Сон во сне

Город

Кутаясь отравленным дурманом, ослепший от фонарей сонный город забыл о звёздах. Сквозь прорехи в облаках виднелось иссиня-чёрное небо и луна в озлоблении лила на землю ядовито-бледный свет. По-осеннему болезненный и как будто более плотный воздух наполнял мои легкие, дышалось всё труднее, и бежать было уже не под силу. Но безотчётный страх, преследующий меня на заплесневелых от вечной сырости улицах, грозя впиться в измождённое тело когтями первых заморозков, не давал мне остановиться.

Безумная гонка ни на миг не желала прекращаться, и воздух делался всё более невыносимым, и пространство всё отчаяннее мне сопротивлялось, мешая двигаться… и жить. Мимо проносились разноцветные раздражающе-яркие фонари, редкие голые стволы деревьев с обрубленными ветвями — деревьев, которые никогда не проснутся, чтобы увидеть солнце; нелепо застывшие в бесцельном стремлении узкие ступенчатые здания с наглухо зарешёченными и несоразмерно маленькими окнами и громадные, бессмысленные, уходящие в непонятную высь ржавые лестницы, не желающие знать о цели своего существования.

Но меня не интересовала эта печальная фантасмагория. Выхваченные боковым зрением отдельные её фрагменты не вызывали никаких эмоций и ни на секунду не задерживались в памяти (ввиду сего обстоятельства я не могу сказать, действительно ли я бегу по кругу, то есть является ли это злополучное место тем самым Пространством, замкнутым в кольцо).

Да, мне не было дела до окружающего мира, ведь перед глазами возникали миражи нереализованных возможностей, и тысячи голосов говорили со мной, и смеялись, и звали, и звенели, и разливались чудесной музыкой, а фантастические образы, принадлежавшие моим незримым собеседникам, существование которых непременно нуждалось в моём участии, манили меня и помогали забыть на время страх, следующий по пятам, и неспособность видеть звёзды, и даже сгущавшийся воздух, которого катастрофически не хватало.

А потом усталость и собственное шумное дыхание напоминали мне о продолжающемся беге, и о погоне, и о воздухе, и о городе, безнадёжно ослепшем от фонарей… как и я. Но если город забыл о ясном ночном небе и уснул, с головой укрывшись одеялом из смога и тумана, то во мне жила ещё память о звёздах, и все мои мысли были только о них. И ничто не могло поколебать мою слепую, беспомощную, но гордую веру в то, что сквозь отравленный дурман, и стиснутые зубы, и световые года мой немой крик доносится до их светящихся сфер.

А между тем мой преследователь, не мешавший мне, однако, оставаться в полном одиночестве, был всё ближе, но когти так и не вонзались в спину, и заморозки решительно отказывались наступать. Стоило остановиться для разнообразия и посмотреть, что будет, — мой разум с этим соглашался, а потом беспомощно разводил руками, потому что страх и бег находились вне его компетенции. Да и к тому же всё это бессмысленно, ведь мне с самого начала было известно, что, даже резко развернувшись и бросившись в объятия гонителя, я не вырвусь из этого порочного круга. Потому что заморозки никогда не наступят, и спящий город будет вечно плесневеть и гнить в осеннем тумане и смоге, отравляя воздух испарениями своей разлагающейся плоти, и болезненно-бледная луна будет без конца лить ядовитый мертвенный свет сквозь прорехи облаков. И бег мой — константа в уравнении состояния этой замкнутой в кольцо вселенной, затерявшейся на окраинах выпавшего из реальности космоса.

Покой — такая же иллюзия, как и время. И пусть происходящее станет моим наказанием. Надеюсь, для искупления достаточно одной вечности и однажды меня простят, пусть даже не подавая виду. И, хоть я этого никогда не узнаю, там, где мне не суждено оказаться, наступит долгожданная зима и далёкие снежинки будут искриться на траурном небосводе.

Мой неизлечимо больной город спит, мой равнодушный мир навеки предан забвению. Я знаю, это моя вина. Ведь, в конце концов, мой долг — быть за всё в ответе.

А звёзды?..

04.04.2010

Ad astra

Белым кружевом снегов зябко укуталась мёрзлая безжизненная земля с упокоившимися на ней заледеневшими развалинами облачённого в траур мёртвого города, вцепившегося железобетонной хваткой в чёрную пропасть отчаянно далёкого неба, безмятежно искрящегося россыпью разноцветных звёзд. Безлунная ночь безмолвно взирала на выбивающиеся из-под снега груды серых камней и отчаянно протянутые в небо остовы зданий, равнодушно отмеряя пульсирующие в висках секунды.

В оковах льда застыло бездвижно моё тело, не чувствуя ни холода, ни усталости, распластанное в окружении молчаливых руин с уцелевшими кое-где зарешёченными провалами бездонных окон, и взгляд мой устремлён в одну точку — кроваво-красную, перламутрово переливающуюся звезду, насмешливо уставившуюся прямо в мои неподвижные глаза.

Последний вздох не пришедшего в сознание города застыл на моих губах, боясь сорваться в неизвестность новой вечности, и последняя судорога, исказившая предсмертной мукой его лик, спрятанный под изломами бездыханных заводских труб, продолжается робким биением в моей груди.

Звёзды медленно и плавно шагают по базальтовым плитам опрокинутого над землёй храма, чинно сменяя друг друга во время ночного бдения, не прерывающегося отныне восходом солнца; только кровавое око остаётся на том же месте, болезненно-яркими вспышками сквозь черноту зрачков нещадно вычерчивая пламенные знаки. И пронзительный луч своевольной звезды летит стремглав сквозь беспросветные бездны замкнутого в кольцо пространства и времени, убегающего по кругу, к хладному сердцу моего города, погребённого — со мною заживо — в бескрайних снегах.

Вдруг изрешечённое звёздами небо, бесчисленной чернокрылой стаей размётывая в клочья тьму, оглушительно взрывается, озаряя безмолвствующее царство белизны жемчужным сиянием, и под отзвуки гибели дальних светил всепоглощающим пламенем пробивается сквозь трещины льда моих глаз, закрывающихся в следующий же миг чьей-то невесомой милосердной рукой.

Но я знаю: стоит только мне их открыть, и погоня начнется снова.

13.12.2013

Мизантропия

— Доктор, меня тошнит от одного их вида! — вскричал высокий худой господин средних лет, едва вошедший в кабинет. Господин дрожал то ли от волнения, то ли от негодования, а быть может, от всего сразу; чёрные, кое-где с намечающейся серебристой сединой волосы его были всклокочены, а ворот рубашки небрежно распахнут.

Человек в белом халате, сидевший за столом у окна, молча окинул вошедшего взглядом и указал на стоявшее рядом кресло. Тот поспешно сел, отёр выступивший на лбу пот мятым платком и уставился на врача.

— Теперь рассказывайте всё по порядку, — размеренно произнес доктор голосом успокаивающим, но в то же время каким-то неестественным, неживым — будто записанным на магнитофонную пленку.

— Я ненавижу их, — тихо произнес пациент.

— Кого?

— Людей. И эта ненависть… я ощущаю её физически. Когда я выхожу на улицу, мне делается дурно от предчувствия того, что сейчас я вольюсь в шумный поток, кишащий их безобразными телами. Мне тошно смотреть на них — я и не смотрю, я прячу глаза, но эти твари повсюду! Мне противно слышать издаваемые ими звуки — я затыкаю уши, но это не помогает! Их гогот, бормотанье, гвалт, их шаги, топот, беготня — от всего этого меня рвёт желчью! Но внешность их во сто крат омерзительнее звучанья тысяч булькающих глоток. Посмотрите на эти формы — даже черви и змеи приятнее на вид! Горгульи готических соборов и демоны со старинных картин всегда умиляли мой взор, утомлённый созерцанием тошнотворной массы, среди которой мне приходится жить. Всмотритесь только — и вы увидите чудовищную нелепость строения этих жутких продолговатых туловищ с четырьмя длинными уродливыми конечностями и яйцеобразным придатком сверху, укреплённым на коротком толстом отростке. И если б только они были безмолвны и бездвижны, как изваяния обезумевшего скульптора, — так ведь они ещё и живут, словно в насмешку над самим словом «жизнь»!

Господин замолчал, и в кабинете воцарилась звенящая отзвуками его монолога напряжённая тишина. Понурив голову и сложив на коленях беспокойно теребящие платок руки, пациент, украдкой оглядываясь, только сейчас заметил, какой сумрак царил вокруг, хотя окно было открыто, а на улице стоял ясный солнечный день. Казалось, темнота струилась вместо света от выключенной настольной лампы, зловещей и таинственной пеленой окутывая доктора, его стол, а затем холодной липкой влагой растекаясь по всему кабинету. Только что клокотавшая в груди господина ненависть сменилась нарастающей тревогой, и он вперил полный ожидания и надежды взгляд в слабо мерцающее белизной пятно — халат доктора, безмолвно восседающего в эпицентре сгустившегося мрака.

Наконец, после долгого молчания, раздался голос врача, по-прежнему размеренный и неживой:

— Но ведь и вы, голубчик, тоже человек!

Невозмутимое, похожее на маску, его лицо вдруг выступило из тьмы, приближаясь к пациенту, и он продолжил:

— Знаю, для вас эта мысль непереносима, но это правда. Вам нужно просто её принять.

Господина затрясло крупной дрожью, он весь вжался в кресло, объятый парализующим волю страхом, но причиной тому были не слова, а облик надвигающегося на него человека в белом халате. Он видел теперь, что лицо врача бледно и совершенно безжизненно, а невнятного цвета глаза с застывшим равнодушным взглядом блестят глянцево, как у куклы!

От леденящего ужаса у господина зашумело в голове и застучало в висках, поэтому слова доктора доносились до него сквозь вакханалию беспорядочных звуков обрывками далёкого эха:

— …ведь проблема не в том, что вы их ненавидите, а в том, что они существуют. Ибо люди достойны в тысячи раз более чудовищных проклятий…

— Это маска, это и есть маска! — превозмогая сдавивший горло ужас, прохрипел пациент, и внезапно — словно рука среагировала автоматически, не дав времени мозгу осознать случившееся, — вцепился в нависшее прямо над ним лицо.

То, что произошло дальше, господин воспринимал уже фрагментарно, в виде мелькающих фотографических картин — отчаянная попытка мозга защититься от того, к чему сама природа не сочла нужным его подготовить.

Он видел изнанку лица, оставшегося у него в руках, чувствовал, как брызжет фонтаном вязкая холодная тьма, густые капли расползались на его одежде живой субстанцией, сотканной из сотен тысяч крошечных существ, излучающих тьму и издающих запредельные, невообразимые звуки нескольких частот и уровней громкости, не предназначенных для человеческого восприятия. Барабанные перепонки господина не выдержали, а в голове начали лопаться сосуды. Он взглянул туда, откуда только что сорвал маску, — и погрузился во тьму, кишащую непостижимой и настоящей — не в пример человеческой — жизнью, которой втайне всегда восхищался.

26.07.2013

Белый шум

В который раз вижу я звёзды, золотыми нитями вышитые на тёмном бархате неба. В который раз предстаёт моему застывшему взору хоровод мельтешащих обрывков смутных воспоминаний о безрадостных днях, перемежающихся видениями загадочных миров, существующих в трещинах привычных измерений.

В который раз силюсь я понять, где сон, а где то, что принято называть реальностью. Но тщетно: тают видения, унося с собою тайны, что никогда не будут разгаданы. И кажется, истина была так близко, но теперь плотноматериальные среды поглощают её призрачный свет. Видения стёрты — меня заставляют думать, что это вымысел и бред, но я-то догадываюсь, что скрывает в себе Всеобъемлющая Пустота межатомных расстояний.

Если порой мне действительно сложно отделить сны и вымысел от того, что происходит «на самом деле», значит, никакой границы не существует.

Сферические волны сотрясают пространство, заставляя усомниться в невозможности моего перемещения прямо сейчас в одну из бесчисленных пекулярных галактик, где не принято считаться с Абсолютом Физических Законов, где, должно быть, и локализованы спиралевидные утолщения образов представлений, не дающих покоя моему разуму во время нисхождения в Бездну Сна, которое во вселенском масштабе правильнее называть пробуждением.

Искривление пространства является вероятностным событием. Но имею ли я право в нём поучаствовать? И будет ли в таком случае моё участие вознаграждено осознанием?

Эти и подобные им вопросы во множестве кружат в моей голове разноцветными нитями шерстяных клубков, размотанных шаловливым котенком, запутываясь и перемешиваясь в невообразимую бессмыслицу. Перед глазами искрами вспыхивают панорамические картины и тут же гаснут, не позволив себе видоизмениться, запомниться или быть отслеженными. Но фоном и апофеозом моего нисхождения в Бездну Сна является то трансформирующийся в неслыханные симфонии, то расщепляющийся на слоги и слова белый шум, хотя недостаток моего внутреннего зрения и скудость познаний в области физики не позволяют мне точно идентифицировать его цвет.

Так продолжается уже несколько лет, — впрочем, весьма сомнительно, что правомерно сопоставлять эпизоды нисхождения с течением времени во внешнем и до неприемлемости чужеродном по отношению к ним мире. Думается, это всё один непрерывно длящийся эпизод, если только терминология протяжённости вообще применима к данной ситуации. Что же касательно шума, то поначалу он мешал мне заснуть. Неотвязный и монотонный, он продолжал звучать даже после того, как были выключены все находящиеся рядом с кроватью электрические приборы, а розетки отсоединены от переходников. Причина этого открылась мне позднее, когда стало окончательно ясно, что раздражающий звук раздаётся не снаружи.

Итак, белый шум представляется фоном и апофеозом, всё же прочее выступает лишь своеобразным побочным обрамлением, больше отвлекающим, нежели дополняющим его с помощью отрывочных зрительных и мысленных образов, подчас очаровательно гармоничных, но неизменно неполноценных вследствие крайней нестабильности. Шум существует всегда, но лишь ночью, когда затихает суетный громыхающий мир, он становится различимым и даже дифференцированным. Он пульсирует, передавая зашифрованные сигналы, подобные азбуке Морзе, или разливается загадочными неслыханными мелодиями, или разговаривает со мной обрывками многоголосых фраз, значение которых скрыто в беспорядочности бессмыслия.

Так продолжается уже несколько лет, но только теперь я начинаю кое-что понимать. Недавно мне попалась заметка об очередной маргинальной, хотя довольно известной теории, которая неизбежно займет моё воображение на ближайшее неопределенное время (ибо так происходит почти со всеми маргинальными теориями, попадающими в поле моего зрения). В ней рассказывалось о феномене электронного голоса — появлении на аудиозаписях звуков, напоминающих человеческие голоса, якобы обращающиеся непосредственно к слушающему, принадлежащие ушедшим людям, пребывающим в ином, «тонком» мире.