкреплений, уже бывших неподалеку. Пока противники пережидали, герцог Йоркский принялся приводить свои деморализованные войска в порядок. Ему следовало либо отказаться от попытки прорваться вглубь занимаемой неприятелем территории и убраться восвояси «не солоно хлебавши», или снова рискнуть пойти на сражение.
В конце концов, англичане решили еще раз атаковать врага всеми оставшимися у них силами.
2 октября союзники снова пошли вперед, на этот раз четырьмя колоннами: Эберкромби, Дэндельса, Пальтни и сменившего неудачника Германа — принимавшего, участие в усмирении Суворовым Всепольского восстания Тадеуша Костюшко в 1794 гг., генерал-майора Ивана Николаевича (Магнуса Густава) Эссена 1-го [19.9.1759 им. Педдес Эстляндской губ. (или Калви, волость Азери, Восточная Эстония — 8.7./ 23 августа 1813, Бальдон Курляндской губ. (Латвия)] (не путать с П. К. Эссеном 3-м — участником Цюрихского «конфуза» Римского-Корсакова»! ).
И хотя французы опять отразили все атаки на деревню Берген, но общий исход боя остался неясен и обе армии заночевали прямо на поле боя.
Однако, на следующий день, Брюн предпочел отойти на виду у неприятеля на новую позицию у Бевервейка. Именно там его ожидали долгожданные подкрепления, наконец-то прибывшие из Франции.
Два следующих дня противники простояли без движения: инертный герцог Йоркский никак не мог решиться снова наступать, а Брюн собирался взять союзников измором, благо что именно ему бездействие шло на пользу.
Лишь на третий день британский главнокомандующий, все же, дал команду на атаку. Упорный бой не стихал весь день. Позиции стойко оборонявшихся французов, не раз и не два переходили из рук в руки. Не было понятно, чья — возьмет вверх. Только ближе к ночи генерал Брюн провел проникающую кавалерийскую атаку, расстроившую вражеские ряды и союзники принялись стремительно отступать.
Проатаковав весь день, понеся большие потери, герцог Йоркский отвел свои деморализованные постоянными неудачами войска вглубь исходных рубежей. Казалось, ему пора сажать десант обратно на корабли и «уносить ноги» пока французы не сбросили в море остатки союзных войск. Но упрямый англичанин остался на позициях, явно надеясь на благоприятный случай.
Теперь уже Брюн, изрядно укрепившийся, и к тому же почувствовавший, что фортуна на его стороне решил перейти к активным наступательным действиям. 15 октября он взял в кольцо лагерь русско-английской армии и вот-вот грозился покончить с противником. Только тогда английский главнокомандующий, поняв, что оказался в патовой ситуации, решил капитулировать на почетных условиях.
Уже 19 ноября последний отряд союзников покинул Голландию, так и не выполнив поставленную задачу.
Общие потери союзников в той бездарной кампании составили ок. 10 тыс. убитыми, раненным и пленными. Англичане за право свободного выхода из страны обязались вернуть Франции всех когда-либо взятых в плен французов. Примечательно, что раздосадованные британцы русских солдат отказались вывозить на Туманный Альбион, а перебросили их морем на о-ва Джерси и Гернеси, где зимой остатки русского экспедиционного «горе-корпуса» влачили жалкое существование без пропитания, без обносившихся одежды и стоптанной обуви.
Так бывает обычно со всеми союзниками островной Великобритании, у которой нет постоянных партнеров, а имеются только постоянные интересы.
Так было, так есть и так будет всегда.
После этой победы за генералом Брюном в войсках закрепилось почетное звание «Спасителя Батавской республики», так называлась дочерняя республика, образованная на территории Голландии.
…Между прочим, значение этой победы, наравне с победой Массены над Римским-Корсаковым (а Сульта — над Готце) в Швейцарии, для революционной Франции трудно переоценить. Если бы сразу после Нови Суворову удалось-таки быстро прорваться к Римскому-Корсакову и раздавить армию Массены, а Брюн не смог бы отразить англо-русское вторжение герцога Йоркского в Голландии, то кое-кто из историков не исключает возможности попытки вторжения монархических союзников (России, Австрии, Пруссии и Англии) во Францию, поскольку Рейнская армия вряд ли смогла бы в одиночку устоять при мощном нажиме!? Более того, отдельные исследователи и вовсе склонны полагать, что при ином исходе этих сражений и прочих более благоприятных привходящих обстоятельствах русские, прусские, австрийские и британские армии могли оказаться во Франции на пятнадцать лет раньше (!?), чем это произошло на самом деле!? Впрочем, история, как известно, не имеет сослагательного наклонения или, «каждому — свое»!? А так «лебединая песня» победоносного Суворова — столь желанный для европейских монархов поход на Париж, как и не менее желанная для «русского Марса» встреча на поле боя с Бонапартом, как это активно популяризируется в отечественной литературе, «… широко шагающим мальчиком, которого пора унять, а не то будет поздно» (?) — не состоялись. И очень скоро, предостережение Суворова, что «новый Рим пойдет по стопам древнего», реализовалось: наполеоновская Франция начала стремительно поглощать европейские государства, превращаясь в супер-державу…
В своих воспоминаниях, Наполеон, хоть и не резко, но критиковал некоторые действия и решения Брюна. Разбирая все этапы этой кампании, Наполеон, в частности, пишет: «Генерал Брюн потерял десять дней августа в досадных колебаниях. Чтобы принять решение, он выжидал более надежных сведений о намерениях противника. Он считал, что лучше действовать медленно, чем действовать плохо и наобум. Такая осмотрительность была тут неуместна: не могло быть никакого сомнения относительно пункта, где будет иметь место атака англичан. Им хотелось захватить Голландию; они могли это сделать, лишь овладев Зюйдерзее, а для этого им нужен был Гельдер». Однако, несмотря на критические замечания, Бонапарт в конце заключает, давая тем самым оценку действиям Брюна: «Он провел кампанию умно».
Более того, позднее Наполеон признал, что Брюн в 1799 г. избавил Францию от нового вражеского нашествия.
Впрочем, это не помешало Бонапарту емко и доходчиво охарактеризовать степень военного дарования бывшего журналиста и по совместительству «пламенного революционера»: «Брюн имел известные заслуги, но в общем, был скорее генералом трибуны (курсив мой — Я.Н.), чем внушающим страх воином».
Так или иначе, но Брюн был в числе тех немногих генералов-патриотов, которые в очередную для родины суровую годину («Отечество в опасности!»), погребли все планы европейских монархов похода на республиканский Париж.
Несмотря на свои крайне радикальные республиканские взгляды, Брюн поддержал Наполеона во время государственного переворота 18 брюмера и в декабре 1799 г. был назначен Бонапартом, ставшим Первым консулом Французской республики, членом Государственного совета и председателем военной секции.
Затем Брюна во главе 60-тысячной армии, перебрасывают на запад Франции, где активизировались вандейцы. Наш герой сумел добиться лишь некоторых успехов и через какое-то время его поменяли на Бернадотта, переведя в Италию.
До него главнокомандующим Итальянской армией по распоряжению Наполеона 24 июня 1800 г. был генерал Массена.
Но уже спустя пару месяцев Первый консул пересмотрел свое решение. Все очень просто: став главнокомандующим, Массена без зазрения совести принялся набивать свои карманы всем, чем только было можно. Мало того, что он занялся разворовыванием казенных армейских денег, так еще не гнушался и грабежами и мародерством.
Именно Брюну пришлось 13 августа 1800 г. сменить непотребно проворовавшегося Массену.
И вот вскоре выяснилось, что и новый главнокомандующий Итальянской армией мало, чем отличался от бывшего: подобно Массене Брюн не гнушаясь ничем, что могло бы обогатить его.
Именно за казнокрадство Бонапарт его недолюбливал, больше всего.
А вот воевал Брюн в Италии точно также, как до этого действовал против англичан и русских в Голландии — очень не спеша и весьма осторожно. И, тем не менее, такая тактика сработала снова: в битве при Поццоло он сумел нанести поражение австрийской армии. Правды ради, следует уточнить, что в его победе ключевую роль сыграла прорвавшая центр вражеской позиции стремительная кавалерийская атака генерала Даву!
Несмотря на поддержку Бонапарта во время событий 18 брюмера, сделавших его властелином Франции, Брюн, тем не менее, не слишком симпатизировал Наполеону. Неизвестно, насколько он участвовал, и участвовал ли в распространении «пасквилей» против Бонапарта, но последний решил отослать этого «пламенного революционера» послом в Турцию, подальше от Парижа, благо война с ней закончилась после эвакуации французских войск из Египта.
Казалось, нашего «героя трибуны» уже мало что ожидает на родине, но именно Брюн удостоился звания маршала Франции.
…Между прочим, его маршальство, как впрочем и Бессьера, а потом спустя годы и Мармона, вызвало немало разговоров, как в армейской среде, так и в гражданском обществе. Почему Брюн, никогда не вызывавший большой симпатии Бонапарта, да и сам не симпатизировавший ему, вдруг получил столь высокое звание, став высшим сановником империи? Профессионалы отлично понимали, что Брюн не чета Массене или даже Журдану, но и ничуть не хуже Монсея или Периньона и т. п. и т. д. Лишь один неоспоримый аргумент в пользу Брюна лежал на поверхности: отражение русско-английского десанта осенью 1799 г. в Голландии, отчасти, предотвратившего другие более серьезные беды для республиканской Франции! Но достаточно ли этого для маршальства — вот в чем вопрос!? Судя по всему, у Бонапарта были свои резоны раздать маршальские жезлы первым 18 генералам, среди которых, как показало время было всего лишь несколько разностороннеодаренных военачальников — Массена, Даву, Ланн Сульт и Сюше. Скорее всего, это была попытка консолидации всех слоев нового французского общества под его эгидой. В маршалате оказались совершенно разные по своим взглядам и устремлениям, дарованиям и нравственным качествам военачальники: пламенные республиканцы; бывшие королевские офицеры, пошедшие служить новой власти ради карьерного роста, но так до конца не принявшие новый режим; амбициозные либералы; истинные патриоты; и честолюбивая молодежь, понимавшая, что их военная карьера всецело зависит от благосклонности Наполеона и именно он всячески поощряет их талант, продвигая их вверх по службе. В результате судьбе было угодно, чтобы не обладавший сверхъестественными военными талантами и не одержавший потрясающих побед, журналист по призванию и военный по ситуации, «генерал трибуны» Гильом-Мари-Анн Брюн стал… маршалом Франции! Возможно, так сложились обстоятельства либо так легли звезды!? Скажем сразу, что с маршальством Брюну сильно повезло. Дело в том, что именно Французская буржуазная революция (как и все остальные подобные «катаклизмы») дала шанс «прорваться наверх» людям рисковым, решительным, энергичным и удачливым, т.е. из «Грязи в Князи». Остальные могли лишь сетовать, что между 1789 и 1804 гг. они не воспользовались случаем, пока все «пути-дороги» к чинам, почестям и богатству были открыты. Установление империи Наполеона ознаменовало возвращение к порядку, когда чины и должности снова стали распределяться по старшинству, по окончании престижного заведения или из-за громкого имени. Все стремительные продвижения вверх по социальной лестнице после 1804 г. затормозились очень сильно, а затем и вовсе сошли на нет. Вторых «Мюратов», «Ланнов», «Нейев» — выходцев из простых солдат революции, из «гущи народной» — в период империи Франция уже не получила…
Став маршалом, Брюн уже почти не воевал — такова была воля Наполеона.
Он в основном занимался очень выгодным лично для его кармана занятием -администрированием: губернаторствовал в ганзейских городах Бремене, Гамбурге, Любеке. Вполне естественно, что на этой должности он не умерил свой пыл в отношении поборов и нечестного обогащения. Поначалу Наполеон закрывал глаза на это очередное лихоимство маршала: он был очень занят войной с Пруссией, а потом и с русскими в Польше.
Весной 1807 г. случилось событие, имевшее роковые последствия для Брюна лично.
Тогда против французов, осаждавших Кольберг, шведы высадили десант и открыли боевые действия. Брюн сумел отбросить шведов в Штральзунд и даже понудил их к капитуляции. Но подписывая ее, французский, а по сути дела — наполеоновский — маршал допустил непростительный поступок, вызвавший резкое недовольство Наполеона. Брюн подписал документ о капитуляции от имени «французской армии», забыв упомянуть… «Его Императорское и Королевское величество», т. е. Наполеона. Сверхамбициозному «корсиканскому выскочке» «генералу Бонапарту» очень не понравилось такое умаление его достоинства как главы государства.
Эта ошибка вкупе с давно копившимся у Бонапарта недовольством корыстолюбием (многочисленные жалобы о лихоимстве Брюна в ганзейских городах) нелюбимого им маршала Брюна повлекли за собой снятие последнего с его «корытно-хлебного» поста.
Наполеон до конца жизни не мог забыть мошенничества Брюну, называя его в числе самых «ненасытных грабителей».
А ведь в самом начале своей военной карьеры — в годы революционных войн — Брюн слыл строгим блюстителем республиканской морали. С возрастом человек меняется (или раскрывается?), причем, порой, не в лучшую сторону — не так ли!?
С той поры целых семь лет Брюн находится в опале, не получая никаких должностей. После Первого отречения Наполеона в 1814 г., Брюн присягнул Бурбонам, однако каких-либо назначений от короля Людовика XVIII не получил.
В ходе «Ста дней», Брюн перешел на сторону вернувшегося императора французов. Последний не отказался от услуг опального маршала и назначил его командиром Варского корпуса для охраны юга Франции. Но ничего опасного там за эти 100 дней так и не произошло.
Рассказывали, что уже на острове Св. Елены, Бонапарт вроде все же пожалел, что не поручил Брюну поднимать на борьбу с союзниками рабочих парижских предместий. Впрочем, повторимся, что именно тогда же Наполеон емко и доходчиво охарактеризовал степень военного дарования бывшего журналиста и по совместительству «пламенного революционера»: «Брюн имел известные заслуги, но в общем был скорее генералом трибуны (курсив мой — Я.Н.), чем внушающим страх воином».
После очередной реставрации Бурбонов Брюн вновь клянется им в верности и снова пытается предложить свои услуги. Именно с этой целью он собирается выехать в Париж, чтобы предстать перед королем…
Второго августа 1815 г. маршал Брюн прибыл в Авиньон и остановился в гостинице «Пале-Руайяль» лишь для того, чтобы сменить лошадей.
Очень скоро перед зданием собралась возбужденная толпа вооруженных людей. Дело в том, что на юге Франции уже во всю орудовали уголовные банды, ловко прикрывавшиеся именем короля, т.е. как они себя сами называли — «истинные слуги короля». Теперь они вели настоящую охоту за всеми, кто хоть как-то был связан не только с «узурпатором» и всеми его приверженцами, но и с революционными событиями, которые привели к убийству «христианнейшего» короля Людовика XVI и свержению династии Бурбонов с престола Франции. Они прекрасно знали, что никакого преследования со стороны королевского правительства не будет, а потому действовали открыто, нагло и жестоко.
Поскольку в поле досягаемости их «грязных лап» оказался бывший наполеоновский маршал Брюн, то они решили показать всем как это делается, тем более, что именно Брюн вызывал у них особую ненависть. Многие авиньонцы были уверены, что именно этот маршал еще в далеком 1792 г. участвовал в сентябрьской резне сторонников короля Людовика XVI в Париже и даже носил на пике голову обесчещенной и зверски растерзанной толпой принцессы де Ламбаль, с которой по слухам королева состояла в блуде.
…Впрочем, истории осталось неизвестно был ли наш герой замешал в этом кровавом убийстве и последующем коллективном надругательстве над телом очень близкой подруги королевы Марии-Антуанетты…
Известно немало вариантов последних часов маршала Брюна.
Другое дело, что 2 августа 1815 г. в придорожном трактире разъяренная толпа «роялистов» застрелила «пламенного революционера» почти в упор. Умирая, он якобы все же успел прошептать: «Господи! Пережить сотню битв и так помирать…».
Не будем уточнять нюансы быдлового глумлении над истерзанными останками человека, а затем и могилой, который 15 лет назад, когда в очередной раз «Отечество было в Опасности», отразил угрозу с севера и избавил Францию от нового вражеского нашествия…>>
…Выдающийся военный, государственный деятель, инженер и ученый, дивизионный генерал (25 января 1814 г.) граф империи (20 марта 1815 г.), пэр Франции (1815) Лазар-Никола-Маргерит Карно (13.05.1753, Ноле близ Кале, департ. Па-де-Кале — 2.08.1823, Магдебург, Пруссия), прозванный «Организатором победы» (L, Organisateur de lavictoire) и «Великим Карно» (Le Grand Carnot).
Родившись в многодетной (18 чел.) (то ли офицера, то ли адвоката: данные разнятся), он закончил Военный колледж Мезьера (Ecole militaire de Mezieres), и в 1771 г. поступил в Парижское военно-инженерное училище. После его окончания Карно был произведен в офицеры и определен на службу в королевский корпус военных инженеров в 1773 г. В 1783 г. Лазар произведен в капитаны, а в 1784 г. за работу «Похвальное слово Вобану» удостоен награды Дижонской академии.
Когда по всей стране громыхнула революция, Карно, в отличие от большинства своих сослуживцев, эмигрировавших за границу, остался во Франции и перешел на сторону восставшего народа.
В 1787 г. он познакомился с Максимилианом Робеспьером. В 1791 г., уже став подполковником, Карно избирается депутатом Законодательного собрания Франции от своего родного департамента Па-де-Кале, где оказывается среди крайних радикалов, выступавших за углубление революционных преобразований в стране. В 1792 г. он стал членом Конвента, где зарекомендовал себя стойким республиканцем, проголосовавшим за казнь низложенного короля Людовика XVI.
С началом войны революционной Франции против 1-й коалиции европейских держав в апреле 1792 г. Карно отправляется на фронт, знакомится с офицерами и солдатами, лично участвует в боевых действиях против интервентов.
С осени 1792 г. — он уже комиссар Конвента и выезжает на различные фронты.
В годы революционных войн Карно выполнял эту миссию неоднократно, лично переписывался с боевыми генералами, решал вопросы о назначениях и составлял планы кампаний; в критический для Республики момент он настойчиво внедрял новую тактику войны: «Нужно атаковать внезапно, стремительно, не оглядываясь назад. Нужно ослеплять как молния и бить молниеносно». Карно резко выделялся глубокими знаниями военного дела, энергией и решительностью от многих других комиссаров, являвшихся сугубо гражданскими людьми, не имевшими никакой военной подготовки и зачастую только мешавшими командующим армиями выполнять свои прямые обязанности. Так, в частности, Карно принимал активное участие в организации обороны французских войск в Восточных Пиренеях, затем во Фландрии и ряде других районов.
После измены генерала Ш. Дюмурье в апреле 1793 г. именно Карно принял на себя общее руководство французскими войсками в Северной Франции. Именно он на пару с генералом Ж. Журданом нанес противнику поражение (как принято считать, одно из четырех судьбоносных для республиканской Франции!) в сражении при Ваттиньи (15—16 октября 1793 г.), прямо на поле боя разжаловал генерала Пьера-Гийома Грасьена, давшего приказ отступить своей бригаде, приведённой в беспорядок фланговой атакой неприятеля.
Военно-административные способности Карно были высоко оценены революционным правительством Французской республики.
В августе 1793 г. он был введен в состав Комитета общественного спасения (высший военно-политический орган республики в период якобинской диктатуры), где с 14 августа 1793 г. возглавил стратегическое руководство вооруженными силами республиканской Франции. На этом посту Карно проявил незаурядные военные дарования, выдвинулся как выдающийся военный организатор борьбы, французского народа против объединенных сил европейской реакции и внутренней контрреволюции.
Он выдвинул план создания массовой армии и явился одним из основных руководителей, воплотивших этот грандиозный план в жизнь. Под его непосредственным руководством были сформированы 14 армейских объединений, проведена военная реформа, в результате которой коренным образом реорганизована и приспособлена к новым условиям вся военная система Франции.
23 августа 1793 г. по настоянию Карно Конвент принял декрет о всеобщей военной мобилизации, объявлявший всех французов от 18 до 40 лет мобилизованными на военную службу для спасения революции. Он обязывал встать под ее знамена всех способных носить оружие. В первую очередь призыву в армию подлежали молодые люди в возрасте от 18 до 25 лет, а также неженатые и бездетные мужчины старших возрастов. На основании декрета для нужд армии в каждом административном округе также мобилизовывались запасы продовольствия и фуража. По расчетам Карно, первая мобилизация должна была дать 400—500 тыс. человек, но фактически она дала значительно большее количество призывников.
В 1794 г. на различных фронтах Французской республики действовали 14 армий!
Если в феврале 1793 г. вооруженные силы Франции насчитывали лишь ок. 230 тыс. человек, то к сентябрю 1794 г. общая численность французской революционной армии достигла 1 млн. 26 тыс. человек!
Во многом благодаря усилиям Карно был решен вопрос с вооружением и материальным обеспечением массовой революционной армии. Изменена система снабжения войск продовольствием и фуражом. Старая магазинная система снабжения и лагерного расположения войск была отброшена. Республика не располагала материальными средствами для того, чтобы создавать громоздкие магазины и огромные обозы для их обслуживания. Французская армия перешла к системе реквизиций и расположения бивуаками. Это существенно повысило ее подвижность и маневренность.
Массовая революционная армия не могла воевать по-старому, как это было принято в армиях феодально-абсолютистских государств: для использования ее крупных войсковых масс потребовались новые способы стратегии и тактики. Не только Карно, но и один из вождей якобинцев Л. Сен-Жюст это хорошо понимали. Недаром последний утверждал, что революционная французская «военная система должна заключаться в стремительности и натиске».
Для обеспечения руководства войной был создан Комитет Общественного Спасения, который составлял планы ведения войны в целом, отдельных кампаний и походов, определял необходимость сосредоточения сил на том или ином направлении, организовывал снабжение войск, контролировал исполнение отданных приказов, распоряжений и директив.
Единство в руководстве войной вносило свой весомый вклад в успешное проведение боевых действий. Подходя по-новому к ведению войны, Карно играл в комитете главную роль по военным вопросам. Поскольку многочисленные армии действовали на разных оперативных направлениях, то он настоял на отказе от кордонной стратегии (равномерного распределения сил на театре военных действий), не предусматривавшей создания ярко выраженных ударных группировок войск.
Вместо распыления сил для прикрытия отдельных крепостей и других стратегически важных объектов Карно стал применять новый способ ведения войны. Французы наносили сильные удары мощными группами войск по неглубокому (не эшелонированному) расположению вражеских войск. Таким образом, максимально большая масса людей и артиллерии в строго определенное время энергично направлялись для стремительной атаки каких-то конкретных пунктов.
Несмотря на то, что неприятель в целом обладал большим численным превосходством, военное руководство французской республики умело использовало распыленность войск противника, создавая превосходство в силах над ним на направлениях главных ударов. Новизна такой стратегии состояла в том, что она применялась на обширном театре военных действий, охватывавшем по периметру границы целой и притом крупной по европейским меркам страны. Почти полтора десятка республиканских армий действовали то в одиночку, то группами, создание которых достигалось посредством быстрых и внезапных для противника перегруппировок. Французы сражались крупными массами, нанося решающие удары в штыковой атаке, стремясь преследовать врага до полного его уничтожения.
Стратегии Карно были присущи впечатляющая масштабность, стратегическая четкость и решительность в выполнении поставленных задач. Главным для французов стало уничтожение армии противника, они сами ищут сражений, которые теперь для них становится главным средством к победе над врагом. Новые черты стратегии уже резко отличают военное искусство французской революционной армии от искусства феодально-абсолютистских армий Западной Европы.
Правильный выбор направления главного удара в войне с сильным и опытным врагом, искусная концентрация сил на угрожаемых направлениях, стремительное нанесение ударов по наиболее уязвимым местам противника, решительный маневр и неотступное преследование разгромленного неприятеля — все это говорило о высоком стратегическом искусстве военного руководства Французской республики, возглавляемого в 1793—94 гг. Карно.
Уже к осени 1793 г. произошел перелом в ходе боевых действий на всех фронтах. Французы не только остановили наступление врага, но и нанесли ему ряд крупных поражений. К концу 1793 г. армии интервентов были отброшены за Рейн. На юге французы удержали свои позиции против испанских войск, вторглись в Савойю и овладели Тулоном.
Революционная Франция преодолела кризисное состояние своих вооруженных сил и создала массовую армию.
Карно явился одним из создателей новой ударной тактики революционной армии — тактики колонн и рассыпного строя. (Справедливости ради отметим, что в крупнейшей европейской державе той поры — российской империи, активно воевавшей в XVIII в. — на это обратили внимание и активно применяли уже в середине — 2-й пол. XVIII в. такие прогрессивные полководцы своего времени как выдающийся военачальник П. А. Румянцев, а затем и гениальный А. В. Суворов.) Построение боевых порядков французскими войсками производилось с быстротой, которая была неизвестна их западноевропейским противникам. Боевой порядок французов отличался гибкостью и подвижностью. Потерпев неудачу в столкновении с врагом, они быстро отрывались от противника, а при наступлении неожиданно появлялись на его флангах. С принятием на вооружение новой ударной тактики боеспособность французских войск резко повысилась. Это позволило им добиться крупных успехов в борьбе с армиями монархической Европы на всех фронтах в ходе кампаний 1793—94 гг.
На командные должности выдвинулись новые офицеры, преданные Революции; выросли новые генералы, в значительной степени свободные от устаревших взглядов на военное искусство, продолжавших царить в армиях антифранцузской коалиции. И в этом Карно тоже принадлежала немалая заслуга. По его инициативе на высшие командные должности был выдвинут целый ряд способных генералов, впоследствии выковавших славу французского оружия и вошедших в пантеон полководческого искусства Франции.
А затем в биографии Карно начались «ухабы», которые преследовали его по сути дела до конца его жизни.
С весны 1794 г. начались трения между Карно и сторонниками М. Робеспьера. Причиной тому послужило несогласие Карно с некоторыми военно-политическими шагами якобинского руководства, в частности, он резко выступал против крайностей кровавого якобинского террора, особенно репрессий против высшего командного состава армии. Вследствие этого Карно подвергался ожесточенным нападкам со стороны радикалов как в Конвенте, так и в Комитете Общественного Спасения.
Во время государственного переворота 9 термидора (27—28 июля 1794 г.) он выступил против Робеспьера и его ближайшего окружения. После их свержения он был избран председателем Конвента.
Но вскоре Карно предпочел снова сконцентрироваться на деятельности в военном министерстве. В немалой степени он (с подачи всесильного в ту пору Барраса) посодействовал назначению генерала Наполеона Бонапарта командующим Итальянской армией, тем самым, дав «зеленый свет» его блистательной карьере полководца мирового класса.
В 1796 г. его избирают членом Директории, просуществовавшей с 4 ноября 1795 г. до 10 ноября 1799 г.
После новых выдающихся успехов на разных фронтах, Карно, понимая, что за годы длительной и разорительной войны Франция остро нуждается в передышке, в 1797 г. выступил за заключение мира с коалицией европейских монархов, чтобы восстановить внутренний порядок в стране. Однако его предложение вызвало резко негативную реакцию со стороны большинства членов Директории (Барраса, Ребеля и Ларевельера-Лепо), заподозривших Карно в сговоре с врагами Франции.
Во время государственного переворота 18 фрюктидора (4 сентября 1797 г.), вовремя предупрежденный о том, что его ожидает арест и ссылка в далекую заморскую Кайенну (колония Французская Гвиана с ужасным климатом, где европейцы, как правило, стремительно угасали), он успел бежать в Швейцарию, потом в Баварию. Жил под чужим именем в Аугсбурге.
После государственного переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 г.), пришедший к власти, генерал Наполеон Бонапарт разрешил вернуться на родину всем изгнанникам. В их числе был и Карно, возвратившийся во Францию в конце 1799 г.
В апреле 1800 г. Первый консул Французской республики Наполеон Бонапарт назначил его военным министром. Карно взялся за исполнение возложенных на него обязанностей с присущей ему энергией. Основные усилия он сосредоточил на завершении подготовки армии Наполеона к вторжению в Северную Италию, утерянную французами в 1799 г. Поход этот увенчался полным успехом.
Затем в октябре 1800 г. Карно оказывается в отставке:
то ли он сам сделал это шаг, поскольку не одобрял стремления Наполеона к единоличной власти;
то ли Наполеон лично отправил его в отставку, заподозрив в связях с республиканской оппозицией своему режиму?
Так или иначе, но отойдя от военных дел, Карно занялся научной работой, склонность к которой проявил еще в юные годы. Его способности в исследовательской работе, особенно в точных науках, отмечали еще наставники в военно-инженерном училище. Он не оставлял своих научных изысканий и в последующие годы, сосредоточившись в основном на исследованиях в области математики и прикладной механики, а затем и фортификации. Важнейшие из них (переведены на иностранные языки): «О соотношении геометрических фигур» («De la correlation des figures en géometrie») (1801); «Геометрия положения» («Géométrie de position») (1803) и другие. Труды Карно по проблемам математического анализа, геометрии и механики были высоко оценены научным сообществом.
Еще в 1796 г. он был избран членом Института Франции (высшее научное учреждение Французской республики, аналог Академии наук) по вакансии отделения физико-математических наук. После его бегства из Франции французские академики, или как их тогда называли «бессмертные», (избрание в Институт Франции считалось пожизненным), исключили его из своих рядов. На место Карно был избран Наполеон Бонапарт. Но с возвращением из эмиграции Карно был восстановлен в правах члена Института.
В 1802 г. Карно был избран членом Трибуната, где продолжал отстаивать республиканские принципы и выступил против пожизненного консульства Наполеона Бонапарта и учреждения Почетного легиона. Встретив сильное противодействие сторонников Первого консула, он отошел от политической деятельности и удалился в свое небольшое поместье в Бургундии. Жил бедно, продолжал заниматься наукой, поддерживал связи с Институтом Франции и Политехнической школой. Находился под строгим надзором полиции.
В 1804 г. выступил с протестом против установления империи и провозглашения Наполеона императором. Но это был глас вопиющего в пустыне, абсолютное большинство французов были за империю. Правда, выступая против устремлений Наполеона к авторитарной власти, Карно в то же время был его сторонником по многим другим вопросам, как внешнеполитическим, так и внутренним. И Наполеону это было хорошо известно. Когда один из агентов полиции сообщил в Париж своему начальству, что Карно является участником антиправительственного заговора и об этом было доложено императору, то Наполеон сразу же отверг этот домысел, заявив: «Можно было бы и не наблюдать за человеком, который хотя и принадлежит к числу недовольных, но никогда не примет участия в заговоре».
Несмотря на то, что в свое время в республиканской Франции Карно занимал высокие посты, в том числе и военные, но из-за своей скромности и демократических убеждений так и остался в чине подполковника, приравненного к рангу всего лишь батальонного командира. Понятно, что после увольнения со службы ему стала выплачиваться и соответствующая его рангу пенсия, причем, весьма скромная. Доведенный до отчаяния нуждой и отягощенный долгами, он не выдержал и в 1809 г. через военного министра А. Кларка обратился за помощью к императору.
Наполеон вошел в положение бедствующего Карно, в свое время немало ему покровительствовавшего, и произвел того (якобы по ходатайству военного министра) в чин дивизионного генерала (это существенно повысило его военную пенсию) и приказал выдать ему якобы невыплаченное генеральское жалование за несколько минувших лет, с лихвой покрывшее все его долги. Кроме того, Наполеон назначил Карно, как бывшему военному министру, 10 тыс. франков ежегодного содержания.
Вскоре Карно, как депутат Законодательного корпуса от департамента Кот д’Ор (Бургундия) оказался в Париже и попал на прием к императору. Наполеону не удалось уговорить Карно вновь вступить на военную службу.
Лишь в конце 1813 г., когда возникла реальная угроза вторжения врага на территорию Франции, он сам предложил свои услуги Наполеону: «Сир, пока успех венчал все Ваши начинания, я не предлагал Вашему Величеству свои услуги, потому что они могли быть и неприемлемы. Сегодня, Государь, когда злая фортуна испытывает Вашу стойкость, я не колеблюсь более предложить Вам те слабые силы, которые у меня остались».
Принятый на службу Карно был назначен военным губернатором Антверпена (Бельгия). Проявив завидную энергию, он, несмотря на свой уже почтенный возраст (ему было почти 60 лет), быстро подготовил город и крепость к обороне и приготовился к осаде. Но до нее дело не дошло, противник ограничился лишь блокадой Антверпена. Правда, к этому моменту его гарнизон был уже сильно ослаблен. Карно пришлось выделить около 5 тыс. своих лучших солдат на усиление корпуса генерала Н. Мезона, действовавшего в Бельгии. Несмотря на это Карно трижды отверг требование неприятеля сдать город. Противник подверг Антверпен сильной бомбардировке, но не смог сломить мужества его защитников. Только через месяц после падения Наполеона (5 мая 1814 г.) Карно передал город и крепость прибывшему из Парижа графу д’Артуа (брат нового короля Людовика XVIII).
После этого он отправился в Париж, где был принят королем довольно холодно и сразу же уволен в отставку с небольшой пенсией.
Во время Первой реставрации Бурбонов за критику нового режима Карно обвинили в якобинстве и отдали под надзор полиции. После того как над ним нависла реальная угроза ареста, он предпочел скрыться.
Во время «Ста дней» он сразу же примкнул к Наполеону, который назначил его министром внутренних дел, наградил Командорским крестом орд. Почетного легиона, пожаловал титул графа империи и возвел в звание пэра Франции. В условиях, когда вся феодально-абсолютистская Европа, как и в годы Великой французской революции, вновь ополчилась на Францию, Карно предложил Наполеону обратиться к опыту 1793 г., призвать весь народ на защиту страны, создать массовую армию и выдвинуть лозунг «Отечество в опасности!».
Как известно, Наполеон не решился на радикальный такой шаг, поскольку никогда не считал себя «вождем Жакерии» и не был готов окончательно залить Францию кровью, которой у нее после почти 20 лет жестоких (революционных и наполеоновских) войн уже почти не осталось. (А историки до сих пор прикидывают: не совершил ли он тогда еще одной роковой ошибки!? Впрочем, история не знает сослагательного наклонения.)
После сокрушительного поражения Наполеона при Ватерлоо, когда многие из его ближайших сподвижников вновь отвернулись от него, Карно остался верен императору до конца. 21 июня 1815 г. он выступил в палате пэров против отречения Наполеона от престола, предложив провозгласить-таки как ему казалось спасительный для разгромленного императора лозунг «Отечество в опасности!» и установить в стране военную диктатуру во главе с Наполеоном. Правда, по вполне понятным причинам это радикальное предложение не прошло голосования: теперь все хотели мира и тишины — французская нация слишком дорого заплатила за долгие годы наполеоновских амбиций. Пэры (а они все без исключения были назначены лично Наполеоном) большинством голосов отвергли это предложение.
Карно не сдался и сам попытался убедить Наполеона пойти на такой шаг, но снова потерпел неудачу. Бонапарт уже окончательно смирился со своей участью и отказался от продолжения какой бы то ни было борьбы. (Не рискнул дерзнуть!? Или «дважды в одну реку не войти»? )
Рассказывали, что поняв это, Карно предложил ему бежать в Америку. Но и здесь Наполеон — то ли промедлил, то ли ему уже было все равно.
После Второго отречения Наполеона Карно удалился в свое поместье, где над ним был установлен строгий полицейский надзор. Потом начались его преследования как «цареубийцы» (напомним, что он голосовал за казнь короля Людовика XVI в 1793 г.) и ему пришлось покинуть Францию, как оказалось навсегда.
Оставшиеся годы жизни он провел сначала в Варшаве, потом в Магдебурге. Несмотря на скромную пенсию, присылаемую ему из Франции, и крайне ограниченные средства к существованию сохранил твердость духа и мужественно переносил все лишения. Отказался от всех предложений, поступивших к нему из ряда иностранных государств, предлагавших более сносные условия существования.
До конца жизни он занимался научной работой. Из военных трудов самым известным является его, составленное по поручению Наполеона, 3-томное исследование «Об обороне крепостей» («De la defense des places fortes»), опубликованное в 1810 г., переведенное почти на все европейские языки (выдержки были переведены на русский язык генералом Н. А. Зварковским). В нем Карно особо подчеркивал необходимость сочетания огня крепостной и полевой артиллерии с вылазками осажденного гарнизона.
Главный Творец военных побед Революционной Франции скончался в Магдебурге, на 71 году жизни, почти половину из них отдав армии и Отечеству, но похоронен был на чужбине… Лишь в конце века — 4 августа 1889 г. — его прах был торжественно перенесён в Пантеон…
* * *
Карно был истинным республиканцем, убежденным сторонником демократических преобразований в обществе. С первых же дней французской революции он, будучи офицером королевской армии, решительно порвал со своим прошлым и встал на сторону восставшего народа. Вскоре он заявил о себе и как политический деятель, будучи избран в Законодательное собрание Франции, а затем в Конвент, где примыкал к левому, наиболее радикальному крылу республиканцев. В дальнейшем, в годы якобинской диктатуры, он проявил себя как выдающийся деятель Французской республики, снискав славу «организатора побед» революционной армии.
Именно с его именем связаны все ее славные победы в 1793 и 1794 гг.
Возглавляя в годы наивысшего революционного подъема вооруженные силы Республики, Карно сыграл ведущую роль в деле мобилизации народных масс на борьбу с объединенными силами европейской реакции, пытавшейся путем военной интервенции задушить революцию во Франции, и добился в этом блестящих результатов.
Недаром впоследствии его именовали не иначе как «великий Карно».
Обладая аналитическим умом и глубокими разносторонними знаниями, он сумел понять сложившиеся объективные условия (новые веяния), порожденные революцией, которые самым непосредственным образом влияли на развитие военного дела. Он одним из первых осознал необходимость создания новой, массовой армии и разработки новых стратегических и тактических форм вооруженной борьбы с целью их наиболее эффективного применения в изменившихся условиях. Карно решительно выдвинул новую стратегическую концепцию, сводившуюся к идее нанесения по противнику мощного удара крупными массами войск на избранном направлении.
В годы Революционных войн Карно проявил себя как выдающийся стратег, обладающий несомненными полководческими дарованиями. Как военачальник крупного масштаба он — профессиональный военный — отличался не только обширными знаниями военной стратегии и тактики, но и решительностью, твердой волей, предприимчивостью, умением глубоко анализировать самую сложную обстановку и делать на основе проведенного анализа соответствующие выводы, обладал редким даром стратегического предвидения.
Кроме того, он зарекомендовал себя как выдающийся военный реформатор и способный военный администратор (причем, очень жесткий), к тому же, лично бесстрашный на поле боя, что неоднократно доказывал, впереди всех ходя в штыковые атаки под шквальным ружейно-артиллерийским огнем противника.
Это был честный, талантливый, но в то же время весьма жесткий человек. Не обделен Карно был и храбростью.
Так осенью 1793 г. по его приказу для взятия Мобежа были соединены Северная и Арденнская армии. Главное командование ими возглавил генерал Ж. Журдан. Ввиду важности предстоящей операции и для оказания непосредственной помощи Журдану Карно лично отправился в подчиненные ему войска. Австрийские войска принца Кобургского занимали позиции, которые они считали неприступными. Умело сконцентрировав силы и направив их на ключевой опорный пункт в обороне противника, проявив настойчивость и последовательность в атаках, возглавляемые Карно и Журданом французские войска одержали в октябре 1793 г. под Мобежем блестящую победу. Противник был отброшен за реку Самбру, французы овладели сильной крепостью Мобеж. В решающий момент сражения Карно, Журдан и комиссар Конвента Дюкенуа лично возглавили колонну французских солдат, устремившихся на решительный штурм австрийских позиций. Опоясанные трехцветными шарфами и несшие шляпы на концах своих сабель, они бесстрашно шли впереди колонны, которую противник встретил шквалом ружейного и артиллерийского огня.
И такой пример личного участия Карно в сражениях был не единичен.
Правда, современники отмечали угловатость и крайнюю сдержанность Карно, нередко переходившую в сухость.
Характерными чертами Карно как человека являлись твердость и постоянство взглядов, верность своим принципам и убеждениям.
Сохраняя верность республиканским идеалам, он голосовал против назначения Наполеона Бонапарта пожизненным Первым консулом, выступал против установления империи. Несмотря на это Наполеон питал к Карно глубокое уважение, высоко ценил его талант как военного руководителя и видного ученого. К тому же он никогда не забывал о той роли, которую сыграл в его судьбе этот человек. 2 марта 1796 г. молодой генерал Бонапарт, в послужном списке которого был лишь удачный штурм Тулона 17—18 декабря 1793 г. и «вандемьерская замятня» (расстрел пушками восставших толп горожан 5 октября 1795 г.) был назначен им на должность командующего Итальянской армией, с которой по сути дела и началась его слава великого полководца.
Карно также отдавал должное Наполеону и как полководцу, и как крупному государственному деятелю, всегда считал себя его сторонником, но никак не мог смириться с его отходом от республиканских принципов и стремлением к авторитарной власти.
И, тем не менее, будучи патриотом своей родины, Карно и в конце 1813 г. когда Франция оказалась перед угрозой вражеского нашествия, преодолев все свои антипатии к наполеоновскому режиму, вновь встал на защиту Отечества в Опасности и доблестно как один из множества других (не во всем согласных с Наполеоном, отнюдь им не обласканных и порой, совсем ничем ему не обязанных, а даже «задвинутых в глубокий резерв»! ) генералов наполеоновской армии, исполнил свой воинский и гражданский долг перед Отечеством, когда оно снова оказалось в Опасности. То же самое произошло и в период «Ста дней», когда Карно даже пожертвовал своими республиканскими принципами, приняв от Наполеона, чтобы не осложнять с ним отношения, столь презираемые им ранее монархические знаки отличия, звания и титулы.
Однако в дальнейшем изгнанный из Франции и обреченный на нищенское существование убежденный республиканец не поступился своими принципами и не пожелал обменять их на подачки иностранных монархов. Несмотря на все выпавшие на его долю невзгоды и превратности судьбы, Карно в отличие от многих других видных деятелей Французской революции не запятнал свое славное имя отступничеством, не предал своих революционных идеалов и достойно пронес их через всю свою жизнь, закончить которую ему суждено было на чужбине.
Впрочем, схожая судьба, порой, выпадает лучшим сынам Отечества всех времен и народов, которое в силу ряда обстоятельств нередко не ценит, что они сделали для него…
Глава 5. «Предматчевые расклады»: за и против… (продолжение)
Зато боевые генералы Вандамм, Гийо, Декаэн, Делор, Друо, Дюрютт, Дюэм (Дюгэм), Жакино, Жерар, Келлерман-младший, Клозель, Ламарк, Лекурб, Лефевр-Денуэтт, Мильо, Моран, Мутон (граф Лобау), Пажоль, Пеле-де-Морван, Пти, Рапп, Рогэ, Рэйль, Фриан, Эксельманс, д`Эрлон, некоторые другие и Груши, недавно ставший последним по счету 26-м наполеоновским маршалом, были снова в строю. На них — честолюбивых генералов, а не на уставших от войн маршалов — пришлось Бонапарту опираться в своей последней войне с монархической Европой.
Таков был внутри армейский расклад перед началом той скоротечной кампании, очень образно названной Мишелем Неем «сумасбродным предприятием».
…Между прочим, в чем-то повторялась ситуация с кампанией 1814 г., когда у Бонапарта тоже возник цейтнот времени. Противник уже начал сосредоточение сил и мог привлечь для войны с Францией до миллиона человек, тогда как Наполеон на тот момент мог отправить в бой в несколько раз меньшие силы. Кое-кто из исследователей полагает, что максимум, возможного мог колебаться до 500 тыс. солдат, да и то при условии тотальной мобилизации всех способных держать оружие…
Конечно, можно было перейти к преднамеренной обороне и ждать вторжения союзников на территорию Франции. Подобная оборонительная стратегия, возможно, могла бы хоть и ценой больших территориальных уступок, но, все же, обеспечить временное равновесие сил. Конечно, можно было ждать пока во много раз численно превосходящий противник подойдет к Парижу. Но борьба на территории истощенной Франции при малейшей неудаче могла вызвать взрыв негодования со стороны народных масс, уставших от многолетних непрерывных войн.
К тому же, оборонительная тактика была не в характере Наполеона. Более того, он решил не давать союзникам возможности сконцентрировать свои силы и первым начал военные действия. И хотя успех всей кампании лишь частично зависел от начальной внезапности, но для Наполеона скорость нападения была жизненно необходима.
Этот дерзкий план гораздо больше соответствовал французскому национальному характеру. Возможный результат внезапного успеха мог оказаться ослепительным. Решающая победа могла бы одним ударом надежно сплотить французское общество вокруг императора и ослабить волю союзников к борьбе.
Наполеон хотел сначала разобщить армии Веллингтона и Блюхера в Бельгии, поскольку каждая из них имела свою коммуникационную линию, а они расходились в разные стороны — на побережье Бельгии и вглубь Германии. Тройная цепь укрепленных крепостей на границе Франции с Бельгией, позволяла ему относительно спокойно сосредотачивать свои войска и до самого последнего момента скрывать направление своего главного удара. Это вынуждало Блюхера и Веллингтона максимально растянуть все свои силы для парирования нападения Бонапарта на всех возможных направлениях, соприкасаясь друг с другом в районе Шарлеруа.
Вот сюда то и собирался нанести свой разящий удар Наполеон!
Причем, разгромить их следовало еще до подхода русских и австрийских войск и желательно по отдельности, поскольку вместе они намного его превосходили численно. Гибель военной репутации Веллингтона вполне могла бы привести к падению правительства партии тори (консерваторов) в Англии. Не исключалось, что новое правительство партии вигов (лейбористов) могло бы повести себя более миролюбиво.
Кроме того, после одержанных побед над этими его наиболее решительными противниками («нацией лавочников» и «стаи гончих псов-пруссаков») можно было надеяться на изменения политической конъюнктуры в рядах союзников, в первую очередь, со стороны его отнюдь не воинственного тестя — австрийского императора, чьи войска как всегда «поспешали бы к месту событий — не спеша».
Другое дело — Александр I… самая «темная лошадка» среди его венценосных недругов!
…Между прочим, Наполеон попытался сам установить контакт с российским монархом. После возвращения в Париж в его руки попал второпях забытый королевскими сановниками в Тюильри оригинал тройственного военного договора (Австрии, Англии и королевской Франции) от 3 января 1815 г., направленный против гегемонии великодержавной России в Европе. Заверенную копию он немедленно послал через русского дипломата П. С. Бутягина Александру I — благодаря поддержке которого французский король Людовик XVIII, только что был восстановлен на своем родовом престоле. [Правда, по другой версии П. С. Бутягин — выдающийся разведчик, женатый на гречанке из Марселя, подруге Дезире Клари (бывшей невесте самого Наполеона Бонапарта), имевший обширные связи в европейских столицах — сам добыл документальные свидетельства об этом секретном договоре.] Царь, правда, уже слышал о существовании этого договора, но теперь получил реальное подтверждение двуличия своих бывших союзников. Рассказывали, что он пригласил и показал его Меттерниху (главному заводиле этого военного союза против царя Всея Руси), а также спросил, знаком ли ему этот документ? Может, впервые в жизни изворотливый дипломат-«женолюб в 33-й степени» не нашел объяснений, он не знал, что ответить, и молчал. Тогда крайне «непрозрачный», но невероятно прагматичный Александр I очень жестко (категорично!?) заявил ему: «Пока мы оба живы, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Нам предстоят теперь другие дела. Наполеон возвратился. Наш союз должен быть теперь крепче, нежели когда–либо». После этого бросил бумагу в камин. В общем, «правитель слабый и лукавый» быстро смекнул, что на данный момент ему выгоднее «закрыть глаза» на происки коварно-вероломного Меттерниха и окончательно разделаться с «врагом рода человеческого». Расчеты Буонапартии не оправдались: любимый внучек знаменитой российской императрицы-блудницы Екатерины II Сашенька был очень большим мастером выгодных политических комбинаций. Таким образом, французскому императору не удалось рассорить Россию с бывшими членам коалиции и вырвать ее из рядов противников Наполеона. Правда, как покажет время Александр, опираясь на бесчисленные штыки и сабли своей армии — насквозь окуренной порохом 10-летних войн с «Последним Демоном Войны» — все учтет и в будущем будет «перекраивать карту Европы» с еще большим учетом российских интересов…
Тем временем, союзники разрабатывали детальный план разгрома выскочившего «словно черт из табакерки» «корсиканского чудовища». К.Ф.Толь и П. М. Волконский 2-й, Гнейзенау и Веллингтон предполагали окружить Париж железным кольцом.
Согласно этому плану, на Рейне создавались три союзные армии: австрийская (с контингентами южногерманских государств) — на верхнем Рейне, во главе с генерал–фельдмаршалом князем К. Шварценбергом; прусская — на нижнем Рейне, во главе с генерал–фельдмаршалом князем Г. Л. Блюхером; английская (с голландским, брауншвейгским, ганноверским и другими немецкими контингентами, нанятыми на британские деньги) в Бельгии–Голландии, во главе с «сипайским» генералом Артуром Уэлсли герцогом Веллингтоном, исправно бившим на Пиренейском п-ве наполеоновских генералов и маршалов. И вот с ним теперь собирался помериться силами сам «генерал Бонапарт». Примечательно, что пиренейских ветеранов у Веллингтона было очень немного, поскольку большая часть его обстрелянных там бойцов была отправлена на войну за океан против Соединенных Штатов.
Примечательно, что армии Блюхера и Веллингтона бездельничали, но если английские офицеры были завсегдатаями великосветских раутов в Брюсселе, то прусские обходились без оных.
Тогда как русская армия генерал–фельдмаршала графа М. Б. Барклая де Толли должна была составить резерв сил коалиции и подойти в район среднего Рейна, к г. Нюрнбергу.
Но не все из союзников были готовы немедленно ввязаться в войну.
Дело в том, что 210-тысячная (есть и другие данные о ее численности) австрийская армия Шварценберга, могла оказаться в районе боевых действий не ранее июля, впрочем, ее бойцовские качества среди союзников, котировались как самые низкие. В тоже время, самая грозная сила той поры — 150-170-тысячная (известны и иные сведения о ее количестве) русская армия Барклая (шесть пехотных и два кавалерийских корпуса) — еще позже.
Вот и пришлось российскому императору Александру I напутствовать Веллингтона: «Вам предстоит спасти мир».
Время являлось решающим фактором для обеих сторон.
Мгновенным ударом в стык следовало разъединить:
почти 117-тысячную (либо чуть меньшую?) прусскую армию (105 тыс. пехоты, 12 тыс. кавалерии и 296 орудий), рвавшегося в бой «старого боевого пса», ставшего после взятия Парижа в 1814 г. генерал-фельдмаршалом, Блюхера со штаб-квартирой в Намюре;
и примерно 104-тысячную (либо чуть большую?) англо-голландско-бельгийско-нассауско-ганноверско-брауншвейгскую армию (90 тыс. пехоты, 14 тыс. кавалерии и 196 орудий) под командованием генерал-фельдмаршала Веллингтона со штаб-квартирой в Брюсселе.
А затем разгромить их по очереди.
Причем, театр предстоящих военных действий выглядел весьма компактно: 166,7 км на 55,6 км
Фанатично ненавидевший французов и их «генерала Бонапарта» «Старина Форвертс» рвался в бой с имевшимися в наличии у него и Веллингтона силами — вместе вполне достаточными для разгрома снова расправившего крылья «корсиканского орла».
Принимая во внимание «гусарскую одержимость» Блюхера (он, как известно, начинал свою долгую военную карьеру в знаменитых черных гусарах Зейдлица — легендарного кавалерийского военачальника Фридриха II Великого), свой первый сокрушительный удар Наполеон планировал обрушить именно на него.
Для этого ему удалось сосредоточить 80 тыс. пехоты, 22 тыс. кавалерии, 11 тыс. саперов и артиллеристов с 344—366 (данные разнятся) пушками, сведенных в несколько корпусов:
пехотные (I-й под началом д’Эрлона у г. Лилль, II-й — Рэйля под Валансьеном, III-й — Вандамма у Мезьера, IV-й — Жерара у Меца, VI-й — Мутона/графа Лобау) близь Лана;
четыре корпуса кавалерийского резерва (Пажоля, Эксельманса, Келлермана-младшего и Мильо) под общим началом Груши, в среднем насчитывавших по 2,5 тыс. палашей и сабель;
и гвардию Друо в ее полном составе (Старая, Средняя и Молодая). Правда, последняя стояла в Париже вплоть до 8 июня.
В тоже время, Гвардия при всей ее несомненной ценности, все же, уже была не та, что в ходе Второй Польской кампании 1812 г., и тем более, времен Аустерлица-Йены-Эйлау-Фридлянда: слишком часто после ретирады из Москвы приходилось «генералу Бонапарту» бросать ее в самое пекло, порой, без кавалерийской и артиллерийской поддержки. Ветераны, как правило, выполняли поставленную боевую задачу, но все больше и больше устилали своим костьми поля сражений по всей Европе. В связи с этим, ее «ядро» уже было не только по меньше, но и заметно «по жиже».
…Впрочем, есть и несколько иные, незначительно разнящиеся данные о численности и составе этой армии Бонапарта, ушедшей в свой последний, как оказалось, поход…
Остальные имевшиеся у него 112—134 тыс. (данные разнятся) пришлось распределить между проверенными генералами Ламарком, Клозелем, Декаэном, Лекурбом и маршалами Брюнном и Сюше, прикрывать границы на юге и востоке. Так, V-й корпус Раппа, вояки безумно храброго, но и не более того, расположился под Страсбургом, откуда следовало ожидать австрийцев. В том числе до 30 тыс. оказались распылены по французским гарнизонам и 20 тыс. остались в Париже под рукой у Даву — военного министра.
Расправившись с Блюхером и Веллингтоном, (отправив первого — в Берлин, а второго — морем на Туманный Альбион) и, заняв Брюссель, Бонапарт мог бы перевести фронт борьбы на австрийцев и русских. Но даже для осуществления одной этой операции ему недоставало сил. Да и сам он уже не обладал энергией и быстротой мышления времен своей молодости. Вспоминая потом свою последнюю кампанию, он так говорил о своих действиях: «Тогда во мне уже не было предчувствия конечного успеха, не было прежней уверенности, и я сознавал, что во мне чего-то не хватало!»
В критические моменты он вскоре наделает много непростительных для полководца такого дарования просчетов и ошибок.
Началось все с того, что он явно ошибся с назначением маршала Сульта, бывшего военным министром Бурбонов вплоть до появления Бонапарта в Париже, на ответственейший пост начальника Генштаба, вместо упавшего из окна верхнего этажа дома в Бамберге 1 июня того года (при весьма странных обстоятельствах — кое-кто полагает, что его могли «дружески» подтолкнуть?) корифея этой должности маршала Бертье. Сульт никогда ранее не служил на штабной должности, но он был одним из наиболее опытных и толковых полевых военачальников и мог бы с большой пользой противостоять на поле боя своему «хорошему знакомцу» и обидчику Веллингтону, манеру боя которого он изучил за годы противоборства в Испании вдоль и поперек.
Столь же неудачен был и выбор маршала Нея на самостоятельное командование большой массой войск. Безусловно, «храбрейший из храбрых №2» был незаменим в отчаянных авангардных и арьергардных боях, но хладнокровные стратегические расчеты этому рыжему «тугодуму» (не в обиду ему будет так сказано!) были не подвластны. Недаром же сам Бонапарт еще в 1808 г. горько признал, что Ней понимает стратегию на уровне… «мальчишки-барабанщика». Все его полководческие недостатки были заметны в кампании 1806 г., наглядно вылезли в 1813 г. и станут катастрофой для французского оружия во времена «Ста Дней»! В тоже время у Бонапарта были свои аргументы в пользу назначения Нея на столь ответственный пост, причем резоны политические! Бывший главнокомандующий Бурбонов, Мишель Ней, перейдя (по сути дела — дезертировав!) на сторону Наполеона, дискредитировал последних и превратился в бесценную пропагандистскую фигуру. Своим возвышением он как бы показывал всем своим остальным «братьям по оружию», когда-то предавшим Бонапарта, что и они могут быть прощены и при желании снова вернуться под славные знамена их гениального патрона! Правда, назначение Нея было проведено чуть ли не в последнюю минуту, т.е. очень незадолго до начала боевых действий, но об этом щекотливом нюансе — чуть позже.
…Кстати, Сульт (в качестве главы Начштаба) и Ней — единственные из маршалов империи, кто участвовал в последней битве наполеоновских войн — роковой битве при Ватерлоо, причем, весьма неудачно (и это еще мягко говоря)…
Еще одним малопонятным назначением вскоре станет перевод храброго и толкового кавалерийского военачальника Груши на пост командующего очень большим… пехотным корпусом!? В результате Груши навсегда войдет в историю как безнадежный неудачник, полемика о котором продолжается до сих пор и вряд ли когда-либо стихнет. Ему действительно не хватало искорки божьей, хотя бы в каком-то из компонентов военного дарования. Одной лишь храбрости для той ситуации, в которую он попадет по воле «генерала Бонапарта», окажется мало!
Интересно и другое: на должности Сульта, Нея и Груши были более подходящие претенденты! Так, с обязанностями Сульта намного лучше мог бы справиться педантичный и исполнительный маршал Луи-Габриэль Сюше, которого Наполеон очень ценил, но его отправили прикрывать Францию с юга, где в ближайшее время явно не ожидалось серьезного наступления союзников.
На месте Нея более уместным казалась фигура наделенного недюжинным стратегическим дарованием и огромным хладнокровием маршала Даву, но его оставили на безусловно важном, но не столь ответственном в ту горячую пору посту военного министра и генерал-губернатора Парижа.
И наконец, не исключено, что «король храбрецов» маршал Мюрат — безусловно, одна из самых знаменитых сабель Франции (определение — лучшая сабля — подразумевает безупречность фехтования и среди маршалата на нее, в первую очередь, претендовали Ланн, Ней и Ожеро, первым номером среди которых считался… последний в основном за счет неповторимого умения передвигаться по позиции, благо он был еще и учителем… танцев, т.е. ногами владел безупречно!) — мог бы принести своей родине — своим непревзойденным мастерством лихого кавалерийского командира-«взломщика» вражеских пехотных каре, несомненную пользу. Но его, как известно, Бонапарт давно уже вычеркнул из «списка живых».
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.