Сотворение Волжской России

ГЛАВА Ι. ВИЗИТ

В воскресенье, пятого июня 1224г., в 16 часов десять минут, старенький Ан-2 приземлился на аэродроме «Ахтуба». Он подрулил к стоянке сзади других трёх таких же машин, развернулся на девяносто градусов, занял своё место в ряду между первым и вторым самолетами и заглушил двигатель.

В тишине, повисшей над аэродромом, раздался шум открываемой двери и опускаемого трапа, к которому стремительно подошли Гринёв с Кузнецовым. По трапу спустился пилот в синем комбинезоне и старенькой синей офицерской фуражке.

— Здравия желаю, господин генерал, — откозырял лётчик Кузнецову и доложил, — полёт Медногорск — Уральск — Волжский завершён нормально, замечаний к технике нет, происшествий нет. Командир экипажа, капитан Чечевицын.

— Хорошо, капитан, — козырнув, пожал ему руку Кузнецов и отошёл в сторону, где Гринёв уже здоровался с вышедшим из самолёта Ярославцевым, а Чечевицын вернулся помогать спускаться остальным пассажирам.

Грузно, но с достоинством неся свою пышную шевелюру, спустился по крутому трапу председатель центрального эмиссионного банка Можайский Сергей Сергеевич. Он вместе с Константином Чечевицыным помог сойти своей помощнице тридцатилетней полноватой женщине в черном элегантном брючном костюме, сильно запылённом, как и у всех пассажиров. Затем сошла молоденькая секретарь Ярославцева, одетая, как и её президент, в джинсовый костюм, за ней Бердников — президент АН, и трое членкоров. Последними вышли двое телевизионщиков с камерой.

Ярославцев, вместе со всей этой компанией вылетел в Медногорск ещё во вторник. Там, на месте определялись с добычей медной руды, её переплавкой и доставкой, а так же строительством города и схемами финансирования. Но, главное, уральская экспедиция до сих пор не добралась до Магнитогорска, и пришлось определяться с этой проблемой.

Как и предполагалась, уже к вечеру 25 апреля эта экспедиция добралась до Уральска. Оставив там небольшую группу для строительства форта и посадочной площадки, колонна двинулась дальше, но темпы резко упали. Два дня потеряли на переправу через реку Сыкмару, и дальше, с трудом преодолевая множество рек и речушек, которые ещё и разлились в мощные весенние потоки, колонна медленно стала продираться к Медногорску через всё чаще и чаще встречающиеся у неё на пути лесные массивы. Хорошо ещё, что, видимо, прошлым летом, здесь, на правом берегу Урала, прокатились лесные пожары, расчистив дорогу первопроходцам.

Только двенадцатого мая уральцы достигли первой цели и, оставив половину экспедиции для обустройства поселка и разведки меди, двинулись дальше.

За это время город отправил к ним ещё три колонны с людьми, оборудованием, топливом.… Назад шли пустые бензовозы и машины, загруженные лесом.

Можайский, со своей помощницей, захватив телевизионщиков, отправился в город на банковской БМВ. Академики и секретарь президента, по распоряжению Андрея Андреевича, поехали на черной президентской «Волге», а сам и.о. президента вместе с Гринёвым и Кузнецовым отправились в город на синей «Волге» министра безопасности.

В машине Кузнецов доложил Ярославцеву об отправке ещё в пятницу на Урал сапёрной роты и техники для прокладки дороги к Магнитогорску. А вчера отправили полторы сотни заключенных на строительство тех же дорог и мостов на Урале, и тут министр обороны перешёл к главному:

— Теперь — с южным направлением. Похоже, без маленькой войны не обойдется. Александр Беркетович, вон, два часа назад прилетел с мэром Дербента…

— С эмиром, — перебил его сидящий на переднем сиденье с водителем Гринёв, потом обернулся и, хитро улыбаясь, с деланной назидательностью продолжил:

— Придётся тебя, Виктор Викторович, сдать на месячишко моей благоверной на обучение языкам и терминам южного направления.

— «Мэр, Эмэр», какая хрен разница, — с обычной лихостью парировал Кузнецов, — главное надо быстро решать. У нас есть не больше недели на подготовку операции. Как я понял, султан Джелаладдин.… А может президент тамошний? А Беркетович? — не удержался, съязвил Кузнецов. Гринёв только усмехнулся, — …Так вот, этот султан решил двинуть на непокорный Дербент двадцать тысяч сабель. Я уже поднял начальника штаба, дал ему задание по тревоге подготовить расчеты…

Машина остановилась перед домом Ярославцева, который чувствовал себя измотанным переездами и перелётами последних дней, напряжением холодных ночей Урала, бесконечных встреч с людьми, загрузкой проблемами Уральской экспедиции и почти круглосуточной работой над их решением.

— Постой-ка, — он положил левую руку на плечо Кузнецова, — Александр Беркетович, рассказывай, что там наворочено.

Гринёв отсутствовал в городе три дня — летал в Дербент для встречи с эмиром Ахмедом.

— Докладываю, — министр безопасности развернулся, — Ахмед, — «мэр» Дербента, — он хитро улыбнулся Кузнецову, — две его жены и два телохранителя размещены в гостинице, а дело вот в чём, Андрей Андреевич. Как вы уже знаете, обстановка в Закавказье запутанная. Ширванское шахство ещё в прошлом году снова присягнуло султану. Баку без проблем подчинился ему, как часть владений Ширвана, так что там всё спокойно.

Ярославцев, конечно, знал уже, что добравшаяся до Баку пятого мая южная колонна сторговала у местного эмирата за десятую часть добытой нефти право построить свой городок на восточной части Бакинской бухты и поставить нефтяные скважины на Апшероне. Кроме того, эмиру Гусейну подарили велосипед.… Султан Джелаладдин из династии Пехливанидов регулярно, как из надёжного тыла, получал оттуда людей и средства и вёл с весны завоевания в Закавказье, расширяя вассальные владения.

Дербент же ухитрялся несколько десятилетий сохранять свою относительную независимость. В прошлом году, воспользовавшись уходом на север Субудая, Ахмед полностью восстановил свое правление не севере и на юге от Дербента. И вот теперь…

Когда Джелаладдин расправился со ставленниками монголов на Ширванских землях и подмял эти земли под себя, было понятно — Ширванские эмиры почти сто лет Пехливанидам служили. Однако, молодой султан, наверное, пытаясь возместить потери своего покойного отца в средней Азии, бросился завоевывать грузинские земли и потянул руки к самовольному Дербенту…

Уже в день своего отлёта на Урал Ярославцев подписал распоряжение о командировке Гринёва в Дербент, для переговоров о помощи эмиру Ахмеду от войск Джелаладдина. Об этом напомнил Гринёв и продолжил:

— В общем, Договор с эмиром Ахмедом я подготовил, с ним согласовал и привёз самого сюда для встречи с «Великим правителем» Волжской России.

— Гринёв усмехнулся и продолжил, — пока мы вас ждали, Андрей Андреевич, набросали план боевой операции между реками Самур и Гюльгерычай.

— Сейчас детализируем его с начштаба, и завтра утром представлю Вам на утверждение, — вмешался Кузнецов.

— Ладненько, ладненько, — как бы про себя произнес Ярославцев и спросил Гринёва. — Как же это дербентский эмир согласился лететь сюда? Народ этот, как я представляю, довольно коварный, а поэтому сами ждут подвоха, и вдруг с жёнами почти без охраны.

— Ну, количество людей было ограничено посадочными местами Ана второго; потом, у меня создалось впечатление, что Ахмед человек довольно мудрый и порядочный; и, наконец, мы оставили в его дворце заложников — двоих омоновцев и гарнизонную медсестру — санинструктора тамошнего форта.

— Понятно, — устало откинувшись на заднее сиденье произнёс Ярославцев.

Он помолчал немного, обдумывая что-то, и снова спросил Гринёва:

— Ну и что Ахмед делает сегодня? Или ты его запер в гостинице?

— Вот ещё, с ним сейчас занимается начальник Южного направления и целая свита из дипломатического отдела. Договорились, что после размещения в «нумерах» Ахмеду будет предложено несколько вариантов экскурсий по городу, культурной программы и тому подобное.

— Ладненько, ладненько, — снова, как бы приглаживая информацию, пробормотал Ярославцев.

Вот ведь привязалось это «ладненько», но уж больно гармонично это словечко повторялось в разговоре начальника медногорской экспедиции, да так как-то здорово, что президент сам заразился им.

— Вот что, Александр Беркетович, давай-ка, его завтра с утра повозите по заводам, потом по магазинам и прокатите по водохранилищу, пусть ошеломится перед тем, как встретиться со мной, а вечером мы с ним побеседуем, подпишем Договор и сотворим торжественный ужин. А? Как тебе такая стратегия?

— Стояще, так и сделаем.

— А вдруг ему или его женам что-то понравится в магазине? — вступил в разговор Кузнецов, — Как я понимаю, у них наших денег нет.

— Верно, Викторович. Проблема. Увеличь зарплату, Андрей Андреевич, я уж как-нибудь своими расплачусь. Не обижать же гостя, — улыбнулся Гринёв.

— Ох, и альтруист же ты, Александр Беркетович, Ирина из дома выгонит, — устало усмехнулся Ярославцев. — Сделаем так; если захочет что-то купить, то отвези его в ближайший сбербанк и пусть возьмёт кредит под наши гарантии. Завтра с утра с Зениным подготовьте письмо. А с эмиром ещё один Договор подпишем, чтобы поставлял нам продовольствие для гарнизона форта, а мы будем здесь гасить его кредит. Нормально?

— Схема вроде подходящая.

— Ну вот и ладненько. С эмиром всё? Теперь, Виктор Викторович, по плану боевой операции. Завтра к восьми будет готов?

— Будет.

— Ну и …Прекрасно, — Ярославцев чуть опять не ляпнул привязчивое «ладненько». — Александр Беркетович, предупреди всех: завтра в восемь утра экстренное заседание Совета безопасности.

— Есть.

— Вроде все пожарные вопросы решили. Ещё есть ко мне что-нибудь?

— Никак нет, господин президент.

— Ну и ладненько. «Опять это «ладненько» — лениво подумал Ярославцев и, простившись с генералами, вышел из машины.

На следующий день в половине восьмого исполняющий обязанности президента Волжской России, отдохнувший и полный сил, вошёл в свой кабинет и открыл папку с указами и распоряжениями, которые были подготовлены им ещё во время поездки на Урал. И вчера вечером, а может и ночью, дежурная по приемной секретарь напечатала их. К восьми часам он подписал всё и уже заканчивал расписывать резолюции на письмах и служебных записках, когда в кабинет дружно зашли члены Совета безопасности. Он поздоровался за руку с Зениным, который присел за стол заседаний ближе всех, по правую руку от него, и кивнул, произнеся «Здравствуйте», — в ответ на приветствие остальных.

С минуту он закончил разбор корреспонденции и, вызвав звонком дежурную секретаршу, передал ей обе папки. Затем, оглядев собравшихся, произнёс:

— Итак, к делу. Какие предложения по повестке?

— Вопрос о боевой операции на Кавказе, — поднял руку Кузнецов, глянул на Ярославцева и добавил, кивнув на своего начальника штаба, который уже неделю как сменил майорские погоны на полковничьи и сейчас сидел в конце со свернутой в трубочку большой картой Закавказья, — доложим о плане её проведения.

— Принимается, — Ярославцев кивнул Дюжевой, сидящей слева от него в дальнем конце стола. Она вела протоколы всех заседаний этого кабинета и руководила делопроизводством президента.

— Вторым, — продолжил Андрей Андреевич, — рассмотрим вопрос о строительстве домны в Донецке, я доложу о наших с академиками предложениях. Всё? Больше предложений нет?

— Я прошу включить в повестку вопрос об идеологии нашего государства, — выступил Сафонов.

— И что, уже подготовили проект решения? — удивился Ярославцев, — и кто же его готовил?

— Нет, ничего не готово, но я прошу включить его в качестве информации. Поясню. В четверг в Академии наук состоялась защита кандидатской диссертации Удиновым Станиславом Петровичем. Тема: «Прибавочная стоимость без идеологических шор Маркса». Это взрыв. Надо использовать теорию Удинова в качестве, … как бы это правильнее сказать…, одного из блоков в фундаменте идеологии и политики государства.

Сафонов всё время говорил, сосредоточенно уставившись в зажатую своими ладонями авторучку. Повернул голову на лево, взглянул на Ярославцева и закончил:

— Я настаиваю, Андрей Андреевич, это очень важно.

Ярославцев открыто и несколько удивленно встретил решительный и какой-то тяжеловатый взгляд Председателя Думы.

Вот с таким же вот тяжеловатым и решительным взглядом Сафонов пришёл к нему вечером первого мая. К тому времени уже во всю формировались структуры для выхода из военного положения, а по городу поползли слухи о том генеральском сабантуйчике на природе, где фактически состоялось выдвижение Ярославцева кандидатом в президенты. Собственно, в том, что тот будет участвовать в выборах и почти, наверняка, победит, было ясно уже после первой недели существования Волжской России. В воздухе отчетливо витало завершение военного положения, а значит, начала предвыборной кампании, и Сафонов, после мучительных колебаний, всё же решился. Он тогда рассказал Ярославцеву о том, что ещё в августе подал в бюро Волжского горкома РКП заявление о выходе из партии. Однако, уже набирала обороты пропагандистская компания по выборам в Госдуму, и члены бюро в один голос убеждали его отложить этот выход до 17 декабря 1999года и не разглашать свое решение. Однако теперь, в совершенно другой ситуации он решил всё же окончательно уйти из организации, которой отдал почти двадцать лет своей жизни.

Дело в том, что Сафонов был не менее странным коммунистом, чем Ярославцев странным демократом. Николай Степанович с детских лет, с октябрятско-пионерского возраста, как «отче наш» его предки крестьяне, как божественную святость Сталина для его отца рабочего (не дожил до пенсии, сгорел от водки, царство ему небесное), выстроил свой нравственный стержень, впитав несколько фундаментальных аксиом. Например: «Партия (разумеется, коммунистическая) — партия рабочего класса, она выражает его интересы и устремления; „Капитал“ Маркса для экономики то же, что таблица Менделеева для химии; коммунизм — неизбежная цель прогресса общества и стремления человека к счастью и справедливости». Были и ещё тому подобные «заповеди», вбиваемые в голову нескольким поколениям «советских» людей. Жизнь, учеба и работа сильно поколебали все эти мифы, особенно хлынувшая после 1985 года ПРАВДА о реальных результатах строительства коммунизма на земле. НИГДЕ этот процесс не привёл к успеху. Тем не менее, Сафонов оставался членом компартии. Во-первых, он знал там немало порядочных, искренне уважаемых им людей, а во-вторых, он всё ещё успокаивал себя тем, что теория-то верна, но вот её применение было неправильным.

Однако, превратившись полтора года назад из мастера участка абразивного завода в председателя городской Думы и столкнувшись с реальной организацией жизни большого города, он всё меньше сверял свои действия с марксистской теорией и всё больше со здравым смыслом. В конце — концов, как всякий порядочный человек, Николай Степанович не выдержал лицемерия перед самим собой — делать одно, а декларировать веру в другое.

Вот об этом он и рассказал тогда, вечером обычного рабочего дня, первого мая (все праздники были отменены в связи с чрезвычайным положением) Андрею Андреевичу и предложил свои услуги по организации предвыборного штаба Ярославцева и создания объединения из кандидатов в депутаты в Государственную Думу Волжской России, которые бы поддерживали его. Они тогда проговорили до полуночи и разработали план предварительной подготовки к началу выборной компании.

Теперь, глядя на Сафонова, вместе с другими заинтригованными членами Совета безопасности, Ярославцев подумал, что, наверное, действительно случилось что-то очень важное, раз Николай Степанович так решительно настаивает. И, хотя он не любил слушать всякие словоблудия просто так, не для принятия решения по делу, Андрей Андреевич сдался.

— Ну, хорошо, информацию, Николай Степанович, доведете Вы?

— Нет, доложит Удинов. Он в приёмной, я его вчера пригласил для выступления.

«Без меня меня женили», — усмехнулся про себя Ярославцев и спросил:

— Минут двадцать, двадцать пять ему хватит?

— Полчаса, Андрей Андреевич.

И. О. президента покачал головой и нехотя согласился:

— Ну, хорошо, — потом посмотрел на всех присутствующих, — Больше предложений нет? Приступили.

Через час Совет безопасности одобрил план Кавказской боевой операции, суть которой заключалась в следующем. Армия Джелаладдина запиралась на пути к Дербенту между реками Самур и Гюльгерычай. Здесь была дорога-перевал через отроги самурского хребта. Предполагалось остановить армию султана на переправе через Гюльгерычай, одновременно отрезав ей пути отхода назад к Самуру и по руслу Гюльгерычая к морю. Это предполагалось выполнить силами двух отделений, экипажа БМД-3, которая ночью уже была доставлена на сухогруз с трубами для Баку, и тысячи воинов-гази эмира Ахмеда. Кроме того, на аэродром Дербентского форта перебрасывался вертолет в качестве резерва. Так же гарнизон Дербентского форта выделял две резервные группы.

Решено было договориться с эмиром Ахмедом, что руководить операцией будет Кузнецов, и командиры его сотен будут подчиняться Виктору Викторовичу.

Затем и. о. президента рассказал о результатах своей поездки на Урал. Утешительными их назвать было нельзя. «Большой Камень» не желал пускать к себе чужаков. Освоение магнитогорского месторождения железной руды откладывалось до весны следующего года, а до той поры туда надо было пробить дорогу, построить какое-никакое жильё, создать строительную базу, и провести подробную разведку недр. Но поскольку Волжский не мог так долго ждать железа, то надо было использовать уже известное курянам оскольское месторождение железной руды. Эту руду можно было транспортировать по реке Оскол, которая впадала в Северный Донец, на правом берегу которого, недалеко от впадения в Дон, было разведано прекрасное месторождение антрацита. Там уже закладывался город Донецк, и туда уже направилась техника для добычи угля вскрышным способом.

В решении, проект которого Ярославцев подготовил ещё вчера, правительству совместно с Академией наук поручалось в недельный срок подготовить программу по строительству домны и металлургического комбината в Донецке и согласовать с Чернигово-северским княжеством вопросы подробной разведки, добычи и доставки железной руды в Донецк.

— Ну что же, перейдем к последнему вопросу, — Ярославцев глянул на часы, — зовите своего докладчика, Николай Степанович.

Сафонов вышел, а шум, вызванный короткой паузой, разрастался. Обычная в таких случаях возня в виде двигающихся блокнотов, листания бумаги, верчения на стульях седоков, падения на стол авторучки.… Этот шум плавно перешёл в разговоры вполголоса участников заседания, но вот почти с полминуты отсутствующий Сафонов вернулся, и за ним вошёл уже знакомый Ярославцеву идеолог казачьих пограничных линий Удинов Станислав Петрович. Он поздоровался со всеми и встал к трибуне, которая стояла на противоположном конце стола, рядом с входной дверью.

— Станислав Петрович, — Ярославцев поставил локти на стол и, скрестив пальцы перед подбородком, как бы собирался положить этот подбородок на них в отдыхающей позе, дескать «ну, ладно, я послушаю, коли нечего делать, ваши сказки», — вы кажется кандидат технических наук, что-то там с сельхозтехникой, так?

— Верно.

— Так как же вас, извините, занесло в экономику. — Ярославцеву захотелось беззлобно пошутить по этому поводу, но он понял, что как-то неприятно задел Удинова.

— Да так, как-то, занесло, — с достоинством ответил Удинов, не глядя ни на кого и спокойно раскладывая бумаги.

— Ну что же, слушаем вас, — Ярославцев внутренне обиделся на себя и сменил позу, скрестив руки на столе и навалившись на них грудью.

— Ну, так вот, — начал Удинов, — Я попытаюсь тезисно изложить свой двухчасовой доклад. Начнём с определения товара. Маркс определил товар как средства потребления и производства, которые производятся на продажу. Ещё он, как известно, ввёл понятие «особого» товара — рабочей силы. Этот «особый» товар — искусственное порождение Маркса. Он вроде «теплорода», которым в средние века учёные пытались объяснить нагревание одних тел другими. Я поясню дальше, почему искусственное, ибо Маркс совершенно проигнорировал ещё один абсолютно равноценный вещественному, но не осязаемый товар — услуга. Ошибка? Но серьезный ученый середины девятнадцатого века не мог не заметить этого товара, ибо два из них в то время уже давно, прочно и широко заняли своё место в обществе. Первый, самый древний — это услуга по перемещению товара от производителя к потребителю, чем занимались, занимаются и будут заниматься купцы. Второй — это предоставление накопленных финансовых средств, нуждающимся в этом предприятиям и гражданам, чем занимались тогда уже в основном банки, хотя и их предшественники — ростовщики в девятнадцатом веке распространены были довольно широко. Постепенно сфера услуг росла и расширялась и к концу двадцатого века заняла в общем товарообороте большую часть. Не замечать услугу как товар стало просто невозможно. Так вот «капитал» Маркса — это просто алхимия экономики, рассказывающая, как с помощью заклинаний и смеси дерьма и золы получать золото. Нет ничего удивительного в том, что экономика всех социалистических стран, опирающаяся на эту искусственную теорию, буксовала и отставала от экономик стран других, которые не молились на Маркса и марксизм. Другое дело, что это была не ошибка, а сознательная подтасовка научной теории под идеологию ненависти к купцам («паразитам», как их назвал Энгельс), финансистам, собственникам и т. д. и т. п. Мог ли Маркс объективно признать общественную необходимость товара — услуги? Нет, для этого ему надо было разорвать собственные идеологические шоры, отказаться от идеи построения всемирной коммуны. Вот здесь, для придания стройности своей теории, он и придумал свой «философский камень» — товар рабочую силу, а товар-услуга, который он не мог игнорировать совсем, был отнесён им к накладным расходам, к чему-то второстепенному. Отсюда и второсортность людей, производящих эти «накладные» второстепенные расходы.

— Перейдем же к реальности. Возьмём для примера абсолютно голого человека, не имеющего ровным счетом ничего, кроме самого себя. Помещаем его в лесу, где он находит пещеру и живёт, питаясь сырыми ягодами и грибами. В первый же день этот человек, назовем его «Адамом», сотворил себе из подходящей палки дубину и две недели гонялся за оленями, пока не изучив их повадки и изловчившись, не убил одного. Обеспечив себя приличным питанием на двадцать дней после пятнадцати дней охоты, наш Адам ещё два дня потратил, чтобы из шкуры оленя сделать себе грубое подобие одежды и обуви и три дня изготавливал деревянное копье. С этим новым оружием и экипировкой он добыл себе уже второго оленя за 8 дней. В конце — концов, совершенствуя орудия (капитал — средства производства) и навыки (капитал личностный), он стал добывать оленя за один день охоты и съедать его уже за пятнадцать дней, а сэкономленное время тратил на создание более эффективных орудий добычи, улучшения качества одежды, строительство более удобной, чем пещера, хижины, на забор от хищников и т. д. и т. п. Что же мы получаем? В результате постоянного роста производительности добычи (труда), Адам стал тратить свободное время (главный свой прибавочный продукт) на развитие средств производства (изготовление и совершенствование орудий добычи и другой работы), на потребление (изготовление более удобной одежды, строительство дома, улучшение питания) и оборону (строительство забора). Всё нужно. Без средств производства, без их совершенствования не будет добычи, без средств потребления, улучшения их качества не будет здоровья, сил, совершенствования и наращивания личностного капитала, самой жизни.

— Теперь вернёмся к нашему обществу. Разница между ним и тем Адамом в том, что у нас развитое разделение труда и прибавочный продукт в виде дополнительного, высвобожденного времени, отчетливо выделяется при рыночном обмене товарами. Разница между затратами на производство товара и ценой его реализации, выраженная в деньгах, и есть то самое сэкономленное время. Поистине: «Время — деньги». А теперь вернёмся к основе марксистской политэкономии — товару «рабочая сила». Если отойти от искусственно идеологизированного понятия этого «волшебного» по утверждению Маркса товара, то получаем просто рабочую силу — собственность каждого человека. Эта собственность бывает, как и всякая другая, большей или меньшей. Всё зависит от природы, наградившей человека большими или меньшими, физическими и интеллектуальными способностями, а так же развитием этих способностей самим человеком (приумножение этого капитала). И, как всякая собственность, рабочая сила может лежать и пылиться без пользы, а может работать на благо или во вред человеку. Так, что чистых пролетариев, то есть людей, не имеющих ничего абсолютно, нет в природе. Даже младенец в утробе матери уже толкается, учится использовать свою богом данную, хотя и мизерную пока собственность — первоначальный капитал.

Удинов улыбнулся, видно было, как его оставила некоторая первоначальная скованность.

— Итак, мы имеем капитал: средства производства, средства жизнеобеспечения, способность человека к труду. Любой из этих капиталов, если не используется, то лежит мертвым грузом, старится и разрушается временем, как и всё в природе. Только его величество «ТРУД», деятельность человека, способны привести эти капиталы в движение, и тогда возникает «ТОВАР». Складывается понятие: движение — это жизнь, а жизнь — это возникновение товара.

— Возьмем, к примеру, труд парикмахера. Вы приходите к нему и садитесь в кресло — капитал-средство производства. Он берёт в руки расческу и ножницы, тоже капитал-средство производства, и включает в ТРУД свои знания, навыки, физическую силу — капитал личностный. В результате возникает товар — услуга по созданию вам нового личностного капитала — привлекательного внешнего вида. Вы оплатили этот товар-услугу и теперь вправе использовать свой презентабельный внешний вид во взаимоотношениях с другими людьми, которые, естественно, относятся к вам более уважительно, чем, если бы вы были лохматым. Далее, вы выходите из парикмахерской и садитесь в такси. Водитель такси включает ТРУД по использованию всё тех же капиталов и создает другой товар — услуга по быстрому перемещению вас в пространстве. Вы покупаете у него этот товар и быстро оказываетесь у себя на работе. У вас, благодаря вашему приличному внешнему виду, хорошее настроение, Вы начинаете вдохновенно трудиться с высокой производительностью, то есть максимально мобилизуете своей личностный капитал, и на оборудовании, станке или другом каком рабочем месте, используя капитал — средства производства, создаете другой товар, ну хотя бы гайку.

— Таким образом, мы можем записать формулу, что ТОВАР равняется: капитал, умноженный на труд. Именно умноженный, потому что капитал — это нечто материальное, а труд — это движение, действо. Невозможно же себе представить, чтобы мы к массе, выраженной в килограммах, например, прибавляли скорость, абракадабра какая-то, а вот Маркс это сделал. В результате и получил противоречащую природе вещей теорию, а коммунисты в нашей стране семьдесят лет ломали общество через колено, чтобы она дала хоть какие-нибудь результаты.

Далее Удинов стал приводить формулы, пояснять их примерами. В заключение он сказал:

— Вот, собственно, вкратце всё. Если только будут вопросы?

Зенин поднял руку и глянул на Ярославцева, дескать, дай-ка мне спросить.

— Пожалуйста, Борис Васильевич, — сразу же отреагировал президент.

Зенин повернул голову к Удинову:

— Станислав Петрович, как я понял, Вы что же, отменяете наемный труд? Вернее понятие о наемном труде?

— Совершенно верно. Поясню примером. Для производства, скажем, вашего галстука необходимо иметь капитал. Какой? Средства производства — швейная машина, ножницы, иглы, помещение; сырье — ткань, нитки; профессионально подготовленного швейника или швею; так же профессионально подготовленного организатора, который умеет соединить эти капиталы, организовать их доставку друг к другу и реализовать полученный в результате труда товар — галстук. Да, и, естественно, организатор привлекает финансовый капитал для связи и учета всех этих капиталов. В результате совместного труда, работы всех этих капиталов и получился ваш галстук. При этом собственники всех этих капиталов договариваются об условиях и оплате за его использование. Собственник помещения и швейной машины берёт за их использование своё: профессии швеи — своё, сырья — своё и так далее. В конце — концов, по сути, мы получаем соединение трудов и капиталов всех участников процесса изготовления галстука. Собственник средств производства ДЕЙСТВОВАЛ, трудился для того, чтобы предоставить в процессе производства свой капитал. Собственник финансов так же осуществил определенные ДЕЙСТВИЯ для предоставления своего капитала и т. д. В конечном итоге мы имеем дело не с наймом швеи, а социальным контрактом, по которому все его участники обязуются действовать — трудиться и вкладывать свои капиталы в дело — изготовление вашего, Борис Васильевич, галстука. Поэтому мы можем сказать, что эта швея всех их наняла для того, чтобы сшить вам галстук, используя, кроме своего, и друге капиталы.

— Однако здесь мы уже входим в область социальной психологии, традиций, складывающейся и меняющейся рыночной конъюнктуры, эволюции знаний и взглядов и тому подобное. Предваряя вопросы, возникающие из марксистской догмы о труде и капитале, сразу же скажу, что собственник своего капитала в виде средств производства или финансов выступает на рынке в качестве всего-навсего продавца товара — услуги предоставления своего капитала в оборот, и только. Реализовав этот товар, он, естественно, может получить прибавочный продукт…

Весь день, обсуждая подготовленные Зениным решения правительства, принимая решения, встречаясь с людьми, Ярославцев нет-нет, да и возвращался к удиновской работе. Временами ему хотелось бросить всё и засесть за те записи в своем журнале, которые сделал во время выступления Станислава Петровича. Однако текучка отвлекала и отвлекала. В пять часов вечера ему оставалось последнее из планов этого дня дело — встреча с эмиром Дербента.

Ярославцев вместе с заведующим протокольной группы прошёл во дворец «Октябрь» через служебный вход. Далее, через боковую дверь за кулисы зала, где его ждала Татьяна, и, наконец, через весь зал к дверям на выход в вестибюль. Здесь перед дверями его ждал молоденький лейтенант, и они стали ждать минуту до ровно пяти часов. В вестибюле его уже ждали Ахмед вместе с жёнами и телохранителями, а так же министры, их жены, человек пять охраны в штатском, телевизионщики и корреспондент радио. У всех дверей и проходов стояли солдаты в парадной форме с автоматами на груди.

Эмир Ахмед, пятидесятилетний, несколько погрузневший мужчина с наполовину седой курчавой бородой и тюрбаном на бритой голове, стоял рядом с Гринёвым. Он очень волновался, хотя на его непроницаемом лице этого никак нельзя было прочитать. Его руки с пальцами в перстнях, слегка скрещённые под грудью были спрятаны в широких рукавах пурпурного халата, расшитого золотом…

Эмир Дербента еще 29 апреля получил от примчавшегося на взмыленном коне гонца известие о том, что караван каких-то ревущих и двигающихся самих по себе кибиток, даже не кибиток, а огромных домов быстро продвигается к его городу. Ахмед тогда в несколько раз увеличил количество сторожей, дежуривших на северных стенах. На следующий день, когда солнце уже склонялось на гору, Ахмед поднялся на стену крепости. Всё как будто было обычно, но вдруг возникла какая-то неосознанная тревога. Через минуту он понял, в чем дело. К мерному шуму морского прибоя и гомону города под стеной добавился медленно нарастающий гул, который шел откуда-то с гор, с севера. Напряглись и стражники вокруг него. Вдруг, через несколько минут, вдали из-за горы, где извилистая дорога вплотную приближалась к морю, показалась повозка. Она быстро двигалась к ним, и, не доезжая шагов пятьсот до ворот Дербента, приблизилась к встречной повозке, на которой какой-то селянин вез рыбу. Повозку тянула старая лошадка, которая ещё издали, увидев ревущее чудище, забеспокоилась и заметалась из стороны в сторону. Синяя «Нива» — разведдозор бакинской колонны — остановилась, не доехав десятка метров до разволновавшейся лошади, когда та поднялась на дыбы и рванула прочь с проезжего тракта, опрокидывая повозку. Она остановилась в пятнадцати метрах от дороги, упёршись передними ногами в воду, развернулась и вышла на полоску берега, куда не докатывались волны. Чудом не оторвавшаяся левая оглобля развернула перевернутую повозку. Лошадь, перебирая ногами на месте и нервически дергая хвостом, замотала, фыркая, головой. Из машины, распахнув дверцы, выскочили четыре человека. Один, не спеша, чтобы не спугнуть, пошёл к лошади, а трое других подбежали к выпавшему на край дороги её хозяину. Помогли ему подняться, принесли из машины какую-то подстилку, накрыли ею камень у дороги и усадили бедолагу, который не мог ступить на левую ногу.

Всё это наблюдал со стены своей крепости Ахмед. Его старший сын Калиб стоял рядом и, когда «Нива» опустела, попросил:

— Позволь, отец, я захвачу этих людей и притащу сюда их кибитку.

— Не спеши, Калиб, — Ахмеда заинтересовало, почему эти люди так заботливо усаживают какого-то саммака — рыбака.

В это время из-за поворота показалась самоходка-понтон, которая, лязгая гусеницами, приблизилась к дозорной машине. За ней подтянулись остальные шестнадцать единиц колонны.

Из машин вышли ещё люди. Они дружно подняли и поставили на колеса повозку и через полчаса, собрав в неё вывалявшуюся в пыли и песке рыбу и закрепив вторую оглоблю, вернули вместе лошадью на дорогу, а все машины, свернув к морю, выстроились в ряд к воде. Меж тем над рыбаком колдовал врач экспедиции с медсестрой. Он вправил больному вывих и помог медсестре наложить шину.

Солнце уже скрылось за горою, когда рыбак сел с помощью медсестры на свою повозку и, развернув её назад, погнал лошадь к городу. В горах сумерки очень короткие и ночь наваливается сразу. Поэтому, потеряв больше часа, он не рискнул ехать в свое село. Чтобы не быть застигнутым мраком в дороге, рыбак решил на ночь укрыться в городе.

Перед ним открылись ворота, и стоило его повозке с рыбой въехать во внутрь стены, как ворота снова закрылись, а стражники стащили рыбака на землю, и подхватив его под руки, бегом поволокли к Ахмеду.

Однако напуганный рыбак, стоя на коленях и не поднимая головы, лепетал только о том, что эмир видел и сам.

Ахмед отпустил рыбака и снова повернулся наблюдать за странными путешественниками. Те подходили к отделившейся ото всех группе из пяти человек, смотрели вместе с ними на стену Дербента и снова возвращались к своим делам: копошились возле повозок, некоторые мужчины и женщины раздевались!!! и заходили в море, плавали, плескались на виду у всех! На виду у его воинов — гази и любопытных знатных горожан — османов, так же поднявшихся на северную стену!

А эти пять человек рассматривали дербентцев на стене, прикладывая к глазам какие-то черные штуки, и переговаривались между собой. Ахмеду стало не по себе, ему показалось, что его бесцеремонно разглядывают, и он спустился вниз, сел на своего коня и, позвав к себе Калиба. наказал ему, как стемнеет, выставить по всей стене факелы и позвать во дворец на Совет городского старшину (раиса), нескольких командиров и османов.

Всю ночь факелы освещали стену и ров крепости, а прожекторы пространство вокруг машин и часовых.

Утром, как только солнечный диск оторвался от воды на горизонте, а голова эмира Ахмеда от пуховой подушки, к нему вошёл начальник стражи и доложил, что у ворот стоят три человека из прибывшего вчера каравана волшебных самоходных кибиток и срочно просят встречи с ним. Эмир приказал впустить их в город и проводить в сад при дворце, пусть там подождут. Ему не терпелось увидеть этих людей, у которых всё было странным и необычным: одежда, поведение, высокий рост, волшебные кибитки; но было необходимо соблюсти важность и достоинство, поэтому, уже умывшись и приведя себя в порядок, он подошёл к окну в сад и стал незаметно наблюдать за ними. Эти люди гуляли по саду, осматривали деревья и сам дворец, что-то оживленно обсуждали, глядя на стены дворца. Язык их был совершенно незнаком Ахмеду, хотя нет, он напоминал речь купцов из Руси, которые иногда забредали в Дербент.

Вдруг он увидел, как один из этих людей начал говорить в какую-то черную коробочку, прижимая к уху маленькую черную чашку, как будто слушая ее. «Вот оно! говорит с Джином!» — подумал Ахмед, и теперь ему стало страшно, но, вспомнив вчерашнее их поведение с саммаком, он решил, что, скорее всего, это добрые волшебники, и Джины у них, скорее всего, не злые. В момент этих рассуждений эмир увидел, как говоривший посмотрел в его сторону. Он отпрянул от окна и подумал: «Джин всё знает и видит. Это он сейчас им сказал, что я подсматриваю в окно».

В смятении он прошёл в приёмную комнату, сел в кресло и приказал стражнику позвать к нему старшего сына, гостей, охрану и старого русского раба, захваченного вместе с кипчаками в прошлом году. Тогда много кипчакских родов бежало от Субудая на юг. Они попытались закрепиться на дербентских землях, но Ахмед с войском, восстанавливая свою власть над северными муцальствами, захватил заодно и кипчаков — большой полон, а этот русский уже лет пятнадцать был рабом у тех, захваченных. Он умел шить удобную и добротную одежду, а, кроме того, знал хорошо несколько языков. Поэтому Ахмед оставил его при дворце.

Трое гостей вошли, когда по правую руку от эмира сидел Калиб, по левую — начальник охраны, а у боковых стен небольшой залы стояли по четыре охранника с саблями наголо.

Гости остановились шагах в трех от трона, на котором восседал эмир, и черноволосый курчавый мужчина с такими же черными аккуратно подстриженными усами слегка склонил вперёд голову и, приложив правую руку к сердцу, произнёс, опуская руку, поднимая голову, и спокойно, без дерзости, но и без страха глядя Ахмеду в глаза:

— Здравствуй уважаемый эмир Дербента.

Он, было, открыл рот, чтобы повторить эту фразу на тюркском, максимально приближенном к половецко-кипчакскому произношению, но тут седой старик, стоявший между начальником охраны и троном перевёл его слова, и эмир Ахмед благосклонно кивнул, мол — продолжай.

Приятно удивлённый, что его поняли, и довольный, что не придётся выпендриваться, вымучивая свой азербайджанский под местный тюркский, чернявый и дальше заговорил по-русски:

— Меня зовут Рагим, я помощник начальника бакинской экспедиции.

Старик перевел эмиру начало, потом сказал ему, что это какой-то другой язык. очень похожий на его родной, но другой.

— Позволь, эмир, переспросить его, кому он помогает.

— Спроси, и спроси, кто его спутники.

Рагим, вслушиваясь в их речь, понял, что его не поняли. «Это ж, наверное, старик древнерусским владеет», — подумал он.

— Аще рече, иже помощь ты? иже Бакинский? Кто возя тя? — хриплым голосом спросил его седой, подтверждая догадки Рагима.

Он напрягся, вспоминая всё, чему их усиленно учили неделю: древнерусский и тюрко-половецкий, и выдал:

— Я помощник, боярин, значит, рядника — князя, который ведёт дружину в Баку за нефтью, земляным маслом.

Старик подумал немного и стал переводить эмиру. Рагим внимательно слушал слова перевода, определяя разницу между своим родным азербайджанским языком и местным тюркским наречием.

Эмир опят кивнул, выслушав переводчика.

— А это мои охранники, воины, лейтенант Мережко и сержант Бондарев.

Стоявшие немного сзади по правую и левую руку от Рагима военные четко откозыряли ладонями к виску.

Возмущенный начальник охраны зычно крикнул на своем языке:

— Кланяйтесь эмиру!

— Поклон, поклон, — испуганно зачастил старик переводчик.

Начальник охраны уже было кинулся к невежам и даже махнул рукой стоявшим у стены воинам, но Ахмед, ни на минуту не забывавший о Джинах, поднял руку:

— Остановись Сардар.

— О, славный эмир, — снова отвесил поклон Рагим, — прости нас, но наши воины склоняют свою голову только перед павшими товарищами, — он говорил уже на азербайджанском, стараясь максимально приспособить его под местный тюркский диалект, — всем остальным они «отдают честь» — прикладывают ладонь к шапке, что означает уважение и доверие тому, к кому обращён этот жест. И ещё, — Рагим, чтобы окончательно разрядить обстановку, достал из кармана часы с хромированным браслетом, — это подарок тебе эмир от нашего президента, главы нашего государства Волжской России.

Он хотел подойти к Ахмеду, но выскочивший вперёд Сардар взял у него часы и подал эмиру.