Sнежный сборник рассказов

Убью за тебя

Тёмку били регулярно. Он отхватывал столько раз, что странно было, как еще ходил. И, что удивительно — бить-то было особо не за что. Тихий, не огрызается никогда, на уроках не умничает, сидит за последней партой, молчит. Девчонок ни у кого не уводит (при всем желании не смог бы, девчонкам его скорее усыновить захочется, чем поиметь), спортом не занимается, стало быть, ни на чей трофей или место в команде не нацелен. Но, боже, как же его хуячили.

Саня по природе своей не любил разборки, хотя в свои семнадцать телосложение имел такое, что мог кого угодно в асфальт вкатать. Но не лез. Даже когда была грызня с соседней школой (Ледовое побоище, как его окрестили за то, что дело было на катке), даже когда узнал, что приятель детства трахает Викулю — Санькину тогдашнюю подружку. Не врезал ему, только плечом толкнул, напился вечером в одиночку, а утром, как прежде, сидел на своем месте рядом с Викулей, только уже на виновато-томные взгляды не реагировал, словно и нет ее.

Когда Тёму били, он не лез, просто смотрел издалека, пытаясь понять, чем же он так всем не угодил. Дохлый — да, но мало ли в школе дохлых? Глаза в половину лица, как у девки — так наоборот, умилять должно, а не раздражать. Тихий, но не зашуганный, скорее, смирившийся. Плевать настолько, что бить себя позволяет? Лежит, свернувшись калачиком, терпит. Этим бесит?

Вот и сегодня — скрутился, как эмбрион, ноги к животу подтянул, зажмурился крепко-крепко и лежит. А пацаны пинают его вчетвером. Да от души так пинают — с размахом. Сашка сидит на перекладине крыльца, смотрит, как Тёма утыкается рожей в грязный утоптанный снег. Красные мазки крови там, где минуту назад он лично затоптал окурок. Это длится минуты четыре — Тёмычу больше не надо, он и так еле дышит. Диман напоследок пинает его в лицо, плюет на мокрые вихры волос, наполовину спрятанные под капюшоном, и они сваливают — три минуты до звонка.

Саня сидит дольше. Даже после звонка сидит и смотрит. А Тёма не шевелится, не скулит — вообще ни звука не издает, только грудь вздымается — дышит. Тихо так вокруг — урок идет. Мелкие снежинки, как мухи, начинают кружить над головой, засыпать Тёмкину скорчившуюся тушку. Сашка не знает, видит ли парень его — вряд ли он вообще что-то видит в таком состоянии. Ему интересно. Спрыгивает со своего места и подходит, присаживаясь рядом на корточки. А в голове молоточком — не лезь, блять, не лезь. Отбрасывает темную челку с глаз — тот все еще зажмурен, но от прикосновения словно чуть крепче сжимает веки. Вооот, сука. Все-таки страшно, не похуй.

— Что ж ты за чмо-то такое бесхребетное? — спрашивает тихо, как будто у самого себя.

Тёма долго не отвечает. Дышит, выпуская пар в прохладный предзимний воздух. Конец ноября, скоро Новый год, а Саня сидит тут с этим расквашенным… Тьфу.

А потом вдруг тихо-тихо, словно мышиный писк:

— Я маме обещал.

— Что обещал? Сдохнуть?

— Не драться никогда.

— Значит, все-таки сдохнуть.

Саня не мать Тереза, да и жалостью к убогим никогда не страдал, потому так и оставляет Тёмку лежать на снегу за школой. Идет на урок, успокаивая себя — Тёма он это, сильный. Не впервой поди. Встанет, до дома дойдет — живет за углом. Нормально все.

А у самого такие кошки внутри скребут, что противно.

***

Артём приходит в школу только в четверг. Саня видит его, когда, опаздывая на первый урок, влетает в класс со звонком. Катерина Васильевна смотрит осуждающе, ворчит, мол время не тратим, проходим на свое место. Его место рядом с Викулей, да только он почему-то шагает мимо, в самый конец класса, и под гробовую тишину приземляется за парту справа от Тёмы. Артём от его махинаций в ахуе — не поворачивается, но смешно выпучивает глаза, уставившись в стол. Саня мельком рассматривает его — один синяк, тот, что под глазом, прикрыт челкой, а второй, на подбородке — уродливым полосатым шарфом. Желтоватые уже, бледные. Быстро же на этом дрище синяки сходят. Весь класс поворачивается в его сторону — Саня видит обиженное лицо Викули и охреневшее — Костика, своего друга. Кивает ему, кривя губы в фальшивой улыбке, а потом исчезает в своем рюкзаке, вынимая учебник, тетрадку, ручку.

О проверочной их предупреждали, но Саня о предупреждении, конечно же, забыл, и, хоть у него всегда было все в порядке с математикой, сейчас он понимает, что конкретно тупит на простейших примерах. Он безостановочно зачеркивает неверно решенные уравнения, разводя в тетрадке грязищу, жует колпачок ручки, думает, чешет затылок, пачкает чернилами губы.

Косится в сторону Тёминой тетради, и… охреневает. Мелкий все решил! Дописывает последнее уравнение, быстро что-то проверяя столбиком в черновике. Честный, блин, никаких калькуляторов. Видимо, чувствует Санькин взгляд, скашивает глаза сначала на его записи (морщится, вероятно, от обилия грязи), потом на лицо самого Саши. Вздыхает. Осторожно придвигает к нему свою тетрадь. Хорошо, что вариант один.

Сашка слизывает только те уравнения, с которыми случился затык. Возвращает тетрадь владельцу, зачем-то сжимая его пальцы напоследок — типа благодарит. Артём хмурится и первым уходит из класса со звонком.

Костян хватает его после урока и тащит куда-то вглубь коридора. Вокруг носится мелкота, ученики постарше переходят из класса в класс.

— Одурел?! — шипит Костик куда-то в шею (до уха не дотягивается — мелкий слишком).

— Тебя какая муха ук…

— Не сиди больше с этим… этим.

— Да лучше с ним, чем с Викторией-блядью-Батьковной!

— Нет, лучше с Блядьковной, чем со спидозным!

— Чччего?

Костя моргает, трет глаза. Саня смотрит на него в упор.

— Ну?

— Я имею в виду, ну, педики, они же все того…

— Чё того?

— Вирусные.

— Ага, ВИЧ в комплекте идет с ориентацией! Блин, Кость, ладно эти дебилы, ты-то какого хера слухи распускаешь?

— Да я ж за тебя, не за кого-то.

— Сам разберусь.

Он поправляет воротничок на рубашке друга и уходит, насвистывая что-то себе под нос.

***

Всю следующую неделю Тёму бьют — толкают в столовой так, что он падает на пол, лицом в собственный пролитый суп, играют в «собачку» его учебниками, а когда он, изловчившись, ловит, хлещут по лицу. В курилке вылавливают даже во время уроков — забирают сигареты, а уже зажженную тушат о его же куртку. Тёма молчит. Падает, падает, падает. Молчит. На каждом уроке его ладони в крови — содрал, падая. Кровь пачкает конспекты, временами капает из носа, Сашка дает ему свой платок, но продолжает наблюдать — не вмешивается. Он ждет, когда ему станет жалко Артёма. Ждет этого щелчка в голове, когда захочется вступиться за него, самому навалять уебкам, которые его трогают — одноклассникам и ребятам из параллели. Но ничего. Курит в среду на заднем дворе, смотрит, как Руслан и его подссывалы по очереди пинают пацана по ребрам. Ни-че-го. Разве что вопрос вертится в голове, как механизм на старых часах: «Что с тобой не так, Тёмыч? Как можно в семнадцать лет быть такой размазней?»

Даже когда в очередной раз подходит к свернувшемуся калачиком, когда снова откидывает челку со лба, разглядывает. Совесть если и есть, то крепко дрыхнет. Как и сочувствие.

***

В первых числах декабря он остается после уроков. В этот день Тёма впервые с ним заговаривает.

Вообще, этот день изначально не обещает быть легким. Сашка приходит с уже тяжелой головой — похмелье, чтоб его, Костика с его пивом. На истории тупит, на физике тупит, а на математике тупит просто безбожно, а Тёма, как назло, спрятал тетрадку и не показывает — вообще как-то странно скрутился весь, обняв ее длиннющими руками — из-под капюшона один только нос торчит. В итоге весь урок Саня не столько учился, сколько пытался извернуться и в лицо этого недопрятальщика заглянуть. Чего он? Совсем, что ли, покалечили? Артема на уроке не спрашивают — ему везет, а вот Саню вызывают к доске, где он снова конкретно тупит.

Короче, сам нарвался, сам же честно просидел лишний час восьмым уроком, а когда, по отбыванию наказания (а иначе эту муку не назовешь), выгреб на улицу покурить, то понял, что не последний в школе такой… заучившийся. За крыльцом, там, куда только ссать ходят, когда до туалета влом, стоит, скорчившись, Тёмка, и курит.

Саня от вида его спины (вопросительный знак, блять, так и хочется стукнуть, чтоб выпрямился) морщится, а еще не знает, куда себя деть. Ему не стыдно с чмом на одном гектаре курить, ему просто непонятно — он типа заговорить должен? Они вот так «наедине» оставались только в моменты, когда полудохлый Тёма лежал на асфальте в крови, подогнув под себя коленки, а Саня страдал от любопытства. Сейчас вроде стоит. Сам. Вроде даже не битый. Странно.

Пока Сашка размышляет о том, как это и почему Тёмке удалось сегодня остаться максимально целым, тот вдруг заговаривает, не поворачиваясь. Саня только видит краешек его челки из-под капюшона и длинные пальцы, сжимающие сигарету. Он подносит ее ко рту — меееедленно затягивается, потом опускает (сбитые костяшки! Сбитые! Неужели врезал кому-то?? сам?). Саню его меееедленные движения вымораживают так, что все тело чешется.

— Может, прекратишь так смотреть… Пожалуйста? — выдает мелкий.

И это впервые, что Тёма стоит на своих ногах, когда они разговаривают.

Саня затягивается и выпускает дым, сделав губы «уточкой».

— Что с лицом?

— Мое дело.

— Порезали, что ли?

— Мое дело.

— «Может, перестанешь так смотреть?» — ломает язык, передразнивая его. Идиот. — Когда тебя бьют, ты не пикаешь. Бить, значит, можно, а смотреть нельзя?

Спрыгивает с крыльца, перемахнув через перила, быстро вжимает Тёмочку в угол. Он не орет, не трепыхается, только сигарету роняет в снег и как-то скукоживается весь, принимая Санькин вес на себя.

— Не надо.

— Тихо ты, не дергайся.

Хватает за подбородок одной рукой, а второй тянет вниз капюшон, стаскивая с макушки. Рывок — и как будто удар под дых — взгляд этот блядский девчоночьих здоровенных глаз. Хуякс! Саня даже дышать перестает на секунду и впервые рассматривает так близко. Не синие глаза, как раньше казалось, а бледно-бледно голубые, огромные, с густым заборчиком из темных ресниц. Охренеть можно. С такими глазищами странно, что его только бьют, а не ебут коллективно.

Но никаких повреждений — чистенький. Последние синяки, видимо, зажили, кожа светлая, гладенькая.

— Не понял.

— Не говори никому, Саш, пожалуйста.

Не сразу понимает, о чем Тёма просит. А потом взгляд соскальзывает с лица на шею, а та в засосах вся — синеватых таких, смачных — не девчоночьих вовсе. Мужик ставил, сразу видно. На шее, на ключицах, и на уровне взгляда — прямо у уха, по линии челюсти сразу два.

Присвистывает.

— Бля, ну ты герой-любовник.

— Не говори никому.

— Так сами же увидят. Такое добро за день не сойдет.

— Может, не заметят?

— Пиздец, ты странный. Значит, точно педик, не врут слухи…

— Не говори никому.

Вот же заладил, как попугай.

А Саня все оторваться от него не может — теперь не просто смотрит, тихо поглаживает скулу чуть выше засоса, и вдруг чувствует, как пересыхает в горле. Как он выглядит, интересно, этот мужик? Молодой? Красивый? Кто Тёмочку ебет, кто ставит ему эти метки? Он его тоже пиздит или только трахает?

— Насмотрелся?

Понимает, что, да — залип. Секунды в голове тик-так-тик-так, а он стоит и пялится. Глаз оторвать не может — смотрит и смотрит, а кожа под пальцами такая нежная… Шейка тоненькая, почти цыплячья. Хрусь, и сломал — даже пискнуть не успеет (да он и не станет, никогда ж не пищит).

Отпускает его как-то зло, толкнув затылком о стену, а потом сваливает оттуда. Пока идет по коридору школы к раздевалке, сжимает кулаки. Пальцы трясутся.

Ночью ему снится голый Тёма, он лежит на животе на его кровати — беленький, гладенький, сладкий. А Сашка притронуться к нему почему-то не может.

***

Все выходные учит формулы, смотрит телик, учит формулы. Из головы не выходят засосы на Тёмкиной шее — кто их сделал? Кто трогал эту белую кожу, кто ставил метки? Суббота проходит относительно быстро, а вот воскресенье тянется, сука, словно назло. Ловит себя на том, что ищет Артёма в социальных сетях. Не находит. Бродит по дому, читает, учится, понимает, что скучает. Блять.

Тёмы в школе нет до среды. Саня себе места не находит, все думает, что избили-таки не по-детски. Дотерпел, терпила. Приходит в среду, садится на свое место рядом с Сашкой — лицо открыто, засосов нет, синяков (слава Богу) тоже. На тихий вопрос о том, где был, отвечает, что болел.

На уроках не говорят, но Сашка всем телом чувствует, что не он один тянется. Ощущает взгляды — слегка колючие, но любопытные, настоящие, живые. Один раз не сдерживается, будто случайно касается пальцами Тёмкиного мизинца. Прошибает током. Теплый такой, кожа нежная, так бы и целовал… Приходит ревность — странно, пиздец, он даже Викулю никогда не ревновал. Противно было, что изменяет — да, но никакой ревности. А тут сидит и думает — вот, кому-то свезло так свезло, метить Артёмкину кожу. Языком выводить узоры на тонкой шее, сминать губы, по-хозяйски заползать руками под кофту, лапать за задницу, прижимать к себе.

У него образуется стояк посреди урока. Приходится ёрзать, потому что это неприятно — даже больно немного, да и унизительно. А Тёма сидит и смотрит в его сторону, насупив брови. Бесит.

Со звонком сгребает свои вещи, хватает Костю, тащит во двор в дальний угол, под лестницу — курить.

Костя стучит кроссовкой по полу и смотрит на него с любопытством. Саня выдерживает назойливый взгляд с полминуты, потом рявкает:

— Спрашивай уже!

— Ты на Тёмочку, что ли, запал?

— Приплыли, блять.

— Ахахаха! Погоди… Ты не отрицаешь?

— Откуда все знают, что он гей?

— Так видели ж не раз. То у клуба этого, где голубятня вся собирается, то в машине с мужиками. Катька Липова, что живет от него через подъезд, один раз засекла его с парнем — сосались, говорит, ночью на детской площадке так, словно гланды друг из друга выжрать хотят.

Сашке становится плохо, и он закашливается, давясь дымом.

— Так у него парень, что ли, есть?

— Сань, ты че? Ты это… серьезно, что ли?

— Не болтай давай.

Бросает окурок в пепельницу и уходит. Костя так и стоит, таращась в спину.

***

Поперся Тёму домой провожать — ебануться можно. Тёма идет впереди на метр, в наушниках, словно не видит его. В кои-то веки чистенький, не выхватил сегодня — повезло.

— Тём, — с шага переходит на бег вприпрыжку — надо ж чудо это догнать длинноногое. Когда догоняет, осознает — а Тёмка-то выше него. На пару сантиметров всего, но один хер. Дохлый, длинный, в шапке этой, сползающей с русой макушки… — Тёма-а-а!

Малой не останавливается, только сбавляет шаг, скашивает на него глаза. Саня жестикулирует, показывая, чтобы уши освободил.

Артем вздыхает, скручивает наушники, убирает в карман.

— Ты зачем за мной идешь? — голос тихий-тихий, сладенький. Губы влажные, зализанные. Так и хочется на вкус попробовать.

— Проводить хотел.

— Зачем?

— Чтобы не покалечили, блин, Тёмка, че ты как маленький!

Малой останавливается. Фыркает, закатывает глаза! Саня стоит в ахуе — а мелочь-то с характером!

— Что-то, когда меня раньше калечили, ты не волновался. Стоял в сторонке курил, смотрел.

Разговорчивый, блять. Давно ли стал таким? И мысль приятная, как мятный привкус под языком — только с ним такой. Колючий, когтистый. Только с ним скалится, зубки показывает. Только с ним ведь, да?

— И дальше буду смотреть и курить, если продолжишь лежать смиренно!

— Ты на меня посмотри, Саш! Не очень-то я на Терминатора похож.

— На Джона Коннора немного…

— … да и не умею я драться.

— Ага, и маме еще обещал. Блин, чмо, оно и есть чмо!

Тёмка отворачивается, сцепив зубы. Саня не трогает его (хотя хочется!), но подходит близко, останавливается в сантиметрах от его лица.

— Я бы заступился за тебя, Тём, я б за тебя любому ебало разбил, ты только покажи, что это нужно тебе. Хоть раз… Покажи, что умеешь сопротивляться, но нет же, ты лежишь, будто под кайфом, ты кончаешь или че, когда тебя пиздят?!

— Не твое дело, от чего я кончаю!

— Или от кого, да?

— Или от кого.

Рычит, достает сигареты из пачки. Все еще стоят во дворах — его дом где-то здесь, как и детская площадка, на которой его видели с парнем.

— У тебя есть кто-то? Кто засосов наставил?

— Мое дело.

— Вот заладил.

Голова кружится — перекурил. Стоят, молчат, пока Тёма не вздыхает устало:

— Я пойду, Саш.

— Не поцелуешь?

— Ой, в задницу иди.

— Так чьи засосы-то, м?

— Просто парень. Не бойфренд. Доволен?

Сашка улыбается.

— Доволен.

***

В пятницу с Костей слышат крики со стороны стадиона. Сначала оба не въезжают, кто орет, а потом, когда прислушиваются, и вопли становится вполне различимыми, Сашка тушит сигарету голыми пальцами.

— Тёма.

Орет. Непонятно, что именно орет, но ВОПИТ! И еще три или четыре голоса — лупят опять малого. А тот сопротивляется!

— Саааань, — предостерегающе тянет Костик.

Но Сашка его не слышит. Срывается и бежит через кочки, огибая старую полосу препятствий, турники и футбольные ворота — туда, на стадион, за прогнившие трибуны, на голос, на крик…

Видит их — трое, все из их класса: Славка, что Викулю ебал, Димка — староста, блять, класса, прилежный ученик, и недомерок Вадик, который только и делает, что в рот Димке заглядывает. Не пинают — с кулаками прыгают. А Тёмка с разбитой губой прилип к стене, но не падает, не закрывает живот коленками, не молчит, зажмурившись.

Орет:

— Отъебитесь! Валите нахуй!!

И Саню резко клинит от того, насколько решительный у мелкого голос.

«Убью за тебя», — последняя трезвая мысль.

— Смотри-ка, чмо заговор…

— РУКИ, БЛЯТЬ, ОТ НЕГО УБРАЛ!!! — швыряет рюкзак, закатывает рукав — хрясь, и Славка в шоке хватается за лицо. На Димку сначала взглядом, а потом уже кулаком — сука, сука, су-ка!!!

Тёма тоже не стоит — метелит Вадика, вопит, удар никакой, конечно, но, блять, и Вадик не Брюс Ли!

У Сашки шум в ушах — звенит, бурлит, кипит! ЖИЗНЬ! Кровища, хруст, мат, блять. Самому достается не меньше — тыдыщ, челюсть опасно хрустит, резкий удар в живот — сгибается пополам.

— САША!

— Тём, я нормально, нормально…

И Костя где-то за спиной истерически:

— Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь!!

— Я тебе, сука, руку сломаю!!

— Пидоры! Вам не жить! Саня, ты ж нормальным пацаном был!

— Завали!

Сплевывает кровь на землю, бросается вперед, обхватывает Славку за шею и вминает в землю рожей. Садится сверху, закручивает руку за спину. Славка орет! Краем глаза видит, что Костян растаскивает Тёмку и Вадика, Димас как-то обдолбанно смотрит по сторонам из угла…

— Скаааа, пусти!

— Не тронешь его больше никогда!

— Пиздец тебе!

— Посмотрим!

Они уходят. Славка пытается прыгать, но Димыч держит его за рукав, осаживая. Типа, не сейчас. Да-да, все в курсе, что это только начало, заглохните.

Саня хватает Тёмку за шею — ласково хватает, мягко. Гладит, уводя за собой, перебирается пальцами в мягкие волосы на затылке. Костя семенит рядом, тащит Сашкин рюкзак, Тёмину куртку, жестикулирует при этом, сообщая им, что они долбоебы.

Уходят за гаражи и все втроем садятся прямо на снег, подпирая стену спиной.

Костян часто-часто дышит, закуривает, раскачивается из стороны в сторону, повторяя: «Ну вас нахуй, ну вас нахуй», — Саня роется пальцами и носом в Тёминых волосах и улыбается. Тёмка улыбается в ответ.

— Получилось, — шепчет, закрывая глаза.

Сашка подтаскивает его лицо к своему, соприкасается лбами.

— Придурок мелкий… Не Терминатор он, блять.

Целует его. У Тёмки даже кровь вкусная — течет из разбитой губы прямо в Сашин рот, а он урчит, слизывая ее языком с гладких зубов, мягко обхватывая и прикусывая губы.

В животе тепло и приятно, Тёмины руки на его шее — холодные.

Костян «фублякает», но не уходит, отворачивается только, преданно ждет.

Завтра их отпиздят толпой — не втроем и не впятером. Отхреначат так, что придется записываться к стоматологу. Но сегодня, сейчас Тёма целует его с упоением, сладко, правильно и возбуждающе… Поэтому похуй.

Убил бы

— Катерина Васильевна…

Саня поправляет лямку рюкзака и застывает у приоткрытой двери.

На него все таращатся.

Это должно было стать привычным, но нет — ни хуя. К этому невозможно привыкнуть, потому что таращатся они не из-за того, что Саня опоздал, а потому что «о, снова этот». Под «этот» обычно скрывается оскорбление по типу «пидор», «педик», «гомосек», «заднеприводный» и далее по списку. Иногда они не говорят «этот», а говорят как есть. Но чаще конспирируются — школа же все-таки. Сашка польщен, ага.

Катерина Васильевна вздыхает и молча возвращается к написанию уравнения на доске. Что означает — проходи, Александр, что с тобой поделать.

Он плюхается за парту рядом с Костиком, и тот на автомате пододвигает тетрадь.

Консультация восьмым-девятым-десятым уроком — ни фига не прикольно, особенно когда на улице уже почти лето, солнце одуряюще бьет по макушке, Саше уже восемнадцать, кровь кипит в жилах, а мелкий болеет. Сука. Только Тёмыч мог подхватить простуду в начале мая. Убил бы.

Подготовка к ЕГЭ идет паршиво, потому что Саня пиздецки невнимательный товарищ, а когда отвлекается на что-то, то из башки вылетают остатки знаний. А он отвлекается.

За несколько месяцев с Тёмой Сашка узнал о себе поразительные вещи. Во-первых, оказывается, его можно выбесить по щелчку, а у Тёмыча на это природный талант. Во-вторых, когда Сашка скучает, он становится на всю голову ебанутым и вполне способен залезть в чужое окно на третьем этаже (и вызвать вопли сначала Тёминых соседей, а потом и самого Тёмы).

Ну, и в-третьих. Сашка чертовски, охуенно, в масштабах Вселенной ревнив.

После консультации, вымотанные и полумертвые, курят за стадионом. Саня рисует на земле краешком кеда узоры, а Костик строчит сообщения своей девушке. С которой Саша все еще не знаком.

— Вы на выпускной пойдете?

Сашка хмурится, рассматривая одноклассника исподлобья.

— Ага, пойдем, станцуем там прощальный вальс, поплачем, вспоминая прошедшие годы. Издеваешься?

Костя пожимает плечами и стаскивает с себя толстовку, едва слышно жалуясь на духоту.

— Мне без тебя там тоже делать нечего.

— Костян, нам с Тёмой идти на выпускной — что собак травить, ты же знаешь.

Устаканилось, улеглось. Нет, не перестали толкать и плеваться в спину, но уже и не дергают каждый раз, когда видят их даже на расстоянии метра друг от друга. Смотрят презрительно и осуждающе, часто — не смотрят вообще, предпочитая бросать вслед неприятные до зуда на коже словечки. Драться сейчас приходится реже, а вот зима была напичкана стычками, как лифчик Дашки Самойловой — ватой. Под завязку.

Он тяжело вздыхает.

Самое паршивое то, что Саня даже не уверен, что они встречаются.

Тёма — долбанный садист, не подпускает к себе, не поддается и много-много ворчит, чем сводит Сашку с ума очень медленно и очень верно. И это странно, ведь он был уверен, что чувства взаимные до не могу. Иногда он видит в этих огромных почти детских глазах теплоту и любовь, но иногда они замораживают равнодушием, и в такие моменты Саня думает, докуривая последнюю сигарету из пачки — а может, это надо ему одному? Уж не приснилась ли ему эта взаимность однажды после попойки?

***

Тёмка все еще шмыгает носом и немного кашляет, но все равно нудит над ухом, заставляя Саню прорешивать уравнение за уравнением, потому что с алгеброй у него пиздец, а экзамены не за горами.

Они расположились на Тёминой кровати, обложившись тетрадками, и это не то, как Сашка хотел бы провести вечер, но это единственный способ быть с мелким рядом сейчас. Только учеба.

— Доделывай, а я на кухню.

Саня провожает его стройную худую фигурку взглядом, вздыхает тоскливо и продолжает скрипеть ручкой по бумаге.

Пока Артём разводит для себя противный приторный порошок от простуды, гремя ложечкой так, что слышно даже за закрытой дверью спальни, его телефон мигает, оповещая о новом сообщении. Потом мигает еще раз. И еще.

Саша косится на него и ерзает, пытаясь стряхнуть с потяжелевших плеч нехорошее предчувствие. Что-то странное и едва ощутимое — ма-а-а-ленький такой червячок, который пока еще не кусает, но уже приметил аппетитное местечко в районе сердца и таращится на него, облизываясь.

— Тём.

Мелкий возвращается, обнимая руками огромную кружку, садится в кресло за комп и отхлебывает по глоточку.

— Сделал?

— Кто тебе так пишет настойчиво?

— А?

Как на него злиться, как подозревать, когда он сидит, лохматый, с красным носом и мешками под глазами, в огромной тельняшке, сползающей с одного плеча (вот и попробуй докажи, что этому чуду дохлому уже восемнадцать), и выглядит настолько уютно, что хочется остановить эту секунду, задержавшись в ней как минимум на половину жизни?

Саня кивает на телефон и ждет, пока Артём прочитает сообщения.

Он не выражает никаких эмоций. Ни одной. Сашка ненавидит это чувство — когда тебя съедает ревность и любопытство, но тебе нечего предъявить, и тебе не дают повода. Приходится сидеть с этими тупыми предчувствиями, с неприятными ощущениями, от которых дышится с трудом.

— Тём.

— Что?

— Не скажешь, кто пишет?

— Не думаю, что я должен.

Для него все просто. Никто ничего никому не должен. Сашке интересно, а кто они вообще друг другу? Одноклассники, которые иногда, не очень часто, проводят время вместе, смотрят фильмы, делают уроки и, если повезет, целуются? Класс.

Он складывает тетрадки, встает и, не скрывая злости, пихает их в сумку.

Артём отставляет кружку на стол и смотрит на него удивленно.

— Мы ведь еще не все сделали.

— Дома закончу.

Уходить не хочется, но еще сильнее не хочется доводить все до скандала. У них уже была парочка таких. Говорили гадости они оба, а виноватым себя чувствовал Саня. Грыз себя и истязал несколько дней подряд, потому что обиженный Тёмыч — это пиздец какой-то. Он лишает Саню своих взглядов, и это, оказывается, невообразимо трудно — жить без его глаз.

— Ну… Подожди ты.

Ловит у самых дверей, мягко, осторожно тянет за рукав, останавливая. Сашка застывает и впитывает прикосновение. Их мало. Тёма не очень-то балует его, и кто же знал, что он такая Снежная королева, а? Убил бы.

Ярость все еще клокочет в груди, разрастаясь. Она почти совсем беспочвенная, интуитивная, и это бесит, ведь Тёма не давал никаких поводов, и сейчас смотрит искренне, с теплотой и безмолвной просьбой остаться.

Сашка больше не спрашивает. Ну их на хуй, эти сообщения. Может, мама пишет или из класса кто.

Он ловит теплый поцелуй пахнущих лекарствами губ. Тянется за следующим, как наркоман — хочет глубже и с языком — такие бывают редко. Артём плавно давит ему на грудь раскрытой ладонью, останавливая.

— Заразишься, — смущенным шепотом, от которого дрожат колени.

— Хрен с ним.

Сашка роняет на пол рюкзак, тянется и гладит большим пальцем по гладкой щеке — сам готов подыхать от того, что, наконец, кожа к коже… Тёма закрывает глаза, тянется за прикосновением, но через секунду снова — блок и почти полное равнодушие во взгляде.

— Закончим с математикой?

***

На выходные на дачу. Никого не ебет подготовка к ЕГЭ, когда там столько садово-огородных дел, ведь нужно успеть переделать все раньше соседей. Это же так принципиально.

Сашка любит деревню, но не любит, когда его тащат туда волоком. Хотя с мамой спорить не будешь, ей и так нелегко.

На даче связь полный улет, в том плане, что надо уметь летать, чтобы ее найти. Саня чувствует себя редкостным долбоебом, сидя на крыше с телефоном в руке и пытаясь отправить Тёме сообщение.

Успокаивает то, что Светка из соседнего дома занимается тем же самым. Он слышит совсем не девчоночий мат и смеется, приветствуя соседку взмахом руки.

Пару минут приходится поерзать задницей по шиферу, а потом везение — три палки. Вау, Билайн, ты никогда не был более щедрым.

Проверяет новости в ВК и хмурится — одноклассники создали чат «Днюха Славыча» и за каким-то фигом добавили туда его.

Он пытается понять, зачем. Из всего класса у него в друзьях остались только Костя, Маруся с Анькой, да Викуля, которая по какой-то причине до сих пор от него не отписалась, хотя общаться они перестали сто лет назад.

Артёма в соц. сетях нет, ну, или он сидит под какими-то никами, чтобы не доставали. Думать об этом не хочется, поэтому Сашка предпочитает считать, что Тёмычу просто не нравятся социальные сети.

Выходит из чата после того, как с ним не здоровается ни одна живая душа…

А в понедельник Славик сам подкатывает к нему в курилке.

С утра холодно, Саня в одной футболке, затягивается и плотнее вжимает спину в набитый учебниками рюкзак. Мурашки покрывают руки до самых плеч.

Славик молчит долго. Косится в сторону Сашки, и, пока тот бычкует одну сигарету и вынимает другую — заплевывает всю землю вокруг себя на добрый метр.

— Ты чего из чата вышел?

Сашка хмыкает. Он пытается вспомнить, когда в последний раз они говорили — нет, не нормально, а хотя бы просто говорили, не выбивая друг из друга дурь. Иронично, но всегда уверенный в себе, адекватный, спокойный Саня — Саня, который вообще-то терпеть не может лезть в драки — за последние несколько месяцев хуярился столько раз, сколько за всю жизнь не доводилось. Саня бы никогда, но сами лезли.

— А ты чего меня туда добавил? Или кто?

— Костян.

— Костян пизды получит.

Сплевывает и затягивается снова. Из-за злости и неприятной компании уже не холодно даже, так, чуть обдувает прохладным ветром.

— Сань… Мне похуй, можешь не верить, но я топор войны зарыть хочу вообще-то.

Становится до опиздения смешно.

— Зарыть? Ты меня самого неделю назад зарыть обещал.

— Школа кончается, братан! Хочу, чтоб нормально все было хотя бы эти месяцы. И последний свой день рождения в школе хочу отметить со всеми вами.

Славка упорно ищет способ заглянуть ему, Сане, в лицо. Эта привычка у него с детства, они столько лет дружили, никогда не бесило, а вот сейчас — бесит. Охренеть как бесит, хочется вмазать ему меж бровей, чтобы отвалил.

Курить уже не хочется — горько, да и с утра во рту только зубная паста побывала.

— Без меня, — холодно, как топором обрубая.

Славка матерится сквозь зубы, обходит его и становится напротив — чтобы их лица были на одном уровне.

— Ты че такой упрямый-то? Ну, Сань, ты мне скажи… Мы столько лет дружили, всякое было, и сейчас не исключение. Почему просто забыть нельзя?

Саня, наконец, поднимает голову и смотрит на него со смехом в глазах.

— Потому что, братан, я тебе теперь не верю. И никому из вас.

— Да не будем мы тебя трогать. Ни тебя, ни тему этой… Ну, всей этой хуйни с ориентацией.

Он неопределенно взмахивает руками, изъясняясь.

Сашка улыбается, но не потому что бред Славика его развеселил, а потому что у дверей в школу стоит Тёмка, а он так чертовски соскучился за эти выходные.

— Прости, Славка, но нет.

Он хочет хлопнуть бывшего друга по плечу, но почему-то в последний момент не решается. Неприятно как-то, кошки скребут на душе.

Пока идет в сторону дожидающегося его Темы (тоже скукожился от холода, а на лбу складка — хмурится, мелочь), отчаянно пытается не обернуться, не посмотреть. Не подойти и не переспросить — правда? Хочешь забыть все? А потом, увидев отвращение в чужих глазах (снова), въебать со всей дури, чтобы не смел больше заговаривать…

— Привет…

— Привет, Тёмка, — не обнимает, но проводит ладонью по спине — нежно так. И словно сам себе дает сил, прикасаясь к чужому телу. Потому что Тёма — это сила. Если бы не он, Саня уже б заел себя из-за чужой ненависти, уже б закрылся, начал себя жалеть… А так — нет. Пока Тёма, такой хрупкий, но такой сильный, стоит перед ним и смотрит обеспокоенно — все остальное идет на хуй.

Тёма сдает ветровку в гардероб, а Сашка нервно стучит ногой по полу и смотрит по сторонам.

Ему неуютно.

Стоило бы уже привыкнуть ко всем этим взглядам, но у него все еще печет в животе, когда он видит бывших друзей, приятелей, просто одноклассников, и по их лицам (любопытство, охуение, омерзение) понимает, что они знают.

— Что Бирюков хотел?

Кабинет физики на втором этаже, но сначала нужно, чтобы Артём отдал справку.

— На Днюху приглашал. Приходи, говорит, оторвемся, мой лучший друг.

Тёма морщит нос. С этого ракурса можно рассмотреть каждую его ресничку — они длинные и загнутые, угольно-черные, на зависть любой девчонке. Саня смотрит на него, пока они поднимаются по ступенькам. Смотрит и уплывает, как долбанутый. Сердце сжимается от нежности, и этого достаточно, чтобы начать чувствовать жалость к самому себе.

Саня никогда не влюблялся раньше. Было несколько девчонок, но не было таких чувств, чтобы раз — и будто в пекло с разбега. А тут вляпался. Тёма даже понятия не имеет, как сильно Сашка в него вляпался.

— Ты же не пойдешь?

— Подумываю.

Артём останавливается и таращит глазищи, как на дурака. Сашка смеется, пихая его локтем.

— Шучу я. Я же не псих.

— Ты это… Саш, — тормозит и отводит взгляд, словно смущаясь. Будто постыдное что-то хочет сказать, или непривычное. Даже краснеет слегка. — Поосторожнее с ними. Они могут прикинуться, что снова все нормально, но, поверь моему опыту — такие, как Слава, ничего не забывают.

Тёма с коротким стуком заходит в мед. кабинет. Сашка стоит и ждет его у дверей, раздумывая над словами. Странный такой, засмущался — чего? Заботы своей? Беспокойства?

Все-таки, не от мира сего он, Тёмыч. С виду тихий, спокойный, простой как три копейки, а покопайся поглубже — утонешь.

***

История сообщений, приходящих на Тёмкин телефон с завидной регулярностью, никак не заканчивается. Саня бы рад ее свернуть и забыть, но Артёму кто-то продолжает писать — настойчиво и часто. Раздражает.

Сначала в школе, потом по дороге домой, когда Сашка провожает его, наплевав на отказ. Напрашивается на чай и нервно топает по полу ногой, ведь, пока Тёмыч ищет печенье в шкафчике, его потертый смартфон надоедливо вжикает, проезжаясь по столу еще два раза.

Сашка мается. Спросить его? Так спрашивал уже, ответа не получил. С Тёмой быть настойчивым — что самостоятельно отталкивать его от себя.

Поэтому сидит и хлебает вдруг оказавшийся приторно-сладким чай, да косится на Тёмку, что хмурится, тыкая пальцем в сенсор.

Он и не думал заглядывать — он бы не посмел никогда. Но выходит само по себе, когда Тёма идет в туалет и оставляет телефон лежать кверху дисплеем.

Вжикает. Снова.

Сашка, до этого глупо сверливший аппарат тяжелым взглядом, не успевает отвести глаза. Честно. Он не придурок, он знает, что за это будет — он не читает, а просто не успевает отвести глаза. И лучше бы он успел, потому что в какую-то секунду ему становится по-настоящему страшно.

Он видит имя.

Видит высветившееся фото.

И этому мужику по виду уже за тридцать.

Кружка с чаем падает на пол. Сашка вскакивает, проезжаясь носком по чайной луже, плюхается на коленки, собирая осколки. Неаккуратный, режет пальцы до крови, вроде пытается брать не за острые края, а все равно режет и режет, и вода на полу уже не светло-коричневая, а бурая.

— Давай я, — Тёма осторожно сметает осколки в совок, выбрасывает их в мусор, а потом и воду вытирает ловко так, быстро, Сашка даже опомниться не успевает. — Порезался? Покажи…

И почему-то прикосновения Тёмы — маленького, нежного, трусливого и глупенького, всегда желанного Тёмы — в секунду становятся противны.

— Мне домой надо.

Встает и идет в коридор, интуитивно находя свои кеды в темноте, забрасывая на плечо рюкзак.

— Подожди, дай хоть пластырем…

— Мама позвонила, срочно на дачу нужно.

И выскальзывает за дверь, ни разу не взглянув в глаза.

Идет, как дурак, обмотав окровавленную руку носовым платком.

А на улице, как назло, морось такая противная.

***

Странность в том, что сам он Артёму писал крайне редко, да и звонил тоже. Поэтому, успокоившись немного, походив по квартире туда-сюда, пытается понять — по какой причине? Они одиннадцатиклассники, все одиннадцатиклассники сидят в телефонах, тем более, когда испытывают романтические чувства.

Он говорит себе, что пишет Артёму, потому что решил восполнить пробел, но, на самом деле — ему надо знать. Что. Это. Был. За мужик.

За сутки на эту тему он что только себе не придумал.

Поэтому первое сообщение и выходит таким… тупым и коротким.

«У тебя есть парень?»

Отправляет, крепко зажмурившись от страха.

Тёма набирает сообщение так долго, что Сашка почти закуривает, и, вовремя спохватившись, что мама дома, пихает сигарету обратно в пачку.

«Почему ты спрашиваешь?»

Сердце колотится, а пальцы становятся непослушными и большими, словно сосиски.

«Я просто хочу знать».

Тёма вдруг звонит ему. Сашка вскакивает с кровати, принимая вызов. Зарывается пальцами в волосы и прислушивается к тихому, но взволнованному дыханию по ту сторону…

— Тём?

— У меня нет парня, я тебе говорил, — как-то настороженно что ли… Будто готовится выдать что-то еще.

Сашка садится на край стола, набирает воздуха и выпаливает, боясь каждого своего слова, будто ему снова пятнадцать, и это первая попытка склеить девчонку:

— С того момента столько времени прошло — откуда мне знать?

Тёма издает странный звук, в котором Саня отчетливо различает привычное «идиот».

Почему-то становится так тепло на душе.

— Я бы сказал… Наверное…

— А если не парень, а просто что-то происходит, ты мне скажешь?

Говорит, и закусывает губу, будто обвиняя ее в том, что выпустила эти слова наружу.

Тёма молчит очень долго.

Сашка от волнения хватается за сердце и жалеет, что не жахнул рюмашку, втихую нырнув в мамин тайник.

— Саш, — будто мышка пищит. — Мне пишет кое-кто.

— Бывший?

— Да.

Обрывается сердце.

Ему страшно от того, что, оказывается, человек может прервать жизнь другого человека, просто сделав паузу между словами.

— Блять, ты можешь не тянуть уже?

Срывается, и боль в груди уже совершенно не иллюзорная.

— Я с ним не общался давно, забыл уже… — беглая речь — так не похоже на привычного Тёмочку. — А тут он написал вдруг — будет в городе проездом в июне. Встретиться предложил. А он в Питере живет, и… Саш.

— Что?

— Он меня с собой зовет, понимаешь? Предлагает там в универ поступать и жить вместе.

— О-ху-енно!

Все-таки закуривает, приоткрыв форточку. Завтра от мамы получит, но это только в том случае, если до завтра доживет. По этому поводу у него гигантские сомнения.

А тот еще добивает так осторожно:

— Я сказал ему, что подумаю.

— Подумаешь? Ух ты, блять! Точно. Там есть о чем подумать, да, Тём? Только вот… А как же я? М? Я думал у нас все серьёзно, а теперь выходит что?!

И криком в ответ на крик — оглушая до звона в ушах:

— Это с тобой серьёзно?! С тобой? Ты даже не знаешь, гей ты или так… Всю жизнь фанат шоколадок, но и барбариску не прочь попробовать.

Срывается, стискивает телефон в руке со всей дури, вскакивает на ноги:

— Слышишь ты, барбариска, давно пизды не получал?!

— Давно!!

— Мы это мигом исправим!

Отключается, швыряет телефон через всю комнату на кровать — и жалость какая, не разбивается!

Внутри все спекается от злости, негодования и обиды, густой, как дым во время пожара. Глаза горят, но сжимает зубы до скрипа — хрен он заплачет. Никогда в жизни.

***

— Бля-а, ну ты молодец, что пришел, Санёк, я даже и не ждал тебя!

Уже порядком подвыпившие, разморившиеся от духоты.

Славка садится рядом на узенький старый диван и кладет руку на спинку, слегка касаясь пальцами Сашкиных плеч.

Саня ведет плечом, смахивая неприятное прикосновение.

Сам не знает, зачем пришел. Не соскучился вроде по старым друзьям, да и пить не особо хотелось. Просто надо было деть себя куда-то, а Костик, кажется, поссорился с подружкой и ушел в депрессию, жестко его кинув. Попросил не беспокоить, пока не перепсихует.

Сашка снова чувствует взгляды. Они словно облепили, как второй слой кожи, и жуть как мешают двигаться.

— Пойду покурю.

На балконе в полном одиночестве, рассматривает медленно темнеющее небо и думает — а какого хуя он тут забыл? Не интересно уже бухалово до зеленых соплей, да и с почти бывшими одноклассниками больше ни одной темы для разговоров. Хочется помыться, потому что Викуля, изрядно подпив, излапала его, делая вид, что теряет равновесие. Хихикала что-то в щеку мокрыми губами — мерзость. Как вообще мог встречаться с ней раньше? Да и с кем-то еще?

Внезапно принимает один до жути раздражающий факт: после появления Артёма все прошлое кажется тусклым, грязным и очень неприятным. И, каким бы Тёмка не был холодным, как бы не раздражал и не отталкивал — именно к нему рвется душа, не боясь, что ее растопчут. Тянет со страшной силой, а сердце ноет от непроходимой тоски.

Забирает куртку и уходит, махнув Славке напоследок. Почти закрывает дверь, как слышит довольно громкое Димкино: «слава Богу, свалил этот пидор». От понимания, что интуиция его не подвела, становится весело. Вовремя свалил, иначе кто-то полетел бы с балкона.

На улице свежо и пахнет грозой. Если будет дождь, то вообще прекрасно — ему бы отмыться, очиститься, да и мозги привести в порядок.

Набирает номер, не спеша вышагивая по пустой улице.

— Костян, ты где?

— Я не дома.

— Ладно, а где?

— Ты только не психуй… Мы с Тёмой на стадионе.

«С МОИМ Тёмой», — почти срывается с губ. И тут же вина примешивается к ревности, потому что Костик дружище, он лучший в мире, он такого не заслужил.

Просто вся эта хрень с Тёмиными бывшими, вся эта его внезапная популярность (кто бы мог подумать, блять) так сильно давит на плечи, что остановиться почти нереально.

— Сейчас приду.