Сонница

Мы не просто предали друг друга. Мы поступили хуже: мы выдумали друг друга.

Макоед

Нельзя жить в нелюбви. Такой жизни нет никакого оправдания.

Бардин

Все совпадения случайны. Все события вымышлены. Жизнь подобна сну.

Автор.

РАЗОЧАРОВАНИЕ

День восьмой.

Среда, 24 марта.

15:01

Ручки. Маленькие детские ручки. Они, по виду, принадлежали деткам лет пяти-шести. Их было много… Нет, не так. Начну сначала. Мы вошли в гнилую темноту потайной комнаты, разрезая её белыми лучами фонарей, выхватывавших из сумрака нелепые и странные формы. Кас повернул рубильник и тусклый мерцающий свет двух ламп дневного света медленно проявил то, что мы никак не ожидали увидеть.

У дальней стены стоял алтарь. Грубо оштукатуренный куб высотой по пояс, залитый расплавленным парафином, оставшимся от десятков свечей. Над неровной грядой оплавившихся толстых свечей, в обрамлении высохших роз висел чёрно-белый портрет красивой женщины лет тридцати пяти, накрашенной и завитой по послевоенной моде. Её злое и надменное лицо перечёркивал луч света — приём, который часто использовали в старом советском кино. Но ни одухотворённости, ни внутреннего свечения он ей не добавлял, наоборот, только подчёркивал пустоту светлых, почти стеклянных в своей прозрачности, глаз. «Люблю», гласила увитая вензелями и пошлыми завитушками надпись, когда-то сделанная, судя по всему, обычными фиолетовыми чернилами, которыми, как рассказывал отец, они писали в школьных прописях, а позже многократно обновляемая шариковой ручкой, оставившей на глянце фотобумаги продавленные следы.

Я заглянул за оплывшую восковую гряду. У самой стены под портретом виднелись всего четыре буквы, выложенные цветочными лепестками, по больше части, розовыми. МАМА. Мне почему-то стало нехорошо.

— Кас, — шепнул я, не оборачиваясь.

— Сейчас, — ответил шёпот в наушнике.

Слева от алтаря стояла резная индонезийская ширма, я заглянул за неё и увидел медицинскую каталку с полным набором инструментов: секционные ножи, скапели, зажимы, пилы для ампутации, прочие неприятные побрякушки. По обе стороны алтаря под потолком тянулись деревянные балки с ржавыми крючьями. С некоторых крючьев свисали омерзительно пахнущие трупы ворон и целые гроздья воробьиных тушек. С других — чьи-то внутренности.

Что-то щёлкнуло за моей спиной: Кас взломал вмурованный в стену сейф. Я продолжал оглядываться. Пол под ногами устилала сотня чёрных пластиковых пакетов, скреплённых коричневым скотчем, прорези ручек заклеивал всё тот же скотч. Пакеты блестели как чёрное зеркало, разбитое на ровные параллелепипеды, отражая нечистый потолок, местами тронутый грибком.

От алтаря по полу тянулись разделанные трупы крыс, разложенные веером. Их мёртвые высохшие носы сходились в одной точке, словно принюхиваясь к женскому портрету. Раскладывали их затейливо: сначала по полу тянулись внутренности, потом шкурки, потом сами освежёванные трупики. В глазницах блестели тёмные камушки.

— Я пойду за ноутбуком схожу, а ты можешь пока придумать, как вынуть пули из потолка. Лестницу я видел рядом с баней, — сказал Кас.

Я вышел наружу, прихватил лестницу и вернулся в дом. Длины лестницы чуть-чуть не хватало, или же мне не хватало роста для того, чтобы удобно выковырять отверткой мягкие свинцовые пульки, пришлось тянуться изо всех сил. В окно я видел, как деловито проковылял мимо по двору Кас, неся в руке тяжеленный ноутбук «панасоник» — пыле- и влагозащищённый бронированный монстр, способный выдержать попадание из пистолета. Алабай всхрапнул и пошатываясь встал. Кас равнодушно оглянулся, молниеносно выстрелил ему в голову и так же деловито потопал дальше к бане.

Я только-только выковырял последнюю пулю, с оглушительным (как мне показалось) звуком упавшую на паркет, как в наушнике раздался сбивчивый шёпот:

— Мама, мамочка, боже, боже мой, нет. Мамочка, нет, не надо, что ж ты блядь… Гадина ты ёбаная…

Дальше я слушать не стал. Спрыгнув с лестницы и подхватив последнюю пулю, я вылетел из дома и в мгновение ока добежал до потайной комнаты, на ходу вынимая «ругер». Кас сидел на полу, глядя в светящийся монитор ноутбука. Похоже, ноутбук хозяина был запаролен и Кас напрямую активировал его жёсткий диск через свой компьютер. Я быстро шагнул к нему, но Кас выбросил вперёд ладонь и сказал:

— Кромм, не смотри. Пожалуйста.

Я с удивлением увидел, что его лицо мокро от слёз. Лицо Михаила Раисовича Касимова. Мокро от слёз. Рябое красное лицо человека, который убивал с той же лёгкостью, с которой я пил пиво. Лицо человека, который был мастером «форсированного допроса». Лицо человека, который на временном явочном пункте в Бейруте двенадцать часов пытал двоих моджахедов, пока они не раскололись, по какому маршруту пойдёт «грязная» радиоактивная бомба, которую они смастырили для подрыва аэропорта в Дамаске во время визита нашего посла.

Кас плакал и матерился самыми страшными словами, которые только мог придумать. Сто десять килограммов закалённой в боях стальной плоти тряслись, как собака, ожидающая плетей. Это было страшно.

— Что там, Кас?

— Фотки. Видео. Это всё надо мусорамМусор (жарг.) — сотрудник полиции. Происходит от аббревиатуры начала ХХ века МУС — Московский уголовный сыск отдавать, Кромм. Там гигабайты доказательств.

— Доказательств чего?

— Он хуже ЧикатилоАндре́й Рома́нович Чикати́ло (16 октября 1936, село Яблочное, Сумская область, УССР, СССР — 14 февраля 1994, Новочеркасск, Ростовская область, Россия) — советский серийный убийца, педофил, некросадист, некрофил и каннибал. Имя стало нарицательным для обозначения маньяка., Кромм. Он… [Всхлип] … пиздец какой-то.

— Кас, приди в себя.

— Кромм, прошу, не смотри. Он деток… [Всхлип] … Он пытал. Там расчленёнка, там ад какой-то, Кромм, там настоящий ад. [Всхлип] … Я знаю, если ты посмотришь, ты его грохнешь. А его живым надо брать, живым, понимаешь?

— Кас, я пойду и принесу фотоаппарат. А ты пока настучи в центр сообщение, чтобы тебя вывели на местных мусоров, хорошо?

— Кромм, его надо брать, понимаешь?

Я подошёл, чтобы похлопать его по плечу и краем глаза увидел стоп-кадр видео, который застыл на экране. Из меня будто выбили весь воздух… Даже сейчас, когда я пишу об этом, я не в состоянии нормально описать то, что увидел…

Кас встал и обнял меня. Потом отстранился, посмотрел мне в глаза и сказал:

— Ты получше меня пишешь. Я всё засниму и тут же отправлю «Казаху». А ты напиши, чтобы меня вывели на контакт с милицией прямо сегодня, сейчас. И жди, когда этот пидор явится. Только не стреляй, ладно?

— Хорошо, Кас.

— Обещай, ладно?

— Обещаю, Кас.

Обливаясь потом в марлевой маске, я оттащил мёртвого алабая в гараж, сел на лавочку и набил сообщение для «Казаха». Достал «ругер» и приготовился ждать.

— Кромм? — шепнул наушник.

— Я.

— Я думаю, это преступление не на сексуальной почве.

— Почему?

— Здесь полным полно надписей на китайском, какие-то молитвенные колёса, я такие в Непале видел, когда в отпуск ездил. Я тебе точно говорю, это что-то религиозное.

— Религиозное помешательство?

— Слушай, я там жил, в Гималаях, целых три месяца. Всё просветления искал после той истории в Манчестере. Весь Непал излазил, даже в Бутан ездил, хоть там и дорого, пиздец. В Тибет только не попал.

— И чего?

— Ну, я хорошо помню, как выглядят их религиозные причиндалы все эти, их иконы на тряпках и прочая мудистика.

— И?

— Здесь то же самое, только всё на китайском. И ещё. Обрамление, как у тамошних икон, только нарисована на них какая-то хуйня. Это не буддизм, в буддизме такой херни нет, я тебе точно это говорю.

— Кас, у тебя папа правоверный мусульманин.

— Кромм, хорош прикалываться. Я понимаю, ты меня сейчас подъебонами своими будешь типа терапевтировать. Но ты потом зайди и оглядись здесь, как следует. Я тебе ещё раз говорю: я был в Гималаях, я представляю, как их культура выглядит. Но здесь как будто кто-то её сымитировал и на китайский перевёл.

— А ты на китайском говоришь?

— Нет, арабский и фарси только.

— Два языка? Всего-то? Ну, ты и лошара!

— Почему два? Ещё татарский знаю, турецкий и азербайджанский.

— Тихо. Ключ скрипит.

Он сразу всё понял. Я сроду не думал, что такая туша может так быстро бежать по обледеневшей поселковой улице, но он летел, как заяц, подстёгиваемый ужасом. «Не стреляй, убери ствол», — шептал в наушнике Кас. Я слышал, как сзади взревел мотор «шеви-нивы», бежал, разрывая себе лёгкие ледяным весенним воздухом, бежал, глядя, как весь мир съёживается и прячется, тухнет, только массивная фигура Якова, словно окрылённая развевающимися чёрными полами пальто, летит впереди огромным гнусным грифом. Он выпорхнул на поперечную заасфальтированную улицу и…

Бах!

Две человеческие куклы, неестественно дёргая конечностями, пролетели над светлым пятном, которое уличный фонарь выжелтил в грязносером крошеве. Мотоцикл «Урал» с коляской, ёбаная сраная повозка, лежал на боку, сиротливо крутя колесо. «Нива» подлетела сзади и остановилась, взвизгнув тормозами и обдав голени шрапнелью мелкого гравия. Кас выскочил из дверей и бросился к лежащему Якову, пока я переводил дух, убирая, наконец, ставший ненужным «ругер» за пазуху.

— Ну? — спросил я, когда смог более-менее отдышаться.

— Пиздец, — ответил Кас. — Открытая черепно-мозговая, пульса нет.

Над согнутой бело-голубой фигурой Каса, упакованной в комбинезон, в темноте медленно взошёл мутный силуэт мотоциклиста.

— Вы чо, бляди, глаз что ли нету нихуя, — промычал он.

Мрачный запах застарелого перегара сопроводил этот риторический вопрос. Селянин был мертвецки пьян. Кас быстро встал и молча зарядил ему с левой точно в глаз. Байкер рухнул навзничь, что-то блея про «понаедут, потом в темноте тут гоняют».

— И чего? — спросил я.

Кас стянул берет и повязку, устало вздохнул и помотал головой.

— Совсем?

— Думаю, он ещё до земли долететь не успел, уже подох. Вот тварь, а?

— Сука.

— Сука.

Надо было срочно уходить.

День восьмой.

Среда, 24 марта.

17:10

Принял душ, слегка полегчало. Сделал кофе.

Послушай. Ты. Вот, ты, кто сейчас читает эти записи. Я тебя не знаю, но это неважно. Просто поверь мне. Я знаю, что всё это будет звучать… Нет, не звучать, выглядеть — ведь ты же не слышишь моего голоса, ты только видишь оставленные мною буквы… Я знаю, что всё это будет выглядеть полным бредом. Я сам никогда не поверил бы таким свидетельским показаниям. Но прошу тебя: хотя бы на несколько минут умерь свою критичность и просто прочти всё, что я написал, без осуждения. Тогда я буду знать, что всё было не напрасно.

Кас быстро сделал слепок (полную копию всех данных) смартфона мёртвого Якова и бросил его на подоконник у входа в дом. Уже в машине, по дороге к областному управлению ФСБ (руководство дало указание реализовать материалы через них, а не через милицию), я нашел среди контактов заветное слово «мама». Через полчаса мы уже знали, где живёт абонент. Кас отправился к чекистам, а я двинул к «маме».

В жизни я видел много невероятного. Но такого — никогда. Нужно ещё кофе.

День восьмой.

Среда, 24 марта.

17:22

Мама Якова жила в элитной многоэтажке, настолько огромной, что она походила на Великую китайскую стену с окнами. Я нажал кнопку звонка и услышал голос консьержа:

— Кто там?

— Полиция, откройте, пожалуйста.

— По какому вопросу вы к нам так поздно?

— Слышь, грамотей, открой дверь. Иначе я вызову наряд и задержу тебя за препятствование проведению оперативно-розыскных мероприятий, — сказал я, чувствуя как в груди клокочет ярость.

Дверь слегка приоткрылась и в щели показался румяный парень лет двадцати пяти, что характерно, вооружённый. Я ткнул ему в лицо поддельное удостоверение. Он внимательно прочёл данные и с профессиональной улыбкой приоткрыл дверь чуть пошире.

— А вы к кому? Мне надо вас в журнал занести, — сказал он.

Я глянул на его закуток. Наверняка там есть тревожная кнопка и возможность заблокировать все двери. Стекло на вид вполне похоже на бронированное. Я вздохнул, вынул из кармана изъятый у Якова начинающий выцветать снимок, сделанный на древнем «полароиде», и показал парню.

— Ты думаешь, я, сотрудник центрального аппарата МВД, приехал из Москвы в эту жопу, чтобы отчитываться перед юными швейцарами? Посмотри-ка на этот снимочек. Нравится?

— Нет, — с секундной задержкой ответил парень, побелев от ужаса.

— А то я тебе могу таких фоточек ещё пару десятков показать. Надо?

— Нет. Прошу вас, не надо.

— А ты смотри, смотри. Не отводи глазёнки-то. Смотреть, я сказал.

— Я не могу, — ответил парень и его вырвало прямо на стол с журналом учёта посетителей.

— Подобных эпизодов больше двадцати. Если ты, юный мудак, будешь об этом языком трепать, человек, который всё это сделал и заснял, от нас скроется. И продолжит делать такое. Ты этого хочешь?

— Нет, простите.

— Тогда ты сейчас запрёшься у себя в каморке и будешь молчать до самого утра. А потом всю оставшуюся жизнь ты будешь молчать о том, что видел меня. До тех пор, пока не увидишь мою фоточку в газете рядом с пойманным маньяком. Ты меня понял?

— Так точно.

— Молодец. Даже маме не расскажешь?

— Никак нет.

— А любимой девушке?

— Нет, что вы.

Я доехал на лифте до самого верха и начал спускаться по широкой чистой лестнице, разглядывая номера квартир. На двадцать восьмом этаже остановился и позвонил в вишнёво-чёрную дверь с прихотливым орнаментом. Женский голос ответил почти сразу, несмотря на поздний час.

— Кто?

— Откройте, пожалуйста, с Яковом беда, — ответил я, положив руку на дверную ручку.

Как только ручка пошла вниз, я всем весом толкнул дверь и залетел внутрь. Передо мной стояла крупная женщина со светло-каштановыми волосами в красивом халате. Это определённо была женщина с портрета, только прилично располневшая. Мама.

— Кто вы? — спросила она поразительно спокойным тоном, учитывая обстоятельства.

— Тот, кого вам меньше всего в жизни хотелось бы видеть, — ответил я, вынув ствол.

Она никак не отреагировала на это действие, будто бы на миг потеряла зрение. По моему опыту, люди, наплевательски относящиеся к появлению пистолета перед их носом, делятся всего на три категории: слепые, невменяемые и те, кто понятия не имеет о том, что такое пистолет. Впрочем, судя по движению зрачков, мама Якова была вполне зрячей. Оставались ещё два варианта. Я выдернул шнур её домашнего телефона. Рядом лежал новенький мобильник, я опустил его в карман.

— Вы грабитель? — спросила хозяйка.

— Хуже, — сказал я. — Кто ещё в доме?

— Я живу одна уже много лет.

Зажигая повсюду свет, я осмотрел квартиру. Две большие комнаты действительно пустовали. Кровать в спальне белела разобранным бельём, рядом горел ночник, на полу страницами вниз лежал раскрытый пухлый том Толстого. На кухне царил идеальный порядок. В санузле тихо работала навороченная стиральная машина, душевой кабиной недавно пользовались. Я вернулся в гостиную.

Хозяйка опустилась в кресло, достала сигарету, отточенным механическим жестом запалила спичку и закурила. Я, наконец, смог её как следует рассмотреть. На вид ей было максимум сорок пять или пятьдесят, впрочем, полные люди часто выглядят моложе своих лет, да и пластическая хирургия в наши дни способна творить чудеса.

— Он жив? — её тон казался ровным, но пальцы, державшие сигарету, подрагивали, суетливо разминая фильтр мелкими движениями.

— Что вы об этом знаете? — ответил я вопросом на вопрос, протягивая ей несколько омерзительных снимков из дома её сына.

— Когда-то это должно было случиться, — вздохнула она и закрыла глаза. — Значит, сердце меня не обмануло. Как он умер?

— Я бы очень хотел сказать, что это я вышиб ему мозги, но, увы. Судьба лишила меня такой возможности. Его сбил мотоциклист. Вернёмся к моему вопросу: что вы об этом знаете?

— Сейчас уже нет смысла обо всём этом говорить, — устало ответила женщина, не поднимая век. Слеза выкатилась из уголка правого глаза и покатилась по её румяной щеке.

Я сбросил куртку, стащил свитер, взял стул и сел на него верхом, скрестив руки поверх спинки.

— Как вас зовут?

— Элеонора, — ответила женщина, по-прежнему не открывая глаз.

— Элеонора, посмотрите на меня.

Она подчинилась. В её взгляде не было ничего, кроме усталости и равнодушия. Ни боли от потери сына, ни ненависти к вестнику, принесшему дурные новости — ничего. Холодная рыбья прострация.

— Вы приняли какие-то таблетки?

— Только валидол.

— Это хорошо, потому что я вынужден спросить вас ещё раз: что вы знаете об этих снимках, на которых ваш сын запечатлён в момент совершения тяжких преступлений над несовершеннолетними?

— Я не хочу говорить об этом.

Я вздохнул.

— Элеонора, посмотрите на меня внимательно. Я не являюсь сотрудником полиции. Вам не удастся спрятаться за спинами адвокатов или прикрыться законом. Сегодня я — закон. Посмотрите на эту штуку. Знаете, что это? Мы зовём эту смесь «волшебником». Они бывают разные, но все они творят чудеса. Например, этот «волшебник» помогает мне разговаривать с теми, кто не хочет разговаривать ни с кем. В этом шприц-тюбике содержатся миорелаксанты, которые превратят вас в медузу. Кроме того, сюда входит препарат, который усилит вашу чувствительность в десятки раз. Ваша кожа станет такой же ранимой, как поверхность глазного яблока. Вы понимаете?

Она хмыкнула, но довольно неубедительно.

— Я буду вас пытать, Элеонора. Я буду пытать вас очень, очень долго. Мы с вами будем смотреть на фотографии, а потом я буду делать с вами то же, что Яков делал с этими детьми. Только медленно. Эти две-три недели покажутся вам отдельной, очень долгой и мучительной жизнью. Я буду резать и зашивать. Резать. И зашивать. Я буду отрезать от вас по небольшому кусочку до тех пор, пока вы не расскажете всё. Впрочем, нет.

Я встал и закатал рукава рубашки.

— Я буду пытать вас просто так. Раз уж мне не удалось отомстить Якову, я буду мстить вам. Каждая слезинка, каждая капелька крови отольётся вам сторицей.

Элеонора вздохнула и сказала:

— Наверняка, вы говорили это много раз в своей жизни. И, знаете, я вам верю. Но я вас не боюсь.

— Это пока. Пока не боитесь.

— Нет. Вы не понимаете, — печально улыбнулась она и встала с кресла. — Пойдёмте, я покажу вам кое-что.

Она прошла в спальню и открыла старинный шифоньер. Отодвинув многочисленные, зашуршавшие полиэтиленом платья, Элеонора тяжело присела, открыла небольшой сейф, прятавшийся под одеждой и извлекла оттуда какой-то небольшой предмет. Я, на вский случай, держал её на прицеле.

Элеонора повернулась и показала мне изящную стеклянную ёмкость странноватой формы, более всего походившую на нераскрывшийся бутон. Она с усилием вывернула из горлышка притёртую пробку и перевернула флакончик донцем вверх. Зеленоватая светящаяся капля, вздрогнув, слезинкой повисла на горлышке и через секунду полетела вниз.

— Ну, вот и всё, — отрешённо сказала Элеонора.

— Что всё?

— Если вы хотели пытать меня, вам лучше поторопиться, потому что до утра я уже не доживу. Это была последняя капля моего «волшебника». Он давал мне жизнь. А больше его нет. И без Яшки уже не будет.

ЭЛЕОНОРА

День восьмой.

Среда, 24 марта.

18:01

[Черновая расшифровка записи телефонного разговора]

[мужчина]

Итак, меня зовут Виктор Кромм, сегодня среда, 24 марта, один час сорок одна минута местного времени, я веду опрос свидетельницы Элеоноры Карповой.

[женщина]

Моя фамилия Панкратова. Элеонора Васильевна Панкратова. Я оставила себе девичью фамилию, когда выходила замуж. Точнее, оставляла всякий раз, когда выходила замуж.

[мужчина]

Сколько раз вы были замужем?

[женщина]

Яшка — мой сын от последнего брака. Дайте, посчитаю… Двадцать восьмой… Тридцать восьмой… От седьмого брака. До него у меня детей не было.

[мужчина]

Есть сведения, что у него есть старший брат.

[женщина]

Младший. Вас ввели в заблуждение, у него есть младший брат. Был… Был младший брат. Ни я, ни он, не поддерживаем с ним отношений уже много лет. То есть… Яков не поддерживал отношений с ним, как и я.

[мужчина]

Почему?

[женщина]

Он был чудовищем.

[мужчина]

Чудовищем?! Яков не поддерживал с ним отношений, потому что второй ваш сын был чудовищем? Да что же он за человек?!

[женщина]

Он не человек. И, кстати, Яков не поддерживал с ним отношений по иной причине. Это я не общалась с ним по причине того, что он был чудовищем. Или есть. Я понятия не имею, жив ли он. Я бы и с Яшкой не общалась, я прекрасно представляла себе, что из него получилось… Давайте, я покажу вам кое-что.

[скрип кресла, шаги, стук открываемой дверцы, шелест бумаги]

[женщина]

Узнаёте?

[мужчина]

Это вы? Где это? Какой это год?

[женщина]

Это Порт-Артур, 1903 год. Первый рейс из Москвы, совершённый на КВЖД. О, это был такой чудесный день, прекрасный день! Играл военный оркестр, парад наших моряков, блистательные юные мичманы все в белом… Как видите, я тут с отцом. Здесь мне двадцать семь, я всё ещё незамужем. По обычаям тех времен считалась уже безнадежной старухой…

[мужчина]

Погодите. Вы хотите сказать, что вы — 1876 года рождения?

[женщина]

Вы, разумеется, вправе не верить мне. Или счесть меня за сумасшедшую. Но я говорю то, что говорю. А уж проблемы интерпретации остаются на вас. Мне, как вы понимаете, совершенно всё равно, что вы обо мне подумаете. Считайте мои признания последней исповедью, хоть за последние сто с небольшим лет я совершенно растеряла последние остатки христианского воспитания, щедро отмеренного мне в детстве. Будем считать, что разговор умирающей старухи с незнакомым ночным взломщиком — это её небольшой сентиментальный каприз… Так мне продолжать? Или вы будете перебивать меня постоянно?

[мужчина]

Продолжайте.

[женщина]

Папа был судьёй. Кстати, он видел молодого Ленина, когда недолгое время преподавал в Казанском университете. Считал его механизмом, а не человеком… Вспоминая те годы, проведённые на КВЖД, я не могу отделаться от ощущения, что они были счастливейшими в моей жизни. Впрочем, вы ведь слабо представляете, что такое КВЖД, не так ли?

[мужчина]

Это вы зря. Китайская Восточная железная дорога.

[женщина]

Я имела в виду вовсе не дорогу. Я имела в виду страну. КВЖД была целой страной. Она ведь строилась китайцами на русские деньги, как продолжение Транссиба. Поэтому вдоль самой дороги тянулась так называемая «полоса отчуждения», которая принадлежала России. Сегодня я затрудняюсь сказать, на сколько десятков километров по обе стороны от дороги протянулась эта полоса, но то была огромная территория. У нас был свой флот на Тихом океане, представляете? Свои больницы, библиотеки, школы — всё наше, русское. В одном только Харбине жило сто пятьдесят тысяч русских.

Папа был убеждённым монархистом, но последнего государя недолюбливал, считал его слишком мягкотелым. Когда Пётр Аркадьевич Столыпин стал министром внутренних дел, папа испытал приступ патриотического воодушевления… Своего рода душевная компенсация за чувство униженности, когда нам пришлось отдать японцам дорогу южнее Мукдена. Впрочем, зачем я вам всё это рассказываю?

[мужчина]

Я не тороплюсь.

[женщина]

Пейте чай, не бойтесь, я не отравлю вас. КВЖД была чудесным местом: мы считали её улучшенной копией России. Новой страной, той, какой Россия могла бы быть, когда б отказалась от вековых предрассудков и ужасного сословного неравенства, но без этих диких большевиков и прочих террористов. Папа не имел дворянского титула. Согласно семейной легенде, он был незаконным сыном боковой ветви графов Крейц, из курляндских дворян. Родом он был из Ковно, бегло знаком с Петром Аркадьевичем Столыпиным, которым восхищался.

Образование он, благодаря протекции отца, получил изрядное, но всю жизнь темнота происхождения тяготила его. Впрочем, когда мы бежали из Китая к большевикам, именно происхождение спасло папу, его старость не была омрачена репрессиями.

В семье нас было четверо, но двое умерли ещё в детстве, а сестрица Елизавета умерла от тифа уже в тридцатые. Я росла ребёнком любознательным, но замкнутым, была робка и несмела, за что маменька часто выговаривала мне. В семьях моих подруг учили девочек скромности, мне ж, наоборот, пытались привить хоть какую-то отвагу, ибо я была пуглива сверх всякой меры.

Конечно, когда мы стали выезжать на балы… Ох, какие же то были дивные балы!.. Офицеры в парадных мундирах… Служащие, разумеется, допускались и в партикулярном платье, но какая стать, какой лоск был в тех мужчинах, сколько шика было в дамах… Когда мы стали выезжать, я была уже слишком взросла, переросток. Личная жизнь моя никак не складывалась. Благодаря неусыпной заботе родителей, я росла слишком отгороженной от мира и, став уже взрослой девицей, внешнего мира сторонилась. Меж тем, маменьку моя неустроенность ужасно печалила и, со временем, наши отношения стали словно отравлены этой её печальностью. Попытка выдать меня за молодого блистательного чиновника пароходства Общества КВЖД успехом не увенчалась, хотя маменька ради этого жутко интриговала и провернула целую боевую операцию, чтобы завлечь юношу в наш дом, но… Я вела себя полной букой и напугала его.

[мужчина]

Я понимаю, что эти ностальгические воспоминания согревают вас, но какое, пардон, отношение все эти ваши девичьи слёзы имеют к вашему сыну и предмету нашего разговора?

[женщина]

Самое прямейшее, вот увидите. Я описываю вам самый важный день своей жизни, который изменил всё. Всю мою биографию. Впрочем, вы вольны не слушать полоумную старуху, я вас не заставляю…

[мужчина]

Прошу вас, Элеонора Васильевна, продолжайте.

[женщина]

После небывалой ссоры с маменькой и Елизаветой, я выбежала в сад, в слезах, разумеется, бросилась, куда глаза глядят, выскочила в заднюю калитку… И тут увидела странную и нелепую сцену: человек двадцать китайских крестьян с палками и мотыгами загнали в угол женщину с явным намерением надругаться над нею.

То, что я скажу, в нынешние… Как это говорят? Политкорректные? Да, в эти политкорректные времена мои слова будут звучать странно, но в годы моей юности отношение наших к китайцам было… Мы не относились к ним, как к людям, они были слишком чужды нам. Они жили бок о бок с нами, но так же, как живут воробьи или мыши. Грязные, с вечным запахом немытости… В общем, мы старались их не замечать. Но тут дело обстояло совершенно иначе. Эти крестьяне охотились на аристократку. Она выглядела так, будто сошла со средневековой гравюры — богатые шелка, многослойное национальное платье, причёска, золотые спицы, подвески, тяжёлые мониста… Она была настолько ухоженной, холёной, породистой, что меня на миг охватило чувство зависти. Меня, дочь русского судьи, не последнего человека на Дороге!

Не помня себя, я вернулась в дом, взломала отцовский секретер, достала наган и побежала обратно через сад. Стрелять я умела. То была часть тех самых уроков отваги, которую тщетно пытался привить мне папа. Маменька с Елизаветой о чём-то ожесточённо спорили наверху и моего возвращения не заметили. Меж тем, вооружившись наганом, я бежала через сад, моля боженьку об одном — успеть до той минуты, когда китайцы убьют бедную женщину.

И я успела. В каком-то полнейшем душевном тумане, я выскочила посреди улицы и несколько раз выстрелила в воздух. Помню, меня охватил неописуемый ужас, когда я поняла, что из семи патронов я расстреляла уже три, а навстречу мне движется толпа из двадцати китайцев… Но стоило мне наставить наган на самого дерзкого, как они бросились врассыпную, побросав палки.

Женщина сидела на земле. Я подошла и протянула ей руку. Она оперлась на мою кисть надушенными пальцами, я до сих пор помню малейшие детали. Эти тонкие пальцы украшали длинные золотые наконечники, холодные на ощупь. Стоило ей лишь взглянуть на меня, как бедное моё девическое сердечко захолонуло от силы, исходившей от этой дамы. Удивительный мускусный аромат струился по засыпаной навозом проезжей улице, превращая воздух в трепещущую жидкую патоку. Сейчас я покажу вам… Возьмите мою руку и взгляните мне в глаза.

[мужчина]

Извольте.

[женщина]

Ну, что?.. Чувствуете?..

[мужчина]

Господи, что это?!

[женщина]

Это дар. Или проклятье.

[мужчина]

Я… Невероятно… Я… Не могу… Я…

[женщина]

Вы чувствуете?

[мужчина]

О, да… Прекратите, пожалуйста. Пожалуйста…

[женщина]

Так лучше?

[мужчина]

Да… Спасибо…

[женщина]

Теперь вы понимаете, о каком даре я говорю? Та китайская дама улыбнулась мне сквозь туман, которым заволокло мои глаза и сказала: «Я приду вечером и ты получишь щедрый подарок, девочка. Ты ведь ещё девушка, не так ли?». Поразительно, что я совершенно ни слова не зная на китайском наречии, поняла её, будто бы голос спасённой звучал прямо у меня в голове. Вы мне верите теперь?

[мужчина]

Теперь, да. Если бы час назад кто-нибудь мне сказал, что… Что вы… Я бы никогда…

[женщина]

Полноте. Как там у Шекспира? «Есть многое на свете, друг Горацио, что не подвластно нашим мудрецам»… Вечером она пришла в наш сад. Я и сейчас со всей отчётливостью вижу силуэт её багряно-золотого платья. Мне показалось, что она слегка светится странным неземным блеском, словно её кожа пылает сполохами оранжевого огня. «Ты спасла мне жизнь, за это я подарю тебе кое-что. Ты, конечно, не будешь жить вечно. Но ты будешь жить очень, очень долго. Более того, ты всегда останешься молодой и красивой, хочешь?». Это невозможно, ответила я, потупясь и стараясь не смотреть в эти ведьмовские глаза, зачаровавшие всю меня. «Все мужчины упадут к твоим ногам», — засмеялась дама. Вы — ведьма, спросила я. «Все женщины немного ведьмы, не нужно бояться своего естества», — ответила она.

В ту же секунду, она поцеловала меня в губы, её длинный язык проник в горло так глубоко, что я утратила способность дышать и даже на минуту потеряла сознание. Странно, но чувственный поцелуй женщины оказался вовсе не противен, наоборот, меня охватила сладостная истома, пополам со стыдом от того, что внутренний наблюдатель шептал мне, повелевая прекратить.

Дама отстранилась и сказала: «Теперь у тебя есть дар. А это нужно, чтобы поддерживать его» и протянула мне небольшую сулею, совсем простую, из тыквы, кое-как обшитой грубой кожей. «Это молоко Белого дракона. Сюда ты будешь каждое новолуние добавлять немного мужской крови и спермы». Я растерялась, и спросила, где же я возьму их. «О, девочка, поверь, отныне у тебя никогда не будет недостатка в этих субстанциях», — засмеялась она с такой уверенностью, что даже сам предмет нашего разговора перестал казаться мне странным.

[мужчина]

Я снова перебиваю вас, но… Не хотите ли вы сказать, что вот эта зелёная штукенция, которую вы вылили сейчас на ковёр, и есть это самое волшебное молоко?

[женщина]

Разумеется.

[мужчина]

Бред какой-то…

[женщина]

Вскорости, я убедилась в том, что дар, переданный мне ночной гостьей, нужно использовать осторожно. Владимир, тот самый молодой чиновник, за которого меня прочили замуж, стал моим первым мужчиной. Я увидела его во время прогулки. Он ехал мимо в пролётке, ожесточённо споря с незнакомым мне господином в бакенбардах, вроде бы англичанином или американцем. Надо сказать, пусть я и не любила Володеньку, он был красавцем. На мой вкус, даже слишком красавцем, ему бы больше подошло родиться девочкой. Он бросил на меня взгляд и кивком поздоровался, когда пролётка замедлила ход на повороте улицы. Из чистого озорства я отдала ему умственный приказ немедленно подойти ко мне. Володя вдруг выпрыгнул из повозки прямо на ходу, растеряв бумаги и кувыркнувшись в пыль, но его отнюдь не смутила нелепость этой жалкой мизансцены.

Он подошёл ко мне, посмотрел в глаза и я отчётливо поняла, что полностью владею всем его существом, от ногтей до кончиков волос. Он! Тот, что неделей ранее так холодно и презрительно простился со мной в доме моих родителей! Я должна отомстить за это унижение, подумалось мне.

Он внёс меня в ближайшее парадное. Косые солнечные лучи прорезывали стены, врываясь в щели, оставленные для воздуха в фальш-дверях. Рядом стояла дворницкая метла, понятия не имею, откуда она взялась. Володя сломал её об колено и запер двери тамбура. «На колени», — приказала я молча, одной лишь силою воли и он упал передо мною, лизал мои ноги… Расставшись с грузом девства таким случайным, необычным и приятно развратным образом, я почувствовала себя так, будто бы у меня выросли крылья. Володя умер через неделю после той памятной встречи. Охваченная эротической лихорадкой, я попросту выпила его, хотя и держалась из последних сил. Мне было ужасно жаль его, но пробудившийся во мне голод был уж слишком силён.

К счастью, я соблюдала осторожность и никогда не виделась с ним на людях, иначе неизбежно поползли бы слухи. Помню, именно на его похоронах, я повторно убедилась в той власти, что поделилась спасённая мною китаянка. Отец Володи, ещё не достигший библейского возраста, но всё же уже достаточно почтенный старец, стоял у гроба безутешным памятником скорби. Казалось, он ничего не видел пред собою, полностью погружённый в воспоминания о сыне. Я молчаливо приказала ему посмотреть на меня. Он повернул голову и застыл. Помню, как юношеская краска медленно залила его бледное морщинистое лицо, как в давно выцветших глазах проснулась похоть. Я не воспользовалась этим, всего лишь проверила, как сильны мои чары…

[мужчина]

Погодите, вы сказали, что «выпили Володю». Что это означает?

[женщина]

Именно то, что я и сказала. Не фигурально. Я выпила из него все силы. Саму жизнь.

[мужчина]

Физически?

[женщина]

В том числе.

[мужчина]

Вы пили кровь? Это какая-то разновидность вампиризма?

[женщина]

Нет, я не пила кровь, это вульгарно. Я пила саму его жизненную силу, энергию. И, поверьте, он отдавал её с большой страстью. Я сейчас поймала себя на мысли, что ни разу до сего дня не задумывалась ни о природе полученного мною дара, ни о том, как его назвать. После той памятной ночи в саду, жизнь моя стала настолько приятна и легка, что было бы неблагодарностью с моей стороны бросать тень на этот щедрый дар. Практически сразу же после володиной смерти я оставила отчий дом и под предлогом обучения переехала в Шанхай. Мужчины гроздьями сыпались к моим ногам, они осыпали меня подарками и прочими благами, продавая последнее, что у них было. Я упивалась властью над их сердцами.

Потом был двадцать девятый год…

[мужчина]

Что случилось в двадцать девятом?

[женщина]

Моя благодетельница покинула меня.

[мужчина]

Так вы поддерживали связь? Встреча в саду не была единственной?

[женщина]

Разумеется, нет. Вторая наша встреча произошла в Шанхае спустя три месяца, после моего переезда туда. После полуночи я шла по набережной Вайтань, или по Бунду, как мы его тогда называли, пьяная от ощущения собственного могущества, переполненная той энергией, которую только что забрала у голландского дипломата, умолявшего меня сохранить ему жизнь. Увы, я не смогла остановиться вовремя. Но меня совершенно не тронуло его скорченное, несвежее тело с зеленоватой кожей. Не более, чем вас трогает пустая бутылка, из которой вы только что допили последние капли.

Я шла, неся в руке туфли, подошвой ног ощущая тепло остывающих камней. Мимо проносились экипажи с шумными кампаниями, они на разных языках салютовали мне, звали присоединиться к вечеринке, но я чувствовала такую наполненность, что мне вдруг почудилось, что сейчас меня разорвёт изнутри это распирающее пламя. До Нанкин-роуд я дошла уже, будучи в полубредовом состоянии. Китайские дудки визжали мне в уши, цимбалы раскалывали голову, буханье барабанов сбивало сердце с такта. Огни превратились в длинные цветные ленты. Я уже почти утратила сознание, как вдруг в проёме между домов мне примерещился знакомый силуэт спасённой мною женщины. Я практически рухнула в подставленные ею руки, шепча лишь мольбы о спасении.

— Бедная, бедная моя девочка, — шепнула она нежно и погрузила мои ладони во что-то горячее и колючее одновременно.

Зрение моё прояснялось с каждым вздохом, барабаны и цимбалы затихли, туман в голове рассеялся. Я посмотрела на руки. По самый локоть они уходили в золотой шар невероятной красоты, сияющий оранжевыми сполохами и озаряющий слякотный чёрный проулок, в котором мы стояли, странным, потусторонним мерцанием.

— Что это, сестрица? — спросила я, будучи не в силах отнять рук от чудесного шара.

— Это звёздный огонь, душенька, — ответила Сестрица, погладив меня по волосам. — Всякий раз, когда ты слишком напитаешься силой, будешь отдавать добытый излишек ему. А если заболеешь или обессилеешь, то он отдаст тебе свою энергию. Мы все так делаем. Уже не одну тысячу лет.

— А сколько нас?

— В нашей семье всего семьдесят три сестрицы.

— А есть и другие семьи?

— Конечно, есть, глупышка, — ответила она.

Сестрица рассказала мне, что я должна быть чрезвычайно осторожной, поскольку другие семьи очень хотели бы завладеть и нашим звёздным огнём, и нашими богатыми охотничьими угодьями.

[мужчина]

Выходит, она воспользовалась вами? Чтобы наполнять этот свой огонь?

[женщина]

Не совсем, ведь до 29-го года я тоже пользовалась им. Больше пятнадцати лет. Он продлевал мне жизнь, лечил, спасал от смерти.

[мужчина]

Так что же случилось в 29-м?

[женщина]

Война. То есть война в Китае тлела практически постоянно. Но мы, живущие в иностранных сеттельментах Шанхая и Харбина, её не чувствовали. Для нас она была словно бы бушующая гроза, ревущая за стенами ресторана. Все её молнии мы видели, и все громы слышали сквозь уютную стеклянную витрину, освещённую гирляндами огней, отражающую силуэты бэнда, играющего чарльстон и шимми. Кто хотел, мог выйти и посмотреть на грозу поближе, но мне никогда не приходило это в голову.

Однако, в 29-м китайцы напали на КВЖД и… Моя семья чуть не погибла. Впервые война опалила мне лицо своим гнилым дыханием. Мне удалось спасти и папа, и маменьку, и Елизавету. Я уже была замужем за одним американцем из военно-торговой компании, запамятовала её имя, какая-то типично англосаксонская фамилия плюс энтерпрайзис… Или экспорт? Нет, всё же энтерпрайзис. Неважно. Я без сожаления бросила его, как только чанкайшисты пошли в атаку на Дорогу. К счастью, мои чары исправно действовали и на большевистских военачальников, поэтому… Не буду утомлять вас описанием того, как мне удалось вывезти семью к Советам. Вернёмся к нашей теме.

Моя благодетельница погибла. Вся семья наших сестриц погибла тоже.

[мужчина]

Семья?

[женщина]

Я имею в виду семью не по крови, а по духу. Наш орден охотниц. Я чувствовала их смерть совершенно отчётливо, сердцем, лёгкими, селезёнкой, кишками и маткой, всем телом ощущая, как рвётся связь между нами. Треньк! Треньк! Обрывались струны, объединявшие нас в одну гамму, и с каждым разрывом что-то очень больно рвалось в моей бедной душе.

Я уверена в том, что между нами всегда существовала телепатическая связь, благодаря которой я точно знаю, где находится такая же, как я.

[мужчина]

А что же с этим звёздным огнём?

[женщина]

Он исчез. Скорее всего, растворился, оставшись без подпитки. Именно тогда я и располнела. Впрочем, располнела лишь слегка.

[мужчина]

Вы сказали, что чувствуете подобных вам?

[женщина]

Да. Примерно таким же образом, как вы чувствуете изменение погоды, например, резкое похолодание.

[мужчина]

А здесь вы встречали подобных вам?

[женщина]

Долгое время не встречала. Только за границей. Здесь я лишь один раз почувствовала такую девочку. Совсем молоденькую, лет двадцати-двадцати пяти, наверное. Это было совсем недавно, уже в девяностых.

[мужчина]

Как её звали?

[женщина]

Понятия не имею. Я никогда её не видела. Наша встреча могла бы печально окончиться для нас обеих. Та, кто оказалась бы слабее, неминуемо погибла бы. Кроме того, у неё могли оказаться соратники. Пока я размышляла над тем, не встретиться ли с нею, она покинула город, уехав в направлении северо-запада, насколько я сумела почувствовать. Я не стала преследовать её.

В девяностые вообще происходило многое, я часто чувствовала интересные энергии, которые могли бы питать меня. Кстати, я не знаю, как её звали, но довольно точно могу описать, как она выглядела. Если это вам интересно.

[мужчина]

Разумеется.

[женщина]

Она была рыжей… С тёмно-зелёными глазами… Иногда они могли менять цвет до светло-чайного… Её кожа не была белой… Скорее, медной, в тон волосам. У неё не было видимых родимых пятен… Да что я вам рассказываю, дайте руку, я просто покажу её вам и вы всё увидите сами. Видите? Что с вами?

[мужчина]

Ничего.

[женщина]

Вы знали её? А-а-а… Да. Поняла… Вы знали её. Кто она была? Вы были влюблены в неё?

[мужчина]

Какое вам дело?

[женщина]

Никакого. Можете не отвечать, я всё чувствую… Вы любили её, но вам не удалось быть с нею? Вам повезло. Она бы измучила вас, доведя до гибели… Поверьте, молодой человек, я знаю, как это бывает. Вам сейчас чуть за сорок? Думаю… В те годы вы были её ровесником. Она бы попросту убила вас.

[мужчина]

Откуда у вас такая уверенность?

[женщина]

Питаться мужской энергией — наша природа. Мы — охотницы, а вы — наша пища. Так устроено природой. Судя по тому, что я чувствовала в той девочке, она была совершенно неопытной охотницей. Энергия фонтанировала из неё, как из вода из полного дуршлага. Думаю, если она не научилась контролировать процесс питания и охоты, то сейчас она мертва.

[мужчина]

А если научилась?

[женщина]